История о том, как Руджеро напился и чуть не сорвал проповедь

История о том, как я напился однажды и чуть не сорвал проповедь… Причём, не в качестве благоверного христианина, сидевшего на партере1 во время службы, но в качестве самого непосредственного участника, а именно – проповедника. Я знаю, что являюсь самым невероятным кандидатом на эту роль, однако… когда-то, благодаря ходатайствам моего благоверного дядюшки Андреа, я чуть было не ступил на этот путь. Что ж, приступим к рассказу, вот как было дело…

Я тогда только закончил Падуанский университет. Мне было двадцать четыре года. Самый расцвет юности, сил, и безудержно рвущихся наружу планов, требующих немедленного осуществления. Поначалу, когда я только ступил в стены университета, я решил для себя, что стану учёным, однако, в скором времени обнаружил, что к этому не склонен. Сначала я сам себя не понимал, ведь у меня были амбиции. Очень много амбиций… Но в скором времени я понял, что это не для меня, двигаться по проторенным схемам книжной мысли. Не сочтите, что я осуждаю этот путь, я лишь говорю о том, что он – точно не мой.

Ещё через какое-то время я стал понимать, что теория, конечно, безусловно, интересна, но я бы хотел больше внимания уделить более практическим занятиям. Именно тогда я заинтересовался химией, коей занимаюсь и по сей день, когда дела позволяют. Но вернёмся к моему прошлому. Я уже тогда стал думать, а чем же я всё-таки хочу заниматься? Раз стезя науки охладила мой к себе пыл…

Так пока ничего и не решив, во всяком случае, ничего определённого, я вернулся в родную Венецию. И тотчас же началось…

«А у дядюшки Рикардо есть место scrivani2 в суде…» Ага. Он бы мне скорее предложил был его слугой. Я уже предвидел удовольствие на лице дяди Рикардо, от одного лишь зрелища того, как я вытираю его запылившиеся ботинки…

«А ещё есть место чиновника во Дворце дожей…»

И то, и другое, и третье, и пятое, и десятое…

Аааааааааааааааааааааа! – хотелось уже взреветь мне от сыпавшихся со всех сторон разлюбезнейших, гениальнейших предложений. Все, точнее, многие в Венеции, знали Витторио, и оттого все желали угодить ему, устроив его племянника на какое-то хорошее место.

Я не сопротивлялся, но и соглашаться тоже не спешил. Быть может, со стороны покажется, что я вёл себя как избалованный юнец, который ещё и выбира-а-ает, но…

Честно. Я не чувствовал особой склонности ни к одному из этих предложений. Хотя виду он и не показывал, во всяком случае, при мне, я видел, что это злило дядю Витторио, но он был достаточно мудр, и, к тому же, весьма терпелив, и умел ждать, а потому… Он не давил на меня, и мы молча продолжали искать…

И тут к нас, в самый разгар обсуждений касательно моего будущего, одним прекрасным утром приходит дядюшка Андреа.

– О, Андреа! Buon giorno! Садись, налью тебе кофе! А мы тут как раз обсуждаем, сто дальше будет делать Руджеро… – Витторио многозначительно посмотрел на брата. Я тогда не обратил на это особого внимания и не прочёл свой приговор, пока ещё только бледно проступающий между строк. Дядюшка Андреа уселся в кресло прямо напротив меня, и выпалил без обиняков.

– А чего тут думать? Пусть становится священником! – и отпил спокойно из поданной Витторио чашки кофе. – Мы же, какжется, уже давно об этом толкуем.

Я замер и перевёл ошарашенный взгляд с Андреа на Витторио.

