Птица и Король

Предисловие

Ильштрасс – это дыра в заднице Земного мира.

Суровый, мрачный край, где жизнь висит на волоске, а смерть дышит в затылок. Когда-то эти земли – Олтгейм и Фьерзир – были разрозненными королевствами. Но теперь все под одним флагом, под пятой Империи, что растоптала их волю, втоптала их гордость в грязь. Знаете, что здесь ждёт магов? Кровавая расправа. В этом грёбаном царстве не терпят чародейства. Лишь запах магии – и всё, ты труп. Схватят, притащат к Великому Судье, и дело твоё решено. Отрубят голову, сожгут – что угодно, но от тебя останутся лишь обугленные кости.

Но есть одна легенда, от которой кровь стынет в жилах даже у самых отмороженных ублюдков. Легенда о тех временах, когда магия текла в жилах Земного мира, как река, и мир утопал в её величии. И был среди колдунов один, чей аппетит к власти и бессмертию был ненасытен. Имя его исчезло, стёрто из памяти, но кровь тех, кто его знал, всё ещё пропитывает эту землю.

Он был силён. Знал тайны, что могли создать новый мир или стереть этот до основания, оставив лишь пепел и крики умирающих. Короли дрожали перед ним, как трусливые шавки, чувствуя на себе его взгляд, от которого холод пронизывал до самых костей.

Но даже такой человек однажды пал. Его тело вонзили в землю, а душу заперли в Марвирте – месте, что хуже самой смерти. Но маг не умер. Он гниёт там, проклятый, жаждущий крови, власти и мести. Ждёт, как зверь, готовый рвануть на свободу, как только найдёт способ.

Говорят, что есть ключ, и этот ключ – младенец, способный вернуть его в мир живых. Один маг – потерявший остатки разума, – может найти это дитя, то самое дитя, что откроет врата и впустит этот кошмар обратно. И тогда кровь польётся рекой, земли содрогнутся, а небеса расколются от его гнева.

Не будет пощады. Не будет спасения. Только вечная ночь, пропитанная болью и страхом, будет ждать тех, кто остался в этом мире.

Белфорд

Ночь опускается на Олтгейм, будто чёрная пелена, утягивающая всё в бездну. Холодная луна пробивается сквозь низкие облака, заливая серебристым светом дорогу к замку Грефтов. Каждый шаг отзывается в промёрзлой земле. Ветер хлещет, как бритва по коже, но я чувствую только ледяное спокойствие. Этот мир давно мёртв для меня.

Сэм, мой верный пёс, следует рядом. Его массивная тень растворяется в ночи. Чуть позади плетётся Ал. Но даже в этой тьме я чую их мысли – страх, дрожь перед тем, что будет дальше.

Замок Грефтов вырастает перед нами, как мерзкое чудовище, вытягивающее когтистые башни в небо. В окнах – ни единого проблеска жизни. Может, все там уже подохли? Хотел бы я в это верить. Но нет, они там, греются у огнища, не подозревая, что их ждёт.

– Сэм, – мой голос режет тишину, как нож по горлу. – Готов?

– Всегда, лорд, – рычит он в ответ.

Его голос – рокот, предвещающий гибель грозы.

Ал молчит, но я слышу его мысли: жалкий страх, смешанный с готовностью подчиниться, как только я дам знак.

Лес безмолвствует.

Затишье вокруг – как предсмертная агония, когда время замирает и смерть уже закидывает косу. Ветер приносит ледяные иглы, но что мне мороз? Холод внутри меня сильнее.

Каждый шаг приближает к цели.

Этот замок станет моей ареной, и кровь потечёт рекой.

Вдруг в лесу мелькает отблеск огня. Он пляшет между деревьями, как дерзкий фантом. Звон стали, крики. Боль и ярость разрезают тишину. Поднимаю руку, и стражники тут же замирают.

– Что за дерьмо там происходит? – Сэм напрягает слух, готовый в любой момент выдрать чью-то глотку.

– Узнаем, – шиплю я, чувствуя, как сила закипает в венах, готовая выскочить наружу, как ненасытный зверь.

Мы крадёмся к огню, скользя между деревьями, как хищники, готовые нанести смертельный удар. Тени вокруг оживают, подчиняясь мне.

Ночь – мой союзник, мой тёмный покров.

Чем ближе мы, тем ярче огонь, тем отчаяннее схватка. Это не бой, а резня. В свете костра замечаю фигуры, сражающиеся в смертельном танце. Их движения быстры, удары точны. И среди них – одна. Чёрные волосы развеваются, как крылья ночи. Зелёные глаза сверкают гневом, готовые сжечь всё на пути.

Абигейл.

Замок Грефтов пока что спит в ледяном сне, но этот сон станет кровавым кошмаром. Когда первый луч света коснётся его стен, мир изменится. Всё, что знал этот проклятый мир, будет разорвано в клочья.

Навеки.

Глава 1

Птица взлетела из клетки сна,

Король за решёткой, где жизнь – цена

Днями ранее

Ильштрасс – это дыра.

Мрачное место, где каждое утро проходит однообразно, пока холод не проберёт до костей и не заставит двигаться быстрее. У нас здесь солнце – враг, его свет лишь подчёркивает серость камней и багровый след на небе. В замке тихо, но я знаю, что мать где-то уже ходит по коридорам, проверяя, всё ли на своих местах, будто строгая надзирательница.

Подтягиваюсь и скидываю одеяло. Лёд вонзается в ступни, и я чувствую пробуждение так ярко, как никогда. Пальцы немеют, едва касаются оконной ручки, а во дворе слышен детский смех – это Денни, мой младший брат, снова поднял на уши всех, кто осмелился спать после восхода солнца.

– Вот и утро, – шепчу, усмехаясь, смотря на белобрысую макушку внизу.

Но в следующее мгновение что-то странное охватывает сердце, словно едва уловимый шёпот проходит сквозь голову. Звук настолько тихий, что я не могу различить слов, и всё же он будто режет по ушам, оставляя ощущение, что кто-то наблюдает за мной из темноты. Тень, невидимая и неосязаемая, оживает за моей спиной, выжидая, когда я обернусь.

Сжимаю руки в кулаки, заставляя себя не реагировать. Глупости. Просто холод и моё воображение играют со мной злую шутку. Я не могу позволить себе бояться.

Провожу рукой по волосам, отгоняя мысли, и иду к зеркалу. Моё отражение – это напоминание, что я – чужак. В этой империи все светловолосые и светлоглазые. В Ильштрассе таких, как я, называют тёмными. Будто чёрные волосы и зелёные глаза – это клеймо, чтобы сразу знать, кто чужой. Мама ненавидит это так, как только она умеет, – будто своим видом я вызываю у неё жалость. А её взгляд, когда она прикасается ко мне, холоднее здешних зим.

На столе лежит письмо. Холодный комок поднимается из живота – это от Райна, моего брата. Он годами не появлялся в замке, но в каждой строчке его почерк – тот же юный, немного дерзкий, каким был, когда он и я сражались на деревянных мечах втайне ото всех. Он пишет, что скоро прибудет, и мне стоит готовиться. Глупец. Дело не в том, что я не хочу его видеть. Дело в том, что на землях Олтгейма он рискует – Империя не прощает ни свободы, ни магии. А кто знает, где он и с кем связался?

Подтягиваю пояс, крепче затягиваю ремешок на тунике и ухмыляюсь, глядя на своё отражение. Мать уже ждёт – проверит, всё ли в порядке. И, быть может, напомнит мне в очередной раз о приличиях и границах дозволенного, как будто не для этого я была рождена.

Стук в дверь.

– Абигейл? – голос матери холоден, но всё-таки что-то в нём сломлено.

– Заходи.

Она появляется в дверях, как призрак. Бледная, с пронзительным взглядом и блеском в глазах, который будто высасывает жизнь. Её фигура – как статуя, каждая черта идеальна, будто отмерена. Она приближается и смотрит на меня, скользя взглядом по одежде, по каждой складке, по моим рукам, держащим письмо.

– Ты снова встала слишком поздно.

– Здесь нечего пропустить.

– Ты опять в этих лохмотьях, – мать осматривает меня с головы до ног, поджимая губы. – Абигейл, мне нужно напоминать тебе, что ты скоро достигнешь брачного возраста?

Она стоит, высоко подняв подбородок, а в глазах плещется что-то похожее на злость, сдержанная, но такая ощутимая.

– Вы с отцом уже составили список? – отвечаю, не отрывая взгляда от письма. – Наверное, среди женихов есть парочка беззубых стариков?

Её глаза вспыхивают гневом, но она сдерживается, как всегда.

– Замуж – это твоя единственная возможность быть полезной. Думаешь, я шучу, Абигейл? – она сжимает пальцы так, что костяшки белеют. – Знаешь, сколько я от тебя терплю? С твоим то характером.

– Думаю, что мой характер вряд ли может быть интересен жениху, который просто хочет прибрать к рукам очередную живую душу, – усмехаюсь и откладываю письмо Райна в сторону.

Мать стоит неподвижно. Она держит голову высоко, будто пытается убедить себя в чем-то, но мне знакомо это выражение – это отчаяние, прикрытое гордостью.

– Абигейл, – её голос звучит резче, чем обычно, – ты не понимаешь, в каком мире живёшь. Здесь, в Ильштрассе, женщина может быть только полезной или мёртвой. Такова наша участь, и нет смысла спорить с тем, что установлено законами. В этой стране женщина стоит дешевле собаки, и если ты отказываешься от брака, то значит, выбираешь жизнь в рабстве. Или ты надеешься, что отец будет защищать тебя вечно?

Сжимаю пальцы так сильно, что ногти впиваются в кожу. Она ждёт от меня послушания, смирения, потому что знает, что против Ильштрасса мы с ней – ничто. Здесь законы просты, как рубящий удар секиры: «женщина – принадлежность мужчины». Мама не раз говорила мне, что брак – единственная «привилегия», которую нам позволяют выбрать. И то только до того момента, пока женщина не становится чьей-то собственностью.

– Ильштрассу плевать, кто ты, Абигейл. В глазах судей ты будешь не больше, чем собственность. И даже если я говорю о замужестве, знай: это не только мой выбор. Я делаю это ради тебя, потому что иначе тебя лишат всего, что у тебя есть.

Смотрю на неё и стараюсь не дрогнуть под её тяжелым взглядом.

– Значит, я должна просто склонить голову, смириться и позволить себя продать? А если я этого не сделаю? Если я скажу «нет»?

Она закусывает губу, и в её глазах вспыхивает жестокая решимость.

– Скажешь «нет», – её голос холоден, – и этот дом, который сейчас для тебя тюрьма с роскошью, превратится в клетку, из которой ты не сможешь выбраться. Ты будешь всего лишь рабыней, а если кто-то посчитает нужным – закончишь свои дни на площади под секирой. Ты ведь знаешь, как здесь карают женщин, которые отказываются от своего места. Ты видела их. Или хочешь стать одной из них?

Сжимаю зубы, чтобы сдержать ярость.

– Значит, это моя судьба? Быть проданной, как вещь, без права голоса? – почти шепчу, но каждое слово отдаётся в груди, как раскаты грома.

– Я хочу, чтобы ты жила, Абигейл, – с нажимом говорит мама, и её взгляд становится тяжелее. – Если для этого нужно сломать твою гордость – так и будет. Это Ильштрасс, а не твоя сказочная мечта о свободе. Женщина здесь – это собственность, украшение, которое могут с лёгкостью заменить, если оно сломается. Знаю, тебе ненавистно это слушать, но в этом холодном мире ты либо подчинишься, либо исчезнешь. Я сделала свой выбор, и ты сделаешь свой.

– Твой выбор, – холодно бросаю я, чувствуя, как гнев захлёстывает всё внутри. – Но не мой.

Мать сжимает губы. Её глаза на мгновение дрогнули, но она быстро скрывает это за привычной маской.

– У тебя нет выбора, – её голос звучит так, будто она сама пытается в это поверить. – В твоей жизни будет всё, что только можно иметь здесь, в Ильштрассе. Всё, кроме свободы. Таков наш мир, и если я должна быть злой, чтобы ты осталась в живых, – значит, так и будет.

Она отворачивается, и я замечаю, как её плечи напряжены, словно этот разговор высосал из неё все силы. Не оглядываясь, она идёт к двери и, дойдя до порога, останавливается.

– Когда-то ты поймёшь, что я сделала всё, что могла, чтобы защитить тебя. Но если ты не смиришься, Абигейл, я не виню тебя. Здесь все мы – лишь пешки в игре, правила которой пишут не женщины. Я говорю тебе то, что должна сказать, – голос становится тише, и я едва успеваю уловить её слова. – И если когда-нибудь захочешь отомстить, я пойму.

Она на секунду колеблется. Рука чуть подрагивает, и я замечаю в её глазах нечто, чего раньше никогда не видела. Это не просто гнев, это нечто большее – словно что-то из её прошлого, забытое и запрятанное, всплыло на поверхность. Взгляд матери обжигает, и я ощущаю его тяжесть.

– Есть вещи, о которых ты никогда не узнаешь. Иногда, чтобы жить, приходится прятать своё прошлое так глубоко, что забываешь его сама. Может быть, если бы не… – она на мгновение замирает, – если бы не ошибки, которые я когда-то совершила, возможно, ты бы никогда не появилась на свет.

Она не даёт мне времени ответить и продолжает, приглушив голос:

– Ты – моя ошибка, Абигейл. Но самая красивая из всех возможных. Именно поэтому я хочу, чтобы ты жила, даже если это значит выдать тебя насильно замуж.

Мать разворачивается и уходит, оставляя за собой запах благовоний, словно ничего не произошло.

Лёд внутри не отпускает, и я почти ненавижу её терпеливую, холодную доброту, безразличие к тому, кем я могла бы стать.

Выхожу из комнаты и крадусь вниз по каменной лестнице, чувствуя, как холод давит на кости.

Ильштрасс – империя бесконечной зимы, снежного молчания и серых стен, которые, кажется, держат небо, чтобы оно не рухнуло. Здесь каждому с рождения знакомы две вещи: сталь и страх. В южных землях говорят, что магов у нас казнят для устрашения, но это не совсем правда. Здесь их выжигают, потому что боятся. Империя, когда-то захватившая Олтгейм, Фьерзир и прочие королевства, боится саму идею о том, что кто-то может обладать силой, которой нет у императора.

Все знают, что те, кто осмеливается использовать магию, исчезают ночью – выведенные, как скот, с кляпом во рту. А наутро на воротах только пустота и мокрая от крови земля.

Спускаюсь по холодной каменной лестнице, и с каждым шагом до меня доносится глухое эхо ударов. Во дворе стоит отец – высокий, прямой, как когда-то, но теперь в его фигуре больше усталости, чем силы. Он поднимает меч, но его движения уже не те, что прежде: тяжёлые, словно он с трудом удерживает сталь в руках.

– Пришла, наконец, – бросает он, едва взглянув на меня, и кивает на меч, лежащий у его ног. – Берись.

Поднимаю оружие и тут же ощущаю его вес. Холодный металл вонзается в ладони, но я крепко сжимаю рукоять. Отец не терпит слабости.

– Что я всегда тебе говорю? – его голос звучит как команда, и он поднимает меч, готовясь к первому удару.

– В бою нет времени на ошибки, – отвечаю, вставая в боевую стойку.

– Вот именно! – Он наносит первый удар, тяжёлый и резкий, и я едва успеваю парировать. – Здесь и сейчас ты обязана быть лучше, чем была секунду назад.

Его меч с силой сталкивается с моим, и руки отзываются тупой болью. Он меняется в стойке и снова идёт в атаку, не оставляя мне времени на передышку. Каждый его удар всё тяжелее, и я чувствую, как напрягаются мышцы, как ноги подкашиваются от напряжения. Но я не могу позволить себе дрогнуть.

– Держи меч крепче! – Он делает выпад и скользит по лезвию, едва не выбивая меч у меня из рук. – Если твоя хватка слабая, клинок станет обузой, а не оружием.

– Держу, – сквозь зубы бросаю я, собирая силы, чтобы парировать его следующий удар.

– Тогда покажи мне! – Отец вновь бросается в атаку. Его лицо остаётся холодным, как лёд, и даже когда я чуть ли не падаю под натиском, он не смягчается.

Мечи сталкиваются снова и снова, и от каждого удара я чувствую, как вибрации проходят по всему телу. Его лицо не выражает жалости или сочувствия – только строгую сосредоточенность. В какой-то момент я едва успеваю уйти от удара, и сталь разрывает воздух там, где только что была моя шея.

– В бою тебе никто не даст передышки, – говорит он, и в его голосе звучит почти раздражение. – Ты не леди здесь, Абигейл. Ты должна уметь защищаться. Двигайся!

Отступаю на шаг, меняя стойку, и бросаюсь вперёд, пытаясь атаковать его сбоку. Отец легко уходит в сторону, и в мгновение ока его меч оказывается у меня перед лицом.

– Слишком медленно, – холодно отмечает он. – Если бы я был твоим врагом, ты бы уже умерла.

– Если бы ты был моим врагом, я бы не стояла перед тобой так беззащитно, – бросаю в ответ, чувствуя, как внутри разгорается гнев.

Он усмехается, но во взгляде всё та же усталость. Я вновь иду в атаку, но он парирует каждый мой удар с видимой лёгкостью. Замечаю, как его руки едва заметно дрожат после каждого столкновения, но он скрывает это.

– Ты запомнишь это, Абигейл, – говорит он, когда я вновь пытаюсь его ударить, но он уходит в сторону, будто видит мои движения наперёд. – В бою никто не даст тебе времени исправить ошибку. Каждое движение – это обещание. Проклятие, если оно оказалось ложным.

Его слова звучат в ушах, как приговор, но я не опускаю меча. Его глаза – холодная сталь, но я замечаю, как напряжение пробегает по его лицу, как каждое движение даётся с трудом.

– Ещё раз, – командует он, и я бросаюсь вперёд, выкладываясь изо всех сил. На этот раз он отступает на шаг, и мне удаётся коснуться его лезвия своим мечом.

На мгновение он замирает, и я вижу, как его лицо едва заметно искажается от боли. Он быстро отводит взгляд, делая вид, что ничего не произошло, и крепче сжимает рукоять.

– Ты молодец, – говорит он, тяжело дыша, но взгляд его остаётся твёрдым. – Но этого недостаточно. В бою тебе придётся защищать не только себя, но и тех, кто рядом.

– Я готова, – бросаю я, чувствуя, как сжатые зубы превращают слова в шёпот. – Готова стать сильнее.

Отец кивает, хотя его лицо остаётся серьёзным.

– Надеюсь, что это так, Абигейл. Потому что однажды я не смогу быть рядом.

Мы стоим в тишине, и я вижу, как его плечи поникли. Он с трудом сжимает меч, его руки дрожат, и я понимаю: этот бой дался ему тяжелее, чем мне.

Мои мысли отвлекают прибытие гостя.

Слышу за спиной знакомый шум и едва подавляю смех – это его манера взмахнуть плащом, будто он только что вернулся с поля боя. Оборачиваюсь и вижу, как в замок входит Райн, мой двоюродный брат, которого я не видела уже несколько лет. Он всегда умел ворваться в дом так, будто за его спиной вся северная стража, и с первого взгляда всё в нём такое же: светлые волосы, крепкие плечи, легкая усмешка и, как всегда, уверенность, что в этом замке ему рады.

– Абигейл! – Брат приподнимает меня на руки, как будто мы всё ещё дети, но в его объятиях чувствуется напряжение. Я слышу, как у него перехватывает дыхание, и на мгновение прижимаюсь щекой к его плечу.

– Райн… – вырывается у меня, и улыбка сама расплывается на лице. – Ты совсем не изменился.

Он усмехается, но в глазах мелькает что-то новое – усталость или тревога.

– А ты изменилась, – отвечает брат тихо. – Стала серьёзнее. Но всё такая же упрямая.

Мы переглядываемся и смеёмся. Смеёмся не столько над словами, сколько над тем, что снова можем говорить друг с другом. Между нами – годы разлуки, недосказанность и память о детстве, но в этот миг я чувствую: он всё ещё мой брат.

Из-за арочного прохода во двор неспешно вышла пара средних лет. Я тут же отвожу взгляд от Райна.

Дядя Денли, высокий, широкоплечий, с золотистыми волосами, – словно воплощение того, каким я в детстве представляла себе благородного лорда. Но теперь в его глазах мелькает тень: шаги его медленнее, спина сутулится, дыхание тяжёлое, словно каждый вдох даётся ценой усилия. Он пытается улыбнуться, но в уголках губ дрожит усталость.

Тётя Яви – его полная противоположность. Черты лица у неё острые, глаза холодные, пронизывающие, будто видят меня насквозь. И всё же, обнимая меня, она делает это с неожиданной мягкостью, почти материнской заботой. Я, сама не замечая, прижимаюсь к её плечу и на мгновение нахожу в этом странное утешение.

