Башня из слоновой кости

Paola Barbato

La torre d’avorio

© 2024 Neri Pozza Editore S.p.a., all rights reserved. This edition was published by arrangement with MalaTesta Literary Agency, Milan, and ELKOST International Literary Agency, Barcelona.

© Гордиенко В., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Посвящается милой Гацци – моя последняя отчаянная попытка

1

Мара Паладини не сводила глаз с потолка, на котором собиралась капля.

Уже третья за последние две минуты – в этом Мара была уверена, поскольку первые две засекла по часам. Пятно она заметила, выходя с тарелкой в руках из сектора B и направляясь к Узкому проходу. Каждый раз, огибая этот угол, она машинально бросала взгляд на сектор F: сначала на стол, на окно, а потом вверх, на карниз Башни. И вот там, в левом углу, Мара заметила, что цвет немного изменился – как будто появилась едва различимая тень. Но в этом доме не было теней, которые она не знала бы в совершенстве, поэтому Мара остановилась и опустила тарелку. У нее была только прочная пластиковая посуда – осколков она себе позволить не могла, последний разбитый стакан обернулся настоящей катастрофой. Она внимательно осмотрела темное пятно в том месте, где встречались наружная и внутренняя стены. За стеной сектора F была ванная комната – быть может, стоило проверить, не появилась ли тень и там. Мара задумалась, как лучше поступить. Было два способа проверить: бинокль или лестница.

Однако, воспользовавшись биноклем, она вряд ли поймет, от чего образовалось пятно. А вот поднявшись по лестнице, можно будет понюхать воздух. Всякое подобие влажности из дома было изгнано, и если хоть один гигрометр[1] показывал больше сорока процентов, во всех комнатах автоматически включались осушители воздуха. Если в этом сером углу появилась сырость, она сразу почувствует.

К сожалению, лестница стояла в ванной.

Мара посмотрела на тарелку в руках, перевела взгляд на стол в глубине сектора F, потом на стул. Слишком много всего в ограниченном пространстве – чтобы принести лестницу, тарелку придется вернуть в сектор B. На тарелке лежали яичница-болтунья, ложка чечевицы в соусе и кубик сахара, который она сунула в рот и разгрызла. Остальное доест позже. Развернувшись на месте, Мара протиснулась через узкий коридор между стенами Башни в секторе F. Оставив тарелку в секторе B, она отправилась в путь. Мара старалась ходить по квартире не слишком часто, потому что, даже перемещаясь с исключительной осторожностью, боялась задеть коробки. В квартире площадью сто десять квадратных метров, включая ванную и кухню, осталось лишь шестнадцать метров, по которым можно было передвигаться. Вдоль всех стен – от прихожей через коридор, в трех комнатах и кладовке – высились ряды белых коробок, сложенных друг на друга от пола до потолка.

За каждым рядом стоял еще один, а где пошире – и третий. Открывая дверь в любую комнату, входящий видел стену из огромных белых кирпичей. Коробки не были стянуты веревками или связаны между собой – легкие стояли на более тяжелых в порядке убывания веса. Расставленные с небольшим, тщательно рассчитанным уклоном, коробки удерживались в равновесии, если, конечно, их не трогать. Переставив коробки в последний раз, Мара поняла, что, набери она хоть немного веса – поправься в животе или бедрах, – и по квартире не пройти, не задев этих белых стен. Получается, толстеть строго запрещалось, выполнить же это решение оказалось нелегко, поскольку двигалась она мало и только по заданному маршруту. Наверное, стоило выходить на улицу чаще, может дважды в неделю, пройтись несколько километров. Но последние пять лет, за редчайшими исключениями, она выходила только между двумя и тремя часами ночи, а гулять по Милану в одиночестве в такое время было небезопасно. Не то чтобы она боялась нападения – скорее какого-нибудь недомогания или несчастного случая. Не хватало еще очнуться на улице днем, под лучами солнца. Или, что еще хуже, в больнице. А значит, оставалось ограничить питание, не переусердствовав, конечно. Она скачала таблицы калорийности продуктов, купила в интернете весы с функцией сканирования тела и решила, что ее вес ни в коем случае не должен превышать пятидесяти пяти килограммов.

Ей это удалось. Каждый раз, навещая Мару, Валерия, социальный работник, разглядывала ее не меньше минуты.

– Ты точно не похудела?

– Точно.

Пятьдесят пять килограммов. Если совсем честно – пятьдесят четыре и семьсот граммов.

Именно благодаря этим пятидесяти четырем килограммам и семистам граммам Мара в тот день проскользнула в коридор, начинающийся от сектора A, прошла через Узкий проход, повернулась, чтобы стать спиной к стене из коробок, прошагала боком мимо кладовки и наконец добралась до ванной. Она повернула ключ в старой двери с матовым стеклом и сразу подняла глаза к верхнему углу, соответствующему тому месту в секторе F, где заметила тень. Пятна там не было – или, точнее, пока не было. Над унитазом оливково-зеленого цвета, сохранившимся с шестидесятых годов, там, где потолок сходился с двумя стенами, появился крошечный сероватый след. Отметина напоминала остатки паутины, но Мара точно знала, что ничего подобного там нет. Она поддерживала ванную в идеальной чистоте и знала точное количество пауков (ровно столько, сколько нужно, чтобы устранять вредных насекомых, если те появятся) и где они сидят. В ванной Мара держала все, что могло или должно было подвергаться воздействию света и влаги: комнатные растения – единственные живые существа, общение с которыми приносило ей радость. В ванной, рядом с моющими средствами, инсектицидами и удобрениями для растений, стояла лестница. Она была легкой и удобной, но высотой два с половиной метра, а потому протащить ее под низкими дверными проемами квартиры, построенной в эпоху, когда средний итальянец был ростом метр семьдесят, оказалось нелегко. Вышло бы проще, будь за дверью свободное пространство, но его не было. Мара вытащила лестницу из ванной, стараясь ничего не задеть. Ванная комната была маленькой, все в ней удерживалось в шатком равновесии.

Взяв лестницу на плечо, словно копье, она протащила ее под дверным косяком. Затем поставила вертикально, повернулась, заперла дверь и медленно поволокла лестницу по полу. В день покупки она наклеила на ножки фетровые накладки, чтобы заглушить шум, хотя знала, что внизу никто не живет. Тишину Мара ценила превыше всего. Она толкала лестницу, удерживая ее сбоку обеими руками, прижимаясь к стене. Они вместе проскользнули вплотную к стене и мимо двери в сектор E, потом повернули налево, и Мара смогла снова встать лицом вперед. Она провела лестницу через Узкий проход, аккуратно прислонила ее к коробкам справа и прошла сама, слегка задев картон своим худи. Наверное, надо было снять его, если собиралась двигаться быстрее. Преодолев поворот, она снова оказалась в секторе F. Мара подвинула лестницу к столу в глубине и раскрыла ее. Теперь она стояла прямо перед окном – через три дырочки в шторе виднелись кусочек дома напротив, неопределенное пятно на тротуаре и зеленая полоска открытой ставни. Она в очередной раз отметила, что за последние годы потеряла многое, но не зрение. Поднявшись по ступенькам до самого верха, Мара посмотрела на пятно. До угла было около двух метров, три ряда коробок, и темная тень. Пятно вроде бы слегка увеличилось. Она огляделась, размышляя, как бы получше его рассмотреть и не слишком ли поспешно она отказалась от идеи с биноклем. В конце концов пришлось смириться и сделать единственно возможное. Опираясь коленями на ступеньки лестницы и руками на коробки, Мара ощутила знакомое головокружение – в двух метрах над полом все казалось шатким, и еще нахлынул страх: казалось, что стена вот-вот рухнет. Однако на самом деле ничего не шаталось, и даже если бы труд многих лет обрушился, падать все равно было бы некуда. Дождавшись, пока головокружение пройдет, Мара подалась вперед, опираясь всем телом на два ряда коробок, закрыла глаза и вдохнула. Пыль, конечно же. Пыль и старый картон. Медленно выдохнув через рот, она вдохнула снова. Пыль, старый картон, а может, чуть-чуть пахнет нафталином? Она мысленно пробежалась по сектору F: на четвертом уровне лежали какие-то вещи? Не ее – возможно, отцовские. Пиджаки отца. Она снова со свистом выдохнула, вдохнула в третий раз, набирая в легкие как можно больше воздуха. Пыль, старый картон, нафталин, клей… да, клей, пожалуй, а еще…

