Происхождение видов путем естественного отбора

Причины изменчивости

Когда мы сравниваем между собой особей какой-нибудь разновидности или полуразновидности из наиболее древних наших домашних животных или культурных растений, нас прежде всего поражает то обстоятельство, что они различаются между собой более, чем особи одного и того же вида или разновидности в естественном состоянии. И когда мы подумаем об огромном разнообразии растений и животных, искусственно выведенных и изменявшихся в течение веков при самых разнообразных условиях климата и обстановки, то приходим к заключению, что эта значительная степень изменчивости зависит главным образом от того, что эти искусственные произведения возникли при жизненных условиях, гораздо менее однообразных и несколько иных, чем те, среди которых существовали в природном состоянии породившие их виды. Также довольно вероятно и воззрение, высказанное Эндрю Найтом, что эта изменчивость находится до некоторой степени в связи с избытком пищи. Очевидно только то, что органические существа должны подвергаться действию новых условий в течение нескольких поколений, для того чтобы обнаружилась изменчивость в значительных размерах, а также что организации, обнаружившие стремление к изменчивости, продолжают изменяться в течение многих поколений. Неизвестно ни одного случая, чтобы изменчивый организм перестал изменяться в прирученном состоянии. Наши древнейшие культурные растения, как, например, пшеница, продолжают давать новые разновидности; наши древнейшие домашние животные все еще обнаруживают наклонность к быстрому изменению и совершенствованию.

Насколько я в состоянии судить, после продолжительного изучения этого предмета, жизненные условия действуют, по-видимому, двояким образом: непосредственно на всю организацию или только на известную ее часть и посредственно – влияя на воспроизводительную систему. По отношению к непосредственному воздействию мы должны постоянно иметь в виду, что во всяком подобном случае, как настаивал на том в последнее время проф. Вейсман и как я показал в своем труде «Изменение в прирученном состоянии», до́лжно различать два фактора: природу организма и природу условий. Первый, по-видимому, наиболее существенный, так как совершенно сходные изменения возникают при условиях, насколько мы можем судить, совершенно различных, а с другой стороны, несходные изменения возникают при условиях, по-видимому совершенно однородных. Влияния на потомство могут быть или определенными, или неопределенными. Они могут быть признаны определенными, когда все или почти все потомство особей, подвергавшихся известным условиям, изменяется одинаковым образом. Очень трудно прийти к определенному заключению относительно размеров изменения, вызываемого таким определенным образом. Но не подлежит сомнению, что ряд неглубоких изменений возникает таким путем: например, рост – в зависимости от количества пищи, окраска – от ее качества, толщина кожи и волос – от климата и т. д. Каждая из бесконечно разнообразных окрасок пера нашей домашней птицы должна иметь свою физическую причину; и если бы те же причины действовали одинаковым образом в течение длинного ряда поколений на значительное число особей, то все они, вероятно, изменились бы одинаковым образом. Такие факты, как, например, образование сложных и необыкновенных выростов, неизменно следующее за проникновением капельки яда, выделяемого насекомыми, производящими галлы, показывают нам, какие странные изменения могут возникать у растений под влиянием изменения химической природы их соков.

Неопределенная изменчивость является гораздо более распространенным результатом измененных условий, чем изменчивость определенная, и, вероятно, играла более выдающуюся роль в образовании наших домашних пород. Мы видим неопределенную изменчивость в тех бесконечно разнообразных слабых различиях, которыми отличаются особи того же вида и которые не могли быть унаследованы ни от одного из родителей, ни от более отдаленных предков. Нередко даже резко выраженные отличия проявляются у животных одного помета, у растений из семени, полученного из одной и той же коробочки. На протяжении долгих промежутков времени из миллионов особей, выращенных в той же стране, почти на одной и той же пище, появляются уклонения в организации, настолько резко выраженные, что получают название уродливостей; но нет возможности провести какую-нибудь определенную черту отличия между уродливостью и менее резкими изменениями. Все подобные изменения, слабые или более резко выраженные, проявляющиеся у особей, живущих вместе, могут быть рассматриваемы как неопределенные воздействия условий существования на каждый индивидуальный организм, подобно тому как простуда действует неопределенным образом на различных людей соответственно их сложению или состоянию, вызывая то кашли и насморки, то ревматизм или воспаления различных органов.

Что касается того, что я назвал посредственным или косвенным действием измененных условий, через влияние их на воспроизводительную систему, то о существовании такого воздействия можно заключить отчасти по особой чувствительности этой системы ко всякой перемене условий, отчасти же на основании сходства, подмеченного Кёльрейтером и другими, между изменчивостью, вызываемой скрещиванием между видами, и той, которая наблюдается, когда воспитывают растения или животных при новых или неестественных условиях. Многочисленные факты ясно указывают на особенную чувствительность воспроизводительной системы даже к самым слабым изменениям в окружающих условиях. Ничто не может быть проще приручения животного, и, наоборот, крайне трудно достигнуть того, чтобы оно свободно плодилось в неволе, даже и тогда, когда самки не избегают самцов. Как велико число животных, которые не плодятся даже тогда, когда их содержат почти на полной свободе и на их родине. Это обыкновенно, и совершенно ошибочно, приписывают извращенным инстинктам. Многие культурные растения роскошно развиваются, но не приносят ни одного семени. В нескольких редких случаях было замечено, что даже от такого несущественного обстоятельства, как большее или меньшее содержание влаги в известный период развития растения, зависит – принесет ли растение семена или не принесет. Я не могу привести здесь подробностей фактов, мною собранных и напечатанных в другом месте; но для того, чтобы показать, как странны законы, управляющие размножением животных в неволе, я только упомяну, что хищные млекопитающие, даже тропические, сравнительно легко плодятся у нас в неволе, за исключением стопоходящих, или семейства медведей, которые почти никогда не приносят детенышей, между тем как хищные птицы, за весьма редкими исключениями, едва ли когда несут яйца, из которых высиживаются птенцы. Многие экзотические растения производят пыльцу, окончательно негодную для оплодотворения, совершенно так же, как у большинства бесплодных гибридов. С одной стороны, мы встречаем возделываемые растения и домашних животных слабых и хилых, но свободно плодящихся в неволе; с другой стороны, мы встречаем особей, взятых в юном возрасте из естественной их обстановки, вполне прирученных, здоровых и долговечных (чему я мог бы привести много примеров), но с воспроизводительной системой, пораженной бесплодием вследствие неуловимой для нас причины. Исходя из этих фактов, мы не должны удивляться, что воспроизводительная система, когда она развивается в неволе, действует вполне неправильно и производит отпрыски, иногда не сходные с родителями. Я могу прибавить, что между тем как иные организмы свободно плодятся при самых неестественных условиях (например, кролики и хорьки, содержимые в конурах), доказывая тем, что их воспроизводительные органы нелегко поражаются, другие растения и животные не поддаются приручению и очень мало изменяются, почти так же мало, как и в естественном состоянии.

Некоторые натуралисты утверждали, что всякое изменение связано с актом полового воспроизведения; но это, очевидно, неверно, потому что в другом своем труде я привел длинный список явлений так называемой игры природы (sporting plants), т. е. случаев, когда растения внезапно производили почку с совершенно новыми особенностями, отличными от всех остальных почек на том же растении. Эти изменения почковые, как их можно назвать, могут быть размножаемы прививкой, отводками и т. д., а иногда даже семенами. В природе эти случаи редки, но в культуре их нельзя отнести к редким явлениям. Из многих тысяч почек, производимых из года в год тем же деревом при однородных условиях, одна внезапно получает совершенно новый характер; почки, появившиеся на деревьях, росших при различных условиях, дают начало той самой разновидности, как то было в примере появления нектаринов на персиковых деревьях и в примере появления махровых (моховых) роз на обыкновенных розах. Исходя из этих факторов, мы вправе заключить, что природа условий имеет в произведении каждого данного изменения менее значения, чем природа самого организма; быть может, первая влияет не более существенно, чем природа той искры, которая воспламеняет массу горючего материала и влияет на свойства вспыхивающего пламени.

Действие привычки и упражнения или неупражнения органов; корреляционная (связная) изменчивость; наследственность

Измененные привычки оказывают влияние, передающееся по наследству, как, например, изменение периода цветения растений, перенесенных из одного климата в другой. У животных усиленное упражнение или неупражнение органов обнаруживается более резкими последствиями; так, я заметил, что у домашней утки кости крыла весят менее, а кости ног более по отношению ко всему скелету, чем у дикой утки, и это с уверенностью можно приписать тому обстоятельству, что домашняя утка менее летает и более ходит, чем ее дикие предки. Значительное и наследственное развитие вымени у коров и коз в тех странах, где этих животных доят, в сравнении с теми же органами этих животных в других странах, по всей вероятности, есть другой пример последствий упражнения органа. Нельзя указать почти ни на одну породу домашнего скота, которая в какой-нибудь стране не имела бы повислых ушей, и объяснение этого факта отсутствием упражнения ушных мускулов, вследствие того что животные эти редко подвергаются испугу, представляется вероятным.

