Ковчег

Глава 1

И решено было уничтожить человечество, ибо в этом повинны были сами люди.

И не дали боги ни одного им шанса, но спастись позволили избранным.

И появилась вода, низвергавшаяся водопадом с неба,

И явились боги, в смертельном убранстве своем, – прекрасные.

И принесли они смерть,

И не было живым спасенья.

И опустилась на землю тьма,

И в глину обратились люди.

И закачались на волнах ковчеги…

Дом был большим и темным. У кровати чадила единственная свеча. В ее жалком свете умирала роженица. Лицо ее, прежде светившееся здоровым румянцем, усохло, резко обозначились скулы. Посеревшие губы неестественно улыбались. Только яркие синие глаза светились прежней жизнью и не собирались с нею прощаться. Ребенок надрывался на руках у повитухи, и крик его был последней ниточкой, связывающей мать с жизнью.

– Знаешь ли ты, Маша, на что обрекаешь девочку? – прокряхтела высокая старуха, покачивая ребенка на руках.

– Знаю и жалею ее… Хотела бы я быть с ней рядом, когда… – слова давались женщине с трудом. Она не хотела умирать, но у нее почти не осталось сил, чтобы бороться еще и за свою жизнь.

– Ты плохо жила, а расплачиваться придется девочке. Она переживет тебя ненамного. И будет несчастлива. И этого не изменить. Ш-ш-ш, спи, деточка, спи…

Ребенок на руках у старухи замолчал и засопел засыпая. Звонкий крик его остался лишь звоном в ушах умирающей женщины.

– Нет, нет… – мать попыталась протянуть к дочери руки, но не смогла. Глаза ее потухли, а тело вытянулось под одеялом, будто женщина попыталась улечься поудобнее.

Со стуком распахнулась дверь спальни.

– Как она? Что с ней?! – взревел, ворвавшись в комнату, высокий темноволосый мужчина.

Повитуха, казалось, согнулась еще ниже и заговорила ломким старческим голосом:

– Преставилась мать. Вот девочку привела. Женечкой велела назвать. Ты б, Иван, калыску поставил да кормилицу девочке нашел… Сиротинушке…

***

– Женька, на Купалье идешь? Наши возле реки дуб срубили здоровенный – кострище будет до неба!

– Гриш, – девушка лет шестнадцати оторвала синие словно цветок василька глаза от вышивания и со сдерживаемым раздражением посмотрела на перепачканное в саже конопатое лицо соседа, торчавшее в распахнутом окне, – ты не обижайся, но со своим Купальем плешь мне проел. Не знаю я, не знаю! Вот будет настроение и девчонки – пойду. А то знаю я, как вы потом голышом с обрыва сигаете!

Пухлощекая голова с непослушными короткими белыми вихрами обиженно надула большие губы:

– Я папараць-кветку иду в лесу прятать, думал, тебе подсказок оставить. Ну, как хошь, – голова из окна пропала, а через секунду послышался шлепок неудачно приземлившегося тела.

– Цветы не помни! – запоздало крикнула девушка.

Не прошло и пяти минут, как калитка во дворе снова скрипнула.

– Эй, курочка, выгляни в окошко, дам тебе горошка, – пропел девичий голос совсем рядом с окном.

– Свет, держи своего брата подальше от меня, – Женя перегнулась через подоконник и улыбнулась подруге.

– Эт которого? Гришаню? Или Миша и к тебе клинья подбивает? – такая же зеленоглазая и веснушчатая, как и старший (всего на год!) брат, Света задорно сморщила курносый нос и повела плечом, сбросив с груди толстую пшеничную косу.

– Слава богу, Миша мне только конфеты из города привозит. А Гриша мне проходу уже неделю не дает: пойдем на Купалье да пойдем.

– А ты что?

– А я что? Если Руслан и сегодня не позовет, придется дома сидеть. Ну, или назло ему пойду с Гришей.

– И разборок не боишься? Подерутся же.

– Ну и что. За мою маму отец тоже дрался.

– Ну-ну, то-то он и тебя порой поколачивает, – хмыкнула Света и, обернувшись, заскороговорила: – А вот и твой ненаглядный. У костра встретимся. Побежала я.

Женя скрылась в окне в ту же секунду – бросилась к зеркалу. Поправила две черные как смоль косы, покусала губы, пощипала щеки, чтобы разлился румянец по светлой коже, пригляделась, не потекли ли подведенные тушью ресницы. И уселась в кресло, как ни в чем не бывало.

Под окном раздался закладывающий уши свист. Девушка улыбнулась, но от вышивания не оторвалась: нечего порядочной девушке на свист откликаться.

Дом, стоявший на вбитых в грунт бетонных опорах, возвышался над землей метра на полтора; такие дома были у всех в вёске – спасало от частых дождевых разливов реки. Возле дома росла кряжистая невысокая ива. Хитрость была в том, чтобы с ее веток допрыгнуть до подоконника, зацепившись же за него, ноги можно было поставить на удобный приступок.

Руслан был ловчее Гриши, и Женя постоянно вздрагивала, так и не привыкнув к его бесшумным появлениям.

– И почему моя принцесса вянет взаперти, точно узница в башне? – Руслан подтянулся на руках и легко оседлал подоконник, рисуясь перед девушкой.

– Отец велел его дождаться, – Женя улыбнулась, скользя по нему влюбленным взглядом. И там было на что смотреть: к своим девятнадцати годам парень вымахал на добрых два метра и был выше всех мужчин в вёске. Его нельзя было назвать качком (модное словечко среди горожанок), он был худощав, но жилист и вынослив. Лицо с острым подбородком носило загар с ранней весны и до поздней осени. Волосы цвета спелой пшеницы Руслан по-бунтарски отпустил до плеч, чем неимоверно раздражал свою мать, но заставлял вздыхать добрую половину вёски. Сохли девушки по волосам и тонули в глазах: темных, карих, непонятно как оказавшихся на его славянском лице, да еще опушенных длинными, как у девчонки, ресницами.

– Гришаню видел. Пообещал он тебе папараць-кветку? – Руслан ухмыльнулся, но глаза остались холодными и цепкими.

– Пообещал, – а пусть помучается, как она мучилась, пока ждала его.

– А я капкан в лесу медвежий поставил, – его ухмылка стала еще шире.

– Очень смешно, – Женя потянулась за вышиванием, но Руслан схватил ее за руку:

– Со мной пойдешь?

– Руслан, я не знаю, у нас еще сено в поле не собрано и хозяйство не покормлено. Я к десяти часам ноги протяну. Какая уж тут папараць?..

– Развеешься, у костра посидим, байки потравим. Это же как ночное, только веселее!

– Ну…

– Это очень важно для меня, – Руслан заглянул ей в глаза, и Женя утонула в них в который раз.

Во дворе скрипнула калитка.

– Отец, – одними губами произнесла девушка, мгновенно побледнев. Руслан скатился с подоконника внутрь комнаты. Навострив уши, они напряженно вслушивались в звуки жаркого июльского дня, что врывались в распахнутое окно. Тяжелые шаги обогнули угол дома, застонали под ними рассохшиеся ступеньки лестницы.

– В половину одиннадцатого на обрыве, – шепнул Руслан Жене прямо в ухо, обжигая быстрым поцелуем, и рыбкой сиганул из окна. Только ива зашелестела.

– Опять твой хулиган по окнам лазит? – Иван вошел в комнату и неодобрительно посмотрел на дочь, которая невозмутимо продолжала вышивать. Она была совсем не похожа на него – ни одной, даже самой маленькой черточкой. Иван был плотно сбит и достаточно высок. Его дочь, тонкая, как тростинка, обещала подрасти еще. У него было волевое квадратное лицо, а ее было мягким, округлым. Над его серыми глазами нависали всегда нахмуренные кустистые брови. Темные с проседью волосы даже в юношестве не принимали такого угольно-черного оттенка, как у его покойной жены. Женя была вылитая Мария в девичестве, этого не оставил без внимания никто в вёске, разве что слепые: тонкие черты лица, изящные брови, прямой нос. Вот только щечки Женины еще не расстались с детской припухлостью, а губы имели свойство надуваться бантиком, тогда как у Марии они были очень подвижными и постоянно демонстрировали настроение хозяйки.

– С чего ты взял?

– А от него душок такой мерзкий остается… Ты сено повернула?

– Да, – девушка поморщилась, зная, что последуют новые указания.

– Вечером в копы собери да накрой пленкой. Попроси Саврасовых подсобить, на той неделе у них будем косить. Мне к Дудковым надобно зайти, ужинай одна. Кобылу и коз я покормил. У кур насыпано, псу похлебку свари. Табун, кстати, на следующей неделе наш.

– Пап, а знаешь, какая сегодня ночь?.. – Женя начала издалека.

– Какая?

– Праздничная, волшебная… – мечтательно протянула девушка. – Наши костер возле реки палят. Девчонки все будут.

– Никакого Купалья. Знаю я, какие там будут «девчонки»!

– Ну, па-а-а-п!

– Дома сиди, – рявкнул Иван, развернулся и вышел из комнаты.

Женя стиснула зубы и со злостью воткнула иголку в ткань. Ойкнула и слизнула капельку крови с проколотого пальца. Нет, так не пойдет. Руслан ждет ее на Купалье, а значит, она будет там. И если она все сделает как надо, отец даже не заметит ее отсутствия. Они с Русланом уже взрослые, стекла не бьют и копы соломы не поджигают. Ей уже шестнадцать! Ишь, нашел, что запрещать!

Вечерело. Вся молодежь после трудового дня уже была у реки, готовилась к празднику. В вёске стояла непривычная тишина. Иван шел, глядя себе под ноги и не поднимая головы, по укатанной телегами дороге. Настроение было хуже некуда: Повитуха опять принялась за старое, никакие разговоры с ней не помогали… Да совесть мучила: может, и стоило отпустить Женьку. Эх, если бы не Руслан этот нахальный! Вот же змей, увивается за девчонкой!

– Вань, а чагой-то ты Женьку свою на Купалье не пустиу? – окликнул мужчину старушечий голос. – Стасовы дык усе пяцёра там, Люда Мишкина ток брюхатая дома сядить.

– Малая еще, баб Маш.

Иван только диву давался, как скоро бабки на лавочках разносили вести. И это даже не вставая с оных!

– Вань, ты б у ней спросил, до чего у нее охота. К тому ж дед Евген поскрипел за ними приглядывать, шоб головы себе не поразбивали, – возразила ему другая старушка.

– Мои вы золотые, давайте я сам буду решать, как воспитывать дочку, – Иван покачал головой.

– Та не, Зин, ци слыхала ты, Мишку з дзеукай нейкай видели, опять ён на охоту выйшау, пакуль жонка евоная с пузом. Тьфу! Гэткая моладзь1! Нехай сидит Женька у хате, от греха подалей, – глаза у бабы Маши блестели, а улыбалась она и вовсе невпопад. Иван принюхался. Так оно и было: рюмашечку за Купалье соседка уже опрокинула.

– Внук твой, баб Маш, чего очерняешь? Да и шли б вы уже домой! Хватит языками чесать!

Выпивох Иван терпеть не мог, не понимал, как можно пропивать нажитое столь тяжким трудом, чтобы получить капельку удовольствия… Наутро ведь все сменится жестким похмельем. А уж Саврасову бабу Машу трезвой не видели почти никогда. Муж ее, Алесь, помер, однажды напившись до зеленых чертей, и даже Повитуха – и та не смогла его откачать. У Саврасовых осталось два сына, его сверстников и друзей: Федор и Стас, и оба они были семейными, хозяйственными да еще и хорошими работниками. Ивану не хотелось, чтобы они закончили свою жизнь, как отец.

– Вы мне лучше скажите, Дудковы дома?

– Малодшыя, Руслан с Сашкой, свинтили яшчэ пасля апоудня2, – бабе Маше было лишь бы зацепиться за что языком. – А старшие дома. А навошта3 яны табе?

– Дело есть, – неприязненно буркнул Иван и поспешил перейти улочку к дому напротив. Мужчину проводили две цепкие пары глаз.

Дверь открыла Анна – расплывшаяся низенькая женщина с пушистыми, торчащими во все стороны светлыми волосами и тяжелым карим взглядом из-под нависающих бровей. Непонятно, как Константин выбрал ее в жены: высокий, подтянутый, несмотря на свой возраст; с правильными чертами лица, острым подбородком, чуть кривоватым, сломанным в юности носом, твердой линией губ. Может, потому Ивану не нравился Руслан, что был вылитой копией отца?..

– Ваня! Здравствуй! – Константин, увидев гостя, поднялся из-за дубового стола и с добродушной улыбкой протянул соседу широкую ладонь.

– Вечереть будешь? – засуетилась Анна, доставая из печи припрятанный до поры ужин.

– Не отказался бы.

– Ань, ты б нам сначала пузырь на стол организовала.

– Костя, я не пью, ты же знаешь.

– Да я тебе накапаю пять капель, не отказывайся, будь другом.

– Ну, если только полрюмочки.

Женя со всех ног бежала к обрыву. Она безнадежно опаздывала: пока собрала сено, пока дождалась ухода отца, пока собралась сама – и заметить не успела, как перевалило за одиннадцать.

Одинокая фигура маячила возле самого обрыва. Не ушел. Женя перешла на шаг.

– Руслан! – не смогла удержаться, крикнула в ночную тишину.

– Я думал, уже не придешь, – раздалось над самым ухом.

Женя вздрогнула и обернулась:

– Ф-фу, напугал! А… на обрыве тогда кто?

– Мишка Саврасов к девке какой-то клеится. Не из наших. Решил не мешать.

Тут уж и Женя рассмотрела две целующиеся тени.

– Бедная Люда, – покачала головой Женя.

– Пойдем к костру, – Руслан потянул ее за руку. – Это не наше дело.

Обрыв они обогнули по широкой дуге. В поле у леса огромным чудовищем двадцати метров в высоту возвышался парусный корабль – ковчег, что был весчанам вторым домом в месяцы наводнений. Черная густая его тень на несколько минут надежно укрыла влюбленных. Чуть дальше, за ольховой рощей, начинался пологий спуск к пойме реки. Ночь выдалась ясная, в темных, едва подсвеченных луной волнах плясали отблески далекого костра. И от этого темная вода выглядела еще более пугающей, вглядываясь в ее толщу, можно было поверить и в праздник водяного, и в его утопленниц-русалок.

– Руслан, смотри, – девушка остановила парня. Мимо них, по направлению от костра, важно качаясь на волнах, проплыли три венка, явно спеша пристать к берегу. Там, выше по течению, вовсю гадали.

Женя опустилась на корточки и в темноте стала шарить в высокой траве в поисках цветов.

– Ты что это делаешь?

– Ну как же, я тоже хочу знать, откуда мой жених пожалует и как скоро, – лукаво усмехнулась девушка, желая поддразнить парня. Тот насупился и некоторое время помолчал, собираясь с духом. Заправив за ухо назойливую прядь, он решился:

– Жень, – Руслан взволнованно выдохнул и поднял девушку с колен. – Я об этом и хотел с тобой поговорить. Через два года, когда тебе исполнится восемнадцать, я подумал, – он на секунду замолчал, переводя дыхание, – мы могли бы пожениться. А сейчас я хочу называть тебя своей невестой. Ты, – он сглотнул, – согласна?

Секунду Женя оторопело смотрела на Руслана, а потом просто повисла у него на шее и покрыла поцелуями любимое лицо. Ей не хватало дыхания, чтобы восторженным визгом рассказать сидящим у костра о произошедшем, ей не хватало сил даже на слова.

– Родная моя, – Руслан сжал Женю так, что у нее, кажется, хрустнули ребра. И внезапно отпустил. Юноша виновато улыбнулся, похлопал себя по бокам и запустил руку в карман штанин. – Кольцо, я забыл про него совсем, предложение же делают с кольцом, вот, давай надену.

– Боже, когда ты успел? – пролепетала девушка, протягивая руку и не смея верить в происходящее.

– В последний раз как с отцом в город на кирмаш ездили, – дрожащими руками он надевал на тонкий девичий пальчик простой серебряный ободочек с аквамарином в цвет ее глаз.

– То-то вернулся такой загадочный, – Жене хотелось смеяться и плакать одновременно. – А что скажет мой отец?.. – ахнула она от страшной мысли. – Вдруг он осерчает на тебя и запретит нам жениться?..

– А я тогда тебя украду! – парень решительно сверкнул своими карими глазами. – Увезу тебя в город, и там тайно обвенчаемся. Иван не встанет на моем пути! Ты будешь моей!

Девушка раскраснелась и приглушенно хихикнула, сраженная его напором.

– Пойдем. Нас ждут, – Руслан повел девушку к костру, держа ее за руку, будто боялся потерять или разбить то, что приобрел секунду назад. В другой руке Женя сжимала почти доплетенный венок. За ненадобностью она выбросила его в воду по дороге. Подхваченный течением, венок немного покачался на волнах, расползся в цветочную цепочку и пошел ко дну.

Глава 2

Все началось со взгляда ее невероятных синих глаз. Из околдованных только Иван не стал ее очаровывать и добиваться: он просто взял и увез ее, дочь барона, из табора. И Мария покорилась его природной силе, необузданности, властности, что была сильнее любого приворота. В вёску черноволосая красавица въехала как королева – в длинном расшитом кружевами темно-красном платье, словно попоной укрывшем круп Ивановой кобылы. На руках ее позвякивали золотые браслеты, а тонкие пальчики унизывали блестящие перстни, волосы цыганка распустила, дав им свободной волной струиться по спине. Лошадь шла медленно, а Мария из-под упавшего на высокий лоб черного локона рассматривала новоиспеченных родственников и соседей, высыпавших на главную дорогу посмотреть, кого же привез этот неисправимый бобыль. Жонки, что не местные, смотрели на девушку с завистью: они-то приезжали на телегах, заваленные сундуками с приданым, совсем не так эффектно. А Мария была бесприданницей: барон не дал своего благословения, но Мария с детства отличалась своенравием и гордыней, потому мириться с отцом и не подумала, только прихватила с собой все свои украшения.

Супруги Павленко тоже не удержались от любопытства. Будучи из рода Дудковых и нажив порядочное состояние успешной торговлей, они имели обыкновение смотреть на местных сверху вниз. Ивана Капустина, жениха завидного, второго после Константина Дудкова, Голову вёски, они прочили себе в зятья. Но дочь их, Кристина, пятью годами ранее сбежала к Саврасову Федору. Павленко жену Ивана невзлюбили с первого взгляда. А Мария – их.

– Глянь, как смотрит.

– Цыганку притянул в вёску. Тьфу, – Анастасия сплюнула на землю и уперла руки в бока, глядя на девушку из-под нахмуренных бровей.

– Нет, ты глянь, как смотрит, чертовка! – Петру внезапно захотелось перекреститься.

А она, будто слыша эти судачества, смотрела Петру прямо в глаза, изогнув свои изящные брови, и расплывалась в широкой улыбке. А как только отвернулась, рядом с ними захлебнулась криком соседка:

– Петро, хлев! Горим!

Любопытный коридор суматошно свернулся, объединившись против огня и тем самым оставив молодых в покое. Но с вечера того дня, когда хлев был счастливо спасен, а бабки расселись по лавочкам, в вёске твердо пришли к выводу: Иванова цыганка – не цыганка вовсе, а ведьма.

***

У костра собралась вся молодежь вёски. Были тут и пятеро Саврасовых: Миша, Гриша, Светка, близняшки Зоя и Надя, неугомонные, носились вокруг костра; младшая сестра Руслана Сашка; были тут и совсем дети, пяти-семи лет, впервые оказавшиеся на празднике взрослых. С ними пришла посидеть Ксения – крестная Жени и по совместительству тетка Руслана и Сашки, она приходилась сестрой их матери, Анне. Хотя какая она им тетка – женщине только-только стукнуло тридцать три года. Дед Евген, на которого был возложен присмотр за детьми, клевал носом, чуть ли не падая в костер.

Папараць-кветку – украшенный ленточками букет из полевых цветов – нашли близняшки. Не мудрствуя лукаво они проследили за Гришей, и как только тот, довольный, что нашел такой хороший тайник в дупле дерева, отошел на шаг, девчонки с хохотом выскочили из-за деревьев, выхватили букет и наперегонки бросились прочь. Старшему брату оставалось только выругаться: от сестер не существовало оберега.

Казалось, парни не заморачивались насчет дров: притащили из леса цельные деревья и составили шалашиком. Пресловутый дуб торчал в центре, необъятный. Прыгать через пятиметровый огонь показалось небезопасным, поэтому компания расселась на оставшиеся бревна полукругом и начала травить страшилки.

– И проглотил он заблудившегося путника, даже не пережевывая, и вырос в два раза, а потом на пути его повстречалась вёска… – Руслан вещал замогильным голосом, крепко обнимая Женю, а та нежилась в его объятиях, совершенно не вслушиваясь в байки, и крутила на пальце тонкое колечко, беспрестанно улыбаясь. Света прожигала подругу любопытным взглядом. Женя смущенно покраснела и послала ей довольную улыбку. Глаза подруги обещали вытянуть из нее мельчайшие подробности помолвки.

Руслан выдержал трагическую паузу. Близняшки вслушивались в каждое слово рассказчика, их веснушчатые круглые лица застыли в ожидании продолжения. Над берегом разносился только треск весело похрустывающего бревнами костра. Малышка лет семи прижалась к Ксении и дрожала от страха.

– И че он с ней сделал? – не выдержал Гриша, с досадой косясь на довольную парочку.

– А СОЖРАЛ! – неожиданно рявкнул Руслан. Женя дернулась. Не она одна: девочка расплакалась, а близняшки восхищенно присвистнули.

– Неправильная сказка, – хмуро заметил Миша. На щеке его отчетливо краснел отпечаток ладони. – В той вёске была чародейка, она заманила этого людоеда на человечий супчик и убила его, пока он хлебал да нахваливал ее фирменную куриную похлебку. Потом распорола ему пузо и оттуда, живые и невредимые, стали выходить люди и звери, которых проглотил людоед. И так прославилась она на весь мир. И с тех пор вёску ту вся нечисть стала обходить стороной.

– Там не чародейка была, а ведьма, – возразила Надя.

– Какая разница? – Миша недоуменно поднял брови.

– Чародейка – дейка чар, ведьма же с ведьмаками на Лысую гору летает и непотребствами занимается, – со знанием дела ответила Зоя.

– Тьфу ты! – на слове «непотребства» неожиданно проснулся дед Евген. – Откуда такие познания?

– Мою маму в вёске ведьмой прозвали, – задумчиво произнесла Женя, глядя на танцующие с ветками язычки пламени. – А я и не знаю, за что. Отец не говорит. Правда, что она колдовала?

