Я – воин СВО

© Драбкин А. В., 2025

© ООО «Яуза-каталог», 2025

К читателю

Уже через несколько недель после начала СВО, когда стало ясно, что это всерьёз и надолго, я понял, что надо начинать формировать в информационном пространстве образ нашего современного воина. Первое, что я сделал, написал письмо в ДИМК МО: «Сейчас как никогда остро стоит вопрос создания образов героев нашего времени, тех, кто с оружием в руках защищает нашу независимость, кто обеспечивает жизнь на освобождённых территориях. Создание видеоархива записей интервью с военнослужащими позволит активно использовать их не только в пропагандистской работе, но и при анализе проведения операции». Ответа я на него не получил, но через несколько месяцев, в августе, раздался звонок с незнакомого номера. Неизвестный представился замполитом одной из бригад НМ ДНР, спросил, готов ли я приехать начать интервьюировать бойцов его бригады. Я не раздумывая согласился, хотя в какой-то момент проскочил холодок сомнения: «Не украинская ли это ИПСО?», но через две недели уже был в Донецке. Так началась работа, результат которой нашёл отражение в этой книге и роликах на канале «Я помню».

Позывной «Монах»

Интервью записано в марте 2024 г.

Родился я в 1991 году в Сибири, на Байкале, в городе Братске Иркутской области. После школы поступил в Иркутский государственный университет на специальность инженер-геолог. Потом ушёл на срочную службу. Затем была военная служба по контракту в погранвойсках. Но по окончании контракта в 2020 году не стал его продлевать со словами, что в мирное время мне в армии делать нечего.

Ушёл на гражданку, пробовал заниматься бизнесом. В бизнесе я считал, что не важно, чем ты занимаешься, главное, чтобы выполнялось условие, что ты работаешь на себя. Но оказалось, что это не совсем так… Очень важно именно то, чем ты занимаешься. Это должно приносить удовольствие, чтобы ты мог отдавать этому максимум сил.

В 2022 году началась СВО, и поначалу некоторое время я отслеживал, что происходит, по телеграм-каналам… наверное, как и вся страна. Недавно на одном из каналов попалась интересная фраза, что русские во время войны делятся на два типа. Первый тип – «Пока не поеду, они без меня справляются» и второй – «Всё, мне пора ехать, без меня не справятся». Отчётливо помню, что, когда я ехал, у меня крутилась мысль: «Что же там такое происходит? Надо поехать туда, надо помочь». Был уверен, как только я приеду, всё сразу кардинально изменится. Оснований так думать не имелось, просто было какое-то внутреннее убеждение, и оно меня двигало. Природы его происхождения я не знаю.

В августе 22-го я заключил контракт. Где-то в середине августа начал проходить все эти процедуры по оформлению в добровольцы. 25-го числа подписал документы, а 27 сентября после обучения и прочего мы уже «заехали» на Украину…

Как твои родные отнеслись к тому, что ты едешь на войну?

Думаю, что реакция у всех моих родных была однозначная: «Ох, он едет на войну…» И сразу всё вокруг становится таким мрачным… Здесь ведь как? Если война тебя лично не касается, конкретно твоей семьи, то всё это здорово, ребята – молодцы, вперёд… То есть мы готовы отпускать на войну чужих сыновей, но, как только это касается наших детей, мы сразу смотрим на всё это как-то иначе. Вот и мои родители как услышали, смотрю – сразу впали в уныние… Говорю им: «Ну а как вы хотели? А у других семей как люди идут? Кто-то ведь должен… От нашей семьи я пойду представителем». Позже я с отцом разговаривал – он согласился: «Действительно, у других сыновья уходят и там погибают. Как нам в стороне оставаться…» В общем, они поняли и смирились. И больше никто мне не давал никак понять, что они чем-то расстроены. Все оказались в режиме ожидания. И так по сей день…

Скажи, пожалуйста, что ты с собой брал? Закупался чем-то?

Да, по большому счету, всё закупали. Просто на тот момент не совсем понимали, что именно нужно закупать.

А так мы были готовы купить абсолютно всё, и бронежилет, и прочее. Ещё так совпало, что сразу пришла «гуманитарка», и это нам крепко помогло. Мы тогда из Иркутска уходили, и как раз гуманитарная помощь пришла в виде первичного снаряжения, всё необходимое. В общем, нормально, мы ехали снаряжённые. Плюс месяц подготовки на территории России. Поэтому мы уже в процессе занятий поняли, что нам будет нужно там, что удобно и что неудобно. В этом смысле мы подготовились.

А подготовка какая была? Общевойсковая?

Общевойсковая, тактико-специальная. Подготовку мы на полигоне проходили, и многое из того, что нам давали, потом пригодилось на деле. У нас ещё коллектив такой крепкий сложился. Мы там, на занятиях, в игровой форме как-то даже больше других рвения проявляли. Например, отрабатываем действия в лесу. Мы работаем, а кто-то другой в лес ушёл, из поля зрения пропал, отсиделся там и под конец занятия вышел. А мы нет, лазали, пыхтели, что-то для себя хотели усвоить, узнать-научиться. Состав подобрался разнообразный. Все добровольцы же, мы шутили про свой состав: «От бомжа до депутата», начиная с самых молодых, двадцатилетних, и до 58-летних. Вот такой коллектив, с разных участков страны, с разными судьбами.

Как из такого разношёрстного коллектива получается подразделение?

Есть такое понятие «боевое слаживание». Вот оно начинается на бытовом уровне, с отношений на полигоне. В России, когда мы ещё войну не познали, так скажем… все эти чувства мирного времени ещё оставались: кто-то обижался на какую-то ерунду, кто-то спорил с кем-то… А потом на войну «заезжаешь», и всё – там уже приоритеты совсем другие. И то, что в мирное время тебе казалось очень важным, и то, что могло тебя обидеть – или тебе казалось, что из-за этого стоит спорить, – там всё это уже не имело смысла…

Ну вот так, в принципе, мы и «сложились» вместе. И я думаю, мне повезло, что такие люди попались. Не знаю, как бы с другими людьми получилось, может быть, так же, а может быть, и нет… Судьба так решила, что мне подобрались такие люди.

Сначала я попал в мотострелковое подразделение, во вновь созданный мотострелковый полк. Да-да, обыкновенная пехота… На войне всё как-то нивелировалось, и стало неважно, откуда ты, из десанта ли, из спецназа или из морской пехоты. Критерии эффективности совершенно иные.

Ты сможешь выполнять боевые задачи, только обладая необходимым набором внутренних качеств. А если всё это ещё более упростить, то человеку просто нужно в конкретном моменте не бояться. И здесь абсолютно неважно, какое у тебя раньше было подразделение. Там мы все стояли на одной линии, выполняя одинаковое для всех действие.

Нас направили под Купянск, населённый пункт Ольшаны. Сейчас как раз где-то там у наших подразделений идут продвижения. А тогда, в сентябре, мы там отдали много территорий. Да, это были очень болезненные удары. Уже был оставлен Купянск…

Мы потом анализировали, что нашему подразделению очень повезло: у нас по нарастающей шло включение. Война не сразу обдала нас всем своим жаром. Началось с артобстрелов. Мы прибыли – и сразу же обстрел. Что-то взрывается неподалёку, а мы как-то даже не придали этому значения. Прямо скажем, «по-раздолбайски» себя вели, с пренебрежением к требованиям безопасности. Обстрелы, обстрелы… так прошло два месяца. Мы вообще и противника-то видели мельком. А вот противник нас видел хорошо – по нам постоянно отрабатывала артиллерия. Танки… эти вообще как по часам. Мы между собой говорили, что танк настолько обнаглел, как по расписанию работает. Военные всё же, надо бы постоянно менять время твоей работы и её место. А эти лупят с одного и того же места и в одно и то же время.

