Сияние и дикий огонь. Книга 1

Глава 1. Лина. Россия, 1979—1986 гг.

Придуманный мир

Лина нехотя открыла глаза, медленно подошла к зеркалу и с отвращением посмотрела на свое отражение: новые прыщи алели на носу и подбородке. Настроение совершенно испортилось, никуда не хотелось идти. Не помогали и манящие ароматы из кухни. Но ничего не поделаешь, быстро позавтракав, она отправилась на уроки.

Школьный двор гудел как улей. Самые симпатичные девчонки, как всегда, образовали тесный кружок, громко смеялись и как бы невзначай принимали соблазнительные позы. Старшеклассники с явным интересом поглядывали в сторону наиболее бойких девиц.

Лина стояла особняком рядом с менее популярными барышнями, изо всех сил стараясь вникнуть в их разговор и кинуть хоть какую-нибудь реплику. Но получалось как-то неестественно или невпопад. Поэтому она чувствовала себя посреди шумного школьного двора совершенно одинокой и даже невидимой – все взгляды, знаки внимания, разговоры скользили мимо нее.

Так было не всегда. Лет до тринадцати Лина слыла одной из самых красивых и умных девочек в классе. Неугомонная фантазерка, она постоянно что-то выдумывала: забавные игры, соревнования, представления, и желающих участвовать в ее затеях было хоть отбавляй. Все вместе ребята мастерили что-то наподобие сцены, готовили декорации, костюмы, репертуар, рисовали и распространяли пригласительные билеты, чем собирали немало зрителей. Ну и, конечно, звездой всех дворовых и классных представлений была Лина.

И все же больше всего Лина любила рисовать. Лет с пяти ее невозможно было оторвать от этого занятия. Она увлеченно изображала придуманные истории, герои которых под ее карандашом оживали и вместе с ней пускались в опасные, головокружительные приключения. Поэтому Лине никогда не было скучно, ее воображение рисовало все новые и новые сюжеты. Она делилась ими с друзьями, внимающими ей с открытыми ртами, готовыми слушать ее с утра до вечера. Потому вокруг маленькой фантазерки постоянно толпилась целая ватага девчонок и мальчишек, глядевших на нее влюбленными глазами.

Она так привыкла быть самой-самой и всегда в центре внимания, что популярность воспринималась ею как что-то само собой разумеющееся. И все же Лина никогда не задирала нос, оставалась очень доброй, доверчивой девочкой и наивно полагала, что все остальные такие же. Она готова была прийти на помощь, но сама за себя постоять не умела, зачастую прощала подставы и откровенное хамство завистливых подружек. Но таких было не много, и Лина старалась не обращать на них внимания, что в конце концов выходило ей же боком.

Как бы там ни было, она не могла долго думать о плохом и спасалась от негатива в своем придуманном мире. Так до поры до времени ей удавалось находиться в ладу с самой собой. Но однажды, подбежав к зеркалу, чтобы улыбнуться отражению, Лина не узнала себя. Из Зазеркалья на нее смотрела совсем другая девочка – насупленная, угрюмая, с одутловатым, прыщавым лицом.

С тех самых пор Лина возненавидела свое отражение, старалась не смотреть в зеркала и другие отражающие поверхности, ей везде мерещилась ехидная ухмылка прыщавой незнакомки из Зазеркалья. Мама, врач по образованию, неоднократно говорила, что все эти метаморфозы с лицом временны и обязательно пройдут. «Но почему-то, – раздраженно думала Лина, – мою старшую сестру эта участь миновала». Вот тогда и начались ее злоключения.

Дело в том, что на фоне неприятных подростковых изменений во внешности Лины красота ее девятнадцатилетней сестры достигла апогея. Даша была эффектной яркой брюнеткой, чье появление всегда вызывало фурор среди мужского населения различного возраста, почти каждый норовил выказать восхищение и познакомиться. Лина, бредущая рядом, не удостаивалась даже взгляда и воспринималась как неодушевленный предмет или досадное препятствие. Это больно ранило ее сердечко. Лина все ниже опускала голову, замыкалась в себе, пытаясь спрятаться за маской невозмутимости и безразличия.

