Материалист

Глава 1. Знакомство: таинственный заказчик

Осенью 2023 года мне сделали предложение, от которого невозможно было отказаться. Я ухватилась за него обеими руками, не задумываясь ни минуты. Сделка обещала быть чрезвычайно выгодной для обеих сторон.

Работа копирайтера считается спокойной: находишь заказчиков, сидишь себе дома, пишешь тексты, получаешь деньги. Но рынок имеет свойство меняться, и не в лучшую сторону. Найти приличного клиента и раньше-то было непросто, а теперь стало почти невыполнимой задачей. Когда я в очередной раз пришла в отчаяние, совершенно не понимая, что делать и куда бежать, все разрешилось само собой.

Той осенью мы с мужем привычно собирались в отпуск в Краснодарский край, когда мне пришло письмо с предложением работы. Заказчик оказался пожилым кубинцем по имени Орасаль Кобайенде. Он владел небольшой коллекцией африканских масок, и ему давно хотелось, чтобы кто-то взялся за ее описание. Однажды ему подвернулась под руку моя книга о Кубе, он прочел ее и решил, что я могла бы исполнить его замысел. По счастливой случайности, он жил в Лазаревском – курортном местечке в двух часах езды от Сочи. Мы договорились, что я приеду к нему дней на десять, когда закончится наш с мужем отпуск, и займусь его масками прямо на месте. В итоге должна была получиться занимательная брошюрка в стиле научпоп. Интересная тема, возможность освежить свой разговорный испанский, приличная оплата и полный пансион – да за таким заказом не то что в Лазаревское, на край света побежишь!

Подводный камень во всем этом, конечно же, был. Дело в том, что я и сама искала повод познакомиться с Кобайенде. Весной того же года он взял под свою опеку маленького мальчика Франсиско, чья судьба меня живо интересовала: я знала его родителей. Мать была русской, она погибла на море в результате несчастного случая. Отец – черный кубинец, затерявшийся годом ранее где-то в Нигерии. Давно уже не веря в подобные совпадения, я подозревала, что моему заказчику нужно что-то большее, чем описание коллекции. Но узнать, в чем же, собственно, дело, можно было только на месте.

Кобайенде жил в большом собственном доме глубоко в лесу. Я знала, что мне предоставят собственную комнату на втором этаже и там есть даже свой санузел и терраса, – совсем как в частных домах в Гаване. Такие двухэтажные дома кубинцы называют бипланта. По словам хозяина, приходящие уборщица и кухарка решали все бытовые вопросы, так что еды и порядка в его доме хватало всегда и на всех. Этот гаванский уклад хорошо мне знаком, и я люблю его всей душой.

Так и получилось, что, проводив мужа в аэропорт в Адлере, я села в такси и отправилась в Лазаревское. Прямо к дому подъехать не удалось. На пересечении двух дорог, примотанная проволокой к дубу, красовалась табличка: «Частная территория, проезд запрещен». Никакой охраны или заграждений не было, но мой водитель сказал, что разборок не хотелось бы, народ здесь попадается горячий. Так что ему пришлось сворачивать, а мне – выходить и топать в гору пешком, с подпрыгивающим на каждом камушке чемоданом.

+20 – нормальная ноябрьская погода в этих местах, но пока я добралась до ворот, успела вся взмокнуть. Не в таком виде рассчитывала я познакомиться с богатым заказчиком!

Однако до знакомства было еще далеко. Потребовалось нажать кнопку звонка, пройти через автоматически приоткрывшуюся калитку, потом – через большой двор, да еще втащить чемодан по ступеням к входной двери. С каждым шагом дышать становилось все труднее, даром что воздух курортный.

Дом, выстроенный из настоящего красного кирпича, выглядел довольно старым. Впрочем, и сам Кобайенде был далеко не мальчик: мне пару месяцев назад исполнилось пятьдесят, а ему чуть ранее – девяносто. Он годился мне не то что в отцы – в дедушки! Однако перед кубинскими мужчинами всех возрастов хочется выглядеть женщиной, а не клячей, и мне было неловко за свой измученный вид.

Я вошла в холл, оставила чемодан у двери, рухнула на большой кожаный диван и тут же провалилась в ловушку. Сиденье имело уклон назад, как делали в середине прошлого века. Непринужденно встать с подобного дивана или кресла практически невозможно. Как по волшебству, откуда-то появились собаки – два здоровенных черных добермана с лоснящейся шерстью. Подошли и сели меня охранять в ожидании распоряжений. Так, хорошо, главное – не делать резких движений.

К счастью, Кобайенде уже появился на лестнице, ведущей со второго этажа вниз. Высокий худой чернокожий мужчина с прекрасной осанкой. Совершенно белые волосы, белая борода, безупречно выглаженная рубашка, светлые джинсы. Как я скучала по этой прирожденной кубинской элегантности! По меркам белых людей, на 90 лет он не выглядел совершенно – от силы на 70.

– Буэнос диас (добрый день), сеньор Кобайенде! – Я попробовала привстать, но это было бессмысленно. Диван не собирался меня отпускать без боя. Доберманы переглянулись, беззвучно обменявшись мнениями о моих умственных способностях. Может, меня все-таки не будет унижать в этом доме каждая собака? Очень хотелось бы в это верить!

– Привет, линда (красотка), – неторопливо ответил старик по-русски, с таким милым моему сердцу кубинским акцентом. Сколько бы кубинец ни прожил в России, его речевой аппарат для каких-то вещей просто не приспособлен. – Давай на «ты», ладно? Меня все зовут просто Коба, как Сталина в молодости. Была на даче Сталина в Сочи? Она тоже на горе, как мой дом.

Спустившись с лестницы, он махнул собакам рукой, и те убрались. Я слегка выдохнула. Коба подошел к столику у стены, где стояли рюмки и бутылка выдержанного армянского коньяка.

– Выпьем, э? За знакомство. Вылезай из дивана, иди сюда. Я сам на нем редко сижу – с него не встанешь. Ты, вон, в штанах, а если сесть в шортах, еще и ляжки прилипнут. Подлая штука, хотя и красивая.

Тактично отвернувшись, чтобы наполнить рюмки, он дал мне возможность кое-как встать. Кожаная обивка издевательски заскрипела.

– Но сидеть-то удобно, раньше умели делать…

– Остался от предыдущих хозяев дома. Я много чего выбросил, а на диван рука не поднялась. Он ровесник нашей революции, кубинской.

Я подошла к столику, Коба протянул мне рюмку, мы чокнулись и выпили. Хороший повод задать один из тех вопросов, что меня волновали.

– Разве ты не сантеро? Сантерос не пьют темных напитков. По крайней мере при жизни. Мне казалось, кубинцы вообще коньяка не пьют…

С Кобой оказалось удивительно комфортно в первую же минуту, мне даже не сложно было обращаться к нему на «ты». Его природное обаяние окутало меня полностью, и оставалось только догадываться, какой успех у женщин он имел в молодости. Так же легко, не сговариваясь, мы сразу стали мешать русский с испанским – это позволяло экономить время, не подбирая подолгу слова.

