Ловкач. Том 1

Глава 1. Псы и фонари

Улицы Петербурга – не место для прогулок после полуночи. Так думал тот, в чьем теле я оказался, а теперь так думал и я.

Не место и не время гулять, особенно если за тобой гонятся двое, чья походка напоминает размеренную работу часового механизма, шаги их отдаются болью в ушах, а дыхание разит сожженной серой.

Не знаю, кто они – люди ли, машины, духи из детских кошмаров или нечто ещё похуже…

Не знаю, что это за мир, в котором я оказался.

Но знаю точно: останавливаться нельзя.

Я перемахнул через чугунную решётку, зацепившись ботинком – неловко, да. Инстинкты мои пока ещё не перестроились на новое тело. Вот и сейчас приземлился – и потерял равновесие, чуть не соскользнул обратно на камень, мокрый и скользкий, как лёд, хоть на календаре и июнь.

Газовые фонари потрескивали с неясным выражением обиды, будто им задержали жалованье. Один из них – как по заказу – мигнул и потух, открыв мне полосу тени. Я юркнул в неё без лишних колебаний, как будто знал заранее, что там – дверь, приоткрытая ровно настолько, чтобы мог проскользнуть человек моего роста и моей комплекции.

То, что там есть дверь, знал не я. Вернее, не совсем я. Это он – тот, в ком я сейчас бегу. Его ноги, его лёгкие, его память, его страх. У меня осталась разве что память – и то частично, моя ирония и смутное ощущение, что я тут временно. Как квартирант, который вселился ночью, ключ получил от привратника в чёрном сюртуке, а домовый распорядок до утра так и не объяснили.

Да и мне всё равно приходится поддерживать реципиента, делясь тем немногим, что оставалось со мной.

Он хромал – очевидно, только что сломал ногу; в правом локте порвана связка, надо снять боль и вообще сделать, чтобы я хоть рукой мог двигать. Сейчас моих сил хватило лишь кое-как срастить кость и заживить связку. Это у меня получилось, но, проклятие, как же больно!.. Словно иголкой в больной зуб.

Я помню, кто я такой. Я из тех, кто отдаёт приказы, а если исполняет – то свои собственные. У меня за плечами спасённые и уничтоженные миры. Я привык работать с высокими энергиями, это моё слово повелевало косной материей, а не наоборот.

Я помнил последнюю операцию, мой шедевр. Катившиеся от полюсов орды мы разобрали на мелкие запчасти. Лапы к лапам, когти к когтям, хвосты, крылья – всё по местам.

Дело было сделано, я должен был возвращаться. Возвращаться, сбросив то тело, в котором работал – финальный аккорд, последняя жертва. Очень эффектно и эффективно.

Но тут что-то пошло не так.

Ботинок громко стукнул о люк, вышло звонко, точно выстрел. Переулок узкий, и звук полетел сразу в обе стороны, словно кинули камень в колодец.

Я затаился за ящиками, рядом с мусорной бочкой; из бочки тянуло тухлой капустой и прочими прелестями переполненной помойки. На безымянном пальце левой руки – простое гладкое кольцо; интересно, откуда оно такое у бывшего обладателя этого тела? Штука-то явно не простая, я ощущал дремлющую в глубине золотого ободка искорку привычной силы. Слабую, едва заметную, но – вполне реальную.

Так. Уже лучше, но разбираться пока что некогда.

Ветер донёс шаги – тяжёлые, размеренные, без суеты. Охотники точно знали, что добыча никуда не денется. Им нет нужды бежать. Дистанцию сокращают медленно, шагают так тяжело, что под ногами у них должен крошиться гранит.

Один из них произнёс:

– Он рядом. Чуешь?

– Чую, да. Чую кровь плюс остаточное касание печати, – голос был сухой, как пергамент, и при этом чужой, как не из человеческой гортани.

Я сглотнул и попятился, стараясь не шуметь. Я прежний разобрался б с этой парочкой за один удар сердца. А теперь что – теперь брать придётся хитростью. Неизвестно, насколько я здесь застрял; и неведомо, вернутся ли прежние возможности.

Во внутреннем кармане пальто что-то звякнуло – не запомнил ещё, что именно там лежит. Наверное, Ловкач знает. В конце концов, это его пальто. Его ловушки. Его уловки. Ничего, было ваше – стало наше. Но очевидно, что этот парень шел на дело подготовленный.

Я сорвался с места, нырнул в проход между домами, где, как показалось бы кому иному, не было ничего, кроме кирпичной стены. Но проход там имелся. Узкий, словно крысиная нора, скользкий, залитый холодным светом от фонаря, дрожащего на длинной латунной цепочке. Фонарь? Какой болван его тут подвесил?!..

Проход оказался не просто узким – он сжимался. Кирпичная кладка будто наваливалась на меня с боков; это может и задержать, если застряну, как пробка в бутылке.

Но тело Ловкача – гибкое, жилистое, оно знает, как сворачиваться, как сжиматься в невозможные позы, будто тренировалось не на улицах, а в каком-то воровском цирке. Хотя, кто знает, может, и там; и потому я просто позволил ему двигаться, как оно уже умело, не вмешиваясь, точно пассажир в машине без руля.

Выскочил в двор-колодец. Высокие кирпичные стены, штукатурка кое-где отлетела, окна тусклые. Грязный снег в углах даже в июне – словно здесь он и не тает, как у меня дома, а умирает медленно, превращаясь в нечто чёрное, непонятное.

Где-то капает вода. Кошка перебегает двор, но не мяукает, а как будто шипит – не на меня, а в пустоту за моей спиной.

Я не оборачиваюсь. Никогда не оборачивайся, если не хочешь узнать, что именно у тебя за плечом, когда лучше довольствоваться верой – это громила, шпик, полицейский… Кто-то нормальный.

На стене – пожарная лестница. Верхние прутья проржавели, но пальцы Ловкача цепляются будто бы сами. Вверх, два пролёта, глухой балкон. Отсюда видно половину колодца. И уже достаточно хорошо видно, как входят они.

Медленно, неспешно. Один – в длинном пальто с высоким воротом, с лицом как у куклы: гладким, без волос, с глазами, в которых ничего не отражается; этого я, само собой, видеть с высоты не могу, но чувствую. Второй похож на монаха, но на спине у него – что-то вроде футляра или ранца. Оттуда торчат трубки, сверкающие тусклым алым светом, точно уголья.

Они принюхиваются.

Как собаки. Как псы. Только что не вываливают языки.

Я пригнулся, затаился в тени, сердце бухает, словно паровой молот. Вдох. Выдох. Слабак ты, Ловкач, хоть и вправду ловок. Боишься. Ишь, что в голове-то у тебя колотится: мол, «тихо, тихо сиди, может, ещё пронесёт» – выслушав, я отбрасываю эти остаточные мысли реципиента.