– Хм.. возможно, – проговорил, потирая подбородок, Витторио. – Но только вот вопрос, Руджеро ведь учился не на богословском, а на философском факультете… – попытался прикрыть меня Витторио, ведь в процессе обучения я уже не раз ныл ему, что не хочу я ходить всю жизнь в чёрной рясе. Вот именно поэтому я и не прикасался, точнее… не должен был прикасаться ни к одной женщине. Мы договорились, что так будет продолжаться до той поры, когда я смогу принять осознанное решение. Но я так надеялся, что все уже про это забыли, а тут дядюшка Андреа снова со своим «манящим» предложением…

– Витторио, но он же учился и в семинарии! Это не препятствие, философия это важная часть. Ты разве забыл, мы же с тобой толковали об этом однажды…

– Нет! – выпалил я со всем отчаянием в голосе, на которое только был способен.

Андреа и Витторио на мгновение подняли на меня взгляд. Но, после минутной паузы, как ни в чём ни бывало, продолжили.

– Но не слишком ли молод Руджеро для священника?

– Возможно, но ведь он станет им не сразу, а спустя время. Нужно будет дослужиться, но, думаю, с его характером, он вполне быстро сможет сделать себе карьеру.

И, да-да, я понимаю ваш ужас и недоумение сейчас, но… Вы ещё не знаете, каким я был раньше и что вынудило меня так поступать. Я очень ответственно учился, никогда не напивался, и.. да-да-да!.. и даже это! Безусловно, я приударивал за особо красивыми сеньоритами, но так, чтобы дело оставалось в тайне, ибо, узнай кто-то об этом… Ну ладно, я немного солгал. Была одна история, но о ней я расскажу подробнее в своё время. Но… это было настолько далеко от того, что я творю сейчас, что, порой мне даже не верится, что когда-то были столь благословенные и нравственные в моей жизни времена.

Понимаю, поверить трудно, но… Говорю, как есть. Но, к слову, Витторио мне очень за это благодарен, что ему хоть тогда не приходилось вытаскивать меня из всевозможных передряг. Они случались, просто он про это не знал… Сейчас я хоть и влипаю поминутно в различные неприятные, скандальные истории, и, несмотря на возраст, я отхватываю по первое число от Витторио, но… Он уже немного не так остро реагирует, как раньше, чем я, безусловно, рад.

– Ты прав, Андреа, – покивал Витторио. – Попробовать стоит… А что если…

– Но я не хочу! Говорил вам тогда, говорю и теперь!

Да-да-да, я знал, что, возможно, меня ожидает такая дорога, но я так надеялся, что всё же смогу избежать этой участи.

– Руджеро, ты уже отмёл большую часть моих предложений, – вздохнул Витторио. – Нужно же уже как-то на что-то решиться.

Я задумался. С одной стороны, Витторио был прав, нужно было уже скорее принимать решение, да и мои запасы, появившиеся благодаря довольно неплохой стипендии, постепенно истощались, и, рано или поздно, должны были неминуемо подойти к концу… Но, в то же время, я так не хотел приниматься за то, что мне вовсе неинтересно… Посвящать этому время жизни, и, самое главное, мою молодость… Но, с другой стороны, не попробуешь, не узнаешь.

Только вот… Я так этого не хотел. Ради этого я терпел всю мою раннюю молодость столько лишений и ограничений, что моё тело уже было просто до невозможности истерзано всем этим. Но… На этот период моей жизни пришлись не самые простые времена, а потому… Не было не то что возможности, но даже и времени заниматься всем этим… Честно, в глубине души, при всём моём уважении к моим дядюшкам – я не хотел быть священником, однако понимал, что ждут от меня именно этого. Почему-то… я не понимал этого никогда… надо мной с самого моего детства витает некое… меня окружает, окутывает желание всех окружающих меня людей, чтобы я посвятил свою жизнь священству. Как будто зрители, замершие в ожидании решительного акта. И они не выдохнут, не испытают вздох облегчения, пока не пройдёт наконец решительная минута. И вот теперь наступила кульминация этого ожидания.

Что ж… Попробовать всё-таки стоит, тем более, что дядюшка Андреа так ко мне благоволит…

– Хорошо, – неожиданно для всех сказал я. – Я подумаю.