– Нет, линда, я не сантеро. И тем более не палеро. Я знаю из твоей книжки: ты их боишься. Ну, есть за что, прямо скажем. У меня по этому поводу будет к тебе одно непростое дельце. Я сам-то вообще материалист, на все сто процентов, но меня это начало подводить.

Я напряглась. Сантерия – афрокубинская религия, основанная на верованиях народа йоруба, который жил на территории нынешней Нигерии. Белым людям порой и она-то не особо приходится по душе: кого-то отталкивают традиционные жертвоприношения животных, кому-то неприятен бой ритуальных барабанов, кто-то просто считает все африканское диким и недостойным внимания. Пало монте – общее название трех религиозных течений, происходящих из Конго, от народов банту: пало майомбе, пало кимбиса и пало брийюмба. И если к сантерос – адептам сантерии – отношение на Кубе бывает разным, то палерос вызывают ужас практически у всех. Считается, что они страшные колдуны и гробокопатели, и в этом есть большая доля правды.

Божества в сантерии и пало монте одни и те же, только называются по-разному и носят разные имена. В сантерии их называют оришас, в пало монте – мпунгу. Кобайенде – одно из имен мпунгу проказы, кожных и инфекционных болезней в пало монте. В сантерии его зовут ориша Бабалу Айе. В обеих религиях из-за того, что черным рабам приходилось скрывать свои верования под видом поклонения католическим святым, сильно влияние христианства.

Сантерос говорят, что Бабалу Айе был царем в землях Арара, к западу от владений йоруба, и Творец дал ему способность очаровывать женщин в обмен на то, чтобы тот никогда не занимался сексом в Страстной четверг. Нарушив однажды этот обет, Бабалу Айе покрылся страшными язвами и умер в мучениях. Богиня любви Очун, по просьбам обожавших его женщин, вступилась за него перед Творцом, и Бабалу Айе был воскрешен. Однако былая красота к нему не вернулась – его лицо и тело остались изуродованными. В Африке очень не любят физических недостатков, и он стал изгнанником. В своих скитаниях он встретил однажды царя Чанго – бога грома, – который сказал ему: «Я только что завоевал одну землю и подарю ее тебе, чтобы ты там царствовал. А те, что изгнали тебя, еще пожалеют об этом, но им придется сильно тебя просить о милости». Так Бабалу Айе снова стал царем и заодно – властителем инфекционных и кожных заболеваний. Он способен как лечить их, так и насылать. Так что с ним стоит быть очень осторожным, особенно если он возникает под именем Кобайенде. В пало монте Кобайенде считается мпунгу номер один, поскольку он не только заведует болезнями, но и контролирует переход души из физического тела в мир мертвых. В сантерии он носит титул «Царь Всей Земли». А еще его ассоциируют с католическим святым Лазарем.

Вот к человеку с такой фамилией, в Лазаревское, я и приехала поработать. А он с порога заявляет, что материалист и у него проблемы с потусторонними силами. Сиди и думай, во что опять вляпалась! Даже само его имя – Орасаль, – прочитанное задом наперед, дает кубинское Ласаро (Лазарь). Это распространенная кубинская практика – выворачивать католические имена наизнанку. Оставалось только надеяться, что африканские силы на моей стороне и я не стану жертвой какого-нибудь жуткого колдовства.

– Только не убегай в лес прямо сейчас, я тебе не вру, я не палеро. – Характерным кубинским жестом он оттянул вниз правое нижнее веко в знак того, что говорит правду, и я помимо своей воли улыбнулась. – Ты кубинцам не веришь, и правильно делаешь. Наши сукины дети соврут – недорого возьмут. Покажу тебе одно фото, а ты решишь, оставаться здесь или нет. Не пытайся сбежать, пока я хожу. Если я колдун, тебе все равно отсюда не выйти без моего разрешения. А если нет – уйдешь, но упустишь отличный сюжет. Ты ведь собираешься писать новые книги?

– Куда я денусь! Дураков работа любит. Вторую книгу на днях отправила в издательство, для третьей собран весь материал. Всего будет семь.

– Вот, а я тебе наговорю на четвертую. Заманчиво, э?

Хотела бы я в девяносто лет двигаться так же живо, как этот старик! Он вышел в смежную комнату и тут же вернулся, держа в руках старый расхристанный альбом в коричневом дерматиновом переплете. Подобный был в доме моих родителей. Предполагалось, что фото будут красиво вставляться в прорези на плотных картонных страницах. На самом деле с этим никто никогда не возился – карточки просто складировались пачками между страниц, чуть не по десять штук. У Кобы всё выглядело точно так же. Ориентировался он в этой свалке уверенно, и это мне тоже было знакомо. Я до сих пор не могу сказать, был ли он колдуном, но что совершенно точно – ему легко удавалось управлять моим настроением. От этой возни с фотографиями мне сразу стало уютно.

– Так… это из Университета Дружбы народов… это с войны в Анголе… это по работе… стоп, назад… Вот! Узнаёшь этих парней?

Он протянул мне фото, сделанное у входа в гаванский Музей декоративных искусств. По-приятельски небрежно обнявшись, в кадр смотрели двое молодых мужчин – черный и белый. Я знала обоих. Один стоял сейчас передо мной, другой умер, но какое-то время мы с ним продолжали беседовать в моих снах.

Коба налил нам еще по одной, и мы молча выпили по-русски, не чокаясь.

– Видишь, я знал твоего падрино (крестного отца), он долгие годы был моим другом. Но мы неважно расстались.

– Ну, Освальдо формально так и не стал моим падрино, ты же читал в книжке. А никакой другой мне не нужен – я слишком его любила.

– Ты знаешь, что он был не только сантеро?

– Сейчас мне это кажется таким естественным, но раньше я и заподозрить ничего подобного не могла. Я и правда до чертиков боюсь пало монте, а Освальдо был совершенно не страшным – наоборот, его присутствие всегда меня умиротворяло. Только недавно узнала, что он был посвященным сантеро, но при этом получил инициацию и в пало майомбе. Так часто делают, если хотят продвинуться в магии как можно дальше. Пало и сантерия не всегда враждуют. Правда, многим такое сочетание выходит боком – психика не выдерживает.

– Ну видишь, не так страшно даже пало, как его малюют. А я и не палеро никакой. Остаешься, не будешь меня бояться? Считай, что гостишь у дедушки. Ничего, нормально?

– Кстати, а где твой маленький друг, Франсиско? Что-то его не видно и не слышно. Я видела его фото у тебя на странице в соцсети – забавный такой.

– Он живет в другом месте, неподалеку. Я ведь официально не могу быть его опекуном – я слишком старый. Так что усыновила его одна моя добрая знакомая, а ко мне он приезжает в гости. Закончим наши с тобой дела – прибудет, увидитесь.

Забрав опустевшую рюмку, Коба предложил мне пойти наверх – устроиться, освежиться и разложить вещи. Был первый час дня, и коньяк слегка ударил мне в голову – в такое время пить рановато. Решили, что я немного освоюсь и спущусь в три часа, будем обедать.

– Свинина, курица или лангуст? – спросил Коба, и мы рассмеялись. Так обычно спрашивают официанты в Гаване, а туристы обалдевают от такой простоты выбора, особенно в дорогих ресторанах.