Мой отец стоит рядом, но его спина сгибается, будто под тяжестью невидимого груза. Совсем недавно он ещё держал меч твёрдой рукой, а теперь каждый его жест отзывается болью. Он отводит взгляд от нас и сосредотачивается на чём-то, но в его глазах – тяжёлая тень, которая не даёт мне покоя.

Отец зовёт нас тихим, но твёрдым голосом:

– Пойдёмте. Холод лютый.

Мы идём следом за ним по каменным плитам двора; шаги гулко отдаются под арками.

Внутри нас встречает огромный зал. Высокие своды теряются в полумраке, факелы колышутся, отбрасывая дрожащие отсветы на суровые каменные стены. В центре тянется длинный, потемневший от времени дубовый стол. На нём уже догорают свечи, рядом ждут серебряные кубки и блюда. Мы рассаживаемся: Райн садится по правую руку дяди, я напротив него.

Отец тяжело опускается во главе стола. В этом простом движении столько немощи, что у меня сжимается сердце. Он держится прямо, как подобает лорду, но плечи его предательски дрожат, а взгляд мутнеет, в нём поселилась тень вековой усталости.

Мама садится рядом, лицо её – безупречная маска учтивости, но пальцы сжимают белую салфетку так сильно, что ткань едва не рвётся.

Я беру кусок хлеба – он крошится в руках. Ком встаёт в горле, и чем дольше мы сидим за столом, тем отчётливее я чувствую: в этом доме что-то не так.

– Выглядишь иначе, – шепчет мне Райн, когда завтрак уже почти закончен.

– Это потому, что теперь я тут одна, – отвечаю, как всегда, прямо. – Тебя не было так долго, что я уже забыла, каково это – быть живой.

Райн опускает взгляд и на миг задумывается, будто взвешивает, стоит ли говорить дальше. В его лице, обычно весёлом и открытом, сейчас проступает что-то мрачное, почти опасное.

– Этот дом всегда казался мне крепостью, – говорит он, наконец, вполголоса. – Но теперь, когда я здесь снова, он выглядит… как тюрьма. В Олтгейме даже стены давят на плечи.

Киваю, молча соглашаясь. Наш дом всегда был местом силы и страха. В этих каменных стенах закон всегда выше человека. Здесь есть только одна свобода – подчиняться.

– Ты прав, Райн, – шепчу я. – И в этой тюрьме от меня ждут, что я буду счастлива, буду следовать правилам, молча принимать судьбу.

Мы знаем: в Ильштрассе женщина не может выбирать. Здесь у неё только два пути: остаться в рамках, подчиниться воле мужчин и забыть о собственных желаниях… или исчезнуть. Этот мир, эта империя – они не потерпят иного.

– О чём шепчетесь? – Дядя Денли улыбается, но в его глазах светится лёгкое напряжение.

– Отец, мы просто делимся новостями, – отвечает Райн, делая вид, будто мы говорили о пустяках. Но я вижу, как дядя Денли, будто не доверяя, смотрит на меня, оценивающе.

Он всегда был непреклонен, как и все мужчины Ильштрасса, убеждённый в том, что честь и послушание – высшие добродетели. Но Райн – другой. В нём есть сила и воля идти против традиций. Возможно, поэтому мы с ним всегда были так близки.

Тишину прерывает звук отодвигаемого стула. Отец, седой и уставший, тяжело встаёт из-за стола. Его лицо обострилось, глаза блестят каким-то болезненным светом.

– Абигейл, – он кивает мне, – нам нужно продолжить наш урок.

Молча киваю, хотя сама чувствую напряжение: каждый раз, когда мы тренируемся, я замечаю, что он всё слабее. Отец заставляет себя подниматься, но я вижу, как его плечи ссутулились, как ему всё труднее выдерживать наш ритм.

Райн переводит взгляд с меня на отца, и в его глазах мелькает тревога.

– Дай нам время, – прошу Райна, и он, поняв без слов, кивает и встаёт, отправляясь к дяде и тёте.

Выхожу вслед за отцом во двор, чувствуя холод Ильштрасса, пронзающий до самых костей.

Здесь, на сером камне, все тренировки будто часть единой жестокой игры, где одно неверное движение может стоить жизни. Таков Ильштрасс. В этой империи любой закон написан кровью, каждый приказ – как клинок. И магия… она проклята здесь, проклята не только словами, но и законами, которыми управляют Возрождённые.

– Держи меч ровнее, – отец бросает мне свой клинок, и я едва успеваю его поймать. Он тяжёлый, холодный, как и всё в этом мире.

Мы встаём напротив друг друга. Я чувствую его тяжёлое дыхание, но он не отступает. Его взгляд – всё ещё сталь, и каждый его удар – будто напоминание, что даже слабость не оправдание для поражения.

– Абигейл, – его голос резок, он смотрит мне в глаза. – Ты должна понять: этот мир не терпит слабости. В Ильштрассе выживают только сильные. Ты женщина, и это будет тебе всегда мешать. Но я не позволю тебе сдаться.

Мы скрещиваем мечи, каждый удар отзывается в теле, как вспышка боли, но я отражаю его снова и снова. Знаю, что он делает это не для того, чтобы просто научить меня владеть оружием, – он готовит меня к миру, где в любой момент мне придётся защищаться.

– Ты всё время ослабляешь хват, – бросает он, резко меняя тактику, а его клинок едва не выскальзывает из моих рук. – Вспомни, что я говорил: меч – продолжение твоей руки, не дай ему упасть.

Его лицо становится жёстче, а дыхание сбивается, но он делает ещё один выпад, и я едва успеваю его блокировать. Наши взгляды встречаются, и я вижу, что этот бой – не только для меня. Он нужен ему самому, чтобы доказать, что он всё ещё способен защищать, что силы ещё не покинули его полностью.

– Отец, ты устал, – шепчу я, но он не отступает, его лицо – это смесь боли и решимости.

– Запомни одно, Абигейл, – он говорит, тяжело дыша. – Здесь, в Ильштрассе, закон на стороне тех, у кого есть сила. Без неё ты – никто. А твоя единственная сила сейчас – я.

Мы останавливаемся, и я вижу, как ему тяжело стоять, но он делает вид, что всё в порядке.

– На сегодня хватит, – произносит он, отходя на шаг и опираясь на меч, будто на трость. – Надеюсь, когда-нибудь ты поймёшь, почему я заставляю тебя это делать. И почему мне приходится идти на всё это ради твоего будущего.

Отец тяжело выдыхает, опускает меч, и я вижу, как он едва сдерживает дрожь в руках. Это не просто усталость – он выглядит так, словно весь мир давит на него своей тяжестью, но я молчу, не решаясь спросить. Ещё мгновение он стоит передо мной, будто обдумывая что-то важное, затем с усилием распрямляется и отводит взгляд в сторону, к замку.

– Отец… – начинаю я, но он не отвечает.

Секунду наблюдаю за ним, стараясь уловить хоть намёк на то, что происходит. Но его лицо – та же непроницаемая маска, и мне ничего не остаётся, кроме как разжать ладонь и позволить мечу коснуться земли.

Мы молча возвращаемся обратно к замку.

***

В тот же вечер мы с Райном оказываемся в холле. Он, как в детстве, легко и непринуждённо осматривает наш старый замок, будто примеряет его на себя. Мы стоим рядом, и я не могу не заметить, как по его лицу пробегает еле уловимая тень – словно он собирается что-то сказать, но не находит слов.

– У тебя всегда были такие глаза, Абигейл, – говорит он вдруг, переводя взгляд на меня. – Яркие, острые… не от мира сего. В Ильштрассе я не видел таких глаз больше ни у кого.

– И? – усмехаюсь, пытаясь скрыть волнение. – Хочешь сказать, что это ещё один знак моего несчастья?

Райн качает головой; его взгляд серьёзен.

– Знак того, что тебе здесь не место, – отвечает он спокойно, почти шёпотом. – Ильштрасс гасит всех, кто выделяется. Ты должна это понимать. Как бы ты ни старалась быть одной из них, они всегда будут видеть в тебе чужую.

– А что мне остаётся делать? – я почти смеюсь, но в глазах у Райна – понимание. Он знает, что для меня здесь нет свободы, нет пути к самой себе, только путь к правилам, окружающим меня, как стены.

– Найти свой путь, – отвечает он после долгой паузы. – Даже если этот путь приведёт тебя далеко отсюда.

– И в каком направлении, по-твоему, мне его искать? – внутри поднимается тоска, но Райн лишь смотрит на меня, как смотрел, когда мы были детьми, – с тихой уверенностью, что все преграды можно обойти, все стены – сломать.

– Далеко, – говорит он наконец. – Но прежде чем решишь, куда пойдёшь, узнай, кто ты на самом деле. И что готова защищать.

Эти слова остаются со мной, даже когда он уже уходит, растворяясь в тени коридоров.

***

Позже иду по холодным коридорам замка; отзвуки шагов возвращаются эхом, когда я поднимаюсь на второй этаж. В ночной тишине мне кажется, что стены дышат вместе со мной. Замок словно оживает, и я чувствую, как каждый шаг оставляет в нём след.

В своей комнате зажигаю свечу и вглядываюсь в колеблющийся огонёк. «Кто я на самом деле?» – тихо шепчу себе, будто надеясь услышать ответ. Но кроме пустой тишины и дыхания ночи мне не отвечает никто.

И пока я стою, вглядываясь в свой собственный силуэт в зеркале – чёрные волосы, зелёные глаза, – я чувствую, что моя жизнь здесь – нечто чуждое мне.

Всё, что от меня требуют, всё, чего ожидают, – как клетка, которую я должна принять и полюбить, но не могу. Вспоминаю Райна, его слова, его взгляд, полный уверенности, и во мне что-то зреет – тихое, но сильное.

Свеча мерцает, отбрасывая на стены смутные тени. Присаживаюсь на край кровати и смотрю в окно на мрачные башни Олтгейма. Замок как будто застывает в ночи, словно скованный заклятием. Иногда мне кажется, что сама земля здесь впитала кровь и страх всех, кто пытался вырваться на свободу.

Тишину разрывает тихий стук в дверь. Подскакиваю, и сердце вдруг начинает биться быстрее.

– Входите, – мой голос звучит глуше, чем я ожидала.

Дверь открывается, и в комнату заходит отец. Его лицо осунулось, а глаза блестят усталостью, словно он провёл бессонные ночи в размышлениях о том, как уберечь нас. Секунду он стоит на пороге, потом входит и закрывает за собой дверь.

– Отец, что с тобой? – я подлетаю к нему, протягиваю руку, но он едва сдерживает её, делая усилие, чтобы удержать равновесие.

– Не нужно, Абигейл, – говорит он с тихой усталостью, стараясь взять себя в руки. – Я сам.

Но по его голосу я понимаю: что-то идёт не так. Это уже не просто усталость или старость – на его лице застыло мучение, словно что-то невидимое сжимает его в ледяных тисках. Он вновь делает шаг, но его ноги подкашиваются, и я, не выдержав, подхожу к нему и кладу руку ему на плечо. Он слабо опирается на меня, а затем вдруг решается.

– Нам нужно поговорить, Абигейл, – шепчет он, и его голос дрожит. – Сейчас.

Не задавая вопросов, провожу его к креслу, крепко держа за руку. Каждый шаг даётся ему всё труднее. Наконец он опускается в кресло у окна, прикрыв глаза и дыша так, будто только что перенёс невообразимую тяжесть. Я в тревоге стою рядом, и мысли роятся, как тени вокруг.

Наконец он открывает глаза и медленно начинает говорить; его голос с трудом держится ровно.

– Абигейл, есть то, о чём я должен был рассказать тебе раньше… но слишком боялся, – он сжимает мою руку, будто цепляется за этот момент. – Но теперь… у меня уже нет времени.

– О чём ты, отец? Почему тебе так плохо? Ты должен отдохнуть, я позову лекаря…

– Нет! – его голос звучит неожиданно резко, и он напрягается, словно силясь удержаться. – Лекарь не поможет. Ни лекарства, ни отдых. Я сам выбрал это.

– Выбрал? О чём ты говоришь? – чувствую, как в груди сжимается страх, но его взгляд успокаивает меня, и он продолжает.

– Всё это время я защищал тебя, – начинает он, и в его голосе слышна горечь. – Ты не знаешь, Абигейл, но в тебе есть то, что делает тебя чужой в этом мире. В тебе есть магия, и она угрожает тебе.

– Магия? – я едва сдерживаю крик. Слова отзываются в сознании, как раскаты грома, и мне кажется, что я ослышалась.

– Да, магия, – его голос становится чуть тише, но глаза смотрят прямо на меня. – С тех пор как ты родилась, я знал, что твоя жизнь будет под угрозой. В Ильштрассе магов вырезают без раздумий. В этой стране женщинам нет места для воли, а магам – и подавно. И я… я пошёл на сделку.

Меня пронзает чувство шока. Я – маг? В моей семье нет магов, никто из нас… никто никогда не говорил об этом! Как он мог столько лет скрывать это? Всё, что я знала о своём прошлом, трещит по швам.

– Маг? – я отстраняюсь на шаг, не сводя с него глаз. – Всё это время ты…

Он вздыхает и кивает, словно понимая, как это сложно принять.

– Именно поэтому я скрывал это, Абигейл. Хотел уберечь тебя от правды, но теперь… у меня нет выбора.

Отец замолкает на мгновение, его дыхание становится прерывистым. Я чувствую, как холод пробегает по коже.

– Сделку?

– Я связал тебя и себя заклинанием сокрытия. Эта магия скрывает твою силу от глаз Возрожденных и всех, кто охотится на магов. Но она забирает мои силы, каждый день, понемногу. Сначала я думал, что смогу с этим справиться, но теперь… мои силы уходят быстрее, чем я рассчитывал. И теперь, – его голос совсем тихий, – мне почти нечего отдать.

Мне нужно время, чтобы осознать, что он говорит. Все эти годы он отдавал свою жизнь, чтобы защитить меня от того, чего я даже не знала.

– Зачем, отец? – вырывается у меня, и голос предательски дрожит. – Почему ты решил рассказать мне сейчас?

Он смотрит на меня долгим, вымученным взглядом, и на его лице проступает боль.

– Потому что я не проживу долго. С каждым днём моя жизнь уходит. И я не хочу оставлять тебя одну, не зная, как выжить. Я должен был подготовить тебя к этому, но боялся… боялся, что слишком рано скажу правду.

Мои глаза застилают слёзы, но я держусь, вцепившись в его руку.

– Что мне делать теперь? – едва шепчу я, чувствуя, как мир рушится под ногами. – Если тебя не станет, я останусь одна…

Отец долго молчит, а потом выдавливает из себя слова, будто это последние силы, что остались у него.

– Я научил тебя всему, что мог. Не только владению мечом, но и тому, как думать, как видеть ложь и чувствовать силу. Когда меня не станет, ты должна будешь выбрать, Абигейл, – его голос становится резче, – или подчиниться этому миру, как того требует закон Ильштрасса… или найти в себе силы пойти против него.

Отец наконец расслабляется в кресле. Его дыхание тяжёлое.

– Абигейл, это ещё не всё, – его голос глухой, словно каждое слово рвёт его изнутри. – В тебе скрыта древняя сила, о которой даже маги не хотят говорить. Ты – носитель духа Пожирателя Жизни.

От этих слов меня бросает в дрожь. С детства я слышала истории о Пожирателе Жизни – маге, что питается магией других, наделённом силой вытягивать жизнь из любого, кто осмелится стоять рядом. Это имя произносили с ужасом – тайное, запретное, как тень над всем Ильштрассом.

– Но как это возможно? – шепчу я, едва веря своим ушам.

Отец с трудом поднимает взгляд на меня. В его глазах я вижу боль и глубокую печаль.

– Пожиратель Жизни – это не просто легенда, это сила, которая ищет себе сосуд. Редко, очень редко рождается человек, способный носить её. – Он замолкает, едва дыша, а затем продолжает: – Когда ты родилась, свет вокруг твоей колыбели вспыхнул зелёным. Ты, наверное, знаешь, что закон Ильштрасса гласит: всех младенцев, озарённых зелёным светом при рождении, следует немедленно уничтожить, чтобы не допустить, чтобы Пожиратель вернулся в мир.

Ощущаю, как ком встаёт в горле. В этом мире я всегда была лишена выбора, но теперь даже моё собственное рождение было окутано страхом и ненавистью. Вижу, как тяжело даётся отцу этот рассказ.

– Мама…– мой голос дрожит.

– Да, Абигейл, – отвечает он. – Именно поэтому мы заключили с ней тот самый союз, о котором мы редко говорим. Мы скрыли тебя от Возрождённых. Но знали, что однажды Пожиратель захочет пробудиться в тебе, что его магия будет искать выход.

– И кто такой этот Пожиратель? – вырывается у меня, хотя сердце подсказывает, что я уже знаю ответ.

Отец закрывает глаза, словно не хочет произносить это вслух.

– Его имя – Апоро, – говорит он, и от одного имени меня охватывает ужас. – Легенда гласит, что он – древний маг, чья душа обречена вечно искать тело, чтобы вернуться к жизни. Апоро живёт на грани между миром мёртвых и миром живых. Он возвращается через тех, кто рождён с даром Пожирателя. И теперь он – внутри тебя.

Чувствую, как холод пробегает по коже, а в сознании проносятся обрывки воспоминаний. Странные сны, голоса, мучающие меня в одиночестве. Всегда, когда я оставалась одна в тишине, в моём сознании раздавался чужой голос – манящий и зловещий. Это был он. Апоро.

– Я думала… думала, что схожу с ума, – едва слышно говорю, не в силах поверить в то, что это правда. – Что голоса – это просто тени в моей голове.

Отец протягивает руку и кладёт её на моё плечо, словно пытаясь передать последние остатки своей силы.

– Нет, Абигейл. Это не безумие. Это он, и он ждёт момента, чтобы обрести свободу. В тебе – его сила, его тьма. Но он ещё не пробудился полностью. Пока он слаб, и ты можешь подавлять его, но однажды он станет сильнее. И тогда тебе придётся выбрать, сможешь ли ты справиться с этим проклятием.

Молча сжимаю руку на его плече, не зная, что сказать. Пожиратель Жизни, Апоро, дух, питающийся магией и жизнями… И этот древний маг в какой-то мере – я. Тишина разрывается еле слышным эхом его голоса, доносящимся где-то в глубине сознания, словно отголосок далёкого шёпота.

– Маленькая Абигейл… – раздаётся этот зловещий, почти соблазнительный голос, звучащий, как эхо.

Вздрагиваю, и голос исчезает так же внезапно, как и появился. Отец замечает мою реакцию, и в его глазах мелькает тревога.

– Ты слышишь его, да? – едва шепчет он.

Киваю, чувствуя, как внутри всё переворачивается. Я думала, что всё это – лишь тени, порождённые моей фантазией, но теперь знаю, что это реальность. И в ней есть только одно спасение: отец отдал последние силы, чтобы сохранить мою тайну. Но как долго это может продолжаться?

– Поэтому ты должна выйти замуж за мага, – говорит он с неожиданной решимостью. – Если ты станешь частью союза магов через брак, они смогут помочь тебе справиться с Пожирателем. Только маги могут понять мага.

– Что? – шепчу я, едва веря в то, что слышу.

Отец кивает.

– Твоя мать, я и Райн давно знали об этом, и все эти годы мы пытались сохранить тебя в безопасности. Вступив в союз с магами, ты получишь шанс защитить себя, когда меня уже не будет рядом.

Сознаю: это не простая прихоть семьи, а отчаянная попытка оградить от силы, с которой одной не справиться. Достаточно лишь произнести его имя – и в груди поднимается ледяная волна, тёмный туман тянется ко мне невидимыми пальцами. Эта сила ломает жизни и превращает сердца в камень; теперь же мысль о том, что нечто подобное может таиться во мне самой, пробирает до дрожи.

Опускаю взгляд, чтобы никто не заметил, как дрожат мои пальцы. Нечистое всегда кажется заманчивым – обещает власть, лёгкий выход, яркий огонь… но оставляет только пустоту и пепел. Я не хочу дышать этим, не хочу, чтобы оно жило во мне. И всё же оно шепчет где-то рядом, подступает к самому уху, как будто ждёт, когда я оступлюсь.

Отец медленно поднимается на ноги. Его тело слабеет с каждым движением, и я вижу, что он из последних сил сдерживает боль. Он уходит, оставляя меня в одиночестве.

Остаюсь одна в холодной тишине. Каменные стены давят, как гробница, воздух тяжёлый, будто насыщенный чужим дыханием. В зеркале – не я, а девичье лицо, за которым притаилась чужая тень. Чёрное марево скользит по стеклу, повторяет мои движения, и в его мёртвом взгляде нет ни искры жизни. Не наваждение – это присутствие, которое роется во мне, как хищник в логове.

