Координаты тишины

Москва, 2025

Глава 1

Стекло и сталь. Бесконечные отражения неба в холодных фасадах. Марк смотрел на цифры на экране, и они расплывались в глазах, превращаясь в абстрактный узор. Голос босса доносился будто издалека, сквозь легкий гул кондиционера и едва уловимый скрип кожаных кресел. Он сидел на сорок втором этаже башни «Меркурий», и через панорамное окно ему открывался вид на другие такие же башни, такие же стёкла, таких же людей в них, такие же совещания. Иногда ему казалось, что он застрял в бесконечном зеркальном лабиринте, где всё повторяется до тошноты.

– Квартальный отчет должен демонстрировать динамику, а не констатировать стагнацию, – вещал глава департамента. – Нужны прорывные решения. Выход за рамки.

Марк кивал, делая пометку в блокноте. Рамки. Он знал о рамках всё. Его жизнь была идеально очерченным прямоугольником: дом – метро – офис – метро – дом. Иногда по выходным – торговый центр. Эти башни Москва-Сити были его каменным лесом, его привычной, стерильной средой обитания. Он мог пройти от башни «Федерация» к «Око» с закрытыми глазами, точно зная, где сделать полшага в сторону, чтобы обойти стык плиток на земле.

Совещание подошло к концу. Все ритуально похлопали по столу костяшками пальцев, изображая аплодисменты. Марк потянулся за своим портфелем, чувствуя, как ноет спина от полутора часов в неподвижной позе.

– Марк, останешься на минуту? – коснулся его плеча начальник.

Сердце на мгновение ушло в пятки, привычный укол тревоги. Сейчас будут спрашивать про те цифры, которые он так и не смог заставить сойтись. Но нет.

– Отличная работа по проекту «Аквилон». Клиент доволен. Держи курс.

Марк снова кивнул, на этот раз с натянутой улыбкой. «Держи курс». Главный девиз его жизни. Не рыпаться, не высовываться, плыть по течению. И он держал. Так надежно, что уже забыл, как выглядит берег.

Он вышел из башни на промзону между небоскребами. Резкий ветер гулял между бетонных громадин, гоняя по асфальту бумажный стаканчик. Марк задержал ворот пальто и вместо того, чтобы сразу спуститься в метро, свернул налево. У него была привычка, почти ритуал. Он шел через весь деловой квартал, выходил на набережную, а потом шел дальше, к станции метро «Деловой центр» не прямым путем, а кружным, через мост.

Ему нравилось это время – короткий промежуток между жизнью в аквариуме и жизнью в клетке поезда. Он был никем. Не сотрудником корпорации, не мужем, не отцом. Просто человеком, идущим по холодному городу.

Он прошел мимо стройки, где экскаватор с монотонным рычанием вгрызался в землю. Звук был грубым и живым, не таким, как шипение кондиционера. Марк остановился, наблюдая, как ковш отрывает куски мерзлого грунта. В этой грубой силе была какая-то правда, которой ему так не хватало. Он смотрел, как земля поддается железу, и думал о том, как сам он уже давно ничему не поддается. Он просто плыл.

Дойдя до моста, он посмотрел на воду. Темная, почти черная, она отражала огни рекламных баннеров и подсвеченные башни. Красиво, стерильно, бездушно. Идеальная метафора. Он постоял так несколько минут, чувствуя, как холод проникает через тонкую подошву городских ботинок. Потом потянулся за телефоном, чтобы проверить время, и увидел себя в черном экране – уставшее лицо, напряженные брови, следы усталости вокруг глаз. Он быстро убрал телефон в карман.

Спустившись в метро, он слился с толпой. Людская река подхватила его и понесла по знакомому маршруту. Он достал телефон, проверил уведомления. Ничего важного. Рабочий чат, сообщение от жены: «Купи хлеба». Жизнь.

Вагон тронулся, увозя его обратно в рамки. Он закрыл глаза, пытаясь поймать образ, который мелькнул у него на мосту – образ себя самого, но другого. Того, кто мог бы остаться там, на холоде, идти не к метро, а куда глаза глядят. Но вагон трясся и гудел, выбивая из головы все фантазии. Оставалась только усталость.

Он вышел на своей станции, купил в ларьке у метро тот самый хлеб и побрел домой. Вечер только начинался. Впереди был ужин в тишине, просмотр новостей, которые его не интересовали, и сон, который не приносил отдыха. Он шёл, опустив голову, и не видел, как над городом зажигаются первые звёзды.

Глава 2

Хруст заледеневшего снега под подошвами был единственным звуком, нарушавшим вечернюю тишину набережной. Марк шёл не спеша, руки глубоко в карманах пальто, воротник поднят от ветра. Воздух был холодным и острым, пахнущим речной водой и далёкими выхлопами машин. После стерильной атмосферы офиса эта грубоватая реальность почти что радовала.

Он свернул с парадной набережной в сторону старого моста, предпочитая этот путь прямолинейным тротуарам делового района. Здесь было темнее, фонари стояли реже, и их свет не слепил, а мягко разливался жёлтыми пятнами на асфальте. Где-то впереди, у воды, темнел силуэт небольшой будки с надписью «Кофе» – его конечная точка перед спуском в метро.

Мысли всё ещё возвращались к совещанию, к словам начальника. «Держи курс». Фраза отдавала в висках тупой, навязчивой болью. Какой курс он держал все эти годы? Курс на одобрение? На избегание ошибок? На тихое, предсказуемое существование без всплесков? Он шёл, глядя под ноги, и вдруг поймал себя на том, что считает шаги между плитками – детская привычка, сохранившаяся с тех пор, когда дорога из школы домой могла быть игрой.

Тени между фонарями казались особенно густыми, и в одной из них, у старого кирпичного забора, шевельнулось что-то тёмное. Марк инстинктивно напрягся, рука в кармане сжала ключи. Из темноты вышел худой подросток в тонкой куртке, с наушниками в ушах.

– Мелочь не найдётся? – пробормотал парень, избегая прямого взгляда.

Марк покачал головой, проходя мимо. Но через несколько шагов остановился, порылся в кармане и достал сложенную пятирублёвку.

– На, – сказал он, возвращаясь и протягивая деньги. – Согрейся чем-нибудь.

Парень удивлённо взглянул на него, быстро взял купюру.

– Спасибо вам…

– Не за что, – Марк уже пожалел о порыве, поспешил уйти. Благодарность в голосе мальчишки прозвучала неловко, почти болезненно.

