Сказочные истории

Пленник Питера Петтигрю

«Вот и все, – заключил сержант Маккардл, – для бомб замедленного действия. Теперь, что касается зажигательных средств, мистера Петтигрю…» («Стой, трусливый пес!» – прохрипел Питер Петтигрю обращаясь к зловещей фигуре, выползающей из темных закоулков его воображения: “Подойди и подай знак. Что?! Ты этого не знаешь? Я так и думал! Тогда получи, грязный нацистский шпион, ты! Вот тебе! Вот!…»)

– Мистер Петтигрю!

Дневная дрема Питера Петтигрю, студента-авиадиспетчера, лопнула, как воздушный шарик и он вскочил со своей скамьи, растерянно моргая бледными глазами. Появился вражеский агент Хади. Это была не затемненная и жизненно важная зона обороны, не стратегически важный военный объект, а теплая, светлая и слишком знакомая городская аудитория Оружейной палаты. Хихикая над его замешательством, сидели его сокурсники, числом более четырех десятков. Гневно глядя на него, стоял сержант регулярной армии, назначенный тренировать эту добровольческую бригаду.

– Итак, мистер Петтигрю, – кислым тоном повторил сержант Маккардл, – если уж вы прервали свой сон…

– Д-да, сэр! – виновато выдохнул Питер Петтигрю. – Простите“ сэр. Я, должно быть, задремал.

– В армии, – злобно прорычал Маккардл, – солдаты, которые задремали, просыпаются в тюрьме! Хотел бы я посмотреть на это. Но сейчас это не имеет значения. До того, как вас так грубо разбудили, мистер Петтигрю, мы обсуждали защиту от взорвавшейся бомбы. Может быть вы расскажете нам, как правильно обращаться с зажигательной бомбой. Допустим, вы охраняете деревянный склад, полный легковоспламеняющимися военными припасами.

При прямом попадании зажигательного снаряда вы на мгновение потеряете сознание от сотрясения, а когда вы придете в себя, обнаружите, что бомба взорвалась и по всему зданию разлетаются клочья пламени. Что вы будите делать в такой ситуации?

– Я… э—э… я побегу к шлангу с водой, – сказал Питер, – и включу мелкую струю…

– Система водоснабжения неисправна”, – сказал Сержант Маккардл и был готов помочь. – Диверсанты изрезали шланг в клочья.

– Тогда я… я возьму ведра и песок, и…

– Сторонники пятой колонны, – бросил вызов Маккардл, – подмешали порох в песок.

– Ой! – уныло произнес Питер Петтигрю. – В таком случае, я позвоню в пожарную службу, объявляю общую тревогу и попытаюсь бороться с огнем, пока не прибудет помощь. Возможно, с помощью химикатов или…

– Огнетушители разбавили газировкой – Маккардл радостно воскликнул, – а сирена была украдена Квислингами! Телефонные провода перерезаны, от силы взрыва разбились окна и ветер раздувает пламя.

Пол раскаляется у вас под ногами, стены пылают, языки пламени лижут драгоценные коробки с Морилом, подумайте, мистер Петтигрю, подумайте хорошенько! От ваших действий зависит множество жизней и ценное имущество. Что будете делать? К чему в первую очередь должна тянуться ваша рука?

В комнате было тепло, но лоб Питера Петтигрю покрылся холодным потом, глаза его блуждали, воротник душил его. Язык словно превратился в комок ваты:

– Зачем … э—э… – лихорадочно бормотал он.

– Не правильно! – Сержант Маккардл ухватился за это слово, как терьер за резиновую косточку. – Никогда не прикасайтесь к проволоке! Проволока – это последнее, что вы должны трогать, Петтигрю. В таких условиях проволока бы раскалилась и сожгла плоть до кости!

– Нет.. – он с презрением посмотрел на невысокого мужчину, – нет, мистер Петтигрю, боюсь, от вас не будет никакой пользы в такой сложной ситуации. Хотя на самом деле, я не думаю, что вы принадлежите к бесполезным людям. Некоторые, Петтигрю, просто не подходят для такого. Вы, кажется, один из них. Почему бы вам не бросить учебу, снять военную форму и поступить на какую-нибудь другую гражданскую службу? Например, работать в столовой или вязать свитера?

Кто-то за спиной Питера Петтигрю хихикнул, а кто-то еще пробормотал:

– Вот это да! Если мужчина не может выполнять мужскую работу, он должен…

Нижняя губа Питера задрожала, и перед глазами заплясала рослая фигура сержанта Маккардла. Он упрямо покачал головой.

– Но… но мне нравится эта работа, сержант. Я хочу быть начальником воздушной охраны.

Маккардл красноречиво пожал плечами:

– Что ж, это головная боль дяди Сэма. Если вы будете продолжать тратить время и деньги правительства впустую, я не смогу этому помешать. – Остальным он сказал, – На сегодня все, ребята. Помните, в полночь у нас тренировка по отключению электроэнергии. По всему городу. К этому времени все надзиратели должны быть на своих постах. Вы все знаете, где ваши места дислокации? Ладно, отправляйтесь туда! А? Что? О, снова вы, Петтигрю? Ну, и что вам теперь нужно?

– Закончили? – прогремел сержант Маккардл. – Да любой дурак знает, что вам следовало бы… – Его брови нахмурились, а затем чудесным образом разгладились. – Не пытайтесь заставить меня думать за вас, Петтигрю! Это ваше задание, не мое. Подумайте хорошенько? и убедитесь, что вы нашли правильный ответ к нашей следующей встрече. Хорошо, все свободны!

«Ни шланга, – подумал Питер Петтигрю, – ни песка, ни сирены, ни телефона. Пожар быстро распространяется. Склад забит горючими материалами – о, это бесполезно! Маккардл был прав. Наверное, я просто неудачник!»

Последнее слово прозвучало как «мзззглммм», подчеркнутое чем-то подозрительно похожим на всхлипывание.

По оценкам, в общей сложности насчитывается двести шестьдесят тысяч добровольцев. В настоящее время в Соединенных Штатах готовятся к гражданской обороне спасатели от воздушных налетов. Из этого числа около двухсот пятидесяти девяти тысяч девятисот девяноста девяти человек обладали большими способностями к работе, чем Питер Петтигрю.

Два удара были нанесены по этому несчастному, лишенному удачи ребенку, и рука Небесного Судьи уже поднималась для третьего, когда Питер с воплем ворвался в этот безумный мир. Начнем с того, что Питер был образцом мужественности. Он был никчемным. Мягкие плечи помогали скрыть его худощавое телосложение, а высокие каблуки добавляли лишний дюйм к его миниатюрному росту, но никакие технические или портновские приспособления не могли убрать с его лица анемичную бледность и придать выразительности непослушным волосам или избавить его глаза от меланхоличной задумчивости, что отражало его индивидуальность. Физически Питер был похож на человека, которого мы часто видели на фотографии, ранее опубликованной в рекламе “БУДЬ СИЛЬНЫМ КАК Я!

Более того, Питер был застенчив. Ужасно, чудовищно, невообразимо стеснялся всего и вся, что ходило, плавало или летало по поверхности земли, под ней или над ней. Он сглатывал, когда говорил, и никогда не повышал голос громче, чем при робком блеянии. Незнакомые люди пугали и смущали его… и у него совсем не было друзей. Он переливался всеми оттенками радуги, когда его замечали представительницы прекрасного пола, и всегда находился в кафетериях, чтобы избежать ужасной задачи сделать заказ у официантки.

Его положение в жизни было именно таким, какого и следовало ожидать. Он был самым маленьким винтиком в этой огромной организации и для всех, кроме его ближайших коллег-клерков, он был всего лишь еще одним именем в платежной ведомости.

Он зарабатывал достаточно, чтобы жить, есть, раз в неделю ходить в театр и содержать троюродного брата в Орегоне, которого он никогда в жизни не видел, но чьи требовательные письма приводили его в неистовство от чувства долга. Он скромно одевался, без возражений позволял охране метро толкать себя и не позволял себе ничего более одурманивающего, чем случайная порция "доктора Зиппера".

Таким был Питер Петтигрю. Или, если быть более точным, тот Питер Петтигрю, который быстро и ненавязчиво предстал перед общественностью.

***

Но был еще один Питер Петтигрю, неизвестный и неожиданный, избранный Питер Петтигрю, в чьих жилах струился огонь героев, за чьими мягкими и желтовато-коричневыми глазами горели дремлющие вулканы. Это был именно тот человек —смеющийся, насмешливый, отважный борец, – которым Питер мечтал стать. Рыцарь-искатель приключений со стальными мускулами, подвижным умом и острым, как шпага, языком. Именно таким человеком был Питер, когда глубокой ночью его тщедушное тело беспокойно ворочалось на кровати, а неприкаянная душа мчалась по волшебным дорогам мира Грез в поисках мрачных приключений. Этим человеком был Питер, когда чернота окутала худощавую, напряженную фигуру, подавшуюся вперед в кресле у кинотеатра, и жаждущее сердце Питера устремилось за лучом серебристого сияния, чтобы отождествить себя с той одинокой душой, которая больше всего страдала от вторжения сил зла.

Это был странный, новый Питер Петтигрю, который теперь, как сгусток тьмы в тени дверного проема, улыбался и бросал вызов полчищам сил, выступавших против него.

– Так! – насмешливо прошипел Питер. – Итак! Вы думаете, что сможете взорвать арсенал? Ну, это мы еще посмотрим, вы, грязные, подлые старые япошки, вы! Брррр-брррр-брррр… – Его маленькое тельце дрожало от возбуждения, когда он проносился по серой улице под воображаемыми автоматными очередями.

Автоматная, – теперь нет смысла молить о пощаде! – торжествующе рассмеялся Питер. – Вы, должно быть, подумали об этом до того, как напали на нас! О, теперь это ножи? Помните Перл-Харбор! Бррррррр

«Прекратите этот чертов шум! Прекратите!» – Ревущий голос прорвался сквозь сосредоточенность Питера, внезапно положив конец его маленькой личной драме. – Какого черта, по-вашему, вы вообще делаете? Кто—о-о! Я мог бы и сам догадаться!»

Только мрачность скрывала болезненное смущение Питера. Его сердце сжалось до размеров изюминки, а в животе запорхали свинцовые бабочки.

– П-здравствуйте, сержант Маккардл, – слабым голосом произнес он.

Военный, еще более воинственный, чем когда-либо, с кольтом 44-го калибра, уродливой шишкой на бедре, и противогазом через плечо, злобно уставился на маленького добровольца.

– Что, черт возьми, означает весь этот шум и неразбериха, Петтигрю? Вы что, не знаете?..

– Я… я просто притворялся, сэр, – скривился Питер.

– Притворяешься кем? Притворяешься паровой каллиопой или кем-то в этом роде? В любом случае, Петтигрю… – Внезапная мысль осенила сержанта и он хмуро взглянул на свои наручные часы. – Без двух минут двенадцать! Почему ты все еще шныряешь по Оружейной? Почему ты не на своем посту?

– Я… – начал Питер, – я…

– Не обращайте внимания, – перебил Маккардл. – Неподчинение приказам в чрезвычайной ситуации – с меня достаточно! Теперь вы можете надеть свою форму! И до свидания, мистер Петтигрю!

– Н-но— – запинаясь, пробормотал Питер.

– И, – добавил сержант Маккардл, – скатертью дорога!

– Н-но это мой пост. Сержант! – взвыл Питер. – Мне было поручено охранять этот сектор во время пробного отключения электроэнергии!

– Т-ты что? – На этот раз голос Маккардла сорвался на мрачную ноту.

– Не повторяйся, Петтигрю! Я и в первый раз тебя услышал. Ты – дежурный на этом посту! Из всех этих бестолковых заданий, черт возьми, этот арсенал – один из самых важных военных объектов во всем городе.

Это… это правда? – пропищал Питер с неожиданным рвением.

– Возможно, самое важное! Петтигрю, ты знаешь, что весь подвал этого здания заполнен порохом и динамитом? Их хватит, чтобы разнести все окрестности до основания! А в трех кварталах отсюда находятся мэрия, Федеральное здание, два завода по производству военного вооружения и казармы морской пехоты!

– Так и есть, – сглотнул Питер с меньшим рвением.

– И из всех людей, – в отчаянии воскликнул Маккардл, – именно вас должны были назначить на этот пост, а меньше чем через минуту прозвучит тревога. Что ж, – он пожал плечами, – теперь уже слишком поздно. Это ваше дело теперь. Вы подготовили свое снаряжение?

– Экипироваться – о, да, сэр! Вот здесь! – Питер похлопал по противогазу, висевшему у него на боку, и, более осторожно, по автомату, висевшему у него на бедре. – Я готов, сэр.

– Очень хорошо, Петтигрю. Отныне, – главному герою пришлось повысить голос до крика, чтобы его было слышно сквозь рев башни, который внезапно проснулся и завыл из сотни источников одновременно, – Решать тебе! Продолжай!

И когда серый сумрак городской ночи внезапно сменился черным цветом, когда лихорадочные электрические и неоновые огни один за другим погасли над городом, мрачно готовящимся к любым неожиданностям, сержант Маккардл шагнул в темноту – и пропал!

Поначалу его исчезновение стало облегчением для маленького потенциального воздушного надзирателя. Затем, когда оглушительный вой сирен сменился приглушенной тишиной, а шаги Маккардла затихли в темноте, на Питера Петтигрю снизошла огромная, непоколебимая тишина, и вместе с ней пришло острое осознание его совершенного одиночества. В кромешной тьме он пробормотал: «Боже мой! Я совсем один!» – и поднес дрожащую руку к глазам. Это было смутное белое пятно в темноте. Покалывающие пальцы паники сжали нервы Питера, и его нервные узлы зазвенели, как струны арфы: «О, душа моя!» – дрожал он. –«Так темно!»

Городские власти намеренно выбрали для этого мероприятия безлунную ночь. Мать-природа постаралась на славу, затянув небо густыми облаками, в результате чего ночь стала беззвездной. Улица, на которой стоял Питер, была черна, как чрево кита. Кроме… «О, помилуй меня! – проблеял Питер. – Так дело не пойдет!»

И когда его паника улеглась перед лицом этого непозволительного поступка, он поспешил вниз по улице к дому, из-под опущенных жалюзи которого пробивался единственный, предательски косой луч света. Он торопливо поднялся по ступенькам и еще более торопливо постучал в дверь.

– Выключить огни! – закричал он. – Воздушная тревога! Свет…

Дверь внезапно распахнулась, и в глаза Питеру хлынул ослепительный поток запретного света. В дверном проеме возникла фигура человека, чьи плечи, казалось, загораживали вход, который угрожающе возвышался над Питером.

– Эй?! – взревел этот разъяренный титан. – Что все это значит? Что ты пытаешься…

– …выключить! – слабым голосом закончил Питер. – Свет потушите, если вы не возражаете, пожалуйста, мистер. Это сигнал тревоги.

Раздался внезапный, угрожающий треск и Питер закрыл глаза, смутно соображая, какая рука или нога у него сломана и почему она не болит. Затем сногсшибательно:

– Конечно, начальник! – раздался хриплый шепот. – Я понял. Я слушал симфонию. «Чи-карго» и забыл про тревогу. Прошу прощения.

Питер открыл глаза и обнаружил, что в доме царит кромешная тьма, а здоровяк тихо закрывает дверь!

Он повернулся и, спотыкаясь, спустился по ступенькам. Но если раньше он нервничал, то теперь его охватило странное и новое чувство: дикое, пьянящее ощущение, опьянение властью! Впервые в своей мышиной жизни Питер Петтигрю отдал приказ. И этот приказ был выполнен.

Уверенность, чувство, столь редкое в его жизни, что казалось, его и не существовало вовсе, захлестнула его горячим потоком. Он гордо поднял голову, ступая по пушистым облакам своей гордости. Он глубоко, прерывисто вздохнул.

– Страж! – радостно пробормотал он. – Начальник тюрьмы Петтигрю!

Затем, как будто что-то внутри него долго ждало этого момента, произошло его второе рождение Питера Петтигрю. Прежний Питер умер, и в его теле поселился хладнокровный, скрытный, смелый и находчивый Питер со стальными мускулами и пламенным сердцем.

И возрождающийся Петр, видя эту ситуацию, не был удовлетворен.

«Слишком темно! – решил новый Питер. – Опасно темно. Они могут что-то предпринять. У меня должны смотреть по-кошачьи. Дай-ка я посмотрю – Ааа! У меня получилось!»

И вдруг вспомнив об очках, которые он надевал для защиты глаз от вредных лучей, когда каждую неделю принимал ультрафиолетовые «солнечные ванны». Он достал из кармана затененные линзы и надел их.

Не имело значения, что очки, если говорить с чисто физической точки зрения, не могли улучшить зрение Питера. Он думал, что они улучшили, и это то, что действительно важно. Велико влияние разума на материю.

С возросшей уверенностью он зашагал по тихой улице, чтобы занять свой пост у входа в оружейную, и именно в тот момент он увидел зловещего незнакомца.

Незнакомец спешил по улице в сторону Питера. Само по себе это не было поводом для тревоги. Тысячи хороших, солидных, свободолюбивых американцев, несомненно, были застигнуты врасплох воем сирен. Но этот человек, который, казалось, цеплялся за самые темные тени на темной дороге, не издавал ни звука, пока шел! Он бесшумно скользил вперед. Более того, его миниатюрная, но коренастая фигура сгибалась под тяжестью мешка, в котором, возможно, хранился…

«Что? Да что угодно! – подумал Питер Петтигрю. – Абсолютно все: бомбы, ручные гранаты, битое стекло! – Он сжал челюсти и шагнул вперед.

– Минуточку! – повелительно пропищал он. – Кто вы? Что вы тут делаете?

Но зловещий незнакомец либо не услышал его, либо предпочел проигнорировать. Перед самой дверью оружейной комнаты он остановился, достал откуда-то блокнот и просмотрел в него. Затем он удовлетворенно кивнул и повернулся к зданию. В тишине раздался негромкий стук его пальцев, дверь распахнулась, и он исчез.

Питер начал действовать. Все это было неправильно! Это была его обязанность. Если бы стало известно, что он позволил кому-либо беспрепятственно проникнуть в Оружейную, он лишился бы своего драгоценного поста Хранителя. Возможно, даже Питер, что больше всего его потрясло, поскольку этот инцидент произошел при исполнении служебных обязанностей, он будет судим военным трибуналом, признан виновным и расстрелян на рассвете!

На внезапно подкосившихся ногах он бросился вперед, к двери оружейной и отчаянно заколотил в нее. Рядовой в форме регулярной армии открыл ему дверь. Солдат выглядел слегка удивленным.

– Что— о, привет! Вы здесь дежурный надзиратель, не так ли? Как дела? Отключение закончилось?

– Это тренировка на всю ночь, – отрезал Питер, – как вам следовало бы знать. Но сейчас это не имеет значения. Тот незнакомец, кем он был? Куда он делся?

– Хм? – Солдат с любопытством уставился на него. – Это шутка, приятель? Какой незнакомец?

– Тот, – прохрипел Питер, – которого ты только что впустил. Он отказался отвечать на мой вопрос.

– Ты с ума сошел? – Солдат сонно хихикнул и прислонил винтовку к стене. – Никто не входил в эту дверь, приятель, кроме тебя.

Внезапное подозрение разгорелось в груди Питера еще сильнее. Значит, его предчувствие было верным! Зловещий незнакомец – вражеский агент, и этот солдат в хаки дяди Сэма был простофилей, наемником, сотрудником Пятой колонны! Быстрым движением он схватил винтовку охранника и направил ее на ее владельца.

– Значит так! – прошипел Питер Петтигрю-патриот. – Ты думал, что тебе это сойдет с рук? Что ж, игра окончена! Только через мой труп ты выкинешь один из своих подлых нацистских трюков! Ни с места! Пошевелишь хоть одним мускулом, и я… я выстрелю.

Его палец напрягся на спусковом крючке. Но лицо другого мужчины не исказилось от ненависти и жестокости, и Питер почти ожидал этого. Вместо этого солдат дружелюбно улыбнулся ему.

– Ладно, приятель, – усмехнулся он. – Наслаждайся жизнью. Неплохая игра, не так ли? Что ж… – Он широко зевнул, – меня это устраивает. Я… сонный, думаю, я успею подремать пару раз. Разбуди меня когда тревога закончится.

Он рухнул на скамейку и крепко заснул.

Какое-то мгновение, длившееся фантастически долго, Питер недоверчиво уставился на него. Затем на него нахлынули воспоминания о более насущной проблеме. Здесь была какая-то тайна, но где-то в другом месте здания скрывался шпион, чей заговор Питер должен был пресечь в зародыше.

