Происхождение

ПРОЛОГ

По мере продвижения старинного фуникулера вверх по головокружительному склону Эдмонд Кирш разглядывал зубчатую вершину горы над собой. Вдалеке, построенный прямо в скале, огромный каменный монастырь словно висел в воздухе, волшебным образом сливаясь с вертикальной пропастью.

Это древнее святилище в Каталонии, Испания, простояло на земле более четырех столетий, никогда не меняя своей первоначальной цели: изолировать своих обитателей от современного мира.

«По иронии судьбы они станут первыми, кто узнает правду, — подумал Кирш, гадая как они будут реагировать. Исторически наиболее опасными людьми на земле были люди божьи… особенно когда их богам угрожали. И я собираюсь бросить пылающее копье в гнездо шершней».

Когда поезд достиг вершины горы, Кирш увидел одинокую фигуру, ожидающую его на платформе. Высохший как скелет человек был задрапирован в традиционную католическую пурпурную сутану и белый стихарь, с дзуккетто на голове. Кирш узнал эти грубые черты с фотографий и почувствовал неожиданный всплеск адреналина.

Вальдеспино встречал меня лично.

Епископ Антонио Вальдеспино был значимой фигурой в Испании — не только надежным другом и советником самого короля, но и одним из самых ярых и влиятельных защитников страны в вопросе сохранения консервативных католических ценностей и традиционных политических стандартов.

— Эдмонд Кирш, полагаю? — сказал епископ, когда Кирш сошел с поезда.

— Каюсь, виновен, — сказал Кирш, улыбаясь и протягивая руку для рукопожатия. — Епископ Вальдеспино, я хочу поблагодарить вас за организацию этой встречи.

— Я благодарю вас за этот запрос. — Голос епископа был сильнее, чем ожидал Кирш — ясный и проницательный, как колокол. — Мы не часто встречаемся с мужами науки, особенно с такими как вы. Сюда, пожалуйста.

Пока Вальдеспино вел Кирша через платформу, холодный горный воздух теребил сутану епископа.

— Признаюсь, — сказал Вальдеспино, — я представлял вас иначе. Я ожидал ученого, но вы же… — Он посмотрел на изящный костюм Китон К50 и туфли Страус Баркер с презрением. — Стиляга, я правильно говорю?

Кирш вежливо улыбнулся. Слово «стиляга» не употреблялось уже несколько десятилетий.

— Читая ваш список заслуг, — сказал епископ, — я все еще не совсем уверен, что они ваши.

— Я специализируюсь на теории игр и компьютерном моделировании.

— Значит, вы создаете компьютерные игры, в которые играют дети?

Кирш ощутил, как епископ изображал невежество, пытаясь казаться старомодным. Точнее, Кирш знал: Вальдеспино пугающе хорошо разбирался в технологиях и часто предупреждал других об их опасности.

— Нет, сэр, на самом деле теория игр — область математики, которая изучает закономерности для прогнозирования будущего.

— Ах, да. Кажется, я читал, что несколько лет назад вы предсказали европейский финансовый кризис? Когда никто не послушал, вы спасли ситуацию, создав компьютерную программу, которая вытащила ЕС из мертвых. Как звучит ваша знаменитая цитата? «Мне тридцать три — как Христу, когда он воскрес из мертвых».

Кирш съежился.

— Скверная аналогия, ваша светлость. Я был молод.

— Молод? — усмехнулся епископ. — А сколько же вам лет… может быть, сорок?

— Именно.

Старик улыбнулся. Сильный ветер продолжал вздымать его сутану.

— Кроткие, как предполагалось, унаследуют землю, но вместо этого она отошла молодым — технически повернутым, тем, кто смотрит в мониторы, а не в собственные души. Должен признать, никогда не предполагал, что я встречу молодого человека, выступающего истцом. Они называют вас пророком.

— Не таким хорошим, как хотелось бы, ваша милость, — ответил Кирш. — Когда я просил о встрече с вами и вашими коллегами, я допустил лишь двадцатипроцентную вероятность вашего согласия.

— И как я сказал моим коллегам, набожные всегда могут извлечь выгоду из слушания неверующих. Ведь слушая голос дьявола, мы больше ценим голос Бога. — Старик улыбнулся. — Я шучу, конечно. Прошу простить мое стареющее чувство юмора. Порой, я не контролирую, что говорю.

С этими словами епископ Вальдеспино прошел вперед.

— Нас ждут. Сюда, пожалуйста.

Кирш смотрел на пункт назначения, исполинская крепость из серого камня, взгроможденная на краю отвесной скалы, погруженной на тысячи футов в пышный ковер лесистых предгорий. Не обращая внимания на высоту, Кирш отвел взор от бездны и последовал за епископом по неровной тропинке, концентрируясь на грядущей встрече.

Кирш просил аудиенцию у трех значимых религиозных глав, которые только что проводили здесь конференцию.

Парламент мировых религий.

С 1893 года сотни представителей духовенства из почти тридцати мировых религий собирались в разных местах каждые несколько лет, чтобы провести неделю, занимаясь межконфессиональным общением. Среди участников были многочисленные влиятельные христианские священники, еврейские раввины и исламские муллы со всего мира, а также индуистские пуджари, буддийские бхикху, джайны, сикхи и другие.

Самопровозглашенной целью парламента стало «гармоничное развитие всех религий мира, построение взаимоотношений между различными духовностями и празднование общности всех верований».

Благородная затея, подумал Кирш, несмотря на ее бесполезность — бессмысленные поиски случайных точек пересечения среди сумбура древних сказаний, басен и мифов.

Когда епископ Вальдеспино вел его по тропе, Кирш смотрел на склон горы с саркастической мыслью. Моисей поднялся на гору, чтобы принять Слово Божье… а я поднимаюсь на гору, чтобы совершить абсолютно противоположное.

Мотивацией Кирша для восхождения на эту гору, уверял он себя, служила одна из этических норм, но он знал, что питает его визит великая доза гордыни, которую он очень хотел ощутить, сидя лицом к лицу с этими клириками и предсказывая их неизбежную кончину.

Своей правдой нас уже не накормишь.

— Я просмотрел ваше резюме, — внезапно сказал епископ, взглянув на Кирша. — Я вижу, что вы выпускник Гарвардского университета?

— Бакалавр. Да.

— Понятно. Недавно я прочел, что впервые в истории Гарварда контингент абитуриентов состоит больше из атеистов и агностиков, чем из относящих себя к какой-либо религии. Это довольно показательная статистика, мистер Кирш.

Что сказать, Кирш хотел ответить, что студенты становятся все умнее.

Ветер вздымался сильнее, когда они дошли до древнего каменного здания. В тусклом свете на входе воздух был грузным, с густым ароматом горящего ладана. Двое мужчин проскользнули сквозь лабиринт темных коридоров, глаза Кирша пытались приспособиться, пока он следовал за епископом. Наконец, они пришли к необычно маленькой деревянной двери. Епископ постучал, наклонился и вошел, приглашая гостя войти следом.

Кирш нерешительно переступил порог.

Он очутился в прямоугольной палате, высокие стены которой изобиловали древними томами в кожаных переплетах. Дополнительные отдельно стоящие книжные полки выступали из стен словно ребра, чередующиеся с жужжащими и шипящими чугунными радиаторами, придавая комнате жуткое впечатление, что она живая. Кирш поднял глаза к украшенному перилами балкону, окружавшему второй ярус, и несомненно понял, где он находится.

Он понимал и поразился, что его допустили в знаменитую библиотеку монастыря Монсеррат. Эта священная комната, согласно слухам, содержала исключительно редкие тексты, доступные посвятившим свои жизни Богу монахам, уединившимся на этой горе.

— Вы просили о секретности, — сказал епископ. — Это наше самое конфиденциальное место. Мало кто из посторонних входил сюда.

— Благодарю за особую привилегию.

Кирш последовал за епископом к большому деревянному столу, за которым сидели в ожидании двое немолодых мужчин. Человек слева выглядел пожилым, у него были уставшие глаза и спутанная белая борода. На нем был мятый черный костюм, белая рубашка и фетровая шляпа.

— Это раввин Иегуда Ковеш, — сказал епископ. — Он видный иудаистский философ, написал много трудов по каббалистической космологии.

Кирш потянулся через стол и вежливо пожал руку раввину Ковешу.

— Рад с вами познакомиться, сэр, — сказал Кирш. — Читал ваши книги по каббале. Не могу сказать, что все понял, но я их прочел.

Ковеш дружелюбно кивнул, легкими касаниями платка вытерев увлажнившиеся глаза.

— А это, — продолжал епископ, приблизившись к другому мужчине, — достопочтенный Аллама Саид аль-Фадл.

Преподобный исламский мыслитель встал и широко улыбнулся. Он был невысоким и коренастым, с добродушным лицом, которое, казалось, контрастировало с его темными, проникновенными глазами. Облачен он был в непритязательную белую рясу.

— Кстати, мистер Кирш, я прочел ваши предсказания о будущем человечества. Не сказал бы, что согласен с ними, но я их прочел.

Кирш любезно улыбнулся и пожал этому человеку руку.

— И наш гость, Эдмонд Кирш, — подвел итог епископ, обращаясь к двум своим коллегам, — как вы знаете, весьма уважаемый специалист по компьютерам, теории игр, изобретатель и своего рода пророк в мире технологий. Учитывая его достижения, я был озадачен просьбой, с которой он обратился к нам троим. Поэтому сейчас я предоставлю мистеру Киршу возможность объяснить, с чем он к нам пожаловал.

С этими словами епископ Вальдеспино уселся между двумя своими коллегами, сложил руки и выжидательно уставился на Кирша. Все трое были обращены к нему подобно членам трибунала, что создавало атмосферу скорее инквизиции, нежели дружеской беседы ученых. Епископ, как уже понял Кирш, даже не поставил для него стул.

Кирш чувствовал себя более смущенным, чем напуганным, когда изучал этих трех людей перед ним. Это была Святая Троица, как я просил. Трое мудрецов.

Поймав момент, чтобы собраться с силами, Кирш подошел к окну и посмотрел на захватывающую панораму внизу. Солнечное лоскутное одеяло старинных пастбищ, простирающихся через глубокую долину, переходило к массивным вершинам горного хребта Кольсерола. А тем временем на горизонте, где-то над Балеарским морем, собиралась пугающая гряда грозовых облаков.

Очень кстати, подумал Кирш, ощутив смятение, которое скоро он вызовет в этом зале и в окружающем мире.

— Господа, — начал он, резко повернувшись к присутствующим. — Я полагаю, епископ Вальдеспино уже передал вам мою просьбу о конфиденциальности. Прежде чем мы продолжим, я хочу лишь прояснить: то, чем я сейчас с вами поделюсь, должно быть сохранено в строжайшей тайне. Попросту говоря, я прошу всех вас об обете молчания. Договорились?

Все трое кивнули в молчаливом согласии, которое, по мнению Кирша, было излишним. Они сами захотят скрыть эту информацию, а не распространять ее.

— Сегодня я пришел сюда потому, — начал Кирш, — что сделал научное открытие, которое вас ошеломит. Я стремился к нему многие годы, в надежде дать ответы на два основополагающих вопроса человеческого бытия. Теперь, когда мне это удалось, я пришел именно сюда, потому что полагаю, что эта информация окажет глубокое воздействие на верующих всего мира, что, весьма вероятно, приведет к сдвигам, которые я могу описать, скажем так, только как разрушительные. На данный момент я единственный человек в мире, владеющий информацией, которую я вам вскоре раскрою.

Кирш полез в свой костюм и вытащил огромный смартфон, который он сделал для удовлетворения своих собственных уникальных потребностей. У смартфона был яркий мозаичный чехол, с помощью которого он установил смартфон перед тремя мужчинами, как телевизор. Через мгновение он будет использовать его, чтобы связать смартфон с ультрабезопастным сервером, введя пароль из сорока семи символов и получить потоковую видеопрезентацию для них.

— То, что вам предстоит увидеть, сказал Кирш, — лишь наброски заявления, с которым я надеюсь обратиться к миру — возможно, через месяц или около того. Но прежде я хочу проконсультироваться с наиболее влиятельными религиозными мыслителями мира, чтобы получить представление о том, как эта новость будет воспринята теми, на кого она подействует прежде всего.

Епископ шумно вздохнул, скорее со скучающим, чем с озабоченным видом.

— Интригующее вступление, мистер Кирш. Вы говорите так, будто то, что собираетесь показать нам, сотрясет устои мировых религий.

Кирш оглядел древнее хранилище священных текстов. Это не сотрясет ваши устои. Это их разрушит.

Кирш взглянул на сидящих перед ним мужей. Они еще не знали о том, что всего через три дня Кирш планировал обнародовать свое открытие на тщательно организованном событии. И когда он это сделает, люди во всем мире поймут, что у учений всех религий действительно есть одна общая черта.

Они все ошибались.

ГЛАВА 1

Профессор Роберт Лэнгдон пристально посмотрел на сорокафутовую собаку, сидящую на площади. Мех животного представлял собой живой ковер из травы и ароматных цветов.

«Я бы тебя полюбил, — подумал он. — Честно».

Лэнгдон немного задумался об этом существе, а затем продолжил движение по подвесной дорожке, спустившись по обширной террасе лестницы, чьи неровные ступени были предназначены для того, чтобы выбить прибывшего посетителя из его обычного ритма походки. Миссия выполнена, решил Лэнгдон, чуть не споткнувшись из-за нерегулярных шагов.

В конце лестницы Лэнгдон вынужден был остановиться, чтобы посмотреть на массивный объект, неясно вырисовывавшийся впереди.

Теперь я видел все.

Перед ним возвышалась паучиха Черная вдова, ее тонкие железные ноги поддерживали луковичное тело, по крайней мере, на высоте тридцати футов. Внизу живота паучихи висел мешочек с сеткой из проволоки, наполненный стеклянными шарами.

— Ее зовут Маман, — послышался голос.

Лэнгдон опустил взгляд и увидел стройного мужчину, стоявшего внизу у паучихи. Тот был в черном парчовом шервани, и у него были комичные, с завитушками, усы — почти как у Сальвадора Дали.

— Меня зовут Фернандо, — продолжал он, — и я здесь для того, чтобы проводить вас в музей. Мужчина внимательно разглядывал набор ярлыков с именами на столике перед собой. — Могу я узнать ваше имя?

— Конечно. Роберт Лэнгдон.

У мужчины глаза на лоб полезли.

— Ой, простите! Я не узнал вас, сэр!

Я и сам себя едва узнаю, подумал Лэнгдон, с важным видом приблизившись в своем галстуке-бабочке, во фраке с черными фалдами и белым жилетом. Выгляжу как участник группы «Виффенпуф». Классический фрак у Лэнгдона был тридцатилетней давности и сохранился со времен его членства в принстонском клубе «Плющ», однако благодаря его привычке регулярно заниматься плаванием, он по-прежнему неплохо облегал фигуру. В спешке пакуя вещи, он снял с вешалки в шкафу не тот чехол, и его обычный смокинг остался на месте.

