Путевые заметки путешественника в Тридевятое царство

«Много есть чудес на свете,

Человек – их всех чудесней».

Софокл, «Антигона»

«У меня не было намерения тревожить мир огром-

ными томами. То, что я сделал, скорее имело целью

дать лишь наметки думающим людям, у которых

есть досуг и любопытство дойти до основы вещей

и которые развили бы их дальше в своих умах».

Д. Беркли, «Письма»

«О, сколько нам открытий чудных…»

А. Пушкин

ВСТУПЛЕНИЕ

«Hello! I'm Forrest; Forrest Gump». Может быть, начать так? Вы только что присели на скамейку в ожидании автобуса, открыли томик Уинстона Грума, но, вдруг, незнакомец по соседству кивает вам: «Здравствуйте! Я – Форрест; Форрест Гамп». Он продолжает говорить, а вам совсем неохота его слушать, ведь читать вымысел Грума гораздо интереснее. Сначала, просто из вежливости, вы делаете вид, что слушаете, но потом…

Ну, а если серьезно, то я вовсе не похож на Гампа и «родился я не на скамейке, и не в воскресенье». Нет, у меня всё было как положено, всё было по-настоящему; вначале была мама…

ЧАСТЬ Ι

«ДЕТСТВО»

«Так потихоньку, день за днем

раскрутим нить воспоминаний». Р.М.Рильке

«1964»

«BRIDGE OVER TROUBLED WATERS» *

Итак, 1964 год до половины не мой, а 23-го июня, известив мир о своем появлении истошным воплем (впрочем, кто знает; крикуном, сколько себя помню, никогда не был), я стал вашим современником; скажем так: «Время пошло!»

фото из архива автора

Чем интересен 64 год, кроме моего (шумного? незаметного?) рождения? В пределах СССР – сменой лидеров, как раз на мамин день рождения, на Покров. В масштабах села – вселенским потопом. «Мы с мамой» в тот день ехали из Ставрополя. Где – то на середине пути, вдруг, исчезли небо и солнце; будто в «мировом театре» объявили антракт и опустили тяжелый занавес из черных, прошитых блестящими молниями, туч. «Зрительный зал» погрузился во тьму и только редкие автомобильные фары пытались сохранить немного света. Потом солировала и все ярко осветила на миг молния-звезда, «занавес» оглушительно треснул, и в трещину расточительно хлынул годовой запас дождей Ставропольского края… В некоторых местах автобус, казалось, уже не ехал, а плыл, но молодой водитель не унывал, пел что-то жизнерадостное, чем подбадривал пассажиров. Автобус, наконец, «доплыл» до моего будущего села и только переехал мост через яр, как мост тот рухнул**…

На автостанции бабушка-пассажирка сказала маме: «ГалУб (голубка), это из-за тебя нас Бог спас! Пожалел беременную». Говорят, с какого-то момента, еще не рожденные дети уже начинают воспринимать мир «за бортом мамы», если это так, то и чудесное событие, и слова той бабушки, видимо, изрядно повлияли на мою судьбу.

«Что еще случилось в 1964 – м?..»

А. Битов

«… ХХ век начался, если забыть календари, в 1914 году, но только пятьдесят лет спустя он окончательно распрощался со своим предшественником, – написал Илья Эренбург. 1914 + 50 = 1964. Действительно, 1960-е стали временем, когда новый век, полностью вступив в свои права, подвёл черту под многовековыми традициями, в том числе философскими. В мире, прошедшем через две мировые войны и едва не сползшем в третью, в ядерный Апокалипсис, стали понимать насколько всё сложно и неоднозначно».

С. Макин, «Наука и религия»

Для года, который окончательно расстается с прошлым, очень символичен мост, рухнувший за спиной… И связь года с Апокалипсисом в будущей моей жизни повторится – подтвердится не раз…

Фото из архива автора

* Для непосвященных: «Мост через бурные воды» -это название суперхита Пола Саймона и Гарфанкула. Сам я эту вещь не люблю, но очень уж название подходящее. В будущем, если название главы в кавычках, значит это заимствовано. Также и цитаты набраны другим шрифтом. Сны, как мои, так и чужие, набраны курсивом.

Да, первую и вторую части я писал с октября 2006-го по октябрь 2008-го; так что, если где-то в них встретится восклицание: «А вот сейчас!», то вы будете иметь представление, что это за «сейчас».

** «Я это видела; – вспомнила Анна Петровна, – только задние колеса с моста съехали и мост рухнул». Хоть я и не похож на Гампа, но все же как это кинематографично: обрушившийся за спиной мост! А ведь он мог рухнуть, когда на него передние колеса въехали; это было бы ещё кинематографичнее, но не литературно, кто бы вам тогда рассказал об этом.

«1967»

«СВОБОДА НАС ВСТРЕТИТ РАДОСТНО…»

«Кошки не похожи на людей».

Б. Заходер

Жаркое южное лето. Мама на сессии; дедушка на уборке; тётя в библиотеке; мы с бабушкой на хозяйстве. Однажды, после обеда, бабушка уложила меня спать, сама вздремнула, а потом пошла работать на огород. Дом она, на всякий случай, замкнула. Выпалывает бабуля сорняки и вдруг слышит вопль: «Стефановна, быстрей беги домой! Там! Лешка!» Оказывается, я проснулся, обнаружил себя ограниченным в действиях, вылез во двор через форточку, вскарабкался на летнюю кухню и стал прогуливаться туда-сюда по гребешку крыши. Меня увидела соседка и бросилась за бабушкой.

Глядя в себя, трехлетнего, с головокружительной высоты прожитых лет, теперь понимаю, что это была не просто прогулка по крыше, но стремление походить на обитающие рядом пушистые восхитительные существа.

И, кстати, когда в такой же ситуации, в таком же возрасте, через десять лет оказался мой кузен Олежек, он предпочел кричать в форточку: «Стефановна, Стефановна!» (под конец уже был мат), пока бабушка услышала и прибежала с огорода. А его любимое животное-собака.

КОТ БАЮКА

Мама первый раз привела меня в детский сад и когда забирала, спросила кого-то из воспитателей:

–Плакал? Первый раз в новом месте,

–Да нет, не плакал! Можно сказать, помогал нам!

–Это как?!

–Весь день что-то рассказывал детям; они сидели вокруг него, слушали, разинув рты, а нам передышка!

«Прочитала отрывок – очень легко, волнительно и впечатляюще слился текст с образами в голове».

Аракся Григорова, «Проза»

ЧЕЛОВЕК ЧИТАЮЩИЙ

«Вся наша семья любит читать.

Я считаю, что чтение – это

вообще главное дело в жизни».

Эрленд Лу, «Северная глава. Норвегия»

«Недавно я путешествовал по Норвегии

и был поражен: все читают! Дети начинают

читать с трех лет! И какие красивые и добрые люди!»

С. Степашин, «Тем временем».

Видимо, это был мой первый «выход в свет», потому что, когда мы подходили к очень Большому Дому, я спросил:

– Это Дом Культуры?!

– Это Дом Халтуры, Леша! – со смехом ответила мамина коллега. -Дом мельника.

Сейчас (в 2006 году я начал писать эту книгу, так что «сейчас» – это, скорее всего, 2006-й) константиновский ДК – полумертвый организм, а тогдашний ДК был людным, ярким, веселым, праздничным местом! И там же была библиотека, где тетя-библиотекарь учила меня читать; учила-учила, но ничего не выходило, так что она махнула на меня рукой и сказала, что научат в школе. Чуть позже я подошел к ней с книжкой: «Смотри, Нин!» И начал читать. То есть, запомнив её уроки, я доучился сам, когда меня перестали принуждать.

«Очень легко написано! И интересно! И юмор ненавязчивый такой!»

Алла Бур, «Проза»

«1968»

ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ МНОГО ЛЕТ НЕ СО МНОЙ

Впервые я увидел кино на большом экране, телевизора у нас еще не было, как и у подавляющего большинства константиновцев. Свой первый фильм не помню; надеюсь, что не убегал из зала в испуге от приходящего поезда. Правда, помню, как на «Вие» мне закрывали глаза в самых страшных местах; то же самое происходило, если фильм был до 16-ти.

Но одно дело спуститься с тётушкой из библиотеки в кинотеатр и совсем другое, если мы шли в кино с мамой в субботу вечером. О, это был мини-праздник! Предвкушение! Сборы! Сладости, покупаемые по пути: изюм или «морские камешки», плитка шоколада, липкие бутылки лимонада и, особая удача, большой дефицит, сладкие хрустящие кукурузные палочки в солидных коробках из грубого картона и в толстом промасленном пергаменте!

Сейчас в селе нет места, где можно было бы увидеть вместе пару сотен праздничных взрослых, а тогда вечером выходного дня, в кино, на танцах, все в том же ДК, это было в порядке вещей. Теперь село превратилось в «Гарлем», по вечерам на улицах только молодежь…

СВАТОВСТВО

Well, my daddy left home when I was three

And he didn't leave much to Ma and me

Just this ole guitar and an empty bottle of booze.

Johnny Cash

«Мне было три, когда отец бросил нас,

Оставив нам с мамой

старую гитару и пустые бутылки.» (-перевод мой. АЕ)

На самом деле это мама оставила отца (талантливого музыканта и гениального пьяницу), а позже в селе появился молодой учитель английского и вскоре зачастил к нам в гости. Однажды мама спросила:

– Леша, ты хотел бы себе папку?

– Не знаю, – засомневался я, – надо подумать. А какого?

– А вот дядю Витю.

– Англичанина?! Не, не хочу!

– Почему?

– Ма, ды он же на нашаво кабеля похож, такой же рыжий!

Вот игра случая: будь бы наш кобель другого цвета, могла бы получиться полная английская семья (маму звали Англичанка и меня стали звать Англичанином, когда я пошел в школу).

«Дослушав, Ана рассмеялась и спросила: «Что ты знаешь о своем отце?» Я сказал, что ничего не знаю, но предположительно он был изрядный выпивоха. «А ты зато изрядный трезвенник»,

Шон О, Фаолейн

P. S. – 2022

«И не зовите отцом никого, кроме Отца вашего небесного»; у меня так и получилось. В 2014 году Он сказал мне: «Ибо Я Господь, Бог твой; держу тебя за правую руку твою, говорю тебе: "не бойся, Я помогаю тебе."» Сейчас только я дошел до понимания, что Он вел меня с самого начала. Куда вел? Видимо, об этом моя жизнь и книга.

«1969»

ДВЕ СТИХИИ

Однажды мама предложила:

– Леш, читаешь ты уже отлично; давай я начну тебя английскому учить. Будем с тобой по-английски разговаривать.

– Ой, нет, ма, не надо!

– Почему?

– Я его боюсь!

Странное впечатление. Страх чужого языка. Но по сути язык – это стихия, а стихия всегда способна испугать.

Летом мне посчастливилось узнать другую стихию – море. Вначале были сборы; мои первые сборы в далекие края. Волнительное событие. Около шкафов раскиданы вещи; что-то отправляется обратно, что-то в раскрытые «пасти» дорожных сумок… На кухне предпраздничная обстановка: еда в не рядовом количестве тоже готовится в дорогу… Невозможно себя занять; книжки не читаются; игрушки не играются; выручает улица: сгущенное донельзя ожидание размазывается по ушам друзей и становится легче… Морфей, как противник возбуждения, не заходит в мою спальню; Оле-Лукойе не раскрывает свой зонт над взбудораженным мальчиком; правда, бессонная ночь укорачивается очень ранним подъемом. Всё! Дом за спиной, а мы, сонные и навьюченные, плетемся к школе. Там ждет нас синий автобусик «Кубань»*, и продолжение пути.

Ура, село за спиной! Большинство клюет носами, но только не я, как можно спать в дороге?! А когда народ раскачивается, становится еще интереснее. Все свои, все молодые, все раскованные («оковы» остались в селе). Шутки, смех, песни, дорога – счастье!

Получилось так, что по дороге мы моря не видели, приехали очень поздно. Устроились в палатках, но спать никто не ложился; разожгли костер и продолжили радоваться жизни. Тут мама с тетушкой надумали сходить к морю. Отдаляемся от людей, углубляемся в темноту и вдруг там, вдали, я слышу вздохи какого-то огромного существа и чем оно ближе, тем мне страшнее; я начинаю плакать и вырываться…

А днем море было совсем другим. Потрясающе красивым! Влагаласковым, многолюдно-праздничным. К тому же я был любимцем. Моя энергия + всеобщее внимание и симпатия производили «фейерверк» бесчисленных выходок. Как-то наши собирались уходить с пляжа, но никак не могли найти молодого учителя из Светлограда. Я бросился его искать и вдруг увидел выходящим из моря. Подскочив к нему, заорал: «Нашел!» А когда все повернулись, почему-то крикнул, указывая на его обтянутое мокрыми плавками «хозяйство»: «А у дяди Толи тюлюлишша-то ого-го!» Сейчас мне кажется, что дядя Толя не очень тогда на меня обиделся.

Бывало, мы заключали сделку с Василь Никитычем, он вез меня верхом (как приятно и удивительно стать выше взрослых!) в столовую, где наши обычно обедали, а я должен был пролезть мимо безумно-длинной очереди и узнать, как близко наши к кассе… Мне так нравились шницели в этой столовой! И гарнир к ним: гречневая каша с подливкой. А вот первое и компот я терпеть не мог. Еще я любил чебуреки и сахарную вату. Что касается последней, то почему-то в то время попробовать ее можно было только на море. За ней всегда стояли длиннющие очереди, а тайна ее производства хранилась строже рецепта «Пепси-Колы». Я как-то сунулся с заднего хода посмотреть, как делают это чудесное лакомство (20 копеек одна палочка с «облачком»), но грозный армянин рявкнул: «Ти што, мальчык!!! Сюда ни в коей случай нельзя!!!»

Почему-то не помню, чтобы мы покупали фрукты. С другой стороны, дай мне тогда рубль и предложи купить на него фруктов или сахарной ваты, то, уверен, спустил бы рубль на вату.

Так что не знаю, что случилось в мире в 1969г., а моим главным событием было «большое путешествие к морю».

«Язык – тот же океан».

А. Битов

* Константиновский колхоз был миллионером, поскольку председатель имел кума в ЦК. Как следствие разные иностранные делегации направляли в Константиновку. Однажды в селе были японцы и внутри колхоза их возили на колхозной «Кубани». Один японец, как – то отстал от группы и стал осматривать «Кубань». Водитель спрашивает:

–Нравится?

–Да, да, корошо! Ты молодца!

–Почему я молодца?

–Это же ты делать автобуса!

ИГРУШКИ-ЛЕГЕНДЫ

Наверное, любой взрослый может вспомнить какую-нибудь свою любимую игрушку.* Я помню домик-гараж размером примерно в две пачки сигарет, внутри которого стояла легковая машина. На крыше домика прятался рычажок, нажмешь его, открываются ворота, и машина выезжает. Но, увы, игрушка эта была не моя, мне изредка давали ее соседи Макушенко.

А вот мой огромный морской корабль, который сам плавал, был мой, но как-то его взяли на пруд другие соседи и утопили! Взрослые мужики, что они там с ним творили, остается только догадываться.

Самая легендарная игрушка – это шагающая(!) и говорящая кукла. Когда тетушка училась в Ставрополе, она выиграла ее на конкурсе, в новогоднюю ночь, в ДК. Потом они с подружками возвращались в общагу, а какой-то парень вырвал у нее куклу и убежал. Так что эта кукла, как бы не родилась для меня и только одно утешение, что это игрушка не мальчишеская.

Однажды мама вернулась из школы и застала меня за стрижкой мягкой игрушки, большой лохматой собаки. Спасти собаку уже было невозможно, шерсти на ней оставался жалкий клок, так что мама только наблюдала за окончанием работы, слушая, как я приговариваю: «Парикмахеская работает! Следующий!» Увы, больше желающих не нашлось!

* P. S. – 2008

13.04.2008, Константиновское

По светлоградскому рынку идет цыганская семья. Мать тащит за руку плачущую девчушку, а отец что-то кричит по-цыгански, ругает их. И вдруг становится ясно, за что! Во мгле чужого языка пару раз ярко сверкает родное слово «игрушка»! Видимо, девочка просила ей что-то купить, а отец возмутился. Оказывается, в цыганском нет слова «игрушка». Так же, как подслушал позже, в цыганском нет слов «проблема» и «машина».

«1971»

АНГЛИЧАНИН В АДУ

1 сентября я загремел на "каторгу" или в "красную школу"(так называли ее из-за кирпичных стен). Возраст у нее был почтенный. Когда в центре Российской империи назревала революция 1905 года, в далёкой от центра Константиновке открылась школа.

Место на берегу яра было и живописным, и хорошим для игр. Особенно зимой; тут тебе и санки, и хоккей. Неглубокий пруд промерзал до дна и учителя не боялись, что придется отвечать за какого-нибудь оболтуса-утопленника. Правда, минусы новой жизни перевешивали плюсы; мой дошкольный период я провел в мире взрослых, был всеобщим любимцем и, вдруг, в школе, оказался в мире полном зла. Так что на первом контрасте с недавним прошлым это скорее был ад, чем каторга.

В «красной школе» я получил целых три клички: Сотня, потому что Сотников по маме; Иностранец, потому что маму звали Иностранка; Англичанин, потому что маму также звали Англичанка. Впрочем, Англичанином меня звали и до школы, и чаще других кличек использовали эту. Мамину коллегу, учителя немецкого, звали Немкой, но, в отличие от меня, ее детей не звали немцами. Куда я мог деться от судьбы стать Англичанином? И если тебя с детства зовут Англичанином, куда ты денешься от Англии?

I SHALL BE FREE

«Имми уже привыкла к школе. Однако, когда ей что-нибудь надоест, она так прямо и заявляет учительнице: «Простите, это скучно, я лучше буду вязать».

Из письма Евы Нансен супругу.

«Самая лучшая школа для человека, это совсем не ходить в школу».

А. Франс

В 1-м классе одноклассники учили буквы, а мне было скучно и, пряча книгу под партой, я читал «Хижину дяди Тома». Кто-то заложил меня учительнице. Она заставила читать вслух и, убедившись, что я читаю бегло и осмысленно, жутко меня невзлюбила. Пришлось уйти во внутреннюю эмиграцию: все 10 лет с книжкой под партой и никакого учения.

P.S. – 2025

«Русский живет на огромной территории, а ирландец – на маленьком острове. Русский от гнета мог куда-то бежать. И Сибирь есть, и с Дону выдачи нет. В то время как ирландец в состоянии уехать только за море, а в ирландском языке «уехать за море» – эвфемизм, который означает «умереть» (в Константиновке эвфемизм – «отнесли на гору» – АЕ).

Поэтому ирландец уходит во внутреннюю эмиграцию. Огромное количество культуры, литературы и музыки в жизни даже поселкового жителя, вроде автора книги «Островитянин», – следствие постоянной внутренней эмиграции, когда приобщение к литературе дает внутреннее развитие, потому что снаружи развития нет никакого».

Ш. Мартынова

P.S. – 2020

Моя внутренняя эмиграция, незначительное, на первый взгляд, происшествие было из разряда судьбоносных; Франко Дзеффирелли так сказал о подобном в своей жизни: «Казалось, какая-то таинственная сила решила во что бы то ни стало расчистить пространство для движения только в одном направлении». Точнее не скажешь! Сила эта аннулировала школу, благодаря чему я не стал советским человеком, не смог поступить на журфак и остался самим собой, свободным; свобода, в свою очередь, позволила приобрести уникальный опыт для моей будущей книги (которую вы только что начали читать). Да и «Хижина дяди Тома» для освобождения оказалась весьма символична. Ну а джармушевы 5 % я добрал самообразованием.

«Учеба-это 95% выброшенного времени и 5% чего-то по-настоящему важного»

Дж. Джармуш

«1972»

ДОМSWEETДОМ

«Детство – это королевство, где никто не умирает».

                                  Эдна Сент-Винсент Миллей

Важнейший год: мама построила дом! Огромными окнами и просторными комнатами он разительно отличался от старых домов в лучшую сторону. Правда, спланирован* он был чудно: у трех комнат по две двери, а у гостиной даже три, но все равно у нас было уютно, светло и тепло. Мамины ученицы говорили ей: «Как хорошо, что у вас мало мебели, от этого свободно, а у нас у всех дома забиты мебелью – теснотюка».

Если бы я вырос в бабушкином доме, то стал бы другим человеком. Слава Богу, что у нас был такой дом! Именно в нем я испытал потрясающее чувство, когда однажды проснулся в своей комнате, залитой солнечным светом лета и радостным пением птиц за окном. Мне было так хорошо, что я почувствовал… Вечность. «Я никогда не умру, – пришло вдруг откуда-то,– и мама, и дедушка, и бабушка, и Нина! Никогда!» Думаю, то чудесное чувство помогало мне в будущем «ходить по воде».

«Андрей рассказывал, как однажды, в молодости, ночью в пустыне, он ощутил Вечность. Я думаю, это ещё более значимое переживание, чем личное знакомство со Временем. Вечность больше Времени.» Али Сафаров, «Южная Звезда»

(Мне посчастливилось почувствовать вечность без поездок в сакральные места. Видимо потому, что сон имитирует смерть тела, освобождает душу, она гостит у Вечности и после этого путешествия, я со своей сверхчувственностью, проснувшись, еще что-то чувствовал Оттуда. – АЕ)

«В такое утро Алпатов проснулся не обыкновенным капризным ребенком, устремленным к лошадке, а ребенком, готовым обнять весь мир любовью; не лошадка, а человек ему близок и дорог. Нет, едва ли у кого-нибудь в действительном детстве бывает такое звонкое утро. И если бы не каждый порознь, не в разные сроки, а все в один день переживали такое, то давно бы в одном дружном усилии вдребезги разлетелась вся наша Кащеева цепь».

М. Пришвин, «Кащеева цепь»

«Пронзительнейшее ощущение из детства. Когда только что проснулся летом. За окошком солнце раннее, птицы поют и впереди длинный-длинный день, полный необыкновенных радостей: и купание, и велосипед, и ребята, и футбол вечером, и невыразимая свобода…»

Н. Михалков, Дневник

* Годы-годы спустя, вспоминая мамины рассказы, как она сама планировала дом, доставала стройматериалы («Ты не представляешь, сколько я из-за них кабинетов обошла, сколько поклонов отвесила!»), искала рабочих, я понял насколько дик был Союз в этом плане; мама честно и продуктивно работала на общество, следовательно, дом ей должен был планировать хороший архитектор, строить профессиональная бригада, которая сама позаботилась бы о качественных стройматериалах, но было то, что было: дикость.

Да даже Высоцкий, строя дачу, вынужден был кланяться по кабинетам из-за стройматериалов.

То же самое и с дедушкой; честный трудяга-комбайнер, не умевший воровать, всю жизнь прожил в лачуге и имел мизерные сбережения. Что же это за государство рабочих и крестьян, где не ворующие крестьяне оставались всю жизнь нищими!?

20 марта 1921 года

«Большевики создали систему управления посредством декретов и чиновников, которые образовали разные корпорации воров с дележами добычи, так, напр., Продком, Совнархоз, Уземотдел и проч. чертовщина.

М. Пришвин, Дневник

Декабрь 1924 года, Москва

Квартиры, семьи, ученые, работа, комфорт и польза – все это в гангрене. Ничто не двигается с места. Все съела советская канцелярская, адова пасть. Каждый шаг, каждое движение советского гражданина – это пытка, отнимающая часы, дни, а иногда месяцы.

М. Булгаков, дневник

Ноябрь 1980 г.

Овсянка

(В. Я. Курбатову)

Остаток лета и осень занимался я административно-хозяйственными делами и еще раз убедился, как в нашем косном, обюрократившемся, свободном для лентяев и хамов государстве уворовывается время и силы людей, как они ладно перемалываются в ничто, как унижены граждане стоянием в очередях, ожиданиями, прошениями.

В. Астафьев

1921 год – 1980 год; в одном случае советскому государству всего четыре года, а в другом оно уже весьма зрелое, но всё также бесчеловечное (была еще практика технику ставить выше человека); там еще можно было сослаться на становление, а тут уже ясно, такова система. Сейчас в России Союз противопоставляют современности, как нечто лучшее, а лучше там не было и выходит, что у людей ложный ориентир. К тому же, сейчас чиновники, продавцы стали гораздо лучше, чем в советское время.

ПОРШНИ

Если въезжать в Константиновское со стороны Ставрополя, то до автостанции в центре села придется катиться под горку по узкой улице Таманской, а после автостанции продолжать путь в сторону Светлограда уже по самой широкой улице села, Ленина. Здесь жили дедушка с бабушкой, а бОльшая часть бабушкиной родни – на самом верху Таманской

– Что, Леша, пойдешь со мною к Кузьминовым?

– Да, бабуш! К деду Стешке?!

– И к деду Стешке.

Я любил ходить к Кузьминовым. Особенно к деду Стешке, сводному брату бабушки. Однажды деду Стешке заказали поршни (кожаные лапти) для ансамбля «Золотая нива», а он из остатков кожи сделал пару и для меня. Помню, как куда-то пошел в них, а встречные бабушки меня останавливали и восторгались, и хвалили, и объясняли, что «мы када малинькаи были, тожа у таких ходили!» Конфеты, жареные семечки сыпались в мой карман за напоминание о детстве! Когда люди радуются, всем хорошо.

«1973»

НА ПЕЧИ

Новогодние деньки в детстве – это счастливая сказка! Во-первых, двухнедельная свобода; во-вторых,– гора кульков и прочих вкусностей; в-третьих,-сама атмосфера праздника. Снег или вата, елка, новогодние представления, люди добрее, даже «школа-каторга» становилась другой.

В центре школы был длинный просторный зал-коридор с большими окнами во двор. В одном конце коридора- входная дверь, в другом конце сцена, которая на моей памяти не использовалась (за красным бархатным занавесом были темнота, пыль, паутина и куча всякого хлама).

Пройдя по проходу между сценой и стеной, вы оказывались в темном закутке. Дверь прямо напротив прохода вела к учительской и кабинету директора, а после в пристройку для начальных классов и спортзал. Налево от этой двери была пионерская комната, а около задника сцены дверь нашего класса.

Елку обычно ставили поближе к сцене, а артисты готовились к выходу в нашем закутке, чтобы потом перед елкой разыграть представление.

Мне как-то досталась роль Емели; роль крутая, потому что предстояло ездить на русской печке, сделанной по принципу троянского коня: внутри деревянного каркаса, обшитого частично фанерой, частично картоном, располагался «двигатель в две старшеклассниковые силы». Появление печки должно было стать гвоздем программы, что сулило мне лавры. Все испортила моя излишняя самоуверенность. Печка уже была на всех парах, вот-вот выезжать, кто-то из учителей подошел ко мне:

–Ну, давай подсажу.

–Я сам!

Педагог отстранен уверенной рукой мастера прыжков на самоходные печки; разбег, прыжок, неудача! Нога, пробив картон, врезается в задницу старшеклассника!

– Ну, Англичанин, – взревела печка, – погоди, вот концерт кончится!!!

Что называется, бойтесь данайцев из печки грозящих; о роли я уже не думал и удовольствия от катания не получал.

ПЕЧНЫЕ ИСТОРИИ

Зима 73-74 была последней для настоящей русской печки * в бабушкином доме, летом ее сломали, но я успел и поспать на ней, и послушать бабушкины истории…

Бабушка рано осталась сиротой (мама ее была из Малых Ягур и родни в Константиновке не было), и никто ее не любил, кроме сводного брата Мити. Рассказывая о нем, она всегда, как титул, прибавляла к его имени Китя; Митя – Китя; в этой прибавке была и Митина сущность («китя» – котенок), и бабушкино отношение к нему. Он защищал ее от других братьев, таскал для нее еду, в общем, как мог, заботился о ней.

Главой семьи Кузьминовых был дед. Без него не садились есть, без него мало что решалось. Внучек дед звал лохмычки и не любил, потому что на них землю не давали, а из мальчишек выделял Митю, так что попадись он на краже сала или хлеба для сестрички, то отделался бы затрещиной, а вот другим досталось бы по полной.

***

Читать и писать бабушка не умела. «Мы не дюжа багатаи были, ну были ишо бядней; мине хоть у школу кусок хлеба с салом давали, а были, что и без этого приходили, так что мине один мальчик беднай помогал с заданиями, а я ямУ отдавала половину хлеба с салом. Потом мине надоело ходить у школу, дома глидять, не пошла у школу, успрашивають, пачяму не пошла, а я говорю: «Учительница сказала, что мине можно не ходить!» А мине говорять: «И хорошо, дома усё руки пригодятся!» Так лизнула бабушка «гранит науки», и вкус ей не понравился.

***

Бабушка, своим сиротством, оправдывала какие-то не лучшие поступки взрослой жизни. Имелось у нее любимое «мерило нелюбви» к сиротке: «Я ш ишшо совсем маленькия была, а мине, унучок, посодють на быка у поле, а сами уезжають. Он паша, а я сижу на нем одна и плачу». Часто бабушка вспоминала этих быков.

***

Был у Кузьминовых горький выпивоха, дядя Федотка. В какой-то праздник он, уже совсем отмеченный, упал прямо в центре села… «Умер! Господи, помилуй! Ды никак у рай узяли?!» Такими были первые мысли Федотки, когда он очнулся и открыл глаза, потому что всё вокруг было белоснежно-чистое… откуда-то тянуло свежей прохладой… Откуда? Да из открытого окна, где колышутся белоснежные занавески… Нет, вроде, на земле ещё, но будто в раю. Дома-то ни занавесок, ни кроватей, ни белья; два тулупа на печке, вот и весь «спальный гарнитур».

Оказалось, шел богатый родственник мимо спящего Федотки и приказал сыновьям отнести Федотку к ним домой, где он и проснулся.

***

Ему же жена часто грозила:

– Гляди, Федот, такого-то пьяницу у Рай ни пустють!

– А ничаво! – не пугался Федотка. – У мине два родных брата на мировой войне убитаи! Нябось хтонь – ть из них руку-то протяня!

***

Бабка Дуняха пела так хорошо, что… «Работаем, унучок, у поле и бабы говорять: «Дунь, ды ты не работай, пой нам, а норму мы за тибе сделаем!»

* В нашем доме поселился старший немецкий офицер и однажды он собрал младших офицеров на совещание. Моя будущая мама (ей было шесть лет) лежала на печке и ей очень понравилось, как офицер вскрикивал: «Сталинград капут! Сталинград капут»! Когда офицеры разошлись мама спустилась с печки, подошла к постояльцу и радостно сказала: «Сталинград капут»! Бабушка перепугалась, но офицер погладил маму по голове, достал фотографию своей жены с детьми, показал ее и что-то мирно залопотал. Мне кажется это был не фашист, а мобилизованный и он понимал, что если «Сталинград капут», то, скорее всего, скоро и война капут; а для здорового человека конец войны – это радость.

«Алёша, я всё больше поражаюсь вашему искусству рассказчика. Всё так ярко, словно я стою рядом. Повествование – ваша стезя».

Катерина Терлеева, «Проза»

«Спасибо за рассказы! Как чистый воздух!»

Дамма, «Проза»

«1974»

МОЙ ВКЛАД В ТЯЖЕЛУЮ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ СССР

Сбор металлолома классом – это увлекательное путешествие по родному селу. Что-то в нем есть цыганское: гремит по выбоинам и буграм тачка, за ней плетется наш «табор» и спорит:

–К этим лучше не стучать, х..й они чё дадуть!

–Ды давайтя попробуем! А чё они нам сделають?!

Сбор макулатуры для меня был еще интереснее: случались сюрпризы. Однажды какая-то бабушка отдала нам такие книги! Я ни за что не хотел бросать их в «братскую могилу», но класс меня не понял: «Ты ж нам план срываешь! Соцсоревнование, Лёва, а ты!»

Но «люди гибнут за металл», как точно подмечено; я бы еще добавил – за цветной металл. Я тоже чуть не укокошил за него врагодруга Х. Однажды бабушка отдала мне большой алюминиевый баллон. Я принес его в школу и попросил пионервожатых, которые вели учет, особо отметить мой ценный вклад. Они свялодушничали, как-то слабо меня похвалили, а Х решил урвать от моих лавров. Чуть погодя он вытащил из общей кучи цветмета мой баллон, стал бегать везде и всем хвастать:

–Во, глядитя, чё я сдал!

–Ты чё, – заорал я, увидев такую наглость, – это мой баллон!

– Куда там, – это я сдал!

Все предыдущие мини-конфликты с этим гадом-млекопитающим ударили мне в голову. С яростным криком: «Забери его с собой в могилу!» я вырвал баллон и, как истинный ОБХССник, врезал хапуге по башке. Хапуга * завизжал, схватился, наконец-то, за голову и кинулся к вожатым показывать свою кровь! Про баллон он как-то сразу забыл!

Тут на меня все как накинулись: «Ах, ты, такой-сякой, срываешь сбор металлолома! Стране не хватает железа! А ты!» Хвалили бы так за баллон, как ругали за Х! Мои оправдания блекли перед величием проблемы железодефицита СССР. Х же окружили сочувствием, дезинфекцией и прочими радостями раненого, а потом и вовсе опустили отдыхать.

Но на этом мои неприятности не закончились. Когда я возвращался домой, из засады выскочила его матерящаяся мать и кинулась на меня; догнать не догнала, но нервы потрепала.

* Какой-то праздник. Все нарядные и беззаботные гуляют в центре и тут появляется отец Х с пустым мешком под мышкой.

–Праздник же сегодня; зачем тебе мешок!?-кто-то спрашивает отца Х.

–Ну… мало ли… а вдруг что попадется!

О, СТАН КИНО!

В этом году мы купили наш 1-й телевизор; черно-белый «Рекорд». Показывал всего один канал, но радости было на все десять. В будущем наше благосостояние выросло и появился гигантский цветной «Горизонт». Ради цвета (он как-то все стремился пропасть) пришлось поставить на крышу огромную антенну, которую я часто крутил туда-сюда, как «волнолов-любитель». Зимние вылазки были опаснее, но веселее. Если было много снега, я сгребал большой сугроб около дома и упрощал себе путь вниз, съезжая по крыше в этот сугроб.

НЕВЕСОМОСТЬ

Той зимой были лютые морозы, так что мама перевела меня спать в нашу зимнюю кухню; комнату с печкой. Там стояла узенькая кровать, днем на ней можно было поваляться и почитать, а тут пригодилась и для сна.

Ночь уже поздняя, за замерзшим окном метель посвистывает; внутри печка потрескивает, а мы с кошкой и в ус не дуем; я под теплым одеялом с интересной книжкой, а кошка в своих грёзах у меня под боком. Заходит мама: «Ты знаешь, сколько уже времени?! Всё, спи!» Гасит свет.

Бывало, в таких случаях я включал фонарик и продолжал читать под одеялом, но тут просто захотелось полежать, «без мыслей, без слов». И вот я лежу с открытыми глазами в абсолютной темноте (печка уже затухла) и изумляюсь, вот вроде я есть, а вроде меня и нет, тела я абсолютно не чувствую и не вижу. Из всех чувств только слух мог бы связать меня с миром, но ветер стих и тишина так же абсолютна, как темнота. Вроде бы я есть, вроде бы есть мир, вроде бы…

Забавно, я могу вызвать в памяти чьи-то лица гораздо легче, чем свое. Если честно, то я вообще не могу его увидеть в памяти. Может быть, потому что в зеркало могу не смотреться неделями? *

* Заметил уже в годах, что когда бреешься и смотришь в зеркало так близко, что видишь только глаза, «пропадает возраст», остаются только глаза мальчишки!

«Лёшка!!!!! «Глаза мальчишки!!!» – Здорово! Через тяжелую, страшную порой жизнь поколений – глаза мальчишки…»

Алла Бур, «Проза»

«1975»

ИЗВЕРГИ

Я завел котенка и цыпленка; то есть, цыплят завела бабушка и в этой желтой стайке один оказался таким чудным! У него клювик был орлиный! И вот я его подкармливал, вытаскивал из загона поиграть и т.п. Оба они росли, росли и хлоп… котенок съел «орленка»! я был ужасно расстроен, и тут пришел Саня. Конечно, с Саней надо было поделиться горем.

– Дык давай яво накажем! – радостно воскликнул Саня.

– Как?! – удивился я.

– Ды как, пятлю сделаем, подвесим яво, нехань тожа помучиться.

– А вдруг он задохнется?!

– Дык мы яво выташшим! Главное, яво наказать… чуть-чуть!

Наказать мне его хотелось, и я согласился; не убивать, а только наказать… чуть-чуть. Начали с повешения, потом придумали что-то еще; помню одну из пыток: мы взяли старый портфель, засунули его туда и закопали. Через какое-то время мы его выкопали. «Ну, хватит его мучить!» – решил Саня и утопил беднягу в тазике с водой.

Что тогда на меня нашло! Уже после того, как мы его закопали насовсем, то есть мертвого, мне стало его ужасно жалко. Мне до сих пор его и жалко, и стыдно, но тогда просто переклинило.

ЖОШКА

Где-то там блистали Кардены, Версачи, Зайцевы, а в «красной школе» были свои «модельеры»; они задавали определенное поведение или вводили новые словечки под влиянием моды на тюрьму; также заводили моду на самодельные игрушки. Вдруг все начинали ходить с пугачами, а потом одновременно все их забрасывали. И вот уже все мальчишки носятся с хлопушками из внутреннего тетрадного листа; взмахиваешь ею резко, и она так смачно и громко хлопает! Потом глядишь, у половины школы некое приспособление из деревянной прищепки, стреляющее спичками и т.д., и т.п.

Но, пожалуй, популярнее всего была жошка год за годом собиравшая толпы зрителей и кучки участников в уютном дворике красной школы. Жошка – это кружочек овчины с пришитым кусочком свинца на кожаной стороне. Смысл игры заключался в том, чтобы как можно дольше подбрасывать жошку вверх внутренней стороной ступни, не роняя на землю.

«ОГНИ БОЛЬШИХ ГОРОДОВ»

– Ну, сколько раз тебе говорить, пожги мусор в ведре!

– Пожгу! Пожгу! Сегодня вечером пожгу.

Как раз это дело я всегда берег на вечер, даже на ночь. Днем земной огонь теряется перед величием Солнца, зато ночью он тоже «звезда»! Рванется в небо к своему далёкому Предку и мгновенно растает в порыве! Но летом вокруг столько тепла, что он еще долго живет в черной лёгкой золе и если смотреть прищурившись, на алые искорки, бегающие с места на место, в одной стороне затухающие, в другой вспыхивающие, то кажется, что летишь в самолете ночным рейсом, а внизу искрится огнями большой город… Потом огни гаснут, тьма накрывает город, и он погружается в сон… Каждый раз навсегда…

P. S. -2021

«Иногда я задергиваю занавески, оставляя между ними специальную щель, и наблюдаю, как пылинки в лучах света плавают, как галактики».

Стинг, «Разбитая музыка»

«ПРОСНИСЬ И ПОЙ»

Слышал, если человек не поет под душем, значит у него не все в порядке с психикой. Душ в селе был только у больших начальников, так что я пел просто под солнцем и вскоре бабушка заявила маме: «Валь, вязи Лешку к психиатору, у город. Что й т с ним ни у порядки! И паеть, и паеть!»

Приехали мы в какую-то ставропольскую больницу. Психиатр попросил маму выйти и стал со мной беседовать тет-а-тет. Потом вызвал маму и спрашивает:

– А почему вы решили показать его мне?

– Бабушка послала; говорит, раз он постоянно поет, значит с ним что-то не в порядке!

– Вы знаете, абсолютно нормальный ребенок, а то, что он поет, даже хорошо. Вот, кстати, бабушку я бы посмотрел.

После этого я не пел уже так громко, а при бабушке не пел совсем; надо ж было ее беречь.

P.S. – 2007.

«Treat me like a juke-box» («Пользуйся мной, как музыкальным автоматом») -пел Пол МакКартни и это про меня тоже, ведь во мне накопилось столько песен! Детские песенки, фрагменты из мюзиклов, русский рок, западный, эстрада всех континентов, джаз, калипсо, «Аквариум», «Кино», «Зоопарк», Стинг, Paolo Conte, Челентано, «Violent fammes», «Бони М», Loo Read, Кэш, «Poques», Элла, Алла, Эдит и Вега, «Абба», «Сикрет Сервис», Вертинский, Мондрус и т.д., и т.д., и т.д. И вот что интересно: как происходит выбор, кто «заказывает песню» и «бросает монетку»? Почему вдруг ни с того, ни с сего начинаешь мурлыкать какую-нибудь мелодию, которую уже сто лет не слышал и, казалось бы, совсем забыл?

P. S. -2021

«Музыка, без которой мы не можем жить, для мусульманской культуры – стыд и великое преступление. Проклятия, по их мнению, заслуживает любой, кто насвистывает песню или мурлычет».

Ориана Фаллачи, «Ярость и гордость»

13 января 1963 года,

Алма-Ата – Москва, Л. Абрамовой от В. Высоцкого:

P. S. Сейчас горничная поинтересовалась: зачем я пою в ванной. Грозила.

«Мало кто из поэтов сочиняет стихи в ванной, – а о том, что можно рисовать сидя в ванне, я еще не слышал, – но почти каждый из нас когда-нибудь да напевал под душем».

Уистан Хью Оден. «Чтение. Письмо. Эссе о литературе.»

«1976»

СЕКСПРОСВЕТУЧИЛИЩЕ

«Страх, страх, страх

В ее глазах!»

«Зоопарк»

На нашем школьном маршруте был заброшенный детский сад и проход через него убавлял нам пути. Однажды мы шли из школы всегдашней толпой, но во дворе детского сада я отстал. Припустил догонять и вдруг слышу из кустов визг одной из наших попутчиц: «Ну хватит! Харэ! Хватит! Кончайте!» Страстно заинтригованный я прибавил скорость и увидел ее алое лицо, дрожащие руки оправлявшие школьное платьице; при этом она возбужденно повторяла:

– Ну, дураки! Я с вами больше не буду ходить!

– Что случилось?! – затеребил я ******.

– Ды чаво. Повалили ие, трусы сняли, ды поглядели, что у ние там ды как…

– Ё-мое, – возмутился я, – меня ж не было! Давайте еще раз!

– Вот х..й табе! – отрезала пострадавшая на «ниве секспросвета». – Я ваще пошла домой! И с вами не хожу больше!

Она, гордо задрав носик и продолжая нервно оправлять платье, быстро зашагала домой, оставив нас в чисто мужской компании для более раскованного обсуждения случившегося.

КАПУСТАИСТ И ПРОЧИЕ ГЛУПОСТИ

В нашем прогрессивном подростковом обществе древние варианты появления детей даже и не рассматривались; никто почти не оспаривал истинный ход вещей. "Почти» – это я. По моему сокровенному мнению, зачатие детей происходило от… поцелуев. В расчет не брались поцелуи «брежневского типа», поцелуи в щечку, в лобик, целоваться должны были мужчина и женщина в полный засос. Когда ребенок готов был «на выход с вещами», женщине развязывали пупок, вытаскивали ребенка, а пупок снова завязывали. Как видите, это более гуманный вариант деторождения.

Было еще уличное пособие в стихах:

Одиножды один:

Приехал гражданин;

Одиножды два:

Приехала жена;

Одиножды три:

В комнату зашли;

Одиножды четыре:

Свет потушили;

Одиножды пять:

Он ее опять;

Одиножды шесть:

Он ее за шерсть;

Одиножды семь:

Он ее совсем;

Одиножды восемь:

Доктора просим;

Одиножды девять:

Доктор едет;

Одиножды десять:

Дите лезет…

Вот такой мультяшный вариант. В духе «что нам стоит дом построить». Авторство неизвестно. И, кстати, откуда лезет не разъяснялось, так что мой вариант имел право на существование.

BASK TO USA

Удивительно, что простой колхозник в середине 70-х, в разгар «холодной войны», съездил в Штаты к отцу, который после войны попал в «новый свет». Конечно, село об этом говорило. Не знаю, о чем говорили взрослые, а нас занимали две темы: первая, что он вез из Штатов настоящий «Харлей Дэвидсон», который на таможне у него отобрали, а взамен дали «Урал»; вторая тема – привезенная им колода порнокарт. «На них бабы, – уверяли счастливчики, лицезревшие сие капиталистическое излишество, – как изаправдашнаи!»