Кофейня оказалась на привычном месте – крошечный островок тепла в холодном вечере. Возле неё стояло несколько человек в очереди. Марк встал в конец, привычным жестом доставая телефон, чтобы проверить время. Никаких новых сообщений. Он отложил телефон, предпочитая просто постоять в тишине, наблюдая за другими.

Девушка перед ним, закутанная в огромный шарф, что-то живо обсуждала по телефону, жестикулируя свободной рукой. За ней пожилой мужчина в ушанке терпеливо ждал, держа в руках увесистый пластиковый пакет. Простые человеческие сценки, обычная жизнь, протекающая тут, за стенами стеклянных башен.

Подойдя к окошку, он кивнул знакомому продавцу – немолодому уже мужчине с усталыми, но добрыми глазами.

– Обычный? – спросил тот, уже протягивая бумажный стаканчик.

– Да, спасибо, – Марк расплатился, взял горячий кофе. Пар от напитка щипал холодный воздух.

– Холодно сегодня, – заметил продавец, отсчитывая сдачу. – Осень на исходе, зима чувствуется.

– Да, – Марк сделал небольшой глоток. Кофе был крепким и горьковатым, именно таким, как он любил. – Скоро совсем стемнеет рано.

– Ага. Хорошего вечера.

– И вам.

Он отошёл от окошка, держа стаканчик в руках, греясь об него. Небольшая пауза, несколько глотков кофе – ещё один крошечный ритуал, встроенный в маршрут. Он прислонился спиной к холодному металлическому ограждению моста, глядя на воду. Огни города дрожали в тёмной воде, растягивались в длинные золотые змейки. Сюда почти не доносился шум машин, только лёгкий шелест ветра да отдалённый гул поезда где-то на другом берегу.

Он вспомнил лицо того подростка. Голодное, замкнутое. Таким он сам был в том возрасте? Нет, тогда были другие заботы – уроки, первые влюблённости, мечты о будущем. Мечты… Куда они все подевались? Испарились в ежедневной рутине, растворились в ипотечных выплатах и планах на отпуск раз в год. Он сделал последний глоток кофе, смял стаканчик и отнёс его к урне.

Дорога до метро заняла ещё минут десять. Он шёл, уже не замечая окружающего, погружённый в себя. Лестница в подземку встретила его знакомым запахом – тёплым воздухом, пахнущим металлом, электричеством и толпой. Он провалился в него, как в воду, автоматически пристроившись в очередь к турникетам.

Поезд пришёл почти сразу, удачно. Вагон был полон, но не битком. Он нашёл место у двери, прислонился к стеклу. В отражении в тёмном окне опять угадывалось его собственное лицо – размытое, усталое. Он отвернулся, предпочтя смотреть на рекламные плакаты над головами пассажиров.

На следующей остановке в вагон вошла женщина с маленькой девочкой. Девочка, лет пяти, увлечённо рассказывала матери о чём-то, размахивая плюшевым зайцем. Марк смотрел на них, и в груди шевельнулось что-то тёплое и одновременно щемящее. Максим, его сын, в таком возрасте тоже таскал с собой потрёпанного медвежонка. Куда он подевался, тот медвежонок? И куда подевался тот мальчик, который смеялся и бегал по квартире?

Он закрыл глаза, стараясь не думать ни о чём. Вибрация вагона укачивала. Оставалось всего несколько остановок. Потом – магазин у метро, тот самый хлеб, короткая дорога до дома. Тихий вечер. Обычный вечер.

Когда он вышел на своей станции, на улице уже полностью стемнело. Фонари зажигали неестественно жёлтый свет, отбрасывая длинные тени. У ларька с выпечкой, как всегда, пахло свежим хлебом и ванилью. Он купил батон, получил сдачу, побрёл дальше.

Его дом был типовой многоэтажкой в одном из спальных районов. Он вошёл в подъезд, подождал, пока лифт медленно спустится с одиннадцатого этажа. Зеркало в кабине лифта показало его самого – человека с пакетом, в котором торчал батон. Обычного человека, возвращающегося с работы.

Он вставил ключ в замок, повернул. За дверью послышались шаги.

– Это я, – сказал он, входя в прихожую.

Из кухни донёсся голос жены:

– Ужин на столе. Хлеб купил?

– Да, – он поставил пакет на табурет, стал снимать пальто.

Вечер начался.

Глава 3

Тёплый воздух квартиры пахнет тушёной курицей и чем-то сладким, возможно, яблочным пирогом. Марк вешает пальто в шкаф, ставит ботинки на полку. Дом. Тишина. Только приглушённый голос диктора из телевизора в гостиной доносится оттуда.

– Я дома, – говорит он чуть громче, чем нужно, чтобы его услышали.

Из кухни появляется Катя. На ней фартук, в руке – поварёшка. Она бросает на него быстрый, оценивающий взгляд.

– Ужин почти готов. Иди мой руки. Максим в своей комнате.

– Хлеб купил, – кивает он в сторону пакета на табурете.

– Спасибо. Как день?

– Как обычно. Ничего нового.

Он проходит в ванную, включает воду. Через шум воды слышно, как на кухне звенит посуда, перемещаются кастрюли. Он смотрит на своё лицо в зеркале над раковиной. То же усталое выражение, те же морщины у глаз. Он брызгает в лицо холодной водой, пытаясь смыть с себя остатки дня, ощущение стеклянных стен и бесконечных цифр.

Ужин проходит почти в тишине. Они сидят за кухонным столом. Катя расспрашивает о чём-то формальном, о родительском собрании в школе у Максима, которое он пропустил на прошлой неделе, о том, звонил ли сантехник, который должен был посмотреть подтекающий кран. Марк коротко отвечает. Еда вкусная, но он почти не чувствует вкуса. Он ест автоматически, думая о том, что завтра среда, а значит, предстоит разбор еженедельных отчётов отдела.

– Ты меня слушаешь? – голос Кати звучит резковато.

– Что? Да, конечно. Сантехник не звонил. Позвоню им завтра ещё раз.

Она смотрит на него с лёгким раздражением, потом вздыхает и отодвигает тарелку.

– Ладно. Я пойду, досмотрю сериал. Ты моешь посуду?

– Конечно, – кивает он.