Изменчивость управляется многочисленными законами; некоторые из них уже смутно выясняются и будут вкратце обсуждены впоследствии. Я остановлюсь здесь только на том, что можно назвать корреляционной (связной) изменчивостью. Существенные изменения в зародыше или личинке, вероятно, отразятся изменениями и во взрослом животном. В уродливостях соотношения между совершенно различными частями очень любопытны; многочисленные случаи этого явления встречаются в обширном труде Исидора Жоффруа Сент-Илера, посвященном этому предмету. Заводчики убеждены, что длинные конечности почти всегда сопровождаются удлиненной головой. Некоторые случаи соотношения удивительно странны: так, например, белые кошки с голубыми глазами обыкновенно глухи; а по наблюдению м-ра Тэта, эта особенность ограничивается только котами. Окраска и органические особенности часто идут рука об руку, чему можно привести многочисленные примеры между животными и растениями. Из фактов, собранных Гейзингером, по-видимому, вытекает, что некоторые растения оказывают вредное действие на белых овец и свиней, между тем как черные особи не испытывают вреда. Проф. Виман сообщил мне недавно замечательный пример подобного явления; он осведомлялся у нескольких виргинских фермеров, почему все свиньи у них черные, и получил ответ, что свиньи едят корни одного растения (Lachnanthes), которые окрашивают их кости в розовый цвет, последствием чего у всех, кроме черных разновидностей, бывает отпадение копыт, а один из виргинских колонистов (crackers – по местному выражению) прибавил: «Мы отбираем в каждом помете черных поросят, так как они одни могут выжить». Бесшерстные собаки имеют несовершенные зубы; животные с длинной и грубой шерстью, как утверждают, отличаются длинными и многочисленными рогами; голуби с оперенными ногами имеют перепонки между пальцами, голуби с короткими клювами имеют короткие, а голуби с длинными клювами длинные задние конечности. Таким образом, человек, отбирая и накопляя какую-нибудь особенность строения, почти наверное будет неумышленно изменять и другие части организма на основании этого таинственного закона соотношения (корреляции).

Результаты различных, вовсе не известных или смутно понимаемых законов изменчивости бесконечно сложны и разнообразны. Стоит труда тщательно изучить некоторые подробные трактаты о наших старых культурных растениях, как, например, о гиацинте, картофеле, даже георгине и пр. Просто изумляешься бесконечному разнообразию в строении и в свойствах, которыми разновидности и подразновидности незначительно отличаются одна от другой. Вся организация как будто сделалась пластичной и в слабой мере уклоняется от типа родителей.

Изменение ненаследственное для нас несущественно. Но число и разнообразие наследственных уклонений в строении, как ничтожных, так и очень важных в физиологическом отношении, бесконечно. Сочинение Проспера Люка в двух больших томах – лучшее и самое полное по этому предмету. Каждый селекционер знает, как сильно́ стремление к наследственной передаче признаков; что «подобное производит подобное» – составляет его основное убеждение; сомнения в этом отношении высказывались только теоретиками. Если какое-нибудь уклонение в строении появляется часто и мы его встречаем у родителей и у детей, то мы не можем решить, произошло ли оно от одной общей причины, повлиявшей на тех и на других; но если между особями, по-видимому подчиненными одинаковым условиям, редкое уклонение, вызванное исключительным стечением обстоятельств, появляется у родителя, скажем, в одном из нескольких миллионов особей и повторяется у детей, то уже одна теория вероятностей почти вынуждает нас приписать это повторение наследственности. Всякий, конечно, слышал о случаях альбинизма, колючей кожи, волосистости, проявляющихся у нескольких представителей одной и той же семьи. Если странные и редкие уклонения в строении наследуются, то, конечно, до́лжно допустить, что и менее странные и более обыкновенные особенности наследственны. Быть может, самая верная точка зрения на этот предмет заключалась бы в том, чтобы считать наследование любого признака за правило, а ненаследование его – за исключение.

Законы, управляющие наследственностью, по большей части неизвестны. Никто не может сказать, почему одна и та же особенность в различных особях того же вида или в представителях различных видов то наследуется, то не наследуется; почему в детях воспроизводятся признаки деда, бабки или еще более отдаленных предков; почему какая-нибудь особенность передается от одного пола обоим или только одному и чаще всего исключительно тому же полу. Для нас довольно важен тот факт, что особенности, проявляющиеся в самцах наших домашних пород, часто передаются исключительно или преимущественно только самцам. Еще более важно правило, на которое, мне кажется, можно вполне положиться: что каков бы ни был период жизни, в котором проявилась какая-нибудь особенность, она стремится проявиться и в потомке в соответственном возрасте, хотя иногда и несколько ранее. Во многих случаях оно не могло бы и быть иначе; так, например, унаследованные особенности в строении рогов нашего скота не могут проявиться иначе как у почти взрослых животных; особенности шелковичного червя проявляются у гусеницы или в коконе. Но наследственные болезни и некоторые другие факты заставляют меня допустить, что правило это имеет более широкое применение и что и тогда даже, когда нет никакого основания для появления известного признака в известном определенном возрасте, это стремление тем не менее проявляется в потомке в том же самом периоде, в котором оно первоначально появилось в предке. Я полагаю, что правило это в высшей степени важно в качестве объяснения основных законов эмбриологии. Эти замечания, понятно, касаются только появления особенностей, а не первоначальной причины, которая могла повлиять или на яичко, или на мужской элемент, подобно тому как увеличенная длина рогов у теленка от короткорогой коровы и длиннорогого быка, хотя и появляется в позднем возрасте, очевидно, зависит от влияния мужского элемента.

Упомянув здесь о возвращении к прежним признакам, я нахожу полезным остановиться на заявлении, часто высказываемом натуралистами, именно что наши домашние разновидности при одичании постепенно и непременно возвращаются к признакам своих, находившихся в естественном состоянии предков. Из этого выведено было заключение, что невозможно распространять на виды, находящиеся в естественном состоянии, какие бы то ни было выводы, сделанные на основании фактов, наблюденных над домашними разновидностями. Вопреки всем моим стараниям я не мог, однако, найти, на каких убедительных фактах основывалось это так часто и так смело высказываемое положение. Было бы даже очень трудно привести эти доказательства; мы можем быть уверены, что значительное большинство наиболее резко обозначившихся домашних разновидностей и не могли бы даже существовать в диком состоянии. В очень многочисленных случаях мы не знаем этих естественных предков и потому не можем судить, произошло ли такое полное возвращение к их признакам или нет. Для избежания влияния скрещивания необходимо было бы дать одичать только одной разновидности. Тем не менее, так как действительно наши разновидности иногда в некоторых своих признаках обнаруживают возвращение к формам своих предков, мне не представляется невероятным, что если бы нам удалось натурализовать или культивировать в течение многих поколений различные породы, например капусты, в очень бедной почве (причем, конечно, часть результата пришлось бы приписать определенному действию бедной почвы), то они в значительной мере, а может быть, и вполне вернулись бы к своим первобытным естественным формам. Удался ли бы опыт или нет, для вашей аргументации существенно не важно, так как самый опыт сводился бы к изменению жизненных условий. Если бы можно было показать, что наши домашние разновидности обнаруживают сильное стремление возвращаться к признакам предков, т. е. стремление утрачивать свои приобретенные признаки, при сохранении в тех же условиях и в большом числе, так чтобы путем скрещивания и слияния признаков устранялась бы возможность упрочения слабых уклонений, – в таком случае я согласился бы, что нельзя распространять на естественные виды выводов, сделанных из наблюдений над домашними разновидностями. Но нет и тени доказательства в пользу подобного воззрения; утверждать, что мы не могли бы сохранить наших упряжных и скаковых лошадей, длиннорогого и короткорогого скота, домашней птицы и овощей в неопределенном числе поколений, значило бы противоречить всему нашему опыту.

