Гробгород

Проклятие и его последствия

Окружённый серостью, поглощенный сыростью город стоял на холмах, скрипел и разваливался, множил пустые гробы уже сто двадцать лет. Трупных шкатулок, кстати говоря, было в четыре раза больше, чем живых людей, а юнцов в городе проживало в пятнадцать раз меньше, чем стариков. Детей же и сотни не найдётся.

Погода стояла всегда противная, а время года было никому не известно. Снег мог пойти, но быстро таял, трава вроде бы росла, но земля не давала никакого урожая, сорняки кругом и полуголые загогулины веток. Дожди часто шли либо затяжной противной изморосью с сильным ветром, либо ливнем, и в первом, и во втором случае потоп случался невообразимый.

Тепло, в нормальном его проявлении, видели лишь самые старые гробгородцы, но они уже всё позабыли и давно лишились рассудка. Сейчас же тепло если и приходило, то накрывало город жарой без единого луча солнца, душило и не давало спокойно выживать, а выживанием были заняты абсолютно все.

Фабрик и предприятий в городе не имелось, те, что когда-то существовали, развалились и сгнили, на сегодняшний день считались аварийными. Так же отсутствовали школы, детские сады, больницы и аптеки, развлекательные центры и даже магазины. Ни парикмахерских, ни ремонтных мастерских, ни столовых. Город ничего не производил и ничего не выращивал, всё необходимое привозили гуманитарные службы, в ограниченном количестве, надо понимать.

Грузовички разгружали на границе, та была обозначена невысокими красными столбиками. Не в коем случае постороннему нельзя переступать ограничительную черту, иначе он станет гробгородцем и вернуться к прежней жизни больше не сможет никогда.

Еда, а зачастую только её и доставляли, аккуратно перекидывалась волонтёрами через обозначенную красными столбиками линию. Передачи и отправления от неравнодушных служб с недавнего времени принимали только сподручные Губернатора, которого в городе называли просто – Царь.

Царь не занимался особо важной работой. Он ходил вальяжно и гордо, и все его слушались, за исключением некоторых молодых юношей и девушек, но то случалось куда вон редко, а потому учитывать их даже не стоит.

Царь носил золотую корону с переливающимися блестящими камнями разных цветов, откуда он её взял никому не известно, но Губернатор с короной не расставался никогда. Он в ней спал, он в ней мылся, он в ней обедал и ужинал. Головное украшение никому в руки не отдавал, начищал его самостоятельно каждое утро, что было воистину удивительно, потому что Царь крайне редко брался за какую-либо работу, тем более руками, обычно он занимался раздачей тех или иных указаний.

Кстати, только у Царя и его приближённых были все приёмы пищи, принятые у обычных людей, большая часть местных перебивалась чем могла или чем достанется, потому что сподручные Губернатора не были сильно заинтересованы в равном распределении еды. Гробгород к голоду привык давненько, он перестал смущать кого-либо, лишь приносил незначительные неудобства.

Старики, а город, можно сказать, только из них и состоял, спали все до единого в гробах. У Губернатора своих собственных гробов имелось сорок три штуки, и он в них восстанавливал силы по очереди. В понедельник один гроб – расписной красного цвета, во вторник другой – темно коричневый с выпуклыми узорами, каждое пятнадцатое число месяца спал в золотом гробе. Упрямая надежда заставляла верить, что рано или поздно смерть придёт, упакует и упокоит наконец душу.

В Гробгороде умирать запрещено. Сто двадцать лет копятся гробы, сто двадцать лет не случилось ни одной смерти. Даже мухи, и те не дохнут. А вот старость берёт своё и, в отличие от смерти, не опаздывает. Крючит кости, портит кожу, дурит голову. Уродует гробгородцев, не иначе.

Под каждого пожилого человека уже выкопана могила на Новом Кладбище. По субботам старики сидят в ямках, приманивают деву с косой. Улицы увешены похоронными венками и чёрными лентами, а деревянные кресты установлены через каждый метр.

Машины на дорогах не водятся, так же как другие средства передвижения, но то совсем не страшно, потому что необходимость куда-либо перемешаться и спешить попусту отсутствует. Работы нет, досуга нет, а до кладбища все добираются пешим ходом.

Сто двадцать лет Гробгород никто не покидает. Желание сбежать куда подальше от этого проклятого места имелось, конечно, абсолютно у всех, да вот только последствия ждали страшные. Пересекая красную черту, границу проклятого места, люди с ног валились, начинали задыхаться и усыхать, и чем дальше отчаянные отдалялись, тем чудовищнее делались их тела. Старость их будто сжирала, причём с извращённым аппетитом, не пережёвывая, а сметь даже кончиками ногтей прикасаться не хотела. Сейчас, естественно, об этом всем известно, а потому к границе подходят аккуратно и то, если есть серьёзная необходимость. Но большинство же и вовсе старается не приближаться, ужасов им и так хватает.

Похлеще голода, отнимающей покой духоты, больных суставов, сырости и холода гробгородцев одолевала нечисть. Животные, когда-то считавшиеся домашним скотом, от чего-то местных яро ненавидели, а потому портили жизнь всеми доступными способами. Коровы гадили у порогов, овцы чуть что шли на таран, лошади портили могилы. Редкостное безобразие вытворяли, в особенности, свиньи и бесовские гуси. Нападали они исподтишка, выслеживали и охотились на местных, подстерегали их в самых неудобных моментах, а после набрасывались и обкусывали. Петухи по ночам портили и так беспокойный сон.

Основная неприязнь, в общем-то, распространялась на самых пожилых людей, а тех, что помладше нечисть, конечно, тоже шугала, но как-то незаинтересованно и в пол силы. Иногда и вовсе молодых стороной обходила.

Помимо озлобленности, животных объединяло и другое, бросающееся в глаза отличие. Вся скотина была кровавокрасного цвета, даже зрачки полыхали огнём. Гробгородцы из домов выходили обязательно с оружием, то вилы, то мотыги, то кочерги, всяко лучше, чем с пустыми руками.

Жили в городе и другие виды странности, куда более миролюбивые. Те, кто осмеливался идти против Губернаторского Царя как по приказу извне покрывали всё своё тело бинтами, с ног до самой головы. Изменения занимали не так много времени, месяц или два, не больше. Начиналось всё с бранных разговоров и медленно-медленно перерастали они в открытые конфликты, лишенные всякой гуманности. К слову, царененавистники обладали настырным и безграничным упрямством, не просто игнорировали губернаторские слова, а шли им наперекор. Отчаянные и могилки закапывали, и кресты ломали, и венки жгли, но действия эти, порочащие Гробгород, как считал Царь, длились недолговременно. Ярые противники делались немыми и уходили на окраину, держались отстранённо и от красной скотины, и от самих гробгородцев. Ходили по полям бездельно туда-сюда с поднятыми в верх руками. Местные их нарекли Белыми Бродягами.

А в самом центре города расположилось прелюбопытное место – Площадь Алкоголиков. Когда-то давно на ней любили собираться пьяницы, толпились у винных лавок. Время шло и всякий, кто любил выпить, будь то мужчина, женщина или даже ребёнок, а тогда и такое было, все они менялись до безобразия. Тела их делались худее и удлинялись, кожа голубела и покрывалась рыжими пятнами, а голова становилась ничем иным как грибной шляпкой. Поганки, а именно так их называли, большой опасности не представляли, часто маялись дурью, прыгали, перекатывались, танцевали и дразнили прохожих. Говорить Поганки не умели, они лишь тихо курлыкали. Прикасаться к ним запрещено строго на строго, иначе моментально опьянеешь или чего хуже – получишь алкогольное отравление. Поганки проспиртованы целиком и полностью. Их выходки местным иногда казались забавными, конечно, когда настроение располагало, а случалось подобное не часто.