Он остаётся один на кухне. Собирает тарелки, относит к раковине. Включает горячую воду, добавляет моющее средство. Пена наполняет раковину пузырьками. Он моет тарелки, затем стаканы, затем вилки. Механическая, успокаивающая работа. За стеной доносится приглушённый грохот музыки из комнаты сына. Что он там делает? Играет? Смотрит что-то? Говорит с кем-то? Марк не знает. Он давно уже не знает, о чём думает его сын.

Закончив с посудой, он вытирает руки и решает заглянуть к Максиму. Дверь в комнату приоткрыта. Он стучит костяшками пальцев по косяку.

– Макс? Можно?

Музыка притихает.

– Входи.

Комната подростка – это территория, на которую Марк заходит с ощущением лёгкой неуверенности. Постеры с группами, названия которых он не знает, разбросанная одежда, мигающие светодиоды на системном блоке. Максим сидит за компьютером, в наушниках, смотрит на экран. Он не оборачивается.

– Как дела? – спрашивает Марк, останавливаясь посередине комнаты.

– Нормально.

– Что делаешь?

– Ничего. Смотрю видосы.

Наступает пауза. Марк ищет, что сказать ещё.

– В школе всё нормально?

– Да.

– Уроки сделал?

– Почти.

– Хорошо. Не сиди допоздна.

– Ага.

Марк стоит ещё несколько секунд, понимая, что разговор исчерпан. Он чувствует себя незваным гостем, нарушителем границ.

– Ладно. Спокойной ночи.

– Спокойной.

Он выходит, прикрывая за собой дверь. Чувство лёгкой тоски остаётся с ним. Он идёт в гостиную. Катя сидит на диване, укрывшись пледом, смотрит телевизор. Он садится в кресло напротив, берёт с полки журнал, листает его, не вникая в смысл. Картинки мелькают перед глазами: интерьеры дорогих домов, реклама автомобилей, которых у него никогда не будет. Он смотрит на экран, где красивые люди разыгрывают мелодраму, но не слышит слов. Мысли возвращаются к дневнику. К Анне. К тому, что он обещал себе когда-то. Глупость. Всё это было так давно, что кажется сном.

Через какое-то время Катя выключает телевизор, потягивается.

– Я спать. Ты идёшь?

– Сейчас, – говорит он. – Я ещё посижу немного.

Она кивает, целует его в щёку на ночь – быстрый, сухой, привычный жест – и уходит в спальню.

Он остаётся один в тишине. За окном темно. Слышно, как где-то проехала машина, потом снова тишина. Он встаёт, гасит свет в гостиной и идёт по коридору. Проходя мимо кладовки, он останавливается. Дверь приоткрыта. Внутри, на верхней полке, он знает, лежит та самая картонная коробка. Он задерживает взгляд на ней на секунду, потом отворачивается и идёт в спальню. Сегодня не время. Не время копаться в прошлом. Завтра рано вставать. Нужно держать курс.

Но когда он ложится в кровать и закрывает глаза, перед ним встаёт не образ отчётов или совещаний, а лицо из прошлого. Смеющиеся глаза, ветер в волосах, ощущение бесконечности, растянувшейся перед тобой. И обещание, данное самому себе. Обещание, которое он не сдержал.

Глава 4

Сон не шёл. Марк лежал на спине, уставившись в потолок, где призрачными пятнами ложился отблеск уличного фонаря. Рядом ровно и глубоко дышала Катя, уже ушедшая в мир сновидений. Тиканье часов на тумбочке отмеряло секунды, каждая из которых казалась неестественно громкой и протяжной. Он ворочался, пытался найти удобное положение, но беспокойство грызло изнутри, не давая телу расслабиться.

В голове, против его воли, крутились обрывки дня. Цифры из отчёта. Одобрительный кивок начальника. «Держи курс». Хмурое лицо сына, погружённого в экран. Безразличный тон Кати. Пятирублёвка, отданная незнакомому парню у метро – этот мелкий, бессмысленный поступок почему-то вспоминался ярче всего. Он чувствовал себя запертым в стеклянный ящик, где всё видно, но нельзя по-настоящему коснуться ни мира снаружи, ни людей внутри.

Он осторожно спустил ноги с кровати, стараясь не шуметь, и вышел в коридор. Квартира спала. В темноте знакомые очертания шкафа, комода, зеркала казались чужими, замершими в ожидании. Он прошёл на кухню, налил в стакан воды из фильтра. Вода была прохладной, но не принесла облегчения.

Из окна кухни был виден тёмный двор, спящие машины, одинокий фонарь. Где-то там, за пределами этого островка тишины, кипела жизнь. Кто-то смеялся, спорил, творил, ошибался, любил. А он стоял здесь, у раковины, с пустым стаканом в руке, и боялся сделать шаг в сторону от протоптанной тропы. Не страх провала, нет. Что-то худшее – страх оказаться непонятым, выглядеть глупо, нарушить хрупкий, годами выстраиваемый порядок вещей.

Он вернулся в коридор. Его взгляд снова упал на приоткрытую дверь кладовки. Там, в пыльной коробке, лежал не просто дневник. Лежал другой он – тот, кто верил, что может всё. Тот, кто не боялся мечтать вслух. Тот, кто смотрел на Анну как на равную, а не как на недостижимую цель. Сейчас это казалось наивным, почти стыдным. Но было в этой наивности что-то такое, от чего сжималось горло.

Он сделал шаг к кладовке, потом ещё один. Рука сама потянулась к выключателю. Световая полоска от дешёвой светодиодной лампы упала на коробки со старыми вещами, на запасы бытовой химии, на детский велосипед Максима, который уже не использовался. Картонная коробка с университетскими реликвиями стояла на верхней полке, чуть заваленная набок.

Он взял стул из кухни, поставил его перед полкой. Скрип дерева прозвучал оглушительно громко в ночной тишине. Он замер, прислушиваясь, не разбудил ли кого. Из спальни доносилось лишь ровное дыхание. Он встал на стул и потянулся к коробке. Пальцы коснулись шершавого картона. Пыль пахла временем.

Он снял коробку, спустился со стула и отнёс её на кухню, к столу. Сердце почему-то билось чаще, как будто он совершал что-то запретное. Он отогнул клапаны картона. Сверху лежали старые конспекты, зачётка, несколько потрёпанных бумажных книг. А вот и она – толстая тетрадь в коленкоровом переплёте тёмно-синего цвета, испещрённая наклейками музыкальных групп и непонятными надписями на полях. Он взял её в руки. Переплёт был прохладным. Он провёл ладонью по обложке, смахнув тонкий слой пыли.

