Станция «Белый лист». Трилогия «Сны наяву»

СТАНЦИЯ «БЕЛЫЙ ЛИСТ»

ПРОЛОГ

Смех руководителя станции разносился на весь этаж. Кирчи подозревал, что он может уходить ещё дальше, распространяясь не только на бесконечность, но и проникать в квантовый мир: уничтожать и расшатывать там всё, до чего мог дотянуться. Нервы Владимира Кирчи уже был расшатаны до предела. Он слышал этот смех уже четыре года, впереди – ещё четыре. Слышал его с утра, в обед и вечером. Причём вечером до самой ночи, потому что обладатель этого поистине запоминающегося смеха любил приходить к Владимиру и пить чай. Хорошо, хоть чай он приносил свой, настоящий земной, чёрный. Если не врал, конечно же.

Кашляющий, булькающий и неимоверно громкий смех принадлежал Георгию Ползунову, руководителю станции «Белый лист». Станция находилась в трёх световых неделях от Земли. На астероиде, которому имени не досталось, лишь цифры. Он был размером с половину Луны и вполне мог бы стать убийцей экосистемы какой-нибудь неудачной планеты. Вторым его главным отличием от других подобных астероидов было то, что внутри у него были колоссальные запасы льда. Станция занималась добычей уже двадцать лет и в ближайшем будущем конца этому не предвиделось. Земле нужна была вода, элите нужны были зелёные сады, элита хотела пить.

– Он повернулся и говорит, а лопату-то я не взял, представляешь?!

Новая бомба с зарядом в пару килотонн (в ползуновском эквиваленте) взорвалась в комнате Кирчи. Он вяло улыбнулся. Эту историю руководителя он слышал неоднократно. И ещё услышит в будущем. Владимир был замом Ползунова и фактически вёл весь технический комплекс по бесперебойной поставке льда. Шестьсот двенадцать человек в подчинении, одиннадцать из них – инженеры. Своеобразный совет, который решал и согласовывал работу, обеспечивая безопасное и качественное проведение работ. Четыреста два человека рабочих, трудящихся в ледовых шахтах, долбящих астероид, вывозящих и готовящих лёд к отправке. Остальные люди были обслуживающим персоналом: повара и кухонные рабочие, работники ферм и теплиц, станций поддержания атмосферы. Все эти люди вместе с Владимиром Кирчи заступили на восьмилетнюю вахту, половина которой скоро пройдёт. В отличие от Ползунова, который единожды прибыв на станцию в разгар её открытия, никуда отсюда не убывал. Это был высокий и крупный мужчина, проводящий время в теплицах и фермах, любящий много разговаривать с остальными обитателями станции. Он редко участвовал в собраниях инженеров, лишь в экстренных случаях, да и тогда больше слушал, чем говорил. Кирчи вполне справлялся со своей работой, и Ползунов был этим весьма доволен. А ещё Ползунов был в звании полковника, и следил за внутренней безопасностью станции (Комментарий: вообще не в тему это было вброшено)

– Скучаешь по Земле, Володя?

Переход от весёлых историй к подобным вопросам всегда был внезапный. Георгий в такие моменты уже не так сильно улыбался, и внимательно наблюдал сквозь прикрытые веки за собеседником. Они были вдали от политических интриг Земли, но и сюда долетали отголоски тех игр. Ползунов никогда не провоцировал собеседников на эти темы, но при нём разговоры об этом сами собой прекращались. Кирчи ответил Ползунову:

– Да, бывает, вспоминаю. Иногда она снится мне.

– И что же тебе снится?

– Хм, дождь. Просто дождь.

Кирчи замолчал, а Ползунов посмотрел в большое панорамное окно. Оба задумались о своём, Кирчи мог только гадать, о чём думает Георгий. Разговор этот проходил в покоях Владимира, что были на этаж ниже Ползуновских. У них были самые большие апартаменты, занимающие по целому этажу. Нижний первый этаж был административным – там проходили все собрания станции. Ползунов проводил на своём этаже только ночи, остальное время болтался по станции, в теплицах и фермах. Он и близко не подходил ко входу в шахты, отчего-то держась подальше от источника громадных прибылей. Весь комплекс едва ли занимал процент от общей площади станции, но территория всё же была обширной. Десятки теплиц и ферм тянулись, подставляя покатые крыши искусственному освещению. Не всё, что там выращивалось, шло в рацион жителей. Здесь проводились опыты над растениями в попытках найти наиболее плодоносные и жизнеспособные образцы различных культур. Для этого специально выделили пять теплиц, внутри которых условия разительно отличались от атмосферы на станции. Сюда, на астероид, рвались лучшие ботаники, чтобы работать в спокойной обстановке целых восемь лет без указаний начальства и отчётов. Здесь Георгий любил просто ходить и наблюдать за растениями, к этому уже давно привыкли и внимания на него не обращали.

– Ладно, мне пора к себе. Спокойной ночи.

Попрощавшись, руководитель станции ушёл к себе. Кирчи незаметно выдохнул: ему не нравился этот большой во всех смыслах человек. Хоть тот и не проявлял к кому-либо предвзятого отношения, но было в нем что-то нехорошее, как казалось Владимиру. После ухода Ползунова он ещё раз просмотрел последние данные с шахт, плотность льда и его содержание. Все показатели были хорошими, не было несчастных случаев, но в голове крутилась мысль – «что-то не так». Необъяснимое ощущение и неприятное. От него не так просто было отмахнуться, но Кирчи справился.

Ползунов смотрел вниз, на здания общежитий и столовых, спорткомплекса и далеких ферм и теплиц. Посмотрел наверх, на лампы солнечного освещения и вновь увидел грань этого маленького мирка, где он был хозяином. Пусть и номинальным, но всё же. Двадцать лет назад его назначили на этот пост. Двадцать лет назад… это был большой промежуток времени, за который он изменился. Желание вернуться домой на Землю угасало с каждым годом. Здесь было спокойно и тихо. Его все знали, в принципе, как и на Земле, но здесь он знал каждого человека по имени. Ему открыто улыбались, без заискивания. Инженеры здесь могли спорить с ним, и ему нравилось, что от них всегда можно было услышать чуткий и дельный совет. Но больше всего ему нравились теплицы. Они держали его здесь, пустили в его душе корни, вырвать которые можно было бы только с сердцем. Ему никогда так легко не дышалось, как на станции, в окружении растений. Для них играла классическая музыка и стояла живая тишина. Она так сильно отличалась от той, что могла быть в псевдоживых парках для элиты на Земле. Деревья там, едва живые и словно подкрашенные, только сильнее уродовали своим видом ландшафт. Как будто это вообще было возможно. Ползунов усмехнулся этой мысли. На ум пришли строчки забытого стиха

Они ещё не понимают, там внизу звери,

Там душно, не видно ни зги

Путь оттуда до верха далёк…

Да, там душно и не видно ни зги.

Однажды ему придет сообщение о выходе на пенсию и о том, что пора возвращаться на Землю. Он не думал о том, когда это может случиться, предпочитая пребывать в спокойствии.

Перед тем как ложиться спать, он ещё раз посмотрел на небо станции, на лампы, которые никогда не переходят в ночной режим. Гений однажды изобрёл солнечные панели, а другой гений, спустя много лет, придумал, как оснастить ими этот астероид. Панели, как и станции жизнеобеспечения, питались этими панелями и давали жизнь всему здесь. Провода тянулись от самой поверхности вниз, в эту двухкилометровую толщу, сквозь защитный гель – барьер, оберегающий станцию. Панели нового поколения выдерживали прямое попадание некрупного метеорита. Полковник не переживал о том, что свет может померкнуть. Это было невозможно. Станция жила постоянно, две смены менялись и уходили в шахты. Там, за лампами, сквозь слой защитного геля и двухкилометрового слоя льда царил космический холод и тьма. Астероид медленно, с помощью двигателей, уверенно двигался по намеченному маршруту. Ничего не меняется. Как бы Ползунов хотел, чтобы так было вечно.

Следующее утро началось с еженедельного собрания. Георгий, который давно уже перестал считать дни, понял, что наступил понедельник. Большой круглый зал больше походил на банкетный зал для проведения мероприятий, чем для простых и быстрых собраний, на которые шли лишь по долгу работы, и уходили поскорее, чтобы взяться за оставленную работу. Одиннадцать инженеров, пару ботаников с теплиц, врач, Кирчи и сам Ползунов. Эти люди были правительством станции, возможно, сами не понимая этого.

Ползунов в своей обычной манере задержался и пришёл последним. Люди за столом поздоровались с ним, прервав разговоры. В начале своей вахты они ещё поднимались со своих мест, но Георгий никогда не настаивал на этом, и традиция забылась. Сев за стол, он улыбнулся, и с этой улыбкой начался плановый отчёт станции, который после собрания должен был отправиться на Землю. Ползунов пропускал мимо ушей большую часть разговора, обращая внимание только на цифры выработки. Где-то на краю сознания зависли слова инженеров о новом способе бурения, глубине проложенных шахт. Всё это было лишь частью протокола, который нельзя было обойти. Они давно уже привыкли проговаривать данные, прекрасно зная, что все слова записываются и сохраняются. Так было заведено, и ни у кого на станции не было полномочий нарушить это.

– Атмосфера на станции благоприятная.

– Несчастных случаев не зарегистрировано.

– Выработка увеличилась на полтора процента.

Свои отчёты сдали все инженеры, Кирчи подытожил собрание кратким инструктажем. Тапио, их главный врач, широко зевнул. Ему не нужно было вообще сюда приходить, но он всегда присутствовал, слушал и молчал. «Косплеер Ползунова на минималке», как его называл Кирчи. Естественно про себя. Повисла недолгая пауза, все ждали «спасибо за работу» Ползунова. Но он молчал и смотрел в окно. Кирчи, сидевший рядом, повернулся к нему. Сейчас руководитель станции показался ему старым и осунувшимся. Какие думы посетили Ползунова? Кирчи уже собрался было позвать его, но Георгий словно очнулся и сказал:

– Спасибо за работу.

