Ночь окутала старую станицу. Над Доном висел молодой месяц, освещая серое безоблачное небо. В полях успокоились сверчки, лишь изредка сообщая сородичам о своем присутствии. В домах давно погашен свет, и дым печных труб, который не так часто можно заметить в начале летней поры, уже тонкой струйкой заканчивал сползать по крышам некоторых казачьих хат.
Улеглись уставшие от полевых работ станичники, на базах успокоилась скотина, заснула домашняя птица, лишь изредка можно было услышать, как бродят по улицам ночные сторожа, смотрящие за порядком и оберегающие дома и сады богатых казаков.
Пожар охватил конюшню станичного атамана. Непроглядная июньская ночь озарилась всполохами огня над крышей высокой постройки, в которой уже слышно было беспокойное ржание.
Наконец кто-то проснулся, беспокойно выглядывая в окна хозяйского дома.
– Иван Лукич! – закричал сторож, налегая на ворота. – Горишь! Конюшня твоя горит!
– Господи! – услышал он в темноте голос самого атамана. – Звони в колокол, зови станичников! Скорее, Пантелей!
Сторож кинулся бежать по темной улице, а атаман, наспех одетый лишь в одну ночную сорочку, выбежал к уже во всю пылающей конюшне, пытаясь распахнуть ворота.
– Степан! Степан! – кричал Иван Лукич, пробуя сломать руками замок. Руки у него были огромные, волосатые – просто ручищи, но это обстоятельство, все же, не помогло ему одолеть полупудовый замок. Атаман поднял с земли большой камень и стал бить им по замку, но только отбил себе руки. На замке не осталось даже царапины. Между тем ржание его лошадей стало все громче.