В ушах всё ещё звенят слова отца: «Ты не просто маг… в тебе Пожиратель Жизни». Сжимаю ладони так сильно, что ногти впиваются в кожу. Не могу поверить, что это обо мне. Что я ношу внутри то, что высасывает силы, жадно пьёт всё живое вокруг. Это не дар, а клеймо, пятно, которое пачкает душу.

В груди стучит злость – неровно, толчками, будто сердце бьётся в клетке, из которой нет выхода. Неужели я и правда рождена для тьмы? Для того, чтобы ранить тех, кого люблю?

Сорвавшись с места, бегу во двор. Снег хрустит под ногами, морозный воздух обжигает лёгкие, но легче не становится.

Все эти годы я думала, что я обычный человек, связанный законами Ильштрасса, словно раб, а оказалось, что я – нечто другое, опасное. Существо, от которого нужно избавиться. Чувствую, что всё во мне кипит. Рука сама тянется к мечу, и хочется выбросить его, вырвать из себя всю эту силу, если бы только это было возможно.

Где-то вдали слышу шаги. Оглянувшись, замечаю Райна, стоящего на краю двора. Его глаза прикованы ко мне, взгляд тревожный. Он подходит ближе, шаг за шагом, словно боится, что я могу взорваться от одного слова.

– Ты знал? – не выдерживаю я, и в голосе слышится всё, что мне хочется крикнуть: ненависть, гнев и отчаяние.

Райн кивает, и его глаза на мгновение опускаются. Вижу в нём отражение того же страха, что грызёт меня изнутри.

– Да, Абигейл, – говорит он тихо, и я замираю, чувствуя, как всё внутри переворачивается.

– Значит, все вы знали? – в голосе прорывается нечто тёмное, что я больше не могу сдерживать. – Знала мама, знал отец… и ты. И ни один из вас не сказал мне.

Он вздыхает и, подойдя ближе, кладёт руку мне на плечо.

– Абигейл, это было единственным способом защитить тебя. Ты ведь знаешь, что в Ильштрассе магию не просто запретили – за неё убивают. У нас нет права на неё, и никому, особенно тебе, нельзя говорить о своих способностях. Но…

Райн замолкает и оглядывается, словно боится, что кто-то подслушивает.

– Что? – бросаю я, чувствуя, как внутри разгорается гнев.

– Сегодня в лесу неподалёку будет свадьба магов, – голос Райна звучит глуше, чем прежде, и он словно проверяет мою реакцию. – Тайная церемония. Они собираются там, чтобы укрепить своё братство и показать, что всё ещё держатся вместе. Я подумал… тебе стоит увидеть это своими глазами. Тогда поймёшь, с кем мы имеем дело.

– Свадьба? – слова застывают на губах, и гнев уступает место удивлению. – Неужели осмелились? Здесь, в этой земле, где их должны бы опасаться больше всех?

– Они рискуют, – отвечает он, прищуриваясь. – Но делают это из отчаяния. И именно поэтому тебе нужно пойти. Чтобы знать, каково это – жить с тайной, которую нельзя открывать. Ты должна понимать, какие пути ведут к гибели.

Наши взгляды сталкиваются, и сердце болезненно сжимается. В его глазах мелькает что-то упрямое и в то же время печальное. Он верит, что рядом с ними мне будет легче. Но во мне нарастает другое чувство – глухое отвращение. Сколько раз уже доводилось видеть, к чему приводит эта тьма: лица, лишённые жизни, смех, отдающий холодом.

Никакая сила не сделает светлее то, что по природе своей тянет во мрак.

Глава 2

Крылья в крови, но не от боя

она охотится, и нет ей покоя

Докладываю о выполнении указов Императора по искоренению магов в завоеванных королевствах Олтгейм и Фьерзир. В результате рейдов выявлены и уничтожены 132 мага; арестовано более 200 подозреваемых в колдовстве. Женщины, обвинённые в магии, подвергаются жесточайшим пыткам для получения информации о возможных сообщниках.

Из депеши Эльрика Грея

Зачем я туда иду?

Этот вопрос терзает меня уже целую милю, пока я продираюсь через лес, почти ничего не видя впереди. Капюшон накинут так низко, что я почти ничего не вижу по сторонам, плащ тяжёлый от снега, а руки коченеют, но разве это кого-то волнует?

Продвигаюсь сквозь лес, чувствуя, как холод пробирается под одежду и въедается в кожу. На мне тёмное, неброское платье, старый плащ и меховая накидка на плечах, чтобы хоть как-то согреться. Но ничто не спасает от злого ильштрассского мороза. Если уж говорить начистоту, мало что может защитить нас от этого снежного ада.

Мы с Райном идём молча. Он не оглядывается и не спрашивает, как я себя чувствую, и, по правде говоря, меня это устраивает. Вопросов и так хватает.

– Ты уверен, что эти маги существуют? – не выдерживаю я. – А то если они плод твоего воображения, то это просто издевательство.

– Уверен, – он бросает на меня короткий взгляд через плечо. – Ты сама увидишь. И они не чудища!

Конечно, не чудища. Скажи мне это ещё пару раз – может, и поверю. Но если я правда увижу магов, живых и прямо здесь, то это будет стоить вымокших до нитки сапог и замёрзших пальцев.

Лес редеет, и мы подходим к поляне. Выхожу из-за стволов и вижу: по периметру поляны стоят люди – обычные на вид, в плотных зимних плащах и тёплых накидках, но в их лицах читается нечто странное, неуловимое. Счастье, может быть? Грусть? Или и то и другое одновременно. Не вижу ни страха, ни ярости. Это странные люди для такого места, но назвать их магами можно разве что потому, что они здесь, зимой, прячутся на холодной поляне среди чёрного леса.

В центре стоят двое. На мужчине – простой, но опрятный плащ с меховым воротником, который обрамляет его лицо. Он кажется светлее, красивее, чем окружающая мрачная толпа. Светловолосый, с добрым взглядом – я сразу понимаю, что это и есть жених сегодняшнего вечера. Его взгляд прикован к невесте, и мне кажется, что даже если бы на нас обрушилась вся империя, он не отвёл бы от неё глаз.

Рядом с ним – девушка с рыжими густыми кудрями, выбивающимися из-под меховой накидки. На её платье переливаются серебристые узоры, и оно кажется слишком лёгким для такой ночи, словно холод её не волнует. На шее у неё серебряная цепочка, а в глазах – огонь, который может согреть кого угодно.

Они стоят так близко друг к другу, что я чувствую – для них этот лес, этот холодный Ильштрасс, вся жизнь здесь исчезает перед лицом этой ночи.

Их лица оживают при виде нас. Мужчина приподнимает голову, и его глаза встречаются с моими. В них нет угрозы, только доброта и спокойствие. Девушка – пронзительно красива и серьёзна. Они подходят ко мне, и Райн делает шаг вперёд, представляя нас.

– Абигейл, это Джозеф, – он кивает на мужчину, – целитель, сильный маг. А это Катрина, его невеста.

Джозеф протягивает мне руку. Её тепло, обжигающее и мягкое одновременно, передаётся через пальцы, и я чувствую странное, почти согревающее ощущение в груди.

– Приветствую, Абигейл, – говорит он, и в его глазах мелькает нечто мягкое. – Нам давно нужно было познакомиться.

– Приветствую, – отвечаю, стараясь держаться отстранённо, но не могу скрыть удивление.

Они не похожи на чудовищ. Только на людей.

Катрина молчит, но её цепкий, холодный и оценивающий взгляд словно проникает под капюшон, пытаясь понять, кто я.

– Не волнуйся, – вдруг произносит она резким, уверенным голосом. – Мы обычные люди. Просто знаем, что такое жить в страхе.

Смотрю на них, не в силах сдержать вопросы, которые давно бродят в голове.

– Если жизнь в страхе здесь так невыносима, – произношу я, не скрывая любопытства и, возможно, доли сомнения, – почему вы не уезжаете? Почему бы вам просто не покинуть Ильштрасс?

Джозеф и Катрина обмениваются взглядами. Он едва заметно сжимает её руку, как будто поддерживая в том, о чём они давно и много думали.

– Уйти? Да, мы могли бы, – отвечает Джозеф, и в его голосе звучит спокойствие, за которым прячется глубокая печаль. – Многие маги действительно покинули Империю. Но знаешь, Абигейл, жизнь вдали от дома – это не жизнь. Это скитание. Ты становишься тенью, вынужденной прятаться, лишённой корней, истории, потеряв всё, что когда-то любил. Ты не живёшь – просто существуешь, надеясь, что однажды сможешь вернуться. Но годы идут, и становится ясно, что вернуться не к кому.

Катрина кивает и добавляет:

– Мы остаёмся, потому что Ильштрасс – это не только страх. Это наша земля, наш дом, каким бы жестоким и неприветливым он ни был. Здесь наши корни, наша история. Мы не просто маги, мы – дети этой земли, даже если она отвергает нас.

– Но не только поэтому, – продолжает Джозеф, приковывая меня к себе взглядом. – Мы остаёмся, чтобы показать другим, что есть и такой путь. Маги могут выжить здесь, могут бороться, могут поддерживать друг друга. Если мы все сбежим, кто тогда останется? Кто сможет сопротивляться? Мы верим, что однажды всё изменится, что наступит день, когда нас не будут гнать, как зверей. И когда этот день настанет, мы будем здесь, готовые принять свою судьбу. Мы хотим, чтобы и другие маги знали: мы есть. Мы не уходим.

Их слова пронзают сердце. Вижу перед собой не просто людей, привыкших жить в страхе, а тех, кто осознанно выбрал этот путь – жить и бороться, несмотря на риск и боль. Их вера в своё место в Ильштрассе словно оберегает и согревает, и мне становится легче дышать.

Смотрю, как Джозеф и Катрина снова становятся лицом к лицу, и он берёт её за руки. Его голос звучит так тихо, что кажется, будто он говорит только для неё:

– Катрина, сегодня, как и всегда, я клянусь быть твоей силой и щитом. В мире, где нет для нас места, ты – мой дом. Пусть моя магия станет твоей защитой, пусть наша связь станет крепче любых стен, которые имперцы могут возвести, чтобы нас разлучить.

Катрина сжимает его руки. Её голос – крепкий, твёрдый, наполненный уверенностью и теплом:

– Джозеф, я клянусь хранить этот союз так же, как ты хранишь нас. Где бы мы ни были, в каком бы месте, я всегда выберу тебя. Пусть эта ночь и эти люди станут тем светом, который защитит нас от тьмы вокруг. Пусть моя магия станет твоим путём домой, куда бы ты ни пошёл.

Они смотрят друг на друга, и в этот момент лес словно замирает. Я чувствую, как их слова проникают в меня, оживая где-то глубоко внутри, пробуждая мечту о том, что однажды и я смогу почувствовать нечто подобное. Их слова кажутся опасными, запрещёнными, но в то же время живыми. Настоящими.

Замечаю, как Джозеф проводит рукой по лицу Катрины, убирая прядь её рыжих волос за ухо, и на его лице отражается нечто, что трудно описать словами. Он смотрит на неё, как будто весь мир – это только она. А она, улыбаясь, смотрит на него с ответной нежностью. Затем он касается губами её лба, и его шёпот, тихий, словно молитва, разносится по поляне:

– Пусть этот союз станет для нас путеводной звездой, ведь мы идём против всего мира.

Катрина отвечает, касаясь его руки и глядя в глаза с уверенностью, которой хватает на двоих:

– Пусть этот огонь согревает нас, Джозеф. Пусть наша магия станет нашим оружием, нашей свободой и нашим домом.

В этот момент Джозеф и Катрина словно растворяются друг в друге: их лица всё ближе, дыхание смешивается, и наконец губы встречаются в поцелуе. В их движениях нет ничего постыдного – лишь тихая, чистая нежность. Сердце болезненно сжимается: так остро чувствую чужое счастье, что на миг хочется отвернуться, спрятаться. Оно напоминает, чего у меня нет и, быть может, никогда не будет.

Но не успеваю углубиться в мысли. Воздух над поляной меняется – становится тяжёлым, словно сама ночь начинает дышать грубо и хрипло. Морозный ветер приносит с собой звук, похожий на крик хищной птицы, – пронзительный свист, от которого кровь стынет в жилах.

Маги поднимают головы. Радость мгновенно гаснет на их лицах, вместо неё проступает ужас. Я тоже вижу – из тьмы выскальзывают фигуры. Серые Плащи. Их капюшоны скрывают лица, шаги беззвучны, словно они и не люди вовсе. За ними тянутся Возрождённые, и чёрные клинки в их руках сияют, будто напоены чужой болью.

Пальцы непослушно сжимают меч отца. Холод стали будто обжигает ладонь. Внутри всё протестует: не хочу сражаться, не хочу снова видеть кровь. В детстве меч казался мне символом силы и защиты, но теперь его тяжесть страшит. Каждый удар будет означать чью-то смерть, каждый взмах – чью-то потерю.

Сердце колотится так, что дыхание сбивается. Ноги будто налиты свинцом. В мыслях одна отчаянная молитва: лишь бы не быть втянутой в этот мрак. Лишь бы не стать его частью. Но круг сжимается, и тени в серых плащах всё ближе, всё неотвратимее.

– Убирайся с поляны! – кричит мне Райн, но я уже не слышу его слов.

В воздухе звенят клинки, крики рвут ночь.

Не давая себе времени на сомнения, вырываю меч из ножен – единственную защиту, что оставил отец. Первый Плащ бросается ко мне. Лезвия встречаются с пронзительным звоном, вибрация отдаётся в руках и в сердце. Под капюшоном вспыхивают глаза, полные ненависти, и холод пробегает по коже.

– Отойди! – вырывается у меня. Голос дрожит не от слабости, а от ужаса, смешанного с решимостью.

Сердце грохочет, дыхание рвётся из груди. Каждый его выпад глухо отзывается в теле. Ещё один тёмный силуэт приближается – и приходится подставлять клинок, чтобы удержать удар. Силы тают, руки немеют, и в голове проносится только одна мысль: я не создана для этого. Не для того, чтобы проливать кровь. Не для того, чтобы бороться их оружием.

Острие пробивает плечо, горячая влага тут же пропитывает рукав. Губы сами собой хотят вырвать крик, но я лишь прикусываю их, сдерживая боль. Отступаю, снова поднимаю меч, хотя каждая жилка в теле вопит о слабости. Вспышки факелов вырывают из мрака картины бойни: Катрину сбивают с ног, она отчаянно защищается, но Серые Плащи обступают, как хищники. Джозеф бросается к ней, его руки озаряет сияние силы, но оно гаснет под ударами чёрных клинков. Один из Возрождённых пронзает его бедро.

Сжимаю зубы, чтобы не закричать. Колени подкашиваются, и меч тяжело гремит о землю. Перед глазами темнеет, но взгляд всё ещё выхватывает новые фигуры, появляющиеся на другой стороне поляны. Серые Плащи и люди в чёрных плащах, что идут сквозь хаос спокойно, словно смерть для них привычный спутник. Их клинки сверкают, как холодные молнии, разя без колебаний.

Маги дерутся, но их сопротивление тщетно: один за другим падают на снег, окрашивая его алым. Катрину хватают двое, она извивается, лицо искажает боль, но взгляд полон отчаянной решимости. Джозеф, израненный, ползёт к ней, протягивает руки:

– Катрина! – его голос тонет в стонах умирающих.

Высокий воин в чёрном идёт вперёд. Двигается неторопливо, будто не видит вокруг кровавой сумятицы. Серые глаза холодны, в них нет ни жалости, ни тепла, лишь жестокое любопытство. Он смотрит на Катрину так, словно перед ним безжизненная кукла.

– Добей её, – произносит ровно.

Клинок врага вонзается в тело девушки. Она вскрикивает, алый поток заливает снег. Джозеф тянется к ней, но не успевает – руки слабеют, и её тело падает рядом, будто сломанная птица.

Смотрю на всё это, и внутри поднимается крик. Не злость, не жажда мести – а мучительная боль, отвращение к самому зрелищу, к этой тьме, что питается жизнями и смеётся над любовью. В груди борется страх и решимость: я не хочу быть частью того, что разрушает. Хочу только одного – чтобы свет пробил этот мрак.

– Нет! Мерзавец! – выкрикиваю я, чувствуя, как злость захлёстывает с головой.

Крик оглушает меня саму, но я вижу, что его ледяное лицо не дрогнуло. Он идёт дальше. Его люди добивают оставшихся Серых Плащей и Возрождённых. И вдруг он замечает Райна, моего брата, который сражается с одним из них, защищая Джозефа. Высокий подходит к нему, не торопясь, и одним движением сбивает Райна с ног, словно тот – просто соринка на его пути.

– Нет! – кричу, кидаясь к нему, забывая обо всём, кроме ярости, бурлящей во мне. – Оставь его!

Высокий поворачивается ко мне, и на мгновение его взгляд встречается с моим. В этом взгляде ни тени сожаления, лишь ледяное спокойствие. Он смотрит на меня, словно решая, имеет ли моя просьба хоть какое-то значение. Секунду он молчит, потом его губы кривятся в едва заметной усмешке.

– Хорошо, – бросает он холодно, как будто одаряя меня подачкой.

Высокий, приподняв руку, даёт знак своим людям.

– Держите её, – говорит он, и голос его звенит, как металл.

– Ты кто вообще? – едва выговариваю, не в силах справиться с удивлением и страхом.

Он молча подходит ближе, и его взгляд ледяной.

– А не твоё дело, – резко произносит он, не отрывая взгляда.

– Прекрасно, – вырывается у меня, но голос хриплый, слабый. Я уже не чувствую свою раненую руку, кровь стекает по пальцам, и мне кажется, что её запах затмил всё вокруг.

Он подходит ближе и жестом велит своим людям держать поле. Двое, крепкие и угрюмые, встают по бокам. Один из них, светловолосый, подхватывает меня под локоть. Его рука сильная и твёрдая, но он делает это с равнодушием, которое едва ли можно назвать заботой. Светлые волосы другого едва касаются его лба, а глаза, тёмные и колючие, осматривают поле.

– Стоять! – бросает тот, что держит меня, будто я должна что-то понять из этого беспощадного приказа.

Сдерживаю бурлящую ярость, высматривая брата. Но обзор закрывает высокая фигура.

– Ты кто вообще такой? – шиплю, глядя на него. – Думаешь, если надеть плащ потемнее, все начнут тебя бояться?

Он не отвечает, а вместо этого нагибается ко мне. Пальцы крепко держат подбородок, чтобы я смотрела ему прямо в глаза. В его взгляде холод, презрение и что-то ещё – насмешка?

– Ты слишком дерзка для той, чья жизнь полностью зависит от моего решения, – говорит он с усмешкой.

Дёргаюсь, пытаясь высвободиться из его хватки. Внутри поднимается паника, но вместе с ней и упрямство, то самое, за которое мать ругала меня в детстве. Я всегда шла наперекор, даже когда было страшно до дрожи. И сейчас – не исключение.

Он отпускает меня, и его взгляд становится ледяным, ещё более жестоким, чем мне могло показаться вначале.

– Не боюсь потерять жизнь, – шиплю я. Злость, как огонь, пробуждает во мне остатки сил. Я цепляюсь за неё, потому что иначе утону в темноте. Но боль всё равно волной накрывает тело, и приходится тяжело дышать, чтобы не потерять сознание.

Высокий молчит. Его лицо – каменная маска, но в глазах мелькает что-то похожее на любопытство, будто он никак не решит, кто перед ним: враг или искра. Потом он кивает одному из своих людей. Тот садится рядом и принимается осматривать мою рану. Стискиваю зубы и стараюсь не издать ни звука – не для того, чтобы казаться сильной в его глазах, а потому что не позволю боли сломить меня.

Замечаю, как тот другой стоит в стороне, чуть отвернувшись, и всё равно ощущаю его взгляд. Холодный, тёмный, безжалостный. Словно в нём зияет пустота. И всё же где-то в глубине, на миг, будто дрогнула искра – и я хватаюсь за эту тень света, как за спасение.

– От этой царапины ты не умрёшь, – произносит светловолосый ровно. Будто моё страдание – пустяк, недостойный внимания, и вина за него лежит на мне.

– Какое… милосердие, – выдыхаю я, горечь жжёт горло сильнее боли. Но слова нужны, они держат меня на поверхности.

Высокий смотрит на меня спокойно, словно взвешивает мою душу.

– Именно. Это милосердие, – в голосе его сквозит холодная насмешка.

Криво усмехаюсь, хотя губы дрожат от усталости и злости:

– Ах вот как… Что ж… тогда знай: «спасибо» от дочери графа Олтгейма не достанется тому, кто топчет жизнь.

Он отворачивается. Его воин поднимается. Я остаюсь сидеть на холодном снегу, чувствуя, как внутри меня гаснет сила тела, но где-то глубже вспыхивает другая – светлая, тихая, как огонёк свечи в тьме. И я цепляюсь за неё, потому что только она ещё напоминает: тьма не победит.