Кроме того, Даша была, можно сказать, маниакально дисциплинированна и аккуратна, чего не хватало неугомонной торопыге Лине. Примерную умницу Дашу учителя просто обожали и буквально чуть не плакали, когда их любимица окончила школу. Лина же, напротив, из отличницы превращалась в троечницу. Посыпались многочисленные жалобы, а все попытки мамы выяснить, что же происходит с ее младшей дочерью, ни к чему не привели. Лина ушла в глухую оборону – либо упорно молчала, либо огрызалась. Такое поведение зачастую приводило к конфликтам с родителями и преподавателями, ставившими ей в пример достоинства старшей сестры, что еще больше бесило маленькую упрямицу и накаляло обстановку.

В последнее время комфортно Лина чувствовала себя только в фантазиях. Здесь она могла быть собой, не бояться насмешек, косых взглядов. Это был ее мир, такой, каким она его придумала: море разноцветных ярких красок, пьянящих ароматов, загадочных звуков… Здесь повсюду ее окружали цветы, самыми любимыми были тюльпаны. Каждый свой день рождения, просыпаясь, она видела их у изголовья кровати, когда папа поздравлял свою любимицу и целовал в щечку. Потому эти цветы занимали особое место в фантазиях Лины, украшали, создавали уют и защищали ее придуманный мир, с которым она не расставалась и во сне.

Лина не представляла, как ей это удается. Но каждую ночь ее фантазии оживали, разноцветной каруселью прокручиваясь перед глазами, и порой невозможно было понять, сон это или явь. Лина и не пыталась в этом разобраться, предпочитая второе, тем более что ее еженощные путешествия в сказку становились с каждым разом все увлекательнее и правдоподобнее.

Страшные сны

Лина в подробностях помнила все свои сны и с нетерпением ждала продолжения. Но однажды в ее фантазии пробрался страх. Все, чего девочка прежде боялась наяву, обрушивалось на нее по ночам.

Самым страшным кошмаром было зеркало, Лина панически боялась своего отражения, тем самым впуская ужас в безмятежные сны. Ей казалось, что в зеркале отражается не она, а монстр в ее обличии, выползающий ночью, чтобы затащить в свое логово. Разноцветная карусель фантазий и грез превращалась в чавкающую пасть, втягивающую в страшный сон, сценарий которого повторялся из ночи в ночь.

Лина стояла в полной темноте напротив огромного зеркала в богато инкрустированной оправе, оно будто светилось изнутри. Лина напряженно всматривалась в свое отражение. Вроде бы те же черты лица, и все же это была не она. Иной взгляд, мимика, прическа, манера держаться. Это была совершенно другая… Нет, не девочка и даже не девушка… Скорее женщина, намного старше нее. Наконец, она поняла, в чем тут дело. Лина в зеркале стремительно старела прямо на собственных глазах, только по другую сторону неведомого пугающего Зазеркалья.

Кроме того, отражение продолжало меняться. Перед Линой мелькали незнакомые лица – мужские, женские, детские, как будто они жили внутри нее, как неотъемлемая частичка ее естества. Однако Лина не запомнила ни одного лица. Но глаза, удивительные глаза, каких она прежде не видела, навсегда отпечатались в памяти. Яркие, наполненные светом, переливающиеся разными оттенками, словно драгоценные камни. Дивные самоцветы прокручивались перед ней пестрым калейдоскопом, складываясь в причудливые узоры.

От этого кружилась голова. Лина на мгновение прикрывала глаза, а когда открывала, разноцветная карусель стремительно теряла краски, превращаясь в безликий каменный мешок. Там посреди мрачной темницы парила Она – в белоснежном одеянии, невесомая, словно сотканная из воздуха. В напряженном молчании едва улавливалось еле слышное: «Я жду тебя, мы все ждем тебя…»

«Ждете? Где? Почему? И кто это – мы?» – недоумевала Лина. Ответом была лишь мертвая тишина, в воздухе звенело напряжение. Лина с тревогой всматривалась в печальное бледное лицо.