Он развернулся и поспешил в учебную комнату. Там никого не было, кроме сонного радиста, который клевал носом над своим передатчиком. Из учебной комнаты открывалось с десяток дверей. Питер, перебегая от одной комнаты к другой, с подсознательным одобрением отметил, что все комнаты с окнами на улицу были затемнены. Освещены были только внутренние помещения Оружейной палаты.

Но от незнакомца с мешком не осталось и следа. Комната за комнатой были пустыми, если не считать то дремлющих резервистов, то офицера разведки, спящего за своим столом. Последний поднял голову, когда Питер разбудил его, невнятно повторил: «Кто? Человек с сумкой? Э-э-э-э. Не видел» – и снова заснул.

Питер, не стал больше терять времени наверху и спустился в подвал. Вход в него был закрыт для всех гражданских и для всех солдат, за исключением тех, кто был специально назначен его охранять. Но сейчас было не время придерживаться обычных правил и Питер бросился к складским помещениям, как раз вовремя, чтобы добраться до верхней площадки и увидеть картину на нижней, которая оправдала все его опасения.

Маленький человечек был там! Он бесшумно подкрадывался на цыпочках к ничего не подозревающей спине охранника, приставленного следить за магазинами. Подползая, он нащупал у себя за пазухой вещмешок и – поразительным было то, во что Питер едва мог поверить – он тихонько напевал какую-то мелодию!

Питер знал, что ему нужно делать. Он должен был громко крикнуть, чтобы предупредить солдата. Но когда он открыл рот, ему показалось, что он проглотил полный рот теплого клея, а его губы были как пара пластырей, которые заглушали гортань, застывшую от ужаса. Лучшее, на что он был способен, – это тихое, хныкающее блеяние.

Этого было недостаточно. Солдат, словно предупрежденный каким-то запоздалым интуитивным чутьем, развернулся как раз в тот момент, когда незваный гость оказался рядом с ним. Но его глаза так и не распознали опасности, потому что в этот момент рука маленького человечка вылетела из сумки и швырнула что-то прямо в лицо охраннику.

И – солдат бросил винтовку, громко зевнул, потер глаза сжатыми кулаками, доковылял до стула и крепко заснул на своем посту!

В этот момент Питер Петтигрю все понял. Теперь он знал, почему охранник у внешних ворот не остановил и даже не вспомнил про незнакомца!. Он также знал, почему все защитники этого здания, кроме него самого, заблудились в Стране Грез. В сумке незнакомца оказалось новое и страшное оружие. Порошок, обладающий способностью погружать жертвы в глубокий сон!

Анестезия! Но если это так, то было бесполезно преследовать маленького человечка, который сейчас, еще раз заглянув в свой блокнот, несомненно, это был листок с инструкциями, крадучись двигался по коридору. Один глоток этого вещества, и он, как и остальные, был бы… – Но нет! – взвизгнул Питер Петтигрю, потому что его быстро осенила ободряющая идея. Через его правое плечо было перекинуто то, что делало его неуязвимым для коварного оружия шпиона. Его противогаз!

Для нового, возрожденного Питера думать – означало действовать. В одно мгновение он вытащил маску из мешка и плотно прижал ее к лицу. Всасывание отфильтрованного воздуха создавало завершающий штрих изоляции от внешнего мира, процесс, который начинался с надевания затемненных очков. Но теперь, защищенный как от дыма, так и от мрака, положив руку на удобную рукоять пистолета, Питер прокрался вниз по лестнице.

На двери, за которой скрылся незнакомец, была табличка «ПОРОХ: ОПАСНОСТЬ!» ярко-алым цветом. Когда Питер приблизился к этой двери, он с удивлением услышал слабое бормотание. Осторожно выглянув из-за дверного косяка, он обнаружил, что это был тот самый незнакомец, который что-то раздраженно бормотал себе под нос, хмуро уткнувшись в свою маленькую книжку.

– Здесь написано, – нахмурился коренастый мужчина, – что их еще трое. Но где же они, во имя Гипноса? Здесь больше никого нет. Еще одна адская путаница в передозировке, вот что! Я бы хотел, чтобы они все уладили…

Затем Питер пошевелился и, выхватив из кобуры свой пистолет, ворвался в набитую боеприпасами комнату, выкрикивая дикие и, как он надеялся, строгие команды.

«Руки вверх!!» – крикнул он. – «Сдавайся! во имя… я имею в виду, поднимите их! Я держу вас на прицеле!»

Маленький человечек испуганно обернулся. Но, как ни странно, его губы растянулись в улыбке, а голос звучал удовлетворенно.

– А, вот ты где! – сказал незнакомец. – А начал уж беспокоиться. Остальные скоро спустятся? Спокойной ночи. – И движением таким быстрым и ловким, что ни один человеческий глаз не смог бы уследить за ним, его рука нырнула в мешок, схватила пригоршню усыпляющей пыли и швырнула ее прямо в лицо Питеру.

На мгновение Питер оцепенел от потрясения. Он ожидал раболепной капитуляции, а вместо этого встретил сопротивление. Мечтать о том, чтобы уничтожить сотни атакующих врагов, – это совсем другое дело, чем спустить курок на одного маленького противника, вооруженного только ружейным мешком. И Питер ничего не сделал.

Но диверсант совершил удивительную вещь. Он поставил карандашом галочку в своем маленьком блокноте. Затем, тихо напевая мелодию, которая удивительно походила на колыбельную, он взвалил на плечо сумку и вышел из комнаты. Питер проснулся. Его пронзительный голос отчетливо прозвучал в гулком зале.

– О, нет, ты этого не сделаешь! Замри! Брось сумку и подними руки, или я… я…

И он получил то, что хотел. Посетитель действительно уронил сумку. Но его голландский язык онемел не столько от испуга, сколько от удивления! Его глаза расширились от изумления, а челюсть отвисла:

– Ты… ты все еще не спишь!

– Ставлю свои ботинки на то, что я не сплю! – смело заявил Питер. – Ты же не

думал, что сможешь достать меня этой штукой, ты…

– И ты… – маленький человечек сглотнул слюну. – ты видишь меня.

– Я вижу тебя? Конечно, я вижу тебя! Если ты сделаешь еще один шаг, старый грязный нацист, ты…

– Нацист! – возмущенно воскликнул незнакомец. – Я не нацист!

– О, нет? Как тебя зовут?

– Меня зовут, – сказал пухлый, – Оле Лук-ойе. В некоторых кругах я известен как Ноктус или Суом, но…

– Не нужно псевдонимов, – сказал Питер. – Оле Лук Оиэ? Норвежец. Один из людей Квислинга?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – взорвался его пленник. – Я ничего не знаю о Квислинге, но я точно знаю одно: когда я снова увижу клерка по распределению в Отделении неотложной помощи, я подниму шумиху по этому поводу! Я никогда не был так подавлен! Только представьте, смертный держит меня под дулом пистолета, бросая вызов моим намерениям!

– Хватит! – сурово оборвал его Питер. – Я буду говорить, а ты отвечай. Что это за передозировка, о которой ты упоминал?

– Почему, в офис по распространению «Грез», – огрызнулся незнакомец, – Ну конечно, организация, на которую я работаю. А теперь, послушай, смертный, направь эту штуку в другую сторону, пока она случайно не взорвалась и не вызвала скандал. Это, конечно, не убьет меня, но если я хочу прожить вечность со свинцовыми пулями в желудке, меня повесят. Вуден знает, что у меня и так ужасное пищеварение из-за того, что я не сплю всю ночь, а эти наглые бродяги не дают мне спать весь день своими громкими боевыми песнопениями…

Но ему не нужно было вдаваться в подробности своей просьбы. Потому что Питер, чья рука дрожала, как осиновый лист во время урагана, уже сунул пистолет 44-го калибра обратно в кобуру и уставился на своего пленника полными ужаса глазами. Питер провел пересохшим языком по еще более сухим губам. И:

– К-кто вы? – прохрипел он.

– Я уже говорил тебе, – раздраженно сказал малыш. – Я Оле Лук-Ойе, приносящий сон. Песочный человек!

– Песочный, О-о-о! – простонал Питер Петтигрю. Мир под его ногами содрогался. Он пытался собраться с духом, чтобы нанести последний мятежный удар по этому врагу разума

– Но… но Песочный человек – это всего лишь… миф!

– Миф в твоем понимании! – свирепо парировал Оле Лук-Ойе. – Разве я похож на миф? – При этом он выглядел весьма солидно, с крепкими руками, упертыми в крепкие бедра, и глазами, сверкающими негодованием. – И это говорит мне о том, как ты можешь меня видеть? Я невидимка, ты же знаешь.

– Н-не для меня, – дрожащим голосом произнес Питер Петтигрю, – нахмурился Оле Лук-Ойе, – очевидно. Но… Ах! Эти темные штуки, которые ты носишь на глазах! Как они называются?

– Это… это специальные очки, – кротко ответил Питер, – Чтобы уменьшить излучение.

– И это все? – Оле Лук-Ойе глубокомысленно кивнул. – Теперь это начинает обретать смысл. Мы, знаете ли, находимся в инфракрасном диапазоне. Все мы бессмертны. А вы, люди, устраиваете нам веселую погоню с тех пор, как ваши ученые научились фотографировать длину нашей волны на спиритических сеансах.

– Фотография духов! – воскликнул Питер. – Тогда… тогда это не подделка? Вы действительно иногда общаетесь с нами?

– Не бери в голову, смертный! Да, это так, но только для красного словца. На самом деле мы никогда ничего не рассказываем. Мы не хотим, чтобы вы, придурки, вторгались в наш мир и портили его, как свой. Значит, очки позволяют тебе видеть меня? И сонный песок не сработал, потому что ты в маске. Ну так сними ее!

– Снять?! – повторил Питер. – Ну уж нет!

Маленький человечек нетерпеливо нахмурился.

– Ну же, не будь таким трудным, человек! Ты должен снять это.

– Зачем? – упрямо спросил Питер.

– Затем, что здесь, в этой книге, написано, – указал Оле Лук-Ойе, – что трое простых смертных должны быть усыплены здесь, в этой комнате. Ты, конечно, один из них. Так…

Он потянулся за своей упавшей сумкой. Но тут у Питера мелькнула внезапная мысль, и мозг Питера засиял, как комета. Он с вызовом прыгнул вперед и выхватил рюкзак из рук маленького полубога.

– О, нет, ты этого не сделаешь! – воскликнул он. – Это мое!

Оле Лук-Ойе сердито посмотрела на него.

– Твою ж в глаз кентавра! – фыркнул он. – Это новейшая, импортная вещь. Я получил ее только в прошлом тысячелетии от ткацкой корпорации "Арахна" на Олимпе. Отдай!

– Было твое! – завопил Питер. – А теперь – мое! Я передам содержимое правительству. Ты знаешь, что это? Это величайшее наступательное военное оружие, когда-либо изобретенное человеком! Анестезирующие пески! Наши специалисты проанализируют этот порошок и научатся его изготавливать. С его помощью наши войска смогут быстро и гуманно завершить войну!

– Ты ненормальный! – заявил Оле Лук-Ойе, – Этот песок – не единственная неприятная вещь а через несколько минут я потеряю терпение, человек. Отдай сумку, или, клянусь Балдаром…

Какую страшную угрозу он мог бы произнести, Питеру Петтигрю не суждено было это узнать. Из-за двери, позади них донесся звук, заставивший человека и полубога обернуться. Резкий, язвительный возглас, отдающий приказ.

– Ахтунг! Тихо повернись, свинья, и подними руки! Я здесь! А теперь, Франц Отто… за работу!

Глаза Питера широко раскрылись, и с его губ сорвался тихий стон. В дверном проеме, стояли трое мужчин, вооруженные до зубов, в глазах которых светился фанатизм идеи, ради которой они трудились. Это были люди из плоти и крови и их цель была очевидна. Уничтожение этого Арсенала и его запасов!

Нацистским агентам, стоявшим за этим делом, не требовалось повторных приказов. С мрачной, механической целеустремленностью, свойственной их расе, они приступили к выполнению своей задачи. Один из них подскочил к ближайшей бочке с порохом, выломал затычку и начал разбрасывать содержимое бочки по камере. Другой вскрыл коробку с динамитными шашками, торопливо размотал и закрепил провода детонатора.

Пока подчиненные трудились, лидер наслаждался злорадством по поводу своей победы.

– Итак, – съязвил он, – вы стоите, разинув рты, как овцы и удивляетесь тому, что мы здесь? Да вы, настоящие американцы! Вы дураки! Вы не только рекламируете в газетах свою идиотскую практику отключения света, но и оставляете свой Арсенал без охраны!

– На моей родине не потерпели бы такого безумия! Наш фюрер отсеивает слабых и некомпетентных. Вот почему мы скоро будем править миром! – Он персонифицировал свое презрение, направив его прямо на Питера Петтигрю. – Малыш, у тебя на боку револьвер. Почему ты его не достаешь? Ты боишься смерти? Почему не отвечаешь? Молчишь? Минуту назад, когда мы вошли в комнату, ты был достаточно разговорчив. Стоишь здесь один в пустой комнате и болтаешь сам с собой, как безумная обезьяна…

«Один…» – Это слово само сорвалось с губ Питера и правда поразила его, как ослепительная вспышка света. – Ну конечно! У диверсантов не было очков. Они не видели ничего, а Оле Лук-Ойе стоял и наблюдал за этой типично человеческой драмой с отстраненным безразличием. Питер сглотнул.

– Подойди ближе, малыш! – насмехался нацистский капитан. – Я бы ущипнул тебя за тощую руку, чтобы проверить, человек ты или мышь. Стой! Зачем ты наклоняешься?

– Мой… мой шнурок… – запнулся Питер. – Развязался. – Но сердце его бешено заколотилось, потому что теперь он знал, что мешок Песочного человека тоже невидим для врага. И этот мешочек с сонной пылью теперь был в безопасности в его руках.

– Не обращай внимания на свои шнурки! – приказал антагонист своему противнику. – Медленно подойди ко мне с поднятыми руками. Вот так! Я вижу, ты носишь форму. Скажи мне, малыш, какова сила этого гарнизона? Когда я буду делать свой отчет…

Питер был рад, что в комнате царил полумрак. Если бы там не было темно, немец, должно быть, заметил бы, что, хотя руки его были подняты над головой, локти согнуты от напряжения, с которым он держал тяжелый мешок над головой. Он сделал еще один шаг вперед, затем другой… и еще один.

– Этого достаточно! – сказал немец. – Франц, ты закончил? Ты тоже, Отто? Поджигай фитили. Через минуту мы уходим. Ну, малыш, говори! Отвечай и мы разрешим тебе сбежать с нами или умри прямо здесь.

– Ч-что вы хотите знать? – проблеял Питер Петтигрю, отчаянно пытаясь выиграть время. Теперь он был почти на расстоянии вытянутой руки от своего противника. Еще шаг…

– Сила этого гарнизона. Да, Я знаю, вы называете это «Постом гражданской обороны», но это грязная демократическая пропаганда. Скажите мне правду! Насколько вы сильны?

И тогда Питер начал действовать!

– Очень сильны! – воскликнул он голосом, похожим на раскаты грома. И, собрав всю силу своего худощавого телосложения, дополненную неукротимой энергией праведного гнева, он со всей силы опустил мешок на голову нациста.

Немец громко вскрикнул и рухнул. Мешок лопнул. Облако молочно-серого порошка взметнулось в воздух, растеклось по всем углам и трещинам. Франц и Отто едва успели повернуться, как воздух ударил им в ноздри, сбив с ног, как подстреленных быков. У Питера Петтигрю перехватило горло.

Взглянув вниз, он с ужасом обнаружил, что в своем стремлении сильно ударить, он сорвал с себя противогаз. Сонная пыль теперь просачивалась сквозь ноздри, проникая и в его легкие!

Он перевел мучительный взгляд на внимательного Оле Лук-Ойе и закричал:

– Песочный человек! Ты… ты не можешь так поступить со мной! Песок…

Вот и все. Он сонно подался вперед и рухнул ничком на пол. Оле Лук-Ойе осторожно подошел к нему, поднял брошенный мешок и с грустью осмотрел дыру в нем.

«Самый лучший материал! – пробормотал он. – Теперь они заставят меня купить новый. Ну что ж, в любом случае, это было интересное шоу!» И, прежде чем уйти, он наклонился к распростертому на полу маленькому Петтигрю с необыкновенной нежностью.

«Молодец, малыш. – он тихо напевал. – Спи спокойно, и пусть тебе приснятся сладкие сны. Пусть отныне твои мечты всегда сбываются!»

Он повернулся, но не вышел из комнаты, а просто поднял голову в странном жесте. Только что он был здесь – и в следующее мгновение его уже не было.

Питер очнулся от темной и приятной дремоты, услышав отдаленные голоса, которые звучали все ближе и ближе. Что-то холодное и влажное коснулось его губ, он глотнул и поперхнулся чем-то жидким, похожим на мед.

– С тобой все в порядке, Петтигрю? Вот, сделай еще глоток, это бренди.

– Бренди! – выдохнул Питер Петтигрю, окончательно проснувшись. – Боже мой, бренди! Убери это!

– Конечно-конечно, Петтгрю, – успокоил голос. – Как скажешь. После сегодняшнего вечера ты сможешь получить здесь все, что пожелаешь, включая весь мир, обвешанный розовой лентой, если попросишь.

После сегодняшней ночи! Воспоминания нахлынули на Питера. Он приподнялся на локте и обнаружил, что лежал на койке в верхнем учебном зале Арсенала. Вокруг него были лица его товарищей – студентов-авиадиспетчеров, фигуры офицеров регулярной армии в форме. Плечо, поддерживающее его, голос, говорящий ему на ухо, лицо, смотрящее на него сверху вниз, – все это принадлежало сержанту Маккардлу. Необъяснимо изменившийся сержант Маккардл, в глазах которого были уважение и восхищение.

– Ч-что случилось? Старик Оле Лук-Ойе – ему удалось скрыться? А нацистские агенты?

– Какой старик? – недоумевал Маккардл. – Мы взяли этих негодяев – троих из них. Это все, что там было,чувак…

Он восхищенно покачал головой:

– Я беру обратно все, что когда-либо говорил или думал о тебе, Петтигрю. Ты настоящий дикий кот! Да Джо Луис не смог бы так оглушить этих малышей, как ты! Все они были без сознания. Их главарь до сих пор не пришел в себя. Он холоден, как селедка лабрадора.

Другой голос, более низкий и властный, достиг ушей Питера. Это был начальник Оружейной.

– Да, Петтигрю, это была прекрасная работа. Этой ночью вы оказали огромную услугу своей стране. Если бы не вы, я содрогаюсь при мысли о том, какой ужас мог бы охватить этот город. Вы задержали их в самый последний момент. Они уже рассыпали порох и установили взрыватели. В следующий момент…

– Да, – сказал Питер, – я знаю. Я имею в виду… О, неужели это так? Как насчет… на полу лежал пакет, пакет с пылью?

Офицеры вопросительно переглянулись и один из них пробормотал вполголоса: «Собирает информацию, бедняга! Неудивительно. После всего, что ему пришлось пережить…» Комендант проигнорировал вопрос. Он сказал:

– Я направлю президенту, Петтигрю, рекомендацию о награждении вас медалью Конгресса. Более того, если вы когда-нибудь решите поступить на службу в свою страну в качестве полноправного ополченца, я буду горд, сэр, тем, что вы служите в моей роте!

– А теперь, джентльмены… – офицер с усилием подавил зевок, – час уже поздний, и я уверен, что мы все очень устали. Давайте-ка оставим мистера Петтигрю, пусть он немного отдохнет, в чем он так нуждается.

И он поплелся прочь, сопровождаемый сонными глазами подчиненных. Питеру показалось, что он знает, почему кто-то оставил дверь в подвал открытой. К масляному и табачному дыму, царившему в буровой, примешивалась тонкая струйка пыли, природу которой Питер слишком хорошо знал.

Его тоже снова клонило в сон. Но было еще кое-что, что он должен был сказать своему единственному оставшемуся товарищу.

– Сержант, – сказал он, – утром мы должны тщательно подмести пол в кладовой и отправить пыль в Вашингтон. Они должны это проанализировать. Это очень важно.

– А? – вяло отозвался сержант Маккардл. – Пыль? О, конечно, старина. Если ты так говоришь. Но я не совсем понимаю… Эй, подвинься, ладно? Я и сам немного устал…

Так, планируя завтрашний день, дремал Питер Петтигрю, бок о бок с ново-обретенным другом. И доблестными были его сны. Но один человек – если это был человек, знал, что это была единственная мечта Питера Петтигрю, которой не суждено было осуществиться. Оле Лук-Ойе знал, что с рассветом от песка не останется и следа, потому что это были Пески Сна. Из этого материала и состоят сны.