сырость

Она резко открыла глаза, уставившись в угол, подобралась еще ближе. Да, пятно расползлось. Протечка, течь – похоже, этажом выше лопнула труба или что-то сломалось. Точнее не определить – не с того места, откуда она смотрит. Но ясно одно: это Великий Враг – вода.

за стеной струится вода

ниже – коробки

ниже – моя Башня

У нее всегда было особое представление о том, что такое Башня из слоновой кости. Все считают, что это неприступное сооружение, возведенное из драгоценного материала. Но Маре никак не удавалось выбросить из головы, что слоновая кость – это бивни животных, а значит, Башня, по сути, состоит из зубов. Омерзительная картина: оказаться запертым в пасти, которая в любой момент может начать тебя пережевывать. Именно в таком состоянии она и хотела провести остаток жизни. Квартира в доме постройки начала шестидесятых годов состояла из трех комнат, а также кухни, ванной и чулана. Мара заранее выяснила точные размеры пространства, чтобы спланировать свою личную Башню. По приезде она обнаружила лишь заказанную мебель: односпальную кровать, стол со стулом и книжный шкаф. Обустроившись, она вновь измерила каждую комнату, переименовав их согласно составленной схеме. Вход стал сектором A, кухня – сектором B, первая спальня – сектором C, вторая – сектором D, чулан – сектором E, а большая комната – сектором F. Лишь тогда она распорядилась доставить первые коробки. Белые, все одного размера. Их производила немецкая фирма, у которой она позже приобрела несколько нестандартных коробок, чтобы заполнить оставшиеся пустоты. Коробки прибывали запечатанными, с буквой, обозначающей сектор, и с этикеткой, на которой был указан перечень содержимого. Следуя тщательно продуманной схеме, над которой она долго работала, Мара расставила коробки вдоль стен. Жизненное пространство резко сократилось, и она дала себе несколько дней, чтобы привыкнуть, прежде чем заказать вторую партию коробок. На оптимальное размещение этих символических «бивней» ушло два месяца, а начала она с сектора F – комнаты, где работала и где расставила более двухсот коробок. В оставшемся пространстве умещались стол, стул и книжный шкаф. Со временем еще две или три коробки она заполнила своими каталогизированными работами. Еще до выхода из «Структуры» она с помощью Валерии отправила резюме в несколько издательств, предлагая услуги носителя языка для перевода с русского. Поступило несколько заинтересованных откликов, и Мара почти сразу подписала контракт с издательством, специализирующимся в основном на политических текстах. Постепенное уменьшение жизненного пространства ее не беспокоило – она не хотела пространства, не хотела свободы действий. Так она жила пять лет, передвигаясь по узкому коридору между картонными стенами, оставив себе лишь тропинки от стола до кухни, от кухни до кровати, от кровати до ванной. В день, когда ей доставили последнюю коробку, она попросила сообщить Луке, чтобы он расторг договор аренды склада. Мара не общалась с ним напрямую – закон это запрещал, но через третьих лиц снова извинилась за доставленные неудобства. Она знала, что сначала он пытался отправить хотя бы ее личные вещи теще, но ее мать их не приняла. Другие родственники, представители редеющей семьи, которая раскололась после смерти старшего поколения, рассеялись по всей Италии и лишь приняли к сведению этот вопрос, чтобы не навлечь осуждения журналистов, которые крутились рядом. В конце концов все они отказались, заявив, что не готовы. Долгие восемь лет, проведенных в «Структуре», Мара надеялась, что Лука примет единственное разумное решение – выбросит все, соберет ее прошлое в кучу и сожжет. Однако ее муж, теперь уже бывший, выбрал самый болезненный путь, личную Голгофу, на которую решил подниматься шаг за шагом, давая себе время пережить утрату и оставить ее позади. Он арендовал склад и отвез туда все, что принадлежало ей: одежду, шторы из гостиной, книги, компьютерные флешки, лекарства из шкафчика в ванной и даже кухонную утварь. Он не оставил ничего, что принадлежало ей или им обоим. Прежде чем продавать дом, он избавился от всей мебели, даже от той, что стояла в детских. Андреа попрощался со своим столом в разноцветных наклейках, а Клара – с прелестной кроваткой под балдахином. Сдав ключи от дома агентству по продаже недвижимости, Лука стер из жизни все следы бывшей жены. И все же ничего не выбросил. Все восемь лет он каждый месяц платил за аренду склада, пока Мара не вышла из REMS – резиденции для обеспечения мер безопасности, которую раньше называли попросту психиатрической судебной больницей.

Спустившись с лестницы, она открыла журнал со схемой Башни. Сектор F, седьмой уровень, третий ряд, угловая коробка. Там не могло быть ничего действительно важного – она позаботилась о том, чтобы в самых уязвимых местах, у окон, плинтусов или потолков, хранились только вещи, которыми можно было пожертвовать. И в самом деле, в модуле F/35 лежал набор эмалированных кружек, принадлежавших ее матери, столовые приборы с красными пластиковыми ручками, зеленые льняные салфетки, кулинарная книга на русском языке, серебряная сахарница и карточки для рассадки гостей с изображением петухов и кур. На мгновение она погрузилась в воспоминания детства, когда не могла выбрать, кто красивее – белая курица или пестрый петух с переливающимися перьями. Закрыв журнал, она убрала его на третью полку книжного шкафа и снова поднялась на стремянку. Рукояткой швабры она вытянула полотенце, которое четверть часа назад затолкала в угол потолка, когда заметила, что там начали собираться капли. Полотенце не промокло, но стало влажным. Она заменила его на сухое, опять подтолкнув длинной рукояткой швабры. Пора решать, что делать. Возможны только три варианта.

Первый – подождать и посмотреть, не прекратится ли течь сама собой. Почему бы и нет? Дело не обязательно в поломке труб, может, проблема временная. Возможно, кто-то забрался на крышу соседнего дома, сдвинул черепицу и случайно открыл путь воде, скопившейся после недавних дождей. Ручеек побежал по крыше, просочился в трещину в стене, не добравшись до внешнего водостока. И попал на ее потолок. Сложно, но вполне правдоподобно.