Городу серьёзно недоставало молодых людей. Дома изнашивались, стояли на честном слове, на дорогах одни сплошные колдобины, колодцы проседали. У стариков сил-то уже и не осталось вовсе, на выживание кое-как соскребали, а юнцов так мало, что толку от них не было никакого. Не способны они таким количеством справиться с общей бедой, хоть многие и приняли на себя звания «заек-выручаек», очень старались, много работали, но безрезультатно. Пока выправляли одну крышу, две другие разваливались полностью.

Гробгородом никто толком не занимался, а от того он тихо-мирно разваливался. Горожане с этим примирились от безысходности. Любая напасть воспринималась как-то побоку, кроме отсутствия смерти, естественно. Даже Царь не предпринимал важных решений, давно махнув трухлявой рукой на проблемы. Похоронные настроения – это всё, что заботило Губернатора.

Старики частенько бранили молодых оскорбительными выражение по причине бесполезности, неправильности, неэффективности их действий, говорили они это толи по привычке, ну, потому что все так делают, толи от зависти, ведь занятий по силам в редкие свободные минуты, кроме обзывательств, не обнаружилось, трепать языком-то проще простого. Ежедневно старики надеялись на скорую смерть, ведь должна же она, паршивка такая, прийти наконец, не может вечность нос воротить. А ещё любили ставить свечки за упокой по воскресеньям.

В первый день каждого месяца устраивали общие масштабные похороны. Хоронить, конечно, было некого, но таким образом гробгородцы пытались докричаться до справедливости. Отмучаться страшно хотелось.

Одни отгоняли красную скотину вилами и вениками, другие смиренно несли венки, третьи разбрасывали еловые веточки, четвертые отпевали. Толпа шла на Новое Кладбище и копала могилы, веря, что в скором будущем ямки пригодятся. За всё то время, что гробгородцы занимались подобным времяпрепровождением, могил было выкопано столько, что схоронить получится целых три города, а не один.

К слову, абсолютно все дни местных были расписаны несмотря на то, что в Гробгороде-то практически ничего и не существовало. Отсутствие нормальной и понятной жизни заставило почти всех и каждого сплотиться и кропотливо заниматься поисками пропавшей, от чего-то, девы с косой.

В понедельники выходили на общие песнопения, тексты придумывали сами, очень старательно, горланили с утра до ночи. Серенады, естественно, были посвящены умиранию и всему, что с ним связано. По вторникам пропавшей желанной подруге писали письма, искренние и даже любовные, конверты складировали в хлипкие деревянные ящики и дорожили ими как реликвиями. Каждую среду Губернатор участвовал в забеге с красной скотиной. Давным-давно Царь решил, что зверьё необходимо победить и только в этом случае ужасы канут в небытие, а поскольку оно не помирало, подобно самим гробгородцам, начали устраивать скоростные состязания. Впрочем, бесовских гусей так никто до сих пор обогнать и не смог. По тёмным четвергам, а этот день недели всегда был особо пасмурным, водили стонущие печальные хороводы вокруг главного большого гроба, а весёлые пятницы являлись днями свободного выбора. Можно и ритуальные венки плести, и кресты колотить, и собирать еловые ветки.

Каждый день Гробгород купался в серости, уныние въелось в улицы, не смывалось ливнями, грибки и плесень вылазили из погребов и захватывали жилища, а грязь разного вида издевательски липла на и без того убогие места. Солнечный свет не знаком никому из местных, разные погодные настроения радости не доставляли, погода вообще кидалась из стороны в сторону, даже если и приходила со спокойным характером, то всё равно гадила в душу. Снег походил на перхоть, изморось плевала в лицо, а безветрие скапливало на улицах туалетную вонь.

Особо важных людей в Гробгороде не водилось, кроме Губернаторского Царя, конечно. Все были как один: угрюмые, уставшие, сутулые и чуть-чуть попахивали. Местные профессий никаких не изучали и быт домашний не вели, ведь для того, чтобы подобным заниматься, нужна жизнь, а в Гробгороде её не было, ровно так же, как и смерти. Всюду выживание в разные его проявлениях и ожидание скорых перемен, которые должны прийти по какой-то причине.

Ежедневно местные были заняты похоронными делами, потому что так велел Царь, а Царь чепухи нести не будет, каждый об этом знает. Декоративные гробы выставляли во дворах, мастерили их из подручных средств, не особо ценных, из прутьев и соломы. Хоронить в подобных шкатулках, конечно, никого взаправду не будут, таким образом гробгородцы показывали свои намерения: умереть, закопаться и отмучаться.

Упрямый бедолага

Смирение Виктору давалось тяжело, за двадцать один год жизни так и не получилось у него принять беспросветное будущее. Год за годом он каждый день и тут, и там искал хоть что-нибудь, что поможет покинуть проклятое место. В том, что город прокляли никто не сомневался, но ни одна живая душа не понимала, кому это нужно. Зачем? Почему?

Виктора атаковывала досада, когда он встречал родственников на темных прогнивших улицах. Родные старики давным-давно спятили, себя потеряли, а родители видели смысл лишь в обслуживании старших и в поисках упокоения для них. Сына и внука они позабыли, не до него совсем было.

Очередная ссора когда-то в прошлом лишила Виктора отчего дома, а виной всему упрямое нежелание лезть в гроб. Он верил в жизнь, а не в смерть и все эти тошнотворно-мрачные похоронные приблуды раздражали побольше ежедневного голода, хотя и приходилось ставить свечки за упокой по воскресеньям, но это лишь для того, чтобы Губернаторский Царь не вопил.

В разбитых, потрескавшихся и затёртых зеркалах Виктор отчетливо видел отражение отца и от этого становилось противно. Такая же мышиная серая копна волос, прямой узкий нос, бесцветные глаза и круги под ними. Правда, ростом Виктор все же отличался, не был высок как мужчины в семье, а имел средний рост.

Одежда тоже выдавала неодинаковость. У гробгородцев, конечно, великого выбора-то и не было, за гардероб споров никто не водил и наряжались во что придётся, не заморачивались. По поводу внешнего вида переживал только Царь, тот всегда был пригоже одет, а остальные же слишком сильно не переживали и от того выглядели плохенько.

Виктору доставались рваненькие свитера да рубашки, потрёпанные брюки и куртки, но за чистотой он всё равно следил, отстирывал пятна, если те появлялись, штопал внушительные дырки и по необходимости ставил заплатки. Это всё потому, что в будущее он по-своему верил, не хоронил его подобно гробгородцам, старался остаться благопристойным человеком, ведь в новом будущем, как считал Виктор, это непременно пригодится, а опрятность в мерзком настоящем страшно бросалась в глаза. Выглядеть хорошо позволено только Царю, потому что он Царь, а когда неприглядный гробгородец прихорашивался, то своими действиями он мог отпугнуть и так уже непонятно на что обиженную смерть, так думали местные.

К слову, забота о чистоте и потребность в уюте в прошлом, ещё до большой ссоры, серьёзно раздражала всю семью. Родственники видели в подобных выходках не что иное, как издевательство и их, если постараться, можно понять. Озабоченность бессмертием не просто так засела в головы всем и каждому, то была большая проблема. Границы Гробгорода на протяжении всех ста двадцати лет не увеличивались, а вот население росло долгое время, а после медленно превращалось в стариков, которые ни в какую не умирали и именно из-за этого Царь поставил одну единственную цель – заманить погибель всеми силами в город.

С Губернатором местные согласились без споров, отказались от поиска жизни, от комфорта и всякой труднодоступной радости, которую можно было раздобыть, если поднапрячься. Гробгородцы верили, что если обустроить себе хорошенькое существование, то засранка с косой точно не явится, а вот если выживать, тащить тяжелую ношу, если всё будет хуже некуда, то она пожалеет их.

Лет пятнадцать назад, когда к гуманитарным службам доступ был у всех, Виктор завязал общение с женщиной-волонтёром, она прониклась сочувствием к мальчишке и достаточно быстро стала собирать посылочки только лишь ему. Привозила вкусные деликатесы и одежду дважды в неделю, но самое важное для юного несмышлёныша было совсем не это. Виктор ждал рассказов о том мире, что находится за границами проклятого города, он даже научился читать и писать, женщина привозила ему книги с красивыми картинками, а чуть попозже стала выдавать учебники, которые он очень поверхностно, но всё же изучил.