Они ещё ниже склонили головы, не сводя с меня удивлённо-недоверчиво-испытующий взгляд.

– Попробую, – поправился я, после чего они одновременно облегчённо вздохнули.

– Тогда, пусть Руджеро приходит ко мне завтра, чтобы немного освоиться, а там посмотрим, что можно сделать.

***

На следующий день я пришёл в Santa Maria Gloriosa dei Frari,3 где служил мой дядя Андреа.

– Ах, Руджеро! Вот и ты, рад тебя видеть! – радостно воскликнул дядюшка Андреа, быстро направляясь ко мне из глубины храма. – Руджеро, пойдём! Я тебе всё покажу… – он взял меня за руку и увлёк за собой, я лишь поддался и позволил вести себя куда угодно, ибо дядюшке Андреа я больше всего доверял, я бы доверил ему даже собственную жизнь и честь! Причём за последнюю опасаться особенно стоило. Мне было даже интересно, что он сейчас будет со мной делать, – идём…

– Так я же бывал здесь уже миллион раз, дядя Андреа!

– Я имею ввиду, я покажу тебе библиотеку при храме, в которой ты будешь писать свою.. себе проповедь назавтра…

– Что?! Проповедь?! Завтра! – от ужаса я резко остановился и чуть было не толкнул дядюшку Андреа.

– О!.. Руджеро! Не переживай так! Ты справишься! А если не успеешь, то я подхвачу… Не переживай, у тебя всё получится, а если и не получится, то я тебе помогу! Не переживай!

– Дядя, я… – я и сам не знал, что хотел сказать. – Ладно. Хорошо. Показывай, где библиотека.

Мы прошли дальше и вскоре вошли в роскошное помещение церковной библиотеки. Я, не останавливаясь, поминутно запрокидывал голову, пока не затекла шея, и делал я так каждый раз, когда приходил сюда, ибо не могу даже описать всю эту красоту словами! И, да, я уже бывал здесь, и в самом храме, причём неоднократно, ибо часто посещал дядюшку Андреа, даже когда учился в университете, но, честно вам скажу, библиотека привлекала меня чуть больше, чем… Не буду даже додумывать эту фразу, из уважения к дяде Андреа. Я верил, причём был в тот момент довольно хорошим христианином, но… Я будто чувствовал, предчувствовал всё то, что начну совершать в дальнейшем.

Однако, тогда я ещё всего этого не знал. Да и чувство это возникало не от того, что я не хочу быть в церкви, но потому, что знал, мне точно будет в чём раскаиваться. Я никогда этого не скажу, но, и тогда, и сейчас, находясь в храме, я и испытывал, и испытываю некоторое ощущение.. чувство.. которое заставляет меня сжиматься. Как я, такой грязный, посмел прикоснуться… Но, впрочем, что уже теперь рассуждать?.. За стенами храма мы всегда довольно быстро забываем свои обещания и клятвы, которые даём Ему…

– И тебе нужно будет пойти на исповедь. Сегодня, в семь часов вечера.

– К тебе? – немного сжался я.

– Нет, ты что! Это же нарушение!

Да, знали бы мы тогда, при каких обстоятельствах нам придётся пренебречь этим правилом… И, если бы не страх оказаться на эшафоте, я бы ни за что такое не сказал, ни за что не признался бы в таком собственному дяде! И неважно, что он и так знал об этом, и даже больше того… всё то, о чём я умолчал…

– Почему?

– Руджеро! Ну я же столько раз тебе рассказывал, что это грубое нарушение этики.

Я пожал плечами. Раньше меня легко было смутить, и мне было довольно стыдно, когда я чего-то не знал.