Второй – позвонить управляющему домом. Ей не запрещали связываться с ним напрямую, но Валерия не раз намекала, что такие вопросы лучше решать с ее помощью, ведь она единственная навещала Мару. Значит, придется звонить Валерии, та поговорит с управляющим, а он, конечно, захочет войти в квартиру, чтобы все проверить. Такое уже случалось: однажды, когда Башня еще не была полностью достроена, ей пришлось впустить его, чтобы познакомиться, да и, если бы понадобилось что-то ремонтировать, с рабочими договаривался бы он.

Третий вариант вынуждал ее направиться прямо к источнику проблемы: выйти из квартиры, подняться по лестнице и позвонить в дверь этажом выше. В этом доме было всего четыре квартиры, плюс кое-какие помещения на первом этаже, которые раньше служили складами или офисами, а теперь в них устроили кладовые или чуланы для жильцов. Из четырех квартир постоянно заселена была только ее, на первом этаже. Квартира напротив принадлежала какой-то компании, в ней сотрудники ненадолго останавливались четыре-пять раз в год. Мара всегда знала, когда ожидаются гости, потому что за два дня до их прибытия появлялась бригада уборщиц. На втором этаже, над квартирой для сотрудников, снимала жилье пожилая пара, но два года назад они съехали, и Мара не знала куда. Она видела их на лестнице всего пару раз, но изучила все их привычки, сидя за рабочим столом и подглядывая через три отверстия в шторе. С тех пор как они уехали, там никто не появлялся. Оставалась только квартира прямо над ее собственной. Она долго пустовала, но прошлой весной ее занял мужчина лет шестидесяти, который приезжал примерно раз в две недели. Судя по всему, это было его городское пристанище: он приезжал на несколько дней и снова пропадал. Через нижнее отверстие в занавеске Мара наблюдала, как он идет к подъезду от проезжей части. Всегда элегантно одетый, в шляпе, с аккуратно подстриженными седыми усами, даже вечером в темных очках, всегда явно довольный собой. Он немного отличался от живших по соседству, но, возможно, не случайно выбрал этот тихий район. Он не из тех, кто приходит знакомиться с соседями, и Мара это ценила. Возле кнопки звонка не было таблички с именем жильца, а сам жилец не доставлял Маре ни малейшего беспокойства – до сегодняшнего дня. Вода вполне могла протечь из его квартиры, ведь он вернулся только вчера. Эта версия затмила остальные. Конечно, придется открыть дверь, подняться по лестнице, постучать, встретиться с соседом, представиться, заговорить. И в перечне этих действий было как минимум четыре, которые Маре совсем не хотелось совершать. Она посмотрела на полотенце под потолком и ясно услышала, как капля стукнула по ткани. Представила, каким тоном ответит ей Валерия, которая сейчас, должно быть, разъезжает по городу и наверняка не обрадуется ее просьбе. Мара взглянула на дверь. Потом снова на потолок в углу. Опять на дверь. Застегнула молнию худи до самого подбородка и пошла за ключами.

Она никогда не могла похвастаться математическим складом ума, или по крайней мере ей так казалось. В старших классах, когда она начала изучать немецкий, учительница назвала структуру этого языка «математической», как у латыни. Именно этим она объясняла трудности в его освоении, несмотря на то, что с детства свободно говорила на гораздо более сложном языке – русском. Спустя двадцать один год после окончания школы и три года с тех пор, как ее поместили в «Структуру», ей пришлось снова столкнуться с математикой, хотя и в иной форме: с головоломками. В распоряжении пациентов оказалось множество журналов, но большинство были заполнены лишь в самых простых разделах: соедини точки, закрась области, найди спрятанные предметы. Сложные же задания во всех выпусках оставались нетронутыми. Она, всегда неплохо решавшая ребусы и кроссворды, поначалу даже не могла понять принципы этих игр. Но ей нужно было занять время и ум, поэтому она взялась за них всерьез, с терпением и упорством – теми же качествами, с которыми в юности училась, убежденная, что других талантов у нее нет. Именно тогда, заставляя разум развиваться в непривычном направлении, она начала выстраивать концепцию Башни. До ее возвращения к обычной жизни было еще далеко, но она знала, что однажды ей придется иметь дело среди прочего с «воспоминаниями». Так она их называла, не находя подходящего определения. Вещи? Предметы? Наследие? Все, что она накопила за прежнюю жизнь, вместе с тем, что осталось от нажитого ее родителями, ожидало ее на складе. Она прекрасно понимала, что самое простое – все выбросить. Или подарить, поручить кому-то распорядиться, попросить просто избавиться. Понадобились бы несколько согласований, оценки, разрешения, вмешалась бы бюрократия, но в целом это было возможно. И все же она даже не помыслила о таком. Не тогда, не так скоро. На деньги, которые ей завещал отец, она могла позволить себе и другие варианты. После смерти матери Лука нанял нотариуса, который оказался очень доброжелательным: он приехал к ней в «Структуру» и дал подписать бумаги в кабинете Молодой Психиатрини. Недвижимости она не унаследовала – мать все продала, но вещи из дома, где та умерла, перешли ей и должны были отправиться на склад, под ответственность Луки. Среди прочего нотариус упомянул об «инвентаризации». Его ассистентка, по его словам, прекрасно с этим справлялась и была готова помочь, если понадобится. Тогда она отказалась. Смерть матери все еще казалась ей чем-то абстрактным. Она не видела ее после того, как все произошло, а завещание гласило: никаких похорон; кремация и передача праха кому угодно, только не ей. Она размышляла над этим в течение нескольких месяцев, решая сложные головоломки и загадки, которые теперь давались ей легче. В конце концов она раздобыла визитную карточку ассистентки нотариуса и, получив разрешение, связалась с ней, чтобы спросить, не согласится ли та провести инвентаризацию всех вещей, которые Лука запер на складе. Женщина запросила сумму, показавшуюся ей смехотворной, а через две недели приехала с тремя толстыми бухгалтерскими книгами в руках.

– Я решила разделить предметы на три категории, – объяснила она с улыбкой. – В первой – ваши личные вещи, происхождение которых точно известно. Во второй – вещи ваших родителей, отдельно, насколько это было возможно. В третьей – сомнительное.

– Мне принадлежит… нечто сомнительное? – спросила она.

– Возможно, и нет, – улыбнулась женщина. – Но, на мой взгляд, вышло так, и, чтобы не ошибиться…

Они пожали друг другу руки, счет был оплачен через банк, оформили еще бумаги, подсыпали еще песка в шестеренки бюрократии. Она не сразу открыла полученные реестры. Помощница нотариуса проделала огромную работу, даже разбила список на подкатегории, обозначив их буквами алфавита. Она прочитала все, уделив особое внимание реестру «сомнительного». И поняла, что не готова встретиться ни с одним из этих воспоминаний. Но и избавиться от них не могла. Она пришла к выводу, что будет достаточно просто владеть ими, не видя. Превратить эти реестры в нечто осязаемое, в своего рода физический каталог. Все детективные романы матери – в одном месте. Все полотенца из старого дома – в другом. Фоторамки, часы, нижнее белье, DVD-диски, медицинские справки, шарфы в комплекте с шапками, нож для разделки кур, ветряные колокольчики… Она взяла бумагу и ручку и принялась за расчеты, представляя планировку гипотетической квартиры. В итоге она определила идеальный размер базовых модулей, которые, если поставить рядом или друг на друга, могли бы образовать стену воспоминаний: пятьдесят на сорок и на тридцать с половиной сантиметров. Коробка. Точнее, белые картонные ящики, которые можно расставить горизонтально или вертикально. В каждый можно сложить воспоминания одной категории, снаружи пометить буквой и кратко описать содержимое. И запечатать. А дальше… что делать дальше, она пока не знала. Заполнив пару дополнительных формуляров, она заказала сотню таких ящиков и снова связалась с ассистенткой нотариуса, спросив, согласится ли та рассортировать ее воспоминания и запечатать их в коробки. Женщина забрала реестры и через несколько дней сообщила, что ста модулей недостаточно.