Встречаюсь с тем высоким взглядом, и он по-настоящему пугает. В этом взгляде нет ничего человеческого. Словно внутри – пустота.

– Я спас тебя не из чувства долга. – Он усмехается едва заметно. – Напротив, все слабые должны умереть.

Кулаки сжимаются. Эти слова вызывают во мне такое яростное отторжение, что я едва сдерживаюсь, чтобы не наброситься на него.

– Мерзавец, – говорю, едва выдавливая слова сквозь стиснутые зубы. – Думаешь, ты сам то лучше?

Его холодный взгляд снова скользит по мне, и в глазах вспыхивает странный огонёк.

– Лучше я или нет – это не тебе решать.

Его люди поднимают Райна и ставят его рядом со мной. Мой брат, обычно такой уверенный, сейчас смотрит на всё это с плохо скрываемым ужасом. Возможно, он, как и я, никогда не видел столько крови. Вижу, как его губы поджаты, а лицо – белое, как снег под ногами, но он держится, и в этот момент единственное, чего я хочу, – это защитить его от ужаса.

Вглядываюсь в лицо незнакомца перед нами и замечаю деталь, которую не сразу поняла, – его тёмные волосы, такие же чёрные, как мои, падают на лоб, повторяя его форму. Мы похожи. Оба черноволосы в Ильштрассе. Эта мысль, словно змея, скользит в голове, заполняя её отвращением.

– Катрина! – раздаётся истеричный крик Джозефа.

Поворачиваю голову и вижу, как жених, израненный, ползёт к телу своей невесты. В его глазах – нескрываемый ужас, страх и горе, от которых сжимается сердце. Он берёт её за руку, едва сдерживая слёзы, но его сотрясает громкий крик – что-то среднее между болью и отчаянием. Мужчина выкрикивает имя любимой снова и снова, как будто надеется, что она ответит.

Высокий резко поворачивается в сторону целителя, и его лицо искажается от едва заметного раздражения.

– Замолчи, – шипит он.

Джозеф даже не слышит его. Он целиком поглощён горем, рыдает. Его голос разносится эхом по всей поляне. И тогда незнакомец, не выдержав, делает шаг вперёд, достаёт меч и, не моргнув, пронзает мага клинком. Джозеф замолкает, захлёбываясь последним вздохом, и кровь его окрашивает снег рядом с ней.

– Мерзавец, – шиплю, не в силах сдержать ярость. Зубы сжаты так, что я почти слышу треск. – Какое же ты дерьмо…

Незнакомец смотрит на меня сверху вниз. Его лицо бесстрастное, словно я – просто насекомое, осмелившееся бросить ему вызов. Уголки его губ поднимаются в кривой усмешке, от которой меня буквально выворачивает.

– Вот что я скажу тебе, дочь графа Олтгейма, – говорит он насмешливо. – Убирайся домой, под крылышко папочки, и не высовывайся до рассвета. Если хочешь жить, не вздумай высовываться из комнаты.

Не знаю, как унять гнев, рвущийся наружу, но его слова сковывают меня, как холодные цепи. Сижу и не свожу взгляда с этого ледяного лица. Кажется, что каждое его слово медленно и методично стирает во мне всё, что ещё держит меня живой. В груди поднимается тошнотворная волна – не только боли, но и отвращения к самому его существованию.

– Сгинь, – выдыхаю, бросая ему в лицо злое презрение. В каждом слоге – столько горечи, что даже дыхание обжигает.

– С удовольствием, – усмехается он, – только сделай всем одолжение: проваливай.

Райн, побледнев, резко хватает меня за плечо и тянет в сторону. Его пальцы впиваются в мою руку, и в его взгляде нет паники – только суровое, тяжёлое решение.

– Абигейл, идём. Здесь нам больше нечего делать, – говорит он низко и твёрдо.

Я послушно шагаю рядом. Его рука крепко держит меня за плечо, будто боится, что я рухну или сорвусь обратно туда, где всё залито кровью. Каждый шаг отдаётся болью в боку, но ещё сильнее мучает то, что осталось позади: изуродованные тела, крик, обрывающийся на полуслове, снег, пропитанный мерзостью. Я не хочу этого видеть. Не хочу дышать этим воздухом. Не хочу, чтобы душа привыкла к этой грязи.

Мы добираемся до ельника, и густые ветви хоть немного защищают нас от ледяного ветра. Оборачиваюсь к брату. Сердце сжимается, когда слова сами слетают с губ:

– Райн… он приказал мне вернуться домой. Но ведь не просто так. Он идёт в Олтгейм. Понимаешь?

Райн смотрит на меня серьёзно, и я вижу, как он старается держать себя в руках.

– Понимаю, что тебе страшно, – отвечает он спокойно. – Но послушай. Замок под охраной. Там сотни воинов и крепкие стены. Никто не пройдёт туда один. Даже он. Мы должны доверить защиту тем, кому она поручена. Наша задача – сохранить жизнь и вернуться.

– Он маг, Райн, – перебиваю я, и голос дрожит. – Их всего трое, но они вырезали всех на поляне. Если он решит идти к замку, мечники его не остановят.

Брат молчит, его челюсти напряжены, но он не позволяет себе сломаться.

– Даже сильнейшие маги не боги, – наконец говорит он. – Держись за меня, сестра. Мы выберемся.

Киваю и крепче сжимаю его руку. Холод внутри всё ещё не отпускает, но слова Райна становятся якорем. Пока он рядом, я не утону в этой тьме.

Наконец мы выходим на тропу, ведущую к замку. Когда высокие стены крепости поднимаются в ночи, я чувствую себя хоть немного защищённой. Лес остаётся позади, а вместе с ним и кошмарные образы, которые мне не хотелось бы запомнить.

Внутри замка тихо и спокойно, как и положено в такой час. Факелы бросают тусклый свет на стены и резные колонны, озаряют длинный коридор, ведущий в жилые покои. Райн идёт рядом. Его рука уверенно ложится на моё плечо, направляя к комнате. Когда мы заходим, он осторожно закрывает дверь, и я понимаю – он не уйдёт, пока не убедится, что со мной всё в порядке.

– Держишься? – тихо спрашивает он, будто боится нарушить хрупкую тишину.

Качаю головой и опускаюсь на кровать, словно все силы внезапно оставляют меня. В глазах снова встаёт та поляна: лица, искажённые смертью, кровь на снегу, крик Катрины, обрывающийся в тишине.

– Они все мертвы, Райн, – шепчу я, чувствуя, как горло сжимается, а глаза наполняются слезами. – Джозеф, Катрина… они просто хотели жить.

Он хмурится, прищуривается, и я вижу, как его челюсти сжимаются. Сдержанно, но быстро он отодвигает плащ, открывая ткань, пропитанную кровью. На белой коже расползается глубокий порез.

– Абигейл, – его голос низкий и тяжёлый, без крика, но в нём звучит тревога. – Если ничего не сделать… – он не договаривает, но его лицо говорит само за себя.

Я чувствую, как к горлу подступает страх.

– Это… это просто царапина… – пытаюсь выдохнуть, но слова звучат глупо даже для меня самой.

Райн качает головой. Его брови хмурятся, на лбу проступает тень морщин.

– Нет. Если мы оставим так, может загноиться.

Он резко встаёт, его лицо напряжено.

– Жди здесь. Не двигайся, – бросает он коротко и уходит в коридор.

Слышу его шаги, гулко отдающиеся по каменному полу. Минуты тянутся мучительно долго, пока я держу ладонь на ране, чувствуя, как кровь сочится сквозь пальцы. Наконец дверь снова открывается.

Райн возвращается с кувшином в руках. Он не тратит время на лишние слова, подносит сосуд к губам, рывком откупоривает пробку зубами и ставит кувшин рядом.

– Потерпи, – предупреждает он, крепко удерживая мою руку.

Вино льётся на рану. Я вскрикиваю, тело выгибается от боли, глаза наполняются слезами.

– Дыши! – Райн крепко прижимает мою ладонь к постели, чтобы я не дёрнулась. Его лицо каменное, но в уголках глаз мелькает боль, словно он сам чувствует каждую мою вспышку страдания. – Лучше боль сейчас, чем гниль потом.

Он тщательно вытирает рану тряпкой, его движения быстрые и точные, будто от этого зависит весь мир. Потом подносит кинжал к факелу. Пламя облизывает лезвие, металл краснеет.

Я замираю, дыхание перехватывает.

– Райн, не надо… – прошу почти шёпотом.

Брат поднимает на меня взгляд. Его глаза серьёзные, холодные, но в глубине – тревога, замаскированная под твёрдость.

– Доверяй мне. Я сделаю то, что должен.

Он прижимает раскалённое железо к краю раны. Комнату заполняет резкий треск, запах горящей ткани и плоти. Не кричу, срываюсь, но Райн обхватывает меня за плечи, прижимает к себе, не даёт вырваться.

– Ещё немного… держись, – его голос глухой, хриплый, но спокойный.

Вижу, как пот блестит на его висках, как по скулам проходит напряжённая дрожь. Он будто проживает этот ад со мной.

Наконец он убирает кинжал, бросает его в сторону. Быстро снова берёт чистую ткань, прикладывает к плечу и туго перевязывает. Его пальцы дрожат, но он не останавливается, пока узел не затянут.

– Всё, – выдыхает он и опускается рядом, тяжело дыша. – Кровь остановлена. Теперь у тебя есть шанс.

Падаю на подушки, дрожа, и чувствую, как слёзы катятся по щекам. Он спас мне жизнь.

Райн проводит ладонью по моему лицу, стирает мокрые следы и долго смотрит в глаза. В его взгляде нет привычной суровости, только усталость и тихая решимость.

– Остальное – не в наших руках, – произносит он негромко, словно молитву.

Он накрывает меня своим плащом, и в этой тяжёлой тишине я впервые позволяю себе закрыть глаза.

***

Брожу по замку, как загнанный зверь, не в силах избавиться от ужаса, поселившегося во мне. Незнакомец – этот высокий с глазами цвета смерзшегося льда – он стоит передо мной, куда бы я ни посмотрела. Его лицо спокойно, холодно, будто он сам воплощение зимы, а в его взгляде не было ни тени сомнений, когда он приказал убить.

Вижу, как Джозеф падает на снег, ещё живой, но уже сломленный. Вижу, как Катрина пытается заслониться руками, а потом её крик обрывается. Всё это – его воля. Его решение. Его жестокая игра.

Меня трясёт, дыхание сбивается. Что удержит его, если он решит войти сюда? Стены замка? Стража? Люди, привыкшие сражаться с разбойниками и дикарями, но не с таким, как он? Кто сможет остановить того, кто сам не знает жалости?

Боюсь его так, что сердце сжимается до боли. Боюсь – и ненавижу. Эта ненависть горчит, словно кровь на языке. Он – зло, облечённое в человеческий облик. Зло, которое смотрит прямо на тебя и решает, стоит ли тебе жить дальше.

Останавливаюсь перед зеркалом. Моё лицо бледное, глаза покраснели от слёз, а руки едва заметно дрожат. Пытаюсь сжать кулаки, унять эту дрожь, но она только сильнее выдаёт мою слабость.

– Защити нас от него… – шепчу, вглядываясь в своё отражение, будто ищу в нём силы, которой у меня нет.

И тут в тишине раздаётся стук в дверь. Вздрагиваю так, будто стены дрогнули. Дверь отворяется, и в комнату входит мать. Её лицо решительно, взгляд строгий, и она сразу окидывает меня внимательным взором.

– Абигейл, приготовься, – велит она, и в её голосе нет ни капли мягкости. – Сегодня вечером семейный ужин, и ты должна выглядеть достойно.

– Это ещё зачем? – спрашиваю, не желая снова изображать фарфоровую куклу ради какого-то ужина.

Мать смотрит на меня с укором, будто я маленький ребёнок, и её взгляд становится ещё холоднее.

– Потому что твой отец этого хочет, Абигейл. Так что прекрати задавать вопросы и следуй указаниям.

Кривлюсь, но держу язык за зубами ради отца. Ему и так всё хуже, он почти не встаёт, и я знаю – это из-за меня. Он сгорает, и с каждым днём в его глазах всё меньше жизни.

Мать выходит, и сразу же входят две служанки. Они смотрят на меня без особого интереса, как на обязанность, и начинают свою работу. Жалобы тут не уместны – я сама загнала семью в беду.

Грубая холщёвая сорочка сменяется тяжёлым платьем. Ткань шершавая, тёмно-синяя, словно сама ночь, подбитая изнутри шерстью. Оно ложится на тело туго, скрывает каждую линию, поднимает воротник к подбородку, будто зажимает горло. Плотный пояс стягивает талию так, что трудно вдохнуть, и я чувствую себя пленницей собственной одежды.

На плечи набрасывают меховую накидку – густую, тяжёлую, с запахом дыма и старого сукна. Её шерсть колется, и мне кажется, что я не женщина, а зверь, закованный в шкуру.

Одна из служанок берёт глиняный сосуд, смачивает пальцы в масле и натирает мои запястья и шею. Запах горьких трав и ладана заполняет комнату. Он резкий, как морозный воздух, и тянет воспоминания к лесу, к кострам. Мне кажется, этот аромат не прячет мою тревогу, а наоборот – выдаёт её.

Терплю. Внутри всё клокочет от вины и страха, но я не произношу ни слова, потому что любое слово может ранить отца сильнее, чем его болезнь.

Когда служанки наконец заканчивают, я чувствую себя чужой в этом наряде, словно надела не платье, а тяжёлый саван.

В этот момент в комнату входит Райн. Тихо, почти неслышно, как всегда. Его шаги уверенные, но мягкие. В руке он держит что-то, но я не сразу замечаю что – слишком занята тем, чтобы унять дрожь в груди и прогнать мысли о том, что отец с каждым днём уходит всё дальше от меня.

– Готова? – спрашивает он, будто не замечая моего раздражённого лица.

– Если бы меня не упаковывали, как… как что-то на продажу, давно бы была готова, – фыркаю. Но тут же замечаю, что он подходит ближе и протягивает мне что-то. На серебряной цепочке покачивается чёрный кулон.

Райн останавливает взгляд на моём плече, долго всматривается, будто проверяя каждую мелочь. Его голос звучит тихо, почти шёпотом:

– Как рана?

– Немного чешется, – отвечаю, стараясь не смотреть ему в глаза.

Он слегка кивает.

– Это хорошо. Значит, затягивается. Есть жар?

– Нет.

В его лице появляется тень облегчения, и он чуть выдыхает, словно сам только что сбросил груз.

– Посмотри, – говорит он, поднимая цепочку так, что чёрная птичка на кулоне поворачивается ко мне. – Это обсидиан. Помнишь, как отец говорил о нём?

Обсидиан… этот кулон сразу будит во мне воспоминания. Отец всегда говорил, что это камень для защиты. Райн молчит, наблюдая за мной, и я чувствую, как раздражение и смущение смешиваются внутри.

Почему, спрашивается, он решил подарить мне эту штуку?

– Спасибо, конечно, – бурчу, беря кулон, – но почему именно птица?

Он усмехается, и в его глазах появляется тёплая искорка.

– Потому что я так называл тебя в детстве, забыла? – отвечает он с лёгкой улыбкой, и я чувствую, как лицо заливает красками.

– Мне вообще не до детских прозвищ, Райн, – говорю, едва сдерживая раздражение.

Но его взгляд тёплый, и я не могу злиться на него. К тому же, он поднимает руки, чтобы застегнуть цепочку мне на шее, и я позволяю ему это сделать. Камень кажется тёплым на коже, и когда он обнимает меня, всё это напоминание о «птичке» вдруг становится приятным.

– Спасибо, – шепчу я, хотя мне всё ещё неловко.

Но это хрупкое спокойствие рушится, когда дверь медленно открывается. В проёме появляется отец. Он словно тень самого себя: руки дрожат, он цепляется за дверной косяк, едва удерживаясь на ногах. Лицо осунулось, кожа побледнела, в глазах – туман усталости, но в этом тумане всё ещё тлеет сила воли.

– Отец! – подскакиваю, бросаюсь к нему, обхватываю под руку. Его тело тяжёлое, как камень, и я чувствую, сколько труда стоит ему каждый шаг.

– Тише, дочка, – шепчет он, и голос его едва слышен, но губы всё равно пытаются сложиться в улыбку. – Я должен был прийти. Ты выглядишь… так, как должна выглядеть дочь дома. Сегодня важный день.

Он переводит взгляд на Райна, и, несмотря на слабость, в его голосе звучит железо:

– Райн, оставь нас.

Брат колеблется, смотрит на меня с тревогой, но потом склоняет голову и выходит, тихо прикрыв дверь.

Отец садится на край кровати, опираясь на меня. Я вижу, как каждое движение даётся ему с болью. Сердце сжимается от горечи.

– Зачем ты пришёл? Ты должен лежать, тебе нельзя вставать… – слова прерываются рыданиями.

Он сжимает мою руку своей слабой ладонью.

– Потому что у меня мало времени, Абигейл. Я был самонадеян. Думал, что смогу держаться дольше… что хватит сил, чтобы быть рядом, когда ты вырастешь. Но ошибся. И теперь каждое мгновение дорого. Я должен сказать тебе всё, что успею, пока не стал слишком слаб, чтобы говорить.

Моё дыхание сбивается. Я утыкаюсь лбом в его плечо, и слёзы текут сами собой.

– Нет, отец, прошу… тебе нужен отдых…

– Нет, доченька, – качает он головой, и в глазах его загорается больное, но ясное пламя. – Отдыхать я буду в могиле. А пока у меня есть дыхание, я хочу, чтобы ты знала правду. Я не позволю себе уйти, не передав тебе того, что должен.

Он берёт моё лицо в свои дрожащие руки. Его пальцы холодные, но тёплые отцовской любовью.

– Прости меня, – говорит он тихо. – Я думал, что у нас впереди годы. Думал, что справлюсь. Но я ошибся. И теперь моя гордыня стоит мне жизни.

Его голос срывается, он тяжело дышит, но не отводит взгляда. Я чувствую, как каждое его слово обжигает меня, потому что именно я стала причиной того, что он умирает быстрее, чем должен был.

– Почему, отец? Почему это вообще случилось с нами? – не выдерживаю я, срываясь на крик.

– Мы не можем выбирать, – отвечает он тихо. – И это проклятие, которое ждёт лишь одного момента, чтобы захватить твою силу. Апоро, тот, кто несёт в себе это проклятие, был когда-то простым магом. Но его одолела жажда власти. Он не просто вытягивал энергию, он уничтожал всё на своём пути. Однажды он забрал слишком много, и маги создали Альянс, чтобы остановить его. Его младший брат, которого он любил больше жизни, предал его, и Апоро заточили в мир мёртвых – Марвитре. Но его дух… он живёт, жаждет вернуться, уничтожить своих предателей. И каждый, кто носит его силу, становится охотником на жизни.

Всхлипываю, не в силах больше слушать.

– Каждый ребёнок, как ты, с зелёным свечением при рождении, должен быть казнён. Закон о магии жесток. Но я знал, что ты не чудовище, – он вытирает мои слёзы. – Прости меня, Абигейл.

Сижу, чувствуя, как каждый его выдох становится короче, а рука на моей щеке дрожит сильнее с каждым мгновением. Он стирает мои слёзы, но мне кажется, что всё вокруг рушится. Отец – единственный, кто скрывал меня от этого мира, и если его не станет…

– Абигейл, ты должна продолжить жить, даже если меня не будет рядом. – В его голосе звучит твёрдость, но я вижу, как ему тяжело, как каждое слово даётся с болью. – Я сделал всё, что мог. Но чтобы магия не уничтожила тебя, ты должна быть защищена. Должна научиться контролировать себя.

Понимаю, к чему он клонит. И именно это вызывает во мне ярость и страх одновременно.

– Что ты имеешь в виду? – шепчу, едва сдерживая голос.

Он кивает. Глаза его снова омрачены болью, но он не отводит взгляда.

– Я говорю о твоей скорой свадьбе, – голос его тихий, но твёрдый. – Союз с магом даст тебе защиту, и он сможет… сможет хоть как-то уберечь тебя от того, что мне уже не по силам удерживать.

Сжимаю кулаки, пытаясь переварить его слова, но в голове пульсирует только ярость. Всё это звучит как проклятие, нависшее надо мной с самого рождения, и он говорит, что мой единственный выход – подчиниться?

– И ты решил это за меня? – шепчу, чувствуя, как слёзы снова подступают. – Ты и мать, вы всё решили… без меня?

– Мы сделали это ради твоей жизни, – произносит он с тяжёлым вздохом, будто осознавая, как жестоко это звучит, но другого выхода нет. – Ты должна понимать, Абигейл. Это не просто страх. Если Пожиратель захватит тебя… ты погибнешь. И уничтожишь всё вокруг.

Слова пронзают ледяным холодом. Молчу, чувствуя, как сердце всё быстрее сжимается от страха и боли. Он смотрит на меня с такой нежностью, что я понимаю: это не просто попытка манипуляции. Это единственный выход, который он видит.