Он поднялся и быстро вышел из зала. Все, кроме Владимира и Тапио, начали собирать свои документы и папки. Эти двое вышли вместе из здания и успели увидеть спину Ползунова, заходящую за угол дальнего общежития. Дальше за этим зданием были теплицы – туда и отправился руководитель станции. Тапио с едва заметным акцентом сказал:

– Он всё больше времени проводит в теплицах. Знаешь, Володя, в том году он

заходил ко мне и спрашивал про лечебные травы. Их у меня, конечно, не было, на Земле осталось слишком мало места для этого. В прошлый раз, когда пришли танкеры, ему пришла посылка с этими травами. Думаю, он посадил их и здесь, в наших теплицах.

Владимир кашлянул, и ответил врачу:

– Он здесь уже двадцать лет, поздновато он решил сажать лечебный сад.

Может, это старческое?

Кирчи улыбнулся Тапио. Тот коротко кивнул.

– Не отрицаю этого. Я здесь вторую вахту. Помню, в начале моей первой вахты

он был другим. Вникал в процесс добычи, ходил сам в шахты. Сейчас всё больше разговаривает с рабочими о ерунде и сидит в теплицах. На самом деле, это неплохо. Он спокоен, как и всегда. Главное что работа идёт дальше, и лёд отбывает отсюда в сроки.

Они коротко попрощались и разошлись. Тапио пошёл к себе в госпиталь. Это был невысокий и щуплый мужчина, с редеющими волосами и крупным носом, на котором сидели очки. В их век давно уже можно было бы подправить зрение, добавить волос на макушке, но ему нравилось выглядеть именно так. Тапио чувствовал себя настоящим, а главное, что он принял себя таким. У него был острый ум и обширная врачебная практика. Он был главным врачом на станции, оперирующим хирургом и акушером. Он полностью изучил человеческое тело и буквально видел каждый орган в этом теле. Знал, как лечить практически все болезни. У него в штате было ещё шесть человек, отобранных им лично. Рассматривались не только профессиональные навыки, одним из критериев было то, что кандидат должен быть холост. С этим на Земле проблем не было, браки стали редкостью. И никто не взялся бы сказать, хорошо это или плохо.

Врач зашёл в госпиталь. Несколько его помощников заполняли бумаги, другие проводили осмотры больных. Их было немного, и к счастью, в основном это были больные простудой, один после операции на аппендицит и одна женщина на девятом месяце беременности. В коридоре стояла тишина, больные находились в своих палатах. Тапио поднялся на второй этаж к себе в кабинет и принялся за любимое дело. Он взял в руки спицы и продолжил вязать свитер. К окончанию своей вахты он надеялся успеть связать целый гардероб.

Ползунов прохаживался по теплице, с удовольствием вдыхая ароматы удобрений, влажной почвы. Работники занимались своими делами, не обращая на него внимания. Здесь у него было несколько своих грядок моркови, помидоров и огурцов. Отдельно были посажены лечебные травы. За ними он ревностно следил. В другой теплице – несколько яблонь, груш и вишен, за которыми Ползунов ухаживал, поливая и окучивая, срезая лишние побеги. Работал в тишине, музыку на время выключали, давая растениям отдых. Каждое дерево сажал сам, а потом наблюдал за тем, как они вырастают. В отличие от других деревьев, которых питали специальными экспериментальными удобрениями, его деревья давали лишь один урожай в год. Как и на Земле. Ему не было нужды гнаться за количеством, не нужно было кормить сотни людей. С этим справлялись другие, а Ползунову хватало для умиротворения и этих деревьев.

Пропищавший в кармане смартфон заставил Георгия вздрогнуть. Давно он не слышал этого звука. Посмотрев на экран, увидел на чёрном фоне белую строчку: «срочно пройдите в комнату связи». Ползунов перечитал несколько раз. Ещё ни разу за двадцать лет его не вызывали в срочном порядке, никуда и никогда. Он почувствовал дрожь в руке и несколько секунд смотрел на неё, пытаясь успокоить. Выдохнул и пошёл в сторону здания связи и управления станции. Это было большое одноэтажное сооружение, выкрашенное в жёлтый цвет и находящееся вдалеке от жилых построек. С другой стороны здания был вход в помещения, где управляли полётом астероида, подачей энергии и топлива. За ним находились шлюзы, ведущие к шаттлам. До него Ползунов добрался на электрокаре. В рубке работало несколько человек в две смены. Они поддерживали связь с Землёй, наблюдали за полётом беспилотных кораблей со льдом, а также следили за маршрутом астероида. Войдя туда, Георгий увидел худого и высокого связиста по имени Юра. Он был бледен и на первый вопрос Георгия что-то невнятно пробормотал. Ползунов повысил голос, добавив командирских ноток. Это всегда работало:

– Что происходит? Зачем ты вызвал меня?

– Восемнадцать минут назад с управления на Земле пришло сообщение,

внештатного графика. Три минуты спустя я закончил его дешифровку, оно было коротким и адресовано только вам. Я… я увидел его. И вызвал вас.

– Покажи его.

Юра прошёл к столу, по пути уронив стул и не обратив на это внимание. Взял планшет со стола и передал Ползунову. Всё это время Ползунов чувствовал какую-то неправильность момента, дрожь в руке прошла, но холодок по спине пробежал. Он осознал, что мирная и тихая жизнь заканчивается, случилось что-то выбивающее всё из колеи. Взяв в руки планшет, он увидел две строчки. Холодок прошёл, дрожь в руке к нему больше никогда не вернётся. Юра сразу почувствовал изменения в Ползунове. Это уже не был тот человек, который слонялся по станции, задавал много дурацких вопросов и громко смеялся. Связист успел позабыть, что перед ним руководитель станции. Сурово глядя на Юру, Георгий сказал:

– Ты выходил с ними на связь? Пытался пробиться к ним?

– Да…

– Давай ещё раз. Попробуем вместе.

Несколько часов полковник и связист пытались наладить связь с Землёй. Перепробовали все каналы связи, в ответ – только шум и помехи. На том конце будто забыли заплатить за свет. Достучаться они смогли только до других станций и колоний. Все они пребывали в том же состоянии. Земля не отвечала никому из них. Ползунов, весь как-то постаревший, отрывисто сказал Юре:

– Никому больше этого не показывай. Если кто узнает раньше времени, шкуру

спущу, ты понял?!

Юра только кивнул испуганно. Он поверил, что с него спустят шкуру, скорее всего это будут делать медленно. В этот момент ему представился смех Ползунова, и он закивал быстрее.

– Вызови инженеров и Кирчи. Я жду их в административке.

Владимир зашёл последним в зал. Все сидели по своим местам, даже Тапио был здесь. Ползунов стоял за своим креслом, положив на него руку. Его кресло никак не отличалось от кресел остальных, он настоял на этом когда-то давно. Кирчи растерянно улыбнулся ему по привычке, но в ответ увидел только суровое лицо, маску полковника. Ещё ни разу Кирчи не видел руководителя таким серьёзным, улыбка его погасла, и он, ничего не говоря, уселся за стол. Все молчали и смотрели на Ползунова, тот постояв ещё несколько секунд тоже уселся. Владимир успел заметить кобуру у того на поясе, и только сейчас осознал что подобных экстренных собраний не было так давно. Он начал гадать, что могло произойти, для чего Ползунову оружие. Бунт? Забастовки рабочих? Ползунов заговорил:

– Несколько часов назад пришло сообщение с Земли. Экстренное и печальное.

– Что там? – с явным акцентом спросил Дженкинсон Энтони.

Владимир даже удивился, что вопрос задал именно он. Было всегда заметно, что Энтони побаивается Ползунова, он всегда видел в нем только полковника. Энтони руководил машинами жизнеобеспечения станции: воздух, вода и энергия, получаемая с солнечных батарей. Руководитель молчал, смотря на инженера, а тот не отводил взгляда. Ему очень нужен был ответ. Ползунов продолжил:

– Это сообщение от моего прямого начальства, – Георгий взял в руки лежащий

на столе планшет и ещё раз пробежался по строчкам. – «Гриша, по нам ударили. Мы ответили тем же. Когда дочитаешь, нас уже здесь не будет. Никого не будет. Прощай, и мужайся». Я пробовал выйти на связь с Землёй. Все каналы связи молчат. Остальные станции и колонии получили схожие послания.

За длинным, сделанным из глубинного льда, столом повисла тишина. Кирчи откинулся на спинку кресла и посмотрел на остальных. Он будет помнить всю жизнь, как лица собравшихся сначала удивлённо вытянулись. Затем немой ужас вышел стоном у кого-то из лёгких. Лица побледнели, Дженкинсон, видимо ожидающий другой новости, никак не поменялся в лице, только закрыл глаза и что-то забормотал. Кирчи подумал, что тот начал молиться. Как в глупом анекдоте «инженер с кучей дипломов и степеней, в космосе, внутри огромного астероида, начал молиться Богу…» Тут заговорил Ползунов, и Владимир не сразу начал вслушиваться, он подумал о том сне с дождём. Больше ему уже не попасть под крупные капли дождя.

– … рассчитывать только на себя. Наших ресурсов хватит на пропитание

станции.

Кирчи дослушал Ползунова, он ещё не до конца понимал услышанное. Растерянность и ужас – всё, что он мог испытывать в этот момент. Как и большинство присутствующих в зале. У всех у них были родственники на родной планете, которых им уже не увидеть. Один из инженеров с кресла сполз на пол и схватился за голову. Несколько подошло к панорамным окнам, припали к ним лбом. Кирчи последовал их примеру и на дрожащих ногах подошёл к окну. На улице никого не было видно на километры вокруг. Сейчас, когда он узнал, что они будут заперты здесь, эта станция стала казаться ему тесным, жарким террариумом. Грудь ему сжало, дышать стало тяжело. Он прижался лбом к стеклу. Сердце глухо стучало, какой-то животный ужас охватил его, и он сел на пол. На него, сидя за столом, смотрел Энтони. Крупные слезы катились по его щекам, но он их не замечал. В этой миг, в пропитанной ужасом тишине заговорил Тапио.