– У тебя и лангусты есть?

– Лангусты, конечно, остались на Кубе, но мидии, рапаны и креветки – к нашим услугам.

– Никогда не отказываюсь от мидий, рапанов и креветок! Что ж у меня, сердца нет?

– Скажу приготовить паэлью.

Моя комната оказалась просторной, с большим окном, высоким потолком и минимумом мебели – ровно как я люблю. Все здесь напоминало о Гаване, какой я успела ее узнать: добротная кровать с кованой спинкой, могучий шифоньер, узорчатая кафельная плитка на полу и даже деревянные ставни, чтобы защититься от ураганов. Окна, правда, были застеклены, не то что на Кубе.

Горячая вода, к моей радости, в санузле была по российскому образцу, без искрящих электрических нагревателей. На полочке, помимо шампуня и геля для душа, стоял флакончик с распылителем. Он был наполнен подозрительно знакомой голубой жидкостью. Я пшикнула на запястье. Ну точно, подобный флакон валялся в моей собственной сумке. Флоридская вода. Известное парфюмерное средство в сантерии, защищает от колдовства и дурного глаза. Запах мгновенно выветривается, но магическое действие остается на целый день. Уж эти мне материалисты!

В оставшееся до обеда время я успела написать мужу, что у меня все хорошо, по-быстрому привести себя в порядок и даже немного подремать.

Исподволь беспокоило только одно. Когда Коба говорил о том, что ему потребуется моя помощь, в его глазах промелькнул какой-то давний, затаенный ужас.

Глава 2. Первое интервью: смутные сомнения

Мы сидели на моей террасе, жмурясь от солнца, и у меня было полное ощущение, будто я нахожусь на Кубе. Паэлью нам отгрузили выше всяких похвал. Коба сказал, что Джульетта и Офелия, его кухарка и уборщица, – близнецы, работают в доме уже много лет. Это оказались добрые пожилые армянские женщины, чуть сгорбленные от постоянной готовки на свои огромные семьи. Различить их было легко: на лице Джульетты читался характер обаятельного домашнего тирана, Офелию выдавало суровое упорство.

Я знала, что самые первые постановки Шекспира на армянском языке произвели в свое время огромный фурор. Так что имена его героев мгновенно стали такими же модными, как сейчас имена персонажей каких-нибудь сериалов. Приходилось признать, что Джульетте и Офелии их имена вполне подходили. Доживи шекспировские героини до их лет – как знать, возможно, именно такими они бы и стали.

Поначалу, когда Коба только сюда переехал, эти добрые женщины просто по-соседски его опекали. Хотели женить! Тридцать лет тешат себя надеждой, что кто-нибудь да найдется. (Очень обрадовались моему приезду – ну романтичные натуры, что с них взять. Замужем, не замужем – им было без разницы. Приезжает женщина – значит, будет любовь, двух мнений быть не может.)

В общем, когда Кобе надоело, что они вертятся по дому, постоянно таская к нему на смотрины своих родственниц и знакомых, он просто откупился. Нате вам жалованье – труд должен быть оплачен, – а других женщин в дом не водите, сам разберусь. На этом, конечно, идеологические битвы не закончились, но стало поспокойнее.

Джульетта училась готовить паэлью без энтузиазма: зачем это надо, если есть кавказская кухня? Но Коба, как я убедилась впоследствии, умел сделать такое по-детски жалобное лицо, что ему просто невозможно было отказать. В конце концов, может ли армянская женщина не суметь приготовить плов, пусть даже с морепродуктами?!

– Вот, значит, как давно ты живешь в Лазаревском…

– Да, с девяностых. На Кубе как раз был «особый период», когда Советский Союз распался и помогать нам стало некому. Голод и разруха царили страшные. У кубинцев даже начиналась куриная слепота от неполноценной пищи. Никто не знал, что это такое, и Фидель Кастро вызывал русских врачей для консультаций – думал, американцы какой-то вирус наслали. Ну да неважно. В моем кругу все более-менее справлялись. Освальдо, твой падрино, как раз красил свой Переулок. Великий жрец и художник, как же! Я считал, что он занимается ерундой, и мы с ним на этой почве поссорились. На Кубе меня ничто не держало, а моя жена давно мечтала о своем доме.

– Она была русская или кубинка?

– Русская, с хорошим таким именем – Клара. По-испански означает «чистая». Я встретил ее в Анголе во время войны, когда работал в госпитале. Муж у нее был военным, его там убили. Клара уже ждала отправки в Союз, когда мы с ней познакомились. Потом я и сам туда вернулся, мы случайно столкнулись в Москве, и как-то быстро все произошло. – Узнаю кубинский натиск!

– Это не было страстной любовью, чтоб ты понимала. Нас связали война и Ангола. Такие вещи прочнее, чем секс. Людям, которые в этом всем не варились, сложно такое понять, да и слава богу.

– Душевные травмы?

Коба скривился:

– Линда, ну я же военный врач. Травма – это когда нужен травматолог. Сейчас нежные все, чуть что – травма, травма. Это так примитивно, по-детски. Как будто все сводится к тому, что пальчик порезан или мать сгоряча наорала. Ты ведь жила в Африке, впустила ее в свое сердце? А выгнать пыталась? Получилось? То-то и оно! А ведь там всегда было смертельно опасно – что в мои времена, что в твои!

Коба был прав. Одну зиму своей жизни я провела в Эфиопии – уехала из подмосковной промзоны на свой страх и риск, лишь бы было интересно, тепло и красиво, без унылого грязного снега. Жила в отеле, оттуда отсылала тексты заказчикам, вела онлайн-дневники. После этого у меня появилось много знакомых, «раненных» Африкой. Среди них были и профессиональные африканисты, и просто путешественники, и те, кто ездил туда по бизнесу. Это узкий круг, где практически все друг друга знают, и каждый новый человек, пишущий о своих поездках, сразу привлекает внимание. С одним из таких путешественников я встретилась однажды в Москве, он читал в Институте Африки лекцию о Либерии и лихорадке Эбола. Мы давно друг друга знали по интернет-заметкам и по окончании лекции решили пойти выпить за личное знакомство. Уморительная сцена в кафе навсегда осталась в моей памяти: мы споткнулись друг о друга, спеша занять место у стенки, с полным обзором зала и видом на вход. Никто не должен зайти со спины, а если войдут люди с оружием, нужно успеть упасть на пол. При этом мы оба страстно мечтали снова вернуться в Африку и ни за что не признали бы себя какими-то там травмированными!

Коба тем временем продолжал:

– …в общем, мы поженились, много ездили туда-сюда. То по партийным заданиям, то в Гаване поживем, то в Москве. Да-да, она продолжала ездить в Африку, уже со мной! Не умела жить для себя – ей всегда нужно было какое-то служение, понимаешь? Прекрасной оказалась женой. Но ей хотелось в конце концов осесть где-нибудь на юге России, завести дом на природе. Понимала, что силы не безграничны, вечно мотаться по миру не будешь. И так все сложилось в девяностые один к одному, что я купил этот вот дом. Времена тогда были дикие, его за бесценок отдали. Хозяева эмигрировали в США.