– Я помню тот день, когда Иван привез ее сюда – свою жену… Представь себе такую картину: она въезжает в вёску на коне, без телеги с приданым, волосы распущены, платье длинное – аж до конских копыт. Услышала, как старшие Павленко ее цыганкой назвали, так одним взглядом их хлев подожгла. Ну не ведьма ли? И пока Маша была жива, у Павленко все дела шли из рук вон плохо: что на поле, что с торговлей, – Ксения выпустила заскучавшую малышку из объятий, и та поскакала вслед за близняшками на другую сторону костра.

– Да не говори ерунды, Ксюш. Сколько тебе было? Пятнадцать? Поверила ты россказням, кто ж умеет взглядом огонь вызывать? – дед Евген повернулся к Жене:

– Уж очень красивая твоя мама была, а бабы у нас завистливые, да и языками почесать любят, любой случайности убедительное объяснение найдут. С такой яркой внешностью разве могла Маша быть обычной женщиной? Нет, конечно, ведьмой и назвали. Придумали, что ей лет сто, а по ночам она будто бы из крови младенцев молодильное зелье варит. И во всех неурожаях да наводнениях винили ее. Вот только как объяснить неразумным, что колдовства не существует?..

– Да не только в бабах было дело, дед Евген. Там и мужики… как увидели ее, так прям слюни и пустили. Только Маша гордая была: вышла за Ивана, значит, так тому и быть: «и буду век ему верна», – вступилась за нее Ксения. – Неприступная и недоступная. Да еще за самим Капустиным замужем, а тот ее в обиду не давал. Отвергнутые мужики все эти сказки сочиняли. А что до Павленко – так им и надо, пусть земля им будет пухом, – ни для кого не было секретом, что Ксения недолюбливала свекров.

– Бабы да вместе с мужиками – один черт, – махнул рукой дед Евген

– Но как это можно: донимать замужнюю женщину? – не поняла Женя. – И много таких было?

– Да, считай, вся вёска на нее ополчилась. Одна половина слюни пускала, другая фиги в карманах крутила, да только права Ксения: Иван стеной стоял за свою жену, и вёску в узде держал, – хмыкнул старик.

– Отец мой, – сумрачно вставил слово Руслан. – Как увидел Марию, так, говорят, на мою мать вообще с тех пор не смотрит. Она тебя поэтому терпеть не может, ты ж копия Марии.

– Константин Прокофьевич?.. – Женя в ужасе прижала руки ко рту. – Руслан, прости, я же не знала.

– Зато вся вёска знала, – парень рывком поднялся на ноги и отошел от костра в темноту. Женя бросилась за ним.

***

Иван любил жену до беспамятства: разрешал спать до полудня, по дому старался все делать сам, в поле ее не выпускал – берег холеные ручки. Вот только от этой заботы поползли по вёске слухи: мол, держит его девка в ежовых рукавицах, приворожила мужика, слепила из него каблука себе на потеху. Марию устраивало такое положение дел: она любила понежиться в мягкой перине до обеда, отведать оставленный мужем завтрак, а после выйти во двор и наблюдать за соседками, которые к полудню успевали переделать всю домашнюю работу. Порой, когда ей совсем становилось скучно, Мария принималась за хозяйство: так, по мелочи – прибрать дом или насыпать зерно курам.

А однажды она увязалась за мужем в поле, на покос. Знали местные, как относится Иван к Марии, знали, что она «белоручка». Знал об этом и Дима Петровский, но девятнадцатилетний парень был уже обижен отказом, взыграла горячая кровь, бросил он в сторону Марии сальную шуточку, мол, потеть такие груди должны не в поле, а на белых простынях. Ивана в вёске уважали и побаивались: в строгой иерархии Капустины шли в ноздрю с Дудковыми. Мало кто осмелился бы вот так при нем обидеть Марию. А она знала, как повлиять на мужа: прикусила нижнюю губу, глаза ее увлажнились.

Иван не терпел обид, он молча повалил языкастого парня на землю и стал избивать здоровенными кулачищами. Лицо Димы опухало и заливалось кровью на глазах, он и пытался было прикрыться руками, но от кулаков Ивана особо не прикроешься. Мужики окружили их, но не вмешивались в воспитательный процесс, потому как боялись Ивана сами. Петровский уже перестал сопротивляться, и неизвестно, чем бы закончилась драка, если бы на шум не прибежал Константин. Не без труда оттащив Ивана, он велел мужикам отнести Диму к Повитухе, чтобы та вставила парню все его ребра на место.

– Что ж ты так, Ваня, – пожурил старшего друга Константин, – из-за бабы чуть хлопца не пришиб, – он мельком взглянул на Марию, а ту внезапно бросило в жар.

Иван тяжело дышал, лицо его было перекошено от ненависти:

– Маша – моя жена, я не позволю марать ее честь и честь Капустиных. Это послужит остальным предупреждением. Убью, если кто на нее еще спакусится, ‒ он погрозил кулаком в воздух.

А Мария смотрела на Константина, любовалась его обнаженным торсом и волосами цвета спелой пшеницы и не могла понять, где ж он прятался все это время. Константин снова взглянул на нее, и в этом взгляде Марии почудилось предостережение.

***

– Ань, темно уже, сходи, надо подключиться к подстанции, – попросил Константин жену вместо того, чтобы зажечь лучину. Анна выплыла из дома. Иван вскинулся:

– Электричество тратите? Почему никому не сказали?

– Вчера только показатели проверили, – спокойно ответил Константин. – ГЭС4 накрутила сверх нормы, появился излишек, теперь в темное время суток вся вёска может пользоваться электроэнергией часа три.

– Так, Костя, что за дела? Сразу нужно было мне передать! – в голосе Ивана послышалась досада.

– Да мы вчера бабе Маше сказали, думали, она уже всей вёске разнесла, да, видимо, все, что не сплетня, для нее не новость, – Константин развел руками и виновато улыбнулся.

Под потолком зажглись две тусклые лампы. В помещении посветлело. Вернулась Анна. Иван прокашлялся:

– Так вот, собственно, пришел я о мужиках наших поговорить, чтоб пить не начинали. Покос закончился, пора и за ковчег приниматься: просмолить его да починить там кой-чего. Осенние дожди уж не за горами, а правый борт под ватерлинией пропорот в одном месте, когда мы весной лес огибали.

– С завтрашнего дня созовем мужиков, – согласно кивнул Константин.

– И вот еще, брата твоего, Ань, Петровского, нигде не видать, а у нас лишних рук нет.

Анна хворостиной стеганула нахального кошака, залезшего на самый припек и сунувшего усатую морду в горшок с едой. Кот обиженно мявкнул и неловко сиганул с печи, развернув задними лапами горшок. Картошка радостно заскакала по полу.

– Да с твоими Васькой и Пашкой лежит где-то дровами, упившись, – ответила женщина раздраженно, схватив метлу да удачным шлепком под зад вышвырнув кота из дома.

– За языком-то следи! Василь с братом от весковых работ не отлынивают, а Димы твоего я уж месяца три не видел! Может, награбленное уже где хоронит, а ты его тут покрываешь! – Иван вспыхивал резко как спичка, много ему не требовалось.

– Своих будешь уму-разуму учить, а жену мою не тронь! – Константин нахмурил светлые брови.

– Вань, да что ты, я неудачно выразилась, найду Димку, отправлю на ковчег. Костя, я ж не обиделась, хлопцы, ну сядьте вы за стол, я вам еще бутылку принесу, – Анна почувствовала нешуточную угрозу, появившуюся в этом прямо-таки наэлектризованном воздухе, и всеми возможными своими женскими силами пыталась сгладить обстановку. Но ее усилий отчаянно не хватало.

– То есть тебе жену мою трогать можно, так получается?.. – произнес Иван очень тихо, медленно, но отчетливо, отчего в доме воцарилась гробовая тишина. Анна смертельно побелела. Константин молчал. О покойной жене Ивана речь не заводилась уже вот как шестнадцать лет. Он чувствовал свою вину, но сделанного было не воротить…

***

Константин не искал встреч с Марией, он был верным мужем и хорошим другом. Вот только синие глаза жены Ивана прожгли его сердце и поселились в мыслях. В отчаянии, чтобы укротить свое тело и дух, он, не жалея себя, работал в поле и на ковчеге, уходил из дома рано, приходил поздно, ел молча. И чувствуя смутную вину перед женой и маленьким сыном, старался даже не смотреть на них, чтобы не выдать себя.

Анна же поняла все с первой секунды: муж охладел к ней, значит, появилась соперница. После родов прошло полгода, она с трудом приходила в себя и, видимо, такой миниатюрной, какой она была, когда Константин брал ее в жены, ей уже не стать. Но это не означало, что Анна перестала пытаться. Она ждала мужа по ночам, когда маленький Руслан засыпал, надевала те вещицы, которые муж так любил видеть на ней до родов (что-то пришлось расшить), но Константин отводил глаза да все твердил, что устал.

Мария. Это была она, ведьма! Она приворожила всех мужиков в вёске, даже ее Константин попал под злые чары, провались она пропадом!

А Мария перестала спать по ночам. Молодой (ей едва исполнилось двадцать) женщине было скучно с Иваном. Тот был старше ее на восемь лет, но был серьезен не по годам. Первый восторг от его силы, уверенности в своем праве принимать решения за других быстро прошел. Мария бы хотела снова почувствовать на себе эту силу, как тогда, когда он увез ее из отцовского табора, но в семейной жизни Иван был ласковым, как котенок. Поворачивать Ивана в нужную сторону не составляло труда: ей стоило лишь чуть намекнуть, чуть вскинуть тонкую бровь, как муж тут же бежал выполнять все ее прихоти. Вот только это вызывало у Марии презрение. Ей хотелось добиваться мужчины, влюблять его в себя вновь и вновь… А Иван стал похож на мужиков в этой вёске: они все смотрели на нее восторженными щенячьими глазами.

Все, кроме Константина. И он стал ее навязчивой идеей. Почему же он не ищет с ней встреч? Неужели устоит перед ней? Неужели она, первая красавица вёски, не терзает его мыслей, сердца и кое-чего пониже?

Мысли о нем не давали ей покоя. И она стала интересоваться жизнью вёски, вернее, делать вид: ходила везде за Иваном, как можно чаще старалась попадаться Константину на глаза. Но тот усердно их отводил.

Именно тогда Мария сошлась с Повитухой. Вот та была настоящей ворожеей. В вёске ее боялись, ею пугали детей, но к ней же бежали за помощью, когда никто больше помочь не мог. Повитуха ставила на ноги самых безнадежных больных, она была отличным хирургом, шептухой и травницей. Молодые девушки же ходили к ней за приворотами, отворотами и… абортами.

И Мария не удержалась, пришла в дом на отшибе, криво повисший на вбитых в землю балках.

– А я все ждала тебя, долго же ты искала ко мне дорогу, – хитро улыбнулась старуха, отворяя ей тяжелую дверь. По обеим сторонам от дверного проема висели внушительные связки чертополоха – отгонять нечисть или лупить ими больных – тут уж как повезет.5

– Что так? – Мария осмотрелась и сморщила точеный носик: в маленьких сенцах воняло протухшей капустой пополам с заплесневевшими травками, половицы были давно не крашены и визгливо скрипели под каждым шагом, с потолка свисала метровая паутина, призванная вселять в посетителей правильный настрой.

Из сенцев девушка прошла в темную кухню с закопченной сажей печью. Мария ожидала увидеть ожерелья из дохлых мышей или огромный чугунный котел для зелий. Но ничего подобного в старом доме не оказалось.

– Так в вёске говорят, что ты ведьма, коллега, значится. Вот ждала, когда придешь поболтать о наших с тобой профессиональных секретиках, – старуха вошла в дом вслед за девушкой.

Ростом Повитуха была вровень с высокой Марией, а вот в кости много шире, сильные узловатые руки и по сей день легко таскали тяжеленные ведра с водой. Ее седые патлы неопрятно торчали из-под цветастой косынки, а черные живые глаза казались неуместными на ее некрасивом морщинистом лице – слишком юные, слишком подвижные. Цепкие глаза эти сейчас тщательно ощупывали, проверяли молодую гостью.

– А тобой детей пугают, так что же, ты и впрямь по ночам на метле летаешь? – хмыкнула Мария и прошла к дальней стене, где на полках аккуратными рядами стояли банки из непрозрачного стекла. Девушка открыла одну и принюхалась:

– Отвар папоротника? Этим ты привораживаешь? – Мария коротко хохотнула.

– Отваром папоротника лечится ревматизм, деточка, – устав притворяться, сурово отрезала Повитуха. – Заканчивай хамить, ближе к делу. Чего тебе надобно?

Улыбка сползла с лица Марии, девушка нехотя бросила:

– Приворот.

– А сама травок собрать не можешь? – Повитуха удивилась по-настоящему.

– Меня учили, как обманывать доверчивых горожан, – фыркнула девушка. – Не чета я тебе. Мы с табором ведь сотни вёсок объездили, везде хватает своих шептух да травниц. Да вот только ты – ведьма особенная. Все эти травы – антуражик, – Мария обвела рукой мрачную кухню. – А внутри – кабинетик медицинский, и инструменты имеются, – девушка выразительно посмотрела на неприкрытую дверь, из которой блеснула сталь. – А значит много в тебе знаний, особенных знаний, вот только скрываешься ты, присыпаешь их простецкими заговорами, да людей отпугиваешь своим характером и небылицами. Никогда еще не встречала я таких, как ты: тех, кто сумел мудрость народную и знания современные объединить. Потому и пришла к тебе. Не помогут травы в этом деле. Опоить я его все равно не смогу.

Повитуха крякнула от такого напора молодухи, с трудом спрятав довольную от лести ухмылку. И неожиданно серьезно предложила:

– Сядь за стол, Маша.

Девушка послушно опустилась на стул и, положив руки на колени, сцепила их в нервный замок. Повитуха вышла из кухни и вскоре вернулась с кожаным мешочком для трав. Она какое-то время держала его в старческих руках и пронзительным холодным взглядом сверлила Марию. И, наконец, с глухим бормотанием, в котором с трудом можно было различить «чему быть, того не миновать», села напротив и положила мешочек в центр стола.

– Что это такое, знаешь?

Мария кивнула, облизнув губы и не отрывая вожделенного взгляда от мешочка.

– И как пользоваться, тоже знаешь, и что платить придется, помнишь?.. – черные глаза старой ведьмы прям-таки гипнотизировали.

– Да знаю я, знаю! Сколько я должна?

– Не торопись. Здесь не приворот, касаточка. Здесь решение его проблем. И прежде чем прибежишь ко мне в следующий раз, хорошенько подумай, как ты обошлась со своим отцом и не нужно ли тебе наладить с ним отношения… Прежде, чем ты все разрушишь.

– Тьфу! Вспомнила тоже! Сама уж разберусь, у кого просить прощения, а кто сам должон передо мной извиняться! – Мария всплеснула руками.

– До чего эти молодухи самоуверенны: им хоть кол на голове теши, но старших слушать не будут! Не нужен тебе приворот, Маш, сама знаешь, а вот за последствия отвечать все равно придется! У меня же все будущее твое как на ладони, я все про тебя вижу. Понадобится тебе набор, как пить дать, понадобится. Но ты не бери, не надо, лучше с отцом помирись, барон любит тебя, он простит тебя, он примет тебя и твоего ребёнка!

– Ладно, ладно, старая, хватит меня поучать. Поняла я, – Мария вздохнула тяжело, посмотрела на мешочек и, так и оставив его на столе, покинула покосившийся дом.

К чужим советам Мария редко прислушивалась, предпочитая иметь свою голову на плечах. Но теперь, по крайней мере, она точно знала, что ей делать.

Точно выбрав день и час, она подошла к Ивану:

– Милый, мне в город надо. Если отец еще не уехал, успею с ним повидаться и повиниться. Плохо без его благословения мне, тягостно.

Иван тяжело вздохнул. Момент жена выбрала крайне неудачный. В этот день Иван был загружен по самые уши: ремонт ковчега в самом разгаре, и без него мужики бы не справились. Но в примирении с отцом не откажешь, поэтому Иван лишь вздохнул:

– Поезжай с Костей, он как раз собирался в город за смолой и парусиной.

Когда телега отъехала от вёски на приличное расстояние, Мария перебралась ближе к Константину. Будто невзначай она дотронулась до его плеча:

– Костя… Хватит нам уже бегать друг от друга…

Он сжал ее руку в попытке сопротивления, но битва была проиграна еще там, в поле.

В вёску они вернулись с большим опозданием.

***

– Иван, – Константин сделал успокаивающий жест рукой. – Я бы не хотел поминать давно забытое прошлое. Не нужно ссоры.

В любое другое время Иван бы остыл и успокоился, но не сейчас, когда все чувства обострились под воздействием самогона:

– Я ничего не забыл! – он вскочил и грохнул по столу кулачищем.

– Ваня, родненький! Ну не надо, ну прости его, дурака! – запричитала Анна, схватив Ивана за рукав.

– Не трожь меня, женщина! – взревел мужчина, отмахиваясь от Анны. Не желая того, он толкнул ее, отчего женщина не устояла на ногах и упала.

– Аня, выйди, – коротко бросил Константин.

Константину было жалко видеть ее такой: рыдающей и умоляющей. Женщина послушалась, поднялась и на дрожащих ногах, тихонько вслипывая, вышла из кухни, плотно закрыв за собой дверь.

– Ваня, послушай, я не хочу, чтобы Мария снова встала между нами. Мы оба любили ее, но давай оставим все в прошлом.

– Ты! Очернил честное имя Капустиных! Ты! Трахал мою жену! Какое тебе прошлое?! Какое прощение?! Почему я не убил тебя тогда?!

– Хватит! Все! Уходи из моего дома! Поговорим на рассвете, как проспишься.

Иван в бешенстве перевернул стол. По полу зазвенели осколки. Сжав кулаки, мужчина двинулся на бывшего друга.

***

Душа и тело Марии пели: их с Константином тайная любовь вернула ей остроту ощущений и вкус к жизни. Они скрывались от глаз и ушей на ковчеге, в лесу, уходили в поля вниз по течению. Они дарили друг другу любовь так, будто встречались каждый раз, как последний, а расставаясь, не могли дождаться свидания. Влюбленным хотелось бы со всеми поделиться своим счастьем, но в их тайне была опасность – она щекотала нервы и заставляла наслаждаться каждой секундой, проведенной вместе. Однако Константину и Марии не было страшно: в их душах цвела весна и весь мир лежал у ног.

– Как я жила без тебя?.. – задумчиво шептала Мария ему, словно кошка щуря глаза от лучей закатного солнца.

– Маша-Маша, не жила ты вовсе, – хохотал Константин, щекоча ее обнаженное тело травинкой. – И я не жил, а теперь живу, – и с заново возрастающим желанием принимался целовать так любимое им тело, вновь и вновь доказывая свою любовь.

– Маша, – Константин однажды предпринял попытку серьезного разговора. – Нельзя так скрываться, будто мы воры какие.

Лежали они на своей излюбленной опушке, забравшись далеко-далеко в леса.

– Так мы и есть воры. Крадем друг у друга поцелуи, крадем друга друга из семьи, – засмеялась Мария, переворачиваясь на живот. Встретившись с его глазами, она вдруг посерьезнела. – Мне хорошо с тобой, что же не так?

– Пора заканчивать это. Пора… Пора мне заявить о своих правах на тебя.

– И что же? Ты бросишь жену и сына? Придешь к Ване да так и скажешь: «Моя Машка, трахаю ее уже год»? – язвительно усмехнулась девушка. – Сломанный нос тебе не к лицу.

Константин сел. Помолчал. Смахнул с ее атласной ягодицы ползущего жучка.

– Давай убежим. В город, в другую вёску, к цыганам. Я брошу все ради тебя. Я не могу, не могу думать, как ночью ты ложишься к нему, как он прижимает тебя… – голос его задрожал от злобы.

– А ты не думай. Я не уйду от него.

– Почему?!

– Меня все устраивает, – девушка пожала плечами. – У меня есть дом, хозяйство, статус – я ж Капустина жена. А с тобой нас выгонят из вёски, не посмотрят, что ты Дудков. Хоть и голова ты, но я-то – разлучница. Я не хочу начинать все заново и не хочу, чтобы ты терял все, – Мария села и провела рукой по его отросшим волосам. – Ш-ш-ш… Иди ко мне…

И он сдавался. Каждый раз сдавался ее чарам. Ведьма.

Счастье других вызывает зависть, настораживает и заставляет искать его причину. Два плюс два первым сложил Дима Петровский и, радуясь тому, что наконец сможет отомстить проклятой бабе, не постеснялся оповестить Ивана, что недоступная-то Машка на передок слаба. Того как обухом по голове огрели: жена, умница и красавица, ласковая кошечка и кто?! Друг, друг детства, поддержка и опора… Нет уж, им так просто это с рук не сойдет. Убить! Убить обоих! А самому… Самому-то как жить после этого?

Не подозревая о нависшей над ними беде, влюбленные возвращались в сумерках, пробираясь огородами каждый к себе домой. Но их уже ждали.

Константина Иван отвел за околицу. Прямым ударом сломал ему нос, да еще добавил пару кулаков под дых и, еле сдерживая гнев, процедил согнувшемуся в три погибели бывшему другу:

– Обходить Марию будешь за версту, еще раз увижу с ней рядом, еще хоть раз дотронешься до нее – убью. Ты понял меня, паскуда?

Полночи Иван избивал жену. Медленно, тщательно рассчитывая силу, стараясь не оставить следов. Мария уже не могла кричать: она сжалась в дрожащий комочек боли около печи и только чуть слышно стонала после каждого удара. Самые болезненные приходились в живот и грудь, голова звенела от сочных пощечин.

– Я не притронусь к тебе полгода. Если обрюхатишься ублюдком – утоплю в реке обоих, – прошипел он, схватив ее за горло. Девушка болталась в его руке, словно тряпичная кукла, обреченно выслушивая приговор. – С завтрашнего дня идешь с бабами в поле с рассветом. Попробуй только отлынивать от работы, – и он с силой швырнул ее о печь.

После того как Иван оставил ее в покое, Мария скрючилась на полу и потеряла сознание.

***

– Руслан, я ж не знала, – Женя обвила его руками и уткнулась носом в шею. – Это все в прошлом, и это их дела, не наши… Пойдем искупаемся? – она бы заглянула ему в глаза, если бы что-то видела в этой темноте.

Руслан усилием воли подавил непрошеную обиду и взял девушку за руку:

– Идем.

Теплая летняя ночь обнимала их запахом клевера и непрерывным стрекотанием кузнечиков, звезды перемигивались в безоблачном небе: умиротворение природы можно было пощупать руками. Костер и друзья остались далеко позади.