– Полковник, вы ведь понимаете, что мы не можем использовать шаттлы для

эвакуации.

Голос его звучал спокойно, не дрожал. Он только лишь побледнел. Георгий не помнил, чтобы его так называли здесь. Он смотрел в глаза этого маленького, подслеповатого человека и не видел в них страха. Тапио со всем смирился, пропустил мимо себя ужас. Вспомнил о тех сотнях людей внизу и тех, кто отдыхает в общежитиях. Ползунов жалел сейчас, что этого человека не было рядом с ним лет тридцать назад. Сейчас таких было ещё меньше. Человек-кремень Тапио. Георгий спросил у врача, хотя и сам знал ответ:

– Почему?

– Вместимость ограничена – не более десяти человек. Их у нас четыре. Топлива только в одну сторону… до Земли. Её больше нет, мы должны принять это. До других колоний и станций лететь ещё дальше, топлива на это не хватит. И всё равно мы можем отправиться в путь, рассчитать топливо, лететь по инерции. Сорок человек. Элита, так скажем. Но, какого будет остальным здесь?! Земли нет, ещё и эти сорок бросили их ушли. Наш единственный способ выжить – принять что мы сами по себе. Мы справимся, кто-нибудь, когда-нибудь придёт к нам на помощь…

Голос его ни разу не сбился, он говорил спокойно и рассудительно, будто пересказывал простой доклад. Но всё это время смотрел он на руководителя. Ползунов почувствовал к Тапио большее уважение и кивнул ему.

– Да, это правильное решение. У нас больше нет возможностей, нет шансов.

Эти двое решили всё за других. Только они сохранили возможность думать. Руководитель и врач смогли в этой ситуации продумать планы на ближайшее будущее несмотря на то, что исход казался печальным. Будущее это касалось всех работников станции «Белый лист», которые ещё не знали всего того, что они обсудили здесь. Георгий обратился к Владимиру, который слушал их, продолжая сидеть на полу:

– Володя, соберите отряд работников. Нам нужно заблокировать все подступы к шаттлам. Не будем искушать людей ложной надеждой.

Кирчи никак не отреагировал, Ползунов подошёл к нему и, взяв под локоть, поднял того на ноги:

– Ты слышишь меня!?

– У меня там мама осталась.

Владимир не смотрел на Ползунова. Он висел на его руке, уперев взгляд куда-то в пространство и время за стенами зала. Вспоминал ли прошлое или у него был шок – было непонятно. Георгий посадил его обратно и окинул взглядом остальных. Энтони сидел озлоблено, исподлобья стреляя глазами в Ползунова. Кулаки его были сжаты, костяшки пальцев побелели. Руководитель станции подумал про себя: «с этим будут проблемы». Дженкинсон поднялся на ноги и пошёл к выходу. Георгий отрывисто, по-военному спросил у него:

– Куда ты собрался?

Энтони повернулся к нему. Слезы прошли, им овладевал гнев. Никто в этой комнате не был виноват в том, что случилось, но разум уступил место эмоциям. Злость искала выхода и козла отпущения. Он сделал шаг к Ползунову и хрипло, с сильным акцентом ответил:

– Куда!? В рубку связи! У меня родные на Земле, я попробую с ними связаться, есть секретные каналы связи. Я должен попробовать! Я не верю, это обман!

Ползунов пропустил мимо ушей информацию про секретные каналы связи. Уже было не важно, что у Дженкинсона для чего-то имеются свои каналы связи. Эти игры ушли в сторону. Как можно спокойнее он ответил:

– Несколько часов я пытался связаться с центром. Мы пытались выйти на связь со многими крупными городами. Как это делали и жители других станций и колоний. В ответ – только тишина. Тебе некуда звонить.

Дженкинсон шумно выдохнул и опустил голову. Затем он вскинул голову и пошёл на Георгия, закричав:

– Это вы виноваты! Такие как ты! Столько людей, столько людей…

Он не дошёл до Ползунова нескольких шагов. Георгий ударил его в челюсть, и подхватил обмякшее тело. Осторожно положив его на пол, он вновь окинул зал взглядом. Теперь уже все присутствующие пришли в себя. Ползунов поднялся на ноги и громко сказал:

– Кирчи, возьмите несколько инженеров и подгоните технику ко входу к взлетным. Остальные идут со мной, мы возьмём инструменты и начнём работы. До конца смены должны успеть. Тапио, готовьте операционные.

В этот раз Владимир понял, чего от него хотят. Остальные поднялись кто с пола, кто с кресла. Серые лица и постаревший взгляд. Но в глазах хотя бы немного забрезжило понимание того, чего именно от них хочет Ползунов. Несколько человек кивком подтвердили, что готовы идти. Перед тем как уйти вслед за ними, Георгий повернулся к врачу. Они ничего не сказали друг другу. Когда все ушли Тапио подошёл к окну, на котором остались следы отчаяния инженеров. На полу вяло зашевелился Энтони. Врач профессионально отметил про себя, что у того, возможно, сотрясение. В окно Тапио видел, как процессия во главе с руководителем станции разделилась. Одну, более крупную, он повёл сам. Других забрал Владимир, направившийся в сторону ангаров с техникой. Только сейчас Тапио смог осознать, почему руководителем станции был назначен именно полковник Ползунов и почему нужно готовить операционные. Полковник предвидел предстоящие стычки с рабочими, которых были сотни.

ГЛАВА 1

УГОЛОК БЕЛОГО ЛИСТА

НИКОЛ

Стоять на коленях даже для Никола, привыкшего к этому, утром было утомительно. Никол ждал, когда песнопение кончится и жрец-полковник закончит всё своим «и прибудет тишина в мире, и проснётся в ней Богиня». Наконец это было сказано, и жрец-полковник поднялся на ноги, за ним, постепенно, полукруг за полукругом и остальные. Никол был в предпоследнем полукруге. Поднялся он с неудовольствием ощущая боль в левом колене. Ему было девятнадцать лет, за ним встали совсем молодые парни от четырнадцати до восемнадцати лет. «Зелёные» как их называли. Сам он совсем недавно вышел из этого возраста. В своём полукруге он пробудет ещё шесть лет, до двадцати пяти.

Жрец-полковник обернулся на всех, провёл рукой над их головами, безмолвно благословляя. Он вообще мало говорил вне этого молельного помещения. Невысокий, но плотный и широкий мужчина, ему было лет пятьдесят. Звали его Антол и трудился он кузнецом. Паству свою вёл уже четыре года после того, как почил его отец, тоже кузнец, и тоже Антол. Имя, как и сан, передавалось в их семье по наследству. Сын жреца-полковника стоял за Николом, ему было почти восемнадцать лет. Никол, обернувшись, подмигнул другу. После того, как он сам перешёл в полукруг постарше, он смеялся над ним и дразнил его «зелёным». Всё это были шутки конечно, они дружили с самого детства и вместе учились в школе, затем вместе начали работать в кузне у семьи Антола.

Паства начала расходиться, время было вечерним. Через неделю они встретятся вновь, а пока они займутся каждый своим делом. Кто-то пойдёт в теплицы, кто-то на фермы. Жрец-полковник аккуратно снял с себя церемониальный китель, тихо звякнули и блеснули награды и ордена. Это был священный предмет их веры, его надевал первый Полковник когда-то очень давно. Каждая награда – символ от Богини Горды. Символ любви, символ веры и символ главного смысла. Смысл состоял в одном предложении: «Когда придёт тишина – тогда придёт благословение». Говорят, что это благословение явилось к самому Полковнику во время Долгой молитвы. Одно предложение, и столько поколений толковали его по-своему.

Антол убрал китель в шкаф, к остальным предметам веры. Пистолет, фуражка и старый, перетрепанный дневник почившего святого. Так говорят старики. Когда они были молоды, им зачитывали несколько отрывков. Теперь уже дневник опасно трогать, страницы стали настолько ветхими, что рвутся от малейшего касания. Так что поколению Никола придётся обходиться как-нибудь без него. Про себя Никол был даже рад этому. Как и всё, что связано с верой, слушание дневника проходило бы на коленях, а он этого не любил.

Повесив замок на шкаф, Антол обернулся и пошёл к выходу из залы. За ним последовали его сын и Никол. Они выходили последними. Выйдя на улицу, Никол вздохнул. Освещение в этом краю было скудное и рассеянное, лампы сюда не проводились.

До дома им нужно было идти несколько километров. Антол немного отстал, а два молодых друга ушли вперёд. Время от времени до старого кузнеца долетали их смех и отрывки разговора. Он усмехнулся этому. Человеком он был суровым, жёстким, но простым.

Никол обернулся на Антола-старшего. Лица его толком не было видно, он шёл неторопливо. Никол спросил у друга:

– Как там Варя?

Никол увидел, как покраснел Антол. Он рассмеялся, а Антол пихнул того в бок. Они жили в кузничьем посёлке, домов там было немного, всего тридцать. Все в посёлке занимались делом, так или иначе связанным с кузней. Кто-то готовил гвозди, кто-то ездил за рудой в шахты или за топливом. Кто-то, как Антол-старший и его дом, готовил изделия посложнее. В одном из домов жила Варя, их ровесница. И с некоторых пор Антол начал интересоваться этой девушкой. Он ответил другу:

– У неё все хорошо. Хочу доехать до теплиц. Говорят, там цветы есть. Может привезу ей.

– Поедем вместе. В следующий раз.

Дорога до теплиц была не близкой. На запряженной телеге ехать несколько часов. В той же стороне были и фермы, куда с кузни ездили за топливом и мясом. Напроситься поехать туда было несложно

Они были молоды и пока что только учились профессии кузнеца. Хотя с каждым годом им давали задания всё сложнее, особенно Антолу. У него было ещё несколько братьев, но он был старшим, и ему по наследству перейдут все регалии и обязанности отца. Именно поэтому отец не давал ему спокойно шастать по селу и за его границами.

