Головокружение в конце лета

Часть первая

История, которая изменила плавное течение жизни Егора Иконникова, произошла неожиданно и началась не в привычной обстановке родного города или шахты, где он работал, а во время отпуска на берегу Черного моря.

Когда он приехал в пансионат, то сразу же, не теряя времени, приступил к законному отдыху, положенному ему по путевке.

Целый день лежал он на пляже, подогреваемый солнцем, и блаженно стонал от восторга, открывая временами глаза и желая убедиться, что все это явь, а не сон. И всякий раз видел перед собою слепящее, зелено-синее море и множество молодых загорелых женщин вокруг, – их было столько, что у него просто рябило в глазах! – и это ему определенно нравилось. Егор умиротворенно вздыхал: мечта, а не жизнь! Правда, заводить знакомство с кем-либо из этих женщин он не спешил, хотя подходил к некоторым, заговаривал, ввинчивая в их размягченное южным солнцем сознание свои неприхотливые остроты – в общем, смотрел, приглядывался, надеясь выбрать в конце концов посимпатичнее, поозорнее, одним словом, такую, которая стала бы сладкой изюминкой в его отпускном пироге.

Егор по характеру и нраву был сущий ребенок. И хотя вырос в городе, где люди не так простодушны, как в сельской местности, и больше, чем сельские жители, поднаторели в обмане и лицемерии, не умел ловчить, говорил, что думал, жил – душа нараспашку. Познание теневых сторон жизни, и в частности доступных женщин, сделало его несколько развязным, но не испортило всерьез, как это чаще всего бывает. Он умел бесхитростно радоваться всему, что его окружало: невзрачному цветку, торчащему из горшка в коридоре шахтоуправления, и ясной с точки зрения законов механики, но остающейся тем не менее загадочной силе лифта, подымающей его с товарищами из недр шахты на поверхность; а выйдя на двор, радовался небу, свинцово серевшему над терриконом, и зеленому чахлому деревцу, притулившемуся у забора возле проходной и неизвестно каким образом пустившего здесь корни среди пустой породы и угольного крошева. А когда, придя на смену, вновь спускался в преисподнюю шахты, где ему на затылок «давили» тонны грунта и где расстояние между ним и поверхностью земли исчислялось в сотнях метров, то не испытывал страха, а с радостным чувством, присущим азартному игроку, двигался в вязкой темноте, высвечивая ее фонариком, укрепленным на каске. Более того, он ощущал себя в этой обстановке на своем месте, работал споро, в охотку, и даже куражился этим.

Егор был остер на словцо, любил пошутить, иногда делал это грубовато, за что окружающие нередко обижались на него, обзывали «треплом», случалось, и другими, более крепкими словами, но он в ответ только смеялся, будучи беспечен и незлобив.

К этому следует добавить, что внешность у Егора была самая обычная: роста он был среднего, тело имел прочное, лицо – простое, немного скуластое, глаза – серые, насмешливые, крупный лоб был увенчан начинающей редеть шевелюрой. Весь вид его, следует заметить, мало соответствовал привычному образу шахтера – эдакому широкоплечему здоровяку с отбойным молотком на плече, каким его обычно изображают на официальных плакатах…

Наступил вечер. В темном небе светились яркие звезды, настраивая на мечтательный лад. За низкорослыми, искривленными от здешних резких в период осени ветров, соснами ворочалось сонное море; лунный свет, дробясь на искры, катился по черной воде, перескакивая с волны на волну. На ухоженных цветниках на территории пансионата мерцали, будто невесомые, цветы, источая слабеющий к вечеру аромат. В темной дали застыли спящие горы…

И над всем этим вечерним оцепенением, в которое была погружена утомленная природа, неслась зажигательная музыка, и хриплый голос заграничного певца, усиленный тремя динамиками, взволнованно обещал некой Натали свою вечную любовь – так веселилась и жила курортная танцплощадка. Площадка была большой и круглой и походила на космическую тарелку, которая летит в неизвестную звездную даль, наполненная звуками музыки и человеческими голосами. Две сотни голов, а то и три, крутились в эти минуты на танцплощадке.

Егор вместе с соседом, с которым делил одну комнату на двоих и с кем уже успел подружиться, появились на танцах, когда там веселье было в самом разгаре. Несмотря на то что ртутный столбик термометра застыл на отметке плюс двадцать, оба надели пиджаки, желая выглядеть на все сто, повязали на шею одинаковые пестрые галстуки, которые еще днем приобрели в местном универмаге, и были уверены в успехе.

Егор устроился за спинами зевак в непосредственной близости от площадки и, скрестив на груди руки, будто древнеримский полководец перед атакой противника, поглядывал на танцующие пары и стоявших вокруг женщин. Алексей, сосед, пристроился рядом.

– Эх, держись, птахи-пичуги! – воскликнул Егор воодушевленно, радуясь происходящему.

– Держись! – подхватил Алексей, высокий, степенный, чуть сутуловатый, со светлой прядью на лбу, рядом с которым более мелкий Егор выглядел щуплым петушком.

И тот и другой даже пританцовывали на месте от нетерпения, словно артисты-чечеточники, начинающие разминку.

Егор ощущал прилив сил. Еще бы! Вокруг столько было молодых, загорелых, будоражащих воображение женских созданий, еще больше, чем днем на пляже! И все эти женщины казались доступными, протяни только руку и позови. Нарядные, пахнущие духами и морской свежестью, они стреляли по сторонам своими невинными или плутоватыми глазками, и от этого по сердцу Егора шла теплая волна. Он был счастлив, что оказался в данную минуту именно здесь, в этой «горячей» точке планеты, а не где-нибудь еще.

– Посмотри! – Он толкнул Алексея локтем. – Вон два «персика»… – И указал на двух миловидных женщин, стоявших у гипсового вазона с цветами. – По-моему, то, что доктор прописал! Особенно – левая, которая блондиночка. Чистый сахар!

– Сахар! – согласился с ним Алексей и наивно, по-детски, улыбнулся.

Оба уже хотели двинуться к «персикам» и завести с ними разговор, но… Их опередили. К женщинам подошли двое мужчин, и все четверо стали оживленно беседовать, как люди, хорошо знакомые друг с другом.

– Ясно! Этих девчонок уже оформили, – отметил Егор без тени сожаления. И с видом заправского сердцееда успокоил приятеля: – Не переживай, Леха! У нас еще всё впереди: целых три недели! Наши от нас никуда не денутся!

– Не денутся! – опять согласился Алексей. И вдруг замер с восторженным выражением на лице. – Посмотри! – призвал он Егора, и указал на девушку с короткими светлыми волосами, стоявшую под деревом. – Видишь, вон ту, курносенькую? – Голос его дрогнул: – В голубом платье?

Егор проследил за его взглядом, нашел «курносенькую», восхитившую Алексея. Поморщился.

– Ты что, чувак! – неодобрительно покачал он головой. И поставил диагноз: – Стерва! Это же у нее на лице написано – крупными буквами! Свяжешься с ней, считай, весь твой отдых насмарку! Будешь у нее по мелким поручениям, точно Полкан, прыгать: сделай то, купи это!..

А шумная многообразная жизнь танцевальной площадки шла тем временем своим ходом. По радио бодрый голос местного массовика объявил «белый танец». Массовик призвал женщин к активным действиям, выразив уверенность, что те будут на высоте. «Наши девушки и женщины всегда были первыми – и в труде, и при защите рубежей родины, и на отдыхе!» – болтал массовик как по писаному.

«Вот, соловей-разбойник, свистит-заливается!..» – усмехнулся про себя Егор и бросил взгляд на освещенное окошко радиоузла, где располагался массовик.

Как только зазвучали первые звуки музыки, женщины зашевелились, пришли в движение, будто снялся с места большой цыганский табор, отправляясь в дальнюю дорогу. Упитанные и худенькие, брюнетки и блондинки, молодые и постарше, в немалой степени те, на кого не было особого спроса, устремились к мужчинам, стоявшим по краям площадки, и стали приглашать их на танец.

Перед Егором остановилась высокая угловатая девица с глазами вытащенной из воды рыбы, и застенчиво улыбнулась.

– Ты чего, цыпа? – поинтересовался тот весело, не догадываясь, чего девица от него хочет.

– Белый танец, – пояснила девица. – Потанцуем?

Улыбку с лица Егора словно ветром сдуло. Желавшая с ним потанцевать была явно не из той оперы. «Не кондиция», – говорил он про таких. К тому же девица была на две головы выше его! «Жираф большой!..» – отметил он про себя и затосковал.

– Ты это… извини… Но я… это… Я больше смотреть люблю! – заявил он, давая понять, что не может принять ее приглашение. – Понимаешь, ноги у меня для танцев не приспособлены, слаб в коленках! Мы с приятелем, – он кивнул на Алексея, – зрители-болельщики… Шайбу-шайбу!

– А может, все-таки попробуем? – не сдавалась девица.

Но Егор был тверд, как скала.

– Спасибо, цыпа, но уволь!

Девица, обиженная, отошла.

– Зря ты так! – осудил приятеля Алексей, посмотрев сочувственно в спину девице. – Мог бы и потанцевать… Хотя бы для разминки! И девушке сделал бы приятное.

– Спокойно, Леха, не гони волну! – остановил его решительным жестом Егор. – В нашем деле главное – не мельтешить! Как сказал классик, у человека все должно быть прекрасно: и мысли, и одежда, и женщина! – Он потянулся, хрустнув суставами, и мечтательно произнес: – Нутром чувствую, что где-то рядом находится девушка моей мечты!

И тут, представьте, как это бывает разве что во сне, он вдруг увидел ее! Ему она показалась совершенством, чудом. На вид ей было около двадцати. Среднего роста, гибкая, с гордо поднятой головой, с длинными волосами золотистого цвета, спадавшими на плечи и скрепленными на затылке причудливой заколкой, она шла через толпу под руку с подругой, независимо поглядывая по сторонам.

Сердце Егора учащенно забилось. Не раздумывая, он бросился в толпу и, раздвигая стоящую перед ним публику, протолкался к девушке. Добравшись до нее, встал у девушки на пути. И, склонив голову, как какой-нибудь поручик гвардии времен Пушкина, сказал почему-то чужим хриплым голосом:

– Раз-ре-шите?

Золотоволосая красавица, прервав разговор с подругой, смерила Егора равнодушным взглядом… но не отказала – танцевать пошла.

Егор положил руку на ее талию и ощутил под скользящей материей платья упругое тело девушки.

Танец был из разряда небыстрых, «лирических», и они неспешно двигались в жаркой толпе танцующих. На площадке было так тесно, что Егор постоянно натыкался на чьи-то локти и спины. Но разве это имело значение! Он парил, уносился в заоблачные выси и млел от счастья, касаясь руками такого сокровища! Правда, счастье это, следует признать, несколько омрачалось поведением девушки: та молчала и всё больше смотрела по сторонам, всем своим видом показывая, что Егор ей малоинтересен.

Огорченный отсутствием внимания к нему золотоволосой красавицы, Егор задержался на месте и нравоучительно изрёк:

– Между прочим, в танце следует смотреть на того, с кем танцуешь!

– Необязательно, – ответила девушка, продолжая смотреть в сторону.

– Ну вот! – нахмурился Егор. – Человек к вам со всей душой, кипит, можно сказать, от чувств, а вы голову отворачиваете!

– Ой, оставьте! – Лицо девушки выражало крайнюю скуку. – Вы не чайник, чтобы кипеть!

– Зря вы так!.. А вдруг я влюбился в вас с первого взгляда? Сразу и наповал! – В глазах Егора плясали дурашливые огоньки.

На этот раз золотоволосая красавица повернула к нему свое милое личико и ответила резкостью:

– Вы мне надоели!

Егор на короткое время онемел от этих слов. Он не привык к подобным грубостям со стороны женских созданий. «Скажите, какие мы нервные!» – подумал он, задетый тем, что его отбрили.

– А вы с характером… – заметил он.

– Какая есть.

– Но я тоже с характером… – Егор дернул по-петушиному головой и демонстративно отстранил от себя девушку. – Поэтому мы с вами больше не пляшем!

– Господи! Какая драма! – презрительно фыркнула та и, повернувшись к Егору спиной, отправилась к подруге.

Егор, желая показать, что он человек воспитанный, проводил строптивую красавицу до места и поблагодарил сквозь зубы:

– Спасибо, мадам!

– Кушайте на здоровье! – отозвалась «девушка его мечты».

Егор вернулся на свое место. Стоял злой, бросая через головы зевак взгляды на золотоволосую. Та притягивала его, как магнит. У него даже в горле запершило, до того он был сражен неудачей.

Но вот после долгой паузы вновь заиграла музыка. И Егор, не в силах владеть собой, устремился обратно к девушке.

– Есть предложение – повторить! – заявил он, как ни в чем не бывало, словно и не было размолвки.

Егор был уверен, что строптивая красавица откажет ему на этот раз, и, покрываясь красными пятнами, мучительно соображал, как поступить дальше. Но девушка повела себя самым неожиданным образом. Она хмыкнула и, помедлив немного, согласилась. Вот и пойми после этого женщин!

Егор взял девушку под руку, и они опять вошли в толпу танцующих, погружаясь в нее, словно в широкую реку, которую им предстояло переплыть.

Понимая, что золотоволосая красавица, как всякий непростой «женский механизм», требует аккуратности в обращении и любое неосторожное действие может привести к поломке, Егор решил, что будет молчать. Но девушка взглянула на него и при этом улыбнулась с такой милой загадочностью, что он живо воспрянул духом и, блестящий тактик, не теряя времени даром, тут же бросился атаковать:

– А вас как зовут?

– Лена.

– Елена, Лена, Леночка… Чудесное имя! А меня зовут – Егор… Из каких, позвольте спросить, краев прибыли на отдых?

– Я местная!

– Да что вы! – удивился он вполне искренне. – А я подумал, что вы из Ленинграда или даже из Москвы!

– Не угадали.

Довольный тем, что дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки, Егор хотел было продолжить наступление, радуясь, что противник разомкнул ряды… Но тут неожиданно увидел среди танцующих Алексея. Приятель его кружился в танце – с кем бы вы думали? – да-да, с «курносенькой», с той самой, которую Егор решительным образом забраковал. Алексей неуклюже склонял голову к девушке, пытаясь ей что-то рассказывать, а та, устремив на него лукавые глазки, благосклонно слушала.

«Не выдержал, слабак! – ругнулся про себя Егор. – Стоит на короткое время оставить человека, как он тут же наделает глупостей!»

Встретившись глазами с Егором, Алексей оживился. «Как успехи?» – спрашивал его взгляд.

Егор подмигнул в ответ: дескать, все в порядке, дружище, птаха в сетях! И в подтверждение этого, с нежным выражением лица, закатив глаза, прильнул своей щекой к щеке Лены.

Та тут же оттолкнула его.

– Вы что?! – возмутилась она, и в ее глазах появилась былая строгость.

Егор почувствовал, что в воздухе запахло грозой. Нужно было срочно выкручиваться.

– Ой! – простонал он. – Что-то в глазах потемнело… Отчего бы это?.. Видимо, перегрелся на солнце…

– Не валяйте дурака! – поморщилась Лена.

Чтобы снять напряжение, Егор поспешил поменять тему.

– Лена, не будем ссориться! Расскажите-ка лучше о себе…

– Ну, вот еще! Не буду я ничего рассказывать!

– Ладно, – согласился он послушно, – тогда о себе расскажу я. Значит, так… Сам я из столицы. Работаю директором концертного зала. Упакован по уши: тачка, видешник, чешская мебель! – И, наклонившись к Лене, многозначительно добавил: – Могу и вас упаковать, как картинку, только скажите!

– Вы? Директор концертного зала? – Лена расхохоталась. – Не смешите меня!

– Не понял! – наморщил лоб Егор. – Почему вы смеетесь?

– Сварщиком вы работаете где-нибудь на стройке! Или шоферите на грузовой машине!

– Эх, Лена! – вздохнул он удрученно. – Фантазии у вас нет! А без фантазии – легко протухнуть от прозы жизни… И вообще, как заметил когда-то старик Дарвин, человек без фантазии – все равно, что птица без крыльев! Колбасу – и ту жевать не захочешь!

Лена пристально взглянула на Егора, округлив свои серо-зеленые холодные глаза, – так врач-психиатр изучает пациента, пытаясь понять, чем тот болен.

Тут кончилась музыка, и Лена отправилась к подруге. Егор проследовал за ней. Он был уверен, что дело сделано, высота взята и остается лишь закрепиться на завоеванных позициях. Но тут его ожидал неприятный сюрприз.

Рядом с подругой Лены стоял худощавый высокий блондин, весьма самоуверенный, одетый по моде и лицом очень похожий на шведа. Егор поначалу и принял его за интуриста, пока тот не заговорил. Как выяснилось, блондин поджидал Лену.

– Малыш! Что происходит? – спросил он с недовольным видом. – Я прихожу, а ты уже с кем-то прыгаешь…

– А ты не опаздывай, – ответила Лена, и лицо ее осветила улыбка.

Она впервые так улыбнулась – ясно и приветливо. У Егора даже мурашки побежали по спине от этой ее прелестной улыбки. И он решил, что ему следует вмешаться в разговор.

– Мы не прыгаем… – объяснил он блондину с наигранной веселостью, – а прожигаем жизнь!

Появление соперника, да еще такого, с каким у Лены, судя по всему, были накатанные отношения, не входило в его планы. Но Егор решил, что он так просто не отступит.

– А это еще кто такой? – спросил презрительно блондин у Лены, глядя мимо Егора. Он был слишком уверен в себе, чтобы обращать внимание на всякую «курортную шантрапу» – приедут, козлы, с тремя сотнями в кармане и строят из себя, понимаешь, хозяев жизни!

– Познакомьтесь, – сказала Лена, – это Егор… А это Толик, – представила она блондина.

Егор протянул руку, но его ладонь сиротливо повисла в воздухе.

«Где ты нашла эту рожу? – шепнул Толик Лене, поморщившись. – Бог ты мой, кому только не дают путевки в санаторий!» Это Толик, конечно, перебрал, насчет «рожи». Потому что лицо у Егора было самое нормальное, можно даже сказать, симпатичное.

Тут вновь заиграла музыка. «Жил да был, жил да был, жил да был один король!..» – зазвучал голос Аллы Пугачевой.

Егор тут же повернулся к Лене.

– Потанцуем? – предложил он резво, сделав вид, что по наивности своей не понимает, какова расстановка фигур в сложившейся партии, где Лена и Толик имеют свои, особые отношения.

– Потанцуем! – игриво откликнулась Лена. А Толику сказала: – А ты потанцуй с Катей.

У Толика лицо перекосило от этих слов. Глаза его гневно сверкнули. И он вцепился Егору в рукав:

– Стоп, артист! Пошли покурим!..

И увлек его в сторону полутемной аллеи.

Егор не стал противиться: что ж, можно и покурить. Толика он не боялся, хотя тот был выше его и шире в плечах.

Они отошли от танцплощадки и остановились в аллее в тени деревьев. Толик достал из нагрудного кармана пачку американских сигарет, ловко и красиво щелкнул зажигалкой. Егор вынул мятую «Яву» и тоже закурил, нарочито долго чиркая спичками.

– Послушай, как тебя там… Егор? – сказал Толик, в упор разглядывал соперника. – С Ленкой ты больше не трёшься…

– Не понял?

– А тут и понимать нечего – отваливай!

Такая бесцеремонность показалась Егору оскорбительной.

– А ты кто ей будешь? Сосед по дому или жених?

– Неважно! Считай, что жених!

– Ах, жених… Ну, это меняет дело. Только позволь спросить: а невеста в курсе, что она – невеста?

– В курсе, в курсе! – кивнул Толик.

– И старики-родители тоже знают, что их дочь выходит замуж? – продолжал Егор. – Или вы по-современному – втихаря от предков? Ну, зачем же так! Нехорошо обижать старичков! Они, понимаешь, пахали, вкладывали в дочку трудовые рубли, а вы в загс – и без них! – выламывался он. – Это неблагородно! Надо общественность оповестить, устроить комсомольскую свадьбу! Чтоб с помпой! С цыганами из филармонии, с пылесосом в подарок от скорбящих сослуживцев!

– Слушай, – нахмурился Толик, – а в рыло не хочешь?!

– В рыло не хочу! Я лучше танцевать пойду… – Егор задушевно улыбнулся, словно прощался с дорогим и милым сердцу другом. – Чао! До встречи в загсе! – И, пользуясь замешательством соперника, поспешил к Лене.

Возбуждение охватило Егора, словно он хлебнул шампанского. А когда двумя минутами позже он обнаружил за спиной Лены танцующих Толика и Катю, то еще больше развеселился, наивно уверовав в свой успех.

«Все могут короли, все могут короли!..» – задорно пела Пугачева, и голос ее разносился по темным аллеям и закоулкам территории пансионата.

Толик между тем, танцуя, приблизился к Лене, и, наклонившись к ней, спросил, сдерживая раздражение:

– И долго ты будешь выкаблучиваться?

– Ты о чем?.. – Лена невинно качнула своей золотоволосой головкой. Ее забавляла ревность Толика. – Перестань, Толик, это же глупо!

– Мне не нравится этот плебей!

– Перестань, потом поговорим. Здесь не место, – сказала девушка и повернулась к Егору.

Шустрый Егор не замедлил этим воспользоваться и увлек Лену в сторону – подальше от Толика.

Толик потемнел от негодования. Утратив способность спокойно действовать, тупо, словно под гипнозом, созерцал качающуюся перед ним спину Егора, а когда пришел в себя, вцепился обеими руками в полы его пиджака.

– Вещички не рвать! – бросил через плечо Егор, радуясь, что соперник нервничает.

– Слушай, козел! – шепнул ему в спину Толик. – Я тебе рога обломаю, сучара!

– Попробуй! – отозвался Егор. – Нехорошо запугивать мирного гражданина, когда тот приехал на отдых… Тебе что, жалко, если я немного потанцую с ней?

– А мне что делать?

– А ты танцуй с Катей. У вас классно получается!

– Ну ты!.. – Толик вновь утратил дар речи. Слова сильные, весомые, способные поставить заезжего нахала на место, как назло, не приходили ему на ум. – Ты… ты… В общем, я тебя, козел, предупредил! – выдавил он наконец.

И Толик вне себя от ярости удалился, бросив Катю одну среди танцующих.

Увидев, что соперник покинул поле боя, Егор решил, что следует развить свой успех. Подхватив Лену за талию, он привлек ее к себе и шепнул:

– Леночка, когда мы увидимся завтра!

– Зачем?

– Странный вопрос! Посидим где-нибудь в культурном месте, выпьем вина…

– Я не пью.

– Я вам не нравлюсь?

– Да как вам сказать… Вы – смешной!

Слова Лены повергли Егора в уныние. Когда девушка вам заявляет, что вы «смешной», любому недоумку ясно, что это означает.

– Да здравствует Толик! – изрек он скорбно и покрутил головой в поисках счастливого соперника.

Ну а счастливый соперник тем временем, не зная о том, что он по-прежнему люб и дорог, стоял в окружении трех парней, широкоплечих, мускулистых, и что-то взволнованно объяснял им, указывая на Егора.

Увидев, что противник «стягивает силы», Егор почувствовал, как у него заныло под ложечкой.

– Влип!.. – констатировал он осипшим от волнения голосом.

– Что вы? – не поняла его Лена.

– Пугачева, говорю, классно поет! – ответил он и вновь посмотрел в сторону Толика.

Толик стоял на прежнем месте, но теперь разговаривал с Катей, а трое парней куда-то исчезли.

– Эх, Леночка! – вздохнул Егор. – Жаль, что я вам не приглянулся… А ведь я очень глубокий и содержательный человек! – похвалил он себя. – Про таких, как я, книжки пишут, кино снимают… Вот, к примеру, «Калину красную» смотрели?

– Смотрела… Так это, стало быть, про вас?

– Ну.

– Вы что же, в тюрьме сидели? – поинтересовалась Лена язвительно.

– Нет, в тюрьме я не сидел, – поморщился Егор, – но вот остальное…

Как выяснилось, фильм Шукшина Лена помнила неплохо.

– Значит, вы мать свою бросили, – продолжала она с той же язвительностью. – Или хватаете незнакомых девушек за ноги, как это делал герой фильма?

– Нет, мать свою я не бросал и девушек за ноги не хватаю… Зачем же так примитивно?! – оскорбился Егор.

– Так что же, в таком случае, в этом фильме про вас? – приперла его к стенке Лена.

Егор махнул рукой.

– Долго объяснять…

Лена, довольная собой, рассмеялась.

Тут кончилась музыка, и она направилась к своим.

Егор с тяжелым сердцем последовал за ней. А что ему оставалось делать? Оставить Лену и смыться он не мог, иначе перестал бы себя уважать.

Вслед за Леной он подошел к Толику и Кате. Толик теперь заметно повеселел и, как ни в чем не бывало, непринужденно болтал с подругой Лены. Лицо его раскраснелось, глаза блестели. Лену и Егора он демонстративно не замечал.

– Душно! – заметила Лена и стала обмахивать ладошкой свое лицо.

– И вправду нечем дышать, – согласилась с нею Катя. И, посмотрев на небо, добавила: – Ночью будет гроза…

– Гроза? – переспросил Толик. – Это замечательно! – И улыбнулся каким-то своим тайным мыслям.

«Чего это он грозе обрадовался?» – подумал Егор, с опаской поглядывая по сторонам. И хотел было высказаться относительно возможной грозы и что-нибудь сострить по этому поводу и вернуть тем самым былое спокойствие, но тут его кто-то тронул сзади за плечо. Сжавшись от напряжения, он обернулся, ожидая увидеть приятелей Толика, но это были не они.

Перед ним стояла незнакомая девушка, весьма милая.

– Вы Егор? – спросила она.

– Я.

– Вас сосед по номеру ищет, ключ от комнаты найти не может… – сказала девушка. – Он вас у корпуса ждет.

– Какой сосед? – удивился Егор. – Леха?

Он поискал глазами Алексея и, не найдя его на танцплощадке, с недоверием посмотрел на девушку.

– Чего это он вдруг? Ключ же на вахте, у дежурной.

– Не знаю, я передаю то, что он попросил. Разбирайтесь с ним сами.

Девушка обидчиво поджала губы и ушла, дернув плечиком.

И вот эта ее обидчивость и то, как она неприязненно дернула плечиком и ушла, – все это было настолько убедительно, что Егор поверил ей.

– Ерунда какая-то! – заявил он. Но на всякий случай порылся в карманах и, ничего там не обнаружив, повернулся к Лене: – Леночка, я мигом – туда и обратно!

И быстро зашагал в сторону своего корпуса.

Но до корпуса он не дошел. На полпути, в аллее, перед ним выросли трое, те самые приятели Толика, и, схватив его за руки, поволокли в темноту.

Егор поначалу упирался, но, получив сильный удар в живот, перестал сопротивляться и послушно пошел туда, куда его тянули приятели Толика.

– Бить будете? – спросил он. – Трое на одного? Эх, вы, мясники!

– Давай-давай! Красиво говоришь, козел заезжий! – услышал он в ответ знакомый голос.

И увидел прямо перед собой спину Толика. Тот, вынырнув из кустов, присоединился к своим приятелям.

Он уверенно шагал в темноте, возглавив шествие.

Вскоре вся группа вышла на освещенную дорогу. Слева засветились огни обосновавшегося здесь на лето чешского «Луна-парка». Там еще работали аттракционы, гуляли парочки, из колокольчика громкоговорителя доносился вой саксофона, навевая грусть… На Егора и его провожатых никто не обратил внимания – со стороны можно было подумать, что это заботливые друзья ведут под руки не в меру выпившего товарища.

Миновали один аттракцион, другой… Поравнялись с площадкой «автодрома», огни на которой были погашены. «Автодром» уже не работал, но там шла какая-то возня, скрытая темнотой, что-то гремело, двигалось, трещало… При ближайшем рассмотрении оказалось, что это автомобиль, один из тех, что использовались в аттракционе. Подсвеченный со стороны отраженным светом, он носился по полю площадки взад и вперед, меняя направление, напоминающий гигантскую разъяренную букашку. За рулем машины сидел парень, судя по всему, крепко выпивший. Голова его при резких остановках моталась, как у куклы, лицо было бледным, длинные волосы развевал ветер. С упорством маньяка он разгонял машину и на полном ходу врезался то в борт ограждения, то в другие машины, сонно замершие по углам, то опять летел в борт ограждения, словно хотел разломать, разрушить, разметать на куски весь этот ненавистный ему мир, и вместе с ним свою хрупкую, несовершенную плоть.

Сильные удары, сотрясавшие борта площадки, отдавались в ушах у Егора, и ему показалось, что его уже начали бить.

– Толик! – позвал он. – Есть предложение…

– Какое? – спросил тот, продолжая идти вперед.

– Разойтись миром!

– Хо-о! – хохотнул Толик, будто его пощекотали. – И купить тебе мороженое на десерт?.. Черта с два! Я тебя, козел, предупреждал!

Группа свернула с освещенной дороги и вновь оказалась в темноте.

Последовал небольшой спуск под горку, под ногами захрустела галька. В лицо пахнуло запахами моря.

Почувствовав его близость, Егор разволновался:

– Куда вы меня ведете?..

Ответа не последовало.

Прошли еще немного и наконец остановились. Егор не ошибся: действительно, в нескольких метрах перед ними было море. Лениво, словно сытое животное, шевелилась темная волна, терпкая свежесть ласкала ноздри. Над головой простиралось черное, в крупных звездах, небо, пугая своей беспредельностью и равнодушием ко всему земному.

Толик пошептался с одним из парней, и тот исчез. Двое других, держа Егора за руки, поволокли его куда-то в сторону…

В темноте Егор увидел выкрашенный светлой краской деревянный столб со щитом поверх него, на котором, на значительной высоте, крепился спасательный круг. Егору вывернули руки за спину и припечатали спиной к этому столбу.

Толик не спеша приблизился к Егору. Он испытывал настоящую радость от того, что сейчас воздаст нахалу по заслугам. Егор невольно зажмурил глаза, ожидая удара в лицо… Но удара не последовало.

– Как настроение, прожигатель жизни? Бодрое? – спросил Толик и засмеялся.

Егор открыл глаза и вдруг запел, точнее, заорал от отчаяния в полный голос, как партизан на расстреле:

– Это есть наш после-едний и реши-ительный бой!..

– Голос сорвешь, Кобзон! – прервал его Толик и, услышав торопливые шаги вернувшегося приятеля, спросил в темноту: – Ну как, Серега, все о'кей?

– Лучше не бывает! – ответил тот.

Их голоса звучали в темноте пугающе таинственно, как в гангстерском фильме. Сердце Егора учащенно билось, словно хотело вырваться наружу и бежать подальше от этого опасного места, оставив своего незадачливого хозяина на произвол судьбы. «Что они затевают? – тоскливо подумал он. – Уж били бы, чего время тянуть!..»