Хватит убегать, пора действовать.

Руками ощупываю край перил, вытаскиваю тонкую проволоку с двумя крючками. Тело противится, но либо оно начнёт мне доверять, либо… никак.

Позволяю ему перекинуть проволоку над карнизом – что-то щёлкает, точно взводится ловушка. Где-то внизу – ага, это над дверью, из которой те двое вышли – раздаётся треск, вспышка, хлопок. В фонаре взрывается газ – чёрт его, реципиента, знает, как он это учудил, заряд туда заложил заранее, что ли.

Или это один из его заготовленных путей отхода? Фокус не из сложных, но для местных сойдёт.

По-хорошему – надо атаковать, сейчас! Но рано, у меня может не хватить сил.

Я бегу, не дожидаясь и не зная, добился ли чего-то взрывом. Балкон, лестница, крыша. Мокрое кровельное железо – скатываюсь как с горы, едва удерживаюсь на выступе. Прыжок; подо мною двор. Удар, стук, боль в пятках. Звук выстрела – не в меня, просто предупреждение: «Мы рядом, не балуй!»

Крыша внизу казалась ниже, чем была на деле. Прыжок получился чуть короче, чем хотелось, – я влетел боком в медный желоб, ударился, скатился и только чудом не улетел в пропасть между домами. Зацепился пальцами за ржавый штырь низкой оградки – и, клянусь, он тихо пискнул, как недовольная крыса.

Некогда мне тебя слушать. Подтянулся, взобрался и встал.

Однако они оказались уже рядом.

Первый из них, безволосый, чьё лицо показалось мне кукольным, с глазами, как у засохшей рыбы – и точно, ничего в них не отражается. Появился из-за трубы сразу весь, будто вынырнул из дыма. Не прибежал, нет; он словно был тут всегда.

– Привет, – сказал я. Голос звучал чуждо.

Преследователь промолчал. Он просто шагнул вперёд – слишком быстро. Слишком резко.

Я ударил первым.

Я знал, куда бить – в горло, под подбородок, по восходящей, ладонью с разворотом.

Удар получился что надо – но ощущение, будто хлопнул я по деревянной доске. Тварь даже не отшатнулась. Просто… слегка наклонила голову вбок, как собака, услышавшая свист.

Ответный удар – прямой, в солнечное сплетение. Меня согнуло. В краткий миг я увидел тёмное небо, облака, упирающиеся в них трубы, петлю бельевой верёвки, и только потом понял: лечу. Меня отбросило, но я успел перекувырнуться, упасть на колено и вскочить.

Прыжок – с локтем вперёд, мечу в висок. Захват запястья, выкрут, рывок. Хруст – и рука твари повисла под странным углом.

Но он не закричал. Просто посмотрел на меня с сожалением. Как учитель на глупого ученика, не выучившего таблицу умножения.

– Клеймо не сработало. Он другой, – сказал он куда-то в сторону.

Сказал абсолютно спокойно, словно и не торчала теперь нелепо его рука, задранная под странным углом.

Чего? Что он несёт уже второй раз подряд? И что же, он боли вообще не чувствует?

Второй был уже рядом; монах с ранцем за плечами и торчащими трубками.

Я заметил, как он подобрался. Услышал шаг – один-единственный. Но телу этому, увы, было ой как далеко до желаемого. Я прежний такого бы не допустил, но…

Светящиеся алым трубки полыхнули все разом, и я на миг потерял ориентиры.

Врагам этого хватило.

Кулак – перчатка чёрной кожи, с латунными вставками – врезался мне в висок.

Мир накренился.

Накренился, но всё-таки не упал.

Я рухнул на четвереньки – в грязь, на ржавую жесть, в совсем не летний холод. Сквозь гул в висках пробилось что-то похожее на ярость. Рефлекс и остаток воли.

Я вскочил и, прежде чем они успели взять меня в клещи, ударил «монаха». В грудь, с разворота, под дых.

Тот не ожидал. Его отбросило на трубу, он ударился спиной – и у него, кажется, хрустнуло где-то в районе позвоночника. Хорошо. Очень хорошо. Но – недостаточно.

Я сделал шаг вперёд, но кое-как срощенная лодыжка вильнула. Секундная потеря равновесия – и почти сразу получил в лицо. А-а! Демоны б побрали это хилое тело!..

Второй враг – безволосый, с кукольным лицом, с теми самыми глазами, в которых ничего не отражается – вынырнул сбоку, ударил одной рукой. Только одной. Вторую-то я ему вывернул раньше – но, похоже, он этого не заметил. Или заметил, да не придал значения. Смог не придать.

Его кулак грянул, словно маятник башенных часов. Я отшатнулся, едва уклонился от следующего удара. Противник не спешил – он играл, как кошка. Как убийца, у которого весь вечер впереди. Ну погоди, ещё посмотрим, у кого он впереди окажется…

Я шаг за шагом отходил, скользил по мокрому металлу, щупая взглядом пространство за спиной. Готовился. Примерял удар – в пах, в горло, в переносицу. Нужен ведь всего один – точный и смертельный. Даже если у этого типа и вовсе нет внутренних органов – всё равно найдётся уязвимое место.

И тут монах, уже поднявшись, снова вступил в бой. Дёрнул за рычаг на своём ранце, из трубок вырвалось алое сияние. Не как вспышка, не как огонь. Оно лилось – точно сироп или стухшая кровь, словно зараза. Прямо в воздух. И сам воздух сделался липким, вязким.

Я чувствовал, как утекают силы, которыми я и так с усилием поддерживал это тело – не бурно вырываясь, а словно кто-то медленно вращает винты тисков. Медленно, но верно.

Тиски эти сжимались, выдавливая из меня силу.

Нет. Слишком рано. Слишком рано для финала.

Я аккуратно пятился, отыскивая более выгодную позицию.

Двор, переход, парадная. Сквозняк из открытой двери. Я ныряю туда, несусь по лестнице, потом через балкон – в новый двор-колодец. Подвальное окно – и вот я уже внутри, ползу каким-то каменным лабиринтом. Воняет сыростью, кошками, углём.

Снова наверх, сквозь пролом в стене – на чердак. Через чердак – в следующую парадную. Петербург, как ты хорош, когда нужно запутать след. И как ты жесток, когда сил почти не осталось – проносятся в голове шепотки памяти Ловкача.

Враги не отстают. Им тоже досталось, но они идут. Я чувствую их.

Однако я, увы – на исходе.

Выскакиваю из дверей – проклятье, тупик; вижу люк в середине, сдергиваю крышку, но нет, вниз не уйти, колодец завален. Вверх тоже не получится – голые стены. Можно попытаться вскарабкаться, однако новое тело это не потянет. Оно тренированное, но ресурса ему не хватит, даже с моей помощью. И без того остатков моей собственной магии едва хватает, чтобы оно хоть совсем не свалилось. Сломанная нога тянется, скрипя кантом ботинка по брусчатке, наспех залеченная рука бессильно повисла, ее тоже не тронешь.