КИНОРАЗВРАТ

Помню, как кто-то из наших ровесников проник на фильм до 16 – ти. С трепетом рассказывал он всё новым и новым желающим о своих впечатлениях: «Прикиньтя! Распугая он ей кохту, а на кохте много-много пуговок и он ей говорить: «Как на баяне играишь!» А потом! Е…ть, пацаны! Сиськи на увесь экран!»

ВЕСЬ МИР – ТЕАТР

«Поднимите руки, кто хочет читать по ролям?» – спрашивала учительница литературы. Руки тянули, руками трясли, привставали с места, шептали страстно: «Меня, меня!» Учительница выбирала счастливчиков и чтения начинались. И это при том, что даже в старших классах многие мои одноклассники-мальчишки читали с трудом. Романтическое объяснение этому парадоксу возможно в известных строках Шекспира; прозаическое – легкая хорошая оценка. Помучился на уроке, получил хорошую оценку, зато потом дома пару уроков по литре можно будет смело не учить.

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ

Говорят, время все расставляет по своим местам, но хуже, когда оно рассаживает, как в 1937-м. За то, что я сделал на уроке истории, тогда дали бы срок, безусловно. Василь Никитич вызвал меня к доске. Что-то я ему показал указкой на карте, потом он отвернулся, а я продолжил рассказывать. Все шло как по маслу, от этого появился кураж, и, взяв в руки тряпку для доски, я стал ее подбрасывать и ловить; типа: «Весь вечер на арене!» За тряпкой я не следил, а следил за Никитычем, вдруг повернется. Бац, подбрасываю! Бац, ловлю! Бац, подбрасываю (при этом все чинно и мой рассказ продолжается)! Бац… Тряпка не возвращается! Что такое? Смотрю вверх и вижу ее на портрете Ленина! Продолжая рассказывать, начинаю тихонько, на носочках, подпрыгивать и пытаться подцепить ее указкой. Я бы подцепил, но кто-то не выдержал: «Василь Никитыч, посмотрите, что Ерин сделал!» Конечно, я получил нагоняй, но это же не срок, так что мне повезло, что родился попозже.

ИЗ-ПОД ПОЛЫ

Штирлиц вез пастора Шлага в Швейцарию. Ехали они, о чем-то говорили, а потом Штирлиц включил приемник и… я был потрясен! Такое действие произвел на меня голос какой-то женщины и отрывок песни на каком-то языке.

Позже, радио – постановка «Эдит Пиаф» открыло инкогнито.

С приходом интернета скачал все ее песни и оказалось, что от некоторых я плачу; ничего не могу поделать с собой, вдруг откуда-то приходят слезы.

P. S. – 2022

Вегу как-то назвали «канадским воробышком» («piaf» -это «воробей» по-французски, а Вега – канадка); комплимент понятный только меломанам.

БОГАТЫЙ МУРАВЕЙ

Однажды по подоконнику окна в летней кухне спешил куда-то муравей с кристалликом сахара. «Вот, – подумал я, наблюдая за ним, – дети-то его будут рады гостинцу! А что, если…» Совсем недавно я прочел «Графа Монте-Кристо». Книга впечатлила! Возвращаясь из школы, я залазил в одежный шкаф и сидел в нем, сколько выдержу, поскольку решил научиться видеть в темноте.

«А что, если сделать из него богача?» – решил я и насыпал по ходу его следования целую гору сахарного песка. Достигнув ее, муравей стал радостно бегать вокруг! Но тут мне пришла в голову мысль усложнить задачу, и я разлил вокруг воду. Таким образом, муравей, как граф Монте-Кристо, оказался на «острове». Только у него не было лодки, а плыть он не желал, так что, подбежав к воде, тут же возвращался обратно к сахару. Долго я наблюдал за ним, но потом ко мне зашел кто-то из пацанов, и мы ушли на пруд.

Утром я вспомнил о муравье-богаче, кинулся к окну и увидел, что «море» высохло, а «сокровища» исчезли. Стал ли (за заслуги перед муравейником) мой муравей графом история умалчивает.

«1978»

«… ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ»

Детство делилось на три мирка: дом, улица, школа. Был, правда, период, когда я чуть было не ушел с улицы. К счастью, мама в этой ситуации поступила во благо мне, мол, «надо двигаться, играть, а то совсем зачитаешься». На улицу я вернулся, но сколько бы времени ни проводил с соседскими мальчишками, в каких бы переделках ни бывал, сколько бы ни съел с ними хлеба с солью и чесноком, а все равно оставался немного чужим. Отчасти, это шло из семей, типа: «Вот, мы- колхозники, вкалываем и в жару, и в мороз! А эти! Учителя! Все время в холодке да тепле!» Ну классовая вражда, как завещал «великий» Ленин. Отчасти, дело было во мне.

В школе было еще хуже, там уж пахло не отчужденностью, а настоящей ненавистью. Особенно со стороны «октябрьских», кучки шпаны с одноименной улицы. С чем у этих пацанов не было проблем, так это со злостью. А злились они на меня чаще всего из-за матери, ей им приходилось подчиняться, а это для них равнялось унижению; так что каждый выход из школы таил не самые лучшие сюрпризы.

P. S. – 2022

Какое скрыто в мужике презрение к физическому труду, к тому, чем он ежедневно занимается, и сколько злобы против тех, кто это не делал,

М. Пришвин, Дневники, 21.4.1920

КОЛЫХ

Саня Мальцев, по кличке Колых, к восьмому классу стал моим другом и застолбил мне место на престижной «камчатке». Однажды на одном уроке он сел около учительского стола; я был шокирован, сесть на первую парту! «Подожди, – шептал он мне таинственно, – увидишь!» И я увидел! Когда *** отвернулся к карте (а в таком положении он мог быть довольно долго – «глаза бы мои на вас не глядели»), Колых схватил его учебник и, открыв на нужной странице, сунул мне под нос. О, Эрос! Я одновременно был в восхищении и в ужасе. Я боялся, что эрекция не пройдет к перемене, и с восхищением рассматривал фотографию голой девы, что тайно возлежала между какими-то не нужными нам событиями. «Хватит! – прошептал Колых, выхватывая учебник и водворяя его на место. – А то засечет!»

РУССКИЙ ХАРАКТЕР

В тот день, на большой перемене, одноклассница меня спросила:

– Леш, ты в буфет не пойдешь?

– Могу пойти.

– Если пойдешь, купи мне сок березовый и рогалик, а то мне надо урок повторить, а там всегда очередь.

– Ладно, куплю.

Я с радостью побежал в буфет, ведь всегда приятно сделать что-то хорошее девочке, которая нравится. Отстоял очередь, бегу назад с двумя стаканами сока и рогаликами. В длинном коридоре шум, галдеж, как обычно на большой перемене и, вдруг, вся эта масса замолкает на мгновенье, дружно поворачивает головы в мою сторону и раздается взрыв… хохота, потому что мне подставили подножку! Моё лёгкое тело мчится по полу, замирает, поднимается и спрашивает массу: "Кто!?" Кто-то указывает на моего одноклассника. Он хохочет громче всех. Тут у меня, что называется, «перемкнуло», и я легко свалил человека намного сильнее себя. Борьба была недолгой, вскоре я оказался сверху ошарашенного противника и начал его душить. На наше счастье, в толпу вклинились два мужика-учителя и с огромным трудом оторвали меня от обидчика. «Волчья хватка!» – сказал кто-то из них при этом. Так и есть, я мог его задушить тогда, но понадобилось много лет унижений, чтобы накопить достаточно злости!

«МОСКВА, МОЛЧАТ КОЛОКОЛА»

На летних каникулах мама, ее подруга Костенко и я отправились в столицу. Выехали рано утром из Ставрополя, но на «Кавказской» наш плацкартный вагон отогнали куда-то на задворки и рекомендовали гулять до вечера. День был жаркий, мы молодые, поэтому первым делом пошли купаться. Потом побродили по городу, сходили в кино и наконец вернулись в свой вагон. За время долгой стоянки все сблизились, так что в вагоне создалась уютная домашняя обстановка.

Я тут же познакомился с симпатичной девочкой моего возраста и одной молодой парой, и подростком, который ехал с бабушкой (эта бабушка меня хвалила маме: «Какой хороший у вас мальчик! Золотой! Таких детей поискать!» * Мне это запомнилось, потому что удивило; ведь я не старался произвести впечатление, был таким, как всегда; и вдруг такие похвалы!?). Мы всю дорогу очень весело провели вместе, даже больно было расставаться.

В Москве нас поселили в какой-то кунцевской школе. Вечером я вышел на школьную спортплощадку, где пацаны из соседних домов играли в волейбол, и познакомился с Игорем. Игорь был – «москвич наполовину», как выяснилось позже. Он с раннего детства, каждый год и почти на все лето приезжал в Москву из Баку к тетке.

Однажды, мы начали играть в волейболт уже с утра. Вдруг появляются нарядные и серьезные мама с Валентиной Михайловной; зовут меня; я с неохотой подхожу.

– Леша, – торжественно произносит мама, – быстрее иди переоденься, мы идем в мавзолей!!!

– Ма, – ну не хочу я в этот мавзолей! Че там хорошего?! Езжайте без меня!

– Ты что, – испуганно-удивленно возражает мама, – быть в Москве и не сходить в мавзолей! Я сказала, иди и переодевайся!

Моего безразличного отношения к Ленину посещение мавзолея не изменило, а вот мама в нем разочаровалась после экскурсии в Горки: «Говорили, Ленин скромный, Ленин скромный! Ничего себе, скромный, в такую роскошь залез!»

Две недели пролетели, как один день. Пора домой и на этот раз самолетом. Для поездки в аэропорт заказывается такси, потому что возвращаемся мы уже не налегке. По-моему, «культурная программа» подруг ограничилась Горками и мавзолеем, а все остальное время – магазины, «погоня за дефицитом»; так что такси – это была не роскошь, а необходимость. Мамино впечатление на всю жизнь: женщина-таксист, которая всю дорогу рассказывала о тогдашних звездах! Лещенко – парень свойский; Пугачева – барыня; Кобзон – …

P. S. – 2022

«Итак, я не пошла смотреть на мумию Ленина. Но я видела очередь, в которой люди стояли часами, ожидая возможности войти в мавзолей».

С. Унсет, «Возвращение в будущее»

«В длинную очередь в Мавзолей не встал, побрел вверх по улице Горького».

В. Быков, «Моя война»

* P. S. – 2023

А ведь это наследственное; дедушку тоже называли золотым человеком; видимо, поэтому: «Ты всю войну пройдешь без царапины». И это, после рухнувшего за спиной моста: «Голуб, это Бог нас из-за тебя пожалел!» Значит Бог до моего рождения знал, что я буду хорошим ребенком, что со временем Он возьмет меня за правую руку, как сына, а не раба…

ОБЪЕЗДНАЯ ДОРОГА

Когда за селом проложили объездную дорогу, она надолго стала «головной болью» для константиновцев-пассажиров, особенно на рейсах «Ставрополь – Светлоград». Дело в том, что водители автобусов не любили ехать через село, даже когда были обязаны это делать, так что часто константиновцев высаживали в степи, и они шли в село пешком. Как-то раз водитель не заехал в село, даже из-за молодой матери с грудным ребенком! Мама была в этом автобусе и написала на водителя жалобу. После этого стали заезжать.

Однажды мы с Саней катались на мотоцикле и решили проехаться по объездной. Въехали со стороны Ставрополя, мчимся и вдруг видим сцену: на обочине стоит съехавший юзом в кювет «Камаз» с прицепом. Из прицепа на землю высыпались тонкие трубы, и водитель их грузит; один, никто не останавливается помочь.

– Сань,– кричу через плечо, – давай поможем!

– Ды ну его на х..й, Лёнь!

Почему мне захотелось помочь? Да потому что с тем же Саней в детстве мы часто мотались в Светлоград автостопом, а брали нас чаще всего камазисты.

«1979»

БЕЛАЯ ШКОЛА

1 сентября в другой, средней школе, день впечатляющий. Незнакомые лица, новые знакомства и ощущение, что этот период жизни будет гораздо лучше прежнего. Эта школа современнее и больше. Три этажа, включая просторную столовую (она же актовый зал) и вместительный спортзал. Школа из белого кирпича, поэтому «белая».

РЕПЕТИЦИЯ ХОРА

Обычно, к концерту на День Революции проводились большие репетиции, даже с отменой уроков. По ДК бродили толпы учеников, туда-сюда сновали учителя, и вся эта суета, многолюдность, шум уже создавали праздничную атмосферу. В этой атмосфере я и познакомился со Смоком.

Смок – кличка. Клички в Константиновке были почти у каждого. Гитлер, Ким Ир Сен, Чапай, Смок и еще немало подобных, персонажных кличек; клички по сходству с другими национальностями: Кореец, Чечен, Поляк и т.д., хотя все эти люди вроде как свои. Ну и клички непонятной этимологии: Колых, Литура, Кагай и т.д. Клички расцвели в советское блатное время, а до этого были «уличные фамилии». Как-то к старушке, сидевшей на лавочке перед домом, подошли переписчики и спросили:

– Бабушка, а где живут…Сидоровы?

– Не знаю, голУб, – ответила бабушка, – на нашим планте, кажись, такия и не живуть!

А Сидорова – это была ее официальная фамилия, но за много-много лет она уже так привыкла к уличной фамилии, что настоящую забыла.

Тогда, в ДК, Смок решил откосить от репетиции и мы пошли к нему домой, слушать другую музыку. С этого дня и началась наша дружба. Была она довольно условной и весьма небезопасной. Смок, как голубятник, воровал голубей, и я участвовал в этом. На танцы мы почти всегда приходили пьяные и там тоже были рискованные приключения.

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ КОНЦЕРТ

Как-то будним пустынным вечером я оказался в парке около ДК и столкнулся с одним пьяным комсомольским активистом.

– О, Алексей! – обрадовался он. – Хочешь закурить?

– Давай.

– Ну, вот сигареты, – протянул он пачку, качаясь туда-сюда, – а спички я потерял.

– А у меня есть.

– Ой, как хорошо!

Мы закурили. Какое-то время молчали, потом визави уставился на меня, как будто только что меня увидел и снова радостно воскликнул:

– О, Алексей! Знаешь, что, Алексей, спой мне песню!

– Что-то не хочется.

– Ах так! – возмутился «ценитель прекрасного» и врезал мне кулаком в ухо.

– Так что, споешь?!

– И не подумаю!

– Ах ты… – удар в грудь.

Я отшатнулся, быксёр чуть не свалился вслед за мной. И тут показался какой-то прохожий. Мой оппонент, несмотря на свое состояние, сообразил, что пора прекращать, а иначе это может повредить его репутации. Он резко развернулся и побрел куда-то во тьму.

ГРУППА ПОДДЕРЖКИ «ЗЕЛЕНОГО ЗМИЯ»

«Дом стоит, и свет горит…»

«Кино»

Самая многочисленная «группа поддержки зеленого змия» моего нового класса, чаще всего собиралась у Тузина на Таманской и в тот вечер, праздник ВОР, мы кутили как раз у него. Погода была отвратительная: колючий, ледяной дождик, которым ветер размахивал в разные стороны и, вдобавок к этому, густая такая темнотища. Мрачный был вечерок. Хотя у Тузина было уютно: тепло, светло, полный стол еды и выпивки, а также смех, шутки, веселье, но, вдруг, у меня внутри будто что-то щелкнуло. Я отстранился от всего этого и предельно почувствовал ужасно тоскливую бессмысленность происходящего, а потом, встав из-за стола, направился к выходу.

– Лень, ты покурить?

– Ага.

Одеваюсь, выхожу на улицу, иду вниз по Таманской. Чем ближе к центру, тем больше встречается молодежных компаний, которые с криками, смехом, девчачьим визгом стекаются в ДК. На площади Свободы вдруг меняю маршрут и направляюсь не в сторону дома, а к Калудскому (Калужскому) пруду. Раздеваюсь, бегу по мостику, плюхаюсь в воду. Часто летом я пытался переплыть этот заливчик, но духу не хватало, а тут перемахнул угрем туда и обратно. Вылез, оделся, закурил, как и говорил, покидая компанию.

На следующий день зашел припухший Х:

– Лень, а куда ты учера делсы?

– Да никуда, домой пошел.

– А мы думали, ты на танцы пошел. Спросили у ДК Колыха, Литуру – никто тибе не видал. А чё, плохо было?

– Да что-то не очень было.

– Не туда пошло. Я и сам нажрался до усирачки. Мы ж ишшо у ДК добавили. Утром ведро воды, наверно, выхлебал!

– А я вчера мог и пруд выпить.

СТИХИЙНЫЕ ПРЕДСКАЗАНИЯ

Однажды, во время «таманских посиделок», мы с Генкой пошли покурить, и я вдруг говорю:

– Ладно, Ген, когда попадешь служить в Ленинград, я тебя буду навещать.

– Зачем мы туда, Лень? – засмеялся Генка.

– Не знаю. Ты служить будешь, а я жить.

Так и вышло. С чего это я взял, не понимаю. Служить он, конечно, мог попасть куда угодно, но вот чтобы мне жить в Ленинграде?! Я в то время еще собирался поступать во ВГиК, а это совсем в другой стороне.

Другой раз валялись мы в парке около ДК со Смоковой компанией и, вдруг, все начали мечтать о будущем. Доходит очередь до меня, спрашивают:

–А ты, Лёх, кем хочишь стать?

–А фиг его знает. Знаю, что посмотрю разные страны…

–Лёх, ды хто тибе пустя! – заржали недобры молодцы и были правы; в то время, в той стране, да с нашим социальным положением это было нереально, а потому и до колик смешно; но я посмотрел.

«семена грядущего тихо прорастают себе во тьме, в каком-нибудь позабытом уголке, пока все глаз не сводят со Сталина или Гитлера»

Толкин, Письма

«1980»

СНОВИДЕНИЕ

Почти полвека, я спал, как младенец. Ложился в постель, закрывал глаза, утром их открывал… «Здрасьте, а была ли ночь?!» Поэтому я помню все сны, что видел в тот период. Их ведь и было-то на пальцы одной руки.

Этот сон я увидел летом. За мной гнались какие-то мужики и, увы, в конце концов, поймали. Страшно не было, они то поймали, а я взял и проснулся! Вечером, собираясь к Смоку, рассказал сон маме.

– Плохой сон. Лучше бы ты дома сегодня остался!

– Чепуха! Я в сны не верю!*

– Ну гляди, будь осторожнее!

Компанию я нашел около Чепраковых, и мы пошли шляться по ночному селу. Только сели на обочине дороги напротив Куриловых-Анцуповых, как вдруг около нас тормозит легковушка; выскакивают мужики и бросаются на нас. Мы вскакиваем и рысью несемся в сторону «4-й бригады»; около нее все продолжают бег вперед, а я кидаюсь, в сторону, к калитке в «4-ю бригаду»; к калитке, которая была открыта и днем, и ночью, и летом, и зимой… боюсь за всю свою жизнь она была закрыта только раз и именно в ту ночь; так что сон сбылся: я не ушел от погони.

Мужики вывезли меня к пруду Иёнке и стали грозить утоплением, если я не верну магнитолу. Оказалось, они что-то отмечали у себя на Таманской и из одной их машины украли магнитолу. Поскольку в окно они видели проходившую мимо кучку молодежи, то подумали на них, прыгнули в машину, стали колесить по селу и напали на нас. Выполнив ритуал угроз, они сделали важную для села вещь, спросили:

– А ты ваще чей?

– Сотников,

– Учительницы?! Сотниковой сын?!

– Да.

У Сотниковой была репутация «куда хочешь дойдет, чего хочешь добьется», поэтому они примолкли. Потом кто-то сказал: «Ладно, поехали в село, покажешь, где твои друзья живут. Те, что убежали».

Кончилось это большим скандалом. Мама подала в суд на зачинщика и у того были большие неприятности, даже несмотря на очень блатное родство.

Да, искать меня в ту ночь она ходила с теть Машей Тарасовой. Они то ладили, то не ладили, но тут причина была уважительная, а бабушка плакала и спрашивала у матери: «Валь, у яво хоть костюм-то есть?» Это она готовилась к моим похоронам.

P. S. – 2021

«У моей матери была серьезная репутация. Это было всё равно что иметь отца, потому что у нее был авторитет.»

Тупак

P. S. – 2024

* Вот этому моему демонстративному: «Я в сны не верю!», было продемонстрировано моментальное сбывание, с латентным вопросом: «А теперь веришь!?» Теперь верю! Через полвека! А тогда во что я верил? Есть у Леннона песня, где он утверждает, что ни в кого и ни во что не верит, кроме себя; а у меня тогда и в себя не было потребности верить (впрочем, в меня другие верили), но аванс, в виде сбывшегося сна, я получил.

«1981»

ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ. “TOUR OF LOVE”.

«Can I take you by your hand?»

Gilbert O‘Sullivan

Зима, в те каникулы, была настоящая: хочешь – катайся на санках, хочешь – на лыжах, а мне выпало покататься на поезде для учеников-активистов! К тому же, я мог взять кого – нибудь, и я выбрал Саню Тарасова. Прихожу к нему домой, т. Маша говорит, что он гуляет у Сережки. Иду к Сережке. За окнами гремит музыка, пьяные крики, долго стучу, наконец на крыльцо сам хозяин выходит.

– Саню, – говорю, – позови, Тарасова.

– Щас,

Сани долго нет, и я испытываю чувство плебея перед дверьми аристократического клуба. Наконец он появляется.

– Хочешь поехать в маленькое путешествие?

– А то, Лень! Конечно хочу! А када?

–Завтра.

–Плохо, что уже завтри, надо ж иттить собираться, а я видишь, какой! Надо пратрязветь, а то матушка убье!

– Ну, не пей больше, часа через два протрезвеешь.

– Да, Лень, точно. Ну, пойду я, а то замерз. Дык ты зайдешь, значить, за мной завтри?

– Ну да. Давай, пока.

– Пока, Лень!

Ядреным зимним утром похмельный Саня еле тащится за мной в школу:

– Лень, ну куды ты так мчишьси?

– Сань, это же моя обычная походка! Если я помчусь…

– Э-э-э, подожди!

И вот все в сборе. Нас инструктируют и отправляют в Ставрополь. На ж. д. вокзале мы грузимся в спец. поезд: для каждого района края свой вагон. Я, как опытный путешественник, занимаю самое блатное купе, около тамбура; это удобное место во всех отношениях: собрался покурить, нет нужды топать через весь вагон; ну и прочие «гадости жизни» под рукой.

Нас снова инструктируют и наконец-то путешествие начинается. Собрались мы с Саней это дело обкурить, выходим в коридор и вдруг… Потрясающие глаза! Голубые, огромные! А волосы! Рыжевато-золотистые, мой любимый цвет волос! И синий – мой любимый цвет, во всех его оттенках, а у нее, кроме голубых глаз, синие джинсы и голубая ковбойка! И она такая стройная, такая хрупкая! Хочется прижать ее к себе и больше не отпускать…

– Е…ть! – восклицает Саня. – Я хотел зайтить у тубзик, поссать, а эта телка яво заняла! Э, Лень, ты чё?!

– Я ничё.

– Я говорю, телка какая-то сортир заняла.

– Ну и х..ля?! Обоссышься, что ль?! Пошли курить.

Двери во всех купе открыты, все снуют туда-сюда, а я стою в коридоре, чтобы увидеть ЕЁ. Я влюблен, без сомнений, влюблен. Конечно, не первый раз, может быть, двадцать первый, но то были, скорее, увлечения, а здесь, кажется, по-настоящему! Какой-то высокий крупный парень просовывается в ее купе и кричит: «Наташ, … бла, бла, бла.» Значит, ее зовут Наташа! Следующая задача познакомиться с этим парнем; если он курит, то это легко: попросить прикурить и завязать знакомство. Вскоре они со своим соседом идут в тамбур. Направляюсь за ними и дальше по плану… Высокого парня зовут Игорь, а их группа из Сухой Буйволы (P. S. – 2021 – совсем недавно узнал, что в основателях СБ был род Сотниковых; и, вроде бы, дедушкина семья Сотниковых именно оттуда перебралась в Константиновку).

– А что ж это вы всего одну девушку взяли?! А остальные все мелкота! – как бы между прочим шучу я.

– Ничего, мы у вас одолжим! У вас-то побольше девушек.

– Тогда знакомьте меня с вашей, а я вас с нашими.

– Заметано! Пошли.

Игорь ведет меня в девичье купе и знакомит с Наташей, потом я знакомлю их с нашими девицами. Наташа в купе с тремя мелкими сухобуйволятками, а в купе Игоря двое сухобуйволят, так что на день мы их отправляем туда, а сами заседаем у Игоря.

Поздним вечером мы оказываемся с Наташей наедине в ее купе. Малышки спят, и мы садимся поближе, чтобы говорить тихо, но слышать друг друга. Близость эта сводит меня с ума; мы о чем-то говорим, говорим, говорим; не важно, о чем, главное, что она рядом. В купе жарко; ее голубая ковбойка сильно расстегнута, украдкой я бросаю восхищенные взгляды на эту часть прекрасного телa incogita, а к середине ночи осмеливаюсь и беру ее за руку! Это моя первая близость с девушкой!

Перед рассветом Наташа решила, что надо хоть немного поспать; я ушел к себе, но так и не смог уснуть.

–2-

Принцип нашего путешествия был таков: ночь едем, день проводим в городе. Всего, кажется, было четыре города, но точно помню только Краснодар. Краснодар не мог не запомниться хотя бы потому, что в Ставропольском крае, в ту зиму был «табачный голод». На сельских магазинных полках в гордом одиночестве пылились «посланцы Фиделя»: кубинские сигары и сигареты; они считались хуже махорки, а стоили гораздо дороже, так что никто их не брал. Многие константиновсие мужики ездили за куревом как раз в Краснодар. Брали обычно мешок «Примы». «Папка из Краснодара мяшок «Примы» учера привез!» – можно было услышать от юных курильщиков в школе. – «Тяперь буду у няво п…ть сигареты! Усё равно не заметя!»

В Краснодаре мы разделились по половому признаку и мальчишки первым делом ринулись на поиски курева. Я купил блок «Бама» и блок пижонской «Явы 100», так что табачный голод был утолён на долгую перспективу, но появился голод обычный. Утром нам выдали талоны на питание; на определенную сумму в столовых можно было взять, что заблагорассудится. Когда мы наконец нашли подходящее место, мне рассудок изменил: я набрал 10 эклеров. Четыре съел с удовольствием, пятый из принципа, мне ведь сказали, что столько я не осилю; шестой вызвал у меня легкую тошноту и я остановился. Лучше признать, что был не прав, это выходило менее тошно, чем съесть оставшиеся эклеры.

А потом мы пошли в кино. Смутно помню, что кинотеатр был как бы на втором этаже, а при выходе что-то вроде террасы; зато помню, что смотрели мы «Чистыми руками». Был такой цикл румынских боевиков. Фильмы эти пользовались популярностью у мальчишек.

Ну что сигареты, эклеры, кино, я ждал вечера! Увидеть Наташу! Что могло быть важнее! Вечер, к счастью, наступил. Та же компания собралась в купе у Игоря, когда стемнело и поезд набрал обороты. Странное дело, Наташа не приходила. Я бросился к ней. Постучал в купе. Она выглянула:

– О, привет! Вы опять у Игоря?

– Привет! Да, снова у него все собрались. Пойдем туда или посидим у тебя?

– Знаешь, Леш, я, наверное, спать лягу. У меня что-то голова болит.

– Ну выздоравливай! До завтра.

– До завтра.

У меня так упало настроение, что к Игорю я даже не заглянул, поплелся в свое купе, залез на верхнюю полку и всю ночь, бездумно, с легкой грустью смотрел в черное окно на «огни чужой жизни». А компания этой ночью дегустировала краснодарскую выпивку, так что Саня завалился в купе лишь под утро; и то не спать, а взять сигареты. Был он изрядно навеселе.

– О, Лёнь, – со своей фирменной улыбкой, – а ты не был что ль у Наташки?!

– Не, она спать легла рано, голова болит.

– П…ть она, Лёнь! Голова у ние болить! Ты знаешь, что я ие того! Усю ночь!

Я слетел со своей полки, схватил его за грудки и с криком: «Это ты п…шь! Е…ый х..й! У нее голова болит! А тебе я щас е…к разобью, сука!»

Саня не сопротивлялся. Ведь это не я тащил его в тамбур! Это был другой человек! То есть таким он меня никогда не видел. Злость и эффект неожиданности помогли бы мне хорошенько его отделать, но вмешались буйволинцы и держали меня, пока я не остыл (Сотниковы – марафонцы, а Ерины – спринтеры; остывают быстро).

Все оставшиеся дни поездки я был настоящим мизантропом; кроме Игоря ни с кем не общался, никуда не ходил; скорее хотелось попасть домой и забыть об этой поездке навсегда… правда, дома тоска-злодейка не отпустила и еще довольно долго мучила меня. Поэзию в то время я не признавал, но тут вдруг начал писать поэму, и она успокоила боль. Вот начало:

Я стонал от боли адской,

Но никто меня не слышал.

Руки в ранах и мозолях

От мороза онемели…

Ты внезапно появилась,

Разом все преобразилось!

Рядом села ты и тело

Боль внезапно отпустила…

Дальше стихами не помню, но суть в том, что это была большая взаимная любовь, освобождающая главного героя от всего плохого. И вдруг его возлюбленная погибает. Он впадает в апатию, тает, а спасает его лист бумаги и карандаш. Он, вдруг, пишет ее портрет и больше ничего не хочет делать с этого момента, кроме как писать её портреты. Разные техники, разные материалы, но всегда в этих работах много любви, смешанной с печалью. Если ее портрет попадал к кому-нибудь в дом, люди становились мягче, добрее… Он делается известным и богатым, хотя ему на это наплевать (свите не наплевать), главное – она, она, она и работа, работа, работа… Однажды во сне он видит дьявола и тот предлагает художнику за любую цену продать ему руки! Чтобы в мире не прибавлялась добрая красота. Художник соглашается только за одну цену – ее возвращение. «Купец» выхватывает два меча и отсекает руки… Художник просыпается от боли. Рук нет, кровать залита кровью, но в открытое окно льется утренний свет и птицы поют радостнее, чем обычно… Он бросается к окну и видит ее, восходящую к замку по горной дороге на фоне рассвета… Боль проходит, кровь останавливается, а вместо рук появляются крылья…

Вот это странное творение (откуда в советское время, у сельского пацана, пусть даже читающего, такие образы?!! Такого я не читал, потому что такого тогда не печатали!) помогло мне прийти в себя.

С Саней я не общался почти полгода, но даже когда мы помирились, мое отношение к нему уже не было прежним.

P. S. – 2019

 «Как опресняется вода морей,

Сквозь лабиринты проходя земные,

     Так, мнил я, боль души моей

Замрет, пройдя теснины стиховые:

Расчисленная скорбь не так сильна,

Закованная в рифмы – не страшна.»

                Джон Донн, «Тройной дурак»

БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ

Лето после окончания школы – время осуществлять мечты и планы; вот и моя – стать артистом, ждала своего воплощения. Мама соглашалась ехать со мной во ВГИК, она любила путешествовать. Так что надо было принимать решение… А я почему-то колебался… И вот, однажды утром, выбравшись из кровати и направляясь во двор, «будущий артист» увидел себя во весь рост в зеркале трюмо… Там стоял худенький невысокий мальчик в огромных «семейных» трусах. «Господи, – воскликнул я про себя, – да какой же из меня артист! Разве такие артисты бывают!» Почему-то особенно меня смутили эти «семейные» трусы? Честное слово, лучше бы я подошел к зеркалу без них! Глядишь и не передумал бы.

P. S. 2025

Оказывается, так или иначе, но я передумал бы; просто со временем понял, что мечта стать артистом была не моя; окружающие считали актерство моим будущим путем, а я принимал это из-за возможности оправдывать свою свободу: «А зачем мне учиться, я же артистом буду!»

Одна женщина жила некоторое время по соседству, потом переехала в город и увидел я ее много-много лет спустя. В разговоре она сказала: «Ты такой был в детстве и юности! Я всегда думала, что тебя ждет необычная судьба!» Отчасти, поэтому, видимо, мне прочили артистическую карьеру; чувствовали что-то необычное во мне (верили в меня), но этой необычности было суждено другое русло.

Вот еще удивительная вещь, которую я понял много лет спустя: мама не принуждала меня ни к чему. Мама, которая жестко держала довольно большую школу, не навязывала мне свою волю. Может быть, в пику бабушке, которая как раз то с мамиными желаниями не считалась. Может быть, мама чувствовала, что у меня особый путь и не мешала мне по нему идти. Может быть, и то, и это, и что-то еще, пока не понятое, но так было.

ДОЖДЬ ПОЮЩИЙ КОЛЫБЕЛЬНУЮ

Итак, впереди маячит армия, не самое приятное место, но мы молоды, живем сегодняшним радостным солнечным днем и о будущем не думаем абсолютно! Правда мне хорошо и в дни дождливые, потому что, когда работаешь на поливном участке, то дождь-твой коллега; вот открываешь утром глаза, а в комнате темно, как в вечерние сумерки и дождь шепчет: «Сейчас ты снова закроешь глаза и погрузишься в долгую сладкую дрёму… Спи, спи, я за тебя сегодня работаю!» Серьёзный, работящий дождь мог освободить нас на несколько дней, но при этом зарплата сохранялась! Да и зачем дождю наша зарплата!

УМНЫЕ ЕДУТ В ГОРЫ

В сентябре наш «9-й поливной» собрался в Домбай. Ради такого случая с работы отпустили пораньше, а Х как раз на мотоцикле. Едем, только что-то меня смущает переднее крыло; кажется, оно болтается.

– Саш!

– Че, Лёнь?

– Давай остановимся! Крыло поправим.

– Х…я, Лёнь, доедем!

После этого оптимистического заявления мы проехали еще метров сто-двести и наехали на камешек. Крыло резко ушло вперед… Хлоп! Я лечу на на пашню. Страх сжал меня и исчез, тогда я приподнялся, всё было цело. Сашке повезло меньше. Он не летал, не расстался со своим «Восходом» и лежал под ним. Ни с того, ни с сего меня разобрал смех, а Сашка стонал и матерился:

– Лень, ну х…ля ты ржешь?! Подними мотоцикл! Я, кажется, руку сломал!

– Ладно, Саш, придется мне править.

– Не, Лень, – решает Сашка после короткого раздумья, – лучше все-таки я, одной рукой.

Я откручиваю крыло, и он, с матами, как допинговый дискобол, забрасывает его в посадку. Кое-как, «на честном слове и одной руке», довиляли до его дома. Закатываю мотоцикл во двор; выходит из летней кухни Сашкина мать.

– Ма, я руку сломал!

– Ды идеж ты носилси, Сашка?!

– Ды с работы ехали с Лёней, а там камень… Ма, я щас срочно у больницу! Нехай накладывають гипс, а то завтри у Домбай!

Мать начинает орать, сначала просто так, в небо, потом, прибавив децибел, переключает крик на Сашку, мол, никуда не пущу с такой рукой и т. д, и т.п. Но Сашка не уступил…

На малыше «Кубани» теплым тихим вечером въехали мы в Теберду. Разбили палатки в лесочке у шумной речки, прячущейся за насыпью. Натаскали дров, развели костер, сварганили ужин; уже доедали его, когда на место по соседству въехал крутой «Икарус». Оказалось, школьники из Невинки. Расположились рядом с нами.

Мужики устроили попойку, а мы с Сашкой поднялись за насыпь и уселись у реки. Через некоторое время туда же поднялись две хорошенькие восьмиклассницы и начали прогуливаться взад-вперед.

– Лёнь, – толкает меня в бок Сашка, – пригласи их с нами посидеть.

– Ды ты пригласи! Чё сразу Лёнь!

– Ну ладно, Лёнь! У тебя-то язык лучше подвешен!

Лесть срабатывает, я окликаю подружек, завожу разговор, и они подсаживаются к нам. Мой «хорошо подвешенный друг» начинает работать за двоих; такую, блин, «чечетку выбивает»! Конечно, Сашкина рука была удостоена внимания. Только он открыл рот и начал: « «Восход» » … как я перебил его и продолжил: «Да, девушки, восход на Эвересте – это потрясающее зрелище! Вы были на Эвересте? Нет. А мы были. Восходили, так сказать. Ну да, мы молодые альпинисты, юниоры. В Домбай так, просто отдохнуть приехали. А так всё больше по Альпам, Тибету, ну, где посложнее. Так вот, эта рука! Сашка ведь был на волосок от смерти, а отделался только сломанной рукой. Представляете, какой счастливчик!» Смотрю, у Сашки нос начинает задираться. Видимо, вспомнил, как на Эверест смотрел. Как же, ас-альпинист! И девчата как-то стали больше к нему льнуть. Пора осаживать! Для этого пришлось смущенно поведать, что Сашку то спас я; как, впрочем, и всю экспедицию…вся экспедиция висела на волоске… В общем, если бы не я! Получилось! Девчата потянулись ко мне, зато Сашка стал надуваться, хорошо, что их позвали на ужин, иначе бы он обиделся. Но рассказ их увлек, они даже согласились прийти ночью в нашу палатку, слушать продолжение…

ГОЛЛИВУД ОТДЫХАЕТ!

Дело было около какого-то домбайского кафе. У входа, на широких перилах сидели сытые туристы-курильщики и мы с Сашкой в их числе. Вдруг появляется эта альпинистка! Стройная, загорелая, ангелоликая! В шортах! В шортах!!! Вся, как праздничная елка, увешана какими-то альпинистскими прибамбасами. Да еще эти тяжелые ботинки на голых ножках! Зрелище достойное Голливуда! Бац, останавливается посредине площадки. Мужики затихли, только дым валит из всех щелей. Она достает сигареты и, как бы обращаясь ко всем и ни к кому, спрашивает: «Можно прикурить?» Я всех опередил и удостоился ее улыбки. А смешнее всех выглядел ополоумевший Сашка, пытавшийся загипсованной рукой достать из кармана спички.

1982

ПАРАШЮТ

В военкомате всем желающим предложили записаться на прыжки с парашютом. Желающих оказалось немного и, вдобавок, меня забраковали из-за зрения.

– Не, – сказали мне, – ничего не получится. Для прыжков с парашютом зрение должно быть 100%.

– Как прыгать – так нельзя, – возмутился я, – а как в армию – так можно!

– Ну, в армии тебя никто не заставит прыгать.

– А стрелять?!

– Ничего, куда-нибудь да попадешь.

11 НОЯБРЯ

Так мы росли, дурачились, работали, отдыхали, пока не очутились в … 11 ноября. Трех одноклассников и, условных соседей, Х, Саню Мальцева и меня забирали в один день, так что каждый побывал на двух проводах, помимо своих.

Кто-то напоил моего кузена Олега. Для его десяти лет это был ранний дебют.

Самые близкие друзья сидели часов до двух ночи и мама заставила нас немного поспать; все места были заняты, кроме довольно узкой железной кровати в комнате-кухне и крайний на ней, как ни прижимался к коллективу, все равно от него отпадал; поднявшись с пола, он укладывался около стенки. Новый крайний проделывал тот же путь: вниз-вверх-к стенке. Так за несколько часов каждый побывал в разных положениях.

В пять утра, около правления, нами набили автобус и отправили в Светлоград. У военкомата шумело море народу. Звенели гитары, стаканы, поднимались облака табачного дыма. Сновали туда-сюда озабоченные офицеры. Кого-то проверяли, кого-то считали, заглядывали в какие-то бумажки. Всё! Команда садиться в автобус! Последние объятия, рукопожатия, женские слезы, мужские советы. С трудом нас наконец загоняют в салон. «Кубань» тихо рассекает «бурлящее море»; по борту шлепают «волны» чьих-то рук, кто-то бросает что-то в открытое окно… Автобус набирает скорость. Грохочет по мосту через Калаус, кружит по кольцу у кафе «Дорожное», пробегает мимо каменного указателя «Светлоград» и выходит на прямую среди еще знакомых полей.

Все долго хранили гробовое молчание. Это было необычно: молодые, пьяненькие пацаны – и полная тишина. Тишина эта способствовала моему странному состоянию. Позже я испытывал чудные состояния, но уже другого рода. А тогда я слышал голоса! Мамы, дедушки, бабушки, тетушки, Олега, друзей; какие-то диалоги, обрывки фраз. Они были невероятно реальны, как будто в голове у меня работал магнитофон. Но когда в наш автобус вернулась жизнь: послышался смех, разговоры, зашелестели пакеты с едой, тогда голоса исчезли. Интересно, так бывает у всех или только у поэтов?

ДВЕ СМЕРТИ (ОДНА В КАВЫЧКАХ)

Призывной пункт в Ставрополе. Тягостное состояние неопределенности. Ожидание «купцов». Домашняя сухомятка. Нашествие горцев. Они держатся сплоченным особняком. Как-то вдруг, ни с того, ни с сего у них начинается веселье; безудержное; гром гитары, яростные крики, дикие танцы. В разгар «горскотеки» к эпицентру подбегает молоденький офицер и орет: «Прекратить немедленно!» Горцы не реагируют. Тогда офицер бросается на гитариста, вырывает инструмент и… яростно разбивает о дерево! Немая сцена, а потом мотивация подвига: «Отставить танцы! Умер генеральный секретарь коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев!» вот так, ярко, жарко узнали мы о смерти нашего «горячо любимого» генсека.

Для меня это была символическая фигура. Мы «родились» почти вместе; он как генсек, а я как землянин, а день его смерти (без кавычек) стал днем «смерти» части моего детства (кстати, двух следующих генсеков как будто и не существовало, ведь мы жили в своем замкнутом мирке и с гражданкой почти не пересекались). Что ж, кто бы ни умер, а жизнь продолжалась… «На холмах Грузии» … В мотострелковой учебке.

ДУШЕТИ

Душети – это небольшой городок с полсотни километров от Тбилиси. Симпатичный такой городок, со своеобразной архитектурой. Правда за те полгода, что мы в нем провели, мне только в последний месяц удалось пройтись по нему вольно, а до этого только строем в баню.

ХОЛОД

Наша двухъярусная кровать, в ряду себе подобных, занимала «почетное место» у огромного окна. Я спал сверху, внизу-сержант Васильев. Просыпался я всегда минут за 10-15 до подъема. Тихонько соскальзывал вниз и, ежась от холода (сапоги на босу ногу), бежал в туалет. Вернувшись, забирался под теплое одеяло, но уже не спал, а смотрел в окно. Это было странное состояние: блаженство от тепла и ужас от неотвратимости подъема, от того, что скоро я буду там, за окном, в сыром, холодном осеннем сумраке… И вот звучит ненавистное: «Рота, подъем!». И мы вываливаемся из теплых кроватей в бесконечно долгий холодный армейский день…

ГОЛОД

«Рота, стой!» – командовал сержант Васильев, когда мы выходили из столовой. Рота останавливалась. «Достать хлеб из карманов»! Мы подчинялись и выуживали огрызки хлеба из наших карманов. «Доесть! Время пошло!» Мы, давясь, глотали наш несостоявшийся НЗ. Ох, как нам хотелось есть! Что такое для растущего организма ломтик хлеба с кусочком масла, пустая каша и жидкий чай на завтрак; или жидкая похлебка и белёсый компот; правда, на ужин каким-то чудом до нас «доплывала» жареная рыба, но также, как и мясо, в очень условных количествах.

Воскресенье было особым днем для советского солдата; в воскресенье на завтрак давали…яйцо! Если бы при тех физических нагрузках и хорошее домашнее питание, то мы бы возвращались домой совсем другими людьми, но питание было убогим.

«А вообще-то жил голодновато, всегда хотелось есть…»

В. Быков, «Моя война»

МИНДАЛЬНОЕ ПЕЧЕНЬЕ (ГОЛОД)

Сегодня в Грузии русских называют «оккупантами»; действительно, нас было больше в части, чем грузин, но мы, «оккупанты», честно говоря, завидовали «угнетаемым». Во-первых, их постоянно навещала родня; то и дело на КПП, что напротив «Хинкальной», вызывали кого-нибудь из курсантов-грузин. Там они кушали домашние вкусности, а то и уходили с родней в город; во-вторых, на нашу зарплату в семь рублей полакомиться в чипке (кафе на территории) можно было от силы два-три раза; ведь из этих 7 рублей надо было купить воротнички, гуталин, конверты, курево, да рубль сдать на что-то, вот и весь «разгуляй». Тем не менее в чипке всегда было битком и как раз «угнетаемые» являлись постоянными клиентами. «Угнетаемые» пировали, «оккупанты» за ними убирали.