– Ну, что же вы, бейте! – не выдержав, выкрикнул он. – Или звезды на груди вырезать будете? Как фашисты!

– Зачем же звезды, слово из трех букв… – хохотнул один из парней и сказал Толику: – Нервничает, сука!

В следующее мгновение тот, кто убегал, отделился от темноты и приблизился к Егору. В руках он держал длинную крепкую веревку. По команде Толика сообщники с завидной проворностью связали Егору руки за спиной, а его самого прикрутили накрепко к столбу, обмотав несколько раз веревкой вокруг тела. Похоже, как это делали в Средние века слуги инквизиции, привязывая еретиков к столбам, чтобы затем их сжечь.

Когда дело было сделано, Толик, сплюнув под ноги, приблизился к Егору почти вплотную.

– Запомни, танцор! – сказал он, смакуя свое превосходство. – Мы могли бы сделать из тебя шашлык по-карски… Но мы мирные люди, мы против насилия!.. – Он потрепал Егора по щеке. – Желаю приятных снов! Чудесная южная ночь. Звезды. Целебный морской воздух… Ведь ты же за этим сюда приехал? Вот и дыши! Очищай легкие!

Все четверо, отступив назад, еще некоторое время смотрели на опутанного веревкой Егора, словно любуясь своей работой. Потом не спеша, пересмеиваясь, зашагали прочь, хрустя галькой.

– Мужики, да вы что?! – осознав наконец, что произошло, крикнул им Егор. – Ну, пошутили и хватит!.. Эй, мужики!..

Ответа не последовало.

– Сволочи! – завопил он. – Душманы!!!

Шаги стихли.

Егор испустил горестный вздох и погрузился в думы. Положение, в котором он оказался, было, честно говоря, отчаянное. Если сюда не забредет случайно какая-нибудь влюбленная парочка, способная его освободить, то он застрял здесь до утра. Ужас! Егор выругался, проклиная всё на свете: танцы, симпатичных девочек, свой упрямый нрав… Мог же он в конце концов оставить эту Лену и найти другую! Так нет же, ему, видите ли, Лену подавай! Дурак! После некоторого оцепенения он попробовал шевелить плечами, стал дергать телом, пытаясь таким образом ослабить веревку и, быть может, выпутаться, но куда там! – он был привязан намертво; и наоборот, каждое резкое движение отзывалось болью – особенно сильно резало ключицы, – поэтому самым разумным в его положении было соблюдать покой.

Егор огляделся. По правую сторону от него темнели неясные очертания каких-то пляжных строений, за ними, на взгорке, шелестело, сгибаясь под тяжестью листвы, черное приземистое дерево, похожее на продранный в нескольких местах цыганский шатер. По левую – вдали, там, где бухта делала изгиб и находилась пристань, мерцали огоньки фонарей и прогулочных катеров, лепившихся у причала; огоньки эти блестели мелкими бусинами в темном пространстве, образуя длинную путаную спираль, отчего казалось, что там осел на землю Млечный Путь. На некотором расстоянии от пристани, значительно ближе к Егору, простиралась набережная с гранитным парапетом, ярко освещенная, словно театральная сцена: там текла своя жизнь, копошились крохотные, в полмизинца, человеческие фигурки, играла еле слышимая музыка… Но как все это было далеко и недосягаемо!

А рядом с Егором было безлюдно и тихо. Лишь море шевелилось в потемках, как живое, в двух десятках шагов от него. Вскоре Егору стало казаться, что оно вот-вот выйдет из берегов и начнет наступать на него темной громадой волн.

– Эй, люди! На помощь! – взорвался он криком отчаяния.

Увы, никто не отозвался. Лишь море шумно вздохнуло и выбросило на берег горсть мелких камешков, обрамленных кружевом пены.

Ночью разразилась гроза, о которой говорила Катя.

Стремительные молнии прорезали небо, высвечивая на короткие мгновения качающиеся на склонах гор деревья, башни строений, похожие на меловые монолиты, силуэты пароходов на рейде, трепещущее серебро дождя, льющегося потоками на землю.

Море разбушевалось, косматило волны, швыряло на берег крупные зерна брызг.

«Вот почему он, пижон, обрадовался, узнав, что будет гроза, – одной пытки ему показалось мало!» – вспомнил Егор о Толике, и его реакции на слова Кати.

Егор пробовал уклоняться от хлещущих в лицо струй, но безуспешно. Он вымок до нитки и продрог. Лязгая от холода зубами, смотрел на буйство природы, не в силах что-либо изменить в своем положении. «Давай! Давай! – не выдержав, истерично заорал он, подстегивая беснующуюся стихию. – Круши! Давай! Еще!!» – будто этим можно было досадить Толику и его приятелям, преспокойно спавшим в эти минуты под крышей в тепле.

Летящие с неба молнии вонзались в море прямо перед Егором. Они прыгали над темной водой, словно прыткие гигантские пауки, подбираясь к пленнику все ближе. Казалось, еще чуть-чуть – и одна из них зацепит его.

Пытаясь согреться, Егор начал шевелить плечами и пристукивать ногами, пытаясь разогнать застоявшуюся кровь. Потом не выдержал и запел, точнее, взвыл:

– Ты прости меня, люби-и-и-мая, за чужое зло-о-о! Что мое крыло-о-о счастья не спасло-о-о!.. – бросал он в лицо стихии слова из популярной песни о лебединой верности.

К счастью, гроза была недолгой. Вскоре так же неожиданно прекратилась, как и началась.

Обессиленный Егор обмяк и забылся сном.

Разбудил его женский голос, который пел какую-то лирическую песенку. Пел старательно, хотя и не очень артистично. Но Егору этот голос показался голосом ангела-спасителя. Он с трудом вывернул шею, желая увидеть ту, которая явилась, чтобы освободить его…

И увидел двух молодых женщин, спускавшихся к морю. В золоте солнечного освещения, в безмятежности раннего утра они казались прекрасными видениями.

От волнения у Егора перехватило горло, закружилась голова, и он на миг прикрыл глаза… А когда вновь испуганно открыл их, боясь, что видения исчезнут, то увидел, что женщины подошли к самой воде и стали раздеваться. Их оживленные голоса далеко разносились над пустынным пляжем.

Сначала они сняли легкие халатики… И Егор увидел их открытые спины. Потом они стали стягивать купальники! И Егор понял, что женщины собираются купаться голыми. Это уже было слишком! Егор осторожно покашлял – раз, другой.

Услышав покашливание, женщины оглянулись, увидели Егора, с визгом подхватили свои вещи и, прикрываясь ими, пустились наутек.

– Женщины! Девушки! Друзья!.. Куда же вы?! Помогите! – завопил Егор, боясь, что они убегут совсем.

Одна из женщин оглянулась, странно ойкнула и вбежала в кабину для переодевания… Потом она появилась перед Егором уже в халатике, растрепанная, милая и от этого кажущаяся совсем девчонкой.

– Что вы здесь делаете? – Она держалась от него на расстоянии, но в ее глазах светилось любопытство. – Вы нас так напугали! Слышим чей-то кашель… и вдруг видим: какой-то странный тип за нами подглядывает.

– Я не подглядываю и не странный тип, честное слово! – с жаром принялся объяснять Егор. – Я такой же отдыхающий, как и вы! Приехал по путевке. Только со мной случилось несчастье! Вечером на меня напали грабители, они-то и привязали меня к столбу… Девушки, вы должны меня освободить! Еще немного – и я умру! – бил он на жалость. – Прошу вас!

– Рита! – Женщина позвала подругу. – Иди сюда!.. Он совсем не страшный.

Та, которую звали Ритой, подошла.

– Не спеши! – сказала она, оглядывая с подозрением Егора. – А вдруг он буйный? Может, его за дело привязали… Может, он напился вчера до посинения или еще чего…

– Ну вот, сразу и напился! – оскорбился Егор. – Ох уж эти мне рентгенологи! Девушка! – обратился он к первой женщине. – Разве я похож на алкаша?

– Все вы непьющие! – неприязненно заметила в ответ Рита. – Особенно, когда деньги кончаются и пить уже не на что.

– Девушки, если я умру, моя смерть будет на вашей совести! – заявил Егор. И спросил у первой: – А вас как зовут?

– Соня, – ответила та.

– Но вы-то мне верите, Соня? – патетически вопросил он.

– Верю, – ответила Соня и повернулась к подруге: – Давай все-таки его отвяжем. Я не знаю, что там случилось, но посмотри на него… Он совсем без сил, бедняжка!

– Совсем без сил… – подтвердил Егор.

– Вечно тебе всех жалко: кошек, собак, алкашей… Между прочим, нормального человека к столбу не привяжут, – рассудила строгая Рита. – Нас вот с тобой не привязали, верно?.. А он, поди, дебош устроил или в чужой сад залез.

– Вот-вот, в чужой сад! Все яблоки там подъел! – наливаясь злостью, прохрипел Егор. И потребовал: – А ну, феминистки, отвязывайте меня, да поживее!

– Если будете на нас кричать, мы вообще уйдем! – пригрозила Рита.

– Не буду, не буду! – испугался Егор. – Только не уходите! Ну что вы, право, девчонки! Я же объяснил, что на меня напали грабители, забрали бабки, а меня привязали к столбу.

– Хорошо, – согласилась наконец Рита, – мы вас отвяжем… Но только без фокусов!

– Ну, что вы, какие фокусы!..

Женщины приблизились к Егору и принялись вдвоем развязывать веревку, морщась и вздыхая от напряжения. Приятели Толика, надо сказать, постарались на славу, когда привязывали Егора, и женщинам пришлось основательно потрудиться, прежде чем им удалось распутать веревку и все узлы на ней.

Наконец Егор был свободен. Он с усилием отделился от столба, сделал несколько неуверенных шагов, поеживаясь от влажной одежды… Потом с хрустом потянулся, разминая затекшее тело. Попробовал улыбнуться своим спасительницам, но вместо улыбки получилась кривая гримаса, словно он надкусил неспелое яблоко.

– Ну как, силы есть дойти до дома? – спросила Соня.

– Есть…

Егор громко чихнул. Сделал два-три приседания, морщась от боли в пояснице, вновь чихнул.

– Да вы же простужены! – сочувственно воскликнула Соня.

– А что же вы хотите? Ночью была гроза, когда вы лежали под теплыми одеялами…

– Вам следует выпить чаю с малиновым вареньем и – в постель!

– Благодарствую, доктор! – взглянул на нее Егор, облизав пересохшие губы. – Я как раз на этот случай с собой ведро варенья привез!

– Хотите, я вам принесу? – предложила Соня. – У нас есть баночка…

– Не надо, – отмахнулся Егор. – Я лучше пива выпью.

И пошел, пошатываясь, прочь. Сейчас ему хотелось только одного: добраться до своей постели и спать, спать, спать…

Придя в номер, Егор стянул с себя пиджак, бросил его в угол и рухнул на кровать.

На соседней кровати заворочался проснувшийся Алексей. Приподнявшись на локте, с удивлением уставился на приятеля:

– Ты что, только пришел?

– Ну…

– Ты даешь! – Алексей хоть и был со сна, но сгорал от любопытства. – Гулял, что ли, с этой… у которой золотые волосы?

– Гулял…

– Всю ночь?!

– Ну… А что нам, если чувства бьют через край! – Егор зевнул и закрыл глаза. – В общем, мне надо поспать, сам понимаешь. Разбудишь к обеду… – И, отвернувшись к стене, тут же уснул.

– Добро! – отозвался Алексей, с немым восхищением глядя в спину приятеля.

«Умеют же люди устраиваться!» – подумал он. Подбросил вверх с кровати свое молодое крепкое тело, сунул ноги в тапочки и пошел умываться.

Но поспать как следует Егору не удалось. Примерно через час его разбудила уборщица – худая, темная от южного солнца старуха лет шестидесяти пяти. Гремя ведром, она вошла в номер и, не обращая внимания на спящего, стала с шумом передвигать стулья, протирать щеткой пол, перекладывать предметы на тумбочке и вытирать там пыль.

Егор поморщился и открыл глаза. Сообразив, где он, сразу вспомнил, что произошло с ним прошедшей ночью. Алексея в номере не было, тот сразу после завтрака ушел на пляж.

– Ты чего это, друг милый, в одёже на постель улёгся? – поинтересовалась уборщица, увидев, что он проснулся. – Нехорошо это, непорядок!

Егор вздохнул.

– Не трогай меня, мать, и без тебя тошно! – И отвернулся к стенке. Настроение у него было прескверное.

– И чего лежишь в помешшении? – продолжала уборщица, орудуя щеткой под кроватью. – Шел бы на пляж или в городе погулял… Лови солнышко, пока светит, а то нынче вся погода шиворот-навыворот!

– Эх, мать, желания нет… – Егор вновь перевернулся на спину. Некоторое время наблюдал за уборщицей, как она все шустро делает, и, почувствовав расположение к старухе, с грустью признался: – Мне плюнули в душу, понимаешь?! И не кто-нибудь, а наши с тобой соотечественники… Самые добрые, самые гуманные в мире, как пишут в газетах!

– Эка печаль! Они плюнули, а ты утрись! – посоветовала уборщица. – И опять за дело берись! Живи, не мучайся. В жисти всякое бывает.

Егор нахмурился.

– Это что же ты мне советуешь, старая карга? Меня палкой по башке, а я в ответ: сладко! давай еще! Так, что ли?

Старуха даже щетку выронила из рук.

– Да кто ж тебя, голубь мой, палкой по башке?

Егор поморщился:

– Это я к примеру… Образно, понимаешь?

– Ага! Перебрал, значит, накануне, – посочувствовала уборщица.

– Не пил я!

– Значит, дрожжя в тебя попала, вот ты и закис! – поставила диагноз старуха. – А пить и киснуть – это для мушшыны последнее дело! Жисть, она на то и жисть, чтоб мушшыну на прочность испытывать. Одного мнут, бьют, а ему хоть бы что – все как огурчик! А другого чуть пальцем ткнули, он, глядишь, и рассыпался, быдто ком землицы сухой.

– Эх, мать, и ты туда же! – вздохнул Егор. – Научились мы складно болтать, аж уши закладывает!.. О том, как надо жить и как не надо, я сам тебе могу лекцию прочитать. Только вот в жизни все наоборот получается…

И он снова вспомнил своего обидчика и с острой пронзительностью представил себе его презрительно усмехающееся лицо, представил, как тот сидит сейчас, к примеру, где-нибудь в кафе на набережной в окружении приятелей и, потягивая «пепси» из запотевшей бутылки, потешается над ним, смакуя подробности вчерашней расправы. Егор сжал кулаки: пусть только попадется мне, я ему устрою… детский праздник на воде! Прыжок с парашютом и съезд травматологов!.. Ну, ладно побили бы, гады, черт с ним, а то привязали на всю ночь, сволочи! И у Егора в который уже раз потемнело в глазах от обиды.

– Мать! – Егор резко сел на кровати. – Ты, случаем, не знаешь такого – Толика?.. Он ваш – местный. Блондин. И глаза у него еще такие нахальные!

Старуха покачала головой.

– Не знаю… Здесь таких много шатается, разве всех упомнишь?

Когда старуха ушла, Егор понял, что больше не уснет. Он встал, умылся и, переодевшись, вышел из корпуса. Поразмыслив, решил пройтись по набережной.

Основная жизнь в южном городке, кроме пляжа, как известно, протекает на набережной, где с утра до вечера крутится уйма самого разного народа. Здесь люди знакомятся; гуляют в обнимку, оплетая друг друга загорелыми руками; сидят на парапете или на скамейках в тени деревьев, подстелив под себя газету или полотенце, и при этом рвут зубами жареных цыплят или шашлычное мясо, нанизанное на короткие металлические стержни, заменяющие шампуры; толкутся возле пивных ларьков и бочек с квасом; скупают в киосках, торгующих печатной продукцией, газеты и все то, что поддается чтению, вплоть до залежалых брошюр технического содержания; крутятся среди кустарей-кавказцев, торгующих здесь же всякой всячиной: двойными пепельницами, склеенными из небольших морских раковин, стеклянными колбами, в которых плавают аляповатые чертики или золотые рыбки, рамочками для фото и холщовыми сумками с грубо наляпанными на них портретами Владимира Высоцкого и звезд эстрады. Так было и здесь.

Вокруг Егора прогуливались нарядные женщины и загорелые крепкие мужчины. Женщин было особенно много – так по крайней мере казалось Егору. Но сейчас ему было не до них. Душа его жаждала мести. Егор не спеша шагал в толпе, внимательно поглядывая по сторонам: а вдруг мелькнет знакомая фигура! Но Толика нигде не было. Тот, видимо, зная, что Егор станет его искать, решил держаться подальше от центра города. Так думал Егор. Ну, ничего! Он не сомневался, что рано или поздно «историческая» встреча состоится – городок небольшой, и его обидчик обязательно где-либо объявится – на набережной или на тех же танцах.

Тут Егора окликнули:

– Товарищ! Всего трешник – и вы имеете память на долгие годы!

Это был уличный фотограф, ловивший клиентов. У фотографа была густая рыжая шевелюра и жизнерадостные глаза вымогателя. Он со своим снаряжением расположился у корабельного якоря внушительных размеров, на плече его сидела маленькая ручная обезьянка.

– Ну, что, сфотографируемся? – насел он на Егора, пытливо заглядывая ему в лицо. – Можно облокотиться на якорь… На плечо посадим обезьянку. Получится чудесный снимок!

– Вот-вот, я и обезьянка! – поморщился Егор. – Меня дома друзья засмеют! Скажут: неужели никого лучше обезьянки не нашел? Нет уж, браток, с обезьянкой фотографируй других! А я приду как-нибудь в другой раз… – он улыбнулся, – с горячо любимой женщиной!

И выразительно посмотрел на фотографа, твердо уверенный, что так оно и будет. Он даже представил себе эту женщину – изящную, стройную, с нежной кожей и белозубой улыбкой, очень похожую на Лену, только более приветливую; вообразил, как они стоят, облокотившись на этот самый якорь, и смотрят друг на друга влюбленными глазами, а мимо проходят разные типы, вроде Толика, и завидуют: надо же, какую красотку отхватил!

От этих мыслей настроение Егора заметно улучшилось. Оставив фотографа, он направился к пивному ларьку, чтобы выпить кружечку-другую, и уже пристроился было в конец очереди, но тут неожиданно увидел Соню.

Та стояла у окошка уличной кассы, торгующей билетами на концерты.

Честно говоря, Егор не сразу ее узнал. Просто увидел что-то знакомое… присмотрелся – подумал: какое милое лицо и прекрасные добрые глаза! И уже потом его осенило: ведь это же, как ее… Соня! Его утренняя спасительница!

Егор тут же забыл про Толика, про пиво и про все остальное. Подлетел к окошку кассы, через руки Сони протянул деньги кассирше:

– Пожалуйста, один билет… – И добавил, кивнув на Соню: – Рядом с этой женщиной!

Соня, узнав его, улыбнулась.

– А-а, это вы…

– Здравствуйте, доктор!

– Как вы себя чувствуете?

– Оклемался… Даже без варенья! – И тоном заговорщика добавил: – Рад, что вижу вас снова.

На Соню его ужимки не произвели никакого впечатления, и она ответила сдержанной улыбкой.

– Вот как…

– Слово художника! – Егор вновь был полон энтузиазма.

Но Соня не оценила его порыв.

– Извините, мне надо идти.

И, повернувшись, устремилась прочь по аллее.

Егор даже рот раскрыл от изумления. Что за дела?! Утром на пляже эта дамочка не была такой церемонной и, как ему тогда показалось, не прочь была познакомиться с ним… Вот и верь после этого бабам!

«А личико у нее и вправду милое, – подумал он. – Только в глазах какая-то грустинка, словно ей в детстве чего-то не додали…» И он помчался за Соней.

Та же шла своим путем и не смотрела в его сторону.

– Доктор! Как же я без вас? – не отставал он.

– Ничем не могу помочь.

– Но почему?!

– Мне кажется, вам нужна другая знакомая…

– Какая «другая»?

– Незамужняя!

– Ах, вот оно что… – Егор озадаченно поскреб затылок. – Спасибо за откровенность!

В конце аллеи, устроившись на скамейке, Соню поджидала Рита. На коленях у нее лежал раскрытый номер журнала «Новый мир». По правую руку стояла пластиковая сумка, из которой выглядывали крупные спелые персики, а поверху лежала кисть черного винограда.

Занятая своими мыслями, Рита рассеянно смотрела по сторонам, поглаживая пальцами разворот журнала. Иногда она возвращалась в реальность и тогда чему-то снисходительно улыбалась, понятному лишь ей.

Имея хорошую фигуру, правильные черты лица, темные выразительные глаза, Рита была намного эффектней своей подруги, но красота ее отдавала холодом и таила в себе нечто обманчивое; казалось, появись цирковой факир и заиграй он на своей дудочке – из красивой упаковки непременно выползет змея.

Увидев Соню в компании с человеком, которого они обнаружили утром на пляже, Рита захлопнула журнал и встала.

– Это вы?! – вопросила она, обращаясь к Егору, не выказав при этом особой радости.

– Я! – подтвердил тот. И жизнерадостно изрек: – Друзья встречаются вновь!

Рита поморщилась от этих слов, словно вдохнула неприятный запах, и посмотрела на Соню:

– Где он к тебе прилип?

– Я еще не прилип, но собираюсь… А что, нельзя? – опередил Соню с ответом Егор и совершенно идиотски улыбнулся.

– Нельзя! – тоном учительницы заявила Рита. И добавила с подчеркнутой сладостью в голосе: – Видите ли, юноша, у моей подруги есть муж, которого она обожает!

Слово «юноша» Рита произнесла как «вьюноша» – с явной издевкой.

– Муж? Какое несчастье! – воскликнул Егор и сделал скорбное лицо, будто услышал о том, что Соня замужем только что. – А я, представляете, хотел предложить ей прогуляться со мною в загс! Вот бы вышла неприятность! Вы вовремя удержали меня от этого шага… Кстати, а как у вас обстоит с этим делом? – Он прищурился, разглядывая Риту. – Мне кажется, не столь успешно, как у вашей подруги.

– С чего вы взяли? – нахмурилась та.

Тут следует сказать, что Егор, сам того не ведая, попал в точку – Рита была в разводе, и проницательность Егора привела ее в раздражение.

– В таком случае, я женюсь на вас! Прямо сейчас! – Егор схватил Риту за руку. – Граждане! – выкрикнул он, обращаясь к прохожим. – Где здесь ближайший загс?!

– Идиот! – вырвалась Рита. – Не прикасайтесь ко мне! – И сказала укоризненно Соне: – Я же говорила, что не следует его отвязывать!

Соня в ответ лишь улыбнулась.

– Нам пора! – решительно заявила Рита и, взяв подругу под руку, увлекла ее за собой, всем своим видом показывая, что не желает иметь дело с такими типами, как Егор.

Но Егор был слишком азартен, слишком уверен в себе, чтобы отступить на полпути, и он бросился за подругами следом.

– Девушки, постойте!

– Мы вас не знаем! – отмахнулась Рита. – Брысь!

– Неправда! А кто меня спас? Вам за такое дело премия полагается – ужин в ресторане, а вы убегаете!.. Давайте наконец познакомимся. Зовут меня Егор, фамилия Иконников. По профессии я автогонщик. Снимаюсь в кино, делаю трюки… Видели, как там машины переворачиваются? Так это я! Получаю за трюки хорошие бабки! В свободное от съемок время пишу стихи. «Молодая, с чувственным оскалом!..» Нравится?

Егор то шел рядом с подругами, то забегал вперед и, оказавшись у них на пути, пятился задом, обратив к ним свое скуластое лицо.

Рита скользнула скептическим взглядом по его мятой в синюю клетку рубашке, которая была ему несколько великовата, по вытертым старым джинсам и неприязненно спросила:

– Вы что, так и будете ходить за нами?

– Так и буду!

– В таком случае, несите! – Она сунула ему в руки сумку с фруктами, выразительно посмотрев при этом на Соню: раз прилип, словно банный лист, то пусть хотя бы сумку таскает!

Егор зарделся от радости, будто ему не сумку доверили, а ценный музейный экспонат.

– Нам куда? – поинтересовался он.

– В пансионат «Черноморец», – сказала Соня.

– Не может быть! – Егор даже подпрыгнул на месте. – Девушки, милые, и я там тоже отдыхаю!

– Какой ужас! – поморщилась Рита.

Вечером после ужина в пансионатской столовой, приодевшись и сделав несколько наставлений «теленку Лехе» по части того, как ему следует себя вести с «курносенькой», чтобы не затягивать дело, Егор отправился к Зеленому театру. Туда к началу концерта должны были подойти и Соня с Ритой. В кармане у него лежал билет, купленный днем в кассе на набережной, у которой он так удачно повстречался с Соней.

Возле Зеленого театра толпились отдыхающие. Правда, ничего особенного здесь не ожидалось (афиша извещала о концерте артистов краевой филармонии, и в ней пестрели лишь незнакомые имена), но что еще остается делать вечером в небольшом южном городке? С развлечениями тут не густо. Можно, к примеру, пойти в кино на очередной затертый до дыр французский детектив с участием неутомимого Бельмондо, разящего своими кулаками негодяев всех мастей и разбивающего с одинаковой легкостью женские сердца и автомобили; можно посетить местный ресторан и провести там вечер, изнемогая от духоты и музыки местных лабухов; можно прогуляться по набережной; поиграть в номере в карты или прийти сюда, в театр под открытым небом, на такой вот концерт.

В ожидании подруг Егор прохаживался перед входом. Томясь от скуки, он заглядывал в окна небольшого кафе, примостившегося тут же на площади, где торопливо, боясь опоздать к началу концерта, поедали свои шашлыки «дикие» отдыхающие, глазел на толпившихся вокруг людей, ловя обрывки их беспечных разговоров.

Строя планы и решая, кого же из двух женщин выбрать, Егор отдавал предпочтение Соне. И хотя Рита была ярче и привлекала своей задиристостью – заманчиво было бы укротить столь зубастую бабенку, – но уж слишком много было в ней высокомерия и трезвых мыслей. Соня же – в отличие от подруги – казалась ему более искренней, более доступной. С ней было легко и просто. А это, в конечном счете, виделось Егору серьезным плюсом, когда он строил свои расчеты и, подобно дотошному провизору, взвешивал на весах достоинства и недостатки одной и другой. При этом, правда, он не мог с достаточной определенностью ответить себе на вопрос: нравится ему Соня или нет? По крайней мере она мила, сказал он себе, и решил, что следует ею заняться, пока на его радужном горизонте не появится нечто более привлекательное – какое-нибудь ослепительное облако из золотых кудрей, французских духов и лукавых глаз.

Предвкушая предстоящие приключения, Егор, сделав идиотскую гримасу, строго погрозил пальцем трем молоденьким девушкам, проходившим под ручку мимо. Те шарахнулись от него в сторону, словно боялись, что он может укусить. Егор с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться, и тут увидел тех, кого ждал.

Соня и Рита пробирались в толпе к главному входу. Егор пошел им навстречу. Надо сказать, что обе женщины выглядели весьма впечатляюще. Обе были в вечерних нарядах, хорошо причесаны, на шеях, в ушах и на запястьях у каждой сверкали украшения. У Егора даже зарябило в глазах.

Наверное, очень дорогие штучки, подумал он об украшениях, хотя ровным счетом ничего в этом не смыслил и, в случае надобности, как и большинство мужчин, не смог бы отличить стекляшку от настоящего бриллианта. Но вернемся к женщинам. Они были хороши и благоухали, словно два распустившихся цветка.

Егор восхищенно развел руками.

– Какие красотки! Граждане, держите меня, а то я ослепну!

Подруги восприняли его слова как должное и, кивнув ему в знак приветствия, направились через контроль в зал. Егор последовал за ними.

Пока они искали нужный ряд и пробирались на свои места, путаясь в ногах у сидящих, и долго затем усаживались, Егор поглядывал по сторонам, с удовлетворением наблюдая за реакцией окружающих, смотревших на его ярких спутниц, и сожалел о том, что нету здесь Алексея. Как бы ему хотелось, чтобы тот увидел его сейчас в обществе столь привлекательных дамочек! Увидел – и был бы сражен триумфом своего приятеля.

В зале погас свет, вспыхнули осветительные приборы, направленные на сцену, и концерт начался.

Заиграла громкая музыка, перешедшая в энергичную барабанную дробь… Серый выцветший занавес, дернувшись конвульсивно раз-другой, пополз в разные стороны, открывая пространство сцены, и люди, сидящие в зале и замершие на мгновение, точно дети в ожидании чего-то чудесного, увидели перед собой группу музыкантов, стоявших в живописных позах среди скопления усилителей, пультов, микрофонных стоек. Одетые в одинаковые бордовые пиджаки с серебряными блестками на лацканах, музыканты очень походили на официантов, которым вдруг захотелось собраться вместе и поиграть.

После того как отзвучало музыкальное вступление, на которое зал откликнулся жидкими хлопками, к рампе вышел солист с микрофоном в руке, краснощекий, с завитыми кудрями, похожий на откормленного херувима, и, расставив в стороны крепкие, как у футболиста, ноги, жизнерадостно запел.

Пел он на английском языке. Мелодия показалась Егору знакомой, и он некоторое время сидел в задумчивости, пытаясь понять, что же это за вещь. Не без труда он сообразил, что песня, которую пел певец, не что иное, как переделанная на современный лад народная песня «Вдоль по улице метелица метет».

«Ай да я! – похвалил себя Егор. – Такую загадку размотал! Но почему этот парень поет по-английски? – озадачился он вслед за этим и сам же себе ответил: – Так надо, Ватсон!»

Решив столь непростую музыкальную загадку, Егор тут же забыл о певце и полностью переключился на сидевшую рядом Соню. Ее тонкая, как у подростка, шея неудержимо влекла его к себе, и ему страстно захотелось украсить ее поцелуем. Желание было настолько сильным, что Егор с трудом противился ему.

Наконец, не в силах сдерживать себя, он придвинулся к Соне и, воровато посмотрев по сторонам, взял ее за руку в свою. Соня тут же выдернула руку и тихо сказала:

– Не надо, Егор.

Не встретив должного понимания со стороны той, которую он выбрал, Егор устремил взгляд на сцену и сидел некоторое время неподвижно, изображая из себя счастливого меломана. Но вскоре изображать меломана ему надоело, и он решил повторить свою попытку. Положил как бы невзначай руку на спинку Сониного сиденья и, выдержав паузу, которая должна была усыпить бдительность женщины, приобнял ее за плечи.

– Рита, сядь на мое место, – попросила Соня.

Рита тут же поднялась, и подруги поменялись местами – на них даже шикнуть не успели сзади, что они мешают смотреть, так все быстро произошло.

Отделив ретивого кавалера от подруги, Рита с довольной ухмылкой взглянула на него. Егор сразу сник. У него был такой несчастный вид, словно он попал на затянувшееся профсоюзное собрание, с которого невозможно сбежать.

