«Три кашалота». Тебе лучше не знать. Детектив-фэнтези. 1-я книга

I

Было далеко за полдень, но еще не вечерело. В Санкт-Петербурге признаков ухудшения погоды не наблюдалось. После накопившейся усталости от проливных дождей прохожие старались наверстать упущенное, кое-где перепрыгивая либо торопливо обходя широкие лужи. Справа, вдоль забора, над низко нависающими ветками яблонь-раек шла будто летящая по волнам, молодая, лет двадцати двух, женщина, в сильно обтягивающем ее стройную фигуру светлом костюме в черный горошек, в черных туфлях и на, казалось, непосильных высоких каблуках. Очевидно, произведенный над собственным антуражем опыт теперь понукал ею и невидимыми рычажками подталкивал то в спину, то в грудь. Она не сопротивлялась, точно сдавала необходимый экзамен, безропотно подпрыгивая на волнах под несущим ее легким парусом в тот же черный горошек, натыкаясь на высокие встречные волны, откидываясь назад и вновь ныряя вперед, давая крен при каждом новом шаге. Ступала она, балансируя, хотя и с опущенными и прижатыми к бедрам руками, но с чуть расставленными в стороны кистями и нервно подрагивающими пальцами. Вполне обыкновенная на вид петербурженка, но в чем-то простушка, она заинтересовала генерала настолько, что периферическим зрением оценив ее необычную походку, он произнес:

– Оставь ее спереди, и чуть поодаль остановись!

Девушке, тем временем, удавалось даже перешагивать мелькавшие пятнышки луж, не обращая на них внимания, казалось, придерживаясь какой-то невидимой, прочерченной перед собой линии там, где не приходилось обходить препятствия побольше, и где она, как корабль в виду острова, должна была описывать необходимую дугу. К счастью, не было похоже, чтобы ее стройная мускулистая ножка на достаточно ровном асфальте могла подвернуться, а то бы генералу пришлось спешиться с толстого и уютного сиденья персонального авто марки «Волга-Сибирь» и сходу вжиться в роль медбрата чудом возникшей здесь скорой помощи. Но ему, как включенному компьютеру, чтобы начать операцию, требовалось еще какое-то время.

Шофер, неслышно поставив машину, вывернул шею, скосившись на него.

– Еще не время! – услышал он.

– Не время, так не время, Георгий Иванович! – Шофер не отпускал баранки, будто приклеенный к ней навсегда. У него тоже имелись мысли. Чего только то стоил его новый диковинный черный зверь с хромированными молдингами, обертками резиновых уплотнений на стеклах и даже ободками фар. Мускулистым экстерьером он поступил спецзаказом, пуленепробиваемый, с «пятисот-сильным» мотором. Другая такая же красавица отправилась к президенту, в довесок к курсирующему по Москве и Санкт-Петербургу бронированному лайнеру «Аурус»…

Зрение все еще оставалось периферическим, лучеобразным, веерным, как и мысли, не желающие бить в одну точку. Генерал был из тех, кто с любого утра, солнечного или хмурого, ветреного или дождливого был полон дум и страстей. Он допускал обыкновения обстоятельств и мирился с ними, но ничего не допускал случайного, даже мимолетных мыслей.

«Да, да, сейчас!..» Еще секунды раздумий охватили полушария мозга, хотя для них, всегда схватывающих все налету, сейчас даже их показалось многовато. Генерал мог бы заметить это и по тому, с каким чутким нетерпением его шофер готов был выполнить любую команду, и по тому, как зависла над баранкой его породистая мужская рука, словно, лапа у дрессированной овчарки.

В привычку останавливаться как вкопанному при виде молоденьких женщин у генерала сроду не входило. Еще минуту назад они были для него марсианками. Он был занят только тремя вещами: по привычке неприкрыто впитывал удовольствие от видов быстро обновляемой северной столицы – город хорошел не по дням, а по часам, это правда; процессом обкатки гордости автопрома едва ли даже с тысячекилометровым пробегом, пропахший от ковриков под ногами до плафонов над головой ароматом идеально хрустящей кожи, выпуклого упругого пластика и первого пота железного коня.. или железной лошади, кому как нравилось… Но главное, в ведомстве шла настройка компьютерной подсистемы его новой мечты: стало возможным взять под контроль железного мозга состояние сновидения, способного предчувствовать грядущие события. Это может служить более продуктивному розыску драгоценностей, расследованию самых запутанных уголовных дел. Тонкостей этого механизма пока не нужно было знать никому, даже самим операторам многочисленных служб его ведомства. Но отныне каждый мог испытать возможности, – генерал еще точно не знал – «астронавтов» «аватаров», «козыревых», «булдашевых», «кашпировских», «ванг» и всех вместе взятых курьеров в подсознание, эзотериков и провидцев. Возможности эти можно объяснять в разных аспектах. В принципе, это просто, если хоть чуточку захотеть вникнуть в суть и не быть грушей боксера в ее попытках постигнуть увесистые истины, чем именно достигается чемпионский результат.

Шофер, скривив складку на левой щеке, хмыкнул. Нет, он тоже не лыком шит и запомнил кое-что: даже имя Флоренского, на которого мимоходом сослался генерал, и название его труда «Иконостас»… Но именно в этот момент и в этом месте на вполне свободной трассе, где слева тянулась зеленая аллея с пышными северными каштанами, а справа склонялись над иссиня черным тротуаром корявые ветки, воспоследовала привычная команда: «Приостановись-ка, брат Сигизмунд!»

Но и спустя секунды Сигизмунд видел, что генерал смотрит не во след девушке, а все еще вглубь самого себя. Асфальт новехонек, он еще не превратился в гулкий бетон, но генерал уже может слышать звук каблучков, потому что дверца движением его ухоженной сильной руки, наконец, приоткрылась.

Что делают с шефом его бесконечные заботы! Улыбающийся под ударами стихий, его капитан не решается показать лица обыкновенной молоденькой женщине?.. Если, конечно, есть обыкновенные женщины…

О, да!.. Ну, конечно!.. Он не может выбраться из философии иконостаса, представляющего собой два разных зеркала на единой толще стекла, спина к спине: там, где одно отражает мир, а другое – горнее царство. Глядя с одной стороны, ты видишь себя и собственную жизнь, со всем, что окружает тебя; поглядев с другой, ты увидишь будто незнакомого, святого. Себя, спасенного раем! А за толщей стекла позади – все, что оставил навсегда: заботы со всем земным счастьем!.. Но ты не ангел! И ты даже не в заснувшем вместе с тобою железе, чтобы увидеть не цель, а готовый итог! Придет свое время, и эту диковинку купит в обыкновенном журнальном киоске обыкновенный школьник. Но пока еще не ясны ее побочные стороны, никто не должен идти вперед по следам приоткрывшегося завтра. Никто не должен знать и о своих несовершенствах, как не должна думать об изначальной асимметрии своих стройных ног любая избалованная топ-модель. Как вредно было бы знать о небольшом изъяне мочек ушей матери этой вот девушки, спешащей так, будто сейчас очередная мокрая тыква вспыхнет на солнце, и Золушка во всем своем блеске окажется на балу.

II

Генералу было с чем сравнивать. Он имел удовольствие видеть эту девушку и ее мать в другой обстановке всего считанные часы назад, когда, выехав из Москвы в северную столицу, посещал музей Арктики и Антарктики, а затем направился в питерский филиал гохрана, чтобы засвидетельствовать одну находку, обнаруженную в кладке музея, незаурядную драгоценность – крупный сапфир. Засвидетельствовать и доставить, куда было нужно.