– Я… я понимаю, отец, – наконец выдыхаю я, голос едва слышен. – Ты хочешь защитить меня.

Его глаза медленно закрываются, но пальцы едва заметно шевелятся, указывая на что-то за дверью. Выхожу. Смотрю, и сердце замирает – если я правильно поняла намёк, он собрался подарить мне то, что всегда хранил под замком. Подхожу и открываю крышку.

Внутри лежит меч, о котором мне рассказывали легенды с детства, тот, что достался отцу от его предков. Чёрное лезвие, выкованное из самой крепкой стали. Говорят, её нашли в недрах гор Светлого мира, и её почти невозможно повредить. Отец называл её драугрист – «сталь теней». Лезвие тёмное, как полночь, и в свете факелов оно блестит, будто поверхность зеркала, но не отражает ничего.

– Возьми его, – голос отца уже еле слышен. – Я надеялся, что он долго ещё будет под замком, но… раз ты столкнулась с этим миром, теперь это твоя Тень.

Осторожно беру меч, ощущаю его вес в руке, будто он становится частью меня. Сталь ложится в ладонь идеально, а рукоять кажется тёплой, как живая кожа.

– Спасибо, – выдыхаю, пытаясь удержать дрожь в голосе.

Отец кивает, а в его глазах мелькает тень воспоминаний.

– Знаешь, почему магия под запретом, верно? Почему этот мир отвернулся от неё? Император – тот, кто управляет судьбами в Ильштрассе и по всей Империи, – он боится. Боится, что магия когда-нибудь снова выплеснется и вернёт силу Пожирателю Жизни. Он боится Апоро, – его голос тихий, но решительный. – Поэтому законы здесь такие жестокие.

– Поэтому император и создал этих Серых Плащей? – уточняю я, поднимая взгляд. – Этих… элитных псов, которые бегают по всему Ильштрассу и выслеживают магов, как грязь, которую нужно смыть?

– Да, – отец кивает, и голос его становится мрачнее. – Серые Плащи – его главная сила, его глаза и уши. Они наделены всей властью выслеживать и уничтожать. Но их цели совпадают с целями Возрожденных, культа Матери-Прародительницы. Они тоже хотят очищения, и для них все маги – это нечисть, которую нужно сжечь на костре.

Возрожденные. Те, кто видит мир только в чёрно-белых тонах, грязь и чистоту. Их ненависть к магии не имеет границ. Они считают себя единственными избранными, единственными, кто может сказать, что чисто, а что – нет.

– Возрожденные и Серые Плащи, – произношу я сдержанно. – Отличный выбор для охоты на ведьм, разве не так?

Отец улыбается, но эта улыбка больше напоминает болезненную гримасу.

– Да, таков наш мир, Абигейл. Это мир, в котором нам больше не место. Ты не сможешь жить спокойно. Союз с магом – твой шанс остаться в живых.

– И этот маг… он тот самый «гость», ради которого ты просил устроить ужин? – мой голос звучит холоднее, чем я намеревалась, и внутри закипает отчаяние.

Я понятия не имею, кто он, но сама мысль, что мне придётся подчиниться этому решению, сводит с ума.

Отец кивает, веки его опускаются, и голос становится почти неразличимым. Он пытается что-то сказать, но слова тонут в бессильном шёпоте. Хватаю его за руку, зову его, умоляю не уходить, но он теряет сознание.

Сердце замирает. На миг мне кажется, что он уже не дышит, и мир рушится. Кричу, поднимаю тревогу, зову криком стражу, слуг. В комнате начинается суматоха: кто-то поправляет одеяло, кто-то приносит воду, лекарь спешно пробует привести его в чувство.

Стою в стороне, словно во сне. Не могу вдохнуть, будто сама задыхаюсь. Грудь жжёт, слёзы душат. Если он умрёт сейчас, это будет моя вина. Я – причина его боли, его слабости. Он сгорает, потому что защищал меня. Я его убиваю, и никакие слова этого не изменят.

Меня колотит, пальцы дрожат, по щекам бегут слёзы. Я злюсь на себя, на судьбу. Но больше всего я боюсь. Боюсь, что однажды он не проснётся, и никакие лекари не смогут вернуть его. Боюсь остаться без него. Боюсь правды, которая с каждым днём становится ближе.

В этот момент в комнату входит мать. Её лицо каменное, холодное, но в глазах на миг проблескивает тень – печаль или злость, я не могу понять.

– Всё готово. Мы начнём без отца, – говорит она сухо, будто речь идёт о пустяке. – Абигейл, перестань плакать. Это тебе не к лицу. Все собрались и ждут!

Я сжимаю кулаки.

– Мне всё равно, что мне «к лицу», а что нет! – голос срывается, но я всё же вытираю слёзы. Руки дрожат, дыхание рвётся на куски, и я отворачиваюсь, чтобы мать не видела моего лица.

– Соберись и следуй за мной, – приказывает она.

И я иду. Иду, потому что понимаю: иначе нельзя. Даже если сердце разрывается, даже если отец умирает у меня на глазах, я должна идти вперёд. Потому что такова наша жизнь. Потому что выбора у меня больше нет.

Тугой ворот давит к горлу, мех на плечах колется, будто напоминает – назад пути нет. Я хочу всё бросить и бежать, но под острым страхом ворочается другое: злость на себя и тихое, упрямое понимание — иначе нельзя.

Если я хочу остановить Апоро, мне нужен союз. Не прихоть – щит. Не каприз – единственный путь, чтобы подавить проклятую силу, стереть пятно магии с собственной души.

Отец и мать не выбрали бы мне дурного человека. Не могли. Они берегут меня ценой собственной жизни. Значит, тот, кто ждёт меня, должен быть лучшим из мужчин – верным, как мой отец; надёжным, как Райн; защитником, а не палачом.

Рука матери твёрдо сжимает мою – её пальцы холодны и непреклонны. Я иду рядом, шаг за шагом, считывая каждый удар сердца, словно меня ведут на суд. В воздухе витает торжественность – свечи коптят, тени дрожат на каменных сводах, где-то за стеной гулко тянет ветер. Всё это не успокаивает – лишь сильнее давит на грудь.

Мы входим в главный зал. На мгновение мне кажется, что ночной кошмар возвращается.

Он здесь.

Высокий. Неподвижный. Его глаза – холод смерзшегося льда. Он словно впитывает тени, делая их частью себя. И я знаю его: хрип остановившегося крика, кровь на снегу, взгляд Джозефа, угасающий в моей памяти; Катрина, застывшая в неверии – всё это приходит разом.

Воздух вырывается из лёгких. В ушах грохочет кровь, мир сужается до узкой прорези света, в которой – только его лицо. Как он проник сюда так легко? Где стража? Где стены? Где железо, которым мы привыкли защищаться от лютой зимы и от людей хуже зимы?

Тугой воротник кажется петлёй, шнуровка режет кожу, мех душит. Пальцы немеют; я не чувствую их, только дрожь, что идёт изнутри, от самого сердца. Это не защитник. Это тот, кто командовал смертью.

Паника поднимается волной: колени подгибаются, во рту – вкус железа, дыхание рвётся, как пар на морозе. Пытаюсь ухватиться за мысль, которой держалась секунду назад: родители не выбрали бы мне зло. Но эта мысль бьётся, как птица о стекло, – и падает. Передо мной – убийца, и он стоит посреди нашего зала.

Цепляюсь за рукав матери – она чувствует, как дрожит моя рука, и сжимает сильнее, не позволяя мне отступить. Её ладонь – как клин, вбитый в расползающийся страх.

Лицо его словно высечено из камня. Волосы, тёмные и блестящие, как вороново крыло, падают на лоб. Всё в нём – от холодного взгляда до уверенного, даже вызывающего наклона головы – кричит о его безразличии и об опасности, которую он представляет.

– Мой лорд, прошу вас, – голос матери звучит властно, но даже в её тоне слышна нотка осторожности, которую я раньше не слышала. – Позвольте представить вам мою дочь, Абигейл Грефт.

В этот момент незнакомец поворачивает голову. Его взгляд останавливается на мне. И, хоть мне бы хотелось выдержать его, я чувствую, как внутри что-то надламывается. Это взгляд, в котором нет ничего, кроме холода, и от одного этого мне хочется кричать. Но я молчу, боясь выдать себя.

– Дамиан Белфорд, – произносит он с лёгким поклоном. Его голос звучит так, будто он привык не представляться, а командовать. – Ваш будущий супруг, леди Абигейл.

Слова его холодны, как лёд, и у меня в груди загорается ярость, которую едва удаётся сдержать.

Мой будущий супруг? Этот монстр?

Он смотрит на меня так, будто проверяет, сколько я смогу выдержать, и делает это с превосходством, от которого тошнит. Хочу что-то сказать, но понимаю, что любое слово только усугубит ситуацию.

Не могу отвести взгляд. Его глаза пронзают меня, и в них нет ни капли сочувствия или сострадания – только контроль, только абсолютная уверенность, что всё идёт по его сценарию.

Воздух между нами сгущается, каждая секунда тянется, как предвестие удара. В голове бьётся лишь одна мысль: это ловушка, смертельная ловушка, и я в её центре.

Стараясь дышать ровно, замечаю, что мои руки дрожат, и этот дрожь распространяется по всему телу. Паника подступает к горлу, как рвотный рефлекс, и кажется, что здесь, в этом зале, нечем дышать. Сердце колотится так, что я боюсь, что его услышат все. Единственное, что я могу сделать, – сдерживать себя изо всех сил, чтобы не сорваться, не выдать своей ярости и страха.

– Молчишь, леди Абигейл, – звучит голос Белфорда, и я вздрагиваю от его спокойного, почти насмешливого тона.

– Молчу? – слова срываются с моих губ, и я еле сдерживаюсь, чтобы не броситься прочь. – Простите, милорд. Я просто… поражена.

– Поражена? – его губы растягиваются в едва заметной усмешке, которая только усиливает ощущение кошмара. – Надеюсь, в приятном смысле.

Я едва не захлёбываюсь страхом, и вместе с ним поднимается ненависть. Сжимаю губы, чтобы не закричать, – он сказал мне не выходить из комнаты, если хочу остаться живой. И вот он сам здесь, в Олтгейме, в самом сердце замка, куда не должен был проникнуть никто. Стены, стража, замковые ворота – всё это вдруг кажется ненужным, словно тонкий лёд под ногами: одно неверное движение, и всё рухнет.

Если он так легко вошёл сюда, что удержит его дальше? Никто. Ни мечи, ни орудия. Всё бессильно против него. Он стоит среди нашего зала, как хозяин, и каждый его шаг напоминает: нет дверей, которых он не откроет.

Он смотрит на меня с ледяным спокойствием, и дыхание сбивается. В его словах не было угрозы – лишь утверждение, как закон, от которого не уйдёшь. Если я хочу жить, я должна подчиниться. Но разве это жизнь?

Каждое мгновение его взгляда будто тянет из меня силы, как мороз вытягивает тепло из тела. Я чувствую, как слабнет моя воля, как сердце сжимается, а мысль отчаянно ищет выход. Может, это ошибка? Может, это сон? Но в его глазах нет ни искры сомнения, ни тени игры. Он не из тех, кто шутит.

– Вам… для приличия… стоило бы спросить моё… мнение, – произношу, стараясь держать голос ровным, хотя меня трясёт изнутри. – Разве не так положено в таких… договорах?

– О, я более чем уверен, что ты согласишься, – его голос скользит, как лезвие по коже. – В конце концов, это не просто договор, леди. Это судьба.

Последние слова он произносит так тихо, что их слышу только я. Перед глазами снова встаёт видение той кровавой поляны, его людей, добивающих всех, кто сопротивлялся.

– Моя судьба – не ваша забота, милорд, – бросаю я, сжав кулаки.

Но он лишь усмехается, и в его глазах на мгновение появляется что-то похожее на забаву.

– Скоро станет моей, – отвечает он холодно, и в его тоне звучит такая уверенность, что я не выдерживаю и отвожу взгляд.

Как только между нами повисает тишина, в разговор вмешивается мать. Её голос полон восхищения, и это звучит просто отвратительно.

– Лорд Белфорд, мы так рады, что именно вы станете частью нашей семьи, – говорит она, подходя к нему чуть ближе с натянутой улыбкой. – Ваша репутация как стратегического гения и выдающегося воина предшествует вам. Признаюсь, это честь для нашей дочери и для всего нашего рода.

Я едва не скривилась при этих словах, но сдержалась, лишь сильнее сжав кулаки. Белфорд отвечает ей кивком. Его лицо остаётся таким же непроницаемым, а взгляд возвращается ко мне, как будто он проверяет мою реакцию, что вызывает во мне новую волну ненависти. Он словно получает удовольствие от моего раздражения.

– Мы действительно счастливы приветствовать вас в нашей семье, – вступает дядя Денли, высокий, статный мужчина с серебристыми волосами, который всегда выглядел на все сто в любой ситуации. – О таком союзе можно было только мечтать. Скажите, милорд, как вы смотрите на расширение наших земель? Это всегда было интересной темой для обсуждения, знаете ли…

Белфорд с лёгкой усмешкой бросает взгляд на дядю, и я замечаю, как при этом выражении Денли буквально расцветает.

– Земли, конечно, важны, – отвечает Белфорд с той же ледяной вежливостью, – но прежде всего меня интересует защита моей будущей супруги. Я планирую приложить все силы, чтобы она чувствовала себя в безопасности.

Эти слова подрывают меня, как удар под дых. Безопасность? Серьёзно? Этот маг, способный вырезать любого, кто ему не угоден, вдруг заботится о моей безопасности? Я едва сдерживаюсь, чтобы не ответить ему насмешкой, но в этот момент вперёд выходит тётя Яви, с улыбкой и блеском в глазах, как будто перед ней – спаситель.

– Моя дорогая племянница, – произносит она, глядя на меня с неприкрытым одобрением. – Ты и представить себе не могла лучшего мужа! Лорд Белфорд – как раз тот человек, который сможет защитить и тебя, и нашу семью.

Сжимаю зубы, чувствуя, как ярость смешивается с отчаянием.

Да что они все, ослепли? Они не видят того, что вижу я? Не видят в нём угрозу? Но все они, один за другим, будто находятся под его чарами. Этот холодный убийца завладел не только моей жизнью, но и умами моей семьи.

Сзади слышу, как нервно сглатывает Райн. Он подходит ко мне, и его рука осторожно касается моего локтя.

– Абигейл, – шепчет он, наклоняясь ближе, – может, ты… попробуешь просто переждать? Ты ведь не обязана сейчас ничего решать.

Поворачиваюсь к нему, и в его глазах вижу страх, смешанный с беспокойством. Он понимает, что я не собираюсь молчать, но в его взгляде умоляющая просьба.

– Я? Ждать? – говорю тихо, чтобы никто, кроме него, не услышал. – Ты думаешь, что с этим… чудовищем вообще можно что-то обговорить?

Райн кивает едва заметно, но не отвечает. И тут снова звучит голос матери, словно не замечая ничего из происходящего между нами.

– Лорд Белфорд, может, вы расскажете нам о ваших недавних победах? – спрашивает она с восхищением, которое прямо-таки режет по ушам.

– Пожалуй, это не место для рассказов о боевых подвигах, – отвечает он, снова слегка усмехаясь. – Но если вы настаиваете, могу сказать, что Ильштрасс сейчас под надёжной защитой, а враги Империи – там, где им место.

Эти слова вызывают лёгкий ропот одобрения среди родственников, и даже мать кивает, поражённая его уверенностью.

– Это замечательно, милорд, – говорит тётя Яви, буквально сияя от восторга. – Как же нам повезло. Абигейл, посмотри, какой достойный человек готов взять тебя под свою опеку. Ты должна быть просто в восторге.

– В восторге? – Я не выдерживаю и, сдерживая дрожь в голосе, поворачиваюсь к ней, бросая взгляд на мать, тётю и всех остальных. – Вы правда считаете, что я должна чувствовать что-то вроде благодарности?

Райн, стоящий рядом, незаметно сжимает мою руку, будто пытаясь остановить меня, но я не в силах замолчать. Они все смотрят на Белфорда так, будто он герой, а не хладнокровный ублюдок, который всё, что делает, – это планирует своё собственное величие и власть.

– Думаю, с благодарностью можно подождать, – спокойно говорит Белфорд, и его взгляд устремляется прямо на меня, словно острый клинок, проникающий в самую глубину. – Уверен, после нашей свадьбы у тебя будет достаточно времени, чтобы по-настоящему понять, насколько я заслуживаю твоей признательности.

– Никакой свадьбы не будет, – резко говорю я, сдерживая дрожь в голосе.

Я ни за что не дам ему знать, что он меня напугал. Но мать тут же подходит ко мне и с силой сжимает руку.

– Абигейл, что ты говоришь, – шипит она сквозь зубы, улыбаясь при этом Белфорду. – Лорд Белфорд не заслуживает такого тона. Ты сейчас же скажешь ему, что счастлива, и мы вернёмся к ужину.

– Счастлива? – я не сдерживаю нервный смешок, чувствуя, что от этих слов мне становится дурно. – Это нелепо, мама, даже для тебя.

Но в этот момент я встречаю взгляд Белфорда, и по моему телу снова пробегает холод. Он словно ждёт, что я скажу ещё что-то, чтобы использовать это против меня.

Внезапно в зале становится тише, и все головы разворачиваются к двери. Я вздрагиваю, когда вижу отца, едва держащегося на ногах. Его лицо бледное, глаза тусклые, но он поднимает руку в жесте, что-то означающем для всех нас. Мы замолкаем, напряжение будто взрывается вокруг, и мне, по правде, совсем не хочется, чтобы он оставался здесь, чтобы он вообще говорил.

– Отец, – вырывается у меня, и я делаю шаг вперёд, пытаясь поддержать его, но он жестом останавливает меня, словно всё, что ему сейчас нужно, – это сказать свою правду.

Он оглядывает зал, и его взгляд на мгновение задерживается на Белфорде, который едва заметно кивает, уважительно склонив голову.

– Лорд Белфорд, – начинает отец, и его голос, хотя и слаб, звучит с неожиданной твёрдостью. – Вам, известно, что этот человек – один из самых могущественных людей Империи. В Ильштрассе он известен как преданный слуга самого императора, и его репутация как стратега и воина абсолютно заслужена.

От этих слов в зале вновь нарастает волнение. Дядя Денли с любопытством переводит взгляд на Белфорда, тётя Яви вновь выражает откровенный восторг, а мать склоняет голову в знак глубокого уважения. Но я чувствую, как сжимаются мои кулаки. Как этот маг оказался в окружении императора, который ненавидит магию всей душой?

Отец делает паузу, чтобы перевести дыхание, и продолжает:

– Он тот, кто среди всех возможных женихов добровольно откликнулся на мой запрос. Откликнулся для того, чтобы защитить тебя, Абигейл, – его голос слегка дрожит, но он продолжает, не отводя взгляда от меня. – Взамен на… скромную услугу.

Скромную услугу? Какую услугу этот маг может потребовать от моего отца? Понимаю, что граф хочет оставить это в тайне, но это становится лишь горьким напоминанием о том, что всё уже решено, и никто не считает нужным мне это объяснить.

Белфорд всё это время молчит. Его взгляд направлен на моего отца, но как только тот заканчивает, его глаза снова сосредотачиваются на мне, и мне кажется, что ледяной холод от его взгляда проникает под кожу. Он ждёт, будто что-то ещё должно прозвучать, но, когда все начинают переглядываться, он решает взять слово:

– Да, – говорит лорд спокойно, тихо, но от его слов становится не по себе. – Мне есть что вам предложить.

Тётя Яви и дядя Денли не скрывают восхищения – Белфорд, доверенное лицо самого императора! Как только эта мысль проникает в моё сознание, мне становится невыносимо холодно.

И тут отец, выпрямившись, добавляет:

– Дамиан Белфорд – тот, кто несёт в себе магию, – слова его звучат так, что все мгновенно замолкают, а в воздухе повисает страх. – Никто, кроме нас, не знает об этом. И если кто-то решит рассказать… – он переводит взгляд на Белфорда, и тот лишь слегка усмехается, холодно, словно зная, что любой, кто попытается раскрыть его тайну, обречён.

Все застывают в ужасе. Дыхание замирает.

Ощущаю, как все вокруг судорожно глотают воздух, напуганные открытием, от которого им становится не по себе. Сердце колотится в груди так громко, что, кажется, его слышат все.

Все в зале будто окаменели.

Я, затаив дыхание, наблюдаю за его реакцией. Но он даже не моргнул. Его лицо остаётся бесстрастным, будто ничего из сказанного не стоит ни единой эмоции. Он словно наслаждается этим моментом – тем, что теперь все боятся сказать хоть слово против него.

– Я надеюсь, мы все понимаем, что эта информация не покинет стены Олтгейма? – тихо говорит Белфорд.

