Люда-горочанка

Повесть для детей

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЗНАКОМСТВО

Итак, меня зовут Мария, и сегодня я окончила 6-й класс. Сейчас возвращаюсь из школы, не тороплюсь. Ещё минуту назад рядом со мной была Ира, моя подруга, но она … Впрочем, всё по порядку.

Ира – моя одноклассница. Идём мы, уже полдороги прошли – до речки дошли. Вдруг она резко останавливается, хлопает себя по лбу рукой, суёт мне в руки свой портфель и уже на бегу назад в школу кричит:

– Ручку забыла! Я бегом! Счас!

Я останавливаюсь, пожимаю плечами и думаю: «Почему она не проверила ручку в портфеле? Сколько раз так было! Бегает, бегает зря! Суматошная она, эта Ира!» Стою смотрю на речку, смотрю на огороды. Слышно, как где-то далеко гудят тракторы. Я люблю, когда разбуженная земля просыпается и пахнет свежестью. Это волнует, ведь будут хлопоты, будет новый урожай, всё будет новое этим летом. У меня радостно щемит сердце. А водичка в речке булькает тихо-тихо, солнышко пригревает всё сильнее. Стоять бы так и слушать! Но в этот самый момент подбегает взбудораженная Ира:

– Нету! Нигде нету! Дай портфель, проверю! – она хватает портфель и находит там ручку: – Во, нашла!

Лицо её озаряется радостью, счастью нет предела.

У Иры широкие брови, круглые глаза и нос картошкой. Волосы же красивые, тёмно-русые. Коса длинная, толстая. Во всём классе нет ни у кого таких густых волос, как у неё. Я любуюсь ею, до чего она умеет быть счастливой! И это состояние передаётся мне – я невольно начинаю смеяться. Она смеётся в ответ, и мы скоро начинаем так громко хохотать, что чуть не падаем со смеху. Ира вспоминает, как она бежала, как искала, как переживала, а ручка-то оказалась в портфеле!

Насмеявшись, мы продолжаем путь домой. Ира ещё покопалась в своём портфеле и достала оттуда две конфеты. Так дошли до проулка. Ира говорит:

– Давай переоденемся и придём по заплоту[1] ходить, ладно? – Я согласна. Мне это нравится, но вспоминаю, что у нас сегодня огород будут пахать, поэтому отвечаю:

– Давай попозже!

– Ладно, я к тебе после зайду! – соглашается Ира.

Мы вышли на нашу улицу, и, казалось, солнце вышло вместе с нами. Я всегда думаю, что солнце особенно любит нашу улицу, оттого что оно здесь сильнее, ярче и добрее даже. Наверное, это для нас оно так старается, потому что мы самые дружные девчонки на свете! Друг за друга горой! Так что любит нашу улицу солнце, а мы его любим ещё больше.

Не успела отобедать, как к нашему окошку подъехал трактор. Я стрелой помчалась открывать большие ворота. Это Иван – друг моего брата, приехал пахать наш огород. Ворота открылись, трактор дал газу, пустил дым и поехал через двор в огород, я помчалась за ним. Как интересно, как весело, как здорово! Ветер раздувает волосы. Я стою, не дыша, возле заплота. Трактор едет прямо, но я не боюсь, ведь знаю, что повернёт.

Хочется прыгать от радости по свежевспаханной земле! Как на глазах преображается огород! Из серого становится коричнево-чёрным. Ага! А вот и дождевые черви! Они болтаются из перевёрнутых комьев, просят о помощи, а расторопные куры во главе с петухом тут как тут, ходят важные, им есть чем поживиться!

– Кы-ы-ыыышшш! – кричу я.

Пахнет мазутом. Сидящий в узенькой кабинке Иван улыбается во весь рот, его загорелое лицо одного почти цвета с кепкой на его курчавых волосах. Любит он свою работу! А когда трактор уедет, отец будет ходить с лопатой, подравнивать углы огорода, разбивать комья, подкапывать там, где мелко пропахано. Я считаю, что Иван – молодец! Мне вообще всё нравится: и Иван, и трактор, и земля, и куры. Как хорошо, что надо пахать огороды, что бывает весна, а за ней лето, а летом – каникулы. Каникулы!

Огород вспахан. Скоро Ира придёт. А пока я хочу посидеть на крыше. Здесь вся деревня как на ладони. Всё видно: и дворы, и огороды, и избы. Люди маленькие такие, копошатся, суетятся, спешат. Жизнь идёт, не останавливается, и всем всё надо успеть. А сколько у меня дел на лето! Речка – раз, лес – два, улица – три, разные дела по дому – четыре, а кино и прочее… Всего не перечислишь! Всё-всё надо успеть! И я успею, обязательно успею!

Вот и Ира кричит за окном. Я быстро спускаюсь с крыши, подбегаю к сенешнему[2] окошку и на бегу кричу:

– Иду-у-у!

Через час мы уже сидим в нашем переулке. Сидим, потому что очень устали, а устали, потому что находились по заплоту. Сразу же после огорода, там, где начинается покос, мы влезали на самый верх изгороди и так шли до речки вдоль переулка, быстро перебирая ногами по тонкой жердине, отдыхая лишь у столбиков. Главное – не упасть ни с одного прясла[3] и дойти до конца, где изгородь уже ниже и сами жерди чуть наклонены по скату к реке. Воображая себя гимнастками, мы наупражнялись с Ирой так, что ноги ватными стали. Теперь сидим, по сторонам глядим. Я говорю:

– Видишь, городской автобус пришёл? Давай посмотрим, может, кто-нибудь приехал! Может, наша тётя Валя. Она сулилась[4] забрать меня пожить в городе.

Ира вздохнула, и мне показалось, что позавидовала. Сидим, смотрим. Вот по дороге идёт дедушка Дей с нашей улицы, а рядом с ним девчонка незнакомая. Вся из себя разряженная, сразу видно, что городская. Мы прямо так рты и открыли: ага-а, горочанка приехала! Какая она необычная, на нас непохожая! Чистенькая вся, беленькая, в кружевном платье, и туфельки: тук-тук-тук. Волосы у девочки острижены, нос курносый, а на лице веснушки.

Идут они прямо на нас. Дедушка несёт сумку и маленький чемодан, а эта девочка идёт и воображает из себя неизвестно что. Мы молчим. Ира иногда прохрустит морковкой и опять замрёт, смотрим. А они уже рядом с нами.

Дедушка говорит этой горочанке, что, мол, Людочка, вот и твои подружки, девочки хорошие, дружные. А она уставилась на нас своими синими глазищами и молчит. Тут Ира от неожиданности протягивает этой Людочке остаток своей морковки, но та лишь поглядела на обгрызенную морковку, улыбнулась и не взяла.