Общий характер прирученных разновидностей. Затруднения при различении видов и разновидностей. Происхождение прирученных разновидностей от одного или нескольких видов

Сравнивая породы или наследственные разновидности наших прирученных животных и возделываемых растений с ближайшими к ним видами, мы обыкновенно примечаем в них, как уже сказано выше, менее однообразия в признаках, чем в представителях истинных видов. Прирученные породы иногда представляются как бы уродливыми; этим я хочу сказать, что, отличаясь между собой и от других видов того же рода некоторыми ничтожными признаками, они часто резко отличаются в одном каком-нибудь отношении как между собой, так в особенности от естественных видов, наиболее к ним близких. За этим исключением (а равно и за исключением полной плодовитости разновидностей при скрещивании, о чем будет речь в одной из последующих глав) прирученные разновидности того же вида отличаются между собой так же, как и ближайшие виды одного рода в естественном состоянии; только различия эти в большинстве случаев не так резки. Это должно быть признано за истину, так как очень многие породы прирученных животных и возделываемых растений признаются компетентными судьями за потомство различных местных видов, а другими, столь же компетентными судьями – за разновидности того же вида. Если бы существовало какое-нибудь очевидное различие между домашней породой и видом, подобное разногласие не встречалось бы так часто. Неоднократно высказывалось мнение, что прирученные породы никогда не представляют различий, имеющих степень родовых. Можно доказать, что это мнение неверно; но натуралисты между собой несогласны относительно того, какие признаки следует считать родовыми; все подобные оценки до настоящего времени носят исключительно эмпирический характер. Когда мы выясним, как образуются роды в естественном состоянии, станет ясно, что мы не имеем основания и ожидать, чтобы наши домашние породы могли часто представлять степени различия, равные родовым.

Картина Герберта Дикси «Шотландские терьеры»

Картина Эдварда Ландсира «Охота со спаниелями»

Когда мы пытаемся определить степень различия между ближайшими нашими домашними породами, мы тотчас же сталкиваемся с сомнениями относительно того, происходят ли они от одного или от нескольких видов. Этот вопрос, если бы его можно было выяснить, представил бы значительный интерес; если бы, например, можно было показать, что породы борзой, ищейки, терьера, спаниелей и бульдога, как известно, передающие свои признаки по наследственности, происходят от одного вида, то подобный факт заставил бы нас усомниться в неизменяемости многих близких видов, например обитающих в различных частях света лисиц. Я не думаю, как будет видно из дальнейшего изложения, чтобы вся совокупность различий, наблюдаемых между различными породами собак, была обязана своим происхождением приручению; напротив, я думаю, что известная небольшая доля различия зависит от того, что они происходят от отдельных видов. Что касается некоторых других, резко обозначившихся наших домашних пород, то можно предположить или даже быть убежденным, что они произошли от одного вида.

Нередко высказывалось мнение, что человек выбирал для возделывания и приручения растения и животных, отличавшихся исключительно врожденной способностью к изменчивости, а равно и выносливостью в климатическом отношении. Не стану оспаривать, что эти два качества в значительной мере увеличили ценность большей части наших пород; но каким образом дикарь, в первый раз приручивший животное, мог знать, будет ли оно изменяться в последующих поколениях и легко выносить иные климаты? Разве малая изменчивость осла и гуся или малая степень выносливости северного оленя к теплу или верблюда к холоду служили препятствием к их приручению? Я не сомневаюсь в том, что если бы другие виды животных и растений, взятые в числе, равном числу наших домашних пород, и столь же разнообразные в смысле принадлежности к различным классам и различным странам, были бы подвергнуты приручению в течение такого же ряда поколений, то они в среднем итоге изменились бы в таких же размерах, как и роды, бывшие предками наших домашних пород.

Что касается самых древних из наших прирученных животных и возделываемых растений, то невозможно прийти к какому бы то ни было заключению относительно их происхождения от одного или нескольких видов. Главный аргумент, на котором основываются сторонники их происхождения от нескольких видов, заключается обыкновенно в том, что уже в самые древние времена, на египетских памятниках или в свайных постройках Швейцарии, мы встречаем весьма разнообразные породы, причем некоторые из них очень походят на современные или даже тождественны с ними. Но эти соображения только отдаляют начало цивилизации и показывают, что животные были приручены гораздо ранее, чем до сих пор предполагалось. Обитатели швейцарских свайных построек возделывали несколько разновидностей пшеницы, ячменя, горох, мак на масло и лен; они имели уже несколько пород домашних животных. Они вели торговлю с другими народами. Все это ясно доказывает, по замечанию Геера, что уже в этом раннем периоде они сделали значительные успехи в цивилизации, а это, в свою очередь, указывает на долгий предшествовавший период низшей цивилизации, в течение которого домашние животные, содержимые разными племенами, могли изменяться и дать начало отличным одна от другой породам. Со времени открытия кремневых орудий в позднейших отложениях во всех частях света геологи убеждены, что человек в состоянии варварства существовал в очень отдаленные времена; с другой стороны, мы знаем, что нет почти племени настолько варварского, чтобы оно не приручило даже собаки.

Происхождение большей части наших домашних животных, вероятно, навсегда останется неясным. Но я могу здесь сообщить, что, обратив внимание на собак всего земного шара и тщательно сопоставив все о них известное, я пришел к заключению, что приручено было несколько видов из рода Canis и что их кровь, в некоторых случаях смешанная, течет в жилах наших домашних пород. Относительно овец и коз я затрудняюсь высказать определенное мнение. На основании сообщенных мне м-ром Влитом фактов, касающихся привычек, голоса, сложения и строения горбатого скота в Индии, мне представляется почти очевидным, что он иного происхождения, чем скот европейский, а некоторые компетентные судьи того мнения, что и этот последний происходит от двух или трех родоначальных форм, хотя неизвестно, можно ли их считать за самостоятельные видовые или нет. Эти заключения, а равно и высказанное мнение о видовом различии между горбатым и обыкновенным скотом можно считать доказанными после замечательных исследований проф. Рютимейера. По отношению к лошадям, на основании соображений, которые я не могу привести здесь, я с некоторыми колебаниями склоняюсь к заключению, противному мнению многих авторов, что все их породы принадлежат к одному виду. Я разводил почти все английские куриные породы, производил между ними скрещивания и исследовал их скелеты, и на основании всех этих сведений мне представляется очевидным, что все они произошли от встречающейся в Индии в диком состоянии Gallus bankiva; к тому же заключению пришел и м-р Блит, изучавший эту птицу в Индии. Что касается уток и кроликов, некоторые породы которых резко между собой различаются, то не подлежит сомнению, что все они произошли от дикой утки и кролика.

Учение о происхождении различных наших домашних пород от нескольких естественных видов некоторыми авторами было доведено до абсурда. Они полагают, что всякая порода, наследственно передающая свои признаки, как бы она ни была ничтожна, происходит от естественного прототипа. Рассуждая таким образом, мы должны прийти к заключению, что существовало до двадцати видов рогатого скота, столько же видов овец, несколько видов козы в одной только Европе и даже несколько видов в пределах Великобритании. Один автор предполагает, что существовало одиннадцать диких видов овцы, свойственных одной только Великобритании. Если припомним, что Британия не имеет ни одного исключительно ей свойственного млекопитающего, а Франция – очень небольшое число не встречающихся в Германии, что тоже верно в применении к Венгрии, Испании и т. д., если в то же время вспомним, что каждая из этих стран имеет несколько исключительно ей свойственных пород скота – овец и пр., – мы должны допустить, что в Европе возникло несколько домашних пород, потому что иначе откуда бы они явились. То же верно в применении к Индии. Даже по отношению к породам собак, рассеянных по всему свету и происходящих, как я допускаю, от нескольких диких видов, не может быть сомнения в том, что многое в них должно быть приписано унаследованным изменениям, потому что кто же поверит, чтобы животные, схожие с итальянской борзой, ищейкой, бульдогом, моськой, бленгеймским спаниелем, столь отличными от остальных представителей рода Canis, существовали когда-либо в естественном состоянии. Высказывали также между прочим догадку, что наши породы произошли путем скрещивания нескольких видов; но посредством скрещивания можно получать только формы, до некоторой степени средние между формами родителей; и если мы желаем объяснить себе таким образом происхождение наших домашних пород, то должны допустить предварительное существование в диком состоянии самых крайних форм, каковы итальянская борзая, ищейка, бульдог и пр. Сверх того, возможность образования резко отличающихся между собой пород путем скрещивания была сильно преувеличена. Существует много примеров, доказывающих, что порода может быть порой изменена скрещиванием под условием тщательного отбора особей, обладающих желаемым признаком; но произвести породу, промежуточную между другими двумя резко различающимися породами, было бы крайне затруднительно. Сэр Д. Себрайт делал опыты специально с этой целью и потерпел неудачу. Детеныши от первого скрещивания двух чистых пород (как я убедился, над голубями) достаточно, а порой и вполне однородны в своих признаках, и все представляется крайне простым; но как только приступят к скрещиванию этих помесей между собой, в течение нескольких поколений не получается двух существ, между собою сходных, – и тогда только обнаруживается вся трудность задачи.

