Христос приземлился на улице Серова

Посвящается моей старшей дочери

«Был я везуч по особому счету.

Я окрылен неспроста:

Я сопричастен большому полету —

В стае орлиной Христа».

В. Блаженный

Семья Бедовых

На окраине Минска есть типичная советская улица. Ее с двух сторон прикрывают высокие панельные и низкие кирпичные дома. Панельки возведены в две строительные волны – в 1980-е и 2020-е. А кирпичные двухэтажные домики еще при товарище Сталине в 1950-е. В тот период бывших зеков активно привлекали на кирпичный завод для трудовой профилактике. Зеки слабо поддавались «социалистической переплавке», скорее, наоборот, их образ жизни постепенно переделывал обителей промышленного района в блатной зоопарк.

Так с середины прошлого века это место получило духовную татуировку, где в узоре финка перекрещивались с бутылкой. Пьянка и драки стали здесь главными культурными доминантами на многие годы. В лихие 90-е сюда даже таксисты брали два счетчика: один для себя, второй, чтоб откупиться от местных.

Сегодня улица укатана в хороший асфальт. На темной спине которого бугристыми шрамами проступают спящие полицейские желтого цвета. Если убрать их, ж/д переезды от завода «Керамин» и предприятия «Крион», а также спилить деревья и фонари до пеньков, то летный ас Анатолий Константинович Серов, в честь которого названа улица, мог бы использовать ее как взлетно-посадочную полосу.

Степан с мамой и младшей сестренкой переехал сюда пару лет назад. Родители к тому времени развелись. Батя уехал на малую родину в какое-то русское село, оставив мамке обещание платить алименты и двух отпрысков былой любви. Мамка пережила расставание тяжело, стала искать утешение в кухонных застольях с подругами, но как-то одна из них пригласила ее в евангельскую церковь. Там, где нет икон и свечей, а вместо литургии читают Библию.

Так мамина жизнь изменилась настолько, что даже Степина бабушка не признала ее за свою дочь. Больше алкоголя в семье Бедовых не было, а вместо уныния пришла сверхъестественная радость. Конечно, ее омрачали некоторые косые взгляды соседей и клеймо сектанты, но все же это было лучше, чем пьянка, засасывающая человека, как виры на Немане.

Дети переживали развод сложно. Сын – ушел в себя, дочка – сразу верила в лучшее, потом мучалась и наконец свыклась. Их спасло, что к тому времени они уже имели твердую судьбу, а не просто ходили в школу. Степка учился в Суворовском, а его сестренка Женька поступила на художника в гимназию-колледж.

Степка не пришел прощаться с отцом, когда тот перед отъездом купил большой торт, чтобы устроить последний сладкий стол. Решение отца Степан воспринял как предательство. Он стал его ненавидеть почти сразу. Любовь же оставил только для матери и Женьки.

А вот сестренка папин отъезд восприняла как трагедию. Когда она доедала второй кусок торта, и глядела на любимого отца, в душе тлела надежда. Сейчас он скажет, что передумал и жизнь пойдет привычным чередом.

Отец не передумал. Поцеловал ее в прыщавый лобик, соврал, что напишет по приезду, вышел на лестничную клетку и из их жизни навсегда. Женька, особенно в первый год, часто плакала по ночам, рисовала много грустных дождливых пейзажей, где на заднем фоне всегда присутствовал силуэт человека, уходящего с первого плана картины куда-то за горизонт.

– Привет, малая, – зашел в квартиру в черной куртке с красными погонами Степан. – Как дела? Скучала?

– Сам малой. Но скучала, хоть ты и скуф неотесанный, – огрызнулась и улыбнулась Женька, наблюдая, как снимает куртку и кадетские ботинки старший брат.

– Это я то скуф. У меня даже живота нет, и пиво я не люблю. А где маман?

– Ушла на вторую работу. Ей снова предложили пойти санитаркой в больницу скорой помощи.

Степан поморщился. Ему было не по себе, что мать пашет, как тягловая лошадь, но пока помочь он ей не мог. Все время отнимала учеба в суворовском. «Ну ничего, еще полгодика и смогу работать, – рассуждал Степан. – Если, конечно, в летное не пойду».

– А есть, что поесть?

– Конечно. Мама специально приготовила твой любимый суп с фрикадельками. Мой руки, а я пока его погрею. Лук почистить?

– Валяй, салага, только красный, чтоб сладенький был и соль достань.

– Слушаюсь, товарищ начальник.

– Вот это правильно, только сильно не грей.

Женька отдала воинское приветствие, прикрыв голову левой рукой вместо головного убора, и имитируя строевой шаг, ушла на кухню…

Степа вылавливал горячие фрикадельки. Долго дул на каждую, а потом целиком бросал в рот. После чего откусывал хлеб, мокал лук в соль и тоже кидал в рот, запивая это столовой ложкой супа.

– Так в чем же твоя задумка, – спросил Степан после Женькиного рассказа про новую идею уличного аутрича.