– Спасибо, – говорит. – Я не голодна!

Ира тут же сунула морковку в свой рот и принялась хрумкать ею что есть мочи. Мне это не понравилось. Нет, не то, что Ира захрумкала, она всегда что-то ест, и я уже привыкла, не замечаю почти, а то, что эта девочка вся из себя воображуля, вся из себя чистюля. От досады я отвернулась, не захотела больше смотреть. На душе стало тоскливо. Вот те раз! Дождались каникул! Ведь у нас, в Десятниково, такие дружные девчонки, а эта ещё всех перессорит! Ну нет! Я этого не допущу!

Тем временем дедушка Дей с горочанкой прошли уже далеко по переулку. И мне ничего не оставалось, как просто посмотреть вслед. Вдруг я заметила, что когда они выходили из переулка на улицу, то девчонка оглянулась и, как мне показалось, дружески махнула нам рукой. И это было так! Значит, она не такая уж воображуля, и у меня сразу же полегчало на душе. Я подумала: вот было бы здорово, если бы мы подружились! И я

заулыбалась. А Ира, глядя на меня, заулыбалась тоже. Потом мы встали и пошли по домам, потому что уже пришла пора ужинать.

ЛЮДА

Людина бабушка болела: она как-то упала – и теперь у неё почти совсем отнялись ноги. Еле передвигаясь по дому опухшими неуклюжими ногами, она всё время плакала: ей всех было жаль. Жаль своих детей, что они разъехались по городам, жаль внуков, что их нет рядом. Я видела, как она вытирала слёзы, когда мы с Ирой пробегали мимо их окон. И вот дед привёз ей помощницу из города: Людочка хоть пол подметёт, посуду помоет – всё помощь. Дед обожал внучку – весёлую, смышлёную, озорную. Еле уговорил невестку отпустить девочку в деревню. Обещал, что глаз не спустит.

Люда раньше никогда не жила в деревне всё лето. Если они и приезжали с мамой и папой к дедушке с бабушкой, то только на своей машине и совсем ненадолго, а тут целые каникулы! Это казалось ей чудом из чудес! Она будет самостоятельно жить, всё-всё решать сама. Дед не будет ей мешать, она это знала. Как здорово! Договорились, что папа станет навещать её каждую субботу, и мама, если получится, несколько дней поживёт в деревне, но это будет не скоро, в августе, а теперь только самое начало лета.

Люда шла с дедом по деревне, и ей всё было интересно. Дед видел, как она старалась изо всех сил походить на свою маму – степенную, рассудительную Раю. Она так же поджимала губы и чуть удивлённо приподнимала левую бровь вверх, когда задавала вопрос:

– Почему девочки в деревне всегда ходят босиком, а, деда?

Дед отвечал спокойно и терпеливо, что, мол, девочки привыкли ходить босыми, и ты привыкнешь, если захочешь.

– А почему здесь трава густая, высокая, а вон там маленькая? Скажи! – опять спрашивала Люда, указывая рукой на покосы.

– Почему окна закрыты ставнями, если на улице день? Почему? – не унималась Люда. Дед добродушно отвечал: так и так, в одном покосе хозяин траву подкашивает, в другом – нет! А ставни закрыли, чтобы изба не нагревалась от солнца, для прохлады. Люда внимательно слушала ответы, как учила её мама, кивала головой и быстро произносила: «Да-да! Я слушаю!» Обычно это действовало. Люди охотно отвечали ей и считали её девочкой умной, впрочем, она такой и была.

Скоро Люда задумалась о только что встреченных девочках. Она поразилась, какие они непохожие на её городских подружек, какие-то совсем другие, колючие, что ли? «Толстая девочка меня полюбила сразу, ведь недаром она пыталась угостить меня морковкой. Так, здесь всё ясно и просто. А вот та, другая, у которой русая коса и карие острые глаза, эта отвернулась… Чем я ей не понравилась?!» – думала Люда. Она знала, что глаза бывают разные: какие глаза – такой и характер у человека. Есть рассеянные, как бы отталкивающие, как у одноклассника Асколкова, так он – непревзойдённый тупица! Есть злые, насмешливые, как у Навицкой, так та – завистливая, а есть доверчивые, как у Димы Михалёва, так он добрый, и ему очень нравится она, Люда, это все знают. А есть вот такие, как у этой девочки. Она не знала, как их назвать, но определила сразу, что они её «укусили, словно осы». Если эта девочка колючая, ершистая, то она, наверное, очень серьёзная и сама выбирает друзей. Люде всегда хотелось иметь настоящую подругу, с которой было бы интересно, чтобы они были с ней подружки «не разлей вода» – это выражение она запомнила из фильма, оно ей очень понравилось, к тому же Люда мечтала стать актрисой, а этому надо учиться с детства. «Я обязательно подружусь с ней, сколько бы она ни отворачивалась!» – решила Люда. И когда они с дедом выходили из переулка, то, оглянувшись, она дружески махнула рукой девочкам, видя, что они смотрят им вслед.

Бабушка сидела в широком кресле. Она не смогла встать, когда Люда с дедом вошли в избу. Девочка с радостью бросилась к любимой бабушке. Какие добрые у неё глаза! Какой спокойный и тихий голос! Какие мягкие тёплые ладони! Люда прижалась к ней, и на глазах у обеих выступили слёзы радости. Старушка гладила девочку по голове и нежно приговаривала: «Слава Богу приехали! Деточка! Людочка! Горочанка наша! А я-то, старая, и угостить-то как следует не могу!»

Бабушка медленно встала. С помощью внучки добралась до стола и стала разливать чай. Дед доставал из сумок городские продукты, запахло квасом, черемшой. В избе же пахло деревней: чай был не такой, совсем другая еда.

– Спасибо! – Люда выскочила из-за стола. Ей не терпелось попасть на улицу, узнать получше деревню, поближе познакомиться с девочками.

– Можно я немного погуляю? – она стала по привычке отпрашиваться, как в городе у мамы. И тут дед ей сказал то, что она мечтала услышать всю свою жизнь. Он сказал:

– Ты, Людочка, можешь всё время гулять, это ж деревня!

Ура! Ура! Ура! Кто придумал деревню? Люда ему за это очень благодарна! Радости и восторгу нет предела! Она быстро достала из кулька конфеты, набила ими карманы и бросилась на улицу – покорять местных детей.