Породы домашнего голубя, их отличия и происхождение

Будучи убежден, что всякий вопрос всего лучше можно изучить на какой-нибудь специальной группе, я после продолжительного обсуждения остановился на домашних голубях. Я разводил все породы, какие только мог купить или приобрести иначе, и крайне любезно был снабжен шкурками с различных концов света, в особенности из Индии от У. Эллиота и из Персии от К. Муррея. Существуют целые трактаты о голубях на различных языках; некоторые из них крайне важны, потому что относятся к глубокой старине. Я находился в сношениях с двумя известными специалистами по разведению голубиных пород, а два лондонских голубиных клуба приняли меня в свои члены. Разнообразие пород поистине изумительно. Сравните английского гончего с короткоклювым турманом и обратите внимание на различие их клювов и связанное с ним различие в форме черепов. Гончие, в особенности самцы, отличаются также особенным развитием мясистых наростов на голове; и это сопровождается сильно удлиненными веками, очень большими наружными отверстиями ноздрей и широко разевающимся ртом. Короткоклювый турман имеет клюв, напоминающий в своем очертании клюв зяблика, а обыкновенный турман отличается унаследованной привычкой летать очень высоко, держась в куче, и падать с высоты, кувыркаясь через голову. Испанский, или римский, голубь (Runt) – очень крупная птица с длинным массивным клювом и большими ногами; некоторые из подпород этой птицы имеют очень длинные шеи, другие – очень длинные крылья и хвосты или, наоборот, очень короткие хвосты. Индейский, или польский, голубь (Barb) сродный гончему, но вместо длинного клюва имеет очень короткий и широкий. Дутыш (Pouter) имеет очень удлиненные тело, крылья и ноги, его сильно развитой зоб, который он с гордостью надувает, вызывает изумление и даже смех. Голубь-чайка (Turbit) имеет короткий конический клюв и ряд взъерошенных перьев, тянущийся вдоль груди, у него привычка постоянно слегка раздувать верхнюю часть пищевода. У якобинского голубя (Jacobin) перья позади шеи настолько заворочены, что образуют род капюшона; сверх того, у него соответственно с его ростом удлиненные перья крыльев и хвоста. Трубач (Trumpeter) и пересмешник (Laugher), как указывают самые названия, издают звуки, совершенно отличные от звуков, издаваемых другими породами. У опахальчатохвостого, или трубастого, голубя (Fantail) в хвосте тридцать или сорок перьев вместо двенадцати или тринадцати – числа, нормального для всех представителей этого обширного семейства голубиных; перья эти всегда расправлены и направлены вертикально, так что у хороших представителей касаются головы; сальная железа совершенно атрофирована. Можно было бы перечислить и еще несколько менее резко выраженных пород.

В скелетах различных пород лицевые кости, в отношении их длины, ширины и кривизны, представляют громадные различия. Форма, длина и ширина ветви нижней челюсти различаются в значительной степени. Хвостовые и крестцовые позвонки колеблются в числе, равно как и ребра, которые различаются еще их относительной шириной и присутствием отростков. Величина и форма отверстий грудной кости крайне изменчива, равно и степень расхождения и относительная величина обеих ветвей дужки. Относительная величина раскрытия рта, относительная длина век, отверстия ноздрей, языка (не всегда пропорционального длине клюва), величина зоба и верхней части пищевода, развитие и атрофирование копчиковой железы, число маховых и рулевых перьев, относительная длина крыла и хвоста как между собой, так и в связи с размерами всего тела, относительная длина ноги и ступни, число щитков на пальцах и развитие кожи между пальцами – все это особенности строения, подверженные изменчивости. Время появления настоящего оперения, а равно и состояние пушка, покрывающего птенчиков, вылупляющихся из яйца, также изменчивы. Форма и размеры яйца колеблются. Полет, а у некоторых пород голос и нрав представляют замечательные различия. Наконец, в некоторых породах самцы и самки обнаруживают слабое различие.

В итоге можно было бы набрать около двадцати различных голубей, которых любой орнитолог, если бы ему сказали, что эти птицы найдены в диком состоянии, признал бы за вполне определенные виды. Мало того, я не думаю, чтобы какой бы то ни было орнитолог отнес бы английского гончего, короткоклювого турмана, испанского голубя, индейского голубя, дутыша и трубастого к одному и тому же роду, тем более что во всех этих породах существуют подпороды с вполне наследственными признаками – виды, как он назвал бы их.

Как ни велики различия между породами голубей, я вполне убежден в справедливости распространенного у натуралистов мнения, что все они происходят от горного голубя (Columba livia), разумея под этим термином несколько географических пород или подвидов, различающихся между собой самым ничтожным образом. Так как основания, приводящие меня к этому заключению, применимы и в других случаях, то я их вкратце приведу здесь. Если различные наши породы не разновидности, берущие начало от горного голубя, то они должны происходить по крайней мере от семи или восьми естественных видов, так как невозможно получить наши домашние породы скрещиванием меньшего числа форм. Как, например, получить дутыша путем скрещивания, если бы хоть один из родителей не обладал характеристическим огромным зобом? Все предполагаемые дикие предки должны были быть горными голубями, т. е. птицами, не гнездящимися и даже неохотно садящимися на деревья. Но, кроме Columba livia, с ее географическими подвидами, известно всего два или три вида горных голубей, и они не имеют ни одного из отличительных признаков домашних пород. Отсюда пришлось бы заключить, что или эти дикие предки еще существуют в странах, где они были приручены, но остались неизвестными орнитологам, что крайне невероятно, если принять во внимание величину, образ жизни и замечательные признаки этих птиц, или все они вымерли в естественном состоянии. Но птиц, гнездящихся над пропастями и хорошо летающих, не так-то легко истребить, и обыкновенный горный голубь, имеющий одинаковый с нашими домашними породами образ жизни, еще не истреблен на некоторых маленьких островках Великобритании и на берегах Средиземного моря. Таким образом, предположение, что такое значительное число видов, имеющих образ жизни, сходный с горным голубем, истреблено, было бы крайне опрометчиво. Сверх того, некоторые из перечисленных выше прирученных пород были развезены по всему свету, и иные из них могли попасть и на свою родину, но ни одна из них не одичала, хотя обыкновенный голубь (dovecot pigeon), представляющий только слабо измененного горного голубя, действительно одичал в нескольких местах. Наконец, весь наш современный опыт в этом деле показывает, что крайне трудно вынудить диких животных плодиться в домашнем состоянии, а придерживаясь гипотезы о множественном происхождении голубей, пришлось бы допустить, что по крайней мере семь или восемь видов в глубокой древности и полуцивилизованными людьми были приручены в такой степени, что сделались вполне плодовитыми в неволе.

Очень сильным аргументом, применимым и в других случаях, служит тот факт, что все перечисленные породы, будучи сходны с диким горным голубем в общем складе, образе жизни, голосе, окраске и в большей части особенностей строения, представляют в известных отношениях совершенно ненормальные уклонения; напрасно стали бы мы, например, искать во всем обширном семействе Columbidae клюва как у английского гончего, у короткоклювого турмана или у индейского, взъерошенных перьев – как у якобинского, зоба – как у дутыша, хвостовых перьев – как у трубастого. Отсюда пришлось бы допустить, что полуцивилизованный человек не только успел вполне приручить несколько видов, но еще умышленно или случайно выбрал исключительно ненормальные виды и, наконец, что именно все эти виды вымерли или остались неизвестными. Такое странное стечение обстоятельств в высшей степени невероятно.

