В этот раз хочу тебя

Глава 1

Приехала в город ранним утром. Чемодан колёсами стукался о трещины на тротуаре, и каждый звук будто подчеркивал: всё, я теперь одна. Без маминого контроля, без папиного «куда ты пошла и когда вернёшься».

Первая свобода. Та самая, о которой мечтала последние два года.

Общежитие встретило облезлой краской на стенах и запахом котлет из общей кухни. Вахтёрша, женщина лет шестидесяти, посмотрела так, словно я пришла сюда на пожизненное заключение, а не на учёбу.

Но да ладно. Мне с ней детей не крестить.

А вот соседок хотело бы подружелюбнее…

Комната, которую выделили на ближайшие годы, если конечно же не отчислят, оказалась пустой. Две кровати стояли у стены, третья – возле окна. И она, судя по вязанному сиреневому пледу и медведю, уже занята. Я выбрала ту, что явно свободна и подальше от двери: хотелось хоть какой-то иллюзии уюта. Но если вдруг окажется, что и она уже чья-то, то переберусь на оставшуюся. Тоже в этом проблемы не видела.

Чемодан с трудом взобрался на матрас. Открыла его, и сразу стало ясно: вещей у меня мало, слишком мало, чтобы заполнить это чужое пространство.

Разложила всё по двум полочкам шкафа: стопку джинсов и футболок, два платья «на выход», которые мама настояла взять («вдруг пригласят куда-то»), косметичку с минимальным набором, и старый блокнот с наклейкой в виде луны, в котором я писала всё подряд – интересные цитаты, понравившиеся стихи.

На прикроватную тумбочку поставила фото – мы с родителями и братом на пикнике, ещё в прошлом году. Папа держит меня за плечо, мама улыбается, и всех нас в охапку обнял Тихон.

Застелила постель своим бельем, с яишенками. Странный выбор для пододеяльника, но когда заказывала, мне показалось это прикольным. Натянула покрывало, чтобы не напугать соседок. Сначала нужно познакомиться и показать себя с максимально нормальной стороны, а уже потом, понемногу, можно будет и раскрывать свою чудинку.

В коридоре послышались веселые голоса. Кто-то явно встретил своих знакомых после каникул и был этому очень рад. Стоило представить, что и у меня появятся такие же знакомые, по которым буду скучать, как хлопнула дверь. В комнату влетела девушка с громким смехом и чемоданом на колёсиках.

– Привет! – она сразу направилась к кровати, где лежал тот самый медведь с одним глазом на сиреневом пледе. – Я Анжелика.

Она скинула куртку, встряхнула волосы – длинные, каштановые, с явно профессиональным уходом.

– На втором курсе уже, – добавила, будто это звучало как «королева кампуса». – Всё лето пришлось провести у родителей в деревне, это было мучение! Я же родилась, чтобы блистать на сцене, понимаешь? А там – коровы, картошка, клубника… Я чуть не умерла.

На этих словах вытащила из чемодана целую армию косметики, аккуратно расставила баночки на тумбочке и зеркало придвинула ближе к окну.

Я только молча наблюдала за всем этим, стараясь дружелюбно улыбаться. Но уже сейчас думала о том, что наши темпераменты явно не совпадают. Она прямо ураган, по сравнению со мной.

И что еще было примечательно, зачем ей столько косметики в деревне?

Ну а потом, какое мне дело?

В итоге выдернула себя из этих мыслей. Вообще, нужно для начала представиться, если хочу реально показать заинтересованность в общении. Потому что нам вместе еще жить и жить.

– Я Карина. На первом курсе.

– О, первокурсница! – глаза Анжелики зажглись. – Тебе повезло, у нас тут такая движуха! Преподы – звери, но классные. Все друг друга знают, тусовки, премьеры, кастинги. Я всё лето только и ждала, когда вернусь сюда. Потому что деревня – это, прости, не жизнь. А здесь… – она раскинула руки, как будто хотела обнять весь город. – Здесь мы рождаемся звёздами.

Я слушала её и чувствовала, что мои джинсы, аккуратно сложенные на полке, и блокнот с наклейкой луны смотрятся слишком скромно на фоне её блеска и амбиций.

– Ты ведь тоже ради сцены сюда поступила? – бросила через плечо, не ожидая особого ответа. – Ты увидишь, Кари, тут всё настоящее. Жёстко, грязно иногда, но если ты выдержишь – тогда точно твоё.

Она обернулась и улыбнулась.

– Я ведь могу так тебя называть?

Я немного опешила. Всю жизнь я была Кариной. Родители называли меня именно так. Подруги в школе тоже никогда не сокращали: максимум «Карька», и то, буквально, единожды.

А тут – «Кари». Вот так просто, будто мы знакомы не пять минут, а целую вечность.

Я ощутила, как во мне борются два чувства: лёгкое раздражение и желание согласиться. С одной стороны – это не я. Я не «Кари», у меня нет этого городского лоска, задора, которыми сверкала Анжелика. С другой… мы будем жить вместе. А жить бок о бок с человеком, который тебя раздражает, – худший вариант.

– Конечно, – выдохнула я, стараясь улыбнуться максимально расслабленно. – Зови, если так проще.

Анжелика довольно кивнула, словно только что заполучила новый реквизит для своей будущей роли.

– Отлично! Кари звучит куда лучше. Современно, запоминается. Прямо артистический псевдоним. Может, ты ещё и станешь знаменитой, и все будут знать тебя именно так.

Я кивнула, хотя внутри что-то кольнуло. Артистический псевдоним? Интересная мысль. Да, я конечно много раз представляла себя на сцене, но никогда не задумывалась над псевдонимом. Мол, так и буду, Карина Лакмусова.

Но, может, так и правда проще.

Отвернулась к своей кровати и начала раскладывать оставшиеся вещи, но в голове всё время звучало это короткое, непривычное имя. «Кари». Будто я вошла в новую жизнь и уже на пороге кто-то решил слегка переписать мой сценарий.

Я ещё не успела переложить белье и гигиенические принадлежности, когда телефон завибрировал на подушке.

На экране – «Мама».

Блин, совсем из головы вылетело сообщить, что добралась.

Вздохнула и ответила.

– Ну как, доехала? – сразу с ноткой тревоги.

– Да, всё нормально, заселилась, комната неплохая… – соврала, скосив взгляд на облезлые батареи и пожелтевший линолеум.

– Обязательно пришли телефоны своих соседок, чтобы если что, я всегда могла хоть до кого дозвониться. И Карина, еще раз прошу, будь осторожна и ни в какие сомнительные мероприятия не влезай. Ты же помнишь, дочка, о чем мы с папой тебя предупреждали?

– Знаю, помню, – я закатила глаза, хотя она этого не видела. – Я сюда учиться приехала, а не… ну, ты поняла.

В трубке повисла пауза. Слышно было только, как мама тяжело вздохнула.

– Обещай, – сказала она мягко, но с нажимом. – Обещай, что не полезешь в это.

Я потянулась к верхней пуговице кардигана, чувствуя, как под кожей дрожит всё тело. Она говорила так, будто наверняка знала: здесь мне придётся выбирать между сценой в театре и съемках в порно.

– Обещаю, – выдохнула устало, потому как уже начинало раздражать их отношение к актерской профессии, с этими примитивными стереотипами.

Попрощавшись, отключила звонок и какое-то время смотрела в погасший дисплей. «Кари» смотрела на меня из глубины экрана и молча спрашивала: А если всё окажется не так просто? Все-таки самостоятельная взрослая жизнь…

Но я была так воодушевлена новыми переменами, что просто отмахнулась от всех “если бы да кабы”…

После звонка родителей я еще какое-то время сидела с телефоном в руках, чувствуя, как обруч их сомнений и недоверия сжимает за плечи. Обещание, которое я дала, звучало как приговор: не вляпаюсь, не сломаюсь, не испачкаюсь, да и вообще, не буду отсвечивать.

Но я понимала – просто «не отсвечивать» тоже не получится. Здесь сотни таких, как я, и большинство всё равно не станут знаменитыми. Кто-то вернётся домой, кто-то сменит профессию, кто-то окажется на вторых ролях в провинциальном театре. Это жизнь. Но я ведь приехала сюда попытаться пробиться. Поэтому просто отсидеться за кулисами меня тоже не устраивало.

Вздохнула, положила смартфон на тумбочку и повернулась к Анжелике. Она уже разложила привезенные вещи, будто не уезжала на пару месяцев. А сейчас занималась тем, что прикалывала английской булавкой на стену фотографию, где она в ярком платье стоит на сцене.

– Ну что, Кари, если я правильно поняла, у тебя первый день без родителей, – проговорила, прикидывая, ровно ли повесила. – Чувствуешь, как дышится по-другому?

Я улыбнулась в ответ. Да, дышалось и правда странно: свободнее, но и как-то пустовато.

– А нам третьего подселят, интересно? – спросила, скорее чтобы поддержать разговор, но в тоже время сместить прицел с себя.

– О, подселят точно, – оживилась соседка. – Я только что у вахтёрши спросила. Та сказала, что все места должны быть заняты к концу сентября.

– Значит, будем втроём, – задумчиво произнесла я.

– Ага. В том году я жила с выпускницами, – сказала, наконец закончив с фото и укладываясь на кровать, вытягивая ноги. – Представляешь, какой у них был опыт! Я на них смотрела и думала: вот и я скоро буду такая.

– И как у них сложилось? – осторожно спросила.

Девушка оживилась, будто ждала именно этого вопроса.

– Одна вернулась в свой город и сразу попала в спектакль в местный театр. Провинция, конечно, но она счастлива, что играет. – Анжелика говорила так, словно сама чувствовала гордость за чужую победу. – А вот вторая… она ушла в шоу для взрослых.