Необычный роман Фердинанда Пратта

Жил-был маленький человечек по имени Фердинанд Пратт. Он был не примечательным автором любовных романов для бульварных журналов, и был низкоорослым, тихим и очень застенчивым без каких-либо дурных привычек.

Его жизнь была небогата событиями, за исключением того, что у него была Тайная страсть. Ее звали Мэйбл Смит, и она была его секретаршей.

Но он так и не смог набраться смелости и сказать ей, что она для него значит, так что из этой романтичной привязанности ничего не вышло.

Конечно, Мэйбл была бы настоящей дурой, если бы к тому времени не заметила, что героини Фердинанда всегда были блондинками, миниатюрными и полногрудыми, как и она сама. Но поскольку он никогда ничего не говорил, то и она тоже не проявляла взаимности, и нельзя было бы ее в том обвинить.

В тот день Фердинанд шел по Пятой авеню, когда внезапно подул сильный ветер, и юбки девушки, шедшей перед ним, взметнулись, обнажив изрядную площадь действительно красивых ног. Как и следовало ожидать, Фердинанд покраснел и отвел взгляд, но был одновременно потрясен и удивлен, услышав тихий одобрительный свист, донесшийся откуда-то совсем рядом с ним.

Он повернулся, чтобы отчитать человека, который выразил такое «восхищение», но все, что он мог увидеть, – это большой черный Туман, прислонившийся к фонарному столбу. В основании этого тумана он заметил упавшую серебряную трость, которую вежливо поднял и спросил:

– Простите, сэр, это ваше?

На мгновение воцарилась тишина, затем из черного Тумана вынырнул тонкий отросток и выхватил трость из его рук. Густой, слегка приглушенный голос произнес:

– Моя! Боже, да, дай ее мне!

Палка исчезла в тумане. Фердинанд уже собрался идти дальше, когда из Тумана вынырнул еще один черный отросток и обвился вокруг его запястья. Он был темным, скользким и неприятным, к тому же довольно холодным.

– Подожди секунду, приятель! – сказал голос. – Как получилось, что ты меня увидел? Я ведь невидим.

Фердинанд вежливо ответил:

– О, извините, но на самом деле это не так. – И он объяснил, что черный туман был вполне себе видимым. – И более того…, – добавил он, – вы оставили черное пятно на тротуаре и если мистер Ла Гуарди это увидит, у вас будут неприятности.

Туман наклонился, угрюмо уставился на метку и разочарованно произнес:

– О, боже! А я-то думал, что на этот раз все получилось как надо. Должно быть, мой трансрефлексный модификатор испортился из-за контроля супер-коронера!

– Это очень плохо! – сказал Фердинанд сочувственно, – Но, думаю, мне пора идти.

– Подожди, – сказал Туман. – Почему ты не удивился, увидев меня?

Фердинанд объяснил, что он писатель романтичной фантастики, и указал, что в таких произведениях что угодно может появиться прямо из воздуха. Туман задумчиво слушал, переминаясь с ноги на ногу, как будто беспокоился о тех чернильных пятнах, которые он оставлял и, наконец, он сказал:

– Я был слегка обескуражен, потому что на этот раз думал, что у меня действительно получилось. Я работал над невидимостью три недели, но никак не мог навязать ее Басте и считаю, что ты оказал мне услугу. Я окажу тебе услугу в ответ. Что бы ты хотел заказать?

Фердинанд выглядел слегка удивленным, но вспомнив о Мэйбл, он спросил:

– Ты имеешь в виду, все, что угодно?

– Что угодно, – гордо сказал Туман. – Я могу сделать все, что угодно с тех пор, как я позаимствовал способности Джинна. Последнюю фразу он произнес с явным самодовольством.

– Джина? – исправил его Фердинанд, – Ты имеешь ввиду напиток?

– Правда? Боже, я нашел эту старую бутылку в лавке старьевщика в Нью-Йорке, в Бронксе, я в ней живу. Когда я открыл ее, то узнал, как стать джинном! Поэтому… – торжествующе произнес Туман, – с тех пор я только и делаю, что учусь, – Но, похоже, никак не могу освоиться с этими штуками про невидимость. Но я все же пытаюсь.

– Уверен, что у тебя все получится. – заверил его Фердинанд, – Так как насчет моего желания?

– Просто произнеси его вслух, приятель. Миллион баксов? Роллс-ройс?

– Если ты не возражаешь, я бы хотел, чтобы одна девушка полюбила меня.

– Девушка? – переспросил Джинн из .бронкса. – Говори, я думаю, что смогу исполнить. Почему я сам не смог догадаться об этом?

В реактивном облаке мелькнул серебристый отблеск, и внезапно Фердинанду представилось ужасное видение: его преследует по Пятой авеню хищная орда самых разных танцовщиц, актрис шоу-бизнеса и дебютанток. Он быстро воскликнул:

– О, боже! Не просто какая-то девушка. Я имею в виду, одна девушка в частности!

Джин ответил разочарованно:

– Только одна?

– Только одна, – кротко произнес Фердинанд. – Моя секретарша.

Джинн вздохнул:

– Приятель, да ты неудачник, но… если именно это твое желание…

Он взмахнул серебряной тростью, пробормотал что-то похожее на инструкцию из Бюро услуг: «Абракадабра – палегратиж – эффиш – локарнкси – заставь пишущую машинку этого парня влюбиться в него».

Фердинанд, несмотря ни на что, был точным во всем и предположил:

– Прости, но ты ведь имеешь в виду машинистку?..

Но в тот момент он уже разговаривал с пустым местом. Черный Туман внезапно взметнулся вверх и теперь висел перед окном магазина одежды на третьем этаже «Сол Гринштейн и сыновья», заглядывая в примерочную готовой одежды "Юные леди и мисс". Его серебристая палочка при этом описывала экстатические движения.

Фердинанд фыркнул и пожал плечами. Вероятно, не имело значения, как джинн сформулировал команду. Неодобрительно посмотрев в сторону Черного Тумана, который теперь с явным удовольствием восседал на самом подоконнике, грубо посмеиваясь, Фердинанд поспешил обратно в свой кабинет.

Однако было ясно, что команда джинна ничего не смогла сделать с мисс Смит. Она продолжала печатать, когда Фердинанд вошел, и взглянул на нее в надежде увидеть хоть какой-то огонек любви, но увидел лишь подозрительное любопытство. Он покраснел и поспешил в свой кабинет.

Он сел за пишущую машинку и был разочарован. И он уже знал, по опыту прошлого, что работа – лучшее средство от разочарований, поэтому он вставил в машинку чистый лист бумаги и начал набрасывать новый рассказ.

Он печатал, наверное, минуты две, когда случайно взглянул на листок. Там было написано:

«Я ЛЮБЛЮ ВАС»

Фердинанд М.Пратт

«Я люблю вас. Я люблю вас. Я люблю вас. Я люблю вас. Я люблю вас. Я…»

Это было весьма неприятно и навязчиво. Должно быть, он был не в себе, ведь события этого дня сильно расстроили его. Он быстро выдернул листок из машинки и разорвал его на мелкие клочья, бросив в корзину для мусора. Ему было стыдно даже представить о том, что могла бы подумать мисс Смит, если бы увидела его откровение, так ясно напечатанное на белом листе бумаги.

Он вставил в машинку еще один лист, на этот раз сосредоточившись с особой тщательностью, и был абсолютно уверен, что его рассказ начался со слов: «Она легко спускалась по лестнице в восхитительном вечернем платье цвета сапфиров с золотистым оттенком. Ее глаза…»

Но все вышло не так, как ему хотелось! Перед изумленным взором Фердинанда на белой бумаге были напечатаны простые, бесстыдные слова: «Я люблю тебя. Когда же ты перестанешь меня игнорировать? Если тебе больно, осознай всю глубину моих чувств…»

Фердинанд выдохнул и протер глаза: «О, боже!». Ему показалось, что его слегка лихорадит. Он налил себе напиток из графина на столе и выпил его залпом. Некоторое время он молча сидел на своем месте, уставившись на пишущую машинку. Затем снова принялся барабанить пальцами по клавишам. Намеренно. Внимательно. Он произнес по буквам свое собственное имя и нажал соответствующие клавиши: «Ф-Е-Р-Д-И-Н-А-Н-Д».

Машинка выдала: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!»

Фердинанд откинулся на спинку стула. Он почувствовал слабость и подумал: не позвать ли мисс Смит… – затем заколебался. Он знал, как часто больные люди высказывают свои самые сокровенные мысли, и боялся того, что мог бы сказать ей, находясь в этом странным состоянием.

Он встал и посмотрел на себя в крошечное зеркальце на умывальнике. Стоя там он услышал "пип-пип” клавиш пишущей машинки, ударяющихся о валик, и быстро обернулся. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как каретка захлопнулась обратно!

Он бросился к машинке, на которой последовало новое предложение. В нем говорилось: «Не бойся, Фердинанд. Я всегда любила тебя».

Фердинанд был в ужасе, но здравый смысл подсказывал ему, что это, должно быть, какая-то ужасная ошибка. Возможно, какой-то механический дефект в пишущей машинке. Он поднял крышку и с любопытством осмотрел фланцы для ключей. Они выглядели нормально. Все, казалось, было в порядке. Хотя, конечно, он не был механиком…

Для пробы он потрогал одну из внутренних частей. Затем испуганно отскочил назад. Машина издала низкий металлический смешок и внезапно простучала: «Не надо! Щекотно!»

Фердинанд отступил назад, и какое-то мгновение застыл в нерешительности. Затем он снова шагнул вперед, поднял машинку и заглянул под нее. Клацанье клавиш заставило его вернуть ее на стол. На машинке было напечатано крупными буквами: «НЕПОСЛУШНЫЙ МАЛЬЧИШКА!»

Он вышел из себя: «Да в самом деле!» Он стиснул зубы и перевернул несносную машинку, намереваясь, раз и навсегда, разобраться в этом невероятном явлении. Одна пружина, похоже, была не в порядке, и он ткнул в нее пальцем.

– Ой! – завопил Фердинанд. Потому что тележка внезапно отскочила от его щупающего пальца, а следы в тех местах, где шестерни задели плоть, выглядели, как маленькие царапины! Когда он впился в нее взглядом, инструмент начал постукивать и бунтарски зазвенел: «В самом деле! Как ты думаешь, что я за пишущая машинка?»

Именно в тот момент Фердинанда осенила правда о всей этой ужасной ситуации. Повеление джинна сбылось! Его пишущая машинка влюбилась в него!

Любовь, в любом случае, опасная игрушка, но такая любовь…

В течение следующих двух недель дела шли все хуже и хуже. Пишущая машинка Фердинанда, будучи созданием с развитой речью, захотела выразить свою привязанность и сделала это в полной мере. Она не испытывала чувства стыда и стало существом, от которого постоянно отказывались.

Она писала записки Фердинанду. Безумные записки. Он старался держать бумагу подальше, но она с дьявольской изобретательностью проникала в ящики письменного стола и шкафы. И каждое утро, приходя в свой офис, Фердинанд обнаруживал на своем письменном столе аккуратные стопки корреспонденции, добросовестно, и с любовью, выстуканные за ночь печатной машинкой. Текст этих заметок был, мягко говоря, раскованным, ведь Фердинанд был автором любовных романов.

Каждое утро ему приходилось первым приходить в офис, потому что если мисс Смит когда-нибудь увидит хоть одну из этих записок…

И пишущая машинка свято верила в то, что его новая привычка приходить пораньше – это знак привязанности. Как только он входил, она радостно выстукивала «Доброе утро!», а потом, как ни странно, спрыгивала со стола к нему на колени. Ей нравилось сидеть у Фердинанда на коленях и позволять ему гладить клавиатуру. В этот момент она позвякивала своим колокольчиком и издавала медленный, довольный звук «мммммммм».

Более того, она ревновала его к мисс Смит. Она печатала записки в адрес секретарши, которые Фердинанд тщательно уничтожал каждое утро.

За все это время Фердинанд похудел и выглядел изможденным. Его нервы были на пределе, на лице было постоянное затравленное выражение. Его производство уменьшилось и, наконец, остановилось совсем.

Что-то нужно было делать. Наконец, он решил найти джинна и заставить его повторить приказ. Фердинанд обыскал Пятую авеню вдоль и поперек, но никаких джиннов не обнаружил. Он попробовал прочесать Бронкс, там тоже джиннов не было. И вот, однажды, к нему пришло вдохновение. Только одна вещь могла бы привлечь джинна – шоу девушек!

***

– Я хочу, чтобы объявление было большим, мисс Смит, – сказал он. – По крайней мере, десять футов в ширину и тридцать футов в высоту. И убедитесь, чтобы реклама была во всех газетах.

Мейбл Смит с удивлением уставилась на своего работодателя. Он вел себя странно уже почти три недели. Совсем на себя стал не похож и совсем перестал работать. И она пару раз видела письма, разбросанные по офису. Письма эти, очевидно, писала ему какая-то женщина. И такие письма! Только наглая потаскушка осмелилась бы сказать то, что Мэйбл заметила… ну, она просто просматривала…, вы сами понимаете…

А теперь еще и это…

Она сказала, как и предполагалось, ледяным тоном:

– Я не уверена, мистер Пратт, что мне следует оставаться вашим секретарем. В конце концов, я не ожидала, что…

– О, тише, прошу вас! – раздраженно сказал Фердинанд, что говорило о взвинченном состоянии его нервов. Еще несколько недель назад он и подумать не мог, что заговорит с Мэйбл в таком тоне. – Просто сделайте так, как я говорю!

И он вышел прогуляться. В кабинете его ждала пишущая машинка, и у него не было ни малейшего желания нажимать на клавиши, даже «пробел».

Мисс Смит задумчиво взялась за работу. Она была крайне встревожена, но все же разместила объявление в газетах и заказала плакат. Он был огромным, написанным яркими красными буквами. В нем говорилось следующее: «ПОСМОТРИТЕ НА ЖИВЫХ МОДЕЛЕЙ! ПРИХОДИТЕ, ПРИХОДИТЕ ВСЕ! 100 самых красивых девушек в откровенных платьях!»

Это стоило Фердинанду солидных денег, больше, чем он мог себе позволить. Но это был единственный шанс вытащить джинна из Бронкса с его отдыха.

К половине третьего следующего дня его кабинет и те, что находились по обе стороны от него, были забиты до отказа женственными манекенщицами, которых нанял Фердинанд. Здесь были девушки всех размеров и типов: блондинки, брюнетки, рыжеволосые, высокие и низкорослые, стройные и пухленькие. У них была только одна общая черта – красивые изгибы тела.

Мейбл Смит посмотрела на эту стайку красавиц и была потрясена. Это, сказала она себе, было последней каплей! Из всех людей в мире именно мистер Пратт превратился в развратника! И он, должно быть, совершенно ужасен, если способен на такое! Она никогда раньше не видела его в истинном свете. А эти девушки… – Она задумчиво расправила свое облегающее платье спереди и сзади и фыркнула. В некотором смысле это было действительно оскорбительно… то, что он игнорирует ее, планируя такую оргию здесь, в офисе!

Пишущая машинка Фердинанда трещала без умолку. Она снова и снова повторяла: «Фердинанд, ты просто прелесть! И ты делаешь все это ради меня, бедной крошки!»

Назначенный час приближался, и Фердинанд подошел к окну. День был ясный и теплый. Не было видно ни облачка, не говоря даже о маленьком, черном тумане. Он вздохнул и обратился к своим моделям.

– Ну хорошо, юные леди, – сказал он, – готовьтесь к Шоу. Наденьте купальники, которые вам дали.

– Мистер Пратт, на окнах нет штор, – пожаловалась одна из моделей.

Это не имеет значения, вы на пятом этаже, – сказал Фердинанд. Но, спеша к пожарной лестнице, он надеялся, что это будет иметь значение. Все это – огромная полотняная вывеска, реклама, шоу – было задумано не для зевак, глазеющих с улиц внизу, а для одного-единственного человека, для которого высота не была препятствием, для Джинна.

Он присел на пожарную лестницу и стал ждать. Десять, пятнадцать, тридцать минут. Ничего не произошло. То есть, ничего такого, на что он мог надеяться. В офисах произошло много событий. Девушки неторопливо раздевались, надели купальники и стояли вокруг, разговаривая. Они болтали, смеялись и позировали. Они сравнивали костюмы вслух и фигуры в мыслях.

Но на подоконнике так и не появилось черное облачко. Прошло еще четверть часа, девушки начали беспокоиться. Фердинанд услышал, как одна из них сказала:

– Это самая безумная вещь, которую я когда-либо делала и если этот забавный маленький утенок сейчас же не вернется и не скажет нам, что делать дальше, я уйду домой.

А Джинна все еще не было. Фердинанд вздохнул и начал подниматься. Это был провал. С таким же успехом он мог бы вернуться и расплатиться с девушками, отправив их по домам.

И вдруг он ахнул! У окна, стояла девушка, которой не платили за работу моделью! И что это была за девушка! Медленно кружась перед зеркалом и под изумленным взглядом Фердинанда в самом коротком и дерзком из всех купальных костюмов, которые он взял напрокат, была сама Мэйбл Смит!.. И: «Ух ты! Вот это я понимаю малышка!» – раздался знакомый хриплый голос. Фердинанд бешено развернулся, но ничего не увидел и закричал:

– Ты! Где ты, Джинн?!

– Здесь я, – ответил самодовольный голос за его спиной. – Я все время был рядом. Ты же не думал, что я собираюсь пропустить это? И я, наконец-то, смог разобраться со своей невидимостью, видишь?

Фердинанд лихорадочно схватился за пустое место и закричал:

– Я вижу! То есть, я не вижу, поэтому я должен увидеть. Послушай, мистер Джинн, ты должен отменить свой приказ! Ты допустил ошибку! Ты заставил мою пишущую машинку влюбиться в меня, вместо моей машинистки. Это сводит меня с ума!

– Боже, – с сожалением произнес Джинн, – прости, приятель. Я даже не подумал… – Послышался едва заметный блеск и свистящий звук. – Черавоэксивле – глапу! Да, это так, но. Теперь все улажено! К чему вся эта спешка?

Но на этот раз Джинн обращался к пустому месту, а Фердинанд в бешенстве пробирался в здание, через холл, к своему кабинету. Он ворвался внутрь, не обращая внимания на оскорбленные крики полуодетой женщины, бросился к своему столу и посмотрел на пишущую машинку.

Ничего не произошло. Он дотронулся до нее. Опять ничего. Он смело взял ее в руки и потряс. Она была тихой и неподвижной, как и положено всем хорошим маленьким пишущим машинкам. Фердинанд закрыл глаза.

Чьи-то сердитые руки схватили его за локоть, а пронзительный голос требовательно спросил:

– Послушайте, что все это значит, умник? Нам заплатят за работу или как?

Фердинанд ничего не ответил и просто упал в обморок.

Позже, он пришел в себя, почувствовав мягкие, ласкающие руки на своем лбу и ощутив запах сладких, знакомых духов. Он открыл глаза и увидел перед собой глаза Мэйбл Смит. Память вернулась к нему, и он пробормотал, заикаясь

– А Девушки?

– Я заплатила им и отправила по домам, – сказала Мейбл, а потом с упреком добавила, – Знаешь, это было не очень любезно с твоей стороны! Тебе не следует так поступать больше!

Фердинанд виновато покраснел:

– Мисс Смит, я думаю, вам следует знать…

– Мэйбл, – мягко поправила его девушка, – для тебя, Фердинанд… ну, то есть, если ты хочешь… И, конечно, тебе придется прекратить это ужасное распутство. Я бы не стала выходить замуж за мужчину, который не сидит дома со своей женой, а устраивает Публичные Шоу.

Фердинанд с трудом поднялся, и как только он это сделал, низкий, грубый голос хихикнул ему в ухо: «Извини, приятель, я что-то напутал, но, видимо, все это уже не имеет значения, не так ли?»

– Ты что-то сказал, дорогой? – спросила Мейбл. Но это был риторический вопрос. Как женщина, она хотела бы знать несколько вещей и самая важная из них:

– Я тебе понравилась в этом совершенно шокирующем купальнике? Конечно, я бы не осмелилась его надеть, но все же…

Фердинанд поступил очень мудро, промолчав.

Хозяин Котсуолда

Много странных вещей случается,

когда на землю опускается тьма…

Наименьшее из них – смерть!

Брэннок был прав. Полностью, безукоризненно, до абсурда прав. Я должен буду написать ему и сказать об этом. Когда он впервые предложил Глостершир, я отнесся к этой идее скептически, подумав, что английская сельская местность, как и все остальное, уступила натиску современной цивилизации, что она была проглощена жадной пастью этого проклятого машинного века.