Породы голубей, представленные на сельскохозяйственной выставке 1874 года в Нью-Йорке:

1. Белоголовый (лысый) турман. 2. Антверпенский гончий (почтовый). 3. Бронзовокрылый голубь. 4. Карликовый дутыш. 5. Красный барб. 6. Черная (саксонская) ласточка. 7. Черный веерохвост. 8. Черный трубач. 9. Саксонский желтый монах. 10. Дутыш. 11. Африканский совиный голубь. 12. Темно-миндальный турман. 13. Английский черный гончий (почтовый черный)

Иллюстрация из «American Agriculturist», 1874

Некоторые факты, касающиеся окраски голубей, также заслуживают внимания. Горный голубь шиферно-голубого цвета с белым брюшком, но индейский подвид С. intermedia Стрикланда имеет эту часть голубого цвета. Хвост имеет конечную поперечную полосу черного цвета с наружными перьями, отороченными снаружи и при основании белыми. На крыльях – две черные полосы. Некоторые полуприрученные породы и некоторые несомненно дикие породы сверх полос еще испещрены черными пятнами. Все эти признаки не встречаются в совокупности ни в одном из остальных видов этого семейства. А между тем в любой из наших домашних пород, разумея, конечно, самым тщательным образом содержимые, все указанные отметки, не исключая белой оторочки наружных хвостовых перьев, проявляются порою с полной очевидностью. Мало того, при скрещивании двух или большего числа пород, не представляющих ни сизого цвета, ни отметок, помесь очень часто внезапно обнаруживают их. Приведу только один из нескольких мною наблюденных случаев. Я произвел скрещивание белых трубастых, передающих свои признаки с замечательным постоянством, с черными индейскими (Barb), а оказывается, что голубые (сизые) разновидности этой птицы так редки, что мне неизвестно ни одного примера такой окраски в Англии. Гибриды получились черные, бурые и пятнистые. Я также произвел скрещивание индейского голубя (Barb) с пятнистым (Spot); эта последняя птица – белая с рыжим хвостом и рыжим пятном на лбу и также отличающаяся замечательным постоянством. Гибриды были темно-серые и пятнистые. Я тогда произвел скрещивание между гибридами трубасто-индейскими и гибридами индейско-пятнистыми, и получилась птица превосходной голубой (сизой) окраски с белым брюшком, двойной черной полосой на крыльях и полосатыми с белой оторочкой хвостовыми перьями, совсем как у дикого горного голубя! Мы можем объяснить себе эти факты, исходя из известного начала возврата к прародительским признакам, только допустив, что все домашние породы произошли от горного голубя. Если же мы откажемся от этого объяснения, то должны прибегнуть к одному из следующих двух, крайне невероятных предположений: или, во-первых, мы должны допустить, что все предполагаемые естественные виды имели окраску и отметины горного голубя, хотя ни один из существующих видов их не имеет, и тогда у каждой породы было бы стремление возвращаться к прежним признакам; или же, во-вторых, мы должны допустить, что каждая из пород, даже самых чистых, на расстоянии двенадцати или в крайнем случае двадцати поколений до настоящего времени была скрещиваема с горным голубем. Я говорю двенадцати или двадцати поколений, потому что неизвестно ни одного случая возвращения к признакам предка чужой крови на расстоянии большего числа поколений. В породе, только однажды подвергнутой скрещиванию, стремление возвратиться к признаку, приобретенному этим скрещиванием, будет все более и более ослабевать, так как с каждым новым поколением примесь чужой крови будет уменьшаться; но если не было никакого скрещивания, а в породе существует стремление возвратиться к признаку, утраченному в каком-нибудь предшествовавшем поколении, то мы не видим причины, почему бы это стремление не передавалось, не ослабевая, в течение неограниченного числа поколений. Эти два совершенно различных случая возвращения к признакам предков очень часто смешивались авторами, писавшими о наследственности.

Наконец, гибриды, или помеси между всевозможными породами голубя, вполне плодовиты, как я могу это засвидетельствовать на основании собственных опытов, нарочно предпринятых с этой целью над наиболее резко между собой различающимися породами. Но едва ли найдется хоть один хорошо исследованный случай полной плодовитости помесей между двумя резко различающимися видами животных. Некоторые авторы высказывали мнение, что продолжительное нахождение в прирученном состоянии уменьшает это стремление видов к бесплодию. История собаки и некоторых других домашних животных, по-видимому, подтверждает это заключение в применении к близким между собой видам. Но обобщать этот вывод до того, чтобы предположить, что виды, в естественном состоянии столь между собой различные, каковы гончие голуби, турманы, дутыши и трубастые, могли бы дать начало потомству, вполне плодовитому при взаимном скрещивании, было бы крайне опрометчиво.

На основании всех этих соображений: невероятности того, чтобы человек мог добиться полной плодовитости в неволе семи или восьми предполагаемых видов; чтобы эти предполагаемые виды остались неизвестными и нигде не вернулись к дикому состоянию; чтобы все эти виды были совершенно ненормальны в сравнении со всеми остальными представителями семейства Columbidae и в то же время так сходны во многих отношениях с горным голубем; а также на основании того, что окраска и отметины горного голубя случайно проявляются у всех пород, как чистокровных, так и скрещиваемых; и наконец, на основании полной плодовитости потомства от помесей всех пород, – на основании совокупности всех этих соображений мы с уверенностью можем заключить о происхождении всех наших домашних пород от каменного голубя, Columba livia, и его географических подвидов.

В защиту этого взгляда я могу привести, во-первых, тот факт, что дикий Columba livia обнаружил способность к приручению как в Европе, так и в Индии и сходен как в образе жизни, так и во многих особенностях строения со всеми нашими домашними породами. Во-вторых, хотя английский гончий или короткоклювый турман в известных отношениях резко отличаются от горного голубя, тем не менее, сравнивая различные подпороды этих рас, особенно полученных из различных стран, мы можем подобрать почти непрерывный ряд, связывающий их с горным голубем; то же оказывается возможным и по отношению к другим породам, хотя не ко всем. В-третьих, признаки, характерные для каждой породы, отличаются особенной изменчивостью: таковы, например, гребень и длина клюва у гончего, короткость клюва у турмана и число перьев хвоста у трубастого; и объяснение этого факта станет очевидным, когда мы будем говорить об отборе. В-четвертых, голуби были предметом тщательных забот и любви у многих народов. В различных точках земного шара, за тысячи лет до нашего времени, они были уже приручены. Самое древнее указание на существование голубей относится к пятой египетской династии, т. е. приблизительно к 3000 году до нашей эры, как разъяснил мне проф. Лепсиус; но м-р Бирч сообщил мне, что они упоминаются в одном кухонном счете, относящемся еще к предшествовавшей династии. У римлян, как мы узнаем у Плиния, за голубей платили громадные суммы: «Доходило до того, что высчитывали их родословные и роды». В Индии, около 1600 года, Акбар-хан очень ценил голубей и 20 000 этих птиц всюду сопровождали его двор. «Монархи Ирана и Турана присылали ему редких птиц», и «его величество, – продолжает историк-царедворец, – производя скрещивание между породами, чего до него никогда не делалось, изумительно усовершенствовал их». Около того же времени и голландцы были почти такими же любителями голубей, как прежде римляне. Важное значение этих соображений для объяснения глубоких изменений, которым подвергались голуби, также станет нам ясным, когда будет речь об отборе. Мы увидим тогда, почему различные породы так часто имеют характер уродливостей. Большое значение для образования новых пород имеет тот факт, что самцы и самки легко спариваются на всю жизнь; благодаря этому обстоятельству различные породы можно легко содержать в одном и том же птичнике.

Я разобрал здесь вопрос о вероятном происхождении голубиных пород со значительной, хотя далеко недостаточной подробностью, потому что, принявшись за разведение голубиных пород и зная, как они постоянны, я был так же мало склонен допустить их происхождение с самого начала их приручения от одного общего родоначальника, как и любой натуралист по отношению к многочисленным видам зябликов или других птиц в естественном состоянии. Меня постоянно поражало одно обстоятельство, именно то, что почти все заводчики и все культиваторы, с которыми мне случалось говорить или чьи сочинения мне приходилось читать, были всегда твердо убеждены, что те породы, с которыми они имели дело, происходили от соответственного числа отличных между собой естественных видов. Спросите, как я это делал не раз, у какого-нибудь известного заводчика, разводящего герефордский скот, не могла ли его порода произойти от длиннорогого скота (лонг-хорн) или обе породы от общих родителей, и он подымет вас на смех. Я не встретил еще ни одного любителя голубей, кур, уток или кроликов, который не был бы глубоко убежден, что каждая основная порода происходит от самостоятельного вида. Ван Монс в своем трактате о яблоках и грушах обнаруживает полнейшее сомнение в том, чтобы различные сорта, как, например, Ribston-pippin или Codlin-apple, могли когда-либо произойти от семян одного и того же дерева. Я бы мог привести бесчисленные подобные примеры. Объяснение, я полагаю, крайне просто: вследствие продолжительного изучения специалисты глубоко проникаются различиями между интересующими их породами, и, несмотря на то что они очень хорошо знают, как изменчивы эти породы в небольших пределах, – так как сами же получают призы за отбор этих уклонений, – отказываются от всяких обобщений, т. е. от суммирования в уме тех слабых различий, которые накопляются в течение длинного ряда поколений. Те натуралисты, которые знают о законах наследственности гораздо менее, чем заводчики, и так же мало, как они, относительно связующих звеньев в длинном ряду предков наших домашних пород и тем не менее допускают, что все эти породы происходят от общих родителей, не почерпнут ли они отсюда урока осторожности и не перестанут ли впредь глумиться над идеей, что и естественные виды только непосредственные потомки других видов?