В тягучей череде дней все же наступало воскресенье. После завтрака нас еще на что-то напрягали, типа просмотра «Служу Советскому Союзу», зато после обеда и до ужина все время было твое, в пределах части ступай, куда пожелаешь; я желал в библиотеку. Книг мне не хватало так же остро, как сна, молока, сладостей, да и вообще еды (теперь я ел бы даже борщ!). И вот однажды на лестнице в библиотеку, вижу на ступеньке …миндальное печенье! Лежит себе, такое большое, аппетитное! Шепчет сладко: «Съешь меня, солдат; съешь меня, съешь…» Вокруг никого, ни живой души, и вот «злобный оккупант» стоит и мучается сомнениями: «тварь я дрожащая или право имею» поднять и съесть?

Еще одна изюминка воскресенья – программа «Иллюзион» на грузинском канале. Там показывали дефицитные фильмы, типа «Фантомаса» или «Великолепной семерки». Если кому-то выпадал наряд на воскресенье, то он обычно сетовал: «Ё-моё, «Иллюзион» не посмотрю!»

БРОМОТЕРАПИЯ

Не знаю, какие мифы ходят в современной Российской армии, а в Советской, в числе прочих, был миф о броме, добавляемом нам в еду, как средство от юношеской гиперсексуальности. Никто не задумывался, кто это делает и когда; при вечной толчее на армейской кухне это могли делать только «прапорщики-невидимки» или «ангелы-сверхсрочники». Впрочем, при скудном рационе, вкупе с нагрузками, в броме не было необходимости, сил едва хватало доползти до кровати.

P. S. 2022

Дывлюся бандеровская Украина взяла советский армейский миф о броме на вооружение в информационной войне против России. Правда, развернула его на триста шестьдесят и убеждает мир, что воинам РА (лечащим Украину от злобного национализма, по Роджеру Вотерсу) выдают виагру для совершения сексуальных преступлений; видимо, украинские мифотворцы судят о других по себе. Еще говорят, что после виагры воинам РА даже штыки не нужны в рукопашной.

СЕРЖАНТ ВАСИЛЬЕВ

Забыл, как звали нашего сержанта, а фамилию помню и даже лицо могу вызвать в памяти: узкое такое лицо, смуглое, отчего Васильеву очень шла улыбка. Был он не злой, но при необходимости жесткий; отличная комбинация качеств, как для командира, так и для его подчиненных. А еще он говорил по-русски с акцентом, поскольку родился и вырос в Тбилиси.

Меня он как-то выделял из всех и относился с явной симпатией. Может быть, его отношение сложилось после нашего разговора, когда я не выполнил какое-то задание, а он стал выяснять почему, а я как-то так хитро ему все объяснил, что получалось ничего и не надо было делать; или потому что я еще очень по-детски выглядел и увидев мою фотографию в комсомольском билете, он, с улыбкой, сказал: «Ну, Алексей, ты, видно, был любимец женщин!»

Из всей массы людей за полгода учебки я хорошо запомнил двух: Васильева и почтальона Серегу; смутно, но помню еще одного человека, кавказца, он вступился за меня в мелком конфликте с сослуживцами-грузинами, чем конфликт исчерпал. На мой вопрос: «Почему ты мне помог?» он ответил: «Ну мы же земляки! Оба с Северного Кавказа!»

НОВЫЙ НОВЫЙ ГОД

Новый год в армии – это удивительное доказательство того, что время не остановилось. Что, к счастью и радости, оно движется; туда, где скрыт дембель! Вот и мы в нашей учебке дожили до последнего дня 1982 года, а он не подкачал! Солнышко сияло по-весеннему, небо синело по-летнему, трава зеленела по…уставу. Мы почти весь день провалялись на газоне перед казармой, грея свои тощие бока. В людях чувствовалось праздничное настроение. Вечером, в казарме, накрыли стол, и наша рота села встречать Новый год. В полночь все чокнулись лимонадом, сказали, что полагается и пошли курить на порог; вдруг, кто-то восторженно восклицает: «О, смотрите, снег!» Он появился, как десантник, из ниоткуда; из черноты ночи, в островки света, медленно опустились редкие «снежинки-разведчики», дали добро, и тогда вся «белая армия» двинулась в атаку.

«1983»

ПОЧТАЛЬОН СЕРЕГА

Стресс, перемена климата, плохое питание сделали свое черное дело: на голенях появились раны, и я попал в санчасть. Санчасть в учебке считалась предбанником рая. Яйца там давали каждый день! ДВОЙНАЯ порция масла выдавалась и на завтрак, и на ужин! Но главное – стакан молока! МОЛОКО! Для меня это был напиток №1. И вот надо было заболеть, чтобы попить молока! Что за удивительная была страна СССР, где в мирное время солдату было недоступно молоко!

Одно меня огорчило, пока я ваялся в санчасти, наша рота съездила на учения в горы. Мне тоже хотелось! Сослуживцев впечатлили штурмовики из ДШБ, которые воровали шапки у наших курсантов во время дефекации; заскакивали в туалет, хватали шапку с головы и стрелой обратно. Понятно, человек в таком положении, что ему не до шапки! Ещё наши восхищались их пайками. Чего только не давали этим штурмовикам! Даже копченую колбасу! И сгущенное молоко! Элита! Не то что мы – пехота.

Где-то в начале мая я стал учеником почтальона. Мне кажется, без рекомендации сержанта Васильева здесь не обошлось; не так-то было просто пробиться на самое блатное место в части. Что ж, мой шеф, почтальон Серега, был рад, потому что для почтальона он не очень-то любил двигаться, зато я готов был хоть весь день бегать, получать газеты, разносить почту; мы, как говорится, дополняли друг друга. Кстати, почему почтальон была– самая блатная должность в части? А потому что он жил в клубе. Уединение! То, чего в армии так не хватает. Жил он в небольшой уютной комнате, в ней же выдавал письма и посылки. Посылки – это отдельная статья; во-первых, почтальона обязательно угощали; во-вторых, Серега угощался сам. Как-то после выдачи посылок он говорит мне:

– Ну что, пошли крыс ловить?

– Каких крыс?! – удивился я.

– Увидишь.

Берет он плотный непрозрачный пакет, прячет его в карман, и мы идем в офицерский городок. Там заходим в двухэтажное заброшенное здание. Медленно продвигаемся по этажу. Серега внимательно оглядывает кучу битого кирпича, отрицательно машет головой и идет дальше. Останавливается у груды обломков досок, приседает и осторожно поднимает кусок доски. Я с неприятным чувством жду, когда оттуда выскочат жирные наглые крысы, но Серега выуживает оттуда… ящик. А, да это посылка!

– О, откуда здесь посылка?!

– Здесь «крысы» прячут посылки, – поясняет Серега, перекладывая содержимое ящика в пакет, – «крыса» – это тихушник, тот, кто не хочет делиться. Посылку получил, спрятал и бегает по чуть ее уничтожает.

ΙΙ

Как-то мы с ним засиделись допоздна, а когда я проснулся (а спал я в кинобудке без окон и с отдельным выходом с улицы, через балкон) и вышел на балкон, то понял, что уже очень поздно. Солнце сияло на всю свою майскую грузинскую мощность; в кронах могучих деревьев напротив радостно распевался краснознаменный хор птиц нашей части. Слева, со стороны плаца, раздавался дружный топот сапог-это были строевые занятия, которые обычно начинались после завтрака. Для армии такой поздний подъем казался чем-то фантастическим!

Увы, со счетом не в мою пользу победил Блат. Конечно, это место кому-нибудь продали, ведь и Серега был не абы откуда, а из Анапы; народ там ушлый и денежный, так что Сереге «просто повезло», а мне нет, в июне меня в звании мл. сержанта отправили в неизвестность. И это уже другая глава…

ГДЕ-ТО ОКОЛО МОРЯ

Итак, везли нас везли и привезли на станцию Яшма, где-то около Каспийского моря. После живописного Душети Яшма вызывала уныние: жаркая сухая степь, по ней тянется железная дорога, а где-то посередине, около дороги, прилепилась парочка убогих домишек. Это и есть станция Яшма. Торчала бы она одна-одинешенька в этой безрадостной пустыне, если бы не в/ч***, которая расположилась неподалеку.

КАРАНТИН. “TAKE FIVE”

Казарма яшминской части – трехэтажный квадрат с входом посередине и огромными окнами. Напротив входа – дежурный по этажу. Рядом с ним дверь в кубрик; это сравнительно небольшая комната с двумя рядами двухъярусных кроватей. Перед кубриком «ленинская комната». Слева от входа каптерка, туалет, оружейка. Справа большой зал казармы; тут уже 4 ряда двухъярусок и телевизор у глухой стены.

Карантин расположился на первом этаже. По правилам к нам никого нельзя было пускать, но дембелям и дедам закон был не писан, они то и дело входили, искали земляков. Там ко мне подошли два высоких дембеля и на каком-то странном языке что-то спросили. Я вытаращил на них глаза, тогда один, уже на русском, поинтересовался:

– Ты не литовец?

– Нет! Русский.

– Жаль, – огорчился он, – похош на литовца!

Позже в карантин ворвался «бешеный сержант» и заорал:

– Из Ставрополя есть кто?

– Я.

– О, земеля! Пошли покурим, расскажешь откуда, поточнее!

Мы двинулись к выходу, к сержанту с испуганным видом подбежал один из наших охранников:

– Сань, ты же знаешь, не положено им выходить! Щас кто-нибудь из проверяющих подойдет и нам вставят!

– Братан, – приобнял его Саня, – да успокойся ты! Никто тебе не вставит! Я все улажу.

– Ну, Сань, смотри, долго там не будь с ним!

– Конечно, покурим только!

Мы завернули за глухую торцовую часть казармы и сели на порожек у пожарного выхода.

– Ну, меня Саня зовут, ты уж слыхал.

– А я Леха.

– Ну, давай пять, Леха, первый земляк, блин, за полтора года!

– Так ты уже дед?

– Ну да! Скоро чух-чух на хаус! Так откуда ты конкретней?

– Я из села. Константиновки.

– А! Это что под Пятигорском?

– Нет, это что под Ставрополем.

– Ни х..я себе! – Санина энергия дала изрядный выплеск. – Так я тоже оттуда!!! А чей ты?!

– Ну, вообще я Ерин, но селе я Сотников. Ну знаешь Валентину Алексеевну? Что английский преподает.

– Ни х..я себе! – Саня ажиотажно подпрыгнул на порожке. – Так ты англичанкин сын?!

– Ну да.

– Е…ть! То ни х..я никого за полтора года, а то из своего села, ды ишшо англичанин! З…сь! Ну, рассказывай, чаво там у нашай дярёвне творится!

Саня перешел на родной диалект, что было ужас как приятно. Но тут прибежал тот охранник и испуганно зашептал:

– Сань, я его забираю! Солоха идет!

– Солоха! – у Сани в глазах промелькнул легкий испуг. – Ладно, землячок, поговорим. Если что надо, зови меня. Да, вечером посидим у нас в каптерке, чаю попьем, поговорим.

МЕЖДУ ЦЫГАНОМ И ЕВРЕЕМ

Карантин закончился и нас раскидали по разным подразделениям. Мне, как мотострелку, досталась рота охраны. Жили мы на третьем этаже, сначала в большой зале, а позже в кубрике. В новом коллективе дружеские отношения у меня ни с кем не завязались. Впрочем, земляка Сани хватало за глаза; как кто-то выразился: «его было много». Благодаря ему же у меня не было проблем с дедами, потому что с ним боялись связываться.

Вскоре все же появились новые друзья. Вначале Сашка, Цыган по кличке и по национальности. Правда, он был цыган нетипичный, из оседлых. По его словам, в Ярцево, под Смоленском, такими были все цыгане; они служили в армии, поступали в институты и т.п. В нашей роте он появился без всяких карантинов, но по сути в ней он только числился, а жил и служил на Объекте, так как был собаковод. С ним мы сблизились моментально, по принципу «100 лет знакомы» и оставались друзьями все полтора года.

Что касается Саши, то хотя он был в нашей роте с самого начала (т.е. нашего появления), но с ним мы сошлись позже, потому что он был замкнутым человеком; кстати, общался он, из всей немаленькой части, только со мной и, видимо, сблизила нас любовь к книгам. Несмотря на свою отстраненность, он пользовался уважением в части, так как хорошо рисовал и к нему стояла очередь на оформление дембельских альбомов. По-моему, в части только двое не делали этих альбомов для себя, как раз мы с ним. Честно говоря, мне было совершенно наплевать на это увлечение, поскольку я равнодушен к фотографированию.

Его адрес я потерял, но помню, что жил он в Москве, на шоссе Энтузиастов. Сейчас он вполне может жить в Израиле, потому что Саша – еврей по матери, фамилия у него была украинская. Что меня в нем удивило и запомнилось, так это его постоянно грустные глаза, даже когда он смеялся.

С Цыганом же нас объединяла открытость и энергия, мы были, что называется, живчики. Кстати, Цыган стал любимцем публики, потому что замечательно играл на гитаре и хорошо пел. По ходу дела он освоил пианино в клубе и стал заодно любимцем замполита и офицерских дочек.

P. S. – 2023

«Кстати, как твои армейские успехи?.. Может, мы и пишем – то напрасно? А? Но… Валерка замахал руками и воскликнул: «Не может быть! Евреев в армию не берут, хотя после событий на Ближнем Востоке это пересматривается».

6 августа 1968 года

Село Выезжий Лог Красноярского края –

Станция Отдых Московской области, В. Высоцкий – В. Смехову

2.5.2023, в-к, К-е

В последнее время стали говорить, что из русских делают евреев (времен Рассеянья). Я себе это сказал давно, увидев плакат «Во всех мировых бедах виноваты русские». Это было в Грузии времен Саакашвили. Есть своя символичность в том, что Бог послал мне армейских друзей еврея и цыгана, которых в советской армии было не так просто встретить.

ВРЕМЯ, ВПЕРЕД, ШАГОМ МАРШ!

Вспоминая Санино увольнение, быстро посчитал в уме: «Мы пришли в июне… Июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь… Вот кажется в ноябре он уволился». Так быстро посчитал и так медленно они плелись тогда, эти «братья-месяцы». Отношение ко времени было враждебное. Все таскали карманные календари и перед отбоем прокалывали иголкой ушедший день, как противника на дуэли. Именно день, ночь, если ты не в наряде, считалась союзником. «Солдат спит – служба идет».

Я стал, кроме календаря, делать нарезки на прикладе своего автомата, день прошел – нарезка, день прошел… В итоге, получил нагоняй от кого-то из начальства: «за порчу казенного имущества».

Но было еще «время во времени»; это когда зимой в карауле стоишь на вышке и кажется, что эти два часа, как два года.

Самое лучшее средство от времени: «не думать о мгновеньях»; ни свысока, ни снизу, ни сбоку, ни с припеку; и не думать о доме; «порвать пуповину»; тогда гораздо легче. Поэтому родителям не стоит ругать детей-солдат, что со временем они реже пишут письма, это просто защита: вот нет дома! В природе не существует! Пока я здесь! Есть только здесь и сейчас! Так легче.

КАРАУЛ!!!

Наша рота охраны оберегала Объект. Смены были: сутки на объекте, сутки в части. Из нашей же роты назначались дежурные по КПП. КПП – это небольшое квадратное здание у двух ворот. Одни вели в часть, другие в военный городок. Здание-полу-аквариум. Передняя половина почти стеклянная, не считая крыши и невысокого, облицованного плиткой, барьера понизу. В углу, у входа, стул и стол, за ними и сидел дежурный.

Вторая половина была разделена на две комнаты: слева для отдыха наряда, в ней стояли две кровати и между ними тумбочка; справа комната для гостей (там родители могли общаться с сыном-солдатом, а он при этом как бы находился на территории части).

Дежурных было трое: сержант и рядовые. Сержант дежурил днем, а рядовые ночью, посменно, полночи один, полночи другой. Наряд на КПП считался самым блатным. В нем было полно плюсов и практически отсутствовали минусы. Во-первых, сон: сержант вообще спал всю ночь, причем без всяких там утренних истерик, типа: «Рота, подъем!»; ну и рядовые не жужжали: шесть часов это вам не два, как в карауле; во-вторых, крыша над головой и электрокамин в ногах лучше, чем вышка в степи. Мой личный плюсище- возможность читать во время дежурства. Ну и разное другое: вот Солоха уехал в Баку, значит можно расслабиться; вот почтальон привез посылки из Сумгаита, а где он будет их раздавать? На КПП! Угостить дежурных и почтальона считалось бонтоном; ящик стола наполнялся разносолами: сигареты, сало, колбаса, консервы, орехи, домашняя выпечка, семечки, конфеты… Вечером из тумбочки доставали трехлитровую банку, самодельный кипятильник (два бритвенных лезвия проложеные спичками, обмотанные нитками…) и, поглядывая, чтобы не застукали офицеры, варганили чай.

Мимо КПП часто фланировали офицерские дочки, только здесь мы и могли увидеть существ противоположного пола, а так всё мужики, мужики, мужики; «страшный сон гетеросексуала».

Однажды мне повезло дежурить на КПП две недели подряд и в это счастливое время приключилась беда…

ТАКТИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ БЛИЖНЕГО РАДИУСА ДЕЙСТВИЯ

Итак, я дежурил на КПП, а по вечерам, на нарды и чай, ко мне заходил земляк Саня. И вот, в один такой вечер, ни с того, ни с сего, начал я над Саней подшучивать. Он стал психовать и грозить, мол, ты меня доведешь! Бац, после одной такой шутки Саня вскакивает и бьет меня в лоб, я валюсь на кровать, Саня тут же начинает извиняться, мол, ты сам виноват, довел! Очухавшись, признаю, что так и есть – моя вина. Обиды на него у меня никакой; мы не ругаемся, ничего такого, а как памятка о такте под моими глазами «загораются два огромных фонаря». Всё бы ничего, но, как назло, на следующий день заявляется мама, тетка и ее муж. Естественно, ма в панику: «Дедовщина в части!!!» Я ей доказываю, что в армии синяки бывают не только от дедов, но и от маневров, учений и т.п., в доказательство привожу живого деда, Саню, и он долго убеждает ма, что «не дай Бог его кто-нибудь тронет! Да я того сразу грохну!» Чуть-почуть мама успокоилась, но нервов это стоило всем.

Что удивило маму, что она запомнила на всю жизнь, так это солдаты с нищенски протянутыми руками.

– Леш, а чего ж им дать?!

– Да всего по чуть-чуть, ма; конфект там, печенья, пирога бабушкиного отрезать можно.

– Ой, пирог бабушкин непропеченный, она спешила.

– Ха! Непропеченный! Да они проглотят и не заметят!

СУМГАИТ

Семейство сняло жилье на станции и по вечерам меня навещало. Конечно, мы съездили в Сумгаит. Степь ставропольская куда как живописней азербайджанской; здесь же земля будто выглажена утюгом, ни единого деревца, даже кустарника, но самое тяжелое впечатление на участке между Яшмой и Сумгаитом производили заводы. Бесконечная цепь заводов. Было в них что-то мрачное, давящее. Сам Сумгаит – город не для туристов. Глаз там ничто не цепляет. Восточно-советский город. От советского: убогие панельные дома, неуклюжие кинотеатры и ДК; от восточного: шум, грязь, сутолока, хаос, но и зелень, и улыбчивое кипение жизни. Тут и зарежут с улыбкой, и накормят с улыбкой, и денег дадут, подшучивая, и отнимут, хохоча. Нет, денег мне, конечно, не давали, но фрукты перепадали. Я вообще-то не люблю базары, рынки, толкучки. Но как-то зашел на Центральный рынок, может кто что заказывал, не помню. Впечатление он производил. Все, что растет на земле, над землей и под – там присутствовало. Идешь между рядов, как «звезда» всем ты нужен, ты в центре внимания.

– Сальдат! Сальдат! Не прахади мимо, сальдат! Смотри, какой пэрсик!

– Э! Что пэрсик, сальдат! Грюша – вот что надо кушять! Падхади, дарагой, не пажалеешь!

– Зачем ихь слюшаешь, солдат! Грюша! Пэрсик! Это для дэвачек! Вот, бери арбуз! Будет в живате груз!

Но поскольку карман почти пуст, все грузы идут мимо моего живота. Вдруг слышу кое-что поинтереснее: «Э, салдат, дарагой, падхади! Вазьми, дарагой, фрукта без денег! Сын мой тоже в армии! Далеко! Я тебя угощу, может, его кто угостит!» От всей души желаю, чтобы его сына кто-нибудь угостил «там, далеко» и увожу в часть пакет фруктов. Но это когда я ездил сам в Сумгаит, а с семейством мы на рынок не ходили, мы ходили по магазинам, охотились за тряпками.

Родня уехала; осталась грусть. Лето кончилось и вскоре стали собираться домой «перелетные птицы»; Санин призыв. Тоже грустное время для тех, кто остается. Снова пошла в ход дембельская страшилка для салабонов:

– Эх, салаги, не повезло вам!

– Почему?!

– Вы что, не слышали про новый указ министра обороны?

– Нет!

– Ну, всем, кто щас служит, еще по полгода добавят! А нам-то в кайф, проскочили!

Саня увольнялся не в числе первых, но и не последним. С одной стороны, от такого кадра хорошо отделаться поскорее; с другой, он же не «ангел срочной службы», чтобы увольнять его в первых рядах. В то время демобилизация была предметом торга между офицерами и солдатами; с соответствующим названием – «дембельский аккорд». Саня сторговался за полцены: не первый и не последний. Тоже было печальное расставание; почему-то даже для него. Он мне какие-то подарки оставил, что котировались в нашем «микромире», и отчалил… Бравый дембель Саня из Константиновки. А нас… нас ждал Новый год и после него «большой привет с Севера» …

«1984»

В январе вдруг резко похолодало и выпал снег! Да какой снег! Мы прочищали дорожки и ходили, как по тоннелям. Старожилы уверяли, что снег у них вообще редкость, а такая холодная зима случается раз в 50 лет, а то и реже, так что нам крупно повезло.

СНОВА В КАРАУЛЕ

За полтора года в Яшме, примерно с год пришлось провести в карауле. При этом мы охраняли неизвестно что; по мнению большинства, ракеты. Объект располагался километрах в пяти от части, так что, конечно, нас туда возили. Эта же машина привозила нам завтрак, обед, ужин и проверяющих по ночам.

Центр объекта – довольно большой пустырь с какими-то длинными подвалами посередине. Огорожен этот пустырь был высоким деревянным забором и двумя заборами из колючей проволоки. Между ними всю ночь бегали собаки, а мы были во втором периметре.

Заборы, как известно, без ворот не бывают, а раз три забора, значит, и трое ворот, по центру. Слева от ворот, на углу, торчала караульная вышка, что-то вроде «грибка» с детской площадки на «жирафьих» ножках. По диагонали от нее, тоже на углу, стояла вторая вышка.

Ночью на каждой стороне объекта находилось по часовому, днем хватало двух человек, с вышек просматривались все стороны. В этой системе была своя выигрышная комбинация: выходишь на пост в определенное время и получается, что ночь отстоишь, а днем уже не попадаешь, потому что днем нужно меньше часовых. Эти счастливчики возвращались с утренней машиной в часть и до вечернего построения были предоставлены сами себе.

Два часа на посту. Два часа игры в нарды внутри караулки – бодрствующая смена. Два часа сна на деревянных топчанах в комнате с навечно забитым досками окном, в «перманентной спальне».

Ночью, на посту, мы обманывали время и начальство, собираясь в одном месте объекта; смолили сигареты, травили анекдоты, болтали, а, чтобы не попасться проверяющему, прибегали к системе «свой-чужой». Описывать ее долго, но работала она успешно, ни разу никто не попался.

Если выпадала дневная смена и приходилось стоять на вышке, тогда в ход шло проверенное старое «оружие» против времени: книга. Правда, библиотека части была не самой богатой в Азербайджане, особенно на тот сорт литературы, который я считал высшим, то есть фантастика, приключения, детективы. К лету я все это перечитал и, скрепя сердце, взялся за классику, которая весьма удивительно повлияет на мою жизнь, но тогда я этого еще не знал…

МОКРОЕ ДЕЛО

Как раз во время этой зимы, когда так сладко спалось в натопленной караульной спальне под кучей шинелей, мне приснился сон: знойный летний день; небо цвета вытертых джинсов без единого облачка. Ленивые легкие волны тихо лижут белый песок пляжа. В ласковом нежном море ни единой души, а на пляже только тоненькая загорелая девушка в белом бикини, которую я без лишних слов начинаю ласкать и целовать. Тянусь к завязке бюстгальтера и вдруг, с «небес», раздается глас:

– Леха, вставай! Твоя смена! Давай, вставай, уже пора!

– Ё… пере…ё! – подскакиваю на топчане. – Первый сон за все эти годы службы! Да еще какой! И именно в этот момент надо будить!

– Ну, а я что сделаю, – разводит руками разводящий, – мы и так уже ту смену динамим!

Отстояли свое. Отсидели бодрствующую смену и снова пошли спать. Закрыл глаза… Хлоп…дубль второй! на том же месте, с той же девушкой! Тут уж у меня времени уйма! Мы становимся… «одной плотью». Не знаю, как она, а я испытываю неземное блаженство! Вот только когда проснулся, понял, какое это «мокрое дело» – встречаться с девушками во сне.

ВЕСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ

Как-то мы с Сашей-москвичом сидели в казарме и исполняли срочное поручение ротного. Прибежал дежурный, сообщил, что командир части собирает всех на построение. Мы не пошли и Солоха объявил нам по пять суток губы, потому что его приказание важнее – ротного. Весь вечер прошел в раздумьях, что делать, как быть, как избежать явной несправедливости. Тем более, что все нам сочувствовали, так прямо, по-солдатски: «Ну, бляха-муха, вешайтесь, пацаны! Своим там еще ничего, а чужих в Ситалчае знаете, как гоняют! Караул!»

К поздней ночи, с помощью крепкого чая и курева, вырисовался план. Осталось лишь дождаться утра. Утром мы принесли первую жертву: завтрак. То есть план командования был таков: мы завтракаем, приходим на КПП, а оттуда нас везут нас на губу. Мы же на завтрак не пошли, а легли на газон напротив входа в штаб. Первым нас заметил дежурный по части:

– Солдаты, вы что здесь разлеглись?! На губу хотите?! Щас Солоха будет идти!

– А мы не разлеглись! Это лежачая забастовка!

Дежурный по части отвесил челюсть. Потом подтянул ее, как положено по уставу, и стал нас уговаривать не лежать на газоне. За этим занятием нас застал замполит и, угрозами вперемешку с обещаниями, тоже стал тянуть в вертикальное положение. Не вытянул. Солоха сразу стал кричать и только потом разговаривать.

– Ладно, – сказал Солоха, – сейчас придут солдаты, поднимут вас силой и отправят на губу!

– Но есть-то они нас не заставят!

– То есть?!

– В таком случае мы начнем голодовку. Умершие от голода солдаты – плохой показатель для части.

– Ладно, пошли в кабинет, поговорим.

В кабинете, чтобы закрепить успех, мы выложили последний козырь: в надежном месте спрятано письмо в «Красную звезду», где перечисляются злоупотребления, происходившие в части, если что – надежный человек отправит его из Сумгаита… «Ладно, – покумекав, решил Солоха, – возможно, я был не прав с гауптвахтой. Что ж, идите, служите! Отменяется Ситалчай.»

Мы вышли в коридор счастливыми людьми. «Ой, Саш, подожди, сейчас я, на минутку.» Я вернулся в кабинет за добавкой счастья:

– Разрешите, товарищ полковник.

– Что еще?

– Знаете, в учебке я почти месяц был почтальоном. Может быть, мне и здесь попробовать?

– Ну, обратись к замполиту, скажешь, что я разрешил попробовать.

Да, тогда нам казалось, что это победа. Знали бы мы, какие беды ждут нас впереди…

ВТОРОЙ АРМЕЙСКИЙ СОН В ТРЕХ СЕРИЯХ

В армии мне приснились сериальные сны; первый- был эротический, в двух сериях, со счастливым концом; второй сон был уже в трех сериях (жанр определить трудно, что-то в духе Дэвида Линча, но светлого; хотя тогда о нем никто у нас не слышал) и с открытым финалом; мне приснился дворец-лабиринт. Я бродил по разным комнатам, блуждал по переходам, видел какие-то картины, встречался с разными людьми. Определенной цели не было, но не было и чувства бессмысленности, присутствовала какая-то загадка, тайна. Также в зависимости от места менялось настроение; были места страшноватые, но чаще радостные и интересные.* «Рота, подъем!» вернуло меня из загадочного дворца в простую и суровую армейскую реальность, но позже мне снова приснился этот дворец; а потом еще раз.

* Когда в третьей части стал толковать сны свои и чужие, но со мной, то заметил, что сны со мной, по словам их видевших, были яркие и интересные.

САМОЛЕТ «ИКАР»

Если вечером заступаешь в караул, то после обеда и до развода у тебя свободное время. Вот в такой промежуток для отдыха мы с Сашей завалились в кубрик, не спать, а просто поваляться и поболтать. Среди болтовни блеснула фантазия: типа, сейчас заступим в караул, дождемся проверяющего, разоружим всех, свяжем, возьмем машину – и в Ситалчай, там захватим секретный самолет – и в Иран. Да, еще можно Солоху захватить в придачу к самолету! Продадим их в Иране за большие деньги! Конечно, это был просто прикол. Там еще были какие-то нюансы, теперь их уже не вспомнить, а тогда мы хохотали от души (и, в последствии, до слез).

Приближался дембель Сашиного призыва; он сиял, а я грустил. Но когда одним утром в казарму заявился замполит и сказал, что после завтрака берет нас с собой в Баку что-то там получить-погрузить, мы радовались оба. Поездка в Баку – это было круто!

Нет, один раз мы были в Баку всей нашей ротой; ловили дезертира из другой части. Но города мы не видели, только «нахаловку». Хотя тоже впечатление незабываемое. Хаос, лабиринт каких-то сараюшек, автомобильных будок без колес; чуть ли не человеческих конур. Из труб, летом, валит дым! Бегают грязные детишки. Что-то на чужом языке кричат женщины. Такое я видел впервые и был впечатлен на всю жизнь.

На небе солнышко сияет. В животах невыносимая легкость армейского завтрака, все вокруг в обыденном ритме, а у нас – «джаз», мы из этого ритма выключены! Мы стоим на КПП, курим, ждем машину. Ого, еще и на штабной поедем! Там в будке музыка, а замполит будет сидеть в кабине; полная свобода!

Поехали. Саша быстро настроил приемник, поймал что-то веселое, окна открыли, смолим сигареты, хохочем. Не успели оглянуться, а уже и Баку. Машина петляет по центру, мы глазеем в окна, и вдруг, когда машина тормозит около мрачного здания, Саша мрачнеет и восклицает:

– Ну, ни х..я себе, покатались!

– А что такое?!

– А ты знаешь, куда нас привезли?!

– Нет!

– Республиканское управление КГБ!

– А на фига?!

– А я знаю!

Честно говоря, я не испугался. Ну КГБ и КГБ! Вины я за собой никакой не чувствовал, а про 37 год знал тогда лишь одно – мама родилась 14 октября 37-го. Дверь распахнулась. Внизу стоял замполит: «Ну вот, приехали. Сейчас я вас провожу на КПП, а там позвоним и капитан *** вас заберет.» Наш особист, капитан ***, встретил нас, как дорогих гостей, только что не целовал «по-генсековски». Провел внутрь. «Вот, Алексей, заходи, – открыл дверь в небольшую комнату, – жди здесь, тебя вызовут. А Саша посидит в другом месте».

Ждать пришлось довольно долго. Наконец дверь открылась, в коридоре стоял сержант: «Пройдемте со мной.» Пошли. По каким-то коридорам-лабиринтам. Остановились у кабинета с массивными дверьми. Он распахнул одну половинку: «Проходите». Я вошел в просторный кабинет. В глубине его стоял длинный стол с задвинутыми стульями. В торце этого стола – другой, поменьше. В центре – важный мордатый полковник. Сбоку наш особист. «Присаживайся, Алексей». – махнул рукой он на стул рядом с ним. Я присел. Сначала он записал мои данные, потом поговорил о службе. А потом:

– Расскажи нам, Алексей, о самолете.

–О каком!?

Нет, предложение было странное! Я – Сотников, а не Туполев или Илюшин, с чего бы мне рассказывать им о самолете.

– О секретном, – уточнил особист, – из Ситалчая.

– Ой, да я даже не знаю, что в своей части охраняю, а уж ситалчаевские секретные самолеты! Ничего про них и не слышал!

– А мы слышали. Вот, почитай, – тут особист и подсунул мне эту бумагу, где описывалась наша с Сашей фантазия; причем, подпись он прикрывал своей волосатой рукой, сохраняя инкогнито автора «опуса». Видимо, сей «тварец» лежал на втором ярусе, и мы его не заметили.

– Так что ты можешь рассказать нам по этому вопросу? – продолжил особист, убрав бумажку в папку.

–Что я могу рассказать? А знаете…

И я начал вдохновенно нести чушь. Сейчас понимаю, что им нужен был Саша, а не я. От меня требовалось подключиться к игре, которая велась против него и тоже что-то выложить его порочащее, ведь пример для подражания был не один. Удивительно, как много народу стучало, * да еще и такие, на которых я никогда бы не подумал. Хотя бы сержант из призыва моего земляка Сани. С виду он был такой крутой. Часто кричал, что стукачи – самый х..й народ и вот-те на! Его подпись особист не скрывал, ведь этот сержант уволился, если же подписи прикрывались рукой, значит, стукачи еще в наших рядах.

Моя игра оказалась убедительнее, потому что после продолжительного мурыженья особист разогнулся и сказал: «Ладно, Алексей, можешь идти. Тебя выведут во двор». Этот двор, в пику мрачноватому зданию, оказался «райским» местечком. Над двором сияло солнышко; в центре царило огромное дерево; в его кроне пели птицы, а под кроной ругались солдаты; то есть, под деревом был стол, за которым солдаты резались в нарды, а когда я вышел, они как раз спорили о каком-то ходе. Я подошел и сел рядом.

– Привет. А ты откуда?

– Да из Яшминской части.

– Не знаю такую. А здесь что делаешь?

–Да вот…

– Ясно, – сказал кто-то из них, – видимо, друг твой влип. Есть хочешь?

Сказать, что я тогда переживал за Сашу, не могу. Если бы в подвалах этого здания расстреливали людей, то вряд ли здесь пели бы птицы, а солдаты беззаботно и весело спорили о чепухе; вряд ли меня кормили бы обедом и поили чаем, не вязалась вся эта атмосфера с чем-то ужасным.

А Саши не было долго. Уже и солнышко спряталось, и солдаты (чьи-то водилы) разъехались, и птички замолчали, а его все не было, вот тогда зябковато стало на душе. Что там происходило? Что могли они с ним делать весь день? Чего от него добивались? Это я сейчас задаю себе вопросы, а тогда были только чувства.

Когда Саша появился и нервно закурил, я просто обрадованно говорил какие-то общие слова; обрадованно, что вот наконец он «на свободе». Я не расспрашивал, а он не рассказывал, поэтому все это осталось тайной для меня. Впрочем, я помню, с каким огорчением он произнес:

– Все, накрылось мое поступление в МГУ!

– Почему?!

– Предупреждение от КГБ! Теперь из комсомола исключат!

– Ну, это мы еще посмотрим!

– Исключат, – уверенно подвел черту Саша.

– Посмотрим. – повторил я.

Обратно мы ехали молча. Не включали музыку и почти не разговаривали. Только много курили. В таких ситуациях сигареты – благо.

P. S. – 2020

«Мы подъехали к Лубянке, вышли, он у меня попросил паспорт, мне выписали пропуск, но не в главные ворота, а в какой-то боковой вход. Мы поднялись на лифте на какой-то высокий этаж – не помню, шестой, седьмой, восьмой. И коридор – вот это я помню. Коридор со множеством одинаковых дверей, на которых не было номеров. Ничего на них не было. Вот коридор и двери, двери, двери. Довольно впечатляющее зрелище.

Он меня завел в какую-то из этих дверей, посадил на стул, сказал: подожди, сейчас тобой займутся, и вышел.

Маленькая комната, письменный стол канцелярский и кресло по ту сторону стола, а по эту сторону, куда меня посадили, – стул, большой шкаф и окно на Лубянскую площадь».

Л. Лунгина, «Подстрочник»

* Да, стучало много и русофобы пытаются приписать это национальному характеру, но та же Лунгина в «Подстрочнике» описывает, как система делала стукачей (там тоже был план, соцсоревнование по производству стукачей; только град Китеж внутри помог нации выстоять):

«– Ну, знаешь что? Вы так много общаетесь, твое сотрудничество нам будет очень полезно, пожалуйста, подпиши вот бумажку, что ты будешь с нами сотрудничать.

Я сказала:

– Не подпишу.

– Почему не подпишешь? Ты что, против советской власти?»

В ее время, кто был против советской власти? Даже в наше полно сторонников, а в то время такой прием, скорее всего, срабатывал в 99 процентах вербовки. К тому же это был не единственный прием и очень весомым аргументом в пользу органов была статья о недоносительстве.

Хороший писатель Довлатов, но от лукавства популизма и он не был застрахован, если вспомнить его знаменитое: «Говорят Сталин, Сталин, а кто написал миллион доносов!» Вот, угодил и сталинистам, и русофобам; мол, какой народ, медом не корми, дай донос написать. Только после смерти Сталина, почему-то доносы перестали писать. Почему-то после смерти Сталина закончились репрессии, о которых Сталин ничего не знал, по уверениям сталинистов. После смерти Сталина сразу же закончилась народная любовь к нему, ведь никто не вышел протестовать против сноса памятников, переименований улиц и т. п.

КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ

Комсомольское собрание-это скучное, лживое, всеобязательное мероприятие. Лицом к публике президиум, перед ним трибуна для выступающих. Час пустословия и только в конце влажное дело: объявили об исключении Александра Е. из комсомола. За трибуну встал самый правильный комсомолец Ваня Г. и стал всем объяснять, какой неправильный комсомолец Александр Е. Вывод Вани: такому человеку не место среди «красных ангелов». «Кто за то, чтобы исключить Александра Е. из комсомола? Прошу поднять руки!» В битком набитом зале дернулись вверх всего две-три руки, да и те быстро опустились, испугавшись одиночества. Ваня покраснел – настоящий комсомолец. Замполит побагровел, как-никак коммунист. Такого никто из них не ожидал. Ну не знали они, что мы с Цыганом провели разъяснительные беседы, что, мол, Сашу подставили и не стоит голосовать за его исключение. Сработало. Да и потом, за дембельские альбомы, многие были ему благодарны.

Тогда в замполите проснулся комиссар и прыгнул со сцены в зал. Дело в том, что однородная, на первый взгляд, солдатская масса состояла из невидимых групп; в каждой группе был лидер и замполит стал им угрожать. Надо ему отдать должное – он знал, «кто есть кто». То есть, к примеру, вот сидит Иванов и замполит знает, что Иванов – лидер, если Иванов поднимет руку, вокруг него поднимут руки многие. Он знал, чего боится Иванов; допустим, не поехать в отпуск, значит, надо этим припугнуть Иванова. «А я чё?! – сникает Иванов. – Я ничё!» И Иванов поднимает руку, а вслед за ним приближенные.

А вот сидит Петров. У него тоже есть грешки, страхи и приближенные. В итоге и Петров бормочет: «Ну, а чё я?! Я за!»

Иванов, Петров, Сидоров… Вскоре поднялся лес рук в котором заблудилась Истина и все, кроме нас с Цыганом, оказались согласны с линией Партии. Мы проиграли, они выиграли и Сашу исключили.

ВОТ МУНДИР ПУСТОЙ, ОН ПРЕДМЕТ ПРОСТОЙ…

Однажды днем я шел мимо штаба, а навстречу мне шел майор по кличке Морда. Мы поравнялись и…честь ему я не отдал.

– Солдат!

–Да, товарищ майор!

– Почему честь не отдаешь?!

– Так вы же никогда не отдаете ее обратно! Вот я и решил вам не отдавать.

– Пошли со мной, солдат.

Заходим в штаб и идем прямиком к командиру. Морда стучит, ему кричат войти. Он открывает дверь:

– Товарищ полковник, разрешите.

– Входите. А, Ерин! Ну, что опять натворил?!

– Он, товарищ полковник, честь не отдает.

– Ну, оставьте нас, майор, я разберусь. Присаживайся, Алексей. Что же ты устав нарушаешь?

– Товарищ полковник, вот если бы вы кому-то руку протянули поздороваться, а он бы вам руки не подал, вы в следующий раз стали бы с ним здороваться?

– Не стал бы. А это здесь причем?

– А вы спросите любого солдата, отдает ли товарищ майор честь в ответ.

– Ну причем здесь это. Одно дело – гражданка, другое дело – армия. Здесь надо отдать честь хотя бы из уважения к мундиру.

– Товарищ полковник, а если гражданское лицо будет идти мне навстречу и нести на «плечиках» пустой мундир товарища майора, тогда тоже честь отдавать?

Солоха налил в стакан воды из графина, отпил половину и сказал: «Ладно, Алексей, иди и больше устав не нарушай. А что касается майора… Обходи его, что ли!»

P. S. – 2023

«Моя мать не выносила только одного: подлости. В ней самой не было ни капли подлости, и она не терпела этого в других людях.» Однажды она велела моему брату Джиму разбить нос тому парню, который обижал малышей, а когда он это сделал, подарила ему доллар. Ни для деятелей церкви, ни для властей предержащих она не делала никаких исключений. Если они злоупотребляют полномочиями, можешь разбить им нос. «Ты уважаешь мундир, – говорила она, – уважаешь сутаны, уважаешь униформу, но не обязан уважать человека, на котором эта одежда».

Джо Байден. «Сдержать обещания».

Кстати, мать Байдена была ирландкой и в третьей части, в главе «Ирландия – Ирландия – Ирландия», этот отрывок тоже был бы к месту. К сожалению, Байден, декларируя своё ирландство, пошел в отца – англичанина.

ГУБА-ДУРА

Не помню, что я снова натворил, но на этот раз реально был виноват, поэтому никаких лежачих забастовок и голодовок не начинал (да и Саши уже не было), когда объявили пять суток губы. В Ситалчай меня привезли к обеду и на гауптвахте было пусто. В камере без окон сиделось неуютно, но вскоре впустили нового арестанта и вдвоем «жить стало лучше, жить стало веселее»; хотя страшилки про губу холодили сердце. Вдруг снова грохочут засовы, распахивается дверь. В проеме останавливается служивый и с кавказским акцентом кричит:

– Э, кто откуда родом?!

– Из Рязани, – бормочет мой сосед.

– А ты?

– А я из Ставрополя.

– Из Ставрополя?! Вах! Ара! Земляк! Кавказец!Я ведь тоже кавказец! Я из Армении. Видишь, мы почти земляки!

Честно говоря, эта сцена приводит меня в недоумение. За все время службы я встречал двух-трех армян, и они абсолютно никак не реагировали на то, что я из Ставрополя, и дело не в том, что все они были меланхолики, а скорее в расстоянии, где Ставрополь и где Ереван.

Тем временем караульный засобирался: «Что это я! Совсем забыл! Есть же, наверно, хочешь? Сейчас схожу в столовую!» Он даже не стал нас закрывать в камере.

– Ешь, ешь, – подбадривал он меня, вернувшись, – сейчас Эдик придет.

– Эдик? А кто это?!

– А это твой земляк! Тоже из Ставрополя. Он так обрадовался, когда узнал про тебя! Он наш старшина. А есть еще Радик. Его брат. Но он сейчас не в части. Вечером будет.

Тут я понял, что спасен! Когда тебя окружают такой заботой, значит, твои земляки имеют вес в коллективе. Так и оказалось; вес был. Это были два громадных брата-близнеца. Абазинцы. Спортсмены. Один боксер, а другой… не помню. В части были почти вторыми лицами после ее командира (неофициально, конечно). Повезло! Но это я узнал позже, а пока ждали Эдика. И вот он появился:

– Так это ты из Ставрополя?

– Ну да.

– А как зовут?

– Алексей.

– А я Эдик. Рад встрече, Алексей.

– Я тоже.

– А где ты живешь в Ставрополе?

– Да я вообще-то не в самом Ставрополе живу.

– Подожди минутку. Слушай, Армен, сбегай в кафе, купи там к чаю чего-нибудь.