Генерал имел необходимые для аналитика познания, опыт и натренированное представление о целом. Это позволяло ему всегда верно судить о многих деталях. А еще он был уверен в своей психике, потому что ладил с тем, засевшем в нем, к кому многие люди часто не умеют или не желают прислушиваться. К тому же ангелу? Может, к двойнику, не показывающему лица, но все контролирующему в нас? К белковой или углеродной машине разума? Демиургу вселенной из клеток и атомов, формирующих прибор приема сигналов извне для усвоения любым типом мозга – человека, железа, лярвы, зверя… Когда-то он мог быть зверем, любым животным, морским китом или парнокопытным буйволом. В теории это тоже допустимо. И, крепко засыпая, он, первобытный, несомненно, крепкий и уставший от забот и страха, всегда и крепко спал, не видя и не слыша ничего вокруг. И если он пережил миллионы лет до сего дня, до облика прямоходящего и разумного, тем более с погонами на столь же сильных плечах, то лишь благодаря дару бога. Да, ангелу-хранителю в сути строителя сновидения. Чтобы предупреждать об опасности до того, как она погрозит. Люди называют это предчувствием. Интуицией. И он должен им верить, поскольку состоит из того же теста, как и все. Он имеет две руки и две ноги, одну голову и одно сердце, все до единой полагающейся смертному косточки, здоровый желудок и сильное чистое дыхание. Он был, вероятно, и в расцвете сил. И обаятелен, что может знать всегда лишь ограниченное число людей. И он мог это знать, ощущать, чувствовать хотя бы потому, что должность давно обязывала заставлять людей его опасаться. Несомненно, за чистотой кожи несколько вздернутого лица, открытым светом темно-серых глаз, чуть выдающимся кверху кончиком двойного подбородка, звенящим металлом бархатистого голоса, кто-то мог видеть достаточно страшного человека.

«Жениться вам надо, вот что я думаю!» – обрисовалась недурной интуицией, правда, пока еще без конечных итогов, мысль хомо сапиенса спереди. – Такой человек, а все где-то по женщинам ночует! Не порядок!»

Рядом с генералом сейчас ворочалась шоферская мысль, кивая в сторону живой образцовой топ-модели, смело ступающей на высоких каблуках, но, вероятно, еще далекой от мысли о подиуме.

«Понравилась, так и веди в загс! Писаная красавица! По всему же видать, что такими стрельцами, как вы, еще не задетая. То да се, пойдут, глядишь и детишки!»

Интуиция явно менялась на фантазию, грезы, когда образ так и не осуществленного личного счастья человек своей душевной сутью и доступным разумением экстраполирует на других – кому пожелал добра, к кому привязался, кого полюбил и кого пожалел.

Что было в голове у генерала Георгия Ивановича Бреева, во всей его сути, оставалось загадкой. Но, так или иначе, и задуманный им план, и психическая атака шофера произвели необходимое действие; нога в лакированной туфле опустилась у кромки полотна дороги.

– Уф! – казалось, облегченно раздалось вокруг. Звонко, как миллионы люстр, зазвенели на ветру изумрудные, а местами уже оранжевые, все еще тяжелевшие в летнем росте, но уже легчавшие с приближением осени усыхающие листья. Одна из длинных ветвей протянула к голове генерала гроздь крохотных красных яблок; и он невольно коснулся рукой высоких ершистых волос. Он любил жизнь. Он потратил еще секунду, чтобы от удовольствия зажмуриться и поблагодарить этот город, где старое и новое, как в направленных друг к другу зеркалах, обещают бесконечную анфиладу отразившихся образов. Даже стройные ряды каштановой дубравы бульвара со скамеечками по сторонам аллей; и зеркально отразившийся от ряда молодых ровных дубков казавшийся бесконечным ряд прутьев железного забора какого-то детского учреждения с невысоким зданием; по-видимому, оно все было окружено садовыми насаждениями.

Следующих десяти секунд хватило, чтобы столь долго обдумываемая операция, – а на всю ушло секунд тридцать, – провалилась. Сигизмунд недоуменно протер глаза. Девушка, которая, казалось, шла на первое свидание или только репетировала эту роль, – иного его мысль не допускала, желая ей личного счастья, как только что и шефу, – вдруг открыла легкую ажурную калитку, слегка взвизгнувшую на шарнирах, и вошла на территорию детского сада.

Шеф был уже в трех шагах от нее, когда… Да, да!.. Он точно услышал голоса, пригвоздившие его на месте.

– Не уверен, что знаю, что именно мне от нее было нужно! – сказал Бреев, вновь занимая свое место на заднем сиденье, елозя на хрустящей коже и не сразу успокоившись. – Ладно, ею еще будет время заняться!.. Чего ждешь?.. Ну-ка, дерни с места еще разок, да чтоб поприемистей!..

Водитель хмыкнул, осмотрелся, приготовился, но вдруг чуть ли не ленивым баском отчеканил:

– Сами видите, товарищ генерал, теперь с места в карьер не получится. Впереди нас встала машина… Это, по всему, из фабрики сувениров. Вся расписанная. Я ее хорошо срисовал.

– Срисовал! Умник. Да ее запомнит с первого взгляда любой дошкольник!

– Вы не правы, товарищ генерал. Дети ее запомнят, как лоток с мороженым, а взрослые не так…

– Возможно, ты и прав…

– О, да вот и сам директор, узнаете?

Генерал усмехнулся. Сигизмунд не унимался:

– Его что, самого развозят, как сувенир?..

– Не знаю.

– Утром мы встречали его у музея…

– Ну, и что ты обо всем этом думаешь?

– Что вы здесь назначили ему встречу?

– Да, это он. Но здесь я его не ждал. Девушка, с которой мне, возможно, придется поближе познакомиться, это его дочь…

– А!

– Но что здесь делает Страдов?.. Это один из моих аналитиков, – пояснил он. – Я только недавно впервые увидел предмет его интересов.

– Но, может, он выполняет задание!

– В том-то и дело! Но… слишком уж сладко произнес он пару банальных фраз. Будь на работе, это прозвучало бы гораздо фальшивей!

В голосе генерала послышалась нотка ревности.

– Значит, свидание… Вы предполагаете, что он с нею еще не определился?.. Хм!.. – Более комментировать вслух, чем одной двумя фразами после пауз шофер права не имел; не имел он и привычки вечно держать рот на замке.

– Нам трогать?

– Нет, уже поздно. Нас, как ты говоришь, срисовали, вернее, нашу боевую лошадку. Или ты думаешь, что заботливому отцу теперь не интересно будет пробить и ее номера тоже?

– Вы же сами знаете, что это бесполезно! К тому же, вы и без того с утра с ним познакомились. Он, если не ошибаюсь, оставил о себе хорошее впечатление.

– Да. И мы пожалеем хорошего человека, сбережем ему время и нервы. А заодно, возможно, и жизнь. – Произнеся последнюю фразу более задумчиво, генерал кивнул, словно, через лобовое стекло. – Ступай, позови-ка его. Тут так все срослось, гляжу, что теперь, наверное, самое время перейти от слов к делу.

«К какому такому делу?» – хотел бы спросить меня ты, мой надежный товарищ, – подумал Бреев, глядя на то, как Сигизмунд широко и тяжело шагает к пикапу. – Однако ты уже хорошо усвоил правило на вверенном тебе участке службы: больше того, что необходимо, тебе лучше вовсе не знать!»

III

За забором тем временем разыгрывалась сцена ревности Страдова, узнавшего генерала.