Все торопливо кивают, в том числе дядя Денли и тётя Яви, хотя их лица по-прежнему полны растерянности и страха. Мать опускает голову, но я вижу, что она тщательно выбирает слова, словно боится сказать что-то не то.

– Конечно, милорд, – отвечает она тихо. – Мы благодарны вам за ваше… доверие.

Белфорд слегка кивает, будто одаривает их одолжением. Наконец его взгляд возвращается ко мне, и я чувствую, как от этого взгляда у меня по коже пробегает холод.

– Что ж, теперь, когда всё ясно, – говорит он, словно обращаясь только ко мне. – Мне осталось лишь получить ответ моей невесты.

Волна ужаса накрывает меня, и я едва сдерживаюсь, чтобы не сорваться.

Ответ? Какой ещё ответ? Разве здесь вообще есть выбор?

Отец кивает, веки его опускаются, и голос становится почти неразличимым. Он, побледнев, тяжело оседает в кресло. Его пальцы дрожат, как сухие ветви на ветру. Я наклоняюсь к нему, стараюсь, чтобы голос не сорвался в крик:

– Папа… пожалуйста… очнись. Ты же знаешь, кто он такой, он сам сказал – держаться от него подальше, если я хочу жить. Как ты можешь? Как ты мог привести его сюда?

Отец едва приподнимает голову. Взгляд его мутный, затуманенный усталостью, и в этих глазах – не вера, а усталое смирение. Он сжимает мои пальцы – так слабо, что это похоже на прощание.

– Дочка… – выдыхает он глухо, – это единственный способ спасти тебе жизнь. Белфорд… он силён, сильнее, чем ты можешь представить.

Я отшатываюсь. Внутри всё сжимается, будто чьи-то холодные руки берут меня за горло. Нет выхода. Отец сам толкает меня к нему. Не защитник, не союзник – палач в маске жениха.

Губы мои дрожат, кусаю их до боли, чтобы не сорваться на крик. Внутри поднимается лавина – ярость, отчаяние, желание броситься и разорвать невидимые сети. Но тело словно не моё, оно сковало меня, заставив молча стоять.

И тут я чувствую – как воздух вокруг сгустился, стал холодным, как в подземелье. Белфорд наклоняется ко мне, и я слышу его ровный, низкий голос, холодный, как сталь:

– Если не согласишься, они умрут. Здесь. Сейчас.

Мир рушится окончательно. Виски заливает жаром, сердце грохочет так, что заглушает всё вокруг. Я хочу закричать, броситься на него, ударить, но ноги будто приросли к полу. Я в ловушке – в собственном доме, в стенах, которые должны были меня хранить. И никто, никто не в силах его остановить.

Белфорд двигается, не спеша, не оглядываясь, и, проходя мимо, оказывается за спиной отца. Слишком близко. Слишком спокойно. Мой желудок сжимает судорогой.

Мать делает шаг, становится между мной и ним, словно стена из стали и упрямства.

– Абигейл, дорогая, – её голос натянут, почти ломается, но она берёт себя в руки, – ты должна быть благодарна. Лорд Белфорд выбрал тебя. Такие предложения не повторяются.

Смотрю на неё сквозь слёзы, и вместе с отчаянием во мне вспыхивает жгучая ненависть. Она думает, что спасает меня, но на самом деле отдаёт на заклание. Она не видит, кого впускает в этот дом. Или не хочет видеть?

Никто не остановит его. Ни стены замка, ни стража, ни отец, который уже едва держится на ногах. И если я не скрою свой страх, если не смолчу, – он выполнит обещание. Все умрут. И я вместе с ними.

– Благодарна? – мой голос дрожит от ярости, но я стараюсь говорить ровно. – Мама, ты хоть представляешь, что говоришь?

Мать на секунду замирает, а потом расправляет плечи, словно решив, что пора показать мне моё место.

– Я понимаю больше, чем ты думаешь, Абигейл, – говорит она строго. – Твои чувства сейчас – всего лишь временная слабость. Ты поймёшь, что это верное решение, когда пройдёт немного времени.

Но мне от её слов становится только хуже. Бросаю взгляд на Белфорда, который с каким-то извращённым удовольствием наблюдает за моей борьбой с этим решением, навязанным мне. Его ледяной взгляд буквально приковывает меня к месту, и в голове звучит его безмолвное обещание: Ты всё равно подчинишься мне.

В этот момент Райн подходит ближе и кладёт руку мне на плечо. Его взгляд полон тревоги и сочувствия. Он шепчет, чтобы слышала только я:

– Абигейл, прошу… не сейчас. Я увезу тебя.

Смотрю на брата и вижу в его глазах страх, от которого мне только хуже. Он понимает, что у нас нет выбора, но помочь не в силах. Он лишь пытается удержать меня от поступка, который может стоить мне жизни.

И тут раздаётся голос отца, слабый, но решительный:

– Лорд Белфорд обладает не только силой, но и властью, которая сможет защитить вас обоих. Если это значит, что он станет твоим мужем, Абигейл, так тому и быть.

Слова отца – как удар в сердце. Он уже не спрашивает, он решает за меня. Для него моё мнение – лишняя деталь. Ледяная дрожь пронизывает меня, и остаётся лишь не сломаться, не выдать своих чувств. Белфорд подходит ближе, и я ощущаю его присутствие, словно холодное лезвие. Он склоняет голову, его губы изгибаются в угрожающей усмешке.

– Мне не нужно твоё согласие, Абигейл, – шепчет он так тихо, что слышим только мы двое. – Лишь твоё подчинение.

Собираю последние силы и, сжав зубы, смотрю прямо в его глаза.

– Вы его не увидите, – отвечаю ровно, с вызовом.

Снаружи я – камень. Внутри всё крошится. Этот человек, убийца, монстр, спокойно говорит так, будто моё «да» или «нет» ничего не значат. Будто я вещь, которой он распоряжается. Почему именно меня он выбрал?

– Зачем вы это делаете? – вырывается у меня, и голос дрожит, хотя я стараюсь держать его твёрдым. – Зачем вам вообще это?

Белфорд молчит. Просто молчит, и это молчание хуже угрозы. Его глаза скользят по мне, как лезвие ножа, снимающее слой за слоем, и я чувствую, как сердце стучит так громко, что будто сейчас разорвёт грудь. Он видит всё: страх, ненависть, дрожь в коленях. Я не могу спрятаться. Не могу убежать.

– Так что, милорд? – бросаю я, заставляя себя говорить жёстче, чем чувствую. – У меня будет хотя бы право узнать, в чём я вам пригожусь?

Он чуть улыбается. Не теплом – холодной, едва заметной тенью на губах. От этого внутри всё выворачивается. Это не человек. Это хищник, которому не нужны причины. Он убивает не ради цели, а ради самого факта власти. Как же мерзко смотреть на его лицо и знать, что оно может стать последним, что я увижу в жизни.

– Твои вопросы не стоят ответа, – наконец произносит он. Голос сухой, как ледяной ветер.

Меня бросает в дрожь, но я упрямо держусь.

– Вы мне просто невыносимы, – выпаливает язык быстрее, чем успеваю остановить себя.

Почти кричу, сама злюсь на свою слабость. Почему я не могу держать себя в руках?

Он снова усмехается – коротко, чуть заметно, как будто всё это для него игра. И у меня в груди будто лопается что-то: ярость и страх перемешиваются в горький ком.

– Ты бы с радостью сбежала, но не сделаешь этого, – наконец говорит он, и его слова звучат как твёрдое заявление, а не догадка. – Потому что, Абигейл, несмотря на твой упрямый нрав, ты понимаешь, что выбраться отсюда можно только одним способом.

Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Внутри всё закипает от ярости, но страх тоже не отпускает. Он смотрит на меня, играя, словно я мышь, попавшая в лапы хищника. Впервые за долгое время чувствую себя абсолютно беспомощной, и это ощущение оставляет только одну мысль: мне придётся уничтожить паука, если хочу выбраться из паутины.

– Не надейтесь, что я так легко сдамся, – выдыхаю, выдерживая его взгляд. В голове мелькает образ: как мне хотелось бы увидеть его поверженным, лишённым этой ледяной уверенности.

Но его усмешка становится ещё шире, и он наклоняется ближе, шепча так, чтобы слышала только я:

– Тогда мы оба будем получать от этого удовольствие, – говорит он, и в его глазах я вижу холодное развлечение, словно он уже знает, что моя ярость – всего лишь временная игра.

От его слов по телу пробегает дрожь.

Смотрю ему в глаза, и ярость во мне разгорается до боли, пронзая каждую клеточку. В глазах темнеет на мгновение. В голове вспыхивает образ, настолько чёткий и яркий, что я чувствую, как пальцы сжимаются крепче, будто уже держат клинок. Меч летит по воздуху и вонзается в его шею, раскалывая его ледяное спокойствие, это непроницаемое лицо. Представляю, как кровь, его кровь, обагряет всё вокруг, а голова падает с плеч, лишённая этой высокомерной усмешки, которую он мне бросает.

Как мне хочется видеть его, хладнокровного и уверенного, поверженным в грязь. Пусть его глаза, наполненные страхом, глядят на меня, когда он осознает своё бессилие. Когда он больше не сможет шептать своим ледяным тоном эти унизительные приказы, не сможет внушать страх, не сможет командовать, подчинять и манипулировать. Один удар, один проклятый удар – и всё это будет разрушено.

– Если бы могла, – говорю, сжав зубы, чтобы не сорваться на крик, – я бы с радостью снесла твою голову с плеч.

На мгновение в его глазах мелькает удивление – или мне так кажется? Но, как только эти слова слетают с моих губ, он улыбается шире. Его ледяной взгляд пронизывает меня, и я вижу в нём не страх, а скорее забаву.

– Возможно, ты когда-нибудь попробуешь, – говорит он, наклоняясь ближе. – И, поверь, я буду рад дать тебе шанс… перед тем как ты осознаешь, насколько это бесполезно.

Мать подходит ко мне. Её взгляд полон довольного одобрения, от которого меня буквально выворачивает изнутри. Она поправляет складку на моём платье и говорит, словно между делом, так, чтобы никто не слышал:

– Возрождённый скоро прибудет, Абигейл. Всё уже готово.

На мгновение у меня перехватывает дыхание, и я не могу поверить в её спокойствие, будто всё это – обыденное событие. Чувствую, как мир рушится под ногами.

– Как… так быстро? – спрашиваю, едва справляясь с дрожью в голосе. – Мама, ты ведь даже не сказала мне…

Она одаряет меня холодным взглядом, словно моё удивление и гнев совершенно неуместны.

– Абигейл, не будь капризной, – шепчет она, её голос тёплый только на поверхности. – Этот союз – лучшее, что может случиться с тобой и нашей семьёй.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не выкрикнуть матери всё, что накопилось у меня внутри, но чувствую на себе взгляд Белфорда – он словно сканирует меня, видя каждый мой страх и каждую попытку сопротивления. Держу подбородок высоко, не позволяя себе показать слабость, хотя внутри всё бурлит от ярости и ужаса.

Райн, стоящий рядом, осторожно кладёт руку мне на плечо, словно пытается передать хоть каплю поддержки.

– Всё будет в порядке, – тихо шепчет он, но я вижу, что он и сам в этом не уверен.

Смотрю на него, и мне становится невыносимо.

Всё будет в порядке?

Слова матери ещё не успевают улечься во мне, когда двери зала с грохотом распахиваются. Входит Возрождённый. Его высокая, иссохшая фигура в мрачных одеждах будто скользит над полом, не оставляя шагов. Под капюшоном блеснули глаза, и они медленно проходят по ряду лиц. Воздух в зале становится тяжёлым, вязким, будто сам свет уступает место тени.

Я чувствую, как холод проходит по коже, пробираясь под платье. Его присутствие давит, ломает волю, и все склоняют головы. Все – кроме меня.

Но это не смелость. Это страх такой силы, что он прорывает мою грудь изнутри. Сердце гулко отдаётся в ушах, дыхание сбивается, ноги едва держат. Я должна подчиниться. Я знаю это. Он сказал: «иначе все умрут». Если я сейчас откажусь – смерть обрушится на каждого в этой комнате.

И всё же губы сами шевелятся.

– Нет, – выдыхаю так тихо, что почти не слышно.

Возрождённый останавливает взгляд на мне. Его лицо скрыто тенью, но она давит на меня так, что дыхание рвётся. Я хочу спрятаться, хочу исчезнуть, но слова уже сорвались.

Что я делаю? Зачем? Я же знаю, он сказал правду. Он убьёт всех, если я не соглашусь. Но страх и отвращение рвут меня на части, я не могу заставить себя покорно шагнуть к этому алтарю.

В взгляде Белфорда что-то меняется. Он не двигается, только чуть склоняет голову – и я понимаю: он видит мою панику. Он понимает, что я проверяю его, пробую на прочность. И он ждёт. Ждёт, чтобы показать, насколько далеко он готов зайти.

Окружающие обмениваются взглядами, полными ужаса, и мать смотрит на меня так, словно готова разорвать на месте.

В зале сгущается мрак. Свет факелов едва пробивается сквозь вязкие тени. Стою посреди этой тьмы, как заключённая, окружённая теми, кто называет себя моей семьёй. Вон стоит дядя Денли – его глаза блестят от одобрения, а мать смотрит с холодным удовлетворением, словно только что продала меня так же спокойно, как продала бы мешок с мукой.

Возрожденный, не скрывая пафоса, произносит свои мрачные слова, а внутри меня всё горит от ярости. Эта церемония больше похожа на похороны, чем на свадьбу. Возрожденный выводит символы на камне, чернила зловеще блестят в свете факелов. Воздух вокруг густой и тягучий, от него становится тошно.

Тяжёлая атмосфера в зале давит на меня, как тиски. Отец сидит в кресле с осунувшимся лицом и опущенными плечами, будто тьма, окружившая нас, поедает его изнутри. В воздухе стоит аромат горелых трав, терпкого ладана и морозной свежести – тягучий и удушающий. Я чувствую себя зверем, загнанным в клетку, и будь у меня возможность, я бы уже давно вырвалась.

Белфорд стоит рядом, воплощение бесстрастного высокомерия. Сердце сжимается от гнева. Он смотрит на меня, как на что-то любопытное, но полезное.

Возрожденный поворачивается к нам. Его голос глухой, словно отголосок из глубины могилы, велит Дамиану дать клятву. Белфорд наклоняется ко мне, уверенно сжимает плечи, его слова звучат прямо у моего уха:

– Я, Дамиан Белфорд, клянусь защищать тебя, Абигейл, – его голос холоден, как ледяное лезвие, проникающее под кожу. – Клянусь защищать тебя даже от себя самого, быть рядом с тобой в любом из трёх миров и никогда не покидать тебя, кем бы я ни стал.

Он смотрит мне в глаза, и что-то в его взгляде – тень усмешки или ускользающая жестокость – заставляет меня вздрогнуть. «От себя самого», – думаю я, чувствуя, как ярость вспыхивает в груди.

Возрожденный медленно кивает, его взгляд перемещается на меня. Клянусь, в этот момент его глаза, почти невидимые под капюшоном, смотрят на меня так, будто я тоже принадлежу этой тьме, этому вязкому, зловонному воздуху.

Слова едва срываются с моих губ:

– Я, Абигейл Грефт, – говорю холодно, чувствуя, как сердце сжимается от гнева, – клянусь быть с тобой, пока твоя голова держится на плечах.

В зале раздаётся лёгкий вздох, и я замечаю, как тень усмешки мелькает на лице Дамиана. Возрожденный смотрит на меня с укором, будто моё заявление противоречит его священному ритуалу. Да плевать мне на него.

Возрожденный вытягивает ладони, покрытые чёрными символами, подходит к нам и берёт наши руки, обматывая их тонкой тёмной лентой, едва различимой в свете факелов.

– Свидетели трёх миров, – произносит он зловеще, – примите эти клятвы и укрепите этот союз.

По руке пробегает ледяной холод, будто кровь выкачивают из вен. Лента туго сжимает запястья, и мне становится по-настоящему страшно, словно теперь я прикована к этому человеку, к этому чудовищу, навсегда.

Когда Возрожденный отпускает наши руки, тишина поглощает зал. Лента исчезает, оставляя на запястье едва заметный след, похожий на тонкий шрам.

***

Сразу после церемонии нас провожают в покои, откуда, кажется, уже нет выхода. Белфорд идёт позади, и, когда мы входим в большую спальню, освещённую лишь несколькими тусклыми свечами, я останавливаюсь на пороге, чувствуя, как ярость закипает внутри. Но вместе с ней поднимается липкий, животный страх: сердце колотится, ладони вспотели, колени предательски дрожат.

Прежде чем он успевает что-то сказать, я обрушиваю на него всю накопившуюся боль и злость:

– Ты хоть понимаешь, что только что сделал? – мой голос полон ярости и обиды, но дрожь выдаёт, что внутри меня трясёт от ужаса. – Сделал меня своей пленницей!

Гнев и страх смешиваются внутри, как горючая смесь, готовая вспыхнуть от малейшей искры. Я тяжело дышу, чувствуя его взгляд – он видит меня насквозь, и это злит ещё больше. В груди всё сжимается: этот взгляд не просто холодный, в нём власть хищника над добычей. В его глазах блеск хищной усмешки, словно он предвкушает каждый момент.

Он подходит ко мне, выпрямляется, воплощая в себе тьму, и будто наслаждается тем, как я пытаюсь сопротивляться, вырываясь перед ним. Мне хочется отпрянуть, спрятаться, но тело будто вросло в пол.

– Хочешь показать мне свою силу, Абигейл? – его голос едва слышен, он шепчет, как змея, скользящая по коже. – Я могу дать тебе шанс. Но знай, мне абсолютно всё равно, что ты чувствуешь.

Собрав все силы, бросаюсь на него, но он легко перехватывает мои руки и прижимает их к себе. Моя попытка похожа на судорогу – отчаянный рывок зверька, попавшего в капкан. Мой гнев и сопротивление – всё это оказывается жалким и бессильным против его ледяного спокойствия.

– Ты будешь рядом со мной, – шепчет он, ещё сильнее сжимая мои запястья, – пока моя голова держится на плечах. Ты обязана оставаться рядом и делать то, что я велю.

Я не могу сдержать дрожь, его пальцы впиваются в кожу, и его голос, словно сталь, проникает глубоко в голову, оставляя чувство беспомощности и горькую ненависть. В животе всё сжимается так, что трудно дышать, а зубы сами начинают стучать от напряжения.

– Чего ты добиваешься? – выдавливаю сквозь стиснутые зубы. —Хочешь увидеть, как я падаю на колени, униженная?

Он лишь усмехается, мои слова, кажется, его только забавляют.

– Мне не нужна твоя слабость, Абигейл, – резко отпуская меня, говорит он, так что я едва не теряю равновесие. – Я хочу, чтобы ты поняла: сопротивление бесполезно.

Сжимаю кулаки, чувствуя, как ярость заполняет меня изнутри, угрожая разорвать. Его слова, его власть надо мной вызывают такую ненависть, что становится трудно даже дышать. Но за ненавистью прячется то, чего я боюсь признать – чистый ужас, желание исчезнуть, лишь бы не ощущать его близости.

– Никогда, – бросаю я, срываясь на крик. – Я останусь с тобой ровно до того момента, пока не смогу сбежать.

Он усмехается, его лицо слегка наклоняется ко мне, и его голос – тихий, холодный – обжигает каждое слово.

– Попробуй, Абигейл, – шепчет он, и от его слов мороз пробегает по коже. – Попробуй, и увидишь, насколько это бесполезно.

Отталкиваюсь от него, ощущая, как злость поглощает меня. Но сердце стучит, как у загнанного зверя, и я знаю: вся моя бравада трещит под гнётом страха. Он не знает, на что я способна, чтобы разорвать эту связь, избавиться от его власти. Я сделаю всё, чтобы освободиться.

Белфорд смотрит на меня с презрением и холодной решимостью. Мне хочется закричать, но голос застревает в горле.

– Ты совсем не умеешь слушаться, Абигейл, – его голос звучит холодно и отстранённо, будто это всего лишь неприятная формальность.

Не успеваю ничего ответить, как его рука резко сжимает плечо, а затем пальцы впиваются в шею, чуть выше ключицы. Задыхаюсь мгновенно, в глазах расширяется ужас – животный, инстинктивный. Мышцы сводит, колени подгибаются, а руки хватают его запястье в отчаянной попытке оторвать.

Острая боль пронзает всё тело, перехватывая дыхание и заставляя колени подогнуться. Стараюсь удержаться на ногах, но тело отказывается слушаться.

– Пусти… – пытаюсь произнести, но голос срывается. Едва хватает воздуха, чтобы вдохнуть.