— В приглашении было сказано «в черно-белом», — сказал Лэнгдон. — Надеюсь, фрак этому соответствует?

— Фрак классический! Вы выглядите эффектно! — человек подскочил и тщательно приколол именной ярлык к лацкану жакета Лэнгдона.

— Встретить вас — большая честь, — продолжал человек с усами. — Вы, конечно же, бывали здесь?

Лэнгдон пристально смотрел между лап паучихи на сверкающее здание.

— Вообще-то, смею сказать, никогда не был.

— Не может быть! — человек нарочито опешил. — Вы не любитель современного искусства?

Лэнгдону всегда нравилось современное искусство — прежде всего исследование того, почему конкретные произведения были восприняты как шедевры: капельные картины Джексона Поллока; «Банки супа Кэмпбелл» Энди Уорхолла; цветные прямоугольники Марка Ротко. Тем не менее, Лэнгдону было гораздо удобнее обсуждать религиозную символику Иеронима Босха или манеру Франсиско де Гойи.

— Я скорее приверженец классицизма, — ответил Лэнгдон. — Да Винчи мне ближе, чем Кунинг.

— Но да Винчи и Кунинг так похожи!

Лэнгдон сдержанно улыбнулся.

— Тогда мне явно придется чуть больше узнать о Кунинге.

— Что ж, вы пришли в подходящее место! — человек сделал взмах рукой в направлении огромного здания. — В этом музее вы найдете одну из лучших в мире коллекций современного искусства! Очень надеюсь, что вам понравится.

— Я тоже надеюсь, — ответил Лэнгдон. — Вот только хотел бы я знать, зачем я здесь.

— Как вы, так и все остальные! — человек от души рассмеялся, мотая головой. — Пригласивший вас весьма скрытен в отношении цели сегодняшнего мероприятия. Даже персонал музея не знает, в чем тут дело. В загадочности — весь интерес, слухи зашкаливают! В здании несколько сотен гостей — множество знакомых лиц — и никто понятия не имеет о повестке дня нынешнего вечера!

Теперь Лэнгдон усмехнулся. Очень немногие люди на земле могли бы позволить себе браваду для отправки приглашений в последнюю минуту, когда бы их прочитали: в субботу вечером. Будьте там. Доверьтесь мне. И даже меньшее было бы уговорить сотни VIP-персон бросить все и отправиться в северную Испанию, чтобы принять участие в этом мероприятии.

Лэнгдон вышел из-под паучихи и пошел дальше по дорожке, поглядывая на реющий впереди огромный красный флаг.

ВЕЧЕР С

ЭДМОНДОМ КИРШЕМ

«Эдмонд, конечно, никогда не испытывал недостатка в уверенности», — подумал удивленный Лэнгдон.

Лет двадцать назад юный Эдди Кирш был у Лэнгдона одним из первых студентов в Гарвардском университете — лохматый заядлый компьютерщик, интерес которого к кодированию привел его к Лэнгдону на семинар «Коды, шифры и язык символов». Утонченность интеллекта Кирша произвела на Лэнгдона глубокое впечатление, и хотя Кирш в конце концов отверг архаичный мир семиотики ради сияющих перспектив компьютерной техники, у них с Лэнгдоном сложилась связка «студент-преподаватель», которая удерживала их в контакте последние два десятилетия, прошедшие с момента окончания Киршем университета.

Ныне ученик превзошел учителя, подумал Лэнгдон. На несколько световых лет.

Теперь Эдмонд Кирш был известным всему миру одиночкой с миллиардным состоянием — компьютерный специалист, футурист, изобретатель и предприниматель. К своим сорока годам он дал рождение ряду удивительных передовых технологий, каждая из которых стала большим скачком вперед в столь разных областях, как робототехника, изучение мозга, искусственный интеллект и нанотехнологии. А его точные предсказания будущих научных прорывов создали вокруг этого человека ореол таинственности.

Лэнгдон подозревал, что пугающая способность Эдмонда к прогнозированию проистекает из его невероятно обширных знаний об окружавшем его мире. Ибо насколько Лэнгдон помнил, Эдмонд всегда был ненасытным библиофилом — читал все, что под руку попадет. Страсть этого человека к книгам и его способность поглощать их содержание превосходили все, с чем когда-либо сталкивался Лэнгдон.

В течение последних нескольких лет Кирш жил преимущественно в Испании, приписывая свой выбор постоянному любовному роману со старинным шармом страны, архитектурой авангарда, эксцентричными джин барами и отличной погодой.

Раз в году, когда Кирш возвращался в Кембридж выступить в медиа¬лаборатории при Массачусетском технологическом институте, Лэнгдон присоединялся к нему за едой в одном из популярных в Бостоне заведений, о которых Лэнгдон никогда не слышал. Их беседы были вовсе не о технологиях; все, что Кирш когда-либо хотел обсудить, касалось искусства.

— Вы — моя связь с культурой, Роберт, — зачастую шутил Кирш. — Мой собственный бакалавр искусств!

Этот игривый намек на семейное положение Лэнгдона был особенно ироничен тем, что исходил от собрата-холостяка, отвергавшего единобрачие как «вызов в адрес эволюции» и сфотографировавшегося за многие годы с множеством супермоделей.

Зная репутацию Кирша как новатора в области компьютерных технологий, можно было легко представить его себе застегнутым на все пуговицы технарем. Но он, вопреки такому представлению, рядился в образ поп-идола, вращающегося в кругу знаменитостей, одевающегося по последней моде, слушающего загадочную музыку андерграунда и собравшего обширную коллекцию бесценной импрессионистской и современной живописи. Кирш часто присылал Лэнгдону имейлы, чтобы попросить у него совета по новейшим произведениям искусства, которые он намечал приобрести для коллекции.

А затем тот поступал строго вопреки совету, припоминал Лэнгдон.

Около года назад Кирш удивил Лэнгдона, спросив его не об искусстве, а о Боге — странной теме для самозваного атеиста. За тарелкой ребрышек крюдо* в «Тигровой маме» в Бостоне, Кирш расспрашивал Лэнгдона об основных устоях различных мировых религий, в частности их разных историй об Акте Творения.

* Вяленые ребрышки

Лэнгдон дал ему полный обзор бытующих мнений, из истории Бытия, разделяемой иудаизмом, христианством и исламом, на всем протяжении истории индуизма о Брахме, вавилонской сказке о Мардуке и других.

— Мне любопытно, — сказал Лэнгдон, когда они вышли из ресторана. — Почему футурист так интересуется прошлым? Значит ли это, что наш знаменитый атеист наконец нашел Бога?

Эдмонд рассмеялся.

— Досужие домыслы! Я просто оцениваю своих конкурентов, Роберт.

Лэнгдон улыбнулся. Классика.

— Наука и религия друг другу не конкуренты, это два разных языка, которые пытаются рассказать одну и ту же истину. В этом мире есть место для обоих.

После этой встречи Эдмонд не было видно почти год. И затем, три дня назад Лэнгдон получил конверт FedEx с авиабилетом, бронью в гостинице и запиской от Эдмонда, где приглашал его присутствовать на сегодняшнем мероприятии. Было написано: «Роберт, для меня будет честью, если кто-кто, а ты сможешь присутствовать. Твое понимание во время нашей последней беседы помогло сделать эту ночь возможной».

Лэнгдон недоумевал. Ничто в этой беседе даже отдаленно не относилось к мероприятию, которое будет вести футурист.

В конверте FedEx было еще черно-белое изображение двоих людей, стоящих лицом к лицу. Кирш написал Лэнгдону коротенькое стихотворение.

«Роберт,

В мое лицо гляди ты смело —

И я восполню все пробелы.

Эдмонд.»

Лэнгдон улыбнулся, увидев эту картинку — толковая аллюзия на эпизод, к которому Лэнгдон имел отношение несколькими годами ранее. В промежутке между двумя лицами просматривался силуэт Святого Грааля, иначе — чаши Грааля.

Сейчас Лэнгдон стоял неподалеку от музея и непрочь был узнать, о чем собирается заявить его бывший студент. Легкий ветерок колыхал фалды его фрака, когда он продвигался по цементированной дорожке вдоль набережной реки Нервьон, которая когда-то была водной артерией процветающего промышленного города. В воздухе едва сквозил запах меди.

Когда Лэнгдон повернул по этой дорожке, он наконец позволил себе взглянуть на этот огромный, сияющий музей. Его архитектуру было невозможно оценить, окинув одним взглядом. Вместо этого его пристальный взгляд двигался взад и вперед этих эксцентричных продолговатых форм.

Это здание не просто нарушает правила. Оно их полностью игнорирует. Для Эдмонда — самое подходящее место.

Музей Гуггенхайма в Бильбао, Испания, был похож на инопланетную галлюцинацию — кружащийся коллаж из деформированных металлических форм, которые, казалось, были подперты друг к другу почти случайным образом. Растянутая в длину, хаотичная масса фигур была покрыта более чем тридцатью тысячами титановых плит, которые сверкали, как рыбные чешуйки, и придавали структуре одновременно органическое и внеземное ощущение, как будто какой-то футуристический левиафан вылез из воды на солнечный берег реки.

Когда в 1997 году со здания впервые сняли леса, газета «Нью-Йоркер» провозгласила архитектора Фрэнка Гери создателем корабля фантастической мечты, волнообразной формы и в плаще из титана», в то время как другие критики по всему миру восторгались: «Величайшее здание нашего времени!», «Сверкание ртути!», «Потрясающее архитектурное достижение!»

C момента открытия этого музея были воздвигнуты десятки деконструктивистских зданий — концертный зал имени Диснея в Лос-Анжелесе, «Мир БМВ» в Мюнхене и даже новая библиотека в альма-матер самого Лэнгдона. Для каждого характерны были нетрадиционная архитектура и способы постройки, и все же Лэнгдон сомневался, что хоть какое-то из них сравнится глубиной производимого потрясения с музеем Гуггенхайма в Бильбао.

По мере приближения Лэнгдона к зданию казалось, что с каждым шагом облицованный фасад видоизменяется, являя новую сущность при всякой смене ракурса. Теперь стала видимой самая значительная иллюзия музея. Невероятно, но в этой перспективе огромное сооружение казалось буквально плывущим по воде, по волнам обширной, будто бесконечной лагуны, плескавшейся о наружные стены музея.

Лэнгдон на мгновение остановился, чтобы подивиться этому эффекту, а затем направился через лагуну по простенькому пешеходному мосту, дугой раскинутому над водным простором. Он едва дошел до середины, как его потревожил громкий, шипящий звук. Он исходил откуда-то из-под ног. Он резко остановился в тот самый момент, когда из-под перехода повалили клубы вихреобразного тумана. Завеса густого тумана выросла вокруг него и затем перекатами понеслась через лагуну, подкатываясь к музею и охватывая основание всей его конструкции.

«Туманная скульптура», — подумал Лэнгдон.

Он читал об этой работе японской художницы Фуджико Накая. «Скульптура» считалась революционной, так как была создана из видимого воздуха — стены тумана, которая материализовалась, а затем рассеивалась с течением времени. И так как ветер и атмосферные условия всегда были разными, при новом появлении скульптура выглядела каждый раз по-разному.

Шипение моста прекратилось, и Лэнгдон смотрел теперь, как стена тумана тихо установилась через всю лагуну, свертываясь и расползаясь, будто у тумана были свои намерения. Эффект был неосязаемым и одновременно сбивающим с толку. Теперь казалось, что весь музей парит над водой, невесомо покоясь на облаке — призрачный корабль, заблудившийся в море.

Как только Лэнгдон собрался продолжить свой путь, спокойную поверхность вод сотрясла серия мелких извержений. Неожиданно небо за пределами лагуны прострелили пять огненных столбов, непрерывно громыхая, подобно ракетным двигателям, пронзившим отягощенный туманом воздух, и создавая яркие отсветы на титановых пластинах облицовки музея.

Личные архитектурные вкусы Лэнгдона больше тяготели к классическому стилю музеев типа Лувра или Прадо, и все же, когда он смотрел, как над лагуной парят туман и пламя, ему думалось, что нет места более подходящего, чем этот сверхсовременный музей, для проведения мероприятия человеком, любившим искусство и новаторство, имевшим столь ясный взгляд на будущее.

Теперь, прогуливаясь по туману, Лэнгдон обнаружил вход в музей — зловещая черная дыра в структуре рептилии. Когда он приблизился к порогу, у Лэнгдона возникло неловкое чувство, что он входит в рот дракона.

ГЛАВА 2

Адмирал военно-морского флота Луис Авила сидел на стуле опустевшего бара в чуждом ему городе. Он устал от поездки и только прилетел в город после работы, из-за которой оказался за многие тысячи миль всего за двенадцать часов. Он потягивал вторую порцию тоника и рассматривал множество разноцветных бутылок позади барной стойки.

Любой мужчина способен блюсти трезвость в пустыне, но в оазисе лишь твердый духом может усидеть не разомкнув губ.

Почти год Авила не размыкал губ на зов дьявола. Глядя на свое отражение в увешанном зеркалами баре, он позволил себе редкий момент согласия с образом, бросавшим ему ответный взгляд.

Авила был одним из тех средиземноморских мужчин-счастливчиков, которым старение было к лицу. Спустя годы его жесткая черная щетина превратилась в выдающуюся бороду с проседью, огненные черные глаза стали излучать спокойную уверенность, а упругая оливковая кожа высушенная солнцем и испещренная морщинками придавала ему вид человека, который постоянно щурится на море.

Даже в 63 года его тело выглядело худым и подтянутым — впечатляющее телосложение, которое в дальнейшем было только подчеркнуто сшитой на заказ формой. В данный момент Авила был одет в свой белый военный мундир — царственно выглядевший наряд, состоящий из двубортного белого кителя, широких черных погон, множества медалей за службу, накрахмаленной белой рубашки со стоячим воротничком, а также украшенных шелком белых широких брюк.

Может «Непобедимаая армада» впредь и не будет самой могущественной на планете, но мы все еще знаем, как должен выглядеть офицер.

Адмирал уже несколько лет не надевал этот мундир — но предстоял особый вечер, а ранее, когда он прогуливался по улицам этого безвестного городка, рад был благосклонным взглядам женщин, как и тому, что мужчинами ему выделена была широкая койка.

Все уважают тех, кто живет по уставу.

— Повторить тоник? — спросила симпатичная барменша. Ей было за тридцать, фигуристая, с игривой улыбкой.

Авила отрицательно помотал головой.

— Нет, спасибо.

Этот бар был совсем пуст, и Авила ощущал на себе восхищенный взгляд барменши. Приятно было вновь стать замечаемым. «Я вернулся из бездны».

Ужасающее событие, пятью годами ранее буквально разрушившее жизнь Авилы, беспрерывно металось в закоулках его сознания — всего одно оглушительное мгновение, когда земля разверзлась и поглотила его целиком.

Кафедральный собор в Севилье.

Пасхальное утро.

Андалузское солнце струилось сквозь витраж, разбрызгивая калейдоскопы цвета сияющими всплесками на каменный интерьер собора. Радостно и торжественно прогремели органные трубы, когда тысячи верующих праздновали чудо воскрешения.

