Исфахан

Алеф: Протокол

ДЕЛО № 788-АТ/КСИР-ИСФ

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

Дата: 24 Ордибехешта 1402 г. (14 мая 2023 г.)

Время начала: 14:47

Время окончания: 15:58

Место: Управление контрразведки Корпуса стражей Исламской революции, г. Исфахан. Комната для допросов №4.

Допрашиваемый: Мусави, Захра, дочь Али.

Допрашивающий: Следователь Управления Майор Мохсен Карими.

Присутствуют:

Следователь.

Секретарь (ведёт протокол).

Мусави, З.

(Комната стерильна. Бежевые стены. Металлический стол. Три стула. На столе – выключенный диктофон, стакан воды для допрашиваемой. Кондиционер монотонно гудит, поддерживая неестественную прохладу. Запаха нет. Вообще никакого. Это само по себе действует на нервы).

Следователь: Бисмилляхи р-рахмани р-рахим. Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Доктор Мусави, начнём. Назовите ваше полное имя.

Мусави: Захра Мусави, дочь Али.

Следователь: Дата и место рождения?

Мусави: 25 Бахмана 1361 года. Город Шираз.

Следователь: Полный возраст?

Мусави: 40 лет.

Следователь: Семейное положение?

Мусави: Замужем.

Следователь: Имя и род занятий супруга?

Мусави: Амирхан Мусави. Начальник отдела безопасности муниципалитета Исфахана.

Следователь: Дети?

Мусави: Две дочери. Насрин, семнадцать лет, ученица старшей школы. И Зейнаб, двенадцать лет, ученица средней школы.

Следователь: Образование?

Мусави: Окончила Тегеранский университет, физический факультет, кафедра ядерной физики. Степень доктора наук по физике плазмы.

Следователь: Год защиты диссертации?

Мусави: Тысяча триста восемьдесят седьмой. По вашему календарю – две тысячи восьмой.

Следователь: Тема диссертации?

Мусави: «Моделирование нестабильностей плазмы в токамаках методом гирокинетического приближения».

Следователь: Текущее место работы?

Мусави: Исследовательский центр ядерных технологий, Исфахан. Лаборатория номер четыре.

Следователь: Должность?

Мусави (следователь перебирает тасбих – чётки): Старший научный сотрудник.

Следователь: Ваш руководитель?

Мусави: Доктор Хасан Резаи.

Следователь: Вы носите хиджаб по убеждению или по необходимости?

Мусави: (пауза) По закону Исламской Республики.

Следователь: Это не ответ на вопрос.

Мусави: Я соблюдаю все законы.

Следователь: Как часто вы молитесь?

Мусави: Пять раз в день, когда позволяет работа.

Следователь: В лаборатории есть молельная комната?

Мусави: Да. Отдельная для женщин.

Следователь: Кто ещё из женщин работает в вашей лаборатории?

Мусави: Только я.

Следователь: Это не создаёт неудобств?

Мусави: Я привыкла.

Следователь: Мы видим в вашем деле отметку о стажировке за рубежом.

Мусави: Да. С 2009 по 2011 год. Во Франции. Комиссариат по атомной энергии и альтернативным источникам энергии, центр в Сакле.

Следователь: Вы поддерживали контакты с кем-либо из ваших французских коллег после возвращения на родину? Назовите имена. Доктор Филипп Дюбуа? Доктор Аньес Фурье?

Мусави: Контакты носили исключительно научный характер и были прекращены по моему возвращению в Иран, как того требовал протокол. Переписка по электронной почте касалась только завершения совместной публикации о поведении изотопов урана в газовой среде при сверхкритических скоростях. Последнее письмо было отправлено в 2012 году.

Следователь: Вы говорите, что реальность состоит из протоколов, доктор? Или что протоколы и есть реальность?

Мусави: Я говорю, что следовала предписаниям. Реальность – это совокупность физических законов. Протоколы – лишь их слабое отражение в социальной сфере. Попытка упорядочить хаос.

Следователь: Интересная философия… Ваш коллега, Рустам Йезди. Как долго вы его знали?

Мусави: С момента моего прихода в лабораторию. Около десяти лет.

Следователь: Опишите ваши отношения.

Мусави: Коллегиальные. Мы работали над смежными аспектами каскадной центрифуги. Иногда мы обсуждали уравнения Гельмгольца. Иногда пили чай в столовой. У него был хороший вкус на финики.

Следователь: Вы были близки?

Мусави: Близость – категория не из мира физики. Наши орбиты пересекались в строго отведённых для этого точках. Мы не были друзьями. Мы были функциями в одной системе.

Следователь: Когда вы видели его в последний раз?

Мусави: В прошлый четверг. В конце рабочего дня. Он уходил чуть раньше меня. Сказал «Ходахафез» (перс. «Храни тебя Бог», прощание). Как обычно.

Следователь: Вы заметили в его поведении что-то необычное в последние недели?