– …Красавчик, ничего тут не попишешь!.. Целый шеф, никак не меньше! Надо же! В Питере!.. Вы, Мария… – простите, не имею чести знать вашего батюшку, – как погляжу, с ним в знакомстве?! Или я ошибаюсь? – были первыми слова от чего-то вдруг распалившегося Страдова. Тогда как она ждала за кустом розы-мимозы встретить его нежный взгляд, обещающий вечную любовь, заговорщический шепот, зовущий на свидание дальше за пышный куст уже слегка краснеющей гортензии.

Но все быстро изменилось. Вокруг начинались какие-то мужские игры. Она слегка потерялась, неверно ступила и оступилась. Цветы из его рук выпали на землю. Он успел удержать ее за талию, ощущая всю тяжесть, всю упругость и всю прочность ее груди, подмышек и уткнувшегося в коленку бедра. Это должно было его обжечь, позвать в бесконечную даль, отозваться рыком саблезубого тигра, пожелавшего ласки. Формальная часть свидания окончилась, но рассчитывать на его продолжение на глазах детей она не имела права. И она, озираясь и оглаживая себя снизу вверх, отстранилась.

– Не забывай, мы в детском саду.

– Да, и на твоем бульваре… И это, чую, не спроста!..

– Что чую? Что неспроста?

– Всякие отговорки и знакомства.

– Андрей, да что это с тобой? Ты мне казался таким терпеливым!

Маша потянула его за тонкую водолазку под нутро грубого двубортного пиджака.

– Э-эй! Очнись!.. С кем это я вдруг да знакома?!.. Что, что? С твоим шефом? Смешно! Где я могла его видеть!.. И что значит это обидное, уж прости, «вы, Мария?!..» Ты на что-то обиделся! Но не возьму в толк, на что?

– Ничуть. И ни на что. Это я фигурально!..

– Ладно. А что до батюшки, – загадочно добавила она, – я тебя за язык не тянула. Если уж так хочется, то я представлю тебе его. И сейчас же!

Страдов если и не озирался, то уже непрерывно заглядывал за кусты и за железную решетку забора. По ту сторону тротуара стояла незнакомая «Волга-Сибирь». И отчего-то именно в нее только что, хлопнув дверцей, полусогнутым садился генерал Георгий Иванович Бреев, собственной персоной! Страдов видел его вчера в Москве, только на персональной иномарке. И вот он уже в городе на Неве! И именно в этом месте!.. Такое он мог себе представить только во сне. Или с жуткого похмелья, как персонаж известного кинофильма! Потому что он сам лично не пил ничего крепче кофе. А, может, это уже и было началом эксперимента, о котором в ведомстве поползли слухи-питоны. И вот им, Страдовым, загрузили супермашину, она его усыпила. А, поскольку его переживаниями уже как три дня являются чувства к Марии, а интуицией – вера в их любовь, то вот он, Страдов, и получает искомую информацию. Информацию, представленную летаргической полукошмарной явью иконостаса, где счастье здесь, а истина на противоположной стороне. Погоди, погоди!.. Генерал Бреев пытается ухаживать за чужой девушкой, избранницей оператора его собственного ведомства! Бред, бред!.. Но!.. По всему видно: с его, Страдова, персоной проводится первый опыт! Недаром сам автор проекта крутится тут под ногами… Тоже перейдя из одного мира в другой… Да, в яви такого произойти не может… Но тогда возникает крохотных вопрос: сколько же еще отсыпаться всем этим бредом?!.. Учитывая, что потребуется еще время прийти в себя!..

– Показалось! Прости!.. – сказал Страдов.

Он подобрал все до единого цветочка. За небольшим ансамблем овальных, квадратных и круглых клумб у снарядов и веранд на фоне здания формы буквы «ш», уложенной тремя ножками в их сторону, где каждая ножка имела окно, весело играли дети, слышались как всегда высокомерные голоса воспитателей. «Зачем она с упорством Макаренко назначила мне встречу на глазах коллектива?!..»

– Здесь все и всё на виду. Ты опоздала почти на двадцать восемь минут! Заметь, – буркнул он, – у нас не первое свидание! – Он попытался улыбнуться как можно более мягко. Но получилось нагло. Возможно, это было приемом: дескать, все мосты для притирки сожжены, и ты уже в курсе, что терпение у мужчины может иссякнуть!

Складки его крупных выпуклых губ под большим и ровным, лишь слегка вздернутым носом до смешного искривились; а чуть излишне широко поставленные глаза надо всем этим три раза дурашливо мигнули и, прищурившись, пытливо застыли. На мгновение ей захотелось зажмуриться и, встав на цыпочки, подставить ему свое открытое и, правда, более обыкновенного продолговатое лицо: ей казалось слишком большим расстояние между крупноватым носом и узким подбородком; хотя губы были не сказать чтобы малы и непропорциональны этой незаметной погрешности.

В то же время его длинные рыжие ресницы и нависшие низко брови, явно наигранный томный взор – все это попыталось скрыть полыхнувшую было в его глазах, или только померещившуюся ей, страсть, которая, как ей показалось, с каждой секундой заметно угасала.

За забором отчего-то долго не исчезал непредусмотренный ими генерал.

Она, все же, приняла его шутливый тон, подняв нежную и стройную, как у феи, но сильно загорелую руку, наскоро взъерошила несколько прилизанную копну его густых и волнистых волос.

– Вот теперь – полный порядок!.. Ты прав, сегодня уже наше третье свидание. Но первое стоило всей оставшейся поры необходимого ухаживания. – Как быстро она могла завестись, в считанные минуты сделаться близкой, и при этом, не дать больше ничего! – Ведь ты спас мои топографические инструменты!

– Тем самым я спас и тебя саму!

– Здорово ты отшил этих прохвостов, когда мы с Гердой спасали ее болонку. Но ведь ни разу, – загадочно добавила она, – ты так и не проводил меня домой!

– Ведь ты же сама не даешь своего адреса!

– Не все надо делать с бухты-барахты!

– Признаюсь, вначале я хотел проследить за тобой.

– Ну, да, ты ведь сыщик!

– Но, на счастье, ты назначила мне здесь второе свидание. Помнишь, тогда ты тоже опоздала на сорок минут, хотя на тебе был полевой костюм и не было каблуков. А сегодня, как раз в ту минуту, как ты входила в калитку, я уже готов был пойти вытребовать номер твоего телефона у персонала в этом твоем детском саду.

– Сад не мой, ты знаешь. То есть, мой, но не единственный. Я помогаю детям и их родителям – фотографирую их. А почему мы снова здесь, а не в парке, тоже не секрет. Ведь в трех минутах отсюда мы и встретились с тобой! Так какая разница! – Она ласково, посвящая в эту историю рядом стоящие цветы и деревья, кивнула в сторону бульвара. Его от них вдали загораживали другие зеленые кудряшки посадок и дорога. По ней время от времени проносились машины, притормаживающие у дорожного знака «Осторожно, дети!» Она могла бы, но не желала посвящать в свои интимные отношения и тех, кто в лежащем буквой «ш» с глазастыми окнами здании сейчас, несомненно, подсматривал во всякие щелочки. Ему ли, аналитику-следопыту было этого не знать?

– Адрес!.. Адрес!.. Причем здесь, скажи мне, адрес, когда нам так хорошо! Скажи, что это так!

– Хорошо.

– Вот! А что до моего дома, сейчас мы его и спросим!..

«Кого, его?»

Голос ее журчал, как голос горного родничка в минуту жажды – был горяч, ненасытен и холоден, как лед, одновременно. Он, с первой минуты почувствовавший в ней родственную душу, – чем-то она напомнила ему мать, – все еще не понимал ее. Даже ее настроения.

– Сейчас спросим что? Дом! – озвучил он мысль.