Два месяца мы там простояли, а потом нас перевели в Кременную, в леса. Ну и там мы уже в полном объёме столкнулись со всеми «особенностями» войны. Познали и радость побед, и горечь поражений.

Ещё на полигоне меня сразу назначили командиром отделения, хотя, по идее, прапорщика не могли ставить на эту должность. Но ни для кого не секрет, что в тот момент там был не совсем порядок. Тогда больше уделяли внимания тому, чтобы поскорее отправить людей, всех прогнать через этот обучающий курс, а уж документы потом подтянут.

Уже в процессе, когда мы зашли на Украину, меня поставили командиром взвода. А потом у нас командир роты получил ранение, и я уже был за командира роты. Но только называется рота, а на самом деле ребят немного. Изначально заехало 50 человек, а потом осталось около 30… и эти 30 человек ещё разбиты на три позиции.

Не буду тянуть одеяло на себя и говорить, что командир роты – это одна из ключевых фигур. Хотя это именно так. Работа командира роты включает в себя много аспектов. Ротный заменяет и маму, и папу, и психолога – вообще как бы всех заменяет. На войне немаловажный момент – это психологический настрой бойцов. Готовы ли они воевать? Готовы они идти с тобой? Сейчас командир роты и командир взвода – это те, кто непосредственно с бойцами находится в прямом контакте. И боеспособность подразделения зависит напрямую от этих людей. У них, конечно же, есть помощники, даже если штат не предусмотрен. Они в любом случае будут всегда. Потому что невозможно «в одного» всё сделать. Но основную нагрузку в виде реализации распорядительных документов, приказаний и так далее, исполняют на земле командир роты и командиры взводов. Ведь сейчас иначе, не как в Великую Отечественную войну. Тогда, если шло какое-то наступление, комбат поднимал свой батальон, и все устремлялись в атаку.

Ты сам подбираешь себе команду?

Да. У меня есть три-четыре, так скажем, ключевых человека, которые доводят и реализуют мои замыслы.

Они помогают тебе обустроиться, приготовить пищу, ещё что-то?

Лично мне?.. Нет, адъютанта у меня нет. Здесь все надо делать самостоятельно… Я говорю про командиров взводов. В армии есть такая теория, что командир должен иногда для профилактики злоупотреблять своим положением, то есть отдавать некие указания, которые не имеют смысла, но которые должны быть исполнены. Идея этой методики в том, чтобы постоянно держать подчинённого в тонусе. Но там, на войне… человек готов отдать все свои силы именно за того, кому он верит, а не за того, кого боится.

Сложно было заработать авторитет?

Уже когда ты смотришь в прошлое, это не кажется сложным. Но надо сказать, случались моменты напряжённые и сложные… Наверное, их было меньше, пока мы находились на обучении. Но потом, когда уже заехали на Украину, те или иные твои слова или действия имели определённый результат или последствия. К примеру, твой настоятельный совет окопаться именно здесь и именно на нужную глубину, невзирая на то что подчинённый тебя пытался убедить, что ему и так удобно.

То есть твой совет кому-то спас жизнь и здоровье – это же сразу видно. Или, например, убедительно просишь: «Смени позицию! Эта позиция просматривается, её снесут». Настоял – и позицию действительно снесли. И вот люди вдруг видят, что, оказывается, ты был прав. На войне очень ценится удача, она притягивает. К таким «фартовым» почему-то люди подсознательно тянутся в надежде, что к ним тоже прилепится удача…

Опять же, зарекаться и говорить «Да, фартовый именно я» в настоящий момент избегаю. В то время нам много раз везло, и казалось, что за нами наверху кто-то приглядывает, проводит аккуратно, не даёт нам споткнуться очень сильно. Да, тогда нам действительно везло…

Как тебе противник? Какое отношение к противнику?

Лично у меня нет ни ненависти, ни злости. Когда идёт бой, это просто такой боевой момент, это элемент борьбы. Конечно, бывает, и злишься, и ругаешься, и материшься, и обзываешься в порыве, когда что-то прилетает рядом. Но когда ты уже одолел в борьбе, противник повержен, то всё… это абсолютно нейтральный фон. Для меня было именно так. Конечно, когда я ехал, то переживал, как это всё будет происходить и как я это восприму. Но все эти вопросы за меня тоже кто-то закрыл. Я вообще, об всём этом не заморачивался и поэтому чувствовал себя нормально.

Излишней агрессии мы не проявляли, кроме как в бою… а после – нет. Всё это, как отработанный механизм: вот мы отработали, забрали пленных – и всё. Ты смотришь – перед тобой сидит человек. Да, человек, обычный человек. Он к тому же ещё и разговаривает по-русски… Сейчас не могу вспомнить, был ли у него (украинский) акцент, что и как он говорил. Просто обыкновенный мобилизованный мужик… Это не были какие-то отъявленные «нацики».

Первые пленные были под Кременной. Мы там удачно штурманули опорник, в нём взяли шесть пленных. Как мы штурмовали тот опорник – это можно использовать как наглядное пособие. Там сидели 11 человек. Мы штурмовали тоже в 11 человек, но плюс один снайпер. Их огневые позиции были выстроены неудачно. Похоже, что они заняли уже готовые окопы и только начали их расширять. Поэтому эти 11 человек не смогли вести бой, обороняться там могли только три человека. По сути, мы их подкараулили, когда они окапывались. Опять же, своим парням потом обратил внимание: «Видите, как копаться без наблюдения? Когда ты так делаешь, к тебе можно подобраться и расстрелять, как куропатку. Надо постоянно быть во внимании, чтобы кто-то наблюдал. Один копает, другой – наблюдает». То есть опять наглядное пособие. Теория – практика, теория – практика… Они сделали ставку на единственного наблюдателя с пулемётом, а мы его вычислили и обезвредили… Как только мы «глазки» пулемётные убрали у них шансов не было.

По выстрелу снайпера начался штурм опорника. Они только втроём отстреливались – остальные не могли развернуться. Мы же заходили всей группой, всё как положено, как учили. Вот я своим потом говорю: «Видите как? Надо, чтобы у каждого стрелка была своя позиция. Тогда у тебя все 11 человек ведут бой. А не так, что сидите в яме и только трое из вас стреляют». Тут, правда, ошиблись, перекидали все гранаты… а дальше что?! Получается, мы их потратили немножко раньше, чем надо. Возникла пауза – что делать? И тут наш пулемётчик, позывной «Правнук» – ему, видимо, надоело лежать – поднялся, заскочил на бруствер и давай из пулемёта… На этом укропы подняли руки, вышли. Пулемётчика, кстати, представили к ордену Мужества за это, но где-то всё затерялось. Со временем, думаю, восстановим справедливость.