Она заказала еще сотню.

Она никогда не поднималась по лестнице в доме выше своего этажа. Не было ни повода, ни любопытства. Границы ее передвижений были строго очерчены, и эта лестница в них не входила. За пределами квартиры Мара бывала только в двух местах. Первое находилось в том же доме, на первом этаже, рядом с входной дверью. Это было дополнительное помещение при квартире, кладовка, где прежде хранили уголь. Пространство около четырех квадратных метров, куда из подъезда вела старая металлическая дверь. Внутри – три голые бетонные стены и железная заслонка, открывавшаяся на улицу. Она приоткрывалась чуть больше чем на пядь: раньше через нее засыпали уголь, теперь это было окно для «курьерской доставки». Каждый вечер Мара выходила из квартиры, спускалась по лестнице, открывала кладовку и забирала из стоящей под люком продуктовой тележки доставленные за день посылки. Второе место она посещала лишь раз в неделю – между двумя и тремя часами ночи. Тогда она выходила, открывала кладовку, брала тележку и толкала ее сначала к банкомату на главной улице, а затем к круглосуточному супермаркету в пятистах метрах от дома. Делала покупки, расплачивалась только наличными и возвращалась. Других выходов из квартиры не предусматривалось – ни ежемесячных, ни ежегодных, хотя иногда все же случались исключения: например, обязательные медицинские осмотры. Валерия, которая первой попросила ее быть осторожнее, не слишком благосклонно отнеслась к такому добровольному затворничеству. Даже не раз намекала, что у Мары развилась агорафобия – вполне частое явление у тех, кто долго остается запертым в одном и том же месте. Но Мара прекрасно знала, что ее уединение не связано с какой-либо патологией. Ей было одинаково комфортно и в открытых, и в закрытых пространствах. Она просто приняла решение больше не выходить. Потому что, как ей казалось, врачи ошиблись – она вовсе не вылечилась. Оставаясь дома, она по крайней мере никому не навредит.

Первый лестничный пролет остался позади.

Она не бывала в таком чужом месте со времен локдауна, когда, как ни странно, приходилось чаще выходить из дома, даже днем, чтобы сдавать анализы. На вершине второго пролета лестницы была дверь квартиры. Мара вздохнула, досадуя на то, что хотела бы избежать этой ситуации. Она надеялась, что ей не придется вести светскую беседу: постучит, сообщит о протечке, услышит обещание вызвать сантехника и вернется к себе. Надеялась, но не верила. Подойдя к двери, она заметила, что на ней нет таблички, а на звонке снаружи была лишь белая этикетка. Она позвонила. Подождала полминуты и позвонила снова. Вздохнула. Многие не открывают на звонок, притворяясь, что их нет дома, надеясь, что звонят с улицы, от подъезда. Но когда стучат – это уже другое дело.

Она постучала.

Когда постучала во второй раз, дверь приоткрылась. Внутри горел свет, пахло приятно – аромадиффузором, а на дизайнерской вешалке у входа висели пальто и шляпа. Мара узнала их и толкнула дверь.

– Можно? – спросила она.

Недалеко от вешалки стояла пара мужских туфель, дорогих, брендовых.

– Добрый день, я соседка с нижнего этажа.

Тишина. Она шагнула в прихожую

сектор А

и огляделась. Квартира была точной копией ее собственной, с идентичной планировкой, если не считать Башни, конечно. Обставлено уютно, хотя Мара не помнила, чтобы кто-то сюда въезжал.

Впрочем, мебель могла быть здесь и с давних времен, как в квартире напротив, где постоянно сменялись жильцы. Но что-то было не так. Слишком чисто. Сидя у окна, Мара всегда замечала, кто входит и выходит из дома, и в последнее время чужаков не видела. Представить же элегантного господина моющим полы или вытирающим пыль она не могла. Однако, возможно, она ошибалась. Мешало предубеждение, устаревший взгляд на вещи.

– Простите, что вошла, – продолжила она, обращаясь к пустоте перед собой, – но у вас течет вода, и она капает прямо ко мне в квартиру.

Она сделала несколько шагов вперед. Сначала посмотрела налево, где была кухня – современнее ее собственной, но такая же маленькая

сектор В

затем направо.

сектор F

Там была гостиная с телевизором, стереосистемой и видом на крышу соседнего дома. На миг ей захотелось подойти к окну и сравнить, насколько отличается перспектива с верхнего этажа, но она удержалась. Осторожно продвигаясь дальше по коридору, она собиралась было что-то сказать, как вдруг заметила: по полу к ней лениво ползла тонкая струйка воды.

вода

а внизу моя Башня!

Она отбросила сомнения и решительно пошла вперед, держась левой стороны, ступая боком – именно здесь, в ее квартире, находился Узкий проход

Узкий проход

и она привыкла идти именно так. Она не стала заглядывать в среднюю комнату

сектор C

которая в ее квартире была почти недоступна, но заметила, что спальня элегантного господина находилась в том же месте, что и ее собственная.

сектор D

Вода добралась и туда – текла под уклон. Повернув за угол, Мара оказалась перед дверью ванной, такой же, как у нее, с матовым стеклом. Дверь была закрыта, но внутри горел свет.

ему стало плохо

или он умер

принимал ванну, его хватил удар, и он умер

утонул в ванной

с открытым краном, идиот

Она уже собиралась войти, но остановилась. Вода просачивалась из-под двери; если открыть, она хлынет потоком. Мара повернулась к кладовке – той самой, что у нее завалена коробками.

сектор Е

Открыла и, как надеялась, увидела полки с домашним бельем. Схватила стопку полотенец и разложила их на полу в полуметре от двери ванной, затем вернулась за новой партией.

если он и правда мертв, мне придется все объяснять

если он умер – я позвоню Валерии.

и она со всем разберется

Устроив барьер из полотенец, Мара, в промокших войлочных тапочках, открыла дверь ванной, опираясь на раковину, чтобы не поскользнуться. Как и ожидалось, вода хлынула потоком. Мара молча оглядела ванную.

Да, элегантный мужчина был мертв.

Вместо ванны здесь была душевая кабина, довольно современная, с большой насадкой для душа, лежащей на полу. Вода капала, понемногу, но не стекала, как полагается – слив был забит маленьким полотенцем, плотно засунутым внутрь. Элегантный мужчина лежал рядом, полностью одетый. Мара не стала гадать, поскользнулся ли он и ударился головой или у него случился приступ. Она сразу поняла, от чего он умер. Вокруг рта – темные пятна, губы – синюшные, на щеках – следы пены. Глаза налились кровью, под веками – мелкие красные точки. В воздухе – сладковатый запах.