Дойдя до своего дома, Никол попрощался с Антолами. У обоих была крепкая хватка, старший мог бы легко сломать кисть. Не постучавшись, Никол зашёл в дом. Помещение освещала слабо горевшая свеча. На столе стояла тарелка с супом, мать приготовила ему ужин. Самой её не было, видно, ушла к себе спать. Поев, парень немного посидел за столом в раздумьях. На это у него всегда было немного времени. С утра он уйдёт в кузни, где будет ковать металл, таскать металл, переплавлять металл. С самого детства он привык этим заниматься. Учился у отца, который давно умер. Они с матерью остались вдвоём. Вполне справлялись.

Иногда Никол хотел бросить всё и пойти странствовать по Уголку. В их посёлке мало кто ездил куда-то дальше теплиц, ферм и Рубки, посёлка побольше и населённее. Там проходили ярмарки, куда свозились товары с других краёв. Можно было узнать что-то новое и интересное. Поговорить с разными людьми. Кузнецы не особо разговорчивы, разве что готовы обсуждать свою работу, руду и религию. А молодому Николу хотелось увидеть что-то новое. Но эти мысли всегда были просто несбыточными мечтами, и он сам это понимал. Вся его жизнь была завязана на Кузне.

«И нельзя желать другого покоя, как Тишины, и в ней услышишь шёпот святости. Услышишь и воспаришь духом, воспаришь духом и увидишь Богиню, увидишь Богиню и окажешься в Раю» И эти строчки принадлежали Полковнику. Очередная общая молитва, где-то позади так же на коленях стоял Антол. Николу хотелось повернуться к нему и показать кукиш, но в своём полукруге они стояли так плотно, что он и при желании не мог бы этого сделать.

Несколько лет назад людей в их пастве было меньше. А ещё до этого не было людей с теплиц и ферм. Постепенно вера распространялась, о ней говорили на ярмарках, про неё рассказывали в теплицах, делились ею как тайной на фермах. Новые лица жались к стенам во время молитвы, испуганно или с недоверием наблюдая за происходящим. Кто-то откровенно улыбался и перешептывался. Это не нравилось Николу, привыкшему слышать во время молитвы только голос жреца-полковника. Но сам Антол-старший никак не реагировал, а потому и остальным не стоило обращать на это внимание. Особенно кому-то из предпоследнего полукруга. Но и эти праздно слушающие со временем приходили к ним все чаще, пока не оказывались рядом и не молились плечом к плечу с остальными. Если так продолжится и дальше, то места в этой зале не хватит. Выдолблена она была ещё в старые времена, сейчас на такое уже нельзя было и рассчитывать. Лёд был сильно спрессован. Он прочен почти как металл. Ближе к поверхности он был чистым, но в шахтах он шёл вперемешку с вкраплениями руды и железа, бывало, даже золота. Иногда порода оказывалась богатой, но в большинстве случаев шахтеры уходили всё дальше и дальше вглубь. Об этом Никол только слышал, в их полукруге был один из новеньких, который работал в шахтах. Он и рассказал об этом. Сегодня дома строили из ледяных кирпичей. Тёмные и непроницаемые для света, практически одинаковой формы, они отлично подходили для строительства. Никол тихо выдохнул, его зажали плечами, полукруги частично смешались, и в этой давке голос жреца-полковника зазвучал особенно громко. Все притихли.

ИВАН

Ивану с детства нравились врачи. Они всегда ходили по несколько человек, каждый со своей медицинской сумкой. В них находились лекарства, травяные сборы и настойки, бинты. Видел он врачей два раза, всех в один день. У него маленького заболел бок, и отец в спешке побежал искать врача. К счастью, нашёл. Оказалось, что у Ивана аппендицит, и со слов врача, лица которого он уже не помнил, опоздание значило бы смерть. Тогда эти врачи усыпили его какой-то настойкой, и, проснувшись, он увидел их ещё раз. Один из них осмотрел мальчика, заглянул в глаза, и они ушли, забрав у отца мешок свёклы. Иван помнил, что отец, рослый и большой по сравнению с врачами, заискивающе смеялся и мямлил, а врач, небрежно взяв мешок, вышел не прощаясь.

После этого случая некоторое время все в посёлке только и делали, что приходили и смотрели на ровный шов, оставшийся на боку Ивана. Он был самым популярным и говорил всем, как ему повезло, что этот аппендицит прорезался так рано и его вовремя удалили. Всё это он услышал от врача и накрепко запомнил. Тогда в нём и проснулось желание стать врачом. В их посёлке шахтеров такого ещё не бывало. Отец, сам бригадир шахтеров, конечно же, и не думал, что его подрастающий сын хочет быть врачом. А тот молчал до поры до времени, боясь прогневить родителя.

Каждый день он видел, как отец приходил с работы, с шахт. От него уставшего несло потом. Он молчал по полвечера, думая о чём-то своём, молча ел и изредка замечал родных. Он был добр по-своему, бывало, с интересом спрашивал, как дела в школе и прочее. Мать же, напротив, любящая поговорить, донимала отца этими разговорами, так что он мог просидеть на крыльце весь вечер. Иван тогда выходил к нему, и они вдвоём сидели и смотрели на другие дома, иногда что-нибудь обсуждая. Бывало, что и соседи сидели у себя на крыльце. Может, и их донимали жены.

В четырнадцать лет Иван окончательно решил стать врачом и сказал об этом родителям. К его удивлению, отец был только рад, и вызвался отвезти сына на учёбу. Так и началась новая жизнь Ивана, сначала как ученика, а потом и как врача. За годы обучения он узнал всё, что мог, о целебных травах, настойках и хирургии. Всё, что делало врачей врачами. Только вот не стал Иван молчаливым и собранным. Не был он и серьёзным. Физически он пошёл в отца, был высоким и рослым. Самым большим врачом в Уголке, как иногда говорили о нём. Но жажда разговора ему досталась от матери. Жаль, её и отца он видел теперь редко. Врачей было немного, и его не отпускали надолго.

Врачи жили и учились во Врачебном доме. Это было трехэтажное здание, самое большое в Уголке. Первый, самый просторный этаж, был отведен под библиотеку. Здесь же проходили занятия учеников. Библиотека была большой, большую часть книг в ней Иван уже прочел. На втором этаже жили ученики в общих комнатах. На третьем – врачи, которых оставили работать здесь. Многих отправляли по разным частям Уголка, туда, где была в них нужда. Иван пока находился здесь, и в ближайшем будущем он никуда не собирался.

Благодаря природному любопытству Иван среди своего поколения врачей больше всех знал о травах. Он проводил в теплице целые дни, изучая и записывая всё, что мог узнать. Его работу по правильному сбору трав высоко оценили и даже ввели в программу обучения. В ней он описал, когда лучше всего сажать травы, как их поливать и правильно собирать. Все эти тонкости были разделены на главы и были написаны простым языком. Сказывались все те работы, что он прочел и из которых черпал вдохновение.

Помимо врачебного дома и теплицы врачам принадлежало здание больницы. Оно было небольшим, двухэтажным, ещё старой постройки – то есть, было лучше, красивее и богаче новых домов. Деревянные лестницы и паркетные полы, высокие потолки – всё это делало здание больницы настоящим музейным экспонатом. Больных было меньше десяти человек, и редко когда цифра уходила за отметку. Большинство больных оставались на домашнем лечении, даже рожали дома. Сюда привозили только смертельно больных. Они доживали здесь, не мучая родных и не мучаясь сами. Врачи снимали боль и как могли помогали несчастным. Здесь же проводились операции.

В больницу врачи ходили дежурить по очереди. Сегодня была очередь Ивана, и прежде, чем выйти из теплицы, он сорвал несколько стеблей мяты. Сунув их в карман, он быстрым шагом пошёл в больницу. Внутри на входе сидела дежурная. Это была девушка из учениц. Они тоже приходили по очереди и занимались здесь уборкой и уходом за больными. Иван поздоровался с ней, и та, немного замявшись и покраснев, ответила на приветствие. Иван улыбнулся этому про себя. На первом этаже было несколько палат, ещё несколько – на втором. Половина помещений пустовала в ожидании больных. Иван быстро провел осмотр.

Большинство больных нуждалось только в болеутоляющих. Врачи могли только снимать боль, но не лечить. Смотреть и фиксировать как люди тлеют. Тихие стоны, тихие разговоры – всё это от боли. А когда боль снимали, люди только блаженно спали, глядя на мир немигающим взглядом. Иван радовался, что такие дни были редкими, большинство больных чувствовали себя вполне сносно. Наблюдая за ними, он понимал, насколько сильно они отстали. Они – это врачи. Иван прекрасно знал, что он, как и все прочие здесь, не мог считаться врачом. Целителем, травником, кудесником – названий могло быть много, суть одна. Врачи остались в прошлом, там же, где остались все чудесные лекарства, препараты и знания. Читая их работы, он не понимал некоторых аспектов. Даже понять примерно, о чём именно пишут древние, не всегда получалось. Но он всё же находил крупицы знаний и применял их на практике.

Последним пациентом была пожилая женщина. Она проживала отдельно от остальных, свою палату называла только квартирой, и настоятельно просила сначала стучаться, а потом уже заходить. Но лучше после стука ещё и спросить разрешения. Пациентка находилась на лечении так давно, дольше чем Иван вообще практиковал. Если спросить её саму об этом, то она лишь отмахнется, отшутится или руганью прекратит любые расспросы. Ей вообще не нравились разговоры о времени и возрасте. Она держалась особняком от остальных пациентов и, как предполагал Иван, боялась их. Боялась смерти, что сидела у них внутри, хотя сама уже давно стала для врачей здесь чем-то вроде ассоциации, связанной с вечностью. К ним она обращалась только как дорогуша, милок или дружочек. Имён она не признавала, не запоминала, хотя конечно же притворялась. Звали её Катериной. Без отчества. Без фамилии. Не любила она отчего-то всего этого.

Иван осторожно постучал и, приоткрыв дверь, громко спросил:

– Катерина! Можно ли к вам?

– Кто это там кричит? Милок?