– Потерпи еще минуточку, ты все поймешь!.. Только не думай, что все так просто. Лучше заранее ничего плохого не знать!..

IV

«Ну, вот, опять! Пойми такую!..» Может, поэтому он так и не смог отпустить ее, отвязавшись раз и навсегда? Он, правда, был немного влюблен в другую, о которой, благодаря загадочным чарам Маши, не грезил уже несколько дней. Она излечивала его, чтобы потом мгновенно уничтожить. И, наверное, потому он сейчас с ней здесь, в Санкт-Петербурге, а не в Москве за рабочим столом, где его симпатия, Антонида Вержбицкая, до сих пор не сказала ему элементарных ласковых слов.

Родничок взял его за руку, обжигая кипятком и морозом, и потянул к скамейке, демонстративно отвернувшейся от мира, где люди и машины вечно суетились, вместо того чтобы любоваться детьми на игровых площадках и душистых, в окружении цветочных клумб, лужайках.

За скамейкой и по сторонам калитки растительность была гуще от высаженных здесь гортензий, что были выше человеческого роста, и пышных, отдающих красноватым пигментом, но обещающих умереть лишь к октябрю, невообразимых роз, превращающихся к этой поре чуть ли не вровень с высокими кустами душистого шиповника. За ними Страдову только что привиделся какой-то, несомненно, переполошивший его… нет, не человек, но явно демон. Только нечто невообразимое могло заставить его в эту минуту забыть о Марии и перестать любоваться ею. Это заставило сердце, и без того маленькое, как ее кулак, еще больше сжаться от недоброго предчувствия. И это же родило печальный отклик в том, кто отвечал за невыразимую боль, тоску и бессмысленное невольное отмщение.

После двух их свиданий и двух лишь беглых поцелуев, которые, словно бы, пугали ее, он все еще вел себя с ней осторожно. Но именно теперь он понял, что третий поцелуй он обязан превратить в настоящий. Иначе может быть поздно. Он ощутил близко женщину, она стала его защитой. И он дерзко осуществил свой план, схватив ее и крепко поцеловав. Получив огромное наслаждение и теперь не собираясь переубеждать себя в этом, он почувствовал довольно ощутимый толчок в грудь. Отстранившись, он не увидел в ней смятения, должного бы было позвать его повторить попытку. Странно, но ее белая рука вытерла губы и попросила чистого носового платка, чтобы стереть следы преступления. Машинально он достал платок и подал ей. Лицо, казавшееся чуть излишне вытянутым благодаря высокому лбу и зачесанным назад волосам из темных и русых прядей, сделалось торжественно сухим.

– Сейчас должен подъехать мой отец, я тебя с ним познакомлю! – как на уроке воспитания хороших манер сказала Мария. – Ты сам должен понимать, – пустилась она в объяснения, – что после трех волшебных поцелуев, – давай засчитаем и этот, – следующего честной девушке хочется во вполне себе семейной обстановке. Дома! Ты не находишь? – прибавила она. Это выглядело, как кокетство, но это не было им. – Я надеюсь, – продолжала Маша, – что об этом не пожалею!

«Нет, я об этом только мечтаю», даже если это и чистое вранье!» – подумал Страдов.

Признание не было даже до наивности простым. Это было другое. Да, он ворчал, пытался свалить на нее, как и на весь женский род, какую-то вину. Но он хорошо знал, что не хотел бы, чтобы все изменилось. Это обязывало бы, по крайней мере его, слишком ко многому. Вслед за этим ведут под венец.

– Ты позвала папочку, чтобы он благословил нас? – в ее тоне неопределенности бестолковой влюбленности, за которой все еще грезилось более близкое знакомство, он продолжал гнуть свою линию. – Да, я, кажется, уже не смог бы жить без тебя, не скучая. Может, даже и страдая. Но!.. Что значит, по-твоему, слово «дом»?! Семейная обстановка? Пустая кроме двоих квартира? Початая бутылка муската краснодарских на четных и нечетных склонах холмов виноградников, глядящих друг в друга, как в зеркало, хотя все равно созреют по-разному…

– Не вноси раздор там, где его нет и быть не может! Виноград должен созреть одновременно и вовремя! Если одному не хватит солнца, поделится другой, вот и все!..

«Хотя!.. Какую важную он заметил деталь!.. – подумала Мария. – Где-то всегда больше света, а где-то тени. И это может быть одной из причин устойчиво неисправляемых кривых!.. Здания в смене температур еле приметно движутся по плоскости города, словно живые. Но скорее всего, это участки земли, более чувствительные к течению жизни, как бывает и у людей, беспокойно ворочаются сами в себе, беспокоя соседей, меняя ландшафты, смещая горизонтальные и вертикальные доминанты. А потом ломай голову, видя погрешности и абсурдные несоответствия координат!..»

«Видно Маша, – про себя усмехнулся Страдов, – вспомнила о своей незащищенной диссертации на кафедре геодезии или топографии с каким-то скучным и вредным профессором. С треножниками и зеркальными приборами по своей причуде она до сих пор ищет возникающие, по ее наблюдениям, несоответствия координат старых карт и современных улиц».

– Я все понял. Мы уже говорим о свадьбе? – скорее спросил, чем ответил он на ее чистые намерения. – Чтобы все по-честному? Ну, сначала пожениться, а уж затем!..

За последним словом он поставил ударение и восклицательный знак. После им ничего другого не останется, как только до обмена колец день за днем, час за часом и минута за минутой представлять себя в законных любовных объятиях.

– Это так? – переспросил он.

Ответом Маши стало простое:

– Угу.

При этом пухлые губы ее отчего-то сделались виноватыми губками подростка и свернулись трубочкой. Она стала похожа на обиженную девочку, которая это хорошо знала, но таковой ей быть сейчас очень хотелось. Чтобы все оказалось понарошку. Ведь он не бросился ей на грудь, чтобы склонить на нее свою красивую голову следопыта ведомства какого-то, очевидно, очень страшного генерала и поклясться в неминуемой любви до самой смерти.

– Да, три свидания это, конечно, маловато, чтобы мы решили все это дело до свадьбы, – добавила Маша, сделав ударение на местоименном прилагательном «это», – но когда такой человек, как ты, мой дорогой… Андрюшенька… служит в органах безопасности, любовь к нему с первого взгляда – к лицу любой девушке. Ведь ты не осуждаешь меня, что я влюблена и готова за тебя замуж в пустой, как эхо квершлага, квартире.

– Какого квершлага?.. А-а, ты о подземном штреке и всем таком, мой бедный маркшейдер, изгнанный на поверхность!

– Нет, я не маркшейдер! И не смей издеваться. Я люблю съемки под солнцем! Это – мой конек!

– Да, но и это ты делаешь по принуждению оскорбленного самолюбия. Когда мы поженимся, я засуну твой нивелир в твой кипрегель и запрячу их поглубже в сундук.

– А потом мы вместе по крутым деревянным ступеням потащим его на мансарду, так? Я уже готова хлопать в ладоши! Это все, как сон, который не случился, но теперь обязательно придет! Я мечтаю о большом деревянном доме! О своем личном. Без отца!..

– Ты только кажешься скромной и тихой, но в тебе большой потенциал!

– Я это поняла сразу же, как только в первый вечер позволила тебе дать себя поцеловать.

– Это было незабываемо. Как и весь оставшийся вечер, не закончившийся между нами ничем. Ты дала мне адрес этого сада и все. А ведь я, как ты помнишь, был на ответственном задании, и в тот момент, когда вор был у меня на мушке, ты так некстати спасла ему жизнь.

– Да, он все-таки улизнул. А это был очень опасный преступник?..