– Ага, – вытянулся караульный.

– Ты куришь? – спросил меня Эдик.

– Да.

– Купи ему сигарет.

Караульный убежал, а мы продолжали говорить о нашей малой родине. Так наказание превратилось в увеселительную прогулку: «гонки чаев», нарды, общение и даже пару раз «массандру» (это спирт из самолетов). По-моему, домик этот назывался «аккумуляторная», где обычно проходили наши посиделки. Находился он вне части и там постоянно жили три срочника, тоже северокавказцы. Таким образом, в свою часть я вернулся не повешенным; не забитым пессимистом, как сулили сочувствующие, а поправившимся оптимистом.

КОНЕЦ ВОЕННОЙ КАРЬЕРЕ

Мой кошачий характер (не подчиняться, но и не командовать) стоил мне, в конце концов, пяти рублей доплаты за должность командира отделения. Чем занималось мое отделение, когда другие маршировали по плацу? Мое отделение перекуривало. Это было самое неорганизованное отделение части. В итоге должности меня лишили, а чуть погодя и вовсе разжаловали (даже не помню за что)! Цыган меня ругал, мол, мог бы домой сержантом поехать, а поедешь рядовым! На что получал ответ, главное – домой, а звания пусть остаются в армии.

«В июне 1861 года я был произведен в фельдфебели Пажеского корпуса. Должен сознаться, что некоторым из наших офицеров это не нравилось. Они говорили, что с таким фельдфебелем не будет никакой дисциплины.»

П. Кропоткин, «Записки революционера»

ВРАГ У ВОРОТ И ЗА ВОРОТАМИ

Летом этого года на нашу часть было совершено нападение. Мы потеряли большую половину личного состава. Довольно странное ощущение, как город без людей, так часть без солдат. Мне повезло попасть в число уцелевших. По-моему, я даже выплевывал таблетки, что нам давали в санчасти и все равно не заболел «желтухой». Правда, была привычка мыть руки и может она оказалась полезнее таблеток.

БАЙРОН НА ВЫШКЕ

«Но, видно, детскому слуху важен не

смысл, а завораживающее звучание.

Оно-то и действовало безошибочно.

Уверен и сегодня, что так называемая

стиховая музыка решает половину дела».

А. Кушнер, «У Ахматовой»

С виду день был рядовым, правда слегка испорченный дневной сменой в карауле. Через не хочу начал читать рассказы Бунина, стоя на вышке и вдруг они мне понравились. Но рассказы кончились, а стоять еще немало, так что я, со вздохом, принялся за стихи и… улетел! «Манфред», какого-то там Байрона оказался «бомбой»! На смену с вышки спустился другой человек! Разводящий что-то спросил у меня, а я ответил стихами.

– Ты че, курнул?

–Я…-в ответ стихами.

–Давай-ка автомат твой понесу! А то это…

Позже я брал в караул что-то из Шекспира и от него тоже переходил на другой лад; причем, заговорившие со мной так же изменяли прозе.

P. S. – 2022

В мае 2022 года перечитывал рукопись, и Кушнер в эпиграфе столкнулся с Кушнером в «Белой студии». Он там сказал близко моим взглядам, что не читающий поэт, будет плохим поэтом.

ШМОН

Как для того, чтобы выбить искру, надо два кремня, так и для того, чтобы начать стихотворчество, требуется столкнуться с чьей-то поэзией… Я столкнулся и начал сочинять поэму; содержание помню немного: есть тучи на небе, которые образовались из дыма крематориев концлагерей и когда такая туча начинает плакать дождем над каким-либо местом, там происходят всякие странности (Господи, откуда у советского сельского мальчика, с абсолютно чистой табула раса, такие темы!?).

И вот как-то по возвращении из караула лезу в тумбочку за своей неоконченной поэмой, а ее там нет! Начинаю расспрашивать сослуживцев и мне объясняют, что был шмон и из моей тумбочки с криком, что всякую х…ю держать в тумбочке не положено по уставу, майор Морда выбросил какие-то бумаги. Так «слабый росток поэзии» погиб под «тяжелым сапогом устава».

«ЛЮДИ ГИБНУТ ЗА МЕТАЛЛ» И ТАК ДАЛ…

Осень 1984 года! Золотое время для нашего призыва! Дембель на носу – это вам не бородавка! Ему рады! Идет «подпольная» работа: доделываются фотоальбомы; разыскиваются разные значки, знаки отличия и гимнастерки украшаются до уровня рождественской ёлки; всё, от шапки до сапог, изменяется без всяких там Зайцевых и Карденов; к примеру, голенище сапог насекается ромбами и при сжатии принимает своеобразную форму.

Перед дембелем многие «дедушки» просят у родителей денег. Конечно, на билет + суточные выдадут в финчасти, но там же в обрез, а «деду» хочется праздника! Мне тоже мама прислала перевод, и я ничего лучше не придумал, как спрятать деньги в кубрике, среди бела дня. Естественно, когда они мне зачем-то понадобились и я полез в тайник, тот оказался пуст! Как я злился! На запах злости, как зверь на кровь, явился бесенок и зашептал мне на ушко:

– Я знаю, кто украл твои деньги!

– Кто?!

– А этот… Ну, что в котельной работает… Как там его? Короче, этот карел или кто он там.

– Да ну, не может быть! На него не похоже.

– Я тебе точно говорю!

– Ну… даже если и он; уже ничего не докажешь. Ты же его за руку не поймал!

– Ну да, жаль, что не поймал. Конечно, тут ничего не докажешь, но отомстить можно!

– Как?!

– А вот, смотри!

Бесенок залез во внутренний карман гимнастерки и достал сложенный вчетверо тетрадный листок. «Вот рапорт на имя особиста, типа, мы слышали, как он собирался из своей Костомукши в Финляндию свалить. Подпиши вот тут. И я подпишу. Особист ему вставит так, что больше воровать ему не захочется!» Недолго думая, я подмахнул бумагу, бесёнок тоже подписался и быстро убрал ее в карман.

Первые дембеля покинули часть. В числе них оказался и этот бесенок; штабист-секретчик. После той нашей встречи мы больше не виделись и о бумаге я забыл, так что, когда он уволился, как-то по-тихому и в числе первых (заслужил), я еще удивлялся, что он исчез без «до свидания». А потом кочегара-карела вызвали к особисту… Никогда мне не понять, зачем особист меня так подставил? Месть? За то, что я дружил с евреем? Такой «г.б. – армейский антисемитизм»? Но почему тогда не тронули Цыгана? Он ведь тоже голосовал против Сашиного исключения из комсомола? Мы единственные голосовали против. Как бы то ни было, когда кочегар вышел от особиста и рассказал про бумагу народу, все «камни» полетели в меня, ведь второй фигурант в это время ехал домой, так что осталась лишь моя подпись, которую никто рукой не закрывал.

И вот самый лучший, последний месяц в армии стал для меня адским месяцем. С людьми я всегда ладил, многие относились ко мне с симпатией, а тут вдруг полное отчуждение. В столовой от меня отсаживались; в курилке от меня отходили; кое-кто из дембелей мог оскорбить или пригрозить: «Смотри, если тебя с нами уволят, с поезда скинем!» Цыган пытался меня защищать, но бесполезно, коллективы любят иметь жертву.

СВОБОДА

Меня демобилизовали последним. В Баку попал почти вечером. Стал искать автобус до Ж/Д вокзала и тут ко мне подскочил молодой таксист:

– Слюшай, солдат, куда ехать надо?!

– На Ж/Д вокзал.

– Ж/Д вокзал! Пошли! Домчим, как генерала!

– А сколько стоит?

Тут он заломил такую цену, что я даже рот открыл от удивления, а потом, отказавшись, пошел дальше. Тогда меня догнал пожилой таксист: «Э-э-э, молодой он! Совсем без совесть! Не понимает! Откуда у тебя такой большой деньги! Я возьму недорого. Хочешь, поехали?» Он действительно взял недорого и выручил меня, я успел купить билет до Минвод на отходящий поезд.

Ночь просидел у окна, в плацкартном вагоне. Спать совсем не хотелось, было слегка тревожно. Наконец, Минводы, автостанция, «Икарус» и путь в долгожданный, родной Ставрополь!

Эх, как приятно пройтись по знакомым местам! Но еще приятнее было видеть родные русские лица! Ни в Грузии, ни в Азербайджане я ни разу не столкнулся с какой-либо враждебностью. Грузия прошла нейтральнее, а вот в Азербайджане уже было больше воли, больше контактов с местными, и отношение с их стороны было радушным, теплым; то же самое вспоминает мама… Но! На каком-то подсознательном уровне все равно сидело: мы – посторонние, мы – разные… От этого накапливалась усталость, нужно было или становится «своим», или уезжать.

Еще я соскучился по кино (в части показывали всякую чушь) и, конечно, сходил в свой любимый «Экран». Да, но перед этим устроил пир горой в нашей с мамой любимой блинной, что на углу Карла Маркса и пр. Октябрьской революции. Блинчики с разными начинками! Полный стакан сметаны и, кажется, кофе со сгущенным молоком! В армии об этом можно было только мечтать.

Но армия еще напомнила мне о себе встречным полковником на Карла Маркса.

– Солдат! – закричал он мне вослед, – вы почему честь не отдаете?!

– Успокойтесь, товарищ полковник, – крикнул я в ответ, – тут только форма! Солдата уже нет!

К вечеру я добрался до Константиновки. Всё было как всегда и это было самое приятное, как будто и не было этих двух лет; особенно для встречных: «О, а ты уже отслужил, что ли?!» Только родные чувствовали двухгодичную пустоту и только они радовались. Бабушка плакала, она всегда любила поплакать. Дедушка восторженно вскрикивал: «О, унучок! Ну, унучок!». А мама, как всегда, была на работе. К тому же, праздники (Новый год был уже совсем рядом) – это «вечерняя смена» для учителей; репетиции, дежурства. В школу я не пошел. Что такое два-три часа по сравнению с двумя годами. Зато я истопил печь, приготовил ужин. Ведь всяко лучше возвращаться в дом со светящимися окнами, натопленной печью и вкусными запахами с кухни.

БУЛГАКОВ В ДЖИНСАХ

В армии друг-москвич все уши прожужжал мне Булгаковым, так что вернувшись домой в конце 1984 года, я позвонил тётушке, чтобы сообщить ей о возвращении и, как библиотекаря, попросил достать мне «Мастера и Маргариту».

–Не обещаю, – огорчила она меня.

–Ну ты же джинсы достала! А тут всего лишь книга!

–Ага, «всего лишь книга»! Знаешь, джинсы достать легче!

«Джинсы достать легче» … Что же это за книга, если джинсы достать легче!? Ведь джинсы в то время в Константиновке были, как «Мерседес» в Москве у Высоцкого. В старших классах мой друг так достал свою родню, что они достали ему джинсы. На танцах он произвел фурор. Кто-то из нашей компании (большинство старшеклассников на танцах выпивало, поэтому такое пришло на ум) попросил:

–Сань, дай чуть поносить джинсы!

–Ладно. С тебя магарыч!

–Сань, базара нет!

Они идут за ДК переодеваются, и находчивый франт какое-то время щеголяет в джинсах. Потом Саню просит кто-то еще. Предприимчивый Саня не отказывает, но увеличивает ставки. За тот вечер он заработал много магарычей.

Мама писала мне в армию, как о событии, что Нина достала джинсы «Авис». Я хвастался сослуживцам, что тётушка достала мне джинсы! Вот что это было, а тут какая-то книга!

Вскоре тётушка примчалась из соседнего села. Обняла любимого племянника, а потом торжественно вручила джинсы. Но самое главное: в джинсы был завернут Булгаков!

–Нин, спасибо! – воскликнул я, отбросив джинсы в кресло и обняв Булгакова.

–Лёш, только утром я книгу заберу,

–Хорошо – хорошо, я до утра прочту!

Где-то год спустя, я написал свой первый рассказ «Яйца профессора ***» (не помню фамилию) и отвез его в районку. Только сейчас понимаю, что рассказ для районки был чудной, но начинались более чудные дела, типа перестройки и его опубликовали. В мае 1986 года главный редактор районки пригласил меня на день печати и, оказалось, что у моего рассказа есть почитатель Иван Иванович Шульга, главный редактор многотиражки «За обводнение Ставрополья». Слово за слово, стакан за стаканом и Шульга пригласил меня на работу.

В детстве – юности многие прочили мне карьеру актёра, и я соглашался, поскольку это позволяло мне быть в стороне, но (в то время неосознанно) меня влекло писательство (начинал писать какие-то повести, но не дописывал; приходили идеи для повестей, но не начинал писать; некоторые идеи помню до сих пор; к примеру, «Чувство чужой боли»; там ученый изменял формулу воды и люди, выпив воды, не могли больше причинять друг другу боль, потому что это было равносильно, как причинять боль себе). И вот наметился путь в ту сторону, что меня влекла, так что предложение Шульги я принял с восторгом. Кто-то, сказал Дзеффирелли в своих воспоминаниях, расчищал для него путь в одном направлении; вот и я, спустя годы, заметил похожее. Булгакова в джинсах я встретил в 1985 году, но только в 2025 году понял, что рассказ, так направивший мою жизнь, я написал под влиянием его рассказа «Роковые яйца». В первом классе, когда мои одноклассники учили буквы, я тайком читал «Хижину дяди Тома». Выданный учительнице, я получил взбучку и на все десять лет ушел во внутреннюю эмиграцию. Моя родственная душа Пришвин говорит, что «свобода есть лишь сознание необходимости идти по пути высшего закона»; но в моем случае начало «пути высшего закона» началось в раннем детстве, когда не могло быть осознания и значит меня вели по этому пути изначально. Кто- то расчищал мне путь к свободе.

Не все влияния, формирующие твою жизнь, можно открыть, но вот с Булгаковым мне повезло. Видимо, отчасти, потому, что я прочел всего Булгакова и всё о Булгакове, что смог найти. Какой это пласт культуры, скажу я вам! Какую картину мироздания можно увидеть! Гораздо более яркую и глубокую, чем если читать одни произведения Михаила Афанасьевича. В целой картине фрагмент из «Мастера» становится точнейшим портретом сталинской эпохи:

– А что это за шаги такие на лестнице? – спросил Коровьев, поигрывая ложечкой в чашке с черным кофе.

– А это нас арестовывать идут, – ответил Азазелло и выпил стопочку коньяку.

– А, ну-ну, – ответил на это Коровьев.

Арестовать могли любого, кроме самого Сталина и нечистой силы. Вот тут и понимаешь, что Мастер надо писать с большой буквы.

«1985»

С середины февраля стал учеником продавца в хозмаге; учеником плохим: мог недодать целый рубль и с таким же успехом целый рубль передать. Деньги не любят витания в облаках, они ценят внимание. Хорошо, что торговля в хозмаге была вялой; это выручало.

Склад хозмага на четверть был забит «набором для кофе по-восточному» (электрожаровня, мешок кварцевого песка и 6 турок). Позже я понял, что в «в лице» этого набора материлизовалась вся бездарность советской торговли, ведь в то время кофе в Константиновке пило только большое начальство, зато где – нибудь в Ленинграде этот набор разлетелся бы мгновенно.

Поскольку в нашем сельпо было всего два продавца мужского пола, но Таран был женат, да еще и жил в Светлограде, то женское внимание доставалось исключительно мне. Особенно это проявлялось на стихийных вечеринках в подсобке «культмага», когда рядом пять-шесть молодых женщин на одного мужчину; притом, женщин под градусом!

ДЕНЬ ВДЕНЬ В УШКО ИГОЛЬНОЕ…

Взял в библиотеке «Илиаду»; начал ее вечером и утром закончил (не смог оторваться). В приподнятом состоянии от космической энергетики Гомера выхожу во двор и замираю на пороге… Что-то необычное было во всём… Зима уступала место весне и в «сквознячке» тянуло из каких-то иных миров… Страдая от того что это бесследно исчезнет, стараясь это удержать, я бросился за бумагой и записал:

«Зима,

Срывая с черных трупов саван,

Уходит».

Итд.

А после обеда, достав из ящика прессу, узнал, что есть такой товарисч М. С. Горбачев и с сегодняшнего дня он «ведет нас к коммунизму» …

P. S. – 2020

«Я всё читаю «Илиаду». (…). Нет, не прав был Анненский, говоря, что Гомер, как поэт умер».

К. Паустовский, письма, июнь 1915 – го.

P. S. – 2024

В «Библейском сюжете» посвященном Николаю Рубцову был эпизод, напомнивший мне мое знакомство с Гомером. Работала в литинституте преподавательница, которая считала, что человек не читавший Гомера в культурном плане не доношен. Рубцов семь раз начинал читать Гомера и бросал. Восьмая попытка родов культурного человека оказалась успешной, и только тогда Рубцов понял в какой дворец духовного мира ему посчастливилось войти, справившись с тяжелыми воротами иной культуры. Моя природа, русского по Достоевскому, позволяет мне легко входить в дворцы любой культуры; видимо, поэтому, они мне снились.

УЛИЧНЫЙ ФОНАРЬ

Нам повезло, напротив жил электрик, а значит у его дома был уличный фонарь (как тротуары были на тех сторонах улиц, где жили председатель колхоза и сельсовета, так и фонари были около домов электриков). В обычные вечера и ночи свет этого фонаря воспринимался обыденно, то есть не воспринимался никак, но в ночь дождливую или снежную я мог долго сидеть на подоконнике, уставившись на это маленькое чудо, на этот «театр одного актера» или двух, если дождь со снегом.

Почему чудо? Потому что в природе этого нет. Если ночью идет дождь, то в местах без человека его не видно, только слышно, а здесь соединялось человеческое и…божественное.

Эти «представления» навевали на меня грусть. Но грусть легкую, светлую, как одну из граней полноты жизни. Как-то я запечатлел свою грусть на бумаге, но еще долго после этого стихов не писал.

МРАЧНАЯ ЖИЗНЬ

Жизнь делилась на «светскую» – работа, дом и «мрачную» – встречи с друзьями после заката. Возраст наш предполагал подруг, а по сельским меркам, так уже и жен, но что-то у нас не ладилось с девушками. Однажды мы стояли на перекрестке, и подошедшая девчушка обратилась ко мне:

– Давай отойдем поговорить.

– Давай, – и мы отходим подальше от нашего табуна, который тут же почему-то начал ржать.

– Меня подруга попросила с тобой поговорить,

– Да, а что за подруга?

– Маринка И. Ну, в общем, она это, с тобой встречаться хочет.

– А она в каком классе учится?

– Будет вот в восьмом учиться.

– А хорошо учится?

– Ну так. На тройки там, в основном.

– Ну, передай ей, как будет на пятерки учиться, так будем с ней встречаться.

Дурнее ответа не придумаешь, тем более, что она мне нравилась, но ржание… или что-то другое…

«КАК ДЕНДИ ЛОНДОНСКИЙ…»

«Надо бы приискать и эпиграф –

я без этого жить не могу».

В. Ф. Одоевский

Странно, с одной стороны, на плакатах сурово улыбался красавец-парень в спецовке, а с другой стороны, вся молодежь с ума сходила по джинсам.

Сашке Тарасову достали джинсы еще до армии. Когда он первый раз надел их на танцы в ДК, несколько человек, из нашей компании, упросили его тоже «походить в джинсах». Они бегали в парк около ДК, переодевались и какое-то время щеголяли в них.

Когда я пришел из армии, меня ждал сюрприз: тетушка достала джинсы «Avis». Толстая мягкая ткань насыщенного синего цвета! И сидели они на мне, как влитые, не надо было подшивать, подворачивать и т.п. Но этим дело мама решила не ограничивать и вот мы встали в воскресенье не по – воскресному рано; сборы были короткие; «быстрее, Леша, быстрее! Там что-нибудь съедим!»

У толчка на окраине Ставрополя кто-то просит остановиться. Водитель ворчит, но останавливает автобус. Больше половины пассажиров выходит. А что творится на толчке! Столько людей, сдавленных, сдвинутых, стиснутых в одну огромную толпу, я не видел до этого! Мы ныряем в это «человеческое море». Мама все переживает, что меня «унесет волнами», инструктирует. Ищем «дутую» куртку, «дутые» сапоги и плеер. Куртку и сапоги находим быстро, а вот с последним дело обстоит хуже, будто и не существует в природе таких вещей, как плееры! Наконец мама сдается: «Всё, пробираемся к выходу!» И вдруг у самого выхода стоит женщина с яркой коробочкой в руках. Плеер! Огромный «Unisef» белого цвета! Отрываю с руками. Женщина даже отдает батарейки, хотя в комплекте их не было. Позже достать батарейки была постоянная головная боль, но пока работали и эти.

РОКОВАЯ СВАДЬБА

Мой одноклассник Саня М. был человеком домашним. Ни разу за всё наше детство и юность он не сходил с нами на пруд и никогда не принимал участия в наших играх, хотя пустырь, где мы играли в футбол или «жопу», был рядом с его домом.

Однажды, по пути из школы, я пригласил его зайти в гости. Пообедав, включили музыку. Он посмотрел мою аудиотеку и позвал к себе, посмотреть его пластинки; так мы стали общаться.

Наши приятельские отношения прервала армия, а после службы они возобновились в том же формате. И вдруг «гром среди ясного неба»: Саня женится!

Историю его «амурных похождений» я узнал позже. Оказывается, возвращаясь со службы, он остановился на ночь у кузена Вовки. Вечером они пошли в культовый продмаг на Карла Маркса, где Вовкина супруга познакомила Саню с знакомой продавщицей. На другой день Саня прибыл домой, всё доложил матери, она собрала подарки и поехала в Ставрополь свататься. Вскоре мы с Х получили приглашения на свадьбу. Неожиданно для меня Саня попросил стать дружком Х, хотя последний практически с ним не общался. Но! У Х был костюм! У меня же, от отвращения к лживому комсомолу*, был обет никогда не носить костюмов (все комсомольские активисты ходили в костюмах). Альтернативой костюму были джинсы: одежда свободных, естественных, прямых людей. В конце концов, я родился в 60-х, рос в 70-х и в это время «где-то далеко, очень далеко» образовалась и процветала страна Хипландия; где-то по бескрайним прериям колесили «беспечные ездоки», а на пляжах «отеля Калифорния» зажигали «Дорзы»; и с вашингтонской трибуны Форрест Гамп говорил перед тысячами, хотя они его не слышали… «Волна» от того движения была такой мощной, что чуть качнуло даже Константиновку. Первые хулиганы села отращивали волосы, шили суперклеш с самодельными медными заклепками по нижней кайме. Слегка просачивалась «та музыка», но, увы, не доходило ни капельки любви. Как всегда, в России, побеждала форма, а не содержание.

В то время свадьбы играли по домам и была мода у молодежи, не попавшей на гулянку, вызвать со свадьбы какого-нибудь друга, приятеля, знакомого и просить вынести выпивки. Когда стемнело, к Сашкиному дому за выпивкой подъехал Смок. Я к тому времени изрядно набрался, поэтому без всякого стеснения вошел во двор, взял со стола бутылку водки, закуски, попрощался со всеми и поехал со Смоком на танцы.

В ДК шла большая компания молодежи с другой свадьбы и вот Смок стал говорить о них всякие гадости, а когда на перекрестке мы с ними поравнялись, я эти гадости озвучил. Естественно, началась драка, но, к счастью, быстро закончилась. Вот только, когда я нагнулся за оброненными сигаретами, то получил подлый удар ногой в лицо…

Очнулся я на кровати. Смок с кем-то негромко разговаривал. Было темно. Я повернулся набок, открыл глаза, чтобы посмотреть, где я и вдруг вижу… ослеп! С ужасом кричу:

– Валер, я ослеп!

– Да ничего ты не ослеп, – со своим неизменным спокойствием утешил меня Смок, – это кровь на глазах засохла. Просто надо умыться.

Так я прозрел… прозрел окончательно, решил: с зеленым змием больше дружбу не вожу, даже ради компании. Спустя какое-то время зеленый змий отомстил за измену.

P. S. – 2022

* Дедушка был герой войны и труда; мамина учительская слава выходила далеко за пределы села; поэтому их усиленно звали в Партию (Партия любила ставить себе в заслугу и то, что не заслужила). Сотниковы в Партию не вступили. Позже, через себя (ведь я их продолжение), понял, почему не вступили; то, что мне не нравилось в Комсомоле, им не нравилось в Партии; нам не нравилась Ложь (хотя, вряд ли у них это было осознанным, как и у меня в то время).

ЛЕНИНГРАД

Не знаю, сколько простоит Петербург, но Ленинграда уже не будет никогда; «декорации» разобраны и сожжены в «топке времени». Нам повезло, мы еще застали Ленинград, когда я, в сопровождении мамы, приехал поступать в ЛГУ, на журфак. Как всегда, нашлись родственники, у которых можно было остановиться, хотя они сами производили впечатление «остановившихся», судя по их жилищным условиям.

Мама пару раз съездила со мной в универ, а потом, убедившись, что я в городе, как рыба в воде («Как легко ты ориентируешься! Словно ты тут уже жил!»), доверила мне ездить туда одному. Тут же я сошелся с одной студенткой из приемной комиссии!!! Почему «восклицательный знак» (нет, вернусь и поставлю еще два)? Почему три «восклицательных знака»? Потому что, я легко сходился с людьми, но не с девушками; несмотря на огромную к ним тягу, как-то не выходило; а тут не любовь, но взаимная симпатия и сразу же совместные походы по городу. До этого я видел парадный центр Ленинграда и окраину, примерно, остановок пять после «Электросилы», где мы и жили у родственника Феди; с этой же девочкой мы вдруг свернули с широких, прямых проспектов центра и нырнули в лабиринты проходных дворов (мой армейский сон!). Вот этот контраст: внешней прямоты, правильности и скрытого хаоса поразил меня тогда. К тому же, моя новая подруга морально поддержала мои чаяния и больше не было сомнений: впереди только Ленинград! Хотя не сейчас, поскольку снова «обнова»: не прошел по конкурсу (все мои попытки поступить выглядели похоже: творческий конкурс на отлично, экзамены на тройки, что с троечным аттестатом не давало нужной суммы баллов). Мы вернулись в Константиновку и все пошло обычным путем: утром на работу, вечером к друзьям, по ночам книги; так же обычно пришел Новый…

«1986»

КАРЬЕРА НА ЯЙЦАХ

Я уже рассказывал, что на банкете в честь Дня Печати, меня, из-за понравившегося редактору рассказа о яйцах, пригласили работать в многотиражку. Дома моя новость произвела фурор. Особенно радовался дедушка. В его понятии стать корреспондентом, значило сделать головокружительную карьеру. Надо сказать, мне это тоже нравилось больше магазина: жизнь на ногах и колесах – это было по мне.

МУЗЫКАЛЬНЫЙ КИОСК

Первым «музыкальным центром» в нашем доме был проигрыватель «под стерео». В одном корпусе два динамика, приемник и проигрыватель. Помню вечную проблему с дефицитными «иголками»; так, по-простому, назывался «корундовый звукосниматель»: кусочек пластмассы размером с колпачок от ручки с беленькой иголочкой. Вторая проблема – пластинки. Отхватить диск «Арабесок» или какой-нибудь сборник зарубежной эстрады, считалось большой удачей.

Хиты можно было записать на рынке в Светлограде. В небольшой комнатке у входа висел список песен с ценами, а за стоечкой стоял некий аппарат, на котором, приняв заказ, «вечный армянин» делал пластинки. Стоило это удовольствие (кусок пластика, наклеенный на открытку) от 50 копеек до рубля, в зависимости от свежести хита.

Мы подросли и наша техника тоже. Появились «бобинники»; катушечные магнитофоны. Тут уж репертуар расширился, поскольку процесс записи упростился. Помню, как у меня на всю летнюю кухню голосит Макаревич: «Ах, варьете, варьете, шум в голове…» Заходит бабушка. Я убавляю звук, и она удивленно спрашивает: «Леша, батюшку слухаешь?!»

После армии появился плеер и возникла потребность в кассетах. На углу, у стоянки автобусов светлоградской автостанции, стоял киоск, в который с трудом помещались человек и магнитола «Sharp» размером с полчеловека. Здесь как раз торговали кассетами по выходным.

Как-то, ожидая автобус, я подошел к киоску, посмотрел список для заказов, потом готовые кассеты и в конце концов завел разговор с продавцом, благо, вид этого парня располагал к общению. В следующий раз Иван предложил мне кассету с «Videokids» и «Мальчиком-бананом». Мне понравилось. И поскольку в тот день я не спешил домой, он пригласил меня пойти с ним в гостиницу. «Слушай, возьми, пожалуйста, магнитофон,-попросил он,-а я пока киоск замкну.» Я подходил к «Sharpу», как штангист к штанге, такой он был массивный на вид. Рывок! Штанга клоунская! Он оказался гораздо легче своего вида.

Уже при второй нашей встрече Иван дал мне свой ставропольский адрес, объяснил, как его найти и позвал в гости. Жил он в центре Ставрополя, на задворках общества «Знание», в чужом съемном домишке, в котором не было никаких удобств, кроме покосившегося деревянного туалета прямо у входа во двор. Правда, у него были «сто рублей и сто друзей», к которым он по очереди ездил принимать ванну, почему-то игнорируя ставропольские бани.

Как-то я стоял у киоска, Иван сидел внутри, мы болтали и вдруг кто-то хватает меня сзади за рукав и тащит назад… Я, в легком шоке, оборачиваюсь и вижу знакомое до боли лицо бабушки Акулины Стефановны, которая, продолжая меня тащить к кассам, начинает довольно громко поучать: «Езжай домой! Покупай билет и езжай домой! Чяво ты тут с уркаганами забыл! Я ишшо приеду, матери расскажу, что ты с уркаганами водисси!» Стыдно было невероятно. Двадцать лет, а тебя бабушка тащит, как ребеночка от витрины игрушечного магазина!

ОДЕССА – ПАПА *, РОСТОВ…

Мой редактор закончил ростовский универ и посоветовал его для поступления. Тут же нашлись знакомые, у которых можно было остановиться. И вот рано утром мы садимся в новенький «Икарус» на Центральном Автовокзале Ставрополя. Несмотря на то, что не выспался, настроение приподнятое, ведь впереди такое путешествие! Радуясь легитимности курения, не пропускаю ни одной остановки, чтобы не выйти покурить. Чем крупнее населенный пункт, тем дольше стоянка, тут уже можно не только покурить, но и поискать холодного лимонада по пристанционным кафешкам, купить пирожков или какой другой снеди. При этом всякий выход сопровождается напутствием: «Смотри, Леша, не отстань! Далеко не отходи! Следи за направлением!»

Солнце катится к вечеру. Мы катимся к Ростову. Смеркается. Загораются фары, и дорога превращается в скопище мелькающих туда-сюда «светлячков». В домах светятся окна. Жизнь перемещается в помещения, а мы перемещаемся по жизни. Ну вот и Ростов. На меня производит огромное впечатление вечерний город. На улицах полно людей. На дорогах – машин. Свет витрин, фонарей, вывесок… Кажется, здесь никто не спит. Но вот мы подъезжаем к Центральному Автовокзалу. Всё! Поездка окончена!

Автовокзал раза в три больше ставропольского, к тому же рядом ЖД вокзал, поэтому круглые сутки здесь полно народу, так что ночь проходит весело. Появляются первые городские автобусы, а я уже разузнал, где нужная нам остановка и как добраться до Аксая. К нашей радости, поездка не занимает много времени. Пользуясь «путеводителем по-киевски», выходим на нужной остановке. В кучке пятиэтажек находим требуемый нам дом, подъезд, квартиру. Вот он, торжественный момент! Мы готовы вторгнуться в чужую жизнь! Хозяева не знают о нашем приезде. Дети еще спят. Теть Тая готовит завтрак, дядь Витя собирается на рыбалку, бабушка…но стоп! Я их еще не знаю! Я их никогда не видел! Мы еще не знаем, чем они там занимаются! Мы пока только стоим у дверей, и мама говорит: «Ну, звони!» Я несколько раз нажимаю на кнопку звонка…

P. S. 2022

* Во времена моей молодости о каком – нибудь блатном могли сказать, что у него «Одесса – мама, Ростов – папа». В блатном мире эти города занимали особый статус. А у моего отца была кличка «Одесса»; Шурик Одесса.

В декабре 2022 – го, один день, пытался дозвониться Олегу Попову, но безрезультатно. На следующий день он перезвонил:

–Привет, Алекс!

–Привет, Олег!

–А я тут на шабашке был весь день, телефон не стал брать, а потом гляжу пропущенные вызовы: Алекс Лондон! Ну я прям обрадовался! Люблю я с тобой поговорить!

–Я тоже люблю, Олег. Но с Лондоном ты меня удивил; получается я отцову традицию продолжил,

–А-а-а, точно! Он же был Одесса!

РОСТОВСКИЕ КАНИКУЛЫ

И вот нас уже кормят завтраком. Из разговоров взрослых узнаю, что у них два мальчика и девочка. Андрей, Гена, Гала. Но они еще спят – каникулы! Услышав, что Гале 16 лет, слегка напрягаюсь, провести лето в одной квартире с взрослой девушкой…Испытание! С нетерпеливым любопытством жду подъема детей. И вот на кухню, зевая и потягиваясь, выходит Гала. «Ой, – заспанные глаза лезут на лоб, – здрасьте!» Гала спешно ретируется и возвращается, спрятав свои юные прелести, заметные через ночнушку, в халатик (хорошо, что ко времени подъема из-за стола прошла моя эрекция!). Родители знакомят нас. Гала все еще смущена и кусок в горло ей не лезет. Мы переходим в комнату, давая ей возможность спокойно позавтракать.

Вскоре появляются и мальчишки. Они явно рады гостям. Андрею лет 14. Он крепыш. Спортсмен (во дворе и окрестностях имеет авторитет, как выяснилось позже). Гене лет 11; в отличие от Андрея, он гораздо легкомысленнее и совсем еще ребенок. Мы быстро сходимся.

Как только мама уезжает, ухожу с мальчишками вечером во двор. Они знакомят меня со своими друзьями. Компания большая, разношерстная, только, увы, однополая. Почему-то девушки тусуются отдельно. Сидим обычно допоздна и теть Тая ругает сыновей, мол, ему к экзаменам готовиться, не отвлекайте его! Но Боже мой, какие экзамены! Днем то да се, вечером пацаны, а ночью Гала!

ЖАРКИЕ НОЧИ

Квартира была четырехкомнатной. Комната родителям; комната пацанам; комната Гале с бабушкой; и гостиная. Вот в ней меня и разместили; на диване. Получилось неплохо: вечером, когда родители смотрели телевизор, мы шлялись на улице, а когда мы возвращались, они обычно уже спали. Так что хоть я и жил в гостиной, но никто никому не мешал. И вот однажды тихонько открывается дверь и в комнату входит Гала в своей нескромной ночнушке. Ночи были жаркие, и я лежал обычно поверх одеяла в одних трусах. Ее это ничуть не смутило. Она присела на краешек кровати и прошептала:

– Не спишь?

– Как видишь.

– Не хочешь покурить?

– Пошли.

Мы выходим на балкон, закуриваем и стоим бок о бок, касаясь иногда друг друга. Каково 20-летнему здоровому парню в такой ситуации?! Куда деть руки, куда деть мысли и все остальное?! Куда деть, когда всё тянется к ней?

Конечно, я стал ее осаждать, она осаду успешно выдерживала. Такие битвы происходили если не каждую ночь, то довольно часто, в итоге прозвучало сакраментальное: «Я не против, но только после свадьбы».

Такими жаркими были ночи, но были еще дни, где я все-таки пытался поступить в университет. Все прошло, как всегда: творческая работа на отлично, остальное на тройки и в итоге не проход по конкурсу. То есть, оставаться дольше у меня не было причины, но я оставался, так мне нравилось в Аксае и в этой замечательной семье, с отличными новыми друзьями и Галой.

Наконец, мама забеспокоилась и позвонила. Пришлось огорчить ее результатами экзаменов, каким-то образом объяснять задержку и обещать, что скоро выезжаю. Было грустно расставаться, но надо было ехать домой. Правда, я не прощался и обещал, что вернусь, а Гале говорил, что обязательно привезу мамино согласие и мы поженимся.

ДИВО ДИВНОЕ

Сейчас я не могу понять, как и зачем мама отпустила меня в Аксай во второй раз?! Не помню, каким образом она отговаривала меня от женитьбы на Гале, но я особенно и не настаивал. Тогда я понимал это интуитивно, сейчас рационально: медовый месяц не стоил «жизни в чужом мире».

Второй раз я ехал один; ждать отправления предстояло долго, так что я заскочил к Ивану. Его кузен Игорь, узнав, что я еду в Ростов, поинтересовался:

– Слушай, а там импортных кассет нет в продаже?

– Я видел в одном магазине «TDK», правда, недели две назад.

– А покажешь мне этот магазин?

– Конечно.

– А когда у тебя автобус?

–Через два часа,

– А, ну, можно не спешить, щас Иван нам еще кофе сделает.

В Ростов мы приехали ночью и, как в прошлый раз, я приготовился ночевать на вокзале.

– Ты что, – возмутился Игорь, – ночь не спать! Вон у таксистов поспрашиваем насчет ночлега.

– Уверен?! – спросил я его. – Всего-то ночь!

– Не-не, пойдем!

Таксисты предложили поехать на турбазу. Игорь, не спрашивая о цене, полез в машину и мне ничего не оставалось делать, как присоединиться. Ехали ночью по глухим мрачным местам, причем Игорь не скрывал особо, что у него приличная сумма, но, к счастью, Ростов в эту ночь показался не самой худшей своей стороной.

ПРОЩАЙ, АКСАЙ!

«Ночь за окном, а во дворе

злые голоса.

Это за мной, это ко мне,

Бэк то ЮЭСЭСА».

«Фотороботы»,

«Запрещенные барабанщики»

Компания так радовалась моему возвращению, что только ради этого стоило вернуться. Примерно в это же время прибыл из странствий еще один их друг и пользуясь тем, что он обо мне не знал, компания решила его разыграть. Для этого были все условия: во-первых, он пригласил их к себе на день рождения; во-вторых, он жил один в собственном доме и помешать розыгрышу никто не мог.

Вечером шумной ватагой едем на окраину Аксая, в частный сектор. Около небольшого, слегка запущенного дома компания притихает и дает мне последние наставления: «Ну, давай, Лех, он будет в летней кухне! Иди прямо туда!» Я тихо открываю калитку. В глубине двора стоит небольшое здание; летняя кухня. Вечер жаркий, так что дверь и все окна открыты нараспашку. У переднего окна сидит, склонив голову, парень. Задумался или читает; у окна еще светло читать. Посередине виднеется накрытый стол. Все это я успеваю рассмотреть, тихо, по-кошачьему, двигаясь к кухне. Вдруг парень вскидывает голову, видит меня и тут же, стрелой, бросается к противоположному окну; что-то гремит перевернутое и, вскоре, через сад, хозяин мчится к Дону (хорошо еще не отстреливаясь). Тут во двор врывается ржущая компания. «Стой, Саня, стой! Это шутка!» – орут они ему вслед. Кто-то бросается его догонять, а то, мол, махнет на ту сторону.

Смущенный Саня протягивает руку для знакомства: «Не, я купился! Я подумал, что ты ростовский бандит!» Все хохочут и живо обсуждают розыгрыш, а счастливый Саня наконец зовет нас за стол.

P.S. – 2020.

Как-то, увидев мою ростовскую фотографию для универа, мама заметила: «Ты тут на бандита похож». Действительно, завел я там и такие знакомства. С одним парнем, постарше меня, а потом его друзьями. Это был уже другой круг, почти урки. С ними были какие-то дела в ростовской «Березке» и с иностранными студентами. К счастью для меня, обошлось «цветочками», а ведь назревали и «ягодки», обсуждалось какое-то большое кидалово… Всё-таки я вовремя уехал домой.

Кстати, если доберетесь до третьей части, то, когда будете читать о Викторе Некрасове, увидите, как мамины слова и ростовское сходство обретут значение.

МЕСТЬ ЗЕЛЕНОГО ЗМИЯ

Раз пришел вечером к Смоку, а он пьёт с каким-то парнишкой; последний наливает полстакана водки и протягивает мне. Я вежливо отказываюсь. Он начинает наезжать, типа: «западло», «не уважаешь» … Смок, вместо того, чтобы на правах хозяина его осадить, только хихикает. Посчитав эти смешки за поддержку, парняга начинает лезть в драку и такая у него на лице тупо-пьяная злоба, что ясно – все слова бесполезны! Уклонившись от удара, автоматически отвечаю, он падает. Вскакивает и с криком: «Ну ладно, Сотня, ты это еще попомнишь! Еще пожалеешь!» кидается вон.

В таких делах у нас обещания выполняют, так что он ждал меня с друзьями у стеночки в темном переулке; на «моем маршруте» (странно, что я не стал идти другими путями, варианты были). Отомстил мне «зеленый змий», покусал, поцарапал, но ничего не изменил, пить я почти перестал.

“Il Quadrato e Il Cerchio”

Однажды появилась мысль, что человек может оказаться слабее своих открытий и творений, как в случае с атомом (времена Чернобыля). Через какое-то время читаю в «Литературной газете» поэму, если не изменяет память, «Курчатов», где встречаю свою мысль! Меня это удивило, поскольку я еще не слышал выражения «идеи витают в воздухе». А они витают, да так насыщенно, что порой, мне кажется, не помешали бы авиадиспетчеры, потому что иногда начнешь сомневаться, «кто первый»!

Еще раньше, чем мысль о слабости человека, появилась мысль о «законе форм»; о том, что в Природе «монополия круга», а человеку больше по душе «квадрат». Поскольку природа первична, то получился знак для этой идеи: квадрат в круге. Позже где-то прочел, что человек состоит из клеток. Тогда я думаю: «Стоп! Клетка – это же квадрат! А внутри ядро, то есть круг! Получается наоборот!» Как будто кто-то сложил человека из «кирпичиков» или даже «кубиков», тем самым поставив видимый закон на голову. Впрочем, – тут же додумал, – кто пишет законы, тот может их и менять!»

ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА

Итак, я вернулся в родную многотиражку и, однажды, во время пробежки по городу, из редакции в типографию, столкнулся с Наташей! «Из поезда». Как горстка лет изменила человека! Куда делась та воздушная девочка в голубой ковбойке навыпуск, к пуговицам которой так тянулись мои пальцы!? Эх, Время-лекарь-калекарь! Мы постояли с ней немного. Я узнал, что она замужем и у нее двое детей. Чувствовалось, что она не очень-то счастлива и… молодость ее души уже закончилась.

Редактор Шульга то хвалил меня, то ругал. За какие-то материалы занес благодарности в трудовую книжку, но за опоздания песочил, грозил и даже звонил маме в школу. «Чашку его терпения» переполнил материал об ОРСе (Отдел Рабочего Снабжения). Дело в том, что БСК тогда числился «модной стройкой», поэтому снабжался дефицитом: гречей, сгущенкой, растворимым кофе, индийский чаем, шпротами, сервелатом и т.п. Все эти радости для рабочих должны были в автолавках развозиться по объектам. Кое-что, для отвода глаз, развозилось, но большая часть доставалась блатным. Я написал об этом. Записал номера машин, в багажники которых среди бела дня грузились коробки с яствами из ОРСа. Достал документы с перечнем того, что якобы доставалось рабочим и со свидетельствами рабочих, что на самом деле они получали. Отдал материал редактору. Он прочел, покраснел и побежал с ним к парторгу. Парторг устроил ему разнос. Так «чашка терпения» и переполнилась. Встал вопрос об увольнении.

ΙΙ

Как-то погожим вечером шел я к Сашке. Около Татьяны, моей бывшей коллеги по сельпо, сидела компания. Татьяна меня позвала и представила незнакомцев:

– Вот, Леш, познакомься. Это моя сестра Валя. А это Сережа. Они из Ленинграда.

– А я был в Ленинграде прошлым летом!

– Поступал, наверно? – поинтересовалась Валя.

– Ну да и, как видите, неудачно.

– А на подготовительный не пробовал? – подключился к разговору Сережа.

– Да нет.

– А ты попробуй; – предложила Валя, – в этом году еще не поздно. Можешь у нас остановиться.

– А у мужика ты спросила? – насупился Сережа.

Валя полушутя-полусерьезно начала к нему подлизываться и хвалиться:

– А Сережа куда хочешь может поступить вне конкурса! Он же «афганец» у нас! И инвалид!