С того времени Виктор и начал свою подготовку к нормальной человеческой жизни, он страшно замечтался, фантазии разгорелись в его голове. Надо ли говорить, как бесилась семья? Угрозы на ребёнка не сработали, а потому добрую женщину попытались проучить, её силком чуть не уволокли за границу, чтобы она на своей шкуре поняла, какого это, не жить, а выживать, чтобы поняла, что не стоит ребёнку пудрить голову безбедным существованием в то время, когда все до единого озабочены паршивой болезнью – бессмертием.

Женщина-волонтёр тогда смогла избежать жуткой участи и Виктора перестала навещать, опасаясь расправы его семейства, она просто испугалась и её, конечно, можно понять, кто бы не испугался? А Виктор на родственников обиделся и мечты свои хоронить не стал, он их спрятал куда подальше и начал думать, как бы из Гробгорода сбежать.

Время шло, а мысли и желания вылезали из закромов прямо на юношеское лицо и отчётливо считывались, посыпались скандалы, конфликты и ссоры, нравоучения и упрямые уговоры задуматься, наконец, о вечном покое, которые Виктор отмахивал рукой в сторону, не его это было, противное это было, глупое. А в семнадцать лет пришлось и вовсе сбежать из дома, потому что уровень невыносимости достиг апогея. Семья, впрочем, не расстроилась, а будто выдохнула, ведь бессовестный паразит больше не будет смерть оскорблять своими выходками и мечтами.

С тех пор Виктор живёт на чердаке. Новый дом он под себя обустроил, подлатал крышу, чтоб не рухнула, натаскал бытовых принадлежностей, подворованных у сподручных Губернатора, создал человеческий живой уют. Да, все вещи были старенькие, грязненькие и совсем не новые, но то не беда. Из одного ящика получилась полка для двенадцати книг, из дырявой жестяной перевёрнутой ванночки стол для редких обедов, спальный матрас сделался из мешков, набитых сухими листьями. Имелось даже две простыни и целых три одеяла, а разнообразные баночки были наполнены случайной всячиной, которая встречалась периодически на улицах: гвозди, тряпки, пуговицы, сломанные часы, кривые вилки, крышки от кастрюлек. Иногда из хлама получалось собрать нечто очень нужное в быту, например, ветряной обогреватель.

В целом, Виктор неплохо справлялся с тяготами выживания в Гробгороде, в иные дни у него даже получалось жить, когда подворачивалась еда, когда удавалось выспаться, когда погода не насиловала душу и тело. Конечно, подобное случалось куда вон редко, а счастливых дней за всю жизнь и двухсот не наберётся, но то пустяки, ведь Виктор упрямо смотрел в будущее и планировал наверстать упущенное там.

В новый похоронный день Виктор в очередной раз покинул свой чердак. Процессия растягивалась с утра до самого вечера, поэтому улицы пустовали и даже Поганки покидали свою площадь.

Город он прочесал ещё ребенком, исследовал каждый переулок, каждое крыльцо каждого дома, заглядывал в окна и людям в глаза, а сегодня же упрямый бедолага направлялся исследовать Площадь Алкоголиков. Поиски стали для него и работой, и хобби, и отдыхом, а в излюбленном месте Поганок получалось порыться только в похоронный день.

Виктор перемещался почти всегда по крышам, тщательно избегая красную скотину, впрочем, опасения были не до конца оправданы, бесовские гуси всего лишь трижды нападали на паренька за вся жизнь, а вот стариков они терроризировали ежедневно, но ему этого с лихвой хватило, а потому лишний раз он на землю не лез. Плотная застройка города позволяла без особых трудностей вести исследования и наблюдения свысока. Он помнил наизусть каждую улицу, выучил каждый переулок, знал где кто живёт и кто как выглядит. Ежедневно Виктор сканировал город на предмет необычностей и очень-очень долгое время, никогда, если говорить честно, таковых не находил, что сильно расстраивало, но всё когда-то случается в первые, это известный факт.

Меняя одну трухлявую крышу за другой, филигранно ловя равновесие после прыжков, Виктор играючи сокращал расстояние до места назначения. Ненадёжные дощечки обходил стороной, на сгнившие балки не наступал, перемещался быстро, но аккуратно, просчитывая каждый шаг по немощным верхушкам домов. Площадь Алкоголиков уже была видна, так же, как и некоторая странность, еле заметная противоестественность.

Два почти прозрачных тела почти прозрачными ручищами разбрасывали нечто похожее на опилки по территории Поганок. Разглядеть их хорошенько не получалось, фигуры будто мерещились, но двигались плавно, твёрдо стоя на ногах.

– Призраков нам тут ещё не хватало, – встревоженно сказал Виктор, потирая глаза и часто-часто моргая, до конца не ревя тому, что видит.

Два безликих силуэта ходили кругами, старательно осыпая опилками каждый квадратный метр. Бедолага спрятался за громоздкой ржавой трубой и принялся наблюдать, щурился, пытаясь рассмотреть повнимательнее. Страх к нему не подступал, а вот любопытство засело в голову. Ростом приведения достигали двух метров, тела же были средней комплекции. Учуять их зрачками и впрямь занятие достаточно проблематичное, старики же и вовсе не справятся из-за покосившегося рассудка, а молодняка поблизости, кроме Виктора, не было, да и если бы были, то глядели бы туда, куда скажут, а не туда, куда хочется.

– Может старые покойники? Неужели воскресли?

До всего этого безобразия, когда Гробгород ещё не был Гробгородом, людям, конечно же, было разрешено умирать. Могил на Старом Кладбище скопилось предостаточно и крохотная мысль о том, что вековые покойники тоже заселят и без того проклятое место Виктора совсем не обрадовала.

На площади фигуры протоптались порядка часа, опустошили полностью свои видимо бездонные карманы, вытряхнули всё до последней крошки. Помявшись на месте и повертев обезличенными головами, они выдвинусь в путь, выбрав дорогу через закоулки и бедолага последовал за призрачными силуэтами, прячась за чем придётся, выдерживая безопасное расстояние. Ему даже пришлось спуститься с крыш, чтобы наверняка поспеть и не потерять преследуемое из вида.

Красная скотина, ожидающая возвращение гробгородцев в свои дома, отступала от призраков, склоняла головы и вела себя, удивительно, очень воспитанно. Виктор прошмыгнул в двух метрах от свиньи, а она даже огненных взъярённых глаз не подняла.

– Да быть не может…

Зверьё, что встречалась призракам по пути, стало неспеша тащиться прицепом сзади, будто охраняя, будто провожая.

Скача от одного облезшего куста к другому, прячась за колодцами и вонючими деревянными туалетами Виктор не отставал и даже походил на кошку, которая в своём задорном упрямстве охотится на грызуна. Двухметровые тела действительно вышли к Старому Кладбищу, где оставили всю местную нечисть, но задерживаться там не стали, они прошли напрямую по заросшим тропинкам, мимо крестов и оградок, и начали скрываться в лесу.

Силуэты двигались поразительно спокойно и уверенно, шагали медленно, спины вытянули по струнке. Они не оглядывались, не паниковали, а вели себя так, словно прогуливались. В Гробгороде никто подобное состояние знать не знал. Вступив на границу леса, призраки стали чернеть и чем глубже они уходили в острые заросли, тем чётче становились их очертания.

Кашкерский Лес, куда безликие уводили бедолагу, был запретным местом для гробгородцев, был запретным местом и для красной скотины, и для Поганок, и для Белых Бродяг. Никто не знал, где в этих дремучих чащах заканчивается граница города.

Лес походил на погреб, такой же тёмный, покрытый плесенью и грибками, холодный и сырой. Виктору становилось дурно, запах стоял препротивный, тело одолел озноб, кости начали покалывать. Он терпел, отступать даже и не планировал, хотя угроза внезапной старости страхом морочила голову.