На улице две коровы стояли в тени у забора, лениво жевали траву, обмахиваясь хвостами. Солнце жгло нещадно. Люда пустилась бежать по дороге вприпрыжку, но, когда до переулка оставалось несколько шагов, она остановилась, подумала и пошла медленно. Ей стало страшно, а вдруг девочки не захотят с ней дружить. Тут она вспомнила, что говорила мама: если хочешь чего-то достичь, то действуй уверенно. Люда поправила платье, волосы и … пошла быстро и легко, думая: «В конце концов, я иду искать дружбу, иду первая, с добрыми намерениями, и мне совершенно нечего бояться!»

ГРУНЯ

После ужина мы с Ирой вернулись на наше прежнее место в переулке. До темна ещё далеко, сидим. Вдруг видим – на горизонте появилась горочанка, идёт быстро, прямо на нас. Губы поджала, молчит. Мы тоже молчим, наблюдаем за ней. Что скажет? Когда она была уже почти рядом, вдруг откуда ни возьмись появилась Груня с большим новым мячом в руках. Груня – маленькая девочка, моя ближайшая соседка. Но мы все знаем, что у Груни самая крикливая и несправедливая на всей нашей улице мама – тётя Нюра. Она постоянно влезает в игры детей, всё нарушает, всех злит, всем мешает, поэтому лишний раз с Груней никто не играет, хотя сама она девочка неплохая.

Груня подбежала, бросила мне мяч и крикнула:

– Давайте иглать! Видишь, новый мячик! – тянет за рукав, глазами умоляет, не устоишь. Жалко её, к тому же я обрадовалась, что она появилась в тот момент, когда горочанка стоит и чего-то ждёт. Тогда я хватаю Груню в охапку и с восторгом подбрасываю вверх. Груня счастлива. Её маленькое толстенькое тельце сотрясается от безудержного смеха. Всем становится смешно, потому что Груня сама теперь напоминает весёлый резвый мячик. В конце концов я опустила её на землю и начала игру: подбросила большой синий мяч высоко-высоко вверх и загадала название города, затем кинула мяч Груне, та – Ире, Ира – горочанке. Я увидела, что Люда рада, ей нравится игра, нравится быть с нами.

Ещё я увидела, что Люда сбросила с себя чудо-туфельки и побежала босиком, глядя на нас. Вдруг она резко остановилась и зажмурилась. Известно, как это больно, когда ударишься о камень.

– Шибко больно? – сочувствуя, спросила я.

Она подняла на меня свои большие синие глаза, и я заметила, как зрачки её сузились от яркого солнца. Она улыбнулась:

– Мне уже почти не больно. Мы будем ещё играть? – спросила и выпрямилась. Я поразилась выносливости этой девочки, ведь знала, что боль ещё не прошла до конца, потому что пальцы на ноге были по-прежнему судорожно сжаты. Однако меня охватил азарт, я побежала и крикнула:

– Давай!

– Давай! – снова крикнула я и бросила мяч. Он полетел высоко, купаясь и радуясь в синем небе. Затем, как всегда, бросила мяч маленькой Груне, но я не рассчитала. Удар мяча оказался слишком сильным и сбил Груню с ног. Как она закричала! Словно сирена! Вот тогда-то в мгновение ока, словно из-под земли, возникла Грунина мама, видимо, она всё это время была начеку, следила за игрой из-за укрытия. Я ещё не успела поднять с земли ревущую Груню, как яростная её мамаша шла уже на меня в атаку:

– Ой-ё-шеньки! Доченьку прибили!

Но Груне нравилась игра, поэтому она сказала маме, что упала сама, что всё равно будет играть. Тогда тётя Нюра сменила гнев на милость и сообщила, что разрешает играть дальше, но только бравенько[5]. Отряхнув с Груни грязь, она ушла. Игра вроде бы возобновилась, но, по всей видимости, Груня не наревелась вдоволь и, мало того, как все дети, желала, чтобы её мама была всегда рядом. Поэтому, не успела тётя Нюра скрыться в огороде, как Груня заревела, потому что опять упала, но теперь упала сама, просто споткнулась. А тётя Нюра опять тут как тут:

– Ага! Девчонку сомустили[6] и обижают!

Почему мы должны её обижать? Кто ей внушил, что все должны обижать Груню, чтобы Груня заранее выглядела обиженной? И тогда, действительно, всем захочется её обидеть!

А тётя Нюра руки в боки и-и-и пошла нас всех сразу ругать. Вот будь она девчонкой, а не тётей, я б ей показала! Не ходила бы она тогда гусыней, не лезла бы к детям, не портила бы им настроение! Но я не могу с ней ругаться, могу только смотреть! Никто не выдерживает моего взгляда, все так говорят. Взгляд этот убивает наповал. Тётя Нюра начинает отступать, пятиться. Я молчу, но взгляд мой красноречивее всяких разговоров! Она быстро сцапала Груню в охапку, та сразу замолчала, глаза таращит. Уставились обе на меня, молчат. Лицо у тёти Нюры бледное, губы дрожат. Я чувствую, что скоро она уйдёт, что осталось ещё чуть-чуть, и что мне надо выдержать самую малость. Но тут вмешивается Люда, она пытается что-то объяснить тёте Нюре, а Груне всучить конфетку. И тогда весь уже затухающий запал разгорается с новой силой, тётя Нюра обращает свой взор на горочанку:

– Тебе-то не стыдно маленьких обижать? Городска-а ещё, а! – качает она в неистовстве головой, остановив стеклянный взгляд на Люде.

И тут я начинаю хохотать. Все смотрят на меня в полном недоумении. Тётя Нюра, в отчаянии махнув рукой, отступает окончательно. Мой смех передаётся Ире, мы всегда передаём смех друг другу, и она, перестав в задумчивости уплетать конфеты одну за другой, принимается весело смеяться. Теперь настала Людина очередь, и она рассмеялась заливисто, громко, смех её рассыпался, как колокольчик, неожиданно звонко. Я опять поразилась Люде: она умеет смеяться, прямо как артистка! Постепенно мы успокоились и услышали, что Люду кличет дед – зовёт домой. Она тут же пустилась со всех ног бежать, махнув рукой, как тогда, на прощанье. До завтра!

До завтра! Мне радостно! Мы с Ирой тоже пошли по домам. На улице уже стемнело, на небе выступили звёзды и выплыла тяжёлая круглая луна. Покачиваясь, она походила на яркий, только что вынутый куриный желток, и я боялась, что тучи нечаянно заденут его. Как он был нежен, хрупок!

Я шла медленно и удивлялась, как быстро всё меняется в природе: вот теперь луна уже плыла высоко в небе горящим ослепляющим шаром, раздвигая тучи и освещая их фосфорическим светом.