Исполнив еще пару песен, музыканты покинули сцену, а на их место стремительно, будто опаздывая на поезд, выскочил конферансье. Захлебываясь словами и приплясывая, он обрушил на зрителей монолог о том, какой непоправимый вред наносят здоровью отдыхающих неумеренное употребление спиртных напитков и обильная еда, и после двух завершающих шуток грубого помола, на которые зал откликнулся отдельными неуверенными смешками, объявил следующий номер.

Место конферансье на сцене занял упитанный мужчина в темном лоснящемся костюме, с пышной прической и припухшим лицом. Это был чтец-декламатор.

– Пушкин!.. – произнес мастер художественного слова и с превосходством поглядел в зал, как будто сам был по меньшей мере близким родственником великого поэта. – «Евгений Онегин». Отрывок из шестой главы. Дуэль… – И, выдержав паузу, начал:

Надо сказать, чтец Егору сразу не понравился. А когда тот стал читать пушкинские строки, – а читал он с некоторой развязностью, расцвечивая фразы сомнительными интонациями, – неприязнь Егора усилилась. Егор передернул плечами, словно ему за шиворот попал жучок, и стал, тоскуя, оглядывать зал. В какой-то момент поймал на себе взгляд Риты, невесело улыбнулся ей, призывая ее в союзники, но та поняла его тоску по-своему (что с него взять? – человек, далекий от культуры! шоферюга какой-нибудь!) и язвительно шепнула:

– Вы еще не уснули?

– Еще нет, – отозвался он.

И желая подыграть Рите, смачно зевнул в кулак, за что тут же был облит ею презрением.

А чтец-декламатор между тем продолжал:

Услышав две последние строчки, Егор насторожился. Так зверь, почуяв охотника, замирает в кустах.

Артист энергично жестикулировал, показывая, как Ленский закрывает книгу, затем берет в руки гусиное перо и, устремив очи вверх, принимается «строчить» на бумаге поэтические строки. Выглядело это, надо сказать, довольно комично.

И тут Егор не выдержал: артист безбожно переврал пушкинские строки! Дернув головой, будто норовистый бычок, Егор вскочил с места и крикнул возмущенно через зал:

– Товарищ артист! Вы неправильно читаете!

Зал замер.

У Риты от ужаса вытянулось лицо. Она даже отодвинулась от Егора – на всякий случай.

– Что?.. Что вы сказали? – не понял чтец и снисходительно посмотрел на Егора.

– Я говорю: вы текст Александра Сергеевича исказили!

– Что? Как?.. Вы о чем? – растерялся мастер художественного слова.

– У Пушкина, – объяснил Егор, – написано по-другому. Вы прочли «Как будто пьяный на пиру», а у Пушкина – «Как Дельвиг пьяный на пиру». Кроме того, вы поменяли местами седьмую и восьмую строчки!

Зал по-прежнему оцепенело молчал.

Соня, потрясенная, во все глаза смотрела на Егора.

– Ну что ж, возможно… – Артист даже как-то застеснялся. – Много концертов, усталость… – стал оправдываться он, криво улыбаясь. Затем зыркнул на Егора злыми глазами и сказал, обращаясь к залу: – Это отрадно, что в нашей стране любой колхозник может знать наизусть «Онегина»… – И не нашел ничего лучше, как продолжить прерванное занятие:

Егор опять сорвался с места.

– А теперь вы пропустили целых две строфы! – И крикнул с вызовом: – Нельзя же так дурачить людей!

– Послушайте! – вскипел мастер художественного слова, и его челюсть задергалась от благородного негодования. – У меня композиция, понятно вам? Фраг-мен-ты! Здесь возможны любые изменения! – И чуть не плача воскликнул, ища поддержки у зала: – Товарищи! Я так не могу, он мне мешает…

Люди в зале зашумели.

– Ты чего из себя умника строишь?! – крикнул Егору кто-то справа от него.

– Пить надо меньше! – посоветовал другой.

Егора явно не поддерживали. В глазах зрителей он был нетрезвым хулиганом, мешающим смотреть концерт.

– Выведите его из зала! – потребовала какая-то женщина с лицом профсоюзной активистки.

Борец за чистоту классики и охнуть не успел, как к нему подскочили три дюжих дружинника и, заломив ему руки за спину, потащили через зал к выходу.

Его вытолкнули за дверь, и он очутился на пустой площади. Стоял, расхристанный, в сбившейся набок рубашке с оторванной пуговицей, не зная, куда идти. Всё внутри у него кипело от обиды.

Прошло минуты две или три. И вдруг кто-то тронул его за плечо. Егор вздрогнул, обернулся. И увидел за спиной Соню. То, что она вышла следом за ним, сделало обиду менее острой.

– Зачем ты это все устроил? – спросила она.

– Вот люди! – воскликнул он, всё еще переживая случившееся. – Обожают, когда им парят мозги!

Егор в сердцах сплюнул и, запрокинув голову, некоторое время смотрел на звезды, пряча от Сони свои глаза, блеснувшие предательской слезой.

– Он не артист, а типичное повидло! – продолжал он, овладев собой. – Не умеешь – не берись! А уж если взялся и монету получаешь, то уж будь любезен!

– Все равно ты не прав, – возразила Соня. – Подошел бы к нему после концерта и сказал бы. А так, при всех… Это неприлично!

– Ну вот, неприлично, а нести чушь со сцены – это прилично?!

Егор резким движением подтянул брюки в поясе и, сунув руки в карманы, зашагал по аллее в сторону набережной. Соня пошла рядом.

В аллее было пусто. Вдоль дороги росли кряжистые, отяжелевшие от времени каштаны. Иногда с их веток, прошуршав в листве, падали на землю темные плоды, похожие на мелкие обтесанные камешки, и катились под ноги редким прохожим.

– Позволь тебя спросить… – сказала Соня. – Ты что, знаешь наизусть «Онегина»? – Она смотрела на Егора с интересом.

– Да нет, конечно, – ответил он. – Только три главы: первую, шестую и восьмую. На спор выучил в девятом классе, чтобы выиграть лодочный мотор… Ну, мотор, как водится, зажали, а стихи в памяти остались.

– Чудной ты парень, Егор, – усмехнулась она. – Да и я хороша: ушла с концерта, бросила Риту… Ох, и достанется мне от нее!

– Не жалей, что ушла с концерта! – заявил Егор. Он уже поостыл, и к нему вернулась былая уверенность. – Я тебе расскажу, что там будет дальше… После этого опухшего от водки чтеца выйдут акробаты, он и она. Он – здоровый такой бугай, а она – тонюсенькая, как прутик! Он поднимет ее вверх, и она сделает «ласточку». И все это под музыку «Летите, голуби, летите!» Потом какой-нибудь дядя с задумчивым лицом сыграет на рояле что-нибудь шумное – из классики… А в конце всей этой муры выскочит размалеванная певица и, дергаясь, точно в конвульсиях, проорет песню о какой-нибудь чепухе!

Они вышли на набережную. Здесь было многолюдно. Ярко горели огни фонарей, окрашивая желтым светом листву деревьев, скамейки у дороги, асфальт, по которому только что прошла поливочная машина. Где-то играла музыка… Из летнего кинотеатра, расположенного поблизости, доносилась фонограмма заграничного фильма: там темпераментно ссорились мужской голос и женский, затем прогремел выстрел, и с шумом рухнуло чье-то тело.

– Ну вот, еще один готов! – прокомментировал падение тела Егор, он почему-то был уверен, что убили мужчину.

Соня не отреагировала на эту шутку. Рассеянно вертела в пальцах каштановый шарик, который подобрала ранее с земли. Потом сжала его в кулаке и, размахнувшись, бросила в чашу неработающего фонтана. Каштановое сердечко, коротко булькнув, ушло на дно, оставив на поверхности воды зыбкую пластинку из расходящихся кругов.

– А мы послезавтра уезжаем… – неожиданно сказала она. И в голосе ее прозвучали грустные нотки.

Егор в первый момент даже растерялся, так его поразило сказанное Соней.

– Как? Уже?! – искренне огорчился он. – Как жаль, что я появился здесь так поздно!

– Это ничего бы не изменило.

– Кто знает… – нахмурился Егор. Он достал сигареты, закурил. – И вот так всегда! – воскликнул он. – Только встретишь приличного человека, и тебе уже машут ручкой!

– Откуда ты знаешь, какой я человек? А может, я злая и вредная…

Соня облокотилась на парапет и смотрела туда, где лежало в темноте оцепеневшее море. Фонарь, горевший где-то сверху, золотил ее волосы, часть лица, плечи. В резких перепадах света и тени она походила на странный театральный персонаж.

– Нет, ты не вредная, – сказал с убежденностью Егор. – Я по глазам вижу… Они у тебя добрые и не могут врать… Хочешь, я скажу тебе правду?.. Ты не очень довольна своей нынешней жизнью, что-то в ней не так, не заладилось… Но изменить ты ничего не можешь или боишься это сделать…

– Ты ошибаешься, все как раз наоборот, – ушла от правдивого ответа Соня.

Но, судя по неуверенности, сквозившей в ее голосе, Егор понял, что попал в точку.

– Эх, доктор, ведь я же прав!

Соня не собиралась обсуждать свои житейские сложности с посторонним человеком и поспешила переменить тему:

– Ты вот шутишь, а я и в самом деле врач! – сказала она. – Работаю в районной поликлинике, вместе с Ритой.

– Замечательно! Теперь я буду лечиться только у тебя.

– Не смеши! Мы живем в разных городах…

– Ну, в наше время это не проблема. Сел в самолет и через пару часов приземлился в кабинете у любимого врача!

Они спустились к морю. У Сони были туфли на «шпильках» и шла она по гальке с трудом.

Подойдя к самой воде, она присела на корточки, окунула свою маленькую ладошку в лениво плескавшуюся волну.

Метрах в тридцати от берега в чёрной, похожей на жидкий битум воде плавали какие-то люди – видимо, любители позднего купания. Там неразборчиво гудел густой мужской бас и слышались взрывы веселого женского смеха.

– Как водичка? – спросил Егор.

– Хорошая… Теплая…

Соня поднялась, резким движением отряхнула руку и обтерла влажной ладонью лицо.

– Может, искупаемся? – предложил Егор. – Составим весельчакам компанию.

– У меня купальника нет… – отказалась Соня. – Пошли, поздно уже.

– Подожди, постоим еще немного…

Уходить Егору не хотелось. Ему казалось, что настал момент, когда следует действовать более решительно. На подобные мысли настраивал и игривый женский смех, доносившийся с моря и странным образом влиявший на него. Смех этот будоражил, призывал к отважным поступкам и, как бы поощряя необходимую в таких случаях смелость, сыпал звонким серебром.

– Эх, доктор! – воскликнул Егор мечтательно. – Вечер-то какой чудный!.. – И, обхватив Соню за плечи, привлек ее к себе.

Соня тут же вырвалась.

– Перестань!

– Да брось! – улыбнулся он и вновь потянулся к ней руками.

Соня оттолкнула его и побежала в сторону от моря, проваливаясь каблуками в гальку.

Смех на море затих, но вскоре опять раскатился над водою, торжествующий, будто птица, вырвавшаяся на свободу.

– Постой! – Егор нагнал Соню и пошел рядом. – Ну что ты бегаешь от меня, словно я насильник какой…

– Я тебе говорила, что я замужем, – ответила Соня, выбираясь на твердый грунт, где почувствовала себя увереннее, – и менять мужа не собираюсь!

Егор хмыкнул.

– А мы и не будем его менять.

Соня резко остановилась, возмущенная его заявлением.

– А это уже пошло! – заявила она.

– Ладно, не обижайся, – вздохнул Егор, понимая, что сказал глупость.

Он проводил Соню до корпуса, где она жила, и отправился к себе.

Войдя в свой корпус, он поднялся на этаж, толкнулся в номер. Дверь была заперта. Егор отстучал костяшками пальцев замысловатую дробь – это был условный стук – и замер в ожидании.

Звякнул ключ в замке, и в коридор боком протиснулся Алексей. Лицо его было красным. Одет он был в тренировочные штаны и оранжевую майку, в которой походил на дорожного рабочего.

– Ты не один? – спросил Егор.

– Не один… – Алексей смущенно улыбнулся и плотно прикрыл за собой дверь, словно боялся, что Егор может заглянуть в номер и отмочить неуместную шутку.

– Милуетесь?

– Беседуем… за бутылочкой винца. У нас, понимаешь, разговор душевный возник… О жизни…

– Ах, о жизни! Ну, тогда все понятно… – Егор скептически взглянул на приятеля. – Ты ее уже поцеловал или как?

– Да понимаешь…

– Ты мне не крути, философ! Да или нет?

– Нет, – признался Алексей.

– Второй вечер, и всё еще нет?.. Ну и лопух ты, Леха! – скривился Егор. И, сообразив, что его могут услышать в номере, вновь перешел на шепот: – Ты что, решил, она к тебе на политбеседу пришла?.. Эх, ты! Сколько тебя учить? Дерзать надо! Сядь рядышком, возьми за руку… Обними, да так, чтоб у нее в глазах все завертелось, как на карусели! И вперед! – Он похлопал Алексея по мускулистой руке. – Сила есть – действуй!

Алексей смущенно потупился.

– Не умею я так с лету…

– А чего тут уметь? На то тебя природа мужиком сделала, чтоб ты шевелился! Смотри, философ, бросит тебя курносенькая, ежели будешь ее только баснями завлекать!

– Да нет, какие басни… Я ей про детство свое рассказывал, про то, как стал радиотехникой увлекаться…

Егор чуть не взвился.

– Во-во, ты ей еще про двигатель внутреннего сгорания расскажи! И притащи пару железок из гаража в качестве наглядного пособия!.. Ладно, я пойду, пройдусь, а ты давай действуй. Даю тебе полчаса, а то спать хочется – сил нет!

Алексей скрылся за дверью.

Егор направился в конец коридора к выходу, и задержался в большом холле с телевизором в центре и мягкими креслами вдоль стен.

В холле было пусто. У входа горела дежурная лампочка, освещая мертвенным светом небольшое пространство у дверей. Телепередачи давно закончились, и любители поклевать носом у телевизора разошлись по своим номерам.

Егор выключил дежурную лампочку, чтобы та не мешала ему, и устроился в дальнем углу в большом удобном кресле под сенью пальмы, раскинувшей над ним, словно в немом восторге, свои изогнутые зеленые ветви.

Некоторое время он думал о прошедшем вечере, о Соне. Ему вспомнилось, как пустилась она от него наутек, когда он попытался ее обнять. Она бежала, смешно переставляя ноги – «шпильки» проваливались в гальку, сдерживая ее движения. Было в эту минуту в ней что-то от птицы, у которой подрезаны крылья, которая скачет, скачет и никак не может взлететь… Он вспомнил ее растерянное, как у девочки, лицо, когда она вырвалась из его объятий, выбившуюся из прически прядь волос, воинственно торчащую, словно она оскорбилась за свою хозяйку, и теплая волна прошла у него по сердцу.

На этаже было тихо. Лишь где-то в одной из дальних комнат так же, как часом ранее у моря, заходился от смеха, радуясь шуткам и полноте бытия, веселый женский голос, никак не способный остановиться, и ему вторили на полтона ниже мужские голоса, такие же веселые. Казалось, этот безудержный смех преследует Егора, как наваждение. «Резвятся, черти!» – подумал он, улыбнувшись, и закрыл глаза.

Через минуту он уже крепко спал.

И приснился ему сон. Хороший сон. Он любил такие сны. Идет он по утреннему лесу; по земле стелется легкий туман, заполняя зыбким молоком неровности и ложбины, вокруг тихо, птицы еще не распелись, листва неподвижна… И вдруг в кустах прямо перед ним стоит лось! Молодой еще, на длинных крепких ногах, с короткими рогами. Мускулы у него напряжены. Глаза светятся умом, как у человека. Увидел он Егора, дохнул ноздрей и потрусил в сторону. Егор подумал и – за ним: любопытно ведь… И вот они уже вместе бегут по лесной дорожке, он и лось, вроде бы наперегонки… Егор бежит и на себя удивляется: как это он с лосем на равных? Чудеса, да и только! Лось зыркнул на него своим умным темным глазом и прибавил ходу. Но и Егор тоже не промах – не отстает. А вроде даже и перегонять начал… А мимо проносятся трибуны, как на ипподроме, заполненные людьми. И люди, возбужденные от азарта, машут руками и кричат: давай! давай!.. И тут Егор почувствовал, что земля ушла у него из-под ног и он взлетел над беговой дорожкой и полетел над стадионом, оставляя внизу бегущего соперника, то есть лося, ревущие трибуны, осветительные мачты с множеством незрячих глаз прожекторов, не включенных в дневное время… Дальше – больше. Уже стали маленькими здания, превратились в букашек автомобили… Он любил эти полеты во сне, от которых захватывало дух… Вот мелькнул под ним океан с белыми барашками волн… Следом проплыл в дымке какой-то строгий материк, вознесший по краю воды длинную цепь мрачно-серых гор с белыми шапками ледников на вершинах… Промчался в разрывах облаков сверкающий стеклом и металлом город, крыши его небоскребов, казалось, могли стесать Егору пятки – так близко они пронеслись… Егор сообразил, что облетел вокруг Землю и теперь мчался сквозь облачный дым обратно на стадион – к финишу… Но конец у сна был плохой. Когда Егор приземлился на финише и принимал поздравления болельщиков, взгляд его неожиданно выхватил из толпы фигуру одутловатого человека, одетого в грязную белую рубашку с закатанными по локти рукавами и длинный клеенчатый фартук поверх нее. Человек этот походил на мясника. Скорее всего, это и был мясник. Он шел по газону за спинами людей, окруживших Егора, и вел на веревке привязанного за шею лося. Животное пошатывалось от усталости, его мокрые бока подрагивали. Покрасневшим глазом животное косилось на длинный, с широким лезвием нож, который был у мясника в руках. «Эй, мужик! – окликнул Егор мясника. – Куда ты ведешь животное?» – «Лось проиграл… – ответил тот, утирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб. – А проигравших отправляют на бойню – такое правило! Из него выйдет хорошая колбаса!» – «Как же так? – вскричал в волнении Егор. – Это несправедливо!» – «Брось! – последовал ответ. – Он проиграл…» И мясник пошел дальше. Егор рванулся за ним, надеясь догнать его, но это было непросто: множество рук мешали ему, цеплялись за него, словно щупальца гигантского осьминога, люди висли на нем, совали в лицо цветы, бумажки для автографов, все что-то кричали… Когда же Егору удалось освободиться, мясника нигде уже не было.

Все утро следующего дня (сначала на пляже во время общей зарядки под аккордеон, где он механически, как автомат, повторял вслед за физруком все его движения; потом в столовой за завтраком, рассеянно ковыряясь ложкой в жидкой рисовой каше; и уже после еды, когда он с несвойственной ему меланхолией прогуливался по территории пансионата) Егор строил всевозможные планы по завоеванию Сони. У него в активе оставался один-единственный день, но разве этого мало для такого предприимчивого человека, как он?.. В первую очередь следовало избавиться от Риты. Но та, будто догадываясь о намерениях Егора, не отлучаясь от Сони ни на минуту.

Егор перебрал несколько вариантов, прикидывая, как устранить эту въедливую, как клещ, Сонину подругу: первое – поручить Лехе прикадриться к ней и увести ее затем на пляж; второе – послать ей ложный вызов на почту якобы для получения посылки; третье – запереть Риту на ключ в ее же номере, а ключ выбросить; и так далее – но ни один из этих вариантов не выглядел убедительно. С Лехой Рита никуда не пойдет, он не в ее вкусе, к тому же Леха – форменный тюлень, его самого кадрить надо; получив приглашение на почту, она потянет за собой Соню; запереть ее в номере, конечно, можно, но она тут же вылезет на балкон и устроит такой кипеж, что ее освободят через десять минут, даже если для этого придется выломать дверь или вызвать пожарную машину с выдвижной лестницей… У Егора даже голова разболелась от столь мучительных раздумий. «Вот ребус, елки-зеленые!» – вздохнул он, уже гуляя в окрестностях пансионата и сворачивая на тихую, утопающую в зелени улочку.

Пройдя мимо нескольких палисадников, он вдруг увидел в одном из них возле добротного кирпичного дома новенький мотоцикл с коляской, парадно поблескивающий на солнце никелированными частями. И неожиданная идея пришла ему в голову. От радости Егор даже рассмеялся.

Он решительно толкнул калитку и вошел в палисадник.

Навстречу ему вышел коренастый молодой мужчина в синем спортивном костюме и соломенной шляпе, надвинутой на глаза.

– Тебе чего? – спросил он.

Егор кивнул на мотоцикл.

– Твой «броненосец»?

– Ну, мой… А что?

– Слышь, друг, одолжи мне его на полдня… Права у меня есть, не сомневайся!

Владелец мотоцикла даже как-то разволновался от столь необычной просьбы.

– Остряк! – скривился он. – Ты, случаем, башкой не стукнулся об косяк? – Он постучал пальцем себя по лбу. – С какой такой радости я должен тебе свой аппарат доверить? Я тебя не знаю, ты меня не знаешь… Нашел дурака!

Егор обильно покрылся потом, подыскивая слова поубедительней:

– Понимаешь, браток, мне тут одна деваха приглянулась… Мы с ней отдыхаем в «Черноморце». Покатать ее хочу… Вот тебе мой паспорт! К вечеру, клянусь, аппарат будет на месте! И потом, я заплачу за прокат, ты не думай! Скажи, сколько надо?

Владелец мотоцикла молчал. Егор не был похож на афериста, и он успокоился. Прищурившись, смотрел на просителя, и какие-то тайные мысли шевелились у него в голове под соломенной шляпой.

Увидев, что тот колеблется, Егор с напором продолжал:

– Нравится она мне, понимаешь? А она из тех, что поломаться любят… Вот и хочу ее в горы вывезти. А там, сам понимаешь, птички поют, тишина, и народу никого… Выручай, браток!

Глаза у владельца мотоцикла подобрели, и он вдруг спросил задушевно и ласково, словно перед ним стоял не чужой человек, а близкий и обожаемый родственник:

– Десять чириков даешь?

– Чего?

– Сто колов…

Егор захлебнулся воздухом.

– Ты что, офигел?

– Тогда гуляй! – жестко отрезал владелец мотоцикла. – Ишь, он со своей телкой на моем аппарате будет разъезжать, а я, видите ли, офигел! Ты как из Африки приехал! Пойми, я ж рискую. Тебя не знаю, вижу в первый раз, верно? А если ты на ГАИ нарвешься или еще хуже – шею себе свернешь! – кому отвечать? То-то и оно!

– Ладно! – махнул рукой Егор. – Договорились.

– Деньги вперед! – потребовал владелец мотоцикла. – И паспорт давай – чтоб я знал, кто ты такой…

– И-эх, людям доверять нужно, а ты – деньги вперед! – воскликнул Егор. – Куркуль!

Он извлек из нагрудного кармана рубашки паспорт, по счастью, он у него был с собой, достал деньги, отсчитал сколько требовалось, протянул владельцу мотоцикла.

– А язык свой попридержи, – пересчитывая деньги, невозмутимо посоветовал «куркуль», довольный сделкой. – Не я к тебе пришел, а ты ко мне… Если будешь обзываться, на своем одиннадцатом номере в горы поползешь, понял? И телку свою на себе потащишь!

Егор промолчал. «И верно, – подумал он, – незачем злить мужика, а то и вправду передумает».

Владелец мотоцикла убрал деньги и паспорт в задний карман спортивных штанов, ушел в сарай и вынес оттуда два шлема. Отдал их Егору. Ухватив мотоцикл за руль, подкатил его к воротам.

Егор жестом остановил его.

– А вот коляску придется отвинтить! Она нам без надобности!

Владелец мотоцикла не стал возражать: хочет без коляски – пожалуйста! Целее будет! Он поднял сиденье, извлек из-под него разводной ключ и за несколько минут отвинтил коляску.

Егор натянул ярко-красный шлем на голову, застегнул потуже ремешок на подбородке, глаза спрятал под защитными очками, руки положил на руль – и почувствовал себя настоящим гонщиком.

– Ты только, парень, того… особенно не гоняй! – попросил владелец мотоцикла и загрустил: все-таки жаль было отдавать свое добро в чужие руки.

– Берегите денежные знаки! – выкрикнул Егор и ударил по педали завода.

Владелец мотоцикла что-то крикнул в ответ, но его голос потонул в оглушительном треске двигателя…

Соню и Риту Егор увидел еще издали: выйдя из главного корпуса, они переходили улицу.

Егор засигналил и помчался отчаянно им наперерез. Когда расстояние между ним и женщинами сократилось метров до пяти, те с визгом бросились в разные стороны.

Егор резко затормозил. Откинул очки на лоб – он был очень собой доволен.

– Ненормальный! – выругалась Рита, поднимая с асфальта упавшую белую шляпу с широкими полями.

– А я тебя сразу узнала, – сказала Соня, смеясь.

– Прошу! – Егор галантно указал ей на место сзади. – Ты же хотела Пшаду посмотреть… Прокачу с ветерком! А там – горы, красотища! Другой такой возможности у тебя не будет… – И с белозубой улыбкой повернулся к Рите: – Извините, мадам, но мы нынче без коляски, так что вам придется погулять одной!

Рита презрительно фыркнула, что означало: вот еще, больно надо! Трясись на своем мотоцикле сам!

Соня стояла озадаченная, думая, как ей поступить. Предложение Егора было заманчивым, но, с другой стороны, помня о его вчерашнем поведении, ехать в горы с таким ненадежным человеком представлялось ей делом рискованным.

– Откуда у тебя мотоцикл? – спросила она, оттягивая время.

– В лотерею выиграл! Пошел со справкой в торговую сеть и получил. Все, как положено, клянусь!

– Трепач! – поморщилась Рита.

Егор усмехнулся.

– Зачем же так грубо?

Он чуть ли не приплясывал в седле, ожидая Сониного ответа. А та все никак не могла принять решение: то ли ехать ей, то ли нет? Егор же, надо сказать, повел себя в этой ситуации довольно тонко. Он не стал уговаривать, давить на Соню, правильно рассчитав, что излишняя настойчивость может испортить все дело.

И тут, пожалуй, решающую роль сыграл недовольный взгляд Риты, обращенный к Соне: на правах старшей в их тандеме она запрещала ей эту поездку. Соню задел этот запрет, и, проявив не свойственную ей строптивость, она решила поступить наоборот.

– Давай шлем, – сказала она Егору. – Только уговор: без фокусов!

– Какие фокусы, что ты! – поспешил заверить ее Егор. В эту минуту он пообещал бы все на свете, лишь бы увезти ее с собой.

Соня надела шлем, храбро уселась сзади.

– Ты это серьезно?! – воскликнула потрясенная Рита, словно Соня не в горы решила ехать, а собиралась пройтись по улице нагишом.

– Серьезно, – подтвердила та.

– Поедешь с ним?! Ну, знаешь, у меня нет слов! – Рита задохнулась от возмущения.

Егор не стал испытывать судьбу и дожидаться, пока одна подруга переубедит другую, включил газ и тут же умчался, окатив Риту едким облаком дыма.

Дорога в Пшаду заняла чуть больше часа. Егор гнал, не останавливаясь, сбавляя скорость только на поворотах.

Приехав на место, припарковали мотоцикл у продмага и пошли прогуляться по поселку. Поселок был небольшой, похожий на многие другие, с одной улицей вдоль дороги. В общем, ничего особенного, кроме завлекательного названия «Пшада». Выпили по стакану кислого сока в местном кафе, засиженном мухами, заглянули на крохотный рынок, состоявший из одного навеса и двух некрашеных столов под ним, где несколько поджарых старух с коричневыми лицами торговали фруктами. Купили у одной из них четыре большие спелые груши. Тут же съели их, давясь от смеха, причем смеялись непонятно над чем, просто было смешно. И поехали обратно.

Мотоцикл летел по шоссе, рассекая воздух. Егор и Соня громко переговаривались, возбужденные быстрой ездой, стараясь перекричать шум двигателя.

– Мотоцикл – это же вещь! – нахваливал Егор. – Лучше любого автомобиля! Особенно когда тебя обнимает женщина!

– Я не обнимаю, а держусь! – кричала в ответ Соня.

– Это как посмотреть… – смеялся Егор. – Ты думаешь, что держишься, а я – что обнимаешь!

Дорога пошла под уклон, и Егор сбавил газ.

– Послушай, хочу тебя спросить, – налегла ему на плечо Соня, – а почему ты до сих пор не женился?

– Коварный вопрос! Но если честно… Слишком большой выбор – глаза разбегаются! За меня ж любая пойдет: от балерины до продавщицы в продмаге!

– Так уж и любая, – Соня засмеялась. – От скромности ты не умрешь!

– Любая! – упрямо подтвердил Егор. – Только я боюсь промазать и взять не ту… Сядет такая на шею, пришпорит тебя, как лошадь: «Но-о, милок, вперед! Хватай ковры, сервизы и прочую радость! Поспешай, мой неповоротливый!» А я человек свободный, не люблю, когда хлам в доме, мне простор нужен… Мне хочется, чтоб жена душой моей интересовалась, а не только денежными знаками!

– Разве таких нет? Плохо ищешь!

– Просто их мало осталось. Редкий вид! Пора в Красную книгу заносить, заповедники устраивать… Иначе вымрут, как динозавры!

Он прибавил газу и, одолев крутой подъем, сказал:

– Жаль, что ты замужняя, вот ты бы мне подошла… А знаешь, я подумаю и увезу тебя от твоего мужика, что тогда?

– Не получится. Я для тебя человек неподходящий. Мне одной души мало, я тоже денежными знаками интересуюсь…

– Рассказывай! Ты не такая, я вижу!

– Такая. Я женщина и, как все женщины, люблю красивые вещи, украшения… И потом, зачем тебе жена с чужим ребенком? Нет, Егор, я свое отгуляла.

– И когда ж успела? В прошлом веке? – хохотнул он. – Значит, хорошо сохранилась, старушка!

В продолжение всего этого разговора Егор поглядывал по сторонам в поисках подходящего местечка, где можно было бы остановиться и устроить привал. Еще раньше он свернул на объездную дорогу, о существовании которой узнал у местных жителей перед поездкой в Пшаду. Здесь почти не было машин, и серую монотонность скальных откосов расцвечивали живописные островки густого кустарника и небольших уютных лужаек, зеленеющих среди камней.

Отвечая Соне на вопрос «почему он до сих пор не женат», Егор не сказал всей правды. В действительности он уже был женат однажды, но брак этот оказался недолгим. Посвящать Соню в подробности своей короткой семейной жизни Егору не хотелось. Женился он, надо сказать, по глупости: пожалел одну «казанскую сироту», объявившую ему однажды, что она ждет ребенка и что в этом повинен он. «Сирота» обманула его: забеременела она от другого. Но Егор поверил – а почему бы и нет? Вроде бы заходил несколько раз к «сироте» в общежитие, оставался у нее на ночь, ну а женская природа, как известно, штука ненадежная – раз, два и будьте любезны! В общем, Егор не стал отказываться и, желая уберечь «сироту» от скандальной славы, женился на ней.