Остаётся дверь, единственная дверь – наверное, дворницкая, подсказывает память Ловкача.

Я стучусь. Громко. Три раза. Потом ещё. Потом кулаком. Потом ногой.

Ловлю себя на мысли, что ведь понимал же, куда иду…

Смотрю через плечо – и вижу их. Они уже совсем рядом, не торопятся, не спешат. Им ни к чему спешить. Преследователям я нужен живым. Точнее, почти живым… Почти – потому что так проще.

У меня ещё осталась искра. Во мне самом и в моём кольце. Я ещё могу ударить, сжечь и себя, и их, и этот темный двор-колодец. Всё исчезнет в алой вспышке, в моём последнем плевке в лица охотникам.

Но если я сделаю это сейчас – это будет жест отчаяния.

Признание того, что я проиграл. Что не смог, что не справился, что слаб.

А я слабаком не был. Никогда.

Стискиваю зубы, кладу пальцы на дверь пониже ручки, где замочная скважина. Когда-то я открывал такие не глядя и даже не думая, но не сейчас.

И всё-таки успеваю нащупать вырезы с выступами, вставляя незримый ключ. Мысли путаются, в глазах всё двоится. Я отдал слишком много сил, поддерживая это тело во время погони.

– Клеймо не сработало, – раздается голос монаха.

Я поднимаю руку – дверь троится, множится перед глазами. Предательски подгибаются колени, тело непроизвольно заваливается вперед… Последнее, что я вижу – как передо мной распахивается дверь.

Я делаю шаг – и падаю прямо в открывшийся проем. Прямо над ухом раздаётся непонятное:

– Он нестабилен. Нужна срочная транспортировка!..

Потом – темнота.

Глава 2. Уют и хозяин

Сознание возвращалось неохотно – как замерзший и негнущийся палец в неразношенную перчатку. В ушах гудело, в недрах черепа что-то постукивало, и я первым делом понял, что одно веко у меня приоткрыто больше, чем другое. Деталь мелкая, но… сразу не моя. Не я. Не так должно быть. Значит, тело осталось то же… этого, как его – Ловкача.

Я лежал на чём-то мягком, но не утопая в нём, не как в пуховой перине. Ощутив это, я открыл глаза полностью.

Потолок был высокий, белый, в штукатурных розетках. У стены стояла ширма с витражными вставками – геометрические узоры, красные, синие, золотые, не то чтобы церковные, не совсем светские. Толстое стекло, за ним горел явно искусственный свет, что-то холодное, не свечи и не лампы, неизвестно что. Рядом тикали часы, и каждый тихий звук отдавался, будто в пустой церкви. И тишина эта была не успокаивающей, а напряжённой, словно накануне выстрела.

Что ж, может, я и окажусь этим выстрелом.

Враг достаточно беспечно предоставил мне и время, и возможность восстановиться. Не бросил в ледяной и сырой каземат, не приковал пудовыми цепями. Кровать, одеяло, тепло – что может быть лучше?

Лучше, конечно, ещё добрый обед, но желать этого было б уже чересчур.

Я мысленно перебирал доступные этому телу средства и ресурсы, готовясь к контратаке.

С доступными средствами не очень. Если не считать кольца с искрой силы… кстати, а где оно, отобрали? – нет, вот же, где всегда, на безымянном пальце; если не считать его, то в наличии разве что хитрость с ловкостью. Что ж, попробуем что-нибудь из арсенала меня прежнего. Это будет хорошей проверкой – возвращается что-то или нет.

Надо мной жужжала пара мух. Из тех отвратительных, жирных зеленоватых тварей, что нагло лезут в глаза и рот. Я вскинул руку – одна из мух оказалась у меня в кулаке, вторая гадина ловким маневром уклонилась.

Так. Кое-что вернулось. Пусть не всё. Однако динамика положительная.

Я аккуратно сел.

И только теперь обнаружил, что сломанная лодыжка плотно перебинтована. Не гипс, а бинт, да и отека не видно, словно и не было там никогда никакого перелома. Рука тоже работает, словно и не случилось разрыва связок. Хм. Не знаю, куда я вляпался… да и знать пока что не хочу. Для начала надо понять, что происходит.

Никто мне не мешал. Никто не озаботился даже связать мне руки. Но я чувствовал – за мной пристально наблюдают…

Смотрите, смотрите. За погляд денег не берут.

На глаза мне попалось зеркало в резной роговой оправе. Из него на меня мрачно уставился подтянутый человек, молодой, судя по абрису. Широкие плечи, плоский живот. Хотя насколько всё же молодо это моё тело, судить не берусь. В отражении нет лица, в прямом смысле этого слова. Вместо него – размытое пятно, только два глаза поблескивают тёмными огоньками.

Я невольно вздрогнул. Неприятная картина.

– Очнулись, сударь, – сказал голос.

Из-за витражной ширмы вышел человек в наглухо застёгнутом сюртуке цвета свинца, с высоким стоячим воротником. Лицо – гладкое, ухоженное, с глазками стряпчего или помощника присяжного поверенного. А вот пальцы явно не бумажного человека – нет, это ловкие пальцы часовщика. На лацкане – эмблема в виде перекрещенных перьев и длинного тонкого бура, над ними – всевидящее око в три четверти оборота.

На пальце правой руки у этого типа поблескивал перстень: чёрный металл и овальный камень насыщенного изумрудного цвета. Изумруд, хотя это был явно не изумруд, играл и переливался, только не светом, а силой.

Силы было много. Свою я почти утратил, но в других – и в людях, и в вещах, ощущал её сейчас особо остро.

Может, именно потому, что силы мне сейчас так не хватало.

– Надеюсь, сон ваш был достаточно приятным, – добавил новоприбывший. – Хотя сейчас на приятности любого рода я бы не сильно рассчитывал.

– Где я? – спросил я.

Голос – хриплый, не мой, ощущение, будто в глотке сидит что-то чуждое, жестяное.

– В безопасном месте, – с улыбкой сказал мой пленитель. – Для нас, во всяком случае.

Он присел на край стола; извлёк из кармана нечто вроде записной книжки, но страницы её были из металлизированной фольги, и когда он их перелистывал, раздавался мягкий звук, как шелест флагов на параде. В пальцах правой руки у него возникло что-то вроде стального стилуса, наверное, на фольге и впрямь легче не писать, а выдавливать буквы со знаками.

– Позвольте мне задать вам несколько вопросов, господин… Ловкач. Не против, если я буду обращаться к вам так? Заметьте, я даже не спрашиваю, каково ваше подлинное имя.