Внезапно черты призрачной незнакомки резко искажались, как и весь ее светлый образ, наполняясь чернотой. Через мгновение на Лину взирал тот, что прятался за ее отражением, – монстр в человеческом обличье, такой, каким она его однажды, на свою беду, нарисовала. Резкие черты мертвенно-бледного лица, длинные спутанные черные волосы, дикий огонь гипнотизирующего взгляда. Она немела от страха перед этой нечеловеческой звериной красотой и впадала в ступор от жуткого оскала, обнажающего окровавленные клыки. От вида и запаха крови к горлу подступала тошнота.

Лина хотела отвести взгляд, но не могла, он заставлял смотреть и распалялся все больше, наслаждаясь страхом девочки. Длинные пальцы с острыми когтями тянулись к пульсирующей жилке на шее. А черные провалы глазниц свирепого монстра расползались во все стороны, превращаясь в ту самую огромную чавкающую пасть, которая затягивала насмерть перепуганную Лину в Зазеркалье. Она хотела крикнуть, но не могла вымолвить ни слова, пыталась убежать, но ноги несли ее прямиком в черную прорву.

И тут, откуда ни возьмись, появлялся спаситель и выхватывал несчастную прямо из-под носа не на шутку разгулявшегося монстра. На этом Лина всегда просыпалась и все еще чувствовала сильную руку своего избавителя и приятный запах туалетной воды. Как следует рассмотреть спасителя она не успевала, несмотря на то что из ночи в ночь это был один и тот же юноша. И только глаза необычного цвета, светло-карие с медовым отливом и золотистыми крапинками, словно в них утонуло солнце, невозможно было забыть.

Вот же он, тот, о ком она мечтала, ее принц на белом коне. Лина перебирала в памяти всех знакомых парней, но никто и близко не напоминал загадочного незнакомца. Пока он приходил к ней только во сне.

Глава 2. Артём. Россия, 1979—1986 гг.

Семейные дела

Он из простой семьи: отец – шахтер, мать – продавщица в продмаге и по совместительству уборщица. Родители с утра до вечера работали, в их отсутствие главной обязанностью мальчика была забота о младшей сестре Лере: одеть, покормить, отвести в детский сад. Поэтому он регулярно опаздывал в школу, и, как назло, чаще всего на урок невзлюбившей его училки, на ходу сочиняя причину задержки. Здесь его фантазия была безгранична, он практически не повторялся и правдоподобно, на полном серьезе, разыгрывал соответствующие ситуации. Одноклассники с нетерпением ждали очередных прикольных отмазок Артёма.

Среди дворовых, школьных, а затем и институтских друзей он был заводилой, пользовался авторитетом, а девчонки строили глазки. Многие ребята были повыше ростом и посимпатичней. Но непокорная шевелюра, глаза с прищуром, накачанный торс и независимое поведение делали его неотразимым не только для сверстниц, но и для девчат из старших классов.

Наезжать на Артёма мало кто решался. В драках ему не было равных. Он, как лев, бросался на противников, независимо от их количества, готовый на все, даже убить. Эту железную хватку Артём унаследовал от отца, шахтера Григория Анисимовича Белых, который каждый день шел на работу как в бой, не зная, вернется он домой или навсегда останется под завалом. Мать, Степанида Кирилловна, в девичестве Филонова, тоже с детства привыкшая к тяжелому крестьянскому труду, без продыху вкалывала на двух работах.

Детство Григория и Степаниды пришлось на тяжелые военные и послевоенные годы. Оба отчетливо помнили жуткий страх во время бомбежек, постоянное чувство голода и полные тревоги, заплаканные глаза матерей. У обоих отцы Анисим и Кирилл – не вернулись с войны, и матери, Настасья и Лукерья, поднимали детей в одиночку.

Степанида не ладила со свекровью, поэтому Артём бабу Настасью практически не видел и почти ничего не знал о своем деде Анисиме. А вот у бабушки Лукерьи они всей семьей гостили каждое лето. Она была знатной рассказчицей и часто ввечеру, всплакнув ненароком, говаривала внукам о своем ненаглядном Кирюше. Какой он был видный да хваткий, самый завидный жених на селе, многие девки по нему вздыхали, а он выбрал ее, Лукерью.