отравление дигитоксином

Мара посмотрела на свою левую руку, лежащую на дверном косяке, а потом на правую, сжимающую край раковины.

сколько отпечатков я оставила по всей квартире?

слишком много

Она отступила, тут же начиная подсчитывать, сколько у нее времени и что она успеет сделать. Дойдя до двери, она вышла, бросив напоследок взгляд внутрь. Ее накрыло волной ностальгии – квартира была в точности как у нее, какой она увидела ее в первый день. Тогда она еще не знала, сколько времени займет постройка Башни. Столько же, сколько ей потребовалось, чтобы стать Марой Паладини.

До того она была Мариэле Пировано, женщиной, которая летом 2011 года отравила смертельной дозой дигитоксина всю свою семью.

27 июля 2011 года

Первым из машины скорой помощи выскочил Франческо Бракали, фельдшер, семь лет проработавший в Красном Кресте. За решетку широко распахнутых ворот коттеджа цеплялась молодая светловолосая женщина в слезах.

– ОНИ В ДОМЕ! – кричала она. – ПОЖАЛУЙСТА, СКОРЕЕ, ОНИ В ДОМЕ!

Не теряя ни секунды, Франческо бросился вверх по ступеням, опередив двух коллег. Внутри, несмотря на открытые окна, остро пахло рвотой. По рации сказали, что звонила женщина – вероятно, та, что у ворот, – и сообщила о трех отравленных. На первый взгляд в просторной гостиной, почти полностью белой и залитой светом, никого не было. Но, обогнув диван, фельдшер заметил темное пятно и остановился: на полу лежал ребенок, на боку, на губах пузырилась пена. Он тяжело дышал, хрипло постанывая. Франческо бросился к нему, перевернул, проверяя пальцами дыхательные пути. К нему подбежала Арианна Изолери, самая младшая в бригаде «скорой».

– Что у нас? – спросила она, запыхавшись.

– Мальчик, лет одиннадцать-двенадцать. Где-то еще двое, найдите их.

Она умчалась, а следом прибежал Джузеппе Мезьяно, самый опытный из троих.

– Ты справишься? – спросил он, проходя мимо.

– Вызови центр, нужна еще одна машина, – ответил Франческо, проверяя зрачки мальчика.

Повернув его, он заметил под ним лужу рвоты. Хороший знак, если отравление было пищевым или медикаментозным, или плохой, если речь шла о химикатах. Губы мальчика были синюшными, но ожогов, которые обычно появляются при употреблении кислот и тому подобных веществ, не было.

– Они выживут?

Голос донесся сзади. Женщина – видимо, мать – рыдала навзрыд.

– Мы сделаем все возможное, – ответил он, и в этот момент сверху раздался крик Арианны:

– Нашлись!

Франческо поднял взгляд и рассмотрел плачущую женщину. Если бы не зеленоватое пятно на платье, она могла бы сойти за модель с обложки журнала. Очень красивая, хрупкая, изящная, безупречно одетая, накрашенная и причесанная.

– Вы можете рассказать, что произошло? – спросил он.

Она покачала головой, но все же ответила – этот жест он запомнил и позже упомянул в своих показаниях.

– Мы ели. Все вместе, а потом Клара начала задыхаться.

– Кто такая Клара? – спросил он, измеряя жизненные показатели мальчика.

Уровень содержания кислорода в крови был критически низким.

– Моя дочь. Ей всего восемь.

С верхнего этажа по лестнице сбежал Мезьяно.

– Франческо, наверх.

– Но мальчик…

– Вторая машина уже едет, им займутся. Скорее.

– Держите его голову чуть приподнятой и не двигайтесь, – сказал Мезьяно женщине. – Если что-то случится, неважно, что, зовите меня.

Не дожидаясь ответа, он помчался обратно. В отличие от нижнего, верхний этаж был ярким, разноцветным: на дверях детских комнат висели деревянные буквы, составлявшие имена – Андреа и Клара. В ванной мелькнули оранжевые куртки с флуоресцентными полосами. Чтобы попасть туда, Франческо пробежал через спальню родителей и заметил на полу мужчину, слабо стонавшего, почти без сознания. Он лежал на боку, в той же позе, что и мальчик.

Должно быть, так их уложила женщина – в безопасную позицию, которой учат на курсах первой помощи. В ванной Джузеппе и Арианна реанимировали девочку, которой на вид не дать больше семи лет.

– Пульс потеряли, не дышит, – доложила Арианна.

Франческо занял ее место, убрал кислородную маску и попытался открыть девочке рот – челюсти были сжаты. Губы девочки были темными и холодными, под глазами начали проступать черные синяки. Франческо начал вдувать воздух, следуя ритму массажа сердца, который делал Джузеппе. Вдалеке послышалась сирена. Арианна выбежала, чтобы встретить вторую бригаду.

Когда ее торопливые шаги застучали по лестнице, раздался новый звук. Сначала Франческо показалось, что это свист или шипение, но потом он понял, что это кричит женщина – мать, жена, – которая вопреки его указаниям поднялась наверх. Это был непрерывный, высокий, раздражающий звук. Франческо хотел что-то сказать, но был слишком занят, пытаясь спасти девочку. Звук становился все более отчетливым, превращаясь в заунывную мантру, затем – в повторяющиеся слова, одни и те же.

– Я ошиблась, я ошиблась с дозой, я ошиблась…

2

Мара неторопливо спускалась по лестнице. В голове у нее одновременно крутились три мысли, и терять нить ни одной из них было нельзя.

Во-первых, в квартире этажом выше убит мужчина. Но она не собиралась вызывать полицию или звонить Валерии. Пусть кто-то другой поднимет тревогу, сообщит о смерти элегантного господина, уведомит тех, кому следует, – это не ее дело, и винить себя она не станет. Спешить некуда: он мертв уже несколько часов, ушел тихо, не издав ни звука. Дигоксин в первую очередь поражает легкие – даже если бы он хотел закричать, не смог бы. Ни «скорая», ни врач, ни спасатели – никто бы не помог, даже если явись они в тот миг, когда он только что принял

проглотил?

выпил?

вдохнул?

яд. Ему уже ничем не поможешь.

Во-вторых, сейчас в этом ветхом доме были только она и он – и это уже слишком много. Ей нужно исчезнуть: она наследила в квартире мужчины, и у нее нет времени вытирать свои следы или пытаться что-то предпринять – что угодно. Каждая секунда на счету, другого выхода нет. Она готовилась к этому дню пять лет, надеясь, что он никогда не наступит, что никогда полицейские не постучат в ее дверь, что ее оставят в покое – гнить в своей Башне.