«Сирота» – а в действительности она таковой не являлась, у нее имелись родители и старшая сестра в Челябинске, откуда она уехала три года назад на поиски счастья, – была миловидной смышленой девицей двадцати лет с подстриженными по моде волосами, стараниями парикмахера превращенными в пышное, завитое мелкими кольцами желтое облако. Работала она в пекарне, и от нее всегда пахло свежеиспеченным хлебом; даже тогда, когда она душилась стойкими заграничными духами, запах этот все равно пробивался, словно зеленый стебелек травы, вылезающий из-под асфальта. Егору нравился этот запах. Он напоминал ему детство, когда мать пекла по субботам домашний хлеб и в доме долго, будто нечто осязаемое, плавал густой хлебный дух, сладко щекочущий ноздри… На этом, к сожалению, приятные особенности его жены заканчивались. Рожать, как выяснилось, «сирота» не спешила, и как только они с Егором расписались и она поселилась у него в однокомнатной квартире, тут же избавилась от будущего ребенка. Узнав об этом, Егор не сказал ни слова. Несколько дней ходил черный, словно на его глазах автомашина раздавила щенка. «В конце концов, это ее дело, черт с ней!» – решил он и загулял. В течение трех суток, начиная с пятницы, мотался пьяный из дома в дом по друзьям и знакомым, словно перебирался на кружащейся карусели с одной лошади на другую; его везде сочувственно принимали (хотя никто не знал истинной причины того, что сорвало его с привычной орбиты), сажали за стол, наливали водки, и он пил рюмку за рюмкой, изредка запихивая в рот кружок сероватой, не имеющей ни вкуса, ни запаха колбасы или ломтик пряной баночной селедки, обычно остро щекочущей нёбо, но теперь тоже казавшейся ему безвкусной; в промежутках между рюмками произносил гневные путаные речи в защиту голодающих в Африке детей или возмущался бесчинствами террористов в Северной Ирландии, размахивая при этом непослушными руками и ругая своих сытых, толстокожих сограждан, которые ко всему привыкли и спят спокойно, невзирая ни на что, словно речь идет не о человеческих страданиях, а о зубной щетке, к примеру, или о чем-то в этом роде. Однажды вдруг ни с того ни с сего вскочил со стула, как ненормальный, и громко запел – пел про удалого Стеньку Разина, плывшего с сотоварищами по Волге-реке и в обнимку с персидской княжной… В конце куплета, где Стенька, удрученный насмешками сотоварищей, разделался с персиянкой, бросив ее за борт, Егор перешел на крик и сорвал голос. Его попытались утихомирить, но он стал яростно отбиваться, продолжая при этом истошно сипеть про печальную участь княжны… После этого застолья, не ведая как, очутился у дверей женского общежития, того самого, где до замужества жила его жена, отыскал неведомо где пару крепких досок, молоток и гвозди и принялся с молчаливым остервенением заколачивать вход в это самое общежитие, желая таким образом уберечь «наивных мужиков-идиотов» от заразы, имя которой – женщины. Комендантша общежития, крупная немолодая баба, и заспанные девки, выскочившие на шум, вопили, как оглашенные, требуя наказать хулигана. Появился милицейский «газик», и Егора уже хотели забрать в милицию, но те же девки дружно, скопом, вступились за него и вырвали Егора из рук блюстителей порядка. После этого с распадающимся на части сознанием, с непослушным, будто чужим, телом оказался он в объятиях подруги «сироты» (в том же злосчастном общежитии) и, обласканный ею, после вспышки близости рухнул во мрак… И проспал до часу дня – слава богу, в этот день у него была вторая смена. Встал с больной головой, злой на себя, бесконечно стыдясь содеянного…

Одним словом, семейная жизнь с «сиротой» у Егора не заладилась. «Сирота» при ясных невинных глазках, которыми ее наделила природа, была существом неискренним. Она постоянно ловчила, чего-то не договаривала, что-то скрывала и вела себя с Егором, словно со школьным учителем, который может уличить в незнании предмета и поставить плохую отметку. Егор, как ни старался, никогда не мог понять, что у нее на уме и чего она хочет. Несколько раз он пытался поговорить с нею по душам, хотел разговорить ее до сокровенного, чтобы заглянуть в темный колодец, именуемый «внутренним миром жены», но «сирота» либо отмалчивалась, невинно улыбаясь, либо изрекала пустые фразы, за которыми неискренние люди обычно прячут свои помыслы, правда, при этом она могла ласково чмокнуть Егора в щеку или нежно погладить его по лицу своей теплой ладошкой, от которой исходил такой приятный запах свежеиспеченного хлеба. В общем, Егор жил с женою, как проживают в гостинице в одном номере со случайным постояльцем, с которым вынуждены делить одно жилье. Он чувствовал, что у жены имеются какие-то тайные соображения относительно дальнейшей жизни, но не знал, какое место там отводится ему, Егору. Может быть, он всего лишь одна из ступенек в том большом и сверкающем здании, именуемом «ЖЕНСКОЕ СЧАСТЬЕ», которое рисовалось в ее воображении? «Чего тянуть резину, надо уходить…» – убеждал он себя и в который уже раз терзал жену вопросом: «Может, ты хочешь, чтобы мы разошлись?» – «Нет», – следовал твердый ответ. «Но ведь ты же не любишь меня, не любишь!» – «С чего ты взял?» – «Я вижу… Есть я, нет меня – тебе все до лампочки!» – «Не говори глупостей! Уверяю тебя, это не так». – «Ладно…» – подчинялся он. И опять текла эта тягостная, лишенная ясности жизнь, изнуряя и угнетая его.

Так продолжалось около двух лет, пока наконец Егор не выдержал, собрал вещи, побросал их в чемодан и ушел из дома, оставив «сироту» наедине с ее хитростями и тайными прожектами.

«Сирота» грустила недолго. Уже через месяц утешилась, выйдя замуж за военного летчика, лейтенанта, и гордая, как отличница, сдавшая все экзамены на пятерки, укатила с ним в Киев, по месту его службы.

С тех пор Егор вел холостяцкую жизнь, вкушая все прелести данного положения, и жениться не спешил.

Проехали еще пару километров… Наконец Егор увидел подходящую поляну и затормозил.

– Что случилось? – спросила Соня.

– Мотор что-то барахлит, – ответил он, – надо посмотреть…

Соня слезла с мотоцикла. Потянулась, разминая затекшее тело.

– Это надолго?

– Как получится, – вздохнул Егор, и лицо его при этом было таким невинно-простодушным, что даже искушенный человек не догадался бы о его подлинных намерениях.

Соня сняла шлем, посмотрела по сторонам. Слева вдоль дороги тянулся глубокий овраг, склоны которого заросли клочковатым кустарником и высокой травой. Справа простиралась цветущая поляна, по самому краю которой зеленел небольшой реденький лесок, примостившийся у отвесного склона горы, гладкого, как стена, и похожего на задник в театре, отчего лесок этот походил на декорацию.

Соня сошла с асфальта и, перепрыгнув придорожную канаву, пошла по поляне. После рева мотоцикла здешняя тишина казалась особенно пронзительной, словно вы по прихоти волшебника очутились на тихом острове, куда еще не дотянулась разрушительная рука цивилизации. В воздухе стоял терпкий запах зреющих трав, прозрачно звенели и чвикали полевые насекомые и птицы. На глаза Соне попался незнакомый белый цветок, маленькая удлиненная чашечка которого была похожа на цветок мыльнянки; он выглядывал из травы, лишенный пышного блеска садовых собратьев, привлекая своей безыскусностью и простотой. Соня сорвала цветок, приблизила его к кончику носа. Долго нюхала, склонив голову набок, словно прислушивалась к далекой, еле различимой музыке.

Егор для видимости покопался в моторе, дождался, когда Соня отойдет подальше от дороги, и двинулся следом. Он крался за ней по пятам, неслышно ступая, словно кот, выслеживающий добычу, и выражение его лица в эту минуту было такое же, как у кота, шкодливое.

Услышав за спиной шорох, Соня резко обернулась.

– Стой! – крикнула она, увидев крадущегося Егора. – Не подходи!

Егор остановился.

– Почему?

– Ты же сейчас целоваться полезешь, я тебя знаю… – И рассмеялась, довольная, что вовремя обнаружила его за спиной.

– Вот и нет, – сник обескураженный Егор, – и не собирался…

– Тем более. Займись-ка лучше мотоциклом.

Раздосадованный неудачей, Егор поплелся обратно, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. С раздражением пнул куст колючки, вызывающе вставший у него на пути, и тот гневно тряхнул в ответ сразу всеми своими остропалыми шарами.

Соня весело посмотрела ему в спину и вновь устремилась к цветам, которых здесь было бесчисленное множество.

Соня любила полевые цветы, любила их собирать. В такие минуты ей обычно вспоминалось детство… Подмосковье, жаркий день, пронизанные солнцем буйно цветущие поляны, и она идет по колено в траве в окружении подружек-сверстниц из пионерского лагеря. Девочки в ситцевых сарафанах, на головах у них белые панамки, а одна из подружек, Ленка, с непокрытой головой и развевающимися волосами, все время восторженно вскидывает руки, радуясь всем своим юным существом каждой мелочи путешествия… И поляны будто летят им навстречу, приводя в восторг неброской, но милой сердцу красотой, являя собою сейчас, через призму прошедших лет, то прекрасное, что безвозвратно утрачено и что всегда будет возникать в памяти, отдаваясь сладким холодком в груди и представляясь каким-то высшим счастьем.

Букет у Сони получился чудесный: тут были и белые с желтым головки львиного зева, и мелкие темно-розовые звездочки полевых гвоздик, и большие, на длинных стеблях, ромашки с загибающимися книзу лепестками, и пышная метелка иван-чая, похожая на новогоднюю елку.

Егор тем временем ходил с мрачным лицом у мотоцикла, мучительно соображая, как ему действовать дальше. Он был словно в лихорадке. Соня слишком мало знала своего спутника, а тот, если что задумает, не любил останавливаться на полпути. Наконец ему в голову пришла идея. Егор снял мотоцикл со стойки, на которую тот опирался, и, придерживая его за руль, громко позвал Соню:

– Доктор!

– Чего тебе?

– Иди сюда! Мне помощь твоя требуется… Подержи мотоцикл, а я двигатель посмотрю.

– Опять дурака валяешь?

– Ну что ты! Действительно нужно…

Соня вздохнула и после короткого раздумья нехотя пошла к дороге.

– Вот, возьмись за руль, – сказал Егор, когда она подошла. – А цветы положи на землю…

Соня послушно положила букет на землю, ухватилась за резиновые ручки руля. Мотоцикл был тяжелый, и Соня с трудом удерживала его.

Егор, священнодействуя, отвернул пробку бензобака, заглянул внутрь, понюхал содержимое и завернул пробку обратно. Не спеша, со строгой деловитостью Ползунова, готовящегося к запуску первой паровой машины, обошел мотоцикл по кругу, осматривая его с разных сторон… И когда приблизился к Соне, вдруг порывисто обнял ее и жадно впился в нее губами.

Соня, не готовая к такому повороту событий, захлопала ресницами, замычала, задергалась, пытаясь вырваться, но ей мешал мотоцикл, который сковывал ей руки.

– Пусти!.. – выдохнула она, уклоняясь от его поцелуев, и наконец сообразила отпихнуть от себя руль мотоцикла.

Мотоцикл тяжело повалился на землю, подняв облако пыли. Егор едва успел отскочить в сторону, при этом споткнулся, и чуть было не упал.

– Ну чего ты ломаешься? – проговорил он раздраженно. – Мы же взрослые люди, а не школьники!..

Соня отошла в сторону и долго терла ладонью лицо, словно поцелуи Егора жгли ей кожу.

– Ты мне нравишься, – продолжал он, – и я тебе, видимо, тоже не противен… Так в чем же дело?

– Как у тебя все просто…

– А чего усложнять?

– Еще один курортный роман? По́шло… Не хочу.

Дальше ехали молча.

Солнце, давно перевалив зенит, катилось к горизонту, и свет его теперь был другим, блекло-желтым, безрадостным, отчего краски вдруг утратили яркость и пожухли, словно на ткани после стирки.

Егору надоело молчать, и он безрадостно запел в полный голос:

– Я теперь скупее стал в желаньях, жи-изнь моя-а, иль ты приснилась мне-е-е?!

Соня никак не отреагировала на его пение. Сидела отстраненно сзади, думая о чем-то своем.

Дорога резко устремилась влево, нырнула за высокий каменный выступ, и, когда мотоцикл вынесло из-за поворота, перед ними открылась неожиданная картина.

В кювете, в нескольких метрах от шоссе, на боку, как подстреленное животное, лежали белые «Жигули». Судя по всему, авария произошла недавно. Передняя часть машины была серьезно помята, стекло фар рассыпалось в мелкую крошку, из мотора на землю капало масло… На сухом асфальте дороги, словно росчерк пера, четко отпечатался резкий тормозной след. На обочине, где след обрывался, валялся сбитый придорожный столбик, темнея вывернутым концом.

Увидев мотоцикл, на котором ехали Егор и Соня, на шоссе выскочил молодой усатый мужчина и замахал руками, призывая остановиться.

Егор тут же начал тормозить, но скорость была велика, и они проскочили вперед.

Лишь только мотоцикл остановился, Соня соскочила на землю и побежала к месту аварии, на ходу стягивая шлем.

– Я врач, – сказала она, добежав до мужчины. Лицо ее было серьезным и сосредоточенным. – Что у вас?.. Где чувствуете боль?

– Я в порядке, – ответил мужчина. – Несколько легких царапин, ушибы… Это не страшно… – Он был бледен, из ссадины на щеке сочилась кровь, рукав его рубашки был разодран. Когда он говорил, на груди у него подрагивала цепочка с небольшой серебряной монеткой на ней. – Вот приятелю моему худо… Он там… – И мужчина кивнул в сторону перевернутой машины.

Соня побежала вниз – к машине – и увидела второго пострадавшего. Тот сидел метрах в трех в стороне на примятой траве, обхватив себя руками, словно ему было холодно и он пытался согреться. Левая сторона его лица и светлые растрепанные волосы поверх лба были в крови. Кровь была и на его светлой куртке… Он устремил на Соню мутный взор, и было видно, что плохо понимает, кто она и что ей надо.

Соня склонилась над ним, внимательно осмотрела рану на голове. Потом мягко, но достаточно решительно расцепила ему руки и стала слушать пульс.

Подошли усатый мужчина и Егор.

– Ну что? – спросил усатый.

– Переломов, видимо, нет, – ответила Соня, продолжая обследовать блондина. – Поднимите руку, другую… – попросила она. Тот сделал, что от него просили. – Возможно, черепная травма… Его следует отвезти в ближайшую больницу и там всё проверить… Аптечка в машине есть? – спросила она. – Я обработаю рану и перевяжу ее…

Усатый озабоченно вздохнул.

– Аптечки нет, – сказал он, – потерялась… А ближайшая больница в городе, а до города километров пятнадцать… Нужна машина, а они здесь ходят редко… Вывезти бы его на основную магистраль, а там на любой попутке добраться можно…

– А если попробовать на мотоцикле? – предложила Соня. И опять наклонилась к блондину: – Как голова, кружится? На мотоцикле сможете сидеть?

Блондин слабо кивнул. На его лице уже появилось осмысленное выражение – он постепенно приходил в себя.

– Если на мотоцикле, – сказал усатый, – его можно привязать к водителю…

Соня посмотрела на Егора:

– Сможешь?.. Отвезешь его до основной дороги, а там посадишь на попутку…

Егор озадаченно потер затылок. Ему была не по душе эта затея: мотоцикл чужой, а на дороге ГАИ, наверняка остановят, начнут выяснять, что да почему, и иди доказывай, что ты не верблюд!

– Ты чего? – удивилась Соня, увидев, что он мнется.

Егор отвел ее в сторону и объяснил:

– Нельзя мне, понимаешь?..

– Не понимаю.

– Мотоцикл не мой, могу влипнуть, – признался он. И добавил, кивая на блондина: – Ты видишь, он весь в крови. Первый же пост ГАИ меня возьмет за жо… остановит!

– Ты что, украл мотоцикл?

– Обижаешь! – оскорбился Егор. – Я не по этой части. Мотоцикл взял напрокат у одного знакомого, а вот доверенности на вождение нет…

– Вот как… – Соня устало отвернулась. И после короткого раздумья обратилась к усатому мужчине: – Может быть, у вас что-то найдется? Какие-нибудь чистые тряпки, носовые платки, перекись…

Усатый побежал к машине, некоторое время возился там, пытаясь залезть внутрь. Наконец ему удалось извлечь какую-то сумку.

В сумке оказались бутылка водки, какая-то еда и, самое главное, чистое полотенце. Полотенце разорвали на две части, связали их. Пока Соня обрабатывала рану на голове блондина, смочив предварительно конец полотенца в водке, а усатый мужчина помогал ей, Егор угрюмо поглядывал на дорогу в надежде, что появится какая-нибудь машина и все разрешится само собой… Но дорога, увы, была пуста.

– Ладно, хрен с вами! – не выдержал он. – Семь бед – один букет… Вставай, танкист, поехали!

Он протянул блондину руку и замер от неожиданности. Перед ним сидел Толик, тот самый, его соперник на танцах… Только теперь, после того как Соня оттерла кровь с его лица, Егор узнал его.

– Будьте любезны! Вот так встреча… Кино, да и только!

Толик тоже узнал Егора. Помрачнел.

– Не поеду я на мотоцикле, – сказал он. – Не могу… – И облизнул бескровные губы.

– Не бойся, – усмехнулся хмуро Егор. – Я не злопамятный… Довезу, как надо. Если тебя хорошо привяжут… Хотя лучше было бы сбросить тебя, фашиста, где-нибудь, в глубокий овраг.

– Не поеду, – наотрез отказался Толик.

– Как хочешь – уговаривать не буду… – заявил Егор и махнул ладонью: – Чао!

Усатый мужчина занервничал, присел перед Толиком на корточки:

– Толя, тебе надо в больницу… – И поднял на Егора глаза: – Не слушайте вы его. У него шок, вы же видите. Он не понимает, что говорит… – И опять повернулся к Толику: – Толя, ты не бойся. Он поедет тихо. А мы тебя для страховки веревкой привяжем… У меня в багажнике есть веревка.

Толик не ответил. Сидел в оцепенении – видимо, ему стало хуже, – слегка покачиваясь всем телом.

Но теперь завелся Егор.

– Веревкой можете его к дереву привязать… а я не повезу! – заявил он. – Все! Ждите другой транспорт!

– Перестань! Чего ты завелся? – попытался остановить его усатый. – Я заплачу… Скажи, сколько надо? – И он полез в карман за деньгами.

– Платить будешь своим девочкам, а я – не повезу!

– Но почему?

– Лицо мне его не нравится, больно гнусное, понял?

– Ну и сука же ты! – рассердился усатый, поднимаясь в рост, и монета подпрыгнула у него на шее.

– Но-но! Ишь, какие мы нервные! – процедил Егор сквозь зубы. – Смотри, в обморок не упади! – Раздражение, накопившееся в нем от неудач со дня приезда (и на танцах, и в отношениях с Соней), выплеснулось наружу. – Может, прикажешь, чтоб я ему кровь свою дал? А то давай устроим переливание – прямо здесь… Перекусим друг другу вены плоскогубцами, соединим их резиновой трубкой и – вперед! Плоскогубцы есть? Нету? Жаль! Тогда переливание отменяется… Ну, ничего. Он, к счастью, еще не умирает. Верно, Толик? – Егор наклонился к пострадавшему, заглянул тому в глаза: – Как поживает наша подруга Лена? Хорошо? Я так и думал. А твои дружки, эти славные оглоеды? Тоже в порядке? Ну и чудесно!

Толик смотрел на него оловянными глазами и не понимал, что тот болтает насчет переливания крови и плоскогубцев.

Соня, с удивлением наблюдавшая эту сцену, была потрясена.

– Егор, ты чего?

– Ничего… – Он выдернул из кармана сигареты, хотел закурить, но смял пачку и бросил ее в траву. – Ковбои хреновы! – выругался он. – Ездить надо уметь. А то: «Кемел», «Шерри-бренди»… «Кис ми, бэби»… Тьфу!

Усатый мужчина сорвался с места и с перекошенным от ярости лицом бросился на Егора с кулаками. Но тот сдержал его порыв, крепко схватив усатого за запястья, и отшвырнул его в сторону.

Неизвестно, как бы развивались события дальше, но в это время послышался тяжелый гул и из-за поворота выполз «МАЗ» с прицепом, доверху груженный ящиками с яблоками.

Шофер, плотный мужичок, красный от загара, в застиранной ковбойке, выглянул из окна кабины и, увидев машину, лежащую в кювете, и возле нее двух готовых сцепиться друг с другом мужчин, затормозил. Открыл дверцу, спрыгнул на асфальт и вразвалочку подошел к обочине.

– Ну… чего тут у вас? – спросил он, оглядывая готовых подраться мужчин.

Егор и усатый мужчина, не остывшие от ссоры, молчали.

– Вы в город? – Соня вышла навстречу водителю «МАЗа».

– В город. Из совхоза яблоки везу.

– Я – врач! Нужно срочно отвезти пострадавшего в больницу!

Шофер снова оглядел обоих мужчин: первый – Егор – был в полном порядке, ссадина на лице второго и разодранный рукав его рубашки свидетельствовали о том, что он пострадал, но не настолько, чтобы считать его ранение серьезным и менять из-за этого маршрут.

– Этот, что ли, покалеченный? – спросил он у Сони, указывая на усатого. – Так он на своих двоих стоит! И драться еще собрался! Или я не прав?

– Да не о нем речь! – воскликнула Соня и указала на Толика, сидевшего в стороне. – Вот о нем!

Шофер перевел взгляд на Толика, которого прежде не заметил. Внешний вид того говорил сам за себя. И шофер, вздохнув сочувственно, согласился отвезти Толика в больницу.

Соня взглянула на Егора.

– Ты… ты просто авантюрист какой-то! – сказала она с чувством и швырнула ему свой шлем.

Егор поймал шлем на лету, ушел к мотоциклу. Из-под насупленных бровей наблюдал оттуда, как Соня торопливо подбежала к «МАЗу», о чем-то посовещалась с мужчинами и полезла вслед за Толиком в кабину.

Взревел мотор, «МАЗ» тронулся с места и вскоре исчез за поворотом.

Усатый хмуро взглянул на Егора и, не сказав ни слова, направился к своей машине – теперь у него было время внимательно осмотреть ее и понять, насколько сильно она повреждена.

Егор, в свою очередь, тоже не проявлял к усатому никакого интереса. Острота момента прошла. Егор прикрепил Сонин шлем к багажнику, надел на голову свой, застегнул ремешок на подбородке… Резким ударом ноги по педали завел мотоцикл и, сорвавшись с места, стремительно понесся по шоссе.

«Уехала! Серьезная баба!» – отметил он про себя, стиснув зубы, входя в вираж и продолжая думать о Соне. И ему на память пришли строки из читанного когда-то стихотворения:

Почему Егору вспомнились именно эти строки, а не что-то другое, ему и самому казалось странным; может, потому, что дальше в стихотворении говорилось о крушении поезда, о смерти героя и смерти еще многих людей, ехавших в этом поезде, а эти строки являлись как бы пограничной линией между двух состояний, они как бы отделяли одно от другого: жизнь – от смерти, простое человеческое счастье – от трагедии… А впрочем, Бог его знает! Но в любом случае – строки эти несли в себе нечто такое, что, как думалось Егору, было созвучно его теперешнему душевному состоянию. А чего он, собственно, переживает, подумал он вслед за этим. Тоже мне, сокровище! Стоит ему только захотеть, как завтра вокруг него с десяток таких матрешек крутиться будет, и даже лучше!

Мотоцикл вылетел на обочину и промчался по самому краю обрыва. Мелкий гравий брызнул из-под колес и с хрустом посыпался вниз, в бездну. Егор вывернул обратно на шоссе, увернулся от встречной машины – еще миг, и они бы столкнулись – и, спустя мгновение, повторил свой опасный трюк с гонкой над пропастью – на этот раз его чуть было не занесло, но в эту минуту он совсем не думал о том, что подобное лихачество может стоить ему жизни.

Еще некоторое время он гнал по шоссе, закладывая резкие виражи на поворотах, словно стремился кому-то что-то доказать, потом сбросил скорость и съехал с дороги на лужайку. Там бросил мотоцикл и упал лицом в траву.

Лежал долго, не шевелясь.

Большие белые облака, похожие на снежные глыбы, проносились над ним, гонимые ветром. Иногда они сталкивались, налезали друг на друга, словно торосы, утрачивая при этом определенность форм и порождая хаос, но вместо грохота картина эта сопровождалась благостной тишиной, как если бы в кино пропал звук.

Вечером Соня укладывала вещи в чемодан, готовясь к предстоящему отъезду – автобус в аэропорт уходил рано утром.

Рита уложила свои вещи раньше, когда Соня была в поездке, и теперь праздно лежала на кровати поверх одеяла, листая журнал «Крестьянка», который, за неимением другого чтива, купила днем в газетном киоске.

Между ними происходил следующий разговор.

– И что ты в этом плебее нашла – не понимаю. Протри глаза! – Рита зевнула, перевернула страницу.

– Ты так рассуждаешь, словно я замуж за него собираюсь… – Соня остановилась в раздумье у шкафа, припоминая, что она еще хотела уложить в чемодан – слова подруги мешали ей сосредоточиться.

– Ну, замуж – не замуж… Но ведешь ты себя откровенно глупо! Он лезет к тебе, как муха на арбуз, а ты и рада!

– Что же прикажешь – гнать его? Это неприлично, раз уж мы с ним познакомились.

– Бог ты мой! – подскочила Рита. – О каких приличиях ты говоришь?! Этот тип понятия не имеет, что такое прилично, а что неприлично! У него две извилины, да и те прямые! Еще, наверное, и ноги не моет!

– Напрасно ты так… Мне кажется, он человек незаурядный. И не так прост, как ты думаешь…

– Провинциальное мурло! А что такому нужно? Выпить, закусить и затащить кого-нибудь в койку! Вот и вся его основа. Ах, да, я забыла: он же Пушкина знает наизусть! Выучил, вероятно, специально, чтобы простушек, вроде тебя, ловить на крючок, вот ты и клюнула!

– Ничего я не клюнула… – Соня с вешалкой в руке, на которой висело ее платье, задержалась перед Ритой. – Просто мне хотелось его немножко подурачить, чтобы не был таким самоуверенным… А вообще-то он смешной.

– Угу, смешной… И наглый. Как танк! Какое счастье, что мы завтра уезжаем, а то представляю, как бы он развернулся!

Рита хотела еще что-то добавить, но раздался стук в дверь, и в комнату заглянул Егор. Предварительно он принял у себя в номере душ, выпил два стакана портвейна для храбрости, и пришел налаживать отношения.

– Можно? – спросил он и вошел, не дожидаясь приглашения. – Вы не спите, девушки? Добрый вечер! Он действительно добрый – на небе полная луна, звезды… и вот я здесь! – начал он бодро, будто конферансье, вышедший на эстраду, но, встретившись со строгим взглядом Сони, умолк.

Соня, увидев Егора на пороге, испытывала сложные чувства. После его поведения в горах, не зная подлинных причин, ей хотелось выставить его за дверь и, в то же самое время она не решалась сделать это – что-то внутри нее сопротивлялось такому ходу вещей; кроме того, будучи от природы человеком мягким, Соня не выносила ссор.

– Здрастье-приехали! – вздохнула Рита, нехотя поднимаясь с кровати и пересаживаясь на стул. – Ваша популярность, сеньор, в нашей женской среде необычайно высока!

– Я рад.

Егор переминался с ноги на ногу, глядя на Соню преданными собачьими глазами.

– Проходи… – милостиво разрешила та, сделав вид, что между ними не было размолвки. Рите о случившемся на дороге в горах она ничего не рассказала и выяснять при ней отношения не хотела.

Егор жестом фокусника извлек из-за спины бутылку коньяка, водрузил ее со стуком на стол.

– Коньяк! – Рита выразительно посмотрела на подругу.

– А это зачем? – спросила Соня.

– Как, зачем? Надо отметить ваш отъезд… Народный обычай нельзя игнорировать!

Егор был доволен, что между ним и Соней произошло примирение – ему так этого хотелось! Даже язвительная Рита не казалась ему сейчас мегерой, как обычно. Он почти любил ее в эту минуту, до того ему стало хорошо.

– Трогательно, очень трогательно, когда человек так печется о сохранении народных обычаев! – заявила Рита насмешливо и вновь выразительно взглянула на Соню, давая ей понять, что с удовольствием покинула бы комнату, но опасается оставлять ее с этим плебеем наедине.

Соня сделала вид, что не увидела Ритиного выразительного взгляда, и ушла в ванную комнату – ополоснуть стаканы под коньяк.

– Кроме прочего, – продолжила с иронией Рита, – по народному обычаю, напившись, друг другу физиономии бьют! Надеюсь, этого не будет?

– Ну, что вы! Мы же интеллигентные люди! – заявил Егор, присаживаясь у стола.

– Особенно вы!

Рита взяла с тумбочки журнал и принялась листать его с повышенным интересом.

– О чем пишет пресса? – поинтересовался Егор. После освежающего душа, двух стаканов портвейна и Сониного прощения все внутри у него пело от счастья и хотелось говорить, говорить…

Рита же была настроена по-другому.

– Пресса пишет о разном… – сухо ответила она.

– Например?

– Например, что такое «энцефалит». Или вот еще… Как приготовить торт из моркови!

– Торт из моркови? Потрясающе!

– Я считаю, что вам знать это просто необходимо, – заявила Рита. – Запишите рецепт… Есть ручка?

– Как-нибудь в другой раз, – широко улыбнулся Егор. – Я, видите ли, предпочитаю колбасой закусывать. Лучше ливерной, за шестьдесят четыре копейки.

– А вы гурман!

– Есть такое.

Вернулась Соня с вымытыми стаканами, поставила их на стол. Достала из тумбочки начатую коробку шоколадных конфет, придвинула тарелку с виноградом. Положила бумажные салфетки.

Рита с иронической гримасой наблюдала за ее приготовлениями. Особую радость Рите доставило появление на столе салфеток, которые в ее сознании никак не соединялись с грубыми рабочими ладонями Егора, скорее наоборот – сочетание грубых рук и салфеток рождало комический эффект: нечто вроде грязной шестеренки, брошенной на белую простынь.