Руслан стянул с себя футболку, легкие штаны, затем, озорно подмигнув Жене, отправил в кучу одежды и нижнее белье, разбежался и рыбкой сиганул с обрыва в реку.

– Негодяй! – Женя возмущенно цокнула языком и, только секунду помедлив, решительно сбросила с себя всю одежду и с пронзительным визгом ухнула в воду вслед за ним. Прогревшаяся за день вода встретила их теплыми объятиями. Наплескавшись и насмеявшись, они выплыли на мелководье и замерли, обнявшись. Что-то тяжелое и сладкое замерло в груди у обоих, они начали целоваться все более жарко и жадно. Руки Руслана гладили ее спину, бедра… Девушка уперлась руками в его твердую грудь и испуганно распахнула глаза, физически почувствовав желание Руслана. Сердце Жени бешено колотилось: она и жаждала того, что должно было произойти, и страшилась. Он прижал ее к себе еще теснее, и начал покрывать жадными поцелуями шею.

– Ру-усла-ан! – разнеслось по лесу искаженное эхо.

Влюбленные замерли, надеясь, что ищущий проскочит мимо. Но эхо приближалось. Они выскочили из воды как ошпаренные и помчались к брошенным вещам. И только успели одеться, на обрыв, путаясь в рясе, выбежал дядька Руслана – Юра Дудков:

– Отец твой, – он задыхался, – умирает.

Во дворе и около забора дома Дудковых собралась, казалось, вся вёска. Родственники и соседи тихо переговаривались, растревоженные новостями, никто не понимал, что происходит. Оставив Женю снаружи, Руслан ворвался в дом. Возле печи рыдала мать. Повитуха уже была здесь: она штопала Константина прямо на обеденном столе. Мужчина был в сознании, наркотические травы еще не успокоили его разрывающееся от боли тело, так что Повитуха оперировала на живом. Константин ругался и шипел сквозь зубы. Руслан так и застыл в дверях: окровавленный, в лохмотьях кожи правый бок отца будто порвал дикий зверь. Повитуха по локоть в крови что-то еще видела своими подслеповатыми глазами: точными, выверенными движениями она зашивала рану.

Анну трясло: не отрываясь, она смотрела на мужа и рада была бы уйти, но к печи ее будто приковали. Позеленев, она согнулась пополам: ее вырвало.

Константин сквозь пелену боли увидел Руслана:

– Уведи мать… – сказал одними губами и, наконец, потерял сознание.

За спиной скрипнула дверь:

– Что случилось?! – широкая спина Руслана загораживала обзор, Саша попыталась его обойти, но парень попятился, выталкивая сестру из дома. Вернулся за матерью и силой вывел ее на улицу: женщина упиралась нечеловеческой силой, крича, что должна остаться с мужем.

Иванова дочь приковала ее взгляд, и Анна бросилась на нее:

– Ты! Из-за вашего адова племени! – Анна жестко, будто железными тисками, схватила девушку за плечи и с ненавистью отшвырнула от себя. – Он убил его! Убил! – женщина взвыла и упала в траву.

Соседи шептались, ничего не понимая. В темной ночи вязко висел гул из непонимания и догадок.

– Мама, – Руслан присел на корточки. – Кто его так? Что произошло?..

– Иван, – выдохнула Анна, – ударил осколком в живот.

Во дворе повисла тишина, вязкая, липкая, впивающаяся в сердце. Руслан медленно, словно в тумане, поднял голову и встретился взглядом с округлившимися от ужаса глазами Жени. В них плескался животный страх. Потрясенная, она отступала назад и, оказавшись на улице, припустила со всех ног прочь.

Отец был дома и даже распахнул дверь, приглашая ее внутрь. Девушка стояла в квадрате света в самом низу лестницы и колебалась, не решаясь подняться. Инстинкт самосохранения приказывал бежать куда глаза глядят, разум же твердил, что, кроме отца, у нее нет родных. И она поднялась в дом. Отец смотрел на нее секунду и с размаха влепил такую пощечину, что голова девушки дернулась:

– Ты где была?

– Папа… – голос девушки дрожал.

– Я же тебе запретил! – он еще раз ударил дочь.

– Папа, пожалуйста… – заливаясь слезами, Женя упала на колени и обвила руками ноги отца. – Ты убил Константина… Как так?.. Как так, папа?!

Иван остолбенел.

– Я не убивал его! Не убивал! Он еще живой был! – отшвырнув дочь с дороги, он выскочил в ночь.

Женя добралась до кровати и всю ночь вздрагивала от шорохов, боясь, что отец вернется.

Иван не появлялся дома двое суток.

Глава 3

Повитуха сделала все, что смогла, но даже она не обещала выздоровления Константина: у него были повреждены внутренние органы и начался сепсис. Константин в глубоком бреду провалялся в постели три дня, и к концу недели главы рода Дудковых не стало.

Во взбудораженной вёске только и разговоров было, что об убийстве. Ни для кого уже не было тайной, что именно Иван убил Константина. Вот только мало кто понимал за что. Кто-то думал, что из-за Марии, но эта версия казалась неправдоподобной: все-таки столько лет прошло. Кто-то склонялся к мысли, что Ивану не понравилась новость о помолвке дочери и сына бывшего друга. Кто-то цинично заявлял, что всему виной раздел ресурсов и влияния между головой Константином и его наместником Иваном. Каждый следующий мотив был мудренее предыдущего. Вёска гудела, как растревоженный улей.

Иван стал тише воды, ниже травы. Его сторонились, его провожали презрительными взглядами, за его спиной шептались. Полномочий засунуть его в острог не было ни у кого: после смерти Дудкова-старшего Капустин Иван становился головой вёски. Но стал он ею лишь формально. На деле же – изгоем. О былом уважении нельзя было и говорить. Тень преступления падала и на Женю, дочь убийцы. Руслан избегал ее, но Женя не обижалась: она сама от себя спряталась, если бы могла. А потому превратилась в затворницу, старалась не показывать носа на улицу и даже с отцом не оставалась в одной комнате.

Константина с честью похоронили всей вёской: Юра Дудков с трудом читал над братом заупокойную молитву, повергая всю вёску в уныние. Далеко из-за оврага, из лесу, доносился тягучий, отчаянный, пробирающий до мурашек волчий вой. Иван с Женей стояли в отдалении, и не было среди весчан желающих подойти к ним. Плот с горевшим на нем костром и телом отправили вниз по реке: такого обряда требовали предки, чтобы во время наводнений плохо закопанные останки не всплывали на поверхность. Правило соблюдалось повсеместно уже лет двести. Вспыхнули в небе залпы поминальных огней.

Работа в вёске застопорилась. Происшествие выпало на тот самый неудачный момент, когда большая часть заготовок на зиму уже сделана, а к починке ковчега еще не приступили. Все, что касалось лодки, требовало жесткой руки управленца. Обычно работами заведовал Константин ‒ капитан корабля, а Иван как старпом доносил его указания до весчан. На деле иерархия не соблюдалась: Капустин и Дудков плечом к плечу строгали, пилили, смолили, штопали парусину наравне со всеми. Уж так было заведено.

Ковчег послушной собакой стоял в поле между вёской и лесом. Это была огромная деревянная парусная лодка около ста метров в длину и с четырехэтажный дом в высоту. На пяти палубах ковчег вмещал в себя всю вёску со всем ее хозяйством, включая живность, годовые запасы зерна и воды. В трюме находились загоны для животных и хранились провизия и оборудование, на второй и третьей палубе располагались технические помещения, машинное отделение, мастерские, склады, в жилом отсеке на третьей и четвертой палубе для каждой семьи была своя каюта, притом оборудованная с удобствами: многие годы семьи проводили в них как минимум месяц – во время осеннего и весеннего разлива реки. Технически ковчег мог отправиться в плавание на долгие годы, и если еще два поколения назад это было обычное парусное судно, то сейчас лодка стала полностью механизирована: весчане установили в ней небольшую гидроэлектростанцию, генерирующую энергию от тягловых пропеллеров, двигатель, систему очистки воды. Во время разлива реки вырабатывалось так много электричества, что весчане даже подключали технику прошлого: радио, холодильник и плиту на камбузе, каюты и коридоры заливал электрический свет.

В трюме, кроме всего прочего, находился отсек, в котором хранилось с десяток флаеров – летающих аппаратов, доставшихся вёске от предшественников. Ими практически никто и никогда не пользовался: во флаер помещалось человек десять и немного груза, работал аппарат на солнечных батареях, но взлететь мог только на авиационном топливе, которого оставался лишь небольшой запас. Но во время разлива реки флаеры всегда были готовы к отлету, смазаны и заправлены – на всякий случай.

Ковчег был построен в незапамятные времена – тем поколением, которое едва не уничтожил Потоп. Насколько повезло морским странам, настолько не повезло местным жителям: в их стране не было судостроения, потому что не было выходов к морю. Они успели построить лишь с сотню ковчегов, когда большая вода погребла под собой все живое.

– Потоп называют следствием, а не причиной, – так обычно начинал дед Евген свой урок истории. Ученики его, впрочем, чаще сидели вокруг костра, чем за партами.

– А причиной потопа стала Третья Мировая, или Великая Ядерная война. С появлением разрушительного ядерного оружия человечество было на волосок от гибели. Это был лишь вопрос времени, когда разразится катастрофа: часы Судного дня неумолимо приближались к полуночи6. И вот два с половиной века назад наша страна-соседка оказалась в руках безумца, который начал войну, но проиграл ее. Загнанный в угол, он отдал роковой приказ: красная кнопка была нажата. Тысячи ядерных боеголовок взвились в воздух. Часть из них была сбита сдерживающими силами противников, но часть достигла своих целей – развитых, густонаселенных городов, начисто стерев их с лица Земли. В войну оказались втянуты все страны, обладавшие ядерным оружием. Эта Война длилась всего три дня. Но за это время погибла четверть человечества. Земля покрылась радиационной пылью. Еще половина из выживших в течение полувека скончалась от лучевой болезни. А потом… пришел дождь. ТОТ дождь называли проклятием богов, Аллаха, Иисуса, Будды, Дьявола и черт знает кого еще. Он шел днем и ночью, месяцами, годами. Планету затопило. Где была суша – появились моря, моря стали океанами. Лишь горные пики остались возвышаться над водой. Так в Потопе погибло почти все человечество, – в этом месте дед Евген замолкал, ожидая закономерного вопроса, от которого обычно не удерживался один из учеников:

– Но как наши предки узнали, что нужно строить ковчеги?

– За годы до Потопа начали появляться пророки, предсказывавшие конец света. Себя они называли «Спасителями». В народе их прозвали… не столь лестно. Но Спасители были и среди известных людей: взять хоть бы изобретателя и промышленника Ирона Наска – отдав бизнес сыновьям, он стал читать небезынтересные проповеди о гневе богов, покаянии и грядущем спасении. Существует поверье, что о Потопе избранным рассказали боги, но то сказка. Историческая версия говорит, что большинство Спасителей были метеорологами и учеными. А их внезапно проснувшаяся религиозность ‒ не более чем план, чтобы достучаться до людей во всех слоях поствоенного общества, которое и раньше-то не особо замечало тревогу ученых, а после войны и вовсе озаботилась лишь собственными нуждами. Мало кто им верил вначале. Но чем больше становилось голосов Спасителей, тем больше людей прислушивалось к ним. Ирон Наск, кстати, счастливо спасся вместе со своей семьей и даже частью своей корпорации. На ковчеге. Хотя он предпочитал строить ракеты для исследования других миров, но там что-то не сложилось. В панике люди бросились строить лодки: кто как умел. Хуже пришлось степным народам или как нам, например: выхода к морю наша страна не имела, поэтому наработки в судостроении были крайне скудными. Ну зато леса обширные: дерева хоть отбавляй. Ковчег построили массивный, на всю вёску. На момент окончания строительства ковчег вмещал в себя более тысячи человек. Но Потоп, хочу развеять ваши романтические представления, это не те увеселительные прогулки, что мы совершаем дважды в год сроком в месяц. Нет. Потоп, чтобы вы понимали, длился шесть лет и четыре месяца. Страдания, которые перенесли люди, сложно описать, ведь у них заканчивалась чистая вода, провизия, несложно представить начавшийся на ковчеге каннибализм… – дед Евген пережидал вздохи ужаса, проносившиеся по классу.

– Когда вода ушла, из всей вёски в живых на ковчеге осталось лишь пять семей. Их фамилии вам прекрасно известны: Дудковы, Капустины, Саврасовы, Павленко да Петровские. Они оставили нам наказ жить в дружбе да согласии, ставить разум выше инстинктов, помнить, что они боролись ради наших жизней. Около двадцати лет прошло, прежде чем в вёске снова появилось электричество и кое-какая связь с внешним миром: Потоп откатил нас в развитии на многие столетия назад, значительная часть технологий была утеряна, лишь малая часть подводных коммуникационных кабелей7 уцелела, чтобы появился хоть какой-то интернет. Планета необратимо менялась. Что было над водой – оказалось покрыто ею, подводные скалы и вулканы, наоборот, поднялись из моря. Полуострова откололись от материков и вместе с островами, как огромные корабли, начали свой континентальный дрейф. На них да на высоких горных плато и выросли огромные, густонаселенные города – во всем мире их хорошо если с пару десятков насчитать можно. Там сосредоточены все технологии – чтобы не дать им погибнуть в наводнениях, ведь завод на ковчег не затащишь; там проводятся все значимые исследования и появляются новейшие разработки. Разрыв между технологиями города и вёски – огромный: ведь нам остался простой ручной труд с небольшими модернизациями вроде облегченных плугов и сеялок, которые позволяют лошадям сохранять силы в два раза больше, чем с инструментами прошлого, или наших быстрых уборочных тракторов на солнечной энергии, которые и зерно уберут и сами по трапу на корабль поднимутся. Наводнения не дают нам развиваться: когда вода сходит, мы возвращаемся, снова убираем наши дома и поля, начинаем все заново, чтобы только успеть снять урожай до следующего разлива реки… А все-таки, что такое город без вёски? В наш-то век, вынужденный отказаться от нефти и газа, от синтетики и синтезирования, на планете, где не знаешь, чего ждать от нее в следующую секунду? Счастливые люди (и готовые ко всему!) живут там, где хлеб пропитан запахом их труда, где парное молоко слаще шоколада, где есть разгуляться свободной душе! – и глаза деда Евгена в такие моменты загорались молодым юношеским задором, голос становился звонче, а мыслями он возвращался в те времена, когда вёска была не так благоустроена, но жилось в ней почему-то лучше.

– Но мы же не можем существовать без города, – резонно возражал наставнику прилежный ученик, и дед Евген моментально остывал.

– Теоретически, без него можно обойтись, жить на собственном продукте. Но без инструментов, запчастей и продуктов промышленного производства мы уподобимся пещерному человеку. И, скорее всего, утонем при следующем наводнении. Но и городу не выжить без наших фермерских, экологически чистых продуктов и электричества, что производят наши ветряки и гидроэлектростанции. Так что на данный момент вёска и город представляют собой симбиоз, то есть имеют равные и взаимовыгодные отношения.

***

Иван сдержал обещание: месяц Мария провела под арестом, дома он с нее не спускал глаз, а в поле за ней следили злорадно ухмылявшиеся бабы. Белые нежные руки, не знавшие тяжкого труда, взялись за культиватор да грабли. Слишком, слишком быстро под палящим солнцем огрубели белые ручки, покрылись мозолями, нарывами да коричневым рабочим загаром на радость шептавшимся за спиной соседкам. Константина не встречала она в этот месяц. Обходил ли он ее стороной, или был запуган Иваном, или решил вернуться к жене – Марии было все равно. Дни проходили как в тумане: с раннего утра и до вечера она трудилась в поле, а дома пинками приучалась к домашней работе. Пыталась Мария вернуть себе расположение мужа: ластилась к нему, ненароком оброняла одежду, зная, что не в силах Иван отказаться от ее гибкого белого тела. Но не тут-то было: Иван как оглох и ослеп. Отстранял он Марию от себя, при этом кривился, будто протухло что-то, и уходил в другую комнату. Месяц он не притрагивался к ней.

Через месяц поняла Мария, что меняется ее тело. Понимание это наполнило ее ужасом: Иван убьет ее. Утопит в реке, а сначала забьет до смерти. Нет, не бывать этому ребенку. Права была Повитуха. Ох, как права. Ей нужен был тот набор.

Лишь чуть ослабился надзор над неверной, как Мария уже бежала околицами к покосившейся хате на отшибе.

Повитуха вновь ждала ее на пороге.

– Ну что, Маша?

– Права ты была, матушка, – девушка склонила голову, и слезы закапали у нее из глаз – первые слезы. Не плакала она, когда ее бил Иван. Не плакала, когда сдирала на руках кожу в кровь, не плакала, когда бабы встречали ее криком: «Шлюха!» – и пакостили в поле, выворачивая ее обед. Не плакала, когда поняла, что Константин не ищет встреч с ней.

– Уезжать тебе надобно было, Маша. С Костей или без него. Табор ждал тебя. Но брюхатую не возьмут тебя назад. Некуда тебе идти. А оставишь дите…

– …он убьет меня, – тихо закончила Мария.

– Держи, – протянула ей Повитуха знакомый мешочек с травами. – Отваришь его по правилам и, нагая, в полночь полнолуния выпьешь на перекрестке трех дорог. Да вот тебе еще кровь волчья, ею рисунок сделаешь. А жменю земли с перекрестка закопаешь под старым дубом, что на обрыве.

– Спасибо, матушка. Что я должна тебе?

– Не мне ты будешь должна. Расплата наступит позднее. За жизнь платят жизнью…

На закате пробиралась она домой. Иван должен быть еще на ковчеге, иначе… Она с ужасом представляла, что с ней сделает муж, вернись он домой, а ее нет там.

– Маша! – она чуть не споткнулась, а сердце сжалось от ужаса – ее видели! Повернулась на каблуках и выдохнула:

– Костя?..

Мужчина подошел к ней и, робко протянув руку, коснулся выбившейся пряди волос. На большее не осмелился, хоть и задрожала Мария и потянулась к нему всем телом.

– Маша, бежим сегодня, я все собрал. Украл из ковчега флаер. Полетим в город, нас никто не узнает, начнем все заново.

Вспотела рука ее, сжимавшая мешочек. «Некуда тебе идти». Живот скрутило острой болью – она ненавидела то, что было в ней, ведь закончиться это могло только смертью.

– Нет, Костя. Не убегу с тобой. Тогда не ушла и сейчас не пойду, – она отступила на шаг. – Я Иванова жена, Костя. Не ищи меня боле. Прощай, – она прижалась к нему на мгновение, оттолкнула и побежала к дому.

***

И все же Иван пошел против объявленного ему бойкота. Он оставался Главой рода, а значит, нес ответственность, пусть и за половину вёски.

Что старшее поколение много мудрее, мужчина понял, когда постарел сам. Дед Евген перестал казаться ему безвольным, не способным на принятие решений дядькой. После смерти отца он не принял свое законное право называться главой Капустиных, а передал его. Но не своим сыновьям-хулиганам, а рассудительному племяннику Ивану. И лишь спустя много лет тот понял, что дед Евген совсем из другого теста правитель: воспитание детей, помощь добрым советом, закладывание стержня и веры в юные души – вот в чем было его призвание. И по старой привычке за помощью Иван шел к нему.

Дед Евген смотрел на племянника и не узнавал его. Перед ним стоял не сильный мужчина, а изможденный старик с ввалившимися глазами без проблеска надежды в них и просил помощи. Страшно было видеть, как трагедия подкосила Ивана. Дед Евген помнил племянника таким лишь однажды: когда умерла Мария. Иван тосковал по ней так, что чуть было не ушел следом за женой. И дабы не сгореть от горя, ему требовался стимул к жизни. Работа стала тем, что спасло его шестнадцать лет назад, работа должна была спасти его да и всю вёску сейчас.

– Мои хлопцы помогут тебе, Ваня. Но ты должен помнить, что ковчег не собственность Капустиных. Нельзя позволить Дудковым не принимать участия в починке – это выльется в свару и раскол между родами, ведь трещина уже пошла. Почему, ты думаешь, я помогаю тебе после всего того, что ты натворил?

– Потому что ты мой дядька, – буркнул Иван.

– Ты наломал дров, Ваня, но не мне тебя судить. Ты Голова, ты сильный мужик, у тебя есть шанс снова завоевать уважение вёски, и ты воспользуешься им. Тебе будет сложно, придется начинать все сначала, ну а смерть Константина тебе не забудут никогда…

Как уговорил сыновей дед Евген, навсегда осталось загадкой. Ивану были не рады не только среди Дудковых, но и среди своих: он превратился в убийцу в глазах всех, даже родной дочери. Но в назначенный день двое его двоюродных братьев Павел и Василь ждали Ивана возле ковчега с инструментами: было похоже, что им пришлось переступить через себя ради общего дела.

Через пару дней активность на ковчеге заметили в вёске. К Капустиным подтянулись братья Саврасовы, Стас прихватил и сыновей. Еще через день женщинам вручили километры дырявых парусов и километры же пеньки.

Дудковы на эту активность смотрели настороженно: в вёске знали, что починкой заведует Иван Капустин, поэтому помогать ему они не спешили. Но всячески мешать и злословить не гнушались. Особенно старался Дима Петровский: наконец-то он дождался, когда Иван получит свое, пусть и ценой жизни зятя (Анна ведь приходилась ему сестрой).

Начал он с того, что распустил слухи: Капустины-де хотят ковчег украсть, как начнутся дожди, а Дудковых оставят тонуть. Раньше его подняли бы на смех: ну куда, куда они без второго рода? Вымрут же! Но почва для самых разных бредовых сомнений была благоприятной. Ростки эти быстро взошли и буйно заколосились. Соседи шептались по углам, а Петровский потирал руки, предвкушая разрядку накалившейся ситуации и надеясь засадить-таки Ивана в острог.

Его надеждам не суждено было сбыться. Другой его зять, Кирилл Павленко, решил проверить, правда ли то, что говорит этот балабол, смутьян, драчун и выпивоха. Кирилл прекрасно знал Петровского, и это была лишь малая толика недостатков того. Нет уж, не доверял Павленко Ивану Капустину, но и Петровскому верить не хотел.

Кирилл Павленко не был похож на родителей: не хватало ему надменности и языкатости матери, не был он и смекалистым торгашом, как отец, хоть и пошел по его следам, попытавшись сделать в городе бизнес. Не похож он был и на свою вертихвостку-сестру: та сначала сбежала от родителей, а потом и из вёски, бросив мужа с дочерью на руках. Простой, но головастый и рукастый парень, он добивался всего сам: медленно, но верно. За это полюбила его Ксения, сестра Петровского, за это уважали его в вёске.