Он не открыл её сразу. Он просто сидел за кухонным столом, в тишине спящей квартиры, держа в руках кусок своего прошлого. За окном начинало светать. Серая полоса зари зацепилась за край многоэтажки напротив. Приходило время принимать решение: отнести коробку обратно, забыть, лечь спать и утром снова «держать курс». Или… Он развязал завязки, скрепляющие пожелтевшие страницы.

Глава 5

Суббота началась с привычного сценария. Катя, уже полностью одетая и собранная, раздвинула шторы в спальне, впуская внутрь унылый серый свет хмурого утра.

– Вставай, – её голос прозвучал бодро и не терпящим возражений. – Проспишь весь день. У нас генеральная.

Марк с трудом оторвал голову от подушки. Ночь, проведённая за чтением дневника, давала о себе знать тяжёлой ватой в голове и песком под веками. Обрывки фраз, юношеских восторгов и глупых клятв всё ещё кружились в сознании, накладываясь на реальность.

– Я не выспался, – пробормотал он, но Катя уже вышла из комнаты, не удостоив это реплику ответом.

За завтраком царило то же деловое настроение. Катя расчертила план действий на листе бумаги, размахивая им, как боевым знаменем.

– Я мою кухню и санузел. Ты идёшь на антресоли и в кладовку. Всё, что не нужно, – выбрасываем. Всё, что нужно, – перебираем, протираем от пыли и аккуратно складываем. Понятно?

Марк кивнул, медленно пережёвывая бутерброд. Взгляд его снова и снова уплывал к двери кладовки. Там, на верхней полке, лежала теперь уже не просто коробка, а целый мир, в который он вчера лишь заглянул. Мир, который манил и пугал одновременно.

Первые пару часов прошли в монотонном труде. Он вытаскивал из кладовки старые чемоданы, коробки с ёлочными игрушками, сумки с летней обувью. Всё это покрылось толстым слоем пыли, пахло затхлостью и забвением. Он аккуратно протирал каждую вещь, складывал обратно, стараясь не думать ни о чём. Но мысли возвращались к синему переплёту.

Наконец, очередь дошла до антресолей. Он приставил стремянку и полез наверх. Пространство под потолком было царством вещей, которые вроде бы и не нужны, но и выбросить жалко. Старые одеяла, подушки, папки с какими-то документами. И в самом углу, за свернутым ковром, та самая картонная коробка. Его коробка.

Он сгрёб её в охапку и спустился вниз, чувствуя, как пыль щекочет нос. Катя в это время мыла пол на кухне.

– Что это? – спросила она, оценивающе глянув на коробку.

– Старые университетские бумаги, – ответил Марк, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Разберу, что-то выброшу.

– Смотри, не разбрасывай мусор по всей прихожей. Сразу в пакет для макулатуры складывай.

– Конечно, – он отнёс коробку в гостиную и поставил на пол у дивана.

Сердце снова застучало с той же странной настойчивостью, что и ночью. Он сел на пол, скрестив ноги, и отогнул клапаны. Запах старой бумаги, чернил и юности ударил в нос. Он откинул в сторону папки с конспектами, несколько потрёпанных учебников по сопромату и нашёл то, что искал. Синяя тетрадь. На этот раз он не просто держал её в руках – он был готов её читать.

Первые страницы были исписаны крупным, ещё не сформировавшимся почерком. Рассуждения о поступивших в институт одноклассниках, о скучных лекциях, о планах на выходные. Но постепенно, страница за страницей, тон записей менялся. Появилась она. Сначала мельком: «сидела на паре по истории, смеялась». Потом чаще: «разговаривали после пары, она оказалась классной». А потом и вовсе: «Анна».

Он не слышал, как за спиной стихли звуки уборки. Не видел, как в комнату вошла Катя.

– Ну что, много мусора накопил? – спросила она.

Марк вздрогнул и инстинктивно прикрыл рукой раскрытую страницу, как школьник, пойманный за подсказкой.

– Да так, немного, – проговорил он, и голос его прозвучал сипло.

Катя взглянула на него, на тетрадь в его руках, на разбросанные вокруг старые фотографии.

– Что это ты там такое с таким интересом читаешь? – в её голосе послышалась лёгкая насмешка.

– Да так… старый дневник. Вспомнил молодость.

– Фу, какая сентиментальность, – фыркнула она. – Не засиживайся тут. Как разберёшь – вынеси всё ненужное. И пол потом протри, после тебя пылища стоит.

Она развернулась и ушла обратно на кухню.

Марк выдохнул. Руки чуть дрожали. Он снова погрузился в чтение. Вот запись о их первой по-настоящему долгой прогулке по ночному городу. Вот стихотворение, которое он пытался ей посвятить – наивное и нескладное. А вот и та самая запись, та самая клятва, найденная ночью. Он перечитал её ещё раз, вчитываясь в каждое слово, в каждую чёрточку, оставленную перьевой ручкой двадцать лет назад.

За окном темнело. Он так и не разобрал коробку до конца, не вынес мусор. Он сидел на полу, окружённый призраками прошлого, и не чувствовал ни усталости, ни голода. Он чувствовал только щемящую, острую боль утраты. Не человека. Того себя. Того Марка, который мог бы написать другую историю.

Глава 6

Вечер застал его всё ещё сидящим на полу гостиной, склонившимся над разложенными вокруг сокровищами и ядрами прошлого. В комнате было темно, лишь тусклый свет уличного фонаря проникал в окно, выхватывая из мрака его согнутую спину и бледные листы бумаги. Он не включал свет, боясь разрушить хрупкое ощущение иного времени, что окутало его здесь, среди этих пожелтевших свидетельств другой жизни.

Он перебирал фотографии. Вот они, снятые на плёнку дешёвой мыльницы, стояли на фоне осенних кленов в университетском дворе. Анна, закутанная в большой клетчатый шарф, смеялась, прижавшись щекой к его плечу. А вот и он – совсем юный, с длинными волосами и без тени той усталости, что теперь засела в уголках его глаз. Он улыбался на этих снимках по-настоящему, широко и глупо, не стесняясь своих кривых зубов. Он смотрел на этого мальчишку и не мог поверить, что это он сам. Между ними пролегла не просто бездна лет – целая вселенная опыта, ошибок, компромиссов, стёрших с лица это безрассудное выражение счастья.