– Еще бы! – ответил он, засовывая от скуки обе руки между ног и склонившись над своими коленями.

– Но ведь ты ни разу не пожалел об этом, о том нашем вечере. И о другом, когда уже я первой поцеловала тебя. Ты проник в мою жизнь, как…

V

Диалог нарушил раздавшийся рядом шум взвизгнувшей калитки.

– А-а!.. Вот тут в чем дело! – раздался мужской голос. – Признаюсь, о чем-то таком я и подумал…

– Папа!

– Ты заставляешь меня бросить дела, чтобы познакомить с молодым человеком, и не находишь другого места, как этот вот детский сад?!

– Ты все привез?

– Да, да, не волнуйся! – слегка взволнованно, но уже и с облегчением, ответил отец, видя, что этот суперагент рядом с дочерью для нее не есть все, что оказывается самым дорогим на свете. Еще оставались он, зеркальные инструменты и эти вот бегающие и катающиеся на горках неподалеку дети… – Сейчас доставят!

Отец Марии предстал человеком без галстука, но в красивом костюме. С крупной головой, довольно жидкими темными волосами с претензией на кучерявость, с жилистой и высокой, как у гимнаста, шеей. Атлетически сложенным. Но, в общем, невысокого роста… Подойдя, он готов был протянуть широкую сильную ладонь, но заколебался. Свою большую голову слегка наклонил в сторону. Глаза его были чуть раскосыми, как у древних сибиряков и, по-видимому, в позе разъяренного быка ему был лучше виден красный платок. Кончик его сейчас, после того как Маша вернула ему, вновь торчал из левого кармашка. С самого начала, даже обращаясь к дочери, он успел просверлить недовольным, хотя умным и пытливым, даже натренированным взглядом всего ее спутника. Так, вероятно, примечают скрытым под коркой лба третьим глазом и всем периферическим зрением одновременно две-три, а то и четыре-пять целей опытные охотники; такие могли бы без труда убить белку, не повредив ее шкурки, даже и с одним глазом.

Но ружья с ним не было, что Страдова немало порадовало. Однако руки возникшего нового хозяина положения, после генерала, и в самом деле пустыми не были. Он был со спутником, который, войдя следом, закрыл калитку, чтобы застыть было рядом с большой коробкой в руках.

– Отнеси-ка это все детям!

– Да, и передайте воспитателям. Они уже ждут! – добавила Маша.

Отец приосанился. Но, наконец, и подобрел.

– Я тут только что все, что хотел или нет, но услышал. Уж простите! Теперь, молодой человек, можете представиться сами. Принять от родной дочери ультимативное: вот, мол, мой жених, прими это как данность – это, поверьте, сложно для всякого обеспокоенного отца. Вы, дай бог, еще узнаете это. Давайте сначала познакомимся отдельно, как мужчина с мужчиной, без церемоний. Вдруг у нас ничего не получится!..

Он был весь в свою дочь, казалось Страдову. Ну, да, конечно, вот встретились два мужика, один другому и говорит: «С какой новости начать?» – «С хорошей!» – «Ну, так с нее и начну, но тогда это тоже плохая…» Словом, анекдотическая ситуация налицо, как и положено ей быть во все времена, когда избранник дочери обязан предъявить нечто большее, нежели то, что он есть сам по себе!» – накручивал Страдов, тем не менее с любопытством ожидая развязки и отгоняя зовущую издали тоску.

Говоря свое, свалившийся как снег на голову мужчина тряс его руку. Страдов из вежливости давно привстал со скамьи. Маша смотрела на них, оставаясь на месте и, казалось, готова была закинуть ногу на ногу и покачать изящной бежевой туфелькой с огромной шпилькой.

– Гипотетически я – ваш будущий тесть, понимаю. Но пока зовите меня Силуаном Борисовичем, – отрекомендовался, все же не забывая о роли дочери, имеющей право на все серии семейной мелодрамы, добрый отец Костюмеров.

«О, так ты у меня, значит, Мария Силуановна? Как это мило!»

– Поверьте, очень приятно. Страдов, Андрей Олегович! – тоном человека, у которого вся жизнь впереди и возможны новые знакомства с другими тестями, с достоинством отвечал молодой человек. Между тем он начинал осознавать, что беседует ни с кем иным, как с директором фабрики сувениров и пошива игрушек. Дело с его участием когда-то проходило в службе полковника Халтурина «Сократ». Мысль отметала роль Силуана, в качестве отца его девушки. Костюмерова Страдов по привычке аналитика воспринимал, как и других субъектов анализа, вплоть до их подноготной, как обычных фигурантов статистов. Что называется, если когда-то и был, то из памяти сплыл.

Все в голове держать и всех, с кем встречался и о ком знал по персональным делам, любить и помнить было нельзя. Это и для дела часто было очень вредно. Плохое память отметает охотней. Поэтому жившие по такой установке операторы всей аналитики, свершающейся с помощью железных мозгов, со стороны часто выглядели бездушными и тупыми, и кому-то могли казаться людьми даже очень скверными. Тем более в ведомстве генерала Бреева, где главным в текущих задачах стояла не борьба за людей, а выполнение плана по розыску всего, что только способствовало пополнению финансовых кладовых страны. Следственно-оперативные дела, когда они возникали, чаще всего переправляли в полицию и в прокуратуру. Никого еще, на памяти Страдова, не преследовали, чтобы отомстить, сделать больнее больного, как это бывает в полиции или прокуратуре, когда у сотрудников закипает в крови так, что превышаются должностные полномочия. Страдов уже несколько лет как ушел от подобных историй, обжегшись не раз на скандальных делах и не раз получив очень больно. Зализывая раны в ведомстве генерала Бреева, он, правда, тщетно, старался избегать ненужных страстей.

«Надо будет поинтересоваться у Бреева, нельзя ли взять в обработку этого предпринимателя, довольно известного в Санкт-Петербурге? – просто подумал он об отце Маши. – Но причем этот детский сад, эти странные, будто вовсе не случайные встречи именно здесь? Так… Генерал, не исключено, только что лично встретился с Костюмеровым. И Маша здесь ни при чем! Но все на самом деле похоже на сновидение. Только не сходится одно: Бреев ничего не делает без причины и никогда не витает во снах!»

–… Ну, вот мы и познакомились. Вы, стало быть, из органов госбезопасности. Я уже в курсе… Э-э, Маша мне говорила…

Страдов покашлял в кулак, чтобы это оглушило не нарочно озвученный секрет.

– Тут ведь с какой стороны посмотреть, – ответил он.

– Но если мне что-то сообщает собственная дочь, я должен поверить, чему угодно… Впрочем, начистоту!.. Вы должны знать, что генерал Бреев ничего не сообщил мне про вас, и вы, может быть, здесь ни при делах. Отбить девушку у отморозков – хороший повод познакомиться с ней! Но рассуди нас, дочь! Моей персоной занялись там! Наверху! – Его палец лишь по случайности не ткнул в камнем пролетевшую над головами птицу. – Да, ты рассказала мне о чудесном спасителе! И подвиг его может быть совпадением! Но теперь все это, безусловно, стоит своего анализа!

Шея штангиста напряглась и на ней проступили толстые вены и жилы. Костюмерову стоило труда жить открыто, хотя сейчас глаза Маши и могли бы его попросить слегка прикрыться хоть каким-нибудь панцирем. Но она не выказывала никакого удивления, исподлобья наблюдая, как образцовый зритель без конца дописываемых мыльных опер.

– В любом случае передайте вашему генералу, – говорил отец, не дающий добра на брак дочери с неизвестным и смутным, – мои самые искренние заверения в том, что я выполню все, что только что ему обещал!