Мусави (после паузы): Он был более молчалив, чем обычно. Рассеян. Однажды я видела, как он чертил на салфетке не формулы, а что-то похожее на спираль Фибоначчи, только с ошибкой в последовательности. Это было иррационально. Не похоже на него.

Следователь: Иррационально (он делает едва заметную пометку на листе бумаги. Ручка не издаёт ни звука). Доктор Мусави, вы считаете себя лояльной гражданкой Исламской Республики Иран?

Мусави: Моя работа – лучшее тому доказательство. Я служу своей стране, используя знания, которые она мне дала.

Следователь: Ваша работа – это расщепление атома. Атом, как вы знаете, может служить и созиданию, и разрушению. Всё зависит от намерения. Так же и с лояльностью.

Мусави: Мои намерения чисты. Как вакуум в центрифуге.

(Следователь откладывает ручку и вновь берёт тасбих. Он слегка наклоняется вперёд. В комнате становится ещё тише, будто даже гул кондиционера приглушился, вслушиваясь. Голос следователя, до этого монотонный, как метроном, обретает иную, металлическую твёрдость).

Следователь: Доктор Мусави, вы когда-нибудь употребляли алкоголь или запрещённые вещества?

(Вопрос падает в тишину, как капля кислоты на мрамор. Абсурдный, неуместный, оскорбительный. Её пальцы, лежащие на столе, холодеют. Она смотрит на следователя, пытаясь разгадать эту логическую аномалию, найти причину такого сбоя в протоколе).

Мусави: Нет. Никогда. Это харам. И это… нелогично.

(Следователь не реагирует на её ответ. Он не моргает. Его взгляд – как объектив камеры, бесстрастный и всепроникающий. Он выдерживает паузу, давая первому вопросу сделать свою разрушительную работу, а затем, не меняя тона, наносит второй удар).

Следователь: Откуда вы узнали, что Рустам Йезди был убит?

Мусави (долгая пауза, машинально поправляет магнаэ – часть хиджаба): Я… я этого не говорила.

Следователь: Но вы подозреваете.

Мусави: (едва слышно) Да.

Следователь: На основании чего?

Мусави: Интуиция. Только интуиция.

Следователь: Женская интуиция? В ядерной физике разве есть место интуиции?

Мусави: Это разные вещи.

Следователь: Допрос приостановлен в 15:58. Доктор Мусави, вы останетесь здесь. У нас будут дополнительные вопросы.

Время в комнате останавливается.

Бет: Вакуум и стихи Хафиза

9 Ордибехешта 1402 г. (29 апреля 2023 г.)

День начинался с уравнения. Ещё до того, как муэдзин с бирюзового минарета мечети Имама пропел утренний азан, разум Захры уже выстраивал дифференциальные уравнения в частных производных, описывающие поведение плазмы. Это был её ритуал, её способ навести порядок во вселенной прежде, чем вселенная навяжет ей свой хаос. Она лежала в постели рядом с ровно дышащим телом мужа, Амирхана, и мысленно вращала гексафторид урана в симуляции, отделяя ценные изотопы от бесполезных, как просеивают зерна от плевел.

Дом – это первая ячейка. Здесь она – жена и мать. Она встала, не издав ни звука, надела домашний халат поверх ночной сорочки и прошла на кухню. Воздух пах вчерашним рисом и розовой водой. На столе – учебник старшей дочери, Насрин, раскрытый на странице с английскими неправильными глаголами, а рядом – аккуратно сложенная школьная форма младшей, Зейнаб. Две дочери – два вектора, направленные в противоположные стороны. Одна – центробежная сила, рвущаяся наружу, к запретной музыке, к перепискам в зашифрованных мессенджерах, к миру, который она видела в фильмах. Другая – центростремительная, идеальная ученица, гордость школы, послушная и предсказуемая, как движение планет. Захра приготовила завтрак: лаваш, сыр, сладкий чай. Механические движения, выверенные годами.

Машина, её старенький «Пежо», – переходная зона. Здесь, в потоке утреннего исфаханского трафика, мимо древних мостов и пыльных платанов, она совершала трансформацию. Женщина, жена, мать – эти оболочки сбрасывались одна за другой. К тому времени, как она подъезжала к первому КПП объекта, оставалась только одна сущность – Доктор Мусави. Физик. Функция.

Лаборатория – её святилище. Ячейка номер два. Мир чистого разума. Здесь царил холодный свет люминесцентных ламп, гул вентиляционных систем и запах озона. Здесь не было места эмоциям, только данным. Мужчины-коллеги кивали ей сдержанно, почтительно, но на расстоянии. Она была для них аномалией: слишком умна, слишком замкнута, женщина в мире, где правили мужчины, ломающая их представления о мире, как нейтрон ломает ядро атома. Она не обращала на это внимания. Их мнения были лишь фоновым шумом, не влияющим на результаты эксперимента. Опасность представляли не их мнения, а их взгляды.