Авила встал на колени рядом с перилами Причастия, его сердце наполнилось благодарностью. После долгой службы в море он был благословлен величайшим божьим даром — семьей. Широко улыбаясь, Авила обернулся через плечо на свою молодую жену Марию, которая все еще сидела на скамье. На позднем сроке беременности она не могла много ходить. Сидящий рядом с ней их трехлетний сын Пепе взволнованно помахал отцу. Авила подмигнул мальчику, и Мария тепло улыбнулась мужу.

— Слава тебе, Господи, — подумал Авила, оборачиваясь к перилам, чтобы приложиться к чаше.

Мгновение спустя старинный собор пронзил оглушительный взрыв.

В мгновение ока его мир был сожжен дотла.

Взрывная волна отбросила Авилу на алтарную ограду, его тело раздавило волной обломков и останков людских тел. Когда он пришел в сознание, то не мог дышать из-за густого дыма, и на какой-то момент не мог понять, где находится и что случилось.

Потом, сквозь звон в ушах, он услышал страдальческие стоны. Авила вскарабкался на ноги, постепенно с ужасом понимая где находится. Он уверял себя, что это все кошмарный сон. Пошатываясь, он прошел сквозь задымленный собор, пробрался мимо стонущих и изувеченных жертв, и спотыкаясь в отчаянии побрел туда, где всего пару минут назад ему улыбались жена и сын.

Там не осталось ничего.

Ни скамеек. Ни людей.

Только кровавые останки на обугленном каменном полу.

К счастью ужасное воспоминание прервал резкий стук дребезжащей двери бара. Авила схватил свой тоник и быстро глотнул, отмахиваясь от темноты, как уже был вынужден делать много раз.

Дверь открылась так широко, что Авила смог увидеть двух плотных мужчин, ввалившихся внутрь. Они фальшиво напевали ирландскую песню, на них были надеты зеленые футбольные майки, с трудом натянутые на их животы. Вероятно, игра закончилась в пользу ирландских гостей.

«Приму это как сигнал,» — подумал Авила, поднимаясь. Он попросил счет, но барменша подмигнула ему и отмахнулась. Авила поблагодарил ее и повернулся с намерением уйти.

— Черт побери! — воскликнул один из вошедших, уставившись на впечатляющий мундир. — Это же король Испании!

Двое мужчин разразились хохотом и двинулись к нему.

Авила попытался обогнуть их и выйти, но тот, что был покрупнее, схватил его за руку и потянул обратно к барному стулу.

— Погодите, Ваше величество! Мы проделали долгий путь до Испании и намерены выпить кружечку с ее королем!

Авила покосился на грязную руку, обхватившую его свежевыглаженный рукав.

— Отпустите, — сказал он тихо. — Мне нужно идти.

— Нет… вам нужно остаться и выпить пива, дружище. — Мужчина усугубил хватку, а его друг принялся тыкать грязным пальцем в медали на груди Авилы. — Похоже, вы просто герой, папаша. — Человек потянул к себе одну из самых важных наград Авилы. — Средневековая булава? Так вы рыцарь сияющих доспехов?! — Он загоготал.

«Терпимость» — напомнил себе Авила. Ему встречалось множество подобных мужчин — туповатых, несчастливых душ, которые никогда ни за что не боролись, мужчин, которые слепо злоупотребляли своей свободой и правами, за которые так рьяно сражались их предки.

— Вообще-то, — спокойно ответил Авила, — булава — это символ испанского морского отдела спецопераций.

— Спецопераций? — переспросил мужчина с поддельным содроганием. — Впечатляет. А что насчет этого символа? — он указал на правую руку Авилы.

Авила посмотрел на свою ладонь. В середине мягкой плоти была черная татуировка — символ, датировавшийся 14-тым столетием.

«Эта метка служит мне защитой,» — подумал Авила, глядя на эмблему. Хотя мне она не понадобится.

— Не важно, — сказал хулиган, наконец отпуская руку Авилы и обращая свое внимание на барменшу. — А ты симпатичная, — сказал он. — Ты испанка на 100 %?

— Да, — сказала она снисходительно.

— В тебе нет ничего ирландского?

— Нет.

— А хотела бы? — он забился в истерике.

— Оставь ее в покое, — скомандовал Авила.

Мужчина повернулся, сверкая глазами.

Второй головорез сильно толкнул Авилу в грудь.

— Пытаешься указывать нам, что делать?

Авила глубоко вздохнул, чувствуя себя усталым после долгого путешествия, он махнул рукой в сторону бара.

— Джентльмены, прошу, садитесь. Я куплю вам пиво.

«Я рада, что он остается», — подумала барменша. Хотя она была в состоянии позаботиться о себе сама, но то, как спокойно он разговаривал с этими двумя животными, заставило ее почувствовать себя слабовольной, она надеялась, что он останется до закрытия.

Офицер заказал два пива, и еще один тоник для себя, возвращаясь на свое место у бара. Двое футбольных хулиганов сели по разные стороны от него.

— Тоник? — усмехнулся один. — Я думал, мы пьем вместе.

Офицер одарил барменшу усталой улыбкой и выпил тоник.

— Боюсь, у меня назначена встреча, — сказал офицер, поднимаясь на ноги. — Наслаждайтесь выпивкой.

Когда он встал, те двое, будто сговорившись, крепко ухватили его ручищами за плечи и водворили обратно на стул. В глазах офицера сверкнула и затем померкла вспышка гнева.

— Дедуля, не думаю, что ты хочешь оставить свою девушку наедине с нами, — головорез посмотрел на нее и сделал отвратительное движение языком.

На одно долгое мгновение офицер тихо сел, а потом засунул руку в карман.

Оба мужчины схватили его.

— Эй, что ты творишь?

Очень медленно офицер достал из кармана телефон и что-то сказал по- испански мужчине. Они смотрели на него непонимающе, и он перешел обратно на английский.

— Простите. Мне нужно позвонить своей жене и сказать, что я задержусь. Кажется, мне придется пробыть здесь немного дольше.

— Вот это разговор, приятель, — сказал тот что покрупнее, осушил свой пивной стакан и громко поставил его на стол. — Еще один!

Когда барменша наполняла их стаканы еще раз, она увидела в зеркале, что офицер нажал несколько кнопок на своем телефоне и прижал его к уху. На том конце ему ответили, и он начал говорить на беглом испанском.

— Le llamo desde el bar Molly Malone*, — говорил офицер, читая название и адрес бара на лежащем перед ним подносе. — Calle Particular de Estraunza, ocho**. Он мгновение подождал и затем продолжил. — Necesitamos ayuda inmediatamente. Hay dos hombres heridos***. — Тут он повесил трубку.

* Я звоню из бара "Молли Мэлоун" (исп.)

** Улица Эстраунсы, восемь. (исп.)

*** Нам срочно нужна помощь. Есть двое раненых. (исп.)

^Dos hombres heridos?* У барменши подскочил пульс. Двое раненых?

* Двое раненых? (исп.)

Не успела она осознать им сказанное, как произошло непонятное — офицер развернулся вправо, направив сокрушительный удар локтем снизу в нос бандита покрупнее, с отвратительным хрустом. Лицо этого человека залило кровью, и он упал навзничь. Не успел второй отреагировать, как офицер вновь развернулся, на сей раз — влево, врезав локтем ему по горлу так, что тот рухнул спиной со стула.

Потрясенная барменша уставилась на лежавших на полу двух мужчин, один из которых визжал в агонии, а другой задыхался и теребил горло.

Офицер медленно встал. С жутким спокойствием он убрал свой кошелек и положил банкноту в сто евро на стойку.

— Мои извинения, — сказал он ей на испанском. — Полиция скоро приедет вам на помощь. — После этого он повернулся и ушел.

Выйдя из бара, адмирал Авила вдохнул ночного воздуха и пошел по аллее Масарредо в направлении реки. Звук полицейских сирен становился все ближе, и он скользнул в тень, чтобы пропустить представителей власти. Предстояла серьезная работа, и в тот вечер Авила не мог себе позволить дальнейших затруднений.

Регент дал четкие указания по поводу сегодняшней миссии.

Для Авилы исполнение приказов Регента не вызывало беспокойства. Никакого принятия решений. Никакого чувства вины. Простое действие. После карьеры, которая только и подразумевала отдачу приказов, было облегчением отказаться от штурвала и дать другим управлять кораблем.

В этой войне я пехотинец.

Несколько дней назад, когда Регент поделился с ним волнующим секретом, Авила не видел другого выхода кроме как посвятить всего себя этому делу. Жестокость задания прошлой ночи преследовали его, но все же он знал, его действия будут прощены.

Праведность существует во многих формах.

И еще наступит смерть до того как день закончится.

Когда Авила вышел на открытую площадь у набережной реки, он поднял взгляд на огромное сооружение. То было волнообразное нагромождение извращенных форм, покрытое металлическими пластинами — будто два тысячелетия развития архитектуры вышвырнули в окно ради всеобщего хаоса.

Некоторые называют это музеем. Я называю это чудовищем.

Сосредоточившись на своих мыслях, Авила пересек площадь, проделывая извилистый путь между рядами экзотичных скульптур перед музеем Гуггенхайма в Бильбао. Когда он приблизился к его зданию, увидел десятки посетителей, расхаживавших в изысканных черно-белых одеждах.

Безбожники собрались.

Но вечер пойдет не так как все думают.

Он поправил фуражку адмирала и разгладил китель, мысленно настроил себя на задание, которое было впереди. Сегодняшний день был частью гораздо большей миссии — крестовый поход праведности.

Когда Авила пересекал площадь перед входом в музей, он осторожно коснулся четок в своем кармане.

ГЛАВА 3

Атриум музея смотрелся как футуристический собор.

Зайдя внутрь, взгляд Лэнгдона тут же устремился к небесам, восходя по группе колоссальных белых колонн вдоль возвышающегося стеклянного занавеса и поднимающихся на двести футов к сводчатому потолку, усеянному точечными галогенными светильниками, излучающими яркий, чисто-белый свет. В воздухе, пересекая небеса, была развешена сеть узких мостиков и балконов, пестревшая одетыми в черное и белое посетителями, которые заходили в верхние галереи и останавливались у высоких окон полюбоваться раскинувшейся внизу лагуной. Неподалеку вниз по стене бесшумно скользил стеклянный лифт, возвращаясь на землю и забирая новых посетителей.

Лэнгдон никогда не видел подобного музея. Даже акустика казалась чужеродной. Вместо традиционного благоговейного шепота, создаваемого звукозаглушающей отделкой, это место было живым. Здесь везде доносилось эхо шепота, создаваемого голосами, просачивающимися через камень и стекло. Для Лэнгдона единственным знакомым чувством было ощущение стерильного привкуса на основании языка; воздух музея везде одинаков — дотошно отфильтрован от взвешенных частиц и окислителей, а затем увлажнен ионизированной водой 45 %-ой влажности.

Лэнгдон прошел через ряд удивительно строгих контрольных пунктов, отметив, что вооруженных охранников многовато, и наконец оказался у очередного стола регистрации. Молодая женщина раздавала наушники.

— ^Audiogrna?*

*Аудиогид? (исп.)

Лэнгдон улыбнулся.

— Нет, спасибо.

Как только он подошел к столу, женщина остановила его, заговорив на идеальном английском.

— Простите, сэр, но хозяин вечера, Эдмонд Кирш, попросил всех надеть наушники. Это часть сегодняшнего представления.

— Хорошо, я возьму одну пару.

Лэнгдон потянулся за наушниками, но она остановила его, проверяя имя в длинном списке гостей. Когда она нашла его, то выдала наушники с номером, указанным в списке напротив его фамилии.

— Сегодняшние туры заказаны для каждого посетителя отдельно.

Серьезно? Лэнгдон посмотрел вокруг. Там были сотни гостей.

Лэнгдон разглядывал наушники, которые представляли собой

блестящую металлическую петлю с крохотными подушечками на концах. Видимо, заметив его озадаченный взгляд, та самая молодая женщина подошла к нему, чтобы помочь.

— Они нового типа, — поведала она, помогая надеть устройство. — Подушечки с датчиками не закладываются в уши, а крепятся на лице. Она разместила петлю сзади у него на голове и расположила подушечки так, чтобы они мягко прижимались к лицу, чуть выше челюстной кости и пониже виска.

— Но как…

— Технология передачи звука через кость. Преобразователи направляют звук прямо в кости вашей челюсти, позволяя звуку попасть прямо в ушную раковину. Я их уже примеряла, это действительно здорово — голос слышится будто он у вас в голове. Ну и вдобавок уши у вас свободны для обычных разговоров.

Очень умно.

Технологию изобретел мистер Кирш больше десятилетия назад. Теперь она доступна многим производителям потребительских наушников.

«Надеюсь, что Людвиг ван Бетховен получит свой откат,» — подумал Лэнгдон, вполне уверенный, что оригинальным изобретателем технологии передачи костями звука являлся композитор восемнадцатого века, который, став глухим, обнаружил, что мог прикрепить металлический стержень к своему фортепьяно и укусив его, пока играл, прекрасно слышал вибрации в своей челюстной кости.

— Мы надеемся, вам понравится экскурсия, — сказала женщина. — У вас есть примерно час, чтобы исследовать музей перед презентацией. Ваш аудиогид предупредит вас, когда настанет время подниматься наверх в зрительный зал.

— Спасибо. Нужно ли мне что-нибудь нажать, чтобы…

— Нет. Устройство активируется самостоятельно. Ваша экскурсия начнется, как только вы начнете двигаться.

— Ну да, конечно же, — с улыбкой ответил Лэнгдон. Он направился к выходу через атриум, продвигаясь к кучке посетителей, которые ждали лифт и у которых тоже были похожие наушники, прижатые к костям челюсти.

Когда он проходил середину атриума, у него в голове послышался мужской голос.

— Добрый вечер, приветствую вас в музее Гуггенхайма в Бильбао.

Лэнгдон понимал: это голос в его наушниках, но все же замер и

оглянулся. Эффект был поразительным — в точности как его описала та молодая женщина — будто кто-то находится в твоей голове.

— От всей души приветствую вас, профессор Лэнгдон. — Голос был дружеским и приятным, с бойким британским акцентом. — Меня зовут Уинстон, мне предоставлена честь быть в этот вечер вашим гидом.

Кому они поручили это записать — Хью Гранту?

— В этот вечер, — продолжал бодрый голос, — вы можете свободно перемещаться как вам вздумается, куда захотите, а я постараюсь просветить вас на предмет того, что вы разглядываете.

По-видимому, в дополнение к энергичному рассказчику, индивидуальным записям и технологии передачи звука с использованием костной проводимости, каждая гарнитура была оснащена системой навигации для точного определения местоположения посетителя в музее и, следовательно, для генерирования комментариев.

— Я прекрасно понимаю, сэр, — добавил этот голос, — что как профессор в области искусств, вы один из самых наших просвещенных гостей, и вероятно, вам не особенно понадобится моя помощь. Хуже того, возможно вы будете вовсе не согласны с моим анализом некоторых произведений! — Голос неловко поперхнулся.