– Ты здесь не сталкивался с расизмом?

– Тут в соседней Абхазии, говорят, есть местная какая-то народность с черной кожей. Да-да, абхазские негры! Так что ничего, не страшно. Здесь гораздо больше не любят понаехавших из Сибири, а старый негр – это хотя бы забавно. Я ни у кого хлеб не отобрал, много чьих детей лечил. Да и переехал-то еще в те времена, когда люди помнили о дружбе народов. Поначалу ко мне снисходительно относились. Ну знаешь, негр – значит угнетенный, надо к нему как-то добрее быть, чисто по-человечески. Мало ли чего в жизни натерпелся. Это, кстати, тоже расизм, если так подумать. Потом я здесь поработал – зауважали и вообще перестали замечать, какого я цвета. Говорят, у меня даже местный выговор иногда прорезается. А я старался, подмечал, что и как здесь говорят: присказки, словечки, произношение. Да ты тоже в Гаване так делала, я читал в этой твоей книжке.

– О, кубинцы порой просто цепенели! Начнет какой-нибудь подкатывать, а я ему: «Ты дурак или из Пинар дель Рио?» Представляешь себе эти рожи?

Коба расхохотался. По его словам, он родился в поселке, куда из Гаваны можно пешком дойти за день. Конечно же, считал себя столичным жителем, не деревенщиной каким-нибудь! Мало ли что не сама Гавана, уж всяко не сельскохозяйственная провинция!

– Твой поселок не успел войти в черту города? А то я знаю одно местечко с мозаичными дворами, это вроде и поселок, но считается окраиной Гаваны.

– Нет, не успел, хотя там многое изменилось. Он называется Ринкон. Может, слышала?

Ну вот, опять! Похоже, африканские боги занимали в жизни Кобы гораздо больше места, чем он готов был признать.

Меня отвлекло торжественное появление Джульетты с подносом в руках. Паэлью мы успели прикончить, пришло время десерта (бесчеловечно!). Нас ждал порезанный характерными ромбиками торт «Микадо» – легенда армянской кухни. Стопка тонких коржей, пропитанных кремом из сметаны с вареной сгущенкой. Для идеального вкуса этот торт должен созревать пару дней после приготовления. Мне довелось однажды писать статью на эту тему и придумывать собственную версию, откуда у армянского торта японское имя. Коба, как оказалось, знал об этом, и они с Джульеттой решили сделать мне сюрприз. Это было даже как-то неловко: я прекрасно знала, какого труда стоит подобный торт, сама пекла пару раз.

На самом деле меня начинало беспокоить, как хорошо Коба изучил, что и где я когда-либо писала. Зачем ему это? Неужели только лишь для брошюры о семи африканских масках, которую прочтут каких-нибудь три с половиной человека и сразу забудут? Я решила прояснить ситуацию не затягивая.

История выглядела диковато, вполне в духе знаменитых кубинских выдумок. У Кобы много друзей во врачебной среде, и однажды к нему за консультацией обратился его хороший знакомый, московский психиатр. У того лечилась одинокая сорокалетняя женщина с параноидальной шизофренией. За последние пять лет ее со страшной силой успело помотать по эзотерическим кругам, где все ее уверяли, что она избрана для занятий магией и обязательно достигнет в жизни невероятных успехов. Будучи натурой внушаемой, да еще в кризисе среднего возраста, она охотно этому верила, надеясь однажды разбогатеть и занять привилегированное положение.

Однажды ее состояние резко ухудшилось: она боялась засыпать, потому что во сне к ней начал являться белый кубинский колдун по имени Освальдо. Ничего дурного он не делал, ни слова не говорил, сидел к ней спиной и молчал. Но ей параллельно стало казаться, что наяву за нею следят какие-то подозрительные личности – не то русские чернокнижники, не то бурятские шаманы, не то гаитянские вудуисты. Какие цели эти страшные люди преследовали, она точно сказать не могла. На всякий случай стала предельно избирательна в еде, чтобы избежать отравления. Сильно убавила в весе. Толчком к этому обострению, как оказалось, стала моя книга о семи африканских силах. Впечатлительная натура оказалась во власти новых фантазий, утратила сон и аппетит, а психиатру оставалось только расхлебывать. Вот так Коба обо мне и узнал.

Из любопытства он прочел книгу и сразу понял, о каком таком колдуне идет речь. Коллеге по итогам сказал, что увлечение беллетристикой всегда плохо влияло на душевнобольных, так что никакого колдовства здесь искать не надо, все укладывается в рамки врачебных компетенций. А вот мною заинтересовался: шутка ли, получить такой привет с родины! Конечно, изучил в Сети все, что можно было обо мне найти. По итогам решил пригласить меня поработать.

– Но ведь психиатру здесь все должно быть понятно. Без консультаций. Книжка и книжка, бред и бред.

Коба, по его словам, думал так же. Но коллега – уважаемый врач с ученой степенью – был в суждениях осторожнее и говаривал, что в его практике бывали и более странные, необъяснимые случаи. Так что о кубинской магии не вредно было на всякий случай справиться у кубинца. Более или менее все утряслось: пациентка получила медикаментозное лечение, наладила режим сна и питания, а о колдунах пообещала больше не читать, особенно на ночь. С эзотерикой полностью завязала.

Эта невероятная история парадоксальным образом меня успокоила. Я и сама постоянно сталкиваюсь с людьми, которые годами ищут какую-то неведомую Силу, что обязательно им поможет всех обыграть и получить жизненную удачу. Чаще всего это просто скучающие бездельники, не сумевшие приобрести в жизни какое-то полезное ремесло и не желающие работать. Они отчаянно барахтаются в поисках почвы под ногами и цепляются за что попало – магию, психологию, способы мгновенного заработка, причем все это, как правило, самого низкого пошиба. Если наше общение по каким-то причинам затягивается, в их личных историях неизбежно всплывают либо алкоголизм, либо наркомания, либо психиатрия, а то и всего понемножку. Серьезные же практики, с которыми мне доводилось общаться, так прямо и говорят: в эзотерической среде полным-полно уголовников, извращенцев и сумасшедших, так что встретить вменяемого образованного человека – все равно что найти жемчужину в куче мусора. И это был явно не случай той несчастной женщины. Она явно стала жертвой мошенников, будучи не в себе.

Что ж, примем этот рассказ на веру до выяснения сопутствующих обстоятельств.

– Расскажи о своей коллекции. Ты все привез из Анголы?

– С Анголы только началось. Я ездил в другие африканские командировки и время от времени привозил оттуда новую маску. Постепенно собралось семь штук. Кларе они никогда не нравились, а в девяностые она ударилась в православие и все ворчала, что их надо сжечь. Но знаешь, когда мужчине приходится выбирать между своей коллекцией и женщиной, он всегда выберет коллекцию.

– Почему же только сейчас ты решил сделать какое-то описание? Неужели будешь продавать?