– А-а? Обещал?! Значит, теперь мы под колпаком!.. Я, кажется, тоже начинаю прозревать!.. – отреагировала Маша в конце концов, нахмурив черные брови в адрес еще более загадочного, чем последние часов шестьдесят, и более пугающего, если не сказать больше, превращавшегося в туманные завитушки не первой любви сомнительного жениха.

– Не понимаю, о чем вы толкуете. Но если буду иметь возможность передать генералу то, о чем вы просите, я это сделаю. Обещаю!

Сказать больше того, что было сказано в сложившихся обстоятельствах, Страдов не нашел.

– Ну, тогда я вас больше не задерживаю… Пойдем, дочка, у меня для твоего сада припасено еще кое-что.

– Костюмы! – Маша захлопала в ладоши. Жених улетучивался камнем, как пролетающие птицы, на задний план.

– Да, дочка, как ты и просила! – в унисон ей и как-то уж слишком выспренно ответил Силуан Борисович. – Пока лишь примерка, но и это мне стоило своего драгоценного времени! Ведь я работаю над срочным заказом для театрализованных представлений к решающим дням саммита! Да, да – глав скандинавских государств… А это – север! С утра пришлось ехать в музей Арктики и Антарктики, делать доклад!

– Ты делал доклад? – с явно наигранным изумлением спросила Маша.

– Да ведь я еще вчера сообщил тебе об этом! Меня вдруг попросили и внесли в список, пришлось ехать. И вообще, в каких облаках ты все еще витаешь, дочь?

VI

Мария как можно более грустно на прощание улыбнулась своим бежевым туфлям и кивнула Страдову.

– Звони… Я буду ждать.

– Да, пока! Я позвоню, – сказал он, ощущая в себе чувство досады, когда предвестие счастья начинает быть связанным с обязательствами. Даже если вся их цена – оправдания, сомнения и непроходящая боль от ревности к пошлостям отцов. Словами к дочери «в каких облаках ты витаешь?!» Костюмеров вычеркнул его, Страдова, из длинного списка тех, с кем имел счастье познакомиться. Самолюбие и уязвленную гордыню утешало лишь то, что он точно не знал, чего в нем сейчас оставалось больше: вины или облегчения от на глазах тающего семейного счастья. Тем не менее, он почувствовал и проснувшуюся злость на себя самого. От чего? Прежде всего от того, что, словно бы, оказывались потраченными зря несколько дней ухаживаний. А он всегда был слишком близок к пику того состояния, когда мужское не упустит ни одной удачно подвернувшейся молодой женщины. Значит, теперь следующая не должна будет уступать Маше по привлекательности, а, может, и по близости к душе. А такие вещи подготавливаются не скоропалительными минутами и часами, а, как минимум, днями. Правда, если их становится достаточно, чтобы сверить запахи химии и удостовериться в искренности совместных заверений. Таким образом, он начинал оправдывать просыпавшийся гнев необходимостью скорой, может, и немедленной отместки. Кто она ему? Да, всего-то эталон, ниже которого опуститься, теперь значит потерять себя в своих же глазах. Но и этого разве мало! Разве не для подобной цели все мы…– прибрал всю мужскую половину человечества Страдов, – все мы, самцы, заглядываемся не на абы кого, а на каждую пахучую самку, красивую девушку или привлекательную молодую женщину?! Планка настоящего мужчины должна быть высока!

В новых обстоятельствах возникло и то, что на фоне надежды полюбить и утери этой надежды могло начать манипулировать его подсознанием. Прежде, в его детские годы, это делали его родители, а на службе – полковник Халтурин, отправивший его в Санкт Петербург на задание и, конечно, вот, – что не раз подтверждено опытом жизни операторов ведомства, – вездесущий генерал Бреев. Только столь изощренному уму было под силу разрушить в его, Страдова, душе чары его непосредственной начальницы, Антониды Вержбицкой. И ради кого? Принца датского? Нет, ради, всего лишь любимчика майора Сбарского. Он давно обволакивает ее фигуру, где ни явись она вблизи, своим неуместным для крепкой любви слишком цепким «следацким» взором.

– Вот еще чушь! – осадил себя Страдов, собираясь с духом и будто подтягивая ремень портупеи. – Чтобы Бреев занялся таким пустяком, как чьи-то чувства, когда для него главное – план по сокровищам в финансовую казну России, – это вряд ли! Генерал «кашалотов» искусен и велик в другом – в добывании средств: золота, драгоценных камней, валюты… А они нужны стране и для проведения этих самых политических встреч, саммитов глав государств. И для того, между прочим, чтобы разные акулы бизнеса, как тот же зануда и грубиян Костюмеров, могли участвовать в тендерах, шить для ребятишек новые костюмы и игрушки.

Он представил, как сейчас, раздавая куклы детям, его Маша пообещает: «А к празднику у каждого из вас появятся веселые наряды!» С детства детям прививают интерес к маскарадам, а потом удивляются, почему столько таинственного вокруг! Почему столько вопросов? Нет, скажу я тебе, мой гипотетический юный друг, кто и где бы ты ни был, не спеши во взрослую жизнь. И о том, зачем она взрослым, дорогим папам и мамам и выпорхнувшим из гнездышек братьям и сестрам, заранее лучше не знать!»

Страдов, исполненный жалостью к себе самому, тоже хотел бы быть юным и несмышленым. Но, увы, таковым в собственных глазах он давно уже не был, и увидеть себя таковым мог бы только во сне.

Все было за плечами: и спортивные кубки, и служба в армии, откуда он вышел со старшинскими погонами. А, оказавшись на Киевском вокзале, чтобы далее следовать в родной пригород Санкт-Петербурга, позволил завербовать себя в полицию. Потом дал возможность направить себя на специальные высшие курсы, получить знания, которых не искал, проявив при этом неординарные способности, и, послужив следователем и оперативником, однажды, тому уже, как два года, оказаться в секретном ведомстве. У всех рядовых операторов имелось по три начальника – генерал, полковник и непосредственный руководитель отдела. Ведомство никак не именовалось, потому что никто не имел права никому ничего говорить о нем, о его целях, задачах и методах работы. Но между собой сотрудники называли его «Тремя кашалотами», и реже «Золотым руном». Кашалотами чаще становились те, кто прежде выполнял следственно-оперативные задания, связанные с криминалом, выводом на чистую воду всякого рода перевертышей и кротов. Возглавлял эту службу вечный полковник Халтурин. По легенде, овечью шкуру, руно, укладывали на дне горных рек, и постепенно в этом руне оседал золотой песок. Разумеется, там, где золото было. Эту главную задачу успешно решали отделы генерала Бреева. И, к его чести, до сих пор не имелось ни одной золотоносной реки, в которой его чудесное руно не нагребло бы в завитки своей шкуры пусть даже незначительных сокровищ. Это происходило всегда с неизменным успехом и при том, что ни один из сотрудников ведомства не покидал своего рабочего места за столом.

Сколько воды утекло с тех пор!.. Ему, Страдову, уже двадцать пять, и несть числа объявленным ему благодарностям, устным и письменным. Но никакой прибавки звезд на погонах. И никакого ношения формы, разве что, когда необходим маскарад: но зато – в любом звании, хоть в том же генеральском; лишь бы соответствовало образу следователя, оперативника, штурмовика.

Последнее новое задание для него, Страдова, не являлось сложным, хотя, как допускалось, и на этот раз вышло за рамки протокола, предписывающего ему прежде всего аналитическую работу.