В самом деле? Кто написал этот текст? Веселый тон и персональный подход надо было признать приятной мелочью, но Лэнгдон не мог себе представить, какое же количество усилий потребовалось для индивидуальной настройки работы сотен пар наушников.

К счастью, голос поутих, как будто исчерпав свой запрограммированный приветственный монолог.

Лэнгдон кинул взгляд через атриум на очередное красное знамя, подвешенное над толпой.

ЭДМОНД КИРШ

СЕГОДНЯ МЫ ДВИЖЕМСЯ ВПЕРЕД

Что Эдмонд собирается объявить миру?

Лэнгдон посмотрел в сторону лифтов, где в скоплении беседующих гостей находились двое знаменитых основателей интернет-компаний, видный индийский актер и еще разные хорошо одетые важные персоны, которых Лэнгдон, как ему казалось, знал — но он ошибался. Ощутив одновременно отсутствие желания и свою неподготовленность к беседам на темы соцсетей и индийского кино, Лэнгдон двинулся в противоположном направлении, в сторону внушительного произведения современного искусства, стоявшего у дальней стены.

Эта инсталяция гнездилась в затемненном гроте и состояла из девяти конвейерных лент, тянувшихся из щелей в полу и уходивших вверх, исчезая в щелях потолка. Произведение выглядело как девять движущихся дорожек, проложенных по вертикальной плоскости. Каждый из конвейеров нес на себе подсвеченное послание, прокручиваемое в направлении небес.

Я молюсь вслух… Я чувствую твой запах на своей коже… Я произношу твое имя.

Однако, когда Лэнгдон подошел ближе, он обнаружил, что движущиеся ленты на самом деле неподвижны; иллюзия движения создавалась «покрытием» из крохотных светодиодных огоньков, расположенном на каждом из вертикальных лучей. Огоньки включались в быстрой последовательности и образовывали слова, возникавшие из пола, двигавшиеся вверх по лучу и исчезавшие в потолке.

Я кричу… Там была кровь… Никто мне не сказал.

Лэнгдон передвигался между этими вертикальными лучами и вокруг них, вбирая в себя все смыслы.

— Это вызывающее произведение, — объявил аудиогид, внезапно вернувшись. — Оно называется «Инсталляция для Бильбао» и создано концептуальной художницей Дженни Холзер. Оно состоит из девяти светодиодных табло, каждое высотой в сорок футов, которые высвечивают цитаты на баскском, испанском и английском — все они связаны с ужасами СПИДа и болью за уже ушедших.

Лэнгдон не мог не признать, что эффект был гипнотическим и несколько удручающим.

— Возможно, вы уже видели работы Дженни Холзер?

Лэнгдон чувствовал себя загипнотизированным текстом, двигающимся ввысь.

Я зарываю свою голову… Я зарываю твою голову… Я хороню тебя.

— Мистер Лэнгдон? — вещал голос у него в голове. — Вы меня слышите? Наушники у вас работают?

Лэнгдона мигом отвлекло от мыслей. — Что, простите? Алло?

— Алло, да, — ответил голос. — Я полагаю, мы уже поприветствовали друг друга? Просто хочу проверить, слышим ли мы друг друга.

— Я… я приношу извинения, — пробормотал Лэнгдон, отвернувшись от экспоната и направив взгляд через атриум. — Я думал, это вы в записи! Не осознал, что на линии реальный человек.

Лэнгдон представил себе поделенное на отсеки пространство, наводненное армией кураторов, оснащенных наушниками и музейными каталогами.

— Ничего страшного, сэр. Я буду вашим персональным гидом на этот вечер. В ваших наушниках есть и микрофон. Программой предусмотрен интерактивный опыт, так что мы с вами сможем побеседовать об искусстве.

Теперь Лэнгдон увидел, что и другие гости разговаривают через свои наушники. Даже пришедшие парами, казалось, были слегка разлучены и обменивались отрешенными взглядами, продолжая частные переговоры с персональными гидами.

— У каждого гостя свой личный гид?

— Да, сэр. Сегодня мы индивидуально ведем триста восемнадцать гостей.

— Невероятно!

— Ну, как вы знаете, Эдмонд Кирш активно интересуется искусством и новыми технологиями. Эту систему он разработал специально для музеев, в надежде заменить ей групповые экскурсии, которые он презирает. Таким способом каждый посетитель получает персональную экскурсию, передвигается в удобном ему темпе, может задавать вопросы, которые он постеснялся бы задать в группе. Это и впрямь более доверительное и глубокое общение.

— Не хочу показаться старомодным, но почему не провести каждого посетителя лично?

— Сложно организовать, — отвечал человек. — Привести на музейное мероприятие персональных гидов означало бы удвоение количества людей на имеющйся площади и неизбежно уменьшило бы вдвое возможное число посетителей. Более того, какафония одновременно вещающих гидов отвлекала бы людей. Идея была в том, чтобы дискуссия шла непрерывно. Одна из целей искусства, как неизменно говорит мистер Кирш — налаживать диалог.

— Полностью согласен, — отозвался Лэнгдон, — потому-то люди зачастую и приходят в музей с девушкой или с другом. Эти наушники можно воспринять как нечто антисоциальное.

— Что ж, — ответил англичанин, — если прийти с девушкой или с другом, то все наушники можно закрепить за одним помощником и получить удовольствие от совместной беседы. Управляющая программа весьма совершенна.

— Похоже, у вас на все есть ответ.

— В общем-то, это моя работа. — Гид смущенно рассмеялся и резко сменил тему. — Знаете, профессор, если вы пройдете через атриум к окнам, то увидите самую большую в музее картину.

Двигаясь через атриум, Лэнгдон прошел мимо очаровательной пары лет тридцати в одинаковых бейсболках. Вместо фирменного логотипа переднюю часть кепок украшал удивительный символ.

Это был символ, который хорошо знал Лэнгдон, и все же он никогда не видел его на кепке. В последние годы эта сильно стилизованная буква А стала универсальным символом для одной из самых быстрорастущих и все более востребованных демографических групп на планете — атеистов, которые с каждым днем начали выступать все решительнее против того, что они считали опасностями религиозных убеждений.

У атеистов есть собственные бейсбольные кепки?

Разглядывая всех этих технически подкованных гениев, находящихся вокруг него, Лэнгдон напомнил себе, что многие из этих молодых аналитических умов, вероятно, очень антирелигиозны, как и Эдмонд. Сегодняшняя аудитория была не совсем «домашней толпой» для профессора религиозной символогии.

ГЛАВА 4

ConspiracyNet.com

СРОЧНЫЕ НОВОСТИ

Обновление: кликнув по этой ссылке, можно посмотреть «10 лучших сюжетов дня» от ConspiracyNet. И еще у нас прямо сейчас разворачивается совершенно новый сюжет!

ИНТРИГУЮЩЕЕ ЗАЯВЛЕНИЕ ЭДМОНДА КИРША?

Сегодня вечером технологические титаны наводнили Бильбао (Испания), чтобы посетить VIP-мероприятие, организованное футуристом Эдмондом Киршем в музее Гуггенхайма. Меры безопасности чрезвычайно серьезные, и гостям не сообщили цель мероприятия, но ConspiracyNet получил подсказку от инсайдера. Предполагается выступление Эдмонда Кирша, который планирует удивить своих гостей важным научным заявлением. ConspiracyNet продолжает следить за этой историей и будет публиковать новости по мере их поступления.

ГЛАВА 5

Крупнейшая синагога в Европе расположена в Будапеште на улице Доханы. В построенном в мавританском стиле храме с массивными двойными шпилями есть места для более чем трех тысяч верующих — со скамейками внизу для мужчин и балконами для женщин.

Снаружи в саду, в общем могильнике, захоронены тела сотен венгерских евреев, погибших во время ужасов нацистской оккупации. На кладбище есть примечательное Древо жизни — металлическая скульптура, изображающая плачущую иву, на листьях которой начертаны имена жертв. Когда дует ветер, металлические листья соприкасаются друг с другом и звенят с жутким эхом над священной землей.

Уже более трех десятков лет главным духовником Большой синагоги является видный толкователь Талмуда и каббалист, раввин Иегуда Ковеш, который, несмотря на свой преклонный возраст и пошатнувшееся здоровье, остается активным членом иудаистского сообщества как в Венгрии, так и во всем мире.

Когда солнце по другую сторону Дуная зашло, раввин Ковеш вышел из синагоги. Он проделал путь мимо бутиков и таинственных «руинных баров» улицы Догани, направляясь к своему дому номер 15 на площади Марциуса, что в двух шагах от моста Эржебет, соединяющего старинные города Буда и Пешт, которые официально объединились в 1873 году.

Близились празнества Песаха — для Ковеша обычно это было лучшее время в году — и все же с момента своего возвращения на прошлой неделе из Парламента мировых религий он ощущал непостижимое беспокойство.

Лучше бы я туда не ездил.

Та необычная встреча с епископом Вальдеспино, Алламой Саидом аль- Фадлом и футуристом Эдмондом Киршем на целых три дня погрузила Ковеша в размышления.

Теперь, когда Ковеш приехал домой, он направился прямо во внутренний садик дома и отпер свой haziko* — домик, служивший ему местом уединения и занятий.

* Коттедж (венг.)

В домике была одна комната с высокими книжными стеллажами, прогибавшимися под тяжестью религиозных книг. Ковеш прошел к письменному столу и сел, нахмурясь при виде беспорядка перед собой.

Если бы кто-нибудь увидел мой стол на этой неделе, подумали бы, что я потерял рассудок.

По всей рабочей поверхности стола были разбросаны с полдюжины невразумительных религиозных текстов с прикрепленными заметками на бумаге с липким слоем. Сзади стояли раскрытыми на деревянных подставках три тяжелых тома — Тора на древнееврейском, арамейском и английском языках — в каждом томе была открыта одна и та же книга.

Сотворение мира.

В начале было…

Разумеется, Ковеш мог бы продекламировать Сотворение мира наизусть, на всех трех языках; читать он стал бы, скорее, научный комментарий к Зохару или современную теорию каббалистической космологии. Для ученого уровня Ковеша изучать сотворение мира — это было бы как Эйнштейну вернуться к школьной арифметике. Тем не менее, именно этим раввин занимался всю неделю, а блокнот у него на столе был истерзан неистовыми потоками записей от руки, таких неряшливых, что Ковеш и сам едва был в состоянии их разобрать.

Похоже, я превратился в сумасшедшего.

Ковеш начал с Торы — с Сотворения мира, история которого одинаково трактуется иудеями и христианами. В начале Бог создал небо и землю. Затем он обратился к наставлениям Талмуда, перечитывая богословские толкования Маасе Берешита — Акта творения. После этого погрузился в Мидраш, размышляя над комментариями почитаемых толкователей, которые пытались объяснить общепризнанные противоречия в традиционной истории о Сотворении. И под конец Ковеш углубился в мистическое каббалистское учение Зохар, в котором непознаваемый Бог проявляется в десяти разных воплощениях, иначе, измерениях, расположенных вдоль каналов, именуемых Древом жизни, из которого расцвели четыре отдельных вселенных.

Скрытая сложность вероучений, образующих иудаизм, Ковешу всегда импонировала — напоминание Бога о том, что человечеству не дано понимание сути вещей. И даже теперь, после просмотра презентации Кирша и осмысления простоты и ясности его открытия, у Ковеша было ощущение, будто последние три дня он провел копаясь в собрании устаревших противоречий. В какой-то момент ему ничего не оставалось, как отложить старинные тексты и пуститься в долгую прогулку по берегу Дуная, чтобы собраться с мыслями.

В конечном итоге Ковеш почти смирился с горькой правдой: работа Кирша может оказать опустошающее влияние на души истинно верующих во всем мире. Это откровение ученого дерзко противоречило всем устоявшимся религиозным доктринам, причем в мучительно простой и убедительной форме.

«Не могу забыть то последнее изображение,» — подумал Ковеш, вспоминая удручающий итог презентации Кирша, которую они смотрели на его огромном телефоне. Эта новость повлияет на любого человека, не только на религиозного.

Сейчас, несмотря на несколько дней размышлений, раввин Ковеш, по его ощущениям, все еще не приблизился к пониманию того, что делать с предоставленной Киршем информацией.

Он сомневался и в том, что Вальдеспино с аль-Фадлом пришли к какой- либо ясности. Два дня назад эти трое общались по телефону, но разговор не был продуктивным.

— Друзья мои, — начал Вальдеспино. — Очевидно, презентация мистера Кирша была возмутительна… во многих аспектах. Я убеждал его позвонить и обсудить ее со мной подпробнее, но он замолчал. Теперь, я полагаю, нам нужно принять решение.

— Я свое решение принял, — сказал аль-Фадл. — Мы не можем сидеть сложа руки. Нужно взять ситуацию под контроль. У Кирша в привлекательную для публики форму облечено презрение к религии, и он обставит свое открытие так, чтобы нанести максимальный ущерб будущему всякой веры. Мы должны действовать активно. Нужно самим объявить об этом открытии. Незамедлительно. Нужно выставить его в должном свете, чтобы смягчить удар, и сделать его, насколько возможно, безопасным для верующих и духовенства.

— Как я понимаю, мы обсуждали вопрос публичности, — сказал Вальдеспино, — но к сожалению, я не могу себе представить, как можно донести эту информацию безопасным способом. — Он тяжело вздохнул. — Еще есть проблема нашего обязательства перед мистером Киршем в сохранении его секрета.

— Верно, — ответил аль-Фадл, — и мне тоже не хочется нарушать то обещание, но мне кажется, мы должны выбрать меньшее из зол и действовать во имя более важного блага. мы подверглись нападкам — мусульмане, иудаисты, христиане, индуисты, приверженца всех подобных религий — и принимая во внимание, что наши верования сходятся в фундаментальных истинах, которые ставит под сомнение мистер Кирш, мы просто обязаны представить этот материал способом, который не нанесет вреда нашим сообществам.

— Боюсь, что от этого не будет никакого толку, — сказал Вальдеспино.

— Если тешить себя иллюзией, что можно предать гласности новость от Кирша, то единственный жизнеспособный подход — вызвать сомнение в его открытии — чтобы дискредитировать его до того, как он обнародует свое послание.

— Эдмонда Кирша? — возразил аль-Фадл. — Блистательного ученого, который никогда и ни в чем не ошибался? Разве не были мы все вместе на встрече с Киршем? Его презентация была убедительна.

— Не убедительнее презентаций Галилея, Бруно или Коперника в свое время, — пробормотал Вальдеспино. — Религии уже попадали в столь затруднительное положение. Просто наука опять постучалась к нам в дверь.

— Только на более глубоком уровне, чем открытия физики и астрономии! — воскликнул аль-Фадл. — Кирш бросает вызов основам всего

— всем фундаментальным истинам, в которые мы верим! Как угодно можно трактовать историю, но не забывайте, что несмотря на всяческие попытки вашего Ватикана заставить молчать людей, подобных Галилею, его наука в конечном счете взяла верх. Это сделает и Кирш. И нет способа это предотвратить.

Наступила глубокая тишина.