В итоге пятеро у них погибло в бою, шестерых мы взяли в плен. Один из них был довольно крупный такой. Шесть человек мы вывели из опорника. Их побратимы начали насыпать по отходящим. И трёх человек из этих шести задвухсотили сами же укропы. В том числе оказался их командир, который, кстати, с ног до головы был в американских нашивках. Хотелось, конечно, с ним побеседовать, но…

На отходе был ранен наш командир взвода, позывной «Саян». Вот есть такое выражение, что на войне траектория каждого снаряда очерчена Богом. Действительно, кто-то может находиться за 70 метров от разрыва, но ему прилетит какой-нибудь мелкий осколок. А тогда у нас парень живым вышел из столба разрыва. Смотрим – он держит свою руку за запястье, и у него нет фаланги пальца. А эти три укропа, что шли друг за другом, – они «двести». И вот он из разрыва вышел, смотрит туда, где у него раньше был палец, и говорит: «Для меня война закончена, мне нужна награда. Командир, сделай, пожалуйста!» Ну да, это как бы смешно… Обнял я его, говорю: «Ладно, ты давай-давай… Будет тебе награда. Пошли…»

Получил он медаль «За отвагу», но пришла она спустя год. Тем не менее, как говорится, награда всё-таки нашла своего героя. Саян вполне доволен.

Остальным пленным пришлось оказывать медицинскую помощь. Их тоже зацепило осколками – это мы уже чуть позже поняли. Дали им воды попить, всё такое прочее, и передали в разведку.

Да, среди нас были парни, которые проявляли некую агрессию. Но у них ведь тоже непросто… трагедия случилась, где-то брата на Украине убили. Вот они и пытались как-то выплеснуть. Хотя конкретно этот пленный вроде бы ни при чём, и это же война, на которой всегда кто-то гибнет. Но вообще я следил за этим, чтобы в такие моменты проявлялись все лучшие качества русского воина, такие как милосердие.

Брать или не брать пленного, каждый решает для себя сам, в конкретной обстановке боя. Смотря какой противник против него стоит. Здесь, на войне, быстро учишься не затягивать с принятием решений. Мне кажется, сердце подскажет, как нужно поступить. Этих – не трогай! А где-то, думаю, даже и рука не дрогнет. Всё зависит от того, кто перед тобой. Ты это всё моментально сканируешь.

Самому приходилось убивать?

Когда в первый раз я поехал домой после ранения, то думал: «Сейчас будут спрашивать, убивал или нет…» Это самый неприятный вопрос, который можно задать солдату, что был на войне. Это настолько личное, потаённое… Что мы все подразумеваем под убийством? Намеренное действие к обычному человеку, а на войне ты стреляешь, в тебя – стреляют. Здесь так… В бою приходилось, а вот чтобы целенаправленно безоружного… нет, такого убийства не было. Совершенно…

Скажем так, ты видел результаты своей работы?

Видел…

Когда в вашем подразделении начала использоваться тактика штурмовых групп и кто её ввёл?

Мы на свои первые штурмы пошли сами, по личной инициативе. Вот казалось бы, сиди себе спокойно в обороне – что ещё надо. Но у нас имелся некоторый азарт. Ведь на войне обязательно нужно достичь какого-то результата. Ты всё равно уже там, и у тебя есть подразделение, и хочется, чтобы твоё подразделение оказалось не последним. И хотя мы стояли в обороне, но тем не менее разведку проводили. Сами всё рассчитали, распланировали, пошли и отработали. Всё получилось, всё здорово. Отработали чисто, даже потерь не было, за исключением тех укропов и одного нашего.

Как вы оборудовали позиции?

Лопатами копали, потом пилили деревья, накрывали брёвнами. Хотя Кременная, конечно, то ещё место… там и потерь много понесли, и много чего связано с теми сосновыми лесами, но в плане того, что копать песок и позиции оборудовать – там было легко. А вот, к примеру, в Ольшанах под Купянском стояли, так там такой твёрдый грунт, что надо сначала прокопать где-то с метр, чтобы дойти до более податливой почвы.

Мы достаточно хорошо в лесу окопались и такой хороший блиндаж сделали, на совесть прямо. Накат из брёвен, земля, мешки… Сказал ещё бойцу: «Слушай, нельзя так думать, но хочется, чтоб прилетело в него…» Хотели посмотреть, как себя поведёт, – настолько были уверены в нём.

Вас обучали, как правильно копать?

На полигоне времени, конечно, мало давалось на подготовку, да и земляные работы нам были наименее интересны. Но все равно копали что-то. Присутствовал какой-то соревновательный дух. Три взвода – три окопа. У кого лучше получится?

Как тебе первая зима под Кременной?

Нормально. Во-первых, я из Сибири, а там зимы другие совсем. У нас зима солнечная, как писал поэт – «мороз и солнце, день чудесный». Здесь же зима пасмурная, нет солнца, и постоянно эта слякоть с грязью. Для меня вот этот период как-то не очень… Под Кременной это не особо ощущалось, потому что песочек, лес… а здесь, где чернозём да грязь, – мне это совсем не нравится. Тяжело даже до позиции добраться, ты сил тратишь больше в разы. Но это я ещё летом не воевал. Надеюсь, в этом году получится…

Под Кременную в 22-м как заехали, так постоянно жили в окопах – не было никакой ротации. В окопах хранилось всё наше оборудование, в них – наше жильё и боевые позиции. Но вот что меня удивило, что у нас тогда никто не болел. Никакой простуды, ничего… И хотя ты недоедаешь, недосыпаешь, постоянный стресс, льёт дождь… а потом всё это замерзает и превращается в лёд. У тебя постоянно сырые ноги, и ты там же, в окопах, всё это сушишь. И в таких условиях никто не болел! Видимо, организм мобилизовал какие-то ресурсы.

Я потом повёз пацанов в баню. Все намылись, расслабились, и все сразу же заболели.

Вас обучали медицине?

Да, первичную медицину давали достаточно хорошо. Главное, что тебе надо сделать при ранении, – это просто остановить кровь. Всё остальное уже вторично. Перебинтоваться каждый сможет, какие бы кривые руки у него ни были. Главное – остановить кровь, на это отводится очень маленький промежуток времени. Если не успел, то всё, начинаешь слабеть, не можешь нормально жгут затянуть. Потом человек отключается и просто истекает кровью. Причём ранение может быть вообще незначительное.

Скажи, а туалеты как обустраивались?

Туалеты под деревьями. Мы когда в лесу стояли, каждый выходил с лопаткой, куда-то за собой закапывал, никто сверху ничего не оставлял. Общего туалета никто не сооружал. Потому что на тот момент некогда было, все заняты оборудованием боевых позиций, и все силы землекопов были направлены туда. Мы даже до конца не успели дооборудовать свою позицию. Нам в итоге пришлось оставить её…

Получается, что вы взводом держали три километра фронта?

Мы взводом держали два с половиной. Я находился на левом фланге, до другой нашей позиции с гарнизоном из десяти человек – полтора километра, до соседей слева – километр.

Эти расстояния перекрывали минными полями?

Нет, дозорами. Ходили… но опять же, не перекроешь такую территорию.

Правофланговую позицию укропы днём 24 декабря забрали. У нас там из десяти человек семь двухсотых. Говорили, что там поляки поработали. Укропам прямо конкретно понадобилось забрать эту точку. Ну и наши десять человек там не смогли удержаться. Но никто не отошёл, все остались на позиции: семь двухсотых, двое пленных… одного нашего они уже очень сильно раненого оставили. Он весь был прострелен. Несколько сквозных, множественные осколочные в голову, контузия. Ума не приложу как, но он вышел к нам!