Её рабочее место было образцом порядка. Мониторы с графиками. Стопки распечаток с формулами. Идеально заточенные карандаши. Напротив, через проход, находился стол Рустама Йезди. Его стол всегда был творческим беспорядком: книги по философии соседствовали с руководствами по спектрометрии, на салфетках были набросаны не только уравнения, но и странные геометрические узоры. Рустам был единственным, с кем можно было говорить не только о работе. Он мог цитировать Хафиза, рассуждать о природе времени и приносить из дома финики, утверждая, что они из сада его деда в Йезде. Он был… погрешностью в системе. Допустимой погрешностью.

В тот день его стол был пуст.

Это было странно. Рустам никогда не опаздывал. К обеду его место всё ещё пустовало. Захра почувствовала укол беспокойства – иррациональный, нелогичный импульс. Она подавила его. Возможно, он заболел.

На следующий день стол был не просто пуст. Он был стерильно чист. Исчезли книги, стопки бумаг, даже кружка с надписью «Мыслю, следовательно, существую в суперпозиции». Словно его никогда и не было.

Захра подошла к руководителю лаборатории, доктору Резаи. Это был невысокий, сухой человек с глазами, которые, казалось, видели мир в инфракрасном спектре, замечая лишь тепловые следы угроз.

– Доктор Резаи, где Рустам Йезди? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Резаи не поднял головы от бумаг.

– Доктор Йезди переведён. Срочный проект на другом объекте.

– Он ничего не сказал. Это было внезапно.

– В нашей работе, доктор Мусави, – Резаи наконец поднял взгляд, и в нём не было ничего, кроме холодной стали, – всё самое важное всегда происходит внезапно. Вернитесь к работе.

Это было объяснение. И одновременно приказ не задавать вопросов. Но логика Захры кричала о нарушении протокола. Люди не исчезают так. Даже в их мире. Они прощаются, передают дела. Их перевод оформляется неделями. Это было неправильно. Система дала сбой.

Весь день она не могла сосредоточиться. Уравнения расплывались. В гуле центрифуг, сквозь бетон и кожухи, ей слышались чужие голоса. Она чувствовала на себе взгляды коллег – или ей это только казалось? Паранойя. Недопустимая переменная.

Вечером, когда почти все ушли, она подошла к пустому столу Рустама. Из чистого любопытства, сказала она себе. Просто чтобы убедиться. Она выдвинула ящик. Пусто. Второй. Пусто. В третьем, под металлической планкой, она нащупала что-то пальцами. Маленький, сложенный вчетверо листок бумаги. Не официальный бланк. Вырванный из блокнота.

Она развернула его. Внутри не было ни слова. Только несколько строк, начерченных знакомым почерком Рустама.

Это был не текст. Это была строка из стихотворения и ряд чисел.

«Где дом друга, о спутники мои?»

А под ней: 74.4.12.3_9.1.5.7

Строка из Хафиза. И код. Eё охватил холод. Это было послание. Но от кого? Первая мысль была нелогичной, панической: он знал. Знал о данных, которые она копировала для человека, чьё настоящее имя она так и не узнала. Человека, которого видела всего дважды. Но если Рустам знал… Нет. Это невозможно. Она была слишком осторожна. Слишком методична. Или нет? Ей казалось, что она стоит на границе между двумя мирами: миром порядка и миром хаоса.

Она сжала листок в кулаке. Бумага казалась обжигающе горячей. Она больше не была просто физиком, столкнувшимся с тайной. Она была шпионом, получившим сообщение, которое могло быть как ключом к спасению, так и ордером на её собственное исчезновение. И у неё не было права на ошибку.

Или Рустам оставил его для неё.

Гимель: Кристаллическая решётка лояльности

(29 Мехра 1401 г. – 21 октября 2022 г.)

Осень в Исфахане – это время, когда свет становится хрупким, как старый фарфор, а воздух пропитывается запахом увядающих платанов и золотой пыли, летящей с пустыни. Захра любила эту пору. Уравнения в её голове, обычно чёткие и холодные, как линии на осциллографе, в октябре обретали цвет и тепло. Возвращаясь домой, она чувствовала, как логика лаборатории, мир предсказуемых траекторий и управляемых реакций, медленно растворяется в вязком, иррациональном мареве вечернего города.

В тот вечер всё было иначе.

Дождь начался внезапно, как начинаются все катастрофы – с едва заметного изменения в привычном порядке вещей. Сначала это были редкие капли на лобовом стекле её «Пежо», потом – плотная завеса, превратившая мир за окном в импрессионистское полотно. Захра включила дворники. Их мерный скрип напоминал метроном, отсчитывающий такты чужой симфонии.

Поток машин на проспекте Чахарбаг замер. Не просто замедлился, как в обычной пробке, а встал намертво, словно время сгустилось и перестало течь. Впереди, в сумеречном воздухе, висела неестественная тишина, которую пронзали нервные гудки и далёкие, похожие на лай, крики.