Бедолага упрямо преследовал призраков, а те, в свою очередь, полностью сделались видимыми, будто обрели плоть, и начали спускаться в небольшой овраг, тот был сверху до низу наполнен сгнившими серо-коричневыми листьями. Оказавшись на дне, чёрные силуэты принялись рыться во всём этом месиве и спустя пару тройку минут они откопали хрупкую на вид девушку, укутанную в темно-зелёный плащ, и два здоровенных холщевых мешка.

Виктора ломало от холода, глаза слезились от боли, сердце бешено колотилось в надежде согреть замерзающее тело. Он мучался, но взгляда от призраков не отводил, покорно ждал, спрятавшись за камнем, и наблюдал, что же нечисть будет дальше делать.

А безликие начали заполнять свои нательные карманы содержимым мешков – опилками. Пока один держал обмякшее тело незнакомки, второй утрамбовывал в себя стружки древесины. Удивительно, но у призрака получилось вместить в себя всё, хоть на это и потребовалось около пятнадцати минут. После они поменялись местами и уже тот, другой, принялся заполнять свои исподние выемки.

Девушку снова закопали в гнилые листья, когда с опилками было покончено. После силуэты из черной плоти выбрались из оврага и неспеша направились в сторону города, и чем дальше они уходили, тем прозрачнее становились.

Виктор дождался, пока нечисть скроется с глаз, а потом судорожно кинулся в обрыв. Шевырял умершую зелень и ветки во все стороны, нырял в сырую броснь зловонно пахнущую, месил руками рыхлую землю на самом дне низины, а тела всё нет, будто бы исчезло.

Шурша и тут, и там, метаясь в разные стороны, коченея от холода, бедолага, наконец, споткнулся и рухнул. Оцепенел на пару секунд и принялся вслепую искать то, что задело ноги.

– Нашёл!

Он выволок девушку из оврага и, недолго думая, помчался прочь из усопшей чащи. Тело его уже начинало подводить и переставало слушаться.

Виктор не придумал ничего лучше и притащил спящую беспросветным сном находку из Кашкерского Леса к себе на чердак. Отогрелся сначала сам, надел старёхонький свитер и шерстяные штопанные носки, а после укрыл незнакомку двумя лоскутными одеялами.

Когда кожа прекратила колоться иголками, а мышцы передумали скручиваться судорогами, Виктор нагрел воды кипятильником, который сам смастерил, тот работал на щепках, и заварил себе скудные луговые травы. Парнишка уселся на подушки, заменяющие табуретки, пришёл в себя и стал внимательно рассматривал бессознательную странность, а та всё никак не хотела просыпаться, всё ворочалась и подминала под себя одеяла, свернувшись калачиком.

Поначалу бедолага решил, что необходимо дать девушке как следует проспаться, но время, как хромая кобыла, ковыляло медленно, неприлично долго тащилось, а терпение истощалось на внушительных скоростях. Не выдержав и получала, он аккуратно принялся будить незнакомку, легонька тряся её руками и приговаривая:

– Проснитесь, пожалуйста. Мне очень нужно, чтобы вы проснулись.

Может от незнакомого голоса, а может от того, что согрелась, кашкерская находка вскочила, стала активно отмахиваться от сна. Довольно странно, конечно, ведь пока Виктор нес её из Мёртвого Леса в Гробгород, она покойником лежала на руках, не ёрзала, не приходила в сознание.

Девушка молчала, зрачки её маячили туда-сюда, а ладошки вцепились в одеяло. Внешне она походила на рыбу, если бы та приняла человеческий облик. Глаза карие, далеко расположенные друг от друга, узенькие, среднего размера плоский нос и широкие большие губы. Волосы длинные и прямые, чернее чёрного, тоненькие косички разбросаны по всей голове, а в них вплетены бусины и неизвестного происхождения серебряные монеты.

– Украли?! – вскрикнула она громко.

– Нет, что вы, я вас спас, – гордо выдал Виктор.

– От кого?!

– Два непонятных существа… Жуткие такие…

– Это Мразь с Мерзавцем!

– В-вы знаете их?

– Конечно!

– Ну, в таком случае я вас действительно украл, но ненамеренно, извините, я думал, что вы в опасности.

– Где я нахожусь?! – девушка грозно задала вопрос, по-командирски, оглядывая внутренности чердака.

– В Гробгороде, где же ещё…

– Не-е-ет… Мне нужно обратно! Мне срочно нужно в лес!

– Я могу вас отвести.

– Который час?!

– Около двух часов дня.

– Рано! Нельзя, чтобы меня увидели!

– Вы не местная? Я вас впервые вижу, это так странно…

– Я дождусь ночи, а потом уйду!

– Хорошо…

Незнакомка была ужасно испугана, даже шокирована, озиралась по сторонам, смотрела на всё и ни на что одновременно. Она забилась в угол, обмоталась одеялами так, что виднелась только половина лица, и замолчала. Виктор же внимательно наблюдал за каждым её движением, поражаясь тому, какие чудеса сейчас происходят. Внутри себя он безумно радовался, столько лет беспросветных поисков и вот, наконец, находка! Да ещё какая!

– Вы не местная? Вы случайно перешли границу и теперь не можете выйти, да?

Девушка никак не реагировала на вопросы, только лишь ковыряла монетки в волосах и хлопала глазами, видимо от того, что нервничала.

– А эти ваши знакомые… Это какая-то новая нечисть? Я подобного никогда раньше не видел и…

– Это Мразь и Мерзавец! Так их зовут.

– А вас как зовут?

Она начала мяться, подёргивать плечами и ногами под одеялом, но спустя какое-то время всё же неуверенно сказала:

– Аиша.

– А я Виктор.

Она удовлетворительно кивнула головой и снова замолчала, на своего горе-спасителя внимания никакого не обращала и даже перестала глазами изучать скудный интерьер, смотрела вниз и больше ничего не делала, словно окаменела.

Минуты бегали, шагали, а атмосфера на чердаке всё никак к разговору не располагала. Бедолага пялился на незнакомку, понимал, что это ужасно невежливо, но ничего не мог с собой поделать. Ведь находка! За столько лет! Хотелось рассмотреть её, узнать о ней всё и будь она случайно найденным заковыристым предметом, Виктор тут же бы каждый миллиметр изучил, но перед ним сидела девушка, а не заморская железяка. С живыми принято разговаривать, даже если и изучать, то через диалоги.

– Кто вы такая?

– Разве важно?

– Вы не похожи на гробгородцев и на нечисть вы тоже не похожи. Откуда вы взялись?

– Как ты меня нашёл? – спросила Аиша резко, зло и разочарованно.

– Следил за теми двумя.

– Зачем?!

– Хочу покинуть Гробгород.

Она хмыкнула, да так, будто Виктор сказал несусветную глупость, нахмурилась, отвела взгляд в сторону и равнодушно выдала:

– Это невозможно. Смирись с этим.

– Не в состоянии.

– Ну, а ты постарайся.

– Учить меня не нужно, – обиженно выдал парнишка, – Я с этим и сам справляюсь.

– Плохо ты с эти справляешься, раз лезешь куда не нужно.

– Я ищу свободы! Готов хоть на чёртову гору взобраться ради подсказок каких, – бедолага воодушевлённо встал на ноги, показывая свои намерения, сделал лицо посерьёзнее.

– Не сможешь.

– А ты откуда знаешь?

– Просто знаю.

– Тебе известно что-то?

– Может быть.

– Расскажи!

– С чего бы? – удивлённо спросила Аиша, с искренним непониманием.

– Пожалуйста…

– Обойдёшься!

Виктор возмутился от невоспитанности, даже разозлился, схватил одеяло, в которое упаковалось кашкерское сокровище и вырвал его одним рывком. Девушку нехило так тряхануло.

– Рассказывай!

– Ты маленький наглый мальчишка! – громко выругалась она.

– Я хочу сбежать!