Я промолчал.

– Во-первых, – продолжал он, делая вид, что не замечает молчания, – контактировали ли вы за последние семь дней с кем-либо из группы, известной под кодовым названием «Детский Хор»?

Я неосознанно вскинул бровь, но всё ещё молчал.

– Нет? – Голос его не менялся, но я понял, что это было уже вторым вопросом. – Хорошо. Тогда: участвовали ли вы в передаче нестабилизированной рукописи, помеченной литерой «Ш», некоему господину с титулом профессора?

Что? Какой «хор»? Какая «литера „Ш“»?! Какой «титул профессора»?

Кажется, внутри меня изумился даже Ловкач.

Чиновник – я не знал, кто он такой, на сюртуке никаких знаков отличия, кроме того странного значка, так что решил называть его так – отложил книжицу из фольги, спрятал стилус в передний карман сюртука, туда, где франты носят обычно платок паше, соединил пальцы домиком, склонился чуть ближе:

– Я не враг вам, Ловкач. Мне просто нужно знать – сознаёте ли вы, с кем – или с чем – связались. Или, точнее… кто связался с вами.

Всё внутри меня сжалось. Тело Ловкача хотело бежать. Ужасно хотело. И это было плохо. Я не знал, куда и к кому попал, но Ловкач, похоже, знал отлично. Честно скажу – я едва удержал себя в руках. Еле-еле.

– Понимаете, – продолжил человек в сюртуке, откинувшись к стене, – мы ведь не случайно вас вытащили. Точнее… не совсем случайно. Имелась заложенная вероятность, что появится некто вроде вас. Кто заложил эту вероятность и на каком уровне – уже другой вопрос.

Он вновь взялся за свою книжицу, перелистнул очередную металлическую страницу.

– Уточним: сегодня вечером, в восемь часов двадцать три минуты, вы повернули с Большого проспекта Петербургской стороны на Лахтинскую улицу. Там вы оставили первый след. Ваш собственный, вполне нормальный. Нам пришлось немало постараться, чтобы заполучить его, этот след. А через девять минут вы оставили второй… уже не след, но оттиск, назовём его так, соответствующий обнулённой сигнатуре. И это уже редкость. Очень большая редкость – и столь же большая опасность.

Он поднял глаза, поймал мой взгляд.

– И что же случилось за эти девять минут, милостивый государь?

Я молчал – просто потому что не знал. Потому что не я был тем, кто туда вошёл. И не совсем я – тем, кто вышел. Но, если бы и знал, мне совсем не хотелось отвечать на вопросы этого странного типа.

– Хорошо. Идём дальше. Вы можете объяснить, откуда на вашей одежде фибриллы низшей астральной спирали? Простым языком – ворсовое загрязнение третьего порядка. Фибриллы эти обычно находят либо в моргах, либо на кафедре экспериментального богословия.

Будь я проклят, если хоть в малейшей степени понимал, о чём он вообще.

Он улыбнулся, но не как человек – как сапёр, который знает, где спрятан заряд, и его одолевает любопытство, а не рванёт ли заряд этот прямо под вами?

Мило, очень мило.

– То есть, – произнёс я медленно, – меня обвиняют в том, что я пролез на эту вашу кафедру… экспериментального богословия, так? И что-то там на меня налипло?

– Мы никого не обвиняем. Мы вникаем.

Мой визави снова заглянул в блокнот.

– Следующий вопрос. Вам знакома женщина по имени Ванда Герхардовна? Княгиня из рода Ланских. Двадцати восьми лет. Волосы цвета старой меди, правый глаз чуть косит. Обычно носит перчатки, даже в помещении. Мы предполагаем, что она – сильный менталист.

Я покачал головой. Княгиня? Менталист? Вот так по крупицам я собирал знания о новом мире. Выходит, здесь действовала иерархия аристократов и при этом использовалась магия. Нечто подобное мне уже приходилось встречать в иных мирах, так что общее понимание о законах этого общества у меня присутствовало…

– Странно, – он откровенно наблюдал за мной, словно за блохой через лупу. – Не можете припомнить? А вот княгиня, судя по всему, знает вас. Очень даже неплохо знает.

Он встал. Прошёлся по комнате, как учитель, дающий ученику передышку перед самым трудным вопросом.

Я смотрел ему вслед, невольно прикидывая, кто он, и пытаясь угадать по походке; не чеканит шаг, не выпячивает грудь, как любой служака, не стелется, мягко скользя по паркету, – скорее всего, всё-таки не чиновник. Походка была уверенной, полной достоинства, но при этом… мне показалось, что он сам, будь его воля, ходил бы совсем не так, ничего своей походкой и осанкой не показывая и ничего не утверждая. Забавно, что он вообще счел возможным повернуться ко мне спиной и открыться. Мне, конечно, вчера изрядно досталось, но тело это они подлечили. Весьма неосторожно с его стороны, должен сказать – ничего же не стоит сейчас дотянуться до него одним броском. Хотя нет, это явно проверка. С его кольцом мне не совладать, пока что я ничего не смогу ему противопоставить. А сил задушить его у меня попросту нет.

От перстня его, подобно туману, расползалась сила, способная стереть меня в порошок, и было это совсем не похоже на моё скромное кольцо…

Но все, что надо, я разглядел. Из переднего кармана его сюртука по-прежнему торчал всё тот же стилус. Прочный, металлический, с заостренным концом.

Он ещё несколько секунд стоял ко мне спиной, словно давая последний шанс. Потом медленно повернулся.

– Последнее. Вы когда-нибудь чувствовали… нечто чужое внутри себя? Как будто вы идёте – а кто-то уже решил, куда вы свернёте? Как будто вы говорите – а слова как бы и ваши, но слегка сбились с привычной вам интонации?

Я хотел сказать «нет». Хотел. Но – задержался на долю секунды, и он это заметил.

– Я понимаю. Вы пока ещё… в пути. Но имейте в виду, некоторые двери открываются только изнутри.

Он подошёл ближе. Опустился на корточки напротив меня, заглянул в лицо – не грубо, не дерзко, а, скорее, с деловитым вниманием, как хирург, осматривающий рану, на которую только что наложил повязку.

– Мы можем работать вместе, господин Ловкач. Вы нам подходите. Почти.

И вот тогда я понял главное.

Меня не допрашивали, меня оценивали.

Словно инструмент, отвёртку или гаечный ключ.

И, кажется, размер подходил. Вот только не получится ничего, как бы этому господину ни хотелось обратного.

Визави мой поднялся, отступил. Слегка улыбнулся.

– Прошу прощения, любезный Ловкач, я ведь не представился. По чину – коллежский советник, звать можете Сергием Леонтьевичем.