и все же я не готова

Не настолько, насколько надеялась. Она всегда допускала, что однажды может потерять контроль, что личная тюрьма, где она заперла себя в окружении своих грехов, ее не удержит и что-то в ней пробудится. Поэтому она разработала план: изучила пути отступления, маршрут, определила первое убежище. В секторе А, ряд один, уровень три, ячейка два хранился минимальный набор для побега. Никаких документов. Телефон, новый, еще в упаковке, пауэрбанк, два билета на метро, блокнот с записями и ручка, двадцать евро мелочью, пять тысяч евро наличными, которые ей понадобятся, чтобы пересечь границу и двигаться на восток, где ее родной язык очень пригодится, маленький электрошокер – неудобный, но всегда заряженный, многофункциональный нож, темно-каштановая краска для волос, две пары одноразовых перчаток, черная шапка-бини, солнцезащитные очки, энергетические батончики, большая бутылка воды. В зависимости от времени года она добавляла или убирала термобелье и брюки из тонкой синтетики. Сейчас, в начале осени, дополнительная одежда была на месте. Все помещалось в сумку через плечо – достаточно взять ее и уйти. Это подводило к третьему пункту.

В-третьих (что было причиной во-вторых, но и следствием во-первых), этот мертвый человек здесь из-за нее. Жертва отравления дигитоксином не окажется случайно в квартире, если этажом ниже живет женщина, осужденная за отравление трех человек тем же дигитоксином.

может, это другой яд?

но запах

Таких совпадений не бывает. Здание муниципальное, принадлежит региону – всего четыре квартиры и несколько заброшенных помещений. Одна квартира пустовала, другая использовалась время от времени какой-то фирмой, третья служила временным или запасным жильем, а в четвертой уже пять лет жила она, замурованная заживо. Случайности здесь исключены. К тому же протечку явно устроили, чтобы заставить ее подняться по лестнице.

Она остановилась перед своей дверью, сосредоточившись только на этой мысли.

уверена?

уверена

Значит, через пять минут она будет далеко. Мара взялась за дверную ручку, но, прежде чем нажать, замерла. Она приняла кое-что за данность, а этот факт вовсе не был столь очевидным. Элегантный господин мертв уже несколько часов? Без сомнения. Он умер достаточно давно, чтобы струйка воды из его душевой насадки заполнила ванную, просочилась через потолок и начала капать в ее квартиру. Сколько прошло времени? Два часа? Три? Пятно она заметила около полудня. Отнимаем три часа – получается десять утра. Его убили в десять утра?

И она ничего не услышала?

не может быть

Она прожила в этом пустом доме пять лет. Улица за окнами узкая, машины и пешеходы появляются редко – Мара хорошо изучила все звуки дома и окрестностей. Если бы кто-то вошел в подъезд, поднялся по лестнице, встретился с мужчиной наверху, отравил его, устроил засор в сливе, стер следы, оставил дверь его квартиры приоткрытой, а потом…

ушел?

остался?

Она приняла за данность, что в доме только она и труп.

а если нет?

Мара затаила дыхание. Оборачиваться было не нужно, она и так знала: за спиной, в десяти шагах, – дверь гостевой квартиры. На двери глазок. Если кто-то сдвинул внутреннюю заслонку и смотрит – она бы не услышала. Зрение у нее отличное, а слух не особенно чуткий. Наконец она вошла в сектор А и заперла за собой дверь на два оборота, оставив ключ в замке. Мара посмотрела на вторую коробку слева, на третьем уровне переднего ряда. На вид как все остальные, но только эта коробка открывалась спереди. Одно движение – и в руках будет сумка. Однако Мара осталась стоять в прихожей, между сектором А и сектором Б, глядя на окно сектора F, на три дырочки в шторе. Она не шевелилась, потому что только так могла сосредоточиться и вспомнить все до мелочей. Она собрала все мысли. Отключила их. И в тишине вспомнила.

Когда внутри башни еще можно было передвигаться, Маре предстояло решить, откуда смотреть на улицу. Кухня и обе спальни выходили во внутренний дворик дома, а гостиная и ванная – на улицу. Окно в ванной было слишком далеко от угла, выходящего на главную улицу, из него мало что было видно, если только не открыть створку и не высунуться наружу. Но окно Мара приоткрывала лишь на несколько сантиметров, чтобы проветрить растения, и никогда бы не высунулась. Одно из двух окон гостиной должно было навсегда остаться закрытым коробками – рано или поздно придется опустить жалюзи, чтобы солнце не повредило картон. Оставалось окно ближе к двери, рядом с которым она собиралась поставить книжный шкаф. В таком случае вдоль этой части стены коробки не уместились бы в два ряда, а значит, угол идеально подошел бы для стола и стула, которые можно было бы аккуратно поставить перед окном, образуя проход из сектора F к кухне. Из этого окна она видела начало своей улицы, дом напротив и часть дороги. Прямо под ним находилась кладовка с жестяной дверью и заслонкой, выходящей наружу. Мара подумала, что заслонка могла бы заменить почтовый ящик, избавив ее от необходимости выходить. Вернувшись с одной из первых ночных прогулок за покупками, она поставила под заслонку тележку из супермаркета. Получилось удобно: водителю фургона можно было давать указания через окно, не высовываясь и не показываясь полностью. Так она годами получала посылки. Для наблюдения за улицей, прикурив сигарету – одну из немногих, что себе позволяла, – она проделала в белой шторе, закрывавшей окно, три отверстия. Одно – внизу справа, чтобы видеть улицу до самого поворота; второе – по центру, вверху, чтобы следить за теми, кто подходил к подъезду; и третье – слева, на средней высоте, чтобы видеть начало улицы. За пять лет, глядя сквозь эти три дырочки, оставаясь невидимой, Мара составила схему привычек всех соседей, включая расписания передвижения и их связи. Глядя из окна на кухне, много не узнаешь: внутренний дворик, общий с соседним домом, давно был заброшен, и туда редко кто выходил, разве что покурить или развесить белье. О соседях по двору она знала ровно столько, сколько нужно, и предпочитала тех, кто жил через улицу: вышибала из Ганы, охранявший черный ход клуба напротив, всегда с приколотой к синему пиджаку булавкой с флагом; девушка, что жила этажом выше, окна которой смотрели прямо на квартиру Мары и которая никогда не жаловалась на громкую музыку, потому что возвращалась с работы на рассвете и днем все время спала или вычесывала кошку; посудомойщик из ресторана, тайком выбрасывавший мусор в чужие баки; пожилой мужчина, который появлялся из-за поворота, проходил мимо и никогда не возвращался – возможно, двигался по кругу. Мара наблюдала за всеми и отмечала их передвижения. И вовсе не из любопытства: она просто следила за окрестностями, из которых внешний мир мог вторгнуться в ее маленький мирок. Она долго боялась, что ее узнают, увидев, как она выходит ночью за покупками, но этого не случилось. Даже после того, как двое пожилых жильцов с верхнего этажа съехали, она не ослабила бдительности, опасаясь новых соседей, но и тут ей повезло – все оставалось без изменений. Элегантный мужчина из квартиры наверху тоже занял место в рутине ее наблюдений, не вызвав беспокойства. Он приходил и уходил – логично было предположить, что у него в городе любовница, но его никто не навещал, по крайней мере, в этой квартире. Он лишь входил и выходил, всегда элегантно одетый, в солнцезащитных очках, шляпе, с аккуратными усами. Проводил вне дома долгие часы, возвращался только переночевать или переодеться. Так было и накануне. Мара заметила его через левое отверстие, когда сидела за компьютером. Время ужина давно прошло. Она услышала, как он вошел, поднялся по лестнице, щелкнул замок, и дверь закрылась. Который был час? Десять? Наверное. В течение следующего часа она слышала, как он двигался, пару раз спустил воду в туалете, потом все стихло. Она легла спать в три и проснулась в шесть. Она годами спала мало, урывками: в «Структуре» ее заставляли соблюдать больничный режим, рано гасили свет, и она часами смотрела в потолок, а стоило уснуть, начинался обход. Так и установился ее «полифазный» – многоразовый, короткий – сон. Она предпочла бы спать днем, но врачи были против, и она спала мало, когда получалось, иногда после еды, и привыкла. Той ночью, в шесть утра, на улице никого не было. Она приготовила кофе в секторе B, не включая свет. Бросила взгляд на соседей по внутреннему дворику, на первые загоравшиеся лампы, на ранних пташек, уходящих на работу. Потом села за компьютер и занялась делом.