– В шоу? – я не сразу поняла.

Анжелика усмехнулась, явно вырисовывая в голове то, что уже видела ранее.

– Ну, типа бурлеска. Всё театрально, наигранно, с обнажёнкой только. Поделилась, что платят очень хорошо.

– И она… довольна?

– Ещё как, – соседка пожала плечами. – Говорила, что когда прошла отбор, прям выдохнула: мол, теперь есть работа, не надо больше париться, куда пойти после выпуска.

Я почувствовала, как по спине пробежал холодок. Для меня театральная сцена была чем-то возвышенным, почти священным. А тут – «бурлеск, обнажёнка». В голове всплыл голос папы: актёрская жизнь – это грязь и постель.

Отвернулась к своей тумбочке, будто что-то нужно срочно проверить в телефоне, но на самом деле прятала выражение лица.

Заметив моё смущение, соседка проговорила:

– Да ладно, Кари, не придумывай там себе. Это не то чтобы позор. Просто путь. У каждой он свой. Главное – оказаться на сцене.

Ночь выдалась беспокойная. Я ворочалась на жестковатом матрасе, то слушая шорохи в коридоре, то пытаясь унять мысли. Фраза Анжелики крутилась в голове, будто кто-то включил её на повтор: «У каждой путь свой. Главное – оказаться на сцене».

Я пыталась понять – а какой мой путь?

Я приехала, не сказать, что ради денег, скорее потому что верила: сцена может быть чем-то большим, чем просто профессия. Но если всё сведётся к тому, о чём говорил папа… получится, что родители были правы со своими стереотипами?

В итоге заснула только под утро, когда поняла, что особо не буду принимать за чистую монету слова Анжелики, которая периодически бормотала во сне:

– Я создана для сцены… я создана для сцены…

Будто заклинание.

Да она реально повернута! А я еще переживала, что меня могут счесть ненормальной.

Улыбнулась сквозь сон, подумав напоследок, что у моей новой знакомой точно хватит сил добиться своего, и провалилась в темноту.

Разбудил утренний шум – включенный фен за тонкой стеной и запах сладкого парфюма, уже из нашей комнаты. Я приподнялась на локтях: Анжелика уже во всю собиралась, энергично цокая каблуками по линолеуму, будто по подиуму.

Я сонно посмотрела на часы – и сердце ухнуло вниз.

– Блин-блинский, – воскликнула, хлопнув себя по лбу. – Забыла завести будильник!

Соседка хмыкнула, разглядывая себя в зеркале, явно довольная своим образом:

– Привыкай, Кари, здесь мамы рядом нет.

Точно. Теперь никто не войдёт в комнату и не отдёрнет одеяло с привычным «Вставай, проспишь всё на свете». Надо учиться поднимать себя самой.

Стоило подумать про маму, как телефон завибрировал. На экране высветилось: «Мама». Я прямо обрадовалась.

– Дочка, ты проснулась? – её голос звучал так, будто я до сих пор жила за стенкой, а не в другом городе.

– Конечно, мама, уже скоро выбегаю, – ответила, подрываясь с кровати, придерживая мобильник плечом.

Врать не хотелось. Но в какой-то степени это и было правдой: выбегать всё равно придётся – хоть полностью собранной, хоть наполовину.

– Молодец, – сказала, подбадривая. – Помни, главное – не опоздать в первый же день.

– Помню, – кивнула я, хоть она и не видела. – Я наберу, как вернусь с учебы.

Попрощавшись, отключила звонок и, глянув на Анжелику, которая уже красила ресницы, поймала себя на мысли: Вот уж кто точно не опоздает – не только на пары, но и в жизни.

Прибежав в институт, и еле найдя свою группу, очень удивилась, что вместо того, чтобы раздать расписание и пожелать удачи, как я наивно ожидала, нас собрали в актовом зале.

– Строимся! – скомандовала строгая тётенька с короткой стрижкой и в массивных бусах. – Первокурсники, все в зал!

Я сжала ремень сумки, переглянулась с какой-то девушкой и пошла за потоком. Сердце колотилось, ладони вспотели – всё было ново, громко, слишком быстро.

В зале уже ждал кто-то на сцене. Высокий, в идеально сидящем пиджаке, с прической, словно сошёл со съёмочной площадки. Молодой, максимум тридцать. Улыбка – до ушей, глаза – такие, что половина девочек моментально начала поправлять волосы.

– Ну привет, мои будущие звёзды, – сказал и театрально развёл руки.

Я сразу поняла: он в курсе, что выглядит эффектно. Даже не в курсе – он этим живёт.

Вздохи пронеслись по рядам, а та девушка, что шла рядом, толкнула меня локтем и прошептала:

– Смотри, какой красавчик!

Я невольно засмотрелась. Да, он был из тех, кто умеет нравиться. Но ещё из тех, кто об этом прекрасно знает. И кайфует от собственной значимости.

– Я – Вячеслав Сергеевич, – представился, чуть качнув подбородком. – Актёр театра и кино. – сделал паузу, будто ждал оваций. – Да-да, вы наверняка видели меня в сериалах.

По залу прошёл шёпот. «Видели?», «А, это он!» – девчонки оживились.

– В свои двадцать девять я уже сыграл главные роли, – продолжил он, чуть наклонив голову, как будто рекламировал собственный профиль для кастинга. – А теперь решил поделиться опытом с вами, зелёными ростками.

И засмеялся над собственной шуткой. Несколько девчонок захихикали в унисон, буквально ловя каждое его слово.

Я же сидела и смотрела не на него. Честно, мне было куда интереснее наблюдать за одногруппниками: как кто-то кусает губы, как один парень записывает в блокнот каждое слово (всерьёз!), как девчонка с первого ряда откровенно строит глазки.

А Вячеслав Сергеевич всё витал в своей орбите.

– …Но, – вдруг сказал, сделав паузу, – пришёл я сюда не просто красоваться перед вами.

«Серьёзно?» – пронеслось у меня в голове.

Он окинул нас взглядом и ухмыльнулся.

– У нас сегодня кастинг.

Зал буквально взвыл. Кто-то захлопал, кто-то вскрикнул. Даже те, кто пару минут назад сидел сонно, выпрямились.

– Что? – прошептала я, ни от кого не ждя ответа.

– Ты слышала? Настоящий кастинг! – глаза девушки по соседству загорелись так, будто ей пообещали главную роль в Голливуде.

А у меня внутри зарылись сомнения. Кастинг? Уже сегодня?

Я даже не успела как следует привыкнуть к своей новой комнате, а меня уже собирались бросить в воду.

Но все же сначала решила, что под словом «кастинг» он имеет в виду какой-нибудь номер к посвящению в студенты. Ну, максимум сценку с переодеваниями и нелепыми танцами. Все посмеются, нас «окрестят артистами» и отпустят.

Но Вячеслав Сергеевич снова повёл бровью вверх и выдал:

– Кастинг на роль. Настоящую.

И опять сделал паузу, от которой у половины аудитории дыхание сбилось, и с наслаждением добил:

– Во второстепенный эпизод молодёжного сериала.

Зал застыл. Даже хихикающие девочки открыли рты. Все переваривали услышанное, потому что ну… правда не верилось. Сериал? Прямо сразу? В первый день?

Я смотрела на него и думала: ну ты и артист. Слова-то простые, а преподнёс так, что вся аудитория уже в экстазе.

И тут он добавил, как будто невзначай:

– Роль женская.

И это стало сигналом.

Парни, сидевшие за нами, хором, басовито, протянули:

– Уууууу…

Кто-то из задних рядов выкрикнул:

– Ну и тут через постель, кто бы сомневался!

Все заржали.

У меня внутри что-то перекосило. Я почувствовала, как лицо вспыхнуло. Нет, не потому что их слова касались лично меня. А потому что это «ууу» и эта тупая шутка показались, до мерзости, предсказуемыми.

Ну да, конечно. У них же в голове только одна ассоциация. Кино = постель. Идиоты.

И в ту же секунду мне снова стало противно. От того, как легко всё обесценили. От того, что слова родителей, сказанные перед отъездом, вдруг зазвучали гораздо громче, чем хотелось бы.

– А чего это им такой шанс в первый же день? – выкрикнул кто-то из парней. Голос был с вызовом, и даже те, кто собирался молчать, одобрительно загудели: «Ага, правильно!»

Я приготовилась увидеть, как Вячеслав Сергеевич начнёт выкручиваться, но, к моему удивлению, он даже не моргнул. Улыбка осталась той же самодовольной, только чуть мягче.

– Хороший вопрос, – сказал, глядя прямо в зал. – Я вам отвечу. Для одной это будет толчок вперёд, первый кирпичик в её карьеру. А для остальных – напоминание, что роль может найти вас в любую минуту. В коридоре, в метро, на улице. Главное – быть готовыми.

И надо признать, сказал он это красиво. Даже я, которая успела мысленно обозвать его «петухом в расшитом пиджаке», вдруг подумала: ладно, не только красивый. Умеет держать публику.

А потом он резко поменял тон:

– Итак, девушки. Сейчас по очереди выходите на сцену. Ваша задача – показать страсть и невинность одновременно.

На этих словах те, что сидели в первом ряду, словно по команде расправили плечи и заулыбались. Видно было – уже уверены, что справятся.

Ага, конечно. Все сразу, блин!

С задних рядов снова что-то буркнули про «постель», но я уже не обратила внимания. Оно переключилось на дверь актового зала.

Он вошёл так, будто не спешил. Высокий, чуть взъерошенные волосы, футболка и кожаная куртка, которую явно носили не для тепла, а для образа. В руках – ничего. Даже тетради нет.