VII

Не дело аналитиков-операторов было заниматься оперативной работой со стрельбой из двух револьверов на ходу, как в ковбойских фильмах. Здесь, в Санкт-Петербурге, без этого также обошлось. Пришлось лишь пустить в ход сразу оба кулака, на что обратила внимание Маша. Да, он раскрывался, но деваться ему было некуда, и двое подручных предпринимателя Бецкого вышли из строя. Пусть ненадолго, но этого времени хватило на то, чтобы проследить за кудрявой болонкой. Она выскочила из подъезда, будто накануне выпила половину Финского залива, и пустилась ко всем ближайшим кустарникам без разбору. В то же время требовалось не упустить из виду и ее хозяйку Герду, жену секретаря шведского посольства, с отстегнутым поводком в руках. Его дамочка отстегнула от ошейника подозрительно рано, что и привело к происшествию. Впрочем, ему, Страдову, не составило труда связать воедино два факта, один из которых можно было охарактеризовать даже событием. Лишь принимая его во внимание, он не упустил он из виду и вышедшего вскоре после хозяйской собачонки из того же подъезда известного в городе владельца строительной фирмы Владимира Бецкого. Бедная болонка, очевидно, пропустив благодаря данному субъекту сеанс вечерней прогулки, проскулила всю ночь у секретарской кровати, не находя никакого отзыва у Герды, поскольку на ней хозяйничал Бецкий, а не секретарь шведского посольства. Событием, конечно, было другое. Ведь утром болонка с переполненным мочевым пузырем, бешено перебегая дорогу, могла угодить кому-нибудь под колеса! А если бы это был, скажем, сам генерал! Или тот же полковник Халтурин? Или майор Сбарский? Либо же собственной персоной начальник отдела «Опокриф» Вержбицкая, от присутствия которой вблизи слегка мутится в голове и щемит, где положено? Если бы, скажем, это были ее подчиненные, коллеги Дукакис и Михалев, еще куда бы ни шло! Они так и путаются у нее… у него… словом, у них под ногами!.. Ей богу, как та же болонка, через которую на зеленой аллее с аккуратными скамьями и перепуганными зрителями перепрыгнули, в том числе наступая местами на собачьи лапы, получая и свои увечья, с десяток прохожих. Пока дело не спасла Маша, быстро разбудившая в нем разными талантами обновленные чувства любви! С каким участием она кинулась помогать залечивать ушибы пожилой паре, до того с тросточкой и зонтиком, на всякий петербуржский случай, привычно и беззаботно прогуливающейся здесь без происшествий лет, быть может, сорок или шестьдесят. Петербуржцы, – с детства знал Страдов, – быстро привыкают к хорошему, и часто верны раз и навсегда избранным маршрутам, где хотя бы однажды бывали счастливы. И как заботливо затем она утешала нескольких малышей, вздумавших пустить слезу, жалея виновницу всех происшествий. Но в чем, в самом деле, скажите, была повинна собака?!

В тот день требовалось по указанию Вержбицкой и согласно предписанию начальника отдела «Сократ» полковника Халтурина всего-то вскрыть квартиру секретаря и установить пару жучков для прослушки. Намечались переговоры глав правительств России и Швеции. Службы безопасности не могли пропустить своего шанса вскрыть преступный заговор либо собрать компрометирующие материалы – на всякий случай, до следующих этапов совместных «атэс» и саммитов, чтобы быть к ним готовыми во всеоружии.

И что же случилось?.. Шведка погналась за своей питомицей, и ей, вероятно, никогда бы было не догнать обезумевшей от счастья собачки, если бы та на бегу прямехонько не угодила в руки Марии, стоявшей то ли с нивелиром, то ли с кипрегелем в конце слегка изгибающейся аллеи с двухсотлетними дубами и что-то там про себя снимая. Объективы ее аппаратуры были направлены вдоль этого едва приметного искривления. Глядя в глазок, девушка заметила вначале вдали приближающуюся к ней кверху ногами белую кудрявую точку, оказавшуюся собачонкой, а затем и бегущие ноги шведки, тоже перевернутой вниз головой. Иные геодезические приборы иначе почему-то не работают; то ли в них забывают перевернуть зеркала, то ли еще что… Далее он, Страдов, стал очевидцем сцены, как подружились Мария и шведка; как, попросив подошедшего молодого человека посторожить ее инструменты, она лично повела ее, умирающую от страха за здоровье питомицы, в стоявший здесь за ближайшим углом ветеринарный пункт. Вот в это самое время под видом специалиста, с охапкой замысловатого инвентаря ему и удалось-таки миновать строгого консьержа, подняться наверх и, молниеносно вскрыв квартиру, установить в ней жучки.

Зачем людям знать все на свете! И он никогда не расскажет Маше всю правду. Иначе доказывай ей, что он влюбился в нее с первого взгляда не потому, что она покорила его, а что понадобились, как повод, ее инструменты, чтобы прокрасться в шведский дом и там совершить злоумышление в отношении ее новой подруги. Надо добавить, что это не было зданием посольства или консульства, и потому, погостив в нем за чашкой кофе за оказанные услуги, Мария с тех пор стала отрадой ее хозяйки. Особенно в дни, когда муж вдруг отбывал на родину; правда, лишь в дневные часы. Бедная, наивная Маша! Она послужила громоотводом, чтобы отвести от глаз обманутого шведкой мужа все истинное положение вещей.

Жучки были установлены вовремя. Они зафиксировали вскрытие Бецким тайного сейфа секретаря шведского посольства. В сейфе все осталось нетронутым, лишь была сделана копия таинственной старинной карты Санкт-Петербурга, доставленной со Скандинавского полуострова накануне. Разумеется, один экземпляр копии сейчас имелся и в бездне памяти главной компьютерной машины ведомства «Трех кашалотов». Истинную ценность карты предстояло еще установить. Но операция была санкционирована самим генералом Бреевым. Потому, что предприниматель Бецкий не стал бы вести столь рискованную игру, ввязавшись в нее в роли любовника, если бы за этим не стояли очень большие деньги. А деньги, финансы, золото и бриллианты, все, что бы могло пополнить сокровищницу гохрана страны, сотрудников «кашалотов» должно было заботить больше всего.

Это обстоятельство значительно успокоило слегка обеспокоенную душу Страдова. Сорокалетний генерал Бреев был человеком неординарным, если не сказать выдающимся, изобретателем, защитившим ряд диссертаций в области техники и юриспруденции. Несомненно, он имел гору материала, чтобы стать и доктором тех несуществующих наук, которые опирались бы на источники его личной успешной деятельности в области обнаружения драгоценностей всех видов и форм. Поговаривали, он дружил с президентом. Этому, несомненно, в значительной степени могло способствовать и то, что ведомство Бреева было организовано таким образом, что гарантировало поступление немалых финансовых средств государству в течение всех, без исключения, суток и всех известных протекающих лет.

Мощная система различных специальных отделов, получавших задание, выходила на любой след, ведущий к поступлению финансов, проявись он даже в далеком прошлом, благодаря трем супер-антеннам «Гиперборея», «Атлантида» и «Миассида», получала невероятно огромный объем важной информации, перерабатываемый машинным мозгом главной компьютерной системы «Сапфир».