Он отложил фотографии и снова взял в руки тетрадь. Он читал уже не подряд, а выхватывая случайные абзацы, и каждый находил в нём живой отклик. Вот он с восторгом описывает поездку на электричке за город, на первую в жизни серьёзную фотосессию – они тогда снимали заброшенную усадьбу, и Анна в платье с оборочками позировала ему на фоне осыпающихся листьев. «Сегодня я понял, что хочу снимать только её. В её глазах есть всё – и печаль, и бесконечная радость. Она как тот самый свет, который ищут все фотографы».

Марк откинулся на диван, закрыв глаза. Он ясно представил тот день: запах прелой листвы и грибов, скрип половиц под ногами в пустом доме, как Анна кружилась в луче света, пробивавшегося сквозь дыру в крыше, а он ловил её на плёнку, затаив дыхание. Он тогда действительно верил, что станет великим фотографом. Он снимал для студенческой газеты, брал мелкие заказы, носил с собой камеру всегда. Куда она подевалась, та камера? Продана много лет назад, наверное, во время одного из переездов. Как и мечта.

Он перелистнул страницу. Запись была сделана несколькими неделями позже, более сжатым, взволнованным почерком. «Разговаривали сегодня до утра. О будущем. Она говорит, что поедет после института в Крым, в арт-резиденцию. Зовет меня с собой. Говорит, что мы сможем жить там всё лето, работать, творить. Я… я не знаю. Родители уже пророчат мне место в той конторе, где работает дядя. Говорят, это надёжно. А что я ей скажу? Что мы будем есть – её картины и мои фотографии?»

Горькая усмешка сорвалась с его губ. Надёжно. Это слово преследовало его всю жизнь. Надёжная работа. Надёжная жена. Надёжная ипотека. Надёжная, предсказуемая, серая жизнь. И где теперь эта надёжность? В немой ненависти, с которой он ходил на работу? В молчаливых ужинах с женой? В стене, выросшей между ним и сыном?

Он читал дальше, и с каждой страницей боль в груди становилась всё острее, всё ощутимее. Вот запись о их ссоре. Он отказался ехать. Привёл все те же разумные, надёжные аргументы. Она плакала. Он впервые видел её слёзы. «Она сказала, что я предаю не её, а себя. Ушла и хлопнула дверью. Я остался один и чувствовал себя последним подлецом. Но разве я не прав? Взрослая жизнь – не место для романтических бредней».

Последние страницы дневника были почти пустыми. Краткие, сухие заметки о сдаче экзаменов, о получении диплома. И та самая, последняя запись. Та, что перевернула всё вчера. Он перечитал её снова, вслух, шепотом, как заклинание: «Всё кончено. Она уехала одна. Диплом лежит на столе, а кажется, что это моё собственное мёртвое тело. Я даю себе слово. Если когда-нибудь я почувствую, что окончательно заблудился в этой жизни, я сделаю всё, чтобы найти её. Она была единственным человеком, который видел меня настоящего. И, возможно, она сможет показать его мне снова».

Он сидел в полной темноте, и по щекам его текли слёзы. Он не плакал годами. Не тогда, когда умер отец, не во время ссор с Катей, не от усталости. А сейчас – плакал. По тому мальчику, который мог бы быть. По той жизни, которая могла бы случиться. По тому себе, который был мудрее в двадцать лет, чем он сейчас, в сорок с лишним. Он дал себе слово. И нарушил его.

Глава 7

Он не заметил, как уснул, сидя на полу, прислонившись к дивану. Его разбудил резкий звук захлопнувшейся двери. Марк вздрогнул, с трудом фокусируя заспанный взгляд. В прихожей гремели вешалки, слышались шаги.

– Ты что тут в темноте сидишь? – раздался голос Кати. Щёлкнул выключатель, и свет люстры болезненно ударил по глазам.

Марк проморгался, пытаясь прийти в себя. Рядом с ним на полу всё ещё лежали фотографии и раскрытый дневник. Он инстинктивно прикрыл его ладонью.

– Я… задремал, – хрипло проговорил он.

Катя вошла в гостиную, снимая пальто. Её взгляд скользнул по беспорядку на полу, по его покрасневшим глазам, и в них мелькнуло что-то холодное, оценивающее.

– Я была у мамы. Ты так и не вынес мусор, я смотрю. И не протёр пол. Весь коридор в пыльных следах.

– Извини, – он начал торопливо сгребать вещи обратно в коробку. – Я… отвлёкся.

– На старый хлам, – заключила она, и в её голосе прозвучала лёгкая брезгливость. – Ладно, ничего. Уберёшь завтра. Что на ужин?

Он растерянно посмотрел на неё. Мысль об ужине не приходила ему в голову уже несколько часов.

– Я не готовил. Думал, ты…

– Я сказала, что буду у мамы, – перебила она, уже направляясь на кухню. – Ладно, сделаю яичницу.

Он услышал, как она хлопает дверцами шкафов, достаёт сковороду. Звуки были привычными, бытовыми, но сегодня они резали слух. Он медленно поднялся, занёс коробку обратно в кладовку и вышел на кухню.

Они ели молча. Катя уткнулась в телефон, листая ленту соцсетей. Марк ковырял вилкой в тарелке, чувствуя, как между ними нарастает стена. Он хотел что-то сказать, поделиться тем вихрем, что бушевал у него внутри, но слова застревали в горле. Она бы не поняла. Она бы высмеяла. Назвала бы это кризисом среднего возраста, глупостью, сентиментальной чепухой.

– Максим поехал к другу, ночует там, – сообщила Катя, не отрываясь от экрана.

– А… хорошо, – кивнул Марк.

Наступила ещё более гнетущая пауза.

– Слушай, – наконец начал он, откладывая вилку. – Я сегодня нашёл кое-что интересное. В тех старых вещах.

– М-м? – она не подняла на него глаз.

– Свой старый дневник. Времён института. Там такое… столько воспоминаний.

– Понятно, – она пролистала ещё несколько фотографий. – И что, так увлёкся, что забыл про всё на свете?

В её тоне не было ни капли интереса, лишь лёгкое раздражение.

– Там была одна девушка… Анна. Мы с ней… – он запнулся, понимая, как это звучит.

Катя наконец оторвалась от телефона и посмотрела на него с едва заметной усмешкой.

– Ой, да ладно тебе, Марк. Не рассказывай мне про своих бывших. У всех они были. Выбрось эту дурь из головы и займись лучше делом. В раковине посуда не вымыта.

Она встала, отнесла свою тарелку к мойке и вышла из кухни, оставив его одного с недоеденной яичницей и чувством полнейшей опустошённости.