Неизвестный парень, явно не заплутавший первокурсник. Прошёл вдоль прохода, будто ему было глубоко плевать, что на него смотрят, и направился к сцене. Преподаватель улыбнулся шире, пожал ему руку.

Оба отвернулись от нас и о чем-то заговорили вполголоса.

Я не слышала слов, но итак было понятно, что они знают друг друга. И этот парень здесь не просто так.

Глава 2

Он встал рядом с Вячеславом Сергеевичем, и сразу бросилось в глаза: они как будто из разных миров. Препод – отполированный до блеска, всё при нём: ухоженные руки, белозубая улыбка, костюмчик, явно купленный не на студенческую стипендию. А этот… не то чтобы неряха, нет. Но весь какой-то… словно вышел прямо с улицы.

И по сравнению с этой слащавой картинкой от Вячеслава Сергеевича, парень выглядел… чертовски интереснее.

Я поймала себя на том, что разглядываю: плечи, походку, взгляд. И хоть видно, что он младше нашего препода, в нём чувствовалась какая-то грубая притягательность. Не из тех, что можно ухватить словами. Она цепляла подсознательно, как запах дыма после костра или звук басов за стеной: вроде раздражает, но не можешь оторваться.

И если первый купался во внимании студенток, то этот – будто бы и внимания не искал. Но именно поэтому его и хотелось рассматривать ещё дольше.

Я сама себе удивилась: стоп, Карина, с чего это вдруг?

А он тем временем скользнул взглядом по залу. Ничего особенного – просто посмотрел. Но когда его глаза прошлись по мне, я почему-то выпрямилась.

Тьфу, вот же дура!

– А теперь сюрприз, – протянул Сергеевич, и в зале стало тихо-тихо. – Сегодня кастинг пройдёт не в одиночку. У вас будет партнёр по сцене.

И он повернулся к этому парню.

– Знакомьтесь. Филипп, наш выпускник. Уже снимается, уже пробует себя в большом кино. Живой пример того, что и студенты могут получать роли.

В зале раздалось сдержанное «вау», но его тут же перебили ребята с задних рядов:

– Ага, но студентки быстрее! – раздалось басом.

И заржали.

Филипп даже бровью не повёл. Он сел на край сцены, широко расставив ноги, будто сидит дома в кресле, и чуть ухмыльнулся. Вот так, без слов – и уже ясно: этот парень уверен, что все зрители на ладони.

Первая кандидатка на роль попыталась изобразить своеобразную страсть: закатывала глаза, хватала себя за шею – выглядело немного нелепо. Но Филипп, главное, не рассмеялся. Нет. Он ухмыльнулся так, что девчонка тут же покраснела, словно поняла, что реально позорится.

Вторая вышла, сразу села ближе, чем надо. Тоже старалась: прикусывала губу, наклонялась вперёд, дышала тяжело. А он просто чуть подался навстречу – и в зале зашептались.

И тут меня осенило.

Господи, да он ещё больший нарцисс, чем Вячеслав Сергеевич!

Только если препод кайфует от самого себя, то Филипп – от реакции на себя. Ему явно доставляло удовольствие видеть, как девчонки готовы вывернуться наизнанку, лишь бы понравиться. И это не только игры касается.

Я поймала себя на том, что уже тоже думаю: а что будет, когда выйду я? как он посмотрит на меня?

И от этой мысли стало противно.

– Следующая… Карина.

Я вздрогнула. Всё. Вот и пришёл мой звёздный час – или полный провал.

Под шёпот и насмешливые ухмылки поднялась на сцену и села на стул напротив Филиппа. Он даже не повернул головы. Будто меня там и не было.

Сердце заколотилось в груди, и, как обычно, когда я нервничала, рука сама собой потянулась к верхней пуговке моего серого пуловера. Я стала её крутить, теребить, ногти царапнули пластик…

И тут, наконец, он посмотрел.

Не на меня. На мою руку.

А потом – чуть ниже.

Я сразу почувствовала этот взгляд – прямой, будто прожигающий ткань насквозь. Казалось, ещё чуть-чуть, и он реально оставит дыру. В груди стало горячо и неуютно одновременно, дыхание сбилось.

Боже, что я делаю? Я же сама его внимание привлекла… прямо туда.

Дёрнула руку, словно обожглась, выпрямилась на стуле и попыталась взять себя в руки.

Ну давай, Карина, ты же будущая актриса, чёрт побери. Изобрази хоть что-то!

Подняла взгляд, посмотрев в его глаза. Они были слишком цепкие.

Я прекрасно понимала задачу: страсть и невинность одновременно. Ну да, легко сказать. До этого я репетировала только какие-то этюды про яблоко и солнце, а тут – на тебя смотрит парень, который выглядит так, будто знает про страсть всё.

И вот я сижу напротив него, пытаюсь выстроить в голове картинку: томный взгляд, лёгкая полуулыбка, губы приоткрыты… да кого я обманываю? Получится по-любому так деревянно, что сама скорчусь от неловкости, как те, двое.

Но чем дольше ловила его взгляд, тем больше ощущала какой-то странный ток. Хотя он и сидел спокойно, чуть откинувшись на колонку, будто ему всё равно. Но именно это «всё равно» делало его опасным. Как будто я здесь – очередная, и он заранее знает, чем всё закончится. А я – не знаю.

Вот этот странный интерес, этот трепет внутри и оказался той самой искрой.

Я на самом деле просто… смотрела на него. И ловила себя на том, что пальцы дрожат, а в голове пустота. А невинность? Да она и не требовала игры – она и была во мне, настоящая, неразбавленная.

И всё, что в итоге смогла выдавить из себя – это нервное, сбивчивое дыхание, чуть приоткрытые губы и какое-то жалкое подобие «страсти», замешанной на стыде и непрошенной тяге к нему.

Я не играла – я действительно терялась и пылала.

И от этого было вдвойне страшнее.

В зале стало слишком тихо. Даже не сразу заметила, что люди перестали перешёптываться, хихикать и ерзать на стульях. Они просто смотрели.

Что, правда?.. Это я так умею?

– Вот! – голос Вячеслава Сергеевича разрезал тишину. Он поднял руку, словно дирижёр, зафиксировавший удачную ноту. – Чистая органика. Никакой игры – только правда.

Я чуть не рассмеялась.

Правда? Ну спасибо, я тут чуть не провалилась под землю от стыда, а это, оказывается то, что нужно.

– Заметьте, – продолжал он, – никакого перебора. Никакой искусственной страсти. Всё – изнутри. Именно это и работает на камеру.

Я кивнула, будто соглашаясь, но хотелось только одного – сбежать из актового и спрятаться.

Филипп всё это время молчал. Он так и сидел, локоть на колене, пальцы переплетены. Но потом вдруг поднял взгляд к моим глазам. И не просто глянул вскользь, как раньше, а задержался.

Буквально секунда, может две. Но я почувствовала это кожей.

Не похвала, не одобрение, не «молодец». Там было что-то другое. Внимание, которое он явно не привык уделять всерьёз.

Стоп, Карина. Ты же только что обещала самой себе не вестись. Он вообще кто тебе? Старшекурсник с самодовольной ухмылкой.

А сердце стучало так, будто это был не кастинг, а признание в чём-то запретном.

– Спасибо, Карина, можешь присесть, – сказал Вячеслав Сергеевич, всё ещё сияя своей белозубой улыбкой.

Кивнула, поднялась и пошла к своему месту, чувствуя, как подгибаются колени. Вроде бы всё прошло… но ощущение, что я только что наделала чего-то опасного, никуда не исчезало.

Я только успела дойти до своего ряда, как за спиной раздался едкий шёпот:

– Ну да, конечно, замухрышка такая. Чё б невинность не сыграть…

Подружки рядом поддакнули.

Я хотела обернуться, но сдержалась. Ну и пусть. Пусть думают, что хотят. Хотя на самом деле внутри кольнуло неприятно, будто по спине прошлись ногтем.

Села и в этот момент заметила: Филипп смотрел в упор. Не в мою сторону. В их. Он видел их зависть. И – усмехнулся.

Не то чтобы встал на мою защиту, нет. Но сам факт, что уловил это и отреагировал, почему-то согрел сильнее любых слов поддержки.

Дальше на сцену выходили одна за другой другие девушки. Они кокетливо закидывали волосы за плечо, вздыхали, закатывали глаза, выгибали спины, гладили себя… но я уже почти не смотрела. Всё это сливалось в один и тот же набор жестов, одинаково выученный и одинаково фальшивый.

Поэтому просто сидела, уставившись в пол, и всё думала: А я вообще точно справлюсь?

Ещё вчера я была просто девчонкой, которую родители в последний раз на вокзале прижали к груди и напомнили: «Не дай втянуть себя во что-то грязное». А сегодня я уже привлекла внимание и стала темой для пересудов. Неужели так быстро?

От этой мысли хотелось просто исчезнуть. Вернуться в общагу, закрыться в комнате, лечь лицом в подушку и забыть, что здесь вообще был какой-то кастинг.

Но Вячеслав Сергеевич снова привлек к себе внимание, хлопнув ладонями.

– Тихо, тихо, – его голос тут же перекрыл шёпоты и смешки. Все взгляды вновь устремились на него. И он явно наслаждался моментом.

– Я хочу кое-что сказать, прежде чем назвать имя той, кто получит роль, – начал он, медленно проходя по сцене, заложив руки за спину, будто генерал перед строем. – Сегодня часть из вас попробовали себя. И это было прекрасно.

Сделал паузу, посмотрел в зал своим открытым взглядом, от которого половина девочек аж приосанилась.

– Но вы должны понять одну вещь. Камера не терпит лжи. Она не верит наигранным вздохам и искусственным улыбкам. Камера любит только правду. И если в вас её нет – не вытянете никаким мастерством.