Сегодня шло испытание систем с подключением к новому электронному мозгу, готовому не только анализировать информацию, но и соотноситься с человеческим сознанием и подсознанием, когда сам человек засыпал. Не только с пережитыми людьми ассоциациями, но и с их интуицией, которая лишь во сне принимала зрительные формы и в момент пробуждения указывала на искомый след. Большего, казалось, нельзя было и желать. В состоянии, близком ко сну, либо большем, чем сон, с картинами сновидения входивший в камеру машины оператор словно бы переносился в иную, захватывая пройденную, явь. И как в любом сновидении человека, совокупность проанализированных переживаний, познаний и интуиции протягивала нить, ведущую в лабиринт условно точных координат хранения всевозможных сокровищ. Вернувшемуся в явь оставалось лишь не забыть, к какой финальной точке привела его нить Ариадны. Но и не было опасности бить в холостую: все записывалось в свои базы данных. Кроме того, благодаря подсистеме «Скиф» можно было дополнять поток информации кинокадрами; часто версии, основанные на комплексе собранных фактов, либо окончательные выводы апробировались просмотром ярких кинолент.

VIII

…Вчера с утра генерал Бреев стоял возле новой, пригнанной из Нижнего Новгорода машины, во внутреннем дворе своего учреждения, любуясь экстерьером и сверкающими формами деталей волжского автозавода. Первозданный лак имел изъян со временем безнадежно потускнеть, да и сама модель состариться, но было приятно, что это еще только впереди.

Возле машины прохаживался, притрагиваясь к ее деталям, ощупывая и похлопывая, как хороший наездник свою лошадь, медлительный в движениях, но с широким шагом и широким размахом сильных рук и ее владелец, персональный шофер генерала Сигизмунд Иванович Подорожник, родом из Беларуси, говорящий слова с акцентом на букву «а».

– Ха-арошая лашадка, а? – говорил он, чтобы что-то сказать, и согласно субординации останавливаясь и поворачиваясь к шефу лицом.

– Да, ничего себе конь! – говорил Бреев, чтобы что-то ответить и не обидеть заслуженного служаку, вышедшего на пенсию поздно, под пятьдесят лет, некогда руководившего инженерным батальоном и способным обуздать вообще любой вид существующей колесной и тракторной техники, в том числе, и с крановым хозяйством.

По привычке он зачем-то провел тыльной стороной тяжелой кисти левой руки по невысокому лбу, увенчанному тяжелой шапкой с пучками седины некогда черных, как смоль, волос. Это означало, что дело сделано, и он ждет приказа.

– Ладно, поехали!..

Генерал машинально окинул взглядом весь двор, скользнув и по стенам четырех этажей учреждения. Кое-где в окнах мелькнули лица любопытствующих. Через считанные минуты по коридорам пройдет информация, что шеф отъехал, а через полчаса все будут знать, куда именно – в Санкт-Петербург. Лишь никто не мог догадаться, что не через аэропорт, как обычно, а прямиком по шоссе.

По новой трассе из Москвы до северной столицы оба они плавно неслись, явно наслаждаясь поездкой. Сигизмунд, уже с годовалым стажем работы у генерала, до сих пор не мог прийти в себя от радости, что и в отставке устроился водить городскую технику с особыми свойствами защиты, как в армии. Его железный конь имел не одну, а пятьсот лошадиных сил и слушался любому легкому понуканию хозяина, как если бы скользящее по шоссе железо весом в две тонны имело в своем электронном мозгу пять сотен фиксаций силы, опыта и преданности единому владельцу. Ну… конечно же, двум владельцам: ему, Сигизмунду, и товарищу генералу Брееву…

Имеющему персональное правительственное задание обеспечивать пополнение финансовой кладовой страны методом аналитико-розыскной работы, на что ведомству было передано здание неподалеку от Кремля и, стало быть, от резиденции самого президента, генерал, нравилось ему или нет, но получал массу попутной информации. Своевременное реагирование на события позволяло нередко значительно усилить вклад специальных служб страны в государственную безопасность. Сейчас на повестку вставал во весь рост, как первоочередной, вопрос подготовки проведения саммита глав правительств России и скандинавских государств. Встречи должны были состояться на кораблях в Финском заливе и в Беломорье. И все, что будут включать в себя повестки, вплоть до состояния ила морского дна и его газовых пузырьков, рождаемых хоть залегающим метаном в известняках, хоть игрой воображения, все будет представлено аналитической информацией, с выводами тех же мощных электронных мозгов.

Генерал задумался. Да, новое дело в Санкт-Петербурге отрывало его от приятного занятия-подготовки новой системы, объединяющей все умное железо с потенциалом человеческого «серого вещества». Пришлось, вот, срочно выехать в командировку, не доверившись даже преданным и опытным курьерам. Но уже завтра он вернется к своему детищу! И первым делом ведомства на новой планке возможностей станет дело, связанное с великолепным сапфиром, не уступающим по размеру знаменитому алмазу «Шах», переданному русскому императору за допущенную смерть русского посла в Тегеране.

Разумеется, сапфир, второй по крепости естественный материал планеты Земля и, несомненно, значительной финансовой значимости, имеет все шансы, прежде всего, попасть в музейную коллекцию Алмазного фонда. Но ведь за раскрытием тайны его существования в России могут последовать и другие открытия! В этом случае ведомство укажет, сколь образцово оно отрабатывает вложенные в него средства! А лучше сказать, сколь образцово оправдывает высочайшее доверие, поскольку на один лишь добытый ведомством драгметалл уже можно было построить с десяток-другой подобных институтов разведки и добычи драгоценных материалов. То ли еще будет!

Случилось неординарное, но не удивляющее специалистов ведомства обстоятельство. В музее Арктики и Антарктики случайно обнаружили старинные документы и книги и этот вот, спрятанный в одном из древних фолиантов, сапфир. Информацию телеграфировали в Кремль, и дело было передано ведомству генерала Бреева – ведомству по раскрытию тайн и обстоятельств, связанных с утерей и приобретением сокровищ России в сегодняшнем дне и в прошлых веках.

IX

…У входа в музей уже давно выстроился ряд машин, в том числе богатых владельцев. Это Бреев отметил прежде всего. Слух о чудесной находке сразу же расползся по всему городу, а среди любопытствующих всегда могли рыскать те, кто был осведомлен и об истории камня и желал бы его любыми путями заполучить. Кто-то мог выложить за него и баснословную сумму, если бы сапфир выставили на аукционе. Поглазеть на сокровище мог каждый. Это служило оправданием присутствия на данном мероприятии и любому попавшему под подозрение криминальному авторитету. В считанные часы в городе нашлись и те, кто хотел бы по с чем-либо связанной с событием теме сделать доклад. Бреев вошел в зал заседаний, когда со сцены уже готов был сойти последний докладчик. Но это нисколько не смутило генерала. Если потребуется, в его руках окажутся стенограммы выступлений каждого и все до единой необходимые видеозаписи.

Бреев успел осмотреть зал, присутствующих в нем. Их было немного, человек семьдесят. Ближе всех к выходу оказалась девушка, в больших и несколько изящно скошенных глазах которой читался нескрываемый восторг. Удивительным показалось мигание ее глаз: то будто совершенно застывших, как у кошки, выследившей добычу, то как у куклы, имеющей способность моргать при наклоне головы. Но словно бы какой-то поврежденный механизм заставлял моргать ее слишком быстро и импульсивно, неровными порциями, внезапно, как начиная, так и прекращая свою работу. Миловидная крашеная шатенка или брюнетка. Можно сказать красавица, лишь со старомодной привычкой зализывать волосы назад, где они ровно спускались ниже плеч. Со вкусом и дорого одетая. Но в простых туфлях без каблуков. Она комкала сильно загорелыми пальцами зеркальный фотоаппарат. Было видно, как не терпелось ей приступить к фотосъемке. Но она и другие присутствующие в зале никак не могли дождаться главного события. И все они с ужасом осознавали, что этого события может и не случиться. Сообщалось, что главный герой дня профессор Петрегин опаздывает. Потом прокатился слух, что он заболел и, наконец, что по странному стечению обстоятельств попал в больницу.