Андреа показал мне на секцию книг, которые могли мне понадобиться, дал необходимые наставления, и ушёл. Некоторое время я молча, пребывая в некоторой растерянности, походил по библиотеке. Думаю, он так легко относится к этому предмету только потому, что я учился помимо философского факультета ещё и в семинарии. К тому же, в философии довольно часто рассматриваются и религиозные вопросы, потому-то меня туда и уговорили поступить, дабы я был ближе.. хм.. к спасению. Я не хотел идти на богословский факультет, как меня сильно не уговаривали. К тому же, ввиду некоторых причин, я был настолько благопристоен, что меня и по этой причине в том числе прочили во священники. Да-да, я уже слышу, как вы смеётесь во всю глотку! Я и сам смеюсь, когда вспоминаю это, ибо кажется, что то было в какой-то другой жизни.

Полагаю, дядя Андреа решил, что моих навыков, полученных в семинарии, вполне хватит для написания проповеди, что ж… Я не стал его в этом разубеждать, мне и самому хотелось показать, что, несмотря на все свои душевные смятения, я кое чему всё же научился.

Я взял нужные книги, занял один из столиков, и принялся писать. Делать это я умел хорошо, умею и сейчас. Почитав другие проповеди, да и слышав ни единожды, как проповедует дядюшка Андреа, я уже примерно понимал, что к чему.

К вечеру я закончил. Взглянул за окно – смеркалось. Я был так сосредоточен, так поглощён работой, что не заметил даже, как зажгли свечи. Пробежав ещё раз глазами текст, я нашёл его вполне приемлемым, пусть и не идеальным, но, думаю, дядя Андреа простит мне этот первый раз.

Этот текст я храню до сих пор как память о той ушедшей эпохе невинности, которая у меня когда-то была, а теперь потерять безвозвратно.. но не то чтобы я слишком уж сильно переживал по этому поводу.

Вот текст проповеди:

«Любовь… Это то, к чему должен стремиться каждый достойный христианин. Ведь если добрые дела делаются не по любви, какой тогда в них смысл? Они пусты, и сделаны лишь из скупого тщеславия, чтобы поторговаться с Богом. Показать ему, что ты хорош, но… это всё ложь и лицемерие… Делать что-то нужно не потому, что в дальнейшем тебя ожидает награда, или же, наоборот, муки Ада, но только из любви к другому человеку. Но, если ты, к примеру, зол, а к тебе в этот момент пришёл твой друг с просьбой о помощи… И ты, будучи разгневан и раздражён, не оттолкнёшь его, не откажешь ему, и сделаешь то, что должно, и сделаешь это просто так…. То это тоже будет считаться благим поступком, ибо… Ибо сделаешь это ты, превозмогая себя, свои чувства, и не ради себя, не ради похвалы или награды, а поистине и искренно для другого человека… Поэтому, хоть это и трудно, но важно делать что-то не ради выгоды, иначе в душе останется лишь осадок из пустоты и отчаяния…»

«Хм… быть может, слишком пафосно?» – подумал я про себя, медленно прогуливаясь вдоль канала по пути домой. Даже не знаю. Жаль, что я не смог показать её дяде Андреа, он лишь мельком заглянул ко мне, и, увидев, что я работаю, коротко кивнул, напомнил про исповедь, и убежал прочь… Ну что ж… Значит, покажу ему завтра утром перед началом проповеди.

Так я шёл, заложив руки в карманы плаща, раздумывая о своём… Как вдруг… Я остановился. Оглядевшись по сторонам, я понял, что зашёл в не очень хорошо знакомую мне часть города, а, если быть полностью откровенным – в совершенно мне неизвестную. Подул тихий, холодный, пронизывающий ветер… Как вдруг… Взгляд мой упал на вывеску дома, стоявшего прямо передо мной.