Встретились они с Иваном возле ковчега, тот катил бочку со смолой, а Кирилл поджидал его у трапа.

– Работаем мы тут, Кирилл. Пришел помогать или как?

– Пришел спросить у тебя, Ваня, почему Дудковых не зовете? С Костей ты управился, а нас теперь всех хочешь утопить?

– Не мели чепухи, – Иван стер пот со лба и сел на бочку, не зная еще, печалиться или радоваться столь неожиданному перерыву. – Как я вас позову? Кто меня слушать станет? Петровский, Аня, Юра… Я убил вашего Голову. Меня ненавидят все, даже собственная дочка… Я ж не хотел его убивать, Кир. Повздорили и подрались, как в молодости. А потом…

– Потом ты схватил осколок и воткнул ему в живот десять раз, – бесстрастно закончил Кирилл.

– Осколок я схватил, потому что напугать его хотел. Он уже раз мне кулаком всадил, вторым замахнулся, я уворачиваться, слышу, свистит мимо кулак-то, а он всем телом замахивался да прям на осколок и насадился, – Иван закрыл лицо ладонями. Глухо звучал его голос: – Кровищи полилось – океан, рухнул Костя, видно, важное что-то вспоролось. Аня ворвалась в хату да как заорет. Не помню ничего боле, как в тумане все, – Иван посмотрел на Кирилла, в глазах его темнела страшная боль. – Не убивал я его, Кир. Десять раз… это уж придумал кто-то. Костя ж друг мой, брат названый.

– Так не был он уже твоим братом, как вся эта история… с Марией приключилась.

– Ну как баба могла встать между нами? Да еще мертвая баба?

– Складно у тебя все получается, Ваня…

Иван промолчал.

Кирилл вздохнул:

– Помощь нужна?

Кирилл пересказал свой разговор Ксении. Та поговорила с Анной, но что-то доказать сестре не получилось. Зато удалось убедить Руслана и батюшку Юрия Дудкова. И, в конце концов, часть Дудковых присоединилась к Капустиным.

Глава 4

В тяжелой работе прошло три недели. Семьи не примирились, но трудились сообща. Ковчег, залатанный, снова крепкий, свежевыкрашенный, надежным оплотом красовался в поле за вёской. Оставалось лишь загрузить трюмы припасами, когда случилось непредвиденное.

Лентяй и игрок по жизни, Дима Петровский все наследство родителей, немаленькое, надо сказать, промотал года за два после их смерти. Он не привык работать и ненавидел все, что требовало от него хоть каких-либо усилий. Особенно он ненавидел Ивана, который всегда и всех, по мнению Петровского, непомерно загружал работой. Он помнил все: от переломанных девятнадцать лет назад ребер и отказа Марии до нынешнего переманивания Кирилла Павленко, который безоговорочно поверил Ивану и как умалишенный стал носиться по родичам и всех сгонять на ковчег. Смерть Константина только подливала масла в огонь его ненависти.

Когда вся вёска, засучив рукава, взялась за ковчег, прохлаждавшийся без дела Петровский ожидаемо стал мозолить соседям глаза, потому очень быстро и ему нашлась принудительная работа. И ненависть к Ивану достигла своего апогея. Взбешенный Петровский начал саботаж: воровал или прятал инструменты, портил механизмы, отпускал злые комментарии, мол, как легко решил бы вопрос с такелажем Константин, будь он жив, конечно, и как неумело справляется его убийца. Петровского поймали на воровстве. Выпороли. Мужчина затаился.

Был обед, теплое сонное время отдыха, когда ни от кого не ожидают подвоха, ведь все преступления, как водится, совершаются в темное время суток. У ковчега остался только Иван: последние три недели он находил себе дела, лишь бы только не оставаться наедине со своими мыслями. Но оказалось, что дело, не терпевшее промедления, было не у него одного…

После обеда собирались грузить рыболовные снасти. И один из старых гарпунов, давно никому не нужный, послужил тут темному делу. Петровский напал подло, со спины. В мгновение ока с удесятеряющей силы яростью он вонзил в Ивана гарпун, как в детстве ловил им рыбу, а затем дернул на себя, чтобы бороздки надежно вгрызлись в тело мужчины. Ослепленный внезапной болью, Иван потерял равновесие и стал заваливаться на спину. Его тело всей тяжестью навалилось на древко, и гарпун насквозь прошил его грудную клетку. Краем глаза Иван лишь мельком увидел нападавшего, но узнать его не успел.

Иван был уже почти мертв, но закончить Петровскому помешала Женя.

– Папа! – звонкий ее ищущий голос заставил убийцу поспешно бежать с места преступления. – Папа, кобыла наша сорвалась, по всей вёске носится, чуть бабу Машу не зашибла! Папа?.. – тут только девушка завернула за корму и увидела торчащий из отцовской окровавленной груди гарпун.

Затуманенными глазами Иван смотрел на подбежавшую дочь, так похожую на мать, и сердце его разрывалось от боли. Он не жалел себя, он думал о том, что Женя остается одна, без защиты, убийство Константина и ее сделало изгоем в вёске. За секунду эта мысль промелькнула в его голове, за вторую он оставил дочери единственное наставление, которое успел:

– Остерегайся Дудковых…

И умер у нее на руках.

Исполненный ужаса дикий вопль настиг бегущего к вёске Петровского, сбив его сердце с ритма.

Женя оцепенело опустилась на траву рядом с отцом и зачем-то начала вытирать кровь, текущую из развороченной груди.

Их нашли только через час, когда весчане вернулись продолжить работу.

Пораженные злодейским убийством, мужчины некоторое время не понимали, как поступить. Они окружили окровавленную девушку и тело Ивана и рассматривали страшную картину в гробовой тишине. Опомнились они только тогда, когда Женя с криком: «Ну делайте что-нибудь! Делайте!» – бросилась колотить Саврасова Федора. Тот на правах старшего скрутил ее и велел Руслану отвести домой. Если сначала Женя отбивалась и кричала, что должна вернуться, то, как только ковчег скрылся из виду, обмякла на руках у Руслана. Безучастной осталась Женя, когда Руслан привел ее домой. Безучастной была, когда он попытался отмыть кровь с ее рук, а потом усадил в кресло и попробовал напоить горячим чаем. Он не знал, что говорить, он сам только что потерял отца, его собственная рана была совсем свежей.

– Я нашла его еще живым, – нарушила молчание девушка, невидяще глядя перед собой, в голосе словно не было жизни.

– Ты видела убийцу?

– Знаешь, что он сказал? – будто не слыша, продолжала Женя. – «Берегись Дудковых». Кто из вас это сделал?.. – она медленно перевела взгляд на Руслана. Тот испугался ее расширенных зрачков, показавшихся ему глубокими колодцами.

– Из нас?.. Женя, это же мог быть кто угодно, даже и не из вёски!

Девушка смотрела на него тяжелым взглядом, и среди плещущейся там боли почти не было разума. Руслану захотелось встряхнуть ее, чтобы привести в чувство.

– Я уже перебрала всех. Его мог убить Петровский.

– Глупо во всем винить его. Он подлец, но не убийца. Да и зачем ему это? Нет резона.

– Согласна. Его могла убить Анна.

Руслан вскинулся:

– Ты видела гарпун?! Сколько силы нужно приложить, чтобы проткнуть не рыбу, а мужскую грудь? Это сделал мужчина, однозначно.

– В критических ситуациях женщины способны на невозможное.

– Моя мать могла убить в ту ночь, если на то пошло, но не через месяц.

– Это мог сделать Юра Дудков.

– Священник?..

Женя некоторое время помолчала и вдруг потрясенно вскрикнула. Испугавшись вырвавшегося звука, девушка закрыла рот руками и прошептала сквозь них:

– А что насчет тебя?..

Руслану показалось, что он ослышался:

– Что?..

Женя стала раскачиваться в кресле и мотать головой, будто не верила сама себе. Слезы полились у нее из глаз.

– Ты – мужчина, способный управиться с гарпуном, мой отец убил твоего, ты ненавидишь его…

– Ты хоть понимаешь, что говоришь? – отшатнулся от нее Руслан. Что-то больно заныло между ребер.

– Боже… Я не хочу, чтобы это был ты, я не смогу, я не выдержу! – она почти выла.

– Так это не я! Я не убивал твоего отца! – не сдерживаясь, закричал Руслан. Ярость клокотала внутри, вытесняя жалость.

Девушка вздрогнула и перевела взгляд на остатки засохшей крови у нее на руках. Голос ее был безжизненным:

– Он умер у меня на руках. Истек кровью, почти мгновенно. Сказал мне остерегаться Дудковых, потому что он видел убийцу. Мой отец мертв. Петровский, твоя мать и ты ненавидели его, вы захотели отомстить. А может и… занять место Головы.

– Да ты только послушай себя! – Парень схватил ее за плечи и встряхнул, заставив посмотреть на себя. – То, что ты говоришь, – это полный бред! Тебе никто не поверит! Ни я, ни моя мать, ни дядька не имеем к этому отношения! Как тебе это вообще в голову пришло?

Женя безразлично смотрела на него, и Руслан злился все сильнее:

– Ты не можешь вот так просто обвинять меня! – он тяжело дышал. – Я же люблю тебя, Женя, я бы никогда… – он осекся.

Девушка закусила губу и стянула с безымянного пальца кольцо. Он будто со стороны смотрел, как она вкладывает его ему в руку, и мир его рушился.

– Я не смогу носить его, пока не узнаю правду, – она с трудом сглотнула, рука ее дрожала.

Юноша крепко сжал челюсти. Ему хотелось разнести тут все, в этой дурацкой комнате с обоями в цветочек: перебить картинки с котятами и пейзажами, перевернуть здоровенное кресло, в котором они в обнимку провели столько часов… Руслан схватил чашку и швырнул ее через всю комнату. Брызнули осколки, пятно горячего чая задымилось на светлой стене.

– А знаешь что? Ты права. Правда важнее, – повернулся к выходу он. – Важнее доверия, – юноша оседлал подоконник, но перед тем, как прыгнуть вниз, обернулся и зло прищурил глаза:

– Иван всегда был против наших отношений, что ж, пусть так, но у него получилось нас разлучить.

Похороны назначили через день. Тело Ивана омыли, достали из него гарпун и приготовили к сожжению. Вёска пребывала в унынии: много лет в ней не случалось похожих трагедий да в столь короткий срок. Но не все печалились по поводу смерти Ивана. В вёске оставались люди, считавшие, что он получил по заслугам. И хотя Юра Дудков отпустил грехи главе Капустиных, над берегом реки плыл шепоток: мол, не стоило хоронить Ивана как христианина.

Плот, вспыхнул, как факел, его подхватило течением, и скоро он скрылся из виду. Бахнули в небе поминальные огни.

Женя, молчавшая всю службу и не проронившая ни слезинки, вдруг заговорила тихо и зло:

– Я знаю, кто убил моего отца.

У Петровского дернулось сердце, спина покрылась испариной.

– Его убил один из Дудковых. Да, Константин Прокофьич умер, но это был несчастный случай и вы даже не попытались простить отца! Удар в спину – это подло как для мужчины, так и для женщины!

– Что ты несешь, пигалица? – возмутилась Анна.

– Я говорю о справедливости, а вот вы несете раздор вместе со своим братом! И да, я думаю, моего отца убили с вашей подачи!

– Ах ты дрянь! – Анна влепила девушке пощечину, на что та, как дикий звереныш, вцепилась когтями в лицо женщины, располосовав той щеку.

Руслан даже не дернулся, холодно наблюдая за происходящим, и тогда разнимать драку бросился Федор Саврасов, с трудом втискиваясь между женщинами и заслоняя девушку от Анны:

– Назад. Не трожь ребенка. Кто-то из вас убил Ивана, но война – это не дело, не решение. И не над его могилой. Расходимся, – мужчина махнул своим.

– Вы оставили вёску без Головы, горите в аду! Я вас ненавижу всех! – кричала девушка, брыкаясь, пока ее оттаскивали от реки.

Дудковы долго не расходились с места похорон. И со стороны реки все это время доносился недовольный гул.

Огородами Ксения Павленко пробиралась к дому Жени: не дай боже, увидит кто-то из своих после устроенного девчонкой спектакля. Дверь женщине открыла подруга Света.

– Как она?

– В прострации, – коротко ответила та и вернулась на кухню, в которой хозяйничала.

Ксения заглянула в комнату: Женя свернулась в кресле и будто бы спала.

– Ты спишь? – уточнила на всякий случай.

– Я вас ненавижу, – глухо раздалось из кресла.

– Жень, это же я. Ты не слушай Анну, не обращай на нее внимания, она и сестра-то строптивая, а уж вдова… – Ксения присела возле кресла и начала поглаживать голову девушки. – Мне жаль Ивана, нельзя было устраивать над ним самосуд, поступить так мог только подлец.

– Это был несчастный случай! Мой отец не убийца! Не за что его было судить!

– Знаю, знаю, зайка… Но и ты не должна была говорить всех этих слов на похоронах, вместе мы вероятней отыскали бы преступника.

– Это Руслан и сестра твоя!

– Нельзя обвинять без доказательств, Женя! Ты смертельно обидела их своими подозрениями! А ведь они могли бы стать твоими союзниками. Тебе надо быть сильной, не отталкивай помощь, когда ее предлагают.

– Их осталось трое, а я одна! Как быть сильной? Как теперь верить хоть кому-нибудь? – Женя подняла голову и посмотрела на Ксению полными слез глазами.

– Ну-ну, – Ксения обняла ее и покачала как маленького ребенка. – У тебя есть мудрый дед Евген, у тебя есть Света, у тебя есть безотказный Гриша, у тебя есть Федор, да все Саврасовы за тебя горой! И у тебя есть я. Хочешь, останусь у тебя?

– Жень, я тебе бульон сварила, – в комнату вошла Света с черпаком наперевес. – Хочешь, еще пирожков испеку?

– Нет, – девушка отстранилась от Ксении. – Не надо. Идите. Я в норме. Я сама.

Подруги переглянулись.

– Ты не в норме. – Ксения озабоченно нахмурилась.

– Я в норме, я уверена! Уйдите! ‒ потеряв терпение, закричала Женя.

Когда входная дверь хлопнула, девушка опустила голову на подлокотник и невидяще уставилась в окно.

На улице стыла тишина. Проклятое солнце, что так весело освещало траурную церемонию, наконец медленно-медленно покатилось к горизонту, удлиняя тени. Прошуршал ветками ивы быстрый ветер, гоняясь за юркими облаками. Вскоре на смену воздушным замкам величаво приплыла неповоротливая дождевая туча. Она с аппетитом проглотила закатно-кровавое солнце, и на землю опустилась ранняя ночь. По комнате поползли сумеречные тени, и вскоре только окно и осталось в ней светлым пятном. Дом казался глухим и одиноким. В нем не осталось жизни, он устал бороться за себя, и маленькая девочка, свернувшаяся в кресле и дрожавшая от страха, уже не была той хозяйкой, ради которой дом шестнадцать лет назад приказал своему хозяину жить.

В комнату постучался дождь, забарабанив по подоконнику. Сначала легонько, затем все крепче, будто требуя впустить. Хлопнули ставни, раскачавшиеся от сильного ветра. Забила ветвями ива. Дождь, нет, уже ливень, забарабанил по крыше. И комната окончательно погрузилась в темноту.

Женя усилием воли заставила себя встать, закрыла окно и легла в кровать. Ливень шатром оградил дом от окружающего мира, тот будто перестал существовать, растворившись в очищающей воде. Но сон не накрывал измученный организм спасительным одеялом. Девушка долго вслушивалась в разыгравшуюся стихию, не убаюкивающую, а вгоняющую в тоску.

По полу застучали редкие капли. Женя со вздохом отправилась на поиски кастрюли. Но звон, эхом отражаясь от пустой жестянки, барабанил, казалось, по голове.

Женя включила свет. Осмотрелась. Что значило для нее это место?.. Она выросла тут, но с ней всегда был рядом отец, пусть деспотичный и жестокий, но родной отец. А что теперь делать ей в этой пустоте, в которой тяжело дышать? Разве смогут эти стены удержать ее?..

Она сверилась с календарем наводнений. Ближайшее начнется только через месяц, когда зарядят осенние дожди и река выйдет из берегов. Ну и прекрасно! Она все равно здесь никому не нужна, поживет этот месяц на ковчеге – ее даже не хватятся – а там видно будет.

Вещи девушка собрала быстро: как-никак два раза в год собирала и себя, и отца. В холщовый мешок набросала еды, сметая все с полок, и выставила в коридор. Надев высокие резиновые сапоги и плащ, она вышла во двор, спустила с цепи пса и по лужам, которые доходили уже до щиколоток, пошлепала в хлев. Хитрая система ступенек не давала животным тонуть в сильные дожди, но этой ночью Женя решила их потревожить.

Старая коза недовольно заблеяла, когда девушка затянула на ее шее веревку и заставила подняться с подстилки, вторая, помоложе, тоже разразилась руганью. Только козлята радостно заскакали вокруг. Куры не сопротивлялись, когда Женя распихивала их по клетям: только чуть слышно квохкали, ничего не различая в темноте. Намотав на руку веревки, девушка одну клеть с курами закинула на плечо и потянула упирающихся коз в холодную, мокрую ночь.

Вода поднялась выше.

Промокшее упирающееся стадо вскоре покорилось и пошло свободнее.

Пес удрал. Тому лишь бы немного свободы.

Трудности начались возле ковчега. Промокший луг пружинил под ногами топким болотом да так и норовил ухватиться за сапог. Но если продраться к ковчегу получилось, то попасть на корабль оказалось неразрешимой задачей.

– Эй! Ты куда?

В темноте она не сразу поняла, чей это выкрик. Но когда преследователь нагнал их, девушка узнала под капюшоном белобрысую голову:

– Ты чего тут делаешь, Гришаня?

– Это ты чего приперлась сюда в такую погоду, да еще с животиной?

– А тебе дело? Помог бы лучше!

Чтобы загнать животных в трюм перед потопом, мужчины спускали на землю огражденный трап. Сейчас он был поднят, и Женя не смогла бы опустить его, даже если бы руки у нее были свободны.

– Женек, – даже не видя его лица в этой кромешной тьме, девушка знала: парень хмурится и сжимает губы. – Тут и вдвоем-то его не опустить…

Об этом она уже подумала. И знала ответ:

– Руби канаты!

– Ты с ума сошла?! – По тишине в ответ парень понял, что Женя не шутит.

Промокшие до костей козы жалобно заблеяли, напоминая, что они все еще здесь, плачевным квохтаньем им вторили куры. Козьи копыта погрузились в болотистую почву и вода доходила животным почти до живота.

– Гриша, мы тут тонем! Починят мужики, а сейчас некогда!

Вряд ли он когда-нибудь сможет воспротивиться ее голосу, наполненному такой мольбой.

– Поберегись! – Гриша в секунды оказался на палубе, взобравшись по оставленной веревочной лестнице.

Женя отшатнулась от ковчега, и вовремя: описав полукруг, в грязь шлепнулся трап, подняв волну и окатив девушку водой вперемешку с грязью с ног до головы. Плащ оказался бессилен.

– Скорей-скорей-скорей, – подгоняла девушка животных, но тем не надо было повторять дважды: козы так и рванули вверх по скользкому трапу.

– Гриш, я за кобылой! Отведи их в трюм!

Когда начиналось наводнение, важно было успеть погрузить пожитки на ковчег за один заход: вода поднималась быстро, и не оставалось никакой надежды вернуться вовремя. Случалось, кто-то не успевал забрать все необходимое, тогда через месяц-два, по возвращении, вещи находились там же, только все прогнившие и испорченные. Хуже – только оставить скотину в сарае. И тогда через месяц придется хоронить любимую собаку или кормилицу-лошадь, утонувшую взаперти.

Ей казалось, ее бег с громкими всплесками разбудил всю вёску. Но Жене хотелось закончить с этим поскорее.

Стрелка вопросительно заржала, когда Женя закинула на голову кобылы уздечку.

– Тише, моя голубушка… Я вместо него… Я…

Лошадь положила морду Жене на плечо и тихонько всхрапнула. Девушка погладила шелковистую шею:

– Привыкай, привыкай… Вдвоем мы с тобой теперь…

Перебросив мешки через круп и привязав к ним еще одну клеть с курами, девушка намотала уздечку на руку и приготовилась тянуть лошадь на улицу. Стрелка понуро шагнула под ливень. Молодость кобылы уже прошла, на своем веку Стрелка повидала немало наводнений, что ей какой-то ливень!

Когда девушка добралась до ковчега, она вымоталась так, что готова была лечь прямо там, на верхней палубе. И только Гриша, вертевшийся рядом, не давал ей окончательно отдаться в руки усталости.

– Идем-идем, я всех устроил, сена-овса насыпал, тебе надо в тепло.

Он вел ее, шатающуюся, но вел не туда: спустился по лестнице на две палубы ниже нужной.

– Наша каюта не в той стороне, – нахмурилась девушка.

– Я подумал, когда тебя начнут искать, здесь ты спрячешься получше, – проницательно ответил Гриша, распахивая дверь.

Маленькая каморка с одной узкой койкой была раза в четыре меньше их с отцом каюты. Ей все равно, лишь бы под теплое одеяло и никто не трогал. Гриша зажег свечу. Женя начала стаскивать с себя мокрые вещи, не заботясь о присутствии парня, и тот, смущенно хмыкнув, отвернулся.

Стариковский кашель в этой тишине ковчега напугал их не по-детски.

– Ваша собака? – в черном проеме двери появилась старческая фигура, одним пальцем удерживающая скулящего пса.

Вздрогнув, Гриша зацепил свечу, и та потухла.

– Уединиться хотели, касатики? – Повитуха одним движением руки заставила свечу гореть ярко и ровно. – Не получится, скоро здесь всем придется потесниться…

Освобожденный пес заскулил, бросился к застывшей Жене и трусливо прижался к ее ноге.

Гриша еле слышно ругнулся. Девушка расширившимися от страха глазами всматривалась в пустой проем. Гриша бросил через плечо:

– Ты в порядке?

Девушка медленно кивнула и, приходя в себя, скользнула под одеяло. Гриша подошел к двери.

– Ну, – он замялся, – я пошел?

– Куда?.. – в Жениных глазах заплескалась паника. – Подожди! Не уходи! А если она вернется?..

Пес тихонько поскуливал, забившись под кровать.

Парень вздохнул, закрыл дверь и присел на край койки:

– Может, за руку тебя еще подержать?

Сарказма не получилось: Женя с такой неподдельной готовностью выпростала руку из-под одеяла и ухватилась за него, что ничего другого ему и не оставалось.

Женя закрыла глаза и глубоко вздохнула:

– Кто убийца, Гриш? Кто эта тварь?!