Он остался сидеть за столом, глядя в стену. Её реакция была предсказуемой, обыденной, нормальной. Именно такой, какой и должна была быть. Никто не ждал от него внезапных озарений или душевных метаний. От него ждали, что он будет мыть посуду, выносить мусор и «держать курс». Он был функцией, единицей в системе, и любая попытка выйти за рамки вызывала лишь недоумение и раздражение.

Он убрал со стола, помыл посуду. Механические движения успокаивали. Всё возвращалось на круги своя. Сейчас он ляжет спать, а утром поедет на работу, и этот странный вечер покажется ему просто сном. Он уже почти в этом убедил себя, заходя в спальню. Катя уже лежала в кровати, отвернувшись к стене, и делала вид, что спит.

Он тихо лег рядом, уставившись в потолок. Но стоило ему закрыть глаза, как перед ним снова встали строчки из дневника. «Если когда-нибудь я почувствую, что окончательно заблудился в этой жизни…» Он открыл глаза. Тёмный потолок молчал. Он был заблудившимся. Окончательно и бесповоротно. Он свернул не на ту дорогу много лет назад и теперь пожинал плоды своей «надёжности».

Он осторожно поднялся, вышел в коридор и снова подошёл к кладовке. Он не включал свет. На ощупь, в темноте, он снял с полки коробку, вытащил из неё дневник и вернулся в спальню. Катя не шевелилась. Он сел на край кровати, спиной к ней, и открыл тетрадь на последней странице. Он провёл пальцами по высохшим чернилам, по своей собственной клятве, данной самому себе двадцать лет назад. И тогда, в тишине спящей квартиры, он принял решение.

Глава 8

Ночь тянулась бесконечно. Марк лежал без сна, чувствуя каждый удар своего сердца, отдававшийся гулким эхом в тишине. Решение, принятое в темноте, уже не казалось порывом – оно кристаллизовалось, становилось твёрдым и неотвратимым, как приговор. Он смотрел в потолок, мысленно проходя свой привычный маршрут: метро, офис, совещание, отчёты. Но теперь этот путь виделся ему тропой в клетку, дверь которой вот-вот захлопнется навсегда.

Он осторожно поднялся, стараясь не потревожить Катю, и вышел на кухню. Включил лишь маленькую светодиодную лампу над плитой, достал чайник. Пока вода закипала, он взял со стола блокнот для покупок и ручку. Он не составлял планов. Он выписывал на чистый лист имена. Анна. Потом – Сергей. Тот самый «ботаник Серёга», с которым они когда-то дружили втроём, и который, по идее, мог что-то знать. Больше имён не было. Остальные однокурсники давно растворились в повседневности.

Чайник выключился с тихим щелчком. Он заварил чай, сел за стол и достал телефон. Соцсети. Он зарегистрировался в той самой, которую использовал лишь для просмотра новостей и рабочих контактов. В поисковой строке он набрал: «Анна Орлова». Фамилию он помнил – короткую, немного странную. Выскочило несколько десятков профилей. Он начал листать, вглядываясь в аватарки. Молодые девушки, женщины постарше, закрытые профили… Ничего знакомого. Он сузил поиск, добавив город и университет. Профилей стало меньше, но её лица среди них не было.

Он отложил телефон, чувствуя приступ абсурдного отчаяния. С чего он вообще решил, что сможет её найти? Прошло двадцать лет. У неё могла быть другая фамилия, она могла жить где угодно, её могло не быть вовсе… Он сделал глоток чая. Он был горьким, как и всё в эту ночь.

Тогда он ввёл в поиск имя Сергея. Сергей оказался проще – он работал в IT, был в ВК, и его фотография, хоть и с возрастом, но сохранила черты того самого застенчивого парня в очках. Марк сохранил ссылку. Звонить сейчас – безумие. Было три часа ночи.

Он вернулся в спальню. Катя спала. Он прилёг рядом, но сон не шёл. Он представлял, как завтра утром возьмёт отпуск. Какой предлог придумать? Внезапная болезнь? Срочные дела? Он никогда не врал Кате. Вернее, врал молчанием, умалчиванием, но никогда – прямым текстом. Его сердце сжалось от страха и стыда. Но потом он вспомнил её слова: «Выбрось эту дурь из головы». И стыд отступил, сменившись тихим, упрямым протестом.

Под утро он всё же ненадолго провалился в короткий, тревожный сон. Ему снилось, что он бежит по бесконечному коридору из стекла и бетона, а впереди мелькает чей-то силуэт. Он кричит имя Анны, но звука нет. Он бежит быстрее, но коридор удлиняется, а стеклянные стены смыкаются, не давая пройти.

Его разбудил будильник. Обычный, будничный, ненавистный звон. Катя потянулась, чтобы выключить его.

– Вставай, – буркнула она, не открывая глаз. – Не проспи.

Он сел на кровати, чувствуя, как голова раскалывается от бессонницы, а во рту противный привкус.

– Кать, – сказал он, и голос его звучал хрипло и неуверенно. – Я сегодня не поеду на работу.

Она открыла глаза и повернулась к нему, нахмурясь.

– Что? Ты заболел?

– Нет. Просто… не поеду. Мне нужно кое-что сделать.

Она села, пристально глядя на него. Её взгляд был жёстким, испытующим.

– Что за дела? Какие такие срочные дела?

– Личные, – он не смог выдержать её взгляд, опустил глаза. – Мне нужно… разобраться кое с чем.

– С той своей бывшей? С Аней? – в её голосе прозвучало ледяное презрение.

Он молчал. Молчание было ответом.

– Да ты с ума сошёл! – она резко сбросила одеяло и встала с кровати. – В полном расцвете сил, идиотский дневник нашел и решил молодость вспомнить? Это смешно, Марк!

– Это не смешно, – тихо, но твёрдо сказал он. – Это важно для меня.

– Важно? Важно! – она засмеялась, но смех её был резким и злым. – А семья? Работа? Это не важно? Ты собираешься бросить всё и поехать искать какую-то дуру, с которой ты целовался в институте?

– Я не собираюсь бросать всё, – попытался он возразить, но она уже не слушала.

Она быстрыми, резкими движениями стала одеваться, её лицо было искажено гневом и обидой.

– Знаешь что? Делай что хочешь. Я не буду тебя останавливать. Включай идиота. Но чтобы к вечеру всё это было убрано из головы. И из дома. Понятно?