Рассказывала, как поженились, родили двух девочек, и все у них было ладно, пока не грянула война. Как ждала своего кормильца, как Бога просила, чтоб сберег его, да видно, не дошли молитвы до адресата, пропал ее ненаглядный без вести. Только Лукерья не перестала ждать, до последних дней надеялась, что вернется к ней ее Кирюша, да не дождалась.

Артём, выросший в деревне, с детских лет был приучен к труду, от работы никогда не бегал и впахивал наравне со взрослыми. Отец очень гордился своим первенцем и как мог стремился всячески порадовать сына.

А вот с матерью у Артёма отношения не складывались. На поддержку отца надежды не было, так как в семье верховодила Степанида, и последнее слово всегда оставалось за ней. Мать холила и лелеяла младшенькую Лерочку, практически не спуская с рук. Сын же, что бы ни делал, постоянно ее раздражал – и с каждым годом все больше.

Артём пытался понять такое отношение матери и изо дня в день старался доказать ей и себе, что достоин ее любви. Поэтому чем бы Артём ни занимался, он должен был стать лучшим. И это ему зачастую удавалось, если же нет, он, конечно, не показывал вида, но внутри все сжималось и болело.

А дома, вместо утешения и поддержки, мать, как всегда, придиралась по пустякам. Тогда он срывался на крик, отчаянно огрызался, грубил, и от этого становилось еще хуже. Степанида от неожиданности впадала в ступор, красноречие ее иссякало, и она, наконец, умолкала. Артём уходил в свою комнату, плотно закрывал дверь, падал на кровать, поворачивался к стенке, крепко зажмуривался и тут же засыпал.

Чужие сны

Эта способность выработалась у Артёма лет с четырнадцати: засыпая, он мог проникать в чужие сны. Перед ним словно открывалась дверь, и, пока мальчик не переступал порог, мог незамеченным наблюдать за происходящим. Зрелище это было весьма занимательным и зачастую смешным. Он узнавал чужие секреты: одноклассников, друзей, в общем, тех, кого хорошо знал, исключая незнакомцев.

Но однажды Артём увидел ее и впустил в свой сон, о чем потом очень сильно пожалел. Она сидела спиной к нему в полной темноте напротив огромного зеркала, пристально вглядываясь в отражение. Ее силуэт едва угадывался, абсолютно белые волосы, как и все одеяние, резко контрастировали с буйством красок своего отражения. Как будто яркая рыжеволосая фурия из Зазеркалья вытянула из нее все краски, обесцвечивая, опустошая, оставляя лишь бледную тень.

Пристальный, немигающий взгляд, виднеющийся в зеркале, становился все темнее, черные стрелы бровей сошлись у переносицы, красивое лицо исказила ехидная усмешка. Эта холодная, резкая красота вселяла ужас.

«Рыжая ведьма», – пронеслось в голове незримого наблюдателя, и в тот же миг она взглянула на него… Сердце у Артёма упало, а потом понеслось галопом под ее раскатистый дикий хохот.

Артём вскочил, не понимая, где находится и что происходит, холодный пот стекал со лба, заливая глаза. Он затравленно озирался по сторонам, а в ушах все еще гремел бросающий в дрожь неудержимый бесовский смех. С тех самых пор рыжая ведьма мучила его чуть ли не еженощно. С каждым ее появлением во сне Артём становился на шаг ближе к разделяющей их двери и знал, что, переступив порог, подпишет себе смертный приговор. Но однажды в его сон нежданно-негаданно ворвалось столь прелестное создание, что все остальное отошло на второй план. Он услышал безмолвный крик и бросился на помощь.

Это была девушка, о которой парень так давно мечтал, ради нее готов был горы свернуть. Куда только подевались все страхи, даже сам великий и ужасный граф Дракула был ему нипочем. Похоже, прекрасная незнакомка на сон грядущий насмотрелась ужастиков, то-то ей пригрезился знаменитый кровопийца. Все произошло очень неожиданно, но Артём сумел сгруппироваться и не нарушить собственного зарока. Не переступая запретной границы, смог дотянуться до перепуганной девушки и выхватить прямо из-под острых клыков вурдалака.