– Нет у тебя ни единого шанса! Смирись и просто не мешай!

– Да кто ты вообще такая? – голос вдруг стал неприятным, голос наполнился отвращением.

Аиша поднялась и грозно направилась к крохотной кривой дверце, демонстрируя всё своё раздражение. Она встревоженно выглянула на улицу, высматривая людей и, когда таковых поблизости не обнаружилось, начала спускаться с чердака по скрипучей раздолбанной лестнице. Лицо она скрыла в капюшоне плаща.

– А ну постой!

Виктора вся эта ситуация страшно разозлила. Ну, может быть, он действительно местами был через чур резок и нетерпелив, но эти настроения были оправданы убогостью выживания и скудностью существования. Он тащился в Кашкерский Лес, мучался от холода и от смрада, перерыл гнилой овраг, а после доволок Аишу к себе и позаботился о ней, как считал Виктор, а она сейчас просто сбегает! Неслыханное безобразие, не иначе!

И если бы он обнаружил в листве просто какую-нибудь потеряшку, которая случайно перешла черту, или заблудившегося гробгородца, то вопросов бы, в целом, не возникло. Но Аиша что-то точно знает, да и ведёт себя подозрительно. А ещё эти, Мразь и Мерзавец, Виктору они просто покоя не давали.

– Постой, кому говорю!

Он молниеносно выпрыгнул из чердака вслед за Аишей, и пустился в погоню. Состояние, в котором бедолага сейчас пребывал, было для его головы и тела редкостью, таким резким раньше он был только с семьёй. За время, проведённое в одиночестве, оскудела широта эмоций и настроений. Виктор успел запамятовать, что может быть вот таким невоспитанным и вспыльчивым.

Крепкий сон, очевидно, незнакомке пошёл на пользу, она петляла по пустым дряхлым улицам зверьком, проворно перепрыгивая бочки с отходами и изгороди. Виктор не отставал, Гробгород он знал наизусть и от того имел весомое преимущество, просчитывая наперёд маршрут. Аишу он всё-таки догнал, схватился за подол плаща и резко дёрнул на себя. Кашкерская находка свалилась на Виктора. Он вцепился в пойманное руками и ногами, словно капкан, сжимающий в своих тисках животное.

– Я не отпущу пока всё не расскажешь!

Аиша забрыкалась, стала изворачиваться. Бедолаге прилетела сначала пощёчина, потом удар в живот, в нос, в колено. Беглянка царапалась, кусалась, пиналась и шипела:

– Уйди! Уйди по-хорошему!

– Пока не расскажешь никуда не уйду!

И он не отпускал, держал крепко, терпел удары. Аиша успокоилась на полминутки, не больше. За это время глаза её заполнились яростью, пальцы рук начали перебирать воздух и ладошки моментально скопили в себе нечто парообразное зеленоватого цвета.

Виктор же стал всматривался в самый конец улицы, неразбериха вдалеке привлекла его взгляд. Красная скотина гнала гробгородцев с кладбища. Свиньи, бешено визжа, цапали за ноги, лошади лягались в прыжке, бараны бодались, а куры путались под ногами. Толпа неслась вслепую, охала, ахала, кричала и свистела, неслась прямиком на рассевшуюся посреди дороги парочку. Мётлы, железные прутья и лопаты местные, от чего-то, не использовали для зашиты, они бессмысленно держали их в руках. Бежали все с обезображенными лицами и складывалось такое впечатление, что напасть пострашнее бессмертия несётся в город.

Аиша щелкнула пальцами и зелёные тучки в её руках схлопнулись. Виктора отбросило в сторону и протащило по щебёнке. Волна болотного тумана накрыла испуганную орду, гробгородцы шлёпнулись на землю, а красная скотина застыла и успокоилась.

Когда дымок рассеялся местные вытаращились на Аишу и толи от шока, а может от внезапно свалившейся усталости, или от того, что растерялась, ведь с людьми девушка не водилась, кажется, очень давно, она просто ссутулившись сидела, смотрела в никуда, а ноги её будто бы отказали.

Самые старые гробгородцы, те, кто сильно старше ста двадцати лет, а в толпе таких не мало, вдруг начали растирать свои глаза. Из зрачков посыпался мелкий фиолетовый песок и, видимо, старикам это причиняло боль. Лица их скорчились, рты пооткрывались. Тишина затянулась минутки на три, а после её звериным криком растерзали на куски горожане:

– Ведьма!

– Чертовка!

– Она прокляла!

– Она нас сгубила!

– Убить её!

– Сжечь в чёртовом пламени!

– Чтоб и костей не осталось!

Старухи и старики разразились хрипящим ором, вопили так, что слюни вылетали. Вилы, лопаты и мотыги устремились в Аишу, но она, от чего-то, колдовать не стала, а только лишь закрыла лицо руками, принимая удары. Гробгородцы разорвали бы её прям на месте, ведь память вернулась, значит и ненависть тоже. Но красная скотина изрядно подпортила планы, резко взбесившись, прямо-таки до предела.

К этому времени, как раз, подоспели бесовские гуси, они уже даже и не красные были, а багровые. Именно от сумасшедших крылатых исчадий пыталась скрыться орда, ведь те обладали изощрённой озлобленностью, сеяли страх и ужас, были хуже любой другой твари.

Хаос случился молниеносно. Одни отбивались, другие кусали, третьи били копытами, четвёртые размахивали прутьями. Свиньи очень довольно хрюкали, вгрызались в бока. Бессмертием были награждены и гробгородцы, и красная скотина, но вот боль чувствовали только люди. Огнеглазым тварям было всё нипочём.

Виктор остался в стороне, он лежал на земле с выбитым коленным суставом, не в состоянии подняться. По камням его протащило прилично, руки и лицо обжигали раны. Нападал на бедолагу лишь петух, упрямо атакуя больную ногу, сколько бы булыжников в него не прилетело.

Аиша рукой подозвала красного коня. Состояние копытного переменилось на покорное и даже какое-то благородное. Он наклонился, чтобы ведьме было проще забраться, а когда та уселась поудобнее, рванул прочь.

Виктор остался смотреть как его кашкерскую находку увозят обратно в Мёртвый Лес, злился и не обращал особого внимания ни на бойню под боком, ни на боль в теле. Чувство прикатило в голову, несправедливое такое, будто его обокрали.

Препротивная ведьма

Гробгородцы оживились. За столько лет монотонного ожидания смерти казалось, что люди настолько иссохли и окостенели, что попросту неспособны на какие-либо поступки, но нет. Ненависть всякое живое в силах зарядить, всякое живое в силах встряхнуть.

Песок из зрачков высыпался у всех стариков до единого, обнажая закупоренную память. Глубоко, за истощенными извилинами мозга, было спрятано крохотное нечёткое воспоминание, изрядно потрепавшееся от времени. Гробгородцы вспомнили Аишу, вспомнили как она, будучи ещё совсем юной, начала уродовать город и мучать местных жителей.

Губернаторский Царь тоже вышел из забвения, будто очнулся от тяжелого сна и это, надо сказать, придало ему сил и энергии. Эмоции и чувства, жестокие и крайне злые, подзарядили его, даже переполнили. Главный гробгородец с обновлённой яростью принялся сыпать на горожан громогласные речи, а те соглашались со всем, кивали и поддакивали.

Он отменил общие похороны, посиделки в могилах и выставление свечей. Запретил колотить новые гробы, рыть трупные ямы, писать письма, горланить песни и плести ритуальные венки. Всё прошлое под запретом!

– Ведьму нужно просто убить! Утопить, обезглавить и сжечь! Только в таком порядке, иначе не сдохнет, – кричал Царь сиплым голосом так громко, как позволяли силы.

Губернатор ходил из угла в угол по ухоженному крыльцу своего дома, похрамывая, скрипел суставами и ежеминутно поправлял корону на голове. Местные же верещали в нетерпении расправиться с чертовкой, поднимали вверх всё, что под руку попадётся, и метёлки, и прутья, и замызганные шапки.