– Кантри, Брэннок? Ты с ума сошел! – Воскликнул я. – "Кантри" больше не существует. Городки, деревушки пытаются выглядеть как поселки, даже сельские перекрестки – это просто уменьшенные копии Пятой авеню и Сорок второй улицы. Покажите мне маленькую ферму, и я покажу вам пристройку к Бродвею, где по радио звучит последняя танцевальная мелодия, по линиям электропередач подается электричество, которое позволяет доить коров, мыть посуду и убирать в доме. Жена фермера, которая пользуется лосьоном для мытья рук, чтобы сохранить их белоснежными, и носит репродукцию "Скиапарелли", распространяемую по почте за 14,95 долларов.

Брэннок зевнул:

– В Америке – да. Видишь ли, Питер, эта твоя великая нация на самом деле вовсе не нация. Это гомологический атавизм. Возврат к городам-государствам древних греков. Снимите кожуру с жителя Нью-Йорка и найдите жителя Канзаса или шведа из Миннесоты. За метеорологическим бахвальством калифорнийца чуткий слух может уловить акцент уроженца Айовы. Америка слишком велика, слишком просторна. Это пробуждает тягу к путешествиям у подобных ему обитателей. Их непрестанно движущиеся ноги превратили его в один огромный город, ядром которого является Нью-Йорк, а пригороды расположены так же далеко друг от друга, как Вашингтон, Техас и Флорида.

– Если тебе здесь не нравится, – раздраженно начал я, – почему бы тебе не вернуться туда, откуда ты пришел? Туда…

– Не пойми меня превратно, Питер. Мне здесь действительно нравится. Вот почему я отрекся от своей преданности братской стране и сделал Америку своим домом. Но мне хочется покоя и умиротворения, мира и уединения. Этого нельзя найти здесь, в Америке, но это все еще можно найти в Англии.

– Где именно в Англии?

– В нескольких местах. Дорсетшир. Чилтернс или Уэст-Райдинг. Котсуолдс… – Он задумчиво помолчал, затем кивнул. – Да, я знаю это место. Небольшой район, известный как Котсуолд-кум-ли. Вот, я покажу тебе…

Он взял атлас с моего книжного шкафа и мы вместе стали изучать его. Наконец он ткнул пальцем в крошечную точку.

– Вот оно. До ближайшего поезда четырнадцать миль. Когда я был там в последний раз, соединяющая их дорога еще не была заасфальтирована, но, думаю, у тебя не возникнет проблем с тем, чтобы добраться до нее. Ты сможешь взять напрокат машину или нанять извозчика.

Я задумчиво сказал, что это похоже на ответ:

– Мне нравится, как это звучит, и мне действительно нужны тишина и покой. У меня на уме роман, но я не могу писать его здесь, в Нью-Йорке, когда под боком каждые пятнадцать минут звонит телефон.

Брэннок рассмеялся:

– В этой глуши тебя не будут беспокоить телефонными звонками, Питер. Люди, которые там живут, не бросают слов на ветер. Иногда мне даже кажется, что они, общаются с помощью телепатии. Это просто замечательное место, за исключением… – Тут он заколебался и выглядел смущенным, – Наверное, это немного глупо…

– Продолжай. За исключением чего? Только не говори мне, что ты только что вспомнил, что это место – колония прокаженных.

– Нет, ничего подобного. Но, видишь ли, ходят слухи, что Котсуолд-кум-Ли немного… ну, я бы сказал, зловещий.

– Что имеешь ввиду?

– Ну, есть такая легенда. Что-то о расе старых богов или что-то в этом роде. Жители деревни верят в это всем сердцем. Конечно, в этом нет ничего особенного…

Я ухмыльнулся:

– Конечно, нет. Но поздравляю, Брэннок. Ты прекрасный продавец!

– Правда? – он выглядел удивленным.

– Мистический подтекст, – сказал я. – Котсуолд-кум-ли без привидения был бы весьма скучным, но с затаившейся на заднем плане злой силой – ну, и как скоро я смогу получить лодку?

Брэннок встревоженно сказал:

– Послушай, Питер, не будь таким легкомысленным. Я знаю, что большинство этих старых историй – чушь собачья, но в то же время, насколько нам известно, могут существовать странные силы, странные существа…

Но я уже не слушал его и разговаривал по телефону, где на другом проводе клерк сонным голосом сообщил мне, что "Айл Рояль" отплывает в следующий вторник.

И вот я здесь, в гостинице в крошечной деревушке Котсуолд-кум-ли. Переезд занял всего пять дней, а поездка по железной дороге из Лондона – еще один. И все же, сидя здесь перед открытым камином и делая пометки в блокноте, я чувствую себя так, словно прошел по туннелю времени на три или четыре столетия назад. Мой домовладелец – персонаж из "Тристрама Сбенди": пухлый, категоричный, заботливый. Возможно, он тоже немного подозрительно относится к этому чокнутому американскому "артуру", который остановился в его гостинице.

Но меня это не волнует. Я наслаждаюсь ощущением древности, которое окутывает меня, проходит сквозь меня, прикасаясь ко мне почти осязаемыми пальцами. Ощущение, которое, кажется, исходит от шершавых, грубо обтесанных стропил этого восхитительного дубового потолка; от оконных рам с выдувным стеклом, которые сейчас дрожат от порывистого дыхания сурового мартовского ветра; от старых полов и хрипящего дымохода, тускло поблескивающего оловянного прибора на каминной полке тот самый запах жизни, смерти и ненависти – любви, роста и разложения, который так странно здесь перемешан. У меня странное чувство присутствия предвидения. Я чувствую, что здесь, в этой самой комнате, люди когда-то с криками убегали от какого-то ужасного зрелища или униженно прятались в самых темных углах, надеясь избежать непристойного видения этого ужаса…

Но это, конечно, смешно. Как и предсказывал Брэннок, я поддаюсь мистическому влиянию невероятно древнего поместья. Поместье? Интересно, чье?

Завтра мне нужно будет поискать агента по аренде. Где-нибудь поблизости должен быть коттедж, который я мог бы арендовать.

Котсуолд-кум-ли, 17 марта.

Ну, я везунчик!

Когда три дня назад я записал в своем блокноте о том, что надеялся найти какой-нибудь коттедж в аренду, я и понятия не имел, какая задача передо мной стоит.

Эти котсуолдцы – вы бы назвали их котсуолдцами? – явно не верят в бум на рынке недвижимости. Они строят свои дома для себя, для своих детей и для детей своих детей, во веки веков, аминь! Когда я стал расспрашивать местных жителей о том, где бы мне поселиться, на меня смотрели с таким изумлением, будто я просил разрешить мне открыть склеп его деда и выкопать их кости для трофеев. В течение трех дней мои поиски были безуспешными. И вот сегодня удача улыбнулась мне. Я нашел жилье всего в трех милях от центра города. И что это за место!

Разве я говорил, что ищу коттедж? Энстон-Холлоу – это далеко не просто коттедж. Это усадьба, в которой жили потомки феодалов, когда у них отобрали замки. Огромное старинное каркасное строение с крыльцом, колоннами и куполом в стиле рококо. Необработанные окна, которые смотрят на вас с немигающей настойчивостью монстра без век. Сейчас он серый и неприглядный; остро нуждается в покраске, новых ставнях и двери и какой-нибудь заплатке на крыше.

Я знаю, что рисую его не слишком красивым местом, но это именно такой дом. Такой уродливый, что кажется почти красивым. Хогарту бы он понравился. Мне он уже понравился. Это полная противоположность всему, что я когда-либо видел в своей жизни.

У этого дома есть обширная территория! Широченные акры газона, которые каскадом спускаются от самого дома к дороге. Справа от дома, если смотреть прямо на него, растет роща из лиственниц, вязов, осин и еще каких-то деревьев, названия которых я не могу определить. Роща, как и сама лужайка, теперь чахлая и неухоженная.

Но вскоре я найму кого-нибудь, чтобы это исправить. Под сорняками и слоем сухой, шершавой листвы будет мягкая, нежная зеленая трава.

Северная часть моего поместья – видите, я начинаю по-хозяйски гордиться этим местом – наименее привлекательна. В этом районе есть залежи мела, и когда-то здесь добывали этот белый материал. В результате я стал не слишком гордым владельцем заброшенного известнякового карьера.

Это стало весьма неприглядно. Я бы даже сказал, в некоторой степени, опасно, поскольку между домом и крутым стофутовым обрывом всего около двухсот ярдов лужайки. Сам карьер грязный, в крапинку, у основания покрыт лужицами воды. Я думаю, что попрошу кого-нибудь установить ограждение по краю. Ограждение от червей было бы одновременно защитным и удивительно простым. Позже, возможно, я посажу кустарник вдоль забора, отгораживая карьер от поместья.

Я был вне себя от радости. Нежелание, с которым я столкнулся со стороны агента по аренде, было типичным для этого необычного района. Он, похоже, не хотел, чтобы я взял Энстон Холлоу в аренду. Представьте себе!

Я сказал:

– Послушайте, мистер Пибоди", – он произносит это слово как "Пибити", и каким-то образом умудряется произнести его так, словно оно состоит всего из одного слога. – Почему вы не показали мне это место раньше? Если бы я случайно не вышел прогуляться, если бы я сам не заметил, что там никого нет, я, возможно, до сих пор искал бы себе дом.

Он сказал извиняющимся тоном:

– Ну, видите ли, вы спрашивали о коттедже, мистер Чандлер…

– Но арендная плата, которую вы мне назвали, – сказал я, – не превышает того, что я мог бы заплатить за небольшое помещение. Девяносто шиллингов в месяц! Что ж, это вполне разумно. Это место нельзя назвать современным, – намекнул он. – Здесь нет ванной комнаты, и она в плохом состоянии.

– Тогда мы установим ванну, – рассмеялся я, – и приведем это место в пригодный для жилья вид. Если уж я готов внести свою долю, вы разделите со мной расходы пятьдесят на пятьдесят?

– Полагаю, что да, – печально сказал он. Казалось, он был на грани того, чтобы сказать мне что-то, чего не следовало говорить, но в конце концов он кивнул. – Да, пятьдесят на пятьдесят.

– Очень хорошо", – сказал я. – Я быстро съезжу в Лондон и куплю кое-какую мебель. Пока меня не будет, пришлите сюда плотников и сантехников. Двух недель им будет достаточно?

– Я на это рассчитываю. – ответил он. Затем несчастным голосом добавил, – Очень хорошо, сэр. Две недели…

Это было все, что я смог из него вытянуть. Ремонтники должны приступить к работе завтра. Я выезжаю в Лондон десятичасовым поездом. Это будет мой первый опыт в сфере домашнего декора. Я чувствую нетерпение о норов, как жеребенок.

27 марта "Лондон Армз"

Осталось всего четыре дня жизни в этом отеле, а потом я вернусь к себе домой, в свою собственное поместье в Котсуолде. Дилер, у которого я купил свою мебель, сообщил мне, что она была установлена в целости и сохранности.

Как обычно, я уехал из Котсуолда, ни о чем не подумав. На прошлой неделе до меня дошло, что я забыл обратиться за помощью по дому. Экономка-кухарка и мужчина, который помогал бы мне по хозяйству. Я написала Пибоди, но он довольно кратко ответил, что не смог никого найти в Котсуолд-ком-Ли. Думаю, я ошибалась насчет Пибоди. По сути, он такой же, как любой американский риэлтор. Его интерес к собственности и ко мне резко пропал, когда я стал арендатором. Мне придется самому искать себе помощников, пока я здесь, в Фоггитауне-на-Темзе.

Лондон Амс,

30 марта.

Моя удача уже на исходе. Сегодня утром в агентстве по трудоустройству я нашел именно то, что искал – семью из трех человек, которые будут работать у меня прислугой в Энстон Холлоу.

Их зовут Долфин. Его отец, Джош Долфин, был старшим сержантом Британской армии во время мировой войны. Когда-то он был конюхом, но с тех пор, как Великая депрессия положила конец эпохе дорогих конюшен, удача отвернулась от него. Он сильный, румяный и способный. Из него получится отличный садовник и мастер на все руки, если я хоть что—то знаю о человеческой натуре – а я думаю, что знаю.

Его жена Марта – пухленькая, симпатичная женщина лет сорока, обладающая острым умом и острым язычком. Она будет экономкой и поваром, а дочь Белл будет выполнять обязанности горничной. С Белл могут возникнуть небольшие проблемы. Она симпатичная девушка и, боюсь, слишком живая для сельской жизни. Она любит танцы и мюзик-холлы и энергично протестовала против решения своего отца переехать со мной в деревню. Но он во многом глава своего дома и заставил ее замолчать одним резким словом и поднятой рукой.

Сегодня вечером они едут на поезде, чтобы открыть дом и подготовить его к заселению. Мне еще нужно кое-что сделать. Если у меня получится, я хочу взять диктофон. Кроме того, есть несколько вещей, которые я хотел бы найти в Лондонской библиотеке, прежде чем страна закроет для меня внешние источники информации, и я окажусь замурованным в кругу своих собственных мыслей.

Энстон-Холлоу

31 марта

Я поражен! Поражен, очарован и весьма доволен. С самого начала я знал, что Энстон-Холлоу – это ответ на все мои желания, но только когда я приехал сюда сегодня утром и увидел его в обновленном виде, я осознал, насколько это прекрасно!

Крыша была перекрашена в темно-зеленый цвет, который великолепно сочетался с прилегающей рощей. Двери и ставни были выкрашены в соответствующий цвет, а остов дома – в яркий, жизнерадостный белый.

В маленькой комнате для гостей был сделан ремонт и установлена современная сантехника. В моей комнате установлен душ 20-го века, в котором до сих пор слышно, как плещутся чайники с горячей водой, наливаемые в деревянную бочку.

Еще одна ванна поменьше была установлена в комнатах, отведенных для Долфина и его семьи. Я мог позволить себе быть расточительным в отношении пространства. На первом этаже усадебного дома восемь огромных комнат, шесть спален и две ванные комнаты наверху, а также просторная мансарда. Я предоставил Долфину в полное распоряжение трехкомнатный номер в задней части дома. Моим единственным требованием к нему было, чтобы он хорошо обслуживал меня, содержал территорию в надлежащем порядке и не беспокоил меня во время работы.

Что касается хорошей работы, то, если я когда-нибудь привыкну к тому, что я "землевладелец", я буду работать в библиотеке. Там широкие окна с большими створками, с видом на зеленый участок, который является моим личным "лесом".

Когда я подошел к дому, то увидел, что там собралась толпа, – самое необычное зрелище в этом спокойном, лишенном любопытства, районе. Долфин, быстро освоившись, уже работал на лужайке с совком для травы, и я заметил, как Марта прикалывает занавески на окне второго этажа. Расплатившись с таксистом, я направился к дому.

Толпа издавала странные, невнятные звуки. Не угрозы или что-то в этом роде, просто бессвязные звуки неодобрения. Я подумал, что их возмущал тот факт, что американец-иностранец захватил одну из их старых достопримечательностей и решил немедленно заверить их, что все в порядке, что заведение в надежных руках, что я больше не буду прилагать усилий для модернизации заведения. И я, повернувшись, обратился к ним:

«Меня зовут Питер Чандлер. Теперь мы соседи, и я надеюсь, что мы также станем друзьями. Я хочу, чтобы вы верили, что я так же горжусь Энстон-Холлоу, как и вы, и сделаю все, что в моих силах, чтобы сохранить его как часть прекрасного сообщества».

Это было довольно высокопарно, в духе викария из Уэйкфилда, и я почувствовал себя глупо, произнося это. Но я знал, что, разговаривая с этими людьми, мне придется говорить на их языке.

Мои слова произвели на них впечатление. Некоторые одобрительно закивали, и по залу пробежал легкий гул. Затем лидер группы, пожилой человек неопределенного возраста, проковылял вперед на своих костылях и протянул:

– Мы не беспокоимся по этому поводу, мистер Чандлер. Что мы хотим знать, так это то, любознательны ли вы по своей натуре?

Я подавил улыбку. Мне показалось, что старик сам был в некотором роде «любознательным по натуре». Но я спокойно ответил.

– Не слишком, сэр. По крайней мере, я надеюсь, что нет.

– Тогда очень хорошо, – сказал он, смягчившись, – в Энстон-Холлере не должно быть слишком шумно. Вам не мешало бы запомнить это, молодой человек.

И с этими загадочными словами он отступил назад. Один за другим они удалились. Я наблюдал, как последний из них тащился по дороге в город, а затем направился к дому, к моему дому.

Вот так меня «официально поприветствовали» в Энстон-Холлоу. Предостережение от любопытства. Интересно, что бы это значило? Почему из всех вопросов, которые могли задать мне мои новые соседи, они хотели знать, «любознательный ли я человек»? Возможно, было бы неплохо написать Брэнноку и спросить его об этом. Он лучше понимает сложную психологию этих туземцев.

Энстон-Холлоу

3 апреля

Думаю мне все-таки не придется писать Брэнноку. Я начинаю понимать, без его помощи, почему любой человек с придирчивым характером может стать помехой для добрых жителей Котсуолда-кам-Ли. Возможно, это не только неприятность, но и серьезная угроза!

Предупреждение Брэннока было верным. В Энстон-Холлоу царит зловещая атмосфера, и я думаю, что знаю почему! Дом, в котором я живу, стал местом насильственной смерти!

Эти признаки ни с чем не спутаешь. В гостиной мы с Джосом Долфином шлифовали крашеный дубовый пол. К счастью, пол получился изумительный. Деревянные доски, утыканные шпажками. Я был свидетелем, как более скромные образцы столярного искусства семнадцатого века уходили с молотка на аукционах в Америке за сотни долларов. Что ж, перед камином мы нашли массивную выемку в известняковой глыбе, тщательно закрашенную, а пятна, которые могли быть только одним признаком, – засохшей кровью!

И не только это, но и то, что под уродливыми пятнами на дереве был выбит ряд накладывающихся друг на друга, взаимосвязанных символов! Это было тиснение буквы М – только края буквы были закругленными, а не прямыми. Своего рода монограмма, так сказать.

Интересно, это совпадение, или бывший хозяин Энстон-Холлоу был убийцей-садистом, который после убийства пометил место своего преступления своими инициалами?

При виде пятна мои нервы были на пределе. Сегодня я был не в состоянии работать и снова испытал то странное, интуитивное ощущение сильного ужаса, которое я испытывал раньше в "Котсуолд Инн". Я должен попытаться завоевать доверие горожан, заставить их рассказать мне, что произошло здесь, в Энстон-Холлоу, много лет назад. Здесь есть какая-то тайна и это меня интригует.

Энстон Холлоу,

5 апреля

Наконец я сел за работу. Я набросал черновой план своего нового романа, и выглядел он неплохо. Это прекрасное место для творческой работы: яркое, солнечное, жизнерадостное. Когда я выглядывал из окна своего кабинета, то видел, что на деревьях распускаются нежные зеленые почки. Приближалась весна и я понял смысл всех восхвалений Браунинга: «Ах, как бы я хотел оказаться в Англии теперь, когда наступил апрель…»

Я приказал Долфину расчистить подлесок от кустарников и остатков осенних листьев. Нельзя допустить, чтобы разросшийся кустарник задушил молодые весенние цветы.

Благослови нас Господи, я возвращаюсь к старым добрым временам!

Я больше не буду пить эту мягкую, химически обработанную городскую воду. Вчера, расчищая рощу, Долфин обнаружил колодец! Настоящий, добротный, старомодный колодец.

Одному богу известно, как давно он был вырыт. Долфин сначала подумал, что это пирамида из камней или, возможно, даже дольмен. Он вбежал в мой кабинет, взволнованный, чтобы рассказать мне об этом.

«Если это дольмен, мистер Чандлер, – пыхтел он, – то это замечательная вещь! Эти архи-арки-что-то в этом роде выставлялись в Лосином музее».

Я разделял его восторг и повесил свою "Лейку" на шею, прежде чем пойти посмотреть на его находку. Но это был не дольмен.

Камни были сложены слишком небрежно и слишком бессистемно, и их было слишком много. Они занимали площадь более десяти квадратных метров.

Я сделал несколько снимков, а затем мы начали осторожно копать. Тогда-то мы и узнали, что у нас есть колодец, прекрасный и глубокий. Парапет был сломан, и проржавевшая от времени обшивка из листового металла удерживалась сверху огромной грудой камней, но после того, как мы сняли их, то увидели внизу бурлящую черную гладь воды.

Я посмотрел вниз. Солнце стояло почти прямо над головой, и я мог видеть свое собственное лицо или искаженную пародию на него, смотрящую на меня из бездонных глубин. Я улыбнулся, и зеркальное отражение замерцало и скорчило гримасу в ответ, и я с восторгом повернулся к Долфину.

– К черту дольмены! Это в стократ лучше, это колодец! Как раз то, что нам нужно, чтобы придать Энстону деревенский колорит. У нас в доме есть ведро, Долфин?

Но Долфин посоветовал не пить из колодца: «Должно быть, у них была какая-то причина засыпать его, – сказал он. – Может быть, вода не очень хорошая».