– Пока не решил. Могу вообще не успеть что-либо сделать, я старый уже. Но составить к маскам сопроводительные бумажки, чтобы коллекцию хотя бы не выкинули после моей смерти, будет неплохо в любом случае. Потом, я и сам не очень много о них знаю. Что-то искать с непривычки будет долго – вот я и задумал нанять тебя. Ты и мне все расскажешь, и другим. Я путешествовал много, но в те времена маски были просто сувениром – так, на стену повесить да гостям хвастаться. Говорить о каком-то понимании, что это такое и зачем оно, не приходилось вообще. Сейчас информации больше, да и люди путешествуют просто так, для себя, не по работе. Уже что-то знают, что-то как-то выбирают специально. А у меня так и не скажешь, по какому принципу я собирал. Они сами меня находили. Тут можно много чего накопать.

– Да, коллекция вроде твоей – кусочек личной истории, сейчас на это большой спрос.

– Значит, пиши как будто для своих друзей – неформально. Не хочу, чтобы это было как в музее. Музейные описания никто толком не читает. Сделать сухую выжимку, если что, всегда успеется. Мне нужно, чтобы ты сначала написала от сердца. По максимуму прониклась, пока ты здесь.

– Хорошо, но тогда в конце каждого описания нужен будет твой комментарий, из первых уст. Ну знаешь, такая проникновенная философская фигня. Чтобы читатель сказал: «Какие сокровища, какой человек!» – и заплакал.

В итоге мы договорились о распорядке дня. Утром, до завтрака, ходим в лес – гулять с собаками. Сервируют нам у меня на террасе, пока не холодно. После завтрака я целый день занимаюсь масками – они тоже на втором этаже, в мастерской, – у Кобы свои дела. Если что-то вдруг нужно – обсуждаем за обедом, но лучше без этого обойтись. Обеды в исполнении Джульетты – это не для разговоров, жуй себе да балдей. Вечером я показываю готовый текст. Могу хоть весь день не спускаться. Но после ужина, как похолодает, тусуемся в холле, пьем коньяк, и Коба рассказывает мне какую-нибудь из своих историй. Африканских, русских, кубинских – как пойдет. Не одной же мне его развлекать, у него самого тоже полно интересного за душой.

– Ты играешь в айо? – спросил Коба. – Я в молодости научился. В нее по всей Африке играют. Называется по-разному в разных странах, но суть одна. Участвуют два игрока, у каждого по шесть лунок на деревянной доске. В каждой лунке изначально по четыре фишки. Первым ходом один из игроков берет все фишки из любой своей лунки и последовательно выкладывает их по одной в соседние лунки против часовой стрелки. Если последний ход пришелся на лунку противника и в ней оказалось две или три фишки, их следует забрать себе и отложить в сторону. И так делают по очереди, пока фишки не кончатся или не останется ходов. Кто больше собрал, тот и победитель. Мне когда-то здорово пригодилось в Анголе.

– Да-да, я в курсе. Изначально лунки копали в земле, а в качестве фишек использовали орехи или семена. Потом придумали делать деревянные доски с лунками. Кто побогаче – играл раковинами каури, они в древности были вместо монет. Чем играли, так на местном языке игру и называли: орехи, семечки, ракушки…

Оказалось, Коба когда-то сам вырезал из деревяшки доску с лунками и насобирал мелких каштанов в качестве фишек. Это становилось интересно. Мы спустились с террасы в холл, да так и балбесничали до самой ночи – играли в айо, пили коньяк, болтали о кубинской жизни, смотрели по телевизору сериал. В этот день никому не хотелось забивать себе голову работой.

Улегшись наконец спать, я вдруг услышала шаги на лестнице, звон ключей и добродушные ругательства. Кажется, Коба запирал кладовку рядом с моей комнатой и ругал себя старым дураком за то, что забыл это сделать. Он и мне велел запирать мою дверь: собаки любят шастать по дому и растаскивать все, что плохо лежит, а Офелия потом наказывает всех выразительным молчанием. Она же не как Джульетта – та пошумит и через пять минут уже улыбается. А Офелия способна устроить бойкот на неделю. Хихикнув, я мгновенно провалилась в сон.

На следующий день в мастерской, которая была полна столярного инструмента, я увидела маски разложенными на верстаке – всего семь штук. Помимо обычных плоских масок, здесь были и объемные, в виде человеческих голов. Их носят на макушке, прикрепив к тряпичному наголовнику, закрывающему лицо. Вся коллекция производила страшноватое впечатление. Маски будто смотрели мне прямо в душу и видели то, чего я и сама о себе не знаю. Чтобы не перегружать мозг прямо на старте, я выбрала для начала самую на вид примитивную маску – Коба сказал, что писать можно в любом порядке.

Глава 3. Истории масок: деревянный паспорт

Несколько сотен лет назад в конголезских джунглях появился новый народ. Он пришел сюда из дельты реки Нил и расселился на левом берегу реки Конго. Его людей – охотников, рыболовов и собирателей – можно узнать по строгим благородным лицам и хорошо развитой мускулатуре. Этот народ называется лега.

Люди лега живут разрозненными общинами, каждую из которых возглавляет старейшина. Его единственная, но почетная обязанность – присматривать за уникальным складом. Там хранятся черепа самых знаменитых предков. Эти черепа, по мере необходимости, выдаются резчикам масок. Те вступают в контакт с духом предка и под его воздействием вырезают маску, в которой он должен поселиться. Маски, в свою очередь, используются для ритуалов тайного общества Бвами.

Самый популярный материал для художественной резьбы лега – дерево, на втором месте драгоценная слоновая кость, на третьем – камень. Готовые скульптуры и маски украшают священными раковинами каури, бусинами, волокнами рафии, птичьими перьями и клювами, звериными шкурами и зубами. Для росписи используют минеральные и растительные пигменты. Обществу Бвами нужно все самое лучшее, ведь именно оно обладает реальной властью в любой общине. По легенде, оно хранит нравственные законы, которые дал народу лега его первопредок – дух, встретивший переселенцев на берегу реки Конго. Законы эти были выражены и сохраняются в форме пословиц.

Своей целью Бвами провозглашают смягчение конфликтов и поддержание социальной гармонии. Реальность гораздо прозаичнее: это общество контролирует распределение материальных благ и организует товарообмен между общинами.

Стать членом Бвами может каждый желающий, нужно только пройти обряд первичной инициации. Для этого требуется заплатить крупный вступительный взнос и приготовиться к суровым, четко регламентированным испытаниям. Как и в любом тайном обществе, здесь царит жесткая иерархия, и переход на каждую новую ступень требует своих инициирующих ритуалов. Это означает новые взносы и новые испытания.

Членами Бвами обычно становятся молодые мужчины в возрасте около 20 лет. Женщины допускаются только замужние, причем их мужья должны достичь не менее чем третьего уровня посвящения. Для мужчин действует пять уровней, для женщин – три. Женщина стартует сразу с третьего уровня. Таким образом, два высших уровня посвящения – янанио и кинди – доступны и мужчинам, и женщинам.

Переход на новый уровень всегда знаменуется получением новой маски. Каждая маска имеет свои отличительные признаки, которые указывают на то, к какому роду принадлежит посвященный и какой уровень занимает. Такая маска – это самый настоящий паспорт, который после каждой инициации приходится менять. Отправляясь в соседнюю общину, член Бвами берет ее с собой как документ, удостоверяющий личность. Маска всегда тщательно отполирована, что символизирует нравственную чистоту члена общества. Для лега нравственное совершенство и физическая красота неразделимы.