Начало отбора применялось уже в древности; его последствия

Посмотрим теперь, какими ступенями шло образование наших домашних пород, все равно – от одного или от нескольких близких видов. Часть этих результатов может быть отнесена на долю определенного и непосредственного действия внешних условий и отчасти на долю привычки, но смелым был бы тот человек, кто попытался бы приписать исключительно этим факторам различия между тяжеловозом и скаковой лошадью, между борзой и ищейкой, гончим голубем и турманом. Одна из самых замечательных особенностей наших домашних пород заключается в том, что мы видим в них несомненные приспособления, конечно, не к пользе самого животного или растения, а к потребностям или прихоти человека. Некоторые полезные для человека изменения могли возникнуть внезапно или одним скачком; так, многие ботаники полагают, что ворсильные шишки, не заменимые никаким механическим приспособлением, только разновидность естественного вида Dipsacus и уклонение в таких пределах могло возникнуть внезапно в сеянце. То же соображение, вероятно, применимо и к таксам и достоверно известно по отношению к анконской овце. Но, когда мы сравниваем тяжеловоза со скаковой лошадью, одногорбого верблюда с двугорбым, различные породы овец, приспособленных к луговым или горным пастбищам, с шерстью, пригодной в одном случае для одного, в другом случае для другого назначения; когда мы сравниваем различные породы собак, полезные для человека в самых разнообразных направлениях; когда мы сравниваем боевого петуха, столь упорного в битве, с другими, совершенно миролюбивыми породами, с «вечнонесущими» курами, которые отказываются быть наседками, и с маленькими, изящными бантиками; когда мы сравниваем между собой легионы полевых, огородных, плодовых и цветочных растений, столь полезных для человека в различные времена года в различных отношениях или только веселящих его взоры, – мы вынуждены, я полагаю, видеть во всем этом гораздо больше, чем простой факт изменчивости. Мы не можем допустить, чтобы все породы возникли внезапно такими совершенными и полезными, какими мы видим теперь; к тому же во многих случаях мы знаем достоверно, что не такова была их история. Ключ к объяснению заключается во власти человека накоплять изменения путем отбора; природа доставляет последовательные изменения; человек слагает их в известных, полезных ему направлениях. В этом смысле можно сказать, что он сам создал полезные для него породы.

Могущество этого начала отбора – не гипотеза. Не подлежит сомнению, что многие из наших выдающихся заводчиков даже в течение одной человеческой жизни в значительной мере изменили породы рогатого скота и овец. Для того чтобы вполне дать себе отчет в том, что ими достигнуто, необходимо прочесть несколько сочинений, посвященных этому предмету, и видеть самому животных, о которых идет речь. Заводчики говорят об организации животного как о чем-то пластическом, что они могут лепить по желанию. Если бы здесь достало на то места, я мог бы привести выдержки в этом смысле из самых авторитетных писателей. Юатт, знавший, вероятно, более, чем кто-либо, в этой области сельского хозяйства и самый глубокий знаток животных, говорит о начале отбора как о средстве «не только влиять на характер своего стада, но и совершенно изменять его. Это – волшебный жезл, при помощи которого он вызывает к жизни какие угодно формы. Лорд Сомервиль, упоминая о том, чего заводчики достигли по отношению к овце, говорит: «Словно они начертали мелком на стене форму, совершенную во всех отношениях, и затем придали ей жизнь». В Саксонии важность начала отбора до такой степени общепризнана, что есть люди, составляющие себе из этого занятия особое ремесло: овец помещают на столе и изучают, как знатоки изучают картины; это повторяется до трех раз на протяжении нескольких месяцев, причем каждый раз овец отмечают и классифицируют, так что окончательно только самые лучшие отбираются для приплода.

Результаты, достигнутые английскими заводчиками, всего лучше доказываются громадными ценами, уплачиваемыми за животных с хорошей родословной, а равно и тем фактом, что они были вывезены во все концы света. Усовершенствование ни в каком случае не достигается скрещиванием различных пород: лучшие заводчики высказываются решительно против этого приема, практикуя его разве только в применении к близким между собой подпородам. А в тех случаях, когда было применено скрещивание, самый строгий отбор оказывается еще более необходимым, чем в обыкновенных случаях. Если бы отбор заключался только в отделении резко выраженной разновидности и разведении ее, то начало это было до того очевидно, что едва ли заслуживало бы внимания; но его значение заключается в громадных результатах, получаемых накоплением в последующих поколениях различий, положительно незаметных для непривычного глаза, – различий, которые, по крайней мере, я тщетно пытался уловить. Один из тысячи не обладает верностью глаза и суждения, необходимыми для того, чтобы сделаться выдающимся заводчиком. Если он одарен этими качествами и годами изучал свой предмет, то, посвятив всю свою жизнь с ничем не преодолимой настойчивостью этому делу, он может достигнуть значительных улучшений; если ему недостает хоть одного из этих качеств, он, наверное, потерпит неудачу. Немногие поверят, какие природные качества и сколько лет практики необходимо для того, чтобы научиться искусству разводить голубей.

Те же начала применяются и садоводами; но здесь изменения иногда бывают более внезапны. Никто, конечно, не подумает, что наши лучшие сорта получились одним резким уклонением от естественного вида. Мы имеем несомненные доказательства, что не таково было начало наших культурных растений в тех случаях, о которых сохранились точные сведения. Чтобы ограничиться ничтожным примером, стоит указать на постоянно возрастающие размеры нашего крыжовника. Мы замечаем поразительные изменения в многочисленных цветах, если только сравним их с рисунками, сделанными лет двадцать – сорок тому назад. Когда порода растения хорошо установилась, садоводы, разводящие ее для семян, уже не отбирают лучшие экземпляры, а ограничиваются тем, что выпалывают на грядах «мутантов» (rogues) – так они называют все растения, уклоняющиеся от их образца. По отношению к животным этот прием фактически также применяется, потому что едва ли какой заводчик будет настолько беспечен, чтобы выбирать в производители своих худших животных.

В применении к растениям есть еще средство убедиться в постепенно накоплявшемся действии отбора, стоит обратить внимание на разнообразие цветов у разновидностей того же вида садового растения; на разнообразие листьев, стручков, клубней или других частей, ценимых в огородничестве, сравнительно с цветами тех же растений; наконец, на разнообразие плодов того же вида в наших фруктовых растениях в сравнении с листьями и цветами тех же разновидностей. Посмотрите, как разнообразны листья капусты и как поразительно сходны ее цветы; как разнообразны цветы анютиных глазок и как сходны листья; как резко различаются по величине, окраске, форме и волосистости различные сорта крыжовника и как мало́ различие между их цветами. Я не хочу этим сказать, что разновидности, резко различающиеся в каком-нибудь одном отношении, не отличались и в других; это едва ли когда-нибудь случается, я думаю, даже никогда не случается, – говорю это на основании тщательных наблюдений. Закон корреляционной (связной) изменчивости, значение которого никогда не следует упускать из виду, вызовет некоторые различия; но, как общее правило, не подлежит сомнению, что продолжительный отбор слабых уклонений в листьях ли, цветах или плодах дает начало породам, отличающимся между собой главным образом именно этими признаками.

Иллюстрация из «Maule’s seed catalogue», 1900

Можно возразить, что принцип отбора практикуется строго методически едва ли более трех четвертей столетия; в последние годы он, конечно, более обращает на себя внимание; появилось немало сочинений, посвященных этому предмету, и соответственно этому результаты получились быстрые и замечательные. Но совершенно неверно было бы предполагать, что применение начала отбора составляет новейшее открытие. Я мог бы привести выдержки из сочинений, относящихся к глубокой древности, в которых значение этого начала вполне признается. В еще варварском периоде английской истории отборные животные привозились из других стран, а также издавались законы, запрещавшие их вывоз: предписывалось истребление лошадей ниже известного роста, а этот прием вполне напоминает выпалывание «мутантов», практикуемое в садоводстве. Начало отбора вполне обстоятельно изложено в одной китайской энциклопедии. У нескольких классических римских авторов можно найти вполне отчетливое изложение основных его правил. Из некоторых мест в Книге Бытия можно заключить, что даже в ту раннюю эпоху обращалось уже внимание на масть домашних животных. Дикари в настоящее время для усовершенствования своих пород собак прибегают к скрещиванию с дикими видами рода Canis; на основании свидетельства Плиния, они практиковали это и в его время. Дикари Южной Африки подбирают свой рабочий скот под масть, также поступают эскимосы со своими собаками. Ливингстон свидетельствует, что негры Центральной Африки, никогда не приходившие в соприкосновение с европейцами, высоко ценят хорошие породы домашнего скота. Некоторые из этих фактов не указывают непосредственно на отбор, но доказывают, что разведение домашних пород обращало на себя внимание в глубокой древности и теперь обращает на себя внимание дикарей, стоящих на самых низших ступенях развития. Да и странно было бы, если бы они не обращали внимания на свойства своих пород, ведь факт наследственности хороших качеств так очевиден, так бросается в глаза.