Он, очевидно, был прав. Тем не менее, мы все-таки взяли ведро и взяли пробу воды, и я отправил ее в Лондон на анализ. Надеюсь, она окажется чистой.

Позже

Я дал Долфину ружье и отправил его прогнать нарушителей с моей территории. Когда мы возвращались в дом после того, как открыли колодец, я услышал звуки музыки из леса. Цыгане, без сомнения. Я узнал их своеобразные резкие и ровные напевы и не позволю бродягам топтать мое поместье.

Энстон Холлоу,

7 апреля

Я плохо спал прошлой ночью. У этих цыган, должно быть, был какой-то из своих фестивалей и они всю ночь не переставали играть свою проклятую музыку. Возможно, недостаток сна привел меня в состояние повышенной критичности. Полагаю, это действительно хорошая музыка, но эта ужасная, вечная меланхолия!

Вечером все было не так уж плохо. Только этот одинокий волынщик, тихо дующий на своей флейте, или на каком-то другом инструменте, который так любят цыгане. Но с наступлением темноты это становилось все более раздражающим. К ним присоединились другие инструменты, и еще, и еще, пока это не зазвучало как целая, чертовски фальшивая симфония. Самая умоляющая, самая печальная, самая странная музыка, которую я когда-либо слышал.

Это встревожило даже животных. Из коттеджа Мэтьюза, моего ближайшего соседа, расположенного в полумиле от города, я услышал лай собак. Где-то на рассвете раздался последний, торжествующий взрыв мелодии и на последней жалобной ноте, которая звучала как стон заблудшей души в муках, музыка оборвалась. Я наконец-то заснул.

Это, конечно, аздражает, но, боюсь, я ничего не могу поделать. Цыгане расположились не в моем поместье. Вчера днем Долфин тщательно прочесал территорию и не нашел ни одной их шкуры или волоска.

2 часа по полудню

Ну, кажется, кому-то понравился вчерашний концерт. За обедом Белл, которая меня обслуживала, спросила:

– Вы слушали радио вчера вечером, мистер Питер?

– А что? Вы слышали музыку?

Ее глаза восторженно загорелись и она сказала:

– О, да! Разве это не чудесно, сэр?

– Ну, если вам нравится такая музыка, то, наверное, так оно и было, – сказал я ей. – Но это было не радио. Это цыгане разбили лагерь где-то поблизости.

– Цыгане, ва-ау! – воскликнула она, затем решительно добавила, – Все равно, это была захватывающе!

Тем не менее, я не собираюсь проводить еще одну бессонную ночь только ради того, чтобы развлечь свою горничную. Может быть, цыгане разбили лагерь в поместье Мэтьюз?

Сообщений из Лондона пока не было.

Мои соседи – сумасшедшие!.

Вчера вечером я по-соседски навестил Мэтьюза и намеревался спросить, разрешил ли он цыганам пользоваться его территорией. Но едва я начал наш разговор, как он сказал:

– Цыгане, мистер Чендлер? Что вы имеете в виду?

– Вчера вечером была музыка, вы, конечно, слышали ее? – спросил я.

Его слезящиеся старческие глаза расширились и заблестели.

– Мусика? – сказал он с явным местным акцентом.

– Да, как флейты или какой-то неизвестный духовой инструмент.

Он завизжал, как подбитая свинья:

– Флейты?! Ты имеешь в виду трубы?! Дурак, ты подглядывал за ними!

– Соблюдайте субординацию, сэр! – грубо ответил я. – Что значит «подглядывал»? Я просто спросил вас о…

Он начал теснить меня к двери, крепко держа за руку.

– Убирайся! – взвизгнул он. – Уходи, пока не принес это сюда! Уходи!

Он вытолкнул меня, растерянного, чтобы что-то предпринять, кроме как отступить, за дверь, и я слышал, как в замке повернулся ключ, затем стук дерева о дерево, когда он задвигал тяжелую скобу на место. Я повернулся и сердито зашагал домой.

Когда я думал об этом, мне казалось, что это больше похоже на звуки свирелей, чем на звуки флейт. Я слышал их в лесу вокруг себя, когда шел домой. Они доносились не с какого-то одного направления. Ветер был слабый, и поэтому мне послышалось, что музыка доносится отовсюду: из леса, с темных пастбищ, с самых верхушек деревьев.

К вечеру она стала громче и пронзительнее и, как будто, звала более настойчиво, поэтому еще больше раздражала.

На следующий день я собрался ехать в город и собирался кого-нибудь расспросить об этом более подробно.

Энстон Холлоу,

9 апреля

Это стало невыносимым. Прошлой ночью я снова беспокойно ворочался, не в силах уснуть из-за этой чертовой коко-фонии деревянных духовых инструментов. Утром я проснулся с покрасневшими глазами, уставший, и обнаружил, что ночью какой-то дурак позволил своему стаду преодолеть барьеры и наводнить мою прекрасную лужайку.

Мой тщательно ухоженный газон сто раз был изрезан и искривлен следами овечьих копыт: «Черт возьми! После завтрака я отправляюсь в город и устрою небольшой переполох!»

Позже

Что происходит в Коттсуолд-кум-Ли? Мэтьюз опередил меня, распространил какую-то лживую ересь, которая сделала меня изгоем.

На главной улице этого крошечного городка никогда не бывает много людей, но в тот день здесь вообще никого не было. Даже домохозяйки, делающие покупки, сидели по домам. Не было даже возницы, погоняющего свою упрямую клячу по неровной мостовой.

Куда бы я ни пошел в городе, везде натыкался на закрытые двери и окна со ставнями, из-за которых на меня с тревогой смотрели бледные лица. Лавки торговцев походили на пчелиные ульи, в которые крались тайком покупатели. Только гостиница сохранила следы своей прежней деятельности, но и здесь я обнаружил атмосферу застывших размышлений и трусливого ожидания.

Я зашел в общий зал выпить кружку пива и спросил хозяина гостиницы, не видел ли он Мэтьюза. Он не видел. Затем я спросил, не жаловался ли кто-нибудь в городе на цыганскую музыку. По какой-то странной причине мой вопрос, казалось, поверг его в смертельный ужас. Он сунул мне пиво трясущимися руками, повернулся, не дожидаясь моих двух пенсов, и выбежал из комнаты.

Кроме меня, в комнате был только один человек, – старик, который обратился ко мне со странным вопросом в первый день, когда я переехал в свой новый дом.

Я обратился к нему с расспросами, но получил лишь невнятные ответы. Да, он слышал музыку. Да, он знал ее природу. И ему не было нужды объяснять мне, кто или что вызвало это. И я сердито сказал:

– Послушайте, старина, это уже чересчур! Клянусь, я ничего не смыслю в этой музыке, во всяком случае, не так много, как вам может показаться.

– Я предупреждал вас об осторожности, – захихикал он.

– Но, Боже милостивый! – взбесился я, думая, что теперь имею право быть любопытным. Музыка нарушает мой сон. И никто не говорит мне, кто за это в ответе. В моем поместье поголовье овец, мой газон изрыт копытами…

– Овцами? -перебил он.

– Да.

Он поднялся на ноги и заковылял к двери. Потом он вдруг оглянулся и сказал через плечо:

– Посмотри еще раз, незнакомец, – сказал он. – Может быть, это отпечатки не овец, а коз?

– В Котсуолде нет козьего стада! – Вырвалось у меня, но в тот момент я разговаривал с пустотой. Старик исчез.

Я снова устроился за своим столом и попытался сосредоточиться на романе. Я дочитал половину первой главы… Это было худшее, что я когда-либо писал. И неудивительно, я ведь даже не слышал собственных мыслей. Еще светло, до заката оставалось несколько часов, но свирель уже зазвучала. Она звучала отдаленно и навязчиво и было нечто жуткое в этих цыганских мотивах. Казалось, что они что-то обещали, что-то неопределимое, далекое, но, в то же время, до боли близкое. Музыка то усиливалась, то затихала в мягком дуновении ветра. Она манила, и в то же время отталкивала, она заставляла думать о прошлом, о том, что лучше было бы забыть: об экзотических удовольствиях, которые, однажды попробовав, никогда не забудутся, о фрагментах снов, которые оставались навечно в мягкой меланхолии полусна.

Мне она не нравилась и сильно раздражала.

Энстон Холлоу,

10 апреля

Овцы, или козы, или кто там они, вчера вечером снова вытоптали мой газон. Я знаю, что они это сделали, потому что бедный старина Долфин вчера весь день трудился как вол, устраняя ущерб, нанесенный во время их первого визита.

Это позор. Хуже того, это преступление!

Это не должно повториться. Я обнесу газон проволочным забором.

Долфин был обеспокоен. Он волновался, что Бель не очень хорошо себя чувствовала. Сначала она жаловалась на то, что находилась как в заключении, за городом, вдали от прессы и суеты лондонских толп. Потом она стала капризной, замкнутой и слишком эмоциональной и он опасался, что она совершит какой-нибудь необдуманный поступок или сбежит.

Марта тоже нервничала. У нее были круги под глазами. Я боюсь, что эта ночная музыка превратит нас всех в невротиков.

Почему я так жалуюсь, когда весь мир за окном пробуждается вместе с весной? Распускаются ранние цветы; деревья уже нарядились в свои первые желто-зеленые наряды, и теперь они выглядят изящно. Мягкие ветры шепчут о том, что наконец-то пришла весна, что зимнему сну пришел конец. В поцелуе солнца появляется больше тепла, в утренней росе – новые искорки, в аромате растительности – изысканный аромат. Даже отдаленный звук свирели казался частью этой красоты.

Я спытал почти языческое желание стать туземцем, сбросить свою одежду, поваляться на зеленой траве, бросаясь, кувыркаясь, целуя зеленеющую землю.

Энстон Холлоу,

12 апреля

Это просто день разочарований.

С утренней почтой пришло сообщение от лондонского аналитика. Он с сожалением сообщил о том, что проба воды из моего колодца достаточно чистая, но непригодна для питья, в ней было высокое содержание серы.

Но я не терял надежды. Здесь, должно быть, какая-то ошибка, я никогда не слышал о залежах серы в этой части Англии. Моя энциклопедия поддерживает меня в этом мнении. Я решил взять новый образец и отправить его другому химику.

Долфин и Марта пережили разочарование еще более сильное, чем мое собственное. Последние несколько дней Белль была в плохом настроении. Утром мы проснулись и обнаружили, что она покинула нас и, предположительно, вернулась в Лондон.

Когда и как она ушла, мы не знали, и, должно быть, это произошло ночью. Соблазн лондонской жизни был для нее слишком велик. Она даже не взяла с собой свой гардероб, только ту одежду, которая была на ней. Долфин подумал, что она хотела остаться со своей тетей Корой в Кенсингтоне и этим же утром я написала тете, и попросил связаться с нами, как только Белл приедет.

Долфин очень расстроился, но я заверил его, что мы прекрасно справимся и без Белль, и если она будет счастливее в городе, то это самое подходящее место для нее.

Третьим разочарованием стала неспособность нового забора отгонять бродячие стада по ночам. Моя некогда прекрасная лужайка превратилась в настоящий позор. Овцы или козы, я намерен был положить этому конец и со следующего вечера мы с Долфином решили по очереди охранять поместье. Я подумал о том, что пара метких выстрелов смогли бы отпугнуть это наглое стадо.

Энстон Холлоу,

13 апреля

Ночная музыка стала доноситься все ближе к дому. Мы с Долфином собрались посмотреть, не забрались ли, случайно, незваные гости на нашу территорию.

Новостей о Белль из Лондона не последовало.

Энстон Холлоу,

14 апреля

Мы нашли Белль!

Она не поехала в Лондон по очень веской причине. Бедная девочка мертва!

Прошлой ночью мы с Долфином следили за поместьем, чтобы не спугнуть стадо, которые использовали нашу лужайку в качестве пастбища. Было решено, что я буду нести первую вахту с 10 до часу ночи, а Долфин должен был заступить на дежурство в час.

Во время моего “дежурства" ничего не произошло. Я сидел, положив ружье на колени и держа фонарик наготове, почти надеясь разглядеть этих бродячих животных. Ночь была приятно теплой. В музыке было странно то, что невозможно было понять, с какой стороны она доносится и была громче и головокружительнее, чем я когда-либо раньше.

Это привело меня в ярость, но, в то же время, странное искушение околдовало мое сознание. Но ничего не произошло, а в час ночи Долфин сменил меня, и я отправился спать.

Прошло три часа, прежде чем я был грубо разбужен. В сознание меня привел грохот выстрела из дробовика и сердитый крик Долфина с крыльца. Я накинул халат и кирасы и выбежал на улицу. Джос мчался по лужайке в тщетной погоне за смутным, черноватым силуэтом, который я едва мог различить.

Я побежал за ним, в своем возбуждении лишь наполовину осознавая, что мелодия прекратилась, и что над Энстон-Холлоу нависла гнетущая тишина. Я бегаю быстрее Долфина и ему есть за что быть благодарным. Я поймал его на самом краю мелового карьера – еще шаг, и он с головой бы погрузился в глубину усыпанного щебнем котлована!

Я схватил его за плечо и развернул к себе.

– Берегись, идиот! – Закричал я. – Ты не видишь, куда бежишь?

Он увидел и вздрогнул. Выражение нетерпеливого напряжения исчезло с его лица, сменившись выражением внезапного страха.

– Боже мой, – бормотал он. – Боже мой! Я этого не видел, мистер Питер. Большое спасибо. – Затем раздраженно добавил, – Я даже не прикоснулся к этой штуке, не так ли?

– Очевидно, нет, – сказал я. – В чем дело? Что это было? Овца? Коза? Она была одна?

– Нет, сэр. Их было больше, но тот, за кем я гнался, был вожаком всех остальных. Это… – Он посмотрел на меня с некоторым испугом. – Это было немного похоже на человека, мистер Питер!

– Чушь! – Огрызнулся я. – В темноте не очень хорошо видно. Но куда же оно делось, должно быть, упало где-то здесь.

Я посветил в яму своим четырехкамерным фонариком, поводил им из стороны в сторону. Ничего не шелохнулось. Затем…

– Назад, сэр! – крикнул Долфин. – Там что-то есть! Что это?

Я слишком хорошо все разглядел, быстро выключил свет и сказал Долфину вернуться обратно.

Но он тоже успел разглядеть ту скрюченную фигуру, распростертую у подножия скалы. Он судорожно сжал мою руку.

– Белль! – он задохнулся. – Боже мой, черт возьми! Белль! – Его голос сорвался.

Я не мог утешить его словами. Тонкая полоска света с розоватыми краями окаймляла горизонт на востоке. Рассвет. Я медленно произнес: «Я спускаюсь, хочешь пойти со мной?»

Мы осторожно спустились по склону, чтобы не разделить участи несчастной девушки. У меня были мучительные видения, как она лежит там несколько минут… может быть, часов.. безнадежно крича в ту сторону, с которой ее не услышали. Но когда мы подошли к ней, этот упрек исчез.

– Она не страдала, Долфин, – сказал я. – Смерть наступила мгновенно.

Это было слабым утешением, но это было все, что я мог сказать. Ее тело было покрыто синяками, ссадинами, переломами в сотне мест. Рука была плотно прижата к ее глазам, как будто в тот последний, ужасный момент, когда она почувствовала, что летит вниз, она попыталась укрыться от этих зазубренных осколков.

Ее тело, головой вниз, лежало наполовину в одной из этих грязных луж со стоячей водой. Если бы она не погибла мгновенно, то все равно утонула бы. На лице застыла маска ужаса, – это было предчувствие приближающейся смерти. Долфин, всхлипывая, рухнул на ее тело, убитый горем, он причитал снова и снова: «Дочь моя! Белль! И я был зол на нее. Боже, прости меня!»

Я нежно оттащил его: «Пойдем. Мы должны оставить ее здесь, пока не вызовем полицию».

Он с трудом поднялся на ноги, и когда мы начали подниматься по склону, он оглянулся еще раз.

«Да, оставим ее здесь. Она любила цветы. Это подходящая могила для нее».

Я едва ли заметил это раньше. Теперь я увидел, что там, где она упала, дно мелового карьера превратилось в буйно цветущие джунгли. Огромные, кремово-белые цветы с малиновыми сердцевинами, переливающиеся, танцующие, покачивающиеся на утреннем ветру. Чем-то напомнили саму Белль. Ее нежная белая кожа была цвета их лепестков, а улыбающиеся губы – цвета их сердец. Их дерзкий танец был ее собственной дерзкой походкой…

Никогда еще в своей жизни я не видел женщину, которая была бы так убита горем, как мать Белль. Долфин не мог набраться смелости сообщить своей жене о смерти девочки, поэтому попросил меня сделать это. Я сообщил печальную новость как можно мягче. Ее глаза расширились, но она не произнесла ни слова. Какое-то мгновение она смотрела на меня, сквозь меня, словно прислушиваясь к чьим-то словам издалека. В ее глазах появилось остекленевшее выражение. Она повернулась и, не сказав ни слова, ушла.

Я надеюсь, что время смягчит ее горе. Она сама молодая и привлекательная женщина. К тому же симпатичная, с чувством комфорта и полной грудью. Ее жизнь еще впереди, если только это горе не лишит ее всякого смысла…

Позже

Мало того, что трагедия помешала моей работе, я еще должен был выслушивать глупую болтовню человека, которому, в силу его образования и одежды, следовало бы знать все лучше меня!

Приехал констебль, осмотрел тело Белль и констатировал, что смерть наступила в результате несчастного случая. Ее привезли в дом. Приехал священник, чтобы совершить последние церковные обряды.

Закончив со своей работой, он зашел ко мне в библиотеку. Я не мог работать после того, что увидел.

– Сын мой, – сказал он, как только мы остались одни, – я пришел, чтобы сделать вам серьезное предупреждение.

– Да, отец?

– Мой вам совет, – веско сказал он, – немедленно собирайте вещи и уезжайте из Энстон-Холлоу.

Единственно возможная логика, которую я смог найти в его словах, была мне непонятна.

– Вы же не думаете, святой отец, что горожане возложат на меня ответственность за смерть Белль Долфин?

– Иногда я сам себя не совсем понимаю, сын мой. Нет, вы не несете ответственности за смерть девочки. Не в обычном смысле этого слова. Но в более глубоком смысле, возможно, вы виноваты.

– Что вы имеете в виду?

Он сделал паузу, с особой тщательностью подбирая слова. Солнечный свет, падавший сквозь оконное стекло, странно освещал его лицо:

– В этом доме не очень-то хорошо жить, сын мой. В Энстон-Холлоу действуют зловещие силы.

Зловещие силы. Его слова напомнили о предупреждении Брэннока, о кудахтанье старого барыги в гостинице. Я вспомнил все, что слышал ранее.

– В том, что вы говорите, есть доля правды, святой отец. Если старые грехи могут привести к тому, что дом станет злым, значит, зло есть и здесь. Я нашел доказательства убийства в гостиной. Расскажите мне об этом. Кто это сделал и когда это произошло?

– Это случилось много лет назад, еще до вашего рождения и до рождения вашего отца. Но город не забыл. – Он странно посмотрел на меня. – Меня самого не было в живых, когда это случилось, сын мой. Но я читал отчеты, и они говорят о том, что это сделал не человек, а некто извне!

– Что-то от… – Я замолчал, нахмурившись. – Простите, святой отец, но я поражен, что вы, человек Церкви, осмеливаетесь признавать существование сверхъестественных сил. Вы, верящий во всевышнего, доброго Бога!

– Да, добрый Бог. Но этот человек – глупец, который не понимает, что были и другие боги, менее добрые, которые правили землей раньше…

Я знаю, что выглядел потрясенным:

– Я старый человек, сын мой, и не претендую на великие знания. Возможно, скоро я постигну истину этих тайн, но я точно знаю, что даже у Бога есть свои враги. Вера, истина и свет изгнали многих из них с земли. Но все еще существуют Врата… – Он посмотрел на меня мрачным взглядом. – Врата, через которые они могут пройти. И если эти Врата будут открыты…

Когда-то, много лет назад, здесь, в Энстонской лощине, открылись Врата. Бог, злой бог, одно имя которого осквернило бы мои уста, прошел через них, и я боюсь, что теперь Врата снова открылись для него.

Я вскочил на ноги.

– Это разговор сумасшедшего! – взорвался я. – Когда я переехал в Энстон Холлоу, в нем не было ни зарешеченных дверей, ни запертых окон. Я не открывал никаких дверей, это все часть заговора, направленного на то, чтобы изгнать меня из Котсуолда, только потому, что я американец. Иностранец. Мне стыдно за вас, отец. Потому что вы предали свою веру. А теперь я желаю вам доброго дня!

Он покорно поднялся.

– Хорошо, сын мой. Мир тебе!