Конечно, когда у них бой начался, мы туда попытались пробиться, но нас отсекли и потом связали боем на своей позиции. Танк укропов выкатился к нам на сто метров. Успел сделать буквально два-три выстрела… Казалось бы, танки в этой войне показали, что они работают с дистанции, как артиллерия. А здесь нет, укропы, как муравьи, вокруг танка кружат, опекают его. И по всем высовывающимся гранатомётчикам открывают огонь. Но тем не менее здесь тоже без удачи не обошлось. Со второго выстрела из РПГ парни попали танку под ствол, и он не смог стрелять. Пойми, это когда танк в поле ровно стоит, да, ты можешь там в гусеницу, под башню прицелиться. А под Кременной – лес, и танк меж деревьев дуло направил и стреляет себе. И то, что смогли попасть ему под ствол, – это как бы очень хорошо. Хотя он ещё потом пытался «гусянками» наехать, раскатать нас. У нас средства поражения тяжёлой техники уже закончились. И, видимо, они почувствовали это и поехали на нашу позицию. А мы там мины противопехотные установили, дистанционного подрыва. Нажали, мина сработала, под танком – взрыв. И, видимо, экипаж подумал, что всё-таки у нас есть ещё что-то и по нему опять работают. В общем, он отъехал назад.

Те двое пленных с опорника, которых взяли хохлы на правом фланге… Их обменяли?

Да, сейчас они уже воюют.

Накат того дня мы отбили, но соседей у нас «разобрали». На следующий день штурм возобновился. Как я уже говорил, окопались мы хорошо. От артобстрела и наката в лоб мы устояли и как бы не собирались никуда уходить. Но из-за того, что имелись такие бреши между позициями, возникли проблемы… Позади нас в паре километров стояли башкиры. А с учётом того, что у нас забрали правофланговую позицию, теперь получалось, что расстояние направо до ближайшей позиции – два с половиной километра, слева – километр и до башкир – два. Прямо какой-то «островок надежды».

На левофланговой позиции пацаны сидели неподалёку от других наших подразделений. Лишь мы впереди торчали этаким «апендицитом». Но тем не менее мы эти позиции обжили, генератор туда новый привезли. К тому же понимали, что это ж опять где-то надо будет окапываться на новом месте – такие нас волновали земные интересы… То есть оставлять добровольно мы ничего не собирались.

В тот день к нам пришли два пацана-башкира из соседнего полка, узнать, что у нас за обстановка.

– Нормально дела?

– Нормально.

– Ладно, – говорят, – мы пошли к себе. Если что, мы на связи.

И они буквально метров 500 от нас отошли. Вдруг говорят:

– Наблюдаем укропов, три человека.

Я спросил его:

– Ты можешь их отработать?

– Нет, не могу, сейчас понаблюдаем.

И далее слышу:

– Наблюдаю …5, 7, 15, 20, 25, 30, 40…

Оказывается, укропы обошли нас и сзади начали цепью заходить. Позиция у нас была хорошая, но нам не хватило времени её оборудовать до конца. Любая позиция должна быть готова для ведения круговой обороны. Мы же этого сделать не успели и теперь не могли вести бой с тыла.

Укропы начали с обстрела – сначала наши позиции накрыли с фронта. Они били из танка, миномётов и ствольной артиллерии. У нас появились раненые…

Команды отходить не поступало – я самостоятельно принял решение отходить. Вперёд отправил головной дозор. Они доложили, что всё чисто. Тогда мы отправили группу с ранеными, потом пошли сами. Метров 500 прошли – всё, воткнулись в укропов. Сразу же бой – головной дозор прошляпил… Всё, укропы спереди, укропы сзади…

Жёстко я потом на дозорных, конечно… Но ведь головной дозор должен видеть всё. Так должно быть в идеале, и ты этого требуешь от людей. На то вы и головной дозор. Огонь должен был открыт по вам, а не тогда, когда подошла группа с ранеными. Но это так, лирика… В общем, хорошо всё, что хорошо кончается.

Ну что, мы с боем поддавливаем. Запрашиваем поддержку, говорю им по рации: «Тут особо не надо ничего. Просто группу пришлите, чтобы в спину укропам постреляли, хоть даже в воздух. Тогда они поймут, что они уже сами в окружении». Но этой и хоть какой помощи мы не добились.

Идёт бой, у нас трое раненых. С боем часа три мы прорывались, откатившись с километр вдоль фронта, пока не загнули их фланг и не образовался коридорчик, в который мы прошли.

Так получилось, что какие-то соседние подразделения по приезде начали окапываться, а потом почему-то покинули эти позиции. Укропы просто «присели» в эти окопы. Удружили…

А потом начались неприятные моменты с обвинением, что мы запятисотились и сбежали с позиции. Приехал высокого уровня командир:

– Все разведки мира докладывают, что там противника нет.

Говорю ему:

– Вопросов нет, я не отказываюсь. Если хоть одно подразделение туда зайдёт, то отдавайте под суд…

Он прислал свежее подразделение в 28 человек, все заряжены… Так они несколько дней пытались зайти туда на утерянную позицию, но не смогли продвинуться вглубь даже 500 метров. Здесь всё стало очевидно. Ну, никто – значит, никто, уговор был такой.

Он достал карту, показывает мне – и там на карте у него всё подробно изображено. Предлагает сверить с моей. Начал меня уговаривать:

– Давайте-ка заходите назад…

– Куда заходить-то там? Некуда… К тому же я вижу состояние людей – они уже на пределе. С учётом предыдущих дней работы, отсутствия помощи и так далее… они не готовы ещё один бой вытянуть.

Ну на самом деле, когда мы в лесу стояли, нас там было десять человек на этом островке. А в Кременную за продуктами приезжаешь, так она просто кишит военными. Да ёлки-палки, мне что их… отлавливать возле шаурмичной и отвозить в окоп? Хорошо, сейчас такого нет, постепенно порядок берёт своё…

Командованию бойцы доложили, что не смогли взять позицию. Так вот, этот командир принёс свои извинения перед строем! Да, он извинился. Назвал должность: «Я такой-то, такой-то. Приношу свои извинения за то, что назвал вас пятисотыми…»

Далее сверили карты. Показывает свою карту: наша позиция красным, противник – синим. Везде, где мы стояли, всё закрашено красным цветом. Спрашивает меня: «Всё правильно?» Говорю ему: «Ну… всё правильно. Только надо всё синим цветом перекрасить». Он так посмотрел на меня внимательно… (Смеётся.)

Передний край, он такой – его на этой войне сложно установить, потому что там всё постоянно под огневым воздействием. Если раньше разведчики могли ночью куда-то проползти, то сейчас все преимущества ночи просто сведены на нет. Ночью в тепловизор видно ещё лучше, чем днём. Поэтому реальность отличается от того, что написано в уставах. А чернила для новых уставов – кровь. И они, эти уставы, будут набраны.

Как за год изменилась армия? Что было в 2022 год у и что сейчас?