Сверху не доносилось ни звука. Позже, утром, она сварила еще чашку кофе, ждала, когда доставят заказанный картридж для принтера. На улице было тихо. Никто не входил, никто не выходил, в этом она была уверена, потому что, если не спала, всегда отчетливо слышала щелчок подъездной двери. Она услышала бы его из любого сектора, даже из ванной. Больше с рабочего места она не вставала, пока не начала готовить обед. В 14:27 – в этом она была уверена, потому что как раз сохранила файл и время зафиксировалось. Итак, сосед сверху вернулся в десять вечера, до одиннадцати нормально передвигался по квартире, не шумел до трех утра и не издавал звуков с шести до 14:27. Когда же они вошли, другие люди? Глубокой ночью, пока она спала и старались не шуметь? Возможно. С трех до шести у них было достаточно времени, чтобы отравить его, все убрать

жертву рвало

дигитоксин всегда вызывает рвоту, но в ванной ничем таким не пахло

и устроить потоп. Потом они ушли, и теперь…

что теперь?

Следят за домом снаружи? Ждут, пока она найдет тело? И так более восьми часов? И что дальше? Как они поймут, что все случилось и она попалась в ловушку?

три часа

чтобы войти, убить человека, устроить ловушку, убрать все следы, уйти…

достаточно?

Если предположить, что они вошли, как только она легла спать, и вышли за несколько минут до того, как она проснулась, то как они выбрали время? Знали ее привычки? Слишком много случайностей. Они действовали быстро, но, похоже, не допустили ошибок. Скорее всего, их было двое, если не трое, но она их не заметила.

Она кружила вокруг этой мысли, не желая сосредоточиться на ней напрямую, ведь все уже произошло – она видела тело. Но спланировать и довести до конца такую операцию можно лишь двумя способами. Первый: они координировали свои действия с ней посекундно, используя ее как единственную точку отсчета.

но откуда они знали, что я делаю?

Второй: в определенный час, решив, что она спит, они вошли, все сделали, но потом не вышли. Потому что подъездная дверь больше не открывалась.

они внутри

они все еще в доме

Наверху мертвец.

Двое, а может, трое прячутся в квартирах, которые должны быть пустыми, ждут ее.

Застыв в позе, позволявшей ей с максимальной точностью вспомнить все, что произошло с момента возвращения элегантного господина накануне, Мара сняла промокшие тапочки. Нужно было надеть стоявшие у двери туфли – неприметные, удобные, как и вся ее одежда, – но и носки тоже промокли. Она сняла их, балансируя на одной ноге. Не хотела отходить от двери.

а если я ошибаюсь?

а если я права?

Может, все это ее выдумки.

кроме мертвеца

дигитоксина

и того, что я тут живу

Но, как бы то ни было, эту задачу не решить, подбросив монетку. Она должна быть уверена, что сможет…

сбежать

выйти из дома, не дав никому повода ее остановить.

Или обвинить. Или схватить.

почему я?

почему выбрали меня?

Чтобы взять сухие носки, пришлось бы пройти через Узкий проход в сектор D, отдалившись от сектора А и двери. Опасно. Сверху – ни звука, в углу сектора F все еще капает, и ей хотелось только одного: уйти, сбежать, пока ловушка не захлопнулась.

тише

не дыши

Она закрыла глаза и прислушалась. Что это? Она ждала, пока звук не повторился. Едва уловимый шум. Он раздался где-то за дверью.

из квартиры напротив?

из той, где жили старики?

Тихий, едва слышный звук – если бы она не стояла в секторе А, то и не услышала бы и, возможно…

Снова шум. Щелкнула, приоткрываясь, дверь, или, может, ручка вернулась в исходное положение. Но это не подъездная дверь – та щелкает громко, ни с чем не спутаешь. Мара мысленно пересчитала все двери в доме. Четыре квартиры, дверь угольной кладовки, дверь левого склада, дверь склада в глубине, ведущая…

И тут ее осенило.

Она вспомнила, как впервые вошла в этот дом. Валерия без умолку разглагольствовала, как ей повезло получить эту квартиру, сколько было других кандидатов и так далее. Потом показала угольную кладовку, сказала, что там удобно держать велосипед или мопед, но пока лучше посидеть дома. Поднимаясь по лестнице, Валерия вскользь упомянула два склада, сказав, что они пусты: один выходил на улицу, другой – во двор.

оттуда они и пришли

С той стороны мог войти любой, у кого был ключ, просто через соседний дом. Его могли заметить, но зато не щелкнет подъездная дверь, никаких ограничений по времени и не обязательно выходить из здания. На лестнице раздался еще один звук, и она повернулась к двери.

они больше не осторожничают

Да и зачем? Она уже побывала наверху, оставила повсюду свои отпечатки и, возможно, даже ДНК – хватит одного волоса.

что делать?

Мелькнула мысль позвонить Валерии. Мара доверяла ей, хоть та и была сложным, колючим, недоверчивым человеком. Но честным.

вот именно

Валерия всегда будто бы сомневалась в ее исцелении, не была уверена до конца. А если она не поверит? Если она видела слишком много рецидивов, чтобы делать ей поблажки?

мне больше не к кому обратиться

Одно имя мелькнуло в ее голове и исчезло, как вспышка, и она сделала вид, что не подумала о нем. Она двинулась вперед, медленно, проскользнула в Узкий проход, прошла вдоль коробок, добралась до сектора D, достала два пары носков. Одну надела, вторую сунула в карман. Бросила взгляд на дверь ванной. Сквозь матовое стекло виднелось зеленое буйство ее растений.

И вдруг, ни с того ни с сего, она подумала: кто же будет их поливать?

Послышался тихий шум, и она резко повернула голову к сектору А, быстро прошла обратно через Узкий проход, втянув живот, не дыша. Ни в коем случае не задеть кирпичи Башни, только не сейчас. Запыхавшись, она вернулась в сектор А. Да, теперь она ясно слышала звуки за дверью. По лестнице кто-то поднимался или спускался, стараясь не шуметь, но если ночью у них получилось, днем все оказалось сложнее. Она была начеку и все слышала.

что они мне сделают?

я заперлась изнутри

Если она останется взаперти, хватит анонимного звонка, полиция приедет, найдет тело и постучит к ней.

но никто не звонит

они знают, что я поднималась, оставила отпечатки, но не звонят и не уходят

Получается, хотели, чтобы именно она нашла тело. Анонимный звонок выглядел бы подозрительно.

а что, если я этого не сделаю?