– Что же до вас, сударь, до вашей личности… я не знаю, кто вы вообще, но знаю, кем вы являетесь сейчас, – советник несколько мгновений глядел на меня изучающе. Потом опустился на стул и продолжил с ленивым интересом, будто вспоминая детали из старого анекдота: – Ловкач… Широко известен в узких кругах. Были слухи, мол, некто с таким прозвищем разгуливал некогда по хранилищам ювелиров с коллекционерами, как по Невскому. Сейфы, ловушки, часовые механизмы – всё словно само рассыпалось при его приближении. Многие выдают себя за Ловкача, но… это ведь вы, верно?

Я пожал плечами – как бы небрежно. Мол, не пристало хвастаться.

Советник улыбнулся. Губами, не глазами.

– А вот был ещё и такой случай… Несколько месяцев назад, кажется. На Большом Сампсониевском. Эталонный замок Кольмара, три ступени, четыре сигила, шестикратно резервированная защита. Открыт за одиннадцать минут. Без следов… Так что… всё-таки, кто вы сейчас? Уголовник? Беглец? Или, может, что-то совсем иное?

И он скосил глаза, глядя на моё кольцо.

Я прищурился.

– Может, и что-то иное, – хрипло произнес я.

Поманил пальцем советника к себе, касаясь пальцами горла, показывая, что мне пока что тяжело говорить и я хочу, чтобы он приблизился.

Он встал, приблизился, нагнулся.

– Сейчас?.. Сейчас я сижу на койке, и в глаза мне светят лампой, – зашептал я, глядя Сергию Леонтьевичу прямо в глаза.

Мгновение.

И я резко выпрямился, одной рукой хватая советника за грудки, а второй вжимая острый кончик его стилуса в его же сонную артерию.

Тот дернулся, и я почувствовал, как вспыхнул силой его перстень. Но я всё равно бы успел.

– Тише… у тебя ровно пять секунд на ответ, или я тебя продырявлю, и даже с твоими силами рану ты закрыть не успеешь. Вопрос таков: где я нахожусь? И какого демона тебе от меня надо?!

Советник не дёрнулся, не попытался кричать или звать на помощь. Только неотрывно глядел на меня, и глаза его вспыхнули восторгом, словно у ребёнка, у которого исполнилось заветное желание.

– Вы и о демонах слыхали, голубчик…

И в тот же миг стилус в моих руках начал нагреваться. Настолько сильно, что ещё через мгновение его пришлось бросить на пол. Задымился ворс ковра, запахло паленым, стилус начал терять форму, оплавляясь. Вот же гад! Похоже, магия здесь еще сильнее, чем показалось на первый взгляд.

Кольцо на пальце советника вдруг тоже вспыхнуло, и я почувствовал запах жженой кожи. Он попятился, поднимая руки.

Я бросился к нему, но тотчас отшатнулся, едва не впечатавшись в барьер чистой силы. Преграда попыталась отбросить меня, опрокинуть даже; остановить смогла, но не опрокинуть, я устоял.

И что-то дрогнуло внутри, поползло, словно ослабли тесёмочки, удерживающие маску. Что-то лопалось, рвалось, разъезжалось, это было болезненно, но и странно приятно, как бывает, когда вскрывают застарелый нарыв или с зажившей раны спадает засохший струп. Что-то странное творилось с моим лицом, оно менялось, я повёл плечами и челюстью, язык коснулся неожиданно острого клыка. Взор затянуло алым, словно глаза наполнились кровью, но в тот же момент я и видеть стал куда лучше.

Что такое? Что происходит?

Советник отшатнулся, лицо его исказилось. Он вскинул руку, выставляя сжатый кулак с надетым на палец перстнем; зелёный камень быстро пульсировал.

У меня вырвалось глухое рычание. Ничтожество, он смеет идти против меня!.. Проклятый перстень, если б не он, я бы уже прикончил этого вырядившегося хама, осмелившегося меня допрашивать!..

Сергий Леонтьевич осторожно отступал, пятился по направлению к дверям, по-прежнему держа перед собой перстень с зелёным камнем. Незримая преграда перед мной сделалась совершенно непробиваемой.

– Спокойно, сударь, спокойно! Зла вам никто не желает, совсем напротив! И насильно вас здесь никто не держит, – торопливо проговорил он.

Его собственное спокойствие дало трещину.

Ага, отступает!.. И при этом косится на своё кольцо, во взгляде явное удивление. Видать, понял, что долго барьер такой мощи ему не удержать. Я понимал это не хуже него. Он продолжил уже тише:

– Превосходно, я в вас не ошибся, – у него хватило характера улыбаться, сохраняя лицо и не расписываясь в поражении. – Мы с вами ещё потолкуем, сударь; невредно будет помнить, что в первую очередь это нужно даже не мне, а вам. Отдыхайте, приходите в себя, ни о чём не думайте. До встречи, милостивый государь Ловкач.

И он, весь покрывшись испариной, выскочил из комнаты как угорелый.

Хлопнула дверь, щелкнул замок.

Тоже мне, «отдыхайте, приходите в себя»! А еда где? Стол накрытый? Тут, пожалуй, отдохнёшь!..

Мне всё это, конечно же, донельзя не нравилось. Не пойму, что здесь вообще происходит и чего от меня хотят. Но надо уходить. Надо было раньше и надо было сразу.

Я остался один. Или, может, они хотели, чтобы я так думал.

Первым делом – окно. Поднялся, подошёл. Рама тяжёлая, деревянная, вся в старинных бронзовых скобах на углах, но – забита наглухо. Шпингалеты опущены и словно бы даже оплавлены.

Стекло матовое, узорчатое – «витражное», кажется, называется. Сквозь него не видно ни улицы, ни домов напротив, только свет, а откуда он там идёт – сверху, сбоку, сзади? Всё размыто, как будто смотришь на мир изнутри бутылки. А за толстенным стеклом смутно виднеются прутья решётки.

Не похоже, что «насильно вас здесь никто не держит».

Так выйти не получится.

Начнёшь разбивать, ломать – шуму не оберёшься, а толку никакого. Значит, не вариант.

Следующий шаг – дверь. Массивная, но без украшений. Я подошёл, проверил ручку. Ясно. Не сдвинулась ни на миллиметр. Ни щёлочки не оставлено, и запереть не забыли – всё чётко. Охрана тут, похоже, любит порядок.

Я вполголоса выругался себе под нос.

Ладно. Что там брякало у меня в кармане пальто? Кстати, удивительно, что эту штуковину у меня никто не стал забирать….

Пальцы нащупали знакомый тонкий стальной футляр – на ощупь как портсигар, только в нём не папиросы, а маленькие пружинные отмычки, «стрелочки», «крючки», «два креста», «турецкая борода»… знакомо. Родное. Руки сами знают, что с этим делать. Осталось только…

Стоп.