В этот момент она исчезла, а Артём еще долго ощущал тепло ее руки и щемящее чувство потери. Теперь все его мысли были о ней, оттого, верно, он зачастую наведывался в тот же сон, чтобы заглянуть в глаза и еще раз прикоснуться к таинственной незнакомке. Мучившие его кошмары отходили на задний план и постепенно забывались. Артём повсюду искал запавшую в душу девушку, но пока она приходила только во сне и, сама того не зная, спасала его от большой беды.

Однако безмятежная жизнь продлилась недолго. Все началось, когда Артём случайно наткнулся на семейный альбом. Он уже не помнил, когда последний раз рассматривал аккуратно вклеенные фотографии. Артём медленно переворачивал страницы и вдруг застыл, не в силах поверить в это: с одного из пожелтевших от времени снимков на него смотрела та самая ведьма из сна.

Она сидела с прямой спиной, гордо поднятой головой, с копной длинных вьющихся волос, каскадом спускающихся по плечам, грациозная и неприступная. Потом Артём засомневался, слишком уж светлыми и лучистыми были ее глаза. Но не только это в облике девушки показалось юноше необычным. Внимательно присмотревшись, он заметил вокруг нее какое-то непонятное свечение, поспешно приняв его за артефакт в связи с давностью и качеством фото. А еще пронзительный тревожный взгляд, от которого по спине побежали мурашки, как будто она действительно смотрела на парня из того далекого времени, о чем-то предупреждая.

Артём впервые видел это фото. Мать тоже не помнила, как карточка попала к ней. «Это твоя прабабка Прасковья Тихоновна, – рассказывала Степанида. – Я ее никогда не видела, много о ней ходило слухов, односельчане считали ее ведьмой, боялись и люто ненавидели…» Подробностями мать не интересовалась, а вот бабушка Лукерья вполне могла что-то знать. Она как раз гостила у старшей дочери Надежды и с удовольствием поведала внуку все, что знала об этой удивительной женщине.

Глава 3. Прасковья. Россия, 1913 г.

Особенная

Это было давно, еще в начале прошлого века. Она жила с бабушкой, рано потеряла родителей, познала нужду, тяжелый крестьянский труд и с детских лет привыкла надеяться только на себя. При рождении девочке дали имя Прасковья, так по давней традиции называли женщин в ее семье.

Самая старшая в роду, ее бабушка Прасковья, отличалась кротким нравом, была неприметной, тихой и набожной. Она слыла местной знахаркой, разбиралась в лекарственных травах, готовила целебные отвары, настои, бальзамы, мази, знала заговоры, молитвы от любой хворобы и других напастей. Люди шли к ней за помощью, и бабушка никому не отказывала. Все, что знала и умела, передала внучке, которая продолжила ее дело.

Прасковья с детских лет отличалась необычайной красотой, и не столько внешней. Она как будто сияла изнутри и щедро дарила свет людям.

Если в обычной жизни это было не так заметно, то в церкви прихожане с замиранием сердца наблюдали, как в ослепительном сиянии Прасковьи лики святых как будто оживали, откликаясь на ее молитвы. Священнослужители в смятении не знали, как на это реагировать, то ли принять, то ли отвергнуть, и долго не могли вынести окончательный вердикт.

Бабушка звала ее светлячком, а односельчане – кто восхищенно сияющей, но чаще с ненавистью ведьмой. «Быть особенной – тяжкое бремя, – говорила Прасковье бабушка. – Люди боятся неизвестного и жестоко мстят за этот страх. Будь осторожна, будь всегда настороже, особенно с теми, кто набивается в друзья, расхваливает да льстит».

После смерти бабушки Прасковья осталась совсем одна, больше родни у нее не осталось. Поначалу было очень тоскливо и страшно, потом с течением времени как-то попривыкла, тем более дел по дому и хозяйству было навалом. Во сне Прасковья чуть ли не каждую ночь разговаривала с бабушкой, ее натруженные горячие ладони, тихий голос, ласковые, подбадривающие слова успокаивали и убаюкивали.

К двадцати годам Прасковья еще больше расцвела и похорошела. И никакие бабьи сплетни, злобные, завистливые происки не смогли потушить волшебный свет янтарных глаз, рыжих непокорных с медовым отливом волос… Девушка сияла еще ярче, согревая нуждающихся своим теплом и заботой, исцеляя от хвори и разных недугов.