— Моя позиция по вопросу проста, — сказал Вальдеспино. — Я сожалею, что Эдмонд Кирш сделал такое открытие. Боюсь, что мы не готовы совладать с его находками. И я бы с уверенностью предпочел, чтобы эта информация не вышла на свет Божий. — Он выдержал паузу. — В то же время, я верю, что мировые события происходят по провидению Божию. Может быть, в результате молитвы Бог обратится к мистеру Киршу и убедит его изменить решение о предании гласности этого открытия.

Аль-Фадл усмехнулся.

— Не думаю, что мистер Кирш — человек, способный услышать глас Божий.

— Пожалуй, — ответил Вальдеспино. — Но чудеса случаются каждый день.

Аль-Фадл горячо парировал:

— При всем уважении, если вы не молитесь о том, чтобы Бог покарал Кирша прежде, чем тот объявит…

— Господа! — вмешался Ковеш в попытке смягчить растущую напряженность. — Наше решение не требует спешки. Прямо сегодня нам не нужен консенсус. Мистер Кирш сказал, что до его заявления еще месяц. Могу я предложить, чтобы мы обдумали порознь этот вопрос и снова поговорили через несколько дней? Возможно, должное направление проявится само, через размышления.

— Мудрый совет, — ответил Вальдеспино.

— Нам не стоит это откладывать, — предупредил аль-Фадл. — Давайте снова поговорим по телефону ровно через два дня.

— Договорились, — сказал Вальдеспино. — Можем тогда же вынести наше окончательное решение.

Это было два дня назад, а теперь наступило время их следующего намеченного разговора.

Уединившийся в кабинете своего каттеджа раввин Ковеш все больше беспокоился. Намеченный на сегодня телефонный звонок задерживался уже почти на десять минут.

Наконец, зазвонил телефон, и Ковеш схватил трубку.

— Здравствуйте, раввин, — сказал епископ с видимым беспокойством. — Извините, что задержался. — Тут он сделал паузу. — Боюсь, что Аллама аль-Фадл не присоединится к нашему телефонному разговору.

— Вот как? — с удивлением воскликнул Ковеш. — Все ли в порядке?

— Не знаю. Я весь день пытаюсь с ним связаться, но Аллама будто… исчез. Никто из его коллег не знает, где он.

Ковеш похолодел.

— Это настораживает.

— Согласен. Надеюсь, с ним все в порядке. К сожалению, у меня есть еще одна новость. Епископ сделал паузу, тон его голоса сделался еще более мрачным. — Я только что узнал, что Эдмонд Кирш проводит мероприятие с целью поделиться своим открытием с миром… уже сегодня вечером.

— Сегодня?! — недоуменно вопросил Ковеш. — Он же говорил, через месяц!

— Да, — сказал Вальдеспино. — Он солгал.

ГЛАВА 6

В НАУШНИКАХ ЛЭНГДОНА эхом отдавался приятный голос Уинстона.

— Прямо перед глазами, профессор, вы увидите крупнейшее полотно нашей коллекции, хотя многие гости не сразу его заметят.

Лэнгдон пристально взглянул через атриум музея, но не увидел ничего кроме стеклянной стены которая открывала вид сверху на лагуну.

— Простите, видимо, я отношусь к здешнему большинству. Я не вижу картины.

— Ну так она выставлена весьма нетрадиционным способом, — смеясь, ответил Уинстон. — Холст расположен не на стене, а на полу.

Можно было и догадаться, подумал Лэнгдон, опуская взгляд и приблизившись настолько, чтобы увидеть прямоугольных очертаний холст, небрежно распростертый по каменному полу у его ног.

Огромное полотно содержало всего один цвет — монохромное темно¬голубое поле — и зрители стояли по его периметру, уставившись на него сверху вниз, будто всматриваясь в небольшой пруд.

— Площадь этой картины — примерно шесть тысяч квадратных футов, — пояснил Уинстон.

Лэнгдон прикинул, что это в десять раз больше площади его квартиры в Кембридже.

— Картина работы Ива Кляйна, известная под неформальным названием «Бассейн».

Лэнгдон не мог не признать, что насыщенный оттенок этого голубого цвета давал ему ощущение, будто он готов нырнуть прямо в холст.

— Этот цвет изобрел Кляйн, — продолжал Уинстон. — Он называется международным синим цветом Кляйна, и он утверждал, что глубина этого цвета обусловила нематериальность и безграничность его личного утопического мировосприятия.

Лэнгдон почувствовал, что теперь Уинстон читал по сценарию.

— Кляйн известен прежде всего своими картинами в синих тонах, но известен еще и своей вызывающей трюковой фотографией, названной «Прыжок в пустоту», которая привела к панике при публикации в 1960 году.

Лэнгдон уже видел «Прыжок в пустоту» в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Фотография не просто приводила в легкое замешательство — на ней был отображен хорошо одетый мужчина, совершающий свой последний прыжок с высотного здания, ныряя прямо на мостовую. На самом деле изображение было фототрюком — блестяще продуманным и дьявольски ретушированным при помощи бритвенного лезвия, задолго до появления «Фотошопа».

— Вдобавок, — сказал Уинстон, — Кляйн сочинил еще и музыкальную пьесу «Монотонная тишина», в которой симфоническим оркестром целых двадцать минут исполняется единственный ре-мажорный аккорд.

— И люди это слушают?

— Тысячами собираются. Первая часть состоит всего из одного аккорда. Во второй части оркестр сидит неподвижно и исполняет «полную тишину» в течение двадцати минут.

— Вы, наверное, шутите?

— Нет, я вполне серьезно. В защиту произведения можно сказать, что оно было, пожалуй, не настолько скучным, как это можно себе представить; на сцене были еще и три обнаженные женщины, густо намазанные голубой краской и катающиеся поблизости по гигантским холстам.

Хотя Лэнгдон посвятил лучшие годы своей карьеры изучению живописи, его беспокоило, что он толком не научился оценивать произведения, предлагавшиеся мировым авангардом. Привлекательность современного искусства оставалась для него загадкой.

— Не хотелось бы проявить неуважение, Уинстон, но должен вам сказать, что мне зачастую трудно определить, где современная живопись, а где просто экзотика.

Ответил Уинстон невозмутимо.

— Что ж, такой вопрос часто возникает, не так ли? В вашем мире классического искусства произведения почитают за искусство их выполнения художником — а именно, насколько искусно он прикладывает кисть к холсту или долото к камню. В современном же искусстве шедевр зачастую заключен в идее, а не в исполнении. Например, кто угодно смог бы сочинить сорокаминутную симфонию состоящую всего из одного аккорда и тишины, но идея эта возникла именно у Ива Кляйна.

— Неплохое объяснение.

— Разумеется, скульптура FOG* — типичный пример концептуального искусства. У художницы возникла идея — пропустить под мостом перфорированные трубы и напустить на лагуну туман — однако создано произведение было местными водопроводчиками. — Тут Уинстон сделал паузу. — Хотя я лично ставлю высшие баллы художнице — за использование носителя в качестве кода.

* Туман (англ.)

— Fog — это аббревиатура?

— Да. Зашифрованное посвящение архитектору здания музея.

— Фрэнку Гери?

— Фрэнку О. Гери*, — поправил его Уинстон.

* Frank O. Gehry

— Умно.

Когда Лэнгдон направился к окнам, Уинстон произнес:

— Отсюда у вас хороший вид на паучиху. Вы уже видели «Маман» по дороге сюда?

Лэнгдон посмотрел в окно через лагуну на огромную скульптуру паучихи на площади. — Да, такую пропустить трудно.

— Из вашего тона я заключаю, что вы — не ее поклонник.

— Пытаюсь стать таковым, — Лэнгдон призадумался. — Как любитель классики, я здесь немного не в своей тарелке.

— Интересно, — сказал Уинстон. — А я предполагал, что вы больше, чем кто-либо, оцените «Маман». Она ведь прекрасный пример классического представления о сочетаемости предметов. По существу, вы могли бы при желании использовать ее в преподавательской аудитории при очередном изложении этой концепции.

Лэнгдон разглядывал паучиху, не находя ничего подобного. Когда доходило до преподавания сочетаемости, он предпочитал что-либо более традиционное.

— Думаю, я обошелся бы скульптурой Давида.

— Да, Микеланджело — это золотой стандарт, — причмокнув, отозвался Уинстон, — он блестяще расположил Давида в женоподобном контрапосте, расслабленным запястьем придерживающего незаряженную пращу, что придает ему женственную уязвимость. И все же глаза Давида излучают убийственную решимость, его сухожилия и вены вздуты от предвкушения убийства Голиафа. Работа одновременно нежная и убийственно сильная.

Лэнгдон был впечатлен описанием и пожелал, чтобы у его собственных учеников было четкое понимание шедевра Микеланджело.

— «Маман» не отличается от «Давида» — заметил Уинстон. — Столь же дерзкое сочетание противоположных архетипических принципов. В природе «черная вдова» — существо пугливое, хищница, которая завлекает свои жертвы в паутину и убивает их. Хоть она и убийца, здесь она изображена с развившимся яичным мешком, приготовившейся дать новую жизнь, что делает ее хищницей и основательницей рода одновременно — мощный стан, возвышающийся на невероятно стройных лапах, что придает ей и силу и хрупкость. Маман можно было бы назвать Давидом наших дней, если позволите.

— Не позволю, — улыбнувшись, отозвался Лэнгдон, — но должен признать, ваш анализ дает мне пищу для размышлений.

— Хорошо, тогда давайте, я покажу вам всего один, заключительный экспонат. Вышло так, что это оригинал работы Эдмонда Кирша.

— Вот как? Я и не знал, что Эдмонд — художник.

Уинстон рассмеялся.

— Я предоставлю вам самому об этом судить.

Лэнгдон позволил Уинстону провести себя мимо окон к вместительной нише, где перед висевшим на стене большим комом высушенной грязи уже собралась группа гостей. Поначалу сей ком затвердевшей глины напомнил Лэнгдону ископаемый музейный экспонат. Но в этой грязи не было окаменелостей. Вместо этого в ней были грубо выгравированные отметины, похожие на такие, что мог бы вывести ребенок палкой в незастывшем цементе.

Толпа не впечатлилась.

— Это сделал Эдмонд? — заропотала одетая в норку женщина с увеличенными ботоксом губами. — Не понимаю.

В Лэнгдоне проснулся преподаватель.

— Вообще-то, это весьма умно, — вмешался он. — Пока что это мой любимый экспонат во всем музее.

Женщина повернулась, взглянув на него чуть ли не с презрением.

— Да неужели? Так просветите же меня.

— С удовольствием. — Лэнгдон приблизился к группе отметин, грубо нацарапанных на поверхности глины.

— Ну, прежде всего, — сказал Лэнгдон, — Эдмонд гравировал этот кусок глины в знак почтения к самому раннему письменному языку человечества — клинописи.

Женщина моргнула, с неуверенностью разглядывая.

— Три глубоких отметины в середине, — продолжил Лэнгдон, отображают слово «рыба» на ассирийском. Это называется пиктограммой. Если внимательно посмотреть, можно представить устремленный вправо открытый рыбий рот, а также треугольные чешуйки на ее теле.

Собравшаяся толпа подняла головы, изучая вновь эту работу.

— А если вы посмотрите сюда, — сказал Лэнгдон, указав на ряд углублений слева от рыбы, — то увидите, что Эдмонд сделал отпечатки в грязи, чтобы представить исторический эволюционный путь рыбы на землю.

Головы начали с благодарностью кивать.

— И наконец, — сказал Лэнгдон, — асимметричная звездочка справа — символ, который оказывается потребляет рыба — является одним из самых старых исторических символов для Бога.

Накачанная ботоксом женщина обернулась и хмуро посмотрела на него.

— Рыба ест Бога?

— Очевидно, так. Это — игривая версия Дарвинской рыбы — эволюционная религия потребления. — Лэнгдон непринужденно пожал плечами. — Как я сказал, довольно умно.

Уходя Лэнгдон слышал, как за спиной бормотала толпа, а Уинстон рассмеялся.

— Очень забавно, профессор! Эдмонд оценил бы вашу импровизированную лекцию. Не многие люди могут это расшифровать.

— Что ж, — сказал Лэнгдон, — вообще-то это моя работа.

— Да, и теперь я понимаю, почему мистер Кирш попросил меня считать вас экстра-специальным гостем. На самом деле он попросил меня показать вам то, что не придется испытать сегодня вечером ни одному из гостей.

— Боже, и что же это будет?

— Направо от главных окон вы видите коридор, который огорожен?

Лэнгдон пристально посмотрел направо.

— Вижу.

— Хорошо. Прошу следуйте за мной.

С сомнением Лэнгдон повиновался последовательным инструкциям Уинстона. Он пошел к входу в коридор, и убедившись дважды, что никто не наблюдает, осторожно протиснулся за стойки и проскользнул по коридору с глаз долой.

Теперь, оставив слева толпу атриума, Лэнгдон прошел тридцать футов к металлической двери с цифровой клавиатурой.

— Наберите эти шесть цифр, — сказал Уинстон, сообщив Лэнгдону код.

Лэнгдон ввел код, и дверь открылась.

— Отлично, профессор, прошу входите.

Лэнгдон постоял минуту, сомневаясь, что ожидать. Наконец, собравшись с духом, он открыл дверь. Пространство внутри было абсолютно темным.

— Я включу для вас свет, — сказал Уинстон. — Прошу входите и закройте дверь.

Лэнгдон медленно зашел, вглядываясь в темноту. Он закрыл за собой дверь, и замок щелкнул.

Постепенно по краям комнаты начал загораться мягкий свет, освещая необычайно похожее на пещеру пространство — одиночную зияющую камеру, вроде самолетного ангара для парка аэробусов.

— 34 тысячи квадратных метров, — сообщил Уинстон.

Комната полностью затмевала атриум.

Когда свет разгорелся ярче, Лэнгдон увидел группу массивных форм на полу — семь или восемь призрачных силуэтов — словно динозавров, пасущихся в ночи.

— Что, черт побери, я вижу перед собой? — потребовал объяснить Лэнгдон.

— Это называется «Материя времени». — Улыбающийся голос Уинстона прозвучал в наушниках Лэнгдона. — Это самое тяжелое произведение искусства в музее. Более двух миллионов фунтов.

Лэнгдон по-прежнему проявлял нетерпение.

— Но почему я здесь один?

— Как я говорил, мистер Кирш попросил показать вам эти замечательные объекты.

Свет разгорелся до полной силы, наполняя обширное пространство мягким свечением, и Лэнгдон в недоумении уставился на развернувшуюся перед ним сцену.

Он вошел в параллельную вселенную.

ГЛАВА 7

АДМИРАЛ ЛУИС АВИЛА прибыл к пропускному пункту музея и взглянул на часы — убедиться, что явился в назначенное время.

Точно вовремя.

Он представил свой Documento Nacional de Identidad* сотрудникам, ведущим список гостей. На мгновение пульс у Авилы ускорился — когда его фамилия не нашлась в списке. Наконец, ее нашли в самом низу — как добавленную в последний момент — и Авиле позволили войти.