КЛАССИКИ

Утром, не успев проснуться, я бегу на улицу любоваться чистым небом, вдыхать аромат утренней земли. Расправляю руки – и бегу-у-у! Мне радостно! Наступает новый день, всё-всё в нём будет новое, я ещё никогда не была в этом дне! Хочу прожить его прекрасно! Удивительный сегодня день – день, от которого зависит будущий урожай. Мы будем сажать картошку и загребать гряды.

На завтрак просяная[7] каша и пышные оладьи с мёдом, зелёный чай.

– Доча, что за шум был вчера в проулке? – спросила мама.

– А-а, это Груня новый мячик показывала! – ответила я.

– Ты гляди там, не ругайся! – предупредила она.

– Не-не! – ответила я, и аппетит мой улетучился, лови его теперь!

– Пойду на улицу, – вздохнула я и вылезла из-за стола.

Когда вышла за ворота, то Ира уже сидела на нашей лавочке, ждала меня. Села рядом, сидим греемся на солнышке. Ира говорит:

– Мария, скажи, пошто у вас на лавочке всех бравей сидеть? А? – Она достала из кармана магазинное печенье, обдула его и принялась грызть. Я тоже сразу захотела есть.

– Счас! – сказала я и побежала домой, набрала, сколько могла унести, оладий, отрезала луст[8] хлеба и, вернувшись, села с Ирой, теперь мы ели дружно. Рядом соседский Шарик примостился, сидит облизывается, поскуливает, аж поёрзывает от нетерпения, как ему хочется отведать оладушек. Мы его угостили.

– Доброе утро! – подошла Люда.

– О! Привет! – мы обрадовались друг другу. Люда дала нам конфет, мы ей – оладий. Сидим едим.

– Всё, хватит ись[9]! – сказала я, вытирая руки. – Давайте прыгать в скакалку!

– Неохота! – отвечает Ира, она вообще не очень-то любит скакать.

– Тогда играть в классики! – опять предлагаю я.

– Давайте! – соглашается Люда, а за ней и Ира с полным ртом одобрительно кивает. Я быстро черчу классики камешком на земле и кричу:

– Первая!

Люда за мной:

– Вторая!

Ира:

– Третья!

Мы начали игру. Я, стоя перед первым классом, попадаю по очереди во все клеточки маленьким камешком и каждый раз проскакиваю классы так: где одна клеточка, то на одной ноге, где две – на двух. В последних классах надо прыжком развернуться и проскакать назад так, чтобы не наступить ни на одну черту. Я «пропала» на самом трудном «пятом-проклятом»: не попала в квадрат. Теперь Людина очередь. Она сказала, что в такие классики играет первый раз, что у них в городе другие.

Мне всё нравится в Люде, и я вижу, что тоже нравлюсь ей, поэтому мы время от времени улыбаемся друг другу. Люда «пропала», как и я, на пятом. Пришла очередь Иры. Я люблю смотреть, как играет в классики Ира, тем более что у меня она никогда не выигрывает. Когда она прыгает, то лицо её розовеет, покрывается мелкими каплями пота и становится очень серьёзным. Прежде чем кинуть камешек в нужный квадрат, она тщательно примеривается и очень огорчается, когда не попадает. Её настроение быстро меняется раз от разу совершенно в противоположную сторону.

Так Ира достигла пятого класса. Она обогнала меня! Чтобы Ира победила меня в классики?! Такого ещё не бывало! Тем более что сейчас, как никогда, хочу выиграть я! И я вперила свой взгляд в камешек Иры, и, слава Богу, подействовало – Ира «пропала» на шестом. Она чуть не заплакала, только шмыгала носом и тёрла его грязной рукой. Подошла к ней, пожалела. Но не виновата же я, что мне НАДО везде быть первой? Ира не сердится, она это знает.

– Давай подрисуем «ушки», с ними лучче[10] попадать! – просит Ира.

Я согласна – рисую «ушки». Действительно, благодаря им успешно попадаю во все классы. Ведь главное – точно прицелиться, а проскакать для меня ерунда! Скачу я легко и быстро, потому что ноги длиннющие, как говорит мама. Я смотрю на девочек и понимаю, что они уже согласились с моей победой. Ура! Я – первая! Тут же подмигиваю солнцу и, ликуя, скачу последний раз: туда-сюда. Чудесна победа! Как она поднимает дух! Хочется ещё играть и выигрывать, снова играть и вновь выигрывать! Я повалилась на лавочку, изображая изнеможение, хотя сама могла бы ещё проскакать всю нашу улицу вдоль и поперек целых два раза.

Камешек взяла Люда, при этом пристально взглянув на расстроенное лицо Иры. И я увидела, что она её жалеет. Ещё заметила, что когда она бросала камешек, то закрыла глаза и, естественно, не попала. Я стерпеть такое не смогла:

– Перекидывай! – скомандовала я.

– Почему? – удивилась она.

– Глаза не закрывай! – отчеканила я.

Люда промолчала. Мне стало неловко, но тут вмешалась Ира:

– Кидай ишшо раз, Люда! Ничего-о-о-о, хлюзда на правду наведёт! – ей определённо хотелось быть второй.

– Кидай! – почти приказала я. И она кинула, целилась в пятый, а попала в шестой.

– Ну вот! Я же говорила! – обрадовалась Ира.

– Ладно! – согласилась я.

Радостная Ира дошла до конца второй. Я смотрела на Люду и думала: зачем она специально проиграла? Ведь игра должна быть честной. В игре побеждает сильнейший, и надо быть самим собой.

Ира от радости место себе найти не может, нас с Людой целует, обнимает, себя нахваливает:

– Молодец я, молодец! Ай да я!

Теперь Люда решила показать городские классики. Она нарисовала их на земле и рассказала, как играть. Мы, конечно, поскакали-поскакали, но нам не понравилось прыгать в каких-то одинаковых квадратах, можно запутаться. Куда лучше играть в наши родные, деревенские классики!

КУПАНИЕ В КАНАВЕ

В доме жарко, поэтому обедаем на крыльце, где больше свежего воздуха, больше места. Благодать! Вдыхаю запах свежей ухи, запах родного дома, тёплые солнечные лучи касаются меня, и тело погружается в сладостную истому. Я чувствую, как будто где-то в душе, внутри меня, тянется тоненькая ниточка, тянется и тихонько дёргается. От этого так сладостно, что хочется одновременно умереть и жить, хочется быть и не быть, не двигаться, замереть. Вот что может вытворять с человеком родной дом, родные люди и… долгожданный обед.