Я почувствовала, как сердце снова подпрыгнуло. Слишком уж знакомо это звучало после моего выхода.

– Итак… – он выдержал паузу, смакуя. – Сегодняшний шанс получает…

Глава 3

– Карина.

И все равно, я не сразу поняла, что он действительно произнёс моё имя.

Мозг автоматически подсовывал варианты: ослышалась, наверное, или какая-то другая Карина… Но нет. Все головы повернулись в мою сторону.

Кто-то завистливо фыркнул, кто-то хлопнул, но это были парни. А с первых рядов донеслось ядовитое:

– Ну вот, я же говорила. Замухрышка и сыграла невинность, ничего сложного.

Слова ударили больнее, чем ожидала. Хотелось либо провалиться под кресло, либо встать и оправдаться: я не играла, я просто…

– Поздравляем, Карина, – протянул Вячеслав Сергеевич, улыбаясь так, будто лично подарил мне пропуск в Голливуд. – Не главная роль, конечно, но все же, опыт. Для первого дня – отличное начало.

Взгляд Филиппа все это время жёг так, словно в упор направили фонарик. И рука сама собой дёрнулась к верхней пуговке пуловера. Я уже почти коснулась её, но заметила, как он, отчётливо проследил за этим движением глазами. Потом криво усмехнулся.

Меня будто током ударило. Руку пришлось одёрнуть, хотя пальцы ныли от желания сорваться и ухватиться за эту пуговку, найти привычное успокоение.

Только не сейчас, только не при нём.

Внутри всё сжалось. Я знала, что выгляжу глупо, почти нелепо. Но для меня это был не просто жест. В детстве у меня имелась дурацкая привычка ковырять кожу на пальце, пока не появлялись огромные заусенцы. Мама тогда ворчала: «Так и до локтя скоро задерёшь!». Заклеивала пальцы пластырями, ругала, но всё без толку. Я не могла остановиться. И только позже, уже подростком, научилась переключать этот импульс на что-то безобидное – вот так, на пуговицу.

И вот теперь, этот маленький, безопасный секрет, стал вдруг видимым. Как будто этот парень уже знает обо мне больше, чем хочу показывать.

Переключила внимание на преподавателя и пробормотала:

– Спасибо…

Щёки горели, руки дрожали, ноги будто ватные. Это что, правда происходит?

Филипп же сидел спокойно, без всяких эмоций, но глаза неотрывно смотрели на меня. И я не могла понять: то ли в них любопытство, то ли насмешка.

Когда Вячеслав Сергеевич, напоследок хлестко бросив «работаем, дамы и господа», отпустил всех, я уже хотела раствориться в потоке, но голос преподавателя вдруг выделил меня:

– Карина, задержись на минутку.

В груди будто что-то ёкнуло. Конечно, теперь все обернулись. Девчонки скользнули взглядами с той самой завистью, которая колола спину, а парни ухмыльнулись – мол, ну вот, пора на отработку. Почувствовала, как лицо нагрелось, и уж больно захотелось выбежать вместе со всеми.

Но нет, сейчас это будет выглядеть весьма по-детски.

Когда актовый зал опустел и за дверью стихли шаги, он подошёл ближе, руки в карманы, тон спокойный:

– Слушай, не обращай внимания на взгляды и перешёптывания. В этой профессии зависть – как хлеб и вода, без неё никак. Станешь успешной – получишь сверху ещё и сплетни от прессы. Привыкай. Будь устойчивее.

Кивнула, и внутри чуть полегчало. Его слова прямо возвращали в ряд нормальности: значит, это правда не я какая-то не такая?

– Запомни, – он продолжил, – сегодня все были на равных. Никакого блата. Кастинг был спонтанным, почти анонимным. Ни любимчиков, ни «бесячих студентов» в первый же день у меня не было. Это твоя заслуга.

От этого стало теплее. Вроде бы глупо, но после папиного «актёрская жизнь – это грязь и постель» услышать хоть какое-то признание… было чертовски важно.

– Восемнадцать есть?

– Да.

Кивнул удовлетворенно. Но дальше его голос сменил интонацию, деловой, без обиняков:

– Роль, как я уже сказал, эпизодическая. Тебе нужно сыграть очередную девушку главного героя.

Он сделал паузу и раскрыл ладонь в сторону сцены.

Проследила за движением и вздрогнула: Филипп всё это время так и сидел на краю сцены, облокотившись на колонну, будто вообще не собирался уходить. Ноги широко расставлены, руки на коленях, взгляд ленивый, но цепкий.

Очередная девушка… его девушка.

От одной мысли сознание перевернулось.

Я выдохнула – и тут же едва не задохнулась от новых слов Вячеслава Сергеевича.

– Сцена будет… постельная.

Мир будто дёрнули из-под ног. Я уставилась на него так, что глаза готовы были выскочить. Сердце ухнуло куда-то в живот.

Что-что?

Он тут же заметил моё выражение и поспешил смягчить удар:

– Не пугайся. Возрастное ограничение шестнадцать плюс. Всё под одеялом, без лишнего. Снимать будут без звука, потом наложат.

Я даже не сразу поняла, что продолжаю таращиться. Челюсть, наверное, тоже где-то валялась на полу.

Постельная сцена. В первый же день. Первая роль.

Прекрасно. Это ж надо так вляпаться!

И будто ему мало было, он вбивает последний гвоздь в крышку моего гроба:

– Филипп тут не случайно сегодня. Нам нужно было выбрать ту, кто сможет правдоподобно изобразить трепет перед ним. Понимаешь? Снимут крупным планом именно твоё лицо в момент, когда… ну, ты реагируешь на него. У тебя получилось – в меру.

Меня окатило жаром до корней волос.

В меру?! Реагирую на него?!

Значит, выходит, что вся моя дурацкая дрожь, эти пальцы на пуговке, эти глупые глаза-тарелки… – всё это они восприняли как игру? Как талант?

А на самом деле я просто сидела и проваливалась в собственный стресс, пялясь на старшекурсника, который и без того, похоже, считает себя подарком судьбы.

Боже. Преподаватель что, только что вслух признался, что я единственная дурочка, которая выдала себя с потрохами? Что понравился он мне, и я тут же «таю» вся?

Ужас! Настоящий, трясущий до поджилок.

– Вот, завтра в девять. Съемочная площадка недалеко, я тебе адрес запишу. Подъезжай заранее, познакомишься с группой, тебе всё покажут, – говорил Вячеслав Сергеевич, а я… кивала.

Не то чтобы понимала, что именно он там рассказывает – просто машинально. Голова была набита ватой, уши гудели, а перед глазами крутилась одна картинка: я, постель, и этот самодовольный Филипп рядом.

– Поняла? – уточнил, чуть прищурившись.

– Да… – выдохнула, даже не сообразив, что отвечаю.

Куда-то ехать, что-то показывать, завтра в девять – да хоть в шесть утра, хоть в соседний город! Мне сейчас хоть бы не упасть прямо тут, от осознания, что всё уже решено.

И тут впервые за всё это время подал голос сам Филипп:

– Ну что, Кариш, готовься. Это только начало, – произнёс так обыденно, словно говорил «передай соль».

Я вздрогнула.

«Кариш?»

Слово застряло во мне занозой.

Не Карина. Даже не Кари. А именно Кариш.

И ассоциация вспыхнула мгновенно: детство, сад у бабушки, яблоки наливные, с кислинкой. «Каришка», так меня дразнили пацаны из соседнего двора. Я тогда ненавидела это прозвище. Но в его устах… почему-то прозвучало так, будто он примерил меня на вкус.

И от этой параллели дыхание стало прерывистым, и, как назло, тело сработало по старой схеме. Рука сама потянулась к верхней пуговке на пуловере. Не успела осознать, как уже подушечкой пальца тереблю её.

Он смотрел. В упор.

И усмехнулся.

Усмешка – чуть наглая. Понимал, что поймал меня на чём-то очень личном, на чём-то, что я должна была скрывать, а он теперь знает.

Щёки вспыхнули жаром, в висках застучало. Я даже попробовала одернуть руку, но уже было поздно, поэтому просто прижала раскрытую ладонь к ключице.

Я ненавидела себя за это. Ненавидела за то, что выдала дрожь, выдала себя. А он, кажется, только этого и ждал.

И в тот момент я впервые поняла: с ним контактировать будет сложнее всего, потому что Филипп видел больше, чем я хотела показать.

Попрощалась, кивнула Вячеславу Сергеевичу, пробормотала вежливое «спасибо еще раз» и вышла из актового, даже не оглянувшись в сторону парня. Я боялась – нет, знала, – что если позволю себе ещё раз поймать его взгляд, то снова сделаю что-нибудь глупое. Например, снова дёрну пуговицу или просто застыну с открытым ртом. Нет, лучше уж не попрощаться, но зато держать голову прямо и не подавать вида.

На улице меня оглушил шум машин и ранний сентябрьский ветер, от которого запах асфальта показался ещё резче. Я сделала пару шагов и застыла.

Филипп.

Он садился за руль синей машины, мотор уже урчал. На пассажирском месте – девушка. Глянцевая, уверенная, что даже через стекло ощущался её лоск. Он даже не обернулся, не посмотрел по сторонам, словно весь мир вокруг – пустота, а у него есть только дорога вперёд.

Я стояла и наблюдала, пока машина не влилась в поток. Только тогда заметила, что пальцы побелели от того, как сильно сжимала ремень сумки.

До общежития дошла на автомате. Хорошо, что оно прямо через дорогу. Если бы пришлось блуждать по дворам в таком состоянии – я бы, наверное, села на бордюр и просто расплакалась.

В комнате Анжелика что-то оживлённо рассказывала, размахивая руками, но я только кивала. Мне хотелось раствориться, чтобы никто не заметил, как внутри всё обеспокоенно кружит.