Захра выключила радио, где диктор бодрым голосом рассказывал о новых успехах в сельском хозяйстве. Она вглядывалась вперёд, пытаясь разложить хаос на составляющие. Люди в чёрной форме. Басиджи. Глухие удары дубинок по пластиковым щитам. Женский визг, оборвавшийся на высокой ноте. Она увидела, как по асфальту покатился одинокий белый кроссовок, а рядом, подхваченный ветром, трепетал сорванный с чьей-то головы хиджаб – лиловый, как цветок иудина дерева.

Студенты. Снова.

Её пальцы мёртвой хваткой вцепились в руль. Это была абстрактная картина, сцена из новостей, которую её разум привык классифицировать и убирать в ячейку «Общество: неприятное, но далёкое». Но сегодня расстояние исчезло.

В боковое стекло постучали. Это был полицейский. Она опустила стекло, и в салон ворвался запах дождя, смешанный с чем-то едким – слезоточивый газ.

– Документы, – его голос был усталым, механическим.

Она протянула удостоверение. Полицейский взял карточку, поднёс к глазам. Его взгляд скользнул от фотографии к названию учреждения и обратно. Что-то в его лице изменилось – безразличие сменилось тенью уважения. Или, может, просто иного рода подозрительности. Он вернул удостоверение.

– Простите, доктор. Куда направляетесь?

– Домой. Район Джолфа.

– Откуда едете?

– С работы. Исследовательский центр.

Он вернул документы, посмотрел на неё внимательнее, словно что-то взвешивая.

– Проезжайте, доктор. Будьте аккуратнее.

Захра уже потянулась к рычагу переключения передач, но он не отошёл. Он наклонился чуть ниже, и его голос стал тише, почти доверительным.

– Надеюсь, ваши дети не участвуют в этом, – полицейский кивнул в сторону хаоса за спиной. – Молодёжь сейчас не понимает последствий.

Слова не были угрозой. Они были чем-то хуже. Констатацией факта, напоминанием об её уязвимости.

– Мои дети дома, – ответила она, надеясь, что это правда.

После этого отошёл.

Захра медленно тронулась с места, объезжая группу басиджи, которые тащили по земле какого-то парня. Она смотрела прямо перед собой, но видела не дорогу. Она видела Насрин. Её шестнадцатилетнюю дочь. Её пламя, её ярость, её убеждённость в том, что мир можно переписать с чистого листа, как неудачное уравнение. Она видела Насрин с её тайными аккаунтами в соцсетях, с её запретной музыкой, с её горящими глазами, когда она говорила о справедливости – слове, которое в мире Захры давно стало лишь переменной в чужих политических формулах.

И в этот момент стройная, выверенная вселенная Захры треснула.

Всю свою жизнь она верила – или заставляла себя верить, – что её работа, её гений служат великой цели. Созданию щита, который защитит Иран. Который даст её дочерям будущее, безопасность, гордость. А сейчас, глядя на подавление этого отчаянного, юного бунта, она с ужасающей ясностью поняла: щит, который она помогала ковать, был обращён не только вовне. Он был обращён и внутрь. Она строила самый прочный в мире забор, а на деле выковывала прутья для клетки, в которой предстояло жить её детям. Её работа давала силу тем, кто тащил по асфальту мальчишек и срывал хиджабы с девчонок, которые могли быть её Насрин.

В тот вечер в её душе, в самом защищённом её отсеке, произошёл тихий, невидимый глазу фазовый переход. Как вода под сверхвысоким давлением превращается в лёд-VI, с совершенно иной кристаллической решёткой, так и её лояльность, оставаясь внешне прежней, изменила свою внутреннюю структуру.

Она уже почти выехала из зоны оцепления, когда взгляд зацепился за фигуру на тротуаре. Мужчина. Он стоял чуть поодаль от хаоса, под сенью платана, и не смотрел на протестующих. Он смотрел на не. На её машину.

Он не участвовал. Не сочувствовал. Он анализировал. На нем было непримечательное тёмное пальто, у него было спокойное, почти академическое лицо, и глаза, которые не просто смотрели, а считывали информацию.

Где она видела его раньше? Память, обычно точная как швейцарские часы, дала сбой. Конференция в Тегеране? Нет. Университет? Тоже нет. Но это чувство узнавания было реальным, физическим, как электрический разряд.

Зелёный свет. Она тронулась, но не могла отвести взгляд от зеркала заднего вида. Мужчина не двигался, продолжая смотреть ей вслед. А потом достал телефон и начал что-то набирать.

Захра нажала на газ. Впервые за многие годы уравнения в её голове молчали. Их место занял один-единственный вопрос, холодный и тяжёлый, как свинец: если траектория, по которой ты движешься, ведёт к распаду всего, что тебе дорого, не является ли отклонение единственно верным решением?

Дома Насрин сидела за учебниками. Невинная. Безопасная. На этот раз.

– Как прошёл день? – спросила Захра, стараясь, чтобы голос звучал обычно.

– Нормально. Физика, химия, литература. Скука.

– Ты никуда не выходила?

Насрин подняла голову, и в её глазах мелькнуло что-то – не ложь, но недоговорённость.

– Только в библиотеку. С Мариам.