Уха из сорожки с картошкой и лавровым листом. Горячая! Вкусный запах летит вверх, на крышу. Голуби заворковали, загоношились, пчёлы зажужжали. Мухи – непрошеные гости – везде и всюду успевают. Многие не любят мух. Надя, моя старшая сестра, с ними расправляется так: завидя муху, она, держа наготове горсть, бесшумно приближается к добыче и – хвать её! Чуть придушит, бросит на пол и щёлк ногой! Щёлк! Щёлк! Мне не хочется видеть такое! Я с мухами разговариваю, прошу их: «Уходите! Убьют ведь!» Бабушка считает, что муха – тоже человек, она тоже жить хочет и кушать.

Не успела я пообедать, как Ира кричит под окошком. Выбежала к ней на улицу, на ходу доедая хлеб. Ира говорит:

– Пошли на канаву купаться! Там полно воды!

– Пошли! – соглашаюсь я.

– Горочанку возьмём? – спрашивает Ира.

– Ага! – махнула я рукой.

– Лю-да-а-а! – кричим мы под окошком дедушки Дея.

В окне появляется улыбающееся лицо бабушки Деихи. Она кивает нам, мол, счас, Люда выйдет. Мы стали ждать, сели на лавочку. А солнце так жарит, что мы вот-вот расплавимся, как жир на сковородке. Снизу песок горячий, ноги обжигает, сверху солнце как головёшкой по волосам водит. Перешли на другую сторону, к дому Сидора. Сели в застени[11] на завалинку[12].

Наконец-то Люда вышла, опять в новых туфельках и в шляпе. Мы пошли, стали подниматься по горе. Ох, после обеда так тяжело! Люда видит, что мы босиком, и тоже разулась, но шляпу не снимает, боится, что голову напечёт. Пашня сменилась лугом – идём по прохладной зелёной траве. Так щекотно и приятно ногам! Всюду белая кашка, жёлтые одуванчики, синие незабудки, иван-чай возвышается то здесь, то там. Как легко дышится здесь!

Вот и канава, она полна воды! Какая удача! Я ногой проверила воду, она оказалась тёплой. Довольная, посмотрела на девочек. Ира тут же, присев на корточки, стала водить рукой по воде, а Люда удивлённо смотрела то на канаву, то на нас. Я быстро сбросила с себя платье, Ира тоже начала раздеваться. Лицо её покраснело от натуги: потное платье прилипло к телу. Люда бросилась помогать ей, кое-как вдвоём они справились.

– А ты чо стоишь? – спросила я Люду.

– Вода же грязная, – ответила та.

– Это грязная вода-а-а?! – удивлённо протянула я. – Да ты ещё не видела по-настоящему грязной воды! – сказала я и прыгнула в канаву.

Течение было слабым, и мне захотелось устроить запруду – перегородить канаву комьями земли.

– Ира, давай рви комья! – приказала я.

– Угу, – с готовностью отозвалась та и, став на четвереньки, начала с силой отдирать от рыхлых краёв канавы тугой дёрн. В том месте, где ей это удавалось, вся грязь от разорванного края стекала чёрными ручейками в нашу запруду. Ира работала на славу, впрочем, я всегда говорила, что силы в ней на четверых! Люда, зажжённая нашим нехитрым трудом, не смогла устоять. Она бросилась помогать Ире! Ура!

Вдвоём девчонки беспощадно драли края канавы руками, ногами, чем только можно, и чем большего размера ком отрывали, тем больше радовались. Я радовалась вместе с ними, успевая утрамбовывать комья в непреодолимую могучую стену, которую бы не смогла снести никакая вода.

– Всё, готово! – сказала я, вложив в последний ком всю силу, и плюхнулась в воду.

Тут взглянула на девочек и меня охватил смех! До того они были перепачканные, чумазые, как поросята.

– Прыгайте! – выдавила я, смеясь.

И они прыгнули. И тогда мы начали по-настоящему купаться: барахтаться, брызгаться, плескаться. Видя, что вода в канаве становится всё грязнее и грязнее, мы смеялись всё больше и больше. И наконец, взявшись за руки, давясь смехом, запели песенку из мультика, возомнив себя поросятами:

Ты – свинья, и я – свинья:

Все мы, братцы, свиньи.

Нынче выделили нам

Целый чан ботвиньи!

Мы по лавочкам сидим,

Из лоханочек едим.

Ай-люли, ай-люли, из лоханочек едим.

Наши рыльца пятачком, наши хвостики – крючком.

Ай-люли, ай-люли, наши хвостики крючком!

Солнце сияло. Мы барахтались в грязи. Что ещё надо поросятам? Однако скоро пришлось вспомнить, что мы девочки. Солнце заслонила грозная тень Митрофана, колхозного бригадира. Он проходил по канаве, проверял, как поступает вода в колхозные баки для поливки капустной рассады, и тут увидел нас. Лицо его было разъярённым, он, видимо, давно пытался до нас докричаться. И вот теперь, красный от гнева и быстрой ходьбы, он возвышался перед нами во весь свой гигантский рост и походил на джинна, внезапно выросшего из бутылки. Послышался его громовой голос: «… родителей в контору… штраф, чтоб не запружали канаву!» Потом он наклонился, с силой тыкнул палкой запруду, и вода, вырвавшись на свободу, рванулась вперёд. Ошарашенные, мы молчали. Люда дрожала, Ира пыталась вылезти из воды, но постоянно соскальзывала вниз. И от страха заголосила, словно обезумела. Митрофан в это время поднял с земли Людины туфельки, шляпу и пошёл прочь. Скоро обернулся и, потрясая в воздухе вещами, прокричал: «А за этим пусть придут родители ко мне!»

ИСПЫТАНИЕ

Наступило молчание. В воздухе пели птицы, солнце светило. Было всё как всегда, но надо было что-то делать. Я понимала, что так оставлять нельзя, а что делать – не знала. Наконец, собравшись с духом, произнесла:

– Надо как-то забрать у него туфли и шляпу, пока он не докопался, чьи они!

– Я лучче пойду домой! – запричитала Ира, зубы её стучали, она никак не могла попасть рукой в рукав платья.

Её белые щёки и бегающие глаза стали мне неприятны. Я сказала:

– Ты можешь не ходить с нами!

– Ты, Маруся, ишшо не знаешь этого Митрофана! Он страшный, мне мамка говорила! – затараторила Ира, озираясь по сторонам.

Я молчала, обдумывая план действий. Ира побежала вниз с горы, запинаясь и торопясь. Посмотрев ей вслед, я подумала, что не поступила бы так никогда. Мы остались с Людой вдвоём. Я заглянула в её глаза: что думает? Вот ответь она сейчас «нет», я бы всё равно пошла, пошла бы одна, ведь невозможно было допустить, чтобы Людина бабушка ещё и из-за этого переживала.