После созвона с родителями, в котором я, естественно, ничего не рассказала толком, застряла в своей комнате, сидя на краю кровати. В голове – сплошной калейдоскоп: взгляд Филиппа, усмешка, слово «постельная», адрес на завтра в девять.

И где в этом всем я?

Первой мыслью было: отказаться. Решительно и навсегда. Я почти слышала мамин голос: «Обещай, что не полезешь в это». Обещание так и сидело внутри, как стеклянный шарик – хрупкое и светлое. Актёрство казалось мне прежде чем-то чистым, романтичным. А теперь – уже не романтика, а требования, сплетни, и вся эта сцена под одеялом на первой же роли…

Ужас.

Но тут же выплывали другие доводы, бесконечно практичные и холодные: это шанс. Первый. Маленькая, но настоящая дверь в профессию. Даже эпизод – это не просто картинка в резюме; это люди, которые тебя увидят, педагоги, которые отметят, «она справилась».

В голове мама могла бы снова ворчать, но преподаватели – это те, кто потом может тебя рекомендовать, позвать на другие проекты. Поставить плюсик в нужной строке. Когда еще выпал бы такой шанс?

Я пыталась просчитать вероятность, как будто это какое-то домашнее задание по математике: родители узнают – насколько реалистично? Связаны ли они с этим миром? Нет. Они не сидят на тех ресурсах, где выкладывают молодёжные сериалы. Те показы по подписке, которые не идут по кабельному. У мамы и папы нет привычки рыть что-то в интернете. Значит, шанс, что они увидят – маленький. Почти ноль. Значит, можно не говорить.

Потом я думала о Филиппе. Не о сцене в целом, а о нём лично. Как себя вести рядом с ним.

Что, если снова растеряюсь и выдам себя с потрохами?

Что, если он посмотрит так, как смотрел сегодня, и это станет видно всем крупным планом?

Помнила, как рука сама полезла к пуговице, и это воспоминание казалось стыдным. Я не хотела, чтобы кто-то видел меня такой – трясущейся, неуверенной, с выведенным на поверхность детским страхом быть съеденной. Но я и не могла сказать, что хочу отказаться, потому что страх тот же: отказать – значит упустить. И если упущу сейчас, потом буду жалеть.

И что значит «справлюсь»?

Я ведь не умею притворяться «как все», но, может, именно моя правда сейчас и сработает – как сегодня: «чистая органика», как сказал препод. Может, камера действительно любит правду.

А что если она полюбит меня именно такой?

Наконец, я устала спорить сама с собой. Утро – другое время, другие мысли, но сейчас – ночь, и решение нужно хоть какое-то. Положила блокнот на колени, открыла пустую страницу и просто написала: «Шанс – попробовать». Потом провела пальцем по строке, будто вычеркивая сомнения.

– Если с утра не передумаю, – прошептала, выключая свет и укладываясь поудобнее, – значит так тому и быть.

Глава 4

Проснулась раньше будильника. Не потому что хорошо спала – наоборот, ночь была кусками: то проваливалась, то снова вскакивала, прокручивая всё одно и то же. Но утро наступило, и я окончательно поняла: не передумала.

Слова, написанные в блокноте в полудреме, оказались крепче. И, странное дело, мне стало немного легче.

«Хорошо ещё, что первый учебный день выпал на субботу», – подумала я, зевая и натягивая одеяло на колени. Сегодня воскресенье, значит, отпрашиваться ни у кого не надо. На второй же день занятий это выглядело бы, мягко говоря, странно. А так – можно дышать свободнее.

Собралась слишком быстро, даже удивилась. Одежду выбрала нейтральную: джинсы, простую футболку, сверху кардиган и ветровка на всякий. Ничего вызывающего, ничего лишнего.

Автобус, который вёз к адресу, казался слишком шумным: люди обсуждали покупки, кто-то громко смеялся в телефоне, и только я сидела, вцепившись пальцами в ручку сумки. Внутри все мандражировало от неизвестности.

Выйдя на нужной остановке, пошла в указанном направлении. Здание оказалось огромным – даже не здание, а ангар. Снаружи серый, ничего особенного. Но внутри… я остановилась на входе и чуть не открыла рот.

Пространство было поделено на «комнатки» перегородками, словно кто-то взял ножницы и аккуратно нарезал целый институт на куски. И вот в каждом куске что-то происходило. Суета, шум, свет – всё жилo своей жизнью.

Прошла чуть дальше и увидела «кабинет химии»: длинные столы, пробирки, пламя горелок. Студенты – настоящие или актёры, я уже не могла понять – проводили опыты, переговаривались. Один из них держал пипетку так уверенно, что я почти поверила: это настоящая лаборатория.

Едва сделала шаг – и вот уже «крыльцо» какого-то корпуса. Там парень резко одёргивал девушку за руку, забирая у неё портфель. Девушка сопротивлялась, но камера, стоящая чуть поодаль, давала понять: это сцена. Всё по-настоящему и ненастоящее одновременно.

Я шла дальше, и сердце било чаще. Мне казалось, что я попала в огромный кукольный дом, где каждая комнатка – отдельная жизнь, отдельная история. «Институт и общага в разборе», – подумала я. Куски быта и эмоций, вынутые и собранные в этом сером ангаре.

Люди суетились везде: ассистенты носили папки и кофе, кто-то проверял свет, кто-то громко считал: «три-четыре, стоп». И это было похоже на живой организм. У каждого – своя роль, своя задача, и всё складывалось в единый хаос, который почему-то работал идеально.

Я старалась не мешать, двигалась осторожно, но взгляд цеплялся за всё. То актёр в костюме врача, спешащий куда-то, то девочка в школьной форме, сидящая с телефоном прямо на полу и грызущая яблоко между дублями. Это было странно и завораживающе: реальность и декорация переплелись так плотно, что я уже не знала, где заканчивается одно и начинается другое.

И вдруг поймала себя на мысли: «А ведь здесь будут снимать меня».

Холодок прошёл по спине. Всё, что я увидела, казалось удивительным, интересным, но когда вспомнила, что за сцена предстоит мне – сердце забилось так, что в ушах зазвенело.

Крепче сжала сумку и сделала ещё шаг. Вперёд.

Я всё ждала, что, где-то в этой суматохе, увижу Филиппа…

В глубине ангара меня встретила девушка с бейджем “Мария” и планшетом в руках – быстрая, собранная, с голосом, которому почему-то сразу хотелось подчиняться.

– Ты Карина, верно? – уточнила, глядя на список.

Я кивнула.

– Отлично. Смотри, не переживай, сегодня у тебя лёгкий день. С Филиппом вы будете сниматься завтра. Сегодня мы просто познакомим тебя с площадкой, выдадим сценарий, чтобы почитала, и обсудим вопросы по роли, если они будут.

Я выдохнула, даже не заметив, что всё это время задерживала дыхание.

Завтра.

Значит, не сегодня.

Ассистентка повела в нужном направлении, что-то быстро рассказывая: где гримёрка, где костюмерная, где актёры ждут своих сцен. Мы заглянули в несколько комнат-декораций. Она говорила буднично, ведь для нее это обычное рабочее пространство, а не маленькая вселенная, где каждая деталь – выдумка и правда одновременно. Как сейчас виделось мне.

– Вот здесь будете работать вы, – сказала, показывая небольшую «комнатку». Простая кровать, столик, прикроватная лампа. Всё выглядело нарочито бытовым, как будто выдранным из чьей-то квартиры.

Я невольно обняла себя за плечи. Эта кровать казалась слишком настоящей.

Мария протянула тонкую папку.

– Сценарий. Почитай, вникни. Сегодня мы не торопим, можешь остаться в тишине, походить, попробовать прочувствовать атмосферу. Завтра подключится партнёр, и тогда всё станет яснее.

Взяла папку дрожащими пальцами. Всё ещё не верилось, что это не сон. Что всего два дня назад я была просто абитуриенткой с чемоданом и испуганными глазами, а теперь стою в павильоне и держу сценарий сцены, о которой лучше бы и не знать моим родителям.

«Завтра», – повторила про себя, будто заклинание. Значит, у меня есть ночь, чтобы окончательно решить: выдержу или нет.

Устроилась на край кровати, положила текст на колени. Первые страницы были привычными – титульник, фамилии создателей, технические заметки. Но чем дальше листала, тем больше волнительного предвкушения поднималось.

Наконец – моя сцена.

Я ожидала диалога, хоть пары реплик, но вместо этого на меня уставились сухие ремарки: «Герои лежат под одеялом. Парень сверху, движения ритмичные, имитация полового акта. Крупный план лица девушки. Её взгляд сначала напряжённый, затем постепенно растворяется в страсти. Несколько поцелуев – в губы, в шею. Камера фиксирует дыхание, полуулыбку, ощущение преданности и желания».

Замерла. В груди всё похолодело. Я перечитывала это снова и снова, но легче не становилось. Это было как удар.

Под одеялом. Без звука. Всё вроде бы «невинно». Да, формально 16+. Но… «имитация полового акта».

А как? Как я это сделаю? Как показать то, чего я никогда даже не чувствовала?

Меня стало трясти. Ладони вспотели и я принялась обтирать их о джинсовую ткань.

Страсть.

Они хотят, чтобы я сыграла страсть. А я? Я ни разу в жизни не целовалась в губы. Ни разу! Я даже не знаю, как это – позволить кому-то себя облизать.

А завтра он будет… Филипп. Настоящий. Старше. Опытный. Он наверняка делал это десятки раз, и ему не составит труда изобразить хоть что угодно. А я? Я даже не знаю, как правильно вдохнуть или куда девать руки в такой момент.