* Государственное удостоверение личности (исп.)

«Точно, как обещал мне Регент». Как он совершил этот подвиг, Авила понятия не имел. Список гостей сегодняшнего вечера был железным.

Он проследовал к металлодетектору, где достал телефон и положил его на поднос. Потом с величайшей осторожностью извлек из кармана кителя необычайно громоздкий комплект четочных бусин и выложил его поверх телефона.

«Спокойно, говорил он себе. Очень спокойно».

Охранник сделал ему знак пройти через металлодетектор и перенес поднос с личными предметами на другую сторону.

— Que rosario tan bonito,* — заметил охранник, любуясь металлическими четками, состоявшими из прочной цепочки с бусинами и толстого скругленного креста.

* Какие красивые четки (исп.)

— Gracias,* — ответил Авила. Я их сам собрал.

* Спасибо (исп.)

Авила прошел через детектор без инцидентов. С другой стороны он забрал свой телефон и четки, аккуратно сунул их в карман, а потом проследовал на второй контрольный пункт, где ему предоставили необычную звуковую гарнитуру.

«Аудиоэкскурсия мне не нужна, — подумал он. — Мне нужно сделать свое дело».

Пройдя через атриум, он осторожно выбросил гарнитуру в мусорную корзину.

Сердце его заколотилось, когда он окинул взглядом здание в поиске уединенного места для встречи с Регентом, чтобы дать ему знать о своем благополучном проходе внутрь.

«Во имя Бога, страны и короля, — подумал он. Но во имя Бога прежде всего».

В этот момент, в самой глубине лунной пустыни за пределами Дубая, достопочтенный семидесятивосьмилетний Аллама, Саид аль-Фадл, напрягся в агонии, проползая по глубокому песку. Он не мог ползти дальше.

Кожа аль-Фадла была сожжена и вздулась, его горло настолько пересохло, что он едва мог перевести дыхание. Песчаные ветры ослепили его несколько часов назад, и все же он полз. В какой-то момент он подумал, что услышал отдаленный звук багги, но возможно это было просто завывание ветра. Вера аль-Фадла в то, что Бог спасет его, уже давно прошла. Грифы больше не кружили; они шли рядом с ним.

Убивший вчера аль-Фадла высокий испанец не произнес ни слова, когда пригнал машину Алламы в эту огромную пустыню. По прошествии часа езды испанец остановился и выкинул аль-Фадла из машины, оставив его в темноте без еды и воды.

Похититель аль-Фадла не оставил никаких указаний о своей личности или каких-либо объяснений своим действиям. Единственный возможный намек замеченный аль-Фадлом: странная метка на правой ладони человека — символ, который он не узнал.

Часами аль-Фадл пробирался сквозь песок и бесцельно кричал о помощи. Теперь, когда вконец обезвоженный клерик рухнул в обжигающий песок и почувствовал, как его сердце останавливается, он задал себе тот же вопрос, который он задавал часами.

«Возможно, кто-то хочет моей смерти?»

Пугало то, что он смог придумать лишь один логичный ответ.

ГЛАВА 8

Взгляд Роберта Лэнгдона скользил от одной колоссальной формы к другой. Каждый объект представлял из себя устремленный вверх лист закаленной стали, элегантно закрученный и рискованно установленный на свой край, уравновешивающий сам себя и создающий свободно стоящую стену. Дугообразные стены почти в пятнадцать футов высотой были закручены в разные текучие формы — волнистую ленту, открытый круг, свободный локон.

— «Материя времени», — повторил Уинстон. И художник — Ричард Серра. Использование стен неподдерживаемого типа в такой тяжелой среде создает иллюзию нестабильности. Но на самом деле все они очень надежны. Представьте, что долларовая банкнота скручивается вокруг карандаша. Как только карандаш удалить, свернутая купюра совершенно спокойно останется стоять на собственном крае, удерживаемая своей геометрией.

Лэнгдон сделал паузу и пристально посмотрел вверх на огромный круг рядом с собой. Он был изготовлен из окисленного металла жженого медного оттенка и сырого, органического качества. Этот кусок создавал одновременно иллюзию большой силы и тонкого чувства равновесия.

— Профессор, вы заметили, как эта первая форма не до конца смыкается?

Лэнгдон продолжил движение по кругу и увидел, что концы стены не совсем сходятся, как будто ребенок попытался нарисовать круг, но пропустил точку соединения.

— Перекошенное соединение создает проход, который привлекает посетителя внутрь, чтобы исследовать отрицательное пространство.

«Если только этот посетитель не страдает клаустрофобией» — подумал Лэнгдон, быстро продвигаясь.

— Так же, — произнес Уинстон, — вы видите перед собой три волнистые стальные ленты, образующие условно параллельную конструкцию и располагающиеся достаточно близко, чтобы сформировать два змеевидных туннеля длиной более ста футов. Их называют Змеей, и нашим юным посетителям нравится бегать через нее. Более того, двое посетителей, стоящие по разным концам, могут говорить шепотом и идеально слышать друг друга, будто стоят лицом к лицу.

— Поразительно, Уинстон, но вы можете объяснить, зачем Эдмонд попросил вас показать мне эту галерею. Он знает, что я не понимаю таких вещей.

Уинстон ответил:

— Он просил показать вам кое-что определенное под названием Закрученная спираль, которая располагается в дальнем правом углу. Вы видите ее?

Лэнгдон прищурился. Та самая, что виднеется в полумиле отсюда?

— Да, вижу.

— Прекрасно, давайте подойдем ближе.

Предварительно осмотрев огромное пространство вокруг, Лэнгдон направился к отдаленной спирали, пока Уинстон продолжал говорить.

— Слышал, профессор, что Эдмонд Кирш — ярый поклонник вашей деятельности, в частности ваших мыслей о взаимодействии всевозможных религиозных традиций на протяжении истории, их эволюции и того, как это отражалось в искусстве. Во многих аспектах область теории игр и прогнозирующих вычислений Эдмонда весьма схожа — анализируется рост различных систем и предсказывается их развитие с течением времени.

— Что ж, он явный эксперт в этом. В конце концов, его называют современным Нострадамусом.

— Да. Хотя сравнение немного оскорбительно, на мой взгляд.

— Почему вы так говорите? — возразил Лэнгдон. — Нострадамус — самый известный предсказатель всех времен.

— Не хочу спорить, профессор, но Нострадамус написал около тысячи расплывчато сформулированных катренов, которые больше четырех столетий использовались в изобретательных статьях суеверных людей, ищущих смысл там, где его нет… все, от Второй мировой войны до смерти принцессы Дианы и атаки на Всемирный торговый центр. Полный абсурд. Для сравнения, Эдмонд Кирш опубликовал ограниченное число очень конкретных прогнозов, которые сбылись за крайне малый промежуток времени — облачные вычисления, беспилотные автомобили, процессор, работающий лишь на пяти атомах. Мистер Кирш — не Нострадамус.

«Признаю, — подумал Лэнгдон. — Отмечалось, что Эдмонд Кирш вызывал сильную лояльность среди тех, с кем работал, и, видимо, Уинстон был одним из преданных последователей Кирша».

— Вам нравится моя экскурсия? — спросил Уинстон, меняя тему.

— И очень даже. Браво Эдмонду за совершенствование технологии дистанционных экскурсий.

— Да, эта система была мечтой Эдмонда много лет, и он потратил бесчисленное количество времени и денег, разрабатывая ее в тайне.

— В самом деле? Технология не кажется такой уж сложной. Должен признать, сначала я был настроен скептически, но вы меня убедили — это была довольно интересная беседа.

— Великодушно с вашей стороны, однако, я надеюсь, что сейчас не испорчу все, раскрыв правду. Боюсь, я был не до конца честен с вами.

— Простите?

— Прежде всего, мое настоящее имя Арт, а не Уинстон.

Лэнгдон засмеялся.

— Экскурсовод музея по имени Арт?* Ну, я не осуждаю вас за использование псевдонима. Рад знакомству, Арт.

* Art — искусство (англ.)

— Более того, когда вы спросили, почему я просто не сопровождаю вас лично, я дал определенный ответ: мистер Кирш не хочет собирать большую толпу в музее. Но ответ был неполным. Есть еще одна причина, по которой мы разговариваем через гарнитуру, а не лично. — Он сделал паузу. — По сути я неспособен к физическому передвижению.

— Ох… мне очень жаль. — Лэнгдон представил Арта, сидящего в инвалидном кресле в контакт-центре, и сожалел, что тот будет чувствовать неловкость, объясняя свое состояние.

— Не нужно жалеть меня. Уверяю вас, ноги будут выглядеть достаточно странно. Видите ли, я не такой, каким вы меня представляете.

Лэнгдон замедлил шаг.

— О чем это вы?

— «Арт» не совсем имя, это аббревиатура. Сокращение от «artificial»*, хотя мистер Кирш предпочитает слово «синтетический». — Голос замолчал на мгновение. — Правда в том, профессор, что сегодня вы взаимодействовали с синтетическим экскурсоводом. Своего рода компьютером.

* artificial — искусственный (англ.)

Лэнгдон в недоумении оглянулся по сторонам.

— Это какая-то шутка?

— Вовсе нет, профессор. Я вполне серьезно. Эдмонд Кирш провел десятилетие и потратил почти миллиард долларов в области синтетического разума, и сегодня вы один из первых воспользовались плодами его труда. Всю вашу экскурсию провел искусственный гид. Я не человек.

Лэнгдон на мгновение не поверил в это. Стиль речи и грамматика были идеальными, и за исключением слегка неловкого смеха он казался прекрасным оратором, с которым когда-либо в своей жизни сталкивался Лэнгдон. Кроме того, сегодня их шутки охватывали широкий и специфический ряд тем.

«Я под наблюдением, — понял теперь Лэнгдон, осматривая стены в поисках скрытых видеокамер. Он подозревал, что оказался невольным участником странной части «эмпирического искусства» — искусно устроенного театра абсурда. — Словно крыса в лабиринте».

— Мне от этого не совсем комфортно, — объявил Лэнгдон, и его голос раздался эхом по пустынной галерее.

— Примите мои извинения, — сказал Уинстон. — Это понятно. Я ожидал, что эта новость вам покажется сложной для восприятия. Полагаю, именно поэтому Эдмонд попросил меня привести вас сюда в частное пространство, отдельно от остальных. Эта информация не раскрывается другим гостям.

Взгляд Лэнгдона блуждал в тусклом пространстве в поисках других людей.

— Как вы, без сомнения, знаете, — продолжал голос, неистово озадаченный дискомфортом Лэнгдона, — человеческий мозг — это двоичная система — связи между нейронами либо работают, либо нет — они включены или выключены, как компьютерный переключатель. У мозга более ста триллионов переключателей, а это значит, что создание мозга — это не столько вопрос технологии, сколько вопрос масштаба.

Лэнгдон едва слушал. Он снова пошел, сосредоточив внимание на знаке «Выход» со стрелкой, указывающей на дальний конец галереи.

— Профессор, я понимаю, при сходстве моего голоса с человеческим трудно воспринять его, как воспроизведенный машиной, но на самом деле речь — легкая часть. Даже устройство для чтения электронной книги за девяносто девять долларов выполняет вполне достойную работу по имитации человеческой речи. Эдмонд же инвестировал миллиарды.

Лэнгдон остановился.

— Если вы компьютер, скажите мне вот что. На какой отметке остановился промышленный индекс Доу-Джонса на момент закрытия двадцать четвертого августа 1974 года?

— Это была суббота, — незамедлительно ответил голос. — Так что торги не открывались.

Лэнгдон почувствовал легкий озноб. Он выбрал дату в шутку. Один из побочных эффектов его эйдетической памяти заключался в том, что даты навсегда укладывались в его голове. В ту субботу праздновали день рождения его лучшей подруги, и Лэнгдон отлично помнил праздник у бассейна. На Хелене Вули было синее бикини.

— Однако, — немедленно добавил голос, — в предыдущий день, пятницу, двадцать третьего августа, промышленный индекс Доу-Джонса остановился на момент закрытия на отметке 686.80, ниже на 17.83 пункта с потерей 2.53 процента.

Лэнгдон на мгновение потерял дар речи.

— Я с радостью подожду, — зазвенел голос, — если вы захотите проверить данные на своем смартфоне. Хотя мне ничего не остается, как отметить в этом иронию.

— Но… я не…

— Проблема с искусственным интеллектом, — продолжил голос с легким британским акцентом, который теперь казался более странным чем когда-либо, — это не быстрый доступ к данным, которые действительно довольно просты, а скорее способность различить, как данные связаны и запутаны — я полагаю, этим вы выделяетесь, разве нет? Взаимосвязь идей? Это одна из причин, по которой мистер Кирш хотел проверить мои способности именно на вас.

— Проверить? — переспросил Лэнгдон. — Меня?

— Вовсе нет. — Опять этот неловкий смех. — Проверить меня. Проверить, смогу ли я убедить вас, что я человек.

— Тест Тьюринга.

— Точно.

Тест Тьюринга, припомнил Лэнгдон, это испытание, предложенное дешифровщиком Аланом Тьюрингом для оценки способности машины вести себя идентично человеку. По сути судья (человек) слушал разговор между машиной и человеком. И если судье не удавалось определить кто из участников человек, тогда полагали, что тест Тьюринга пройден. Знаменитое испытание Тьюринга прошло в 2014 году в Королевском обществе Лондона. С тех пор технология искусственного интеллекта прогрессировала с ослепительной скоростью.

— До сих пор сегодня, — продолжил голос, — ни один из наших гостей ничего не заподозрил. Они все наслаждались.

— Погодите, все здесь сегодня разговаривают с компьютером?!

— Технически, все говорят со мной. Я в состоянии легко решить несколько задач. Вы слышите мой голос по умолчанию — голос, который предпочитает Эдмонд — но другие слышат другие голоса или языки. На основе ваших данных как американского ученого, мужчины я по умолчанию выбрал для вас британский мужской акцент. Я предсказал, что это вызовет больше доверия, чем, например, молодая женщина с южным протяжным произношением.

Он только что назвал меня шовинистом?

Лэнгдон вспомнил о популярной записи, распространенной в интернете несколько лет назад: руководителю бюро журнала Time Magazine Майклу Шереру позвонил телемаркетинговый робот с пугающе человеческим голосом, и Шерер опубликовал запись онлайн-звонка, чтобы все могли послушать.

Это было много лет назад, осознал Лэнгдон.

Лэнгдон знал, что Кирш много лет занимался искусственным интеллектом, время от времени появляясь на обложках журналов, чтобы объявить о различных прорывах. Видимо, его детище «Уинстон» олицетворяло текущее положение дел Кирша.

— Понимаю, все происходит быстро, — продолжил голос, — но мистер Кирш поручил показать вам спираль, рядом с которой вы сейчас стоите. Он просил вас войти внутрь и добраться до самого центра.

Лэнгдон всмотрелся в узкий извилистый проход и почувствовал, как мышцы сжимаются. Эдмонд задумал студенческий розыгрыш?

— Можете просто сказать, что там? Я не большой поклонник тесных пространств.