Он не отпускает, и чем сильнее я сопротивляюсь, тем жёстче его хватка. Мир сужается до точки – до боли в шее и собственного дикого, беспомощного ужаса. Боль нарастает, туман застилает сознание, силы покидают меня, будто он вытягивает их вместе с дыханием. Всё вокруг плывёт, и его голос где-то на границе сознания говорит:

– Спи, Абигейл. Ещё будет время для разговоров.

Хочу ответить, сопротивляться, но это становится невозможным. Ноги подгибаются, и я проваливаюсь в тьму, чувствуя только тупую боль в шее и ненависть, которая не утихает даже в забытьи. И вместе с ней – липкий, звериный страх, который впивается когтями в душу и не отпускает.

Глава 3

Король в темнице, власть его тлеет,

но сердце огонь ненависти греет

В соответствии с Волевым указом Императора любой, кто подозревается в использовании магии, подлежит немедленному задержанию и расследованию. Маги, их пособники и сообщники, независимо от возраста и пола, подлежат жесточайшему наказанию – смертной казни. В случае подозрения необходимо немедленно сообщить в местное отделение Ордена Возрождённых.

Глава VII: Законы и Уставы

Параграф 14: Указ о подавлении магии и общественном порядке

Первое, что я чувствую, когда просыпаюсь, – холод мёрзлого снега. Кости ноют от боли. Лежу на каком-то покрывале, но даже оно не спасает от пронизывающего холода. Голова кружится. Сажусь, опираясь на вытянутую руку, убираю влажные волосы с лица. Осматриваюсь: солнце поднимается над горизонтом. Вокруг разбросаны вещи и мешки. Живот предательски булькает.

В двух шагах от меня устроились незнакомые мужчины: один лежит на животе, уткнувшись лицом в мешок с морковью, на которую пытаются позариться привязанные неподалёку лошади. Другой мирно спит рядом. Нервничаю, и рука сама тянется к поясу. Пусто.

Белфорд сидит, привалившись к стволу ели. Нога небрежно вытянута, в руках нож, который он методично точит, будто вокруг нет ни леса, ни холода, ни меня. Металл звенит о камень с сухим, ритмичным скрежетом, и этот звук пробирает сильнее, чем мороз.

– Ты душил меня?! – рычу, поднимаясь на локти, несмотря на головокружение.

– Это был единственный способ дать тебе отдохнуть, – голос Белфорда звучит спокойно, даже безразлично.

– Отдохнуть?! – гнев кипит во мне, я сжимаю кулаки. – Ты лишил меня воли, сделал со мной всё, что хотел, и это ради «отдыха»?

Он, наконец, поднимает взгляд. Его глаза холодные и бесстрастные, как ледяная вода.

– «Сделал со мной всё, что хотел?»

– Именно! – плююсь, чувствуя, как слёзы ярости наворачиваются на глаза.

– Да, – сухо отвечает он, и это неожиданное признание на мгновение сбивает меня с толку.

И что он делал со мной, пока я была без сознания? Эта мысль обрушивается, как удар. Холодный пот проступает на висках, дыхание становится рваным. Судорожно хватаю воздух, сердце колотится, будто пытается вырваться из груди. Что, если он воспользовался моей слабостью? Что, если он сделал со мной что-то, о чём я даже не знаю?

И ещё хуже – что, если он тронул моих близких? Он утащил меня из замка… а там остались те, кого я люблю. Брат, отец, мама… Они беззащитны перед его властью. Паника обрушивается волной: картинки одна страшнее другой – Белфорд склоняется над ними так же, как сейчас над мной. Я готова закричать, но горло сжимает страх.

Его глаза вдруг прищуриваются, и я чувствую себя почти обнажённой под этим взглядом, будто он видит меня насквозь.

– Действительно боишься? – произносит он, глядя прямо в мои глаза.

Внутри всё замирает. Слова застревают у меня на языке, потому что я только что подумала об этом, но не произнесла ни слова. Он почувствовал мой ужас? Он знает?

– Что? – сбиваюсь с дыхания, глядя на него.

Белфорд чуть склоняет голову, и я вижу, как уголки его губ приподнимаются в едва заметной, раздражающей ухмылке. Эта ухмылка подтверждает худшее: он играет моим страхом, как кошка с мышью.

– Ты ведь не думала, что я буду полагаться только слова, – говорит он, и в его голосе звучит что-то издевательское.

Снег холодит спину, и я невольно прижимаю руки к груди, пытаясь согреться. Воздух белыми клубами вырывается изо рта, дыхание сбито, слишком громкое в этой тишине.

– Для меня не существует тайн, – произносит он спокойно, будто между делом. Словно говорит не со мной, а вслух.

Вздрагиваю, пальцы вцепляются в ткань, ногти скребут ткань. Горло пересыхает так, что глотаю с усилием, а дыхание только сильнее сбивается. Отодвигаюсь назад, и снег хрустит под моими ладонями.

– Что ты… имеешь в виду? – слова вырываются сипло, чужим голосом.

Он не отвечает. Лишь продолжает водить лезвием по камню. Точит медленно, не торопясь, и скрежет звучит в ночи как издёвка. Его взгляд – узкий, прищуренный, ленивый – всё время на мне.

Тишина леса гнетёт. Снег ложится на ветви, и тени дрожат от ветра. Я чувствую, как сердце колотится в висках, и всё сильнее хочется закрыть голову руками, спрятаться, исчезнуть.

Стараюсь отвести глаза, но ощущение невыносимо: будто он читает каждую мою мысль, и я лежу перед ним обнажённая, беззащитная.

– Ты… – губы дрожат, дыхание рваное, я едва сглатываю. – Ты видишь то, что у меня в голове?

Белфорд слегка приподнимает бровь, движение ленивое, как у зверя, который не спешит добить добычу. Его губы растягиваются в холодной усмешке.

– Неужели догадалась? – тихо говорит он, и в его голосе есть мягкость, от которой мороз пробегает по коже.

Сердце уходит в пятки. Он слышал… всегда. Все мои сомнения, страхи, даже то, что я боялась признать самой себе.

– Всё это время? – шепчу, стараясь говорить ровно, но голос предательски дрожит. – Ты знал каждую мою мысль?

Он отрывается от ножа, медленно поднимает глаза и делает лёгкий кивок. Потом, будто нарочно, медленно протирает лезвие о перчатку и только после этого говорит:

– Даже то, что ты хотела бы унести с собой в могилу.

Щёки заливает жар, а по спине ползёт холод липкой змейкой. Отвожу взгляд, но знаю – бесполезно. Он уже видел всё. Нет ни одного уголка в душе, где можно спрятаться.

– И теперь, – его голос звучит спокойно, почти обыденно, как скрип снега под сапогом, – ты понимаешь: я всегда буду знать больше, чем ты скажешь.

Мир сужается до звука ножа и его взгляда. Вдыхаю с трудом, ртом, как выброшенная на берег рыба. Я больше не принадлежу себе. Даже мои мысли – его.

Резко поднимаю голову, вцепляюсь ногтями в ладони и, собирая последние силы, почти срываюсь на крик:

– Думаешь, это даст тебе власть надо мной?

Белфорд спокойно убирает нож в ножны, встаёт и медленно отряхивает снег. Его лицо не меняется, только в глазах вспыхивает жёсткий блеск.

– Спокойнее, Абигейл, – говорит он ровно, ледяным голосом. – Чем сильнее ты сопротивляешься, тем легче ломаются твои стены.

Тянусь к коленям, сжимаю кулаки так сильно, что ногти режут кожу. Сижу прямо, упрямо глядя ему в глаза, но внутри всё дрожит: страх, ненависть, паника переплетаются, и я слышу, как громко стучит моё сердце в этой тишине леса.

Он вынимает что-то из-за спины и бросает мне. Рефлекторно ловлю и осматриваю предмет – Тень. Извлекаю клинок из ножен и радуюсь ему, как родному.

– Не теряй его больше, – произносит Белфорд.

Лорд одет в простой чёрный камзол и такие же брюки, заправленные в высокие сапоги. На его поясе висит меч. Ему явно не холодно, хотя одежда не выглядит тёплой.

– Где мы? – задаю вопрос в надежде, что мне ответят.

– В Зимнем лесу.

У меня перехватывает дыхание. Мы покинули Олтгейм и достигли Зимнего леса – он в десяти часах пути от дома. Значит, заря не утренняя. Сейчас вечер.

Взгляд блуждает по голым деревьям. Ощущаю тугой хвост на голове, касаюсь волос – они собраны и завязаны. Я одета в длинную мужскую тунику и кожаный жилет с мехом внутри. На ногах высокие сапоги, похожие на те, что на моём «муже», и узкие штаны. Стараюсь не думать о том, кто меня переодевал.

– К чему такая спешка? Почему мне не дали возможности собрать вещи? – безразлично спрашиваю, ковыряя пальцем в грязном снегу.

Белфорд не отвечает. Заглядываю в его бездонные глаза и чувствую себя отвратительно.

Мне нехорошо.

Мне хреново.

Очень скверно.

Но когда он достаёт из мешка свёрток ткани и протягивает его мне, кажется, что ничего необычного во мне не замечает, и это хорошо. Несколько секунд просто смотрю на то, что держу, потом разворачиваю ткань и вижу пару ломтиков хлеба, помидор и яблоко. Организм истощён. Начинаю жадно есть, вгрызаясь в хлеб и яблоко.

Солнце окончательно скрывается за горизонтом. Деревья застывают. Всё вокруг замирает в ожидании ночи. Я продолжаю есть и больше не смотрю на Белфорда. Он отходит, давая мне побыть одной.

Незнакомый мужчина, что помладше, перекатывается на другой бок. Слежу за его движением и пытаюсь принять свою новую реальность.

Холодно.

Не телу, а душе.

Заканчиваю с едой, отряхиваю руки и встаю на ноги. Осматриваюсь в поисках укромного места.

– Лучше далеко не отходи, – слышу голос Белфорда.

– Как прикажешь, – бурчу.

Уверенно иду к большому дереву. Обхожу его и присаживаюсь, развязывая тугую нить на талии. Горят щёки. Ничего постыдного в этом естественном действии, и никто меня не видит, но стыд ощущаю. Возвращаюсь на лежанку. Ложусь. Жду.

Минуты складываются в часы, и я стараюсь не нервничать и не двигаться. Перед глазами – макушки деревьев, укрытые снежной бахромой. Слёзы катятся по щекам.

Мужчины спят.

Белфорд давно вернулся к дереву, облокотился на него спиной и затих. Его дыхание стало ровным. Поворачиваюсь к нему лицом. Борюсь с желанием рассмотреть его, но оно сильнее меня. Белфорд – самый красивый мужчина из всех, кого я видела. Хотя видела я не так уж и много. Его суровая красота, безусловно, притягивает, но она же и ранит, как острый осколок стекла.

Размышляю над тем, как мы смотримся вместе: он выше меня, мы оба темноволосы, только лорд красив, а я недостаточно. Встряхиваю головой и заставляю себя перестать думать об этом.

Какая мне разница? Белфорд красив, как изваяние, с этими идеальными чертами и ледяными глазами, но всё это не стоит и пары медяков. Пусть он подавится он своим самодовольством.

Лес молчит. Отец учил меня выжидать. Невольно улыбаюсь. Не раз и не два я слышала от него, что умение ждать – главная составляющая успеха. Самое трудное, по его мнению, – сохранять спокойствие и не распыляться по мелочам. Наверное, он прав.

Сейчас я лежу на колючем снегу, тело ломит от холода, дыхание хриплое, тяжёлое. Но я буду ждать. Просто сбежать невозможно – он догонит, услышит мой план раньше, чем я сделаю шаг. Он читает меня, и это самое страшное.

Значит, я должна ждать не только движения, но и момента в мыслях. Держать голову пустой. Не строить планов, не показывать страх, не давать ему повод улыбнуться. Пусть думает, что я сломалась. Пусть видит только усталое тело на снегу.

Мой шанс придёт не тогда, когда я решу бежать, а тогда, когда он поверит, что я больше не способна даже думать об этом.

Далеко в глубине леса что-то тихо звякнуло.

Распахиваю глаза. Держу Тень наготове, и ладони моментально потеют. Меня растили с оружием в руке. Я училась этому. Теперь мне известно, что я должна была умереть сразу после рождения. Над моей головой вечно будет нависать рука смерти. Тем не менее в какой-то момент появляется глупая надежда. Начинаю думать, что смогу справиться с чем угодно.

Ты не монстр, Абигейл!

Делаю вдох.

Рядом слышны шаги и хруст снега. Мои мышцы напрягаются. Смотрю на лорда. Он сидит с открытыми глазами. Чувствую нервную готовность. Белфорд переводит тяжёлый взгляд на меня и качает головой. Один из его людей, коренастый и выше остальных, смотрит в лес и молча кивает. Белфорд снова поворачивается ко мне и жестом просит не издавать ни звука. Никого не видно, но в тишине леса отчётливо слышно, что кто-то приближается.

Секунда. Чую треск тетивы. Перекатываюсь – вовремя! Стрела вонзается в плащ, на котором я только что лежала. Мы с Белфордом встречаемся глазами. Он резко встаёт, подходит ко мне и протягивает руку.

– Держись рядом.

Киваю и достаю клинок из ножен.

Из темноты леса выходят Серые Плащи. Никто не ждёт. Бой начинается резко и шумно. Сглатываю, пальцы сжимаются на рукояти. Отсиживаться нет смысла. Я принимаю вызов.

Схватываюсь с одним из них. Он двигается быстрее меня, его удары точнее. Я лишь уворачиваюсь и парирую, в голове только одна мысль: хочу жить.

И когда он, играя со мной, допускает ошибку, я, действуя больше от ужаса, чем от умения, вонзаю Тень ему в бок. Лезвие входит слишком легко, слишком глубоко. Мужчина всхлипывает, его глаза расширяются от боли и удивления. Он падает на колени, а потом валится на снег.

Резко выдёргиваю клинок. Горячая кровь брызжет, окрашивая белизну снега, и этот контраст бьёт в глаза. Зажмуриваюсь, ощущая, как меня выворачивает изнутри. Руки дрожат. Я не убила его – он ещё дышит, стонет, корчится, но всё равно чувство тошнотворного ужаса накрывает.

Снег скрипит под ногами. Тишина постепенно возвращается, но у меня в голове только один звук – его хрип, рвущийся из горла.

Белфорд стоит неподалёку, меч в его руке мокрый от крови. Его лицо спокойно, слишком спокойно. Он смотрит прямо на меня, взгляд задерживается, проникая внутрь.

– Первый? – спрашивает он негромко и, видя, что я не понимаю, поясняет: – Раньше приходилось убивать?

Я глотаю, во рту сухо. Перед глазами – та ночь, когда в лесу, на тайной свадьбе, всё закончилось кровью. Тогда я ничего не могла сделать. Сейчас смогла – и мне от этого только хуже. Медленно киваю.

Белфорд чуть прищуривается. Его взгляд меняется, но он остаётся сдержанным.

– У всех это случается по-разному. Кто-то плачет, кто-то блюёт.

– Со мной всё… – пытаюсь сказать, но голос дрожит. Я делаю глубокий вдох, стараясь совладать с собой, но тошнота не отступает, наоборот, подкатывает сильнее.

– Вижу, – тихо отвечает он и неожиданно убирает прядь волос с моего лица. Его пальцы холодные. – Но у тебя есть выдержка.

Я поднимаю брови. Комплимент от него звучит странно и чуждо. Отвожу взгляд, чтобы не видеть его спокойных глаз, и срываюсь на другое:

– Что здесь делают наёмники Императора?

Белфорд лениво поворачивает клинок в руке, будто его вопрос не задевает.

– Понятия не имею.

Я ничего не отвечаю. В памяти тут же всплывает та ночь, когда люди в серых плащах убили всех на свадьбе. Белфорд тоже был там. Совпадение?

Мой взгляд скользит по раненому наёмнику. Может, страх моих родителей, когда они не смогли убить собственную дочь, изменил во мне что-то. Или, может, украденная жизнь превратила меня в ту, кто пойдёт на всё, чтобы выжить. А может, я просто монстр.

– Дамиан, мы всех уложили. Было ещё два лучника. Убрали и их. – Рядом с нами останавливается человек Белфорда.

Перевожу на него встревоженный взгляд. Он смущается.

– Проверь всё в радиусе, а затем поставь защиту, – Белфорд отвечает своему человеку, но смотрит на меня.

– Сделаю.

Мы остаёмся одни. Провожаю мужчину взглядом и спрашиваю:

– Он тоже маг?

– Сэм? Да. – Белфорд лениво убирает меч в ножны.

Опускаю взгляд.

– А другой?

– Его зовут Ал, – лорд улыбается. – И ты правильно думаешь: он тоже маг.

Принимаю это как данность. Теперь мне, кажется, придётся удивляться обыкновенным людям в окружении.

Сэм возвращается. Они с Алом обходят тела убитых. Нас больше никто не ищет, и Белфорд ведёт меня к лошадям.

– Дорога будет долгой, – говорит он, привязывая мешок к седлу. Его движения точны, отрешённы, будто всё происходящее не более чем рутина. – Если станет хуже – скажи.

– Мне не придётся говорить, – отвечаю, глядя на его спину. Намёк очевиден: он слышит и так.

Белфорд на мгновение замирает, потом чуть поворачивает голову. В глазах блеск, который холодит сильнее ветра.

– Но всё же скажи. Мне важно услышать твой голос, когда ты поймёшь, что ты ничто без меня.

Я напрягаюсь. Каждое слово – словно удар по больному месту. Сжимаю пальцы, чувствуя, как ногти впиваются в ладонь.

– Путь держим на восток? – спрашивает Сэм, прерывая паузу.

– Вдоль гор, – отвечает Белфорд, и в его голосе нет ни усталости, ни сомнений. Только твёрдость, будто он давно всё решил.

Мы трогаемся. Лес тянется безмолвной стеной, снег под копытами глухо хрустит. Холод ночи пробирает до костей, но сильнее всего давит осознание:

я сделала нечто ужасное.

Повторяю себе: я не монстр. Но чем дальше едем, тем больше кажется, что это ложь.

Глава 4

В ловушке судьбы и в цепях вины,

Птица поёт, но её песни грустны

В замке графа в Олтгейме обнаружены десятки трупов. По приказу императора для расследования происшествия были направлены Серые Плащи. На данный момент связи с ними нет. Принимаются меры для выяснения обстоятельств и планирования дальнейших действий.

Депеша от Главного Секретаря Императорской Канцелярии

Через два часа у меня затекло всё тело! В какой-то момент я перестала чувствовать ноги. Зловещий мороз овладевает телом. Мертвенно-стылый свет сходит с небес и накрывает всё вокруг. Щурюсь. Снег переливается, и, кажется, он единственный, кому этот яркий свет угодил. Белфорд молчалив. Кстати, о нём: лорд держится в седле уверенно и спокойно, а меня периодически бросает то в одну, то в другую сторону.

Больше не могу сидеть. Мне холодно до костей, и каждая часть тела болит.

Хочется просто лечь и лежать.

Ветви деревьев – длинные и когтистые, как лапы хищной птицы. Лес кажется живым. Его голые ветви тянутся к холодному небу. Здесь нет ни малейшего звука, тишина настолько глубока, что, кажется, он сдерживает даже собственное дыхание. Нагие ветви, словно скелеты древних существ, создают ощущение, будто сама природа застыла в ожидании.

К полудню почти теряю сознание. Смотрю на мужчин, совсем не уставших, и понимаю, что достигла предела.

Белфорд мчится в седле. Чёрные волосы развеваются на ветру. Его взгляд, серый, как далёкое грозовое облако, сверкает яростью и решимостью. Он держит узду коня с мастерством, которого у меня, кажется, никогда не будет.

И почему я вообще о нём думаю?

Вспоминаю его просьбу сказать о своей усталости. Задумываюсь, как к нему обратиться. Решаю, что ничего плохого не будет в том, чтобы назвать мужа по имени.

– Дамиан! – окликаю его.

Мысль о том, что ничего плохого в его имени нет, уже не кажется мне такой уж правильной. Лорд каменеет. Спина выпрямляется ещё больше. Он неторопливо переводит на меня взгляд. Ошеломлённая его реакцией на своё имя, забываю, что хотела сказать.

– Прости, – глупо извиняюсь. – Просто больше не могу. Ноги свело.

Он молчит. Зрачки медленно расширяются, заполняя серую радужку, делая глаза чёрными и бездонными.

– Если выйдем из Зимнего леса и пойдём на восток, наткнёмся на таверну, – предлагает Сэм, почесав нос и смущённо улыбнувшись. – Если ты, Дамиан, не против.

Сдвигаю брови.

Почему этот стражник спокойно называет Белфорда по имени, а на меня смотрят так, будто я направила на лорда заряженный арбалет?

Лошадь припадает на задние ноги, её голова поникла, а ноги дрожат от усталости. Легонько похлопываю её по загривку, но тут же убираю ладонь, видя, что шкура покрыта белым налётом. Лошадь на грани.

– Даже самые выносливые нуждаются в отдыхе, – говорит Белфорд с каким-то холодным оттенком заботы в голосе.