Он не знал, что ей сказать, и лишь чуть крепче сжал ее ладонь. Из-под ее век по щекам скатились две быстрые слезы, мгновенно затерявшиеся в волосах. И тут слова пришли:

– Ты не одна, Жень. Ты же знаешь, я всегда буду рядом.

Ее распахнувшиеся синие глаза, казалось, впервые увидели в нем друга. Она благодарно сжала его руку в ответ и спустя пять минут уже дышала ровно, наконец-то провалившись в сон. А Гриша уже не мог оставить ее на корабле вместе с этой сумасшедшей старухой. Чуть выждав, он вытянулся на койке рядом с Женей, справедливо рассудив, что успеет вернуться домой еще до того, как его хватятся.

Глава 5

Августовский солнечный день клонился к вечеру. В застывшей тишине Ксения брела по непривычно пустой вёске. В подозрительном для такого времени года безмолвии раздавался только звук ее шагов. В чужом дворе внезапно залаяла собака. Ксения вздрогнула от неожиданности – лай показался ей слишком громким. Из соседнего двора вторил другой пес, и через несколько секунд вся вёска заливалась пронзительным лаем. И где-то вдалеке сквозь этот страшный, безнадежный вой зазвенели колокола.

Набат.

Ксения проснулась. Колокольный звон не прекращался. Она начала расталкивать спящего рядом мужа:

– Кирилл! В набат бьют! Поднимайся!

Спустив ноги на пол, она поняла почему. Повсюду была вода.

Кирилл сориентировался мгновенно:

– Надувай лодку, собирай вещи, – давал он указания, одеваясь на ходу. – Я за скотиной. Встретимся на ковчеге.

Тревога захлестнула Ксению:

– Не вытаскивай всех, главное, успей сам, – она едва обняла мужа, как вот он уже сигает из окна «рыбкой».

Руслан торопил сестру и мать: как сумасшедшие, они носились по дому, не зная, что хватать в первую очередь.

– А ты всю скотину погрузил? И жеребца?

– Мама, все уже на корабле. Только вас ждут, – нетерпеливо огрызался Руслан. В голове билась одна мысль: знает ли Женя о потопе? Выбралась ли?

– Гриша! Где Гриша? – Лика Саврасова заходилась плачем: сына никто не видел.

– Мам, дом затапливает, – Света тянула мать к лодке.

– Он, наверное, самый первый узнал о наводнении и уже на ковчеге, – попробовала утешить свекровь Люда. Как бы ей хотелось, чтобы это оказалось правдой!

– Кто-то же бил в набат, – поддакнул Миша, помогая беременной жене забраться в лодку.

– Юра Дудков бил в набат, – отец семейства, Стас Саврасов, подплыв к окну, услышал только последнюю фразу. Лика снова зашлась в крике.

– Скорее! Не ори! – бесцеремонно схватив жену, Стас усадил ее в шлюпку рядом с непривычно тихими близнецами. Оттолкнувшись от окна, три лодки косяком пошли к ковчегу.

Дед Евген с сыновьями среди первых поднялись на корабль. Трап уже кто-то спустил и драгоценные секунды не были потеряны.

Помогая принимать и распределять по загонам животных, подняться людям, мужчины заодно пересчитывали семьи по головам.

Руслан, издали увидев в предрассветных сумерках рыжую бороду Федора, успокоился: он не оставил бы свою крестницу тонуть.

– Женька на корабле? – решил он все-таки уточнить, перепоручая мужчине сестру и мать.

– Не видел ее. Но хлев пустой, может, и тут, – нахмурился Федор. Его на секунду кольнуло беспокойство, вдруг с Женей что-то случилось, но тут к кораблю подплыли Саврасовы, и главной задачей Федора стала безопасность беременной дочери.

Руслан развернул лодку обратно к вёске.

– Гришу, Гришу поищи! – неслось ему вдогонку.

В доме был порядок. Не похоже, чтобы Женя, проснувшись от набата, начала поспешно собираться. Но, тем не менее, полки со съестным вычищены до последней крошки. Только кастрюля свежего супа одиноко стояла на столе. Руслан заглянул и в хлев: никого не забыла. Пусто.

– Женя!

Нет ответа.

Будто ушла из вёски. Собралась и ушла. Руслан схватился за голову: что же он не остался с ней, с этой глупой, своенравной девчонкой! Господи, да она же сейчас может быть где угодно!

А если в лес ушла?

– Женя! Же-ня-я-я-я!

Дождь заливал лодку. Вычерпывая воду руками, Руслан то и дело замирал, прислушиваясь, надеясь услышать крик о помощи. Вода поднималась все выше, доходя деревьям до середины ствола. Лодка блуждала по лесу, и с каждым часом надежда гасла.

Она же утонула уже вместе со своей лошадью и собакой.

– ЖЕ-Е-Е-НЯ-Я-Я!

Нет ответа.

Светало. Только утро не принесло облегчения. Он не нашел ее. Жени нигде не было.

Слабое течение уносило лодку от леса к ковчегу. Там ждали не только его.

– Гриши нет?! – лицо Лики опухло от слез, она ждала Руслана как последнюю надежду.

Но через заграждение к нему перегнулась еще одна женщина, побелевшее лицо которой он не сразу узнал:

– Ты Кирилла не встречал?..

Руслан стоял на пороге каюты Жени и ее отца, смотрел на нетронутый порядок и вспоминал разговор трехдневной давности. Их последний разговор. Их последнюю ссору: все эти глупые слова, крики, оскорбления. Ну почему все закончилось вот так? Он ведь еще не сказал ей, как сильно ее любит… Если бы Руслан только знал, он бы провел с ней каждую секунду, не допустил бы ни единой слезинки… Она была бы жива!

– Да лучше бы это я утонул! – он с силой ударил кулаком в косяк. И еще раз. И еще. До крови, до боли в костяшках. Будто бы это помогло вернуть ее.

– Руслан, что с тобой? – нежные руки легли ему на плечи и попытались оттащить от разбитой двери.

Нахлынувшее облегчение сбило с ног. Руслан обхватил лицо девушки руками и глазами начал ощупывать каждую его черточку:

– Это ты?

И внезапно влепил пощечину. Женя вскрикнула и отшатнулась. Недоумение, обида и страх заплескались в ее глазах.

Руслана же охватила такая ярость, что он не смог удержать себя в руках. Пощечина охладила его, но раскаяния он не почувствовал:

– Вся вёска думает, что ты мертва! Собралась и ушла. Да как ты могла? Чем ты думала? Я всю ночь искал тебя в лесу! Я думал, ты утонула! Да ты можешь себе представить, что я чувствую?! А ты! – Руслан внезапно увидел Гришу, стоявшего позади девушки и зло сжимавшего кулаки. – ТЫ! Твоя мать готова резать себе вены, твой отец и брат вышли на лодке прочесывать вёску еще раз! – Руслана внезапно осенило. – Так вы… вместе тут прохлаждались? Даже набата не услышали? – он закрыл глаза и глубоко втянул воздух сквозь гневно трепещущие ноздри. – Только ведь кольцо мое выбросила. Не ожидал от тебя. Не попадайся мне на глаза. А ты пойдешь со мной. Объяснять все Лике, – Руслан ловким движением схватил Гришу за ухо и, шипящего, потащил к матери.

Обида? Да пошел он! А на Гришаню-то чего накинулся?.. Да если бы не Саврасов, не успела бы она погрузить на ковчег всех своих животных.

Щека горела так, будто с нее содрали кожу: Руслан в своей ярости не подумал о силе удара. Приложив смоченную в холодной воде ткань, Женя лежала на койке и пересчитывала деревянные панели на потолке. То, что Руслан кричал ей в порыве ярости, она пропустила мимо ушей, не запомнив: уж больно неожиданно он на нее накинулся, однако мерзкий осадок в груди остался.

Так ведь и спрятаться не вышло. Среди этой суматохи на корабле ей не остаться наедине со своим горем. Лучше бы она была дома, в одиночестве: среди голосов за стенами ей бы не слышался голос отца. Вот он отрывисто отдает приказы, вот орет на непослушную скотину, ей даже на секунду послышалось собственное имя.

Дверь в каюту неожиданно отворилась. Отец стоял на пороге живой и невредимый, давно не стриженный и хмурый, как всегда.

Женя даже привстала на кровати, но наваждение уже прошло: это Федор прошел к ней и сел рядом:

– Что ж ты, Женька, бегаешь от людей-то? Хорошо хоть на ковчеге спряталась, а не в лесу…

– Ты мне не отец, дядь Федя.

– Верно, не отец. Но я помогал Ивану, чем мог, старался, крестил тебя, воспитывал. Да и кто теперь тебя уму-разуму учить будет?.. Вон трое здоровых мужиков утонуло да еще двое ребятишек… – Федор помолчал немного и добавил:

– Кирилл Павленко вместе со скотиной в хлеву остался. Дверь заклинило…

Женя встрепенулась:

– А Ксения?!

– Она… в трауре. Вода поднялась, Женя. Вёска считает потери… Тебе нельзя прятаться.

– Что значит нельзя? Мало вам всем похорон, хотите, чтобы я еще чего утворила?

– Ты – Капустина, забыла об этом? Ты Иванова дочь. Так уж повелось у нас, что Голова назначает себе наследника, и обычно, да ты знаешь это, они готовят своих детей. Вот только Костя и Ваня не успели этого сделать. Ты еще так юна, но Руслан-то уже взрослый, он поведет корабль как наследник Константина, как сын Головы. И вся вёска будет слушать его. Но кого будет слушать Руслан? Свою мать? Петровского? Нельзя отдавать ковчег Дудковым.

Женя поняла, к чему он клонит.

– Зачем я, по-твоему, сбежала ото всех? Плевала я на Дудковых, захотят потопить ковчег – пусть, – в отчаянии отмахнулась Женя.

Разговор свернул не в то русло, на которое рассчитывал Федор, он тяжело вздохнул:

– Я знаю, что момент неудачный, но тебе нужно решить: либо самой стать во главе Капустиных, и никто не осудит, но, сама понимаешь, вряд ли будут уж очень слушать тебя, авторитет важно заслужить, одного наследования по крови мало. Либо выбрать кого-то себе на замену. Да и помириться бы тебе с Русланом…

– Нет, – отрезала девушка, поджав губы.

Федор, будто не слыша ее, продолжил, приглаживая пальцами рыжую бороду:

– … люди успокоились бы. Сейчас вёске как никогда нужен мир. Вода поднялась, против нее нужно бороться сообща, а не распадаться на два враждующих лагеря.

Женя отняла тряпицу от щеки, с вызовом посмотрев на Федора. Тот смутился:

– Это он тебя так?..

– Я не буду с ним мириться, – Женя вернула тряпицу на место. – Если это он убил моего отца…

– Он не убивал твоего отца, – Федор хотел бы, чтобы эти слова звучали уверенно.

– А кто же тогда? Я должна знать!

– Я не знаю, – склонил голову Федор.

Женя только вздохнула.

Мужчина неожиданно понял, что требует от шестнадцатилетней девочки мудрости взрослой женщины, силы преодолеть ненависть, которая и взрослым-то не всем дана. Ей самой сейчас так нужны опека и забота… Федор обнял крестницу, казавшуюся такой хрупкой в его огромных руках.

– Знаешь, Женек, дед Евген или Стас Саврасов – хорошие кандидаты, чтобы стать Головой.

Женя шмыгнула носом, задумавшись уже по-настоящему:

– Дед Евген откажется, как отказался много лет назад и выбрал моего отца. А у Стаса Саврасова и так забот полон рот: поди уследи за всеми, особенно за близняшками. А что насчет тебя?

Федор отстранился в удивлении:

– Меня?

– Душа твоя, как у Капустиных, ты справедливый, ты удержишь Руслана от глупостей, ты знаешь, что там в капитанской рубке к чему – ты ж с отцом меня и учил, как штурвал-то держать.

Федор примерил на себя новую роль и вздохнул: не то чтобы она ему нравилась, но сдержать Руслана и Петровского у него бы получилось. Да и Женя права – у него есть время, силы и знания на то, чтобы быть Головой.

– Это честь для меня, дочка. Я не подведу тебя. И выясню, кто убил Ивана, обещаю!

Днем корабль закачался на волнах, удерживал его лишь якорь. Река, словно море, разлилась до горизонта, на сколько хватало глаз. Дома ушли под воду по самые крыши, а на месте леса торчали из воды редкие верхушки высоких ольх. Ковчег разрезал носом течение реки, будто уже отправился в плавание. Почти целые сутки весчане вылавливали за бортом не успевших убежать от ливня зверей, благо, загонов в трюме хватало на всех. Лесные птицы, ожидавшие прихода воды еще меньше, чем люди, взвились в воздух и с беспрестанными скорбными криками мельтешили в небе черной тучей. Удобными насестами показались им мачты корабля. В считанные часы верхняя палуба покрылась добротным слоем свежего и скользкого птичьего помета.

Смотреть на волны и не погрузиться в собственную пучину мыслей оказалось просто невозможно. Ксения вцепилась побелевшими пальцами в поручень и всматривалась в синь реки. Ей виделся Кирилл, тянущийся к ней, бьющийся о запертую дверь, глотающий последние крохи убывающего воздуха, тонущий.

– Я хочу к тебе, – шептала женщина и глотала слезы. Ради кого было оставаться в этом мире? Детей им бог не дал, как бы они ни старались, и сколько бы раз она ни наведывала Повитуху. Муж был в их беде ее опорой и стержнем, огромной любовью. Всем.

«Еще чуть-чуть, – уговаривала она себя. – Перегнуться – и все. Это быстро».

– Стой-стой-стой, – сильные пальцы схватили ее за плечо. Скользившего по палубе Мишу Саврасова остановил поручень. – Куда-то собралась?

Ксения тяжело посмотрела на него, и Миша внутренне вздрогнул: покрасневшие глаза этой еще вчера красивой женщины ничего не выражали. Пусто.

– Никуда… Река разлилась, – она неловко дернула рукой, попытавшись высвободиться.

– Река подождет, – Миша ее не отпускал. – Пятерых уже прибрала. Хватит с нее.

У Ксении заострилось лицо. Испугавшись, что она разревется при нем, Миша ляпнул, не подумав:

– Одним мужиком больше, одним меньше, было бы из-за чего убиваться.

– Да как ты можешь! – в глазах Ксении наконец-то вспыхнула боль.

– Могу-могу, – поспешил он закрепить свой успех. – Мертвые уходят, а живые живут. Закон природы. А Кирилл мне пятая вода на киселе. Ишь, как качает, – ловко пригнувшись, Миша ушел от пощечины.

– Миша! – бежавшего к ним Гришу качнуло, и к поручню он доехал на животе. Бордовый как бурак он неловко встал и, отряхиваясь, наконец выдавил из себя важную информацию:

– Там Люда того…

– Чего?.. – глупо переспросил старший брат.

– Рожает что ли? – ахнула Ксения. – Чего ты стоишь? – накинулась она на остолбеневшего Мишу. – Жена твоя рожает! Или что, одним ребенком больше, одним меньше?.. Иди давай!

– Да на кой я-то здесь нужен? – уперся он перед дверью каюты, из которой туда-сюда сновали женщины.

– Морально поможешь, – Ксения вцепилась в еще не появившуюся на свет жизнь, в Мишу и толкнула дверь.

Посреди кровати среди сбитых в ком простыней сидела Люда, красная и сердитая. Возле нее трудилась Повитуха, гоняя женщин за водой и полотенцами и заставляя роженицу дышать. Шарообразная Люда округлилась еще больше, увидев мужа:

– Пошел во-о-о-о-о-о-о! – сердитый окрик сменился криком от потугов, болью скрутившими женщину.

Для чувствительного мужского сознания красочная картина родов оказалась чрезмерной: судорожно глотнув воздуха, Миша так и обмяк в проеме двери. Повитуха, скосив на обескураженную Ксению один глаз, коротко бросила:

– Тело убери!

Саврасов был непомерно тяжелым. Подхватив его под мышки, Ксения еле-еле смогла сдвинуть тело в коридор. Хорошо, что там оказался нервно вышагивающий Федор. Увидев зятя без сознания, он бросился помогать Ксении:

– И с какого перепугу его к Людке понесло? – пропыхтел он, укладывая Саврасова на кровать в соседней каюте.

Ксения промолчала.

– Приводи его в сознание, я к дочке.

Миша был в обмороке. Ксения, все еще держа в голове сказанное им на верхней палубе, от души влепила ему пропущенную пощечину. Голова его дернулась, и глаза открылись:

– Воды дай мне.

– Сам возьмешь, – Ксения похлопала себя по бокам. В кармане брюк нашлась помятая пачка заветных сигарет.

– Не кури здесь, – хмуро посмотрел на нее Миша.

Ксения только хмыкнула, чиркнув спичкой. Плевала она на запрет курения на корабле: еще полчаса назад она собиралась утопиться.

– Что теперь, Ди Каприо? – она горько улыбнулась, вспомнив старинный фильм

– Теперь за тобой будут следить. Поверь, я всем расскажу.

– За своей семьей лучше следи, а не за другими женщинами! – Ксения поднялась с кровати. Перед глазами снова появился Кирилл, и ей нестерпимо захотелось на верхнюю палубу.

Грубым рывком Миша схватил ее за руку и усадил на кровать:

– Сколько тебе лет-то? Чего ты убиваешься? Женщины, конечно, слабый пол, но не настолько же, чтобы за мужиками в пучину кидаться!

Глаза Ксении зло вспыхнули:

– Это ты счет бабам не ведешь, А Кирилл, он один такой был! За ним и в пучину можно! Зачем мне все это, без него, зачем?

– А зачем жива твоя сестра с племянниками?

– У нее дети, ей есть ради кого жить и без Константина.

– И у тебя есть. Ради них же. Ради крестницы. Ты же молодая и… красивая женщина, Ксюша. Ты еще найдешь себе мужчину…– он дотронулся до ее щеки.

Ксения в отвращении отшатнулась и резко поднялась:

– Ты… Ты неисправимый! Ты омерзителен! За стеной рожает твоя жена, я же даже слышу ее крики!

– Живее всех живых, – удовлетворенно пробормотал Миша вслед хлопнувшей двери.

Схватки начались еще ночью, за секунды до звона набата. Она не могла показывать семье, мужу, бьющейся в панике свекрови, что рожает. Прежде всего надо добраться до корабля, а уж потом рожать. Поэтому Люда сжала зубы и терпела все усиливающуюся боль в низу живота. Она столько терпела, потерпит и еще чуть-чуть. Сложнее всего было в лодке, где друг у друга на головах сидела ватага Саврасовых, да еще в тот момент, когда отец поднимал ее на борт. Ей казалось, все видят ее мученическое выражение лица, хотя за ним-то она и следила тщательней всего.

Повитуха, случайно оказавшаяся на пути, расширившимися глазами уставилась на нее, будто просверлив голову насквозь, и тут же испортила все, уложив ее в первой попавшейся каюте. Миши не оказалось рядом в этот момент, и Люда порадовалась, что он не увидит ее такой: слабой, потной, тужащейся. Мужчина должен видеть красивую картинку, сладкого и чистенького ребеночка, а не это кровавое месиво! И все шло хорошо, пока в какой-то момент в дверях каюты не показались Ксения и Миша. Ну вот кто просил ее? Дура, не рожала, не знает, как это низко, грязно, омерзительно! Как же она ненавидела их в тот момент! А он знай – хлопнулся в обморок, слабак, будто крови никогда не видел. Конечно, его-то дело маленькое! А женщина должна терпеть эти кошмарные девять месяцев, неповоротливое тело, фальшивую заботу окружающих, холодность мужа, которому она не может принести ни капли удовольствия, а потом эти мучительные схватки, потуги, когда маленькое чудище будто бы когтями прокладывает себе путь на свет. Какой же он негодяй, Миша, ради которого она столько вытерпела, ради которого прошла все злопыхания родственников, ради которого терпела все его измены, ради которого рожала ребенка, рвущего ее изнутри.

– Девочка! – объявила Повитуха, профессионально перекрывая визгливый вопль только что родившегося существа.

Женщины вокруг засуетились, столпились вокруг Повитухи и что-то засюсюкали.

– Вы, может… – она не узнала свой голос – сиплый, как у курильщика, – мне ее отдадите?

– Я ее искупаю, а ты спи. Потом покормить принесу, – непререкаемым тоном возразила старуха.

Люда откинулась на подушки, закрыла глаза и настаивать не стала – сил не осталось.

***

Они дружили с самого детства. Когда мать бросила их с отцом, Федор частенько оставлял маленькую дочь у Лики и Стаса. У тех как раз подрастал первенец, очень быстро ставший ее лучшим другом. Они все и всегда делали вместе, начиная с куличиков, заканчивая воровством яблок у Дудковых. Утром она первая бежала к соседям, а вечером, когда приходила пора возвращаться домой, Люду было не дозваться, за что она частенько получала от отца строгие выговоры.

Старший товарищ был заводилой и вожаком для всей местной ребятни, а для нее он стал настоящим героем. Что бы ни придумал Миша: воевать с мальчишками из другой вёски, устроить набег на соседские яблони, соорудить тарзанку на обрыве, поджечь коп соломы – Люда неизменно оказывалась втянутой в его игры. Она была его правой рукой, верным соратником, незаменимым помощником. Их тандем всегда выходил победителем из всех войнушек. И все им было как с гуся вода.

Время шло, а ее дружба детства превратилась в тайную подростковую любовь. Девчонка-хулиганка, всегда увивавшаяся за старшим товарищем хвостом, внезапно превратилась в сопливую рохлю, боявшуюся показаться ему на глаза. Старшие, заметившие перемены в ее характере, не не могли удержаться от дурацких насмешек и подколок, смущая Люду еще сильнее. Ведь Миша все это время, оказывается, был… мальчишкой! Да еще каким! Вожак стаи, самый опасный, самый смелый, самый клевый, а глаза у него какие: зеленые, как то болото, и ресницы еще такие пушистые, коровьи, просто отвал башки! И все девчонки на него пялятся всегда, но его главный помощник кто? Правильно, Людка! Вот только, непонятно, что по этому поводу думает сам Миша…

А Миша ничего и не думал ‒ не замечал. Он только что вошел в тот возраст, когда при дефиците конкурентов юноши чувствуют себя Казановами. Куда с таким тягаться угловатой девочке-подростку, пусть и лучшему его другу, пусть и влюбленной по уши? Все, на что была способна Людмила, – это следовать за Мишей хвостиком, прикрывать перед его родителями и душить собственную ревность, потому что в его восемнадцать хулиганские проказы закончились, а начались романтические и далеко не в ее пользу.

В какой-то момент, однако, все изменилось.