Иван улыбнулся. Может, она и правда не различает их, врачей? Сколько же сменилось их за её век? Кого именно она имела в виду, обращаясь так к вошедшему. Врач вошёл в палату, где пахло цветами. Цветы тоже пребывали здесь очень давно. Иван не видел таких больше нигде, назывались они тюльпанами. Росли в старой половинчатой бочке в углу палаты и не сразу бросались в глаза. Входящий впервые в комнату мог не сразу увидеть их и только гадал, откуда исходит аромат. Таких цветов больше не растили. Цветов сейчас вообще было мало. Дефицит.

– Я это, я.

– Ну, что там?

Катерина лежала на кровати у единственного окна в комнате. Здесь было чисто и убрано, она не любила беспорядка и грязи. В этом они были похожи с Иваном. Седую голову прикрывал платок. У неё было неимоверно старое, будто древнее лицо с глубокими морщинами, крючковатый нос. Только глаза были молодыми, нисколько ни поблекшими. Любопытный, замечающий мелочи взгляд и неожиданно бодрый голос. Смотря на эту пациентку, думаешь, что голос её звучит, так же как она выглядит. Сухо, хрипло, но нет. Голос был намного моложе её самой.

Иван молча достал из кармана стебли мяты и осторожно подал их Катерине. Та только кивнула. С улыбкой она посмотрела на зелёные стебли у себя в ладони. Врач молчал. О её самочувствии было не принято спрашивать. Она нарушила тишину:

– Чего такой довольный? Та дорогуша внизу, наверное, улыбнулась тебе? А, милок?

Иван слегка покраснел. Старуха всё видела и подмечала. Заметив его реакцию, она засмеялась. Затем вновь вернулась к мяте. Она поднесла ладонь к лицу и вдохнула полной грудью. Ей понравился результат, она довольно поцокала языком и осторожно отложила стебли на прикроватную тумбу. Сложила руки, и посмотрела на Ивана. Оба молчали, тот старался заметить какие-либо изменения в ней, может быть, скрываемую боль или новый симптом. Она тоже внимательно смотрела на него. Он не любил этого пристального взгляда. Катерина будто заглядывала под кожу.

– А ты подрос ещё больше. А, милок?

– Куда ещё больше. Все потолки задеваю.

– А я и не про рост, ты вширь уходить начал, а, милок.

Иван только хмыкнул. Он уже собрался попрощаться со старухой, когда та вновь заговорила, потянувшись к тумбе. Она погладила стебли мяты очень осторожно и нежно:

– Что-то с энергией творится. Я слышала гул над нами.

– Не переживайте, Катерина. Все обойдётся.

Старуха лукаво посмотрела на него и улыбнулась:

– Мне и не надо переживать, хватит этого. Но вы, молодёжь, переживайте. Темнота и страх идут рука об руку. В темноте легко потерять себя. Так уже было. И не один раз.

Катерина перестала улыбаться, и неожиданно для себя Иван почувствовал холодок, пробежавший по спине. Старуха жила долго, видела несколько массовых погромов, связанных с дефицитом энергии. Всё это кончалось кровью, пусть и малой, но всё же. Она редко говорила об этом, болтала больше о пустяках. Про гул этот упоминала уже несколько раз. Иногда Ивану казалось, что она снисходительно общается с большинством врачей здесь. Может быть, из-за возраста, а, может, характер у неё всегда был таким. Он подумал, что никогда не видел, чтобы кто-то из родных приходил к ней. Остались ли они вообще у неё?

– Ну, тебе пора. Спасибо за мяту, посажу её позже. Береги себя, а, милок.

Попрощавшись, Иван вышел из палаты с ощущением что его только лишь отпустили на время. Было в ней что-то властное, даже сейчас. Спустившись вниз, он подмигнул девушке, которая вновь покраснела, и вышел из здания. На улице будто немного потемнело. Подняв голову, он увидел, что узкая тёмная полоса ламп по центру небосвода перестала гореть. От края до края – конца не видно. Он обернулся и нашёл взглядом окно Катерины. Думал, что она смотрит на лампы, но в окне никого не было.

АСМИНА

Лёжа в кровати Асмина нащупала наручные часы. Они загорелись белым светом, показывая время: 2:37. Глубокая ночь, но отец внизу у себя в кабинете не спал. До девушки долетали приглушённые голоса. Кажется, кто-то несмотря на позднее время зашёл к отцу. Голоса были мужскими, их было несколько. Кто-то из его секретарей, наверняка, срочный доклад. Асмина лежала и пыталась разобрать хотя бы пару слов. За последние несколько месяцев таких ночных визитеров стало больше. Хотя ещё раньше их не было вовсе. Где-то в глубине станции происходило что-то нехорошее. Те секретари, которых она успевала заметить днем, оставив бумаги отцу, быстро уходили. Вид у них был серьёзен, а торопились они слишком преувеличено, словно не хотели находиться в этом доме. Сам отец был спокоен, но она замечала в нём скрываемую тревогу. Такое было редкостью, отец, как и всегда, был добродушен.

Её отец был Руководителем станции «Белый лист». Хотя сейчас уже никто так не говорил. А тех, кто бы помнил, что раньше она так называлась, было ещё меньше. Сейчас она носила название «Уголок». Должность Руководителя обязывала отца вникать во многие аспекты жизни здесь, быть главным её маховиком. Хотя и видели его редко, не все и не везде. Из старых книг Асмина вычитала что-то подобное про царей и императоров. Народ видит их редко, а слова таких людей несут разные послы, министры, в Уголке – секретари. Эту должность занимало несколько человек. Кто-то вёл дела в Кузне, кто-то в теплицах, на фермах, шахтах. Управляющие Рубки и Катки тоже приходили к отцу. Было ещё несколько секретарей, но Асмина не знала, чем именно они занимаются. Как раз они и приходили, оставляли донесения и быстро уходили, не здороваясь с ней. Отец никогда не говорил про них, только отшучивался.

Отца звали Энтони, в честь какого-то предка. Был он невысок, полноват и практически всегда был в добродушном состоянии. Брился он всегда налысо, а лысую голову закрывал шапочкой. Большинство дел велось в кабинете отца, он лишь изредка выезжал из дома и всегда отсутствовал только день. Где был и что делал, он не говорил. Только эти несколько моментов оттеняли добрые отношения между отцом и дочерью. Асмина, приученная к молчанию на свои вопросы, только изредка пыталась вытянуть что-то из отца.

Жили они вдвоём в большом двухэтажном доме на окраине Уголка. Вдалеке от всяких производств. Только на расстоянии километра от них находился небольшой посёлок, откуда люди ездили работать на фермы. Оттуда же к ним пригоняли крытую повозку, на которой отец уезжал по делам. Продукты завозились тем же путем. С остальным Асмина вполне справлялась и сама, готовила и убирала, хотя раньше у них была даже работница. С взрослением, она, изнывающая от скуки, взяла на себя эти обязанности.

Внизу неожиданно резко рявкнули. Кажется, это был отец, да и кто кроме него мог бы повысить голос у них в доме. Это было странно, он никогда не повышал голоса. Асмина вновь не смогла ничего разобрать, но и услышанного хватило, чтобы она уснула только под утро.

Их обычный с отцом день начинался рано. Он просыпался и уходил в гараж или в теплицу. Или читал на крыльце старые книги по механике и руководству по эксплуатации машин. Асмина только приблизительно знала об этих машинах. Книги эти он читал постоянно, одни и те же. Без того ветхие, они были скреплены и склеены так, что первоначального цвета переплета уже было не узнать. Множество заметок и закладок делали их толстыми фолиантами. Асмина и сама открывала эти книги, отец только поощрял любые стремления к знаниям, но именно в этих книгах она ничего не могла понять. Сплошь технические характеристики и пометки, способы починки и запуска агрегатов. Ничего из того, что девушка могла бы увидеть и пощупать. Для неё всё было лишь эфемерным и далеким, даже чертежи в книгах не могли привнести ясности. Но для её отца это было важно, иначе как объяснить его вечное чтение этих книг.

По утрам готовила она. Иногда отец мог сам приготовить обед или ужин. Блюда его всегда были простыми, но вкусными. Он умел готовить и, наверное, любил это делать. Асмина же старалась использовать в готовке старые рецепты из кулинарных книг, которые отец нашёл для неё. В целом их жизнь была спокойной и хорошей, только молодой девушке хотелось иногда сбежать и найти что-нибудь новое. Как в старых романах, приключения и веселье. Любовь в конце концов. Но она была достаточно умной девушкой для того, чтобы понимать – лучше, чем дома ей нигде не будет.

В это утро отец припозднился к завтраку. Его не было ни в теплице, ни в гараже. Заглянув в его кабинет, а затем и в комнату, Асмина так его не нашла. Отец уехал куда-то совсем рано, до того, как она проснулась. Это было необычно и, видимо, связано с ночным визитом. Для себя одной девушка не стала готовить ничего сложного, обошлась обычной яичницей. Затем принялась за уборку, потом вышла в теплицу, где занималась огородом до обеда. Снова несложное блюдо для себя. В ожидании отца прошёл весь день. На ужин она решила приготовить рагу, любимое блюдо отца. Кулинарная книга была в гостиной, там же, где на столе всегда лежали и книги по руководству эксплуатации. Сегодня их не было на месте. Отец увёз с собой. Это ей не понравилось, раньше он этого не делал. Раньше не было и ночных визитов.

Время шло к вечеру, когда девушка вышла из дома и уселась на крыльце. Вдалеке виднелись дома посёлка, а за домом, как она прекрасно помнила, уже была видна стена станции.

Асмина успела заметить, как тёмная тонкая полоса ламп вырубилась далеко наверху. Асмина испытала внезапный испуг, она смотрела на погасшую полосу, и какой-то первобытный страх тьмы проснулся в ней. Свет вдоль этой полосы только подчеркивал её темноту. Казалось, именно в этот момент она пойдёт вширь и покроет всё вокруг. Как плесень доберётся до людей и заберёт у них крохи тепла.