— Интересно, я не знал этого о вас.

— Я не упомянул о клаустрофобии в своей онлайн-биографии, — подловил себя Лэнгдон, все еще с трудом понимая, что говорит с машиной.

— Вам не стоит бояться. В центре спирали достаточно много пространства, и мистер Кирш хотел, чтобы вы увидели именно центр. Но прежде чем войти, Эдмонд попросил вас снять гарнитуру и оставить ее здесь на полу.

Лэнгдон посмотрел на ужасающую конструкцию и засомневался.

— Вы не идете со мной?

— Видимо, нет.

— Знаете, все это очень странно, и я не совсем…

— Профессор, учитывая, что Эдмонд привел вас на все это событие, есть небольшая просьба, чтобы вы немного приблизились к этому произведению искусства. Дети делают это каждый день и выживают.

Лэнгдона никогда не отчитывал компьютер, если это было на самом деле, но резкий комментарий возымел желаемый эффект. Он снял наушники и аккуратно положил их на пол, поворачиваясь к входу в спираль. Высокие стены образовывали узкий изгибающийся каньон, который скрывался из вида, исчезая во тьме.

— Ничего не случится, — сказал он ни к кому не обращаясь.

Лэнгдон глубоко вздохнул и вошел в каньон.

Дорожка извивалась дальше, чем он себе представлял, извиваясь без конца, и Лэнгдон вскоре уже не знал, сколько поворотов он сделал. При каждом повороте по часовой стрелке проход становился все теснее и широкие плечи Лэнгдона теперь почти касались стен. Дыши, Роберт. Казалось, как будто наклонные металлические листы могут рухнуть внутрь в любой момент и раздавить его под тоннами стали.

Зачем я это делаю?

Лэнгдон хотел было развернуться и пойти обратно, но через мгновение проход резко закончился и вывел его на большое открытое пространство. Как и было обещано, комната оказалась больше, чем он ожидал. Лэнгдон быстро вышел из туннеля в открытое пространство и выдохнул, обнимая голый пол и высокие металлические стены, снова размышляя, была ли это какая-то сложная поверхностная мистификация.

Где-то снаружи щелкнула дверь, и быстрые шаги эхом отдавались за высокими стенами. Кто-то вошел в галерею и прошел через соседнюю дверь, которую видел Лэнгдон. Шаги подошли к спирали, а затем начали кружить вокруг Лэнгдона и становились все громче с каждым поворотом. Кто-то входил в спираль.

Лэнгдон отошел назад и стоял лицом к проходу, а шаги продолжали кружить и приближаться. Отрывистый звук усиливался, пока внезапно из туннеля не появился человек. Он был невысоким и стройным, с бледной кожей, пронзительным взглядом и непослушной копной черных волос.

Лэнгдон долго смотрел с каменным лицом на мужчину, а затем, наконец, широко улыбнулся во все лицо.

— Великий Эдмонд Кирш как всегда появился красиво.

— Только один шанс произвести первое впечатление, — приветливо ответил Кирш. — Я скучал по тебе, Роберт. Спасибо, что пришел.

Двое мужчин обменялись сердечными объятиями. Похлопывая своего старого друга по спине, Лэнгдон почувствовал, что Кирш похудел.

— Ты потерял вес, — произнес Лэнгдон.

— Я стал веганом, — ответил Кирш. — Легче, чем шарик.

Лэнгдон рассмеялся.

— Ну, приятно видеть тебя. И, как обычно, ты заставил меня почувствовать себя слишком разодетым.

— Кто, я? — Кирш взглянул на свои черные зауженные джинсы, отутюженную белую футболку с треугольным вырезом и кожаную куртку «пилот». — Это от кутюр.

— Белые шлепанцы от кутюр?

— Шлепанцы?! Они от итальянца Феррагамо.

— И полагаю, стоят дороже всего моего костюма.

Эдмонд подошел и осмотрел этикетку классического пиджака Лэнгдона.

— На самом деле, — сказал он, тепло улыбаясь, — это довольно приятные фраки. Это близко.

— Должен сказать тебе, Эдмонд, твой искусственный друг Уинстон… очень выбивает из колеи.

Кирш засиял.

— Невероятно, правда? Ты не поверишь, что мне удалось совершить с искусственным интеллектом в этом году — беспрецедентный прорыв. Я разработал собственные технологии, позволяющие машинам решать проблемы и самостоятельно контролировать себя совершенно новыми способами.

Лэнгдон заметил, что за прошлый год вокруг мальчишеских глаз Эдмонда появились глубокие складки. Мужчина выглядел усталым.

— Эдмонд, ты не хочешь рассказать, почему привел меня сюда?

— В Бильбао или в спираль Ричарда Серра?

— Давай начнем со спирали, — ответил Лэнгдон. — Ты знаешь, что у меня клаустрофобия.

— Точно. Сегодня все выталкивало людей из их зоны комфорта, — сказал он с ухмылкой.

— Это всегда твоя особенность.

— Кроме того, — добавил Кирш, — мне нужно было поговорить с тобой, и я не хотел, чтобы меня заметили перед шоу.

— Потому что рок-звезды никогда не общаются с гостями до концерта?

— Правильно! — в шутку ответил Кирш. — Рок-звезды по волшебству появляются на сцене в клубах дыма.

Свет наверху внезапно погас и снова включился. Кирш приподнял рукав и посмотрел на часы. Потом он взглянул на Лэнгдона, выражение его лица внезапно стало серьезным.

— Роберт, у нас мало времени. Сегодня вечером потрясающий случай для меня. В сущности, это станет необыкновенной возможностью для всего человечества.

Лэнгдон почувствовал нетерпение.

— Недавно я сделал научное открытие, — сказал Эдмонд. — Это прорыв, который будет иметь далеко идущие последствия. Почти никто на земле не знает об этом, и сегодня вечером — очень скоро — я выступлю с обращением к миру и объявлю о том, что я открыл.

— Я не знаю, что сказать, — ответил Лэнгдон. — Это звучит восхитительно.

Эдмонд понизил голос, и его тон стал необычайно напряженным.

— Прежде чем обнародовать эту информацию, Роберт, мне нужен твой совет. — Он сделал паузу. — Боюсь, от этого может зависеть моя жизнь.

ГЛАВА 9

Молчание установилось между двумя мужчинами внутри спирали.

— Мне нужен твой совет… Боюсь, моя жизнь зависит от этого.

Слова Эдмонда тяжело повисли в воздухе и Лэнгдон увидел беспокойство в глазах друга.

— Эдмонд? Что происходит? Что с тобой?

Свет над головой погас и снова включился, но Эдмонд не обратил на это внимания.

— Для меня это был значимый год, — начал он, переходя на шепот. — Я работал в одиночку над крупным проектом, который привел к инновационному открытию.

— Звучит замечательно.

Кирш кивнул.

— Это действительно так, и словами трудно описать, до чего я счастлив поделиться сегодня этим открытием с миром. Оно приведет к серьезной смене парадигм. Я не преувеличиваю, когда говорю, что последствия моего открытия будут соразмерны революции Коперника.

На мгновение Лэнгдон подумал, что его друг шутит, но выражение лица Эдмонда оставалось предельно серьезным.

«Коперника? Смирение никогда не являлось одной из сильных сторон Эдмонда, но это утверждение прозвучало почти нелепо». Николай Коперник был отцом гелиоцентрической модели (верил в то, что планеты вращаются вокруг Солнца), которая разожгла научную революцию в 1500-х годах и полностью уничтожила давнее учение церкви о том, что человечество занимало центр Вселенной Бога. Его открытие церковь осуждала в течение трех столетий, но ущерб был нанесен, и мир навсегда переменился.

— Я вижу, ты скептически настроен, — сказал Эдмонд. — Лучше, если бы я сказал Дарвина?

Лэнгдон улыбнулся.

— То же самое.

— Ладно, тогда позволь спросить вот что: каковы два фундаментальных вопроса, которые возникали перед человечеством за всю историю?

Лэнгдон задумался.

— Ну, вопросы наверно такие: «Как все это начиналось?» и «Откуда мы появились?»

— Точно. И второй вопрос — просто вспомогательный для этого. Не «откуда мы родом», а…

— Куда мы движемся?

— Да! Эти две тайны лежат в основе человеческого опыта. Откуда мы появились? Куда мы движемся? Создание и предназначение человека. Это общечеловеческие тайны. Взгляд Эдмонда заострился, и он выжидающе посмотрел на Лэнгдона.

— Роберт, открытие, которое я сделал… оно очень четко отвечает на оба этих вопроса.

Лэнгдон зацепился за слова Эдмонда и за их безрассудные последствия.

— Я… не знаю, что сказать.

— Нет необходимости что-то говорить. Я надеюсь, что вы и я сможем найти время, чтобы поглубже подискутировать на презентации сегодня вечером, но на данный момент мне необходимо поговорить с вами о темной стороне всего этого — потенциальных последствий открытия.

— Ты думаешь о возможных последствиях?

— Без сомнения. Отвечая на эти вопросы, я поставил себя в прямой конфликт с веками установленными духовными учениями. Вопросы человеческого мироздания и человеческого предназначения традиционно являются областью религии. Я незваный гость, и религиям мира не понравится то, что я собираюсь объявить.

— Интересно, — ответил Лэнгдон. — Так поэтому ты провел со мной два часа, толкуя о религии за обедом в Бостоне в прошлом году?

— Именно так. Ты можешь припомнить мое личное поручительство, данное тебе — о том, что в нашей жизни религиозные мифы будут практически сметены научными прорывами.

Лэнгдон кивнул. Забыть трудно. Смелость декларации Кирша запечатлелась один-в-один в живой памяти Лэнгдона.

— Я помню. И я возразил, что религия переживала достижения науки на протяжении тысячелетий и что она служила важной цели в обществе, и хотя религия может эволюционировать, она никогда не отомрет.

— Точно. Я уже сказал тебе, что нашел цель своей жизни — использовать научную истину для искоренения мифа о религии.

— Да, сильно сказано.

— И ты бросил мне вызов, Роберт. Ты утверждал, что всякий раз, когда я сталкивался с «научной истиной», которая противоречила или умаляла принципы религии, я должен был обсудить ее с религиозным ученым в надежде, что я пойму, что наука и религия часто пытаются пересказать одну и ту же историю двумя разными языками.

— Я помню. Ученые и духовники часто пользуются разными словарями, чтобы описать одни и те же тайны Вселенной. Конфликты часто связаны с семантикой, а не с субстанцией.

— Что ж, я последовал твоему совету, — сказал Кирш. — Ия советовался с духовными лидерами по поводу моего последнего открытия.

— Правда?

— Ты знаком с Парламентом мировых религий?

— Конечно.

Лэнгдон был большим энтузиастом группы по продвижению межконфессионального обсуждения.

— По чистой случайности, — сказал Кирш, — парламент провел в этом году свою встречу за пределами Барселоны, примерно в часе езды от моего дома, в аббатстве Монсеррат.

Потрясающее место, подумал Лэнгдон, побывавший на вершине горы святилища много лет назад.

— Когда я услышал, что это происходило в течение той же недели, я планировал сделать это крупное научное заявление, я не знаю, я…

— Ты подумал, не знамение ли это Божие?

Кирш засмеялся.

— Что-то вроде этого. Поэтому я позвонил им.

На Лэнгдона это произвело впечатление.

— Ты обратился ко всему парламенту?

— Нет! Слишком опасно. Я не хотел, чтобы эта информация просочилась прежде чем я смог сам о ней объявить, поэтому я запланировал встречу только с тремя из них — по одному представителю от христианства, ислама и иудаизма. Наша четверка встретилась для частной беседы в библиотеке.

— Поразительно, что они пустили тебя в библиотеку, — с удивлением сказал Лэнгдон. — Я слышал, что это святое место.

— Я сказал им, что мне нужно укромное место для встречи — никаких телефонов, никаких камер, никаких посторонних. Они провели меня в эту библиотеку. Прежде чем что-либо сказать им, я попросил их согласиться на обет молчания. Они подчинились. На сегодняшний день они — единственные люди на земле, которые что-то знают о моем открытии.

— Захватывающе. И как они реагировали, когда ты рассказывал им?

Кирш выглядел сконфуженным.

— Возможно, я провел встречу далеко не идеально. Ты знаешь меня, Роберт, когда вспыхивают страсти, дипломатия не мое занятие.

— Да, я читал, что тебе не мешает заняться некоторыми тренировками деликатности, — сказал Лэнгдон со смехом. — Как Стиву Джобсу и многим другим гениальным провидцам.

— Итак, в соответствии с моей тягой к откровенности, я начал наш разговор сразу сказав им правду, — что я всегда считал религию формой массового заблуждения, и что, будучи ученым, мне было трудно принять тот факт, что миллиарды умных люди опираются на свою веру, чтобы получить утешение и руководство. Когда они спросили, почему я советовался с людьми, которых я, по-видимому, мало уважаю, я сказал им, что пытался оценить их реакцию на мое открытие, чтобы представить, как это будет воспринято религиозным миром, когда я сделаю это достоянием общественности.

— Дипломат, как всегда — сказал Лэнгдон, морщась. — Ты знаешь, что временами честность — это не самая лучшая политика?

Кирш взмахнул рукой.

— Мои мысли о религии широко известны. Я думал, что они оценят прозрачность. Тем не менее, после этого я представил им свою работу, подробно объяснил, что я обнаружил, и как это все изменило. Я даже достал свой телефон и показал им видео, которое, я бы сказал, просто обескураживает. Они лишились дара речи.

— Они, должно быть, что-то сказали, — подсказал Лэнгдон, чувствуя еще большее желание узнать, что Кирш мог бы им открыть.

— Я надеялся на беседу, но христианский клирик заставил замолчать двух других, прежде чем они смогли вымолвить хотя бы слово. Он призвал меня пересмотреть вопрос об информировании общественности. Я сказал ему, что подумаю об этом в будущем месяце.

— Но ты собираешься это обнародовать сегодня вечером.

— Я знаю. Я сказал им, что мое заявление состоится через несколько недель, чтобы они не запаниковали или не попытались вмешаться.

— А когда они выяснили про сегодняшнюю презентацию? — спросил Лэнгдон.

— Их это не удивит. Одного из них, в частности. — Кирш встретился глазами с Лэнгдоном. — Священник, организовавший нашу встречу — епископ Антонио Вальдеспино. Ты знаешь его?

Лэнгдон напрягся.

— Из Мадрида?

Кирш кивнул.

— Он самый.

«Вероятно, это не идеальная аудитория для радикального атеизма Эдмонда,» — подумал Лэнгдон. Вальдеспино считался могущественной фигурой в Испанской католической церкви, известной своими глубоко консервативными взглядами и сильным влиянием на короля Испании.

— В этом году он принимал гостей от имени парламента, — сказал Кирш, — и, следовательно, как и говорил, был организатором встречи. Он предложил прийти лично, а я попросил его пригласить представителей ислама и иудаизма.

Свет над головой опять потух.

Кирш тяжело вздохнул, понизив голос.