Что-то ещё там было. Я не помню, что, но знаю – было. Что-то металлическое, чуть более тяжёлое, чем этот футляр, с характерной гранью. И оно исчезло, пока я был без сознания.

Все-таки гостеприимные хозяева меня обыскивали.

То ли изъяли эту штуку, то ли проверяют, хватится ли «объект». И отмычки оставили, скорее всего, как приманку; это ведь приглашение к ошибке, к действию.

Меня опять проверяют, может, хотят узнать, нарушу ли я правила.

Да пусть хотят что угодно! И к демонам осторожность, пусть слышат!.. Придётся и разбивать, и ломать.

Оставаться я здесь не собираюсь. Потому просто подошел к столу, смел с него все, что было, и проломил окно вместе с решеткой.

М-да… в удар пришлось вложить последние крохи энергии, остатки моей былой силы… Но, наверное, мне бы всё равно не удалось, если б вдруг не помогло кольцо. Подбросило ту самую соломинку, что и сломала спину верблюду.

Зато теперь в стене зиял целый проход.

Глава 3. Трущобы и тень

Я сбежал. По обломкам кирпичей, подвижным под ногами, быстро спустился на улицу. Не высоко – второй этаж; дом назывался «Окружным судом» (это мне услужливо подсказала память Ловкача). Астрал – или то, что от него во мне осталось – послушно впустил меня в город.

Ночь, горят газовые фонари и на мокром булыжнике отражается их бледный призрачный свет. Я огляделся – никого. Глухой час, когда спит даже стража.

Уноси ноги, Ловкач.

Я заметил, что называю себя именно так – прозвищем своего носителя, с которым, надо понимать, случилось что-то не сильно хорошее. И ещё я понял, удивительно холодно и отстранённо, как рядовой факт, что не помню собственного имени. И не знаю, как на самом деле звали бывшего обладателя этого тела.

Другой бы запаниковал, задёргался в такой пустоте, но только не я. Маг Астрала, мастер творения призрачных сущностей любое обстоятельство использует к своей выгоде. Моё прошлое отрезано, значит, надо мной не довлеют старые привычки, предубеждения и прочее. Начинаем с чистого листа – это будет даже интересно.

И сейчас я позволил ногам Ловкача нести меня, куда они сами решат. Понимал, что тело поведет меня в место, которое оно само будет считать безопасным. Туда мне и надо – настроиться, принять здешний Астрал и, наконец, разобраться, что происходит. Перво-наперво я должен найти ЕГО.

Узел.

То, ради чего я и оказался здесь. Вернее, одно из.

Блестели рельсы, убегавшие в сгустившийся мрак, и я пустился рысью – всё-таки остатки моей магии многое смогли, в частности – полностью залечить плечо и ногу.

Я знал, что улица эта именовалась Литейным проспектом и вела, в общем, куда мне нужно. Я поднял воротник пальто повыше и ускорил шаг. Сейчас я почти ничем не отличаюсь от простого смертного, и это хорошо – буде кто попытается меня выследить через Астрал, его ждёт разочарование. Таинственный маг, взламывающий стены, исчез, просто растворился в ночи.

Я сейчас жадно втягивал, вбирал в себя, так скажем, аромат здешнего Астрала. Астрал – он повсюду, и везде являет себя по-разному. Маг, владеющий его секретами, часто оказывается слеп к малейшим, легчайшим колебаниям – сила имеет обратную сторону. Но сейчас я шёл, лёгок и свободен, и дышал полной грудью, пусть даже и сырым ночным воздухом, полным миазмов. Шёл и слушал, слушал и искал.

Чтобы слушать, надо молчать, а мастер Астрала слишком привык всё время говорить.

Я не был лишён сил – я обретал новые.

Сейчас я шагал, совершенно не думая, ноги сами вели в нужную сторону. Я чувствовал, как тело, которому я пока не принадлежал, вспоминает маршрут – и позволяет мне идти вместе с собой, словно пассажиру в повозке.

Мы миновали широкий проспект – «Невский», подсказала чужая память. Ветер Астрала, неощутимый прочими, едва коснулся моих щёк; где-то в этом городе, не так далеко, вполне можно дошагать, прятался узел. Я отчетливо чувствовал его.

Совсем небольшой, наверное, ещё очень молодой, не успевший далеко распространиться. Где-то на окраине этого города, в бедных кварталах, там, где в нищих халупах и домишках часто гостят нужда с горем.

Узел. Или – судя по размерам – пока только его проекция – астральный фантом, который не нашёл себе плоти, но уже заявляет о себе. Я не мог сказать точно. Но Лигуор уже посылал сигналы. Что-то здесь явно начиналось.

Лигуор. Имя, прозвание, определение чего-то великого, неописуемого, необъятного. Космического, протянувшегося от края и до края сущего. Я был с ним. Я… был… его… воином?.. Воином, да. Но сейчас я помнил только лишь самые общие основы, ничего конкретного. Есть Лигуор. Есть Астрал. О нём я помню больше, он мой рабочий инструмент, так сказать. Но в памяти очень многое стёрто, исчезло, улетучилось. И я должен верить, что так надо – для вящей славы Лигуора и исполнения нашего долга.

Лигуору нужно отчаяние, нужна беда, чтобы прийти и пообещать утешение. Не словами проповедников, не поучениями, да и вовсе не словами. Но – ощущениями, смутными надеждами. Узел начнёт разрастаться, и всё больше и больше местных станут… сомневаться.

А потом придём мы.

Что ж, таков закон вещей. Что-то зарождается, растёт, расцветает, а потом наступает его время – и является Лигуор. Необходимая часть великого цикла, так, во всяком случае, я себе всегда говорил.

И не сомневался.

Время шло, вокруг меня текла ночь, проспект обернулся улицей, поднялись высокие и не слишком ухоженные доходные дома, и Ловкач подсказал мне – пора сворачивать.

Сенная площадь. Здесь, между ней и рекой Фонтанкой, лежит рынок. А возле него, ближе к набережной – знаменитая Вяземская лавра, район, где уже давно укоренился самый лихой народ. Углубил и без того глубокие подвалы, соединил их, где надо, устроил выходы в подземные коллекторы – и получился настоящий лабиринт, точнее, настоящая крепость, которую можно пройти насквозь, ни разу не показываясь на улицах города.

Именно туда ноги и несли Ловкача, по одному ему известному адресу. И я следовал этим путём, в этом сейчас и состояла моя цель – оторваться от погони, запутать им следы. А потом, когда всё более-менее успокоится, выйти в Астрал. Отчего-то я не сомневался, что тогда прояснится многое, если не всё. Сейчас я просто использую своего реципиента, и – уверен – именно таков и был план. Всё, что сейчас происходит – наверняка часть моего собственного плана.