– Ну вот, теперь можно к столу, – сказала Соня.

Рита с мукой во взоре, словно ей предстояла нудная и малоприятная работа – мыть полы, например, или что-то в этом роде, – села к столу.

Егор откупорил бутылку. Налил в стаканы – женщинам поменьше, себе побольше. Поднял свой стакан, долго обдумывал, что сказать.

– За ваш отъезд, девушки… За мягкую посадку… И за встречу!

– Э-э, нет! – повела головой Рита. – За это пить не стану!

– Почему? – посмотрел на нее Егор. – Не хочешь выпить за встречу?

– За какую встречу, объясни мне? Кто с кем встречаться будет?.. Президент Франции с госпожой Тэтчер? Или король Испании с немецким канцлером?.. В таком случае пусть они за это и пьют!

– Рита, ну ты что? – попыталась воздействовать на нее Соня. – Какая муха тебя укусила?

– Если же он имеет в виду себя и нас, – продолжала Рита, не обращая внимания на замечание подруги, – то давайте говорить откровенно: кому она нужна, эта встреча? Тебе, моя милая, замужней женщине? Не думаю! А мне она тем более не нужна!

Егор вздохнул и пояснил Соне:

– Марго обиделась, что я не покатал ее на мотоцикле.

А сам подумал: «И откуда в ней столько яду? Мужика ей хорошего надо – он бы сбил с нее спесь!»

Рита пропустила слова Егора мимо ушей.

– Я лучше выпью за наш отдых, – сказала она ровным голосом. – Мы чудесно отдохнули, правда, Соня?.. Ну а вы, если хотите, пейте за встречу.

Рита отпила глоток, подержала коньяк во рту, смакуя его вкус, и только после этого, убедившись, что коньяк неплох, выпила то, что было в стакане, до дна.

Егор чокнулся с Соней.

Та смотрела на него, улыбаясь уголками губ, а глаза ее, обычно печальные, сейчас оживленно блестели.

Вот незадача, думал с грустью Егор. Корявые парадоксы бытия! Сведет судьба двух приятных друг другу людей в одной точке пространства и тут же разводит их в разные стороны. Окажись он в этом южном городке двумя неделями раньше, они бы чудесно провели время. Почему все так по-дурацки устроено? Почему тот, кто сидит там наверху у небесного компьютера (Создатель или кто?) и от кого зависят судьбы людей, передвижение их по белу свету, их встречи, чувства, привязанности, их рождение и смерть, почему этот Всемогущий не нажал нужные кнопки и не свел его, Егора, с Соней раньше? Хотя бы на недельку!..

Егор залпом выпил, желая подавить в себе расслабленность, и, сунув виноградную ягоду в рот, снова плеснул в стаканы.

– Ну, птицы перелетные, следует повторить… – Голос у него дрогнул, захрипел, и Егор кашлянул в кулак, чтобы вернуть ему нормальное звучание. – Давайте за все хорошее!

Только теперь осознал он в полной мере, как сильно нравится ему Соня. Егор старался не вслушиваться в это чувство, гнал его от себя, заталкивал на самое дно, пытаясь заглушить его, но оно, непослушное, вырывалось из цепких пальцев благоразумия и всплывало на поверхность, словно наполненный воздухом сосуд.

Он вдруг остро представил себе, как завтра ее здесь не будет. Представил отсутствие Сони, если таковое вообще можно представить. Увидел пустоту на дорожках в парке, на гальке у моря, по которой она бежала на «шпильках». Увидел, как в этом номере, где они сейчас сидят, устраиваются другие люди (даже их лица отчетливо обозначились в его сознании) – кто-то из них займет ее место в столовой, явится вместо нее на пляж, пройдет вдоль парапета по набережной… Тоска захлестнула Егора, и он воскликнул, глядя в пространство:

– Вот вы уедете, а я скучать буду… – сказано это было, конечно, для Сони.

– Ой уж! – засмеялась Рита, она уже слегка захмелела. – Трудно представить, чтобы такой шустрый малый, как ты, и не устроился… К вечеру же замену найдешь, даю слово!

Егор мрачно усмехнулся.

– Обижаешь, Марго… Зачем же к вечеру? Уж как-нибудь три дня потерплю.

– Ты знаешь, – Соня, тоже захмелевшая, весело посмотрела на подругу, – а я ему верю…

Если говорить откровенно, Соня, как и Рита, не очень-то верила, что Егор после ее отъезда будет страдать в одиночестве, но ей было неуютно от злых замечаний подруги, кроме того, хотелось поддержать парня: было в нем, несомненно, что-то привлекательное.

– Конечно, – не унималась Рита, – мы уедем, а он – ангел белый! – только о тебе и будет думать. Весь отпуск! Только о тебе! На других женщин даже смотреть не станет! Стороной их будет обегать, словно прокаженных! Дальше – больше. Месяц проходит, год, а он, несчастный, все о тебе думает, все о тебе… – И она засмеялась. – Это же смешно!

У Егора дернулись желваки на скулах.

– Почему же – смешно?

Он, конечно, понимал, что, подвергая сомнению его слова о том, что он будет скучать без Сони, Рита недалека от истины, но сейчас эта истина мнилась ему ложной и злила его. Да, действительно, в его жизни было немало: и лживые уверения в любви, и легкие связи, и женщины, которых он тут же забывал; но в эту минуту ему казалось, что все это происходило не с ним, а с кем-то другим. И обиднее всего была уверенность Риты в том, что он не способен на настоящее чувство, словно он амеба какая или червяк!

– Рита, перестань, – попросила Соня, чувствуя, что атмосфера накаляется.

– Да нет, зачем же? Пусть объяснит, почему это смешно, – потребовал Егор.

– Объясняю. Смешно потому, что вы, порочные мужики, только себя любить способны… – Рита пьяно посмотрела ему в глаза. – От нас вам одно нужно… А взял свое – и привет! Ориведерчи, Рома! Знаешь эту песню? И ты такой же – или, скажешь, нет?

– Ох, Марго, тебе бы в органах работать – следователем! – Егор недобро прищурился. – Под землей видишь! – И взглянул на Соню: – Жаль мне вашу подругу, Софья Андреевна, жаль! Не повезло ей в жизни с мужиками – все дали дёру, взяв свое…

У Риты от этих слов дрогнули губы, глаза заблестели от набежавших слез, но она тут же овладела собой. И сказала, обращаясь к Соне:

– Я же тебе говорила, что он – плебей!

Егор понимал, что сказал лишнее, но жалости к Рите не испытывал – сама напросилась.

– Мне кажется, – произнесла Рита, выдержав паузу, – один из нас в этой комнате лишний. Или он, или я.

– Видимо, я… – Егор поднялся со стула и, взглянув на Соню, сказал с сожалением: – Не получилась у нас вечеринка, жаль!

А что же Соня? О чем она думала в эти мгновения? Егор возбуждал ее любопытство все больше и больше. Что это, душевная незрелость? – спрашивала она себя, оценивая его поступки. Или простота, про которую говорят, что она хуже воровства? Или это свойство характера – создавать вокруг себя напряжение?.. То его к столбу привяжут, то выставят из концертного зала, то еще что-нибудь… И ей вдруг почему-то стало жалко его. Соня была особой чувствительной и постоянно кого-то жалела. В данном случае для этого были основания. Стоило ей лишь пофантазировать и представить его будущее – оно почему-то рисовалось ей каким-то сумбурным, полным всяких несуразностей и непременно малорадостным, где его, как слабого малыша, впервые оказавшегося среди детей в детском саду, все обижают, кому не лень, – и жалость сразу охватила все ее существо.

Узнай сейчас Егор про Сонину жалость, он бы непременно возмутился. И действительно, что за чепуха?! На свою жизнь он не жаловался, уверенно полагая, что оснований для пессимизма у него нет. Работой доволен, хотя это не курорт, здоровьем Бог не обидел, лицом тоже, друзей – вагон и маленькая тележка, в кармане хрустят купюры (правда, не всегда их в достатке, но ему хватает), квартира имеется, и весьма приличная… А что еще нужно нормальному мужику? Грустно вот только, что она уезжает – Соня. Но Егор бодрился: спокойно, водолазы, без паники! Выберемся на поверхность!

Он направился к выходу, но тут неожиданно распахнулась дверь, и в комнату ввалилась шумная компания, состоявшая из женщин в возрасте от тридцати до сорока, среди которых затесался один-единственный мужчина, не очень молодой, но бойкий, с залысинами и брюшком, державший за руку загорелую дочерна блондинку.

Увидев на столе коньяк, женщины дружно заголосили:

– Как, вы уже пьете? Без нас?! Как вам не стыдно, девочки?

Мужчина наработанным жестом расстегнул молнию на спортивной сумке, которую принес с собой, и стал выгружать ее содержимое на стол: персики с оранжевыми боками, груши воскового цвета и несколько бутылок сухого вина.

Женщины, обмениваясь веселыми репликами, начали рассаживаться вокруг стола – кто на стульях, кто на кроватях.

– А вы что, уходите? – обратилась к Егору смешливая пухленькая дамочка с повадками сытой кошки. – Напрасно! Лишний мужчина нам не помешает!

– К сожалению, он спешит, – ответила за Егора Рита.

– Да-да, – подтвердил тот. – Я на минутку зашел за кипятильником… Мой-то перегорел, а мне без чая никак нельзя – ноги мерзнут, прямо беда!

– А вы остряк! – прыснула пухленькая дамочка и послала ему выразительный взгляд. – Оставайтесь… – И увидев, что все стулья заняты, потеснилась, освободив край своего. – Садитесь возле меня.

– Спасибо, в другой раз, – отказался Егор и вышел в коридор.

Ночью Егор спал плохо. Часто ворочался с боку на бок, словно лежал не на мягком матрасе, а на досках.

За окном порывами налетал ветер, шумели низкорослые сосны и, действуя на нервы, скрипела где-то незапертая дверь, которую мотал ветер: скрры… скрры… скрры… В один из моментов Егор не выдержал, сорвался с кровати взбешенный и, шлепая босыми ногами, выскочил на балкон посмотреть: где же эта пакостная дверь, издающая столь гнусные звуки? Но так ничего в темноте и не увидел. Пришлось смириться.

Потом ветер поутих, и скрип стал реже.

В редкие минуты забвения, когда сон все же смаривал его, каждый раз перед ним возникала одна и та же картина: в комнате появлялись два больших океанских краба, – таких он видел только на цветных вкладках в журнале «Огонек» – с массивными панцирями ядовито-морковного цвета, будто их уже сварили, но крабы почему-то двигались, вылезали, настырные, из раскрытого чемодана Алексея, как из кастрюли, подползали к Егору и хватали его большими, словно человеческие руки, клешнями за голые пятки. Егор стонал, дергал во сне ногами и просыпался. Отрывал тяжелую голову от подушки, тупо смотрел в окно: скоро ли утро? – и опять ворочался с боку на бок, пытаясь уснуть…

Утро следующего дня выдалось серым и пасмурным. Низкие вершины окрестных гор едва просвечивали сквозь серую пелену тумана, напоминая фотоснимок, покрытый вуалью.

Ветра не было, он стих еще ночью. Деревья стояли тихие и недвижимые, похожие на подсудимых, которые, затаив дыхание, ожидают решения своей участи. Воздух разбух от влаги и приобрел липкость теста, отчего даже у птиц не ладилось пение – не было в нем обычной живости и благозвучия, а так – одно унылое чириканье.

Несколько полусонных зевающих человек с чемоданами и сумками возле ног, уезжающие из пансионата, среди которых были и Соня с Ритой, уже стояли у главного корпуса в ожидании автобуса, который должен был отвезти их в аэропорт.

Егор подошел к подругам и сухо поздоровался.

Соня кивнула в ответ. Рита даже не взглянула в его сторону – лишь коротко и равнодушно зевнула в кулак.

Автобус запаздывал. На стоянке царило молчание. Ожидающие поеживались от холода: одни – еще не проснувшись окончательно, другие – предаваясь мыслям о предстоящей дороге, о доме, о скорой встрече с родными.

Егор подчинился общему задумчивому настроению и тоже стоял молча, кутаясь в куртку, поглядывая на дорогу.

Но вот из-за деревьев появился автобус – новый темно-вишневый «Икарус», – и все сразу оживились. Задвигались, заходили, заговорили в полный голос.

Егор решительно отстранил от вещей подруг, подхватил их чемоданы и полез в автобус. Вернулся и отнес в салон две дорожные сумки.

Настало время прощаться. Рита в последний раз окинула взглядом далекие горы, деревья вокруг, белые корпуса пансионатов, свинцовое море, плескавшееся за деревьями, и ушла в автобус, не проронив ни слова. Егора уже не было в ее жизни, он остался где-то позади, исчез, как ей казалось, навсегда за кормой ее лодки, которая, набирая скорость, летела теперь к иным берегам; и даже черты его лица уже утратили для нее свою определенность.

Пассажиры расселись по местам. Лишь Соня все еще стояла у дверей снаружи автобуса возле Егора. Оба молчали. Их глаза блуждали по окружающему пейзажу, не замечая его.

Егор намеревался сказать что-либо смешное, чтобы на веселой ноте завершить прощание (он даже кое-что заготовил на этот случай), но в последний момент как-то не пошло. Не хотелось сейчас валять дурака? Ему захотелось сказать нечто совсем иное – искреннее, единственно важное: про то, какая она милая, добрая и простая, не в пример многим, и что ему чертовски будет ее не хватать, несмотря на их столь кратковременное знакомство, и еще про многое другое, имеющее отношение к его чувствам, хотелось сказать ему сейчас… Но в голову, как назло, лезли одни лишь стертые, безликие слова, лишенные ясности, и пустые, будто стреляные гильзы.

Водитель автобуса посигналил, поторапливая их.

– Вот нетерпеливый парень, – вздохнул огорченно Егор и махнул ему рукой: сейчас!

– Прощай! – сказала Соня. Она глядела на него с каким-то странным выражением. Ей было неловко оттого, что они всех задерживают, но что-то мешало ей совершить последнее усилие и вскочить на подножку. – Что-то я тебе хотела сказать… Не перебивай меня! – остановила она Егора и стала крутить пуговицу его куртки. – Ну вот, забыла… В общем… я буду тебя помнить…

Водитель опять просигналил, что-то сказал в микрофон и улыбнулся в своем аквариуме. Егор увидел, как пассажиры согласно закивали и тоже заулыбались – ясно, на чей счет.

Соня же стояла спиной к автобусу и ничего этого не видела. Она вдруг приблизилась к Егору и коротко поцеловала его в щеку. А когда вскочила на подножку, озорно шепнула:

– Ох, и достанется мне теперь от Риты!

Такой ее Егор и запомнил: стоящей на ступеньке автобуса в проеме дверей, с выражением лица озорным и испуганным одновременно, словно она сделала что-то недозволенное и отчаянно храброе; челка упала ей на глаза, и она машинально смахнула ее. И еще Егора поразили нежность и молодость Сониного лица.

Шофер включил музыку, захлопнул за Соней двери, отделив ее навсегда от Егора, и автобус, мягко покачиваясь, покатился по дороге.

Странное время началось для Егора после отъезда Сони. Что-то разладилось в нем. Будто лопнула внутри пружина, на которой держался весь механизм. Вместо того чтобы на фоне красот природы с присущей ему энергией покорять очередное женское сердце, он теперь бездействовал. Целыми днями Егор маялся, не зная, чем себя занять. Он не привык к подобному состоянию, не умел его преодолевать и, наоборот, неопытный на этот счет, незащищенный, погружался в него все глубже и глубже, как будто проваливался в колодец, в котором не было дна.

Часами он валялся на берегу моря, изредка переворачиваясь на лежаке, чтобы не обгореть. Иногда резко садился и устремлял напряженный взгляд в сторону горизонта, туда, где в изумрудной прозрачности ползали, как букашки, маленькие пароходики, цеплявшиеся за небо нитками своих дымов, и там, вдали от берега, где небо переливалось в море, как жидкость из одного сосуда в другой, глаза его выискивали что-то, словно хотели обнаружить нечто такое, что могло бы объяснить ему его теперешнее состояние.

Когда уже невмоготу было лежать на солнце, Егор поднимался с лежака, надевал майку и брюки, шел на набережную и подолгу бродил там, в шумной праздной толпе, стараясь занять себя различными мелкими делами: пил кисловатое местное пиво и жевал сушеную тарань, которой отоваривался на местном рынке у старух, сидевших в тени с непроницаемыми библейскими лицами; желая немного охладиться, с безучастным видом ел ненавистное ему мороженое, быстро таявшее на жаре и белыми липкими змейками струившееся между пальцев; чуть оживляясь, смотрел на моторные лодки, игольчато вонзавшиеся в гладь воды, и на маленькие бесстрашные фигурки спортсменов, мчавшихся за ними на водных лыжах; вслушивался в чужие разговоры, надеясь уловить в них нечто созвучное своим чувствам, но было достаточно трех-пяти фраз, и он выключался, теряя к ним интерес. И вновь потягивал из кружки пиво, и отрешенно жевал сушеную рыбу, и слизывал с пальцев липкую сладость мороженого, и смотрел на моторные лодки, летящие по воде, будто всем этим можно было заглушить навалившуюся на него тоску.

Однажды он взял напрокат весельную лодку и погреб в море.

Отплыв на некоторое расстояние от берега, бросил весла, лег на дно лодки и, устремив глаза в бесцветное от зноя небо, начал петь. Пел громко, во весь голос, почти орал, причем пел все подряд, что приходило в голову…

Примерно через час к нему подлетела спасательная моторка. Сидевший в ней загорелый мускулистый парень в выцветших драных джинсах заглушил мотор, заглянул к Егору в лодку.

– Живой? – спросил он.

– Живой… – Егор сел.

– А делаешь-то что? – спросил парень, оценивая ситуацию: удочки у человека нет, подружки – тоже, книгу в руках не держит – значит, не читает… Парень никак не мог понять, что за радость такая – лежать одному в лодке в течение долгого времени.

– Что делаю? – Егор пожал плечами. – Пою.

– Поешь?.. – удивился спасатель. – Весело, что ли?

– Вроде того.

– Ну, пой, если весело… Только не топись! – заявил спасатель и умчался.

Егор проводил моторку глазами. Посидел некоторое время в раздумье, – петь уже не хотелось, спасатель сбил ему весь настрой – спустил весла на воду и погреб к берегу…

Так прошла неделя.

Однажды, размагниченный солнцем, он лежал на пляже и находился в том особом состоянии, которое можно определить как полудрему и полубодрствование, и вдруг отчетливо понял, что должен написать Соне письмо. Письмо, которое стало бы связующей нитью между ним и ею, нитью, определяющей их возможную встречу в будущем и даже больше. Что означало это «больше», Егор не мог себе ответить с определенностью, точнее – не хотел, боясь заглядывать вперед.

Загоревшись этой идеей, Егор сорвался с лежака и устремился в город. Долго бродил он по тихим тенистым улочкам, удаленным от моря, особенно пустынным в это жаркое дневное время, и сочинял текст, который собирался изложить на бумаге.

«Мадам! Уже падают листья, как поется в одной старинной песне… Видишь, недотрога, вспомнил о тебе и решил черкануть пару строк. Спросишь: зачем? А черт его знает! Хочется – и все! Ты вот смеялась надо мной, а я нынче первый парень на пляже. От дам-с отбоя нет!.. Так и передай Марго… С утра в очередь выстраиваются, чтобы меня в кино пригласить на вечерний сеанс…»

«Стоп! Бред какой-то! – остановил он себя. – Ее от этой чепухи начнет корежить!»

И после некоторого раздумья начал по-другому:

«Здравствуй, Соня! Что-то со мною происходит, а что – и сам не понимаю… Ты уехала, и мне так тошно… будто я съел какую-то гадость и отравился…»

«Ну вот, – подумал Егор, – это еще хуже. Исповедь клинического идиота! Не хватает только сделать рентген желудка и отправить ей снимок на память!»

И тут он оказался у небольшого фанерного павильончика, выкрашенного светлой краской, с ярким портретом модной певицы на витрине и броской надписью над входом – «ЗВУКОЗАПИСЬ».

«Елки-моталки! Это то, что мне нужно!» – прочитав вывеску, с воодушевлением подумал он. И решил, что пошлет Соне не простое письмо, а звуковое! Она распечатает конверт, а там – пластинка с его голосом! В этом определенно что-то есть.

Егор тут же пристроился в конец небольшой очереди, топтавшейся у павильона, где собрались желающие отправить родным или друзьям «звуковую весточку». И уже через полчаса наговаривал в микрофон текст, который с помощью нехитрого устройства записывался на гибкую пластинку.

«Здравствуй, Соня! Шлю тебе горячий южный привет, прогретый солнцем и просоленный морем, – говорил он, преодолевая напряжение перед микрофоном, ведомый не открытостью, не искренностью своего чувства, а обычным шутовством. – У нас здесь… – он замялся на мгновение, обдумывая фразу, бросил взгляд в сторону оцепеневшего от жары моря и тут же присочинил: – У нас здесь шторм – шесть баллов! Поэтому ведем исключительно сухопутную жизнь. К тому же местное существование потеряло для меня всякий смысл… после отъезда одной хорошо вам известной особы! Очень хотелось бы ее повидать… В общем, море штормит, но мы не унываем, чего и вам желаем! На этом разрешите откланяться. Всегда ваш – Егор Иконников, отставной капитан дальнего плавания, порт приписки – Сингапур».

Он умолк, вытер вспотевший лоб. «Конечно, на Пушкина не тянет, – подумал он, – но некоторый изыск есть!»

Одутловатый грек с глазами навыкате, хозяин павильончика, подождал еще немного и отключил записывающее устройство. Поглаживая грудь толстыми волосатыми пальцами, спросил:

– Музычку в конце придэлать?

– Музычку? Давай!.

– Можно что-нибудь вэсолое, – предложил грек. – А хочишь – сэрьозный музыка – «Танэц малэнких лэбэдэй»?

– Нет, «маленьких лебедей» не надо, – отказался Егор. – Лучше что-нибудь такое… пронизывающее насквозь! – И он для пущей убедительности сжал кулак.

– Найдем! – подмигнул заговорщически грек.

На том и порешили.

16. Невмоготу!

Придя в свой корпус, Егор поднялся на этаж, дернулся в номер и обнаружил, что дверь заперта. Он подергал ручку, постоял некоторое время в раздумье, толкнул дверь плечом.

Удар был несильный, но за дверью что-то звякнуло – Егор понял, что это отлетела щеколда, державшаяся на честном слове, – и дверь с грохотом распахнулась.

Егор машинально шагнул в комнату, и там его взору предстала следующая картина.

В комнате был полумрак, плотные шторы на окне были задернуты. Две фигуры, лежащие в объятиях на постели, метнулись друг от друга. «О-о-о!» – испуганно выдохнула женщина, стесняясь своей наготы, и дернула при этом головой. Егор увидел, как взлетели вверх ее длинные распущенные волосы темно-медного цвета, очень красивые в полете, и упали, закрыв лицо, на обнаженные плечи и грудь. От сквозняка, возникшего в комнате, качнулась штора на окне. Луч солнца, выстреливший оттуда, коснулся волос женщины, и они вспыхнули, словно охваченные огнем.

– Виноват! – хмуро изрек Егор и попятился спиной в коридор.

В конце коридора его нагнал взъерошенный красный Алексей, выскочивший следом, на ходу подтягивая спадающие тренировочные штаны.

– Старик, извини! – Алексей ухватил приятеля за локоть и, заглядывая в его напряженное лицо, попросил: – Перекантуйся где-нибудь с полчасика, а?.. Я же не знал, что ты так рано придешь! Ну, ты чего?.. Сам же говорил: действуй, не разводи философию!..

Алексей с «курносенькой» – а это была она – окончательно «добили» Егора. Хотя, в сущности, чего они такого сделали? Раньше Егор только б посмеялся над тем, что застал их в объятиях друг друга. Приправил бы свой смех острым словцом. А теперь он понуро вышагивал по коридору, не глядя на приятеля, и его душила непонятная ярость. Не понимающий, в чем дело, Алексей семенил рядом, шлепая босыми ногами.

– Ну, скажи чего-нибудь…

– Смотри, застудишься босиком, – выдавил сквозь зубы Егор.

Он вышел из корпуса, спустился к морю.

Море, еще утром совершенно спокойное, шевелившееся с ленцой, теперь бушевало. Серые тяжелые волны с грязной пеной на загривках, раз от раза становились все мощней, все сокрушительней и обрушивались на берег, закручивая в мутном кипении гальку и всякий хлам, плавающий у берега.

Егор сел на брошенный кем-то почти у самой воды деревянный лежак, не думая о том, что тот мокрый. И так сидел под брызгами, которыми засыпал его ревущий прибой, пока не услышал чей-то смех.

Он оглянулся и увидел какие-то человеческие фигуры. Эти люди указывали на него и смеялись, уверенные в том, что перед ними пьяный.

Егор вскочил, понял, что вымок до нитки, беззащитно разжал губы в улыбке и опрометью бросился бежать…

Небо налилось свинцовой чернотой, и на город обрушился ураганный ветер. По улицам неслись тучи пыли, сорванная с деревьев листва, кем-то потерянные вещи. Ветер задирал юбки, валил с ног, вырывал из рук зонты, опрокидывал торговые лотки. Под его напором гнулись деревья, трещали обреченно пляжные постройки, готовые рассыпаться на части… Казалось, ветер хочет сорвать город с насиженного места и унести его в море, словно ненужную груду мусора.

В одном из дворов безжалостный ветер сорвал всё сохнувшее на веревке белье и унес его по воздуху вверх. Полотенца, простыни, мужские рубашки и женское платье – все это неслось над улицами, поднимаясь выше и выше, шевелясь и извиваясь при этом, точно живые существа.

Нерасторопная хозяйка бежала внизу, нелепо вытянув руки, надеясь, что ветер сбавит и ей удастся поймать улетевшие вещи. Но куда там! Ветер и не думал сбавлять и гнал что есть силы летящую по воздуху стаю в неизвестность.

И так же в неизвестность летела охваченная смятением Егорова душа…

Часть вторая

А что же Соня? – вправе спросить читатель. Как себя чувствовала она? Вспоминала ли о случайном знакомом по имени Егор?

Вернувшись домой в привычную обстановку, Соня сразу же окунулась в текущие дела и заботы. Дни отдыха, проведенные у моря, вскоре казались ей далекими и почти призрачными. Обыденная жизнь заслонила их, властно отодвинув на второй план. Так, лишь изредка легкая грусть поражала ее на мгновение и тут же истаивала в будничной суете.

А дел действительно было немало: работа в поликлинике, частые поездки на дачу, где летом жили Сонины родители и ее маленький сын Павлик, уборка в квартире, где в ее отсутствие накопилось много пыли и повсюду был беспорядок (мужу, Аркадию, как всегда, было не до того), и она целых два дня все мыла и чистила, кроме этого, надо было ходить за продуктами, готовить еду; готовить приходилось на троих – неожиданно приехал сельский родственник мужа, его дядя, человек простой и неприхотливый, но без внимания его не оставишь!

А тут еще подоспел семейный праздник – день рождения мужа; дата не круглая – тридцать семь, – но опять же хлопоты!

В этот день Соня уже с раннего утра была на ногах, крутилась на кухне возле плиты, жарила-парила, готовясь к приему гостей.

Параллельно с этим накрывала стол в гостиной. Расставляла тарелки, рюмки, раскладывала приборы, часто бегая на кухню, чтобы проверить, не подгорает ли что-то на плите.

Лишь на короткое мгновение она заставила себя присесть у окна – перевести дух. Но, увидев голубей на карнизе, которые колготились, громко воркуя, радуясь еще теплому в преддверии осени солнцу, сорвалась с места, кинула им хлебных крошек, отчего птицы заворковали веселее, и принялась за прерванные дела.

В детстве Соня была немногословной, задумчивой девочкой, впрочем, с годами мало изменилась, разве что стала более уверенной в себе. В школе училась неплохо, но в отличницы не лезла, хотя и могла бы, по утверждению классных наставников, ею стать. Девочка способная, говорили они родителям Сони, но не добирает, не хочет учиться на «пятерки». Что это, дань моде – ходить в середняках – или протест? Если протест, то против чего? Впрочем, дети часто упрямятся просто так. Жаль, конечно, сетовали учителя, потому что у девочки есть все данные, чтобы быть успешной ученицей.

Только по двум предметам – литературе и химии – Соня чаще всего получала отличные отметки. Видимо, потому что любила читать (а читала она, надо сказать, запоем), ну и всякие химические опыты ей тоже нравились: слишком много содержали они интересного, столько в них было тайн и загадок, и все исходные для опытов имелись под рукой, в окружающей природе – только бери и пробуй!

К пятнадцати годам Соня прочла немало книг – самых разных. Особенно ей полюбился Бальзак (он был прочитан полностью, всё собрание сочинений в зеленом переплете). Больше всего ей нравились романы «Утраченные иллюзии» и «Блеск и нищета куртизанок», написанные весьма проникновенно. Сидевший в классе у Сони за спиной Витька Лосев, прыщавый нахальный острослов, как-то вырвал у нее из рук книгу и, паясничая, громко прочел название: «Блеск и нищета куртизанок!» Ребята! – завопил он вслед за этим. – Вы посмотрите, какую гадость читает Одинцова!.. Это что, самоучитель? После этого случая он в течение некоторого времени обращался к Соне не иначе как: «Ну, что там новенького у советских куртизанок?..» А тогда в классе, оглядевшись по сторонам и видя, что его дурацкие реплики имеют успех, он заявил: «Учти, Одинцова, это опасный для комсомолки путь! Читать надо „Малую землю“ Леонида Ильича или патриотические книги советских писателей…» – «Отдай книгу!» – потребовала Соня, оставаясь при этом внешне совершенно спокойной. Другая бы стукнула Лосева портфелем по спине или обругала, а эта нет – лишь голос ее стал тверже и глаза как-то странно и решительно округлились, отчего Лосев струхнул и послушно вернул книгу. Но дразнить впоследствии продолжал.

Родители Сони занимались микробиологией и работали в научно-исследовательском институте. Как и многие другие увлеченные своим делом люди, они больше занимались наукой, нежели подрастающей дочерью, хотя было бы несправедливо утверждать, что девочка росла без родительского внимания и была предоставлена сама себе. Конечно, мать и отец любили ее и заботились о ней, но времени на излишнюю опеку не имели, и девочка росла самостоятельной, что, видимо, в конечном счете пошло только на пользу; дурных влияний Соня счастливым образом избежала, сомнительным начинаниям увлечь себя не дала – быть может, не последнюю роль здесь сыграла ее любовь к литературе, умение размышлять над прочитанным.