Не дожидаясь ответа, она вышла из спальни и через минуту хлопнула входной дверью.

Марк остался сидеть на краю кровати, слушая, как в тишине отдаётся эхо от хлопнувшей двери. Сердце бешено колотилось. Ссора, которую он так старался избегать все эти годы, случилась. И он, как ни странно, не чувствовал ни страха, ни вины. Лишь странное, щемящее чувство свободы. Он подошёл к окну. Внизу, на парковке, Катя садилась в свою машину и с визгом шин выезжала со двора.

Он повернулся и посмотрел на телефон. Было восемь утра. До приемлемого времени для звонка оставался час. Он принял душ, чтобы смыть с себя остатки ночи, заварил крепкий кофе. Рука не дрожала, когда он набирал номер Сергея. Он был готов к тому, что его не услышат, что он передумает, что всё это – ошибка. Но когда на том конце провода раздался удивлённый, но всё ещё узнаваемый голос, он понял – пути назад нет.

– Сергей? Привет. Это Марк. Ты не поверишь, зачем я звон.…

Глава 9

Голос в трубке звучал сонно, но узнаваемо – тихий, немного картавый, с теми же интонациями, что и двадцать лет назад.

– Марк? Серьёзно? Давно не слышал. Что случилось?

Марк сжал телефон так, что костяшки пальцев побелели. Он стоял на кухне, глядя в стену, и пытался подобрать слова, которые не звучали бы как полное безумие.

– Давно, да… Извини, что так рано. Мне… нужна твоя помощь. Ты не помнишь, случайно, Анну? Анну с нашего потока?

На другом конце провода повисла пауза. Слышно было, как Сергей откашлялся.

– Анну? Ту самую, с которой вы тогда… Ну, в общем, да? Помню, конечно. Яркая была девочка. А что такое?

– Я пытаюсь её найти. И не могу. Соцсети молчат. Ты с ней не поддерживал связь, случайно?

Ещё одна пауза, на этот раз более напряжённая.

– Нет, Марк, не поддерживал. После института все разъехались. Но… кажется, я слышал от кого-то, что она уехала в Крым. Заниматься искусством, по-моему. Но это было давно, лет пять назад, может больше. Точнее не помню.

Крым. Слово прозвучало как ключ, поворачивающийся в замке. Оно совпадало с тем, что он читал в дневнике – её мечты о море, о пленэрах, о свободе.

– Крым? Ты не знаешь, куда именно?

– Нет, понятия не имею. Слушай, Марк, а всё в порядке? Ты как бы не выглядишь… ну, как человек, который просто ностальгирует.

Марк закрыл глаза. Он чувствовал, как по спине бегут мурашки.

– Всё в порядке, Серёг. Просто… нужно найти. Очень нужно.

– Понятно, – в голосе Сергея послышалась лёгкая озабоченность, но он не стал допытываться. – Удачи тебе. Если что вспомню – напишу.

– Спасибо. И ещё… не говори никому, что я спрашивал. Ладно?

– Договорились. Береги себя.

Марк положил телефон на стол. Его ладони были влажными. Крым. Огромный полуостров. Искать там человека без единой зацепки – всё равно что искать иголку в стоге сена. Безнадёжная затея. Он медленно допил остывший кофе, горечь которого теперь казалась символичной. Он представил себе реакцию Кати, если бы она это услышала. Её хлёсткое: «Я же говорила!» Он представил насмешки коллег, если бы они узнали. Его репутация здравомыслящего, надёжного человека рухнула бы в одночасье.

Он подошёл к окну. Во дворе дети собирались в школу, кто-то выгуливал собаку. Обычное утро обычного дня. А он стоял здесь, на своей кухне, и планировал авантюру, которая могла разрушить всё, что у него было. Страх сжимал горло, холодными пальцами обхватывал сердце. Он был не героем, не искателем приключений. Он был бухгалтером, мужем, отцом. Он должен был пойти помыть посуду, оставшуюся с вечера, и сесть за рабочий ноутбук.

Но вместо этого он взял ключи от кладовки. Он снова вытащил коробку, нашёл дневник и перечитал последнюю запись. Не ту, что была на последней странице, а ту, что была перед ней. Там, мелким почерком, было написано: «Встретились тайком сегодня. Она дала мне свой старый адрес в Питере, где живёт её тётя. Сказала, что письма туда всегда дойдут. Сказала, что будет ждать. А я молчал. Я не сказал, что поеду. Я просто взял бумажку и сунул в карман».

Он замер. Адрес. Он не обратил на это внимания вчера, захваченный эмоциями от последней клятвы. Он лихорадочно перелистал несколько страниц назад. И нашёл. Вклеенный в тетрадь маленький, пожелтевший клочок бумаги от блокнота. На нём был написан адрес: Санкт-Петербург, ул. Профессора Николаева, д. 37, кв. 14. И имя – Лидия Павловна.

Сердце заколотилось с новой силой. Это была зацепка. Первая настоящая зацепка. Тётя. Возможно, она всё ещё там живёт. Возможно, она что-то знает. Питер был ближе и реальнее, чем абстрактный Крым.

Он посмотрел на часы. Было без пятнадцати девять. Он мог успеть на утренний «Сапсан». Без багажа, без планов, только с этим адресом в кармане. Мысль была пугающей и невероятно притягательной.

Он вышел в прихожую. Его пиджак висел на вешалке рядом с пальто Кати. Паспорт лежал в верхнем ящике комода. Деньги… Наличные были, карточки тоже. Он стоял на пороге, один в тихой квартире, и два пути расходились перед ним прямо здесь, в прихожей.

Вернуться. Отнести коробку обратно. Позвонить на работу, сказать, что заболел, и просидеть весь день перед телевизором, стараясь забыть. Или…

Он взял пиджак, достал паспорт, сунул в карман бумажник и тот самый клочок с адресом. Его руки делали это сами, пока разум отчаянно сигналил об опасности. Он вышел из квартиры, не оглядываясь, и вызвал такси по дороге к лифту.

– На Ленинградский вокзал, – сказал он диспетчеру, и его голос прозвучал чужо́, но твёрдо. – Срочно.

Глава 10

Такси мчалось по утренней Москве, обгоняя полные автобусы и неторопливые иномарки. Марк смотрел в окно на мелькающие улицы, и ему казалось, что он видит их впервые. Рекламные щиты, витрины магазинов, сонные прохожие – всё это выглядело иначе, как будто кто-то повысил резкость изображения. В ушах стоял звон от адреналина, а в кармане пальто жёг тот самый клочок бумаги с адресом.