Несколько минут Асмина не могла отвести взгляда от потолка. Она не сразу заметила повозку, катившуюся к дому. Отец возвращался домой, его не было видно, рабочий с посёлка сидел на козлах. Поднявшись на ноги, Асмина заметила, что сжала кулаки так сильно, что заболели пальцы.

Отца не было в повозке, а рабочий, хмурый и неприветливый мужчина с повязкой на глазу, лишь вяло ответил, что Энтони приедет завтра. Передав растерянной Асмине пластиковую корзину с продуктами, мужчина уселся на козлы и тронулся в обратный путь. Девушка пыталась узнать у него, чем же занят её отец, но рабочий, будто не слыша её, покатил дальше. Девушка осталась стоять у крыльца с корзиной в руках, смотря на удаляющуюся повозку.

Поставив корзину на кухне, Асмина начала разбирать продукты. Яйца, мясо, зелень убрала в холодильник. Она помнила с каким трепетом к холодильнику относилась работающая у них когда-то женщина. И с какой небрежностью отец закрывал и открывал его, хлопая дверцей. Дело привычки, конечно же, но именно эта женщина и подсказала ей, что подобных вещей на станции-Уголке осталось мало. И потому она сама, как и работница, пользовалась домашней техникой осторожно. Ещё у них был фен и музыкальный проигрыватель, играющий несколько десятков треков – его отец никогда не вытаскивал при своих секретарях, да и вообще довольно редко включал. Ещё в доме была энергия. В некоторых книгах её называли электричеством, но ей больше нравилось название «энергия». По дому стояли лампы, несколько было даже в гараже и теплице. Последней роскошью была горячая вода в доме. Асмина и представить не могла, как это мыться в холодной воде.

Девушка поела рагу и остатки убрала. Выключив свет на первом этаже и закрыв все двери и окна, она поднялась к себе. Хотела взять с собой какую-нибудь книгу из гостиной, но ничего интересного для неё не нашлось. Она несколько раз перечитала домашнюю библиотеку, обходя стороной лишь те книги отца. Асмина села у окна, смотря в сторону посёлка. Без отца в доме стояла другая тишина, словно дом сам прислушивался к ней, ожидая, когда она уснёт. В темноте легко можно было представить, как кто-то лезет в окна. Эти мысли девушка смогла отогнать от себя. Кажется, впервые в жизни она осталась ночевать в доме одна. Уснула Асмина поздно, лёжа в темноте и думая о разном, слушая дом.

Разбудила её музыка. Она вскочила на ноги и бросилась к двери комнаты. Внизу, на первом этаже, играл музыкальный проигрыватель, сквозь музыку доносился голос отца, он напевал мелодию. Асмина быстро оделась и умылась, сбежав на первый этаж она, почти крича, спросила отца:

– Где ты был?

Отец стоял у плиты и, обернувшись, ласково посмотрел на дочь. Было видно, что отец не спал всю ночь, обычная добродушная улыбка казалась вымученной.

– И тебе доброе утро. Садись за стол, поедим.

Он выключил проигрыватель и убрал его. На стол поставил сковороду, дочь принялась расставлять приборы. Только сев за стол и открыв крышку сковородки, отец ответил ей:

– Были дела.

Асмина грозно посмотрела на него. Она не могла понять почему отец не хочет рассказать о том, что случилось и где он был:

– Какие дела? Тебя не было так долго!

Он ласково улыбнулся ей и сказал:

– Ешь, доченька. Остынет.

Асмина только хмыкнула. Ей не нравилась скрытность отца. Она вспомнила вчерашний вечер, потухший рано свет и тёмную узкую полосу выключившихся прожекторов наверху.

– Вчера потухла целая полоса. Что происходит?

– Было несколько поломок, но мы справимся с этим. Видишь, всё ведь нормально.

Он отправил в рот вилку с яичницей. Она невольно улыбнулась ему. Завтрак прошёл в тишине. Отец изредка отвечал на её вопросы и спросил только о том, как ей спалось одной. Асмина призналась, что переживала за него, да и за себя тоже. Доев завтрак, отец ушёл спать. Асмина принялась за уборку и быстро закончила с этим. Целый день был в её распоряжении и, включив проигрыватель на малую громкость, она взялась за чтение любимого романа. Конечно же про любовь.

Отец не вышел на обед. Не став будить его, девушка поела одна. После обеда забежал секретарь из тех, что занимал должность неизвестно где. Как обычно немногословный, он оставил конверт с посланием, буркнув ей только: «Это руководителю». После его скорого ухода Асмина взяла в руки конверт. Он был запечатанный и лёгкий. В нём был только один листок бумаги. Никогда ещё Асмина не открывала таких секретных конвертов отца. Ей всегда было любопытно, что в них, но она не смела нарушать приватность. Сейчас ей очень хотелось узнать, почему отец пропадал целую ночь, почему не говорит о том, где он был. Почему вообще начали появляться эти конверты, и кто эти секретари, что несут сюда их и убегают.

Асмина так и не открыла конверт. Может, мешало врождённое чувство доверия родителю или какое-то иррациональный страх того, что, прочитав это послание, она так же, как и секретари, умчится куда-то. Бежали ли они от страха перед посланием, или перед её отцом? Асмина не смогла бы смотреть ему в глаза, узнай он о том, что она вскрыла конверт. Потерялось бы то доверие.

Перед ужином отец вышел из комнаты. Мимолетно глянув на конверт, он ушёл умываться. Асмина за это время приготовила стол. Вчерашнее рагу ему понравилось, он похвалил дочь. За ужином они много разговаривали, будто не было его ночного отсутствия. И не было этого конверта, бросающего тень на их общение. Поужинав и убрав со стола, отец забрал его с собой. Перед уходом к себе в кабинет он сказал Асмине:

– Возможно, свет скоро начнёт пропадать. Только на какое-то время.

– Какое-то?

– Да. Точнее я не скажу. Я работаю над этой проблемой. Теперь, когда вырубят свет, в нашем доме он тоже должен погаснуть.

– Должен?

– Не стоит людям с посёлка видеть наши огни.

– Но почему?

В этот раз отец улыбнулся ей печально. Она редко видела подобную улыбку на его лице. Только когда он говорил о её матери. Он оперся плечом о косяк двери, постучал тихонько пальцем по дереву.

– Асмина, пожалуйста, выключай свет сразу же после общего отключения. В темноте люди могут становиться… Другими. В темноте легко потерять себя. Ты поняла?

– Да.

Девушка пыталась узнать причину, но отец только сказал:

– Всему своё время, ты все узнаешь.

НИКОЛ

Грохот и стук молотов в кузне уже давно стал настолько привычным для юноши, что он не замечал их. Он думал о своём, когда опускал молот на горячий металл, размышлял о насущном, подгоняя изделие под нужный размер. Рядом с ним трудились ещё почти два десятка кузнецов. Они изготавливали инструменты для нужд Уголка. Грабли и лопаты для теплиц. Вилы и подковы для ферм. Кирки и молоты для шахт. Их цех занимался в основном только такими изделиями. Ещё недавно рядом с ним трудился и Антол, но отец забрал его в свой цех. А без товарища, с которым можно было бы перекинуться шуткой, ему было непривычно и скучно. Тоскливо.

Цехов было три. В каждом из них был свой бригадир, который следил за работой, при этом и сам работая. Следующий цех занимался только изготовлением более крупных изделий. Каркасные балки для шахт, теплиц и ферм. Сюда же пригоняли руду – лёд с большим вкраплением металла, земли и других примесей. Из этого получался металл, который весь шёл на производство. Здесь был самый большой цех, здесь трудилось большинство людей их посёлка.

Антол-старший сам руководил третьим цехом. У него был самый маленький цех, и самые лучшие кузнецы. Они занимались тонкой работой – украшениями из золота, найденного во льду. Основной упор шёл на заказы руководства Уголка. Кузнецы этого цеха ковали детали для машин, которые поддерживали атмосферу станции. Смысла этого Никол до конца не понимал, но ясно видел – там делают что-то важное. Попасть в тот цех значило, что тебя отметили среди десятков других кузнецов. Почёт и уважение – вот что это значило. До того, как Антола забрали, Никол и не думал о том, чтобы попасть туда. Он был слишком молод и неопытен в своём деле. Да он и сам не особо рвался в тот цех, предпочтя заниматься уже ставшим привычным для него изготовлением инструментов. Но, после того как, Антол ушёл, Никол всё никак не мог успокоиться. Ему казалось, это несправедливо что он, более сноровистый и умелый, который был к тому же и старше, остался на своём месте.

Но в то же время он хорошо знал товарища. Знал, что у того просто не было выбора, учитывая характер его отца. Антол-старший становился всё более властным с каждым собранием их паствы. Людей становилось больше, места в их маленькой пещере-молельне уже не хватало. Некоторое время назад полукруги перестали соблюдать и все стояли теперь вразнобой. Это не нравилось Николу, который хотя бы пребыванием в полукругах мог чувствовать, что он принадлежит к чему-то более старому, чем все новенькие. Но теперь это уже было не важно. Словно и не было никакой разницы между потомственным кузнецом и шахтером, фермером, тепличником. Эти ворчания и недовольства исходили в основном от старых кузнецов, которые были старше Антола.

Несколько раз у них в кузне, вдали от посторонних глаз и ушей, доходило до громких споров. Старики, руки которых были настолько массивными, что казались бревнами, начали вспоминать старые времена, отца и деда Антола-старшего. При них не было такого, что в молельню вообще заходили посторонние, чтобы кто-то ещё слушал слова Полковника. С каждым громогласным словом стариков Никол вжимался в стену. Он был слишком молод, чтобы вообще слышать эти слова и споры. Но Антол быстро пресек все споры одним только доводом.

– Я Антол. Мой отец был Антолом и дед. И их деды, и прадеды. Не учите меня правилам, я знаю их все. Мне решать кто придёт к нам. Потому что я Антол.

Старики, приученные к многовековым традициям, не нашли, что ответить. Но ворчание никуда не ушло, и во время общих молитв, в этой непривычной для кузнецов давке и гомону, только авторитет Антола удерживал этих стариков от того, чтобы они не принялись раскидывать этих шахтеров и фермеров по округе. Но даже Никол видел, что терпения у кузнецов-ветеранов подходит к концу. Если рванут они, то пострадают многие.