Будучи человеком немногословным, Соня мало что рассказывала дома о своих школьных делах, и родителям, если вдруг на них накатывало желание узнать, чем и как живет их дочь, с последующим намерением дать ей пару дельных советов и тем самым считать свою педагогическую миссию выполненной, приходилось вытягивать из нее каждое слово. Чаще всего они видели дочь с книгой, и эта картина – девочка с книгой в руках – действовала на них благостным образом, внося успокоение в их сознание и компенсируя в некотором смысле отсутствие информации о жизни дочери за пределами дома.

В девятом классе произошел случай, который заставил Сониных родителей посмотреть на дочь новыми глазами.

Как-то в школе проходило общее собрание педагогического коллектива и учащихся старших классов, на котором, по указанию райкома партии, было предложено обсудить антисоветскую деятельность писателя А. Солженицына и заклеймить его как отщепенца и предателя. По мнению тех, кто затеял это неблаговидное дело, было бы полезным привлечь и школьную молодежь к столь ответственному патриотическому акту.

Председательствовал на собрании директор школы, человек строгий, с суровым лицом римского легионера, не лишенный, впрочем, в обыденной жизни самоиронии и некоторого остроумия, правда, остроумие это расцветало лишь на бытовых деталях и выражалось в своеобразной форме – смешное он говорил через губу, с мрачным видом, как это обычно любят делать писатели-сатирики, когда читают с эстрады свои произведения, чтобы произвести особый эффект. Но стоило директору лишь выйти на трибуну в зале, где обсуждались вопросы идеологии, политики, воспитания молодежи, как от его остроумия не оставалось и следа, будто перед вами стоял тупой бюрократ, главной заботой которого является угождение начальству. В такие минуты он нес такое, отчего нормальному человеку в пору было лезть на стену.

Так происходило и в этот раз. Директор зычным голосом – ему бы в опере петь! – в ярких красках обрисовал антисоветский облик Солженицына, назвав его, по установке райкома, лжецом и изменником. Такие не остановяться ни перед чем, заявил директор, лишь бы обгадить (он так и сказал «обгадить») свою родину, и в качестве примера назвал книги Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» и «Август четырнадцатого» – мерзские, грязные, по мнению порядочных людей, опусы! – о которых все (или почти все) собравшиеся в школьном зале и понятия не имели. «Советские люди, – рубил директор с трибуны, – все как один возмущены поведением этого политического вероотступника и тем кликушеством, которое устроили вокруг его фигуры на Западе наши враги!» Далее директор призвал собравшихся крепче сомкнуть ряды и ответить на происки врагов дружным созидательным трудом и отличной учебой во имя славного будущего, во имя коммунизма! «Я, думаю, выражу общее мнение нашего коллектива, – подытожил он, – если скажу: долой очернителя и изменника! Вычеркнем его из отечественной культуры! Таким, как Солженицын, не место рядом с Чеховым и Толстым!» Здесь директор пристукнул ладонью, будто ставил точку, и сошел с трибуны. Лицо его было красным и потным от возбуждения, словно он только что вывалился из парной.

Соня, сидевшая в третьем ряду среди одноклассников, не могла понять: то ли директор действительно верит во все то, о чем говорил, и потому так «распарился», то ли ему все-таки было неловко за участие в подобном спектакле.

Затем выступили несколько учителей. Они повторили все то, что уже было сказано директором, но только в менее красочной форме.

От лица старшеклассников слово держали двое: Колосов из десятого «Б» и Сонин одноклассник, небезызвестный Витька Лосев. Оба также ругали Солженицына, но, в отличие от своих умудренных жизнью классных наставников, делали это без энтузиазма, с прохладцей, больше по необходимости, нежели по велению души: Колосов являлся комсомольским секретарем школы, и ему надо было соответствовать своему положению, а Лосев согласился выступить по просьбе учительницы химии Урюпиной, пообещавшей ему, плохо знающему химию, поставить «четверку» в четверти. Причем обалдуй Лосев, как это часто с ним бывало, сказал глупость, что вызвало у Сони чувство, близкое к тошноте. «У нас богатая страна! – заявил он. – У нас всего вдоволь. И писателей в том числе. Поэтому одним писателем больше, одним меньше – не суть! Обойдемся без Солженицына. Только воздух чище будет!»

Когда отговорили все запланированные ораторы, зал дружно проголосовал за резолюцию, осуждающую моральный облик Солженицына, как того требовал райком.

Увидев лес рук, директор удовлетворенно кивнул. Спросил для порядка: кто «против»? кто «воздержался»?

И вот тут Соня подняла руку. Следует сказать, что она была не одна – воздержался еще один парень из десятого «Б». Но директор зафиксировал свое внимание лишь на ней. Может, потому что Соня сидела ближе к президиуму и считалась девочкой серьезной, а тот парень числился в разгильдяях, и никто не воспринимал его всерьез. «Одинцова, ты что? Воздерживаешься?» – Брови директора удивленно взлетели вверх. Соня кивнула. «Так… – выдохнул после паузы директор, и его непримиримое лицо римского легионера стало еще непримиримей. – Может, в таком случае объяснишь нам – почему?» Соня пожала плечами: а нужно ли? Директора это не удовлетворило, и он решительно поманил ее пальцем к трибуне: «Нет, ты выйди сюда и объясни нам!..» – «Вот дура! – шепнул Соне Лосев. – Тебе что, больше всех надо? Теперь иди и крутись, как Бобик в цирке!»

Соня нехотя поднялась со своего места и прошла к столу, где сидел президиум. «Я воздержалась, – сказала она негромко и заметно волнуясь, – потому что не знаю, о чем идет речь… Книги, про которые здесь говорили, я не читала, публичных заявлений писателя Солженицына антисоветского толка не слышала…» – «Ну и что, что ты не читала? – подскочила в президиуме учительница истории, желчная дама неопределенного возраста по фамилии Акушеркина. – Можешь другим поверить на слово!» – «Не могу… – твердо держала свою линию Соня и спросила историчку: – А вы… вы читали?» – «Нет, не читала, – пошла пятнами историчка. – Но я привыкла верить! В райкоме разбираются лучше нас! Или ты и коммунистической партии не веришь?!»

В зале стояла мертвая тишина. И хотя там сидели малоопытные, не очень-то искушенные в политических манипуляциях школьники, но и они представляли себе, чем чреваты подобные обвинения. «Этого я не говорила, – тихо, но твердо заявила Соня. – Мне кажется, прежде чем осуждать кого-либо, надо хорошо знать, о чем идет речь…» – «Вы только посмотрите на нее, она не верит райкому!» – опять подскочила историчка, вскинув вверх указательный палец, и ее глаза засверкали от гнева.

Неизвестно, как бы развивались события дальше, но тут вмешался директор, который, как ни покажется странным, повел себя самым неожиданным образом – видимо, пожалел девочку. Он жестом остановил историчку и сказал: «Успокойтесь, Вера Герасимовна! Обойдемся без политических обвинений… Садись, Одинцова, – приказал он Соне и, когда та пошла на место, заговорил, обращаясь к залу: – Прискорбно, конечно, что в нашей школе есть такие незрелые учащиеся!.. Ты вот, Одинцова, уже взрослая девица, а такая инфантильная… никакой политической грамотности! Советую комсомолу школы как можно активнее вовлекать Одинцову в общественную работу и объяснить ей, каким должен быть советский человек…» Здесь он подвел черту, повторив еще раз барабанные слова, осуждающие Солженицына, и закрыл собрание. И хотя директор школы погасил пожар, который попыталась раздуть историчка, но родителей Сони тем не менее вызвали в школу, рассказали о случившемся, пожурили за то, что они так либерально воспитывают дочь.

Отец и мать явились домой в состоянии растерянности, не зная, как себя вести в данной ситуации. Оба понимали, что дочь по существу права и осуждать ее за подобное не следует. «Ты уж как-нибудь поаккуратней в другой раз…» – единственное, что сказал Соне отец. Но с того дня родители Сони ясно осознали, что с ними в доме живет самостоятельный человек, хотя и юный, но мужественный, имеющий свой взгляд на мир, человек, с которым следует считаться и уважать.

Эта история, явившаяся неким рубежом, немало определила в дальнейшей Сониной жизни. С тех пор, какие бы ни складывались обстоятельства, чем бы они ни оборачивались для Сони, она не могла во имя сиюминутных корыстных интересов пойти против совести. Не являясь от природы человеком решительным, Соня проявляла недюжинную волю и упорство, не свойственные, казалось бы, столь хрупкой женщине, когда дело касалось нравственного выбора…

Когда Соня вернулась на кухню, в прихожей раздался звонок, мгновение спустя – он настойчиво повторился.

«Чего он звонит? У него же есть ключи…» – поморщилась Соня, решив, что это явился досрочно с работы муж, недовольная тем, что ее отрывают от дела.

Она вышла в прихожую. Открыла дверь… и попятилась, потрясенная.

За дверью стоял Егор. Его темное от загара лицо осунулось, глаза воспаленно блестели. Одет он был в новый добротный костюм серого цвета. Чувствовалось, что ему в обновке неуютно, но тем не менее вид у него в этом костюме был основательный, как у передовика производства, приглашенного по случаю праздника на торжественный вечер во Дворец культуры. У ног его стоял кожаный чемодан.

– Ты?! – Соня от потрясения даже выронила из рук кухонное полотенце.

– Здравствуй, Соня!

Егор широко улыбнулся, но взгляд у него при этом был напряженный. Напряжение чувствовалось и во всей его фигуре. И пальцы у него слегка подрагивали, и, чтобы унять эту дрожь, он сжал ладони в кулаки.

Соня ничего этого не видела, и видеть не могла. Подобные детали мог подметить лишь хладнокровный наблюдатель, не отягощенный никакими эмоциями, а она сейчас была слишком взволнованна.

– Ты… ты с ума сошел! – воскликнула она, справившись наконец с волнением. – Зачем ты приехал?!

– Как – зачем? Тебя увидеть… – ответил Егор, стараясь под развязностью скрыть свое волнение. Он взял чемодан за ручку и, наступая на попятившуюся от него Соню, вошел в прихожую. – Вот женщины! Обнадежат, понимаешь, и – в кусты!

– Что ты несешь, черт возьми! Кто тебя обнадеживал? Нет, ты и вправду ненормальный! – рассердилась Соня.

Егор не ответил. Лишь нагнулся, как в замедленной съемке, поднял с пола полотенце, протянул его хозяйке. Не сразу разжал пальцы, когда та потянула полотенце за край.

– А если я без тебя не могу?.. – проговорил он глухо.

– Глупости! Мы с тобой знакомы три дня!

– Ну и что?

– Как, что?! Я – замужем! У меня семья, ребенок… Сейчас придет с работы мой муж, у него сегодня день рождения, мы ждем гостей… Уходи!

– Обижаешь! – помрачнел Егор. – Человек, можно сказать, не спал от переживаний несколько суток, бросил пансионат, рисковал своей жизнью в самолете, лишь бы тебя увидеть, а ты его гонишь! Это несправедливо, Соня.

– Вот навязался на мою голову! – Соня чуть не плакала от досады. – Уходи, очень тебя прошу!.. – И чтобы поскорей избавиться от нежданного гостя, пообещала: – Ну, если хочешь, можем встретиться завтра… У памятника Грибоедову, в шесть часов… А сейчас – уходи!

Егор согласно кивнул, но не уходил, тянул время.

– А где малыш? – спросил он. И, вытянув шею, с любопытством заглянул через плечо Сони в глубину коридора.

– Какой еще малыш? – поморщилась Соня, пытаясь оттеснить его назад к двери. Она сильно нервничала и не сразу поняла, что речь идет о ее сыне. Но потом сообразила: – Ты о Павлике?.. Его сейчас нет, он на даче, у моих родителей.

Егор нагнулся к чемодану. Открыл его, извлек оттуда игрушку – большого забавного львенка.

Пока он копался в чемодане, Соня нетерпеливо пританцовывала рядом, недовольная, что Егор тянет время и не уходит.

– Вот, возьми. – Он протянул ей львенка. – Передашь пацану… Симпатичный, правда? Только нос почему-то красный, как у алкаша… Но других не было.

Соня торопливо взяла игрушку, лишь бы поскорее избавиться от Егора. И тут в дверь позвонили.

Соня побледнела.

– Ну вот… – пролепетала она.

И засуетилась, забегала. Сунула львенка в один угол, потом, передумав, запихнула его в другой, где он, как ей казалось, меньше бросался в глаза, словно этот львенок был олицетворением их с Егором связи, которую она хотела скрыть.

Дрожащими пальцами, не глядя в зеркало, поправила прическу, одернула фартук, надетый поверх платья, и только после этого открыла дверь.

В квартиру вошли двое мужчин. Первый – молодой, высокий, ладный, по-спортивному подтянутый, с несколько удлиненным лицом, на котором уже обозначились складки и светились серые ироничные глаза, – в руках он нес что-то тяжелое, завернутое в бумагу. Следом вошел второй – невысокого роста, щуплый мужичок лет пятидесяти, с темным обветренным лицом, вид которого выдавал в нем сельского жителя.

– Соня, ты посмотри, что мне подарили! – воскликнул первый, на ходу разворачивая сверток (это был муж Сони Аркадий). Из бумаги выглянула сделанная из гипса мужская голова внушительных размеров, черты которой напоминали Аркадия. – Узнаешь?

Соня пожала плечами, от волнения она не могла сосредоточиться.

– Это же я! – Аркадий прислонился щекой к гипсовой голове, чтобы подчеркнуть свое сходство с ней. – Это ребята из лаборатории электроники сделали мне подарок. Договорились с каким-то скульптором, и тот вылепил эту голову по моей фотографии! – И тут Аркадий осекся, увидев незнакомого человека, неприкаянно стоявшего возле вешалки.

– Здрасьте! – подался тот вперед, встретившись с ним глазами.

– Здравствуйте… – растерялся Аркадий и с немым вопросом обернулся к жене.

– Познакомьтесь… Это Егор, – стала объяснять Соня, нервно стискивая пальцы. – Он отдыхал в том же пансионате, где и мы с Ритой… – И – к Егору: – Мой муж, Аркадий… А это дядя Коля, наш родственник из села…

Сельский житель протянул свою небольшую крепкую ладонь, и Егор с чувством пожал ее.

У Аркадия обе руки были заняты, и он лишь кивнул в знак приветствия, внимательно разглядывая гостя. Обратил внимание на его чемодан, из которого тот минуту назад достал игрушку и откуда теперь торчал кончик рубашки. Поднял округлившиеся глаза на жену: он что, с чемоданом? будет у нас жить?

– Я проездом, – поспешил объяснить Егор, заметив мелькнувшее во взгляде Аркадия недоумение. – Случайно оказался в вашем городе, решил зайти… Кажется, не вовремя… Мне сказали, у вас день рождения. Поздравляю! – Егор старался вести себя непринужденно, даже рот в улыбке растянул.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил Аркадий, этим и ограничился.

Повисло молчание. Егору стало ясно, что пора уходить.

– Что ж, извините, – сказал он. – Зайду как-нибудь в другой раз.

Он подхватил чемодан и устремился за дверь.

Подойдя к лифту, нажал кнопку вызова. В ожидании, когда приедет кабина, стоял с напряженной спиной, вслушиваясь в надсадное гудение мотора и посвист троса, доносившийся из шахты лифта, похожий на тихое собачье повизгивание.

Аркадий через открытую дверь наблюдал за ним, бережно прижимая к груди свой гипсовый бюст, словно это был грудной младенец, которого он собирался пеленать.

– Постойте! – неожиданно окликнул он Егора. – Оставайтесь у нас, пообедаете с нами… – И одарил жену ясным взором: – Ты, надеюсь, не возражаешь?

Предложение мужа Соня встретила безрадостно. Ей не хотелось, чтобы Егор задерживался у них в доме. Это было для нее мукой. У нее даже разболелась голова от всего этого, но возражать она не стала.

Зато дядя Коля, тот, напротив, оживился. Предложение племянника пришлось ему по душе.

– И верно, – подхватил он, – чего человек в забегаловку попрется, пусть домашнего поест! Дух переведет… Заходи, парень, чего стоишь?

Егор бросал взгляды то на Аркадия, то на Соню, то опять на Аркадия, не решаясь принять его приглашение.

– Ну, что же ты… Заходи, если зовут, – хмуро заявила Соня и удалилась на кухню, сославшись на дела, – ей хотелось побыть одной, чтобы собраться с мыслями и прийти в себя.

Егор даже вспотел от столь неожиданного развития событий, но отступать было поздно.

Он кашлянул в кулак и, переступая на плохо гнущихся ногах, вернулся в прихожую. Поставил чемодан у вешалки и, ведомый дядей Колей, прошел в гостиную.

В гостиной всё блистало чистотой. В центре комнаты стоял празднично накрытый стол, привлекая изобилием закусок и напитков, где вольные формы различных темных бутылок с вином игриво сочетались с классической строгостью светлых водочных бутылок.

Добротная мебель, фарфор, белеющий на полках серванта, изделия из бронзы и хрусталя, осевшие в разных углах комнаты, – все это свидетельствовало о достатке. На стенах висело несколько небольших со вкусом подобранных сельских пейзажей, спокойных по колориту и полных изящества, принадлежащих кисти известных русских живописцев конца прошлого века; опытный глаз определил бы в них подлинники.

Егор с интересом поглядывал по сторонам, вбирая каждую деталь, каждую мелочь – ведь это был мир Сони! Здесь она живет, воспитывает малыша, грустит, когда на душе тоскливо, и веселится, когда приходят гости.

Дядя Коля указал Егору на стул. Сам уселся напротив на диване.

– Как звать-то тебя?

– Егор.

– Из каких краев будешь? – спросил он без всяких церемоний, с симпатией поглядывая на гостя.

– Из Кузбасса, город Прокопьевск, – сообщил Егор и опять притих, точно ребенок, впервые оказавшийся в музее.

– Бывал я в ваших краях, – сказал дядя Коля, оживившись. – Проходил там армейскую службу… Прокопьевск – город серьезный… Но пыльный… А вот девки там – шустрые! Палец в рот не клади!

– Это верно – пыльный, а девки – шустрые… – механически согласился с ним Егор.

Пока Егор и дядя Коля вели беседу, Аркадий ходил по комнате, прикидывая, куда бы поставить подаренный бюст. Поначалу он водрузил его на телевизор… Потом, передумав, поставил на сервант. Затем перебросил его на журнальный столик. И всякий раз отходил в сторону на несколько шагов и целился, прищурив левый глаз, словно в руках у него был фотоаппарат и он собирался сделать снимок, прикидывая таким образом, как гипсовая голова вписывается в эту точку интерьера. Затем, неудовлетворенный, порывисто устремлялся к бюсту, подхватывал его на руки и вновь кружил по комнате в поисках подходящего места. Наконец он успокоился, водрузив бюст на книжный шкаф.

– Нашел себе игрушку, – усмехнулся дядя Коля, наблюдая за муками племянника.

Аркадий никак не отреагировал на слова дяди, полюбовался еще немного бюстом и лишь после этого устремил свой взгляд на Егора. Некоторое время беззастенчиво разглядывал его, отчего тот весь внутренне сжался, и затем, не сказав ни слова, удалился из комнаты.

Соня, стоявшая на кухне спиной к двери и украшавшая салат, не видела, как вошел Аркадий, но сразу почувствовала его появление и напряглась.

Аркадий с веселым любопытством оглядел тарелки с закусками, стоявшие на кухонном столе, которые Соня еще не успела отнести в гостиную, с удовлетворением отметил их привлекательный вид, взял с одной веточку кинзы, сунул ее в рот… И спросил, как бы между прочим, имея в виду Егора:

– Это кто? Риткин ухажер? Не застал ее дома и приперся к нам?

– Нет.

Аркадий удивленно взглянул на Соню:

– А кто же он в таком случае?

– Просто знакомый.

– Твой?

– И мой тоже, – призналась Соня, стараясь быть мужественной, она не умела лгать. – Мы вместе с Ритой случайно познакомились с ним.

– Интересно… – усмехнулся Аркадий. – И с какой целью он сюда приехал?

– Не знаю… Просто так, наверное… – Соня наклонилась к разделочному столику у плиты, вцепилась напряженными пальцами в блюдо, на котором находилась заливная рыба; от жара, идущего из духовки, желе на блюде слегка подтаяло. – О, Господи! – воскликнула она раздосадованно. – Рыба потекла! – И стала запихивать блюдо в холодильник.

Не без мучений она справилась с этим занятием, подхватила со стола две тарелки с закусками и устремилась из кухни в гостиную.

Когда Соня появилась в гостиной, то тут же попала под огонь жадных Егоровых глаз и, испытывая от этого неудобство, как минуту назад под цепким взглядом Аркадия, стала суетиться возле стола, что-то переставлять там, делая вид, что все это крайне важно.

Дядя Коля тем временем повел неторопливый разговор о жизни. Пожаловался Егору на городскую суету, на скопление людей и машин – все бегут, и ты беги, будто тебе свечу в зад вставили! Потом с увлажнившимся взором стал рассказывать про родные сельские края, где все приятно душе, и люди и природа, хотя и там загадили полземли гербицидами, обломками ненужной техники и прочей дрянью.

– Зимы у нас, правда, длинные, – сокрушался дядя Коля, – снег по лесам аж до мая лежит… Зато места для охоты – лучше не бывает! И медведь есть, и кабан, и птицы всякой – стреляй, не хочу! Сам-то как, не балуешься с ружьишком?

– Нет, – деревянным голосом отозвался Егор. – В тире еще могу, а вот на живую тварь рука не поднимается…

Долго возиться у стола Соня не могла, и ей пришлось вернуться на кухню.

Аркадий поджидал ее там, желая продолжить прерванный разговор:

– И все-таки, зачем этот парень приехал?

– Я уже сказала: не знаю.

– А почему ты накрыла стол на восемь человек? Нас ведь будет семеро…

Соня пожала плечами.

– Как обычно – на всякий случай на один прибор больше.

Аркадий кивнул.

– И вот он – непредвиденный случай!

Соня открыто посмотрела на мужа.

– Ты что, ревнуешь? Это что-то новенькое.

Аркадий поднял вверх руки: дескать, сдаюсь, ты права, это действительно похоже на ревность. Интересоваться делами жены больше положенного, а уж тем более ревновать ее – это было не в его правилах, и Соня знала об этом. Современный человек, ироничный, прагматичный, лишенный иллюзий, не должен, как полагал Аркадий, опускаться до «кисломолочных» чувств, одним из которых является ревность. Это только ограниченные бабы и слабонервные пижоны могут позволить себе подобное поведение.

– Знаешь, – проговорил он с наигранной веселостью, – все можно понять… Но приглашать его к нам в дом – это, по-моему, перебор!

– Господи! Аркадий! Его никто не приглашал. Он сам явился, за десять минут до вашего прихода…

– Хорошо. В таком случае, попроси его уйти.

Соня всплеснула руками:

– Но ведь ты сам предложил ему остаться! Тебя за язык никто не тянул.

– Да, действительно… – Аркадий озадаченно почесал переносицу и вдруг рассмеялся: – Сам не знаю, как это получилось!

В прихожей послышались резкие нетерпеливые звонки, и Аркадий, поцеловав Соню в щеку, побежал открывать.

Это пришли гости – две супружеские пары, Строковы и Лоскутовы, друзья Аркадия. Все четверо шумно ввалились в прихожую и, обступив хозяина с разных сторон, стали тискать его, тормошить, вкладывать ему в руки подарки.

– Поздравляем, Арик, поздравляем! Расти большой!

Лоскутова, белокурая, несколько располневшая дама, весьма привлекательная, обхватила Аркадия за шею своими пухлыми руками.

– Завидую твоей жене! – заявила она. – Отхватила такого парня! – И чмокнула Аркадия в лоб.

– Лена, позволь мне! – отодвинула ее в сторону Строкова, эффектная манерная женщина с томным взглядом и большим ярко накрашенным ртом.

Она картинно поцеловала Аркадия в щеку, оставив на ней отпечаток губной помады.

– Милая, перестань сорить! – пошутил ее муж. – Мы же в приличном доме.

– Завистник! – отмахнулась та. – Подобные следы только украшают настоящего мужчину.

Аркадий посмотрел на себя в зеркало, висевшее в прихожей, увидел отпечаток двух малиновых губ, полыхавший у него на щеке.

– Жаль, что это нельзя сохранить! Это же произведение искусства! Почти Кандинский!

– Вот видишь, – засмеялась Строкова, тыча пальцем мужу в грудь, – а ты не ценишь меня, черствый человек!

– А где хозяйка? Где Соня?! – воскликнул Строков, поднимая над головой букет цветов. – Соня, ау, ты где?!

И устремился в коридор на поиски Сони.

Обнаружив ее на кухне, Строков издал радостный вопль. Оттащил ее от плиты, вручил букет, галантно поцеловав перед этим ей руку.

– Поздравляю!

– Спасибо, Дима! – зарделась Соня, любуясь цветами. Погрузила лицо в букет, вдохнула их аромат. – Ты знаешь, – заявила она, – цветы – моя слабость!

В дверях появился Лоскутов.

– Ах, вот ты где… Позволь, Дима, позволь, – сказал он Строкову, – и другим приложиться к нежной ручке! – Он оттеснил Строкова в сторону и, оглядев Соню, восхищенно всплеснул руками: – Ох, черт, какая ты хорошенькая! Отдых на море тебе явно пошел на пользу… Ну, расскажи, расскажи нам о своих южных похождениях!

Вскоре все собравшиеся сидели за столом, с радостным чувством посматривая на закуски и напитки, испытывая душевный подъем, свойственный началу всякого хорошего застолья.

Гости стали произносить тосты. В благодарность за гастрономическую щедрость хозяев, ну и по велению души, конечно, говорили много и вдохновенно, желали виновнику торжества долгих лет, хвалили за добрый нрав и умение дружить… Лоскутов, работавший с Аркадием в одном отделе, особо отметил его деловые качества: умение широко мыслить, находить нестандартные решения проблем, подчеркнул, что Аркадий – прирожденный руководитель, что его любят и уважают те, кто с ним работает, есть, конечно, и недовольные, человека два-три… но это – завистники, а они не в счет! С холеным лицом, в модных заграничных очках, похожий скорее на представителя одной из преуспевающих европейских фирм, чем на научного сотрудника, Лоскутов энергично жестикулировал свободной рукой, словно хотел придать весомости своим словам. После того как он закончил и все выпили, слово попросила его жена. Она произнесла целую речь. Говорила долго, с театральным пафосом, словно произносила монолог на сцене, и сказанное ею было довольно мудреным по смыслу. «Дорогие мои! – начала она скорбно. – Вот еще один год в жизни Аркадия ушел в прошлое… И это, конечно, утрата. А утраты, как известно, огорчают! От них болит сердце и поет душа. С каждым своим шагом человек приближается к бездне, падение в которую неизбежно, и мы все, увы, движемся к ней… Но не станем предаваться унынию по этому поводу и, пока мы полны сил и желаний, будем плыть и дальше по чудесной реке, именуемой „жизнь“!..» Далее Лоскутова вспомнила древних греков, которые на празднествах в честь бога Диониса, оплакав его смерть, начинали петь, плясать, пить вино, радуясь, таким образом, его возрождению в виде виноградной лозы, и сказала, что хорошо бы эту славную традицию возродить и у нас. На что Строков заметил: эти греки-разбойники, поди, «Хванчкару» пили или «Кинзмараули», а мы что будем пить? – хорошего вина в магазинах не найти! В конце своей пространной речи Лоскутова поздравила Аркадия с тем, что он вступил в замечательную пору, пору «зрелости», когда происходит расцвет душевных и физических сил, дарованных человеку природой, что, в свою очередь, дает возможность таланту (а Аркадий – несомненно – талант!) совершить скачок в новое качество. Когда закончилась эта вдохновенная поэма в прозе, все зааплодировали, а Егор перевел дух, смущенный тем, что мало что понял.

Когда все немного отдышались от речей и подзакусили, попросил внимания Строков. Это был друг Аркадия со студенческой поры, они учились на одном курсе. Не преуспев в науке и будучи человеком без комплексов, Строков сменил поле деятельности и трудился теперь на ниве народного образования – заведовал отделом в министерстве. Привыкший руководить, он и здесь стоял в начальственной позе, выпятив небольшое плотное брюшко и покровительственно поглядывал на окружающих. С увлажнившимся взором он говорил об ушедшей юности, вспомнил голодные, но счастливые студенческие годы, которые сблизили их с Аркадием, поведал собравшимся, что любит Аркадия, как брата, и даже больше; морща лоб, выразил сожаление, что Аркадий трудится в НИИ, а не у них в министерстве, где он, несомненно, был бы в первых рядах и принес больше пользы, нежели многие коллеги Строкова; и вообще, подвел черту оратор, окажись Аркадий на любом месте, он везде был бы на высоте, потому что является человеком талантливым и незаурядным.

Аркадий с подчеркнутым вниманием слушал похвалы в свой адрес, но в глазах его при этом светился лукавый огонек: дескать, вы говорите, говорите, а я уж разберусь, что здесь – правда, а что красивые слова, положенные по случаю.

Основательно выпив, гости заметно размягчились, и разговор покатился по другому руслу. Поговорили о закусках, отдавая дань таланту хозяйки; обсудили ветчину домашнего приготовления, купленную на рынке, которая на редкость была хороша и в которой, по мнению знатоков, самым вкусным местом является «фрикандо», сердцевина, причем слово «фрикандо» повторялось много раз и на разные лады, словно присутствующим доставляло удовольствие смаковать его звучность; затем с поэтическими интонациями принялись обсуждать нежно-розовую семгу, восторгаясь ее вкусом и советуя друг другу непременно окропить ее соком лимона, потому что только окропленная лимонным соком предстает она в полном своем великолепии, словно хорошая мелодия при умелой аранжировке.

Потом женщины перевели разговор на наряды, и мужчины со знанием дела поддержали эту беседу, высказав по части моды несколько разумных суждений.

Далее разговор сместился в сторону карьеры общих знакомых: обсуждали, кто из них преуспел и имеет хорошие шансы подняться по служебной лестнице еще выше, а кто уже выдохся, потерял форму и находится на излете…

Покончив с это темой, стали обсуждать какого-то Кожемякина, от которого ушла жена, красотка Бэла, бывшая манекенщица, причем больше всего в этой истории присутствующих потрясло то, что Бэла ушла к «жуткому типу» по фамилии Тремогласов, у которого ни средств, ни положения и даже фамилия – жлобская. «Вероятно, у Бэлы неожиданное сексуальное помешательство!» – высказал предположение Лоскутов, и все дружно прыснули.

Егор на протяжении всех этих разговоров сидел молча, будто в рот воды набрал. Да и что он мог сказать? Чужая жизнь, чужие интересы! Ему становилось не по себе, когда Аркадий устремлял взгляд в его сторону и посматривал на него с веселым любопытством, отчего он чувствовал себя сродни подопытному кролику, попавшему под нож. «Зачем я здесь?» – не раз задавался он вопросом.