– Помнишь, папа, рассказывал, как они в детстве ходили по своему поселку и колядовали по домам, магазинам, да и просто по улице у случайных прохожих.

– Ну, – без энтузиазма пробурчал Степан, потому что очень не любил вспоминать отца-предателя.

– Только мы будем не брать у других, а сами им раздавать. А вместо цыгана, медведя и сценок про козу будем рассказывать и показывать истории из Библии.

– И много таких сумасшедших собрала?

– Несколько человек. Мои ровесники из воскрески. Из местных только Софийка восьмилетняя. Ты ее должен знать. Она во втором подъезде на шестом этаже живет, на пианино играет.

Степан кивнул. К активностям сестры он относился скептически, как и к церкви. Поначалу она его захватила. Шутка ли – мама перестала пить. Но когда церковные мальчики все чаще говорили ему, что ученики Христа не были военными, он все реже стал с ними общаться, а потом и вовсе бросил ходить на подростковые встречи и даже в церковь по воскресеньям.

С самого детства он мечтал стать военным летчиком, как Серов и как Экзюпери. Степка не имел вредных привычек, занимался спортом, вставал по утрам еще вместе с отцом, чтобы обливаться холодной водой по методике Порфирия Иванова, знал все про военную академию и специальность «Эксплуатация воздушного транспорта». Можно сказать, сошел с ума по небу.

– А когда этот спектакль у вас намечается?

– Сегодня. Хочешь пойти? – с надеждой сказала Женька.

– Что ты. Ты же знаешь, я не по этим делам. Лучше футбич по Ютубу гляну.

– Ну как знаешь. Ты ешь, потом тарелку помоешь, а я пойду собираться. Надо еще всех обзвонить, подготовить Библии, конфеты, распечатать сценарии и псалмы.

2. Святая троица выходит на дело

Под ногами скрипел, как капустный лист, свежий декабрьский снег. Деревья были обсыпаны снежной пудрой. Хотелось лизнуть какую-нибудь веточку, уж больно снег походил на сладкую помадку, которыми мама Степана покрывала свои фирменные морковные кексы.

В витринах и окнах горели огоньки, даже на грустной унылой улице Серова, ощущались новогодние праздники. В город приходило веселье. Народ жил в надежде на чудо. Казалось, что в ночь с 31 декабря на 1 января что-то случится. Но все было, как у Бродского: «Как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево…»

В магазине Степан хотел купить что-то вкусное мамке. Для этого он последние недели сильно экономил деньги, даже пропустил хоккей на «Минск-Арене», чтобы лишнее не тратить. Возле магазина, на ступеньках сбоку, где обычно пьют и курят местные, он встретил Софийку и заплаканную Женьку.

– Что случилось, малая? Кто тебя обидел?

– Понимаешь… Это какой-то ужас… Я до сих пор не могу поверить, что это произошло… Понимаешь никто не пришел… Ни один человек… Только мы с Софийкой… А что мы сделаем вдвоем? Мы обе трусихи… Господи, почему так произошло… Я же все делала заранее, а они не пришли.

Степан смотрел, как плачет сестренка. Ему было очень жаль, как он говорил «малую», но чем он может ее утешить? Может купить ей что?

– Слушайте, а пошлите к нам. Фильм посмотрим. Я куплю чипсов, колу, ну или что вы там хотите, – улыбался Степан, прикидывая, хватит ли ему денег на колу и чипсы.

Софийку идея устраивала. Она, что могла, то сделала: псалмы выучила, а некоторые сценки даже знала на зубок. А что старшие не пришли, то она не виновата, да и холодно на улице. Дома лучше.

Женька перестала плакать, вытерла слезы рукавом, посмотрела на брата и решительно сказала:

– Все могу в укрепляющее Иисусе Христе. Пошли Софийка, справимся сами.

Младшая подружка быстро перестроила себя и под этот сценарий, подумаешь на улице холодно, зато весело, да и псалмы она, что зря учила? Женька с Софийкой подошли к одному, потом другому прохожему. Что-то им объясняли, даже пытались спеть. Только третий прохожий согласился взять конфеты и быстро поплелся в подворотню, держась за карман, из которого торчал фауст, не немецкого Гете, конечно, а белорусского плодово-ягодного чернила.

Превращение Женьки из нерешительного Симона в апостола Петра впечатлило Степана. «Эй, стойте! Меня возьмите! Третьим буду!» – крикнул он через некоторое время миссионерам. Девчата не услышали его, поэтому пришлось бежать. Степан догнал их возле пункта выдачи Wildberries.

Народу здесь было много. Очередь выходила даже на улицу. Степа сбавил шаг. Миссионерки уже начали новый аутрич. Женя рассказывала про истинный смысл Рождества, Софийка разносила конфеты, по две в одни руки. Люди слушали, не сильно внимательно, но с праздным любопытством:надо же как-то очередь скоротать.