– Не куда хочешь, – сурово поправил ее Сережа, – а на юриста!

– Конечно, на юриста, дорогой!

Оказалось, это их обычная манера разговаривать. Сережа цеплялся к ее словам, грубил, а Валя податливо уступала, хотя… Хотя они с Татьяной были сестрами, но совсем не похожими. Татьяна полная, добродушная, с запрятанной поглубже легкой «язвинкой». Валя худая и с «язвинкой» наружу, а добродушие, как раз было упрятано подальше. Татьяна со своим мужем были похожи и внешне, и по характеру, что называется, половинки. Сережа с Валей скорее из «разных сервизов». Кстати, если бы мне сразу не сказали, что Сережа сибиряк, я бы подумал, что он кавказец.

До Сашки я в тот вечер не дошел, а вернувшись домой, с радостью выложил маме новость. Она восприняла ее положительно; думаю, ей хотелось, чтобы я поскорее забыл об Аксае.

Еще радостнее воспринял эту новость мой шеф, ведь я уходил сам, «с миром». Вскоре были готовы прекрасные характеристики, вырезаны все мои статьи, выпита прощальная бутылка, «лыжи развернуты на северо-запад и хорошенько навострены».

«Я уезжал в неизвестность, не подозревая, конечно, что вернусь только через пять лет и меня ждет жизнь, настолько похожая на выдумку, что я даже буду побаиваться писать о ней».

К. Паустовский, «Повесть о жизни»

ΙΙΙ

Итак, я прибыл! Дом будущих молодожёнов стоял на углу Чкаловского проспекта и Большой Зелениной. Квартира была коммунальная, но из приличных, то есть жильцов в меру и скандалы тихие; как сказал бы ученый, латентные. Впрочем, скандалить что с Валей, что с Сережей выходило себе дороже, поэтому мое проживание соседи приняли в бархатные штыки.

На этот раз журфак, через подготовительный, был у меня в кармане: ведь я год отработал в газете, имел хорошие характеристики, но оказалось:

– Молодой человек, простите, но мы не можем вас принять.

– Почему?! В армии я отслужил! В газете отработал!

– Как раз потому, что вы работали в газете.

– Как это?!

– Ну, мы же на самом деле «рабфак»! Если бы вы работали на заводе или в колхозе, мы бы вас приняли. А поскольку вы работали в газете, мы не можем вас принять. Извините, молодой человек, но таковы правила!

Эхма, а мне-то хотелось учиться! И казалось, учеба уже в моих руках…

«Много было разных споров, но в конце концов мой путь был ласково отстранен, и вот именно за то, что он был рассчитан не на обыкновенного газетного корреспондента, а на поэта, хотя бы даже такого, как я, просто поэта в душе».

М. Пришвин, «Кащеева цепь»

КТО ХОЧЕТ СТАТЬ МИЛЛИЦИОНЕРОМ?

«С чего начинается родина?» С милиции! Сережа с Валей советовали мне вернуться домой, а через год снова попробовать на рабфак. Мотивировали они это тем, что в Ленинграде приезжему очень сложно устроиться на работу.

– Если только в милицию, – обронил как-то Сережа, скептически оглядев меня, – там всегда люди нужны.

– А почему бы и нет! – ухватился я за «последний великий шанс», хотя мне совсем не верилось в себя, как милиционера.

На следующий же день поехал на Скороходова. Улочка оказалась весьма симпатичной, тихой и спокойной, только, увы, без деревьев. В РУВД Петроградского района описал начальнику отдела кадров свою ситуацию, и он воспринял это так, будто ленинградская милиция без меня зачахнет и отомрет как класс. Записав дату начала мед.комиссии, я с чистой совестью вернулся на Чкаловский, где новость понравилась, типа: «свой человек в милиции, не помешает»! Кстати, друзей эта пара не имела, только «полезных знакомых». Чаще других у них бывала Наташа, (заведующая хозмагом) невысокая, ладно скроенная женщина, весьма привлекательная, но по характеру очень жесткая.

Была она свободна и Валя довольно прозрачно намекала, что это неплохая партия для меня, типа «жильем обеспечена, работа хорошая и… ты ей приглянулся». Я стал заходить к ней в хозмаг. Когда выбрасывали дефицит и магазин наполняли «питоны» очередей, помогал торговать, подносил товар. Помню, как вьетнамцы расхватывали алюминиевые тазы и большие кастрюли. Брали больше своего веса, как муравьи.

С Наташей дело не двигалось дальше магазина, зато благодаря ей я завел новое знакомство; Саша Виноградов жил в совсем маленькой коммуналке, на той же улице Скороходова. Бывшая Сашина бабушка, от которой он получил комнату в наследство, тащила туда всё что можно и всё что нельзя. В залежах хлама у нее оставался лишь свободный уголок с кроватью. Вот поэтому наследник не отпускал ни одного гостя с пустыми руками, каждому вручал коробку с мусором.

ΙΙ

– Сережа, а у нас свадьба будет в ресторане?! – слащавит, как всегда, Валя.

– В сарае, – скривившись, отшивает Сережа, – будет у тебя свадьба!

Довольно странный разговор для будущих супругов*. К счастью, со мной они вели себя прилично. Но вскоре ма прислала перевод, который я отдал Вале (по маминой инструкции) и при этом, по-дурацки, не оставил себе ни копейки. Вскоре я попросил у Вали денег на сигареты, но она отказала, мол, «овес нынче дорог». Я психанул, собрал вещи и поехал к майору, начальнику отдела кадров. Он помог с жильем.

* Гораздо позже я узнал, что это был брак по расчету; из – за жилья и прописки. Прочно укрепившись на новой почве, Сережа Валю бросил.

ΙΙΙ

Серое двухэтажное здание чем-то напоминало детский сад. По количеству жильцов эта общага тянула на крупную коммуналку, только отношения в ней были гораздо теплее. В большой комнате на втором этаже нас оказалось всего лишь двое; Игорь, тоже проходил медкомиссию в Петровском РУВД.

Вскоре меня вызвали в отдел кадров.

– Вот такие дела, Алексей, – начал майор, – комиссия откладывается. Придется подождать.

– Ничего страшного, – бодро заявил я, – подождем!

– Ну вот и хорошо, – обрадовался майор, – присутствия духа не теряешь. Как устроился?

– Спасибо, отлично. Место хорошее. Общежитие тихое. Сосед по комнате замечательный.

– Угу. Это хорошо. А как у тебя с деньгами?

– С деньгами плохо. Занял немного, но даже при жесткой экономии протяну не больше недели.

– Понятно. Тогда вот что, – майор вырвал из блокнота листочек, что-то в нем черканул и передал мне, – это адрес склада. Там как раз нужны подсобные рабочие. Далековато, правда, от твоего общежития, но больше ничего предложить не могу.

– Да и не страшно, – беззаботно махнул я рукой, – уж буду добираться как-нибудь!

– Молодец! – одобрил мой настрой начальник. – Ну, можешь идти. Я сегодня же позвоню насчет тебя. Да, и попрошу, чтобы тебе аванс выдали, а ты там напомни.

Я уже выходил из кабинета, когда он окликнул меня:

– Кстати, Алексей, тебе нужны теплые вещи? Зима-то говорят, суровая будет.

– Да нет, спасибо, с одеждой у меня все в порядке.

– Ну хорошо, до свидания.

– До свидания.

ΙV

Майор не ошибся: зима оказалась суровой, особенно по будням и по утрам! Выхожу из общаги так рано, что кажется я не в городе вовсе: кругом ни души! Мороз невероятный! Рысью добегаю до остановки, а вот трамвай не спешит. Исполняю «джигу эскимоса» и любуюсь произведениями Зимы. Одно сверкание льдинок – бриллиантов на деревьях чего стоило! И когда трамвай – желтые окошки показался вдали, загрохотал по рельсам, он тоже казался прекрасным и чудесным! Радостно заскакиваю внутрь, но радость мгновенно замерзает, потому что внутри, кажется, холоднее, чем снаружи. Да уж хотя бы светло! И вагоновожатому радость – первый пассажир! Но вот на перекрестке дорогу нам пересек другой трамвай, а в нем тоже первый пассажир.

Засветились «избранные» окошки в окоченевших домах; прошуршал мимо автобус и в нем редкие, но люди! Нет, нет, город не вымер! Город просыпался, оживал и на душе становилось радостнее.

Заколдованы утром дома,

И безлюдье чарует меня,

И баюкает свежесть меня.

В небе – крылья морозного дня.

Одинокие люди идут,

Но все тихо, как будто их нет.

Никого, никого будто нет…

В вышине – бледно-розовый свет.

Г. Иванов, «Утром»,1910

V

В общаге у меня появился друг Лёшка Мичуров. Очень милый человечек, к тому же, родная душа, творческая, третий или четвертый год поступавшая в Академию художеств на скульптора. Между поступлениями он занимался там как вольнослушатель, для чего нужна была прописка; ради прописки работал на заводе. Лёшка занимал маленькую уютную комнату на первом этаже. Его единственный сосед редко появлялся в общаге, что было мне на руку.

«1987»

«Он был мистик по природе своей, из тех,

кто живет на границе сказки: и может

статься он первый заметил, как часто

эта граница проходит посреди

многолюдного города. В 20 ф. от него (он

был очень близорук) красные, белые и

желтые лучи газовых фонарей сплетались

и сливались, образуя огненную окраску

волшебного леса.»

Г.К. Честертон

КРАСНОГО КУРСАНТА, 23

Медкомиссия начала работать и забраковала меня на втором этапе: физически прошел, психически нет; повышенная чувствительность; т.е., «поэтом можешь ты побыть, а мильцанером быть не можешь; возьмешь, когда-нибудь, и всех cвоих коллег перестреляешь!» Майор расстроился, но не бросил меня, обещал помочь с работой и пропиской. Игорь, сосед по комнате, тоже огорчился, надеялся, что мы будем работать вместе. Он-то комиссию прошел и уже собирался перебираться в милицейскую общагу. Чуть погодя майор позвонил на вахту и передал, чтобы я заехал к нему.

– Ну как, Алексей, паркетчиком смог бы работать? – встретил он меня вопросом.

– Думаю, смог бы.

– Ну вот, я договорился, что тебя возьмут учеником паркетчика в РСУ-17. Это на Васильевском острове. А общежитие на Петроградской, на Красного Курсанта.

– А в этом, где я сейчас живу, нельзя остаться?

– Нет, в этом нельзя, разные организации.

– Ну хорошо. Спасибо вам, товарищ майор, огромное.

– Ничего-ничего, работай, потом поступай! Жалко, конечно, что к нам не попал, нам бы таких ребят, как ты, Алексей, побольше! Удачи тебе на новом месте!

– И вам!

Больше майора я никогда не видел, но запомнил на всю жизнь (эх, побольше бы нам «таких майоров»! И пусть бы становились генералами!).

Сборы длились недолго: вуаля, Красного Курсанта! И я в минусе! Это – не «детский сад», это общага! Безликая пятиэтажка в каком-то неуютном углу! Слишком много народу и ни капельки «домашности». В комнате, страшно сказать, жили шесть человек! К тому же мои новые соседи были намного старше меня и почти все алкоголики! Нет, мы не конфликтовали, но особо и не ладили. К счастью, в той первой общаге остался друг Мичуров, который всегда был рад моему приходу и ночёвке.

РСУ-17. Ё…Я КАРУСЕЛЬ.

От новой общаги до конторы РСУ-17 было рукой подать, минут десять ходьбы быстрым шагом. Правда, в конторе мы бывали нечасто, только в дни зарплаты, да при переходе на новый объект.

То, чем мы занимались, называлось – капитальный ремонт. Это когда берут старинный дом, внутри все ломают, делают «по-современному», а снаружи дом остается старинным. «Ареал» наш ограничивался Василеостровским и Петроградским районами.

Мой первый дом-объект на 8-й линии В.О., между Средним и Большим проспектами. Вначале я подсобник. Незабываем крик прораба:

– Е…я карусель! Опять х…в подъемник сломался! Подсобники! Ну, где вас х..й носит?! Опять нажрались до обеда! Берите на х…й ведра! Будете раствор таскать на пятый этаж! Надо тебя убирать (это уже лично мне) от этих алкашей! Сопьешься с ними на х…й!

– Не, Петрович, – успокаивали его мои коллеги, – он молодец! Он эту гадость тово! Мимо! Долой! Не прикасается к ней!

– Ну молодец! Ладно, хватит стоять! Где ведра?! Е…я карусель!

«Замена подъемника» – самая трудная из всех наших обязанностей. Остальное – чепуха, типа уборки строительного мусора.

Гулявшие по стройке сквозняки «наградили» меня первым (и последним) больничным. Называлось мое освобождение от серых трудовых будней ярким красивым словом «люмбаго». Где-то около недели я ходил на процедуры в больницу, загорал под кварцевой лампой и любовался молоденькой санитаркой. От таких радостей мои жизненные силы быстро поднялись и больше не опускались до конца 1991 – го.

ПЕРВЫЙ РАЗ – НЕ «ПЕРВЫЙ КЛАСС»

“Come on, come on, come on,

Now touch me, baby!

Can’t you see,

That I’m not afraid”.

“The Doors”

Как-то субботним вечером мы сидели с одним знакомым в его комнате моей первой общаги, пили чай и болтали. В коридоре вдруг раздался какой-то шум. «Ой, пошли, глянем, что там такое!» – вскочил мой любопытный приятель. А там две пьяные девушки буянили около стола вахтерши, которая не пропускала их внутрь. Увидев нас, они замахали, мол, идите сюда. Мы подошли.

– Пошли на улицу, покурим, – предложили подруги.

– Пошли.

На улице я угостил их сигаретами, а они нас – предложением: «Хотите к нам в гости?» Глаза приятеля засияли. Он шепотом поинтересовался:

– Ты как?! Хочешь?!

– Еще как хочу!

– Ну и что мы стоим?! – обратился я к девчатам.

– Ниче! Пошли, – ухватили они нас за рукава, и мы тронулись в путь.

Мы подошли к женской общаге, влезли через окно и оказались в комнате подружек. «Вон, – машут они рукой в сторону своих кроватей, – присаживайтесь, а мы пока переоденемся.» Мы садимся. Один на одну кровать, другой на противоположную. Сидим молча, пялимся друг на друга, краснеем, потому что краем глаза видим, как они переодеваются в легкие халатики и только.

Дверь уже заперта, одна их них занавешивает шторы. Потом «дамы» садятся рядышком с «кавалерами». Хотя шторы задернуты, но в комнате все равно светло и отвести глаз от красивых ног невозможно! «Моя» что-то говорит и в конце концов «бросает хвост кота», заявляя: «Ну ты и стеснительный! Мы же не дети!» Она берет мою руку и опускает ее на свою ногу, чуть выше колена, и, хотя я действительно жутко скован, но руку мою, как железку магнитом, тянет под халат и вверх…

Увы, первый раз оказался не «первый класс», куда как ниже. После этого было как-то не по себе и я нашел какой-то предлог, чтобы слинять, исчезнуть, раствориться. Приятель тоже не задержался, похоже, мы были одного поля ягода.

ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ

Весна принесла долгожданное тепло для города и служебное повышение для меня, место паркетчика. В новой бригаде я был самый молодой. Был еще ровесник, но он казался взрослее. Однажды он начал вслух мечтать: «Вот выйду на пенсию, целыми днями рыбачить буду! А еще…» Меня это поразило! Мечтать о пенсии, значит, мечтать о старости! Что за бред?!

Итак, два молодых, основная масса – мужики среднего возраста и один пенсионер, который, понаблюдав за моей работой, изрек: «Не, сынок! Не получится из тебя паркетчика!» Надо отдать должное бригаде, увидев, что паркетчик из меня никакой, обратно в подсобники они меня не отправили, ведь там и зарплата меньше, и престижа нет, и все такое прочее.

Нравилось мне, когда мы попадали с халтурой в жилые квартиры, циклевать или менять паркет. Было интересно заглянуть в чужую жизнь, да и встречали нас всегда «хлебом-солью».

Весна тем временем набирала силу, а в нашем РСУ трудилась женская бригада маляров, в которой состояла Лена.

«ЧАЙ ВДВОЕМ»

«Девочки и мальчики

Ходят по улицам,

Им негде друг друга любить».

«Зоопарк»

Когда я стал на слух частично понимать англоязычные тексты песен, то заметил, что девушек в них, часто, называют «pussycat» (кошечка). Мне это было ближе *, чем «тёлки», как называли девчонок на моей малой родине.

Лена, как раз, была вылитая «кошка среди телок»: мягкая и жесткая, стройная, гибкая, подвижная, но все же первое, что я заметил, ее потрясающие зеленые глаза. Им-то и посвятил своё первое ленинградское стихотворение:

Я встречал много девчонок;

Cтройных,

модно одетых,

красивых,

Но ни у одной из них не было глаз.

Я не видел твоей одежды,

Я не видел твоей прически,

Я не видел твоей фигуры,

Но я видел твои глаза…

Зеленые угольки, живые! **

Я люблю вас!

Я хочу обжигать о вас губы!

До боли!

До бесчувствия.

До смерти…

Лена лишила меня сна; ложусь спать, начинаю думать о ней; тут же некий орган приходит в рабочее положение и долго не знаешь куда его деть; прямо хоть спроваживай его бродить по городу, как нос майора Ковалева.

При этом видел я, что нравлюсь ей, но как нам встретиться? Лена была сирота. Выросла в детдоме. После детдома получила квартиру и сразу «залетела»; родила и даже вышла замуж за виновника залета, но примерно за год до нашего знакомства с мужем они развелись. Так что, во-первых, она уже «обожглась на воде», а во-вторых, ребенок на руках и никого, кто помог бы; ни мамы, ни папы, ни бабушек, ни дедушек; их было только двое.

Зато ее коллеги работали на меня, расхваливая на все лады. Помню, как во время перекура на объекте, присел на порог, входит начальник, и кричит мне:

– Ты бы не сидел на камне-то! А то кое-что заболеет, и женщины любить не будут!

– Ой, нет! – чуть ли не хором закричали малярши, – мы бы его любого любили! Такой мальчик! Золото (про дедушку так часто говорили в селе: «Герасимович – золотой человек!» Наследственность)!

Весна победила! Как-то Лена оставила ребенка кому-то из соседей, и мы встретились вечером. Погуляли, сходили в кино, поели мороженого. Всё было невинно и благопристойно. Несколько раз наши встречи повторились по тому же сценарию, а потом, сразу после зарплаты, я пригласил ее в ресторан! Выпивка расковала и предложила поехать ко мне в гости. «Ко мне в гости» – это значило в комнату с алкашами, что, естественно, отпадало; оставалось только одно, к Мичурову, в мою первую общагу. Когда мы подходили к ней, уже стемнело, и окошко его комнаты светило нам, как фонарь озабоченной паре мотыльков. Я заглянул внутрь. Еще безмятежный Алексей валялся с книгой и ел пряники. Я тихо постучал. Алексей оторвался от книги и пряников. «Привет, Алекс, – высунулся он в окно, сияя своей обаятельной улыбкой, – ты что ..?» Но тут он заметил Лену и уже без улыбки задал риторический, сакраментальный вопрос:

– Мне уйти?

– Желательно, Леш!

– Ладно, ухожу. Оставляю вам пряники. Чай знаешь где.

Ну какой может быть чай вдвоем с девушкой, о которой столько грезил! Как только за Алексеем захлопнулась дверь, мы влезли через окно в комнату и тут же началась «бурная прелюдия», которая окончилась тем, что «оркестр погасил свечи и на цыпочках покинул сцену». Трах – Крах! Кошмар, закон подлости! Самая скрытная часть тела не захотела делать дело! Почему, когда я ложился спать один и думал о Лене, то все было в порядке?! Настолько в порядке, что ЭТО не давало уснуть мне часами! А тут, когда Лена оказалась рядом, это отказалось служить хозяину! Стыдно! Обидно! Но, надо отдать Лене должное, вела она себя очень тактично. Она как-то ненавязчиво утешала меня, хотя мне хотелось одного – исчезнуть… И я исчез… В этом мне помогло Министерство Обороны. Сразу же после этой ночи нас, паркетчиков, срочно перебросили на другой объект, подальше от женщин, а чуть позже…

P. S. – 2023

* «Отцовской кошачьей мягкости и ленивой грации, дыхания неувядающей молодости – вот чего недоставало Ноккве».

С. Унсет, «Кристин, дочь Лавранса»

** «Глаза – это мой пунктик, и вполне обоснованный. В жизни, разговаривая с человеком, мы смотрим ему в глаза, это первый и главный способ общения и знакомства. Мы сразу проникаемся недоверием к тем, кто отводит взгляд. В кино это особенно важно. Если ты не смотришь актеру в глаза, а только рассматриваешь его физические данные, это значит, что как личность он тебя не интересует, потому что только глаза – зеркало души, индивидуальности».

Ф. Дзеффирелли

Лена Селехова показывает мне семейные фотографии и спрашивает на одной:

–Обратил внимание какая чудная прическа у этой девушки?

–Нет еще, я всегда сначала гляжу на глаза человека, а потом на все остальное.

Да, кстати, пока не забыл; интересно Майк взял из жизни или жизнь взяла у Майка? Когда я был молодой, в Константиновке «Зоопарк» не слушали, но о паре говорили: «Он с ней ходит».

НАЧИНАЮЩИЕ И ЗАКАНЧИВАЮЩИЕ ЭКСТРЕМАЛЫ

Как-то на выходных мы с Мичуровым решили отдать дань моде: покататься на скейтах, вернее, поучиться. Недалеко от его общаги находился парк, туда мы и направились. И вот пробуем с горочки спускаться, благо она не крутая. Начинаем с энтузиазмом, но быстро остываем; первый я.

– Леш, – говорю, – ты как хочешь, а из меня скейтбордиста не выйдет!

– Ну, Алекс, давай еще попробуем! За полчаса же не научишься!

– И за час! И за два! Ладно, ты учись, а я посижу покурю.

Сижу-курю и вдруг замечаю двух девушек, играющих в бадминтон. Они одного росточка, но в остальном разные. Одна полненькая, но совсем чуть-чуть, так что это ее не портит, даже придает некий шарм. Другая пожестче.

Полненькая – явно домашняя девочка, у нее интеллигентный вид, отчасти из-за очков. Другая на домашнюю не похожа, такая может и похулиганить.

Алексей сосредоточен на учебе. Возможно, ему грезятся лавры чемпиона и куча поклонниц впридачу. Разрушаю грезы:

– Леш, ты катайся, а я пойду с девушками в бадминтон поиграю.

– Где?! – Лешка от такой новости теряет равновесие и грохается на асфальт. То ли от удара, то ли от девушек глаза его начинают сиять… – Где, Алекс, девушки?!

– Разуй глаза! Они рядом с нами уже полчаса играют.

– Слушай, ну так пойдем, познакомимся! Только, что в очках, чур моя!

– Ой, Леш, что-то уже расхотелось. Да и неудобно как-то. Хотя, если она тебе так сильно понравилась, иди!

– Я стесняюсь. Давай ты первый!

– Ага, опять я!

– Ну Алекс! Ну, Алексушка!

– Ладно, пойдем!

Как легко знакомиться с девушками, которые тебе просто симпатичны. Вскоре мы узнаем, что в очках – это Таня, а без очков – Жанна. Я предлагаю меняться: они катаются, а мы с Алексеем играем в бадминтон. Предложение принимается. Увы, они тоже не рождены скейтбордистами! Видя такое дело, я, к вящему и вякающему неудовольствию Алексея, бросаю ракетку и бросаюсь помогать Жанне. Ведь это веский повод обнять девушку за талию, подхватить ее при падении. Тут доходит и до него, он кидается к Татьяне и дает ей «мастер-класс».

На память об этом, не самом худшем дне нашей жизни у меня сохранилась плохонькая черно-белая фотография, где Татьяна с Алексеем стоят рядышком (и с тех пор на всю жизнь), а я, присев за их спинами, держу у них над головами ракетки.

ПОЛНОПРИВОДНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Как-то я заехал к Виноградову, а он мне с порога:

– Хочешь подзаработать?

– Спрашиваешь! А что надо делать?

– Да работа несложная. Вот, смотри.

Он открыл картонную коробку, в которой оказались распластанные пачки «М».

– Ого! – присвистнул я. – Лучше бы, конечно, они были полными.

– Вот их надо склеить, а потом наполнить.

– Чем и зачем?

– Резаным, по форме пачки, картоном. А потом заклеить целлофаном. Все необходимое для этого имеется.

– А зачем всё это?

– Понимаешь, тут один мой знакомый еврей уезжает в Израиль, навсегда. Последнее время он держал подпольный видеосалон, а заодно, как бы «игорный дом». Там же у него что-то вроде бара: фирменные выпивка, сигареты… Сейчас все это «дело» он собирается продать одному человеку, так что если этому еврею перед самым отъездом впарить «М», то он перепродаст их вместе с «делом» новому хозяину, а когда откроется, что сигареты «левые», он будет уже далеко и спросить будет не с кого.

– Ага, понятно!

– Бабки хорошие, делим пополам. Ну как, согласен?

– Да.

– Тогда так, делать надо быстро, времени уже в обрез; то есть, может, пару ночей придется не спать. Одну коробку ты сделаешь у себя в общаге, а одну я дома.

– Раз так, то давай я сразу и поеду делать.

– Правильно, это по-деловому.

Понимая, что одному трудно управиться за такое время, решил подключить Алексея. Пообещал хорошо заплатить. Он согласился. И вот бесконечно нудная, отупляющая работа, ко всеобщей радости, окончена в срок. Я, как крутой ковбой, с целой коробкой «М» еду к Виноградову. Дверь распахивается. За ней два незнакомых мужика, а за их спинами Саша. Мужики спрашивают:

– Вам кого?

Саша за их спинами машет головой, типа: «сваливай, явка провалена»!

– Это Скороходова, ***? – называю другой адрес.

– Нет. Это …

– Ой, извините, ошибся!

Разворачиваюсь, с бухающим сердцем спускаюсь по лестнице и вдруг окрик: «Минутку!» Тут я перехожу на бег, но у выхода из парадного они меня настигают и хватают под белы рученьки…

– Виноградов, к тебе человек шел?

– Ну да, ко мне.

– А что это он сделал вид, будто тебя не знает?

– Откуда я знаю?! Спросите у него!

– Хорошо, спросим.

И меня вежливо ведут в РОВД, благо оно совсем рядом. Беседовали со мной тоже вежливо. Любопытствовали, что да как, да почему, «не хочу ли я в тюрьму»? Что это за странные «сигареты»? Давно ли я знаю Виноградова? Не сидел ли я с ним? То, что он сидел, оказалось для меня новостью. Выяснилось, что после отсидки он состоял под надзором, а эти опера как раз и пришли его «надзирать». Бывали они у Виноградова и раньше, но мне везло, раньше я с ними не сталкивался. В свою очередь, я поведал им грустную историю приезжего паренька, который редко дотягивает до получки и каждую последнюю неделю месяца тихонечко голодает. А тут возможность подзаработать, делать роботов на продажу (был такой бзик в то время: из пустых фирменных сигаретных пачек клеили роботов и украшали ими свои скромные жилища). В соседнем кабинете, без всякой предварительной договоренности, про роботов плел и «фантаст» Виноградов. Повезло, попали на одну волну. Видимо, поэтому нам поверили и отпустили. Но афера, конечно, сорвалась.

РОК-УРОК

«В Нью-Йоркском небе нет звезд.

Все они на земле».

Лу Рид

Странно, но в Константиновке почему-то не слушали ленинградский рок во времена моей юности, только московский. Гораздо больше было западной попсы и западного же рока. Естественно, по рукам ходил блатняк. Где-то перед моим отъездом в Ленинград появились свердловские команды, с «Наутилусом» на первых ролях, а ленинградского так ничего и не было. Поэтому я чувствовал себя Колумбом, когда впервые услышал «Зоопарк», «Кино», «Аквариум», «Телевизор» и т. д. Всё это благодаря Алексею.

С ним же я впервые попал на рок-фестиваль в Ленинградском Дворце Молодежи. Правда, денег на билеты не было, но их заменияли сильное желание и способ «всеми – правдами – неправдами»; способ этот требовал времени; нужно было попасть в ЛДМ как можно раньше, чтобы изучить все варианты прохода и морально («Мы же местные! Живем здесь, практически!») подготовиться к штурму. В один из таких ранних заходов (Дворец еще пустовал) мы с Алексеем сидели у второстепенного входа и через него вошли три парня. Они присели рядом, закурили и начали что-то горячо обсуждать. По их разговору я понял, что это музыканты. Потом они ушли, а Лешка перевел дыхание и священным полушепотом спросил:

– Знаешь, кто рядом с тобой сидел?!

– Нет?

– Цой! Ну, «Кино»!

– А-а! Ну, я еще гляжу, восточная внешность. Да, а он-то Цой! Ну да!

Тем временем Дворец Молодежи заполнялся, переполнялся и, наконец, народ стали впускать в зал. Если туда нам не удавалось проникнуть по-лисьи, тогда оставалось пробиваться по-свински: у входа в зал скапливалась толпа безбилетников, а потом перла вперед в наглую, оттирала контролеров, рассеивалась внутри, где уже нереально было отделить «козлов от овечек». Тут главное было не оказаться «свиным хвостом», который могли схватить контролеры.

Но вот ты в зале, билета у тебя нет, значит, нет и места, что даже хорошо, ведь самый смак быть сжатым толпой и под звуки музыки войти с ней в один ритм, стать одним целым. Это невероятная энергетика! Я понимаю, откуда взялась у рокеров манера прыгать со сцены в зал, на руки зрителей: у этой энергии такой заряд, что кажется, оттолкнись посильнее от пола и взмоешь над толпой.

С того рок-фестиваля на несколько лет «сейшены» стали весомой частью моей жизни. Это был хороший «рок-урок»: мощный импульс вывести внутреннюю свободу из подполья на свежий ветер перестройки (кто знал, что «ветерок» этот превратится в «ураган»).

ЛЕНИНГРАД. ИЮНЬ. ДОЖДЬ.

День тот выдался слегка дождливым, но при этом светлым; кажется, что в такой день ничего плохого в мире не происходит и даже умирают люди легко и радостно, как будто не умирают, а уезжают в некие благословенные края, к своим родным и друзьям. Собака тоже была необычная, такая прародительница – «мы – сами-не-местные». Она забежала в вагон на следующей остановке после моей и, несмотря на уговоры доехать со мной до друзей, вышла раньше. Всё это впечатлило, так что я сразу же, в трамвае, начал писать:

Ленинград. Июнь. Дождь.

Я еду к знакомой девчонке…

Закончил в парадном (во многом благодаря этому стихотворению вышла ментальная фотография – я как сейчас могу представить тот день) и только потом поднялся к друзьям. Собственно, я ехал не только и не совсем к знакомой девчонке. Татьяна уже стала Мичуровой, то есть вышла замуж за Алексея. Кстати, провернули они это дело по-ленински, конспиративно: «ни один шпик не унюхал шпиг со свадебного стола»! Так как, по словам Алексея, свадьбы не было, просто получил жену «под роспись» и все дела! После свадьбы он перебрался к Татьяне. Она с родителями жила в отдельной квартире с прекрасным видом на Никольский собор.

Алексей сразу стал стопроцентным семьянином! Конец сейшенам и прочим тусовкам. Какое-то время я бывал у них в гостях, но мне не нравилась зажатость, закрытость их дома, так что постепенно визиты прекратились и Алексея я видел лишь изредка, в Академии Художеств.

М.О. СССР ПРОТЯГИВАЕТ «РУКУ ДРУЖБЫ» («А ЧУТЬ ПОЗЖЕ…»)

На лестничной площадке первого этажа краснокурсантской общаги стоял стол, а на нем подобие почтового ящика: много деревянных ячеек с номерами комнат. Однажды, примчавшись с работы, я нашел в своей ячейке «путевку на курорт» или повестку на сборы. «Ура! – закричал я мысленно. – От сборов отмажусь, а работу завтра на законных основаниях прогуляю!»

Утром я как штык вонзился в военкоматовский кабинет.

– В отпуск, когда? – вздохнул офицер.

– Не знаю. В сентябре-октябре, наверное.

– А мы предлагаем почти все лето отдохнуть!

– Да, а где?

– А под Архангельском! Лагерь в лесу. Места красивейшие! Речки. Озера. Грибы. Ягоды. Как южанина спрашиваю, чернику, к примеру, доводилось пробовать?

– Ни разу. В книгах попадалось «черничный пирог», а пробовать не приходилось.

– Ну вот! А там ее полно и совершенно даром! Ягода – чудо! Объедение. Эх, я бы и сам туда махнул! Да вот служба. А тебе, сам подумай, или все лето в городе париться, или… Да, а приедешь со сборов, тут сюрприз!

– Приятный?

– Еще какой! Зарплата за три месяца! Сохраняется по месту работы! Ну как, едешь?

– Еду!!!

– Ну и отлично! Послезавтра сюда же, к восьми утра, с вещами.

ПАРТИЗАНСКИЕ ТРОПЫ

Едем в «лагерь». Плацкартный вагон, набит пьющими «партизанами». За окном серые деревеньки, между которыми такой же серый лес. Чем дальше от Ленинграда, тем страннее. К примеру, на одной из станций в вагон-ресторан влетели местные жители и смели всё, даже то, на что ленинградцы и внимания не обращали.

Утром выехали, к вечеру приехали. Маленькая станция с деревенькой и довольно большой в/ч. Для срочников наш приезд – событие. Бегут на нас посмотреть, поискать земляков и, конечно, стрельнуть сигарет. Нам и вовсе забавно: вроде бы одеваем форму, вроде бы становимся солдатами, но при этом греет, что всего на три месяца и как бы понарошку.

Лагерь наш и правда стоял «в чистом лесе», в пяти-шести км. от части. Два ряда больших квадратных палаток с деревянными помостами внутри, на которых по пять-шесть матрасов. Военкоматчик оказался прав: тут было не хуже, чем в общаге на Кр. Курсанта, а соседи так несравненно лучше!

Самая экзотическая фигура из моих соседей: узбек Боря. Невероятно плоское и круглое лицо с глазами-прорезями и абсолютной невозмутимостью. Боря мог бы изображать Будду. Не помню, чтобы за три месяца он что-нибудь сказал.

Тут же присутствовал и русский богатырь Юра Рябов.* Большой такой человечище (чемпион области по какой-то борьбе) с удивительно обаятельной улыбкой, с детским добродушием и с Бориной молчаливостью.

Таким же улыбчивым, как Юра, оказался кондитер Андрей. Он тоже был крупным и по-купечески дородным. Большой любитель поболтать и похохотать.

Игорь был худощавый, рыжий, конопатый и серьезный. Любил козырнуть своей работой: возил дефицит в «Елисеевский».

* P. S. – 2023

«И вот он передо мной, на одном из участков Сватовского рубежа, былинный богатырь с окладистой бородой и добрыми глазами. Даже фамилия у него под стать».

А. Коц о С. Богатыреве, «КП-2023»

Прочел в «Комсомолке» о спецназовце Богатыреве и вспомнил Юру Рябова, и подметил особенность русских богатырей: добрые глаза.

«Рядом с нашими бараками находится большой лагерь русских военнопленных.

(…) Странно видеть так близко перед собой этих наших врагов. Глядя на их лица, большие лбы, большие носы, большие губы, большие руки, мягкие волосы. Их следовало бы использовать в деревне – на пахоте, на косьбе, во время сбора яблок. Вид у них еще более добродушный, чем у наших фрисландских крестьян.

(…) Чей-то приказ превратил эти безмолвные фигуры в наших врагов; другой приказ мог бы превратить их в наших друзей. (…) Кто же из нас сумел бы теперь увидеть врагов в этих смирных людях с их детскими лицами и с бородами апостолов?»

Э. М. Ремарк, «На западном фронте без перемен»

«В школе самым ужасным грехом считали безнравственность, но ему самому мама Генриха не казалась такой ужасной женщиной. Страшным было только то слово, которое она произнесла как-то. Альберт говорил, что ничего нет ужасней наци, а в школе их считали не столь уж страшными. По словам учителя, на свете было кое-что пострашней, не столь уж страшны наци, говорил он, как страшны русские».

Г. Бёлль, «Дом без хозяина», 1957

В первом отрывке восприятие русских немцами после Первой мировой, а во втором – после Второй мировой. В первом случае немцы видят русских такими какие они есть, а во втором уже после долгой идеологической и лживой обработки.

КЛИМАТ – ПОДАРОК

Вечер приезда был посвящен обмыванию нового места, благо запасы спиртного превышали даже количество домашней снеди. Утром все ждали «плату за веселье по полному тарифу», но обошлось. Оказалось, сон на свежем воздухе лечит похмелье лучше рассола. К тому же мы выспались, поскольку никто не орал: «Рота, подъем!» и офицеров поблизости не наблюдалось. В небе сияло солнце; птицы приветствовали новых соседей радостным пением.

Мы с аппетитом позавтракали и помчались на водные процедуры. Неглубокая и узкая речка имела запруду около перекинутого через нее деревянного мостика. С мостика можно было нырять. Вообще, для моего типа пловцов – идеальное место: нырнул, чуть проплыл и уже не так глубоко, чтобы бояться.

Неделя пролетела, как один день; спасибо погоде за солнечный «климат-подарок» и мудрому руководству части. Так как скорее всего всех нас ловили на одну приманку, что это, мол, курорт, а не «лагерь труда без отдыха», то взять нас сразу за жабры было бы обманом. Неделю нам подарили, а потом мы проснулись и увидели, что в лагере…офицеры! Кое-как нас собрали во что-то вроде строя, и кто-то вроде нашего начальника задал простой вопрос:

– Хорошо отдохнули, бойцы?

– Отлично, товарищ полковник!

– Ну и чудненько! А теперь, бойцы, пора за работу!

– «Соловьи, соловьи, не будите солдат!» – процитировал кто-то из строя под дружный хохот и одобрительные реплики. Командир тоже посмеялся и продолжил: «Соловьи» слишком рано вас будить не будут и перегружать работой не станут, но кое-что делать придется. Вы люди взрослые, сознательные, сами должны понимать.» Комплимент подействовал, народ притих, и командир развил наступление: «Чтобы без обид, распределим вас на работу таким образом: ну вот, прям первые 10 человек будут… заготавливать столбы! Вторая десятка будет их возить, третья – рыть под них ямы, четвертая – устанавливать, пятая…» Командир, поставив задачи, направился к «УАЗику», но вдруг вернулся к расползающемуся, вздыхающему строю:

– А секретарш-машинистов среди вас, случаем, нет?

– Не, товарищ полковник, секретуток не держим!

– Значит, никто не может на печатной машинке печатать?

– Не, нету таких! – постановил народ.

Расстроенный командир снова направился к «УАЗику». Бойцы разбирали инструмент, а я разбирался считать ли умением печатать мои редкие опыты с машинкой в редакции.

– Товарищ командир, – бросился я к машине.

– Да, – высунулся он в окошко.

– Я умею печатать.

– Серьезно?!

– Не спец, конечно, но печатать приходилось, когда в редакции работал.

– Тогда садись в машину, поедем в штаб.

По дороге меня поставили в известность, что секретарша ушла в отпуск, заменить ее некем, скапливаются разные бумажки. На месте, начштаба, протянув кипу бумаг, поставил задачу:

– Вот это надо перепечатать до завтра.

– Хорошо, сделаем.

Довольный начштаба куда-то умчался, а я уселся за машинку. Примерно через час начштаба заскочил взглянуть, как идут дела. Понаблюдав за процессом, он печально изрек:

– Ну, так и я мог бы. Нет, может, чуть медленнее тебя, но… А это надо до завтра закончить, к девяти утра.

– Ну, товарищ майор, может вы и могли бы также печатать, но вам-то некогда. Вон вы все бегаете, хлопочете!

– Ну это да!

– А мне спешить некуда – три месяца впереди. К тому же все равно я быстрее вас печатаю.

– Но ты же не успеешь до завтра.

– Почему?! Ночь не посплю! Делов-то!

Утром радостный начштаба получил свои бумаги в печатном виде и умчался в Архангельск, а я на несколько дней остался без работы. Позже он пытался диктовать мне, но тут ничего не вышло, так быстро я не мог. Хотя работы «по специальности» почти не было, тем не менее я выпал из обоймы, никуда больше меня не привлекали, так что я шлялся, как «Винни-шатун».

ОЗЕРО-УБИЙЦА

После нашей «курортной недели» Светило «залезло с головой под пуховое облачное одеяло» и, хотя слегка грело, но не показывалось; несмотря на это я, вдруг, надумал искупаться в озере рядом с лагерем. Был у этого озера один явный минус: берег если пологий, то заболоченный, а если не заболоченный, то обрывистый, так что долго пришлось искать подходящее место. Наконец нашел. Разделся, бросил одежду у колышка, вбитого на самом краю обрывчика. Держась за колышек, спустился к воде. Сделал пару шагов в озеро, но качающееся под ногами дно кольнуло в сердце страхом, и я стрелой вылетел на берег! Не без помощи того же колышка. Какое-то время спустя рассказал этот случай местному старику, на что он заметил:

– Повезло тебе, внучок.

– Почему, дедуш?

– А что выскочил сразу. Это же «ложное» дно, из водорослей. Около берега оно обычно покрепче, да и ты легонькай, пошел бы по нему в озеро, а как отошел бы на глубину, оно бы и прорвалось. А выбраться из-под него, все равно что из сети.

С тех пор, проходя мимо этого озера, я иногда с легким холодком на сердце думал: «Вот это был бы курорт «Вечный отдых»!

АРХАНГЕЛЬСК

Однажды Кот предложил мне съездить в Архангельск:

–Я бы и сам смотался, Алекс, но я же срочник! Меня если заметут – кранты! А тебе ничего не сделают, хоть и попадешься. К тому же ты все равно «неохваченный».

– А стоит ли?

– Стоит! Я тебе точно говорю! Я записку напишу, и у нас будет и водяра, и жратва, и курево; может, и денег подкинут.

– Ну служил он в твоем городе; ну, дружил ты с ним, а теперь-то он дома. Вдруг ему ты ему и на х..й теперь не нужен?

– Я же рассказывал (сто раз он рассказывал – АЕ), что был у него в увольнении. Он меня встретил оху…но! И матушка его была рада.

– А отца у него нет, что ли?

– Нет, они вдвоем с матушкой живут. С отцом его она развелась.

– Ясно. Попробуем.

Так, в мрачный дождливый вечер, когда мы гоняли чаи в избушке срочников Кота и Алексея (сторожей стрельбища), меня подбили на самоволку в Архангельск. И то сказать, деньги заканчивались, курево тоже, поездка была жизненно необходима.

Следующей ночью плетусь на станцию. Снова дождь, темнота, грязь под ногами. Одет довольно тепло, а все равно зябко. Добираюсь до станции тютелька в тютельку к прибытию поезда, но он задерживается. Топчу лужи на платформе, грею нос сигаретами, поезда хочется, как чуда, как… Мысль, словно «обдолбанная белка в колесе» не крутится, а так, лапками дрыгает: «А ну как он совсем не придет…» Ну нет, появился! Сразу стало на душе радостней, наконец-то согреюсь, а то и вздремну!

Такого я ни разу не видел! Поезд «времен гражданской войны»! Народом все так забито, что в тамбуре нереально было достать сигареты из кармана. Тем не менее, кто-то умудрялся курить. Кое-как, с надеждой всунуть куда-нибудь свой мини-зад, прошел, продавился через два вагона и понял, смысла двигаться дальше нет. Вдруг, с удивлением заметил, что багажные полки не заняты. И вот я втиснулся между потолком и полкой и, с грехом пополам, а поезд был явно класса «экспресс-черепаха», добрался до Архангельска.

Не стремясь в общий человекопоток, взирал я сверху, как несет он к «устью» рюкзаки и корзины. Горожане запаслись «дарами леса» и теперь торопились по домам, я же наоборот ехал за «дарами города», дом мой находился очень далеко и спешить мне было некуда.

Автобус пришлось ждать около часа. Это получился «северный час», тянулся в два-три раза дольше обычного. Полу-облака, полу-тучи над головой, казалось, вот-вот придавят тебя, а снующие под ними рыдающие чайки только добавляли тоски. Такой тоски, как за этот час, мне до этого не приходилось испытывать. Но вот нагрянули автобусы и движение сразу разогнало тучи, добравшиеся до души.

Потом начались поиски квартиры. В руке, как компас, клочок бумаги с адресом. На пути, будто оазис, попался работающий магазин-кафе, а в нем горячее ароматное какао! С потрясающей выпечкой вдобавок!