Он ушел и я пишу это в порыве негодования. За пару пенсов я бы написал резкое письмо епископу, и рассказал бы ему о тонкостях, до которых опустился этот ничтожный приходской священник. Такие люди, как он, позорят Церковь.

Энстон Холлоу,

Полночь

Я принял два снотворных порошка и ждал, когда они подействуют. Пока они не подействовали, я писал еще какое-то время.

Наступила полночь, и луна за окном была затянута облаками, которые скользили по ее угрюмой поверхности, как призрачные пальцы. Неподвижный ночной воздух был свозь пропитан тайной, ощущением необъяснимого ужаса. Это потому, что я, хоть и цивилизованное существо, но все же не мог не помнить о том, что в этом доме лежал труп.

Почему мы, живые, так боимся безобидных мертвецов? В какой-то момент мы целуемся, смеемся и разговариваем, любим и становимся любимыми. Затем вспышка острой боли, рывок, разрыв серебряной нити, лицо любимого бледнеет, тело напрягается, что-то ускользает из липкой плоти, и что-то новое, странное и ужасное прокрадывается в это мрачное жилище…

Я зевнул: «Я скоро засну. – подумал я, – Я засну и забуду об этой проклятой трубе, которая с таким нескончаемым упорством вьется по лесам и лужайкам»

Этим вечером в ночных свирелях звучало нечто новое и странное. Звук, похожий на человеческий голос, в котором смешались страдание и экстаз. Смерть бедняжки Белль подействовала на меня сильнее, чем я предполагал. Как будто трубы украли ее голос, как будто это она напевала ту печальную ночную мелодию.

Энстон Холлоу,

16 апреля

Я боялся этого!

Трагическая смерть дочери свела Марту с ума. Долфин пришел разбудить меня утром, окаменев от отчаяния. Ночью он ничего не слышал, но утром Марта исчезла.

Мы искали ее. Ее нигде не нашли, но мы нашли свидетельства того, что она была в одном месте. Карьер, в котором лежало изуродованное тело Белль. Там были платок Марты и ее туфли. Следы ее ног и рук. И… Эти цветы, эти прекрасные, необычные бутоны, которые природа щедро усыпала на безвременной могиле бедной Белль, были сломаны! Их увядшие головки лежали, свернувшись, на земле. Их высохшие стебли поникли. Эти крепкие, стройные, танцующие стебли, на которых так гордо распускались цветы, были срезаны и унесены прочь.

Это было жасно. Безумная женщина, без обуви и полуголая (мы нашли ее юбку у подножия мелового карьера), должно быть, очень устала. бродит где-то по сельской местности, сжимая в руках жалкую горсть увядших стеблей. Я попросил полицию разыскать ее и обращаться с ней как можно мягче, когда они ее найдут.

Энстон Холлоу,

16 апреля

Они нашли Марту. Вернее, ее тело. Потому что душа бедной Марты отправилась в загробный мир, чтобы присоединиться к душе ее дочери.

Поисковая группа нашла ее лежащей в лесу за нашим домом. Возможно, в конце концов, это и к лучшему, что она была мертва, потому что она явно была сумасшедшей. Она сняла с себя последние остатки одежды и, когда ее нашли, лежала лицом вниз в зарослях душистых весенних цветов, словно пытаясь прижать их к груди в своем последнем, печальном прощании.

Причина смерти неизвестна. На шее и груди у нее были синяки, а на губах застыло выражение мучительной боли. Возле одной ноги валялся обломок гнилой древесины; на лбу синела ссадина. Коронер предполагает, что в бреду она, возможно, поскользнулась на этом куске дерева, упала и получила повреждения внутренних органов.

Они хотят сделать вскрытие, чтобы выяснить причину. Тем временем я предложил Долфину вернуться в Лондон и попытаться забыть эти ужасные события. На его горе страшно смотреть. Он сердито отстранился, когда я предложил ему уехать и поклялся, что не поедет, погрозил кулаком деревьям, лесу, небу.

– Это то, что убило их! – бушевал он. – Теперь я все понимаю. Музыка… гравюры… цветы....

Я успокаивал его, как мог. Я знаю, что он чувствует. Музыка становилась невыносимой. И эти овцы или козы. Но он не должен винить в своих бедах такие неизбежные вещи, как…

Цветы? Странно, что обеих женщин нашли лежащими среди цветов, не так ли? Но нет! Это просто совпадение. Цветы были разного сорта. Те, в которых мы нашли бедную Марту, были более сочными, золотистыми, в полном цвету. Зрелые, крепкие на вид растения. Как и сама Марта…

Энстон Холлоу,

19.00

Джош взял мое ружье и ушел в лес. Не знаю, что он собирается делать, но боюсь за него.

Позже

Если бы я только мог что-нибудь сделать! Я сидел, размышляя и ждал. Музыка стала звучать сильнее. Звуки всегда становились более пьянящими, когда сумерки сменялись тьмой, а ложные тени сумерек заменяли серебристыми завитками луны.

«Интересно, – думал я, – сможет ли Джос… Что это было? Это был выстрел? Я должен посмотреть! Не случилось ли чего…»

Энстон Холлоу,

17апреля

Я понемногу начал понимать все это. Джос был прав. Я не понял, что он имел в виду, когда сказал, что все связано воедино – музыка, гравюры, цветы…

Эти цыгане! Где бы они ни были… Я так и не смог найти их лагерь, они ответственны за смерть Белль и Марты. А теперь еще и Джос!

Прошлой ночью я слышал выстрел. Я побежал в том направлении, откуда он прозвучал, с револьвером в руке. В лесу, менее чем в пятидесяти футах от того места, где мы нашли тело Марты, я нашел Джоса. Вернее, то, что от него осталось.

Это было ужасно! Он был избит до смерти, буквально избит дубинками до полусмерти. Как будто какое-то огромное демоническое чудовище намеренно растоптало его своими чудовищными копытами. Даже его лицо превратилось в кровавую неузнаваемую маску. Но в искалеченной руке он все еще сжимал мой дробовик, из которого был выпущен единственный патрон! Но это был не монстр. Это были те…

Цыгане. Я знаю, что я прав. Кто еще мог бы играть, играть, играть эту грустную, пронзающую сердце музыку весь вечер и всю ночь напролет? У кого еще есть незарегистрированные стада на соседних животноводческих фермах? Кто еще решился бы на последнюю садистскую насмешку – бросить тела женщин, которых они изнасиловали, и мужчин, которых они жестоко убили, в прекрасные заросли? Тело Дельфина тоже лежало среди цветов. Жесткий, ощетинившийся папоротник; стойкий и непреклонный, как ополченец—

Ополченец?

Хватит об этом! Теперь я знаю. Я отправляюсь в город; настаиваю на том, чтобы эти убийцы были найдены; их подлые деяния были отомщены.

Позже

Что это? Неужели я единственный человек в заброшенной деревне? Вскоре после того, как я сделал свою последнюю запись, я зашел в Готсвольд-кум-Ли, и там никого не было! Эта деревушка – город-призрак. Двери заперты, ставни подняты и заперты на засовы; даже булыжная мостовая гулко отзывалась на мои шаги. Вокруг не было ни души. Только несколько бродячих собак и кошек, которые беспокойно шарахались от меня.

В лиственницах не поют птицы, на пастбищах не пасется скот. Видны признаки поспешного бегства из города. На боковых дорожках видны следы шин, в пыли валяются обрывки штор и белья, как будто их пинали ногами и забыли люди, убегавшие в спешке.

Я попытался найти телефон. Но, кроме как вломиться в чужой дом силойююю я не смог этого сделать. Итак, я вернулся в Энстон-Холлоу, размышляя и удивляясь.

Происходит что-то странное. Я знаю, почему я не видел животных в Котсуолде. Они все здесь, на моей территории. Коровы, овцы, петухи… даже обычно дикие обитатели лесов, похоже, выбрали это место для проведения своего собственного безумного ритуала!

По дороге домой я прошел на расстоянии вытянутой руки мимо олененка, легконогого создания с добрыми глазами, в красивых серо-коричневых крапинках. Он не отшатнулся от меня. Казалось, он даже не заметил меня. Он медленно, словно загипнотизированный, словно завороженный, шел к лесу, который примыкал к моему поместью. Еще там была ласка, кролики, белки, медведи, бурундуки. Все они, словно притягиваемые магнитом, были прикованы к одному месту. Все это походило на какой-то странный тайный шабаш зверей.

Внезапно я услышал шаги снаружи и чуть не расплакался от радости. Это был священник. Склонив голову, он брел по усыпанной гравием дорожке. Значит, я не один… не один… Я должен взять под контроль свои эмоции до встречи с ним лицом к лицу. Эта музыка… эта вечная, пронзительно-сладкая, манящая, черт возьми, музыка… пульсировала в моем мозгу мягкими, ласкающими пальцами сирены. И, признаюсь, теперь я боялся. Ужасно боялся. Он постучался в дверь.

Позже

Я не должен этого упоминать!

Если это когда-нибудь найдут, меня повесят. Позже, когда все это безумие забудется, мои собственные слова уничтожат меня…

Уничтожат меня? Я уже уничтожен. Теперь уже не имеет значения, буду я писать или нет, я могу завершить свое повествование....

Священник пришел с предупреждением. Но на этот раз он также пришел с доказательствами. С письмами и отчетами, с выцветшими остатками дневника, похожего на тот, что я веду сейчас. После приветствия он молча протянул их мне. Он сказал только: «Прочти, сын мой».

И я прочитал. Мне стала ясной причина всего, что произошло. Наконец я повернулся к нему с испуганными глазами.

– Может… может ли это быть правдой? – Я задыхался…

Он медленно кивнул.

– Совершенно верно, сын мой. Это зло, с которым мы боремся, страшное зло из далеких веков. Ты открыл Врата, чтобы освободить того, кто… – Он набожно перекрестился. – Теперь они должны быть закрыты снова, прежде чем графство падет под громоподобными копытами Дьявола.

– Но там не было никаких врат, отец! Клянусь тебе, я не открывал ни одной двери.

Затем мои глаза широко раскрылись. Мои нервные пальцы нащупали письмо на столе. Я увидела его и ахнул. Письмо было от моего лондонского аптекаря. Я сказал:

– Нет! Я понял! Там есть врата! Мы с Долфином действительно открыли их! Колодец!

– Колодец?

– Да, в лесу. Пойдем…

Мы вместе вышли из дома, пересекли ровный газон и вошли в прохладную безмятежность леса. Было еще светло, но солнце начинало разгораться ярче в последнем рубиновом луче, который пронзает полотно неба перед тем, как ночь окутает его тьмой. Деревья над нами шумели и причитали. Вокруг нас послышались тихие шаги. В переплетении ветвей что-то странно затрепетало. Мимо нас слепо прошмыгнула дворняжка, не замечая нас, ее манила бесконечная трель, доносившаяся теперь из леса вдалеке.

Мы добрались до колодца и я указал на него.

– Вот он! – воскликнула я. – «Вот Врата. Мы с Долфином открыли их совершенно случайно. И теперь это позволило Ему пройти. Он…

– Не произноси Его имени! – Святой отец словно пролаял эти слова. Затем, более мягко сказал, – Люди в обычных обстоятельствах могут называть Его по имени, сын мой, и не бояться возмездия. Но здесь, в Его святилище… – Он покачал головой… – Пойдем, давай поработаем".

Он усердно взялся за дело. Это был пожилой человек, седой от старости, но сильный в любви к добру. Он помог мне вернуть на место железную обшивку ворот. Мы преодолели половину пути и остановились перевести дух…

Я не знаю, что за безумие овладело мной тогда. Я знаю только, что солнце начинало скрываться за холмами, и что тьма на призрачных ногах прокралась в крошечную рощицу. И что звуки свирели, которые были далеко, становились все ближе и ближе, пока их безумие не запело в моем мозгу, не заструилось по моим венам, как крошечные пузырьки радости.

Я почувствовал непреодолимое желание прекратить работу не только на время, а навсегда. Злорадный, отвратительный голосок внутри меня, казалось, приказывал: «Отдохни. Отдыхай и играй. Цивилизация – это ложь. Только леса, деревья и цветы – это истина. Играй. Играйте бесстыдно, бесконечно, как животные и птицы. Сними свою душную одежду и…»

Моя работа приостановилась, а затем и вовсе прекратилась. Святой отец заметил меня. Он тоже прекратил работу. Посмотрел на меня, в его глазах читались недоумение и страх за меня! Он мягко сказал: «Сын мой…»

С усилием я заставил себя улыбнуться и сказал:

– Все в порядке, отец. Просто у меня закружилась голова, – я наклонился, исподтишка наблюдая за ним.

Он тоже вернулся к своей работе, потянул за щит, который должен был снова закрыть ворота. Я наклонился и поднял огромный камень. Он не заметил, как я начал опускать его ему на голову....

Но я не смог! Как будто какая-то сила удержала мою руку. В ушах зазвенели крошечные колокольчики, демонический голос прошептал: «Крест!»

Ах, но я был умен! Я положил камень и попросил священника отвернуться. Когда он повернулся, я стоял перед ним на коленях.

– Я не могу сделать это нечистыми руками сказал я ему. Отец, я согрешил. Отпусти мне грехи, чтобы я мог помочь навсегда покончить с этой страшной опасностью.

– Давай поторопимся, сын мой, – взмолился он. – Наступает темнота. Мы должны закончить нашу задачу до того, как…

– Сначала прости меня! – Я плакал. – Прости меня, стоящего здесь на коленях перед тобой. Дай мне подержать крест в руках.

Он терпеливо улыбнулся и снял распятие с шеи.

– Хорошо, сын мой. Во имя…

В этом не было ничего особенного. Все еще сжимая распятие в кулаке, я поднял камень и опустил его. Снова. И снова. Перед смертью его глаза встретились с моими. В них не было упрека. Никакой вины. Только печаль и невыразимая жалость…

Что-то сильно обожгло мою ладонь, опалило ее адским пламенем. Я с воем уронил крест на землю. На моей руке не осталось шрама. Звук становился все ближе и ближе, казалось, он разрастался надо мной, проходил сквозь меня, стал частью меня. Я дико расхохотался… как в бреду…

Восемь часов назад! Это было восемь часов назад. Но кажется, что прошло восемь столетий или восемь эпох.

Сколько жизней я прожил с тех пор? Я был одарен больше всех смертных. Я был спутником трав, другом и доверенным лицом деревьев.

Я бродил по садовым дорожкам, по лесным полянам, без одежды, как в тот день, когда я родился. Я слушал пение ручьев и понимал его смысл.

Я беседовал с птицами, слышал легкомысленный смех на языке оленят, лис и кротов.

Я знал и любил всю Природу, был ее частью и понимал ее. Я лежал, прижавшись задыхающимся телом к лону земли, и чувствовал, как ее прохладные зеленые губы отвечают на мою страсть. Я слышал мистический смысл его игры на свирели; танцевал под горько-сладкую музыку, созданную им самим....

Но за это нужно было платить… Неизбежная цена. Я знаю эту цену и жду этой расплаты. Теперь я знаю, кто он такой, я знаю, кто прошел через него, когда мы с Долфином – сколько веков назад? открыли запечатанные врата. И я знаю его пути. Для тех, кто служит ему, есть только одна плата – единственная ночь познания и высшей радости. И затем…

Столетия назад была Сиринкс. И все же она тоже служила живым тростником, на который он мог подуть, чтобы привлечь свою следующую любовь. Была Белль. Эти цветы без стеблей… свежий, новый звук свирелей на следующий вечер.

Для женщин бессмертие в его ослепительно-сладком пении. Для мужчин, которые смотрят ему в лицо, смерть. Долфин взглянул на него и умер. Столетия назад другой хозяин Энстонской лощины увидел его лицо. И на полу остались пятна от…

Стой, это что, шаги? Это. Это. Он идет! Я чувствую, как само его присутствие звучит в моих костях, в моих венах, в моей крови! Завораживающая музыка его бесконечного пения приближается. Я дрожу, не могу сказать, от радости или от страха. Я жду здесь, умоляющий, склоненный и готовый. Стук его копыт приближается…

Воздух опьяняет благоухание миллионов распускающихся цветов. Аромат зелени – это аромат весны, чувственное очарование пышущего жаром лета, иссушающая сладость осени. И все же сквозь все это чувствуется затхлый запах зверя. Грубый, мохнатый запах козла.

Ближе. Ближе. Звуки волынки кружат в моем мозгу сводящую с ума мелодию. Мой пульс учащается, сердце бьется, как струя фонтана, трепещет, как горный ручей. Огромная дубовая дверь распахивается. Сильный ветерок с улицы пробегает по моей коже, вызывая странные мурашки по моему обнаженному, скорчившемуся телу. Я поднимаю голову. Я медленно, со страхом поднимаю взгляд…

Это он! Я вижу раздвоенные копыта, гротескные, черные, невероятно тонкие голени, спутанные бедра. Мои руки дрожат. Я больше не могу писать. Он здесь! Мои глаза поднимаются к его животу, к груди! Я вижу раздвоенные копыта; это невозможное, эльфийское лицо, бесконечно морщинистое над зарослями безумия…

Эта тощая борода! Эти руки! Рогатое лицо горгульи и танцующие глаза. Мой господин Пан! Пан!

Он приближается! Козлоногие конечности поднимаются. Их копыта похожи на стальные буквы М с закругленными краями. Нет, хозяин, нет! О, прощай, Пан!

АМЕРИКАНСКОЕ КОНСУЛЬСТВО, ЛОНДОН,

30 апреля

Дэвид Брэннок, эсквайр, член Авторского клуба, Нью-Йорк.

Уважаемый мистер Брэннок:

Настоящим мы прилагаем записную книжку Питера Чандлера, чью странную смерть вы просили нас расследовать.

После прочтения этой необычной рукописи вы с готовностью согласитесь, что мистер Чандлер, как установило следствие, был безнадежно безумен. Полицейские власти убеждены, что именно он во время приступов мании убийства убил не только отца Джереми из Котсуолда, как он здесь признается, но и трех слуг из его семьи.

Запутанным аспектом этого дела является тот факт, что мистер Чандлер не мог нанести своему собственному телу те надругательства, которые привели к его кончине. Его тело было не только ужасно раздавлено и изуродовано, но и на теле и полу под ним были обнаружены десятки крошечных отпечатков в виде изогнутой буквы "М".

Полиция, по настоянию перепуганных жителей Котсуолда, закрыла “колодец", который был навязчивой идеей Чендлера. Расследование также носит ограниченный характер, но, если позже появится дополнительная информация, мы свяжемся с вами.

Искренне ваш,

Т.Р. Эллиот, заместитель госсекретаря, консульство США.

Настоящий охотник

Ланнихан весьма возмутился тем фактом, что было зачитано заявление Грея Дж. Маргрейва на членство в Клубе. И он обратился к исполнительному комитету: «Джентльмены, я отдаю свой голос против этого! Он хуже калеки! Как мы будем выглядеть, если членом Охотничьего клуба станет человек, который никогда в жизни не сидел верхом на лошади?!»

Были и другие в Клубе, которые чувствовали то же, что и Ланнихан, и говорили об этом. И было весьма рассудительным придержать свое мнение до тех пор, пока О'Хара мудро не выскажет свое мнение. Вот уже тридцать лет О'Хара проявляет благородство своей диктатуры и тирании в делах Лонгдича из-за своей бархатной оболочки. И наконец О'Хара заговорил:

– Тише, джентльмены! Вы галдите, как дворняги, а не как спортсмены, за которых себя выдаете. Так ли уж важно, что мужчина не может ходить?

– Или ездить верхом! – добавил Ланнихан. – О'Хара, это Охотничий клуб. Что за

удовольствие Маргрейв сможет найти здесь? Он не может участвовать в наших охотах или испытаниях. Ему не понравятся наши танцы. Он ничего не может делать, кроме как сидеть у огня и…

– и что еще…, – прервал его О'Хара, мягко подметив, – Что может быть лучше, чем сидеть перед потрескивающим поленом с высоким стаканом в руке и согреваться

приятной беседой друзей?

Ланнихану хватило ума заткнуться, потому как в тени Старого Мира прозвучала почти невнятная речь О'Хары, и когда это происходит, приходит время наступить на яйца. А поскольку ни у кого из присутствующих, включая Ланнихана, не было ни малейшего желания выслушивать упреки О'Хары, членство Маргрейва было одобрено

при первом голосовании.

И так Грей Маргрейв поселился в Лонгдич. Поселился в буквальном смысле этого слова, переехал и жил в Клубе. Там, где большинство из нас, связанных бизнесом, пользовались услугами клуба лишь для общения на выходных, Маргрейв, будучи в отставке, был достаточно свободен и богат, чтобы поселиться в этом доме. Он не позволял вмешиваться в дела клуба всему, что касалось его работы и бизнеса в любом виде. В его комнатах была установлена личная радио-связь, и он привез с собой своего человека, Малдуна, который заботился о его немногочисленных личных нуждах.