Casa di Venezia

Что-то странное… Какое-то неизвестное мне чувство зародилось в кончиках пальцев и медленно поползло вверх по ногам, пока не захватило меня целиком. Неясное и смутное… Я неотрывно продолжал смотреть на гравированную табличку, мерцающую тихими отблесками в приглушённом свете уличных фонарей. Что-то начало распространяться по мне, какое-то незримое, пока ещё едва ощутимое чувство…

Тишина. Лишь плеск воды и скрип покачивающейся на ветру таблички…

Не знаю, почему я стоял… Не знаю, почему не мог взять и уйти прочь от этого места…

Не то чтобы воспитывался я слишком строго, не то чтобы мне говорили об этом предмете с осуждением, но… Когда-то давно, когда нам с Витторио пришлось бежать из Венеции, а после, узнать, что теперь он – вся моя семья, я… Мне всё было безразлично. Я с головой погрузился в изучение наук, ибо понимал, что, влипая в неприятности, могу только повредить нашему шаткому положению после возвращения, а также – я просто видел, как тяжело Витторио. Я не хотел, чтобы ему стало ещё тягостнее. Из-за меня.

Конечно, в какой-то момент я стал активно интересоваться противоположным мне полом, но… Как-то раз я заговорил на этот предмет своей.. влюблённости на ужине (да уж, подходящее время я выбрал время, ничего не скажешь!..), на котором присутствовал не только дядюшка Андреа, но и глубокоуважаемый дядюшка Риккардо!.. Который решил просветить меня относительно проваливающихся носов и язв… Я помню, как тогда вылетел из-за стола на улицу и меня чуть не стошнило в канал. Витторио выбежал вслед за мной, смеясь и уговаривая. Мы вернулись за стол, и дядюшка Андреа принялся мне объяснять, что такого произойти не может, если состоять в браке и хранить верность друг другу, а мне, тем паче, не грозит и это, ибо, если я пойду по уготованной мне дороге, то меня ожидает обет безбрачия. Это, и шутки Витторио меня немного подуспокоили, но неприятное, неспокойное ощущение, осталось. Мне тогда было двенадцать лет.

К пятнадцати годам я уже испытывал значительные затруднения с усмирением собственной плоти, ибо избежать желания греховных, как их обычно при мне называли, удовольствий, было непросто, однако я справлялся. В шестнадцать всё стало гораздо труднее, я ежедневно, что там!.. ежесекундно влюблялся в самых разных красавиц… но вынужден был давить глубоко в себе все эти желания, ибо, если хоть один раз оступлюсь, – не видать мне священнического сана как своего затылка. Не то чтобы я особо хотел. Но я видел, как тяжело приходилось Витторио, и… не противоречил. Просто чтобы поддержать его. Если мне нужно усмирить свою похоть для того, чтобы облегчить его задачу – я это сделаю. Но, Боже, как же это было трудно! И в семнадцать лет… я не выдержал. Случилось моё падение. Я, конечно же, не удержался, и, следуя своей естественной пылкой натуре (тщательно скрываемой под холодной маской напускного равнодушия к сему предмету, ибо так было легче справляться с желаниями), сорвал все те плоды, что принадлежать Гименею…4 Поначалу мне было прекрасно, легко, и весело, но вот однажды, на одной из наших тайных встреч, она сообщила мне, что беременна… Я испытал самый сильнейший шок. Я надеялся, что всё обойдётся, я не знал, что делать… Земля ушла у меня из-под ног и вся жизнь пролетела перед глазами. Я не мог поступить как подонок и негодяй, но и как честный человек поступить не в силах… Жениться в семнадцать лет! И разрушится всё то будущее, которого для меня хотел Витторио, а я не мог его подвести, но… подвёл. Слава Богу, тревога оказалось ложной. Я рад, что всё обошлось, ведь… Впереди ещё целая жизнь. Нет, я любил её, (точнее, – хотел), но брак… И не то чтобы я не знал, что это может произойти, я знал и о гораздо более худших вещах, благодаря истовой готовности дядюшки Риккардо снабдить меня как можно большим количеством медицинских подробностей касательно данного аспекта жизни, но я был так очарован, так захвачен пламенем, разжигаемом во мне моей собственной плотью… Я был не в силах устоять! Однако, как оказалось, мои усердия принесли свои плоды гораздо раньше, чем я того ожидал…