Когда я вышел наружу и закурил, настроение приподнялось, ведь впереди ждали новые встречи, приключения, а самое главное, там впереди, за каждым углом можно было встретить свою Любовь!

Нужную квартиру в типовой пятиэтажке нашел легко, только вот дверь никто не хотел открывать. Вот это облом! Куда они могли деться? Хотя я ведь прибыл «сюрпризом», и никто не обязан был меня ждать. От огорчения даже забыл, что у меня есть еще один адрес, друга Котова друга, но потом вспомнил и пошел туда. Друг Котова друга жил в старом двухэтажном бараке. Тут мне открыли дверь сразу, без вопросов пустили внутрь и только потом женщина в возрасте, по виду пьющая, спросила:

– А ты, наверно, к…?

– Ага.

– А его нет. Он у… должен был ночевать.

Она мне называет имя Котова друга, а я объясняю, мол, только что оттуда, а там никого.

– Да спят еще! Куда они могли деться! Спят.

Благодарю, прощаюсь и с радостью, оттого что «они спят ТАМ» и что не надо оставаться в ЭТОЙ квартире, вылетаю на улицу. В жилищах одиноких стариков и алкоголиков (вот эти как раз не бывают одиноки) свое амбре и, как Бабе-Яге не нравился «русский дух», так и этот не каждому понравиться.

Снова долблю в звонок. На этот раз дверь приоткрывается; парень заспанно- похмельного вида, со смесью испуга и удивления смотрит на меня, потом все-таки догадывается спросить:

– А ты кто?!

– А я к…. От Кота.

Парень, не закрывая дверь, уходит вглубь квартиры и кричит кому-то:

– …, там к тебе какой-то человек! От какого-то Кота!

– О, привет, – в дверях появляется другой парнишка, – заходи!

– Я – Алекс, – заявляю, перешагнув через порог.

– А я Андрей.

– Да я-то тебя давно знаю. Столько о тебе слышал от Кота. Вот, кстати, от него записка.

Пока хозяин читает, осматриваю квартиру, в которой прошел ночной загул. Многие еще спят. Но видно, что этот «бардачок» только на выходные, пока мама в отъезде, а в целом «чаша полная и уютная». Хозяин ведет меня на кухню, где два похожих не внешне, а по состоянию парня «аптекарским способом» делят остатки водки.

– Ты будешь? – с плохо скрываемой надеждой на отказ спрашивает меня хозяин.

– Не! С утра, ты что!

Одного из парней вдруг разбирает смех; действительно, отказ от водки – самое смешное, что можно придумать. Через какое-то время встает вопрос пополнения запасов. Деньги у них есть, но все выпито, съедено, выкурено и никто не хочет двигаться, кроме меня.

– Я бы сходил, – уверяю пацанов, – но я же города не знаю.

– А, ладно, – решительно, но из последних сил машет рукой Андрей, – пошли! Хотя бы не одному. Да и про Кота расскажешь, как он там.

Ходим по магазинам. Затовариваемся. Андрей вздыхает:

– А жаль, тебя прошлой ночью не было!

– А что такое?!

– А девки были! А тут питерский пацан! Они бы заценили!

Не вдаваясь в объяснения, что я такой же «питерский», как и «архангельский», вместо этого рассказываю про Кота и наши «партизанские будни и блудни».

– А когда тебе обратно надо?

– Сегодня ночью.

– А может останешься?! Хоть на два-три дня! Сегодня погудим еще, а завтра мать приедет, я тебя с ней познакомлю. Она Котову другу будет рада.

– Не, не могу. Сам пойми, пусть и не совсем всерьез, но все же это армия.

– Жалко! А вы с Котом приезжайте как-нибудь! Может, ему увольнение дадут.

Обещаю, если получится. Наконец мы возвращаемся туда, где голодные «галчата щелкают клювиками» в предвкушении водки и сигарет. Сразу же формируется передачка Коту: водка, сигареты, консервы, даже выуженная из хозяйских тайников банка растворимо-дефицитного кофе; а уж после этого «продолжение следует» … Тут и я позволяю себе пропустить водочки под грибочки, капусту квашеную, яичницу с колбасой и прочую архангельскую снедь.

Ребята отличные. Время летит незаметно, но вот за окном начинает смеркаться и, хотя расставаться не хочется, я встаю. Меня все уговаривают остаться, но я непреклонен и в конце концов выкладываю главный довод: «Пацаны же там ждут!» Это свято! Это никто не оспаривает. Проводы, посадка в вагон и вот, без приключений и, кажется, быстрее, добираюсь до своей станции, а чуть погодя стучу в окошко сторожки. Загорается свет. В раме окна вырисовывается заспанное, чуть испуганное лицо и через миг радостное: «Алекс! Алекс приехал!» Кот распахивает двери и крепко обнимает меня. Вхожу, здороваюсь с Алексеем, и с видом триумфатора, под дружные овации взгромождаю на стол «трофеи». Кот с радостными восклицаниями опорожняет рюкзак:

– Ну что я говорил! Живем! А денег не передал?!

– Есть немного.

– Так это, может того?! – с сияющим видом Кот кивает в сторону водки.

– Смотрите, – роняю, брякаясь на кровать.

– Надо ж пацанов позвать, – грустно поддерживает инициативу Алексей.

– Ну, идите, будите, а я пока поваляюсь, заслужил!

– Это да, это да! Ладно, мы пошли.

Вскоре в сторожку заваливается толпа. Все радостные, как будто никто не будил их далеко за полночь. Откупоривается первый сосуд и… Да, такая вот она – молодость!

МАКАРОВ, А МОЖЕТ КТО ДРУГОЙ

Прошло месяца полтора. Все потихоньку работали, не стонали, так как слово начальство держало и особо не напрягало. Вдруг тревога! Всем срочно на построение! Даже подъем устроили раньше. Ропот гасится новостью: будем стрелять! Ну какой мужик не любит пострелять!

После завтрака всех собирают на стрельбище. Привозят пистолеты, ящики с патронами. Начинается стрельба в … молоко; мазали все ужасно! После «отстрела» мишеней уже никого не гонят на работу, так что получился полу-выходной. Лагерь непривычно полон народом в послеобеденное время, но вскоре большинство укладывается отсыпаться и наступает «тихий час».

На следующий день все возвращается «на круги и прочие геометрические фигуры». А еще через пару дней меня с заговорщицким видом подзывают два молодых офицера.

СОСЛАН НА «ГАЛЕРУ»

– Привет, ты Алекс?

– Ага.

–Слушай, нам Алексей, со стрельбища, сказал, что ты мог бы в Питер смотаться за шмотками.

– Ни фига себе! А с чего это он взял?!

– Мы спросили его, кто из «партизан» мог бы достать фирменные шмотки, он сказал, что ты мог бы. Мы все оплатим! Дорогу там и прочее.

– А на сколько?

– Ну, не больше недели.

Я согласился, скучал уже по Ленинграду. На следующий день мне вручили энную сумму, билет и список желаемых вещей. По дороге соображаю, что делать. Конечно, на «галере», как тогда называли в народе «Гостиный двор», можно было купить «фирмУ», там постоянно ошивались спекулянты, но там часто и кидали, так что действовать надо было через знакомых, а их-то всего трое. Мичуров сразу же исключался, в таких кругах он никого не знал. Виноградов знал много разного народа, мог иметь знакомцев и на «галере», но ему я не доверял. Оставался только мой бывший сосед, а ныне милиционер Игорь. «Галера», увы, не в его районе, но в огромной милицейской общаге, куда перебрался Игорь, могли быть служивые и из «тех краев».

Прибыв в город, сначала заехал на Курсанта и там меня ждала новость: приезжала мама с кузеном Олегом. Две недели прожили они в общаге. Меня, естественно, не дождались и укатили домой. Странно, что мама не предупредила о приезде. Видимо, хотела, как снег на голову, но вышло, что не на мою.

Милицейское общежитие в Купчино с виду ничем не отличалось от обычного жилого дома; девятиэтажка из красного кирпича. Правда, внутри сразу становилось ясно, куда попал: на вахте сидели настоящие милиционеры. Чтобы пройти дальше, им нужно было назвать человека, к которому идешь, и оставить паспорт. Игорь жил на восьмом или девятом этаже в небольшой, довольно уютной комнате, всего лишь с одним соседом. До этого я заезжал к нему, но соседа не заставал дома, а тут застукал на месте проживания. Звали его Володя и, в отличие от того же Игоря, какой-то он был несерьезный; очень смешливый, но в этом было свое обаяние. Игорь нас познакомил. Я тут же выложил «карты на стол» и мне повезло. Не помню, то ли Вова сам работал в районе «галеры», то ли у него там были знакомые стражи, но он вызвался помочь. И помог, достали почти все, что требовалось, так что я вернулся в «родные леса» триумфатором.

ЗЛАЯ ШУТКА

До конца сборов оставалось всего ничего, несколько дней, а мне, вдруг, пришла в голову дурная мысль, устроить поединок «Запад-Восток», то есть «плакатно русский» Юра против «плакатно восточного» Бори. Всё было бы по-честному: оба занимались борьбой, имели примерно одну весовую категорию, даже по темпераменту почти не отличались. Мыслью этой я ни с кем не делился, понимая, что просто так Юра не согласится, слишком добродушный, а с Борей было говорить неудобно, он так и держался особняком. Значит, надо, чтобы «битва народов» состоялась по их собственному желанию. Тогда я начал интриговать против Бори, так, чтобы наша компания на него наехала, а в итоге предложить Боре бой с Юрой. Интриговал я очень неумело, хоть и получилось «один на один», но, вдруг вышло, что это мы с Борей деремся! Пол-лагеря собралось посмотреть на мою дурость, а смотреть-то оказалось нечего. Мы сблизились; вспышка, фейерверк! И я на земле… Кто-то из зрителей крикнул: «Finita la comedia!» И все разошлись. Осталась только моя компания утешать меня, даже вечно улыбающийся Юра сделал скорбное лицо

ЗАОБЛАЧНЫЕ ЗВЕЗДЫ

И вот он, торжественный день окончания сборов! Нас кое-как собирают в строй, и командир части произносит короткую, но торжественную речь, из которой следует, что с этого дня мы…офицеры запаса! Надо было видеть лица «офицеров»! Надо было слышать их голоса! А каково было мне! На срочной меня разжаловали из сержантов в рядовые, а здесь произвели из рядовых в офицеры!

Всеобщее удивление выглядело закономерно, никто никого не извещал о цели сборов. Люди спокойно копали ямы, устанавливали столбы, пилили, рубили, строгали и вдруг – на тебе, «из грязи в командный состав»! Правда, эти офицерские звездочки напоминали небесные звезды, укрытые облаками, знаешь, что они есть, но видеть их не дано. Да оно и к лучшему! Не к добру увидеть эти звездочки у себя на плечах, значит, над Родиной «сгущаются тучи», и ты ей понадобился, а нужны мы Родине только в худшие для нее времена.

ВОЛЧЬИ ГЛАЗА

Военком не обманул: после сборов я получил огромную сумму – свою зарплату за три месяца, а также отпуск в родном РСУ. Осенью на Ставрополье еще можно погреться на солнышке, так что я рванул в родные пенаты.

В Ставрополе решил заехать к Сашке, на Ташлу. Денек был чудесный, так что я сдал вещи в камеру хранения автостанции и пошел пешком к Нижнему рынку. Не знаю, так ли я изменился за год вдалеке или изменились родные края, только вдруг я стал замечать, какие злые глаза у встречной молодежи! Просто волчьи глаза! Почему же раньше я не замечал этого? Может, потому, что не с чем было сравнить?

ПОБЕГУШКИ-РАСКЛАДУШКИ

Как дети из неблагополучных семей бегут куда подальше от своего «разоренного» гнезда», так и я старался как можно реже ночевать в общаге на Кр.Курсанта. К сожалению, Алексей покинул «общагу-коммуналку» и я лишился лучшей «вписки» (на сленге хиппи «вписка» – это квартира, где можно переночевать, а порой даже перезимовать. Чаще всего «вписку» искали в «Сайгоне», а также не сейшенах, в рок-клубе и т.д.).

Служивые Игорь с Володей заявляли: «Приезжай в любое время! Проблем нет! Ведь есть раскладушка!» Я бывал у них довольно часто, но все же Купчино не ближний свет.

«Веселый поселок» – вариант не лучше Купчино, но Андрей (кондитер со сборов) со своей молодой женой всегда так радовались моим визитам, что я старался их не огорчать и бывать почаще. Правда, ночевать оставался не всегда, условия не позволяли; нет, у них тоже была раскладушка, но оставаться в их комнате – значит, испортить молодоженам ночь, а в другой комнате жила бабушка Андрея, туда кому охота. Так что, если я оставался, то только после совсем уж бурных уговоров.

И вдруг, среди этой богемности, Игорь предлагает мне комнату в коммуналке! Это вышел самый приятный сюрприз года! Оказалось, что дом-громадину на родимом углу Зеленина-Чкаловский поставили на кап. ремонт. В связи с этим начали расселение жильцов и в доме возникли «пустоты», свободные квартиры. В них ничего не отключали так что они вполне годились для жизни. В одной из таких квартир Игорь и предложил мне комнату. Еще одну комнату занимал его сослуживец с юной женой, а остальные пустовали. У меня стояла большая железная кровать и «многофункциональный» стул; на него я вешал одежду перед сном, на нем ел, на нем сидел зимними ночами у огромного окна и смотрел на горящие фонари в тихом переулочке напротив, когда шел снег или дождь.

Вот так у меня появилась своя комната! Появилась и сыграла огромную роль в последующих событиях.

ЛДМ

Однажды Игорь сообщил, что теперь дежурит в ЛДМ.

– Неплохое тебе местечко досталось.

– Это точно! А ты заезжай туда в мое дежурство. Вот телефон, позвонишь и тебе скажут на смене я или нет.

Я не преминул воспользоваться приглашением. Он тут же познакомил меня с вахтером Мишкой, который сидел на контроле у входа; вечером ему сдавали ключи от всех баров, кабинетов и т.п. Мишка носил очки и казался серьезным человеком, хотя, на самом деле, был шебутной приколист. Работал он сутки через трое, но бывал в ЛДМ чаще, потому что занимался в театральной студии.

– А я раньше собирался стать актером.

– А теперь не хочешь? – поинтересовался Мишка.

– Нет, уже не хочу.

– А что так?

– Не знаю. Долгая история.

– Ну так оставайся сегодня со мной на дежурстве, ночь длинная, вот и расскажешь. Кстати, ты бы зашел к нам в студию, вдруг передумаешь.

Только я собирался категорически отказаться, но тут Мишка говорит: «А вон наши девушки, из студии, идут. Привет!» Мы-то сидели у входа и людей мимо много проходило во всех направлениях, а когда чего-то или кого-то много, уже меньше обращаешь внимания, но эти девушки подошли к нам, чтобы «перекинуться парой реплик» с Мишкой, я увидел одну и влюбился.

– А это кто? – спросил я Мишку, когда они ушли, – худенькая брюнеточка.

– Таня Левадская.

– А-а-а. А когда у вас занятия?

– Так ты решил зайти к нам?

– Ага.

– Ну тогда…

И Мишка рассказал все про свою студию, а потом и привел меня туда, на очередные занятия.

ВЕСЬ МИР – ТЕАТР И В НЕМ МАЛЕНЬКАЯ ТЕАТРАЛЬНАЯ СТУДИЯ

Всю незрелую часть жизни я мечтал (довольно поздно, но открыл, что меня видели актером окружающие, но сам я этого не хотел) стать актером и вот впервые попал в актерский коллектив, совсем маленький, а местами очень юный. Юные – это Тёпа и рыженькая, конопатая Алёна. Они еще учились в школе, обе были хорошенькие и на этом их сходство заканчивалось.

Тёпа совсем не оправдывала свою кличку, потому что под маской детской наивности скрывался совсем не наивный и совсем не детский ум.

Зато Рыжик действительно была наивна и простодушна; еще никаких масок… никакой косметики.

Татьяна и Юля недавно закончили школу, но Юля уже успела выскочить замуж.

Моя ровесница полу-армянка Вика казалась девушкой жесткой. Кажется, у нее было больше власти, чем у руководителя студии.

Мужскую половину представляли: вахтер Мишка, украинец Сашко, официант ресторана ЛДМ Андрей, руководитель студии, ну, и с какого-то момента, ваш покорный слуга.

За все время, проведенное в студии, мы не поставили ни одной пьесы, кроме «Балаганчика», но это была заслуга Вики, а не шефа. Она даже организовала съемки постановки местным ТВ. Шефа же больше занимала халтура. Какие-то уличные театрализованные представления по праздникам, вот и «весь театр».

«КАПИТАН-БЕЛЫЙ СНЕГ»

В ту зимнюю ночь я шел от Виноградова. И без того редкие тени людей и машин вдруг укрыл внезапно поваливший густой «ватный» снег. Как всегда, сочетание снега и горящих фонарей завели «золотой ключик восторга, и дверца за холстом открылась» в моей груди. Было удивительно легко; мы чуть ли не парили вместе со снегом; с единственной разницей, что я «парил с целью» (шел «домой»), а он просто так, за здорово живешь.

Таким эйфорягой влетаю в парадное, а первый пролет лестницы, ведущей в мое гнездышко, полностью забит выпивающей мужской компанией. Над ней облака табачного дыма, под ними батареи бутылок и скромная закусь на расстеленной газете. Молча иду «сквозь» них. Они молча освобождают мне проход и надолго замолкают. Никаких «наборов слов», обычных для таких ситуаций, как будто «сквозь» них прошел человек-снег; а кто разговаривает со Снегом?

РЕЗКОСТЬ – МЯГКОСТЬ

«Когда хожу я без очков,

я наступаю на жучков

и укусить могу шкатулку,

вполне приняв ее за булку!»

Ю. Мориц, «В очках и без очков».

Записной киноман, в кино я стал замечать, что резкости нет, а зал при этом не свистит и не кричит: «Сапожник!» Тогда я сказал себе: «Мартышка, да тебе нужны очки!» В «Оптике» мне смастерили сие «чудо цивилизации» и я тут же побежал в кино. Супер! Резкость появилась!

Однажды сел в трамвай на Чкаловском, чтобы ехать в Купчино. Уже стемнело. Зажглись фары, фонари, окна. В центре трамвай часто ехал совсем рядом с домами и там, за окнами, «плавали» какие-то тени… «Стоп! – сказал я себе. – У меня же есть «резкость!» Я одел очки и вдруг увидел мир во всей его красе! Тени за окнами стали людьми. Чужая жизнь «выходила на подмостки» и в каждом окне разыгрывалась своя «пьеса».

И улицы сразу стали другими; и люди рядом, и… Тогда я, сказав себе: «Стоп! А в мире много и уродливого, грязного, отталкивающего, стоит ли это видеть?!», снял очки и с этого момента одевал только в кино. Это был некий акт отстранения от мира или смягчения его; никакой резкости, никакой грубости… Чего-то я лишался в этом случае, а что-то приобретал, но мир без очков показался мне лучше.

«УДЕЛЬНАЯ»

В Купчинскую общагу можно было попасть также, доехав на метро до ст. «Удельная», а от нее наземным транспортом до пункта назначения. Однажды зимой я поднялся наверх на «Удельной» и, когда шел от метро к остановкам через длинную «цветочную аллею», где цветы лежали между двумя рядами горящих свечей в больших прозрачных коробках, испытал странное и сильное чувство; цветы, свечи, сумрак напоминали о смерти; в автобусе достал блокнот с ручкой и, чтобы сохранить это чувство, начал писать:

«У станции метро «Удельная»

всегда продают цветы…»

Стихотворение это родилось рядом с местом, где через два года случилась страшная трагедия, но здесь же я написал стихотворение, определившее направление моей жизни (об этом в третьей части); недаром же «Удельная»; «удел»; «судьба» …

«1988»

«Игра и жертва жизни частной!

Приди ж, отвергни чувств обман

И ринься, бодрый, самовластный,

В сей животворный океан!

Приди, струей его эфирной

Омой страдальческую грудь –

И жизни божеско-всемирной

Хотя на миг причастной будь!»

Ф. Тютчев, «Весна» 1838

«Какое лето, что за лето!

Да это просто колдовство –

И как, спрошу, далось нам это

Так ни с того и ни с сего?..»

Ф. Тютчев, «Лето 1854»

«ВЕЧНЫЙ ТАНЕЦ ВОСЬМИ»

Так и есть, лето 1988-го было чудесным! Особенно одно событие благодаря, которому я удержался в Ленинграде на нужный срок. Позже, когда родилась моя мини – вселенная, 88 стало моим знаковым числом, но это не я его выбрал…

P. S. – 2022

«Разговор дальнейший был полон огня:

«Милая, пойми человека!

(88! Как слышно меня?

88! Проверка!)»

Он выстукивал восьмерки упорно и зло.

Днем и ночью.

В зиму и в осень.

Он выстукивал, пока в ответ не пришло:

«Понимаю, 88!..»

………………………

Эту цифру я молнией шлю.

Мчать ей через горы и реки…

88! Очень люблю.

88! Навеки».

  Р. Рождественский

«Перед тем как обратиться к толпе, Иисус сказал ученикам несколько слов, которые были им не совсем понятны:

– Священные числа Бога. Что это за великие сокровенные числа? Кто называет число три, кто – семь, кто – десять. Но никто никогда не называл число восемь. Однако восьмерка вплетена в Божье творение более глубоко, нежели люди могут представить. В чуде сотворения земных вод соединились и стали новым существом два воздушных духа*, которые охвачены вечным танцем восьми…»

«Очевидно, намек на представления пифагорейцев, согласно которым 8 – число любви, дружбы и творчества. (Примеч. перев.).»

Э. Берджесс, «Человек из Назарета»

* «Соединились два воздушных духа…»; а ведь мне присуща двойственность…

В лекции Новикова прозвучало, что Бахтин, в отличие от многих, считал двойственность положительным качеством. Он говорил, что двойственность удваивает бытие; делает его богаче. В прозе Достоевского Бахтин тоже видел двойственность.

Если, по мнению Бахтина, двойственность удваивает бытие, то не здесь ли источник моей высокой энергетики?

«Главный инженер Валентинов оказался таким энергичным, что выделяемой им в пространство энергией, наверное, можно было электрифицировать город районного масштаба». А ведь моё кредо РАЗДАЮ СЕБЯ (из стихотворения – программы 1987 года) – это как раз об этом: зарядка энергией тех, кому ее не хватает.

«По старинным приметам, разномастность волос на голове и бороде свидетельствовала о высокой человеческой породе, об избранном происхождении».

В. Липатов, «Игорь Саввович»

Вот Валентинов, как и я разномастный, двойственный, и у него огромная энергия. Кроме того, многоликость – это ведь тоже увеличение бытия.

ИЗ ПРОВАЛОВ ПАМЯТИ

«Провалы памяти» бездонны; ведь было то и было это и почти все провалилось и исчезло бесследно, лишь кое-что «зацепилось за уступы», еще держится и различимо в глубине… Помню, как брел один по Невскому среди пьяной, кричащей, веселой толпы в Новогоднюю ночь, но был ли это Новый 87-й или Новый 88-й год? Если учесть, что Мичуров уже жил у жены, Игорь в Купчино, а я на Кр. Курсанта, то скорее всего 88-й. Чувство одиночества в ту ночь трудно забыть. Это, конечно, не новость, что одинокие люди вдвойне чувствуют себя такими, как раз в праздники; новость, что одинокий – это ты! Но примета, «Как встретишь Новый год…», не просто не сбылась, а не сбылась на все сто процентов.

И еще интересно, что память мою Кто – то сохранял чистой до Ленинграда; ведь я очень мало помню свое детство и то, что здесь есть о моем детстве мне, в основном, рассказали взрослые; а поскольку никто не рассказал бы мне ленинградский период, кроме меня самого, то и место должно было быть побольше.

ИЗ СКАЗАННОГО…

Как-то раз, на одной из наших посиделок у Тузина, вдруг, ни с того, ни с сего я сказал своему однокласснику Генке, что он попадет служить в Ленинград, а я как раз буду там жить. Тогда мы посмеялись над этим и забыли.

Однажды получаю письмо от мамы, в котором она просит навестить Генку, там же адрес его в/ч на окраине Ленинграда. Я сразу же рванул к нему. Тут царил «частный сектор» деревянных домов и домишек и казалось, что ты уже не в Ленинграде. Радость Генки была неописуемой: земляк в армии всегда «подарок судьбы», а тут еще и одноклассник.

У – ХОД

Своя комната сыграла важную роль: Алексей попросил подержать у меня магнитофон и фонотеку Глеба, меломана из Академии, которого забирали в армию. С этого начался мой путь к меломанству и, кроме того, «весь этот рок» и независимость своей комнаты и постоянные призывы к свободе на сейшенах подтолкнули меня к важному решению: я бросил свою «карьеру паркетчика»! В один прекрасный день вдруг решил: «Хватит! С таким же успехом я мог бы заниматься этим дома! В конце концов, стать подсобником всегда успею, а пока…» Что это за «пока» я и сам не знал, просто положился на «русский авось».

СНОВА ГОЛОД

«Свободное плавание» требовало жесткой экономии, в связи с чем пришлось перейти на сигареты «Стрелецкие» (стрелять у курящих) и сверхжесткую диету. Но, как говорится, «не имей сто рублей, а имей друга-кондитера и друга-официанта»; Андрей из «Веселого поселка», прознав о моих трудностях, вручил мне трехлитровую банку меда и чуть ли не полмешка арахиса. На мой-для- приличия-отказ: «Да ты что, Андрей?!» Он заявил: «Бери, бери! У нас на работе этого добра полно!»

В ресторане Андрея (коллеги по студии) кормили завтраком, обедом и ужином постояльцев гостиницы ЛДМ и «объед туриста» давал официантам этого заведения «честные продукты», потому что завтрак турист съедал, ужин тоже, а вот обед выпадал из его расписания. Это время турист проводил в городе и возвращаться в гостиницу из-за обеда ему не имело смысла. Тем не менее обед сервировался. В пустом ресторане вился парок над тарелками с борщом, расставленными на длинных столах, а скучающие официанты поглядывали на часы. Потом старший давал «отбой» и остывший борщ исчезал в «чреве» кухни. Разумеется, «второе» и закуски: колбаска, яички, сырок уже не появлялись на столах, а тут же делились между персоналом.

Андрей был не женат, семья его не нуждалась, так что многое из своей доли он отдавал коллегам, а потом, узнав о моих трудностях, -мне.

ПИОНЕРЫ УЛИЧНОГО ПОРТРЕТА

Лёшка Мичуров осуществил свою мечту и поступил в Академию художеств на скульптора. Курс их был совсем маленький и большая его часть жила в общаге; в огромной комнате с огромными окнами. Как – то Лёшка познакомил меня с этим большинством, и я стал там своим человеком.

Мои «академики» желали рисовать, рисовать и еще раз рисовать, а рядом бурлила жизнь, желающая себя увековечить, и согласная за это платить; поэтому в один погожий весенний денек я вытащил самого смелого «академика» на Невский. У Бодякова имелось все необходимое для работы, а я выступал в роли: зачинщика (ворочал камни под которые не течет вода), переводчика (если попадется иностранец), дозорного (если Бодяков начнет рисовать и появиться патруль) и т.п. Мы долго искали подходящее место. Бодяков нервничал, а я, заправленный « кофейно-никотиновым ракетным топливом», был приятно возбужден. Наконец, остановились «под навесом» кукольного театра, что на углу Невского и Садовой, у подземного перехода. Бодяков «развернул лавочку», а я стал ловить клиентов. Увы, дело не шло. Бодяков предложил сворачиваться и, вдруг, объявился смельчак! Сделав ПЕРВЫЙ (!) уличный портрет в Ленинграде, мы не рискнули продолжать; во-первых, очень хотелось есть, а во-вторых, лучше «синица» в наших карманах, чем «журавль» в карманах ППС.

Сколько за это время, пока Бодяков писал портрет, мимо прошло или проехало голодных художников, мы не знаем, но даже если единицы видели его за работой, то они-то не немые, так что в следующий раз к нам присоединились несколько человек и так зародилось братство уличных портретистов.

Поначалу приходилось следить за милицией, а после крика «шухер» или «атас», хватать инвентарь, клиента и дописывать портрет где-нибудь в глухой подворотне, но первый страх был преодолен, художников все прибавлялось и прибавлялось, так что вскоре пришлось искать более просторное место.

За давностью лет не скажу точно, перебрались ли к Думе или обосновались напротив, перед армянской церковью, но скорее всего работали и там, и там, потому что к лету портретистов было, как грибов после дождя. Ну и видимо власть городская дала добро, потому что милиция перестала «интересоваться живописью».

«ТАК НИ С ТОГО И НИ С СЕГО» …

Я был постоянно голоден, но молод и счастлив, а где-то далеко на юге одна моя знакомая семья ела от пуза, а счастья не имела. Долго у них шла «тихая война» за главенство. Один раз сын (еще школьник), доведенный нелюбовью отца до отчаянья, завопил: «Вот я уйду от вас! Буду идти по лесам, по степям и нехай меня волки съедят!» В другой раз он выбрал вариант помягче: «Вот уеду от вас к Лешке! В Ленинград!» На что отец возразил так: «Та ты ж там сдохнешь с голоду! Лешка, вин же ист як воробей, а ты як кабан!» Тут он был прав: ел я в то время часто не больше воробья (а что нам птицам небесным!). К тому же всегда ходил быстро, а уж по Ленинграду, не слишком отягощенный плотью и прочими «оковами», можно сказать, «летал». Так, однажды «пролетая» через скверик около Зимнего, я «приземлился», чтобы стрельнуть сигарету у парня, что курил в прохладе фонтана.

– Угощайся, – протянул он пачку. – Тебя как зовут?

– Алекс. А тебя?

– А я Алексей. Тоже, можно сказать, Алекс. А ты, Алекс, чем занимаешься? Студент?

– Почти. Собираюсь поступать на подготовительный в универ.

– А где работаешь?

– Пока нигде.

– А у нас не хочешь поработать?

– А у вас – это где?

– А вон видишь ларьки «Пепси».

– Ну.

– Вот я там торгую. Не один, конечно. Нас там трое и трое еще в другой смене. Мы через день работаем. Ну так что?

– Согласен! А когда начинать?

– Ну давай послезавтра, к девяти утра подъезжай.

Вот так удивительно началось для меня это лето; поднесли, ни с того, ни с сего, работу на «блюдечке с голубой каемочкой».

. РАЗМАХ ДВОРЦОВОЙ ПЛОЩАДИ

В назначенное время я, как штык, торчал у ларьков. «Три мушкетера» появились из-за угла Зимнего.

– А вот это Алекс, – представил меня Алексей своим коллегам, – с которым мы позавчера познакомились.

– Так ты согласен работать? – спросил Игорь, худощавый мужчина под сорок, который, как выяснилось позже, чуть ли не с детства «пахал» в торговле, а у «пепсикольщиков» был старшим.

– Согласен. Правда, еще не знаю на что?

– Работа несложная, если любишь двигаться, – подключился Боря, пухлый молодой человек, – а Леха говорит, что ты как раз шустрый.

– Да, – продолжил Игорь, – мы в ларьках, а ты на улице. Около ларьков и около каждой лавочки, в сквере, надо держать пустые ящики и постоянно следить, чтобы бутылки не «уплывали», а как наполнился ящик, в киоск его.

– Ясно! Сложного и правда нет.

– Точно, сложного нет. Значит, по рукам?

– По рукам!

Хорошее пролетает быстро, а лучшее еще быстрее, и этот чудесный, бурлящий радостной жизнью день, промчался стремительно.

– Ну что, хорошо! – подытожил Игорь, когда мы вечером собрались в его киоске. – Молодец, Алекс, хороший «урожай» собрал!

– Ну так что, Алекс, – встрепенулся мой «крестный» Алексей, – первый рабочий день полагается обмыть!

– Согласен, только придется у вас денег занять до получки.

– Зачем занимать, – усмехнулся Игорь, – вот держи свою получку!

Из толстой «лохматой» пачки разношерстных купюр он выудил семь или восемь красненьких и под улыбки коллег вручил их мне. «Ни фига себе! – пронеслось у меня в голове, пока вслух говорились благодарности. – Получка, как на стройке, а работа через день, да еще какая!»

– Ладно, пойду за выпивкой, – поднялся я с ящика, – а что, кстати, брать?

– Ну, возьми хорошего коньячку, – замурлыкал Боря, закатив глаза, – хорошей колбаски, сырку, лимончиков и…

– Ладно, – перебил его Игорь, – где он тебе возьмет столько всего хорошего?! Я пойду выручку сдам и заодно сам все куплю.

Я протянул Игорю деньги, он взял энную сумму и когда удалился, я начал расспрашивать коллег:

– А куда Игорь пошел?

– В магазин, от которого мы работаем, пояснил Алексей, – тут недалеко.

– А может, пойдем в Дом Ученых? – предложил Боря.

– Не знаю, – заколебался Алексей, – Игорь вернется, спросим его.

– А зачем в Дом Ученых? – поинтересовался я.

– Да там ресторан неплохой, – объяснил Алексей, – народ весь знакомый и рядом. Мы там и обедаем часто.

– А то и в Зимнем дворце обедаем! – прихвастнул Боря.

– А что ж сегодня бутерброды грызли?

– Да сегодня видел, какая запарка была! Очереди какие! Нет, конечно у нас есть перерыв, но иногда уйти, значит большую денежку потерять, – поведал мне Боря.

Вскоре вернулся Игорь. Мы никуда не пошли, а посидели своим коллективом. Хорошо посидели! И то счастье, что другой день был выходным.

“Pocket full of money”

Наша следующая смена прошла не менее ярко. Солнце сияло. Музыка в душе играла от чувства праздника. К нам снова стояли огромные очереди самых разных людей; со всех концов страны и даже дальше.

Окончив торговлю поздним вечером, мы собрались в ларьке Игоря. Он подсчитал выручку, довольно хихикнул и отторгнув веер красненьких, вручил их мне. «Не понял?! – держа деньги в воздухе, возник я с вопросом. – Второй день работаю и что, снова зарплата?!» Тут мужики радостно заржали, а насмеявшись, объяснили, что это их, а теперь и моя, ежедневная (от 50 до 100 рублей!!!) зарплата! Я присел: из хронического безденежья, в такие, понимаешь, нувориши! Оказалось, все эти наши доходы приносила скромная, пустая «пепсикольная» бутылка! Содержимое стоило 35 копеек, а ёмкость 10 – ть. Формально ее можно было сдать и получить эти 10 копеек, но таких чудаков случалось мало – один на сотню, а то и меньше. Все-таки основные покупатели были туристы, а все туристы – немного кутилы; ну кто из них станет стоять очередь из-за какой-то мелочи! Так что по большому счету, это выходили «честные деньги», что-то вроде чаевых в ресторане.

Постепенно, проверив на мелочах, мне стали доверять торговать, подменяя кого-нибудь. И на копейку я не обманул людей, которые мне так помогли, но это было нетрудно при моей установке, что дружба и любовь дороже любых денег. Подметив мою легкую рассеянность, Игорь волновался даже больше чем о деньгах, об открывашках. У них были какие-то специальные открывашки, и они их берегли, как зеницы ок… (или «ов»? А может очей?)

Однажды я кого-то подменял и в это время подвалила галдящая толпа американских школьников. Около киосков они разделились: часть стала в мой киоск, а часть в другой. За время работы я освоил один фокус: подбрасывал бутылку так, чтобы она перевернулась в воздухе, ловил, позволял слегка хлопнуться донышком о прилавок и в этот момент открывал. Если все получалось, то раздавался хлопок и на горлышке появлялась «шапочка» пены.

Подходит первый янки-бой, спрашивает:

– How much?

– One dollar.

Он протягивает мятую зеленую бумажку. Я достаю бутылку из ящика и проделываю свой трюк. «Вау!» – восклицает янки-бой, а остальные орут своим товарищам в другую очередь что-то типа: «Эй, парни, сюда, здесь крутой продавец!» Те перебегают к моему ларьку и на прилавок сыпется «зеленый дождик».

Вот только когда Игорь увидел кучу баксов, он возопил: «Боже, Алекс! Больше никогда! Раз повезло, два повезет, а на третий «спецы» прихватят и всё, 88-я!» Он пугал, а мне было страшно интересно, впервые в жизни я увидел легендарные доллары. Игорь же пошумел-пошумел и в конце концов предложил:

– Ладно, раз уж такое дело, то, если хочешь, я позвоню знакомому, он подъедет и купит их у тебя.

– Конечно, – обрадовался я, -звони!

– Только ты их с собой хоть пока не носи! Спрячь куда-нибудь.

– Ладно.

– А человек мой надежный. Это лучше, чем продавать неизвестно кому. И платит он по максимуму. Что ему, «стоИт за лимон»!

– Что значит «стоИт за лимон»?

– Ну по деньгам. Денег у него уже больше миллиона.

Я только присвистнул от удивления и ничуть не усомнился, давно заметил, Игорь всегда говорит правду (удивительное качество для советского торговца).

В следующую нашу смену подъехал парень. Чуть по виду старше меня. Обаятельный, вежливый, скромно одетый (сроду не скажешь, что миллионер). Купил у меня доллары, не торгуясь. Оставил свой телефон со словами: «Звони, Алекс, в любое время. Беру любую сумму.»

Увещевания Игоря остались втуне, мне понравился такой вид заработка; всего лишь спрашиваешь у иностранцев: «Would you like change money?» Правда, щадя нервы босса, не злоупотреблял «чейнджем» и старался делать это не на виду, даже встречи с тем крупным валютчиком назначал в других местах.

Как-то раз заявились два крутых парня. Все такие напоказ; всё у них «фирма», всё у них супер. Это были знакомые Лехи, но пришли они ко мне и с порога заявили:

– Алекс, мы слышали, у тебя баксы бывают?

– Да пару раз-то и были всего, – скромничаю, поглядывая на Игоря.

– Короче, Алекс, если чё, по бабкам не обидим! Будут баксы, звони.

– Ну, эти, наверное, еще круче? – спрашиваю Игоря после их ухода. – У них уж, видно, не один «лимон»?

– Ты что! – взрывается Игорь. – Эти?! Да это шантрапа! У них-то и ломтика «лимона» не наскребется! Нашел крутых!

СИСТЕМА

«Онегин, старый мой приятель,

Родился на брегах Невы,

Где может быть родились вы

Или блистали…»

А. Пушкин, «ЕО»

Постепенно вокруг меня на Дворцовой стала складываться некая «планетарная система». «Планеты» – это те, кто бывал у меня каждую смену, а «кометы» – те, кто заскакивал периодически, типа: «Шел мимо, дай, думаю, заскочу к Алексу». Был и свой «Млечный путь»: штайка (корректоры, не исправляйте слово «штайка»! Это производное двух слов.) полупризорников (дети из окрестных коммуналок; родителям-алкоголикам было на них наплевать, но жилье и хоть какой-никакой «кусок хлеба» у них имелись, так что беспризорниками их назвать нельзя), возглавляемая Мишкой. Он выделялся из компании как ростом, так и характером; он был серьезным. Мишка напоминал волчонка в переходной период, когда еще есть обаяние щенка, но уже проглядывает нрав крутого самца. Штайка промышляла «мелким чейнджем» – обменом значков и прочей «сов. экзотики» на фирменные мелочи, особенно жвачку. Если мчится парнишка с белым пузырем во рту, значит, это кто-нибудь из штайки; у чужих там шанса не было бегать с пузырями во рту. Обычно они начинали просто просить, а уж если ничего не давали, тогда предлагали чейндж. Добычу первым делом тащили мне; порой меняли на «Пепси», иногда продавали, а бывало и дарили. Мужики, хоть и смеялись, мол, «ты, Алекс, всю шпану окрестную собрал», но не гнушались фирменной ручкой или зажигалкой от этой шпаны.

«СИДЯ НА КРАСИВОМ ОКНЕ…»

Петр прорубил «окно в Европу», Ленин «заколотил», а Горбачев начал потихоньку «доски отдирать», интуриста становилось все больше и больше. Кроме интуристов, была еще одна категория иностранцев – «программники», как нарекла их фарца. На Западе в это время был пик моды на СССР, и многие их студенты кинулись учить русский, а поскольку изучать язык лучше всего на его родине, то они хлынули в Союз; тут тебе и учеба, тут тебе и экзотика. Родина наша продавала им «программу» при каком – либо ВУЗе, которая включала в себя: проживание, питание, экскурсии и, собственно, учебу. Минимальный срок – месяц; средний – три и для особо одаренных полгода и год.

Больше всего среди «программников» было американцев или «стейцов», как звали их фарцовщики. Моя первая подруга-американка тоже была «программницей». Конечно, было бы странно «сидеть на красивом окне в Европу» и не познакомиться с живым европейцем или американцем (европейцем на удаленке, по большому счету). Однажды, вечером в ЛДМ, девушка – иностранка подошла ко мне что-то спросить. Мы разговорились и у нас завязалось знакомство. По ходу дела выяснилось, что Сюзен, итальянка по происхождению, но родом из Чикаго. Чуть позже она меня познакомила со своей подругой Леной и молодым преподавателем Джорджем; с которым мы как-то полночи проговорили о Булгакове. Больше всего меня поразило тогда, что он, американец, читал Булгакова в детстве! А я, русский, услышал о нем только лет в девятнадцать, в армии, от Саши- москвича!

С Сюзен мы часто стали встречаться; то она просила что-то ей показать, то я ее куда-то водил или просто гуляли. Во время одной из таких прогулок она предложила где-нибудь перекусить, а мы находились неподалеку от «Детского мира», рядом с которым была «пончиковая».

– Хочешь пончиков?

– Что такое «пончыки»?

– Ну, это жареные в масле колечки из теста.

– А-а-а! Пончыки! – воскликнула она с восторгом «колумбова матроса». – Да, мы в Америка тоже лубим пончыки. Хорошо, пошли есть пончыки!

А потом мы увидели очередь! Конечно, обмотать этой очередью экватор не получилось бы, но она была очень длинной, высовывалась из кафе, как «язык ящерицы», ловящий мух. Сюзен скисла; решили, что если очередь будет двигаться медленно, то мы пойдем в другое место, а если быстро… Стоим. Почему-то в очереди пропало желание разговаривать, а движется она медленно и вроде бы надо уходить, но уже потратили время и где гарантии, что в других кафе не будет также? И вдруг… «О, Алекс, привет! А это твоя подруга?» Оборачиваемся. Мишка со своей штайкой. «Ага, Миш, подруга. Это Сюзен.» Они знакомятся, и Мишка спрашивает:

– Пончиков решили слопать?

– Если очередь выстоим. Терпение уже на исходе, честно говоря.

– Ладно, давай деньги. Сколько вам взять?

– Ну штук по пять.

– А попить чего?

– Давай какао, что ли.

– Ну, вон на ту лавочку садитесь, а я щас!

Мишка исчезает, а мы идем к лавочке, окруженные толпой галдящей детворы. У Сюзен и интерес, и легкая паника в глазах:

– Кто это, Элекс?!

– Мои друзья.

Вскоре она оттаяла и с удовольствием расспрашивала их о всякой всячине. Ну и Мишка не заставил себя ждать. Вручив нам еду, он тактично увел свою штайку. Ленинградец, однако!

БОЛЬШАЯ ТАЙНА СЮЗЕН

Как-то сидел я в холле ЛДМ и ждал, когда Сюзен спустится из гостиницы, но ее подруга Лена прибежала раньше. Мы стали болтать о том, о сем, и не помню, как коснулись этой темы, только Лена вдруг спрашивает:

– Элекс, как ты думаешь, сколько Сюзен лет?

– Думаю, она моя ровесница. То есть года 23-24.

– Ты что! – глаза ее наполняются ужасом, то ли от моего заблуждения, то ли от новости, которую она собирается сообщить. – Ей скоро будет 30!

Какие еще тайны открыла бы мне Лена, кто знает, но тут, на свое счастье, появилась Сюзен. Нет, что бы ни говорила Лена, а выглядела Сюзен гораздо моложе, тридцати ей нельзя было дать. С другой стороны, такие сведения поднимали вопрос: если ей 30, то почему она не замужем? По «советским меркам» (а особенно сельским) это была аномалия, а по американским – оказалось нормой.

СИБЕРИА

Куда-то мы собирались со стейцами, а когда встретились, кто-то из них говорит:

– Элекс, извини, будет маленький задержка: нам надо заходить в банка, обменять доллар.