Худая и долговязая ее фигура стала красиво, по-девичьи округляться в нужных местах, отец привез ей из города первые платья, которые подчеркнули ее новые женственные формы. Миша не сразу обратил внимание на перемены в ее внешности, ведь она была по-прежнему рядом, каждый день на глазах. Он видел в ней все ту же смешливую подружку, готовую ради него на все.

Людмила не имела примера матери перед глазами, но женские хитрости впитываются с грудным молоком. Когда ей в который раз пришлось прикрывать его перед родителями за очередной кутеж, она решила – хватит. Хватит терпеть эту страшную душевную боль. Она не могла больше видеть его с другими девчонками, как они милуются, как держатся за ручки, а он им нашептывает что-то на ухо, отчего девицы становятся румяными и томно закатывают глаза. Хватит! С глаз долой – из сердца вон.

Миша не сразу понял, что произошло: день без Людки, второй, неделя. Неожиданно ему стало попадать от родителей за ночные загулы. Пропал главный его собеседник, и некому стало рассказывать о своих похождениях. Он искал ее, но постоянно слышал от Федора: «Люда занята!», «Люда у подружки» (у какой еще подружки? Людкин единственный друг – это он, Миша!), «Люда наказана и не выйдет». И, в конце концов: «Люда не хочет тебя видеть».

Мир пошатнулся. Ведь Люда всю его жизнь была рядом. Миша будто лишился важного органа, без которого все вокруг перестало быть интересным. И флиртуя с очередной подружкой, он неотступно думал о Людке, которой больше рядом с ним не было.

А потом Миша как-то увидел ее во дворе да так и не посмел окликнуть, спрятавшись за раскидистым кустом. Ведь увидел он не пацанку Людку, а симпатичную девушку с тонкой талией, с точеными ножками и толстой темной косой, спускавшейся вдоль высокой груди. Она затмила собой всех его девчонок, он будто прозрел: сокровище всегда было рядом, а он, Миша, так глупо потерял его.

Люда была с ним холодна. Она мигом почувствовала его пылкость и поняла, что все сделала правильно. Но девушка боялась обжечься, ведь она видела его таким, каким Миша бывал с другими девицами, поэтому знала: это ненадолго.

Начались долгие, очень долгие ухаживания, которые почему-то не заметили соседи, иначе скандал разразился бы раньше.

Но разразился он все равно. Тогда, когда крепость была сдана на милость завоевателя, а Миша понял, что это чувство не похоже на все его предыдущие влюбленности, он пришел просить руки Люды у Федора. И если тот, скрепя сердце, согласился, то родители Миши закрывать глаза на кровное родство не стали.

– Она ж твоя двоюродная сестра! Ты что, враг себе, что за чудищ вы понарожаете?! – кричала Лика, хватаясь за голову.

– Люда племянница мне, ну как я ее невесткой в дом возьму? – вопрошал Стас у брата.

Федору тоже пришлось нелегко: вёска шушукалась за спинами влюбленных, а отца прямо спрашивали, почему тот допускает кровосмешение.

– Зато от Павленко у них только капля, – огрызался Федор, намекая на поганую кровь вероломной матери Люды.

Устав бороться с родителями Миши, Люда пошла к Юре Дудкову просить тайно обвенчать их, потому что чувствовала: еще немного, и она потеряет Мишу, тот привезет чужую девку из соседней вёски, а Люда до скончания века останется под отчим крылом, потому что другого мужа ей не надо.

Батюшка был неумолим.

– Он брат тебе, Люда, это грех!

– Это любовь, батюшка! Мне никто больше не нужен! Только он! Просите у меня, что хотите: я все сделаю, только повенчайте нас!

– Люда, вёска против. Брак ваш будет как бельмо на глазу, все осуждать будут. Надо тебе оно? – Юра смотрел на девушку, которая могла бы быть его дочерью, и сердце его разрывалось между желанием помочь ей и страхом перед порицанием общества.

– А не повенчаете нас, батюшка, – разозлилась Люда, – я руки на себя наложу! На себя и на нерожденного ребенка! И вы будете жить с этим грехом!

Конечно, никакого ребенка не было и в помине, Люда все еще оставалась девицей, иначе бы Миша не увивался за ней столько времени, но батюшка-то об этом не знал.

Обвенчались они спустя неделю.

Глава 6

Месяц после смерти мужа Анна находилась в состоянии, близком к отчаянию, но сцена, устроенная Женей на похоронах, заново подожгла тлеющие в ее душе угли ненависти. Она откровенно радовалась тому, что Руслан перестал общаться с Женей, объясняя это себе такой же ненавистью Руслана к их «адову племени». Саша была опустошена: ей не хватало отца, она почему-то решила, что виновата в его смерти, что мало с ним проводила времени, не успела даже попрощаться – самобичеванию ее не было конца. В доме стоял траур, стонущий, ненавидящий, затягивающий как болото. Руслан горевал по отцу, но не видел смысла в саморазрушении: его не вернуть, да и убийца уже наказан.

Потоп стал для Руслана спасением: на два дня семья озаботилась насущными проблемами – спастись, помочь Повитухе с роженицей, подсчитать провиант. Как водится, работа отвлекла от дрянных мыслей и напомнила об ответственности.

Будучи сыном и преемником Константина, после его смерти Руслан приступал к управлению вёской и ковчегом наравне с преемником Ивана. Что им окажется Женя, он старался не думать.

Велико же было его удивление, когда, войдя в ходовую рубку, что находилась в надстройке в кормовой части ковчега, возвышаясь над палубой на пару этажей, он нашел ее обжитой и… не пустой. Федор Саврасов изучал показания приборов и помечал их в судовом журнале, Дима Петровский развалился в кресле и дымил дорогой сигарой Константина, которую тот когда-то давно купил для статуса и никогда раньше не раскуривал.

– Что… – голос Руслана сел от неприятного удивления, он прокашлялся. – Что вы здесь делаете?..

– Что значит «что»? – неубедительно удивился Петровский. – Шкипер, – он кивнул на Федора, – занимается капитанскими делами. Старпом, – он ухмыльнулся, – старпомовскими. Взрослые заняты взрослыми делами. А вот ты чего здесь забыл?

Федор поморщился: он и так еле переносил хамоватого Петровского, но тот был опытным рулевым, единственным, кто мог помочь Саврасову управлять ковчегом.

– Руслан, никто на твое место не претендует.

– … но за ковчег и за людей должны отвечать взрослые.

– Я совершеннолетний! – поддался Руслан на провокацию и по унизительной ухмылке Петровского тут же это понял и разозлился: – Это ж по какому праву вы решили этим заняться? Мой отец и Иван должны были назначить себе замену, но, – он развел руками, – они не успели! А значит, не вам решать, выметайтесь из рубки!

– Ты глянь, Федь, у него еще молоко на усах не обсохло, а уже раскомандовался! Ты меня из себя лучше не выводи…– Петровский выплюнул сигару и встал.

– А то что? Что ты можешь? Языком молотить?! – Руслан сжал кулаки, он был на полторы головы выше Петровского и в два раза моложе, поэтому тот, хоть и подумал о гарпуне, но сплюнул Руслану под ноги и бросил:

– Да пошел ты. Хотел помочь тебе по-родственному, избавить, так сказать, от забот.

– Избавь нас от себя! – Руслан подождал, пока дядька выйдет, и вопросительно посмотрел на Федора.

Тот и бровью не повел:

– Жене сейчас нелегко. Она юна, она многое пережила. В том числе и незаслуженно, – Федор с укором посмотрел на Руслана, и юноша смутился под этим взглядом. – Я пришел к ней с вопросом, готова ли она стать Головой вместо своего отца… – мужчина покачал головой. – Женя, ожидаемо, отказалась. Она попросила меня взять на себя эту ношу, и я согласился. Я встану на ее место, но, может, однажды, когда она повзрослеет, остепенится, заведет семью – я верну ей это право. И тебе, Руслан, я бы посоветовал то же: выбрать себе на замену кого-то из старших. Человека, сведущего в морском деле.

– Я с пяти лет сидел в этой рубке вместе с отцом, я знаю, как высчитывать курс, я лажу по мачтам, как обезьяна, я больше всех на корабле отстоял в собачью вахту8, я последних два разлива замещал отца! Кто, если не я? Неужели Петровский?

– Я верю, что ты достоин стать старпомом и даже капитаном, но ты не можешь себе даже представить, каково это: отвечать за целую вёску.

– Федор, – Руслан признал за ним право старшего, – я не хочу и не буду сидеть в каюте, я не буду матросом, который раз в неделю несет вахту да натирает палубу. Я уже целый месяц глава семьи. Я знаю свою ответственность перед ними и готов ее нести. Я хочу заниматься делом!

Федор пожал плечами: рано или поздно Дудков все равно занял бы это место, так какая разница, когда начинать?..

– Принимайте командование вооружением, старший помощник!

– Есть, капитан!

Командование вооружением, как же. Старпом на ковчеге отвечал за продовольствие и спокойствие вёски. И если вдруг что-то из этих двух элементов нарушится, головой отвечать ему, Руслану. Впрочем, он же этого хотел?..

Одинокой энергосберегающей лампы определенно не хватало на весь трюм. Руслан пошел вдоль загонов, подсчитывая поголовье скота, иногда подсвечивая темные стойла фонарем. Подсчеты оказались неутешительными: каждый второй дом в вёске потерял крупного скота в битве со стихией. Съестного на ковчег успели погрузить сроком на месяц – на потоп должно хватить, если не брать в расчет, что обычно успевали загрузить продуктов на полгода, впрок, а значит все запасы на зиму остались под водой и погибнут. Корма животным хватит: в сене и зерне нужды не было.

Лошади похрапывали и нервно перебирали ногами: в дальнем углу трюма в загонах обитали спасенные из леса дикие животные. Были ли среди них хищники, Руслан не знал. А потому очень тихо двинулся в темную часть трюма, молясь про себя, чтобы там не оказалось медведя, как в одном из предыдущих наводнений, когда вся вёска месяц сидела как на иголках, запершись в своих каютах. Мишка, впрочем, оказался сытым, а потому добродушным, и, когда вода ушла, он очень спокойно выбрался из ковчега и потрусил к лесу, только его и видели.

Что-то прошуршало под ногами, Руслан направил свет фонарика вниз: семейство ежей бросилось врассыпную. Ежи, впрочем, как раз были постоянными обитателями ковчега.

В дикой части трюма поселились: лисица, судя по шерсти – уже немолодая, а потому вовремя не убежавшая от воды; целое семейство бобров, чей домик вниз по течению реки затопило в который раз. Руслан пометил себе в уме, что надобно им таз с водой приволочь в клетку. Рядом с бобрами в огромной клетке кишмя кишели белки – целое полчище, и это только те, которых успели поймать, еще столько же разбежалось по ковчегу. Рядом с лошадьми поселили отбившегося от стада молодого олененка – он мелко подрагивал, забившись в самый угол. Выводок енотов сладко спал друг на друге, никак не отреагировав на свет фонарика. Самыми опасными Руслану показались кабаны: их было трое, и они в ярости кинулись на решетку, чуть почуяв человека.

Даже с учетом непредвиденного количества диких обитателей, корма им хватало, только надо придумать, чем кормить лисицу. Серьезная проблема оказалась в другом.

– Чистой воды у нас только три бочки. И одну уже потратили на Люду.

Федор нахмурился.

– Не очень хорошо, конечно, надо сейчас же включать очиститель.

В рубку просунулась голова Петровского:

– Ребята, а что с водой, все помыться хотят, да и палуба – видели, как загажена? Птицы срут прям на голову!

– Петровский, оставшаяся вода – для питья. И раз уж ты так вовремя заскочил – включай очиститель.

– Для питья? Так там половина бочки всего…

– Как половина, полчаса назад еще две бочки было!

– Было, да сплыло, – осклабился Петровский.

Федор стукнул кулаком по столу:

– Отставить перепалки! Кто там на водозаборе, берите пробы и очищайте воду, нашли мне проблему!

– Я взял пробу, – вслед за Петровским в рубку протиснулся Гриша. – Вода… соленая.

***

Дрожа от волнения и ночной прохлады, Мария разделась. От теплого напитка шел пар. На секунду она задумалась: может, стоило ей бежать вместе с Костей?.. Они стали бы отличной семьей, вырастили бы сына, они затерялись бы в городских трущобах, и их никто и никогда бы не нашел.

Нет, она с горечью мотнула головой. Она не создана для простого семейного счастья. История бы повторилась, ей стало бы скучно с Костей, как и с Иваном год назад. А теперь у нее не муж – дикарь. Сильный, властный, непредсказуемый. Он снова станет ее.

Щебенка на перекрестке трех дорог колола босые ноги, ночной ветер развевал длинные, ниже ягодиц, черные волосы, луна серебрила молочную кожу, подсвечивала тонкий стан, звезды отражались в синеве ее глаз – и не было женщины прекраснее. Цыганка волчьей костью начертила в дорожной пыли пентаграмму, окропила ее волчьей же кровью, стала в центре и залпом выпила вязкое варево.

И расхохоталась: в кустах возле дороги спрятался случайный соглядатай.

Хочешь зрелища? Будет тебе зрелище!

И Мария начала извиваться всем телом, выкрикивая странные звуки низким гортанным голосом. И лунный свет струился и вел ее в танце, и в его свете, словно под огромным софитом, она была как на ладони, на виду, на сцене в безмолвном молчании околдованных зрителей. Исколотые ноги кровоточили, но цыганка кружилась и кружилась, черпая силу в своем сумасшествии, в своей наготе, в своей юности и красоте. И внезапно рухнула, укрывшись за полотном своих волос.

Когда случайный свидетель решил выбраться из своего укрытия, перекресток был чист: ни девушки, ни одежды, ни пентаграммы.

А утром у Марии случился выкидыш, остатки своего греха она тайно похоронила, как и наказала Повитуха – у старого дуба на обрыве, вместе с волчьей костью.

***

«Как так все время получается, – думал Петровский, спускаясь по трапу в трюм, – что я всегда на побегушках? Только избавился от Ивана, а мелкие спиногрызы уже тут как тут. И прав у них, видите ли, больше!».

Он с раздражением толкнул двери в трюм и замер: из темноты на него не мигая смотрели два желтых глаза. Луч света, упавший на животное, доказал: глаза укомплектованы десятком клыков и когтей.

С отборным матом Петровский бросился вверх по трапу и наткнулся на Руслана и Гришу, которые спускались ему в помощь: из трюма необходимо было вытащить брезент для сбора дождевой воды.

– ВО-О-ОЛК!

– Дима, может, хватит уже, мы, вообще-то, тоже все работаем.

– В трюме волк! Я его видел своими глазами! Идите, если не верите, а я лучше запрусь, он там жрал кого-то! – мужчина растолкал парней и бросился на выход.

Руслан с Гришей переглянулись и пожали плечами: к отмазкам Петровского все давно уже привыкли. Но спускаться по трапу стали куда медленнее и дверь трюма открывали с опаской.

– Ну что, есть там волк?

Парни вздрогнули: Женя подкралась к ним бесшумно.

– Ты что здесь делаешь?! – начал заводиться Руслан.

– Услышала вопли Петровского, – пожала девушка плечами, – интересно, что его так напугало. Да и Гришу нужно от тебя защищать, а то бросишься еще на него с кулаками ни за что.

– Я детей не бью.

– Ага, и девушек тоже, – фыркнула Женя и осеклась. Из темной глубины трюма до ребят донеслось явственное рычание.

– А если он голодный? – прошептал Гриша.

– Или бешеный?

– Надо загнать его в клетку.

– Так а чем, голыми руками?

– В этом трюме нет клеток, здесь только хозинвентарь.

– Да давайте уже посмотрим на этого волка, может, это и не волк совсем, что мы не знаем, как Петровский любит преувеличивать? ‒ Женя отпихнула парней в сторону и смело шагнула в трюм.

Рычание смолкло. Жёлтые глаза зажглись прямо около лица девушки. От неожиданности она завизжала и на глазах перепуганных парней осела на пол.

***

Наконец-то нашла след: проклятый цветущий зверобой, отбивает нюх напрочь. Охотничий задор распирает вовсю, несусь чуть ли не вприпрыжку, виляю между деревьями, о, заяц, нет, не до него сейчас. А вот и свежие следы – им минут пять, выходят на опушку леса, совсем близко к вёске. Прячусь за кустом: мне открывается хороший обзор, топорщу уши.

Высокий и сильный человек, опасность! Принюхиваюсь: нет, он не на охоте, спокоен, расслаблен, кто там у него в руках? Детеныш. Мужчина разговаривает с ним по-своему, показывает грибы, листики, мох. От детеныша пахнет моим запахом: вот кого я искала. Только бы не спугнуть, затаилась, жду.

Детеныш еще еле переставляет ноги, это самочка, годик от силы, смеется так громко, что скоро сюда сбежится весь лес! Как вкусно она пахнет…

Человек подхватывает детеныша и садит к себе на плечи. Не могу подавить разочарованного вздоха, но люди слышат плохо и не замечают меня. Они разворачиваются и идут в сторону вёски.

Я выбегаю на опушку, вот здесь она стояла, долго нюхаю оставшийся след, а потом падаю на спину и трусь о мох: хочу вобрать в шерсть ее запах. Это мой запах. Это мой волчонок.

***

Женя распахнула глаза в ту же секунду: волчица вылизывала ее лицо и грозно рычала на парней, уже заходивших на зверя с двух сторон с подручными орудиями.

‒ Стойте! Она не причинит вреда! Не трогайте ее!

‒ Женя, медленно отступай к двери, мы его оглушим.

‒ Здоровый какой волчара!

‒ Нет, нет, она ручная, ‒ в доказательство Женя обхватила волчицу за холку, а та стала вилять хвостом и лизать девушке уши.

Гриша с сомнением опустил грабли. А Руслан, воспользовавшись секундным замешательством, ловко набросил на зверя веревочную петлю и стал ее затягивать. Волчица захрипела и заскребла когтями по полу, упираясь. Женя завопила и налетела на Руслана, сбив того с ног:

‒ Отпусти, ты же душишь ее!

‒ Да что на тебя нашло, это же волк! Он же опасен!

‒ Отпусти-и-и-и-и!

‒ Да он уже сам, ‒ встрял Гриша, наблюдавший за потасовкой.

Волчица и впрямь вывернулась из петли, выпрыгнула из трюма и уже быстро взбиралась по трапу.

‒ Лови его, ‒ Руслан бросился было за зверем, но Женя схватила его за ногу и парень рухнул, потеряв драгоценные секунды.

‒ Ну что, ты довольна? ‒ прошипел он бывшей невесте, откидывая волосы с глаз.

‒ Она никому не причинит вреда!

‒ Так ведь волк и впрямь рычал только на тебя! Только ты ему угрожал! ‒ вступился за девушку Гриша.

‒ Она спрячется, и никто на ковчеге даже не узнает про волчицу, обещаю.

‒ Я старпом и должен допустить, чтобы по ковчегу шлялся дикий хищник? ‒ Руслан разозлился не на шутку. ‒ Берём брезент, все вместе, а потом я иду его искать. Да не буду я его убивать, отстань ты уже от меня!

‒ Выше, выше натягивай, ‒ командовал Фёдор матросами.

Систему решили сделать простую: натянуть брезент между мачтами, а по центру, в самой низкой его части, вырезать отверстие. И дождевая вода будет сразу стекать в бочку, а потом пойдет в очиститель. Благо, дождь, ненадолго прекратившись, возобновился с новой силой.

Ксения помогала фиксировать тросы. Слова Миши задели ее за живое: у неё ведь есть крестница ‒ Женя, которая всего пять дней назад осталась совсем одна, лишилась отца, опоры. Ксения должна жить ради неё. Вместе будет проще. А тяжелый физический труд отвлечёт на время от тяжких дум. И вот она здесь, хватается за любую работу.

Женщина успела только услышать свист оборвавшегося троса, как вдруг почувствовала сильный удар под ребра. Настолько сильный, что ее оторвало от палубы и отправило в свободный полёт. Мгновение ‒ и вот Ксения в холодной воде с сильным течением. Вода заливает глаза и уши, верх и низ поменялись местами, она оглушена. Ах вот какого конца она желала…

‒ Человек за бортом!

Кто-то хватает ее за руки, Ксения отчаянно барахтается, ей нужен воздух, немедленно! И вдруг в глазах темнеет и сознание покидает ее.

Как в замедленной съёмке старых фильмов увидел он оборвавшийся трос и взметнувшийся край брезента. И описавшую полукруг рею, ударившую Ксению под ребра и выбросившую ее за борт. Как забегали и засуетились весчане. Как он крикнул: «Человек за бортом»! Крикнул уже в полёте.

Вода оказалась холодной, плотной и мерзко-соленой на вкус. Барабанил дождь, застилая глаза. Где же она? Нырнул, но так и не смог ничего разглядеть ‒ глаза жгло. Течение сносило его в сторону от ковчега и чудом, буквально в пяти метрах от себя увидел он взвившуюся над водой руку! В два гребка достиг он Ксении и дернул ее за руку. Почувствовав помощь, она отчаянно забарахталась, всей тяжестью навалилась на него и в попытке выплыть на поверхность и глотнуть воздуха с неимоверной силой тонущего потащила на дно. Они сейчас утонут вдвоём, – мелькнула безрадостная мысль. «Прости, Ксюша», – мысленно произнес он и от души ударил ее по голове: женщина обмякла. Придерживая ее лицо над водой, он из последних сил сражался с течением и грёб к ковчегу. Подбадривающие крики только раздражали:

‒ Миша, давай! Ещё немного, мы спустили лестницу!

Кто-то прыгнул в воду на помощь. Почти отключаясь, почувствовал он, как их тянут уже несколько пар рук.

Женя сидела у кровати еще не пришедшей в себя крестной и не могла понять, как столько событий успело произойти в вёске всего за пару дней, ведь за всю ее жизнь не происходило ничего интересного. После начавшегося разлива реки, гибели Кирилла, сбежавшей волчицы, очередной ссоры с Русланом, суеты с водой, чуть не утонувшей Ксении боль от смерти отца притупилась и глухо пульсировала где-то в глубине сердца.

– Господи боже, что случилось? – прохрипела открывшая глаза Ксения.

– Ксюша! – Женя порывисто обняла крестную. – Тебя рея сбила за борт: оборвался трос. А Миша прыгнул за тобой, вас течением чуть не унесло от ковчега, но все обошлось. Ты сильно наглоталась воды, Повитуха тебя откачала, вот теперь у тебя постельный режим и согревания, – девушка указала на электрические грелки в кровати.

– Миша прыгнул?..

– Да. Рванул с другого борта через всю палубу. У него сильное переохлаждение.

– Люда меня возненавидит.