Библиотека. Или митинг. Как проверить? Как уберечь? Как объяснить, что некоторые эксперименты нельзя повторить, потому что они разрушают сам объект исследования?

Физика учила: у каждого действия есть противодействие. Но она забыла другой закон – о возрастании энтропии. О том, что любая закрытая система стремится к хаосу.

Далет: Чай и французское кружево

30 Мехра 1401 г. (22 октября 2022 г.)

– Захра-джан, сегодня вечером придут Реза с женой и Мортеза с семьёй, – Амирхан застёгивал манжеты рубашки, не глядя на жену. Утренний свет падал косо через жалюзи, расчерчивая его лицо параллельными линиями. – Надень что-нибудь поскромнее, джанам. Соответственно. Длинное платье, платок поплотнее. Ты же знаешь, они придерживаются очень традиционных взглядов.

Соответственно. Это слово повисло в воздухе спальни, как формула, требующая расшифровки. Захра знала его значение: чёрный чадор вместо обычного манто, никаких украшений, минимум косметики. Превращение из доктора физики в тень, в функцию обслуживания. Она, доктор Мусави, чей разум проникал в тайны атомного ядра, должна была превратиться в безликую функцию «хозяйка дома» для людей, чьим главным интеллектуальным достижением было умение правильно составить отчёт. В груди поднялась глухая, холодная волна негодования, но она лишь кивнула.

– Конечно, – ответила она, продолжая расчёсывать волосы.

Но в зеркале отражалась женщина, которую она с трудом узнавала. Та, другая Захра, защитившая с отличием диссертацию, спорившая с профессором Мартено о природе квантовых флуктуаций, казалась персонажем из чужой биографии.

День тянулся, как вязкая жидкость в центрифуге. На работе она механически выполняла расчёты, но мысли возвращались к вчерашнему вечеру. К мужчине под платаном. К ощущению узнавания без воспоминания – как déjà vu наоборот.

К семи вечера дом был готов к приёму гостей. Гостиная разделена невидимой границей: диваны для мужчин ближе к телевизору, кресла для женщин – у окна. На кухне – поднос с чайными стаканами в золотых подстаканниках, вазочки с местным гязом, фисташки из Кермана. Каждая деталь на своём месте, как атомы в кристаллической решётке.

Первыми пришли Реза с женой Марьям. Реза – заместитель Амирхана, человек с лицом, которое природа создала для недоверия: узкие глаза, тонкие губы, привычка щуриться даже в полумраке. Марьям – его противоположность: пышная, громкоголосая, с золотыми браслетами, звенящими при каждом движении.

– Салам, Захра-джан! – Марьям обняла её, окутав облаком приторных духов. – Как твои девочки? Насрин всё такая же бунтарка?

Захра улыбнулась той отрепетированной улыбкой, которую держала наготове для таких случаев.

– Растут. Насрин готовится к экзаменам.

Следом появились Мортеза с Фатимой и их сыном-подростком. Мортеза работал в отделе кибербезопасности, человек, который видел угрозы в каждом байте информации. Фатима была тише Марьям, но в её молчании чувствовалась бдительность – она всё замечала, всё каталогизировала.

Мужчины заняли свою территорию. Включили телевизор – «Персеполис» играл с «Эстегляль». Амирхан разливал чай, Реза уже критиковал тренера, Мортеза проверял телефон между комментариями к игре.

Женщины устроились у окна. Захра принесла чай, разлила его, добавляя кардамон – ровно две коробочки в каждый стакан, как учила её свекровь. Ритуал, отточенный до автоматизма.

На одной половине – мужские крики, споры об офсайдах и политике, запах пота и уверенности. На другой – женский щебет, тихий, как шелест сухих листьев. Разговоры о детях, о ценах на рынке, о новой ткани, которую завезли в лавку на базаре.

– Ты слышала про дочь Голи? – начала Марьям, отхлёбывая чай. – Поймали без хиджаба возле университета. Теперь у них проблемы.

– Молодёжь совсем потеряла голову, – вздохнула Фатима. – Мой племянник тоже… впрочем, неважно.

В остальном разговор тёк предсказуемо: цены на овощи, новый сериал на телевидении, чья-то свадьба, чьи-то похороны. Захра кивала, поддакивала, подливала чай. Её разум, привыкший к сложным вычислениям, скучал в этом болоте банальностей. Она думала о спирали Фибоначчи с ошибкой, которую чертил Рустам. О коде в его записке.

– А я на прошлой неделе обновила гардероб, – вдруг оживилась Марьям, понизив голос. – Реза водил меня в одно… особенное место.

Фатима наклонилась ближе. Даже Захра невольно прислушалась.

– Представляете, целый подпольный бутик! Французское белье, итальянские платья. Всё настоящее, не китайские подделки.

– Как же они это провозят? – спросила Фатима. – Это же контрабанда.

Марьям загадочно улыбнулась, наслаждаясь вниманием.

– Реза говорит, у них свои каналы. Что-то… дипломатическое. Какие-то люди летают туда-сюда, в чемоданах провозят. Для жён больших начальников. У них есть связи в посольствах. Возят в дипломатических сумках, которые не досматривают.