Подходило время следующего собрания и Никол с содроганием думал о том, что ему вновь придётся тесниться в молельне и слова жреца-полковника, пусть и много раз уже повторяемые, вновь едва будут пробиваться через гул и гомон голосов. Но, Никол замечал и то, что с каждым собранием становилось тише. Недавно только новенькие в пастве уже шикали на слушающих впервые. Понемногу налаживался порядок, но только понемногу. Совсем по чуть-чуть.

Уже несколько собраний Антол отвечал на вопросы новых людей в их пастве. Это случалось после молитвы. Несколько мужчин с шахт начали задавать вопросы. Один из них, высокий и бородатый, начал первым:

– Кто такой этот Полковник?

Антол, только поднявшийся на ноги и проведший рукой над паствой, замер. Вопрос прозвучал громко, породив собой тишину. Многие из новеньких здесь либо боялись спросить об этом, либо просто не задавались этим вопросом. Антол, одетый в церемониальный китель, осторожно провел рукой по медалям. Он посмотрел на задавшего вопрос человека:

– Как тебя зовут? Откуда ты?

– Я Конста. Бригадир от ферм.

– Давно ты приходишь сюда?

– Несколько месяцев.

Антолу помогли снять китель и убрали священную вещь в шкаф. Кузнец оправил свою одежду и заговорил.

– Несколько месяцев… Это говорит не о простом любопытстве. Хочешь узнать о Полковнике? О том, кто простоял Долгую молитву на коленях и услышал молчание самой Горды? Он был простым человеком, пока не осознал, что в гомоне нашей жизни слишком мало тишины.

Замолчали все присутствующие. Даже кузнецы, и молодые, и старые. Хотя они слышали это десятки раз. Но очень редко от самого Антола. Тот проводил только церемониал, ведь каждый из старой паствы уже знал основы их религии. Сейчас он решил сам рассказать о Полковнике новым людям. Это было интересно всем. Низкий голос кузнеца звучал словно со всех сторон и заволакивал сознание, вытесняя посторонние мысли:

– Мало тишины для понимания, мало для самой жизни. Только проживание её, прожигание, проедание. Где взять время для самого главного? Полковник нашёл его, а вместе с ней и её – Горду, молчаливую богиню, немую святую. Сейчас мы можем только гадать сколько же молился этот человек, чтобы подняться на такие высоты осознания. Каждый думает о своей цифре. Это могли быть дни, недели. Даже годы. Для нас все эти отрезки времени одинаково далеки. Можно простоять на коленях годы, молчать месяцы, но если нет настоящего, а, значит, простого желания услышать, то все эти потуги зря.

Никол посмотрел по сторонам. Десятки лиц, обращенных в одну сторону, к источнику этого голоса, словно единственному звуку в мире. Сейчас Никол уже не видел чужих для него людей, тепличников и фермеров. Они были чужими только потому, что он ещё не знал их имён. Сейчас он чувствовал с ними связь. Чувство принадлежности к чему-то большему, это согревало.

– Вы приходите сюда. Зачем? Из праздного любопытства? Или для того, чтобы понять, для чего вы живёте? Найти свой смысл жизни, как это сделал Полковник за нас? Он ничем не отличался от тебя, Конста. Или от меня. Просто он хотел чего-то большего. Вот кем он был.

Антол замолчал. Несколько секунд люди по инерции смотрели на него, ожидая продолжения речи. Но кузнец молча начал собирать свои вещи и готовится к уходу. Это вызвало разочарование в людях. Они хотели услышать продолжение, но Антол будто специально оборвал речь. Конста замешкался, ему хотелось задать ещё вопрос. Антол, своим неторопливым собиранием вещей, важностью речи, стал даже выглядеть внушительнее. Он пошёл к выходу, и перед ним покорно расступились, несколько людей слегка склонили головы. Никол не ожидал такого от человека, который редко говорил больше пары предложений. Сегодня в глазах не только новых обращенных, но и своих сельчан-кузнецов Антол стал оратором.

После собрания люди разошлись по своим домам. Кому-то нужно было возвращаться за много километров назад. Никол и Антол-младший как обычно возвращались вместе. Старшего Антола задержали несколько новых людей. У них были вопросы. Юноши не стали дожидаться старого кузнеца, и неспеша пошли к посёлку. Никол стал замечать, что его друг перенимает манеру своего отца. Больше молчит, больше слушает. Теперь у него было меньше времени для праздного гуляния. Работа стала более ответственной и сложной, Антол следил за наследником и хотел сделать из него лучшую версию себя. Лишь изредка теперь друзья могли видеться, даже вечера, обычно свободные, теперь он посвящал изучению чертежей. Этим иногда Антол мог поделиться. Но перестал говорить о Варе. На неё у него тоже не было времени. Возможно, из-за этого друг и выглядел более серьёзным и замкнутым.

– Не знал, что твой отец может говорить так долго.

Никол пытался пошутить, друг только вяло улыбнулся

Последние собрания начинались раньше несмотря на то, что люди, ехавшие издалека, не успевали ко времени. Юноша посмотрел наверх, тёмная полоса на фоне света выделялась. Она не стала шире, но Николу что-то в ней не понравилось. Будто оттуда, из этой полосы, кто-то смотрел за ним. Следил, что делает молодой кузнец. Никол отвёл взгляд от далёкого потолка.

– Он теперь больше говорит. Как там в старом цеху? – Антол поинтересовался у друга.

Это понравилось Николу. Напомнило ему старые времена, когда они болтали обо всем на свете. Теперь это казалось таким далеким. В те дни Антол больше улыбался, и над ним не так сильно нависала тень отца.

– Знаешь, всё как будто по-прежнему. Старые полюбили больше ворчать по любому поводу. Сначала ворчали из-за освещения, потом из-за новеньких в молельне. Ты знаешь, как они любят традиции. А теперь ворчат сразу обо всем. Прямо с утра. Может из-за этого я начал больше делать, чтобы не слушать их.

– Они перестанут ворчать. Сегодня отец удивил всех. Раньше они слушали его

как раз из-за традиций, но теперь он показал им что-то новое. Свой голос.

Никол помолчал. Они почти дошли до посёлка. Наверху свет пошёл рябью, Никол вскинул голову наверх и пригнулся. Он и сам не смог бы сказать, зачем это сделал. Что-то первобытное внутри него шепнуло ему, что это правильно. Лампы быстро гасли и медленно загорались, всё это вразнобой. Через несколько секунд небосвод окончательно погас. Повисла могильная тишина. Никол вцепился в рукав Антола. Он не видел его. Где-то впереди громко, и потому жутко, зарыдал ребёнок. Их мир ослеп, осознание этого вцепилось в Никола, пригвоздив его к месту. Антол молчал, его будто не было, только всё кричал во тьме ребёнок. Через минуту лампы замигали. Постепенно, полоса за полосой, они вновь начали освещать Уголок. Делать свою священную работу. Никол посмотрел на друга. А тот смотрел назад, туда откуда они пришли. Вдалеке к ним шёл его отец. Старый кузнец торопился. Антол с трудом убрал руку Никола, тот никак не мог совладать с собой. Судорога в пальцах была такой сильной, что рука казалась каменной.

Весь посёлок выбежал на улицу. Плачущего ребёнка наконец взяли на руки. Зарёванный, он только смотрел вверх. Как и все взрослые. У всех, кого видел Никол лица побледнели настолько, что казались белыми масками. Все до одного смотрели вверх, ожидая тьмы, оказавшийся такой страшной, такой настоящей. И такой близкой, ближе, чем клятвы любимого человека, ближе, чем даже мысль о нём. Ведь однажды оказавшись во мраке и поверив, что это навсегда, трудно думать о чем-то другом.

Запоздало, и тихо заревела женщина. Ей уже громче вторили ещё несколько. Кузнецы, только что вернувшиеся с собрания, заозирались по сторонам. Они искали Антола. Он был уже близко, даже с расстояния было видно, как он зол. Народ пошёл к нему навстречу, впереди мужчины, за ними женщины. Каждая прижимала к себе ребёнка. Боялись отпустить на землю. Вдруг снова погаснет, и не найти во тьме своего малыша.

Антол запыхался, он торопился навстречу людям. Красное лицо, сжатые большие кулаки, он выглядел пугающе. Он практически крикнул в толпу, опередив их:

– Я узнаю в чем дело. Узнаю! Завтра же потребую объяснения!

Собравшаяся было взорваться негодованием толпа, только дружно заорала, соглашаясь: «Потребуй! Узнай! Объяснений!» Антол не стал задерживаться с ними и, обойдя народ, ушёл в сторону своего дома. Вслед за ним разошлись и остальные. Взгляды то и дело устремлялись вверх. Позже, уже в домах, невысказанные страх и тревога будут вырываться пустыми требованиями. Домочадцы будут обращаться друг к другу с восклицаниями: «Уж Антол им покажет!» Кому и что покажет не обсуждалось. Но они точно знали, что эти кто-то уж точно ответят за всё. Желательно, чтобы всем скопом, чтобы никто не ушёл обиженным.

Никол попытался что-то сказать другу. Вместо слов из горла вырвался тихий хрип. Он откашлялся, и наконец спросил у притихшего Антола-младшего:

– Что же это было, Антол?!

Как будто у юноши могли быть ответы на эти вопросы. Антол только посмотрел на товарища, и грустно улыбнулся. Улыбка эта будет вспоминаться Николу ещё долго. Смотря на неё, он вдруг понял, что давно уже не видел, как его друг улыбается. И смеётся. Антол только похлопал его по плечу и ушёл вслед за своим отцом. Никол остался стоять, он смотрел как друг уходит, пока его не окликнула перепуганная мать.