Конечно, армия изменилась, и это чувствуется. Есть движение, и оно не вспышками, не рывками… маховик раскручивается медленно, но верно. Конечно, хочется быстрее. В рамках человеческой жизни это очень медленно. Уже два года идёт СВО. Уже кажется, что нет сил, уже хочется сказать: «Давайте наконец чудо-бомбу достанем и кинем!» Но если мерить категориями государства, то два года – это неплохо. Можно сказать, сейчас армию строят с нуля. Имеется в виду, что для армии война – это её естественное состояние. Армия учится, закаляется на годы вперёд. Но всё, чего армия достигла на войне, потом в мирное время снова начинает потихоньку разрушаться, окисляться… потому что мир для неё – среда неродная…

Мы можем сказать, что сейчас армия укрепляется?

Да. Вот если, к примеру, примерить это всё на меня. Мы отошли (с позиции), потом менялось подразделение, потом в марте меня ранило, и потом я полгода лечился. Вернулся уже в сентябре 23-го. Ну и… прямо чувствуется, как… словно во второй класс мы пошли, так можно сказать. То есть те моменты, которые нас беспокоили тогда, они в большинстве своём закрыты.

Вопросы снабжения, вопросы компетенции руководителей… командный состав, так скажем, очень сильно хромал, потому что командиры в основном были мирного времени. Взять в тех же подразделениях командиров рот… они приехали после полигона. Ну устав, книжки… приехав же сюда, человек полностью потерялся – не знал, что делать. Ведь за каждое твоё командирское решение, действие или бездействие, есть цена. Либо сохранены жизнь и здоровье человека, либо 200–300. Цена фиксированная, инфляции нет… только 200 и 300. И не каждый готов к таким решениям. Ты отправляешь человека – иди туда! Он пошёл – и погиб. Он погиб почему?! Так случилось или ты что-то как командир не досмотрел? Он почему-то не надел бронежилет или он попал на минные заграждения? То есть там оказались мины, а ты не проверил… Все эти нюансы должны быть учтены. И каждое твоё распоряжение там, оно имеет последствия.

Что было после беседы с командиром высокого уровня?

Нас вывели, потому что мы ни разу с передней линии не менялись с тех пор, как зашли на Украину. У нас была короткая передышка, буквально дня три, когда был переезд из-под Купянска в Кременную. За это время подышали немного: баня, электричество, помылись, поели, в магазин сходили… а потом опять «залились» на передовую. В общем, Новый год мы отметили в каком-то доме. Настроили пацаны телевизор, поставили антенну – рябит… Тогда, в 23-м, выступление Путина было на фоне военнослужащих. Мы все смотрели в этот рябящий телевизор, под мандаринку. Пацаны где-то откопали бутылку шампанского… а у нас там человек двадцать. То есть все традиции – даже оливье накрошили. Все были по-настоящему рады, что выпутались из той ситуации. Настроение было хорошее, действительно праздничное. А потом нас отвели в тыл. Переформировали в бригаду. И с этой бригадой уже зашли под Белогоровку, где я и получил ранение.

Да, под Кременной мы испытали горечь поражения. Отступать, терять позицию – неважно, по какой причине ты это сделал, – это крайне неприятное и тяжёлое чувство. Мы тогда познали, что такое быть битым. До этого мы там сами кого-то били, что-то брали и были на кураже, такие были воодушевлённые… И то, что за одного битого дают двух небитых, – в этом есть определённый смысл.

Я принял решение отойти без приказа, и мне до сих пор тяжело это вспоминать. Но на мне, как на командире, лежит ответственность. Я должен сохранить своё подразделение, чтобы им можно было действовать в дальнейшем. Если всех задвухсотить, кто от этого выиграет? Кто дальше-то будет воевать?! Героизм тоже должен быть разумным. На войне всё сердце предопределяет, совершить поступок или нет. В тот момент мне казалось очевидным, что нужно отойти. Так как расчёт сил и средств кричал о том, что этот бой будет проигран, подразделение потеряно без особого ущерба для противника. Да, бывает, что есть потери, но нужно терпеть, нужно стоять насмерть. Можно и нужно. Но не в тот раз.

За тот бой под Кременной пришла награда, медаль «За отвагу». Хотя там подавали и на другие награды, но тогда царил беспорядок с документами. Скажу одно: своё доброе имя мы тогда отстояли.

Где получил ранение?

На штурм ходили. Одна пуля попала в лицо, но повезло – прошла вскользь… Две пули в ногу попали. Да потом ещё на отходе осколочное ранение в ногу. Кроме меня в группе двое 200 и ещё двое – 300. Лишь один молодой разведчик, позывной Рамс, остался невредим, его не ранило.

В чём причина неудачи?.. Ошибки в организации планирования. Вроде есть план, но при планировании не учли, что случаются форс-мажоры.

Успешность действий штурмовых групп или разведгрупп в большой степени зависит от того, насколько долго ты сможешь оставаться незамеченным. Сохранить фактор внезапности. Если тебя противник не заметил, когда ты уже в боевой порядок развернулся возле его опорника, – значит, штурм будет успешным. И совершенно другая ситуация, когда тебя видят ещё на подходе или даже на «нуле». Ты только высадил группу, а тебя уже «спалили», ты идёшь с этой группой, а по тебе уже наносится огневое поражение.

В тот раз мы не имели плана «Б» на случай, если на раннем этапе выполнения задачи нас обнаружили, и дальнейшее выполнение задачи теряло всякий смысл. То есть всё – план уже дальше не работает. Нас обнаружили, противник видит и уже наносит огневое поражение. Висят коптеры и так далее.

Задача была по-тёмному зайти, а утром с рассветом мы уже должны были все сидеть на местах, окопанными. Потом работает артиллерия, и штурмовая группа запрыгивает в окопы противника.

Надо отметить ещё то, что мы воевали в составе сводного подразделения, то есть действовали под управлением командиров, к которым нас прикомандировали. А это тоже вносило определённый момент во всё происходящее…

Вот у Высоцкого есть: «И когда ты без кожи останешься вдруг… от того, что убило его, не тебя». Он поёт о человеке высоких моральных установок. Когда прилетает снаряд, вы под обстрелом находитесь в одних условиях, и здесь уже лотерея, в кого прилетит, в кого нет. Когда прилетает не в тебя и когда ранило кого-то другого, возникает первичная радость, что не в тебя. Эта радость неконтролируемая и неприятная, и ты гасишь этот рефлекторный порыв.

Иногда ты себя ловишь на том, что свои бойцы становятся более ценными, что ли… тот, с которым ты воевал раньше, он для тебя прежде всего проверенный и опытный боец. Появляется армейский цинизм: этот человек теперь просто более ценный для тебя, потому что ты знаешь, что он может и как он себя поведёт там, на передовой. А этот новый человек, ну субъективно, он и выглядит не так, и непонятно, что от него ждать и можно дать ему задание посложнее… да, есть такое, и нечего скрывать. И если кто-то говорит, что нет такого, – это неправда. Хороший командир это всё сглаживает, но для этого он должен быть не просто хорошим командиром, а хорошим человеком!

Заходили с того места, где днём ранее взяли у укропов пленного. Опять по той же тропе решили пройти. А противник ведь тоже не дурак – они там поставили растяжку, заминировали. Ночью эта растяжка сработала. Когда ты какие-то заграждения ставишь и они срабатывают, ты сразу понимаешь: «О, поклёвка! Кто-то попался». У нас от разрыва один военнослужащий погиб на месте, одного ранило. Пока этого раненого вытягивали оттуда, потеряли время.

Мы дошли условно из точки А в точку Б, а там уже противник готов к нашему появлению. Ну, мы сунулись… завязался стрелковый бой. Меня ранило первого. Почувствовал удар в лицо, словно кулаком. Тем не менее я решил оставаться. Ранение как-то особо не почувствовал. Чуть на склоне стоял – и тут в ногу попало, меня кувырнуло. Всё замедляется в этот момент. Лечу и как бы уже ничего не вижу. В момент кувырка какое-то потемнение произошло. Ещё раз попали в лицо. И у меня такая досада, думаю: «Неужели всё? Блин, ну как так? Неужели всё так просто? Даже не успели ничего сделать, в контакт даже не вступили». А потом смотрю – картинка не поменялась, вроде всё в порядке. Вскочил, начал отстреливаться. Стрелковый бой идёт. Причём пулемётчик рядом со мной, молодой парень, – его вообще не зацепило. Он просто стоял. У парня первый выход, достаточно тяжело ему всё это далось. Конечно, он, по идее, должен был сразу начать по противнику с пулемёта наваливать. Мы чуть откатились. Ну и всё, они уже просто артиллерией всё давай разносить. Мы пытаемся раненых эвакуировать. Укропы давай работать по группе эвакуации. Много в тот день было погибших…

Скрытность и внезапность – одни из основных задач, которые можно и нужно решать. Под той же Авдеевкой парни по коммуникациям пробрались. Можно ведь и наземным способом скрытно подойти. Может быть, поможет туман или снегопад…

Сейчас вся линия боевого соприкосновения на ви ду. Нет никаких серых зон. Смотришь на карту – вроде бы обозначен лес или какие-то посадки. А вживую там торчат огрызки деревьев небольшого размера. То есть вокруг голое поле, выжженная-выжженная земля.

Мне тогда перебило малую берцовую кость. На опорную функцию это не повлияло. По инерции я ещё там какое-то время ходил. Накрутил жгут… мне как-то жгуты ближе, у турникета свои особенности есть. К тому же если зимнее обмундирование, больше провозишься с ним. Ну и мы же обучались на жгуты. В принципе, это просто и эффективно.

На этих жгутах я конкретно сосредоточился. Мне потом ещё во вторую ногу осколок тоже прилетел, и уже на двух ногах были жгуты. За этот момент я очень сильно переживал, чтобы не прозевать. Меня выключало. Просыпаюсь, смотрю на часы – время ослабить. Один момент я проспал. Примерно час двадцать прошло. Отпустил, потом опять затянул… У меня вся рука была исписана, я там записывал время. Зациклился на том, что надо ноги надо сохранить.

То, что могли прийти укропы, – это меня уже не беспокоило. Ну а как бы что я могу сделать? Ну, граната у меня под рукой, да и всё. Лежал я под насыпью у дороги и просто смотрел в небо. Слышу – где-то прилёты. Вдруг снаряд крупного калибра, 152-й, прилетает в дорогу. Куски асфальта фонтаном. Смотрю в небо – летят, огромные комья просто. Подумалось: мол, ёлки-палки, сначала пули, потом осколок ещё прилетел, теперь это…

Поначалу как-то ведь даже перемещался, пытался эвакуироваться самостоятельно. Ребята ещё помогали. Когда во вторую ногу прилетело, «Всё», – говорю. Рядом со мной тот молодой парнишка-пулемётчик, Рамс, остался: «Я тебя не брошу». Туда-сюда… «Всё, давай… ушёл отсюда! Ты знаешь, где я лежу. Точку передай нашим!»

В общем, прогнал его. Лежу, смотрю в небо. И вот эти комья летят. Подумалось: «Ну, ёлки-палки, вы-то куда?» Но не попали, рядом приземлились, только землёй да мелкими камушками осыпало. Я верил, что они меня вытащат.

Да, у меня была уверенность. Мы же постоянно держали связь с подразделением, которому нас передали. И я им просто сказал: «Передайте моим, что я 300, и я здесь. Больше ничего не надо, просто выйдите на связь! Мне не надо, чтобы вы меня эвакуировали, просто передайте нашим».

На 100 % был уверен, что не «забили» на меня. В сумерках ко мне дополз парень, позывной Сокол. Никак не могли подойти – укропы держали подходы под обстрелом. Он единственный из десяти добрался до меня. Принёс немного воды – пить очень сильно хотелось. И он так с заботой ко мне: «Всё-всё, я здесь…» А у него самого слезы катятся. Да, вот он насколько душевно к этому моменту подошёл: «Всё, всё, всё, сейчас всё будет нормально. Ты не переживай!» Говорю ему: «Да я не переживал. Я знал, что по-любому ребята придут».

Спустя две недели Сокол погиб при попытке достать из серой зоны погибших товарищей… Вечная память…

Долго тащили?

Насколько помню, тащили меня недолго. На носилки меня положили – я сразу, фигурально выражаясь, выдохнул, расслабился немного. А они пристают ко мне: «Не отключайся! Где ты родился?» Говорю им: «Слушайте, отстаньте от меня! За 12 часов не умер, так что и сейчас не помру».

Обезболивающее колол?

Да, обезбол колол. Но потом, когда во вторую ногу прилетело, он уже не помогал. Ползти не получалось – мне сильной болью в ноги отдавало. Стало понятно, что по грязи, ну, проползу я пять метров, а сил уже не будет. Там ведь километра два надо было ползти. Решил сберечь силы и оказался прав.

Что скажешь про АК-12?

Хоть по нему и разные мнения есть, но мне нормальный (автомат) попался, он меня не подводил. Мне достаточно, чтобы оружие просто не подводило в бою.

Режим стрельбы в два патрона я ставил просто попробовать, посмотреть, как оно работает. А так обычно либо очередями, либо одиночными.

У тебя 12-й с коллиматором?

Да, коллиматор пришёл по гуманитарной помощи. Иркутяне помогли, хорошие коллиматоры прислали на всех бойцов моей роты. Я лично обращался. Хотя у нас из Иркутска было всего восемь человек, но я просил, чтобы прислали на всю мою роту. Неважно, что они не иркутяне.

В общем, прислали для всех пацанов, без всяких там… молодцы. Ещё прислали нам уазик, один из первых. Это работа иркутского благотворительного фонда «Звезда»! Для сравнения: комбат ездил тогда на какой-то копейке с украинскими номерами. А тут нам прислали уазик «Фермер» со всеми делами! Что такое полноприводная машина на фронте, нет смысла объяснять. Это как «мерседес» на гражданке…

Его ребята душевно прозвали «Иркутёнок». Он до сих пор живой, несмотря на осколочное ранение. Эта машина, конечно, нас очень выручила.

Насчёт одежды, вы всё сами покупали или всё-таки вам выдавали?

В первый заход 50 на 50. Потом при переезде что-то было утеряно. Поэтому докупали, и гуманитарщики кое-что привозили. Гуманитарщики, конечно, в первое время подпитали очень сильно. Спасибо им!

Сейчас они тоже снабжают. Просто фронт постепенно насытился одеждой, носками, едой – это всё есть.

Но сейчас идёт война технологий, поэтому там нужны беспилотники. Очень много вопросов. Та же спутниковая связь Starlink, которую мы официально не используем.

Есть у вас?