Таким образом, хотя членство в Бвами добровольное, деться некуда, если только не хочешь оставаться бесправным существом без паспорта, ведущим полуживотное существование. Даже право есть ложкой приобретается только после посвящения в Бвами, без него приходится есть руками. И если мужчине достаточно достигнуть возраста 20 лет, чтобы претендовать на какие-то права, женщине требуется сначала удачно выйти замуж. Правда, есть и обратная сторона: в большинстве африканских племен женщинам запрещается иметь маски и танцевать в них, но в обществе Бвами это разрешено. Муж служит гарантом духовной чистоты своей жены.

Маски для инициаций стандартизованы, что вполне логично для их «паспортной» функции. Существуют также маски для специальных ритуалов, они имеют особую символику и уникальный дизайн. Все без исключения маски считаются оберегами от злых деяний колдунов и ведьм.

Общий элемент для всех масок Бвами, которые используются для перехода с уровня на уровень, – слегка вогнутое лицо в форме стилизованного сердца. Лоб при этом выпуклый, нос тонкий и вытянутый, глаза и рот небольшие. Ключевое отличие масок лега от масок большинства других африканских народов состоит в том, что их делают небольшого размера и никогда не носят на лице. Они крепятся на бедро или плечо, могут быть привязаны к голове и носиться сдвинутыми на затылок. Бывает, что в день очередного ритуала их просто вешают на забор или стену дома.

Ритуалы инициации – это наборы сложных церемоний, которые проводятся в секретных местах в джунглях, всегда за пределами деревни. Во время инициаций члены Бвами, помимо масок, получают характерные статуэтки, которые иллюстрируют те самые нравственные законы, полученные от первопредка. Статуэтки выдаются целым набором и позволяют приобщиться к мудрости, связанной с религиозной, семейной или политической жизнью. Эта мудрость доносится до новых членов общества в типично африканской форме – жесткой, но доходчивой. Например, статуэтка без одной руки и с искалеченной оставшейся рукой служит напоминанием о том, что случается с теми, кто нарушает этические запреты. У некоторых статуэток в ужасе округлены рты, как будто персонажи застыли в безмолвном крике, что тоже наводит на мысли о наказаниях. Каждая статуэтка имеет портретное сходство со своим владельцем.

На низших уровнях статуэтки деревянные, изображают только людей. На высших – изготовлены из слоновой кости, изображают людей и животных. Самые высокопоставленные члены Бвами имеют право на фигурки птиц. Также им могут быть вручены плетеные шляпы, украшенные раковинами каури. Такая шляпа после смерти ее хозяина остается в семье как реликвия. Если маска может считаться аналогом паспорта, то шляпа – это почетный диплом.

Чем выше уровень посвящения, тем больше знаков отличия, тайных и явных, получает инициируемый. На низших уровнях часто даже не подозревают о существовании предметов, которые есть у высших слоев общества Бвами.

Резчики, которые изготавливают все эти ритуальные предметы, – особый слой общества. Они не могут быть членами Бвами и не имеют даже собственной ложки к обеду. Но без них невозможны ритуалы и общественная жизнь, так что с ними приходится считаться. Ремесло резчика передается от учителя к ученику, при этом не допускается никаких вольностей. Цель ученика – делать стандартизованные маски по образцам, заданным учителем. Уникальные маски делает только глава мастерской, по специальным заказам и не каждый год. Именно в такие моменты он идет на склад черепов к старейшине.

Приход в земли Конго бельгийских колонизаторов не лучшим образом сказался на жизненном укладе народа лега. Молодежь стала наниматься на железорудные шахты и золотые прииски, но работала там недолго – чтобы только были деньги на свадьбу или ритуалы посвящения Бвами. С большим трудом удавалось колонизаторам заставить лега заниматься сельским хозяйством, которое не было их традиционным занятием и не поощрялось тайным обществом. Это не устраивало колониальные власти, и они в 1933 году запретили деятельность Бвами. Однако оно продолжало существовать нелегально. Как культурное явление было признано и вышло из подполья только в 1958 году. За время его запрета значительная часть художественных традиций была утрачена. В результате маски Бвами со второй половины ХХ века стали визуально меняться: сейчас они выглядят менее архаичными и более приятными глазу европейца.

Интересно, что у африканских тайных обществ вообще и у Бвами в частности много общего с европейским масонством, которое появилось на рубеже XVI–XVII веков. Масонство заявляет о себе как о системе морали, которая скрыта в аллегориях и проиллюстрирована символами. Как тут не вспомнить африканские пословицы и статуэтки из слоновой кости! Размышления над нравственными символами и участие в ритуалах – необходимое условие для продвижения в масонской иерархии. Совсем как у Бвами. И, наконец, масонство, как и членство в Бвами, хотя и имеет сильную эзотерическую сторону, не является самостоятельной религией. У народа лега есть представления о едином Творце и нескольких второстепенных божествах, но ведущую роль в жизни общины играет Бвами.

Некоторые исследователи склонны считать, что философия народа лега, закрепленная в нравственных постулатах Бвами, ставит во главу угла духовные ценности, а не материальное богатство. Однако это типичная ловушка, которую расставляют высшие слои общества для низших. Достаточно обратить внимание на два момента. Первый – постоянное жертвование тайному обществу для прохождения посвящений и защиты от колдовства. Второй – присутствие «птичьих» мотивов в атрибутах высших уровней Бвами. По всей Африке птицы считаются служителями ведьм и колдунов. Так что очень большой вопрос, от какого колдовства откупаются низшие уровни Бвами и непосвященные: со стороны других народов или со стороны своих собственных правителей, якобы защищающих духовные ценности. Само ранжирование материалов от дерева к драгоценной слоновой кости ставит под сомнение всю эту романтику, которой так подвержены европейцы. В архаичных культурах нет противопоставления между духовным и материальным. Напротив, для африканских народов нравственно то, что физически красиво и богато выглядит, а увечья и бедность – показатель скрытых пороков.

Следует помнить, что лега, как и любая другая народность банту, были свирепыми воинами, и территории, на которых им удавалось закрепиться, они отвоевывали с особой жестокостью. Но в конголезских джунглях, после встречи с первопредком, им не пришлось воевать! Сложно представить себе, чтобы соседние племена прониклись уважением к их высоким нравственным принципам. Скорее всего, в ход пошла магия колдунов Бвами, которые внушали ужас и своим, и чужим.

В коллекции Орасаля Кобайенде хранится старинная рогатая маска каямба – один из самых редких типов масок Бвами. Она изображает голову антилопы и относится к предпоследнему уровню иерархии тайного общества. Изготовлена из дерева, предположительно на рубеже XIX и XX веков. Такие маски принадлежали опытным наставникам, которые вели обряды инициации. Интересен контраст между утонченным лицом маски и мощными рогами. Он не позволяет забыть о том, что безобидная с виду антилопа может оказаться грозным противником. Маска имеет музейную ценность.