Люда посмотрела на меня, и стало понятно, что она решила пойти со мной. Мы двинулись по горе, направляясь к колхозному огороду. Шли молча, и наши руки сами собой сцепились крепко и надёжно. Скоро стал виден огород. Мы спустились вниз, перешли неглубокий ров и оказались посреди поля с высаженной рассадой капусты. Осторожно пересекли его, прошли через мост и прямиком направились к будке сторожа. Слева стоял сарай, где хранились тяпки, лопаты, различные вёдра, здесь же во время дождя укрывались огородницы. Сейчас сарай был на большом замке. Мы обошли его вокруг. Я остановилась возле широкой щели и заглянула внутрь. От пыли защекотало в носу, и я чихнула. Люда испуганно зашикала на меня. Я взглянула на неё – в распахнутых глазах отражался весь огород с мостом и сараем. Она была напряжена, и черты лица казались заострёнными.

Услышав стук колёс телеги Митрофана, мы затаились. Однако скоро стук утих, телега проехала прямо по улице, не заезжая на огород. Мы облегченно вздохнули. Непонятно откуда рядом с нами возник соседский пёс Шарик, он крутился под ногами, ластился, мешался. Я, не обращая на него внимания, опять припала глазом к щели. Я чуяла, что шляпу и туфли Митрофан запер в сарае. Но как проникнуть внутрь?

Вдруг в сарае что-то загремело, я всмотрелась – это Шарик. Он каким-то чудом пролез туда. Я тихо позвала:

– Ша-ря! Ша-ря! – Он в мгновение ока оказался вне сарая! Как он пролез? Я села на корточки и внимательно рассмотрела нижние доски стены. И, о чудо! Там был виден лаз! Вот это да! Вполне можно пролезть!

– Подожди здесь! – прошептала я Люде и шмыгнула в отверстие сарая. Шарик – за мной. Прохладная пыль обожгла ступни. Я оглянулась по сторонам – чего здесь только не было! Всевозможный инвентарь, скамейки, столы. Стол Митрофана в центре, самый большой. Я выдвинула ящик – туфли были там! Ура! Преспокойно забрала их и задвинула стол. Где шляпа?

Люда в щель шепчет громко:

– Шляпу ищи!

Я ей тоже шёпотом отвечаю:

– Знаю!

Где же в самом деле шляпа? Ещё раз огляделась по сторонам. Ага! В углу стояла треногая вешалка, и беленькая Людина шляпа висела на ней. Подошла, сняла шляпу и заметила своё отражение в зеркале, тут же висящем на стене. Там была лохматая, с выпученными огромными глазами перепуганная девочка. Неужели это я?

А Люда кричит в щёлку:

– Кто-то идёт! Вылезай!

И действительно, послышались приближающиеся голоса. Не помню, как вышмыгнула из сарая. Ну и пустились же мы бежать! Бежали до тех пор, пока могли! Изнемогая, упали возле канавы, эмоции душили нас. Наконец у меня прорвался смех, у Люды – слёзы.

Так бы и сидели мы, наверное, ещё долго, вспоминая пережитое, если бы не увидели грозу нашего дня – Митрофана. Он шёл издалека, покачиваясь своей гигантской фигурой, размахивая длинными руками. Быстрее некуда мы бросились наутёк! Только пятки сверкали с горы! Дух перевели, оказавшись возле наших ворот.

Наконец-то я дома, в безопасности. Ура!

Вечером пошли сажать картошку. Люда нам помогала. Взяли с ней по маленькому ведёрку, насыпали туда картошки и принялись кидать в лунки, которые быстро делал мой брат Гоша. Он орудовал лопатой так, что мы за ним еле-еле поспевали. Глядишь, а он уже наши с Людой ноги подкапывает! Смешно так, что мы от этого подпрыгиваем. Спрашиваем друг у друга: «Картошку со смехом посадили. Какая вырастет?» Да, сажать быстро, копать – долго. Потом пошли ужинать. Я угощала подружку муцугуном[13] и бурдуком[14]. Ей понравилось.

Когда провожала Люду домой, то попросила деда Дея, чтобы он позволил мне помогать им сажать картошку. Но я опоздала, они уже посадили. Жалко, а то б мы с Людой ещё посмеялись. Потом Люда пошла провожать меня, потом – опять я её. В конце концов нам стало смешно, что мы провожаемся-провожаемся и никак не расстанемся. Пришлось расстаться на середине дороги, чтоб одинаково было идти.

Я шла домой, и так мне было радостно! Оттого, что сегодняшний день ни на какой другой не похожий, что именно в этот день мы крепко-крепко подружились с Людой. Шла и улыбалась, и тут мне на нос капнул дождь! Ура! Дождь так нужен сейчас! Он пополнит канаву, напоит землю, польёт огород, даст траве подрасти. Люблю дождь! И я кинулась бежать бегом, подставляя всё нарастающему дождю своё счастливое лицо.

БАБУШКА

Если человеку не спится, значит, ему надо что-то обдумать, что-то важное решить. Или же совесть мучает, значит, не простил кого-то или не досказал что-то, не доделал то, что должен был сделать. Человеку даётся время, чтобы осмыслить свои действия.

Вот и Люде не спится. Ей страшно. Перед глазами то и дело встаёт грозный Митрофан. В избе темно и тихо. Плотно закрыты ставни. Она вспоминает, что в городе у неё в комнате даже сквозь задёрнутые шторы виден свет луны, свет звёзд, свет уличных фонарей. Дома она никогда не замечала такой жуткой тишины: там то где-то далеко музыка, то стук у соседей, то на улице машины, то люди за окном. Здесь всё не так. Тихо-тихо. Ни машин, ни людей, ни огней. Скоро чуть слышно по крыше забарабанил дождь, словно застучал кто-то: тук-тук, тук-тук. Люда села на кровати, обхватила руками колени, и у неё в такт дождю застучали зубы от холода и страха: тук-тук, тук-тук. Она чуть слышно позвала: «Ба-ба!» В углу на кровати зашевелилась бабушка, она, видимо, не спала, ведь у неё ныли ноги, и потому была бессонница. «Чо, доча?» – спросила.

– Мне страшно! Так темно! – ответила Люда дрожащим голосом.