…Я свернул в узкий проход, заваленный мусором. Впереди – трёхэтажные краснокирпичные флигели, стоят телеги, и, в отличие от всего остального города, тонущего во тьме – в окнах то тут, то там горит свеча.

Вот и нужная дверь. Стучу три раза, потом два и ещё три. Тишина, а потом дверь отворяется.

…Кто видел одно злачное место, видел их все. Тут темно, воняет чем-то кислым, и из темноты на тебя пялятся настороженные взгляды.

Это был не «Малинник», главный и самый знаменитый здешний трактир, а какая-то частная «чайная», только для совсем уж своих. Ночь уже должна была катиться к утру, но здесь этого будто не знали – горели свечи, а за несколькими грязноватыми столами шла азартная карточная игра. Публика… ну, чего ждать от посетителей подобных заведений? Всё предсказуемо – мрачные бородатые мужики, хлыщеватые молодые люди с претензией на элегантность, развязные девки, зарабатывающие тяжким трудом свою копеечку…

За стойкой, где пыхтел двухведёрный самовар, возвышалась монументального вида матрона, настоящая бордель-маман, бандерша, короче – явно главенствующая тут тётка неопределённого возраста, а рядом с ней – пара молодцов, косая сажень в плечах, двое из ларца – одинаковы с лица, со взглядами совершенно тупыми, но, что называется, «в полной готовности».

– О, Ловкач! – услыхал я. – Глянь-ка, жив курилка!.. А болтали, что, мол, спекли тебя лягавые!..

– Не родился ещё лягаш такой, – небрежно бросил я. Сейчас надо было позволить отвечать Ловкачу, это его мир.

И он, похоже, точно знал, что надлежит сделать. Пусть себе, я наблюдаю – потому что Лигуор тут ощутим особенно сильно. Интересно… здесь уже действуют его агенты?

Так или иначе, я небрежно облокотился на стойку, кивнул бабище.

– Привет, Марфа-посадница, поздорову ли?

– Поздорову, – она чуть помедлила. – Что стряслось-то, Ловкач? Ты хвоста за собой ко мне не притянул?.. А то ж и впрямь болтали…

– Враки, – уверенно заявил я.

И тотчас заметил странный взгляд, что Марфа бросила в угол. Кто-то там сидел, кто-то важный… Хотя Ловкачу, которому сам чёрт не брат, тут бояться некого и кланяться тоже некому.

– А коль враки, так говори, чего нать, – слегка нахмурилась Марфа.

– Ключ нать, – я понизил голос. Точнее, понизил изначальный, первый Ловкач. – Ключ давай. Время пришло.

– Клю-у-уч? Ну лады, даю, даю…

Железка брякнула о тёмные, многочисленными ладонями отполированные доски. Ключ с затейливой бородкой. Ловкач оставил его здесь на крайний случай; и вот он – крайний – как раз и наступил.

Теперь следовало отыскать крошечную каморку, снимаемую Ловкачом под самой крышей. И там…

– Смотрите-ка, – сказал вдруг кто-то, голос этот был низкий, с лёгким южным акцентом, и при этом неожиданно спокойный. – Кто бы мог подумать. Ловкач. Явился-таки.

Марфа молчала, но взгляда от меня не отрывала. Словно ждала чего-то.

Проверяют на вшивость, так тут это называется?

Я остановил жест, ладонь замерла на стойке. Все взгляды в комнате обернулись ко мне. Игроки опустили карты, девки перестали елозить у клиентов на коленях. Кто-то замер, кто-то, наоборот, усмехнулся.

В дальнем углу поднялся человек. Я его узнал – точнее, узнал Ловкач. Что-то внутри меня напряглось.

Человек был смуглым, с изломанным, но красивым лицом. Чёрные волосы волной ложились на плечи. Пальто – потёртое, но носил он его с форсом. И на меня глядел слишком уж внимательно.

– Ловкач, – произнёс он, и в этих двух слогах прозвучали и насмешка, и недоумение. – Вернулся, никак? Или… тебя вернули?

Я не ответил. В памяти зиял провал, эта часть оказалась словно выжжена. Я чувствовал, что должен знать этого типа, обязательно должен! Но… не мог. Тот, кого я заменил – знал его до меня, а я нет.

И он это понял.

– Не признал? – он усмехнулся и шагнул ближе. – Бывает. Сломали тебя крепко, раз даже меня забыл.

– Ой, а это кто? – пискнула какая-то девка, совсем ещё молодая. Видать, новенькая у Марфы.

– Дурёха, та то ж Мигель-цыган, – ухмыльнулся бородач, на коленях у которого она устроилась. – С Ловкачом у них давно контры.

«Мигель»? Для Ловкача это многое значило. Для меня же оставалось пустым звуком.

– Что, приятель, скверно делишки пошли, что у Марфы, хозяюшки ласковой, подрабатывать приходится? – я не полез за словом в карман.

Сейчас неважно, что говорить, лишь бы говорить.

– А ты, Ловкач, видать, и в самом деле всё позабыл, – Мигель покачал головой, словно и не заметив моей насмешки. – Ну… что ж, ходи, пока…

Он хотел сказать что-то вроде «пока можешь», но мой взгляд заставил его осечься.

Да, это он зря. Ловкач – и прежний, и я – не забывает ни обид, ни насмешек. И всегда возвращается за своим.

Я пожал плечами.

– Пока собака лает, караван идёт. Прощевай, приятель, у меня дела.

Я ожидал, что он загородит мне дорогу, и уже готовил прямой в горло – свой коронный удар, мой собственный, не своего предшественника – но этот Мигель вдруг посторонился, давая мне пройти.

– Еще встретимся, – с ядовитой усмешкой на губах бросил он.

Публика разочарованно зашумела. Здесь, похоже, ожидали доброй драки.

– Благодарствую, Марфа, благодетельница, – я слегка кивнул и вышел в серое, с явным трудом разгорающееся утро.

Мигель уступил. Уронил авторитет, не вступил в бой. А по законам этого места – почти что потерял лицо. Отчего же он так решил?.. И что у них там было с Ловкачом?..

Впрочем, неважно. Важно то, что память Ловкача вдруг дала сбой, и случилось это явно неспроста. Мы с ним, выходит, как два брата-акробата – помним, что было раньше, но выборочно, который что.

Но вот насчет того, что Мигель уступил – совсем нет. Он, видимо, просто не захотел устраивать разборки внутри чайной.

Я пробирался по узким и кривым проходам меж флигелями, когда из-под ближайшей арки на меня вывалилось трое. Судя по виду – обычный мелкий сброд, промышляющий кто чем, даже не порядочные карманники. Эти, самое большее, пьяного раздеть способны или отобрать последнее у девки из притона Марфы. Хотя нет, Марфа такого не спускает.