– Всё колдовство сдохнет вместе с ведьмой! Вот тогда наладится всё! Вот тогда! – не унимался царский рот.

Аишу начали искать повсюду. Толпы обходили поля, берега реки Соволочь, улицы, норы, погреба, покосившиеся сараи и старые пустые голубятни. В добавок к поисковым делам горожане придумали ещё кое-что, для пущей грандиозности. Факелы в руках гробгородцев служили символом скорой расправы, а так же, как оказалось, ими можно пугать красную скотину, зверьё огонь обходило стороной.

На дорогах разожгли костры, охота не прекращалась даже ночью. Местные обследовали каждый переулок, проверяли сточные ямы, по несколько раз на дню заглядывали в пустые могилы. Сторонились они лишь одного места – Кашкерского Мертвого Леса. Не настолько ещё гробгородцы пропитались ненавистью и отчаялись, чтобы тащиться в промёрзшую чащу. Пока что страх не позволял этого сделать.

Несколько дней Виктор отлёживался на чердаке, перебирая мысли в голове и залечивая раны. Гематомами была усыпана вся правая сторона тела, синяки ломили и пульсировали болью.

У Виктора была припрятана кашица из сорняков, состряпанная им лично для особых случаев. Травянистую жижу он стал втирать в кожу, а поверх наматывал бинты, чтобы всё поскорее вылечилось. Колено он себе сам вправил, как смог, а после обложил чашечку лопухами и обвязал марлей.

Аиша не давала покоя, никак не хотела выходить из головы. Догадки и предположения перебивали друг друга. А Мразь и Мерзавец кто вообще такие? Призраки? Нечисть? Смертные? Сильные?

Ведьма, на которую сейчас охотится весь город, показалась бедолаге зашуганной, запуганной. Он, конечно, злился на её раздражительность и даже начинал раздражаться сам. В добавок ко всему, она прилично так его покалечила, хотя Виктор не отменял и своей вины.

Сплетни горожан нагоняли ужаса, как Аишу только не называли и чего только ей не приписывали. Её окрестили ведьмой по понятным причинам и глупо было бы с этим спорить. Подобно гробгородцам, Виктор тоже не сомневался в колдовских силах кашкерской находки, но от чего-то ему хотелось верить, что её просто оклеветали и она не негодяйка вовсе. А ещё внутри бабочкой порхала надежда, хрупкое допущение, что ведьма знает как Гробгород покинуть.

Упрямый бедолага направился в Мёртвый Лес снова, как только острая боль в ноге поотпустила. Себя он совсем не жалел, увечья до смерти всё равно не доведут. Ковылял по тропинкам и дорогам Виктор медленно, при появлении гробгородцев делал вид, что так же, как и они, ищет ведьму. Факел в руке освещал ему путь, поношенная курточка сохраняла тепло тела, а колючий шарф скрывал лицо.

– Стали сходить с ума по-новому, – бормотал бедолага себе под нос, обходя взглядом местных, рывшихся чёрт знает где, – Разве будет она прятаться в навозных кучах? Ну, хоть бы чуть-чуть думали, что ли…

Кашкерский Лес держал в себе весь холод мира, всё обжигающе холодное было в нём, кроме снега. Через извилистые ветки сочился зловонный воздух, точно ядовитый газ. Рыхлая гниль укрыла всю землю и засасывала ноги, а глина под ней цеплялась за ботинки намертво.

Виктор совсем не разделял взглядов гробгородцев, ему они казались умалишёнными, откровенно больными. Царя он и вовсе ни во что не ставил, считал худющего вредоносного старикашку шутом. Отвращения не хватало терпеть похоронную чехарду и смертипризывающие обряды. Гробгородцы упрямы в своих верованиях, спорить с ними – себе вредить. Каждый вялотекущий день походил на убогий цирк. Бывало, Виктор даже впадал в апатию из-за бессмысленного потока глупости. Он не верил, что все несчастья рассосутся сами по себе и что обиженная дева с косой вдруг заявится на порог, но с одним бедолага всё же был согласен, хотя признавать этого, по какой-то причине, до конца не хотел, упрямясь подобно самим гробгородцам.

– Если убить ведьму, то что?

Паренёк тяжело волочил ноги, говорил под нос тихо, всматривался в туманный сумрак. Ботинки его стали похожи на копыта, тяжеленые, точь-в-точь каменные. Тишина звенела, холод подъедал руки и щёки, а факел не особо спасал положение, уж слишком зябко было.

– Если всё-таки убить…

Виктор считал, что сможет пойти на убийство, если потребуется. За свою жизнь он, конечно, ещё не успел оскотиниться и набедокурить, но порой задумывался о жестокости.

Были, само собой, нелицеприятные поступки. Тут своровал у сподручных Губернатора, там недоговорил, где-то нагло врал, кем-то пользовался в своих интересах. Ну, а что поделать? Гробгородские обстоятельства заставляют, хотя он, конечно, старался знать меру и не портить себя слишком сильно, для того чтобы в новом будущем остаться добропорядочным человеком. Так же следует упомянуть, что Виктор проживал свою жизнь в стороне от всех, а когда живёшь почти один, то плохо поступать, в основном, приходится по отношению к самому себе.

Бедолаге осточертело прозябать в проклятом месте, терпение начинало подводить, а смирение, подобно самой смерти, не объявлялось. А если через чью-то смерть получится добраться до свободы? Виктор согласился бы на кровопролитие? Этого, пока что, он и сам не знал, но крутить тяжёлую тему со всех сторон уже начал.

В Гробгороде убивать некого, всякий, кто перейдёт черту отравляется бессмертием и в подобной ситуации размышлять о бесчеловечных поступках проще простого, потому что самое страшное всё равно не произойдёт. Ещё до рождения Виктора местные устраивали кровавые скопища, в отчаянных попытках убить ближнего, но не случилось ни одной смерти, как бы ни старались, только калек плодили.

Чем глубже бедолага уходил в лес, тем больше он думал об Аише и тем меньше ему хотелось верить собственным рассуждениям о необходимости совершать убийство. Это сделало бы его нехорошим человеком, а как нехороший человек будет жить замечательную жизнь? Он пытался представить, что убивает и морщился в отвращении, а потом крутил головой быстро-быстро, будто отмахивался от мыслей, только не до конца непонятно было, что причиняло дискомфорт, жестокость или отвращение от жестокости. Проще было бы, конечно, так раз – и уничтожить, и освободиться. Так думал Виктор и покрывался брезгливостью к самому себе, стыд за мысли в голове кривил лицо, а желание освободиться пульсировало уже в висках.

– Если нужно, я смогу.

Бедолага принялся уговаривать себя на беспощадность и в тоже время гуманность в голове крутила танцы, будто била ложкой по внутренней стороне лба. Мысли путались, перебивали друг друга, противоречили. Ругаясь сам с собой и споря без конца Виктор забрёл уже слишком далеко.

Затхлым воздухом дышать невыносимо, ноги промокли, окоченели и забились от постоянных усилий справиться с глиной, она липким тестом обволакивала ботинки. Виктора схватил озноб, оделся он теплее, чем в прошлый раз, а ещё взял с собой огня, но ядовитость Кашкерского Леса оказалась непробиваемой. А ведь где-то ещё должна проходить граница, столбов-то никто не ставил и, честно говоря, это порядочно так тревожило.

– Чтобы всё обойти… Это сколько времени потрачу?

Бедолага отчаялся и стал кричать. От Гробгорода далеко, местные вряд ли услышат, да и если услышат, то в Мёртвый Лес точно не сунутся. Стоять столбом и орать затея так себе. И холодно, и голодно, тревожно, сыро, а страх дурачит голову. Движение всё же как-то отвлекает. Вот и пошёл Виктор медленным шагом, периодически выкрикивая имя Кашкерской Ведьмы, горланил изо всех оставшихся сил.