– Какая банка?! Сколько вы там получите за доллар?

– Шестьдесят копеек.

– Копеек! Плюс волокита. Я вам на месте, тут же, дам два рубля за доллар!

– Ты что, Алекс, – перешли они на конспиративный шепот, – это нельзя делать!

– Почему?!

– Потому что «Ки-Джи-Би»!

– Какое «Ки-Джи-Би»? Где вы тут его?

– Мы не видим, но они нас, может быт, видят.

– Да бросьте вы эти шутки!

– О, Элекс, это не шютки! Нас серьезно предупреждать в Штатах не менять валюта на улицах! Иначе можно попасть в «Ки-Джи-Би» и в Сибериа!

Долго пришлось убеждать их, что КГБ не прослеживает каждый метр города, и с огромным трудом обменять-таки баксы. Зато в следующий раз они уже сами предложили чейндж; Сибирь Сибирью, а два рубля все же не 60 копеек!

ПЕРЕМЕНЫ НА ЛЮБОВНОМ ФРОНТЕ

Ко времени знакомства с Сюзен на «любовном фронте» произошли перемены: я расстался с мечтой о Левадской. Год почти был «ослеплен» ею, не замечал других женщин, но шаг за шагом начал понимать, что это «топка Вселенной»; что все мои чувства уходят в пустоту, в бездну и нет шанса отклика ни единого. Расстались мы вполне по-дружески и тут же появилась Сюзен.

Однажды на Невском кто-то окликнул меня, оборачиваюсь, да это очаровательный Рыжик!

– Ой, Алекс, – восторг на лице неподдельный, просто сияет, – как я рада тебя видеть!

– А я тебя еще больше!

– Слушай, куда ты пропал?! В студии не появляешься.

– Долгая история.

– А я не спешу! Говорят, у тебя комната есть, где-то на Петроградской. Поехали к тебе. Посидим, поговорим, расскажешь мне свою «долгую историю».

– Слушай, давай как-нибудь в другой раз. Очень хотел бы с тобой пообщаться, но сейчас реально спешу.

– Ну что ж, давай в другой раз. Подожди, я тебе свой телефон запишу.

Рыжик протягивает листок из блокнота и грустно как-то, видимо, чувствуя, что это наша последняя встреча, говорит:

– Не пропадай, Алекс! Позвони мне обязательно.

– Конечно, созвонимся.

Увы, больше я Рыжика не видел. Потерял ее телефон и «ниточка оборвалась». А жаль, чудесное было создание.

ПТУшница ИЛОНА

Неподалеку от общаги Академии художеств жили две сестрички – студентки ЛГУ; две одинокие девушки в просторной трехкомнатной квартире. Их родители работали где-то на Крайнем Севере и дома бывали раз в году, так что всё остальное время это было идеальное место для тусовок. Правда, хозяйки были с легкой спесинкой; вернее, одна, старшая, а младшая в угоду ей делала вид. Однажды, в гости к ним заехала их бывшая одноклассница Илона. Она оказалась куда проще сестер, да и училась всего лишь в ПТУ, но по сексуальности очень обходила сестричек! Я моментально, как тогда говорили, запал. Видимо и Илона не осталась равнодушна, ведь раньше она не баловала сестер визитами, а тут стала часто заезжать, но на мои ухаживания гордо заявляла, что с приезжими (сестрички доложили, откуда я) не встречается. Пришлось врать. По большому секрету поведал ей свою «печальную историю»: мама моя, южанка, в молодости училась в Ленинграде. Полюбил ее ленинградец не из простых; мама ответила взаимностью, и его семья ее приняла, несотря на провинциалное происхождение, так что вскоре они поженились. Родился я в Ленинграде, но вот когда пришла пора идти в школу, мама с отцом крупно поскандалили, и она, в сердцах, рванула к родителям на юг. Ее упрямство усугубило разрыв: они развелись. Отец к тому времени работал большим начальником и этот развод подпортил ему карьеру. Так что обид с обеих сторон накопилось немало. Тем не менее отец от меня не отказался; ну и т.д.

– Так ты живешь у отца? – уже с интересом спросила она.

– Увы, нет.

– А почему?

– Ну, у него давно другая семья… Да и не в этом дело. Мама против. Мол, только в крайнем случае к нему обращайся. Гордая.

– Да-а-а. И ты не собираешься?

– Чего?

– Ну обратиться к нему?

– Нет, пока обхожусь без его помощи.

– Зря! – констатировала Илона и вскоре мы стали встречаться.

Дедушка Илоны работал в Петергофском хладкомбинате и в мои выходные мы с ней торговали мороженым. Внучку дед обожал, поэтому давал нам тележку с самым дефицитом и ставил на лучшее место. Так что мы неплохо зарабатывали, но и неплохо тратили: увозили по полкоробки дорогого мороженого друзьям в Ленинград.

С этим мороженым произошел однажды любопытный случай: шли к станции, чтобы ехать в Ленинград, как вдруг, откуда не возьмись, хлынул ливень. Не зная правил поведения во время грозы, укрылись под большим деревом. Молния нас не убила, но когда у сестричек все собрались вкусить, то все и «выкусили»; мороженое прокисло!

“SHE LIVES ON LOVE STREET”

“Hello, I love you!

Want you tell me your name?”

“The Doors”

Как-то мы распродали всю «Пепси», но не расходились, сидели в ларьке, выпивали. Вдруг в окошко заглядывает девушка и говорит мне:

– Привет!

– Привет!

– Тебя как зовут?

– Алекс. А тебя?

– А меня Саша.

– Очень приятно.

– Взаимно. А я тебя уже видела, Алекс.

– Да? Ну и что?

– Ну… Вот, смотрю, очереди нет и подошла сказать, что ты мне нравишься.

До этого был обычный разговор, вернее, его «зародыш», а тут! И что говорить после такой «заявы» ?! Заметив мое смущение, она стушевалась и исчезла. А мы остались и коллеги весь вечер надо мной подшучивали-подщучивали.

Прошло несколько дней. Стою на Невском, около «Березки», вдруг сзади: «О, Алекс, привет!» Оборачиваюсь. Ба, да это Саша! Встреча неожиданная, но приятная. Приветствую ее в ответ, а она:

– Чем занимаешься?

– Да так, ничем. Выходной сегодня.

– Пошли ко мне в гости. Я здесь рядом живу.

– Пошли.

Оказалось, и правда рядом. Неподалеку от другой «Березки». Поднялись к ней. Она открыла двери и… Ничего себе квартирка! Как бы не на весь этаж! Но самое главное – там был действующий камин! В Сашиной комнате было много крутых книг, и я сразу бросился к ним; чего там только не было!

– Любишь читать? – спросила она.

– Да.

– Можешь взять, что хочешь.

Откуда были все эти блага? «Оттуда», отчасти. Сашины родители, как оказалось, были элитой ленинградской богемы с частыми поездками за границу, что в советское время равнялось «скатерти-самобранке» и волшебной палочке одновременно. Творческие задатки были и у Саши. Периодически она играла сценку у «Березки». Улучив момент, когда к магазину подъезжал автобус с иностранными пенсионерами, Саша становилась недалеко от входа и начинала тихонько плакать; такая «вся в себе». Благообразные «старички-одуванчики», вереницей входящие в «Березку», начинали обращать на нее внимание; самые сердобольные подходили и интересовались:

– Why do you cry, baby?!

Why do you cry?!

Why, baby? Why, baby?

Why, baby? Why?

– Father will kill me… – начинала Саша так или в таком роде, на хорошем английском, историю, как родители уехали в отпуск, а она устроила с друзьями вечеринку и мальчишки, несмотря на запрет, выпили «папино фирменное пиво» и выкурили «его фирменные сигареты». Кто-то сказал ей, что такое пиво и сигареты можно купить в «Березке», но оказывается в ней все продают за какую-то валюту, которой она в глаза не видела. Вот вышла она из магазина и заплакала… «О'кей, – утешали ее старички, пойдем с нами. У нас есть валюта. Покажешь, какое пиво и сигареты тебе нужны, и мы купим. Жалко будет, если такую хорошую девочку накажут». Кроме «заказа» они обычно покупали что-нибудь и для нее и порой немало, в итоге все были счастливы. Это была ложь, но весьма невинная.

С другой стороны, мы как-то познакомились с молодой парой англичан и пригласили их к Саше в гости. Просидели допоздна и хорошо. Вдруг кто-то из них воскликнул: «Train!» Они вскочили и рванули к выходу. Мы за ними. Оказалось, до отправления осталось не так уж много, а им еще надо вещи собрать в «Москве». Повезло, сразу же поймали такси; чтобы сэкономить время, обменялись телефонами, а не адресами и «Russia, good bye!» Поднимаемся с Сашей в квартиру, а на столе забытая видеокамера!

– Что делать?! – спрашивает Саша.

– Что? В «Москву», в «Москву»! Может, еще застанем их!

Вот тут она абсолютно не колебалась, хотя видеокамера в то время стоило целое состояние. Она тоже воскликнула: «Тогда побежали!». Снова повезло с машиной, быстро поймали. Выскакиваем у гостиницы, бежим ко входу… А, вот они! Растеряши! Выходят с вещами, вместе со своей группой.

–O, Alex, Sasha!!!

– Yes! The hole heads! You still remember us, but you did forget something! – протягиваем им камеру. Тут уж они совсем удивились, ведь думали, что камера лежит себе спокойно в рюкзаке.

МАРИНА ИЗ ДОМА УЧЕНЫХ

Как-то мы всем «пепсикольным» коллективом пришли ужинать в ресторан Дома Ученых, и Игорь познакомил меня с Мариной, миловидной женщиной лет на пять-шесть старше меня. Она работала зам. директора ресторана и, что называется, «взяла меня под свое крыло». Видя нашу обоюдную симпатию, Игорь как-то заявил:

– Вот, Алекс, женись на Марине! Жилье есть! Готовить умеет. Симпатичная. Характер отличный! Да ты и сам видишь.

– Не спорю, женщина замечательная, но с чего ты взял, что она за меня пойдет?

– Да с того! Она сама говорила! Вот такого бы мужа, как Алекс.

– Лестно. И жилось бы с ней не тесно, но…

Марина и правда была бы чудесной женой (и как раз по-нашему: отец был младше мамы на 5 лет и тетин муж на столько же), но… кто ж тогда знал, что моя «жизненная программа» настроена на одиночество; так что пришлось нам оставаться друзьями.

Однажды Марина предложила подработку в мой свободный день. Мы ставили у входа в ресторан стол, и я торговал напитками, бутербродами, выпечкой. Напитки готовил Володя, пожилой официант, постоянно пребывавший «под мухой». Медленно выпив стакан безбожно разбавленного напитка, Володя вздыхал и горько констатировал:

– Это – тюрьма! Я тебе точно говорю, Алекс! Это – тюрьма!

– Так не разбавляй!

– Привычка, Алекс! Разум твердит: «Тюрьма!» А сердце: «Копеечка!»

Мне однажды помогала торговать молоденькая дурашливая официантка; покупателей почти не было, поэтому мы перебегали дорогу и сидели на спуске, у Невы. Тут появилась штайка. Сели они рядом и начали смешить официантку. Она хохочет, ногами болтает и тут, бац! Туфелька улетела в Неву! Я встал и, как можно медленнее, с прибаутками, начал снимать футболку… «Нет, нет, Алекс! – закричал Мишка. – Мы сами! Сейчас выловим!» И они, моментально раздевшись, начали нырять в поисках туфельки, чем еще больше насмешили дурашку.

ЕЩЕ О ТОЙ ОДНОЙ…

Итак, вокруг был «взвод» девушек, но… То, что я не анализировал, не обдумывал, само собой выразилось в стихах, после одной вечеринки, на которую скульптор Валера пригласил народ с курса и меня; повод – день рождения его подруги Лены. Жила она в одном из «спальных» районов, но в весьма неплохом месте: четыре многоэтажки расположились так, что в центре образовалось подобие патио – с деревьями и лавочками под ними, с цветниками и газонами, с детской площадкой. Какую-то домашность, уют придавали открытые окна и играющая гармошка в одной из квартир; никто здесь не прятал жизнь за шторы.

Июньский вечер сам по себе был умиротворенный, ласковый, что конечно отражалось и на общем настроении. Подругу Валеры я увидел впервые. Оба они были бледные и слегка изможденные; хотя, бесспорно, Лена выглядела привлекательнее Валеры. Вечеринка удалась, веселья хватило на всех, но ночь шагала вперед и, как заправский «огородник», выдергивала гостей из «грядки сейчас», отправляя их в «кладовку потом». Когда нас осталось совсем мало, Валера, вдруг, ни с того, ни с сего, разругался с Леной, хлопнул дверью и исчез. Тогда засобирались и мы, засидевшиеся, но виновница торжества задержала меня на лестнице:

– Алекс, можно тебя на минутку?

– Конечно, – вернулся я к квартире, – что такое?

– Может, ты еще посидишь со мной немного? Не хочется оставаться одной.

– Хорошо, Лен, вари кофе.

Она сварила кофе. Потом мы сидели на балконе и о чем-то говорили. Она подолгу задерживала руку на моей руке и старалась прикоснуться ко мне, как бы невзначай. Видно было, что она хочет сближения, да и мне этого хотелось, но что-то удерживало; какая-то грусть и жалость; и к себе; и к ней; и… И когда послышался шум транспорта, я поспешил «домой». А в пустом автобусе, который ехал через тихое утро воскресного города, написал:

Мой друг оставил женщину…

Она

Еще не молода,

Уже не стара…

Она

Касается моей руки

И говорит о чем-то неземном…

О чем-то говорит она тихонько,

К руке лишь прикасается легонько

И говорит о чем-то неземном…

О нем?

А думает она о нем?

Наверно;

Верно;

Может быть,

но ищет

Сейчас мое тепло;

Боится

Остаться «вне закона»; вне земли…

Огни

В распахнутом окне жасмином пахнут;

Гаснут звезды…

Огни…

Мне хочется оставленных обнять;

Мне хочется оставленных любить

За всех за тех, кто их оставил;

Кто их на этот путь наставил

И бросил на пути одних…

Мне хочется…

Мне хочется любить…

Но только как же…

Как же с болью быть

О той одной, что не пришла еще…

Еще

О той

Одной…

(«та одна» была уже совсем рядом; на расстоянии нескольких месяцев, а потом – нескольких шагов…)

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ – ГРУСТНЫЙ ПРАЗДНИК

Через мои карманы шел бурный «денежный поток», так как же было не отметить свой день рождения! Приглашал всех подряд, но кто-то не смог, а кого-то не нашел, потому что все возникло спонтанно, за пару дней до «события». Зато пригласил и того, кого не планировал, Тюльпана. Просто мы случайно столкнулись с ним, когда я тащил увесистые пакеты с выпивкой и продуктами.

– Ого, Алекс, – засмеялся Тюльпан, – в какую экспедицию собрался?

– В загородную.

– На дачу?

– На дачу поехал бы с удовольствием, но у меня дачи нет, так что просто за город, день рождения мой отмечать.

– Здорово! За город и я не прочь бы!

– Так в чем дело? Присоединяйся! Подъезжай в воскресенье к…

Я назвал ему место-время нашей встречи, и мы разбежались. К моему удивлению, он приехал и даже с подружкой. Собственно, у нас было шапочное знакомство. В ЛДМ открылся видеосалон и начал он работу с показа всех фильмов и концертов «Beatles». Там я и познакомился с Тюльпаном и его подружкой. Ему было лет 15-16, а подружке и того меньше. Тюльпан – «потомственный» битломан, а подружка скорее «тюльпаноманка». Я бы еще назвал его «восходящее солнышко», такой он всегда был радостный, сияющий, а его девушку «луной», она всегда держалась в его тени.

Так вот, я-то рассчитывал, что он приедет один, если приедет; ну тащить с собой этого ребенка! Хотя не отправишь же их домой! Утешало, что компания приличная: все мои знакомые скульпторы и американцы. Ехали мы то ли в Репино, то ли в Комарово. Помню, как Паша, опередив остальных, подбежал к кассе и закричал нам:

– Я беру билеты на всех!

– Не надо было, Пашя, покупить нам билеты, – выговаривала ему после Сюзен, – мы могли сами себе покупить билеты!

Погода выдалась замечательная; место попалось красивое; еда – вкусная, водка – горькая, тем не менее, все, кроме американцев, меня и девчушки, вскоре напились в стельку. Когда солнышко стало подбираться к горизонту, американцы нас покинули, а мы сидели чуть ли не до полуночи.

Почти сразу же после их ухода случился неприятный инцидент, после которого этот день уже не вспоминался таким светлым; девчушка пошла в лес и прибежала оттуда в слезах, Валера приставал к ней. Тут же он как-то незаметно слинял, так что общее возмущение, не имея цели, утихло. До этого случая мне казалось, что люди искусства чуть ли не святые, и тут на тебе!

День угас, костер догорел, и кто-то воскликнул, что мы можем опоздать на электричку. Проделав полпути, заметили, что нет Паши. Помчались назад к «стойбищу», где и нашли его безмятежно посапывающим.

– Паша, вставай!

– Уже, что?! – очнулся Паша.

– Уже пора «домой»! Мы тебя чуть не забыли здесь.

– А я идти не могу! – вдруг осознал пытающийся встать Паша; напуганный тем, что мы его забыли, он начал уверять нас:

– Танкисты своих не бросают! И вы меня не бросайте! Прошу вас, не бросайте меня здесь! Бросьте меня на мою кровать в общаге!

– А причем здесь танкисты, Паша? – удивляемся мы, волоча его к станции.

– А притом, что я служил танкистом! И знаю точно, танкисты своих не бросают!

ШОРТЫ, БАХ И…КГБ!

– Готово! – заявил Бодяков перед моим днем рождения и продемонстрировал шорты собственного производства.

– Вот это! – воскликнул я. – Да это же трусы! На худой конец спортивные!

– Ты что, – стал уверять меня портной, – пойди-ка, поищи такие трусы! Ты только посмотри, что продается в магазинах!

– А сам-то ты будешь свои (он сшил две одинаковые пары, для меня и для себя) носить?

– Конечно! – уверил меня портной и слово сдержал, но «по-иезуитски», носил, не выходя за пределы общаги. Что касается меня, то в один очень жаркий день я отправился в них на работу. Коллеги хмыкнули и на этом обсуждение закончилось, а вот люди на улице оглядывались.

Показательная реакция на эти шорты случилась как-то в гостинице «Европейской». Там сидели две старушки-вахтерши, увидев меня, одна приподнялась, чтобы проверить документы проживающего, другая дернула ее и сказала: «Сядь! Это американец. Наши так не ходят!»

Настоящим шоком шорты стали для моей землячки, которая приехав в гости к сестре, захотела и со мной увидеться. Увидев, потеряла дар речи и отказалась идти со мной по городу.

Как-то «мои американцы» попросили достать им билеты на классику. За несколько дней до концерта отвез им билеты и договорился, что встретимся у входа в капеллу. Я не опоздал, правда, в спешке, не заехал «к себе» переодеться и явился в своих неподражаемых шортах. Предвкушая встречу с кофе в буфете, я прыгал по лестнице через ступеньки, так что американцы совсем отстали. «Молодой человек, – обратилась ко мне старушка-контролер, – простите, но я не могу вас пропустить в таком виде!» В это время мои американцы, предъявив билеты другой старушке, спокойно прошли внутрь. Правда, заметив, что я застрял на контроле, вернулись:

– В чем проблема, Элекс?

– В шортах! Говорят, в таком виде нельзя.

– И что ти будешь поделать?

– Не знаю. Если за полчаса правила не изменятся, поеду «домой».

– Ну можит бить «до свиданья»?

– Возможно. Если что, увидимся в ЛДМ.

– О'кей.

Они ушли. Я топтался у контроля. Вдруг появились два финна в шортах, не таких откровенных, как мои, но тем не менее. Я с интересом наблюдал, как их будут тормозить. Это оказалось труднее. Они лопотали по-фински, бабушки талдычили по-русски, а все это время неподалеку стояла важная женщина и беседовала с кем-то. Тут уж она кинулась на подмогу (оказалось, она какой-то администратор) и втроем они отстояли «культурные рубежи Родины». Финны остались сидеть у входа, а я решил уйти. «Ну, – думаю, – раз уж финнов не пустили, мне и подавно не светит! Пойду-ка я куда-нибудь в кино, если еще не поздно». Отлипаю от стенки и так получилось, что спускаюсь вслед за той женщиной-администратором. Она входит в небольшой кабинет, справа от лестницы. В проеме открытых дверей видно два стола, за которыми сидят две женщины, администратор останавливается около них, и они начинают что-то живо обсуждать. «Она ведь меня видела с американцами, – думаю, притормаживая, – значит…» Вот передо мной выход на улицу, но я вдруг резко сворачиваю к кабинету.

– Добрый вечер, – здороваюсь со всеми, а потом обращаюсь к администратору. – Простите, с вами можно поговорить где-нибудь наедине?

– Конечно, – удивленно соглашается она. – А в чем дело?

– А я вам объясню, но разговор не для посторонних ушей.

– Ну хорошо, пройдемте в мой кабинет.

Через этот же «кабинет двух женщин» проходим в ее персональный; поплотнее прикрываю дверь, сажусь напротив и глядя ей в глаза, говорю:

– Понимаете, мне нужно быть в зале, нужно обязательно!

– Нет, это невозможно! В таком виде! Вы видели, мы даже финнов не пустили.

– Я все понимаю, но если вы любите Родину, то уж изыщите возможность. Дело в том, что я лейтенант госбезопасности. Работаю с группой американцев. Вы ведь видели их со мной?

– Да, их пропустили в зал, – на лице женщины появляется легкий испуг.

– Так вот, мне надо быть с ними рядом постоянно. От этого зависит успех операции! И каждая потерянная минута – это… Я даже не хочу об этом говорить!

– Хорошо, но как же быть?! Если там около входа в зал финны, как я проведу вас мимо них?!

– Что-то надо придумать! Ради Родины!

– Ой, да я вас через запасной вход проведу!

– Ну вот видите!

И мы помчались! Отперев дверь, она довела меня до моего места, на котором сидел какой-то другой зритель, и так властно его согнала, что он опешил и моментально исчез. «Спасибо, – шепнул я ей на прощанье, – вы исполнили свой долг!»

Только вот «не выпитый кофе» играл со мной в такую игру: как только музыка переходила на «шепот», так я начинал дремать, а уж как она загрохочет на весь зал, так я подскакиваю в кресле, просыпаюсь и начинаю бурно аплодировать вместе со всеми.

СТЕРЕОСЮЗЕН

Память сыграла со мной странную шутку: она развела двух Сюзен по разным годам. Сюзен Стайн увела в 87-й, а Сюзен Костанзо оставила в 88-м. Почему?! Возможно, потому что 88-ой был слишком наполнен событиями, в отличие от предшественника. Следовательно, память поступила, как рачительная хозяйка, взяла часть вещей из переполненного шкафа и переложила их в другой, где больше свободного места. Но вмешался факт – хозяин шкафов: я нашел фотографию Сюзен Стайн, а на обратной стороне «июль 1988». Так что если не все, то уж Сюзен Стайн вернулась на свое место и тогда получается, что, проводив одну Сюзен, я тут же познакомился с другой; причем, с другой прямо-таки в буквальном смысле слова; Сюзен Костанзо отличалась темпераментом и какой-то степенью открытости (как никак итальянка); Сюзен Стайн оказалась особой замкнутой и меланхоличной. Шведка по происхождению (почему они все вспоминали о своем происхождении?), она и внешне, естественно, сильно отличалась от американской итальянки.

Где-то под Балтимором у их семьи была ферма, видимо, поэтому она выбрала специальность биолога. Зачем ей к этой специальности понадобился русский язык, теперь трудно сказать. Большие очки и еще что-то неуловимое делали ее похожей на сову. Так что ее скорее можно было назвать умницей, чем красавицей. Друзей в своей группе она не имела, что вполне объяснялось характером. Да я и сам не собирался поддерживать с ней отношений. Помню, как после нашего знакомства мы ждали ее автобус на углу 9-ой линии и Большого проспекта В.о., и я решил: «Всё, провожу ее и хватит!» Подходит автобус, мы прощаемся, она идет дверям, потом резко поворачивается, хватает меня за руку и говорит: «Спасибо, Элекс!» Запрыгивает в автобус, уезжает, а я стою на остановке и думаю: «За что спасибо?! За то, что погулял с ней пару часов? Что тут такого?!» Но такой вид у нее при этом был, что меня зацепило; так что все-таки мы продолжили встречаться.

В Академии на нее, как на свежего человека, сразу посыпались предложения попозировать. Она согласилась с условием, что получит портрет. Остановились на Паше, как на своем, и он дал обещание, что сразу же после экзамена отдаст портрет Сюзен. И вот в мастерской разместили работы студентов, в том числе и портрет Сюзен. Как-то мы оказались там вместе с Ольгой, единственной девушкой курса моих скульпторов, а она Сюзен ни разу не видела со мной и у кого-то спросила, указывая на ее портрет: «А это что за страшила?!» Я вскипел и выдал Ольге что-то не самое приятное и в не самом спокойном тоне. Позже она говорила, что это ее очень удивило, что от меня она не ждала такого. Я и сам от себя такого не ожидал, но Сюзен… она была славной, родственной душой, хотя потребовалось время, чтобы понять это.

ГАЗОН ДЛЯ VIP-ПЕРСОН

Иногда я заходил за Сюзен в универ. Американцы занимались в двухэтажном домике, а отдыхали на соседнем газоне; кто играл во «фризби», кто перекусывал, кто просто валялся, кто читал или болтал с друзьями. Однажды улегшись рядом с ними в ожидании Сюзен, вдруг заметил, как осуждающе смотрят на нас проходящие мимо советские студенты. Разница была и в одежде (советские, несмотря на жару, в костюмах, а американцы в легких свободных футболках, шортах или слаксах), и в поведении (американцы раскованы, а у наших чуть ли не руки по швам). Тут же я решил, что «американский вариант» мне нравится больше, тем более, что к костюмам у меня была давняя неприязнь (из-за комсомольцев я ложь ассоциировал с костюмом).

«Нет, не только иностранцам и плутам хорошо в Сов. государстве, считаю также, что и писателям».

М. Пришвин, Дневник, 6 марта 1931 года

ТОНКОСТИ ПЕРЕВОДА

Странно, Сюзен одновременно и тянуло ко мне и отталкивало. Несколько раз она показывала мне фотку разбитного парнишки и уведомляла, что они помолвлены и, скорее всего, это ее будущий муж. Возможно, таким образом она пресекала приставания, но я и не думал к ней приставать; она мне была симпатична, но не более того.

Иногда замечал, что она раздражается по непонятным причинам. Сейчас думаю, может быть у меня не хватало пиетета к «Великой Американской Цивилизации»? Помню, как она с сарказмом изрекла: «Канешна! ПАРКОВАТЬСЯ – это древнее славянское слово!» По прошествии времени могу сказать, у многих американцев, которых я тогда знал, нет-нет, а прорывалось высокомерие. Мне кажется, они считали нас «белыми неграми»; такой большой, формально свободной колонией. Из всех моих друзей- американцев только Джон и Бетси были без капли высокомерия; и не знаю, совпадение ли то, что они были евреями.

Как-то сидим в общаге Сюзен и смотрим с ней многосерийный документальный фильм о СССР, снятый западными телевизионщиками. Показывали какой-то городок и молодую рабочую семью в разных ситуациях. Вот они в воскресенье гуляют в центре города, диктор бубнит что-то по-английски, а переводчик по-русски: «По воскресеньям они выходят в центр города, чтобы прогуляться и что-нибудь купить». Сюзен усмехается.

– Что? – спрашиваю ее.

– На самом деле по-английски сказали так: «По воскресеньям они выходят в центр, чтобы прогуляться, купить там все равно нечего».

BACK TO USA

– Элекс, – как-то сказала мне Сюзен, – я скоро возвращаюсь домой.

– Как, уже?!

– Да, «программа» заканчивается. Давай сделаем вечеринка? У ребят в Академия.

– Конечно! Обязательно сделаем!

– Тогда я буду покупать хороший пьянка в «Березка».

– Хорошую выпивку.

– Да-да, спасибо, хороший выпивку. Водка?

– Конечно. Ну, а мы организуем хорошую закуску.

Время и место (комната скульпторов в общаге) были назначены. Парни обрадовались случаю покутить и вдохновленные «хорошей выпивкой», взялись готовить еду с энтузиазмом. Амри, как восточный человек, готовил плов; Паша, як западенец, достал где-то смачного сала и домашней колбасы; Ислам, как чеченец, от сала отказался, но с нами посидеть был не против. Что касается меня, то я искал подарок ей на память и, как водится, хватился в последний момент, поэтому опоздал. Все были уже в сборе, а Сюзен выглядела как-то необычно. Паша вызвал меня в коридор:

– Ё-мое, Алекс! Как она тут разрыдалась!

– Сюзен?! А что такое?!

– Тебя же нет и нет, а она вдруг в слезы. Я ее успокаивать, но сначала и сам не пойму, что такое и тут она: «Почему, Паша, Элекса так долго нет?! А вдруг с ним что-то случилось?!» Ой, Алекс, я уже говорил, что она к тебе неравнодушна, сегодня понял, что был прав.

– Знаешь, Паш, она мне очень симпатична и скучать я по ней буду, но вот…

– Ясно-ясно! Ладно, пошли, а то неудобно, торчим тут одни.

Посидели хорошо, но один эпизод омрачил вечеринку; «под занавес» Сюзен, вскрикнув: «Ой, чуть не забыла, у меня для вас есть маленький подарки!», высыпала на стол кучу ручек «Bic» и фирменных карандашей с ластиком на конце (страшный дефицит). Хлоп – и народ подменили! Все, как дикари, бросились расхватывать канцтовары, и только мы с Исламом да Сюзен остались на своих местах, можно сказать, «зрительских».

Наконец Сюзен засобиралась в свою общагу, а я, конечно, поехал ее провожать. Время было позднее, транспорт не ходил, пришлось ловить машину. Мы еще посидели около общаги. Сюзен была очень грустная, «глаза на мокром месте», поэтому я согласился, что днем в аэропорт мне лучше не ездить. Денег на обратное такси у меня не оказалось, но ночь была теплая, а настроение… В таком настроении приходят стихи, поэтому я плюхнулся на газон под фонарем и начал их записывать.

Долго вокруг не было ни души, но потом, слышу разговор и вижу, по дорожке вдоль газона идут от «Прибалтийской» два парня. Ну идут и идут, я-то пишу дальше и вдруг слышу: «Друг, тебе плохо?!» Поднимаю голову, стоят два явно крутых фарцовщиков. Меня, конечно, удивило, что они предложили помощь (фарца – народ циничный), но мне-то было хорошо, о чем я и сказал:

– Как раз наоборот, мне хорошо!

– Значит, ничем помочь не надо?!

– Не, спасибо, никаких проблем!

– Ну счастливо!

– И вам!

Они отходят, и тут я вспоминаю, что у меня курево кончилось, кричу им вслед:

– Забыл! С куревом не поможете?

– Поможем! – радостно откликаются они и, вернувшись, отдают мне полпачки сигарет.

Когда вдохновение отхлынуло, я встряхнулся и потопал на 3-ю линию. Народу – «ноль», машин «0,1». Тут как раз легковушка за спиной показалась. Машу, останавливается. Мужик за рулем, среднего возраста, простого вида.

– До 3-й линии подбросите?

– Подброшу.

Сажусь рядом и только потом вспоминаю:

– Ой, только у меня денег нет!

– Ну и ладно. За так подброшу.

Такая вот получилась прощальная ночь с Сюзен Стайн из Балтимора.

ДЕНЬ АНГЕЛА

Однажды «на Дворцовой» появился молодой, вальяжный кооператор Петр; один из многочисленных знакомых «бизнес-класса» нашего старшого. Петр сразу же пошел со мной на контакт, тут же дал свой телефон и предложил звонить в любое время.

В свой следующий визит он предложил что-то отметить и все направились в ресторан Дома Ученых. Во время застолья я вспомнил, как мы с другом начинали рисовать портреты на Невском, разговор перешел на художников, и Петр предложил:

– Хочешь, Алекс, познакомлю тебя с одним интересным художником?

– Давай.

– Тогда звони мне на выходных и сходим к нему в гости.

Не откладывая тела в долгий ящик (корректоры, это не описка, а шутка!), позвонил в первое же воскресенье после нашего разговора и где-то через час мы встретились у метро «Канал Грибоедова». Пошли пешком. Около дома художника стоял фирменный автобус, а когда мы подошли к нужному парадному, оттуда вывалилась галдящая толпа финнов, погрузилась в этот автобус и отчалила.

– «Фирма»! Покупатели! – с пиететом выдохнул Петр.

– А-а, – развил я тему, – финская марка!

– Точно! Она самая!

Мы вошли, Петр позвонил, дверь распахнулась, и большой добродушный человек забасил:

– Проходите, проходите! А я вот только финнов проводил.

– А мы их встретили.

В квартире оказался свой прибамбас: кухня почему-то по уровню была выше других комнат. Познакомились. Жена художника пошла варить кофе, а мы устроились в мастерской. Николай оказался абстракционистом. На стенах висели большие картины: «цветные пятна в рамах», на столах лежали стопки таких же, но маленьких. Хозяин, со словами: «Вот, Алекс, посмотри», вручил мне самую увесистую стопку и усадил за стол, а сами они уселись с Петром на диване и начали что-то обсуждать. Не испытывая восторга, только из вежливости, просматривал я цветные пятна, получая удовольствие от того, что стопка неумолимо уменьшается. Смотрел, смотрел и вдруг… Вдруг воскликнул:

– О, ангел!

– Где? – Николай встал, подошел, склонился над картиной, а следом за ним и Петр.

– А вот, смотрите, стоит на коленях и… Молится как будто… А вокруг только лед; ледяная пустыня, окруженная ледяными скалами…

– Точно – точно! – закивал головой Николай. – Странно, до тебя тут никто ангела не видел! Даже я!

Странно, но после этого воскресенья ни Петра, ни Николая я больше не встречал. Как будто они появлялись в моей жизни только ради этой картины. И снова странно (как с юношеской поэмой о художнике или армейской поэмой о тучах из крематория концлагеря) для советского сельского мальчишки увидеть образ ангела; не на ангелах нас воспитывали. Кроме того, картина эта объединяла образ из моей юношеской поэмы о художнике

«Я стонал от боли адской,

Но никто меня не слышал.

Руки в ранах и мозолях

От мороза онемели…»

с образом из книги «Тора для атеиста»:

«из поколения Иегуды выйдет Машиах (Мессия), который наведет Божественный порядок на Земле. Пока же, как говорят мудрецы, Машиах сидит израненный, в повязках, на границе материального мира и ждет, пока поколения созреют до уровня такого порядка».

«Больше любви; больше любви, дайте любви. Я задыхаюсь в холоде.

У, как везде холодно».

В. Розанов, «Опавшие листья»

«Поэзия, это существенная принадлежность человека; конечно, идя вслед за его движением, иное высказывала она, иной характер имело и в ней слово; но это была всё же она, поэзия, глубоко человеческую живую потребность осуществляющая: без нее, если бы это можно было вообразить, мир представил бы ледяную поверхность (разрядка моя. – АЕ), страшную отвлеченность, жизнь, в которой бы не было сердца».

К.С. Аксаков

ЛЕГКОЕ СЕРДЦЕ

«Любовь на небе рождена

Аллаха властью всеблагою

И нам, как ангелам, дана

Святая искра. Над землею

Поднять желания свои

Мы можем с помощью любви».

Байрон, «Гяур»

За лето сложилась схема: Дворцовая площадь, ресторан Дома Ученых, Академия, Невский (в районе Думы или армянской церкви, где работали художники) и ЛДМ. К тому времени моим «реактивным топливом» стали кофе и сигареты. Кофе вообще оказался открытием и новой любовью. Увы, не в каждом кафе варили хороший кофе, но определить это не составляло труда, если в кафе пахнет кофе, значит, там все по-честному, а если кофе варят, а аромата нет, значит, мухлюют: добавляют вторяки-гущу от выпитого кофе и выдают за «оригинал».

В кафе рядом с общагой Академии варили «честный кофе» и помещение было довольно уютным. Близость Академии определяла состав публики, гопников в этом кафе не водилось, да у них и напитки другие.

Много вечеров провели мы в этом подвальчике с «академической братвой». Как-то я примчался туда «на стрелку», а там все места заняты, только рядом с грустной девушкой один свободный стул. Подбегаю, спрашиваю:

– Не занято?

– Нет, свободно.

– Скажите, если кто подойдет, что занято, а я пока кофе возьму.

– Хорошо.

– Кажется, я вас видел в Академии? -интересуюсь, вернувшись с кофе. – Вы студентка?

– Да.

Слово за слово, и вот мы познакомились и разговорились. Правда, говорил, скорее, только я. Когда мой человек пришел (а не было его долго) и увидел, что мест нет, он махнул мне из дверей, типа, пошли на улицу. Я встал и попрощался:

– Пора бежать. Счастливо.

– Спасибо тебе, Алекс! – вдруг выпалила новая знакомая, задержав мою руку в своей.

– За что?!

– Ты не знаешь, какое у меня было настроение до нашей встречи! Честное слово, не встреть я тебя, вполне могла бы повеситься!

– Да ну, брось!

– Серьезно! Но теперь всё! Точно нет! Спасибо, Алекс!

– Ой, да не за что! Увидимся!

Есть ситуации, когда говорить надо только тебе, а бывает, что лучше слушать.

Этой девушке требовался первый вариант; что-то знахарское… уговорить, заговорить; и я ее заговорил; вернул к жизни.

Как больная кошка инстинктивно жует нужную травку, так и люди с проблемами тянулись ко мне, а то и я к ним (почему никто не садился рядом с той девушкой?). Много было разных случаев, больше всего, конечно, контактов типа «тет-а-тет», потому что это самое действенное, но бывало и так: захожу как-то в городской автобус, в среднюю дверь, а на передней площадке ругаются пенсионеры. Лица злые, кричат друг на друга. Мне нужен билет, в автобусе битком, чуть по чуть протискиваюсь к воюющим и окликаю ближнюю ко мне старушку. Она оборачивается, злостью от нее так и пышет, но я улыбаюсь ей, говорю какой-то комплимент, а потом прошу:

– Передайте, пожалуйста, на талончик.

– Хорошо, давайте, – она берет деньги, передает их своей соседке и тоже улыбается ей и говорит что-то хорошее. Поразительно, но через пару минут этих старушек словно подменили! Они моментально оттаяли, и злость, и ругань сменились улыбками и хорошими словами (ну где еще люди так мгновенно переходят с одного полюса эмоций на противоположный?!).

«Так вот как расширяется душа у людей, когда им повезет, и вот так бы нам всем всеми средствами помогать такому расширению души у людей: сколько бы они в таком состоянии наделали всего хорошего!»

М. Пришвин, «Серая сова»

«а ведь это и есть жизнь, настоящая жизнь – счастье и свет…»

О. Берггольц, «Дневные звезды»

«Когда мы «в празднике», когда нам удалась «любовь» – как мы раздаем счастье вокруг, не считая – кому, не считая – сколько».

В. Розанов, «Опавшие листья»

– Что же это у вас такое? – спросил Алпатов, указывая на руку.

– Дверью палец раздавили: был на железной дороге, весь день не ел, постучался к будочнику, не поставит ли, как до революции бывало, самовар. А он дверь отворил, раз! – меня в грудь кулаком и хлоп дверью: палец и раздавил. И откуда это злость такая?

– Ну, не все же злы, вот видите: не зла же эта старая женщина.

– Это редкость, а так все злы.

– На кого же?

– Да, на кого же? Где тут причина? – с большим интересом, просясь на долгий душевный разговор, спросил раненый.

М. Пришвин, «Мирская чаша»

Фото из архива автора

РОЗЕЛЛА в «ЛЕНИНГРАДе»

«Блестит мятежными огнями

Очень модный отель.

Он неприступен словно крепость,

Словно цитадель,

Поскольку охраняют вход,

Как засекреченный завод

И даже строже».

«Секрет»,

«Ленинградское время».

Сначала Димка приходил каждый день на Дворцовую. Потом мы стали видеться и после работы, и в мои выходные; можно сказать, подружились. Как-то взял его в ЛДМ и там он тоже прижился.

Однажды, ожидая меня во Дворце, он познакомился с Розеллой, Валентино и Паоло, римскими студентами. К сожалению, это был их последний день в Ленинграде. «Why?! – очень темпераментно возмущалась Розелла, – ну почему мы не познакомились раньше?!» Ей очень не хотелось расставаться, но время шло и скоро в ЛДМ закрылись все бары, а они, римляне, не привыкли сидеть просто на улице.

– Неужели в городе нет ночных клубов или чего-нибудь в этом роде? – стала допытываться Розелла.

– О! – воскликнул Димка. – А поехали в «Ленинград»?! Там бар работает до утра. Правда, он валютный.

– Это не страшно, – заявила Розелла, – у нас есть валюта. Но как мы туда доберемся? Транспорт уже не ходит, а такси здесь не поймаешь!

– Ноу проблем! – восклицаю я, – сейчас вызову такси по телефону!

Сказано – сделано, и вот мы уже входим в холл «Ленинграда». Холл длинный-предлинный и безжизненно тихий. Бар пустой-препустой, но работающий. Усаживаемся за стол. Розелла с Паоло берут пива, сигарет, какие-то орешки. Димка шепчет мне на ухо: «Алекс, только не говори по-русски! А то спецы сцапают!» Конспирация так конспирация, даже с Димкой говорим по-английски. Но спустя какое-то время разгоряченный пивом «наставник» сам же прокололся, над чем-то прикололся, захохотал и громко прокомментировал все это на русском. Чуть погодя в бар заходят двое молодых мужчин и со словами: «Пройдемте, молодые люди!», ведут нас куда-то. В самом конце холла, в неприметном уголке, за незаметной дверкой притаился «островок Родины» среди «буржуйского окенариума»: обшарпанная, несвежая комната с неуклюжей, старой, изодранной мебелью и советскими плакатами на облезлых стенах.

– Так, ну что, сами валюту сдадите, – заявили нам как раз те самые спецы, которых так боялись Игорь и Димка, – или будем обыскивать?!

– У меня ни цента! – похлопал я себя по карманам. – Проверяйте!

– И я пустой! – клятвенно произнес Димка.

– Ну, выворачивайте карманы.

Мы вывернули. В моих, по-честному, была только советская денежка. В Димкиных денег не было ни наших, ни фирменных, зато обнаружилась «пулеметная лента» импортных презервативов.

– О-о-о! – брезгливо, кончиками пальцев, подхватил их спец. – Тебе еще рано, голубчик, такие штучки иметь! Ты же вроде несовершеннолетний?

– Я – совершеннолетний! – обиделся Димка и протянул руку за латексом.

– А вот в милиции проверят! – тоже надулся спец и, швырнув резину в корзину, вызвал наряд.

До прибытия наряда нам прочитали лекцию об «ужасной 88-ой»; сообщили, что нас запомнили и если мы еще раз появимся в «Ленинграде» … Как только Димку увезли, меня отпустили. Приятно было оказаться на свободе! К тому же итальянцы нас не бросили, дожидались у входа в отель.

– О, Алекс! – Розелла тут же заключила меня в свои горячие итальянские объятия. Потом она отшатнулась. – А где Дыма?!

– Валюту у Дымы нашли! – сообщил я трагическим тоном.

– И?!

– И расстреляли!

Увидев, как смуглая Розелла бледнеет, я заорал: «Шутка! Шутка! Просто его в милицию увезли. Для установления личности. Ничего страшного!» (Тогда это и правда было не страшно).

ПЛЕХАНОВА – Ι

Однажды Димка прибежал на Дворцовую и предложил:

– Алекс, хочешь посмотреть на живых француженок?!

– Не прочь. А где они?

– На Плеханова.

– А это что?

–Общага для «программников». Это, как свернешь с Невского у «Кавказского», пройдешь мимо Казанского, а там она рядом, почти на углу. Да вечером увидишь.

– А где ты с ними познакомился?

– Да я их еще сам не видел. Я с парнем, френчем, на Невском познакомился, он из одной группы с ними и, кажется, единственный парень в группе.

– Бедняга!

– Или наоборот! Короче, он предлагал в любой день приходить в гости; только если в будни, то вечером, а на выходных можно и днем.