Я шагал прямо на них, спиной ощущая устремлённый мне вслед взгляд. Чужой взгляд. Зуб даю, это Мигель.

Один с резкими, дергаными движениями, явно под дурью. Второй – ниже ростом, одолеть было бы легко, но на пальцах тускло блеснул кастет. Третий – просто здоровенный громила, крупнее и выше всех. Наверное, бывший грузчик, теперь, скорее всего, долги выколачивает. Или просто вышибала.

– А ну-ка, стоп, светило ночное, – проговорил самый низкий, тот, что с кастетом. Остальные слаженно рассыпались полукольцом, отрезая пути отхода. – Разговор есть!

Главное действующее лицо ждать долго не пришлось – из ближайшей подворотни вышел Мигель, с беззаботно-фасонистым видом перекладывая револьвер из руки в руку. Пижон чёртов.

– Здорово, Михрютка, – ухмыльнулся тот. – Думаешь вот так спокойно уйдешь?

Михрютка. Значит, в этом мире моего реципиента звали Михаилом. Так себе имечко. Да и вообще, по законам воровского мира блатного зовут так, как зовут. Прозвищем. Ловкач не зря стал так зваться. И назвать его «Михрюткой» – хуже, чем пощёчину дать.

И тут Мигель вдобавок смачно сплюнул мне под ноги.

Второе оскорбление. Он меня провоцировал, этот цыган с испанской кличкой. А сам-то, небось, какой-нибудь «Яшка» или что ещё попроще.

Я не ответил. Просто чуть отступил назад, позволяя спине коснуться стены. Хорошо. Пусть думают, что зажали, что я испугался. Ловкач, конечно, ловок, но работа у него тонкая, с механикой и механической магией, а здесь требовалось кулаком, коленом, ребром ладони.

– Молчишь, Михрютка-холоп? Объясниться не хочешь? – спросил Мигель, светя револьвером. – Говорить со мной, значит, не желаешь? Али в русскую рулетку сыграем?

Он демонстративно вытащил из барабана револьвера все патроны, кроме одного. Защелкнул барабан обратно и наставил дуло на меня. Я не отводил взгляд. Что за чепуха? Он что, идиот – самому разоружаться? Или настолько в себе уверен, что считает – троих громил более чем достаточно, чтобы я и не рыпнулся? Но если я такое ничтожество, что всё стерпит, зачем вообще всё это? Тот «Михрютка», что не ответил бы на оскорбления Мигеля, уже бы всё рассказывал, обливаясь слезами и соплями. И вообще, каких «объяснений» этот хам хочет? Если б я что и помнил, то объясняться бы не стал.

Но то ли Мигелю собственная идея о русской рулетке уж очень понравилась, то ли посчитал, что я уже совсем «готов» и трясусь от ужаса. Так или иначе, он кивнул своим дружкам.

– Держите его!

Ну, наконец-то. Я тебе покажу «Михрютку»!

Первый, который дёрганый, рванулся вперёд, словно стараясь взять на испуг. Но такие на испуг возьмут лишь такую же шушеру; я чуть отшагнул в сторону и просто выставил кулак, метя в горло – жёстко, без замаха, коротко. Он захрипел и осел на землю.

Второй, что с кастетом, пошёл уже серьёзно, вместе с громилой. Ложный замах, кастетом на разворот, снизу вверх. Я ушёл нырком, извернулся, достав его локтём в висок. Сухой хруст – и кастетный, взвизгнув, упал на колени. Добивать его времени не было, потому что кулачище третьего уже летел мне прямо в затылок.

Я извернулся вторично, но громила оказался неожиданно шустр. Я блокировал удар, хоть и с некоторым трудом; не давая тому опомниться, вошёл в клинч, апперкот снизу в челюсть, а потом ещё коленом в пах.

Громила повалился, завывая и хватаясь за промежность. На мгновение мне показалось, будто остался доволен сам Астрал.

Я выпрямился. Отряхнул пальто. Показно оглянулся.

Прямо на меня смотрело дуло револьвера. Мигель не побежал – как ему следовало бы, но пока и не стрелял. То есть чего-то хотел, чего-то добивался…, но у него в барабане всего один патрон – дофорсился, пижон.

– Ну что, Мигель, объясниться не хочешь? – я ухмыльнулся ему прямо в глаза.

Палец его надавил на спуск. А в глазах мелькнуло… что-то странное. Ибо если он пришёл завалить меня (как выразился бы мой реципиент), то чего медлил и зачем форсил?.. А если ему от меня что-то было нужно, то зачем стрелять?..

Мысли эти пронеслись в моём сознании куда быстрее, чем поднявшийся курок револьвера сорвался, ударяя по бойку.

Кольцо на моём пальце сделалось вдруг холодным, как лёд – нет, куда холоднее льда. Настолько холодным, что обожгло.

И я уже знал, что сделать.

Выстрел. Взлетает облачко сизоватого, мгновенно рассеявшегося дымка.

Пуля ударила меня в грудь. Точнее, во что-то плотное, неведомо как оказавшееся во внутреннем кармане моего летнего пальто. Толкнула, но совсем не так сильно, как я ожидал; а я сделал шаг к Мигелю, усмехаясь и протягивая руку:

– Как там насчёт русской рулетки, Мигель? Жалеешь, небось, что патрончиков-то не осталось?..

Лицо его дронуло, но не от ужаса, как можно было ждать. Мигель словно увидел нечто… ожидаемое. Маловероятное, но возможное. И сейчас он, не вдаваясь в объяснения, вдруг повернулся и кинулся прочь.

Причём не просто наутёк, а мигом шмыгнув в какую-то щель; я оказался там мгновением позже, увидав разве что массивную, хоть и узкую дверь, железную, словно в банке. Реципиент умел с ними управляться…, но именно, что умел. Я ощущал, что могу разнести её сейчас, эту преграду, но… стоила ли она последней искорки силы, что жила в моём кольце?.. Оно уже не было ледяным, медленно теплело, словно отходя от тяжкой работы.

Рука моя коснулась груди, ощущая твёрдый прямоугольный предмет во внутреннем кармане.

Футляр. Железный футляр с отмычками. Он принял на себя пулю. Но… как он оказался тут? Я ведь точно помнил, что лежал он в брючном кармане!.. И почему на нём нет отметиныы от пули?..

– Спасибо, – негромко сказал я кольцу.

Видать, поистине непрост был мой реципиент, что носил такую штуковину…

Так или иначе, а пора двигаться дальше. Мигель со своими громилами моих проблем не решат.

Но всё-таки хорошо, что на крайний случай есть и такие резервы.

Я шёл по грязному переулку к своей каморке под крышей, и тень узла Лигуора на горизонте пульсировала уже не дальним эхом, а ударами сердца, пусть пока ещё и слабыми. Тень ждала, как ждут семена дождя.