Окно в комнате было открыто настежь, и видимый в нем пейзаж – колодец двора, почерневшие от времени кирпичные стены, высившиеся напротив, закрывая солнце, – тоже действовал на Егора угнетающе. И хотя в комнате было тепло, скорее даже жарко, все равно хотелось на воздух, туда, где ярко светит солнце.

Соня по большей части молчала и включалась в разговор лишь тогда, когда обращались непосредственно к ней, спрашивая о чем-либо. С лица ее не сходила улыбка, но улыбалась она скорее механически, чем от радостного состояния души, желая, как и подобает в таких случаях хозяйке, выглядеть приветливой. Иногда она вставала и убегала на кухню, ведомая хозяйскими заботами, и всякий раз с замиранием сердца возвращалась обратно, боясь, как бы Егор в ее отсутствие не сказал что-нибудь лишние. Но тот, к счастью, в разговоры не ввязывался и лишь рассеянно жевал хлеб, лежащий перед ним на тарелке, отламывая от него маленькие кусочки.

Один раз, забывшись, он долго слишком откровенно смотрел на Соню, любуясь ею. На это обратил внимание сидевший рядом с ним Лоскутов и был озадачен поведением Егора и тем, что тот, забыв о приличиях, поедал глазами хозяйку дома.

Уловив паузу в общем разговоре, поднялся с рюмкой в руке дядя Коля, который был уже нетрезв. Его давно подмывало поговорить о племяннике, вставить и свое лыко в строку, но он долго не решался это сделать, стесняясь умных городских людей, собравшихся за столом. Теперь, изрядно выпив, он осмелел.

– Эх, Аркаша, племяш мой дорогой! – воскликнул он, обращаясь к Аркадию. – Дозволь и мне слово молвить… Рад я за тебя, от души рад! Рад, что ты твердо на ногах стоишь… Я всегда верил, что из тебя настоящий мужик образуется, потому как ты нашего крестьянского замеса, хучь и в городе осел… Жаль только вот, видимся редко. Почаще бы надо в глаза друг дружке смотреть, а то ведь жисть – песня короткая… Письма и телефон – оно, конечно, дело хорошее, но живых глаз и лица родного ничто не заменит!.. Сколько ж мы с тобой не виделись? Лет девять, не меньше!

– Да, дядь Коль, девять лет, – размягченно согласился Аркадий и философски добавил: – Бежит время!

– Вот-вот. Вроде еще недавно ты студентом был, в рваных джинсах ходил… Помню, как ты по ночам на станцию бегал – вагоны разгружать. Утром придешь: глаза красные, щеки запали… Но ничего, оно вышло на пользу! Мужик на тяжелой работе только крепче становится! Опять же матери была подмога!

Аркадий как-то сник от слов дяди Коли. Чувствовалось, подобные воспоминания о несытной юности, о рваных джинсах и прочем ему неприятны.

– Ты закусывай, дядь Коль, закусывай! – попытался переключить он расчувствовавшегося родственника на другое. – Не гони с питьем…

Но того уже трудно было остановить, поток воспоминаний захлестнул его.

– А помнишь, как в детстве на каникулы к нам приезжал? Как дед Андрей на бричке тебя катал?.. Вот было время – лошадей держали!.. А сейчас – смешно сказать! – две коняги на все село… А помнишь, как на комбайне мне помогал? Нравилось тебе это дело, я помню… Еще я помню, как ты плакал, когда Митяй Гурьянов суслика на мотоцикле задавил!

Лоскутова прыснула:

– Какого еще суслика?

– Обыкновенного, какие в поле водятся, – с охотой пояснил дядя Коля.

Аркадий поморщился.

– А вот этого не помню…

– Ну как же! – взмахнул возбужденно рукой дядя Коля. – Рыдал во весь голос!

– Послушайте, дядя Коля! – вмешался Лоскутов, видя, что Аркадию неприятен этот разговор. – Может, вы чего-то перепутали? Подзабыли за давностью лет? И этого не было вовсе?

– Как это не было?! – оскорбился дядя Коля. – Было! Вот те крест!.. Я тогда, почитай, больше часу успокоить его не мог. «Жалко суслика, – говорит, – он же живой был…» А у самого слезы – с горошину! – Дядя Коля взглянул на Аркадия. – Не пойму я что-то, стыдишься ты, что ли, своего прошлого?

– Ничего я не стыжусь, – опять поморщился Аркадий. – Просто не всем это интересно слушать… Мы с тобой потом поговорим на эти темы… – И обратился к Соне: – Положи ему салат… Попробуй, дядь Коль, салат с крабами, очень вкусно!

– Не хочу я крабов! – отмахнулся тот и обратил нетрезвый взор на гостей. – Товарищи ученые! Выпьем за Аркадия, хоть он и не хочет прошлое вспоминать… За его жену, Соню, стало быть, боевую подругу, за их пацана… Складный мальчонка получился!.. За тещу и тестя, стало быть, родителей Сони…

– В общем, давайте выпьем за все человечество! – ухмыльнулся Строков, переглянувшись с женой.

– Можно и так, конечно…

Дядя Коля вздохнул, со строгой задумчивостью посмотрел, но не на шутника Строкова, а на свою рюмку, будто это она насмешничала и мешала ему говорить. Затем, кашлянув, опрокинул ее содержимое себе в рот.

Гости тоже выпили.

Егор пригубил из своей рюмки и поставил ее на стол. Он почти не пил, опасаясь, что от выпитого его понесет «не в ту степь». Забывшись, он вновь засмотрелся на Соню.

Откровенность, с какой Егор поглядывал на хозяйку дома, забавляла Лоскутова. Тот даже перестал есть. Затем, отложив вилку, наклонился к Егору и, тронув салфеткой жирные от еды губы, негромко, как бы доверительно, поинтересовался:

– Что, нравится?

Егор вздрогнул, застигнутый врасплох.

– Действительно, женщина что надо… – вкрадчиво заметил Лоскутов, желая вызвать Егора на откровенность.

– Допустим, – глухо согласился тот. – Что дальше?

– Дальше? Видишь ли, приятель, тут одна маленькая деталь – она замужем. Вон за тем человеком! – Лоскутов с невинным видом кивнул на Аркадия, будто Егор не знал, кто такой Аркадий и по какому поводу все здесь собрались. – Так что бить крылом не советую!

У Егора дернулись желваки на скулах.

– Я, между прочим, не петух, чтобы крылом бить, – заявил он жестко вполголоса, глядя в глаза Лоскутову. – К тому же, у нас в стране смотреть на женщин пока не запрещали. Даже в музеях женские портреты висят для всеобщего обозрения. «Неизвестная», например, или «Кружевница»… Есть еще «Любительница абсента». Слышали про «абсент»?

– Та-ак, – выпустил воздух изо рта Лоскутов, и лицо его стало печальным, словно он попал на похороны близкого человека. – А ты – фрукт!

– И овощ тоже.

– Послушайте, э-э… как вас… – обратилась к Егору жена Строкова, сидевшая по правую руку от него. Она пыталась вспомнить имя Егора, но так и не вспомнила. – Если вам не трудно, налейте мне воды.

Егор взял бутылку с минеральной водой и налил в фужер Строковой.

– Постойте! В фужере вино… – попыталась удержать Егора Строкова, и он облил ей пальцы. – Ах, какой вы неловкий!

– Виноват! – смутился Егор.

– А теперь подайте мне маслины.

Егор взял со стола тарелочку с маслинами, поставил ее перед Строковой.

– Благодарю, – кивнула та. – А вы почему не едите? И не пьете? Все пропускаете да пропускаете… Или вы непьющий, как грудной младенец? – И засмеялась собственной шутке.

Егор скорбно потупился.

– Понимаете, мне нельзя…

– Вот как? Это почему же?

Егор поднял глаза и, глядя в ярко накрашенный рот соседки, поглощающей маслины, признался, изображая смущение:

– Видите ли… Я – потомственный алкоголик. А сейчас в завязке. Только никому ни слова об этом! Я на прошлой неделе «торпедо» вшил.

У Строковой округлились от удивления глаза.

– Алкоголик?.. Торпеду?

– Ну.

– Как это?

– Очень просто. В ягодицу! Это препарат такой… От запоев! – Егор наклонился к Строковой, с чувством зашептал: – Если интересуетесь, могу дать адресок: врач – золотые руки! И берет по-божески… Одним словом, если у вас бывают запои…

– Нет-нет, спасибо, увольте! – отшатнулась потрясенная дама и так посмотрела на Егора, словно опасалась, что тот может укусить ее.

– Эля, что случилось? – спросил у нее муж, видя, что жена заерзала на стуле.

– Нет-нет, ничего… Здесь немного душно.

Аркадий тоже обратил внимание на нервозность Строковой и догадался, что причиной этому – Егор. «Интересно, что это за тип?» – подумал он. И решил, что самое время задать Егору пару вопросов, а чтобы удобнее это было сделать, отправил Соню на кухню, сказав, что пора подавать на стол горячее.

Как только Соня удалилась, он дождался паузы в разговоре и с радушным выражением лица обратился к Егору:

– А вы почему всё молчите? Вам у нас не нравится?

– Да нет, почему же…

– Рассказали бы нам, как там южная жизнь? Вероятно, много впечатлений…

Егор неопределенно пожал плечами.

– Даже не знаю.

– Как море? Сервис? – не отставал Аркадий.

– Море шумит. Сервис, как всегда, ненавязчив… – односложно отвечал Егор и с тоскою пойманного в силки зверя посмотрел через открытую дверь в коридор, надеясь, что сейчас подойдет Соня.

«Неужели у Софьи с ним что-то было? – подумал Аркадий, ощутив, как иголка ревности кольнула его, и тут же отогнал эту мысль. – Да нет! Она не позволит… И потом, этот малый весьма зауряден, чтобы заинтересоваться им всерьез. Интересно, чем он занимается? Вероятно, где-нибудь слесарит или шоферит… Судя по всему, втрескался в Софью, бедняга, и приперся сюда, не в силах одолеть свою страсть».

Вернулась Соня с большим блюдом в руках и под общий восторженный гул поставила его в центре стола. На блюде, источая аппетитный запах, лежали бараньи отбивные с крупными ломтиками жареной картошки.

Гости зацокали языками, пришли в движение. Вдохновенно зазвенели ножи и вилки.

– Нет слов! – воскликнул Лоскутов, отведав отбивную, и послал Соне воздушный поцелуй.

– Под такое блюдо следует выпить, – поддержал его Строков и наполнил рюмки. – Итак, леди и гамильтоны, как говаривал один член советской спортивной делегации, оказавшись в Лондоне и перепутав обращение к мужчинам с фильмом «Леди Гамильтон»! Кто желает сказать?

Егор, безрадостно наблюдавший за всеобщим оживлением, вдруг решительно устремился вверх.

– Разрешите мне!

Лицо его было напряженным, глаза смотрели с вызовом и опаской одновременно.

Гости несколько мгновений еще болтали, потом умолкли. Глядели на Егора с вежливым любопытством, ожидая, что тот скажет. Лишь Лоскутов косился в сторону, показывая пренебрежение.

Аркадий, думая, что речь пойдет о нем (вероятно, знакомый Сони дежурно пожелает ему здоровья и долгих лет, а что он может сказать еще?), отложил в сторону нож и вилку и с подчеркнутым вниманием воззрился на Егора.

Соня вся сжалась от напряжения. Сидела, вцепившись пальцами в накрахмаленную белую салфетку, и слышала, как громко бьется у нее сердце. «Господи! Он меня доконает, – думала она. – Уж если пришел, сидел бы да помалкивал…»

– Я в этом доме человек случайный, – начал Егор, заметно волнуясь. – Извините, ежели что не так… Тут много и складно говорили… Что ж, хозяин, видимо, заслуживает всего этого, да!.. Но мне хочется сказать о хозяйке. О Софье, стало быть. За нее выпили, но как-то вскользь, поспешно, а она заслуживает отдельных слов… По всему видно – она старалась. Закуски, можно сказать, соответствуют мировым стандартам… И вообще!

Лоскутова взмахнула холеной пухлой рукой:

– Он прав, Сонечка: ты – супер!

Соня ответила ей вымученной улыбкой. Пальцы ее продолжали мять салфетку, то судорожно сжимаясь, то разжимаясь.

Егор кашлянул в кулак и закончил свою речь, предложив выпить за Соню, за ее сердечность и доброту.

– Леди и гамильтоны! Прошу занести в протокол: этот тост он у меня с языка сорвал! – заявил Строков, тыча в воздух указательным пальцем. – Твое здоровье, дорогая!

Перегнувшись через стол, он дотянулся до Сони, чокнулся с ней и демонстративно выпил до дна, желая всем показать, как он нежно к ней относится. Потом уселся на свое место и тихо спросил, наклонившись к Аркадию:

– Объясни, наконец, что это за мужлан? И где вы его раскопали?

Аркадий усмехнулся, но объяснять, кто такой Егор, не стал.

Он выпил водки. Потом взглянул на чистую тарелку, которую Соня поставила перед ним под горячее. Взял ее аккуратно кончиками пальцев, как берут ценную пластинку, и принялся внимательно разглядывать ее.

– Послушай! – обратился он к Соне. – По-моему, эта тарелка не совсем чистая…

Соня взяла тарелку, осмотрела ее – та блистала чистотой, будто только что из мойки, – но спорить не стала. Унесла тарелку на кухню, принесла другую.

Не успела она присесть, как Аркадий вновь недовольно обратился к ней:

– А где перечница? Вечно ты забываешь ставить ее на стол…

Соня оглядела стол.

– Странно… Я ее приносила.

И на этот раз не стала спорить и покорно отправилась на кухню за перечницей.

– Арик, зря ты к ней придираешься… Ищи лучше, – заявил Строков и извлек перечницу, затерявшуюся среди тарелок. – Вот твой перец!

Поблагодарив приятеля за находку, Аркадий повертел перечницу в руках и отставил ее за ненадобностью в сторону.

И тут встретился глазами с Егором, который хмуро наблюдал за этой сценой. Аркадий, нимало не смущаясь, ответил ему ясным взглядом. «В чем дело? – спрашивал этот взгляд. – Что-нибудь не так? Отдыхайте, друг мой, отдыхайте!»

Строков сыто отвалился на спинку стула, положил ладонь на плечо сидевшей рядом жене и громко сообщил присутствующим:

– А мы вчера в кои веки выбрались в кино! И посмотрели, наконец, хваленую «Деловую женщину». Вокруг столько шума, восторгов… А по мне, полная дурь! Длинно, нудно и заумно…

– Дима прав! – поддержала его Лоскутова, посмотревшая этот фильм неделей раньше. – Дребедень! Народу эти головоломки надоели. Люди в кино идут посмеяться, отдохнуть, а им всякие Сокуровы голову ребусами забивают! – И взмахнула своими неестественно длинными руками, словно аист крыльями.

– И потом, – начал распаляться Строков, не в силах сдержать благородного негодования, с каким чиновники обычно пекутся о благе народном, – объясните мне, неразумному чуваку, зачем плохого человека, негодяя, делать героем фильма? Мне в жизни всяких мерзавцев во-о как хватает! – И он чиркнул пальцем себя по горлу. – Зритель в кино за примером пришел, а ему уродов показывают, в дерьмо, простите за выражение, носом тычут! Видимо, хотят, чтобы зритель мучился, увидев весь этот ужас, страдал… А я не хочу страдать! Я достаточно настрадался на заре туманной юности!

– А я в финале просто спала, – заявила его жена и сунула в кроваво-красное отверстие рта еще одну маслину.

– Зачем снимать такие фильмы? Не понимаю, – воскликнула Лоскутова. – Тратить на них государственные средства!

Аркадий озадаченно почесал подбородок.

– Странно… А мне говорили, что это один из лучших фильмов за последнее время. И режиссер, говорили, очень талантливый…

– Не верь! – дернулся на стуле Строков. – Снято бездарно, артисты играют плохо! Всё не так, как надо! – И сделал такое лицо, словно почувствовал тошноту.

Егор, слушая эти откровения, поглядывал на висевшие на стенах пейзажи, в которых нашла отражение далекая, давно ушедшая жизнь, вдохновившая когда-то своей неброской красотой русских живописцев прошлого, и сквозь нарастающую головную боль (которая сплеталась в единое целое и с печальной сельской дорогой, и с тихой пашней, придавленной осенними серыми облаками, и с одиноким старым дубом, растущим на краю обнищавшей деревеньки) силился понять, как же все это – пустые, никчемные разговоры, и картины старых мастеров, являющие собой маленькие шедевры, – может сосуществовать вместе на одном пятачке пространства, не оказывая разрушительного воздействия одного на другое. Егору это казалось противоестественным. Или краски на холстах должны были пожухнуть, или люди утратить дар речи, осознав, что болтают пустое.

Он налил себе водки в фужер. Выпил. Закусывать не стал. Ощутив обжигающую силу напитка, устремил взгляд на Строкова и спросил:

– Выходит, вы и с артистами умеете работать? Учились этому или как?

Строков, прерванный на полуслове, посмотрел на Егора с каким-то сонным удивлением и спросил в свою очередь:

– Вы это о чем?

– Ну, вы же только что сказали, что артисты в фильме играют плохо, «не так, как надо», верно? – продолжал Егор, работая под дурачка.

– Ну, сказал…

– Следовательно, вы знаете, «как надо», и можете это сделать? Верно?

Строков растерялся.

– Не думал об этом… Возможно, и смог бы… – проговорил он неуверенно.

– Так в чем же дело? Кто мешает? За работу, товарищ!

Строков занервничал, почувствовав подвох.

– Видите ли, гражданин хороший, у меня другая профессия…

– Вот оно что! Но вы все равно знаете – «как надо»?

За столом воцарилось напряженное молчание. Выпад Егора против Строкова поверг присутствующих в замешательство.

Лоскутова бросила тревожный взгляд на Аркадия: дескать, что происходит, объясни!

Жена Строкова замерла, приоткрыв свой кроваво-красный рот.

Сам Строков наконец пришел в себя и, наливаясь краской, спросил у Егора:

– Простите, любезный, а вы… Чем вы занимаетесь?

– Это неважно.

– И все-таки?

– В торговле работаю… Базой заведую! – не моргнув глазом, выпалил Егор.

– Базой?..

– Угу.

Разочарование отразилось на лице Строкова, и он посмотрел на Егора с нескрываемой враждебностью.

Но зато женщины при слове «база» встрепенулись и сделали стойку, как хорошие гончие.

– И что же у вас есть на этой вашей базе? – спросила вкрадчиво Лоскутова.

– А все, что угодно: от женских шляпок до автомашин! – с невинным видом сообщил Егор. Ему бы остановиться и прикусить язык, но куда там!

– И обувь женская есть? – бросила пробный камень Лоскутова, преодолевая свою неприязнь к Егору. – Сапоги, к примеру?

– Есть.

– Импортные?

– Они самые. Тулон-Дижон!

– И что… их можно приобрести?

– Да хоть завтра!

– А золотые украшения? Имеются? – дрогнувшим голосом поинтересовалась Лоскутова и опять взмахнула своими длинными руками.

– Сделаем!

– И запчасти для «Волги»? – не выдержав, клюнул Лоскутов.

– Изобразим! – с воодушевлением пообещал Егор. – В условиях всеобщего дефицита могу также предложить черные обои в комплекте с белыми тапочками, спортивную штангу из цветных металлов – килограммов на сто… Вы знаете, – он оглядел сидевших за столом, – сейчас очень модно, чтобы на кухне под ногами лежала спортивная штанга. Высший, можно сказать, шик!

Дядя Коля пьяно хохотнул и тут же прикрыл ладонью рот.

Женщины тревожно переглянулись.

– Вы что, не видите, он же ваньку валяет? – нахмурился Строков. Но внутренне был рад, что другие, а не он, попались на удочку Егора.

– Боже, как остроумно! – воскликнула Лоскутова и сжала от досады свой пухлый кулачок.

И опять за столом повисла тягостная тишина.

Молчание нарушила Строкова. Играя пустым фужером, она спросила, глядя на Егора из-под прищуренных век:

– Любопытно, кто же вы на самом деле?

Егор промолчал.

– Если вокруг столько тайны, – сказал Лоскутов, – то он, вероятно, – золотарь!

– То есть – ассенизатор? – уточнила Строкова.

– Вот-вот… Тот, который по выгребным ямам. Дерьмо вывозит на спецмашине!

– Вы угадали, – кивнул Егор.

– Как романтично! – скривила губы Строкова.

– Гости дорогие! Дамочки! – вмешался в разговор дядя Коля. – Ну, что вы к человеку пристали? Он из Кузбасса, на шахте работает…

– Где-где? – переспросила Лоскутова. – На шахте?.. – И на лице ее отразилось разочарование.

– Умираю от счастья: впервые вижу живого шахтера! – воскликнула Строкова, растягивая свои ярко-красные губы в язвительной улыбке. – Вы дадите мне свой автограф?

– Непременно! – кивнул Егор. – И кусок антрацита на память!

Аркадий с интересом наблюдал за этой сценой и не вмешивался. Поведение знакомого Сони представлялось ему не только скандальным, но и забавным. Но еще более забавной была реакция его друзей. Если говорить откровенно, Егор даже чем-то нравился Аркадию: то ли своей независимостью, то ли тем, что так удачно работал под дурачка.

Строков наклонился к Аркадию и зашептал, обжигая его ухо горячим дыханием:

– В следующий раз избавь меня от подобного соседства за столом… Я пришел к другу в гости, а не в городскую баню, нюхать там в предбаннике чужие грязные носки.

– Ты преувеличиваешь, – сказал Аркадий, пытаясь его успокоить.

Лоскутов оглядел компанию, взял со стола бутылку с водкой, налил Егору полный фужер.

– Выпьем? – предложил он.

И пропел частушку:

Егор не растерялся.

– За ваш талант! – заявил он и выпил фужер до дна.

– Перестаньте! Оба перестаньте! – воскликнула Соня, вернувшаяся минутой ранее из кухни.

Переступив порог, она сразу поняла, что в воздухе пахнет скандалом и что без Егора здесь не обошлось.

– Ну вот, и попеть не дают! А для чего мы тогда выпивали, если петь нельзя? – развел руками Лоскутов и уселся на свое место.

Соня же метнулась к книжной стенке, где на одной из полок стоял магнитофон.

– Хватит сидеть! – заявила она подчеркнуто весело. – Будем танцевать.

И стала судорожно тыкать кнопки на магнитофоне, пытаясь включить музыку. Но магнитофон, как назло, не включался.

Подошел Аркадий, решительным жестом отстранил Соню от магнитофона. Нажал нужную кнопку.

Громкая быстрая музыка наполнила гостиную, сминая своими децибелами размягченность гостей после сытной еды и их раздражение, вызванное поведением Егора. Казалось, два динамика в разных углах комнаты выпускают накопившийся в котлах пар.

Лоскутова щелкнула пальцами, зашевелила по-цыгански плечами… Сорвала со стула свое крупное тело и, потянув мужа за руку, увлекла его на свободное пространство в стороне от стола.

Их примеру последовали и Строковы. Волоокая красавица была выше своего начальственного супруга на полголовы, и когда они сближались в танце и ее пылающий кровавый рот почти касался его лба, то Егору, смотревшему на них со стороны, казалось, будто у Строкова рана на голове.

Аркадий, включив магнитофон, не вернулся за стол, а остался стоять у книжной стенки. Сунув руки в карманы, с меланхолической улыбкой наблюдал, как танцуют его друзья. О Егоре он, казалось, забыл.

Соня устремилась к столу и стала собирать грязные тарелки, чтобы освободить место для десерта. Ей казалось, время тянется бесконечно медленно и она не доживет до той минуты, когда гости разойдутся по домам.

Глядя на ее усталое измученное лицо, поникшие плечи, Егор понял, что пора уходить. И когда Соня с тарелками задержалась возле него, сказал:

– Наверное, я пойду…

– Да-да, иди, – отозвалась та.

Егор поднялся, направился к выходу. По пути задержался возле дяди Коли, который курил у раскрытого окна, пожал ему руку.

Уже в дверях он обернулся и что-то сказал, обращаясь к присутствующим, вероятно, попрощался, но слов не было слышно – слишком громко звучала музыка.

Аркадий сухо кивнул ему, но провожать в прихожую не пошел.

Танцующие сделали вид, что очень увлечены своим занятием, и так энергично двигались в танце, будто спешили добраться вплавь до противоположного берега реки.

– Ну вот, выставили человека за дверь… – заявил дядя Коля, кусая папиросу. – Нехорошо это, не по-русски!

– Брось! – ответил ему Аркадий, приглушив музыку. – Никто его не выставлял.

– Просто он не вписался в нашу компанию! – добавил Лоскутов.

– Юморист дешевый! – фыркнула его жена.

– Таким место в резервации! – дал волю своим чувствам Строков. – Поучился бы вести себя в приличном обществе!

– Изображал тут из себя белую ворону, а все вокруг – идиоты!

– Не-ет! Какая ворона? Он же ворон?! Белый ворон! – поправил жену Лоскутов, однообразно приплясывая на месте, как механическая игрушка. – Такой белый-белый, аж в глазах рябит! Так и хочется взять в руки охотничье ружье!

Егор ничего этого, к счастью, не слышал. Он стоял вместе с Соней в прихожей у двери. Пора было уходить, но он всё тянул время. Соня держала в руках несколько грязных тарелок: она то ли забыла о них, то ли нарочно не спешила от них избавиться, как будто хотела оградить себя этим от Егора.

– Прости! – произнес тот наконец, хмуря брови. – Как-то все по-дурацки получилось. Я этого не хотел…

Егор подхватил чемодан, вышел за порог. Резко обернулся к Соне и хрипло выдохнул, ударяя себя кулаком в грудь:

– Вот здесь ты у меня, как заноза… Залезла в самое сердце!

И бросился вниз по ступеням лестницы.

Несколько лестничных маршей стремительно пронеслись у него под ногами, гулко отзываясь на его бег, и Егора, точно снаряд, выбросило из темноты подъезда наружу.

На улице уже смеркалось. Во многих окнах горел свет. В сквере, примыкавшем к дому, где в вечернем освещении приглушенно зеленел газон, несколько мальчишек играли в войну. Они с криками носились взад и вперед, прятались за деревьями, палили друг в друга из игрушечных автоматов. Некоторые падали на траву, изображая смертельно раненных, и, корчась в муках, картинно умирали.

Егор ослабил узел галстука, который давил ему на шею. Некоторое время стоял в прострации, тупо наблюдал за действиями мальчишек, пытаясь постигнуть смысл их игры, которая сейчас, в сгущающихся сумерках и свете уличных огней, представлялась ему какой-то кошмарной реальностью, неким странным спектаклем, где все происходящее – и выстрелы, и изображаемая смерть – правда.

Он отбросил в сторону свой чемодан – тот перевернулся в воздухе и упал в песочницу, погребая под собой башни какого-то недостроенного замка, – а сам с криком «ура-а-а!» устремился под дула мальчишеских автоматов.

Ребятня поначалу струхнула, но потом, сориентировавшись, включила странного, вероятно, пьяного дядьку в свою игру, и стала палить в него с разных сторон.

От невидимых пуль, которые летели в него, Егора бросило в озноб. Спина стала мокрой. «Врешь! Не возьмешь!» – выкрикнул он и, схватившись за живот, повалился на землю, словно смертельно раненный, с перекошенным от боли лицом.

Гости ушли поздно – в начале первого.

Соня еще некоторое время возилась на кухне – мыла тарелки, перекладывала остатки еды в холодильник. Делала все это медленно. И сил уже не было, и не хотелось объясняться с Аркадием по поводу появления Егора, а что такое объяснение предстоит – она не сомневалась. Но пусть это случится завтра, а сейчас она тянула время, надеясь, что Аркадий, тоже уставший, ляжет в постель и, не дождавшись ее, уснет.

Дядя Коля давно уже спал, устроившись в детской комнате на раскладушке.

Аркадий же, напротив, бодрствовал. Сидел у себя в кабинете за письменным столом и листал какие-то бумаги. Наконец, утратив к ним интерес, погасил настольную лампу… Но спать не пошел, на что рассчитывала Соня, а отправился на кухню посмотреть, что там делает жена.

Увидев Соню, склонившуюся над раковиной, сказал:

– Оставь. Домоешь завтра.

Соня покачала головой.

Аркадий прошел в кухню, остановился за спиной у жены. Под шум льющейся из крана воды разглядывал ее затылок, тонкую, как у девочки, загорелую шею, завиток волос на ней… И поймал себя на мысли, что испытывает нежность при виде всего этого.

– По-моему, вечер удался, – сказал он. – Все остались довольны… – И после паузы добавил: – А этот твой знакомый – колоритный малый! Димка от него был в шоке. Правда, Димке это только на пользу. Его необходимо иногда встряхивать.

Аркадий открыл холодильник, достал бутылку минеральной воды. Налил себе в один из чистых фужеров, стоявших в ряд на столе.

– Значит, он шахтер… Кемерово, Кузбасс и все такое. И что очевидно: он в тебя втюрился. По уши!

– Ты преувеличиваешь, – сдержанно возразила Соня, понимая, что все идет к разговору, которого ей хотелось избежать.

– И тебе это нравится… – продолжал Аркадий, усевшись на стул. – Нра-а-вится! – повторил он нараспев, увидев, как дернулись у жены плечи. – Вас, женщин, постоянно тянет к дешевой романтике. Аристократке иногда хочется потискаться с конюхом или что-то в этом роде…

– Действительно, потискаться хочется, – попыталась отшутиться Соня.

– Не смешно…

– В таком случае, не понимаю, о чем ты? – Соня отложила тарелку, вытерла полотенцем руки, повернулась к мужу.

– Ну, допустим, ты завела на юге интрижку… – продолжал Аркадий. – Но зачем приглашать этого чувака к нам в дом?

– Я не заводила интрижек! И потом, он сам пришел, узнав, вероятно, мой адрес в регистратуре пансионата…

– Объясни, что у вас общего? Быть может, он интеллектуал? Гигант мысли, как говорили классики? Прости, не заметил. Или он – интересный собеседник? Тоже вроде нет. А может, твой приятель – специалист по народной медицине? Лечит, к примеру, самогоном ишиас, и вам, как медикам, есть о чем потолковать?

Соня со строгой печалью взглянула на мужа.

– Он просто хороший человек, – сказала она. – И твоя ирония здесь неуместна.

– Ну да, он же любит тебя!

– Положим, любовь – не самое плохое чувство. Он любит… А ты?

– Сейчас разговор не обо мне.

– К чему этот допрос? Поверь, за мною нет никакой вины.

Аркадий поднялся со стула.

– В общем, я не знаю, что там у вас и как, но не следует приводить его к нам в дом… – Соня хотела возразить ему, но он остановил ее решительным жестом: – Да-да!.. Если у вас имеются общие интересы – например, он занимал у тебя деньги на бутылку и теперь хочет вернуть долг, – общайся с этим малым на стороне. У меня много работы, доклад, а подобные сцены только отвлекают.