Захлопнула папку и прижала её к груди. В голове звенело: «Как? Как ты собираешься это сыграть?»

Рассказывать об этом было нельзя. Никому. Не Анжелике, которая наверняка захохочет и разнесёт по всей общаге. Не родителям – они и так были против этой профессии, а если узнают о такой «роли», то упакуют меня обратно в чемодан и увезут домой.

Этот страх рос и распухал, как снежный ком. Он заполнял всё пространство, и казалось, что я сейчас задохнусь.

Закрыла глаза, вцепившись в сценарий так, что побелели пальцы. Хотелось исчезнуть. Оказаться где угодно, только не здесь, не перед этим текстом, не перед завтрашним днём.

Ассистентка вернулась через какое-то время – та же быстрота в движениях, та же вежливая улыбка, как будто у неё в графике стояло «спасти паникёра №1».

– Ну как, освоилась? – спросила, глядя, как я всё ещё сжимаю папку.

Я кивнула. Механически. Ну а что я буду ей отвечать? Что еле сдерживаюсь, чтобы не расплакаться здесь, прямо посреди постановочной спальни, от всех тех чувств, которые свалились на меня одновременно? Что я хотела взрослую жизнь – без вечных «не лезь туда» и «обещай» – и вот она вывалилась в полный рост, с адресом и временем и имитацией секса в придачу?

Нет, ничего такого я не сказала. Улыбнулась, уже не плохо.

– Отлично. Тогда увидимся, – добавила девушка. – Завтра в семь вечера приходишь, но лучше – пораньше, часа на полтора. Пройдёмся по гриму, познакомишься с оператором. И забирай сценарий, это твой комплект.

– Спасибо, – выдавила я.

Ассистентка кивнула и ушла, растворяясь в ангарном шуме.

Вернувшись в общагу, оставшийся день лежала на кровати и ничего не делала. Папка была рядом, как запретный плод. Я открывала её, читала описания сцены, закрывала, снова брала. Голова была пустая и одновременно наполненная: картинка, в которой «надо изображать страсть», как туман, то становилась прозрачнее, то густела до невозможности.

Иногда представляла сцену в самом общем – одеяло, свет, крупный план. А потом изображение конкретизировалось: он – сверху, его лицо в миллиметре от моего, я чувствую тепло его тела, слышу не только свое дыхание, еще и его. И в этот момент в животе сжималось так, что хотелось прикрыть глаза.

– О боже, – проговорила вслух, отшвырнув сценарий в сторону.

Стыд и смущение стали моими постоянными спутниками. Хорошо, что Анжелика гуляет где-то и не видит эти мои потуги – я бы точно покраснела до корней волос.

Да и вообще, постоянно ловила себя на том, что одновременно и мечтаю, и пугаюсь. Мечтаю потому, что это шанс: первая роль, то, о чём я мечтала с детства, когда дома перед зеркалом делала «мимические этюды» и шептала себе: «я актриса». Пугаюсь потому, что в сцене просили показать то, чего у меня ещё не было: поцелуй в губы, имитация близости, умение быть рядом с кем-то так, чтобы камера поверила.

Периодически думала о маме: как бы она отреагировала, если бы вдруг увидела эти кадры? Сыпались образы, и каждый – как пощёчина: её тихий голос «ты же обещала…», её разочарование во мне.

Но потом вспомнила слова ассистентки: «это твой личный экземпляр».

И снова тлеющее, глупое чувство – шанс.

Вечер растянулся на мелкие рутинные вещи: макароны быстрого приготовления, которые я еле проглотила, тесный ритм общажной жизни – смех соседок в коридоре, чей-то сериал в телевизоре, а над всем этим – папка с постельной сценой на тумбочке.

Перед сном ещё раз открыла сценарий, провела пальцем по месту, где было написано «крупный план лица девушки» – и тихо прошептала себе: «Если с утра не передумаю, значит так тому и быть». Потом выключила свет и глубоко вдохнула.

За окном уже темнело, а я лежала в полумраке, ощущая, как страх и предвкушение медленно сплетаются в одну нить. И хоть сердце билось учащённо, я впервые за много лет не чувствовала, что меня ведут за руку.

Я сама делала самостоятельные шаги.

Глава 5

Вся учеба в понедельник, впрочем, как и весь день, словно в тумане. Еле дождалась вечера.

Пришла, как и просили, пораньше. Комната съемок уже не была пустой. В углах копошились техники, что-то проверяли, где-то глухо стучали молотком, в другой стороне щёлкал свет. Атмосфера явно оживилась, по сравнению со вчерашней. Да я и сама приободрилась. Уже как будто все знакомое, не такое страшное.

Но потом в дверях появился он.

Филипп.

Я заметила его раньше, чем он меня – или, может быть, он заметил, но сделал вид, что нет. Лёгкая походка, будто пришёл сюда не работать, а развлечься. Чёрная футболка, обычные джинсы, но на фоне беготни персонала выглядел так, словно вокруг была сцена, и весь свет софитов принадлежал только ему.

Сразу испытала все то, что и на кастинге: то ли страх, то ли странный трепет, от которого хотелось одновременно убежать и остаться.

Мария появилась следом, как всегда собранная. Поздоровалась со мной коротким «привет», потом с ним – таким же деловым тоном. Я заметила: на неё его чары не действовали. Ни улыбки в ответ, ни блеска в глазах – только профессиональная вежливость.

– Так, вы вдвоём здесь репетируйте, завтра отснимем, – сказала буднично и уже разворачивалась уходить.

Я машинально кивнула, но в следующее мгновение меня кольнуло её «вдвоём». Тут озвучила свой вопрос:

– Как вдвоём?

Она взглянула на меня как на ребёнка, которому объясняют очевидное:

– Вдвоём. Сегодня просто прогоны. Завтра камеры, свет и всё остальное. Как раз все сейчас устанавливают.

Махнула головой в сторону ребят, которые уже явно все закончили и собирали инструменты.

Тишина обрушилась почти сразу, как ушла Мария, а за ней и техники.

Я перевела взгляд на Филиппа. Уголки губ дёрнулись в усмешке, глаза чуть прищурились, и в целом он выглядел так, будто вся ситуация его забавляла.

А я стояла с этим сценарием в руках, который притащила из дома, и чувствовала себя пойманной в капкан: «вдвоём», «репетиция», «сцена».

То есть сейчас.

Прямо сейчас.

И от этого слова – «сейчас» – мне стало ещё хуже, чем от всех завтрашних «съёмок».

– Ну, давай, начинай, – спокойно сказал парень, опускаясь на край кровати, как будто это его комната, а я тут так… случайно забрела.

– Начинать… что? – вцепилась в сценарий, как в спасательный круг. – Тут же… никаких реплик.

– Вот именно, – он чуть наклонил голову, и в его голосе прозвучала неприкрытая усмешка. – Значит, текст зубрить не будем.

Сердце бухнуло. И – будто в замедленной съёмке – он снял с себя футболку, повесил на спинку стула. Я замерла. Не скрываясь разглядывала. Даже дышать на секунду забыла.

Филипп это понял сразу. И подыграл. Без стеснения напряг грудные мышцы, демонстрируя товар лицом.

– Разрешаю полапать.

– Что?! – я едва не задохнулась.

– Ложись, – сказал уже более серьёзно и мотнул головой в сторону кровати.

– Ч-что? – переспросила, надеясь, что ослышалась.

– Ложись в кровать, Кариш, – и добавил этот свой пригласительный жест рукой, как официант, который открывает дверь в ресторан. – Мы же репетируем.

– Мы будем репетировать… лёжа? – голос у меня дрогнул.

Он скосил взгляд на постель и ухмыльнулся:

– А у нас есть другая сцена?

Я тоже перевела взгляд на постель. Сердце стучало так, что, казалось, слышно всем в ангаре.

– Ты что, голым будешь? – слова сами вырвались, хотя звучало это скорее как писк, чем вопрос.

– Да, я буду так, – окинул себя взглядом сверху вниз и снова усмехнулся. – Заметь, не голым.

Я сглотнула и попыталась спрятаться за сценарий, как за щитом. Да и вообще, меня уже изрядно потряхивало от его кривой усмешки. Я же ничего смешного тут не наблюдала.

– В кадре будем по плечи, – продолжил он, объясняя очевидное. – Твои тоже должны быть голыми.

– Вот на съёмках и будут! – выдохнула и упрямо вскинула подбородок, хотя чувствовала, что щеки горят.

Филипп склонил голову набок, и в его взгляде снова мелькнула эта насмешка.

– Так, Кариш, давай без вот этого, – голос стал ниже, мягче, но от этого только хуже. – Не переигрывай со своей невинностью. Ложись уже.

Я осталась стоять на месте, сжимая по-прежнему сценарий. В груди всё колотилось, будто меня сейчас бросят с моста в ледяную воду. Он же, спокойно, как будто речь шла не о «постельной сцене», а о разминке перед физкультурой, чуть отстранился и, уже который раз, указал на постель.

– Не тяни, Кариш. Чем дольше думаешь, тем страшнее.

Сдалась. Отложила папку и, разувшись, легла на край кровати, чувствуя себя будто на экзамене, от которого зависит вся моя жизнь. И тут же Филипп оперативно скинул кроссы, и без малейшего смущения забрался сверху, накрывая нас по пояс простыней.

Он держался на вытянутых руках, не придавливая меня, и это отчего-то пугало даже сильнее. Я чувствовала его вес, его близость, но он будто нарочно оставлял пространство, создавая напряжение.

Я боялась дышать. Казалось, даже лёгкий вздох выдаст всё, что происходит у меня внутри: и страх, и смятение, и то странное, колкое тепло, которое то и дело пробегало под кожей.