— Роберт, я хотел поговорить с тобой до своего выступления, потому что мне нужен совет. Мне нужно знать, считаешь ли ты епископа Вальдеспино опасным.

— Опасным? — переспросил Лэнгдон. — В каком смысле?

— Я показал ему то, что представляет угрозу его миру, и хочу знать, считаешь ли ты, что мне угрожает физическая опасность с его стороны.

Лэнгдон тут же покачал головой.

— Нет, это невозможно. Я не знаю, что ты ему сказал, но Вальдеспино — это столп испанского католицизма, и его связи с королевской семьей в Испании делают его чрезвычайно влиятельным… но он священник, а не киллер. Он обладает политической властью. Он может прочесть вам проповедь, но мне было бы сложно поверить, что тебе грозит какая-либо физическая опасность с его стороны.

Кирш выглядел нерешительным.

— Надо было видеть, как он смотрел на меня, когда я покидал Монсеррат.

— Ты сидел в священной библиотеке монастыря и говорил епископу, что все его мировоззрение бред! — воскликнул Лэнгдон. — Ты ожидал, что он предложит тебе чай с пирожными?

— Нет, — признался Эдмонд, — но я также не ожидал, что он оставит мне голосовое сообщение с угрозой после нашей встречи.

— Епископ Вальдеспино звонил тебе?

Кирш просунул руку в свою кожаную куртку и достал необычайно большой смартфон. У него был яркий бирюзовый корпус, украшенный повторяющимся шестиугольным рисунком, в котором Лэнгдон узнал знаменитый плиточный узор, созданный каталонским архитектором- модернистом Антонио Гауди.

— Послушай, — сказал Кирш, нажимая несколько кнопок и поднимая трубку. Из динамика послышался трескучий четкий голос пожилого человека, его интонация была холодной и безжизненно-серьезной:

Мистер Кирш, это епископ Антонио Вальдеспино. Как вам известно, я принял нашу встречу сегодня утром с глубоким беспокойством, как и двое моих коллег. Я настоятельно призываю вас немедленно позвонить мне, чтобы мы могли обсудить дальнейшее, и я снова предупреждаю вас об опасности публикации этой информации. Если вы не позвоните, то имейте в виду, что мои коллеги и я рассмотрим превентивное заявление и поделимся вашими открытиями, перефразируя их, дискредитируя и попытаемся дать обратный ход тому несказанному ущербу, который вы собираетесь причинить миру… вред, который вы явно не можете предвидеть. Я жду вашего звонка, и настоятельно рекомендую вам не подвергать сомнению мое решение.

На этом сообщение заканчивалось.

Лэнгдон не мог не признать, что его озадачил агрессивный тон Вальдеспино, и все же это сообщение голосовой почты не столько испугало его, сколько углубило его интерес к предстоящему заявлению Эдмонда.

— И как же ты ответил?

— Я не ответил, — сказал Эдмонд, засовывая телефон в карман. — Я видел в этом лишь простую угрозу. Я был уверен, что они захотят похоронить эту информацию, а не обнародовать ее сами. Более того, я знал, что неожиданное сообщение о программе сегодняшнего вечера, застанет их врасплох, поэтому меня не слишком обеспокоили их превентивные действия. Он сделал паузу, глядя на Лэнгдона. — Теперь… я не знаю, что-то в интонации его голоса… это просто пришло мне на ум…

— Беспокоишься, что тебе грозит опасность? Сегодня вечером?

— Нет, нет, список гостей жестко откорректирован, и в здании отличная охрана. Меня больше беспокоит то, что происходит при выходе на публику. Эдмонд вдруг пожалел, что упомянул об этом. — Это глупо. Мандраж перед выходом. Я просто хотел удостовериться в твоей интуиции.

Лэнгдон изучающе посмотрел на своего друга. Эдмонд выглядел необычайно бледным и обеспокоенным.

— Чутье подсказывает мне, что Вальдеспино никогда не поставит тебя в опасносное положение, как бы ты ни сердился на него.

Опять приглушили свет, теперь сильнее.

— Ладно, спасибо. — Кирш посмотрел на часы. — Мне нужно идти, но мы сможем встретиться позже? У этого открытия есть аспекты, которые я хотел бы обсудить.

— Несомненно.

— Отлично. После презентации наступит некоторый хаос, и чтобы сбежать от этого безобразия и поговорить, нам понадобится уединенное место. — Эдмонд достал визитку и принялся что-то писать на обороте. — После презентации останови такси и дай эту карточку водителю. Любой здешний таксист поймет, куда тебя отвезти. — И он вручил визитку Лэнгдону.

Лэнгдон ожидал увидеть на обороте адрес местного отеля или ресторана. Вместо этого он увидел нечто больше похожее на шифр.

BIO-EC346

— Извини, вот это отдать таксисту?

— Да, он поймет, куда ехать. Я скажу тамошней охране, чтобы тебя ждали, а я подъеду как только смогу.

«Охране?» — Лэнгдон нахмурился, строя предположения — не является ли BIO-EC346 кодовым наименованием тайного научного клуба.

— Удручающе простой код, друг мой. — Он подмигнул. — Ты как никто другой его раскусишь. И кстати, чтобы не оставаться без охраны, ты на моей сегодняшней презентации будешь играть кое-какую роль.

Лэнгдон удивился.

— Какую такую роль?

— Не беспокойся. Делать ничего не понадобится.

С этими словами Эдмонд Кирш направился через весь этаж к выходу по спиральной лестнице.

— Мне нужно пробраться через служебный ход — а тебя Уинстон проведет наверх. — Он сделал паузу и обернулся. — Увидимся после мероприятия. Будем надеяться, что ты прав насчет Вальдеспино.

— Расслабься, Эдмонд. Сосредоточься на своей презентации. Клерикалы тебе нисколько не опасны, — уверил его Лэнгдон.

Непохоже было, чтобы Кирша это убедило.

— Возможно, Роберт, ты изменишь свое мнение, когда услышишь, что я скоро скажу.

ГЛАВА 10

«Священный Престол» Римско-католической архиепархии Мадрида — Катедраль-де-ла-Альмудена — это основательный неоклассический собор, расположенный рядом с Королевским дворцом Мадрида. Построенный на месте древней мечети, собор Альмудена получил свое название от арабского аль-мудайна, что означает «цитадель».

Согласно легенде, когда Альфонсо VI отвоевал Мадрид у мусульман в 1083 году, он стал одержим идеей переноса потерянной ценной иконы Девы Марии, погребенной в стенах цитадели для сохранности. Не в силах найти спрятанную Богоматерь, Альфонсо истово молился, пока часть стены цитадели не развалилась от взрыва и не открыла икону, до сих пор освещенную горящими свечами, с которыми она была захоронена много веков назад.

Сегодня Дева Альмудена является святой покровительницей Мадрида, а паломники и туристы стекаются к мессе, считая привилегией молиться в соборе Альмудена перед ее образом. Драматическое местоположение церкви, разделяющее главную площадь Королевского дворца, обеспечивает дополнительную привлекательность для прихожан: возможность мельком взглянуть на входящих и выходящих из дворца.

Вечером, в глубине собора, молодой аколит в панике метался по коридору.

Где епископ Вальдеспино?!

Служба вот-вот начнется!

На протяжении десятилетий епископ Антонио Вальдеспино был главным священником и смотрителем этого собора. Давний друг и духовный советник короля, Вальдеспино был откровенным и набожным приверженцем традиций и почти не терпел обновлений. Невероятно, восьмидесятидвухлетний епископ по-прежнему надевал кандалы в течение Страстной недели и присоединялся к верующим, несущим иконы по улицам города.

Вальдеспино, в отличие от всех, никогда не опаздывает на мессу.

Аколит был с епископом двадцать минут назад в ризнице, как обычно помогая ему с мантией. Как только они закончили, епископ получил речь и без единого слова спешно вышел.

Куда он делся?

Проверив святилище, ризницу и даже частную уборную епископа, аколит теперь бросился по коридору в административную часть собора, чтобы проверить офис епископа.

Он услышал, как вдалеке загромыхала органная труба.

Начинается церемониальный гимн!

Аколит скользнул в прихожую личного кабинета епископа и под закрытой дверью сквозь щель с испугом увидел лучик света. Он что, здесь?!

Аколит тихо постучал.

— ^Excelencia Reverendisima?*

* Ваше высокопреосвященство? (исп.)

Ответа не последовало.

Постучав уже громче, он выкрикнул:

— j^Su Excelencia?!*

* Ваше превосходительство!? (исп.)

По-прежнему без ответа.

Опасаясь за здоровье старика, аколит повернул ручку и открыл дверь.

— jCielos!* — охнул аколит, заглянул в личные покои.

* О, боже! (исп.)

Епископ Вальдеспино сидел за своим столом из красного дерева, уставившись в светящийся экран ноутбука. Святая митра все еще была у него на голове, внизу подстелена риза, а подбородок попросту упирался в стену. Аколит откашлялся.

— La santa misa esta…*

* Святая месса началась(исп.)

— Preparada*, — оборвал его епископ, неподвижно уставившись в экран. — Padre Derida me sustituye.*

* Все готово. Отец Дерида заменит меня(исп.)

Аколит уставился в недоумении. Отец Дерида заменит? Молодому священнику не подобает наблюдать за субботней вечерней мессой.

— jVete ya!* — выпалил Вальдеспино, не поднимая глаз. — Y cierra la puerta*.

* Уходи! И закрой дверь.(исп.)

В страхе парень послушался и немедленно скрылся, закрыв за собой дверь.

Возвращаясь к звукам органа, аколит с удивлением размышлял, что на компьютере может настолько сильно отвлекать епископа от его обязанностей перед Богом.

В это самое время адмирал Авила протискивался сквозь нарастающую толпу в атриуме Музея Гуггенхайма, с удивлением лицезрея гостей, беседующих через поблескивающие наушники. Звуковая экскурсия по музею была явно в виде двустороннего общения.

Он рад был, что отказался от этого устройства.

Сегодня никаких отвлекающих факторов.

Он проверил часы и посмотрел на лифты. Они уже были заполнены гостями и направлялись наверх, на главное событие, поэтому Авила выбрал лестницу. Поднимаясь, он почувствовал те же волны скептицизма, что испытал прошлой ночью. Неужели я действительно стал человеком, способным убивать? Безбожные души, уничтожившие жену и ребенка, изменили его. «Мои действия одобрены высшей властью, — напомнил он себе. — В том, что я делаю, есть справедливость».

Когда Авила поднялся до первой остановки, его взгляд привлекла женщина на ближайшем подвесном переходе. Новая испанская знаменитость, подумал он, разглядывая известную красавицу.

Она была в облегающем белом платье с черной диагональной полосой, элегантно пересекавшей тело. Ее стройная фигура, пышные темные волосы и изящная осанка были восхитительны, и Авила заметил, что не один он на нее смотрит.

В дополнение к одобрительным взглядам других гостей женщина в белом обратила на себя внимание двух холеных офицеров безопасности, которые внимательно следили за ней. Мужчины двигались с осторожной уверенностью пантеры и были одеты в синие пиджаки с вышитыми гербами и большими буквами GR*.

* Guardia Real^OT.) — Королевская гвардия, независимое подразделение Вооруженных сил Испании, отвечающее за защиту короля Испании и членов его семьи.

Авила не удивился их присутствию, и все же от их вида его пульс ускорился. Как бывший член испанских вооруженных сил он прекрасно знал, что означает GR. Эти два охранника были вооружены и хорошо обучены, как и любые телохранители на земле.

Раз они здесь, надо мне соблюдать все предосторожности, сказал себе Авила.

— Эй! — рявкнул мужской голос прямо позади него.

Авила развернулся.

Застенчивый мужчина в смокинге и черной ковбойской шляпе широко улыбнулся ему.

— Великолепный костюм! — отметил мужчина, указывая на военную форму Авилы. — Где достать такой?

Авила пристально посмотрел, непроизвольно сжав кулаки. «Только прослужив всю жизнь и жертвуя собой,» — подумал он.

— No hablo ingles,* — подернув плечами ответил Авила и продолжил подниматься вверх по лестнице.

* Я не говорю по-английски(исп.)

На втором этаже Авила обнаружил длинный коридор и по указателям проследовал в туалет в дальнем конце. Он собирался войти, но свет в музее погас и снова включился — первый легкий толчок, побуждающий гостей начать движение наверх для презентации.

Авила вошел в пустой туалет, выбрал последнюю кабинку и заперся внутри. Наедине теперь он почувствовал, как знакомые демоны пытаются проникнуть внутрь него, угрожая затянуть его в пропасть.

Пять лет, а воспоминания по-прежнему преследуют меня.

Авила с негодованием отмахнулся от ужасов своего сознания и достал из кармана четки. Нежно повесил их на дверной крючок для плаща. Пока бусины и распятие мирно покоились перед ним, он любовался своей ручной работой. Благочестивый верующий мог бы ужаснуться тому, что кто-то посмел осквернить четки созданием подобного предмета. Пусть так, но регент заверил Авилу, что в неспокойные времена позволительны некоторые послабления в правилах отпущения грехов.

Коли причина столь свята, Бог наверняка простит, обещал Регент.

Авиле обещано было не только спасение души, но и избавление тела от сил зла. Он взглянул на татуировку на своей ладони.

Подобно древней хризме Христа изображение было символом, полностью составленным из букв. Авила три дня назад набил его крепкой желчью и иглой, в точности как его проинструктировали, и красное пятно еще болело. Если его схватят, заверил его Регент, нужно лишь показать ладонь налетчикам и в течение часа его отпустят.

Регент сказал, что мы занимаем самые высокие уровни управления. Авила уже становился свидетелем их ошеломительного влияния, и у него возникало ощущение, будто вокруг него защитная аура. Авила надеялся в один прекрасный день вступить в ряды этой элиты, но в данный момент он принимал за честь хоть какое-то участие в этом.

В одиночестве в ванной Авила достал свой телефон и набрал данный ему секретный номер.

— ^Si?* — ответил голос на первой линии.

* Да?(исп.)

— Estoy en posicion,* ответил Авила в ожидании последних указаний.

* Я на месте (исп.)

— Bien,* — сказал Регент. — Tendras una sola oportunidad. Aprovecharla sera crucial.*

* Хорошо. У вас будет всего один шанс. Промедление будет провалом. (исп.)

ГЛАВА 11

В тридцати километрах по береговой линии от сверкающих небоскребов Дубая, искусственных островов и знаменитых вилл для вечеринок, находится город Шарджа — ультраконсервативная исламская культурная столица Объединенных Арабских Эмиратов.

Обладая более чем шестью сотнями мечетей и лучшими университетами в регионе, Шарджа позиционирует себя как венец духовности и обучения — позиция, подпитываемая огромными запасами нефти и правителем, который ставит образование своего народа превыше всего.

Этим вечером семья любимого Аллама из Шарджи, Саида аль-Фадла, собралась уединенным кругом, чтобы провести ночное бдение. Вместо того, чтобы предаться традиционному чтению корана, соответствующего ночной молитве, они молились о возвращении их нежно любимого отца, дяди и мужа, которые вчера бесследно и таинственно исчезли.