Весь вечер прошёл в тревожном ожидании. Никол сидел дома, у окна. Пытался читать, но строчки путались и прыгали друг на друга. Он думал о Антолах, о новых людях в молельне. Фоном для этих мыслей, тёмной стеной, нависающей над всем, была тьма. Та, которую он увидел и почувствовал за тот короткий промежуток времени, та, что проникла так глубоко в его душу. Она источник нового страха, первопричина того, что у него немного дрожит рука, а мать, бледная и молчаливая, сидит у другого окна. Оба они, как и весь посёлок заражены страхом темноты и слепоты. То и дело юноша посматривал вверх, ожидая, что свет вновь мигнет и погаснет.

Сон долго не шёл к нему, он лежал и размышлял. Закрывал глаза и открывал их, не ощущая разницы. Представлял себе жизнь такой, где нет разницы между открытыми глазами и закрытыми. Где мир окрашен только в один цвет. Только мужество могло бы помочь ему, но его не хватало.

Утром его разбудила мать, она была встревожена:

– Скоро будет собрание, Антол что-то хочет сказать.

Наскоро позавтракав, они вышли из дома. Народ собирался у кузниц, многие озирались, они ожидали Антола. Иногда люди смотрели на лампы, вверх. Быстро, будто боялись задержать взгляд. Через несколько минут через толпу пошёл Антол-старший, за ним его сыновья. Все серьёзные и сосредоточеные, ни один из них не смотрел по сторонам.

Антол забрался на телегу и оглядел толпу. Все притихли. Кузнец увидел на лицах людей надежду. В груди неприятно защемило, он знал, насколько нужен этим людям, но сейчас почувствовал это сильнее всего. Нужен для того, чтобы договориться о поставке топлива и продуктов с ферм и теплиц, уладить поставки руды и отправку готовой продукции и металла. Но сегодня он нужен им как вождь, предводитель. Взглядом поймал старшего сына и сразу успокоился. Его дело не умрёт с ним, он хорошо готовил сына и тот справиться. Он едва заметно улыбнулся своей мысли и громко начал говорить:

– Здравствуйте! Я собираюсь отправиться в Рубку. Хочу узнать о том, что произошло вчера. Мы не будем работать пока не узнаем правды. Вы согласны?

Одобрительный гул толпы, Никол неожиданно почувствовал себя зябко. Сквозь гул до него донесся перезвон колокольчика. Сначала он подумал, что ему показалось, но люди вокруг начали оборачиваться на звук. Антол смотрел поверх голов и первым увидел катящую к ним повозку. Возница с повязкой на глазу остановил её у самой толпы. Людям пришлось отпрыгнуть в сторону. Одноглазый лишь хмуро молчал и смотрел, кузнецы собрались было стащить его с козлов, но в этот момент с повозки спрыгнул мужчина.

Высокий и худой, он был одет в серый костюм, таких раньше Никол не видел. С непокрытой головой и смуглый, он отличался от жителей этого посёлка. Народ притих, все смотрели на странного мужчину, а он молчал. Антол-старший громко, чтобы слышали все, спросил у чужака:

– Кто ты такой?

Тот продолжил молчать. Улыбнулся зло и ехидно, и пошёл сквозь толпу к Антолу. Кузнецы нехотя пропускали его. Он был для них чужаком, кто-то в толпе крикнул: «Он наверное и виноват!». Толпа замолчала, толпа напряглась как зверь перед прыжком. Где-то в гуще завопила женщина:

– Почему погасло вчера?! Почему?

Следом закричали другие. Среди воплей и криков было не разобрать отдельных предложений. Всем нужен был только один ответ. Может быть и спрашивали они о вчерашнем инциденте, но в первую очередь хотели знать, кто виноват в том древнем ужасе, охватившем их вчера. Чужака не хотели пропускать и окружили, до телеги ему осталось не больше десяти метров. Каждый житель посёлка хотел увидеть его поближе, ведь кто-то же крикнул, что он виноват. Началась давка, мать схватила Никола за руку, их зажали со всех сторон. В этой сутолоке Никол увидел чужака. Тот до сих пор улыбался, только уже не ехидно, а зло. Глаза блуждали по толпе, ни на ком не задерживаясь.

Антол видел его, мог бы призвать людей к порядку, но молчал. Он стоял на телеге и смотрел на чужака. Тот тоже увидел его, глаза недобро сверкнули, а улыбка на секунду превратилась в оскал. Словно определив для себя цель, чужак напрягся и пошёл сквозь толпу. Она нехотя расступалась под напором этого человека. Дойдя до телеги, он легко вспрыгнул на неё, слегка оттесняя Антола. Тот всё молчал, замолчали все. Чужак оглядел толпу и заговорил:

– Меня зовут Сергин. Я из управления ста… из управления Уголка. Ваш посёлок для нас очень важен, как и каждый из вас. Мы уважаем вас. И вашего старосту Антола.

Сергин не смотрел на Антола, но кузнец не отводил от него взгляда. Во всей его фигуре была напряжённость, кулаки сжаты. Никол смотрел на него и гадал, почему Антол напрягся

– Все мы вчера застали затмение. Оно было кратким, мы быстро справились с

этой проблемой. Этот инцидент связан с нерадивым работником, не волнуйтесь, мы отстранили его от работы. Он очень строго наказан. Этого больше не повторится. Но, к сожалению, из-за этого работника свет будет пропадать каждый вечер и зажигаться каждое утро. Это называется ночью. Мы приложим все силы для того, чтобы всё исправить. В пример всему Уголку мы ставим ваш посёлок, как образец дисциплины и порядка. И просим вас работать более усердно и прилежно, ведь от работы каждого зависит общее будущее.

Толпа молчала, кажется, её успокоили эти слова. Лишь несколько человек прокричали вопросы, Сергин успокоил их. Спокойно и рассудительно он ответил каждому. И толпа поверила ему, будто не обвиняла его несколько минут назад. Будто не зажимала его. Сергин спустился с телеги, но не спешил уходить. Он обернулся на Антола, который до сих пор стоял на телеге. Кузнец грузно спрыгнул, и они вместе пошли к повозке Сергина. На фоне Сергина Антол казался квадратным и массивным. Народ, уже более дружелюбный, уступал им дорогу. Дойдя до повозки, они уселись в неё, и возница тронулся с места.

Люди остались стоять, смотря, как они удаляются. Общее настроение сменилось, всех успокоила короткая речь Сергина. Они начали расходиться, кузнецы пошли в кузни. Можно было начинать работать, им дали объяснение.

ИВАН

Иван хоть и был врачом, но оперировать не любил. Не нравилось ему брать в руки скальпель. Он был хорош в этом деле, но не был лучшим. Крови он никогда не боялся. Когда-то хирургию ему преподавал главный врач Уголка Азгин. Невысокий и пожилой мужчина был требователен к ученикам, бранил и ругал всех. Из десятков учеников только единицы слышали от него похвалу. Иван в это число не входил. Не сказать, что Азгин как-то сильно бранился на него, но и не выделял из общей массы. Все они, ученики были для него идиотами и баранами.

Несмотря на то, что Иван не был лучшим во время учёбы, Азгин практически всегда требовал его себе в помощники во время сложных операций. Они мало разговаривали друг с другом, только по работе. Но главному врачу понравились работы Ивана по ботанике и новых полезных свойствах растений. Это льстило Ивану, но он не показывал виду. Они всегда общались холодно и только по делу. Азгин способствовал этому и никогда никого не приближал к себе слишком близко. Он был одиноким человеком и, кажется, был доволен этим.

На фермах произошёл несчастный случай. Огромный бык выломал ограждение и покрушил ферму внутри. Пострадали и другие животные, а вместе с ними несколько рабочих. Одному ударом рога он сломал ногу и откинул в сторону, другого затоптал насмерть. Третий пострадавший получил рогом в живот, его первого привезли в больницу. Разбираться с ногой поставили других врачей, а Азгин занялся ранением в живот. Иван привычно занял место ассистента. Раненый был в сознании, когда его привезли. Очень бледный, практически белый, он лишь тихо стонал и что-то тихо бормотал. Ему было лет сорок, он смотрел только в потолок, капельки пота стекали по вискам, а слезы по щекам. Мужчина не реагировал на врачей, прижимал только руки к животу, сквозь пальцы тонкими ручьями стекала крови. Иван удивился как его вообще живым привезли, путь от ферм был далёк. Раненый был упертым и упрямым, он спорил со смертью, и врачи должны были помочь ему в этом споре.

Иван осторожно поднял голову мужчине и медленно влил ему в рот настойку, одну из тех, что сам вывел. Выпаренная из нескольких видов трав, она имела усыпляющий эффект. Мужчина маленькими глотками пил, смотря в потолок. Допив, он тихо продолжил шептать. Иван наклонился пониже, ему стало интересно что же шепчет раненый:

– Великая Горда, прости мои крики. Прими меня в Обители Тишины, научи меня молчанию. Прости меня. Прими меня…

Горда. Иван уже слышал это имя. Несколько раз будучи в теплице. Но происходила она из посёлка кузнецов, кажется, там поклонялись этой Горде. Как с ними был связан человек с ферм, осталось загадкой. Обо всём этом Иван думал, занимаясь подготовкой к операции.

В привычной манере два врача приступили к операции. Азгин лишь протягивал руку за инструментом, а Иван подавал, заранее зная, что именно от него хотят. Изредка Иван делал замечания, тихо, чтобы слышал их только его учитель. Тот не отвечал, только хмыкал. Но прислушивался к этим замечаниям. Несмотря на возраст, руки Азгина были тверды, скальпель уверенно работал.

Мужчина с ферм выжил. Рог вспорол живот, чудом не попав в органы. Настоящее везение, может, и правда ему помогла молитва. Правда просил он о молчании, а не о жизни. Иван думал об этом убирая операционный стол. Главврач давно ушёл, как обычно не прощаясь. Дверь операционной тихо скрипнула. Иван обернулся. В помещение зашла дежурившая в больнице девушка. Она не ожидала застать здесь Ивана, видимо, решила, что он ушёл вместе с Азгином, раз застыла у двери. Увидев его, она слабо улыбнулась и снова слегка покраснела. В руках у неё было ведро с водой и тряпка. Иван поздоровался: