Рассказы о любви. Часть 5

Формы любви

Они сидели в тихом кафе, трое, связанные невидимыми нитями, каждая из которых была сплетена из своего металла. И была с ними четвертая, которая наблюдала, пытаясь разгадать их уравнение.

Мария, или Агапе.

Ее любовь была похожа на свет от далекой, но неизменно горящей звезды. Она не требовала орбит и не тяготела к собственному центру. Когда ее сын, израненный жизнью и неудачами, приходил к ней, она не давала советов. Она молча ставила перед ним чашку чая. Ее любовь была в этом жесте – в тепле керамики, в точном знании, сколько ложек сахара он кладет. Она не пыталась его изменить, исправить, «спасти». Она просто была. Была его безусловным тылом, тем местом, куда можно было вернуться любым – побежденным, виноватым, уставшим. Ее любовь была пространством, а не формой. Она не говорила: «Я тебя люблю, поэтому ты должен…». Она дышала: «Я тебя люблю, и поэтому ты есть». Это была агапе – любовь-милость, любовь-дар, не требующая ответа.

Олег, или Филия.

Для него любовь была диалогом. Он сидел напротив своего старого друга, с которым они прошли огонь, воду и медные трубы юности. Их разговор был похож на игру в теннис – ритмичный, энергичный, полный понимания. Они спорили о политике, смеялись над воспоминаниями, строили планы. Любовь Олега была в этом со-участии, в со-трудничестве. Это была филия – любовь-дружба, основанная на уважении, общих ценностях и взаимном интересе. Он любил не просто человека, а его ум, его характер, его историю, в которую был вплетен и он сам. Это была любовь между равными, любовь-партнерство, где оба смотрят в одну сторону.

Вероника, или Эрос.

Она вошла в кафе позже всех, и воздух заколебался. Ее любовь была направлена на того, кто сидел у окна и не смотрел на нее. Она была вся – вопль плоти и души, слившихся воедино. Ее любовь была конкретна, телесна, жадна. Ей нужны были его руки, его взгляд, его дыхание рядом. Это был эрос – любовь-страсть, любовь-вожделение, пожирающий огонь, который требует полного слияния. Она творила из объекта своей любви кумира, она обожествляла каждую его черту. Но в этой обожествляющей страсти таилась и пытка, ибо кумир может упасть с пьедестала. Ее любовь была прекрасным, но опасным вихрем, в котором тонули границы «я».

И была Лика, или Мания.

Она не сидела с ними за столом. Она стояла на улице, за стеклом, и смотрела на Веронику и того мужчину у окна. Ее любовь к нему была не огнем, а кислотой, разъедающей душу изнутри. Это была мания – любовь-одержимость, любовь-болезнь. В ней не было света агапе, равенства филии или поэзии эроса. В ней был только голод, страх и жажда обладания. Она по минутам отслеживала его жизнь в соцсетях, она звонила ему с незнакомых номеров, лишь бы услышать гудки. Ее любовь была тюрьмой, где узником была она сама, а тюремщиком – ее же собственная боль. «Если я не могу быть с тобой, то не будет никто», – шептало что-то внутри нее. Это была не любовь к другому, а извращенная форма ненависти к себе, вывернутая наизнанку. Любовь как рана, которая никогда не затягивается.

Наблюдающая четвертая, та, что сидела в углу и пила кофе, наконец, все поняла.

Любовь— это не одно чувство. Это целый спектр, от ультрафиолета до инфракрасного.

Агапе – это белый свет, чистый, всеобъемлющий, дающий жизнь без требований.

Филия— это ровное, теплое, солнечное сияние, в котором хорошо и безопасно.

Эрос— это ослепительная вспышка, зажигающая небо, но способная ослепить и обжечь.

Мания— это ультрафиолет, невидимый глазу, но вызывающий мучительные ожоги и разрушающий те самые клетки, из которых состоит душа.

И все они – лишь разные формы одного и того же великого и ужасного чуда под названием Любовь. Способности сердца приблизиться к другому, даже если это приближение грозит ему гибелью.

Простой урок

Мир сузился до размеров клетки с пластиковым тоннелем и вертящимся колесом. Вернее, мир был отринут, как ненужный том громоздкой энциклопедии, а вместо него Николай избрал себе вот этот маленький, вращающийся мирок. Его вселенная теперь пахла опилками и сеном, а главным событием дня было неторопливое шевеление усов из-под картонной крепости.

Хомяка он назвал Бусиком. Не из сентиментальности, а потому, что зверёк и правда напоминал тёплую, пульсирующую бусину из меха, когда сворачивался клубком у него на ладони. В этом была вся его красота – в простоте, в предсказуемости, в молчаливом принятии.

Николай был взрослым мужчиной с морщинами у глаз и тяжёлым взглядом, в котором застыли невысказанные слова и несделанные выборы. Люди разочаровывали. Они ждали чего-то, оценивали, уходили, предавали. Их слова имели двойное дно, а поступки – скрытые мотивы. Бусик же был кристально чист. Его мотивы были ясны: еда, безопасность, мягкая рука хозяина, почесывающая за ушком.

Николай забыл обо всём мире. Суета за окном, навязчивые голоса из телевизора, тягостные мысли о будущем – всё это растворилось в монотонном шуршании бегового колеса. Он мог часами сидеть у клетки, наблюдая, как Бусик набивает защёчные мешки семечками, с важным видом переносит их в свой домик и возвращается за новой порцией. Это был маленький, понятный ритуал, наполненный простым смыслом. В этой заботе – чистке клетки, наполнении поилки, подборе лакомств – Николай обретал невиданный ранее покой. Он был нужен. Не за что-то, а просто так. По факту своего существования.

Он разговаривал с ним. Тихо, чтобы никто не услышал. Говорил о прочитанной книге, о прошедшем дожде, о далёких воспоминаниях детства. Бусик в ответ лишь попискивал или замирал, слушая низкий голос, и в его чёрных бусинках-глазах Николай видел бездонное, полное доверия понимание. Это была самая честная дружба в его жизни.

Но в самые счастливые моменты, глядя на то, как зверёк засыпает у него на коленях, свернувшись в светлый комочек, Николая пронзала ледяная стрела осознания. Он знал биологию. Он читал. Два, от силы три года. Таков срок.

тогда его вселенная, такая прочная и надёжная, давала трещину. Что останется, когда это маленькое сердце перестанет биться? Когда колесо замрёт, а в поилке некому будет булькать? Мир, который он добровольно покинул, не исчез. Он ждал за стенами квартиры, холодный, огромный и безразличный. И в него предстояло вернуться. Но уже не тому Николаю, который когда-то ушёл в себя, а тому, кто оттаял, раскрылся и снова научился чувствовать нежность.

Кто сможет восполнить боль потери, если ты забыл дорогу ко всем другим дверям?

Однажды вечером, глядя, как Бусик с упоением грызёт веточку, Николай вдруг понял. Боль не нужно восполнять. Её невозможно восполнить. Потому что эта боль – обратная сторона той чистой, абсолютной любви, которую он смог испытать. Это плата за оттепель в его собственном, скованном льдом, сердце.

Он прикоснулся пальцем к прутьям клетки. Бусик на мгновение замер, потом подошёл и ткнулся влажным носом в его палец, доверчиво и бесстрашно.

И Николай осознал страшную и прекрасную истину. Бусик был не бегством от мира. Он был уроком. Уроком того, как любить – без условий, без требований, целиком и полностью. И этот урок не мог закончиться со смертью учителя. Он оставался внутри, как шрам, но и как семя.