Бессознательный отбор

В настоящее время пользующиеся известностью заводчики пытаются путем методического отбора, с вполне определенной целью, произвести новые подпороды, превосходящие по своим качествам все до сих пор полученное в данном направлении в этой стране. Но в нашем смысле важнее та форма отбора, которую можно назвать бессознательным отбором и которая заключается в том, что всякий пытается обладать возможно лучшими особями своих животных и сохраняет их на приплод. Так, например, человек, желающий иметь пойнтера, естественно, озаботится приобретением лучших собак, каких только может достать, и будет сохранять приплод от лучших из них, но он не имеет в виду и даже не ожидает улучшить этим породу. Тем не менее мы вправе заключить, что подобный процесс, продолжаясь в течение столетий, может изменить и усовершенствовать породу таким же образом, каким Бакуэль или Коллинз, применяя тот же процесс, но более методическим способом, в течение одной человеческой жизни значительно изменили формы и качества рогатого скота. Медленные и нечувствительные изменения этого рода не могут быть подмечены, если не сохраняются результаты измерений или тщательные рисунки, сделанные много лет тому назад и могущие служить для сравнения. В некоторых случаях, однако, неизмененные или мало изменившиеся особи той же породы сохраняются в менее цивилизованных странах, где порода не успела в такой же степени усовершенствоваться. Есть основание предполагать, что порода собак спаниелей кинг-чарлз таким бессознательным путем значительно усовершенствовалась со времени этого монарха. Вполне компетентные авторитеты высказывают мнение, что сеттер прямо произошел из спаниелей путем медленного его изменения. Известно, что английский пойнтер значительно изменился за последнее столетие, и на этот раз изменение приписывается главным образом скрещиванию с гончей (foxhound); но нас интересует в этом случае тот факт, что изменение это было осуществлено постепенно и бессознательно и тем не менее так действительно, что, хотя нет никакого сомнения, что старый испанский пойнтер попал к нам из Испании, в настоящее время, как извещает меня м-р Борроу, ни одна местная испанская собака не походит на пойнтера.

Благодаря такому же процессу отбора и тщательного тренирования английские скаковые лошади превзошли как в отношении быстроты, так и в отношении размеров своих арабских предков, так что правила Гудвудских скачек предоставляют этим последним некоторую льготу по отношению к весу ездока. Лорд Спенсер и другие показали, как усовершенствовались в смысле веса и ранней зрелости современные породы скота в Англии в сравнении с первоначальными породами, от которых они происходят. Сравнивая свидетельства, встречающиеся в старых трактатах, с современным состоянием гончего голубя и турмана в Британии, Индии и Персии, мы можем проследить все промежуточные стадии, через которые прошли эти породы, пока достигли своего современного состояния, в котором они так резко отличаются от горного голубя.

Юатт приводит один превосходный пример, который можно считать случаем бессознательного отбора в том смысле, что сами заводчики вовсе не ожидали и не желали получившегося у них результата, т. е. образования новой породы. Два стада лейстерских овец, содержимые м-ром Беклей и м-ром Бергессом, «оба происходившие от первоначальной породы м-ра Бакуэля, сохранялись в течение пятидесяти лет в возможно чистокровном состоянии. Не может быть ни малейшего подозрения в том, чтобы оба владельца хоть на сколько-нибудь изменили чистую кровь бакуэльского стада, и тем не менее различие между этими двумя стадами так велико, что их можно было бы признать принадлежащими к двум различным разновидностям».

Если бы даже существовали дикари настолько невежественные, чтобы не замечать наследственности качеств их домашних животных, то и в таком даже случае животные, почему-либо особенно полезные, тщательно сохранялись бы ими во время голода или других случайностей, которым так подвержена жизнь дикарей, и эти отборные животные оставляли бы, вообще говоря, более значительное потомство, чем животные менее совершенные; так что и здесь обнаруживался бы род бессознательного отбора. О том, как ценят своих животных даже обитатели Огненной Земли, мы можем судить по тому факту, что во время голода они убивают и пожирают своих старых женщин, ценя их менее своих собак.

По отношению к растениям можно наблюдать совершенно сходный процесс; лучшие особи, хотя и не отличающиеся от остальных настолько, чтобы их можно было при первом появлении принять за разновидности, могут быть случайно сохраняемы предпочтительно перед другими, и, таким образом, при участии или без участия скрещивания между породами или видами получается процесс постепенного усовершенствования, ясно обнаруживающийся в увеличенных размерах и красоте, наблюдаемых, например, в разновидностях анютиных глазок, розы, герани, георгинов и других растений при сравнении их со старыми разновидностями или естественными их родоначальниками. Никому не пришло бы в голову получить образцовые георгины или анютины глазки из семян дикого вида. Никто не ожидал бы получить образцовую сочную грушу из семян дикой груши, хотя случайно мог бы получить и от одичавшего сеянца садовой груши. Груша разводилась в садах уже в древности, но, по описанию Плиния, была очень низкого достоинства. В садоводственных сочинениях мне попадались выражения удивления перед изумительным искусством садоводов, сумевших получить такие блестящие результаты из такого жалкого материала; но искусство это было очень просто и по отношению к полученному конечному результату применялось почти бессознательно. Оно заключалось в разведении лучшей из известных разновидностей, в высеве семян от нее и, если появлялась несколько лучшая форма, в отборе ее; то же самое повторялось в каждом новом поколении. Но садоводы древности, разводившие лучшие сорта груш, которые были им доступны, конечно, не подозревали о таких превосходных плодах, которые мы теперь едим, хотя мы и обязаны этими плодами до некоторой степени их заботам по отбиранию и сохранению лучших, доступных им сортов.

Значительная степень изменчивости, достигнутая таким медленным и бессознательным путем, объясняет, я полагаю, общеизвестный факт, что в значительном числе случаев мы не в состоянии узнать, а следовательно, и не знаем диких предков растений, наиболее долго культивируемых в наших садах и огородах. Если потребовались столетия или тысячелетия для того, чтобы довести наши растения до той степени полезности, которой они отличаются теперь, то нам становится понятным, почему ни Австралия, ни мыс Доброй Надежды, ни какая другая страна, обитаемая совершенно нецивилизованными племенами, не дала нам ни одного растения, которое стоило бы культивировать. Причина этого лежит не в том, что эти страны, столь богатые видами, по какой-то странной случайности не обладали растениями, которые могли бы дать полезные породы, но в том, что естественные виды не были доведены продолжительным непрерывным отбором до той степени совершенства, которой достигли растения в странах с древней цивилизацией.

По отношению к домашним животным, содержимым нецивилизованным человеком, не следует упускать из виду, что они почти всегда, по крайней мере в известные эпохи, вынуждены выдерживать борьбу за свою пищу. А в двух странах, отличающихся различными условиями, особи того же самого вида, слегка отличающиеся по строению или складу, могут более успешно развиваться в той или другой стране и, таким образом, благодаря процессу «естественного отбора», как будет подробнее объяснено ниже, дадут начало двум подпородам. Это обстоятельство, может быть, отчасти объясняет факт, подмеченный многими писателями, что разновидности, содержимые дикарями, более похожи на естественные виды, чем разновидности, встречаемые в странах цивилизованных.

На основании изложенного воззрения на важность роли, которую играл практикуемый человеком отбор, становится вполне ясным, почему наши домашние породы в своем строении и привычках несут отпечаток потребностей и прихоти человека. Нам становится понятным так часто проявляющийся, совершенно ненормальный характер наших домашних пород, а также значительная степень изменения внешних признаков при сравнительно ничтожном изменении внутренних частей и органов. Человек почти не в состоянии отбирать или только с большим трудом может вызывать уклонения в строении, не обнаруживающиеся чем-нибудь извне; да и в редких только случаях заботится он о внутреннем строении. Он может действовать посредством отбора только на слабые уклонения, доставляемые ему природой. Никогда, конечно, не пришло бы ему в голову получить трубастого голубя, пока он не увидел птицы с ненормально развитым хвостом, или дутыша – если бы ему не попалась птица с сильно развитым зобом; и чем необычайнее и ненормальнее были эти особенности, тем скорее они могли остановить на себе его внимание. Выражения вроде «попытки получить трубастого голубя» и тому подобные, по моему мнению, совершенно неправильны. Человеку, в первый раз отобравшему голубя с несколько более широким хвостом, конечно, и не приснилось бы, на что будут походить потомки этой птицы благодаря продолжительному, отчасти бессознательному, отчасти методическому отбору. Может быть, прародитель всех трубастых голубей имел всего четырнадцать слегка растопыренных хвостовых перьев, как у современного яванского трубастого или как у некоторых особей других различных пород, у которых попадалось до семнадцати перьев. Может быть, первый дутыш не надувал своего зоба более, чем это делает теперь голубь-чайка (Turbit), на что любители голубей и не обращают внимания, так как это не составляет характерной особенности этой породы.