Да, мы на ней тоже работаем. Это нам помог один доблестный гуманитарщик. Они очень оперативно закрывают потребности. Если очень-очень прижмёт, то люди сделают всё, чтобы в самое ближайшее время тебе это доставить. Конечно, мы стараемся по пустякам не тревожить, только когда действительно что-то очень надо. Подразделения разные, может, у кого-то из тех, что на второй линии стоят, до сих пор есть потребность в продуктах, а кому-то нужна бензопила – не знаю, за весь фронт не могу сказать. Может быть, кто-то там остался брошенный, без внимания. Чтобы не забирать ресурсы волонтёров вхолостую, надо, чтобы они помогали именно тем, кому это остро необходимо.

Ну и ещё такой момент. Допустим, ты просишь немного того и чуть-чуть другого, и общая потребность у тебя тысяч на пятьсот. Заказ состоит из разных позиций по 10, 20, 30 тысяч. Нужно это всё раскидать, распределить. Потом на всё это, что ты распределил, нужно записать видеообращения. Тяжело командиру роты, у него день достаточно насыщенный. Это тоже одна из задач, которую тебе приходится решать. Отказать нельзя, ты понимаешь, что не можешь их обделить вниманием, потому что эти люди собирают и они тоже хотят обратную связь. Так же, как и нам хочется, чтобы люди помогали, чтобы помнили, что мы здесь, на СВО.

Есть уверенность, что вас поддерживают в тылу?

Да, конечно. Усилия наращиваются, поддержка растёт. В моменте, может быть, покажется, что… люди уже как бы привыкли, что идёт СВО. Но на самом деле видно, что всё больше и больше людей вовлекается в это…

Люди сами приходят, причём из тех, кого буквально год назад СВО не интересовало вообще. Причины могут быть разные, но я не хочу даже в них вникать. Смотришь – здесь человек начал интересоваться, кто-то собрал средства, тут каких-то инженеров начали собирать, ещё что-то… Вовлекаются люди, и люди деятельные, серьёзные.

Что скажешь про бронежилеты?

«Ратник» был. Тоже хороший бронежилет.

Тяжёлый?

«Ратник»? Нет, смотря с чем сравнить. Нам сначала выдали с металлическими плитами, тот тяжёлый, 14, 5 килограмма весил. Да плюс ещё шлем. Сначала всё это тяжело показалось, но после месяца полигона так уже не выглядело. А потом нам перед заездом на Украину… «Ратники» выдали. Эти вообще как рубашка показались…

Насчёт шлема… будь моя воля, не носил бы. Считал, что больше ущерба будет от того, что я из-за шлема менее эффективен, потому как он мне просто мешал. Но я понимал, что на меня смотрят и что я должен подавать пример. Поэтому я не мог не ходить в шлеме. А потом посмотрел – как только начинается обстрел, всем уже неважно, что командир без шлема, все тут же сами «упаковываются». То есть дурной пример здесь уже не работал. Но всё же в любом случае командир всегда должен подавать пример. Вот тебе ещё одна из нагрузок командира.

Когда идёшь на штурм, сколько рожков в боекомплекте?

Когда заходил как старший группы, у меня улетало пять рожков, хотя я, можно сказать, и в бою не участвовал. Просто координируя и продвигаясь вместе с группой, засаживал пять рожков. А ведь нужно же учитывать ещё штурм и отход. Вообще 16, 20 надо, так по-хорошему если…

Гранаты?

Гранаты, да. Одно время «эргэдэшки» были, но они потом стали дефицитом. В итоге всё, что рабочее, всё оказалось дефицитом. С «эргэдэшки» контузит сильнее, нежели с «эфки». «Эфка», вообще, может просто разломиться как бы… тем не менее это граната в любом случае. И это уже наши некие капризы. А так граната есть граната.

Вернёмся к ранению. Первый этап эвакуации. Тебя вывезли, куда попал?

Меня отвезли в госпиталь Лисичанска. Очень хотелось пить, но мне не давали. Они боялись, что если я ещё воды попью, то это разбавит кровь. Но я отобрал бутылку и попил. Это просто нестерпимая жажда какая-то.

Потом Луганск. Из Луганска на вертолёте, а там уже Ростов. Из Ростова в Москву, в Вишневского. Самое тяжёлое – это на машине ехать с передка. Когда меня везли с «нуля» до Лисичанска и потом – по грунтовой дороге из Лисичанска до Луганска. Машина трясётся, а у тебя всё же рана какая-никакая. Но и это нормально, можно терпеть. Просто в госпитале как посмотришь, какие увечья ребята получают. Думаешь – тебе вообще радоваться надо.

Да, и вот здесь хочется поговорить про этот «момент трёх миллионов». Кое-что выглядит очень несправедливым. Кому-то ногу оторвало, а у кого-то – осколочная царапина. А в результате и тот и другой получат одинаково, ущерб фиксируется единовременной выплатой.

Конечно, обсуждали всё это. Кто-то поймал царапину и дальше себе побежал. А кто-то стал инвалидом. Всё-таки, когда человек получает такие ранения, он нуждается, чтобы его поддержали в этот момент.

Ты за это не три, а пять дай ему! Финансовый вопрос на самом деле стоит остро…

Этого вопроса мы с вами коснёмся без каких-то акцентов. 30 лет со страной что делали? Страну разваливали. Её разрушили в пепел, а потом этот пепел ещё и пытались затоптать. Чем простой русский мужик занимался, основная масса? Вахты, пьянка… Таким стал образ жизни у людей. Много я с пьяницами сталкивался. Такие, оказывается, проблемы с этими алкашами.

На самом деле ничего не меняется. Проблемы прежние – дураки и дороги. Это извечная проблема, это наш русский крест, и мы его будем тащить в любом случае. На СВО многие поехали как раз именно из-за финансовой составляющей. Но другой вопрос, что по приезде сюда всё то, что тебя сюда «сподвигло» приехать, становится неважным. Раз ты сюда приехал, становится важным то, как ты себя здесь ведёшь и как ты включился в эту войну. Неважно, по какой причине ты сюда попал, доброволец ты или контрактник, мобилизованный или ещё кто, – здесь все тянут одну лямку. Когда её все будут тянуть в равной степени, военная ноша станет легче. И это действительно так. Прямо результат чувствуется, когда все напряглись. Как бы сразу думаешь: «Блин, да тут вообще нормально служить». Ну действительно, все эти тяготы войны не кажутся такими ужасными, когда все вместе. А когда в одиночку, тогда сразу удручающие последствия.

СВО очень сильно помогло людям за счёт выплат по ранению. Многие из нас поправили своё финансовое положение, кто-то кредиты закрыл, у кого-то родные начали ремонт в квартире, кто-то участки покупает… И хочется верить, что мы с СВО выйдем с закрытыми долгами перед банками, которыми капитализм душил русского мужика.

Конкретно я купил на эти деньги участок, просто чтобы не держать их. Потому что эти три миллиона, которые были в начале спецоперации, – это не три миллиона, которые сейчас.

Но в целом всё это очень грамотно сделано, и главное, что народ в кои-то веки какие-то с этого всего дивиденды получает.

Как показывает практика, если ты на войне слишком увлекаешься материальными моментами… это всё-таки такой путь, конечный, так скажем. Война сама как-то распределяет, регулирует. Случались ситуации в соседних частях, так скажем… к примеру, приходил квадрокоптер, и он сразу же «уплывал» назад в Россию через СДЭК на продажу. А потом к тому, кто этим занимался, прилетел снаряд. Причём стал 200 не в штурме где-то или ещё как-то в бою, а просто прилетел снаряд, и почему-то конкретно в него…

Но вот чтоб оборот оружия – этого, конечно же, нет. Может быть, трофейными автоматами ещё и обменивался кто… Помнится, ходил по рукам трофейный американский «Бульдог».