– Ой, Люде сейчас ни до кого нет дела. Настоящая мамаша – дочку ни на секунду из рук не выпускает, Светка говорит, ей больше вообще никто не нужен.

– Материнская любовь – самое сильное чувство на свете, – слабо улыбнулась Ксения. Хотелось бы ей когда-нибудь его испытать.

– Да… – Женя помолчала и осторожно задала мучивший ее вопрос: – Ксюш, а вот мою маму ведьмой называли, может, она умела что? Ну, будущее предсказывать или там в волка превращаться? Знаешь что-то об этом?

Ксения хрипло засмеялась, но тут же закашлялась:

– Ох уж эти легенды старых вёсок. Удивительная она была женщина, очень красивая, ты вся в нее. Цыганка, да, но не ведьма. Ну вот, – она запнулась, – Кирилл мне рассказывал одну историю. Мол, когда был он совсем еще юнцом, шел ночью из соседней вёски, может, свидание у него там было, я не знаю, и на перекрестке, как к заброшенному кладбищу идти, стояла женщина. А полнолуние было, светло, все видно, и она вдруг начинает раздеваться. Ну, Кирилл, не будь дурак, спрятался в кустах, когда еще ему стриптиз обломится. И вот женщина разделась и как давай кружиться, танцевать, хохотать, что-то кричать в ночь. Кир так и застыл в тех кустах: страшно, сумасшедшая какая-то. И вдруг она резко падает! А когда он вылез из кустов, не было уже на перекрестке женщины. Ничего не было. Клялся мне, что это была Мария.

– Ничего себе, – выдохнула потрясенная Женя.

– Первая любовь его. Да. С ума сводила людей твоя мама. Но кажется мне, выдумал он эту историю.

– Как знать…

Волчицу Руслан так и не нашел. А на вопросы Петровского вся троица делала недоуменные лица: «Да не было там никакого волка, пустой трюм, вот, держите ваш брезент».

Глава 7

Федор в задумчивости стоял за штурвалом. Дождь по-прежнему барабанил по водной глади. Уже нельзя было различить под водой ни вёску, ни даже лес. На его памяти вода никогда не поднималась так высоко. Пресная вода вдруг стала соленой, а значит, мировой океан снова вышел из берегов.

История повторялась. Начался Потоп.

Связи не было ни с городом, ни с соседними вёсками. Теперь им предстояло решить, что делать дальше. Оставаться на месте и ждать, пока уйдет большая вода, или же отправиться в город и рассчитывать, что там они получат хоть какую-то информацию. Федор надеялся, что расположенный высоко на горном плато город не утонет в ливнях. Провизии вёске хватит на месяц, потом им придется закалывать скотину.

Пятерых погибших нужно проводить в последний путь, пусть тела троих остались заперты в затопленных домах. И окромя всего прочего, обещал он Жене найти убийцу Ивана.

Федор со вздохом снял телефонную трубку и отправил сообщение в жилую часть ковчега: «Дед Евген, Женя, Руслан, сбор в ходовой рубке через десять минут».

– Я начинаю расследование убийства, – без обиняков сообщил Федор собравшимся. – Мне необходима полная информация обо всех весчанах, их алиби или его отсутствии в день убийства Ивана. Я собрал вас здесь как официальных представителей вёски. Женя, тебе поручаю собирать информацию о Капустиных, Руслан, тебе – о Дудковых. Дед Евген, я полагаю, ты не откажешь нам в своей мудрости и станешь третейским судьей. Убийца должен быть найден и наказан. Пока он на корабле, мы не можем чувствовать себя в безопасности.

– А давайте начнем с присутствующих, – Женя в упор посмотрела на Руслана. – Где они были и что делали в обеденный перерыв? У нас сорвалась кобыла, ее ловила я, Стас с Ликой, Миша и Гриша, а, и Светка еще с бабой Машей стояли в стороне. Стрелка их тогда чуть не зашибла.

Федор записал всех перечисленных и в свою очередь ответил:

– Мы обедали с дедом Евгеном, Василием и Павлом.

– Ну а ты где был?

Руслана бросило в жар. Его никто не видел в момент убийства Ивана. Ну, почти никто. Неужто на него могут повесить убийство? Ну нет, дед Евген да и Федор не такие. Тем более, у него есть веская причина молчать. Он покачал головой:

– Я не могу сказать.

– Я так и знала!

– Я не убивал твоего отца! Мне нужно было решить одно дело, я шел на встречу, – Руслан запнулся. – Я случайно узнал… Это чужая тайна, я не имею права ее раскрывать! Люди пострадают!

Женя от возмущения не находила, что сказать.

Дед Евген нахмурил седые брови:

– Опаснее ли тот секрет убийцы, что среди нас?

Руслан перевел взгляд с деда Евгена на Федора, и сердце его сжалось.

– Я не скажу, не просите.

– Руслан, – Федор заговорил проникновенным голосом. – Правда сейчас нужна как никогда. Не время беречь чьи-либо чувства. На свободе человек, почувствовавший вкус крови. Он сможет сделать это еще раз. И тогда серьезно пострадают близкие нам люди. Снова. Разве не хватит смертей в вёске?

Руслан слушал Федора, но решимость его не угасала. Если бы Федор знал правду…

– Но Ивана вы не посадили в острог за убийство моего отца. Даже не осудили. Помолчи, Женя. Подумай, сиди он в заключении, он был бы жив сейчас. Я выполню свою работу, но чужой тайны не раскрою, – он резко встал и вышел из рубки, не дав никому ему возразить.

Когда дождь в очередной раз прекратился, вся вёска высыпала на верхнюю палубу. Вечерело: серый день плавно перетекал в такую же серую ночь. Тела двух утонувших мальчишек спустили на плотах на воду, и батюшка Юрий, уже ожидавший их в шлюпке, под заупокойную молитву поджег сухую солому. В память о троих, погребенных в затопленной вёске, на воду решили спустить три огромных соломенных венка, увитых лентами и записками весчан с пожеланиями легкой дороги на небеса. Со всех сторон доносились всхлипывания и горестные стенания.

Ксения смотрела на яркие языки пламени, и слезы нескончаемым потоком лились из глаз. Как несправедлив тот бог, которому поклоняется Юра. Как мог он допустить смерть Кирилла? И смерть этих мальчишек, совсем еще детей… Или это ее вина? Зачем только она отпустила его в хлев, когда нужно было спасать свою жизнь? Вина, боль и скорбь захлестывали ее.

Кто-то мягко дотронулся до ее плеча. Не сводя взгляда со склоненной в молитве темной фигуры внизу, Ксения накрыла ладонью чужую руку:

– Спасибо, что вытащил меня из воды.

– Мне жаль, Кирилл не смог выбраться. Мы не дружили, но, очевидно, он был достойным человеком. И он бы хотел, чтобы ты была счастлива, – серьезно принес свои соболезнования Миша.

Ксения непроизвольно скривилась от такого избитого штампа, но спорить не стала.

Венки и плоты разгорались все ярче. Течение заметно ослабло, и потому яркие костры на воде медленным косяком удалялись от ковчега. На носу судна что-то громко взорвалось – это Руслан поджег самодельный фейерверк. Красные и синие искры ненадолго раскрасили темнеющее небо и сияющими скорбными каплями опали, затухая. Птицы ошалевшей толпой взвились в небо и с громкими криками бросились в рассыпную, так что весчане не решились на следующий поминальный залп.

К Ксении подошла и Люда – высказать слова соболезнования (Кирилл приходился ей дядей), получить в ответ поздравления с рождением дочери и увести мужа от красивой вдовы. Миша, обернувшись, хотел поймать последний взгляд Ксении, но ту уже заслонили собой Анна и Петровский.

– Кирилл был мне что брат, – Петровский обнял младшую сестру. – Прибрала вода хорошего человека. И наследников-то он не успел оставить…

– Дима! – возмутилась Анна и ткнула брата под ребра.

– Да что я-то? – Петровский осекся, увидев вытянувшееся лицо Ксении. – Да что в этих детях хорошего-то? Добрые такие, хорошенькие, пока младенчики, а потом вырастают в здоровых лбов и допрашивают тебя с пристрастием, не посмотрят, что дядька.

– Допрашивают?

– Да, спрашивают, кто где был, когда Ивана пришили. Руслан и Женька, а Федору отчитываются.

– Мы-то с Димой не имеем к этому отношения, как раз обедали вместе, – усмехнулась Анна, а Петровский бросил на нее быстрый взгляд, – но, по моему разумению, этому человеку нужно памятник ставить. Избавил вёску от убийцы и тирана в одном лице. Мы отомщены.

– И зачем Руслан твой полез в эту историю? Впился как клещ со своими вопросами, тьфу. Не сидится хлопцу, возомнил себя Головой вёски.

– Любит он Женю, – слабо улыбнулась Ксения. Она все еще надеялась, что эти двое помирятся.

Анна помрачнела.

– Дочь цыганки и разлучницы, дочь убийцы не войдет невесткой в мой дом. Пора бы уже ему это понять.

Такие у нее крошечные ножки и ручки, ладошка величиной с чайную ложку, а все тельце умещается, кажется, в одной руке. А пахнет она как сладко…

Свет в каюте был приглушен. Людмила кормила дочь, устроившись в глубоком кресле, та негромко сопела и причмокивала, выпростав ручонку из одеяла и ухватившись за грудь.

Миша с умилением наблюдал за процессом кормления и не понимал, как это вообще возможно: новая жизнь, новый человек и создали они его с Людой вместе. У него и статус новый, которым хотелось гордиться, – отец. Теперь их семья полноценна, теперь ему нужно стать серьезнее, теперь им нужно вырастить дочь правильно.

– Давай назовем ее Кристиной?

Люда дернулась, девочка потеряла грудь и разразилась громким недовольным криком.

– Как мою мать?

– Просто красивое имя.

– Отцу не понравится, – малышка, наконец, нашла потерянный сосок и затихла.

– Ну, это же наша дочь, тем более Федор всегда был на нашей стороне. Он и виду не подаст. Да и матери твоей уже давно, по всей видимости, нет в живых.

– Может, она и умерла уже, но отец ее любит и до сих пор страдает, нужно ли ворошить прошлое?

– У тебя в руках наше настоящее. Посмотри на нее – она же вылитая ты. Вылитая Кристина.

Людмила с любовью пригладила редкий пушок на младенческой головке, сжала ребенка чуть сильнее и поцеловала.

– Ну, пусть будет Кристина.

Два дня Женя собиралась с духом, прежде чем наведаться к Повитухе. Оттого, что связаны были с ней все самые жуткие события, болезни и смерти, да и редко она появлялась в вёске, Повитуха была фигурой, окутанной тайной и почтительным страхом. И прийти к ней просто так с вопросом: «А где вы были, когда Ивана убивали?» – казалось верхом наглости. Но Женя еще на похоронах поклялась самой себе, что узнает, кто убийца, и добьется для него положенного наказания. Смерть отца требовала отмщения, и не важно, что его последние слова были совсем не об этом.

Хитросплетения корабельных коридоров детвора знала наизусть: самые интересные игры всегда были во время наводнений, на ковчеге. И запретные зоны, вроде машинного и котельного отделения или коридора, ведущего к каюте Повитухи, в которые строго настрого запрещалось входить, конечно же были изучены ребятней досконально. Женя еще помнила, как в ту зиму, когда ей исполнилось девять лет, она стояла на страже в темном коридоре в глухой части ковчега, где обитала ведьма, которая ела маленьких девчонок на обед. И как эта ведьма, внезапно открыв дверь, пообещала сварить ее «прямо вот в этом котле, если услышу еще хоть один шорох!». Котел, зловеще бурливший прямо в каюте, Женя тоже помнила очень хорошо.

И вот теперь она стояла перед той самой дверью, переминалась с ноги на ногу и тщетно упрашивала себя набраться смелости и постучать.

Дверь отворилась внезапно – как и тогда, семь лет назад:

– Заходи уж, сиротинушка.

На дрожащих ногах и с ухнувшим куда-то в низ живота сердцем Женя прошла в каюту. Серый день просачивался в крошечный иллюминатор, уныло освещая тесную комнатку: табурет, стол со свечами, стеллаж с банками, узкая жесткая постель. Котла не было. Девушка тихонько перевела дух.

– С чем пожаловала?

– Я вот хотела спросить у вас, – девушка осеклась. Из темного угла на нее смотрели два знакомых желтых глаза.

– Так она у вас?!

Волчица подошла не спеша, обнюхала девушку, обошла ее кругом, потерлась головой о ладонь и улеглась у ног.

– Тебя ждала, – Повитуха неожиданно улыбнулась своими желтыми с золотом зубами.

– Я… я не понимаю. Она пряталась, и у меня было видение, будто волчица – это я, но в этом видении я узнала отца и… себя, – Женя с облегчением вывалила Повитухе не дававшие покоя воспоминания.

– А что ж тут непонятного. Встретились вы наконец. Всю жизнь она тебя опекала, а как случилась беда – она уж рядом. А что связь у вас сильная, так неудивительно – цыганская кровь.

– У волка? – девушка непонимающе нахмурилась.

Волчица подняла голову и ворчливо рыкнула на тугодумку.

***

Очнулась я под старым дубом на овраге, там, где похоронила нерожденного своего младенца. Бр-р, холодно. Ночь, падает снег. Пытаюсь встать на ноги – и падаю. Падаю носом в землю, чувствую резкий запах перегноя, хочу отряхнуть лицо от земли – что за черт? Рука не дотягивается. Поворачиваю голову и вижу… шерсть. Шерсть по всему телу. Не руки, а лапы. Когти. Я вскакиваю на четыре ноги и кружусь: так и есть, хвост на месте.

Падаю на землю и скрючиваюсь. Как ни странно, становится теплее. Пробую голос. Из горла вырывается волчий вой. Пытаюсь вспомнить, что произошло.

Иван, дочь, Повитуха! Вскакиваю и со всех лап бегу в вёску. Ого, как быстро я могу бегать! И вот уже дом. Темный, не горит ни одно окно. Сижу под лестницей, жду, навострив уши.

Скрипит дверь.

– Неупокоенной она осталась, – слышу мужской хриплый голос.

– Маша была цыганкой и похоронили мы ее, стало быть, по цыганским обрядам. Дочку я покормила и укачала. Будь ей хорошим отцом, сиротинушке.

Дверь закрывается. Слышу над собой тяжелую медленную поступь. Знакомый запах. Выхожу из-под лестницы. Повитуха вздрагивает:

– Так быстро?

Опускаю голову к земле и низко рычу, иду к старухе на полусогнутых лапах.

– Стой, Маша!

Останавливаюсь, но рычу все злее.

– Ты набор взяла? Обряд провела? Так что же ты рычишь? Жизнь я тебе спасла. Считай, подарила новую.

Поднимаю верхнюю губу и показываю старухе свои новые клыки – длинные и острые как сабли. Та пятится:

– Я видела твою скорую смерть! И была уверена, что Иван убьет тебя, как узнает о ребенке. Я хотела спасти тебя, дать тебе новую жизнь! А то, что выкидыш у тебя случится, да умрешь ты в родах второго – так на то воля божья. За жизнь платят жизнью. Твой первенец был не жилец…

Припадаю на передние лапы и думаю, вкусная ли такая старая человечинка.

– Ты умерла бы все равно, Маша. Мы похоронили тебя на обрыве, не думала я, что так быстро свяжется плоть с духом, но сильна ты. И теперь у твоей дочери есть мать. Не мертвая, а живая, – черные глаза старой сверкают торжеством, что она вообразила себе, что может смерть и жизнь менять местами?

Я сажусь на задние лапы и вою. Вою громко и тоскливо. Шавки по всей вёске вторят мне лаем и скулежом. Скрипит дверь. На пороге стоит мужчина с ружьем. Внимательно смотрю на него. Отворачиваюсь и бегу со двора. В спину мне так никто и не стреляет. Петляю по вёске.

Останавливаюсь у одного из домов. Повожу носом и в морозном воздухе улавливаю знакомый запах. На ступенях сидит мужчина в запорошенном снегом кожухе, плечи его мелко вздрагивают: мужчина плачет.

– Костя… ‒ хочу сказать, но из пасти вырывается только лай.

Мужчина поднимает голову, но я уже бегу прочь из вёски.

***

Женя распахнула глаза. Снова видение!

Волчица выжидательно смотрела на девушку, а та несмело погладила зверя:

‒ Мама?

Волчица радостно забила хвостом по полу и лизнула протянутую руку.

– Как это… как это вообще возможно? Я не понимаю, – не веря, прошептала девушка.

– Сильна цыганская кровь, – протянула старуха. – Матушка твоя увлекалась магией да гаданиями. И на роду у нее написана была яркая, мощная, но короткая жизнь. Сама ли она ее себе укоротила иль предначертано было – уж не важно. Умереть должна была Маша во цвете лет. Да вот подсобила я ей маленько. Провела Мария обряд, и когда смерть пришла за ней, девчонка ее обманула. Дух ее на земле остался и плоть обрел. И вот уже как шестнадцать лет она рядом с тобой: волчица опекает своего волчонка. Разум ее уже не так остер, она переняла звериное мышление, но многое понимает. А связь ваша настолько сильна, что, кажется, она может общаться с тобой и посредством видений, – на этих словах Повитуха удивленно хмыкнула.

Потерять отца, расследовать его смерть, и вот так внезапно найти мать, мать в обличье волка? Девушка подняла голову к потолку, пытаясь унять непрошеные слезы. Рассказанное казалось слишком невероятным, но ведь видения ей не приснились, она будто побывала в шкуре волка, она была волком.

И тут нахлынули воспоминания, уже ее собственные, как в детстве, играя в прятки с Саврасовыми, Женя забрела в лес и заблудилась там. И как после долгих блужданий она повстречала волка. Матерый, огромный по сравнению с маленькой пятилетней девочкой волк выглядел совсем негрозным: он дал себя погладить и даже не рыкнул, когда Женя неудачно потянула его за ухо. А потом она уцепилась за его хвост, и волк вывел девочку назад к вёске. Вот только никто там не поверил ее рассказам, а отец так и вовсе всыпал ремня за то, что потерялась и всех поставила на уши.

Волчица оскалилась в подобии улыбки.

– Ты тоже это помнишь? – потрясенно прошептала девушка.

– Значит, ждут нас нелегкие времена, раз решила Маша открыться тебе.

– Ее в трюме случайно Петровский обнаружил. А потом уже и я. И парни.

– У Маши ничего не бывает случайно. А что до Петровского, – Повитуха задумчиво постучала сухими пальцами по столику, – пропащий он человек. Остерегайтесь его. Обе.

И добавила в спину уходящей парочке:

– Что до алиби, я тогда была в хате, одна. Но я и пальцем не тронула Ивана, хоть он того и заслуживал.

Оказавшись в коридоре, Женя нахмурилась:

– И чем это папа заслужил такую подлую смерть?

Волчица еле слышно, совсем по-человечески вздохнула.

– Женя? – голос Гриши раздался совсем рядом. – Я искал тебя, сбор для всех на верхней палубе. Слышишь, рында9 бьет? А…

– Гриша, только, пожалуйста, не говори Руслану! Он запрет ее в клетке! Она ручная, я клянусь!

Парень лишь секунду хмурил светлые брови:

– А помнишь каюту, где я спрятал тебя в первую ночь? Там никто не живет, Руслан ее точно не найдет!

– Спасибо! – от нахлынувшего облегчения и благодарности Женя порывисто обняла парня, чем его немало смутила. – Мы тебя сейчас отведем, – она запнулась.

Волчица не спеша шла по коридору на выход. Обернувшись, она посмотрела на девушку, осклабилась и свернула в ближайший проем.

– Стой-стой, – Гриша схватил дернувшуюся было за зверем девушку, – она, видимо, знает ковчег не хуже нас. Не пропадет. Пошли, нас ждут наверху.

***

Подействовало! Подействовало!

Повитухе с трудом удалось сдержать радость при виде волчицы. Мария обрела новую жизнь! Ей удалось, удалось возродить старинное колдовство из той древней книги, что досталась ей от прабабки.

Ведьма бежала домой, словно молодуха: ей хотелось поскорее записать результаты эксперимента да проверить связку экзотических трав, что преодолели полмира и побывали во множестве купеческих рук, чтобы стать, наконец, ее.

При свете лучины строчила она на полях пожелтевшей от времени бумаги:

«– Лунный свет

– Соцветия лимониума, ронделетии душистой, плюмерии.

– Смерть нерожденного ребенка».

Жизнь невозможна без другой жизни, и эта часть вызывала у ведьмы больше всего вопросов. Только нерожденный? Или подойдет любой ребенок? И тогда до какого возраста? А может быть, именно кровь цыганки обладает таким сильным действием? А вдруг только смешение крови Константина и Марии дало силу заклинанию?..

Повитуха схватилась за голову: да как же ей добыть ответы на эти вопросы? Не убивать же младенцев в вёске!

«Давай, продолжай себя обманывать. Мы же обе знаем, когда время придет, ты перестанешь быть такой щепетильной…» – ехидно прошипел противный голосок в голове, но Повитуха отмахнулась от него.

Она только что обманула смерть. Ведьма чувствовала себя всемогущей. Когда придет время, она будет готова встретить старуху с косой во всеоружии.

***

– Мы идем в город, – Федор подождал, пока гул утихнет. – Разлилась соленая вода. Все вы, как и я, понимаете – это затянется не на один месяц. У нас почти нет продовольствия. Системы связи не работают, а нам необходимо выяснить, что происходит и решить, что делать дальше. Ждать, пока сойдет вода или искать новое поселение.

Гул превратился в возмущенный рев.

– Проголосуем! – завопил Петровский.

– Нечего голосовать, – взял слово Руслан. – Продовольствия нет. И точка. Если только вы не хотите своих свиней закалывать на общий стол для всей вёски.

– Не хотелось бы, – рядом с Женей крякнул Стас Саврасов, в уме подсчитывая оставшееся поголовье своего скота.

Девушка задумчиво покосилась на соседа.

– Тогда решено.

– Может, спросим Женино мнение? – раздался в толпе звонкий женский голос.

Женя закрутила головой, вычисляя, кто же ей так подсобил. Ксения единственная смотрела в сторону, точно не замечая пронзительного взгляда крестницы. Стоявшие рядом весчане отхлынули от девушки, давая ей проход вперед – к Руслану и Федору. А Гриша еще и подтолкнул в спину, предатель!

Руслан подал было ей руку, помогая взобраться на импровизированный помост из ящиков, но Женя, фыркнув, отпихнула ее.

– Я согласна с Капитаном и старпомом – нам нужна информация и помощь, – весчане заворчали. – Одна поправка. Каждой семье стоит выделить часть из своих собственных запасов в пользу всей вёски. Так у нас будет стратегический запас пищи! – последние ее слова утонули в поднявшемся шуме.