– И дорого? – поинтересовалась Фатима.

– О, да! Но оно того стоит. Кружева ручной работы, шёлк… – Марьям мечтательно закатила глаза. – Я купила комплект цвета бургундского вина. Реза был в восторге.

И в этот момент, между словами «дипломатические каналы» и «бургундское вино», память Захры словно щёлкнула тумблером. Озарение пришло не как вспышка, а как медленное проявление фотографии в растворе.

Париж. Аэропорт Шарль де Голль. Февраль 2014 года. Она возвращалась с конференции, опоздала на свой рейс, пришлось брать билет на следующий. Эконом-класс был забит, но ей повезло – место у окна, и рядом…

Мужчина с академическим лицом, уткнувшийся в ноутбук. Она краем глаза видела экран – танки. Он играл в World of Tanks. Это было так неожиданно, так… по-человечески. Солидный мужчина в дорогом костюме, увлечённо гоняющий пиксельные танки по виртуальным полям сражений.

– Простите, – не удержалась она тогда, – это же «Мир танков»?

Он поднял голову, слегка смущённый.

– Вы знаете эту игру?

– Играю иногда. Когда нужно отвлечься от работы. У меня Т-34-85.

Его лицо озарилось улыбкой – той особенной улыбкой, которая возникает при встрече единомышленника в неожиданном месте.

– Jagdpanther – «Охотник за танками», – ответил он с гордостью. – Только что купил. Вы физик, да? Я видел вашу сумку с конференции.

Jagdpanther. Название отозвалось в её памяти смутным эхом, как звук от далёкого взрыва. Это была её первая серьёзная машина в игре. Она купила её годом ранее, в 2012-м, в Сарове. Во время той стажировки в российском ядерном центре, о которой в её официальном деле было написано лишь три строчки. Долгие, одинокие вечера в закрытом городе, снег за окном общежития и виртуальные сражения как единственный способ сбежать от давящей тишины и постоянного чувства, что за тобой наблюдают. Именно там, в сердце чужой ядерной программы, она, иранский физик, выбрала немецкую противотанковую установку за её точность и элегантность инженерного решения.

Но после возвращения в Иран всё изменилось. Тот период жизни нужно было запечатать, убрать в самый дальний отсек памяти. Она «забыла» пароль от своего первого аккаунта, как забывают неудобные сны. Создала новый и пересела на советский Т-34-85. Это казалось более… правильным. Более безопасным. Так немецкая точность сменилась советской надёжностью. Но она не стала говорить об этом господину Фахрабади. Она просто улыбнулась ему в ответ, словно название Jagdpanther было для неё лишь одним из многих в бесконечном каталоге игры.

Они проговорили почти весь полет. О танковых сражениях и баллистике снарядов, о физике пробития брони и оптимальных углах атаки. Он сказал, что работает в торговом представительстве. Импорт-экспорт. Текстиль. У него был лёгкий акцент – не совсем иранский, словно он долго жил за границей.

– Игра – прекрасная модель, – сказал он где-то над Стамбулом. – Ограниченные ресурсы, необходимость стратегического мышления, понимание слабых мест противника. Как в жизни.

Он представился. Господин Фахрабади.

Но запомнилось ей не этим. А тем, как его встречали.

Его не просто встретили. Его встретил человек с табличкой «Дипломатическая служба». Они прошли мимо длинной очереди на паспортный контроль, мимо таможни, и исчезли в дверях VIP-зала. Без досмотра. Без вопросов.

И теперь, десять лет спустя, этот человек, с которым она обсуждала виртуальные танковые баталии, стоял под дождём и наблюдал за разгоном протестов. Наблюдал за ней.

– Захра-джан, ты не слушаешь! – голос Марьям вернул её в настоящее. – Я спрашиваю, не хочешь ли ты тоже заглянуть в этот магазин?

– Что? Нет, спасибо. У меня всё есть.

Но теперь у неё не было главного – понимания, почему человек, играющий в танки на высоте десять тысяч метров, оказался в нужном месте в нужное время. И почему он смотрел именно на неё.

Из гостиной донёсся рёв – кто-то забил гол. Мужчины закричали, заспорили. Мир разделился на тех, кто радовался, и тех, кто проклинал судью.

А Захра сидела между двумя мирами – между кружевами контрабандного белья и виртуальными танковыми сражениями – и чувствовала, как невидимые нити начинают стягиваться вокруг неё в узор, который она пока не могла разгадать.

Чай в её стакане остыл. Кардамон осел на дно, как тяжёлые изотопы в центрифуге.

«Ограниченные ресурсы, необходимость стратегического мышления, понимание слабых мест противника», – вспомнились его слова. Теперь она понимала: он говорил не об игре.

Хе: Охотник за танками

6 Абана 1401 г. (28 октября 2022 г.)