Глава 4. Второе интервью: Эрнесто

После первой же маски стало понятно, что за десять дней я не управлюсь. Мне пришлось провозиться почти три дня, перелопачивая сайты музеев и аукционов всего мира, переводя статьи и главы из книг, копаясь в научных диссертациях. Всю информацию пришлось добывать по крупицам, и даже музейные аннотации порой оставляли пространство для сомнения – «предположительно такой-то период», «предположительно для таких-то целей», «скорее всего, относится к такой-то культуре». И это только техническая сторона вопроса, не говоря уже о том, что устройство тайного общества Бвами потрясло меня. Процесс осмысления шел даже во сне: джунгли, река Конго, маски и статуэтки не хотели меня отпускать ни на минуту. А впереди было еще шесть подобных заходов. Дальше такая работа идет обычно быстрее, но кто мог знать, что я еще раскопаю и какие струны души будут затронуты?

Антропология – опасная сфера деятельности, даже в кабинетном формате. Это известно еще со времен Джеймса Джорджа Фрейзера – одного из родоначальников сравнительного религиоведения. Однажды ему захотелось получше разобраться с деталями одного из жреческих посвящений в Древнем Риме. Решив, что это будет несложно, он открыл двери в свою личную бездну. Для осмысления тех самых искомых деталей ему потребовалось 25 лет изучения мифологии и религий народов мира. При этом он был типичным кабинетным ученым и никогда не выезжал из родной Британии.

Со мной произошло примерно то же самое, хотя на лекциях в Литературном институте нас предупреждали! Прекрасно помню, как преподаватель античной литературы сказал: вы осторожнее, ребята, с мифологией – вон Фрейзер вляпался на 25 лет, написал 12 томов, и ему еще повезло, он остался в здравом уме. Далеко не каждый антрополог и религиовед может этим похвастаться.

Коба прочел текст о маске и сказал, что я могу не беспокоиться: пусть работа длится сколько надо. Он не скрывал своего восторга и оттого, что получается, и оттого, что я задержусь.

– Ну вот, теперь я понял, почему так люблю работу по дереву! Мои предки были рабами из Конго!

– А почему, кстати, у тебя конголезская фамилия? Ведь кубинские черные рабы носили фамилии своих испанских господ.

– Фамилия у меня изначально другая: Гутьеррес. В колониальные времена моя родня работала на кофейных плантациях в Маникарагуа, неподалеку от Санта Клары. Не доводилось бывать? Места красивейшие, особенно с тех пор как там сделали водохранилище. Ну да неважно. Когда я оформлял документы после Революции, решил избавиться от этого испанского наследия. Кобайенде – второе из моих имен, я его попросил записать как фамилию. Но ты молодец, хорошие вопросы задаешь!

Все то время, что я прожила в его доме, во время наших прогулок с собаками Коба радовался, что у него наконец появился говорящий компаньон. Доберманы смягчились практически сразу. Свободно бегая по всему дому, они теперь нет-нет да и приходили, чтобы лизнуть мне руку и заглянуть в глаза: не прячу ли я чего-нибудь вкусного. Так что мы стали отличной бандой. Справившись, как зовут собак, я узнала, что имена у них официально какие-то сложные, как принято записывать в питомниках. Почти как у королевских особ. Коба, поскольку доберманы друг без друга нигде не появлялись и паскудили тоже всегда вдвоем, звал их просто Кохонес. Это уличное кубинское ругательство, обозначающее мужские яички.

– Так что, если услышишь, не пугайся, это я собак зову. Здесь все равно никто не в курсе, что это значит.

Деловые разговоры на время прогулок мы отставляли в сторону и резвились на воздухе как могли. Коба собирал лекарственные травы, показывал мне, где растет инжир, а однажды мы даже украли хурму с какого-то соседского дерева и убежали, хихикая, как школьники. Не то чтобы я никогда не лазила по заборам, но делать это в 50 лет под предводительством 90-летнего негра – особое удовольствие. Доберманам, кажется, было за нас неловко, но с момента, как я узнала их домашнюю кличку, задавить меня авторитетом они уже не могли.

Опасаться, что дома моей задержки в Лазаревском не одобрят, не приходилось. У меня давно не было друзей, с которыми я проводила бы время вне интернета, и эту нездоровую ситуацию сложно переломить, живя в подмосковной промзоне. Тащиться два часа в Москву ради обычных посиделок, потом столько же обратно – это не по мне, а в нашем городишке я так и не поняла, с кем можно было бы подружиться. Прожив там почти 15 лет, я так и осталась чужой.

Делясь с мужем каждый день в переписке, как складывается моя жизнь в гостях у Кобы, присылая фотографии и пересказывая многочисленные шуточки, я могла рассчитывать на полное понимание. Ценность общения с матерыми 90-летними стариками, до чьего уровня нам только и остается безуспешно тянуться, сложно преувеличить.

– Ты когда-нибудь ела нсомби?.. – спросил Коба за ужином как раз в тот момент, когда к нам шла Джульетта с подносом. – … это африканское блюдо, как раз из Конго.

– Даже не знаю, что это.

– Немного потеряла. Личинки пальмовых гусениц, сваренные с помидорами и луком. Жирненькие. Их во время готовки надо постоянно помешивать и постукивать по ним ложкой, чтобы жир выходил в соус. Выглядит с непривычки отвратительно, но на вкус не так уж и плохо, особенно когда других вариантов нет.

Джульетта, застывшая было на полпути, сделала сложное лицо, поставила поднос на стол, молча перекрестилась и ушла, мотая головой, как будто силилась стряхнуть с себя услышанное.

– Знаешь, Коба, я вообще-то не молюсь перед едой, но сейчас от души скажу: спасибо, Господи, что мы не в Конго, и благослови эти голубцы вместе с Джульеттой, которая их приготовила! – последние слова я прокричала в сторону лестницы.

– Аминь!

В этот вечер, в отличие от предыдущих, Коба не отпустил меня работать дальше. Первый текст я сдала, теперь можно было передать слово заказчику. Ему и самому не терпелось рассказать собственную историю.

Коба родился в поселке Ринкон недалеко от Гаваны в 1933 году. Я давно знала, что именно в Ринконе находится святилище того самого католического Святого Лазаря, которого черные кубинцы почитают как Бабалу Айе или Кобайенде – покровителя прокаженных. Там даже был лепрозорий, один на всю Кубу. Так вот, Коба родился именно в лепрозории, его родители болели проказой, чего сам он счастливо избежал. Эта болезнь не передается по наследству. Ребенок, родившийся от больных родителей, может нести в себе как генетическую предрасположенность, так и иммунитет.

Проказа, или лепра, – одно из древнейших заболеваний, известных медицине. Оно зародилось в Африке и всегда считалось там божественным наказанием. Больные становились изгоями, поскольку лепра заразна и в запущенных случаях приводит к деформации лица и конечностей. По всему миру она распространилась благодаря европейским работорговцам. На Кубу лепру завезли испанцы, первая вспышка была зафиксирована в начале XVII века, а в 1917 году был открыт лепрозорий в Ринконе. Он просуществовал около восьмидесяти лет, пока болезнь не была признана ликвидированной на Кубе по международным стандартам. Сейчас заболеваемость измеряется парой сотен случаев в год на всю страну. Современное лечение проходит в амбулаторных условиях и занимает не больше года. Изолировать больного, как это делалось веками, не требуется.