Прижала кулачки к груди, словно пыталась удержать сердце, которое вот-вот выпрыгнет наружу. Глаза сами собой уставились в его, и я боялась пошевелиться, боялась отвести взгляд. Веки дрожали, как от усталости, но я не позволяла себе моргнуть.

Филипп в это время никуда не спешил. Он как будто смаковал каждую секунду моей скованности. Насмешка в темных глазах перемешалась с каким-то странным интересом. Он явно разглядывал меня не стесняясь. И тут же, в подтверждении моих догадок, приподнял бровь, чуть наклонил голову, пытаясь разглядеть меня под другим углом, и заулыбался.

Я знала эту мимику – та, что выводит из себя, потому что в ней и игра, и вызов сразу.

А я… я лежала и чувствовала себя голой, хоть на мне была и кофта, и всё остальное. Простынь, что укрывала нас двоих, словно стерла все границы. Отчего дыхание становилось всё более рваным, а в сознании звучала только одна мысль: он слышит, как я боюсь.

И я совсем не понимала, чего он ждал. Завис надо мной, словно над добычей, и смотрел, смотрел, смотрел. Вместо того, чтобы побыстрее отрепетировать сцену и разойтись по своим делам.

Мне даже показалось, что если бы в этот момент ассистентка зашла и включила «мотор», я бы сыграла лучше всех – потому что ничего уже не нужно было изображать.

Всё было по-настоящему.

И вот в ту минуту, когда я уже начала думать, что мы просто так и пролежим, глядя друг на друга, Филипп неожиданно сократил расстояние. Медленно, будто проверяя мою реакцию, склонился ниже. Его взгляд не отпускал – я буквально ощущала, как он меня удерживает только глазами, лишая возможности пошевелиться.

И вдруг – его губы коснулись моих. Лёгкий, почти невинный поцелуй. Я успела подумать, что вот так, наверное, оно и должно быть – технически, безэмоционально, по сценарию…

Но он не отстранился.

Задержал этот поцелуй дольше, чем нужно. Слишком дольше. Я даже успела заметить тепло его дыхания, мягкое, уверенное давление губ, и внутри всё закололо, будто электричество пробежало по венам.

Я не знала, что делать.

Должна ли я отвечать? Или моя задача просто позволить более опытному актеру вести в этой сцене?

Но все внимание переключилось на первый поцелуй.

Прислушивалась к себе: как дрожат пальцы, как напряглись плечи, как в животе странное сжатие – не страх, а что-то непривычное. Я не думала о том, как это выглядит со стороны, не пыталась что-то изобразить. Просто отмечала каждое физическое ощущение, фиксировала в памяти.

Когда поцелуй стал чуть глубже, я ощутила, как дыхание у нас смешалось. Вкус – неяркий, просто его. Тепло губ, лёгкое движение. И моё сердце, которое всё это время сбивалось с ритма, теперь будто отбивало чёткий такт где-то в груди, разгоняя кровь быстрее обычного.

Я запоминала всё: давление его губ, то, как у меня закружилась голова не от романтики, а буквально – от нехватки воздуха. Как кончики пальцев стали чуть холодными, а ладони наоборот – горячими.

А он продолжал. Накатил чуть сильнее, прикусил верхнюю губу, потом нижнюю, будто пробуя вкус, будто… будто это уже не «16+».

Я зажмурилась, потому что глаза заслезились от слишком сильных эмоций. Сжала кулачки ещё сильнее.

Он вдруг отстранился, задержавшись на секунду так близко, что я ещё ощущала его дыхание на губах. Смотрел прямо в глаза, которые я тут же распахнула.

– Так, с невинностью ты справилась, – сказал, словно отмечал выполненное упражнение. – Теперь давай страсть включай.

Я моргнула, пытаясь осознать услышанное.

Что? Какая страсть? Я же… Но сообразить ничего не успела.

Филипп наклонился снова – только на этот раз не к губам. Его зубы легко, но ощутимо вонзились в кожу на шее. Укус. Резкий, как вспышка.

Я дёрнулась, но не успела даже выдохнуть, как по телу прокатилась странная волна – смесь испуга и… чего-то ещё, дикого, непонятного, от чего хотелось одновременно и спрятаться, и остаться в этом моменте.

– Ты что… – сорвалось у меня шёпотом, но он не дал договорить.

Сразу пошёл в наступление: скользнул губами по шее, задержался, снова прикусил, и это было уже не аккуратное «для камеры», а как будто он сам позабыл, для чего мы здесь.

Я совсем растерялась. Сердце уже билось, как безумное, и всё, что я могла, – это разжать кулаки и вцепиться в простынь, пытаясь хоть так сохранить контроль над телом, которое меня категорически не слушалось.

Хорошо, что это всего лишь репетиция. Только вот… почему я в это уже не верила?

А просто перестала понимать, где заканчивается эта самая «репетиция» и начинается реальность. В голове шумело, дыхание сбивалось, и я просто цеплялась пальцами за ткань.

И вдруг дверь тихо скрипнула. Вошла ассистентка – спокойная, как будто застать двоих в таком положении было самым обыденным делом. Ни тени смущения. Она проговорила буднично:

– Фил, если вы тут закончили, возвращайся в комнату бара. Там уже все собрались, будут клубную сцену прогонять.

Я чуть не провалилась сквозь кровать от стыда. А он… он даже не засуетился. Нависал всё так же надо мной, только перестал целовать и приподнялся на вытянутых руках.

– Да, иду, – ответил лениво, словно у него всё под контролем. – Дай мне три минуты.

Мария ответила положительно и исчезла, оставив нас.

Я хотела, чтобы он слез немедленно, но парень не сдвинулся и продолжал в упор смотреть – то на мои губы, то в глаза. И вдобавок усмехнулся, после чего произнёс тихо, но отчётливо:

– Ты же реально вся дрожишь. Хочешь – помогу расслабиться после съёмки?

Я тут же резко оттолкнула его грудь обеими ладонями, насколько хватило сил:

– Нет. Спать я с тобой буду только понарошку!

Филипп прищурился. И в этот раз по-настоящему улыбнулся.

Ну, довольно!

Для себя решила: еще секунда и я точно начну колотить его в грудак.

Но как будто догадался о моих намерениях. Встал. Лениво, без спешки накинул футболку, словно и не было всего этого.

– Посмотрим, – бросил с той же самодовольной усмешкой, и вышел, оставив меня на кровати, с горящими щеками и всевозможным калейдоскопом эмоций.

Поэтому я еще долго сидела и думала только об одном: как я теперь завтра это выдержу?

Глава 6

Автобус тронулся рывком, и я машинально прижалась лбом к холодному стеклу. Капли дождя лениво стекали вниз, сливаясь в узкие дорожки, и я смотрела сквозь них на промокший город. Всё будто превращалось в серое акварельное пятно, и именно в этом размытом мире я снова застряла в своих мыслях.

Правильно ли я делаю? Соглашаясь на эту сцену… Постельную сцену.

Перед глазами всплыл пример одной актрисы – ещё совсем недавно её показывали буквально из каждого утюга. Красные дорожки, премии, реклама. А потом – один эпизод с постелью, всего лишь одна сцена. И будто ножницы прошлись по её судьбе: рухнула личная жизнь, рухнула карьера, исчезла с экранов, остались только едкие статьи и сплетни.

А если со мной случится то же самое?

Да, конечно это будет не в таких масштабах. Развод и потеря карьеры мне не грозит пока, но вот испорченная репутация и разочарование в глазах родителей не исключено…

Я так много думала об этом ночью. Долго ворочалась перед сном, но всё равно пришла к однозначному решению: сниматься. Утром проснулась с тем же настроем – решимостью.

Но сейчас… Сейчас всё иначе. Я ехала на съемки с вязкой тревогой внутри.

А так ли уж мне нужна эта галочка, что прошла кастинг, что уже снималась в сериале? Это действительно шаг вперёд или просто ловушка?

Сама сцена уже даже не пугала так сильно. На первый план вышел он. Филипп. Его взгляд, его ухмылка, его доминирующая манера держаться. Он будто впечатывался в воздух и подминал всё вокруг под себя – и меня тоже. Я боялась в этом себе признаться, но ведь именно он тревожил меня больше самой камеры. Он возбуждал, злил, дразнил и ломал во мне что-то привычное.

И вроде бы – ладно. Можно переждать, отснять и забыть. Но внутри всё сильнее ворочалось какое-то предчувствие, будто за этим «понарошку» последует совсем не понарошку.

Я тяжело выдохнула и, чтобы хоть как-то отвлечься, провела пальцем по запотевшему стеклу, выводя на нём нелепые сикамбрические узоры. Всё равно они исчезнут, когда автобус остановится и откроются двери.

А сомнения останутся со мной.

Я едва успела сойти на остановке, как дождь припустил сильнее. Подняла капюшон и ускорила шаг к знакомому ангару.

Позавчера всё это выглядело почти игрушечно, будто я случайно забрела за кулисы какого-то студенческого театра. Сегодня же… всё было иначе.

Комнатка, в которой вчера царила спокойная подготовка, теперь кипела жизнью. Камеры, штативы, провода клубками по полу, какие-то ящики с аппаратурой, люди с наушниками и микрофонами наперевес. Все двигались слаженно, и от этого, суеты казалось ещё больше.

Никакой репетиции – настоящий съёмочный день.

Я только успела осмотреться, как ко мне быстрым шагом подошла знакомая ассистентка. Улыбнулась, но в её улыбке не было ни капли вчерашнего спокойствия – скорее деловая спешка:

– Карин, отлично, вовремя, – и тут же рукой показала в сторону. – Вот там кафе, бери кофе и иди в ту зелёную дверь, переодевайся и гримируйся.