Девушка растерянно обернулась на Федора, что она не так сказала? Тот развел руками:

– Налог на рациональность мышления, – и тут же гучным голосом перекрыл шум:

– Поднять якорь!

Вечером Федор сел за свои записи и попытался собрать пазл. Но тот выходил слишком запутанным. Алиби было практически у всех в вёске. Середина горячей августовской недели – все при делах, даже лодырь Петровский. Так или иначе, все да кого-то видели.

Мотив был у Анны, но она обедала вместе с Петровским, они оба это подтвердили.

Мотив был у Юры Дудкова, брата покойного Константина, он как раз был один в своей часовне. Федор нахмурился: Юра Дудков был его старинным соперником. Но представить, чтобы добрейшей души священник, который постоянно таскал из лесу больных животных и устраивал в часовне лазарет, мог циничным образом воткнуть в спину человека гарпун, Федор никак не мог. Батюшка скорее поставил бы свечку за упокой за еще живого Ивана, но насилие… нет.

Ни мотива, ни алиби не было у Повитухи. Старая, как эта вёска, ведьма не любила Ивана. Хотя проще сказать, кого она любила. Марию любила те пару лет, что прожила та в вёске. Детей, вечно ошивающихся рядом с ее домом, гоняла и пугала дохлыми крысами, облезлыми чучелами котов да заунывными голосами «духов», доносившихся из умело спрятанных динамиков под крышей. Константина она уважала, признавала за ним слово главного. Ивана… терпела, собачилась с ним по одной ей ведомым поводам. И хоть сильна была еще старуха для гарпуна, ну не ее это. Травы, яды – и никто и никогда не узнал бы, от чего остановилось сердце Ивана.

Мотив был у Руслана. А алиби не было. У Федора сжималось сердце, когда он думал о мальчишке. Где ж они все недосмотрели? Как мог серьезный, добрый парень, вылитый отец, да опуститься до убийства? И почему так… глупо? Федор был уверен: после смерти Константина именно Руслан попытается осудить Ивана, привлечь его к ответственности. Не случилось. Руслан выбрал другое решение. И твердит еще о какой-то чужой тайне. Что же ты задумал, парень?..

Мать стала совсем невыносимой. Руслан даже подумывал о том, чтобы забраться в какую-нибудь каморку и там переждать это наводнение. Останавливала только забота о сестре: Саша никак не выдержит мать в одиночку.

Анна была в плохом настроении перманентно. Еда, которую готовила на камбузе Лика, удостаивалась самых нелестных эпитетов, стены каюты давили, дети ее раздражали. И только Петровский, время от времени захаживавший в каюту, мог унять бесконечный поток ругани и нытья. Руслана это удивляло и злило: мать и раньше дружила с братом больше, чем с сестрой, но последнюю неделю после убийства Ивана они стали не разлей вода: усаживались в дальний угол каюты, выгоняли детей и подолгу о чем-то шушукались.

Руслан не любил дядьку. Был Петровский хитрым и подлым. Вечно разносил сплетни, искал, где бы что выгодно урвать, на ком бы нажиться, кого б обмануть. Руслан опасался за мать: как бы не оказалась она втянута в какую-нибудь историю теперь, когда отца больше нет рядом, чтобы отвадить Петровского от их семьи.

Особых дел на ковчеге для старпома не было. Корабль уверенно шел на юг, при попутном ветре сменяя двигатели на паруса.

Они с Женей усердно собирали информацию по каждому весчанину. Соседи охотно шли навстречу: все хотели узнать, что за подлая крыса завелась в такой дружной прежде вёске.

У Руслана выстроилась своя картина произошедшего, но и он не мог понять, кто же убийца. Алиби не было только у Повитухи, но, как и Федор, Руслан пришел к выводу, что если бы старуха и хотела убить Ивана, она обставила бы это дельце совершенно другим образом.

Он с ужасом думал, что та тайна, которую он не хотел раскрывать, тянет его на дно и делает подозреваемым номер один. К этому выводу придет и Федор, а Женя еще больше укрепится в своих подозрениях. К тому же, рассказав правду, Руслан мог обезопасить дядьку Юру Дудкова. Или, наоборот, подставить его сильнее?.. Парень никак не мог сделать правильный выбор.

Когда Руслан отворил дверь, что вела в каюту, отведенную под молитвы, батюшка стоял на коленях перед иконой Богоматери и, склонив голову, тихо молился. Руслан быстро перекрестился.

Корабельная часовенка находилась в носовой части ковчега на второй палубе. Через два больших иллюминатора, украшенных витражами, пробивался дневной свет, красиво расцвечивая убранство каюты. Здесь хранились самые ценные иконы и артефакты, собранные поколениями вёски, потому дальняя часть часовенки, спрятанная за иконостасом, напоминала складской трюм. В пани-кадиле светило с десяток электрических свечей. Густым запахом ладана были плотно пропитаны воздух и стены каюты.

Юра Дудков, наконец, закончил молитву и встал с колен. Он обернулся к Руслану, широко улыбнулся и поспешил к племяннику, распахнув свои могучие руки для объятий.

– Я молился за правильный курс и за здоровье всех весчан, физическое и духовное. Много выпало нам испытаний за это лето. Так часто сюда стали приходить, – батюшка со вздохом махнул рукой в сторону горевших свечей. – Ты пришел помолиться за отца?

Руслан кивнул, не решаясь заговорить о теме своего визита. Склонив голову, он прошептал несколько слов и с помощью Юры добавил еще одну свечу к уже зажженным.

– Я пришел поговорить, – откашлявшись, начал юноша

– Я знаю это, сын мой. О том, что случилось в день смерти Ивана? – Юра Дудков обладал удивительно красивым, глубоким голосом, располагающим к исповедям.

– И да, и нет. У меня есть алиби, – Руслан бросил взгляд на батюшку, но тот только участливо и внимательно смотрел на него, ожидая продолжения.

– Меня видела одна женщина, которая может обеспечить алиби и вам.

Священник вздохнул и задумчиво погладил короткую русую бороду:

– Ты искал меня в тот день?

– Да, мне нужен был ваш совет… по поводу женитьбы.

– И ты увидел, как я…

– Я и видел, и слышал вас, – перебил Дудкова Руслан. – Эта женщина, ведь ее зовут Кристина?

– Да, верно, Руслан. Это была Кристина, сбежавшая жена Федора, которую мы все считали если не погибшей, то пропавшей без вести.

– Она пришла к вам и хотела увидеться с Федором и Людой…

Батюшка поджал губы и тяжело вздохнул:

– А я отказал ей в этом. Выгнал из вёски.

– Я хочу сказать, что хранил эту тайну ради вас и Федора, так как эта женщина, Кристина, принесла ему и Люде много горя, и я не хотел…

– Но теперь эта тайна порочит тебя?

Руслан только опустил голову.

– Тебе нечего стыдиться, сын мой. Все мы думали, что эта история давно закончилась. Когда я был так же молод, как и ты, я был влюблен. И мечтал сделать эту девушку своей женой. Ее звали Кристина. Кристина Павленко, сестра Кирилла Павленко, да упокой Господь его душу. Взбалмошная смешная девчонка, средоточие огня и страсти. Кружила мне голову два длинных года, а выбрала не меня. Она выбрала мужчину на двенадцать лет старше. Случился грандиозный скандал: вся вёска жужжала, как потревоженный улей. Она поругалась с родителями и друзьями и переехала к Федору Саврасову. Их брак так и остался невенчанным. Спустя год, в семнадцать, она родила Людмилу. А еще спустя полгода она, видимо, не выдержала своего семейного счастья и сбежала с купцом. Ни я, ни Федор так и не смогли ее забыть. Он остался бобылем, а я, как видишь, обратился к Богу, – Юра махнул рукой на иконостас.

Он помолчал.

– Прошел двадцать один год – и она возвращается. Она все поняла, она хочет загладить ошибки. Она хочет видеть дочь и мужа, – батюшка скрипнул зубами. – Она даже попыталась… попыталась возродить наши… – Юра Дудков побагровел от негодования.

– Я понял! – поспешно перебил дядьку Руслан, вспоминая свою оторопь, когда увидел, что незнакомка полезла к батюшке с поцелуями.

– Эта женщина погрязла в блуде. Ничего, кроме горя, она не принесла своей семье. Я выгнал ее. Выгнал из вёски и еле удержался, чтобы не проклясть, – батюшка внезапно схватился за голову и зашагал по каюте:

– Что я наделал! Господи, что я наделал!

Руслан никак не ожидал такой странной реакции:

– Юра, да ты все правильно сделал, нечего ей сеять разлад в вёске, своих проблем у нас хватает.

Дудков повернулся к племяннику, и Руслан с удивлением заметил пробежавшую по его щеке слезу.

– Она сказала, что шла из города пешком. Через день зарядил ливень. Она погибла, Руслан. Я погубил ее.

Глава 8

Ветер все чаще был попутным, что позволило ковчегу во всю мощь использовать энергию парусов. На рассвете прекратился дождь, а с ним и порывистый ветер – и стайка мальчуганов бодро разбежалась по верхней палубе по приказу капитана менять штормовые – жесткие – паруса на основные. Разноцветные, аляповатые, шитые-перешитые паруса, раскручиваясь, устремлялись ввысь, распугивая стаи птиц.

Чуть рассвело, и пернатые с криками сорвались с насиженных мачт. Еще через полдня впереди показалась земля.

Город представлял собой многоуровневую систему зданий, расположенную в горах. Центр города, основные здания муниципалитета и элитные районы холодными башнями из стекла и стали возвышались высоко на горных, рукотворных плато – в самой верхней их части – ни у одного наводнения не было шанса затопить верхний город. Между собой отдельные плато соединяли широкие, казавшиеся массивными, но на деле очень легкие мосты современных конструкций. На склонах гор располагались жилые комплексы, выдолбленные прямо в толще камня, торговые центры, заводские районы. А у подножия царила бесперебойная торговля с вёсками, там же распростерлись деревеньки кочевников, обладавших магической способностью быстро раскинуть свой лагерь и так же быстро его свернуть и сняться с места.

Полным составом весчане обычно приезжали в город два раза в год – на сезонные ярмарки, – редко когда поднимаясь выше нижнего уровня. Город всегда возвышался над ними, похожий на муравейник своими выдолбленными во чреве гор пещерами. Плотно застроенные небоскребами плато терялись в тумане, и о высоте города можно было лишь догадываться.

Но то было раньше. Картина, открывшаяся весчанам, выглядела апокалиптично. Приближавшаяся земля сейчас больше всего напоминала переполненный архипелаг. Вода поднялась выше середины горных склонов, небоскребы возвышались над ней и были близки, как никогда: огромные конструкции из стекла и бетона, казалось, соединяли землю с небом. Огромная часть города, что опоясывала подножия гор; многочисленные районы, прятавшиеся внутри, оказались затоплены.

К образовавшемуся архипелагу со всех сторон стягивались корабли разных размеров. Вода между островами бурлила из-за сновавших туда-сюда лодок. От ближайшего к ковчегу острова отделилась быстроходная моторная лодка и направилась к ним. По мере ее приближения к ковчегу старпом разглядел четверых мужчин в форме. Один из них стоял на носу лодки и жестами приказывал спустить лестницу.

– Городская, нынче морская, таможенная служба, – щелкнув каблуками, представился главный офицер, когда взобрался на верхнюю палубу. – Чем обязаны, господа?

– Мы из вёски, что в двухстах километрах к северо-востоку. Потоп начался внезапно, мы потеряли пятерых людей и много припасов, остались без связи. Когда стало ясно, что вода соленая, решили держать путь в город, чтобы прояснить ситуацию, – Фёдор на правах капитана отчитался таможне.

Офицер вздохнул:

– У нас ситуация не лучше, как видите, – он махнул в сторону горных плато. – Половина города затоплена, мы сами остались без многих припасов, почти все заводы под водой. Кочевники и нижняя часть города ринулась вверх, у нас, – мужчина тяжело вздохнул, – перенаселение. Насколько нам известно, Потоп повсюду. Океан вышел из берегов. Мы связывались с соседними городами – такая же обстановка везде.

Среди столпившихся на верхней палубе весчан прокатился встревоженный шепоток.

– Что везете? Сколько людей, товаров? – офицер перешел к официальной части.

– Нас двести тридцать человек – все жители вёски, за исключением пятерых погибших, – начал перечислять Руслан.

– Двести тридцать один, – поправил его Федор. – Моя внучка родилась пять дней назад уже здесь, на ковчеге.

– Мои поздравления. Вас двести тридцать один, а что с провизией?

– Провизии хватит на три-четыре недели, у нас 65 свиней, 31 лошадь, 39 коров, кур без счета, по пять-десять на семью, около шести десятков коз, 25 гусей, пара индюков и с два десятка кроликов. Домашнее зверье в каютах у хозяев. Корма для животных хватит на полгода. В трюмах разные сельскохозяйственные принадлежности.

– Дикие звери есть?

Женя, протолкнувшаяся в первые ряды, задержала дыхание, переводя взгляд с Руслана на офицера.

– Лисица, трое кабанов, олененок, бобры, ежи, белки без счета, – оттарабанил старпом, ни словом не обмолвившись о волчице. – Птицы были, но утром они променяли наши мачты на ваши небоскребы.

– Мы уже неделю как называемся птичьим островом, – хмыкнул мужчина. – Питьевая вода?

– Двадцать бочек собрали, – Руслан указал на конструкцию из брезента.

– Мы сделали то же самое: соленая вода затопила наши подземные источники. Не дай бог выпадет два подряд сухих дня, – офицер поджал губы и покачал головой, одновременно что-то помечая в планшете. – Может ли ваш ковчег вместить еще людей и если да, то сколько?

Руслан с Федором переглянулись. Федор с осторожностью решил ответить:

– Мы бы смогли разместить еще человек пятьдесят. Но не прокормить.

– Это и не потребуется. Прошу разрешения у капитана корабля разместить на ковчеге пятьдесят граждан, потерявших кров в борьбе со стихией, а также провизию для них и для жителей ковчега в пересчете на два месяца.

Весчане зашептались.

– Боюсь, решать не мне, офицер, – Федор повернулся к людям и зычным голосом перекричал гул:

– Вёска! Нас просят дать место на ковчеге пятидесяти пострадавшим от потопа незнакомцам взамен на помощь с провизией! Прошу голосовать! Кто за?

Шепот умолк. Весчане задумались.

Руслан поднял руку одновременно с Женей и Ксенией. А затем руки в толпе начали подниматься одна за одной – накатывающей, неотвратимой волной. Считать их не имело смысла.

– Практически единодушно. Мы приютим их.

– От имени города приношу благодарность за вашу помощь, – офицер спрятал планшет и склонил голову перед Федором. – Погрузка провизии и людей начнется ближе к вечеру. Вы можете оставаться у города сколько захотите: будем надеяться, что вода скоро пойдет на убыль, – мужчина и сам не верил своим словам. – Не подходите к городу ближе, чем на 500 метров – в акватории встречаются скалы и затопленные крыши заводов – легко пропороть борт или днище. В город можно попасть только на маломерных лодках. Добро пожаловать!

Ковчег встал на якорь. Среди сотен других кораблей, застывших вокруг города, весчане перестали чувствовать себя одинокими в своей беде. Однако масштаб трагедии не укладывался в голове. Потоп вернулся. Старые жуткие истории о полностью затопленном мире стали их реальностью. Смогут ли они продержаться хотя бы полгода, не говоря уже о длинных годах, которые выпали на долю их предкам? И если решение приютить незнакомцев сразу показалось выгодным, то вот в пересчете на долгий срок все кардинально менялось.

– Мы сами себе на шею сажаем лишние рты! – раздраженно прошептала Женя, наблюдая за косяком лодок, устремившихся к ковчегу.

– Ты же первая проголосовала «за»! – Руслан удивленно вскинул брови.

– Я не подумала. Сразу это показалось выгодным соглашением.

– Это и есть выгодное соглашение. Нас обеспечат провизией на два месяца.

– А дальше? Твоя мать будет готова остаться без единственного кормильца, когда мы все озвереем? Хотя что в тебе есть, одни жилы, – девушка смерила его презрительным взглядом.

Руслан поежился. Еще совсем недавно она смотрела на него совсем по-другому.

– Мы приютим этих людей. Им негде остановиться, мы должны быть добры к тем, кто нуждается в помощи. Никогда не знаешь, когда помощь может понадобиться нам, – в их разговор вклинился Федор.

– Это все философия, – отмахнулась Женя. – А что мы будем есть через три или четыре месяца? Не похоже, что все это, – она развела руками, – впитается в землю за неделю.

Федор недовольно почесал рыжую бороду. Да уж, хватка у девчонки была Иванова, пусть земля ему будет пухом.

– Придумаем что-нибудь. Сейчас у нас хоть два-три месяца, но есть.

К ковчегу пришвартовалась первая лодка с пятнадцатью пассажирами. Весчане помогали им взобраться на борт и отводили в уже приготовленные каюты. Провожая взглядом каждого нового жителя ковчега, Федор неожиданно уставился на одну из женщин и смертельно побледнел. Руслан не удержался от удивленного вздоха. Кто-то с силой толкнул Женю, пропихиваясь вперед. Девушка было открыла рот, чтобы возмутиться, но подавилась своими словами: это был Юра Дудков, в спешке ее даже не заметивший. Батюшка рухнул на колени перед женщиной.

– Ты жива. Ты жива! Всю эту неделю я денно и нощно молился Богоматери, чтобы тебе удалось выжить! Прости меня, не в моем праве было изгнать тебя. Я слаб, и я грешен. Прости меня, прости меня!

Над ухом Жени прошелестело бесцветное:

– Кристина… – Федор смотрел на женщину так, будто она была призраком.

Удивленно хмыкнув, Женя уже с интересом стала рассматривать объявившуюся жену Федора. Одетая в простое черное платье, она безуспешно пыталась поднять батюшку с колен. Пухленькая, с вьющимися темными волосами с проседью, обрамлявшими ее мягкое, словно детское лицо, она все еще оставалась привлекательной. Люда была очень похожа на свою мать.

– Я оказалась недалеко от соседней вёски, когда начался ливень. Меня приютили. Но их лодка была совсем маленькой, поэтому в городе меня высадили. На мое счастье, вы решили помочь нам. Не вини себя. Похоже, я, наконец, дома, – с улыбкой на губах она подняла голову и встретилась глазами с Федором. Не произнеся ни слова, тот развернулся, быстрым шагом пересек палубу и скрылся в ведущем на нижние палубы лестничном проеме.

– Чего это он? – недоумевала Женя.

– Юра сказал мне, ее не было двадцать один год, – Руслан схватил Женю за плечи и развернул к себе: – У меня есть алиби!

Девушка молча уперлась ему в грудь, как раздраженная кошка, пытаясь вырваться из его объятий. Она не понимала, к чему такая радость и эта шальная улыбка на его лице.

– У меня теперь есть алиби! В тот день я шел к Юре Дудкову. И эта женщина – она была у него, она видела меня. Я не убивал твоего отца. Теперь я могу не хранить эту тайну! – от радости и облегчения у Руслана дрожали руки, а длинные пальцы впивались ей в плечи.

У Жени зашумело в ушах. Что-то тяжелое будто упало с ее сердца и разбилось вдребезги. Она часто задышала. Руслан не врет. Он не убивал ее отца. Убийца не Руслан.

От той большой столовой на четвертой палубе, что строили основатели ковчега, осталась в лучшем случае половина – все свободное место на корабле отдавалось под хранение. Вёске давно уже не требовались такие пространства в общественных местах, но за простыми деревянными столами и сейчас уместились бы все весчане и гости ковчега. Вдоль одной из стен тянулись круглые иллюминаторы, другая же сторона бросалась в глаза своими аляповатыми красками: она была украшена картинами, которые вёска бескорыстно отдавала ковчегу на протяжении поколений. И потому места, свободного от пейзажей, натюрмортов, портретов, всевозможных поделок и скульптур, на стене найти было проблематично. Своеобразный выставочный зал стал гордостью вёски. Часть кают-компании была отведена под библиотеку – во избежание затопления книги хранились только на ковчеге. Не удивительно, что именно здесь весчане любили проводить свои часы досуга.

Пятьдесят новых жителей в конце концов расселились по каютам, ещё на несколько ночных часов растянулся приём провианта. К окончанию погрузки вся команда еле стояла на ногах, но трюмы были наполнены и страх перед приближающейся голодной смертью отступил.

На поздний ужин в столовой собралась почти вся вёска, томительное ожидание проголодавшихся работников наконец сменилось радостным шумом: в дверях, что соединяли кают-компанию и камбуз, показалась Лика Саврасова и с огромной тележки стала передавать команде ароматно дымящиеся тарелки.

– Мать, я поем и заскочу за порцией для Люды, – Миша встал из-за стола и помог Лике с тарелками.

– Да тебя разве дождешься? Я отнесла ей ужин три часа назад, они с малышкой уже видят десятый сон.

– А я вам вообще нужен? – проворчал Миша, возвращаясь за стол.

‒ Давайте завтра отправимся в город? ‒ предложил Руслан друзьям. ‒ Мы все отлично поработали и заслужили хороший выходной!

Миша одобрительно хмыкнул и, взглянув на Ксению, вопросительно приподнял брови. Та ответила ему таким тяжелым взглядом, что у Миши вмиг пропала улыбка.

‒ Я всегда хотела попасть в верхнюю часть города, да и по магазинам не мешало бы пробежаться, пока все не разобрали понаплывшие, ‒ Света перекинула косу за спину.

‒ Женька, пойдёшь?

Женя молча пожала плечами, без аппетита ковыряясь в своей тарелке. Она опасалась встречаться с Русланом глазами. К счастью, она оказалась не права, но пощёчина, волчица… Девушка не могла так быстро пойти на сближение. Ведь ясно было, что Руслан затевал эту вылазку ради неё.

Ксения вздохнула. Этих двоих пора было примирить. Она уже слышала о внезапном возвращении золовки и алиби Руслана и была полна решимости вернуть дружбу между родами.

‒ Так и быть. Покажу вам город, ‒ Ксения и Кирилл успели пожить в городе несколько лет. Предприимчивый Кирилл построил доходный цветочный бизнес: в одной из затопленных скал и по сей день находилась оранжерея, полная удивительных экзотических цветов, которые ее муж правдами и неправдами собирал со всех уголков света. Кирилл любил этот город, Ксения же… скорее терпела. И когда она обнаружила у себя проблемы с зачатием, Кирилл, не раздумывая, продал оранжерею. Они вернулись в вёску, чтобы найти помощь у Повитухи. А теперь Ксения осталась одна. Ни мужа, ни детей, ни оранжереи…

– Ты и верхний город знаешь? – полюбопытствовала Света.