Кстати, у тебя, как у командира роты, пистолет есть?

ПМ. И этого достаточно. Командиру роты больше приходится организовать процессы, чтобы всё как часики работало.

Связь как?

Связь хорошая. Сначала была не очень, а сейчас хорошая. Благодарим наших связистов, которые в тему вникли, освоили, заказали что-то через гуманитарные каналы, что-то по линии Минобороны получили и всё это совместили, в итоге получив какой-то хороший продукт.

Начиналось всё с «Баофенга», это классика, «Баофенги». Сейчас какие-то армейские, я не вникал. Сейчас шифрованная связь.

В декабре 22-го на опорнике у вас была связь?

Да, на «Азарте». И у нас ещё были «Кенвуд», их привезли. Эти чуть покруче. Хотя по сути тот же «Баофенг», только надпись другая – «Кенвуд».

Как относишься к трофеям?

Оружие можно взять, тот же «Бульдог». Меня вообще трофеи не интересовали. Я как-то… отворачивался в тот момент. Когда ехал, думал, что там такого интересного есть. У любого военного есть тяга к импортному оружию: натовский бронежилет и прочее… Действительно, у них вещи хорошего качества, что говорить. Но когда по факту столкнулся, не захотел это носить. Без трофеев, значит, остался.

Каково отношение врачей в госпитале?

Врачи нормально. Понимаешь, врачи иногда в моменте словно даже извиняются в чём-то перед тобой…

И между ранеными отношения были нормальные. Понятное дело, не зря же говорят, что в семье не без урода. Бывало, кто-то выпьет из раненых. И начинают медсестре высказывать: «Да я воевал, а ты…» Ну абсурд же! И медсестры сразу – да, как-то вроде и виновата в чём-то, и что она ему как-то не так сделала. Но понятно, что коллектив реагировал на такие случаи и таких персонажей сразу «тушили».

После излечения отпуск?

Да, дали отпуск. Потому что нервы повредило, кость срасталась. Потом был ещё один отпуск – операция потребовалась. Сейчас (двигательная) функция ноги частично утрачена, но я всё же надеюсь, что она восстановится. Это некритично, терпимо. Начал бегать, «физо» даже сдал. Вот что значит мотивация!

Скажи, была возможность остаться?

Да, инвалидность можно оформить, получить льготы какие-то… Предлагали мне, но я им говорю: «Да не буду я инвалидом, что вы пристали?!» Как-то само по себе это не очень, статус – инвалид. Всякие варианты предлагали. И со стороны все говорили: «Хватит, не надо больше. Что ты, не навоевался ещё?» Мне кажется, в такие моменты вообще нельзя лезть с советом. Откуда ты знаешь, надо ему ехать или нет? Это его путь, так ему предопределено, поедет он или нет.

Что меня мотивировало на возвращение? Моих ребят там почти не осталось, уже многих поранило на тот момент. Практически там из той роты в 50 человек оставалось четверо. Состав постепенно таял…

Мотивация… да просто довершить недоделанное дело, это во-первых. Во-вторых, когда я домой после ранения приехал, в мирной жизни мы оказались немного чужими. Все разговаривают о каких-то житейских делах. Сижу дома, разговариваю с друзьями – и у всех какие-то проблемы. Не выдержал, говорю им: «Вы что, издеваетесь? Какие это проблемы? Вы знаете, что там происходит?» В общем, этот вопрос надо всё-таки закрыть. Так просто отсидеться не получится, ты будешь чувствовать, что ты… не поехал, уклонился, испугался, и это будет в тебе сидеть всегда. Этот отрицательный поступок, который ты совершил, навсегда останется с тобой. Как ты будешь с этим жить дальше?

Трудно было вернуться назад после ранения, после всего-всего, что произошло… ещё и с учётом того, что тогда шёл период их контрнаступа. Укропы наращивали давление. Конечно, кому в такой момент захочется на войну. Да, есть люди, которые живут войной, и им только дай повоевать. Но сейчас таких уже почти не осталось. А так обычный, нормальный человек разве захочет поехать туда, где в него будут стрелять и будут пытаться убить его или разорвать на части? Конечно, нет. Тем не менее суть вещей именно в том, что нужно дожать этот вопрос. Чувствуется, что происходит нечто грандиозное и именно на Украине находится эпицентр. Ты здесь, и вокруг тебя кипит очень много различной энергии. Вообще война – сама по себе уже такая активная субстанция. Нигде в другом месте ты такой опыт не получишь, такие чувства и ощущения. Только здесь ты это понимаешь. А когда ты приезжаешь домой, а там кто-то собаку выгуливает, кто-то туда-сюда… Вместо этого пустого нам сейчас там надо дело делать. Идёт передел, какая-то попытка реванша, я не знаю. Для меня, как для русского человека, это надежда, что обычный русский человек наконец обретёт долгожданное счастье, которое многострадальный русский народ заслужил. Это как бы завязка, и кровь мы проливаем именно за это.

Скажи, пожалуйста, у тебя нет неприятия тех, кто остался дома?

Нет-нет. Во-первых, у нас идёт специальная военная операция. Президент это назвал именно так, и я сейчас понимаю, что это действительно так и есть. Поначалу мы все строили параллели с Великой Отечественной войной. Но это некоторое заблуждение. Да, это специальная военная операция, да, большого масштаба и большого напряжения, но тем не менее… и поэтому ехать тебе сюда или нет, это пока личное дело каждого. Пока без тебя и без него справляемся. А вот когда уже не будем без «того парня» справляться – всё, уже никого не осталось, – давай уже и ты подтягивайся!

Из тех, с кем я начинал, кто-то ранен, кто-то 200, кто-то категорию «Д» получил, то есть не смог продолжить службу, кто-то перевёлся в другие подразделения…

Потом ты вернулся в бригаду?

Да, в бригаду. Наш полк вроде как расформировали, и все перешли в эту бригаду. Когда она формировалась, там было очень много проблем как по документам, так и на деле – царил полный бардак. У многих осадок, так скажем, остался по отношению к бригаде. Переподчиняли к разным частям, затягивали людей в другие подразделения… Но я считаю, что коней на переправе не меняют и хорошо там, где нас нет. Искать себе сладкое место, где потеплее, – не мой путь. Если в этой бригаде так плохи дела, значит, надо туда ехать и что-то стараться сделать, чтобы там стало лучше, и каждому это по силам. Каждый на своём месте делает максимум, и результат будет в любом случае. Даже просто хорошее отношение между двумя-тремя отделениями, взводами, постараться наладить вот этот момент – и уже будет легче. Несмотря на то что внешне, казалось бы, ничего не поменялось.

Мой товарищ, у него как раз подходил срок окончания лечения, так он меня спросил: «Ну что, куда поедем?» Ему я ответил твёрдо: «Поехали туда же! Мы уже гарантированно знаем степень того, как там плохо. А в других мы не знаем, может, там ещё хуже…»

Когда уже есть опыт, уже неважно, куда ты попадаешь, главное, чтобы люди попались хорошие. А это уже определяется боевым «слаживанием», в нём происходит такая фильтрация, после которой кто-то остаётся с тобой, а кто-то как бы и нет…