– Не бойся! Погоди! Счас! – бабушка долго ворочалась, наконец дотянулась до выключателя, и в комнате стало светло, а Люде – стыдно. Стыдно за то, что она приехала помогать, а целый день пробегала по улице, что теперь она боится непонятно чего, что бабушке и так тяжело, а она ещё доставляет ей хлопоты, хотя уже и ночь. Люда быстро слезла с кровати, подошла к бабушке и села рядом, прислонившись к плечу.

– Можно я посижу с тобой? – спросила она.

– Пошто не, сиди сугревайся[15], застыла небось? – ответила бабушка, укутывая Люду шалью, потом закачала головой: – Э-хе-хе! Шибко уж ноги болят, – и бессильно опустила руки.

– Ничего, баба, ты только верь, что выздоровеешь, тогда обязательно, обязательно поправишься! Я это знаю! – горячо заговорила Люда.

– Эх, милая, ты такая же сердечная, как и батька твой! – улыбнулась та.

– Баба, спой мне песенку, пожалуйста! – попросила Люда.

Бабушка тихо запела, а Люда крепко прижалась к ней и заплакала.

– Что ж ты, миленькая, плачешь? Может, хочешь чо? – спросила бабушка, обнимая Люду.

Девочка хотела сказать, как сильно она соскучилась по дому, по маме, по папочке, как она хочет к ним, что просто невыносимо. Но понимала, что этого она никогда не скажет, чтобы не огорчить бабушку. Тогда Люда сказала:

– Прости меня, пожалуйста, что я сегодня целый день пробегала и вам совсем не помогала. Меня это мучает, поэтому я не могу заснуть! – Люда говорила чистую правду.

– Эвон как! Напрок[16] приедешь – будешь подмогать, а ноне – бегай! Маленькая ишшо! А нам ничо и не надо!

– Надо! Я знаю, что надо, ведь вы с дедом старенькие! – нежный голос Люды дрожал. Потом она наклонилась и тихо спросила:

– Хочешь, я расскажу всё, что сегодня было?

Бабушка, кивая, ласково посмотрела на внучку. И Люда начала:

– Сначала я, конечно, испугалась, а потом, – и она рассказала и про грязную канаву, и про свои туфли и шляпу, и про сарай – всё-всё, что она пережила в этот день.

Бабушка слушала, не перебивая, только иногда крепче сжимала маленькие Людины ручки в своих тёплых ласковых ладонях. Люде становилось всё легче и легче, словно тяжесть с души её бабушка забрала себе. Потом девочка спросила:

– Баба, правильно мы поступили или нет? Как ты думаешь?

– Ладно, теперь оно прошло, – ответила бабушка, потом тихо произнесла: – Но ты больше на канаву не бегай. Всё наладится. – И, подумав, добавила: – Нашшэт Митрофана не переживай! Ты с Марией была, а она не даст в обиду. Семейские, они ж друг за друга горой!

Люда слушала, и на сердце у неё становилось теплее оттого, что она не ошиблась в подруге. Она улыбнулась и произнесла:

– Спи, бабушка, я пойду на свою кровать, – потом выключила свет и легла. Она заснула быстро и проснулась, когда дед уже открыл ставни. Свет бил в окна с такой силой, что Люда зажмурилась. Она быстро подбежала к окну и увидела, что небо синее, что лужи после дождя блестят на солнце, что трава на горе стала ярче, зеленее, пашни – чернее, а всходы на них словно подросли. Здорово! Однако хотелось ещё немного поваляться в постели, ведь вчера так поздно заснула. И она снова прыгнула в кровать. Но не успела как следует устроиться под тёплым одеялом, как услышала, что её кричит под окном Ира.

– Так рано ещё, а уже гулять, – сказала она, потянувшись, и подошла к окну.

Ира стояла одна-одинёшенька. Она была тепло одета: синяя кофточка, чулки, на голове зелёный платок. «Тоже мне, деревенская-закалённая!» – насмешливо подумала Люда. Уж она-то не будет так кутаться! Она будет летом в деревне закаляться! И позвала Иру в избу.

Позавтракала Люда быстро, так как видела, что Ире не терпится ей что-то сообщить. Поцеловав бабушку, она взяла Иру за руку, и девочки выскочили на улицу.

ДЯДЯ ДАНИЛА

Люда сразу же почувствовала сырость. Вчерашней жары как не бывало. И она тут же пожалела, что не оделась теплее. Сейчас её белая шляпа была некстати, ей как раз не помешала бы тёплая шапочка. Холодный ветер резко смахивал с кустов черёмухи ночной холодный дождь прямо на девочек. Люда вся съёжилась. Короткое платье совсем не согревало. Морщась от ветра, она спросила: «Ты почему одна?»

Ира явно что-то задумала, и теперь от желания быстрее рассказать она не могла устоять на месте. Глаза у неё округлились, словно большие серые пуговицы. Люде это сравнение показалось забавным. Она подумала, что ей, как будущей актрисе, надо учиться выражать свои эмоции на лице, тогда слова будут не нужны. И решила на досуге потренироваться перед зеркалом: лицо загадочное, лицо решительное, лицо озабоченное и лицо, выражающее нетерпение, как сейчас у Иры.

– Что случилось? Говори! – спросила она, продолжая с интересом рассматривать Иру, ей даже стало менее холодно.

Ира схватила Люду за руку и, глядя прямо на неё своими глазами- пуговицами, заговорила быстро, волнуясь и шепелявя от этого:

– Мы ш мамкой вчера были у дяди Данилы, теплица у них, большшие огурцы тама. Во-о-о какие! – она показала рукой.

– Постой, при чём тут огурцы дяди Данилы? – нетерпеливо остановила её Люда.

– Ти-хо! – Ира быстро зажала рукой рот Люде, потом оглянулась по сторонам и посмотрела на подругу, приближая своё лицо так близко, что Люда рассмотрела в её глазах-пуговицах все до одной точечки и прожилочки, все ободочки и кружочки. Лицо Иры исказилось: губы и щёки надулись, а брови, широкие и густые, сошлись на переносице. Она громко зашептала:

– Скажи, у твоей баушки есть в доме свежие огурцы? Не-ту! Я знаю, что нету!

– Ну и что? – Люда совершенно ничего не понимала, зачем она ей это рассказывает.

– Ой! Слухай! Дядя Данила – наш родня. Так вот, счас в теплице никого нет, потому что поливать не будут, вчера был дождь. Надо идти! Давай за мной!