Но, на беду, на свет обычно слетаются мотыльки, бесстрашно обжигая крылышки или сгорая. Вот так же мужики холостые и женатые, однажды увидев, погревшись в теплых ласковых лучах, сходили от Прасковьи с ума, готовые на все, чтобы завоевать ее расположение. Завязывались драки вплоть до кровопролития, невесты теряли женихов, семьи – кормильцев.

Прасковья не давала повода думать о себе плохо. Никого не обвиняла, но и не оправдывалась, не пыталась понравиться. Держалась всегда с достоинством и несколько отстраненно, что воспринималось обиженными односельчанами как надменность и высокомерие.

Обстановка в селе накалялась все больше. Озлобленные бабы, отвергнутые ухажеры изыскивали любые способы сделать жизнь Прасковьи невыносимой. С тех пор, какое бы несчастье ни настигло односельчан: семейные неурядицы, болезни, неурожай, во всем была виновата она, та, что в их глазах превращалась в проклятую ведьму.

Ненависть выплескивалась через край, захватывая и жителей соседних деревень, и тех, кого Прасковья обогревала своим теплом, заботой, добрым словом, кого поставила на ноги после серьезных недугов, порой считавшихся в то время неизлечимыми.

Даже священнослужители, боясь потерять доверие прихожан, восприняли дар Прасковьи как происки дьявола, подвергли анафеме, отлучили от церкви, запретили общаться с девушкой и принимать ее помощь. Хотя тайком люди все равно приходили к ней, даже ярые ее противники, и она никому не отказывала в помощи.

Глава 4. Кирилл

Обман. Россия, 1913 г.

В ту памятную ночь убитый горем отец, один из известных финансовых воротил того времени, привез к Прасковье умирающего сына. Девятнадцатилетний парень, студент Императорского Московского университета, здоровяк-спортсмен, так и не смог выздороветь после банальной простуды. В течение недели у него держалась температура, затем появилась скованность, каждое движение давалось юноше с трудом, до такой степени, что он подолгу находился в какой-нибудь вынужденной позе.

Внешне он напоминал живого мертвеца, вызывая ужас даже у бывалых, видевших многое на своем веку медиков. Мертвенно-бледный, с закатившимися глазами, он постоянно пытался накрыть голову и лицо всем, что попадалось под руку. Его обследовали и лечили в крупнейших на то время клиниках самые авторитетные специалисты, но так и не выяснили ни точной причины, ни генеза, ни способа адекватного специфического лечения болезни, с которой сталкивались впервые.

Профессора: инфекционисты, неврологи, психиатры в бессилии разводили руками и утверждали, что сделали все возможное для данного клинического случая, и это было правдой, но, к сожалению, безрезультатно. Медсестра, ухаживающая за несчастным парнем, как-то сказала убитым горем родителям, что их сына спасет только чудо, и рассказала о необыкновенной деревенской целительнице, якобы помогающей даже неизлечимо больным.

Прасковья без колебаний оставила парня у себя, обещала сохранить это в тайне и помочь всем, чем сможет. Несколько месяцев практически без сна и отдыха она боролась за жизнь Кирилла. Грамотно использовала травяные сборы, как учила бабушка, ведь Прасковья знала назубок, какие травы собирать, когда, в зависимости от лунного цикла, как правильно хранить, сочетать, в какой форме и дозе использовать.

«Но главное не травы, а то, что у тебя внутри, – говаривала ей бабушка, прикладывая руку к груди. – Твой, внученька, свет, исцеляющая сила твоей души – теплота, доброта, любовь. Если же в твоей душе появится червоточина – гнев, ненависть иль злоба, то исцеляющий свет вспыхнет диким огнем, который уже не потушить. Помни мои наказы, Прасковьюшка, судьба будет тебя не раз испытывать, борись с искушениями лукавого, не сдавайся, до последнего вздоха будь на стороне света и добра».

Эти слова постоянно всплывали в памяти девушки, пока она боролась за жизнь парня. Так тяжело Прасковье еще никогда не было: юноша настолько жадно вбирал ее свет, ее жизненную силу, что она не успевала восстанавливаться. Чем лучше становилось Кириллу, тем хуже Прасковья себя чувствовала, что настораживало и пугало. Но она гнала от себя эти мысли, объясняя плохое самочувствие бессонными ночами и усталостью. Наконец, благодаря стараниям Прасковьи, Кирилл пошел на поправку и окончательно пришел в себя.