По коже побежали мурашки. Они все устроили так, чтобы смерть элегантного мужчины выглядела как убийство, совершенное безумной отравительницей.

Что ж, отличное прикрытие для

чего?

любого другого убийства. А если не сработает – инсценировать самоубийство было бы столь же эффективно.

слишком буйное воображение

но по лестнице кто-то ходит, в доме, где убили человека

Этого было достаточно. Она надела ботинки, накинула легкую синюю куртку – неприметную, висевшую на крючке у косяка, открыла вторую коробку первого ряда на третьем уровне и взяла сумку. Подошла к кухонному окну и посмотрела через дыру в шторе. Во дворе никого, у окон тоже – мертвый час, никто не возвращался домой на обед. Ее взгляд скользнул по плите, холодильнику, брошенной тарелке. Она окинула взглядом плиту, холодильник, брошенную тарелку. Схватила горсть холодной чечевицы и засунула в рот – на двух чашках кофе далеко не убежишь.

бежать?

Бежать. Во двор – это единственный путь: на улице могут заметить, как она выходит, и будет только хуже. Она схватила коробку с кубиками сахара и бросила в сумку. Тяжелая, но пригодится. Шорох у двери вернул ее к реальности. Они были снаружи. Если она отодвинет заслонку дверного глазка, то увидит их лица.

и даст им отличный повод войти

В этот момент раздался звонок в дверь.

Мара прижала руку ко рту. Покачала головой – нет, она не откроет, не сдастся так просто. Повернувшись к кухонному окну, она распахнула его в третий или четвертый раз за пять лет. Посмотрела вниз. Прыгать придется с высоты: даже если спуститься, держась до последнего, она упадет метров с двух прямо на бетон. Такой вариант в плане побега она не учла, иначе бы запаслась веревкой или связанными простынями. Теперь времени не было.

а если я сломаю ногу?

кончу, как лошадь

Звонок прозвенел снова, на этот раз дважды. И Мара, уже стоя одной ногой на подоконнике, поняла. Звонили не они. Забыв об осторожности, она пронеслась через сектор B, сектор A и сектор F и оказалась у письменного стола. Вскочила на него, встала на колени, подползла к окну и распахнула его, крикнув:

– Эй!

Снизу на нее смотрел Ананд. Он улыбался.

Нельзя сказать, что Валерия была единственным человеком, с которым Мара общалась в последние пять лет. Был еще ее редактор, Патрицио, с которым она говорила чаще всего – не реже двух раз в неделю. Хотя он и не был носителем языка, но проверял переводы, которые ей поручал. Маре присылали самые разные материалы, она их переводила, и Патрицио неизменно обращался к ней с вопросами по поводу выбора слов. Он считал, что она смягчает формулировки. Были еще работники ночного супермаркета, Матьяж и Цилька, муж и жена; иногда за кассу вставал один из их сыновей. Они были словенцами, управляли небольшим магазинчиком с национальными продуктами, которые иногда предлагали ей, но она отказывалась. Еще был участковый врач-терапевт, доктор Мандони, с которым она общалась только по электронной почте и встречалась лично лишь пару раз. Он выписывал лекарства, рекомендованные врачами из «Структуры», Валерия забирала рецепты и привозила их раз в месяц. Мара исправно принимала таблетки, но была уверена, что они не действуют. И, наконец, был Ананд, парень из доставки. Он работал в курьерской службе, которая привозила большинство ее покупок. Ему поручили этот район, потому что его фургон был у́же других и легче маневрировал по односторонним улицам, вроде этой. Первые несколько раз, когда он звонил в домофон, она отвечала:

– Да?

– Посылка для синьоры Паладини.

– Положите в ящик.

– В какой ящик?

– Рядом с подъездной дверью, видите заслонку?

– Но это же не для почты!

– Все равно положите, пожалуйста.

У юноши был сильный бергамский акцент, голос молодой, легкий, и даже в неизбежных прощаниях слышалась улыбка:

– Хорошего дня!

– Берегите себя!

– До скорого!

Мара наблюдала за ним сквозь все три дырочки в занавеске. Он был индийцем, высоким и худым, с черными как смоль волосами и челкой, зачесанной набок, из-за которой казалось, будто у него шишка на голове. Почти каждый день, в солнце или дождь, индийский курьер с бергамским акцентом звонил в ее звонок, который он определил, перепробовав все остальные. Однажды днем пришел слишком большой пакет, не помещавшийся в заслонку, и Маре пришлось спуститься и открыть дверь подъезда. Ананд встретил ее ослепительной улыбкой.

– Наконец-то я вижу вас! Таинственная синьора Паладини!

Она натянуто улыбнулась и резко оборвала разговор. Потом пожалела о своей резкости и в следующий раз открыла окно вместо ответа по домофону.

– Посылка? – спросила она.

– Да! Но на этот раз обычная! – ответил он, улыбаясь до ушей от неожиданности.

– Положи в ящик, – сказала Мара, поколебалась, а затем все же решила, что ничего страшного в этом нет. – Как тебя зовут?

– Ананд! Ананд Дхаван!

– Спасибо.

Больше они почти не общались. Он звонил, она отодвигала штору, махала рукой, он клал посылку в ящик. Иногда он жестом просил открыть окно, она приоткрывала, и он говорил что-нибудь: например, что упаковка повреждена или что чуть не перепутал ее посылку с другой. Два слова, улыбка – больше и не требовалось.

И сейчас Ананд улыбался, стоя одной ногой на подножке фургона, смотрел на синьору Паладини, которая вдруг распахнула окно, глядя прямо на его красно-синий фургон, припаркованный у тротуара.

Мара мысленно прикинула. Расстояние от окна сектора F до крыши фургона было меньше, чем от окна сектора B до бетонного двора, плюс крыша фургона не твердая – это натянутый пластиковый тент. Но всего в двадцати метрах – широкая улица, и кто угодно мог увидеть, как она прыгает.

это может плохо кончиться

но все лучше, чем участь искалеченной лошади

Ей показалось, что за дверью послышались звуки, возможно, даже голоса. Она снова посмотрела наружу. В юности она была спортивной, почти бесшабашной. Какое-то время по настоянию матери, выступавшей в молодежной сборной своего региона, она занималась прыжками с шестом.

два метра

или те, кто за дверью

Она перекинула сумку за спину и забралась на подоконник.

– Синьора Паладини! Что вы делаете? – закричал Ананд.

Он только что выкрикнул ее новое имя посреди улицы, рискуя привлечь любопытные взгляды прохожих. Узнай об этом Валерия, шкуру бы с него спустила. Но Мара не обратила внимания, сделала глубокий вдох и прыгнула. Приземлилась на тент, чуть не отскочила, как на батуте, но вовремя ухватилась за какую-то веревку, пока ноги болтались в воздухе.

– Синьора, вы с ума сошли? Так и покалечиться недолго!

Мара почувствовала, как руки Ананда коснулись ее ног, и с ужасом бросила взгляд на главную улицу. Там никто не стоял, не смотрел, никто не шел мимо. Она прикинула, сколько времени понадобится тем, кто за дверью, чтобы понять, что она выпрыгнула из окна, и сползла по боку фургона. Ее ноги снова коснулись земли, а перед ней оказалось потрясенное лицо парня.