Лес становился темнее, мрачнее, туманнее и мертвее. Лес стал походить на покойника, который умер неделю назад. Воняло соответствующе. Ни зверьков каких, ни птиц, даже насекомые в подобных местах не водятся. Атмосфера плющила рассудок и Виктору казалось, что его хоронят заживо, но он ковылял дальше и упрямо звал Аишу.

Мразь и Мерзавец шевырялись меж деревьев с тазами и вёдрами в руках, вели себя в упокоенной тишине и тошнотворном зловонии безмятежно, будто ужасное состояние леса их никак не касалось. Расслабленности пришёл конец, когда безликие заслышали посторонний голос, они тут же закрутили чёрными головами в разные стороны, в попытках распознать кто и откуда кричит. Моментально переменились и походить стали на собак-ищеек: резко замирали, вскакивали, а после быстро-быстро шагали на встречу доносившемуся звуку.

Чёрные силуэты заскакали по трухлявой земле, заглядывали в кусты, всматривались в макушки деревьев, рылись в ямах. Виктора они нашли по блуждающему в тумане огоньку. Безликие спрятались и держались поодаль, какое-то время просто наблюдали, а после у них завязался немой спор. Один хотел прогнать найдёныша, а второй намеревался привести его к Аише. Мразь и Мерзавец бодались на пальцах, махали руками, зло подпрыгивали, чуть-чуть рычали и надевали друг другу вёдра на головы, но всё-таки кое-как смогли договориться между собой.

Они подлетели к бедолаге сзади, факел прихлопнули ладошами и швырнули в сторону, а заплутавшего гробгородца схватили под руки с обеих сторон и потащили к ведьме. Виктор, естественно, сильно испугался, сначала от неожиданности, а после от неизвестности будущего, даже вскрикнул. Сопротивляться не стал, так как было это абсолютно бессмысленно.

Несли паренька недолго, он колокольчиком болтался между безликими, ногами не касаясь земли, а Кашкерский Лес, тем временем, менял облик, становился живее, холод отступал, а зловоние улетучивалось. Зелень замаячила перед глазами, деревья приобретали здоровый вид. Стали встречаться и грибы, и цветочки, и ягоды, и чем дальше Мразь и Мерзавец шли, тем ярче становились краски. Бедолага не понимал, какая растительность является нормальной, а какая нет. В старёхоньких учебниках по биологии, которые уже самостоятельно получалось выцепить у гуманитарных служб, а не через добрую женщину-волонтёра, рассказывалось о разнообразных прелестях природы, но то, что Виктор видел сейчас сильно не соответствовало картинкам. Были, конечно, и сходства, например кусты смородины и крыжовника, лилии, васильки, анютины глазки, жимолость, малина. Но также взгляд ловил и много диковинных культур, настолько необычных, что они даже казались ядовитыми, но при этом не лишённые красоты. Виктора шокировали открывшиеся глазам пейзажи. Обескуражили! Он даже подумал, что помер и тащат его прямиком в рай.

Мразь и Мерзавец доставили бедолагу к толстостволому высоченному дубу, тот шуршал зелёными листьями точно погремушками, а ветки его были окольцованы красными широкими линиями, украшены цветными лентами и ветряными колокольчиками. Он, очевидно, был самым важным деревом живой части леса.

Безликие провели легонько ручищами по коре, и она принялась складываться гармошкой, стала отодвигаться в разные стороны, разрешая пройти внутрь. Мразь и Мерзавец, не раздумывая, протолкнули Виктора, а после по очереди зашли сами.

Аиша ссутулившись сидела за низеньким столом, нарезала корешки, на только что прибывших гостей она даже не оглянулась. Под её ногами скопились кастрюли, жестяные ведра и чугунные котелки, все всклень наполнены голубоватой жидкостью с приторно еловым запахом. К слову, разноцветная вода в различных посудинах заполняла собой всю кухоньку. Заставлен был и пол, и полки, и даже под столом столпились банки.

– Зелья? Ты отраву варишь? – воскликнул Виктор.

Ведьма вздрогнула и тут же выпрямилась. Знакомый голос разбудил в ней раздражение и злость. Она демонстративно отложила нож в сторону, надменно вздохнула и, наконец, поднялась на ноги. Недовольные карии глаза высокомерно разглядывали гробгородца, а тот был похож на побитую собаку: грязный, местами забинтованный, в потрепанной заштопанной одежде.

Аиша выглядела куда более презентабельнее. Чёрные волосы аккуратно забраны в пучок, а оранжевый костюм, видимо имеющий статус домашнего, красиво упаковал в себя тело. Ни пятен, ни грязи, ни царапин каких. По дому ведьма ходила, предположительно, всегда босиком, потому что каждый сантиметр пола укрывали плетёные пёстрые ковры и было бы преступлением топтаться по ним ботинками.

Виктор огляделся по сторонам и не то, чтобы специально, убранство дуба будто само лезло в глаза, столько всего необычного! И лестница, что позволяла взобраться к самой макушке изнутри ствола, и бархатные подушки, и клетчатые шторы, причудливые стаканчики на деревянной тумбочке, свечи и небольшие картины. Имелась даже крохотная печь!

– Хорошо живёшь, – обиженно заключил Виктор.

– Снова ты?

– Да.

– Что это? – ведьма повысила голос от возмущения и уставилась на Мразь и Мерзавца, а те начали неуверенно разводить руками, что-то невнятно бормотать и мычать, тыкать пальцами друг в друга.

– На тебя охота объявлена, но ты уже знаешь, наверное.

– Ты зачем пришёл?

– Задать вопросы и узнать ответы.

– Иди прочь.

– Все ведьмы такие раздражительные?

– Верно.

– Неужели так сложно просто рассказать? Я не собираюсь делать ничего плохого.

– У тебя силёнок не хватит мне навредить.

– Я и не вредить пришёл, – уверенно выдал Виктор, умалчивая размышления об убийстве.

– Уходи.

– Тебе не стыдно?!

– Не поняла… – Аиша подняла брови в искреннем удивлении.

– Живёшь просто замечательно. Дом, безопасность, тепло и еда. Не стыдно?

– Нет.

Бедолага погрузился в раздумья, пытался подобрать нужные слова. На своей территории ведьма не была запугана вовсе, она будто вообще ничего не боялась. Виктора злило даже не столько это, сколько гигантская разница в их жизнях. Изначально ему хотелось узнать хоть что-нибудь, хотелось, чтобы она рассказала, что знает, но теперь же его захлестнула зависть и обида.

– Тебя вышвырнут в мёртвую чащу, – спокойно сказала ведьма и уселась обратно за стол резать корешки.

– Я всё равно не умру, – противно прошипел Виктор.

– Не умрёшь, конечно, но будешь мучаться и трястись от боли.

– И тебе совсем всё равно?

– С чего бы мне о тебе переживать?

– Я о людях в целом. Тебе плевать?

– Мне плевать, верно.

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем всё это? Зачем издеваться? Ведь ты город прокляла?

– Я.

– Зачем?!

– Потому что заслуживают! – крикнула зло Аиша и кинула нож в сторону.

– Ты больная…

– Я стала такой же жестокой, как и мир вокруг.

– Потому что слабая, – разочарованно выдал бедолага, – Сильные не допускают подобного, – он скрестил руки на груди, – Да и вообще, я тебе не верю.

Кашкерская Ведьма схватила нарезанные корешки и запустила их в незваного гостя. Мразь и Мерзавец отскочили в стороны, принялись окать и акать в попытках охладить конфликт.

– Гробгородцы не люди, а свиньи! И ты ничем от них не отличаешься! Уйди прочь!

– Тебя найдут и убьют, сколько бы не пряталась!

– Думаешь станет лучше? – Аиша вдруг заулыбалась.

– Тебя ведь можно убить? – неуверенно уточнил бедолага.

– Можно, никто не запрещает. Сейчас выбесишь меня и я соглашусь от твоих рук умереть прямо здесь.

Мразь и Мерзавец схватили Виктора за руки, замотали головами в разные стороны, мол, не надо, не слушай её.

– Есть подвох?