Очнувшись после длительного беспамятства, молодой человек увидел ослепительный свет и решил, что уже на небесах, но теплота и нежность девичьих рук, ласковые слова вернули его на землю. А в сердце навсегда отпечатался этот образ: удивительные, сияющие, как расплавленное золото, глаза, огненно-рыжие, каскадом ниспадающие по плечам волосы, словно насквозь пронизанные солнечными лучиками, казалось – дотронешься и обожжешься. Кирилл знал ее имя, но чаще называл «Солнышко, мое рыжее солнышко».

Девушка не могла насмотреться на его непокорные кудри, на синие глаза, меняющие цвет в зависимости от настроения. Когда парень любил ее, они становились фиалковыми, и этот насмешливый сиреневый взгляд сводил с ума. А когда сердился, в его глазах появлялся стальной оттенок, за которым таилось что-то темное, вселяющее страх, грозящее вырваться наружу.

Прасковья интуитивно чувствовала опасность. Понимала, что счастье ненадолго, но ничего не могла с собой поделать. Ее, словно магнит, притягивал этот человек. Кирилл был полной ее противоположностью: смуглый, черные как смоль волосы, неприкрытая природная сексуальность сквозила в каждом движении, предвещая искушение, первородный грех. Сколько в ней было ослепительного света, столько в нем непроглядной тьмы, но девушка упорно не хотела этого замечать.

Кирилл Петровский – образованный молодой человек, знающий несколько иностранных языков, с прекрасной перспективой карьерного роста, к тому же кутила, любимец женщин, разбивший немало сердец, вдруг подставил под удар свое – простой деревенской девушке. С ней неисправимый ловелас впервые ощутил эту сладкую щемящую боль, оставляющую незаживающие рубцы на искалеченных любящих сердцах.

Совместные месяцы вынужденного затворничества так сблизили молодых людей, что они, казалось, уже не мыслили жизни друг без друга. Прасковья давно поняла, что беременна, и все никак не решалась рассказать об этом Кириллу. Она полагала, что есть еще достаточно времени, хотела дождаться какого-то особенного момента для объяснения. Представляла, как обрадуется ненаглядный, как будет любить их сына или дочку. Но идиллия внезапно закончилась, когда Кирилл уехал домой, в город, где предстояло срочно решать вопрос с дальнейшим обучением в университете.

Он, конечно, обещал писать и в скором времени забрать Прасковью с собой, но понимал, что это вряд ли возможно. Родители никогда не примут в семью девушку не их круга, да и ей самой будет некомфортно среди известных политических деятелей, пресыщенных воротил крупного бизнеса и надменных светских львиц.

Кирилл ничего не мог с собой поделать, ужасно тосковал, чуть ли не каждый день писал Прасковье, обещал что-нибудь придумать и забрать ее к себе. Тут же в сомнении рвал, писал снова, но так и не отправил ни одного послания, боясь сделать девушке еще больнее, суля напрасные надежды. Он терпел, он ждал, верил, что в конце концов переболеет ею, как было уже не раз с прежними пассиями. Но шли недели, тянулись месяцы… Парень понимал, что ему плохо без Прасковьи, что ему нужна только она, что все в его жизни теряло смысл без нее, и плевать, кто и как на это посмотрит.

Кирилл сообщил родителям о своем решении жениться на Прасковье, о том, что немедленно едет за ней и они поселятся отдельно, как только он подыщет подходящее жилье. Родители, к удивлению Кирилла, довольно спокойно восприняли его заявление, только попросили не ездить за девушкой самому. Дорога дальняя, а ведь ему завтра предстоит экзаменовка, так что отец привезет избранницу сына сам.

Родион Эдуардович действительно съездил к Прасковье, но не застал ее и почувствовал облегчение. Он не представлял эту простую необразованную примитивную деревенскую девушку рядом со своим сыном. Они с женой, конечно, были в неоплатном долгу перед целительницей, готовы на любые траты, но не собирались вводить ее в семью.