Ира сильно потянула Люду за руку. Люда медленно шла, повинуясь, и молчала. Скоро она стала понимать, куда ведёт её Ира. От бабушки она знала, что Данила не имеет ни детей, ни внуков, что живёт в большом достатке: у него и пчёлы, и сад, и теплица. Он самый богатый в деревне. Ещё она знала, что он никому ничего не продаёт в деревне, а всё увозит в город на базар, потому что там дороже. В деревне его никто не любит за жадность, за его злую цепную овчарку. Говорили, что он может даже выстрелить, если кто-то залезет к ним в огород, который был со всех сторон обнесён колючей проволокой.

– Я без Марии не пойду! – Люда резко выдернула руку, остановилась, вспомнив, что говорила бабушка о подруге.

– Маруська-то? – Ира остановилась тоже. Потом заговорила быстро, не глядя в глаза:

– Знаешь, я к ней заходила, её мамка не пустила. Но она бы пошла! Я тебя не обманываю. Вчера, когда я ушла с канавы, мы работали в теплице. Но он такой жадный! Ни одного огурца не дал, а так хотелось! Я так тебе скажу: Мария хочет отомстить Даниле за жадность. Во как!

Ира остановилась, ведь она наговорила столько неправды, что сама растерялась, но потом продолжила шёпотом:

– Я вчера нашла дырку в заборе рядом с большим камнем, только там крапива, но мы пролезем, ничо! Айда! – она тянула Люду вперёд и продолжала:

– Теплицу он уже отомкнул. Я видела со своей крыши, так что давай! – Ира повернулась, посмотрела Люде прямо в глаза и победно заявила:

– И тогда ты увидишь, что никакая я не трусиха! – и решительно двинулась вперёд, ведь ей так хотелось казаться смелой перед горочанкой.

– Ну что ты, я никогда и не думала, что ты трусиха, придумаешь тоже! – ответила Люда, и ей вдруг самой захотелось отомстить этому жадному Даниле, тем более, вчера с Марией они были в похожей, как ей казалось, ситуации. Как радостно потом билось сердце! Как хотелось ещё чего-нибудь опасного и интересного! Вот тебе, пожалуйста, оно и пришло!

– Хорошо, пойдём, – сказала она и, как тогда с Марией, крепко сжала Ирину руку в своей. Люда и не поняла сразу, что они идут не возвращать своё, а красть чужое.

Девочки быстро оказались в огороде возле теплицы. Здесь остановились. Ира прошептала:

– Счас, когда пойдём, наклоняйся ниже и шляпу белую сними, а то увидят с крыльца!

Быстро пробежав вдоль теплицы, они шмыгнули в отворённую дверь. В лицо ударил влажный тёплый воздух, запахло свежестью и сыростью одновременно. Люда увидела, что длинная стеклянная теплица залита утренним солнцем, словно чудесный аквариум. Запотевшие квадратики стёкол с боков и сверху плакали тяжёлыми прозрачными слезами-каплями. Одна упала Люде прямо на лицо, но не успела она её вытереть, как капли посыпались одна за другой, всюду слышалось: кап-кап, кап-кап.

Люда ощутила особый мир – мир тепличных растений. Она стояла и смотрела, невозможно было оторвать глаз от длинных стройных рядов. Плети огурцов вились вверх по шнуру. Сквозь резные листья она видела соцветия – нежные жёлтые звездочки, то вдруг выглянет маленький зелёненький пузырчатый огурчик, то покажется глазу большой тяжёлый плод, как бы говорящий: рвите меня, я поспел! Люде захотелось побыть здесь, чтобы насмотреться, наслушаться, свыкнуться с этим особым миром, рассмотреть его, почувствовать. Ах, как приятно где-то в углу гудел шмель, цепляясь за цветок! Но… всё время мешала Ира. Она, сердясь на нерасторопность стоящей неподвижно горожанки, ворчала про себя:

– Чо с неё взять? Одно слово: горочан – пустой кочан! – Ира уже забила все имеющиеся у неё карманы огурцами, но продолжала их рвать.

Вдруг Люда услышала приближающиеся к теплице шаги. Она подбежала к Ире с испуганными глазами, и та сразу всё поняла. Они бросились в самый конец теплицы и разом плюхнулись за высокую грядку в углу. Было слышно, как вошёл Данила, как протянул за собой резиновый шланг от насоса и начал поливать. Грязные брызги летели повсюду, больно попадали по голове, по спине, по ногам. Съёжившись в комочек, девочки дрожали, почти лишившись чувств от страха.

Данила тем временем, изрядно полив девочек и растения, напевая, вышел из теплицы, волоча за собой шланг, и запер двери на замок. Сам же сел рядом возле колодца, то ли перекурить, то ли выкурить непрошеных гостей из своих богатых владений.

Когда Данила вышел, девочки подняли головы и испуганно огляделись по сторонам. Ира вся тряслась, её толстое лицо колыхалось: губы выступили вперёд, нос дёргался, глаза-пуговицы часто моргали. Постепенно она успокоилась и решила действовать: подскочила, сорвала первый попавшийся огурец, моментально запихала его в рот и так захрустела, что её мог услышать не только Данила, сидящий рядом, но и кто угодно, проходящий по улице. Так показалось Люде.

– Ти-ше! – прошептала она, судорожно сжимая до боли руку Иры.

– Отойди! – оттолкнула её Ира и принялась дальше вершить своё дело. Люда стояла и смотрела, зубы у неё стучали, и вся она тряслась от холода и налипшей грязи. Шляпа! Её белая когда-то шляпа, теперь скомканная в руках, больше напоминала сетку из-под картошки, чем модную шляпку горожанки.

– Господи! Что я сделала? Зачем я здесь? Как скверно, – думала Люда, и её начало сильно тошнить. Она посмотрела на Иру, как та ела огурцы, и еле сдержалась.

– Ты чо? Ешь давай! – толкала её в локоть Ира.

– Да ну тебя! – Люде казалось, что ей не было так плохо никогда. Ира, удивляясь, продолжала:

– Хоть… наесться… раз… в жизни! – говорила она, еле ворочая языком.

Тем временем Данила напевал уже веселее и нарочно громко стал подзывать со двора грозу всей деревни – овчарку Дуная. Огромный пёс, загремев цепью, быстро приблизился к хозяину, но потом, резко рванувшись в сторону теплицы, залаял зло, надрывно.

– Ты чо раздухарился[17], а, Дунай? – спросил Данила и продолжал:

– Ну поглядим-поглядим, может, там кто есть! – Он очень долго шёл, медленно открывал дверь, тихо крался к сжавшимся в комочек девочкам.

– А-а-а! Во-от кто тута! – сказал он, рассматривая их.

– Гляди-и-и, Дуна-а-ай, кто нас с тобой не бои-и-ится, – говорил он, растягивая слова. – Ох как счас спущу собаку, загрызёт! – зло крикнул он.