Его приход изменил атмосферу Клуба, но не так, как вы могли бы подумать. Даже Ланнихан был вынужден признать, что после нескольких коротких недель пребывания Маргрейва в его составе, клуб стал еще более популярным, а помещение стало более уютным, более пригодным для жизни местом.

Раньше члены клуба не любили собираться в нем слишком рано по пятницам. Каждый боялся оказаться там первым и прозябать в ожидании в обществе стареющего сторожа и кухонной прислуги, что было весьма скучным занятием для одинокого всадника, нетерпеливо потиравшего запястья у холодного камина.

Много раз я, как и другие, мрачно бродил по территории, заходил в конюшни, ходил через сады, считая минуты до появления О’Хары или кого-то еще. Но теперь все изменилось.

Независимо от дня и ночи любой член клуба, решивший заглянуть на огонек, мог увидеть мягкий свет, льющийся из витражных окон домика, полыхающий камин и Маргрейва сидящего перед ним, а его худое лицо всегда улыбалось в сторону двери, когда новоприбывший входил внутрь.

Благодаря этому, дружеские отношения процветали. Все больше и больше из нас приобретали привычку заходить в клуб один, два, три раза в неделю… уверенные, что там нас ждет дружеское общение, приятная беседа и согревающие напитки.

Маргрейв был худощавым человеком, как я уже говорил. Но его худоба не была хрупкостью молодого деревца. В нем был внутренний стержень жилистая сила волевого человека. И теперь я ясно вижу, что все в нем было похоже на сталь. Его сине-серые волосы на висках, тонкие, словно выцарапанные металлом морщинки в уголках рта и глаз, сами глаза, глубоко посаженные и блестящие.

Иногда, когда мысли или усталость ослабляли бдительность, в его глазах отражалась частица страданий, которые он познал, ибо Маргрейв всегда был калекой. Но он не терял ни минуты на жалость к себе и не пытался заручиться сочувствием своих товарищей. Он был веселым, дружелюбным человеком, но не с тем безропотным, фальшивым мужеством, которое так свойственно многим инвалидам, а с искренней, здоровой жизнерадостностью, которая заставляла вас совершенно забыть о том, что без посторонней помощи он был прикован к креслу перед камином.

Иллюзия, которую он старался создать, и с которой все мы волей-неволей должны были согласиться, заключалась в том, что он не был калекой, что шерстяное одеяло, туго натянутое на его исхудалые колени, было всего лишь защитой от прохладных сквозняков, гулявших по зданию клуба. Посторонний человек, посетивший Клуб, легко мог бы поверить, что Маргрейв, задумчиво развалившийся в кресле, один из всадников, слишком уставший, чтобы возвращаться в город, решил переночевать в сторожке.

Маргрейв был скрупулезен в своем требовании, чтобы ни один член клуба не беспокоился из-за его физического недостатка. Он не допускал никаких намеков на свою беспомощность с самого первого дня. Когда в конце вечерней беседы наша маленькая компания распалась и Корсон грубовато-дружелюбным тоном сказал: «Пора ложиться спать, ребята! Маргрейв, могу я помочь вам добраться до вашей комнаты?»

Маргрейв просто посмотрел на него, не враждебно, но слегка приподняв брови, словно в недоумении: «Что вы, нет, спасибо, Корсон, – ответил он. – Я думаю, что я выкурю еще одну трубку, а затем побегу наверх».

Это было похоже на него – говорить так. Он «взбегал» по лестнице. Именно Малдун, его суровый, но верный слуга, ухаживал за Маргрейвом, но когда и каким образом, оставалось загадкой. Конечно, никто из членов совета никогда не видел, чтобы Маргрейв поднимался или спускался по лестнице, ведущей в его покои. Его постоянным местом публичного пребывания в клубе было широкое сафьяновое кресло справа от камина. Там его можно было застать в любое время. Если он был один, то обычно курил и смотрел на мерцающий огонь, или, чаще всего, он читал книгу о лошадях, гончих собаках или охоте, потому что эти вещи были его страстью.

Когда наши общие беседы касались лошадей и всадников, именно Маргрейвобычно брал бразды правления в свои худые, с прожилками руки. В его серо-стальных глазах отражался мягкий огонь камина, а его стройное тело подавалось чуть вперед в кресле, как будто он готовился, скажем, к падению в грязную воду или в глухую канаву вслед за собакой или добычей. И хотя он никогда в жизни не сидел на лошади, он знал все, что только можно было знать о всадниках и их скакунах. Вы можете задать ему самый неожиданный вопрос о том, как звали чемпиона по стипльчезу двадцатилетней давности, о шелках малоизвестной конюшни, об особенностях запаха малоизвестной породы собак – и получить ответ. Он узурпировал авторитет нашей охотничьей библиотеки, и это было справедливо… Потому что он прочитал все, что касалось этой темы, и знал, какие теории верны, а какие вызывают нарекания…

«Поверьте, – любил повторять О'Хара, – я суммирую знания этого человека с кучей дурацких учебников. И это при том, что вдобавок он полупьян. Для него езда верхом – это кредо, а не просто хобби, как для таких, как мы!» – что в устах Джеффри О'Хары было поистине высокой оценкой,

Этот человек был мягким, невероятно мягким. Его речь не была запятнана горькой злобой, которая так часто отличает некомпетентных людей. Было время, когда наш клуб устраивал Осенний фестиваль, ежегодное мероприятие, на котором мы позволяем нашим женам и возлюбленным войти в пахнущую седлом святость нашего уединения.

Маргрейв всегда одевался по-праздничному в таких случаях. Его одежда была такой же белой, как у любого члена клуба, а его клубный платок – таким же гордым. И если его розовые цветы никогда не испытывали на себе ни жгучего ветра, ни ударов ежевичного дерева, то их глянцевая новизна была тщательно отшлифована до незаметного возраста – и если присмотреться повнимательнее, то можно было заметить выцветшее пятно, которое вполне могло быть пятном от пыльной конюшенной грязи.

Так он и сидел в тот вечер, потягивая напиток и радостно кивая головой в такт музыке, когда Салли Лу Эмберс (та, что позже вышла замуж за нынешнего Гринуэя) в беззаботной веселости приблизилась к его креслу. Она познакомилась с Маргрейвом только в тот вечер, и, надо отдать ей должное, она была не первой, кого ввело в заблуждение то, что он скрывал свое физическое состояние. Так оно и случилось.

– Мистер Маргрейв, вы не можете просто сидеть здесь, когда все остальные мужчины танцуют. Потанцуйте со мной! – И, смеясь, она потянула его за руку.

Для всех нас, стоящих рядом, это был ужасный, неловкий момент. И я даже не могу предположить, кто смог бы нарушить мертвую тишину, воцарившуюся в ответ на ее слова, и сказать какую-нибудь глупость, если бы не сам Маргрейв.

– А теперь извините, мисс Амберс, – с сожалением улыбнулся он. – Мне действительно жаль, но я не могу танцевать сегодня вечером, как бы мне этого ни хотелось. Видите ли, правда в том, что… – мы все затаили дыхание, пока он колебался. – …правда в том, что сегодня утром я был в ударе и немного повредил старую лодыжку, знаете ли. Так что, если вы наберетесь терпения к неуклюжему старику, и переждете эту неприятность… – и, конечно, она так и сделала, и все просто рассмеялись из-за глупого падения Маргрейва в … – эту проклятую канаву, моя дорогая. Я мог бы догадаться, что газон будет мягким…» – и беседа продолжалась, пока Гринуэй, бледный как полотно и извиняющийся, наконец не пришел, чтобы забрать ее…

Так снова наступила весна, и осень, и еще другие весны и падения, пока не прошло пять лет. И даже сейчас, оглядываясь назад, я не могу понять, куда делись эти годы. Ибо единственное, что я помню о тех исчезнувших временах года, – это то, что в те времена Лонгдич переживал золотую эру, а затем нечто неприветливое проникло в нашу жизнь.

Клубная жизнь, которая сделала нас самым веселым и счастливейшим обществом всадников на Востоке, если не во всем мире. Так или иначе, в те годы наши наездники всегда получали своего лиса. И, возможно, я тоже старею, но мне кажется, что в те дни воздух был более ветреным, а дерн – более упругим, а леса и холмы Лонгдича зеленее и благоуханнее, чем сегодня.

Конечно, у нас были более красивые лошади, чем когда-либо прежде и все это было делом рук Маргрейва, потому что именно он, сидя в своем кресле-каталке перед камином, состязался умом и хитростью с торговцами лошадьми, выбирая и отвергая их со сверхъестественной рассудительностью, чтобы медленно, но верно создать для нас идеальную конюшню охотников. И именно его кошелек ослаб, когда «Рокуэй Стейблз» обанкротились, и их прекрасная компания оказалась в плахе, а оттуда попала к нам.

Он также разбирался в собаках, и только настоящий охотник поймет, что я имею в виду, когда скажу, что именно он «настроил» нашу стаю, настроил ее так, что музыка преследования превратилась в звонкую симфонию. Тогда неудивительно, что, хотя О'Хара сохранил за собой лидерство в охоте, члены клуба создали специальный кабинет для Маргрейва. Почему-то это казалось необходимым. Я до сих пор помню, как, когда ему сообщили о его избрании директором клуба, его лицо исказилось от счастья, а его худая рука выскользнула из-под одеяла, чтобы промокнуть щеки. Но его ответ был типичным.

– Черт возьми, ребята, – кашлянул он, – вы сошли с ума! Я не имею права… Ну, черт возьми! Давайте все выпьем!

В том же году молодая Кобылка Джиппера Таппена, Принцесса, выиграла золото в беге с препятствиями в Даунсе, и Таппен поехал домой с триумфальной улыбкой на широком лице, неся свой трофей. В тот день мы все собрались в клубе, чтобы поприветствовать его, но он даже не ответил на наши приветствия. Он прошел прямо через зал, неся огромный кубок, который выиграла его кобылка, Грею Маргрейву.

– Грей, – сказал он, – это ты выбрал принцессу для меня, и именно благодаря твоим советам по тренировкам она выиграла Кубок Чейза. Так что это твое!

И он вручил этот большой трофей Маргрейву, чьи руки задрожали от волнения так, что чашка упала на пол. На ее боку все еще видна вмятина, но я знаю, что это был самый счастливый момент в моей жизни.

Пять лет! Теперь, оглядываясь назад, я удивляюсь, как же так получилось, что в те дни я никогда не замечал, что лицо Маргрейва все больше худеет, что его седеющие волосы становятся совсем белыми, что его некогда крепкие плечи начинают все более и более неуверенно опускаться.

Но я не замечал всего этого, и поэтому для меня было шоком, когда, насвистывая, я вошел в клуб однажды вечером и обнаружил, что его нет на своем обычном месте в кресле у камина. О'Хара был там, стоя спиной к огню, и Джеффрис и Уилкоксон. Руперт сидел на табурете, глядя на огонь.

О'Хара поймал мой вопросительный взгляд и выразительно поднял голову.

– Наверх, парень. Он нездоров.

Даже тогда я не мог в это поверить.

– Наверх? – Тупо повторил я. – Маргрейв?

– Он уже несколько месяцев чувствует себя неважно, парень, – серьезным тоном сказал О'Хара. – Только благодаря его великому сердцу он сидит здесь, а мы суетимся и забалтываем его своими мелкими неприятностями.

– Но это же не может быть что-то серьезное! – воскликнул я с протестом. – Ведь только вчера я разговаривал с ним…

– Возможно, так оно и есть, парень, – согласился О'Хара.– И разве не так было всегда со всеми нами? Но я боюсь… доктор боится… что это может произойти совсем скоро.

– Нет! – Сказал я, пожалуй, чересчур громко. – Нет! Это невозможно! Я в это не верю!

Но лису невозможно удержать в кустах, а гончую – в лощине. И даже сердце сильного человека не может устоять, когда приближается последний охотник. И хотя мы ждали, пока другие участники Клуба один за другим узнавали новости и спешили в него, в наших силах было сделать больше, чем ждать. Ждать и надеяться пока наверху доктор и старый Малдун тщетно боролись за жизнь Маргрейва.

И когда старый Малдун, наконец, прокрался вниз по лестнице, и отблески камина заблестели на его высохших старых щеках, никто из нас не смог заставить себя нарушить молчание. Только теперь хорошо, что именно Леннихан, в конце концов, снял блестящие, бывшие в употреблении шпоры Маргрейва с вешалки для членов клуба, чтобы бережно повесить их рядом с другими ржавеющими шпорами на доску почета Старых членов....

Есть еще кое-что, и это самое странное, если вдуматься. О'Хара говорил, и в его голосе звучали отстраненные нотки, которых я больше никогда не слышал.

– Вера, – сказал он, – и я хотел бы, чтобы мы сейчас были на Родине. Там тоже осень, и поля все в багрянце и золоте, и Маргрейв наконец-то осуществит свое желание, увидев розовые мундиры и услышав лай гончих на рассвете.

– Я помню, – сказал он, тяжело отворачиваясь от нас, – историю, которую я слышал, когда был мальчишкой на Островах. Там вам скажут, что о старом спортсмене можно сказать то же самое, что и о старом солдате… что он не умирает, а медленно угасает. …

Говорят также, что когда настоящий охотник умирает, он не навсегда расстается со своей шкурой и удилами… но однажды, когда он будет лежать в холоде, его пробудит от последнего сна песня серебряных труб в воздухе и лай смерти гончих. И что он присоединяется к этой охоте, чтобы сражаться изо всех сил. Каждое утро я гоняюсь за лисой, которая является самой хитрой и мудрейшей из всех лис…

Возможно, я глуп. Конечно, это было плодом воображения, и волшебные слова О'Хары вдохновили меня или это было раннее дыхание зимы, которое пронеслось сквозь меня, как слабый холодный ветер с того света. Но сквозь промерзлый воздух, могу поклясться, что слышал где-то далеко, в отдаленных холмах гулкое эхо стука копыт и слабые, далекие звуки серебряного рога…

Четвертое измерение по Энштейну

Или, может быть, это был медленный мяч. В любом случае у Маккоя была отличная подача. Он вылетел у него из рук и добрался до позиции отбивающего примерно в середине следующей недели, а в промежутке между таймами он просто исчез!

– Ну да, значит, я идиот?! Ушел из бейсбола как раз в том момент, когда высшая лига готова была забрать меня из «Кугарз». Что ж, может, ты и прав, но я не с собираюсь рисковать. И Твистер МакКой тоже. Но если вы хотите узнать подробности об «исчезновении» Твистера, из-за которого в прошлом сезоне остальная часть лиги была заморожена, подойдите поближе, и я расскажу…

Все началось во Флориде. В тренировочном лагере «Кугарз». Мы с Твистером

должны были играть в стартовом составе в матче грейпфрутовой лиги. И однажды мы разогревались перед тренировкой.

Он бросал мячи ровно и свободно, как и всегда, демонстрируя приятную смену темпа и довольно хорошую форму для столь раннего сезона. Он забросил несколько мячей, а я тем временем подбадривал его, а затем дал сигнал к броску. Твистер кивнул, рванул в ответ и отпустил! И все! Ничего не произошло больше. Я был готов к

ловле, только никакого мяча не последовало! Я поднял голову и помахал ему:

– Ты не должен так делать, Твистер, – крикнул я ему. – Не кривляйся с мячом, даже на тренировках. Это дурная привычка.

– Кривляйся? – Крикнул Твистер в ответ. – Что, черт возьми, ты имеешь ввиду,

Под «кривляйся»? Я бросил тебе мяч!

– Перестань шутить, – сказал я ему. – Нам нужно играть. А теперь давай. То же самое.

Я присел на корточки. Но Твистер вышел из штрафной.

– Подожди минутку, Джамбо. Я все-таки бросил мяч. Где он?

Ты же знаешь Твистера. Он отличный парень и настоящий друг, но у него не слишком много серого вещества. Он не из тех, кто устраивает розыгрыши. Я выпрямился и уставился на него.

– Ты сделал подачу? – Повторил я. – Ты уверен?

– Надеюсь, что выиграю игру одним ударом! – Твистер выругался.

Я слегка вздрогнул и бросил ему новый мяч.

– Послушай, парень, – сказал я ему. – Здесь что-то странное. Возьми и выброси еще, точно так же, как ты делал в прошлый раз. Слышишь меня?

Он кивнул и стал готовиться к броску. Я присел на корточки и внимательно наблюдал за ним. И я видел мяч в его пальцах. Он не сжимал его в ладони. Я видел, как он снял его с руки, как тот соскользнул примерно наполовину на тарелку, а потом… он исчез! Я посмотрел на него, а он посмотрел на меня.

– Ну что, Джамбо? – сказал он как-то нервно.

Даже не могу предположить, – медленно произнес я. – Давай спросим у старины Мерфи.

Мерфи подбрасывал грибы кучке новичков. Он меньше похож на лидера, чем любой другой игрок в бейсболе. Возможно, это потому, что он в игре с тех пор, как

Конни Мак был еще щенком. Когда мы подошли, он обернулся и свирепо посмотрел на нас.

– Пять баксов! – рявкнул он. – За то, что бездельничал, когда я велел тебе разогреться. Чего тебе надо?!

Мы сказали ему. То есть Джей рассказал ему, а Твистер стоял и смотрел на свою руку, как будто кто-то ночью поменялся с ним местами в метании мяча. Он старался держать ее подальше от своего тела, как-то неуверенно. И когда я закончил, Мерф сказал:

– Давай-ка разберемся, Джамбо. Ты хочешь сказать, что Твистер подбросил мяч, и тот растворился в воздухе?

– Это правда.

Он оглядел меня с головы до ног, став каким-то серо-зеленым от злости, а затем сказал:

– О'кей, парни! С вас по пятьдесят на каждого. Я не собираюсь пить в этом тренировочном лагере. Вас обоих предупредили…

– У тебя есть мяч, Мерф? – спросил Твистер. Мерф с минуту смотрел на него, потом протянул ему один.

– Следи за забором, – сказал ему Твистер. Он потянул и выпустил его из рук. Ну, дальше вы знаете. Мяч начал свое движение из пальцев, как обычно, но потом…

– Это не пятьдесят, – прорычал Мерф, с каждой секундой становясь все более

седым и зеленым. – Это по сотне баксов с каждого! Если вы двое думаете, что сможете быстро обвести вокруг пальца старожила, как…

Он пришел в себя. Черт возьми, в конце концов, ему пришлось смириться. Потому что, сколько бы вы ни утверждали, что это невозможно, Твистер мог это сделать, понимаете? Он не знал, как. Он отбивал их, а я их ловил. Я имею в виду, что я их не поймал. Тем временем Твистер вовсю разбирался с вопящими наблюдателями.

– Куда деваются эти чертовы штуки, Джамбо? – спрашивал он меня дюжину раз.

– Я бросал их туда как обычно. Но, если подумать, не совсем так, как раньше. Примерно на полпути мое запястье слегка дернулось. И тут – бинго!

– Не спрашивай меня, – сказал я ему. – Все, что я знаю, это то, что в тебе что-то есть. Что-то, что может нам чертовски пригодиться, когда мы окажемся в трудной ситуации…

В любом случае, это было правдой. Может быть, вы помните, как Твистер впервые продемонстрировал свою новую игру на фланге в матче регулярного чемпионата? Это было в игре с Серым Соксом. У них было двое на базе, и «Бастер» бросился к базе. Это был замечательный момент, и мне пришла в голову мысль, что «забавная подача» Твистера вполне подойдет сюда, поэтому я дал ему сигнал. Твистер моргнул и попытался отказаться, но я настоял. Наконец он вздохнул, потер мяч, потянулся и отпустил его. «Страйк!» – крикнул судья. Лэш повернулся и уставился на него:

– Что значит «страйк»? – прорычал он.

– Этого мяча нигде не было! Даже близко с тарелкой!

– Дальний угол, – твердо сказал судья. – Ладно, играй мяч!

Я посмотрел на него как на больного.

– У тебя… у тебя есть еще мяч, судья? – Спросил я его.

– А что случилось с твоим?

– Ничего, – сказал я, – кроме того, что у меня его нет!

– Видишь! – взревел Лэш. – Это подделка!

– А ты, доходяга, – заорал судья, – если не заткнешь свою пасть… Что значит, у тебя нет мяча, Джамбо?

– Только то, что мяч так и не долетел до моей перчатки. Он исчез на тарелке.

– Исчез? Куда?

– Ты скажи мне, – умолял я его. – Это мы и сами пытались выяснить.

К этому времени обе команды уже вышли на поле. «Ворвань» Муласки, аутфилдер от «Соксов», заработавший свои два цента.