– Подвох везде и всюду, – ядовито выплюнула ведьма.

– Что произойдёт?

– Я умру и буду страшно мучаться, пострашнее, чем гробгородцы. Тело моё сгниёт, даже косточки. Боль станет мне верной подругой и подарит другую жизнь. Склизкую, жалкую, невыносимую и тошнотворно долгую жизнь.

– Но ты умрёшь?

– Конечно, умру, – Аиша самодовольно кивнула головой.

– Я не понимаю…

– Моё сознание останется нетронутым, в отличие от тела, и будет страдать в наказание.

– Как-то ты слишком радостно об этом говоришь, – нахмурился паренёк, – В чем подвох?

– Только ведьма может снять проклятие. Живая или мёртвая – не важно, но только она.

– А Гробгород?

– Останется гнить, как и прежде.

– Такого быть не может…

– Это закон.

– Так нарушь его!

– Ты просто маленький глупый мальчишка, – Аиша закатила глаза и цыкнула. – Уходи и не мешай.

– В чём проблема всё отменить?! – потеряв всякое терпение выкрикнул бедолага.

– Да что ж такое! – ведьма вскинула руками, широко-широко распахнула разъярённые глаза и набрала побольше воздуха в лёгкие. – Я стараюсь беречь силы, понимаешь? У меня их и так немного осталось, а злость отнимает всё, понимаешь? Хотя как ты вообще можешь что-то понять… Люди тупые и безмозглые, жадные и жестокие…, и ты такой же! По законам мир работает, как ты их нарушишь? Колдовать против людей запрещено, понял? Если ведьма ослушается, то будет прикована к проклятому месту до тех пор, пока всё не исправит! И даже в случае смерти проклятие останется нетронутым, а ведьма будет корчиться в муках ещё одну жизнь. Безжалостные пытки будут заставлять каяться, будут заставлять взять слова обратно, усиливаясь и не прекращаясь ни на секунду.

– По идее это должно сработать, – тихо выдал Виктор.

– К боли привыкаешь. Даже если придётся вечность терпеть, то пусть. Я никого никогда не прощу. Даже если убьют, меня хватит ещё на несколько десятилетий!

– Ты обиделась на что-то? – гробгородец скривил лицо.

– Обиделась? Я ненавижу!

– И чего ты добилась?

– Чего хотела того и добилась!

– И не жалеешь?

– И не жалею, – уверенно прорычала Аиша, глаза её засверкали переполняющейся злостью.

– То есть снимать проклятие ты не намерена?

– Я пытаюсь это сделать, а ты мешаешься под ногами.

– Ну, и когда ты всё исправишь? – спросил капризным тоном Виктор, точно ребёнок, и упёр руки в бока.

– Десять лет, может двадцать, точно не могу сказать…

– Издеваешься?! – истерически воскликнул он.

– Как же бесишь…

– Нельзя как-нибудь побыстрее?

– Это сложно!

– Так ты сама дел наворотила, ты сама виновата…

– Сейчас договоришься и я вообще ни черта делать не буду!

– Я считаю…

– Пересчитай! Арифметик нашёлся тут!

– Ты позор этого мира!

– А ты его достояние? Смешно!

Мразь своей огромной рукой накрыл лицо Виктора, да так, что тот ничего не мог говорить, хотя очень хотелось. Мерзавец же начал что-то объяснять Аише жестами и звуками, начал уговаривать, но ведьма и слышать ничего не хотела, отмахивалась и зло шипела сквозь зубы. Вскоре безликие отступили. Все четверо сидели на полу в напряжённой тишине. Бедолага устроился на порожке, стараясь на запачкать ковры, обиженно насупился и ждал невесть чего.

Двухметровые приведения оказались совсем не страшными, вели себя как добряки, пусть и выглядели жутковато. Сейчас же они растерянно ёрзали на полу, в ожидании приказов от Аиши, а та пыталась успокоиться, старалась не вспылить, смотрела в одну точку широко выпучив глаза, обхватив голову ладонями.

Виктор периодически пялился на Кашкерскую Ведьму с отвращением, а после раздражённо отводил взгляд, мотая головой, и даже не планировал уходить. Нужно ведь что-то делать!

– И как ты планируешь снимать проклятие? – аккуратно разогнал тишину бедолага.

– Помолчи.

– Ты невыносима.

– Ну, и не выноси тогда, никто не заставляет. Я попросила уйти и не раз.

– Мне просто ждать предлагаешь?

– Да!

– Ты издеваешься?

– Ты меня бесишь! Я просто прошу не мешать!

– Я не буду сидеть без дела, скажи, чем могу помочь.

– Уйди! Этим ты очень выручишь!

Терпение у Виктора моментально закончилось. Оскорблённый таким отношением он молниеносно поднялся с пола и покинул дуб, высоко задрав подбородок и шепча под нос пожелания скорой смерти, болезней и всего самого плохого. Мразь и Мерзавец резко вскочили и засуетились, начали что-то активно объяснять Аише жестами и звуками. Казалось, что они ругают её.

– Нет, не поможет! – разрывалась ведьма, – Не разрешу! Ненавижу людей! Я сама со всем справлюсь, как и планировали, а он пусть к чёрту катится… Кто вообще просил лезть туда, куда не нужно? Одни проблемы, честное слово…

Мерзавец кинулся за Виктором, достаточно быстро его догнал, обхватил руками, оторвал от земли и понёс обратно в дуб, не обращая никакого внимания на сопротивления бедолаги. А Мразь встал на колени перед Кашкерской Ведьмой, замычал и загаркал, сложил руки перед собой, умоляя.

– Ты нечестно поступаешь! На жалость давишь? Кто тебя вообще этому научил? У кого нахватался?! – грозно ругалась хозяйка, скривив препротивное лицо, от чего черное приведение попятилось назад.

Безликие загородили выход, встали брёвнами, сбежать у Виктора ну никак не получится, поэтому он начал гневаться на месте безмолвно, смотря в противоположную от Аиши сторону, сердито шлёпал губами и выплёвывал немые проклятия. Ведьма во всём своём недовольстве устроилась на низенькой табуретке, уперевшись руками в колени и расправив локти в стороны, словно те были крыльями. Злость в теле-то уже и не помещалась, у ведьмы то глаз дёрнется, то плечо резко в сторону уведёт.

Аиша старалась словить спокойствие и не усугубить и без того паршивую ситуацию. Находиться в состоянии сдержанности и умиротворённости у неё в принципе получалось крайне редко, ведь раздражающая ерунда, как оказалось, разбросана по всем углам, даже лежащий не там камушек мог лишить её трезвого рассудка.

Мразь и Мерзавец всем своим видом демонстрировали упрямство и неповиновение и, кажется, делали они это впервые, так как выглядели не особо уверенно, но отступать не собирались. Безликие указывали чёрными длиннющими пальцами на Виктора, стоявшего на пороге, а после тыкали ими в Аишу и ей это совсем-совсем не нравилось, скулы её дергались, ровно так же, как и правый глаз.

– И как ты собираешься помогать? – высокомерно спросила она, резко спросила, с наездом.

– Скажешь мне что нужно делать, и я сделаю, конечно, если ты действительно намерена снять проклятие, – зло затараторил Виктор.

– Думаешь колдую против Гробгорода?

– Что за шелуху разбрасывали эти по площади, а?

– У них имена есть!

– Разве важно? Они и на людей-то не похожи…

– У них есть имена!

Виктор сжал губы от злости в тонюсенькую ниточку, захрустел пальцами, даже стал напрягать травмированное колено, чтобы боль отвлекла от захлестнувших эмоций. Если бы было можно, он бы подрался с Кашкерской Ведьмой, честное слово! И плевать на добропорядочность! Вот настолько она невыносима!

– Что за шелуху разбрасывали Мразь и Мерзавец по площади? – выдавил из себя бедолага, стараясь не послать всех и каждого на губернаторскую гору, прямиком в дом Царя, чтобы они втроём там, умные такие, демонстрировали свои настроения невыносимому старикашке.