Оборачиваюсь и вижу, как серые глаза искрятся… печалью? Что за? Я привыкла к его ледяному взгляду, но сейчас в нём что-то другое, что-то, чего я не могу понять.

– Ладно, – говорю, стараясь скрыть растерянность. – Идём к таверне?

– Осмотрите её лошадь, – резко приказывает Белфорд, пронзая меня взглядом, как будто это я отвечаю за всё происходящее.

Глубоко вдыхаю, пытаясь справиться с тревогой и непониманием.

Почему он так зол? И почему его забота кажется такой… ложной?

***

Я проснулась ближе к полуночи. Шторы плотно задвинуты, маленькая свечка пылает на прикроватной тумбочке. Комната тёмная и узкая. За окном в небе ярко блестят звёзды, и во главе их красавица луна. Напротив меня стоит ещё одна кровать и маленькая тумбочка рядом. Здесь довольно чисто, но странный запах присутствует. Поблизости никого нет. Кровать не расстелена.

Подхожу к умывальнику. Возможность наконец-то привести себя в порядок очень радует. Минуты покоя без скитания по Зимнему лесу кажутся мне настоящей наградой. Смотрю на себя в зеркало и с грустью отмечаю серый цвет лица. Голод и постоянное переутомление сделали дело.

За дверью послышалось шуршание. Кто-то поднимается по лестнице. Шаги затихают. Напряжённо осматриваюсь в поисках меча. Дальнейших действий от неизвестного не следует. Похоже, тот, кто за дверью, не решается войти, либо же нагло подслушивает.

Вижу Тень в ножнах возле прикроватной тумбочки. Беру оружие в руку. Набираюсь смелости и открываю дверь. За ней стоит высокий мужчина с ярко-серыми глазами.

Ах, проклятье…

Мы с Белфордом удивлённо смотрим друг на друга.

– Что тебе? – начинаю я.

Белфорд заводит руки за спину.

– Собирайся, выходим через десять минут.

– Хорошо… мне просто нужно…

– Поторопись. – Белфорд планирует уйти, как вдруг останавливается и произносит: – Необходимо найти тебе одежду.

Он неторопливо исследует меня сверху вниз. Даже чересчур неспешно. Излишне пристально. Моя кожа покрывается мурашками.

– Не откажусь от вашей одежды, лорд Белфорд, – произношу, прежде чем успеваю обдумать фразу.

Его левая бровь приподнимается. Губы растягиваются в кривой усмешке.

– Что ещё моё вы готовы присвоить себе, леди?

Голову! И ты знаешь об этом.

Держу язык за зубами.

– Моё имя вы уже присвоили себе.

Вот это его осуждающее выражение – он что, серьёзно? Почему в том, что я просто назвала его по имени, было что-то настолько ужасное? Отчего он выглядит так, будто я нарушила какой-то сакральный запрет?

– И что, – бросаю зло, щурясь, – это запретная тема? Ты слишком важная персона?

Он не отвечает. Тишина, наступившая после моих слов, холодит кожу до мурашек. Белфорд делает шаг вперёд. Тяжёлый, неторопливый, будто весь мир принадлежит ему. Я инстинктивно отшатываюсь назад. Он приближается ещё на шаг, и я снова отступаю, не замечая, как плечо уже скользит вдоль сырой стены. Каменная кладка холодит лопатки, но от этого не становится легче – только будто ловушка смыкается.

Силуэт его растёт в полумраке, тени от свечей ползут по его лицу, и глаза сверкают так, словно в них горит чужой огонь. Я задыхаюсь. Он наступает, я пятюсь, и шаг за шагом он отнимает у меня воздух, оставляя всё меньше пространства, пока не останется только стена за спиной и он передо мной.

– Абигейл, – произносит лорд медленно, тягуче. Каждая буква скользит в воздухе, обволакивая шелковыми нитями.

Он делает ещё шаг, и теперь между нами нет растояния. Чувствую его дыхание на своих губах. В его голосе звучит что-то опасное, что-то, отчего сердце сжимается, а кровь в жилах кипит.

– Дамиан… – пытаюсь возразить, но слова застревают в горле, когда он вдруг касается меня. Его пальцы скользят по шее, тёплые, почти обжигающие, оставляя после себя огненные следы.

– Нравится, когда тебя называют по имени? – его голос как бархат, но в нём скрыта сталь.

Он наклоняется ближе. Тусклый огонёк свечи дрожит, отражаясь в стали его глаз. Его губы почти касаются моих, и я ловлю на себе тяжёлый запах железа и дыма, впитавшийся в его одежду. К горлу тут же подступает тошнота.

Сердце срывается в бешеный ритм, дыхание рвётся короткими глотками. Комната тесная, стены давят, и мне кажется, что воздух здесь закончится раньше, чем я смогу закричать. Хочу отодвинуться, но спина упирается в холодную стену, и эта беспомощность только усиливает дрожь в коленях.

Стараюсь не отводить взгляд, будто этим могу сохранить остатки достоинства. Но его лицо слишком близко, и я вижу каждую тень, каждый изгиб этой жестокой ухмылки. Он смотрит на меня так, словно я – добыча, загнанная в угол.

Внутри поднимается липкий ужас. Он монстр. Он держит меня здесь не потому, что хочет защитить, а потому что ему нравится моя слабость. И если он решит – я не смогу остановить его.

– Ты… ты пробуешь меня сломить? – выдыхаю, но голос дрожит, выдавая всё, что я пытаюсь скрыть.

– Я лишь хочу научить тебя, – шепчет он, и его слова срываются в пространство между нашими губами.

Его пальцы поднимают мой подбородок. Пытаюсь отвести взгляд, но он заставляет смотреть в свои серые глаза. Они тёмные, как штормовое небо, и от этого взгляда мороз ползёт по коже. Он скользит пальцами по щеке, и там, где проходит его холодное прикосновение, остаётся ощущение липкой мерзости. Меня тошнит.

Воздух в комнате тяжёлый, затхлый, пахнет гарью и металлом. Тесное пространство давит. Внутри поднимается паника: сердце грохочет так, что я боюсь – он услышит.

Белфорд наклоняется ниже. Его тень падает на меня, отрезая даже дрожащий свет свечи. Я почти слышу, как он наслаждается каждым моим вздохом, каждым обрывком страха. И это сводит меня с ума. Он знает. Читает всё: мой ужас, отвращение, желание закричать. И это его забавляет.

Сжимаю зубы. Нет. Не позволю. Пусть думает, что держит меня в руках. Пусть верит, что ломает меня. Но я не его игрушка.

– Дамиан, – шепчу я, едва касаясь его губ. Голос дрожит, но слова звучат как вызов.

Он прищуривается. На губах – насмешка, тень хищной ухмылки.

– Ты невыносима, – говорит он низко, и это больше похоже на рычание.

– Взаимно, – бросаю я, и прежде чем успеваю испугаться собственных мыслей, хватаю его за воротник и резко тяну к себе.

Наши губы сталкиваются. Его дыхание холодное, горькое, и от этого поцелуя меня выворачивает. Сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони, и всё же не отстраняюсь. Это мой вызов. Мой способ плюнуть ему в лицо, даже если мои губы на его губах.

Он отвечает жёстко. Его рука ложится на мою спину, прижимает ближе, почти насильно. Но я не уступаю. Каждое моё движение – протест. Я целую его с яростью, с ненавистью, будто вгрызаюсь в его власть. Пусть подавится. Пусть почувствует, что он не хозяин положения.

Мимолётно я вижу, как его брови хмурятся, как взгляд становится жёстче. Он не ожидал этого. Он хотел увидеть страх в глазах, услышать мольбу, а вместо этого получил мой яд. И теперь он не знает, кто из нас давит сильнее.

Я отрываюсь первой. Резко, будто вырываюсь из капкана. Его губы остаются напряжёнными, взгляд – тяжёлым, но в этой тяжести есть нечто новое: удивление. Он не ждал, что я пойду так далеко.

Улыбаюсь – сухо, зло, вытирая губы тыльной стороной ладони, словно смываю грязь.

– Видишь? – шепчу я, едва касаясь его дыхания. – Мне плевать на твои игры. Власть надо мной – иллюзия, Белфорд.

На миг в его лице проступает злость. И я понимаю: я задела его. Этот поцелуй не сломал меня – он унизил его.

Он не отвечает, но его рука остаётся на моей спине, тяжёлая, чужая. Словно он ещё не решил: отпустить меня или вцепиться сильнее и затянуть обратно в этот кошмар. Сердце грохочет, но я не отвожу глаз. Пусть видит: я сделала шаг сама. Пусть знает, что этот поцелуй – не его победа.

Резко вырываюсь, сдвигаюсь в сторону, ударяясь бедром о край стола. Его пальцы ещё мгновение держат, а потом отпускают, оставляя кожу горящей. Машинально сжимаю ладонь, будто хочу стереть с себя его прикосновение.

– Не играй со мной, Абигейл, – говорит он наконец. Голос низкий, но в нём нет прежней уверенности. Это не угроза, а предостережение.

– Я не играю, – отвечаю, и слова звучат резче, чем я ожидала. – Просто не собираюсь падать перед тобой на колени.

Его глаза сверкают в полумраке, и я вижу, что мой ответ его задел. В этом есть странное удовлетворение, но вместе с ним накатывает мерзость – будто я вымазалась собственной же ненавистью.

– Было десять минут, – произносит он серьёзно, будто ничего не произошло. – Осталось три.

Белфорд выходит за дверь. Я остаюсь одна. Колени дрожат, и я хватаюсь за стену, чтобы не осесть прямо на пол. Подхожу к умывальнику, плескаю на лицо ледяную воду, потом на шею и грудь, словно пытаюсь смыть с себя его тень. Пью прямо из кувшина, вода стекает по подбородку, но мне всё равно.

Отвращение не уходит. Оно только крепнет, перемешиваясь с ненавистью – к нему и к себе за то, что я решилась на это.

Стираю капли воды с лица, но отмыться от этого не получается. Как же меня тошнит. Опираюсь на раковину, дышу глубже, пытаясь прогнать мысли о том поцелуе, который должен был стать моим вызовом, но вместо этого оставил привкус пепла. И вдруг, в зеркале передо мной, из темноты проступает чей-то силуэт. Моргаю, надеясь, что это просто игра теней, но когда поднимаю взгляд снова, встречаюсь глазами с чужим лицом.

– Кто ты? – шепчу, но слова выходят едва слышно, будто голос поглощает окружающая тьма.

Мужчина в зеркале лишь усмехается, как бы играя с моим страхом. В его глазах – зелёный свет, неестественный, неземной, будто внутри них горит что-то жуткое, древнее. Этот свет пронзает, проникает в самую душу, и мне кажется, что он видит все мои тайны, все страхи.

– Испугалась, маленькая Абигейл? – его голос раздаётся в воздухе.

Он мягкий, но в нём слышится зловещий отзвук, как будто кто-то шепчет одновременно с ним, только издалека, с того света.

Отступаю на шаг, сердце гулко бьётся в груди, и я чувствую, как ледяные пальцы страха сжимают горло.

Апоро?

Моё отражение дрожит в зеркале, словно его тоже охватывает страх.

– Ты… ты, – выдавливаю, не в силах скрыть дрожь в голосе.

Пожиратель смеётся, и этот смех, словно эхо, отдаётся в стенах комнаты, заполняя каждый угол. Он звучит так, будто его издают тысячи голосов, каждый из которых наполняет пространство вокруг.

Апоро наклоняется ближе к зеркалу, и его чёрные волосы, длинные и густые, касаются стекла, словно они могут протянуться ко мне и схватить за горло. В его глазах что-то сверкает, что-то опасное, как огонь на краю пропасти.

– Ты чувствуешь это, Абигейл? – шепчет он, и его голос звучит так, будто он стоит прямо за мной, дышит мне в затылок. Оборачиваюсь, но за спиной пусто. – Чувствуешь, как тьма заползает под твою кожу? Как она обвивает сердце, замораживая его?

Тело пронизывает дрожь, становится холодно, как будто ледяные когти вонзаются в сердце. Чувствую, как его присутствие проникает в меня, заполняя всё вокруг.

В зеркале что-то не так. Моё отражение стоит неподвижно, а Апоро двигается – скользит по стеклу, меняя очертания. Его лицо то вытягивается, то расплывается, искажённое, словно под водой. На миг черты становятся человеческими, а потом – чужими, острыми, вытянутыми, почти змеиными.

Цепенею. Сухость во рту такая, что язык будто прилипает к нёбу.

– Чего ты хочешь? – мой голос дрожит, ломается, но я не могу молчать. Если не задам вопрос, он разорвёт меня молчанием.

Апоро ухмыляется. Улыбка медленная, растягивающаяся, открывающая зубы острые, как обломки стекла.

– «Чего я хочу»… – он повторяет мои слова с издёвкой, будто пробует их на вкус. – А если я хочу всего лишь поговорить? Разве это преступление?

Губы у меня дрожат. Сглатываю, чувствую, как горло саднит. В комнате становится так тихо, что слышно, как щёлкает свеча на столе.

– Ты лжёшь, – выдыхаю я, и голос звучит хрипло, едва слышно.

Он смеётся. Смех тонкий, едкий, царапающий. На его щеках играют тени, и кажется, что улыбка не исчезает никогда, только становится шире, страшнее.

– Конечно, лгу. Все лгут. Даже ты. Особенно себе. Разве не так?

Морщусь, нахмуриваюсь, пытаюсь отвернуться, но его взгляд держит меня, как капкан. Глаза – два чёрных омутa, и в них вспыхивают зеленоватые огни, как у змеи в темноте. Зрачки то расширяются, то сужаются, будто он дышит мной.

Я стискиваю зубы, подбородок напрягается, плечи вздрагивают.

– Что тебе нужно? – шепчу, и губы предательски подрагивают.

Он наклоняет голову набок, как птица, но слишком медленно, слишком плавно – это движение нечеловеческое. Улыбка его кривится, становится издевательской.

– Нужно? Пока ничего. Но ты ведь знаешь… сосуд не может вечно держать источник. Вода всегда находит трещину.

Сердце срывается в бешеный ритм, дыхание сбивается, руки дрожат так, что я прижимаю их к груди, чтобы скрыть это.

– Маленькая Абигейл, – голос его смягчается, становится почти ласковым, и от этого мороз бежит по коже. – Думаешь, что ненавидишь меня. Но я вижу – на самом деле ты боишься себя.

Вцепляюсь зубами в губу, чувствую вкус крови. Но не отвожу взгляд. Его глаза вспыхивают ярче, будто радуясь этому вызову.

Образ начинает дрожать, расплываться, стекло будто покрывается рябью. Его улыбка уходит последней, растворяясь в дыму. Но слова остаются, висят в воздухе, как яд:

– Я буду ждать.

Оседаю на пол, колени подгибаются, дыхание рвётся короткими, прерывистыми вздохами. Зеркало пустое, но ощущение – будто он всё ещё здесь, стоит за плечом и смотрит.

Прижимаю ладонь к груди, стараясь унять бешеный стук сердца. Комната тиха, но холод, который он оставил, заполняет меня целиком.

Мама … почему ты оставила меня одну?

***

Сижу в седле рядом с Алом – вторым стражником Белфорда. Он всю дорогу шутит, иногда делится спрятанными сухофруктами. Моя лошадь перегрелась и осталась в таверне. Белфорд и Сэм держатся тихо.

Ал молод. Его светлые волосы завязаны в тугой хвост; глаза чуть раскосые, как у лисицы, а лицо покрыто россыпью веснушек. Он держится в седле уверенно, и рядом с ним мне спокойнее.

Мы ведём лошадей вдоль гор. Безветренно. Тихо. Слишком тихо. Даже птицы молчат. Держу руку на передней луке седла, пальцы судорожно сжимают кожу. Стараюсь ни о чём не думать в присутствии Белфорда, но тревога не отпускает. Внутри будто тонкая струна – стоит задеть, и она лопнет.

Боюсь услышать этот голос вновь.

Взгляд расплывается. Сердце колотится слишком громко, в висках гул, будто кровь стучит по костям. В памяти всплывает Апоро – его искажённое лицо, глаза, чёрные и глубокие, как омут. Его слова до сих пор звучат в ушах, холодные, липкие. Я знаю: он не исчез. Знаю, что он ждёт.

Неизвестность душит, давит на грудь, заставляет ловить воздух ртом, как утопающая. Повторяю себе, что должна найти силы, чтобы противостоять этому магу, но силы утекают, будто кто-то пьёт их незримыми глотками.

Мы едем уже более шести часов. Я не ощущаю тела. Руки немеют, ноги висят тяжёлыми нитями. Каждый вдох даётся с трудом, и грудь сдавливает так, будто на неё положили каменную плиту.

Голова клонится вперёд. Веки тяжелеют, словно налились свинцом. Внутри появляется мерзкое ощущение: будто что-то тянет меня вниз, внутрь самой себя, в холодную пустоту.

Я невольно облокачиваюсь на грудь Ала. Он замечает, его рука крепко обхватывает меня за талию, удерживая в седле.

– Вы вся дрожите, леди Белфорд, – его ладонь касается моего лба. – Вас лихорадит.

Хочу что-то ответить, но язык не слушается. Слова застревают, превращаясь в хрип. Мир плывёт.

В животе – судорога, будто изнутри меня сжимает чья-то чужая рука. Жар поднимается к горлу, но тело леденеет. Всё во мне противоречиво: жар и холод, боль и пустота.

Я чувствую, как меня выжимают, как из треснувшего сосуда. Не понимаю, что происходит. Но где-то внутри – чёткое знание: это не болезнь, не усталость. Это он.

Апоро.

Не знаю, о чём думают остальные, но мне вдруг приходит в голову, что я сейчас потеряю сознание. Пугаюсь и вытягиваю себя из обволакивающей темноты.

Снег под копытами лошади хрустит так громко, что этот звук отдаётся в моём черепе, будто раскалывается лёд. Разум медленно начинает заволакивать тьма – густая, липкая как смола. В этот раз Апоро пришёл не для игр. Он пришёл за мной.

– Скучала, Абигейл? – Его голос, тихий, почти ласковый, раздаётся в голове, как зловещий шёпот, от которого по спине ползут мурашки.

Сердце колотится так сильно, что я чувствую его удары в горле, в висках. Каждое его слово, как стальной крюк, впивается в сознание, вытягивая из меня страх и отчаяние. Пытаюсь сжать кулаки, но пальцы не слушаются, они становятся ледяными, как сама зима, застывают, как мои мысли.

– Убирайся, – шепчу сквозь стиснутые зубы, пытаясь сосредоточиться, но голос звучит слишком слабо, словно исчезает в бездне, в которую он меня втягивает.

– Зачем, маленькая Абигейл? – его голос разносится эхом в сознании, зловещий и насмешливый. – Не видишь, что я могу дать тебе? Ты чувствуешь это… желание…

И я чувствую.

Магия, зовущая меня, заполняет каждую мысль, каждую клеточку тела. Она манит, обещая силу, мощь, которую можно получить, если я просто поддамся. Эта магия не моя. Она чужая. Она принадлежит Алу, Сэму, Белфорду… Но я могу забрать её. Вырвать из их тел, поглотить, как жадный огонь поглощает сухую траву.

– Нет, – шепчу, но голос уже начинает срываться.

Апоро давит на меня, как титан, загоняя в угол, лишая последней капли воли. Силы уходят, разум затуманивается, а внутри вспыхивает ненависть – жгучая, всепоглощающая ненависть к тем, кто владеет магией, которая должна принадлежать мне.

– Это твоё право, Абигейл, – его голос становится глубже, обволакивающий, как дым. Чувствую, как его слова проникают в меня, как шипы, впиваясь в сознание. – Возьми их магию. Забери то, что по праву должно быть твоим. Они всё равно недостойны её.

Чувствую, как воля ломается, как желание становится нестерпимым, почти болезненным. Тело начинает действовать само по себе, руки дрожат, а в груди поднимается тёмный вихрь, готовый рвануть, уничтожить всё вокруг.

Хочу забрать их магию, выдрать её из них… это желание становится настолько сильным, что меня начинает трясти. Ледяные когти Апоро глубоко вонзаются в мой разум, обволакивают его, сжимают так, что я теряю себя.

– НЕТ! – кричу, пытаясь разорвать его хватку, но он крепко держит меня, как паук, захватывающий свою жертву в паутину.

Крик разрывает горло, боль пронзает голову, как будто её сжимают в тисках. Чувствую, как внутри что-то разрывается, как магия уже почти стала моей. Вижу их силу – пульсирующий свет, который жаждет быть поглощённым. Всё внутри кричит, чтобы я взяла его, присвоила.

И тогда я чувствую, как кровь начинает стекать по губам. Я прикусила язык. Не могу больше сопротивляться. Внутри бушует буря. Голова раскалывается от напряжения, и мне кажется, что вот-вот я потеряю разум. Но нужно бороться.