Пятница в Иране – это пауза. День, когда время замедляет свой бег, подчиняясь иному ритму: не гулу центрифуг, а призыву муэдзина с минарета мечети Джаме Исфахана. Это день семьи, день, когда кристаллическая решётка общества на мгновение становится видимой и упорядоченной.

После утреннего намаза Захра достала с антресолей свой старый ноутбук – массивный, тяжёлый артефакт из прошлого десятилетия. Пыль на его крышке лежала, как вулканический пепел на руинах Помпеи.

– Куда собралась? – Амирхан застёгивал часы, готовясь к пятничной молитве в мечети.

– В парк Наджван, с Зейнаб. Ей нужен свежий воздух.

– Ты тащишь этот мавзолей с данными на прогулку? Зачем?

– Хочу перечитать черновики старых работ. Кое-что для текущего исследования. Там были идеи… которые я забросила. Возможно, зря.

– В парке? – его брови приподнялись с той особой смесью недоверия и снисхождения, которую мужчины приберегают для женских причуд.

– Зейнаб будет играть. У меня будет время.

Амирхан пожал плечами. Для него это прозвучало как ещё одна из её физических абстракций, не имеющих отношения к реальному миру, где нужно платить за электричество и воду и следить, чтобы дочери делали уроки.

– Как знаешь. Только не сиди с ним все время. Зейнаб хочет покормить уток.

Парк в пятничное утро был похож на персидский ковёр, сотканный из сотен живых нитей. Семьи расстилали скатерти на траве, дети гонялись за голубями, старики играли в нарды в тени чинар. Воздух пах жасмином, сахарной ватой и влажной землёй у фонтанов. Захра выбрала скамейку чуть в стороне, у розовых кустов.

– Мама, я пойду к девочкам, вон они, у качелей, – Зейнаб, чьё лицо было воплощением чистой, неискажённой геометрии, указала пальцем на группу своих ровесниц.

– Иди, милая. Только будь на виду.

Зейнаб убежала. Захра осталась одна. Она была матерью, наблюдающей за дочерью. Безупречная маскировка. Она открыла ноутбук. Старая версия Windows, казалось, загружалась целую вечность. Каждый оборот вентилятора казался ей оглушительно громким.

На рабочем столе, среди папок с названиями вроде Plasma_Instabilities_2011 и Tokamak_Simulations, был ярлык с изображением танка – World of Tanks. Портал в другой мир, в симулякр реальности, где она когда-то находила отдушину.

Она запустила игру. Интерфейс был знаком, как старая, забытая формула. Поле для логина и пароля. Она ввела данные своего старого аккаунта, NeutronStar_7. Система ответила: «Неверный пароль или имя пользователя». Она попробовала ещё раз. И ещё. Память, хранившая сложнейшие уравнения, отказалась выдать эту простую комбинацию. Возможно, аккаунт был удалён за неактивность. Десять лет – целая эпоха в цифровом мире.

Придётся войти через другой вход. Она нажала «Регистрация». Создала новую личность. Zahra_K_1983. Имя, инициал, год рождения. Минимум информации, максимум правды. Лучшая ложь – та, что почти неотличима от истины.

Она вошла в игру. В ангаре стоял базовый, жалкий танк первого уровня. Неважно. Её интересовал не бой. Её интересовал список. Каталог игроков. Бесконечный список имён, библиотека теней.

Она открыла поиск. Что она искала? Призрак десятилетней давности. Имя, похожее на «Фахрабади». Она искала вариации: Fahrabad, Fahrabadi, FahrabadyFer… Ничего. Тогда она вспомнила – Jagdpanther. Он гордился этой машиной. Поиск по технике… по дате регистрации…

Она изменила тактику. Вместо имени она ввела в поиск название танка. Jagdpanther. Список был огромен. Тысячи игроков владели этой немецкой противотанковой самоходкой. Это был поиск иголки не в стоге сена, а в горе иголок. Она начала просматривать список, страницу за страницей. PanzerKiller_Ali. DesertFox_66. Reza_Sniper. Имена мелькали, сливаясь в бессмысленную массу. Её мозг, натренированный на поиске паттернов, не находил ничего.

Она чувствовала себя астрономом, ищущим слабую гравитационную аномалию в скоплении миллионов звёзд. Результаты были нулевые. Сотни игроков с похожими именами, но ни один не вызывал отклика.

Может, он сменил имя? Или тоже забросил игру? Мысль была холодной и липкой. Она искала знак, но что, если знака больше не существовало? Что, если она интерпретировала случайный шум как осмысленное послание? Это была ловушка, в которую попадались многие умы, – видеть систему там, где царит хаос.

– Мама, а что ты делаешь?

Голос Зейнаб прозвучал так близко и неожиданно, что Захра вздрогнула и захлопнула крышку ноутбука с такой силой, что пластик треснул. Сердце ухнуло в пустоту. Она была так поглощена поиском, что не заметила, как дочь подошла и заглядывала ей через плечо.

– Зейнаб! Ты меня напугала, азизам!

– Но это же… это же компьютерная игра? Ты играешь в игры? – в голосе дочери смешались шок и восхищение. Словно она обнаружила, что её мать – тайный супергерой.