Методы лечения лепры появились во время Второй мировой войны, а на Кубе получили свое развитие благодаря команданте Че Геваре. Он по специальности был врачом и до кубинской революции охотно работал в лепрозориях Латинской Америки. Тайны лепры его просто завораживали.

По словам Кобы, Че Гевара сыграл главную роль в его судьбе. Они познакомились в 1960 году, когда одному из них было двадцать восемь, другому – тридцать три. Коба был первым, кто встретился Че в лепрозории Ринкона.

– Я и не знал, что это за парень, но мне он сразу понравился. У него была такая улыбка, как будто он знает об этом мире что-то особенное и легко готов поделиться. В общем-то, так и получилось. Я тащил какое-то барахло в подсобку – мы ведь там, знаешь ли, жили натуральным хозяйством, и вдруг чужой белый, простой такой, хороший. Давай, говорит, помогу. Было так странно, что он меня не боится. Разговорились, я ему рассказал, что родился в лепрозории, но признаков болезни за всю мою жизнь ни разу не наблюдалось. Такое бывает, даже если родители больны и живешь среди прокаженных. У нас не практиковали ни сантерию, ни пало – с изуродованными руками по барабанам не постучишь, сама понимаешь. А как поклоняться духам без барабанов, как впадать в транс? Никак! Вот тебе и весь сказ о религии в лепрозории. Статуя Святого Лазаря у нас, конечно, была, кто-то называл его Бабалу Айе, кто-то – Кобайенде, но на этом, в общем-то, все. Когда я родился, одна старушка, из наших, провела надо мной царский обряд, принятый у ее конголезских предков, что-то вроде крещения. Она дала мне сильное двойное имя Орасаль Кобайенде и окунула в ядовитый травяной отвар, чтобы болезнь обошла меня стороной. Это опасно для жизни младенца, но мои родители были готовы рискнуть. В конце концов, зачем миру еще один калека с врожденным проклятием?

– Сейчас такое мало кто понял бы. По нынешним меркам звучит жестоко.

– Да наплевать! Те немногие люди среди живых, кто вырос под разговоры о рабстве и скитался потом по миру, участвуя в войнах, и бровью не поведут. У нас психология была простая, деревенская: детей и скотину попусту кормить никому не интересно. Когда живешь натуральным хозяйством, на гуманизм нет ни времени, ни ресурсов, это все городские штучки. В Африке до сих пор то же самое. Вот будешь про маски писать – сразу поймешь. Кстати, мне еще повезло, что старушка была не из народа мангбету, те тоже в Конго живут. У них бинтуют младенцам черепа, чтобы придать удлиненную форму. Долго, больно и вообще ужас, не то что в отвар окунуть. Но тоже знак царской власти и высокого статуса. Я бы сейчас выглядел как черный инопланетянин.

– Но ты ведь обучился гуманной профессии? Наверное, эта жестокость все же не очень тебе по душе?

– Жестокость никому не по душе, если только речь идет о здоровой психике. Но существуют обстоятельства, требующие непростых решений. Моя мать приняла решение родить в лепрозории от прокаженного, мой отец принял решение сделать меня царем. Царями просто так не становятся, особенно если твои далекие предки родом из Конго.

– А что насчет крестных? У тебя были крестные?

– Та старушка сказала, что моим крестным будет сама Смерть. Прямо скажем: тот еще крестный!

Джульетта забрала посуду. Мы перешли в холл, чтобы выпить по рюмке, и Коба вернулся к рассказу о Че Геваре, который в тот далекий день назвался ему просто Эрнесто.

Они сидели на бревне у подсобки, и Коба как-то очень легко выложил этому чужаку все подробности своей жизни – даже как убегал из лепрозория, будучи мальчишкой, чтобы посмотреть на паломников.

Каждый год 17 декабря, когда католики отмечают день Святого Лазаря, на дороге, ведущей из Гаваны в Ринкон, начинается что-то невероятное. До революции и уже потом, с 90-х, когда коммунистам было не до борьбы с религией, в Ринкон в этот день стекались паломники, чтобы попросить святого о здоровье для себя и своих родных. Так делают до сих пор и католики, и сантерос, и палерос. Многие считают своим долгом проделать весь путь пешком, а кто-то даже полз на коленях. Некоторые привязывают к ногам камни и ползут по дороге, причиняя себе увечья, лишь бы заслужить заступничество святого. Конечно, мальчишке было интересно такое увидеть: много ли в лепрозории развлечений – только газеты да танцевальные передачи по радио пару раз в неделю. На Кубе танцуют даже прокаженные, и кто им запретит!

Эрнесто умел слушать и задавать правильные вопросы – с ним было приятно поговорить. Но в конце концов Коба спохватился: вообще-то все ждут визита какого-то команданте, в лепрозории уборка, здоровых рук не хватает, а он тут болтает. Вот выучили же читать и писать, а зачем – непонятно, все равно работает как мул, даже в газету заглянуть некогда. Читать в лепрозории может любой дурак, если только не ослеп от болезни, а поди найди, кто будет таскать тяжести, – сразу у всех все болит! Хоть бы знать, как выглядит тот команданте… ай, да что говорить!

Эрнесто попросил проводить его в лечебную часть, где жили и принимали больных врачи. Она была условно огорожена от территории прокаженных зеленой изгородью из кактусов и агав.

Коба не сразу понял, почему их появление вызвало такой переполох, пока его нового друга не назвали команданте Геварой. Тот, впрочем, был таким человеком, что даже не возникло никакой неловкости. Все просто от души посмеялись, а он потом сказал, что забирает парнишку в Гавану, это его врачебный и революционный долг. Авторитету команданте никто не посмел противиться, а уже через год молодой Орасаль Кобайенде оказался в Советском Союзе и стал одним из первых студентов Университета Дружбы народов.

Они с Эрнесто даже иногда переписывались. Письма приходили крайне замысловатыми маршрутами, поскольку их адресаты были в вечных разъездах, о которых не всегда следовало рассказывать. Но удивительным образом, порой через третьи или четвертые руки, все доставлялось. Прямо перед роковой миссией в Боливии, где он вместо народной поддержки нашел свою смерть, Эрнесто прислал последнее письмо. Из конверта выпала фотография: на ней команданте был изображен с конголезской маской в руках. На обороте была надпись: «Я нашел корасон (сердце) в Африке». Лицо маски действительно напоминало сердечко.

Надо немного знать историю конголезского кризиса, чтобы понимать, чего стоило Эрнесто шутить в сложившихся тогда обстоятельствах. Под его командованием 150 чернокожих кубинских добровольцев отправились в Конго, чтобы сражаться за идеалы мировой революции. Однако единственным революционером в самом Конго был Патрис Лумумба, к тому времени зверски замученный и убитый. Всем остальным было плевать на революцию. Вот так, несмотря на то, что конголезские джунгли представляли собой идеальные декорации для партизанской войны, кубинская миссия в Конго провалилась. Но улыбчивый аргентинец Эрнесто оставался в своем репертуаре – без шуточек никуда.