Резонанс

Они, усталые, но довольные, отложили инструменты. Репетиция удалась.

– Жара спала, – сказал Гитарист, подходя к открытому окну. – Пойдёмте на крышу. На свежем воздухе остынем, ночь встретим.

– Я с вами, – сразу отозвался Барабанщик.

– О, кстати! – вдруг вспомнил Артём, доставая телефон. – А сегодня как раз пик Персеид! Прямо ночь самых падающих звёзд. Идеально совпало.

– Точно! Погнали на крышу, – тут же подхватили остальные.

Оля собрала свои вещи и вздохнула:

– Жаль, там, наверху, нету ларька с мороженым…

Поднялись на верхний уровень стройки – огромную открытую площадку на шестнадцатом этаже. Над головой – только небо да силуэты башенных кранов. С одной стороны лежал весь город в огнях, а с другой – тёмная гладь Волги, вбирающая в себя последние отсветы заката.

И сразу заметили у самого края Семёныча, геодезиста с пятого участка. Он возился с теодолитом на треноге.

– О, а вот и компания! – обернулся он, услышав их шаги. – Я так и думал, что не один такой сумасшедший. Добро пожаловать на лучшую в городе смотровую площадку.

– Семёныч, а ты что, отметки даже ночью ставишь? – пошутил кто-то из ребят.

– Этот прибор – мост между «здесь» и «там». Днём – грунт считаем, ночью – вселенную. Тот улыбнулся, не отрывая глаза от окуляра прибора. – Отметки? Это вы про бетон. А я тут звёзды навожу. Геодезия, браток, не только по земле, но и по небу. Земля – та же точка в космосе, только с гравитацией повезло. Он похлопал по штативу теодолита.

– Днём – отметки на бетоне, ночью – на небе. Жду, когда Персеиды повалят. Как раз настраиваюсь.

Ребята устроились поудобнее на старых поддонах. Снизу поднимался ветерок, пахнущий речной прохладой и летними травами.

Ночь была тихой, пока Золотой не провёл пальцами по струнам своей акустики. Тихий, размытый аккорд повис в воздухе и растворился в гуле спящего города.

– Блин, Золотой… – сказал Художник, отрывая взгляд от огней внизу. – Я тут вспомнил… Помнишь, как мы студию обустраивали?

Я тогда граффити делал, а ты внизу бас настраивал. И я заметил – словно волна баса касалась струи краски из баллона. Те узоры под басом оказались неповторимыми. Такое… захочешь – не повторишь. Даже если ты суперхудожник, это просто физически невозможно. Это была какая-то магия.

Я тогда подумал – твой бас будто касается не только ушей, а самого пространства. И мы с краской просто делаем это касание видимым.

Золотой медленно кивнул, оторвав взгляд от ночного неба.

– Ты прав. В этом есть что-то… большее. Учёные назовут это физикой – резонансом, волновыми явлениями. А у звукарей это просто LFO. Та самая волна от сабвуфера, которая заставляет вибрировать не только уши, но и стены, и воздух, и, как оказалось, даже краску в баллоне. Поэтому, когда звук покидает колонки, он перестаёт быть просто колебаниями воздуха. Он становится… почти осязаемым. Можно слиться с ним, почувствовать его не только ушами, а каждой клеткой. Вот эта возможность – ощутить музыку как часть себя, как стихию – разве это не самое настоящее чудо?

– Резонанс… – произнёс он задумчиво. – Это когда две частоты находят друг друга. Звук и краска. Человек и человек. Звезда и звезда. Законы-то везде одни. Просто масштаб разный. В тишине, нарушаемой лишь гулом города, раздался спокойный голос Семёныча. Он всё так же смотрел в небо. – А знаете, в голосе тоже есть своя магия, – задумчиво начал Гитарист. – Музыка, мелодия – это всё понятно. А вот голос… Бывают же такие необычные голоса. Магические, что ли.

Он сделал паузу, собираясь с мыслями.

– У меня бабушка в хоре пела. И на праздники всегда приходили ее друзья. Все поют, галдят… Я с детства привык. Но в тот раз… В тот раз одна женщина начала петь. Негромко сначала. Её голос был… бомба, блин. Такой глубокий, грудной. И когда она повела мелодию, все остальные вдруг подхватили – но не заглушили, а обняли её голос своими. И это была не просто песня.

Голос Гитариста дрогнул.

– Эти голоса проникли в меня так глубоко, что достали до самой сути. Я никогда не думал, что какая-то песня за столом может так вырубить. Мурашки волнами, по всему телу.

Золотой смотрел на него, мягко улыбаясь.

– Это был их микс.

– Только вживую! – оживился Гитарист. – Без всякого пульта. Это звучало как одна большая душа, которая коснулась всех и каждого.

– Вот видишь, – снова вступил в разговор Семёныч, наконец отрываясь от теодолита и прислоняясь спиной к парапету. – А ты говоришь – магия. Никакой не магии. Обычная физика души. Когда вибрации из груди одного человека попадают в такт с вибрациями других – рождается хор. А когда нет – получается какофония и ссора. Всё мироздание на этом построено.

Золотой кивнул, глядя куда-то вдаль.

– Вот, кстати… Тебе не надо чувствовать волну от баса. Ты своим голосом можешь создать и бас, и всё что угодно. Прямо до тех самых мурашек. Тут уж, наверное, физика бессильна.

– А вот наш Славка, когда ещё на плитке в санузлах сидел… – начал Гитарист.

– На какой плитке? – перебила Оля, нахмурившись. – Вы о чём?

Славка сам засмеялся.

– Да я раньше плиточником работал, – пояснил он. – Санузлы в новостройках делал.

– Ну так вот, – подхватил гитарист. – Сидел он там, а акустика в пустых санузлах – просто огонь. И он, перед тем как начать работу, соседей разогревал, как на сцене перед выступлением крутых артистов. Громко так объявлял: «Сейчас буду штробить под проводку, часа полтора! Потом перерыв. Кому интересно, когда я наконец закончу – подписывайтесь на канал!»