– Аркадий, что ты говоришь?! – У Сони комок подступил к горлу, но она сдержалась и не дала воли слезам. – Мы перестали понимать друг друга… А ведь еще недавно знакомые завидовали нам. «Какая чудесная пара!» – говорили про нас. И вот теперь… У меня такое чувство, будто однажды ночью, когда я спала, тебя подменили. Просыпаюсь, а рядом – совсем другой человек…

Аркадий поморщился.

– Умоляю тебя, обойдемся без «достоевщины». Я такой же, каким был и прежде. Разве что стал более трезво смотреть на вещи. И это естественно… Мы, между прочим, говорили о твоем шахтере… Уж если ты позволила ему волочиться за собой, то хотя бы не афишируй ваши отношения!

И он вышел из кухни, оставив Соню наедине с ее невеселыми мыслями.

В погожий субботний день, где-то около полудня, прохожие, находившиеся на улице возле дома, где жила Соня, и водители проезжавших там же машин, были привлечены необычной картиной. Лавируя между автомобилями, к дому подъехала белая карета, запряженная парой резвых лошадок. Казалось, эта карета прикатила сюда из девятнадцатого века, ощутимо являя собою частицу безвозвратно ушедшего прошлого, которое вдруг неожиданным образом обрело плоть и, поскрипывая рессорами, выкатило на городские улицы, словно имея своей конечной целью связать воедино две эпохи – нынешнюю и минувшую.

Появление кареты сопровождалось оживленными возгласами зевак, особенно тех, кого всегда умиляет милая, добрая старина. Пожалуй, только кучер, восседавший на козлах в вольной позе, несколько нарушал идиллическую картину в стиле «ретро». Это был небритый малый в мятом жокейском картузе и полотняной жилетке с многочисленными карманами, надетой поверх тельняшки. Лет ему было около тридцати, хотя выглядел он постарше – лицо его, такое же мятое, как картуз, говорило о многом, и, в частности, о приверженности его обладателя к горячительным напиткам.

Итак, карета подкатила к дому и остановилась… «Ага! – смекнули некоторые любопытные. – Здесь, видимо, снимают кино. Но где же, в таком случае, киносъемочный аппарат на треноге, режиссер с полубезумным взором и его многочисленные помощники?» Увы, ничего подобного вокруг не наблюдалось…

Зеваки пялились на экипаж, с нетерпением ожидая, кто же выйдет из кареты. Вельможа пушкинских времен? Или седой благородный генерал в эполетах, участник крымской кампании? Или знатная дама приятной наружности в длинном нарядном платье? Кто же там скрывается внутри?

И вот дверца кареты распахнулась, и на асфальт спрыгнул молодой мужчина с осунувшимся лицом и воспаленными от бессонницы глазами, одетый в обычный, скорее даже заурядный, современный костюм. Этим мужчиной, как, вероятно, читатель уже догадался, был Егор. Несмотря на измученный вид, он находился в приподнятом состоянии духа. И даже что-то напевал себе под нос.

Егор шагнул к кучеру, протянул ему несколько денежных купюр.

– Это аванс. Остальное после.

– О'кей! – отозвался малый на козлах и убрал деньги в один из карманов жилетки.

Егор весело огляделся по сторонам, прикидывая, где лучше поставить карету, чтобы потом, когда они вместе с Соней выйдут из подъезда, карета не сразу бросалась бы в глаза. Убедившись, что место на углу дома, где они стояли, самое подходящее, сказал кучеру:

– Жди здесь, Серега! Когда выйду с женщиной и крикну: «Такси!» – подъедешь. Смотри – не зевай!

– Будь спокоен, старичок! – успокоил тот. – Сделаем всё по высшему разряду! Только учти, ровно в пять я должен быть на съемке, иначе мне башку оторвут! – И крикнул уходящему Егору в спину: – Оставь покурить!

Егор порылся в карманах, извлек пачку «Явы», бросил ее кучеру. Тот лихо поймал ее на лету и, развалясь на козлах, с удовольствием закурил, вытянув вперед ноги в рваных кедах.

Егор вошел в подъезд. Поднялся на нужный этаж, позвонил в дверь.

Стоял в ожидании, когда ему откроют дверь, сосредоточенный и полный решимости, как волейболист на подаче.

Щелкнул замок, и в дверях появился… Аркадий.

Егор сразу сник. Отправляясь к Соне, он не исключал подобной встречи, но втайне надеялся, что ему повезет и дверь откроет сама хозяйка. Увы, этого не произошло, и теперь следовало действовать с учетом обстановки повышенной сложности.

– Здрасьте! – сказал Егор, натянуто улыбаясь.

– Привет! – ответил Аркадий.

Ни один мускул не дрогнул у него на лице. Он был подчеркнуто вежлив и с высоты своего роста – а он был выше Егора почти на голову – выжидающе смотрел на нежданного посетителя.

– Софья дома? – спросил Егор.

– Ее нет.

– А когда будет?

– Думаю, не скоро.

Не отдавая себе отчета, Егор привстал на носки: то ли желал уравняться с Аркадием в росте, то ли хотел заглянуть через его плечо в квартиру и убедиться в правдивости его слов.

– Ладно… – Егор вздохнул, нелепо почесал согнутым пальцем переносицу и хотел уже уйти, но в последний момент опять повернулся к Аркадию. – Тем лучше, что ее нет! – заявил он хрипло. – Нам нужно поговорить.

– Вы знаете, я спешу, и у меня совсем нет времени, – ответил Аркадий и хотел закрыть дверь.

Но Егор придержал дверь рукой.

– Это недолго, – пояснил он, – всего две-три минуты…

Он медлил, ожидая, что Аркадий предложит ему войти в квартиру, но приглашения не последовало. Так они и остались стоять: один – в прихожей, другой – на лестничной площадке перед дверью, словно по обе стороны разделявшей их пограничной линии.

– В общем… Я хотел сказать… – начал Егор, запинаясь и подыскивая подходящие слова, – что… что люблю вашу жену!

И опять на лице Аркадия ничего не отразилось, словно он был готов к такому признанию.

– Поздравляю! – проговорил он в свойственной ему сдержанной манере и с некоторым даже сочувствием взглянул на гостя. – Но тут, как говорится, ничем не могу помочь.

– Это не все, – сказал Егор. И, собравшись с духом, закончил: – Я люблю ее и хочу, чтобы она была со мной.

Аркадий онемел от такого заявления. Он смотрел на Егора и не мог вздохнуть, словно в горле у него застряла рыбная кость. Лицо его стало серым или так казалось из-за тусклой лампочки на лестнице. Он разглядывал Егора, его жилистую шею, бордовый узел его галстука, сбившийся на бок, и никак не мог овладеть собой; этот дурацкий узел на шее, словно клещами, держал его внимание и мешал сосредоточиться.

– А ты оригинал… Или контуженный! – проговорил он наконец, и в глазах его вспыхнули злые огоньки.

– А это уж как хотите!

После сделанного признания у Егора сразу стало легко на душе, словно он сбросил тяжелую ношу, которую долгое время тащил на себе.

– А что по этому поводу думает она? – спросил Аркадий, будто не он, а Егор являлся мужем Сони и знал про все ее начинания.

– Не знаю, – признался Егор. – Я еще не говорил с ней об этом.

– Ах, вот даже как! – Аркадий нервически рассмеялся. – А что если она будет против?.. Послушай, как там тебя… Егор? Тебе не кажется, что ты чего-то не догоняешь? Лезешь в чужую жизнь без всяких на то оснований? Прешь, как танк, по цветочной клумбе! Уверяю тебя, мы не собираемся расходиться.

– Вы не любите ее…

– Ну, это уж слишком! – возмутился Аркадий. – Послушай! Ты, часом, не пьян? Иди отсюда! И больше здесь не появляйся. Никогда!

– «Никогда»!.. Слово-то какое безысходное… – Егор мрачно усмехнулся. – Ладно. Я предупредил. Пока!

– Пока… – механически повторил Аркадий и захлопнул дверь.

Хорошего настроения, которое было с утра, как не бывало. «Сумасшедший дом какой-то! Водевиль! – возмущался он, нервно вышагивая взад и вперед по прихожей. – Каков наглец! Таких вязать надо и в психушку!»

Внизу, на выходе из лифта, Егор неожиданно столкнулся с дядей Колей – тот, нагруженный свертками, возвращался из ближайшего универмага, где делал покупки. Под мышкой у него торчал надувной крокодил ядовито-желтого цвета, с которым он выглядел чрезвычайно нелепо. Лицо его было в поту, реденький чубчик перьями лепился ко лбу.

– О, привет, земляк! – обрадовался он Егору. – Вот, скажу тебе, морока! Упрел в местном универмаге хуже, чем на тракторе. Ни в жисть не полез бы в эту бетономешалку, кабы не Анна моя – цельный список начесала, кому что купить! Родни – полсела, и всем надо! А по мне, лучше лишний гектар вспахать, чем в магазинах тутошних пеной исходить, будто я огнетушитель какой!.. А ты, паря, чего такой смурной? Занедужил, что ли?

– Да нет, пока здоров, – ответил Егор. – Хотел вот Софью повидать, а ее нет…

– Так она нынче в поликлинике, на дежурстве.

– Вот как… И где ж эта поликлиника?

– А хрен ее знает! Ты у Аркашки спроси… – посоветовал дядя Коля, но, вспомнив, как развивались события на дне рождения племянника, только махнул рукой. – Да нет, он не скажет!

Дядя Коля с сочувствием смотрел на страдальца. Видел, что человеку не по себе, и не знал, как тому помочь.

– А хочешь, где-нибудь посидим в хорошем месте, выпьем, – вдруг предложил он. – Тут поблизости кафе подходящее есть… Пойдем?

– А что, пойдем! – согласился Егор.

Они вышли из подъезда. Егор с решительным видом, словно ему предстояло не выпивать, а проводить встречу на высшем правительственном уровне, шел впереди, заложив одну руку за борт пиджака, а другую – за спину. Худой, щуплый дядя Коля со свертками и крокодилом под мышкой пританцовывал сзади, похожий на секунданта, сопровождающего на ринг боксера.

– Такси! – выкрикнул Егор, поднимая руку.

– Зачем – такси? – обеспокоился дядя Коля. – Тут рядом…

– Не суетись! Доедем!

Серега, кучер, услышав клич Егора, дернул поводья и лихо подкатил к подъезду.

– Садись, дядь Коль, уплачено!

– Вот так тарантас! – удивился тот. – И где же они в городе лошадей содержат?

Серега скептически оглядел дядю Колю и заметил разочарованно:

– А говорил, девицу катать будем, красотулю… Ничего себе красотуля! Лысина в полбашки!

Егор развел руками.

– Извини, Серега! Как выяснилось, в настоящий момент наша красавица находится на трудовой вахте. Выполняет задание особой государственной важности! Так что конную прогулку придется отложить до другого раза… А сейчас поехали, друг, в кафе. Душа, понимаешь, мерзнет, согреть ее надо!. Ты как, не возражаешь?

– Я? Да ни в коем разе! Я – всегда готов! – Серега даже зарделся, как девушка, подумав о предстоящей выпивке. – Только учтите, мужики, в пять я должен быть на съемке…

– Разберемся! – успокоил его Егор. И, забравшись вслед за дядей Колей в карету, крикнул, весело глянув на зевак: – Трогай!

Когда выпили по второй и закусили пельменями, и каждый почувствовал теплоту, разлившуюся по телу, Егор кратко изложил историю своей любви. Говорил сухо, без эмоций, как если бы рассказывал не про себя, а про другого человека. На протяжении своего рассказа он часто посматривал в окно, словно выглядывал там кого-то.

На улице моросил мелкий дождь. Возле кареты, которую Серега поставил напротив кафе, собралась небольшая толпа. Какая-то нескладная девчушка лет десяти с тонкими искривленными ногами и в коротком линялом платье кормила лошадей хлебом с руки. И каждый раз, когда животные тыкались мордами в ее ладонь и брали хлебные куски, приходила в восторг и, счастливая, посматривала на окружающих, словно призывая их быть свидетелями этого чуда.

– Не грусти! – воскликнул Серега, когда Егор завершил свой рассказ. – Все пройдет, как с белых яблонь дым!.. – Потом крутанул в воздухе острым кулачком и сказал: – А может, побить его надо? Так ты скажи, мы – мигом!

– Ну, ты, свисток тамбовский! – встрепенулся дядя Коля, словно петух на насесте. – Кого это ты бить собрался? Моего племянника? За что? Тоже мне, боксер нашелся! Никита Крутиков, едрена мать! Первая перчатка в городе Мухосранске!

– Извини, отец, – растерялся Серега, смятый таким неожиданным напором. – Я не знал, что вы такие закадычные родственники!

– И верно, бить его не за что, – поддержал дядю Колю Егор. – Он не виноват, что пересеклись наши дорожки…

– Тогда забудь о ней! – посоветовал Серега. От выпитого он слегка разомлел и чувствовал себя превосходно. В такие минуты он ощущал в себе вселенскую мудрость и очень себя за это уважал. – Ты посмотри, сколько вокруг канареек бегает – одна лучше другой! Мы тебе такую Дездемону организуем – рыдать будешь по ночам от счастья! Есть у меня одна такая на примете: у Моисеева в ансамбле пляшет… Компот, а не девочка! Все при ней: грудь, глаза. Ноги из лопаток растут!

– Да нет, Серега… – Егор задумчиво смотрел в окно.

Дождь на улице усилился, по обе стороны проезжей части замелькали разноцветные пятна зонтов, движения прохожих стали быстрее.

– Не могу я без нее, – сказал он. – Как тебе объяснить… Вот нет ее рядом, и я – как безногий инвалид – не хожу, а передвигаюсь…

Дядя Коля подцепил вилкой пельмешек, сунул его в рот. Не спеша прожевал и сказал, глядя в пространство:

– Признаюсь вам, Аркадий хоть и племяш мне, но если откровенно… Что-то разладилось у них с Софьей… Семейный мотор стучит с перебоями!.. Любовь-то ихняя на моих глазах зачиналась. Аркаша – тот уже работал после института. Я у них гостил в тот год. Татьяна, его мать, сестра мне родная. Хорошая была женщина, жаль вот, померла рано… Так вот, Аркаша тогда Софью впервые в дом привел. «Знакомьтесь, – говорит. – Я этого цыпленка вчера у входа в театр обнаружил. Лишний билетик спрашивала. Стоит и чуть не плачет. Пришлось отдать ей свой…» А Софья маленькая, худенькая, и вправду, словно птичка. Но шустрая, глазки сверкают, и хохочет. Одним словом, стали они встречаться… Полюбили друг дружку со всем молодым пылом. Бывало, смотришь на них, а они прямо светятся от счастья! Да-а… А нынче вот приехал, и все теперь не так… Интересная штука – жисть! – Дядя Коля с радостным оживлением почесал в затылке, удивляясь на жизнь и ее причуды. – И куда только любовь уходит? Вот любятся мужик с бабой, любятся, все, вроде, складно. И вдруг – раз, и нет ничего, точно бритвой срезало! И знать один другого не желает или, хуже того, ненавидят друг друга до одури! Все, кажется, ученые придумали… Телевизор изобрели, на Луну слетали… Человека в пробирке – тьфу ты, гадость! – делать научились… А вот как любовь сохранить – до этого не додумались! Да-а… – Дядя Коля протяжно вздохнул и, помолчав немного, продолжал: – Грустный, скажу вам, факт, но изменился мой Аркаша. Какой-то чужой стал… Может, затвердел душой от сытой жизни… Стал я ему давеча про наших, сельских, рассказывать – он же их всех знает, каждое лето на каникулы приезжал, – и вижу: глаза у него скучные-скучные, как у сома, и слушает он меня вроде как из вежливости… – Дядя Коля умолк. Долго вертел в руках пустой стакан, давил темными, с обломанными ногтями пальцами на его граненые бока, словно держал в руках не изделие из стекла, а затвердевшую душу племянника, которую хотел размять наподобие глины. Потом взглянул на Егора и вновь заговорил: – А Софья – женщина стоящая! И ты, вроде, мужик из настоящих, не чучело набивное. Я вижу, у меня нюх на людей… Я тебе, парень, так скажу, ежели чувствуешь, что воздуху тебе без нее не хватает, бери ее в охапку – прости меня, Господи! – и дуй, куда подальше, пока из рук не вырвали!

Серега вытаращил глаза от удивления.

– Это что же ты предлагаешь? Чтоб он ее выкрал? Как в старину бывало?

– Может, и так. У каждого своя голова на плечах имеется!

– Ох, отец, ты даешь! – Серега даже подскочил на стуле, будто сел на гвоздь. – Кто же в наше время телок крадет? Если захочет, сама за тобой побежит, ну а если нет, кради, не кради – пустые хлопоты!

Дядя Коля строго взглянул на него:

– Бабы, ежели хочешь знать, любят, когда в мужике напор есть. Мужик с напором – все равно, что Ниагарский водопад – слыхал про такой?

– Да про водопад-то я слыхал…

Серега пошарил под столом рукой, извлек оттуда еще одну бутылку водки.

– Надо повторить!

– Тебе хватит, – удержал его Егор, – ты же за рулем… – И кивнул в окно на экипаж.

– Еще по граммулечке, и все! – Серега разлил водку в стаканы и благодушно воскликнул: – Ну почему так хорошо?!

Выпили.

Дядя Коля отломил от куска хлеба корку, понюхал ее, тем и ограничился. Задумался о чем-то, загрустил.

– Да-а, непонятно, куда любовь улетучивается… А бывает и по-другому… – заговорил он немного погодя, отвечая на какие-то свои потаенные думы. – Бывает и такая любовь, которая всю жисть в тебе. Сидит внутри, держит тебя цепкими пальцами и не отпускает… Порою сил уже нет, думаешь, что ж ты, тварь въедливая, со мною делаешь? Уйди к лешаку, не лезь в печенки, да куда там!.. И опять же ученая братия ничего по этому делу смикитить не может. Да-а… Расскажу я вам одну историю. Очень давняя эта история. Можно сказать, вечность прошла с той поры! Был я молод, как и вы, и любил одну девчонку. Настей ее звали… Симпатичная была, приветливая… Глаза ясные, чистые… Взгляд гордый… Всё книжки читала… Как вспомню про нее, сердце и нынче кругами ходит… Так вот. Мы уже с ней расписаться хотели, даже срок свадьбы наметили, да тут неприятность одна вышла. Папашу ее посадили. Оклеветал его один гад. Настрочил бумагу в органы, дескать, Настин папаша – враг народа, недобитый кулак, на уроках литературы – а он учитель был – ведет вредные для советской власти разговоры, ну и все такое прочее. Одним словом, посадили папашу Насти. Потом, правда, после смерти Сталина освободили и pea… pea…

– Реабилитировали! – подсказал Серега.

– Вот-вот. Знакомые рассказывали, лысый вернулся, без зубов… Но это уже через несколько лет… А тогда, когда его забрали, я, скажу вам честно, струхнул. Зачем, думаю, с такими дело иметь? Я, конечно, не верил, что папаша – враг, но разве кому чего докажешь? А я, как ни крути, единственным кормильцем в семье был – отец и брат старшой с войны не пришли, словили каждый свою пулю… Одним словом, ходить к Насте в дом перестал. Бывало, увижу ее на улице и тут же в сторону сворачиваю, бегу, как от чумы… Мучился крепко, подушку в общежитии изгрыз до дыр – до того люба мне была! – но встреч избегал. А Настя с матерью тогда очень в поддержке нуждались, да и жили они, скажем прямо, несытно… В Калинине это было в сорок девятом, я там на курсах механизаторов учился… Один раз мы с ней все же встретились… Иду я как-то с дружком по улице. Он хохмач такой, анекдоты травит, смеемся оба… И вдруг – Настя передо мной. Столкнулись нос к носу… Глянула она на меня так остро, будто обожгла, и ушла, гордая, не сказав ни слова. А я так и остался стоять, как вкопанный… А после всю ночь заснуть не мог – лицо горело от стыда, и грудь жгло… А Настя с матерью вскоре уехали куда-то… С той поры ничего о ней не знаю. Где она? Что она? Жива ли? Но вот сидит эта самая Настя у меня вот здесь, – дядя Коля положил ладонь на грудь, – и никуда не денешься!.. Давно женился, детей вырастил, уже внуки бегают, а все о ней помню… Вот тут и разберись.

Дядя Коля умолк, задумался.

– Ну, а жена как же? – спросил Серега.

– Жена? А чего – жена? – не понял дядя Коля. – Живем – не хуже других.

– Ну, ты даешь, отец! – Серега пьяно качнул головой. – Это же безнравственно – с нелюбимой жить!

– Слушай, иди-ка ты в баню! – оскорбился дядя Коля. – Слово-то какое вынул: «безнравственно»! Поверху стрижешь, а что внутри – не видишь!

– Действительно, Серега, много пить тебе вредно, – строго заметил Егор. – Принеси-ка лучше еще пельменей.

Серега обидчиво шмыгнул носом, но спорить не стал и отправился за пельменями.

Рассказ дяди Коли пробудил в Егоре самые разные мысли. Он вдруг остро почувствовал свое одиночество, чего прежде с ним не случалось. Он сидел и думал о себе, о своей матери, которая вырастила его одна (непутевый отец куда-то сгинул, когда Егору не было и пяти) и с которой он в последние годы, бывало, не виделся месяцами. Когда Егор проходил службу в армии, мать, наконец, вышла замуж (мужем ее стал хмурый немногословный человек по фамилии Родин, занимавшийся ремонтом уличных телефонов) и теперь жила отдельно от сына. Их редкие – в основном по праздникам – встречи вызывали у Егора чувство растерянности, от которого щемило в душе: и он уже не тот, и мать теперь другая, муж матери – неплохой, но чужой человек, с которым у Егора нет ничего общего. И самое главное – нет больше той близости, что была между ним и матерью с детства, она как-то постепенно стала сходить на нет, а потом и вовсе иссякла, словно вода в пересохшем колодце. Кто был повинен в этом, Егор не знал. Ощутив нечто вроде жалости к самому себе – чувство для него непривычное, – он с не меньшим сочувствием стал думать о незнакомой ему девушке Насте, занимавшей столь важное место в неуспокоенной душе дяди Коли. Настя эта представлялась Егору почему-то похожей на Соню: те же лицо, глаза, улыбка, та же манера говорить, смотреть на собеседника… Егор устремил взгляд в окно и, глядя на холодно мерцающие струи дождя, на девочку, которая вымокла до нитки, но все еще стояла возле лошадей, поглаживая их мокрые морды, желая продлить свое нехитрое счастье, стал думать о Соне. Он представил ее облаченной в белый халат, сидящей у себя в кабинете, где она проводит прием больных. Милая, деликатная, строгая… И больные внимают каждому ее слову. «Откройте рот! – говорит она. – Скажите: „а-а…“ Давайте я вас послушаю…» И наклонившись к больному, слушает через фонендоскоп его сердце. И сердце это стучит ровно-ровно, или вдруг дает перебои, или мечется в аритмии, как загнанное животное, готовое, если ему не придут на помощь, разорваться и опрокинуть своего хозяина в холод небытия…

Вечером, придя к себе в гостиницу, он стал названивать Соне. Каждые четверть часа он выходил из номера, садился у столика дежурной по этажу и с упорством маньяка крутил диск; сама же дежурная, ярко накрашенная, одутловатая блондинка не первой молодости, которой он подарил баночку красной икры, сидела рядом, готовая в любой момент, если ответят, взять трубку и позвать Соню к телефону. Но, увы, ответа не было, и это огорчало.

Наконец где-то после одиннадцати ему удалось дозвониться. Трубку взяла сама Соня.

– А-а, это ты… – сказала она бесцветным голосом. – Чего ты хочешь?

– Нам надо встретиться и поговорить, – сказал Егор.

– Хорошо, – согласилась Соня после некоторого молчания, которое показалось ему бесконечно долгим. И назвала место встречи и время.

К месту встречи на другой день Егор явился заблаговременно. Оглядевшись, стал прохаживаться в сквере и ждать.

Он готовился поговорить с Соней начистоту. Он признается ей в своих чувствах, и пусть решает. Егор не страшился ее приговора, что-то внутри подсказывало ему, что она нуждается в нем. Более того, ему казалось, что Соня испытывает к нему не меньшее влечение, чем он к ней.

День стоял погожий, нежаркий. По светлому небу плыли небольшие облачка, похожие друг на друга, пушистые, словно шары одуванчиков. Иногда они налезали на солнце, погружая в тень пол-улицы, но через минуту, уйдя дальше, выпускали плененное светило из своих объятий, и тогда на землю устремлялся золотой веселый свет, катившийся по стенам домов и наполнявший свечением кроны деревьев.

Лавируя между голубей, которые бесстрашно петляли под ногами, Егор ходил туда и обратно от начала аллеи до серой скамейки, на которой восседал строгий сосредоточенный старик в очках, читавший газету.

Закончив изучение новостей, старик опустил газету на колени и стал смотреть вдаль, беззвучно шевеля губами, словно читал далекие, не видимые Егору надписи.

Соня запаздывала, и Егор начал нервничать. Какой-то прохожий попросил у него прикурить. Он механически извлек из кармана спички, чиркнул ими, даже не посмотрев просившему в лицо; а сам все думал: неужели не придет? Неужели обманула? Егор даже не мог себе представить, что станет делать, если Соня так и не явится на эту встречу. В последнее время он утратил способность обдумывать свое поведение на несколько ходов вперед и, как плохой шахматист, всякий раз прокручивал в голове лишь один-два хода, которые ему предстояло сделать в данный момент, а дальше начиналась пустота, какая-то темная размытость, неосязаемая, как воздух.

Но Соня пришла, не обманула. Увидев Егора, томящегося в ожидании, направилась к нему. Руки ее нервно теребили сумочку, свидетельствуя о волнении, с каким она шла на эту встречу, но настроена она была самым решительным образом. Она знала, что не будет потворствовать поведению Егора, и шла на свидание с единственной целью: заставить его немедленно уехать – обратно ли на юг, домой ли, к черту, к дьяволу, куда угодно, лишь бы оставил ее в покое и не вносил смуту в ее жизнь!

– Я боялся, что ты не придешь! – обрадовался Егор. – Даже загадал… Если придешь, то жить мне долго и счастливо, а если нет…

– А если нет?

– Тогда – под откос!

– Ладно, живи долго и счастливо! – разрешила Соня, натянуто улыбнувшись, и направилась к свободной скамейке.

Так получилось, что сели они на скамейку как раз напротив старика с газетой.

Старик некоторое время довольно откровенно разглядывал их, затем, видимо, сообразив, что мешает им, деликатно закрылся газетой.

– Что будем делать? – спросил Егор после некоторого молчания, не зная, как приступить к тому главному, о чем ему хотелось поговорить.

– Ничего не будем делать, – сухо ответила Соня и строго посмотрела на него. – Сегодня ты отправишься в кассу, купишь билет на самолет и улетишь домой. Вот, возьми, – она протянула ему какую-то бумажку, – это бронь, если не будет билетов.

Егор взял бумажку, повертел ее в руках и вдруг заговорил с жаром:

– Как ты не понимаешь: не могу я без тебя! Поедем со мной, Соня! Ты не пожалеешь! Однокомнатное место под солнцем у меня имеется, так что жить для начала есть где… А город у нас – хороший, замечательный город! Четверть миллиона жителей! Много цветов!.. Хлеба и зрелищ тоже хватает! И люди симпатичные!.. Поехали, Соня!

Соня слушала рассеянно. «А он похудел, аж скулы вылезли…» – отметила она, разглядывая его. Соня не переставала удивляться тому, как этот парень бросил все в одночасье – море, веселую курортную жизнь, налаженный отдых в пансионате – и приехал сюда, за сотни километров, к ней. И всякий раз, когда она думала об этом, у нее теплело на душе.

– Нет, Егор, не будем об этом, – прервала она его взволнованную речь. – Такие вещи так не делаются…

– А как они делаются?.. Поедем, Соня!

– Перестань! Неужели ты не понимаешь… У меня здесь сын, работа… – Соня включилась в игру, как если бы действительно хотела уехать с Егором, и теперь, взвешивая «за» и «против», называла ему причины, которые мешали осуществить ей этот отъезд.

– Мальчик поедет с нами, работу тебе найдем… Врачи нужны везде.

– С какой стати я должна все бросить и уехать с тобой? Ты… мне нравишься, это верно… Но этого мало. Я тебя совсем не знаю, да и ты меня тоже… А ошибку совершить так просто!

– Бог ты мой, но ты же его не любишь!

– С чего ты взял? Все сложней, чем тебе представляется! Аркадий – отец моего ребенка, мы прожили с ним девять лет…

Следует сказать, что настойчивость, которую проявлял Егор, действовала на Соню расслабляющим образом. Точные, жесткие слова, которые она заготовила перед встречей и которые должны были остудить его пыл, куда-то улетучились, и ей вдруг сделалось страшно оттого, что он сумеет уговорить ее. И Соня стала вслух убеждать себя, какой замечательный человек ее муж:

– Он добрый, талантливый, честный…

– Это я уже слышал, за столом, – прервал ее Егор. – Перестань, Соня! Дерево давно засохло, а ты не хочешь себе в этом признаться!.. А я люблю тебя, Соня… – горло у него сжимало от волнения, и он с трудом произносил слова: – Поедем со мной!

Соне наконец удалось овладеть собой, удалось удержаться на краю обрыва и не скатиться вниз. Сделав усилие, она мысленно как бы отделила Егора от себя и сказала чужим жестким голосом:

– Все, не будем об этом. Прощай!

– Подожди… Соня! – произнес он в отчаянии.

Но она уже соскочила со скамейки и стремительно побежала по аллее.

Егор встал, раздавленный ее отказом, и, с трудом передвигая непослушные ноги, медленно побрел по аллее.

Проходя мимо старика, все так же сидевшего на скамейке с газетой в руках, перехватил его сочувствующий взгляд, но, утратив остроту мысли, не понял истинного назначения этого взгляда – ему почудилось, старик посмеивается над ним, гримасничая, как мальчишка…

Навстречу Егору шел мужчина с тонкой длинной шеей, по-гусиному торчащей из распахнутого воротника тенниски, и Егору захотелось вцепиться в эту шею руками. Зачем? Почему? Ответа на эти вопросы не было. И чтобы не сделать этого, Егор сорвался с места и помчался по аллее, как ненормальный, распугивая голубей.

Прошло два дня, в течение которых Егор не давал о себе знать, и Соня решила, что он послушался ее и уехал.

В среду, закончив прием больных, Соня закрыла кабинет и перед уходом заглянула к старшей сестре, своей приятельнице; их дети ходили в один детский сад, а теперь еще и жили по соседству в дачном поселке.

Женщины обменялись новостями, посудачили о местном рентгенологе, который опять запил и вот уже вторую неделю не появляется на работе, обсудили новое платье, которое было на старшей сестре, и, договорившись в ближайшую субботу непременно съездить к детям за город, расстались.