Апофеозом мероприятия стала заключительная песня. Женька с Софийкой взялись за руки и спели первый куплет и припев песни «Звезд дивные алмазы»:

Звезд дивные алмазы

На черный бархат неба

Ты поместил Своей рукой,

Поместил Своей рукой.

Нет, я еще ни разу

Столь к Тебе близок не был.

Ты подарил душе покой,

Подарил душе покой.

Последние четыре строки они повторили несколько раз. Очередь зааплодировала. Мальчик в красной шапочки даже вернул ей одну из подаренных конфет. Евангелизация вполне удалась. Очередь в Wildberries уже была готова вернуться к рутине ожидания. Как аккурат над магазином, из окна второго этажа высунулась старуха – сухая, злая, энергичная.

– Вы только книги у них не берите. Это сектанты. Сразу литературу вам раздадут, а потом квартиру заберут. Я их прохвостов знаю. Лишь бы народ наш дурить. Это их американцы научили. Воспитывают агентуру свою из малолеток!

Очередь из вальяжной колонны вытянулась в строй. Знакомый стальной голос заставил всех собраться, напрячься и взметнуть лица вверх. Вся Курасовщина знала Даздраперму Семеновну и ее крутой нрав. Даже начальница ЖЭСа боялась эту сталинистку, поэтому единственный подъезд в районе, который убирали по графику, в том числе с соблюдением влажных уборок, был подъезд Даздрапермы Семеновны. Подумать только, в ее подъезде вместо старых окон стояли современные двухкамерные стеклопакеты. Она своей глоткой и репутацией и не такое могла!

Сменой ситуации воспользовался мальчик в красной шапочке и выдернул из озябших пальцев Софийки конфету, которую только что отдал. Американским сектантам конфеты были не положены. Ситуация могла закончиться очередными Женькиными, а может уже и Софийкиными, слезами, но в дело вмешался Степан.

– Даздраперма Семеновна, зачем ругаетесь на нас, – подошел он со спины к девчонкам, кладя руки на их плечи. – Какие мы американские агенты? Вот я в Суворовском учусь, Женька в колледже искусств, а Софийка на пианино играет. Мы дурить никого не хотим, наоборот, нам нравится помогать людям.

Старуха взглянула на Степку, хотела парировать, но не успела. В ее комнате, как новогодняя хлопушка взорвалась «вольфрамовая лампочка Ильича». Свет в окне погас.

– Знаю я вас вредителей. Зубы хорошо заговаривается. А как надо помощь, так вас и нет, – все-таки оставила за собой последнее слова старуха и ушла во мрак. Очередь расслабилась и стала предвкушать мещанское счастье потребления, стоя под светодиодной вишневой вывеской.

3. Герой Социалистического Труда

У Степы уже созрел план. Он схватил девчат за руки и потащил их во внутренний дворик. С помощью нехитрой математики он вычислил номер квартиры старухи, набрал типичный код домофона, дверь запипикала и они втроем оказались в подъезде. Девчата были обрадованы, что их тандем поддержал Степан, поэтому вопросов не задавали, да и некогда было – сюжет вечера был динамичен как криминальные драмы на российском ТВ.

На втором этаже Степа настойчиво позвонил в звонок. За дермантиновой дверью отозвалась старуха:

– Что надо?

– Даздраперма Семеновна, суворовцы пришли, лампочку менять.

Повисла тишина. Старуха принимала решение.

– Ладно, заходите. Только без фокусов. Девчата пусть в прихожей постоят, а ты пока лампочку вкрутишь, – сказала Даздраперма Семеновна, после того, как открыла дверь.

Ребята прошли в прихожую. Она была старомодной, но идеально чистой. Даже советский шифонер выглядел, как новенький. Старуха дала Степану лампочку и они оба прошли в темноту ее однокомнатной цитадели. Степа с табуретки сразу выкрутил перегоревшую лампу, а потом вкрутил новую.

Еще на стадии монтажа стал загораться свет, потому что выключать так и остался в положении вкл., замыкая фазу. Получается свет был здесь даже во мраке, пусть и заточенный в медные жилы кабеля. Свет ждал лампочку, которая передаст его наружу.

– Да будет свет, Даздраперма Семеновна, – улыбался Степан, спускаясь с табуретка.

Старуха старалась не выражать радости, но была довольна.

– Ученье свет, а не ученье тьма! – сказала она некстати. Так старики часто с бухты-барахты вспоминают школьные стихи, поговорки и прочую информацию из далекого прошлого.

– Бог есть свет, и нет в нем никакой тьмы, – выпалила из прихожей Софийка, поддержав челлендж по вспоминаю цитат на слово свет.

– Свет нам дал Ильич, деточка, при нем была электрификация страны. А до этого только буржуи с лампочками жили, – не могла не спорить Даздраперма Семеновна, наученная полемики на собраниях партийной ячейки, к которым она готовила обличительные речи против капитализма.