Кивнула, хотя внутри всё похолодело от начавшейся заварушки. Машинально прошла туда, куда указала девушка, стараясь не споткнуться о километры кабелей.

Сердце билось как бешеное. Вчера это была просто «репетиция без камер». Сегодня – роль.

В кафе, что она упомянула, пахло кофе и чем-то сладким, но у меня и кусок в горло не полез бы. Схватила первый попавшийся стакан воды, чтобы руки хоть чем-то занять, и пошла к зелёной двери.

За ней оказался длинный узкий коридор с раздевалками и гримёрками. Таблички на дверях, светящиеся лампы, запах лака для волос и пудры. Зашла в ту, куда указали, и тут же почувствовала себя героиней большой сцены. Огромное зеркало с лампочками по периметру, высокий стул, стол, заставленный баночками и кистями.

– Садись, – гримерша даже не поздоровалась, только быстрым взглядом оценила меня сверху вниз. – Волосы уберём, акцент на глаза. Лицо свежее, трогать сильно не будем.

Я повесила куртку, присела на стул и сложила руки на коленях, чтобы не выдать дрожь. В зеркале увидела слишком напряжённую себя, слишком чужую в этом антураже.

Женщина принялась ловко убирать волосы в свободный пучок, оставляя только пару, якобы выбившихся, прядей.

А я всё пыталась понять: вот оно, правда? Я здесь? И сейчас меня готовят к съёмке? К сцене, от которой у меня сжимается желудок?

Когда закончили с образом, я внимательно осмотрела себя. В отражении на секунду встретилась взглядом – и мне стало страшнее, чем от камер и света. Лицо выглядело будто чужим, более взрослым, решительным. Таким, каким его захотели видеть для кадра.

– Всё, готово, – гримерша отступила. – Переодевай вот тот бежевый боди и иди на площадку. Тебя уже ждут.

Я встала, откинула с плеча невидимую пылинку, хотя внутри всё сжималось так, что хотелось наоборот спрятаться, сесть обратно на стул, закрыть глаза и сказать: «Нет, я не смогу».

Но ноги сами подвели меня к сценической вешалке. Руки сами приступили к смене одежды. И вот я уже иду в халате по коридору, к той самой комнате, где шумели, донастраивали, переговаривались.

Я почти физически чувствовала, как сердце гремит в грудной клетке, будто кто-то барабанит изнутри кулаками.

Постель. Филипп. Его обнаженный торс. И я – в этой дурацкой «маечке», которая сидела так плотно, что будто вторая кожа.

Невольно провела пальцами по тугому узлу пояса, и только тогда вспомнила: пуговицы-то больше нет. Уцепиться не за что будет. Всё моё маленькое «оружие против стресса» осталось в гримерке, на кардигане. И от этого стало ещё хуже. Я распахнула глаза, будто вынырнула из собственных мыслей, и наткнулась прямо на него.

Филипп стоял напротив кровати. Снова расслабленный, уверенный, как будто это, и впрямь, его естественная среда обитания. Смотрел прямо на меня. В упор в глаза. Ни на сантиметр ниже, ни на сантиметр выше. И это было в тысячу раз хуже, чем если бы он позволил себе пробежать глазами по моей фигуре. Потому что в его взгляде было что-то слишком обнажающее.

В это время визажист, не торопясь, проходила кисточкой по его шее, по плечам. У меня в голове крутилась одна идиотская мысль: ну да, конечно, это же тоже работа, у кого-то такая вот профессия – подчеркивать чужую привлекательность.

– Так, все в сборе! – резко скомандовал голос.

Я вздрогнула.

На стул, напротив монитора, опустился мужчина лет сорока пяти, в очках, со строгим выражением лица. Пиджак висел на спинке, рубашка слегка закатана на локтях – и всё в нём говорило: «Я главный здесь».

– Давайте начинать! Сцена короткая, за полчаса должны уложиться!

Полчаса.

Я уцепилась за эту фразу, как за спасательный круг. Полчаса – и всё. Полчаса, и я выбегу отсюда, сверкая пятками. Полчаса – и у меня уже будет первая «роль». Пусть маленькая, пусть постельная, пусть дурацкая, но роль.

А пока… пока стояла, чувствуя себя так, будто меня уже раздели догола, хоть и просто скинула махровый халат, под которым только боди. Тут же машинально села на край постели. Только тут же пожалела – как будто не на кровать, а на раскалённую плиту опустилась. Неловко, неуклюже, не зная, куда деть руки, потом, подчинившись команде помощнику оператора, легла.

Холодная простыня липла к лопаткам, а внутри всё дрожало так, что я едва могла удержать дыхание ровным. Автоматически, снова подняла руки к груди и сжала кулачки.

Маленькая защита от этого огромного мира.

И вот он. Снова сверху, как вчера. Только теперь – не репетиция в пустой комнате, а сцена, освещённая десятком глаз и камер. Филипп навис надо мной на вытянутых руках, лицо близко-близко. И опять этот взгляд. Ни слова. Ни улыбки. Просто смотрит прямо в глаза. И от этого кажется, что время остановилось.

Наверное, всё вокруг действительно перестало бы существовать – если бы не резкий голос:

– Свет приглушите на съёмочной! – отрезал режиссёр. – Ещё! Ещё, говорю! Достаточно. Всё, работаем на камеру!

И как будто по невидимому сигналу – Филипп прижался губами к моим.

Я не знала, что меня страшит больше – камеры, направленные прямо на нас, или то, что чувствовала, как дрожь разливается по телу, как будто под кожей бегают крошечные токи, и едва ли могла вдохнуть полной грудью.

Буквально тут же забыла про яркий свет, про людей, про то, что мы всего лишь изображаем. Я растворялась в этом поцелуе – мягком, но настойчивом. Его губы двигались слишком медленно, задерживаясь дольше, чем нужно. Это было… настоящее.

Когда он начал имитировать движения – чуть заметно, но достаточно, чтобы камера уловила ритмичные толчки, – я вся напряглась. А потом… ощутила у себя между ног его реальное возбуждение.

И все, у меня перехватило дыхание.

Глаза сами собой широко распахнулись. Я замерла, как будто меня ударило током. И в этот же момент раздался режиссёрский голос:

– Стоп! Стоп, стоп!

Филипп тут же остановился и поднял корпус, опираясь на руки. Его дыхание было сбивчивым, неровным, будто мы не сцену играли, а на самом деле… Чёрт. Я не смела додумать.

Главный нахмурился, заглядывая в листок, выискивая моё имя:

– Карина… – он сделал паузу, будто проверяя, правильно ли произносит. – Глаза не распахивай. Наоборот, прикрывай, ты должна наслаждаться. Всё. Еще не отсняли, мотор!

Я судорожно сглотнула, чувствуя, как кровь гулко стучит в висках. Едва успела моргнуть, как снова – этот сигнал, и он наклонился. Только на этот раз не к губам. Его рот нашёл мою шею. Горячее дыхание обожгло кожу. А потом – лёгкий укус. Я вздрогнула и едва не застонала.

Он скользнул выше, к уху. Дыхание щекотало и сводило с ума. Я почувствовала, как кулаки, до боли сжатые у груди, наконец разжались. Сами собой пальцы нашли его плечи, скользнули по мускулам. Ощутила силу под кожей, упругость, и от этого становилось только хуже.

Филипп целовал слишком убедительно. И чем дольше, тем сильнее я забывалась. Никакой игры. Никакой сцены. Был только он. Его губы, его тело, его дыхание.

Я понимала, что реально возбуждаюсь. Что моё тело не умеет притворяться – оно отвечает само. Сердце бешено стучало, кожа горела. И в какой-то момент я перестала осознавать, где заканчивается Карина-актриса и начинается Карина-настоящая.

– Так, стоп, – снова раздалось из-за камер, и у меня внутри всё сжалось.

Я с надеждой посмотрела на режиссёра, вдруг это конец, вдруг хватит… но нет. Он помахал листом, щурясь в него, и лениво бросил:

– Мне нужно сохранить 16+ сцену. Но… добавить чуть-чуть перчинки. Сделаем кадр, что он лезет в трусики. Без фанатизма. Просто движение руки по бедру.

Я чуть не подавилась воздухом. Словно язык проглотила. Хотела возразить, но слова так и не сорвались с губ – все вокруг уже зашевелились, заняли новые позиции. Оператор с камерой придвинулся вплотную, ассистент аккуратно приподняла простынь, чтобы объектив видел правильный ракурс.

А я лежала, совершенно оцепенев, и только сердце грохотало в груди.

Филипп действовал так, будто мы и правда остались вдвоём. Его ладонь легко коснулась моей лодыжки и медленно поползла вверх. По коже прошёл электрический разряд. Я едва сдерживала дрожь, стиснула зубы и перестала дышать.

Пальцы скользнули выше, огладили бедро, а я зажмурила глаза изо всех сил. Все равно камера направлена не на лицо. Я не дышала. Вообще. Только внутренности стянуло.

«Это игра. Это кино. Это постановка», – пыталась внушить себе, но тело выдавало меня.

– Готово! – удовлетворённо скомандовал режиссёр. – Теперь продолжаем сверху.

Ассистент тут же опустила простынь, прикрывая нас, и я почувствовала лёгкое дуновение воздуха.

Распахнула глаза. И зря. Филипп смотрел прямо на меня. С наглой насмешкой во взгляде. Как будто прекрасно знал, что делает со мной, и получал от этого удовольствие.

И тут же медленно наклонился, щекой скользнул по моей, потёрся носом, дразня. И в это же время его рука, лежащая до сих пор на бедре, скользнула глубже в трусики. Пальцы коснулись моей самой явной, горячей влажности.

Я едва не вскрикнула, глаза сами собой снова закрылись. Тело непроизвольно выгнулось навстречу.