Он попытался позвонить Кате. Один раз, второй. Она сбрасывала. В третий раз телефон был уже выключен. Он отправил короткое сообщение: «Уехал на пару дней по срочным делам. Всё объясню позже». И тут же выключил телефон сам, боясь её ответа, её гнева, её здравого смысла, который мог разрушить этот хрупкий порыв.

Ленинградский вокзал встретил его суетой и гомоном. Он купил билет на ближайший «Сапсан» до Питера, почти не глядя на цену. До отправления оставалось сорок минут. Он зашёл в пустующий зал ожидания, сел на жёсткий пластиковый стул и попытался осмыслить происходящее. Что он делает? Он, Марк, образцовый планировщик, который всегда составлял списки даже для похода в магазин, сейчас сидел на вокзале без чемодана, без плана, с одним лишь старым адресом в кармане. Безумие.

Он достал тот самый клочок бумаги. Бумага была настолько старой, что по сгибу вот-вот должна была рассыпаться. Он попытался представить себе эту Лидию Павловну. Пожилая женщина. Тётя Анны. Возможно, она уже давно переехала. Или её вообще нет в живых. Адрес мог сто раз поменяться. Эта затея была абсурдной с самого начала.

Голос по громкой связи объявил посадку на его поезд. Марк встал, как во сне, и пошёл к выходу на платформу. Он предъявил билет, прошёл в вагон, нашёл своё место у окна. Рядом уже сидела девушка в наушниках, уставившись в ноутбук. Он пристроился рядом, положил руки на колени и смотрел, как за окном проплывают окраины Москвы, потом дачи, потом бесконечные леса.

Поезд набирал скорость. Ритмичный стук колёс убаюкивал, но сна не было. В голове проносились обрывки мыслей. Что он скажет этой Лидии Павловне, если найдёт её? «Здравствуйте, я парень вашей племянницы, который бросил её двадцать лет назад, и теперь я ищу её, чтобы… чтобы что?» Он не знал. Извиниться? Объясниться? Увидеть? Услышать? Цель была размытой, как пейзаж за мокрым стеклом.

Стюард-официант принёс чай в пластиковом стаканчике. Марк взял его, согревая озябшие пальцы. Девушка рядом что-то печатала, из её наушников доносился лёгкий щелкающий бит. Мир вокруг жил своей жизнью, и никто не подозревал, что он, Марк, сорвался с цепи, бежит в никуда по зову прошлого.

Он попытался читать – взял с собой оставленный кем-то в вагоне глянцевый журнал. Но слова не складывались в смысл. Он видел лишь её лицо на старых фотографиях. Смеющиеся глаза. Уверенный взгляд. Ту самую уверенность, которой ему так не хватало.

Поезд сделал остановку в Твери. Он вышел на перрон, чтобы подышать воздухом. Было холодно и ветрено. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на других пассажиров – деловых людей с чемоданами, студентов с рюкзаками, семьи с детьми. У всех были свои маршруты, свои цели. А он ехал в пустоту.

Он купил в вагоне-бистро бутылку воды и бутерброд, но не мог заставить себя есть. Комок в горле мешал глотать. Он вернулся в вагон. Девушка всё так же печатала. Поезд тронулся.

Оставшиеся три часа пути пролетели в каком-то оцепенении. Он то дремал, то просыпался от собственного сердцебиения, то снова смотрел в окно на проплывающие мимо станции, леса, озёра. Чем ближе к Питеру, тем сильнее сжималось беспокойство. А что, если он приедет, а этого дома нет? Или там живут совсем другие люди?

Наконец, поезд начал сбавлять ход. За окном замелькали промзоны Питера, затем крыши домов, мосты. Голос объявил о прибытии на Московский вокзал. Марк взял свою единственную сумку – маленький рюкзак с ноутбуком, который он взял по привычке, – и вышел из вагона.

Холодный питерский воздух пахнул углем, сыростью и дальними путешествиями. Он поднялся по лестнице в главный зал вокзала и остановился, ошеломлённый сутолокой. Люди спешили во все стороны, громко разговаривали, обнимались, прощались. Он стоял неподвижно, как скала в бурном потоке, чувствуя себя совершенно потерянным.

Он достал телефон, снова включил его. Он замер на несколько секунд, ожидая взрыва сообщений от Кати. Но экран оставался чистым. Ни звонков, ни смс. Только уведомление от банка о списании за билет. Это молчание было хуже крика. Оно означало, что его не ждали и не ждут. Что его побег не имеет значения.

Он глубоко вздохнул, зашёл в карты и начал прокладывать маршрут до улицы Профессора Николаева. Ему предстояло ехать на метро и потом ещё идти пешком. Он сделал первый шаг вперёд, растворяясь в толпе. Обратного пути не было.

Глава 11

Петербург встретил его пронизывающей ноябрьской сыростью, въедающейся в кости даже сквозь пальто. Марк вышел из метро «Петроградская» и огляделся. Улицы здесь были уже, камернее, чем в Москве, дома – ниже, с потёртой лепниной и высокими парадными. Воздух пах старым камнем, свежей выпечкой из соседней булочной и сладковатым дымом из трубы где-то рядом.

Он сверился с картой на телефоне. Улица Профессора Николаева была совсем близко. Ноги сами понесли его вперёд, а сердце принялось отчаянно колотиться, смешивая страх и надежду в один коктейль. Каждый шаг по брусчатке отдавался в висках. Он почти физически ощущал ту бумажку в кармане, её шершавый сгиб, который вот-вот истлеет от времени и прикосновений.

Вот и дом 37. Невысокий, старый, жёлтого цвета, с облупившейся штукатуркой и высокими окнами. Он показался Марку одновременно и знакомым по каким-то смутным воспоминаниям, и абсолютно чужим. Он остановился у подъезда, глядя на ряды звонков. Квартира 14. Лидия Павловна. Его пальцы дрожали, когда он искал глазами нужную фамилию. И нашёл. «Л.П. Орлова». Орлова. Да, это была девичья фамилия Анны. Значит, он на правильном пути.

Он долго стоял, не решаясь нажать кнопку. Что, если она дома? Что он скажет? Как объяснит свой визит спустя двадцать лет? А что, если её нет? Или если она уже не живёт здесь? Он представил, как разворачивается и уезжает обратно в Москву, к своему немому ужасу и молчанию Кати. Это было хуже любого провала.