– Исключи их, судья! – потребовал он. – Это какой-то трюк.

– Джамбо, – строго сказал человек в синем, – даю тебе всего пять секунд, чтобы достать этот мяч.

– Но я не могу! – Закричал я. Я выхватил мячик из его кармана и бросил его в

Твистера у насыпи. – Покажи ему, Твистер!

Я думал, что голова судьи будет слишком маленькой для его выпученных глаз. Все остальные тоже замолкли. Все, кроме Блаббера Муласки.

– Это нечестная подача! – продолжал орать он. – Незаконная подача. Удаляйте их!

Судья почесал затылок и потянулся за книгой правил. Нечестная? Как, черт возьми, мяч может быть нечестным, если он достиг тарелки? Даже если он исчез?

Судья остановил игру. Но он был не единственным. Они даже обратились к Лэндису. Я имею в виду, к другим командам. Вы можете понять, почему они хотели, чтобы решение было принято быстро. Согласно правилам, мяч был подан достаточно честно. Он был подан правильно и попал прямо в цель. Единственное, что он ни разу не пересек цель! К тому времени, как он добрался туда, он уже начал исчезать.

Может быть, вы видели движущиеся снимки, которые они сделали? Когда мяч покидал лапу Твистера, он был большим и твердым, а затем по мере движения стал бледнеть, истончаться и слабеть, пока не превратился в ничто, как только попал на тарелку? Вот что остановило Лэндиса. Он только взглянул на эти фотографии, а потом уехал в отпуск.

Какой-то профессор из Колумбийского университета заинтересовался этим и приехал, чтобы провести множество тестов. Твистер уже устал от бросков. Но, в конце концов, он придумал объяснение, что в игру была введена так называемая геометрия, отличная от обычной. Утверждалось, что Твистер придал мячу забавный поворот, который отправил его в четвертое измерение!

Тогда около сотни других профессоров заявили, что такое невозможно. Они сказали, что парень по имени Эйнштейн, конечно, изобрел четвертое измерение, но ни один тупой игрок в бейсбол, вроде Твистера Маккоя, не смог бы забросить в него мяч. Что задело чувства Твистера, потому что, хотя он и туповат, но не самый глупый игрок в бейсболе. Если кто-то и мог вложить что-то во что-то другое, то это был он.

В любом случае, газетчики проделали хорошую работу, сделав меня и Твистера на какое-то время большими шишками, даже если мы и не пользовались популярностью в раздевалках. Скорее всего, сейчас мы были бы на высоте, поставив Ди Маджио и остальных на уши с этим броском Твистера, если бы не его стремление к славе… Ведь это было «четвертое измерение», о котором они говорили, – это Время,

понимаете?

Ладно, пожалуй, я мог бы закончить на этом. Я рассказывал вам, как у Твистера закружилась голова от успеха и он начал выступать перед публикой. Это было в последний день Чемпионата. Мы уже выиграли три партии подряд, и с подачи Твистера в этой игре все выглядело как чистая победа. Но перед игрой Твистер начал выпендриваться. О нем так много писали в газетах, что он и сам начал в это верить. Он пошел и купил себе коробку новеньких бейсбольных мячей и расписался на них, а меня заставил написать на них «моему Джону Хэнкоку».

Конечно, я купился на это. Я не всегда был сообразительным.

Так что перед игрой, когда зрители начали требовать Твистера, он подал мне знак, и мы выскочили из-за стола и немного раскланялись. Тогда Твистер начал раздавать эти мячики толпе в качестве сувениров, как это делал раньше Рут. Он был уже почти на дне коробки, прежде чем я увидел, что делает этот придурок. От них было гораздо больше шума, чем от движения на трибунах. Это и послужило сигналом. Я быстро огляделся. Твистер, будучи в восторге, забросил все мячи своим трюком в цель! Ни один из них, черт возьми, не долетел до цели. И обошлись они нам по семьдесят пять центов за штуку оптом…

Нет, я не уклоняюсь от темы.. Все сходится. Мы выиграли ту игру, ты помнишь.

Счет был восемь: ноль. Твистер остановил их всего двумя попаданиями, одним во втором тайме и одним – в девятом. Но именно попадание в девятом стало решающим.

Да, это было чистое попадание! Слишком чистое – вот в чем была проблема. Удар в девятом раунде пришелся по мячу, который Твистер никогда не пробивал!

Сумасшедший? Нет, я не сумасшедший. Это правда. Как раз в тот момент, когда Твистер разворачивался, чтобы подать мяч, этот мяч ожил прямо перед тарелкой. Сначала тоненький, потом набирающий форму – маленькое тельце, и, наконец, плавно и уверенно плывущий прямо по центру старого переулка. Неудивительно, что Томпсон купил его за две копейки.

Тем временем Твистер стоял с коробкой и с глупым выражением лица, все еще держа в руке настоящий мяч!

Это была подсказка. После той игры мы с Твистером серьезно поговорили об этом. Вот почему мы больше не играем в бейсбол. Пусть высшая лига кричит за нас. Мы наигрались, спасибо. А знаете почему?

Черт возьми, в этом нет ничего таинственного. Профессор из Колумбийского университета был прав на все сто процентов. Твистер действительно отправлял мячи в четвертое измерение – во Время. Бросая их, они попадали в цель. Только он был недостаточно далеко. Думаю, что где-то в середине этого сезона мячи начнут возвращаться целыми вагонами. Все, что Твистеру нужно было сделать, – это поднять руку, и мячик полетел бы на блюдо. Если бы в следующем году он попал в высшую лигу, у него был бы ретинг выше, чем у Эмпайр Стейт Билдинг!

Монстр из ниоткуда

Одним из приятных моментов Пресс Клуба является то, что ты можешь обсуждать все, что захочешь. И этим вечером мы обсуждали кое-что необычное. Джеймисон из газеты «Диспач» упомянул о каком-то сумасшедшем, о котором он слышал, что тот может проходить сквозь стекло. Эндрюс из «Снайпа» из утреннего звонка рассказал невероятную историю о черной душе Родерика Духу, который, как утверждают жители Новой Шотландии, до сих пор бродит по вересковым пустошам близ Антигониша. Потом парень по имени Джо поднял тему Амброуза Бирса «Невидимого зверя».

Помните эту историю? О писателе, которого преследовало гигантское невидимое существо? И кого оно в конце концов поглотило?

Ну, мы немного поразмыслили над этим, и Джеймисон сказал, что все это было фантастично, и что полная невидимость была невозможна. Парень по имени Джо сказал, что Бирс был прав, что невидимость может быть вызвана несколькими причинами. Например, полным отсутствием света, как он полагал. Или искривлением световых волн. Или окраска на длине волны, которая находится за пределами видимости человеческого глаза.

«Чокнутый!» – Воскликнул Снайп Эндрюс. Винки Питерс, который был немного навеселе, промычал что-то вроде того, что «Между Небом и Землей есть гораздо больше вещей, чем может присниться вашей философии», а потом подрался с барменом, который сказал, что его зовут не Горацио.

Я ничего не сказал, потому что не знал. Возможно, именно по этой причине этот незнакомец через несколько минут подошел ко мне и завел разговор.

– Вы Харви, не так ли? – спросил он.

– Да, это я.

– Лен Харви – старший мальчик на побегушках и первый редактор «Стар Телеграм». Ты раскусил меня, приятель. Кто ты такой? – При этом он улыбнулся и сказал, – Давай отойдем в дальний угол, Харви? Там будет потише.

Это прозвучало как издевка, но что-то мне в этом парне понравилось. Может быть, дело в его лице. Мне нравятся суровые лица, настоящие Маккои, загорелые от Старого Солнца, а не от соляриса. А может быть, дело было в его прямой спине и движения плеч. Или дело было просто в том, как он говорил. Я не знаю. В общем, я сказал: «Конечно!» – и мы пересели за угловой столик. Он сделал заказ, и я тоже и мы просто сидели там какое-то время, глядя друг на друга. Наконец он сказал:

– Харви, у тебя не очень хорошая память. Мы ведь уже встречались раньше.

– Я со всеми знаком, – сказал я ему. – Иногда они ездят на черных «Мэриях», а иногда сами рулят. В основном, они лежат в морге с красивой белой карточкой, привязанной к большому пальцу ноги. Или, может быть… Эй! А ты случайно не Ки Паттерсон, который писал раньше для «Ценциннати Ньюс»?

Тогда он ухмыльнулся.

– Нет, но ты близок к ответу. Я брат Ки Паттерсона, Берч.

– Берч Паттерсон! – воскликнул я и ахнул. – Но, черт возьми, тебе это с рук не сойдет! Я поднялся на ноги и начал кричать парням. – Эй, банда…

– Не надо, Лен! – Голос Паттерсона прозвучал неожиданно резко. В нем слышалась нотка беспокойства. Он схватил меня за руку и усадил обратно на мое место. – У меня есть очень веские причины не желать того, чтобы кто-нибудь знал пока о моем возвращении.

– Но, черт возьми, Берч, ты не можешь так обращаться с газетчиками. Эти ребята – твои друзья.

Теперь, когда он сказал мне, кто он такой, я смог его узнать. Но когда я видел его в последний раз, и на самом деле, это была единственная наша встреча, он был одет в рубашку цвета хаки и вельветовые бриджи, а на голове у него был летный шлем. Неудивительно, что я не знал его в штатском.

Я вспомнил ту ночь, два года назад, когда он и его экспедиция вылетели из аэродрома Рузвельта для их исследовательской поездки на плато Маратан в верхнем Перу. Основной целью поездки были научные исследования. Плато Маратан, как вы, несомненно, знаете, является одним из многих Южно-Американских неисследованных пятен. Берч Паттерсон планировал изучить этот регион, попутно оплатив расходы в стиле Фрэнка Бака, «вернув его живым», неважно за каких только редких зверей не раскошелились бы городские зоопарки.

Существом из другого измерения был этот монстр с Марафонского плато. Из ниоткуда оно выхватывало людей, чтобы..?

В течение нескольких недель экспедиция поддерживала контакты с цивилизованным миром. Затем, внезапно…Прошел месяц… два… От исследователей не было ни слова, ни знака. Правительство Соединенных Штатов направило перуанским солонам письма. Перу ответило в мягких дипломатических выражениях, намекнув дяде Сэму, что Ему, лучше было бы держать своих чокнутых авантюристов у себя на заднем дворе. Жаждущая славы летчица собрала средства на «благотворительный рейс», но попытка была пресечена, когда выяснилось, что она уже пообещала трем разным компаниям оплатить их бензин.

Судьба пропавшей экспедиции была предметом удивления в течение девяти дней. Затем на первой странице появились «Необъявленные войны» и Национальный авиационный регистр провел тонкую синюю линию через номер пилота Берчарда Паттерсона и написал под его именем «Пропал без вести».

Но сейчас передо мной во плоти, совсем не пропавший, а очень даже живой, был сам Берч Паттерсон. У меня было так много вопросов к нему, что я начал тараторить, как новичок на своей первой работе.

– Когда ты вернулся? – Я выстрелил в него. – Где твоя команда? Что случилось? Ты добрался до Плато? И кто-нибудь знает, что ты…

– Полегче, Лен, – сказал он. – Всему свое время. Я еще никому не говорил, что вернулся, и на то есть веская причина. Очень веская! Что касается моих людей… – Он мрачно взглянул на меня. – Они… мертвы, Лен. Все. Толанд… Флетчер… Гейнель…

Я на мгновение умолк. То, как он повторял имена, было похоже на звон церковного колокола. Затем я начал думать о том, какая же это была потрясающая история. Я почти уже мог представить себе свое имя под этой сенсацией. Мне так хотелось узнать остальное, что я почувствовал вкус нависшей славы и сказал:

– Мне жаль, Берч. Ужасно жаль. Но скажи мне, что заставило тебя прийти сюда сегодня вечером? И к чему вся эта секретность?

– Я пришел сюда в поисках кого-нибудь, кому я смог бы доверять и надеялся, что никто не запомнит мое лицо, потому что оно изменилось, ну ты знаешь. У меня есть кое-что, Лен. Нечто настолько великое, настолько грандиозное, что я с трудом представляю, как преподнести это миру. И даже не знаю, стоит ли. Мне понравилось, что ты несколько минут назад не вмешивался в тот безумный спор, – он указал на барную стойку, – видимо, потому что ты, очевидно, непредвзято относишься к этому вопросу. Я думаю, что ты тот человек, в чьей помощи и совете я нуждаюсь.

– Что ж, это очень мило с твоей стороны, Паттерсон, сказал я, – но, по-моему, ты меня переоцениваешь. Я держал язык за зубами только лишь потому, что не разбираюсь в научных вопросах. Спроси меня, сколько слов в дюймовой колонке или сколько гангстеров было убито во время последней войны рэкетиров…

– Ты тот, кого я ищу. Мне не нужен человек с научным складом ума. Мне нужен человек с хорошим, здравым смыслом. Он посмотрел на свои часы.

– Лен, ты пойдешь со мной ко мне домой?

– Когда?

– Сейчас.

– Господи, Берч, мне завтра вставать в семь. Мне правда не стоит…

Он наклонился над столом и пристально посмотрел на меня.

– Не тяни время, Лен. Это важно. Пойдешь?

Я же говорил, что я любопытный и я встал.

– Моя шляпа в гардеробной, – сказал я. – Пошли!

Поместье Петтерсона находилось в Северном Джерси. Захолустное местечко, в нескольких милях от шоссе.

Было легко понять, как он мог вернуться вернуться таким образом, чтобы никто не узнал об этом. Пока мы ехали, он прояснил мне несколько моментов.

– Я вернулся в Штаты не на обычном лайнере. У меня были причины не делать этого, которые ты вскоре поймешь. Я зафрахтовал грузовое судно, маленькую развалюху, в малоизвестном перуанском порту. Капитан обязался хранить тайну. Он высадил меня и мой… мой груз… – Он на мгновение запнулся, – в месте, которое я не имею права раскрыть. Затем я приехал сюда и открыл дом. Это было всего два дня назад. Я телеграфировал своему брату Ки, чтобы тот немедленно приехал. Но он…

– Он работает в Лос-Анджелесе, – сказал я.

– Да. Самое позднее, когда он сможет приехать, это будет сегодня вечером. Возможно, он будет дома, когда мы приедем. Я надеюсь, что это так и хотел бы, чтобы у меня было два свидетеля того, что я собираюсь показать.

Он нахмурился.

– Может быть, я совершаю ошибку, Лен. Это самая ужасная вещь, о которой ты когда-либо слышал. Может быть, мне тоже стоит пригласить какого-нибудь профессора. Я не знаю. Это настолько невероятно, что я хотел бы, чтобы вы с Ки сначала дали мне совет.

– Так в чем, черт возьми, дело, Берч? – спросил я нетерпеливо, а потом вдруг вспомнил фильм, который видел несколько лет назад. Он был основан на рассказе Герберта Уэллса.

– Это ведь не монстр, не так ли? – я спросил. – Какой-нибудь зверь, оставшийся с доисторических времен?

– Нет, не совсем. По крайней мере, в этом я могу вас заверить. Это не ископаемое, ни живое, ни мертвое. Это нечто, что находится за пределами самых смелых человеческих фантазий.

Я откинулся назад и застонал:

– Я чувствую себя мальчишкой в канун Рождества. Поторопись, парень!

Когда мы подъехали, в доме горел свет. Как и надеялся Берч Паттерсон, Ки приехал из Калифорнии. Он услышал, как мы подъезжаем по гравийной дорожке, и подошел к двери. После была сцена воссоединения, что-то вроде «как дела, старина». Затем мы вошли.

– Я нашел твою записку, – сказал Ки, – и понял, что ты скоро вернешься. Мне не нужно говорить тебе, что я до смерти рад, что ты в безопасности, Берч. Но к чему вся эта секретность?

– Я уже спрашивал его об этом, – сказал я. – Но он не сдается.

– Это что-то, – обвинил Ки, – связанное со старой работой магазин за домом. Я знаю это. Я шарил там сзади и…

Лицо Берча Паттерсона побелело. Он быстро схватил брата за руку.

– Ты не заходил внутрь?

– Нет. Я не смог. Дом был заперт. Скажи мне… – Ки с любопытством уставился на брата. – Ты хорошо себя чувствуешь, парень? Ты уверен, что ты не…

– Ты должен быть осторожен, – сказал Берч Паттерсон. – Вы должны быть очень, очень осторожны, когда будете приближаться к этому сараю. Сейчас я отведу вас туда, но вы должны стоять точно там, где я вам скажу, и не делать резких движений.

Он подошел к библиотечному столу и достал три пистолета. Один из них он спрятал в свой карман, остальные – вручил нам.

– Я не уверен, – сказал он, – что от них будет какая-то польза, если… если что-нибудь случится, но это единственная защита, которая у нас есть. Возможно, вам повезет и вы попадете в уязвимое место.

– В уязвимое место?! – Сказал я. – Значит, это зверь?

– Пойдем, сказал он. – Я покажу вам.

Он повел меня в мастерскую. Она находилась в нескольких ярдах за домом, и это было большое, уединенное строение, не такое большое, как амбар, но достаточно просторное. Моей первой мыслью было, что когда-то им, должно быть, пользовались как амбаром, потому что, когда мы приблизились к нему, я почувствовал запах животных, который ассоциируется у вас с фермами, конюшнями и зоопарками, только сильнее. Это был неприятный, зловонный запах. Вы знаете, что животные пахнут еще хуже, когда они возбуждены? Или когда они много тренировались? Ну, в этом месте так пахло.

Я нервничал, а когда я нервничаю, то всегда веду себя странно и я сказал:

– Если это лошади, то тебе следует почаще их чистить.

Потом я увидел слабое размытое пятно в темноте. Это было Лицо Ки, поворачивающегося, чтобы посмотреть назад. Он сказал:

– Только не лошадей, Лен. Мы никогда не держали лошадей в этом поместье.

Затем мы оказались у двери сарая, и Берч начал возиться с замком. Я услышал металлический щелчок и дверь со скрипом открылась. Паттерсон нащупал выключатель. Внезапная вспышка света заставила меня моргнуть.

– Сюда, – сказал Берч. И предостерегающе добавил, – держитесь поближе ко мне!

Мы протиснулись внутрь. Сначала Берч, потом Ки, потом я. Когда Ки вошел внутрь, я почувствовал, как напряглось его тело и услышал, как он хрипло выдохнул. Я заглянула ему через плечо… И тут я тоже ахнул!

То, что я увидел, было невероятно. Там было две стальные стойки, каждая диаметром около четырех дюймов, глубоко вделанная в прочную стальную пластину, которая была прикреплена к массивному бетонному блоку. В каждой из этих стоек были «глаза» и через них проходил третий стальной стержень, который был забит так, чтобы горизонтальная перекладина надежно удерживалась на месте двумя стойками. И на этом горизонтальном стержне была эта штука!

Это все, что я могу сказать. У него была сущность, но не было формы. Или, если быть более точным, у него были все формы, которые можно себе представить. Ибо, подобно огромной черной амебе или извивающемуся куску аморфной материи, оно изменялось!

Там, где стальной стержень пронзил этот сгусток, образовался свернувшийся коричневатый нарост. Это, я думаю, отчасти объясняло запах животных, но не совсем. Весь амбар был пропитан затхлым запахом.

Затем это Нечто изменилось! Пока я наблюдал, мне показалось, что на стержне какое-то время крутился шарообразный кусок материи. Минуту спустя шар превратился в треугольник, а затем превратился во нечто отдаленно напоминающее куб. Он постоянно находился в движении и постоянно менялся. Но вот что любопытно. Он не менял форму медленно, как амеба, так что вы могли наблюдать, как сфера превращается в продолговатую форму, а продолговатая часть превращается в бесформенный комок плоти. Он произвел эти изменения мгновенно!

Ки Паттерсон воскликнул:

– Боже милостивый, Берч! Что это за дьявольщина? – и шагнул вперед, за плечо брата.

– Назад! – крикнул Берч. – И дернул Ки за руку. Он успел вовремя. Ибо, когда Ки покинул то место, к которому подошел, в воздухе появилось прямо над этим местом еще одна масса того же черного вещества, что была запечатлена на стойке. Сгусток бесформенной вонючей материи, который зиял, как огромная пасть. Затем судорожно сжался как раз в том месте, где мгновение назад стоял Ки!

И вот теперь фрагмент на стержне действительно двигался! Он менял форму так быстро, скручивался и извивался с такой решимостью, что не оставалось никаких сомнений в том, что им управляет разум. И внезапно в поле зрения появились другие похожие сгустки! Черная пирамида ударилась о дальнюю стену сарая, и дрожащее дерево подсказало, что здесь была твердая материя. Черная сфера возникла из ниоткуда, покатилась по полу и остановилась совсем рядом с нами. Самое странное было то, что черный столб попытался пробить пол, но не смог!