И пусть не думают, что уклонения должны быть резки, для того чтобы обратить на себя внимание любителя; он подмечает почти неуловимо малые различия; а в природе человека ценить всякую, хотя бы самую ничтожную новинку, если она ему принадлежит. И не следует судить о значении, которое прежде могли придавать ничтожным индивидуальным отклонениям, по тем требованиям, которые предъявляются теперь, когда существует несколько вполне установившихся пород. Известно, что и теперь случайно появляются легкие уклонения в установившихся типах голубей, но они отбрасываются как ошибки или отступления от признанного для данной породы образца. Обыкновенный гусь, как известно, не представляет никаких резких разновидностей; вследствие этого тулузский гусь и наш обыкновенный, отличающиеся только окраской, этим самым непостоянным из признаков, фигурируют на наших выставках домашней птицы как самостоятельные породы.

Развитые только что воззрения объясняют давно замеченный факт, именно что нам почти ничего не известно о возникновении или истории наших домашних пород. В действительности порода, как и диалект какого-нибудь языка, едва ли когда-нибудь имеет определенное начало или момент возникновения. Человек сохраняет и разводит потомство особи, представляющей слабые уклонения, или особенно заботится о подборе лучших производителей и таким образом совершенствует своих животных, которые затем распространяются в ближайшем соседстве. Но они едва ли еще будут отмечены особым названием, и так как их не будут еще достаточно ценить, их история не будет обращать на себя внимания. Усовершенствованные еще более тем же медленным постепенным процессом, они получат еще более широкое распространение, будут признаны за нечто самостоятельное и ценное и только тогда получат какое-нибудь местное, провинциальное название. В полуцивилизованных странах, с очень незначительными средствами сообщения и обмена, процесс распространения новой подпороды должен совершаться с крайней медленностью. Как только полезные особенности будут оценены по достоинству, обнаружится действие того, что я назвал бессознательным отбором, и он будет происходить в известную эпоху быстрее, чем в другую, смотря по возрастанию или падению моды на эту породу, в одном месте сильнее, чем в другом, смотря по степени культурности жителей, но медленно и неизменно в том же направлении накопления характерных особенностей породы, каковы бы они ни были. Но очень мало вероятия, чтобы сохранились какие бы то ни было известия о таком медленном, колеблющемся и нечувствительном процессе изменения.

Обстоятельства, благоприятствующие человеку в применении отбора

Скажу теперь несколько слов об обстоятельствах, благоприятствующих применению отбора человеком или действующих в обратном смысле. Значительная степень изменчивости, очевидно, благоприятна, так как доставляет обильный материал для отбора, но не следует думать, чтобы одних индивидуальных отличий, тщательно отбираемых, не было достаточно для накопления в почти любом желаемом направлении и в значительных размерах. Но так как изменения, явно полезные или приятные для человека, могут возникать только случайно, то понятно, что вероятность их появления будет возрастать с числом содержимых особей. Отсюда численность в высшей степени влияет на успех. На этом основании Маршаль высказал мнение об овцах в некоторых частях Йоркшира: «Они никогда не будут совершенствоваться, потому что принадлежат бедным людям и содержатся маленькими партиями». С другой стороны, торговые садоводства, содержащие большие партии одного и того же растения, успешнее любителей выводят новые и ценные разновидности. Содержание или возделывание животных и растений в большом числе возможно только в условиях, благоприятных для их размножения. Когда особи малочисленны, все они, каковы бы ни были их качества, будут сохраняться на приплод, и это фактически будет устранять отбор. Но, по всей вероятности, главным условием успеха до́лжно считать высокую ценность животного или растения, причем будет обращено самое тщательное внимание на малейшие уклонения в их строении или качествах. Без подобного внимания ничего не получится. Мне приходилось слышать совершенно серьезно высказываемое замечание: какое счастье, что земляника стала изменяться именно с того времени, как садовники обратили на нее внимание. Без сомнения, земляника всегда изменялась, с самой той поры, как ее начали культивировать, но на эти легкие изменения не было обращено внимание. Но как только садовники начали отбирать особи с незначительно более крупными, более ранними или вкусными ягодами, стали высевать их семена и выбирать лучшие из получавшихся сеянок (при некотором содействии скрещивания между различными видами), появились и те удивительные разновидности, которые были выведены за последнее полустолетие.

По отношению к животным важную роль играет возможность устранения скрещиваний, – это во всяком случае очень существенное обстоятельство для стран, в которых уже существует много пород. В этом отношении большое значение имеет огораживание земельных участков. Кочующие дикари или обитатели открытой равнины редко имеют более одной породы того же вида животных. Голуби могут спариваться на всю жизнь, и это большое удобство для любителей этой птицы, так как несколько пород можно улучшать одновременно, сохраняя их в чистокровном состоянии и в том же птичнике. Я могу еще прибавить, что голуби плодятся очень скоро, и число их быстро возрастает, а неудовлетворительные экземпляры легко устраняются, так как они употребляются в пищу. С другой стороны, кошки, вследствие их бродячего ночного образа жизни, нелегко подчиняются подбору и, хотя высоко ценятся женщинами и детьми, очень редко представляют определенные породы; если же иногда и попадаются такие породы, то это почти всегда вывезенные из других стран. Хотя я не сомневаюсь в том, что некоторые домашние животные изменяются меньше, чем другие, тем не менее редкость или полное отсутствие определенных пород кошки, осла, павлина, гуся и т. д. может быть приписано отсутствию отбора: у кошек – вследствие затруднительности подбора производителей; у ослов – потому, что их содержат обыкновенно только бедные люди в небольшом числе и на их усовершенствование не обращалось внимания, и только в недавнее время в Испании и Соединенных Штатах это животное замечательным образом изменено и усовершенствовано тщательным отбором; у павлина вследствие хлопот, с которыми сопряжено его разведение, и вследствие обыкновенно ограниченного числа содержимых особей; у гусей вследствие того, что они ценятся только ради доставляемых ими перьев и пищи, а главным образом потому, что разведение различных пород не доставляло удовольствия; но гусь при обычных условиях его домашнего содержания, по-видимому, отличается исключительно неподвижностью своей организации, хотя и она изменчива в незначительной степени, как было мной указано в другом месте.

Некоторые авторы высказывали мнение, что предел изменчивости наших домашних пород достигается очень скоро, и затем они уже не поддаются более изменению. Но было бы крайне опрометчиво утверждать, чтобы в каком бы то ни было случае был достигнут предел, потому что почти все наши домашние животные и культурные растения усовершенствовались за самое последнее время, а это, очевидно, свидетельствует об их изменчивости. Было бы также опрометчиво и утверждать, что признаки, достигнувшие своего определенного развития, не могли бы после целых веков постоянства вновь измениться при изменившихся условиях жизни. Но конечно, как очень верно заметил м-р Уоллес, предел когда-нибудь будет достигнут. Так, например, должен существовать предел для быстроты бега сухопутного животного, определяемый преодолеваемым трением, весом передвигаемого тела и силой сокращения мускулов. Но нас интересует в настоящем случае только тот факт, что домашние разновидности того же вида различаются между собой почти в любом направлении, на которое человек обратил внимание или сделал предметом своего отбора в большей мере, чем естественные виды того же рода. Исидор Жоффруа Сент-Илер доказал это по отношению к размерам, и то же, вероятно, можно сказать по отношению к окраске и, может быть, длине волоса. Что касается быстроты, зависящей от совокупности многих качеств, то Эклипс был, несомненно, быстрее, так же как и наши тяжеловозы несравненно сильнее, чем какой бы то ни было естественный вид того же рода. Так и по отношению к растениям: семена различных разновидностей бобов или маиса, вероятно, гораздо более различаются в своих размерах, чем семена видов каких бы то ни было родов из этих двух семейств. То же верно и в применении к различным разновидностям сливы и еще более в применении к дыне и ко многим аналогичным случаям.