– Я… – Захра собирала осколки самообладания. – Я просто наткнулась на старую игру. Хотела вспомнить, почему она мне когда-то нравилась. Глупость, правда?

– Покажи! Пожалуйста, покажи! Мальчишки в школе постоянно об этом говорят, но девочкам не показывают!

Захра открыла ноутбук. Её руки слегка дрожали.

– Это… очень старая игра. Я давно не играла. Просто увидела и стало интересно, почему она мне когда-то нравилась. Это как… перечитывать старую книгу.

– А покажи? Какие там танки?

– Это танки разных стран. Вот советские, вот американские, вот немецкие… Вот тут список игроков. Ты можешь выбрать любой танк и…

– А почему у некоторых игроков такие странные имена?

– Люди выбирают псевдонимы. Как… как поэты в старые времена. Чтобы быть кем-то другим.

– Как Хафиз? Его ведь звали не Хафиз, правда?

– Шамс ад-Дин Мухаммад. Хафиз – это прозвище. «Хранитель», тот, кто помнит Коран наизусть.

Она говорила, а сама лихорадочно вела курсором по списку, который остался на экране. И пока она объясняла дочери разницу между тяжёлыми и средними танками, её взгляд зацепился за строку.

JagdpanFer_83

Имя было неточным. Опечатка или намеренное искажение. Fer вместо Fakhr. Но это было слишком близко, чтобы быть совпадением. 83-й. Год его рождения? Или просто число? Рядом с именем был аватар – крошечное изображение, пиксельная мозаика. Но даже в этом низком разрешении она узнала его. Нечёткий абрис лица, линия скул, спокойный взгляд. Это был он. Призрак из самолёта. Оракул под дождём.

– Мама, а можно мне мороженое? – Зейнаб потянула её за рукав, её мир был прост и состоял из желаний, которые можно было исполнить. – Фисташковое! Или шафрановое!

Облегчение накрыло Захру, как волна.

– Конечно, джанам. Конечно.

Она выключила игру, закрыла ноутбук.

Они шли к киоску с бастани, Зейнаб щебетала о школе, о подругах, о предстоящем тесте по математике. Захра кивала, улыбалась, но её разум остался там, в цифровом пространстве, где охотник отметил появление новой добычи. Или, возможно, признал старую.

Зейнаб выбирала между фисташковым и шафрановым мороженым. Солнце клонилось к закату, окрашивая фонтаны в цвет расплавленной меди. Где-то вдалеке муэдзин начал призыв к вечерней молитве.

– Мама, а зачем люди играют в войну? – пробуя мороженное спросила Зейнаб.

– Чтобы научиться не воевать в реальности.

– Но разве игра не учит воевать лучше?

– Парадокс, да? Мы изучаем то, чего хотим избежать… Или воевать и победить.

– Мама, а ты победила? В игре?

– Что? Нет, азизам. Я даже не начала играть.

– Но ты начнёшь?

Захра посмотрела на дочь – невинную, чистую, полную веры в справедливость мира.

– Возможно, – ответила она. – Иногда приходится играть, даже когда не знаешь правил.

Вав: Геометрия страха

10 Абана 1401 г. (1 ноября 2022 г.)

Память – это тоже лаборатория, где прошлое можно снова и снова подвергать анализу, надеясь на новый результат. В тот день, задолго до того, как стол Рустама Йезди стал стерильным прямоугольником пустоты, в комнате отдыха пахло крепким чаем и тревогой. На столе лежал предварительный отчёт МАГАТЭ, его страницы, испещрённые дипломатическими формулировками, походили на карту минного поля.

– Они слепы, – доктор Резаи отставил свой стакан с таким стуком, будто поставил точку в споре. – Они ищут следы частиц, а не следы намерений. Намерение Большого сатаны очевидно – оставить нас беззащитными. Намерение Израиля – закончить то, что они начали в Натанзе.

– Или то, что есть, но хорошо спрятано, – тихо заметил Рустам, не отрываясь от своей чашки чая.

– У Ирана есть суверенное право на защиту. Большой Сатана держит свой флот в Персидском заливе, Малый Сатана имеет самый большой ядерный арсенал в мире. Мы что, должны ждать, сложа руки?

– Их намерение – соблюсти договор, который мы подписали, – возразил Рустам. – К тому же, геополитическая карта изменилась. Россия, наш ситуативный союзник, застряла в украинских степях. Ей сейчас не до нас.

Резаи усмехнулся, но в его глазах не было веселья.

– Вы мыслите категориями газетных заголовков, Рустам. Я же предпочитаю учебники истории. Во время Второй мировой СССР тоже был «занят» борьбой с Гитлером. Это не помешало операции «Согласие», когда Красная армия оккупировала весь север страны. История учит: великие державы всегда находят время для малых стран, когда речь идёт об их интересах. Союзники – это переменная величина. Угрозы – константа. Единственный язык, который хорошо понимают в этом мире – это язык гарантированного взаимного уничтожения.