Этим же вечером мы были на Плеханова. В небольшом холле, за стойкой, напротив входа сидели две мойры и одна парка. Чтобы попасть внутрь, требовалось назвать номер комнаты и имя человека к которому идешь в гости; затем оставить на контроле паспорт и вперед!

Вскоре француз представил нам своих соотечественниц. Стереотипы-стереотипы! Кого мы увидели! Толстеньких, страшненьких, закомплексованно-надменных девушек! Шарм с ними и рядом не стоял! Видимо, разочарование читалось на наших лицах, так что уже без них, в баре, француз вдруг начал оправдываться, типа все красивые француженки в шоу-бизнесе. Француженки разочаровали, а место понравилось. На втором этаже был уютный бар, где варили отличный кофе и разрешалось курить. На первом – столовая, где за скромные деньги кормили вкуснее и разнообразнее, чем в городских столовых. Так что изредка мы стали бывать на Плеханова; изредка потому что попасть туда поначалу было непросто.

ФАРЦА

«Где будет битва, там будут и вороны», а где иностранцы, там и фарцовщики. Гостиницы, музеи, Невский проспект, на котором гурьбу интуристов было заметно издалека на фоне прочих прохожих, во всех этих местах водились фарцовщики.

Фарцовщик или «косил под фирму» и тогда, пристраиваясь к группе, старался выглядеть ее частью или наоборот, пытался быть незаметнее; «выходил из сумрака», спрашивал: «Would you like change money?» («Хотите обменять деньги?») и снова «уходил в сумрак». Как раз такой тип больше занимался валютой, а первый охватывал все: валюта, икра, кроличьи шапки, форма и т.п. Этот набор вещей пользующихся спросом у иностранцев фарца так и называла «стаф» («набор»).

Как-то спускаюсь на «Маяковской» и внизу вижу молоденького фарцовщика, который бросается ко мне с возмущенным воплем:

– Представляешь, Алекс, какой у меня облом! Прикинь, три дня таскался с бритишами, думал что-нибудь поднять на дружбу! Смотри, что мне подарили! Смотри, смотри, жвачка, ручки, брелки!

– Да, не густо!

– Да какой густо, Алекс! Я же бабки не отбил! Я на них больше намного потратил!

«Подъем на дружбе» практиковала молодая фарца, без стартового капитала; для этого человек знакомился с интуристами, проводил с ними как можно больше времени, а на прощание дарил какую-нибудь мелочь: открытки, значки и т.п. В ответ же часто получал фирменные шмотки, обувь и т. п. Как правило, «овчинка стоила выделки», хотя случались проколы, как у того юного фарцовщика.

«Программники» тоже пользовались популярностью. Они были «источником» валюты; коль уж человек живет несколько месяцев в чужой стране, так уж все равно будет менять.

Режим слабел, фарцы становилось все больше и тут, как «регулятор численности», появился рэкет.

Правда, я забегаю вперед, в 88-м рэкета еще не было, но уж если вперед, то как не вспомнить встречу в начале 90-х с Мишкой-атаманом полупризорников. Он вырос, приобрел вид преуспевающего человека и, протянув мне руку для приветствия, вместо «здравствуй» спросил: «Сколько в день «поднимаешь», Алекс?»

БОРЯ И НАТИСК

На Дворцовой порой бушевали страсти. Однажды, в разгар «страды», когда у каждого киоска извивалась очередище, к Боре зашел старый знакомый, с которым они давно не виделись. «О-о-о! – радостно заорал Борис. – Ну и где ты пропадал? Заходи в киоск! Рассказывай!» Знакомый зашел и Боря тут же задвинул изнутри окошко. Очередь стояла, а Боря не торговал, беседовал в «спокойной, дружеской обстановке». Очередь начала шуметь, стучать в окошко: «Молодой человек, почему вы не работаете?! Что за безобразие! До перерыва еще далеко! Молодой человек, мы будем жаловаться!» В самый разгар очередного всплеска возмущения Боря выскочил на улицу и с запалом бросил очереди в лицо: «Эх, взять бы автомат и всех вас пострелять!» И очередь проглотила, никто на него не пожаловался. Вот он, образчик советской торговли, в нашем «великом и нерушимом».

МОГЕНДОВИД

Как-то Игорь, пользуясь Бориной отлучкой, спросил нас с Лехой:

– Знаете, что позавчера Боре от заведующей досталось?

– Нет, откуда нам знать. А что случилось?!

– Да он купил где-то могендовид. Заходит к ней в кабинет, нос кверху, ворот расстегнут, чтобы видно было. Ну она и правда сразу заметила и спрашивает его:

– Откуда?

– Достал!

– Золотой хотя бы?

– Конечно, о чем разговор!

– Ну подойди, посмотрю.

Боря подходит, нагибается, она в руках его повертела и как закричит:

– Уйди с глаз долой!

– А что такое?! – отскакивает от стола Боря.

– А то, дорогой, что это фальшак! Иди отсюда! И сними его! Не позорь нацию!

– Какую нацию? – спрашиваю я.

– Как – какую?! – удивляется Игорь. – Не знаешь, что Боря еврей!?

– Не знаю!

– Ну вот, Боря – еврей, как и наша заведующая.

– А что такое мо… ген…

– Довид. Могендовид – это звезда Давида. Шестиконечная звездочка. Короче, у нас крестик, а у них могендовид!

Вот так меня просветили, а то пол-лета с Борей проработа и не знал, что он еврей.

P.S. – 2008.

Писал главу о могендовиде и никак не мог вспомнить, как это звучит; крутилось что-то в голове «рядом да около», да всё не то. «Ладно,– решил я тогда, – напишу, как помню, все равно те, кто будут читать, поймут, о чем речь!» Примерно в это время купил номер «Браво» (прессу я покупал очень редко, бывая в Ставрополе, но, в данном случае, метко). Листаю его и натыкаюсь на статью «Знаки отличия», где описываются четыре знака: пацифик, анархия, свастика и то, что я никак не мог вспомнить, могендовид! Кому- то видно надо было, чтобы вспомнил, если Он подсунул мне этот журнал!

ПИОНЕР-ФАШИСТ

Как-то вечером моя молодая компания помогала мне грузить ящики, а мимо бежал их знакомый. Они его окликнули, он подошел, но не остался надолго, куда-то спешил. С виду парнишка как парнишка, но когда он умчался, раздался заговорщицкий шепот:

– Знаешь, кто это, Алекс?!

– Ну, как его. Серега. Вот кто. Так же, вы сказали, его зовут.

– Да нет, не как зовут, а кто он по жизни!

– И кто он по жизни?

– Фашик!

– Да, а по виду не скажешь.

– Ну, он-то виду не подает, а так у него каска есть фашистская и ордена; и друзья у него фашики.

Что ж, поговорили и забыли, тем более, что больше он на Дворцовой не появлялся. Но раз вхожу в городской автобус, осматриваюсь, есть ли места. Вдруг кто-то окликает меня: «Алекс!» Ба, да это «пионер-фашист»! Машет мне и показывает, что рядом место свободное. Присаживаюсь, завожу разговор о его «хобби». Он решает объяснить на примере, показывает на симпатичную девчушку неподалеку:

– Вот видишь, Алекс, девушка симпатичная. Если бы тут ехал негр и начал бы к ней приставать, то мы (фашисты) вытащили бы его на улицу и…

– А если бы к ней начал русский приставать? Тогда что?

– Тогда… – «пионер-фашист» задумывается, – ну не знаю.

Мы еще о чем-то говорим и уже перед самой остановкой я его спрашиваю: «Слушай, а если бы тебя на машине времени перебросили, ну скажем, в 43-й год, ты за кого воевал бы? За фашистов или за наших?» Тут как раз и моя остановка, так что ответить он не успел и больше я его не видел. Хотя позже познакомился уже с «фашистами-комсомольцами».

ВЫХОД ВИКА

“Amourex du Monde Entier”

(Любить весь мир)

Claude Francois

«Ах, как я был тогда счастлив! Я любил всех, думал обо всех хорошо, был полон поэтической отваги и юношеской свежести».

Г. Х. Андерсен, «Сказка моей жизни»

Виктор Плинер, он же Вик, он же Зеленый, он же Грин, с порога, еще не успев познакомиться, предложил дело; заведомо неосуществимое, естественно. Видимо, контраст между его детским видом и грандиозными «бизнес-планами» породил кличку «Зеленый», переделанную позже им же в Грин.

Вик – это «Жириновский в юности» (последнего еще страна не знала); тут и «мама – русская, папа-доктор»; и трудности самоопределения, к какой нации себя отнести; и «смесь истеричности с напряженностью»; мне кажется, он постоянно боялся быть отторгнутым, не принятым*. Правда, Вик вырос не на окраине империи, как ВВЖ, а почти в центре, и не в бараке, а в пятикомнатной квартире на Невском, да и с отцом.

Вик моментально ко мне привязался, а отчасти и к Димке; отчасти, потому что у них были сложные отношения: они постоянно цапались, высмеивали друг друга, как в глаза, так и за; но, тем не менее, часто делали вместе какие-то дела, куда-то мотались. Однажды они с заговорщицким видом вызвали меня из киоска:

– Алекс, нас пригласили на один крутой флэт сегодня вечером. Говорят, будет «море травы»! Поедешь с нами?

– Так вас же пригласили, а не меня?

– Все нормально. Мы про тебя спрашивали, они не против.

– Не, не поеду! Да и вам не советую.

– А что?

– А начнете «травой», продолжите «иглой», закончите «ямой»! А что будет с папой? А что будет с мамой? Кайфуйте от жизни! Жизнь – самый сильный наркотик!

Мои простые слова (или пример) на них подействовали сильнее, чем какие-нибудь лекции, программы, слезные отговоры. Они не только не поехали в тот вечер «дурью маяться», они совсем не курили травку на моей памяти.

В продолжение «кайфовой» темы вспоминаю, как однажды мчался я по Невскому и около «Березки» с двумя юными фарцовщиками столкнулся. Они сначала, конечно, о делах, типа, есть ли баксы на продажу или что еще, а потом кто-то из них спрашивает:

– Алекс, а косячок не подгонишь?

– Косячок?! Откуда?!

– Да ладно, Алекс! Ты же под кайфом! Вон как глаза блестят. Ну, не жадничай, Алекс! Как-нибудь сочтемся.

И тут я им принялся объяснять, до чего жизнь кайфовая штука… Надо только открыть глаза… А кайф… Кайф просто разлит в воздухе! Как «веселящий газ»; кайф за каждым углом, на каждом шагу… Они слушали мой монолог, разинув рты, но так и не поверили; позже жаловались кому-то из общих знакомых, что Алекс косячок зажал.

И вообще это лето было началом долгого «катарсиса»; то есть я часто бывал в таком состоянии, под «естественным кайфом» и всё из-за взаимной любви к людям и миру.

P.S.-2014

–Знаешь, у меня словно крылья выросли, мне хочется подняться над землей и парить долго, долго! Понимаешь, мне кажется, что сегодня первый день сотворения мира, и я влюблена во всех людей-и в тебя и во всех, во всех остальных. И я хочу вечно быть доброй ко всем!

Сигурд Эвенсму, «Пустынные острова»

«Чем выше человек по умственному и нравственному развитию, тем больше удовольствия доставляет ему жизнь».

А. Чехов

АЛЕКСФЕЛИКС И ДРУГИЕ

АлексФеликс надо писать слитно, потому что я никогда не видел их врозь. Впрочем, они не выглядели близнецами; Алекс был мачо, а Феликс – художник.

После первой же встречи у нас завязались приятельские отношения, которые почти не выходили за пределы Невского. Там же, около Думы, где Феликс писал портреты туристов, они познакомили меня с Германом. Узнав, что я бываю в общаге Академии, Герман сказал: «Да я там, как бы рядом живу. Ты, Алекс, заходи, если что». Я зашел. Жил Герман в двушке на 9-й линии. Одну комнату занимал он, а другую больная бабушка. В первый же мой визит мы, можно сказать, подружились: просидели всю ночь.

В другой раз я застал у него маленькую компанию, которая собиралась в гости, позвали и меня. Перед выходом Герман позвонил какому-то Потапычу: «Сережа, хватит дома киснуть! Мы сейчас едем на Желябова, подходи и ты. Да ладно тебе! Вылазь из «берлоги»! Зима уже закончилась!» По дороге Петруха рассказал, что Потапыч в начале 80-х женился на итальянке Стефани, уехал с ней в Турин и вот впервые за много лет приехал в родной Ленинград. Совмещая приятное с полезным, он сейчас лечится от алкоголизма; несмотря на такие страсти, мы купили вина. Дождались Потапыча (если Петруха напоминал медведя, то Потапыч – отчасти Смоктуновского Гамлета, а отчасти «Ироничного» Мягкова) и устроились на улице, потому что художника, к которому пришли в гости, дома не оказалось. Когда запасы вина поубавились, а настроение прибавилось, Потапыч вдруг восторженно заявил:

– Знаешь, Алекс, мы знакомы пару часов, а у меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь!

– То же самое и у меня, Сереж! Вот только я бы не догадался об этом сказать!

P.S. – 2016

7 августа 1927-го

«Те немногие хорошие люди удивительны тем, что встречают тебя впервые, как будто давным-давно знали тебя, как хорошего близкого человека».

Пришвин, Дневники

АСКАТЕЛИ

«Аскать» на языке советских хиппи значило попрошайничать. Аскали только хиппи, прочим неформалам это не полагалось по статусу (панку, к примеру, надо было не аскать, а есть «ништяки», то есть объедки). Встречались аскатели около «Сайгона» и довольно часто на «Маяке» (ст. м. «Маяковского»).

Если сектанты всегда обходили меня стороной, то аскатели наоборот, тут уж мои длинные волосы служили чем-то вроде «пароля», по-видимому. Мне нравились хиппи; были близки их взгляды, но дальше длинных волос и «джута» (вся джинсовая одежда на хипповском) я не пошел. Почему? Видимо, потому, что советские хиппи не были бы таковыми, не создав систему, а любая система – это уже несвобода (в одном моем стихотворении были такие строчки «из плена страхов, систем и схем»); что касается меня, то я как «вылез через форточку» в трехлетнем возрасте, так и в то время еще продолжал «идти по гребешку крыши» и трудно было найти человека свободнее…

КИНО – Ι

С какого-то момента, около Александрийского столпа стали тусоваться скейтбордисты. Гинстон кое-кого из них знал, мы подошли, пообщались, а позже я спросил у него о скейтбордисте-корейце (в шутку):

– Не родственник ли Цоя?

– Как ты угадал, Алекс?! – удивился Гинстон. – Он так всем и говорит, что он родственник Цоя! Впрочем, я знаю еще двух корейцев…

– И они тоже родственники Цоя!

– Ага! Во всяком случае, говорят.

Этот случай демонстрирует, насколько популярна к этому времени была группа «Кино» в Ленинграде. Но и «детище братьев Люмьер» (хотя я слышал недавно, что это не они изобрели кинематограф) в ту пору процветало; была даже местная газета, где печатали недельный репертуар всех кинотеатров города. На одном Невском находилось 7 кинотеатров! Начиная с «Баррикады» и заканчивая … кажется, «Сменой», кинотеатриком в какой-то подворотне…

Процветал «Спартак» – кинотеатр повторного фильма. В нем можно было посмотреть легендарного «Фантомаса»; когда-то любимого мной «Частного детектива»; и по сей день любимых «Зорро» или «Трюкача»; «Великолепную семерку», «Тарзана», «Андалузского пса», «Китаянку», «О, счастливчика» и т.д. и т.д.

Хорошо было выудить из той же газеты ретроспективу какого-нибудь режиссера или «неделю», скажем, итальянского кино.

Самая беготня по кинотеатрам начиналась летом, когда привозили фильмы с Московского фестиваля; тут только выбирай, потому что все посмотреть никак не получалось.

Кстати, первый фильм, как бы это сказать, «не развлекательного плана», который мне выпало посмотреть еще в первый приезд в Ленинград с мамой, тоже привезли с фестиваля. Это была «Гибель богов». Впечатление он на меня произвел сильное, но больше я его не видел и чувств своих проверить не мог.

Мой странный приятель Гришка Р. устроился то ли сторожем, то ли художником в «Баррикаду» и «храм кино» распахнул для меня свои врата. Два сеанса подряд в «Баррикаде» шло фестивальное «Собачье сердце» какого-то итальянца и мне было интересно сравнить его с гениальным фильмом Бортко. Первый сеанс; зал полон. Фильм начинается, но режиссер долго не выпускает Шарикова на экран, чуть ли не до середины действа. И вот он появляется! Тут же раздается массовый вздох разочарования, ползала встает и уходит!

«Их» Шариков оказался очень обаятельным! Как можно было усыпить такого симпатягу! Да и вообще, симпатии режиссера были явно на стороне экс-пса. «Дай, – думаю, – посмотрю, а на втором сеансе повторится реакция зала?» Тютелька в тютельку! Снова почти ползала «ногами опротестовало» такое видение Шарикова.

«Мы вышли все на свет из кинозала,

но нечто нас в час сумерек зовет

назад, в «Спартак», в чьей плюшевой утробе

приятнее, чем вечером в Европе.

Там снимки звезд, там главная – брюнет,

там две картины, очередь на обе.

И лишнего билета нет».

И. Бродский, «20 сонетов к Марии Стюарт»

БОГАТЫРСКИЕ ИСТОРИИ

Почему-то Ислам не производил впечатления очень сильного человека, хотя таковым был; возможно, он прятал свою силу за скромностью и это придавало ему какое-то благородство, как внешнее, так и в поступках. Любой конфликт Ислам старался уладить словами, а если всё же приходилось применить свою силу, то долго переживал после этого.

Рассказывают, что как-то в академобщаге гуляли художники-монголы; гуляли с размахом, буйно, так что посещать их этаж избегали; Ислам же пошел к своему знакомому, который жил рядом с гуляками. Монголы на него наехали, началась драка и, хотя численное преимущество было за степняками, горец вышел из боя победителем. Конечно, они были пьяные, тем не менее их было больше и субтильных в их рядах не наблюдалось. Посчитав себя опозоренными, монголы долго после этого инцидента грозили Исламу, причем через третьих лиц, но напасть на него все как-то не решались.

И вот, надо ж такому случиться, что в этой же комнате, на этом же этаже монголы снова устроили гулянку, которая закончилась пожаром! В комнате полыхало по-серьезному, и тут кто-то из гулён вспомнил, что они оставили там своего мертвецки пьяного друга. Тут все они начали выть от ужаса, а в огонь лезть боятся, но на их счастье рядом опять оказался Ислам. Недолго думая, он вбежал в пылающую комнату и вытащил пьяного монгола. Сразу же ненависть сменилась любовью, и с того момента дети степей называли Ислама лучшим другом.

Полной противоположностью Исламу был Иван Б., западенец; этот силу не прятал! Впервые я услышал о нем летом или услышал его, потому что, напившись, он часто орал украинские песни во все свое бычье горло, шляясь в районе академобщаги. Если знали, что рядом пьяный Б., то его предпочитали обойти, ибо человек любил применять силу по поводу и без. Мне же удавалось находить с ним общий язык, даже в его пьяно-буйном состоянии.

В «НЧ-ВЧ» (прародитель Пушкинской, 10) у него была мастерская и, бывало, я брал у него ключ, чтобы уединиться с Илоной. Как-то я искал его по этому поводу и мне сказали: «О, лучше повремени! Пьяный, орет! Кого-то уже чуть не покалечил!» Но временить некогда, продолжаю поиски, и вот он, собственной персоной! Шатается навстречу.

– А-а-а! – протягивает лапищу. – Привет.

– Привет, слушай, дашь ключ на завтра?

– Не вопрос! А ты мне поможешь кое-что оттуда сейчас привезти?

– Тоже не вопрос, поехали.

Выходим на Большой, тормозим машину и едем в «НЧ-ВЧ»; пока приехали, уже стемнело. Для начала Б. поругался с водилой и ничего не заплатил, а потом заорал песню. Так, вин спивае писню, и мы заходим в длиннющий проходной двор «НЧ-ВЧ». На другом конце двора гогочет пьяная компания; услышав песню, кто-то из компании кричит: «Эй, че разорался?!» И еще что-то оскорбительное… Надо было видеть Ваню в сей момент! Глаза вспыхнули бешеной радостью; грудь выгнулась колесом. «Подержи,» – сунул он мне в руку сумки и ринулся к толпе. Я помчался следом; зная, что могу его успокоить, надеялся на «малую кровь». Несколько мужиков полуалкашного-полублатного вида стояли кружком и пили водку. Их лица тоже стоило видеть, когда из мрака нарисовался Б. с грозным: «А кому тут мои песни не нравятся?!» Наглость с них как рукой сняло.

– Слышишь, брат, ты извини. Мы пошутили. Вот человек с зоны откинулся, видишь, отмечаем. Не хочешь водочки, брат?

– Наливай! – рявкнул Б. Ему тут же напузырили стакан, он махнул его, и мы ушли в мастерскую, а мужики после этого сами перестали гоготать и растворились в темноте.

«ВОТ И ЛЕТО ПРОШЛО, СЛОВНО И НЕ БЫВАЛО…» (чья-то песня)

Повезло, сентябрь вышел не по-ленинградски теплым, так что наше «поильное предприятие» продержалось дольше обычного. Но потом туристическая братия изрядно поредела и однажды мы увидели, что остается не распроданная за день «Пепси»; раньше такого не бывало. Наконец, не самым прекрасным утром, Игорь объявил:

– Все, братцы, работаем последний день! И, увы, последнее лето!

– Почему?! – в один голос завопил коллектив.

– Потому что портим архитектурный вид Дворцовой площади.

– Подожди, а как же финский киоск?! Этот «Liha Polar»? Его тоже убирают?

– Кажется, нет.

– А как же так?!

– Ну, видимо, он благороднее.

День был грустный, даже прощальная пьянка не особо подняла настроение. Что ж, все праздники когда-нибудь кончаются, кончился и наш «дворцово-пепсикольный». Конечно, больнее всех закрытие ударило по мне. Мои фантастические заработки улетели в «черную дыру». Прошло всего лишь три дня после закрытия, а я уже снова сидел без денег. В общаге Академии ошивался один мутный тип. Не студент, не художник; человек, с которым не хотелось иметь дела при первом же на него взгляде, но отвязаться от него было трудно. Так вот, недели за две до нашего закрытия он предложил мне чудесные итальянские джинсы, сшитые как будто на меня. Просил двести рублей, но у меня с собой была сотня. Предложил ему:

– Если возьмешь пока половину, то я беру.

– Возьму, возьму, – согласился мутняга, – мне деньги не к спеху, остальное позже отдашь.

Позже я привозил деньги, но не мог его найти. Зато дней через десять после нашего закрытия мы с ним столкнулись лоб в лоб.

– О, Алекс, хорошо, что я тебя встретил! Мне как раз деньги нужны. Можешь сейчас отдать?

– Слушай, Николай, вот как раз сейчас не могу. Подождешь пару дней?

– Хорошо, но пару дней, не больше.

И вот еще вчера «ворочавший миллионами» бегает, вспоминает, кому занимал и соображает у кого занять. Деньги с горем пополам собрал и долг вернул, а впереди маячила зима и снова неизвестность. Ах да, этим летом я бросил… Нет, не курить, материться! Не помню, почему, но с того лета, как отрезало!

ПЕРЕХОД БОГЕМЫ ЧЕРЕЗ АЛЬПЫ

Старый принцип «не имей сто рублей» работал, пусть так много я уже не зарабатывал, но с этого времени и не голодал, поскольку за лето оброс знакомыми и нашел пусть не стабильные, но все же источники доходов. Можно сказать, «Пепси» – 88, стала моим ключом к городу-дворцу и дала возможность побродить по его лабиринтам…

Уличные портретисты за год с нашего начинания стали заметной частью Невского, но никто не торговал картинами и потихоньку я начал этим заниматься (снова первенство). Допустим, один художник дает десять картин и говорит, сколько он за них хочет, все, что сверх этого мое и никаких вложений. Мне даже выстарали бумагу в галерее, что я художник; на случай любознательных «стражей порядка».

Знакомые фарцовщики давали на «комиссию» фирменные шмотки, что тоже приносило кое-какие доходы. Так что жизнь продолжалась, только стало холодать и требовалось какое-то убежище для тусовки. Вот мы и облюбовали переход по соседству с Думой. Собирались там по вечерам, когда уже темнело. Основной костяк составлял народ с Дворцовой: Димка, Вик, Гинстон, Ленька, Макс, но прибавились еще две подружки-фарцовщицы, Вика и Анжела. Остальные то появлялись, то исчезали. Какой-нибудь новый человек мог возникнуть из ниоткуда, потусоваться какое-то время, а потом исчезнуть в никуда и надолго, чтобы потом объявиться в новом неожиданном качестве. Так было с Мавушей, малышом-крепышом. Ровесник Димки и Вика, он вызвал у них бурное отторжение без всяких на то причин. Они на него наехали и стали прогонять из перехода. Я их пристыдил:

– Что вы творите! Что вы его гоните?!

– На фиг он тут нужен!

– Слушайте, когда вы пришли на Дворцовую, вас кто-нибудь прогонял?

– Нет.

– Ну, а вы с какого на него наехали?

– Да глянь на него, Алекс, – зашипел Вик, – он же какой-то чурка!

– Да какой он чурка! Парень как парень. Вас же никто не заставляет звать его к себе домой, а здесь территория общая, так что завязывайте!

Ну, Вик пошипел, Димка поворчал и пока Мавуша приходил к нам (больше ко мне) в переход они его игнорировали, но не трогали. Потом он пропал и объявился только через год или два, но это уже другая история.

Тем временем, я лишился своего «маленького парадиза» на Чкаловской. От «Курсанта» абсолютно отвык, только за почтой туда ездил, оставалась только Академия. В огромно неутной комнате с здоровыми окнами была лишняя кровать, так что я всегда мог остаться переночевать. Никто не был против и даже наоборот, мой приезд всегда вызывал положительные эмоции, но при всем при том назвать это жильем язык не поворачивался. У этой кровати был только матрас (ни белья, ни подушки, ни одеяла), одну из ночей в общаге Академии я описал в маленьком стихотворении:

Уже куда-то уплывают стены…

Шинель и шуба…

Вместо одеяла…

Под головою куртка…

Куда-то уплывают стены…

Тепло…

Ладонь под головой…

Все вместе,

Как будто незнакомое ничье…

Затекшая рука

И пустота вокруг…

Стук каблуков…

Дверей хлопки…

Звук голосов…

Дверей хлопки…

Ночной поток разгруженных страстей;

Голодный пир расстроенных желудков.

Естественно, по вечерам «домой» я не спешил и когда кто-то из нашей переходной компании предложил поехать на всю ночь в Пулково, согласился с радостью. Поводом для поездки стал круглосуточный видеосалон; впрочем, там все работало круглосуточно: один буфет закрывался, открывался другой; одна кофеварка остывала, другая набирала обороты… «Вечное движение» улетающих, прибывающих, встречающих, провожающих бодрило не хуже кофе. И почему-то в аэропорту было уютнее, чем на любом ж/д вокзале, так что со временем мы пристрастились к ночным поездкам в Пулково. Под утро, когда усталость хоть слегка, но все же добиралась и до наших юных организмов, мы могли вздремнуть пару часов в зале ожидания, а потом в автобус и на Невский, добывать свои средства к существованию.

Другой вариант – утром приехать к Вику домой; родители на работе, а в огромной квартире достаточно места и для мальчиков, и для девочек. Конечно, тишина и горизонтальное положение восстанавливали лучше, чем скамейки «Пулково».

«ВПИСКА» НА ГРАЖДАНКЕ

К академической общаге и «Пулково» прибавилась еще «вписка Симсона» – двухкомнатная квартира неподалеку от ст. м. «Гражданский проспект». Когда я впервые попал туда, то она произвела на меня хорошее впечатление. По сравнению с другими «вписками», в которых иногда обитали чуть ли не «колонии хиппи», там дышалось свободно, потому что жило всего четыре человека: Гоша с подружкой Петрой, девушка Алиса (полупанк-полухиппи) и сам хозяин Симсон. Так вот, «вписка» мне понравилась, а хозяин нет. «Не сближайся с ним!» -крикнула душа, но тело перекричало её: «Какая хорошая вписка!».

Есть миг первого впечатления, когда истиную сущность невозможно прикрыть маской даже самому гениальному актеру, но… Но даже увидев эту тёмную сущность, мы легко, ради материальных благ, можем обмануть себя, мол нам показалось, «на самом деле – человек хороший». Ах, если бы у меня был выбор! Если бы я мог снять комнатенку, пусть даже меньше Раскольниковой! Увы, выбора не было; общага сидела в печенках и пусть хозяин мне не понравился, пусть я увидел в нем что-то не самое хорошее, но внешне мне здесь были рады и здесь было не так уж и плохо! Так что я вписался. Все чаще и чаще стал оставаться ночевать у Симы. Завел новые знакомства. В частности, Симин сосед Сашка Скворцов стал моим другом, а Лешка Бублик приятелем.

Иногда к нам заглядывали Симины предки, что всегда вызывало бурное недовольство чада, вплоть до метания посуды в бабушку. Недовольство вызывалось их поучениями и упреками за то, что в квартире часто какой-то странный народ и что квартира чересчур загажена. Увы, тут они были правы! Ванна, в которой не рискнул бы искупаться даже панк. Раковина на кухне постоянно забитая грязной посудой и жирующие на этом наглые тараканы. В комнатах было ненамного лучше, так что родители «пилили» Симсона не зря. Впрочем, они хотя бы привозили с собой чистое белье и домашние вкусности.

Любопытная деталь, внешне Сима был похож на цыгана. Только на этот раз жизнь свела меня с пародией; куда Симе было до Сашки-цыгана!

Помимо Симиной мамы и бабушки, кормильцами вписки были мы с Гошей; мы ведь крутились. Так что нашего приезда вечером ждали особенно. Если же дела не шли, то мы раскачивали Симу, тащили его, как того «бегемота из болота» и отправляли за пирожками к бабушке или за вареньем к маме, и эти набеги помогали продержаться до заработков.

ВОЗДУШНО-ДЕНЕЖНЫЕ ПОТОКИ

«Ветер вырывает из рук

Последние деньги».

«Чиж»

Как-то взял я на «комиссию» шикарную канадскую дубленку; сидела она на мне идеально, поэтому я решил показывать ее потенциальным покупателям прямо на себе. Приехал вечером в академобщагу, «прошел по подиуму комнат», но покупатель не нашелся. Напоследок зашел к своим скульпторам. Бодяков, как «человек шьющий», восхитился качеством вещи, но лишних денег не имел и не ждал, зато повел меня туда, где деньги есть. Приходим, а в этой «денежной» комнате пир горой, чей-то день рождения отмечают. Нас не отпускают и не хотят слушать о дубленке, типа, «дела потом, а сейчас праздник!» До дела не дошло, а праздник закончился в два ночи, так что пришлось завалиться спать прямо в этой комнате.

Постпраздничный стол напоминал «поле боя», на котором «трупы» сигарет, пустые танки консервных банок, лужицы водки и ничего съестного. Для меня, человека, который ни разу в жизни не похмелялся, существовал один способ прийти в себя- пить любой молочный продукт как можно больше и как можно холоднее. Через некоторое время после этого жизнь налаживалась.

Все еще спят, поэтому одеваюсь тихо, как разведчик. Пересчитываю свои финансы; сумма приличная, потому что недавно продал несколько картин. Засовываю деньги в боковой карман дубленки и отправляюсь в город. Вот будет сюрприз моим собутыльникам! Разбужу их, а на столе полно кефиру и прочей снеди! Первым делом захожу на рынок, прохожу сквозь него, не купив ничего. Следующий заход в угловой продуктовый через дорогу. «Ага, есть кефир! Я куплю много кефира! Хорошо, что его пока продают без талонов, живительный кефирчик!» Такие мысли проносятся в больной голове. «А еще колбаски вареной и хлебушка; и может быть…» Тут я лезу в карман. Сюрприз! Мой карман облегчился без моего ведома! Внизу его дыра по всей длине и пустота. Была ли эта дыра раньше? Может, я не заметил ее? Или деньги вырезали на рынке? Впрочем, какая теперь разница, если их уже нет! А может! Начинаю шарить по карманам и… О, радость, нахожу 50 копеек! У меня было около сотни, они пропали, но вдруг нашлись 50 копеек, и я радуюсь им не меньше! Ведь 50 копеек – это чашка кофе и язычок, да еще и на метро останется!

Приезжаю на «Гражданку», надеясь, что там Гоша, но дома, увы, один Симсон. Увидев меня, он прыгает от радости:

– Алексис, как я рад, что ты приехал!

– Я тоже, Сима.

– Представляешь, все меня бросили! А самое страшное, в доме ни крошки!

– «Ни кошки» -это страшно!

–Алексис, ты с бодуна?

–Ага.

– Я так и понял. Я говорю, в доме ни крошки еды нет! У тебя же денежки есть, Алексис! Пошли за колбаской!

– Сима, засунь руку в этот карман.

– Ну, тут дырка.

– Вот через нее денежки меня и покинули! Втихаря. Даже записку не оставили, типа «будем назад через пару часов».

– Алексис, ты шутишь! А я жрать хочу!

– А я, думаешь, не хочу! Это сначала есть не хочется с бодуна, а когда пройдешься по такой холодрыге, как сейчас на улице, то быстро трезвеешь и такой, Сима, аппетит приходит!

– Да-а-а. А что же делать?! Ведь Гнусика нет дома, и Хэнса нет, и Бублика.

– Давай обшарим все куртки, сумки, наверняка какую-нибудь мелочь найдем. Хотя бы на хлеб.

Мы начали поиск и вскоре нам повезло, где-то Сима нашел около 60 копеек. С криком: «Ура, молоко и батон нам обеспечены!» мы побежали в магазин. Проходя мимо детской площадки, по тропинке между редких березок, я вдруг глянул вниз и заорал: «Сима, смотри!» Внизу, обтекая ноги и стволы деревьев, скользила поземка и несла куда-то несколько червонцев! «Ни фига себе, Алексис, – восторгался Сима, хватая купюры, – точно, Бог есть!»

P. S. – 2022

Было время я покупал воронежский сыр в райцентре целыми головками (сейчас, 2022-м, сыр дорог и качество поголовно упало; какую фирму не возьми). Головка была килограммовая и стоила около пятисот рублей. Однажды привез продукты, начал очищать сыр от его толстой пластиковой оболочки и увидел большое черное пятно на одном боку. Решил на следующий день поехать в райцентр и обменять сыр. Утром прихожу на автостанцию, а там никого, потому что позднеосенний день ужасно неуютный выдался; все предпочли сидеть дома. Маршутка не пришла. Таксистов нет, а ждать их уже невыносимо, так что машу на 500 рублей рукой и иду домой. Перехожу дорогу около ветучастка и вдруг… утешение! Тысяча мокнет под дождем! То есть, даже если бы сыр пришлось выкинуть (но я черноту обрезал, переплавил его в духовке, и он оказался съедобным), то я все равно не был бы в накладе.

ПАТМОС

Однажды я обнаружил в своей почтовой ячейке на Красного Курсанта, 23 открытку. Синее-синее море, живописный остров, странные белые кубики домов; это было красиво и производило впечатление. Но от кого? И откуда? Переворачиваю открытку… Ба! Да это датчанка! С ней я познакомился летом, около портретистов. Мы весь день провели вместе с этой невысокой хорошенькой студенткой датского универа. Ночью она уехала и просила писать. Через несколько дней я собрался ей написать, но куда – то задевал клочок бумаги с ее адресом. Она видимо ждала, что я напишу первым, а я не мог. И вот объявилась! А откуда? Греция и остров… Патмос.

ПЛЕХАНОВА – ΙΙ

Из всех моих друзей-американцев Джон Мэнни был самый «долгоиграющий»: он жил в Ленинграде 10 месяцев. Джон напоминал мне Санта-Клауса, только без бороды и прочих причиндалов, хотя ему тогда было слегка за тридцать, не такой древний, как Санта.

Джон переводил Платонова для какого-то американского издательства, а когда закончил, дал почитать мне оригинал. Две вещи тогда поразили меня: язык Платонова и мастерство Джона, ведь не каждый русский осилит Платонова, а он осилил, да еще и умудрился перевести на английский.

В разговорном русском Джон тоже делал успехи. Как-то вечером мы шли на вечеринку и на Невском женщина средних лет спросила его: «Молодой человек, не подскажете, как пройти на…?» Он на чистом русском очень толково ей все объяснил, так что вряд ли она признала в нем иностранца. К тому же, за это время фарцовщики скупили у него все американские шмотки и ему пришлось носить советскую одежду.

P. S. – 2022

«Почему же так трудно его читать?»

А. Битов, «Трижды Платонов»

ДЖОН – КОФЕЙНОЕ ЗЕРНО

Джон попросил показать Академию художеств, а я, в свою очередь, попросил кого-то из «академиков». Встретиться договорились в нашем «кафе у Академии художеств». Мы приехали чуть раньше назначенного, взяли кофе и беседовали о том о сем. «Академик» динамил (обычное дело в то время у всех, кроме фарцовщиков) и я кофе «повторил»; потом «повторил» еще и тут Джон заявил:

– Алекс, а ты, оказывается, кофеголик!

– Кто-кто?!

– Кофеголик. Ну, кофезависимый человек.

– Точно, Джон, от кофе я зависаю! Но кофеголик слышу впервые, русскому уху как-то привычнее «алкоголик».

– Конечно, ты ведь живешь в Россия, а вот в Америка много кофеголиков.

КРАХ СОВЕТСКО – АМЕРИКАНСКОЙ ДРУЖБЫ

На своей отвальной Джон распереживался, что не купил собрание сочинений Соловьева; и надо же, я видел человека на «катьке», который, в числе прочих книг, продавал и это собрание! К сожалению, мне не хватило ума промолчать, и я рассказал об этом Джону.

– Слушай, Алекс, – загорелся он, – а ты мог бы купить это для меня и переслать в Штаты?!

– Думаю, мог бы.

– Тогда я очень прошу, сделай это для меня!

– Хорошо, сделаю.

– А сколько стоит?

– Да я не интересовался.

– Что если я оставлю тебе печатную машинку? Мне кажется, если ее продать, то этих денег хватило бы. Так как ты?

–Попробую. Есть знакомая преподавательница на коммерческих курсах английского. Их фирме печатная машинка с английским шрифтом явно не помешает.

– Тогда завтра перед моим отъездом я тебе ее отдам?

– Хорошо.

На следующий день я забрал аппарат и простился с Джоном. Машинку отвез к Симе. В этот же день поехал на курсы, но знакомой не было и не предвиделось до следующей недели. Заехал в академобщагу и, как назло, встретил «мутного» Н., а он сходу:

– О, привет! Ничего нет интересного на продажу?

– Есть. Электрическая печатная машинка; американская.

– А она у тебя не здесь?

– Не, на «Гражданке».

– А я как раз завтра собирался туда съездить, к другу. Так ты дай мне адрес, я заскочу, посмотрю, что за вещь.

– Записывай.

На выходных мы уехали с ростовскими в Гатчину и вернулись на вписку уже по – темному. А там… «засада»! Дверь в квартиру выбита и болтается на одной петле. Естественно, машинки нет! На меня накатывает волна ярости. Я хватаю с кухонного стола нож и выбегаю наружу. Симсон кидается за мной:

– Алекс, ты куда?!

– Надо мне!

– А мне можно с тобой?!

– Мне все равно!

Всю дорогу до академобщаги мы молчим; молчим, поднимаясь по лестнице, и когда я звоню в квартиру Н. (он жил в выселенной коммуналке, как я когда-то). Дома его нет. Прислонившись спиной к стене, жду шагов снизу. Сима стоит рядом и молчит.

– Хочешь кофе, Сима? – нарушаю я затянувшееся молчание.

– Очень, Алексис!

– Тогда пошли. Здесь рядом хорошее кафе.

– А что ты тут хотел, Алексис?

– Человека одного прикончить.

– Почему?!

– Думаю, это он украл машинку.

– Так что, ты кофе выпьешь и вернешься туда?

– Нет, уже не вернусь, перегорело.

ПОРЫВ

Прихожу вечером в наш переход, а там никого. Покурил, бросил окурок в урну и собрался уходить, но тут ворвался Вик:

– Алекс, есть пять копеек?!

– На метро? – завожу разговор, протягивая монету.

– Нет! – цапнув пятак, заявляет Вик. – На Штаты!

– На Штаты?! Не понял!? – тут только замечаю, что Вик сам порыв, просто какой-то «буря и натиск»!

– В Штаты я лечу, Алекс, что тут понимать!

– За пять копеек?!

– Ну, пять копеек на метро, а там доеду до станции*** и оттуда зайцем на басе до «Пулково – ΙΙ».

– То есть у тебя денег совсем нет?

– Ни копейки! Фигня, в Штатах стопом поеду!

– А до Штатов?

– Самолетом; залезу в багажный отсек.

– Ясно. А там ты к кому?

– Да у меня там дядька! Я же тебе рассказывал!

– Что-то вылетело из головы.

– Ну отцов брат там. Клиника у него. Прикинь, Алекс, он нам пишет, а отец, старый еврей, не отвечает! Боится! «Витя, ты не знаешь, как это может быть опасно! Завтра времена поменяются, и нам эти письма припомнят!» Вик пытается изобразить ужас отца; помимо ужаса, по его лицу пробегают и другие, не лучшие, чувства.

– А я говорю, – продолжает Вик, – что нечего ждать, когда времена поменяются! Валить надо из «совка»! Короче, опять мы поругались, я дверью хлопнул и решил, всё – лечу к дядьке!

– Круто! А как же…

Вот так, слово за слово, я Вика отговорил от полета, загасил его порыв. Впрочем, через пару лет я вернул «долг путешественника», но это, как говорят сказители-исказители, «совсем другая история».

СТРЕЛА С ЗОЛОТЫМ НАКОНЕЧНИКОМ * (ЕЩЕ О ТОЙ ОДНОЙ)

Зима лепила то декабрьское воскресенье из мороза, снега, ветра и льда. До этого дни стояли не по-ленинградски теплые и ясные, но это воскресное утро тонуло в мрачной хмари. На улице ветер стрелял льдистыми иглами-пулями в редких прохожих, и даже огромно-неуютная комната общаги превращалась в «блиндаж», комфортное убежище! И был хлеб-чай, и в кармане пачка сигарет, вроде бы сиди «дома», у батареи, ан нет! Ни с того, ни с сего, где-то к полудню, понесло меня на Невский. Город удивил пустотой. Пешеходов практически нет, автомобили можно пересчитать по пальцам, а автобусы и троллейбусы напоминали «рты стариков», если пассажиров рассматривать как зубы.

Ледяные иглы пуляли и сверху, и сбоку, и снизу, застывали на миг и тут же бросались в другую сторону. Потом стало легче: иглы закончились, остался только снег. Он застилал тротуары белой ковровой дорожкой, но не дождавшись VIP-гостей, тут же срывал ее, подбрасывал, рвал на части, размешивал, растворял в ледяном «бурлящем кипятке». И в этом неприветливом царстве Снежной Королевы, «под навесом» Думы я увидел двух знакомых художников, да еще и с клиентками!!! Девушки сидели спиной ко мне и у одной из них были шикарнейшие волнистые волосы цвета темного золота! Это странный, волнующий момент, когда ты видишь девушку сзади и она тебя уже интересует, и ты ждешь, когда она обернется, чтобы вздохнуть разочарованно или восторженно… Художники, заметив меня, радостно заорали: «Привет, Алекс!» Девушки обернулись и… я улетел! Господи! Когда я увидел ее глаза, я улетел! Какие-то нездешние, удивительные голубые глаза и тонкое слегка удлиненное лицо, и все это в «золотой раме» волос. Это был мой идеал! Было в ней что-то еще, что нельзя описать, но сразу чувствуешь, вот это твоя половина! Во всем, во внешнем и во внутреннем! Это твое! Но самое невероятное, что впервые в жизни такое же чувство я увидел в ответном взгляде!

Мы о чем-то заговорили с художниками, но думал я об одном: «Повернись еще раз!» И она поворачивалась и смотрела на меня как-то одновременно и по- детски, и взросло; удивительно. «Повернись еще!» И она поворачивалась…

– Э-э-э! Хватит крутиться! – заорал вдруг на нее портретист. – Ну как я тебя нарисую, если ты крутишься! А мне еще похмелиться надо, дурра!

– Ты че?! – удивился я.

– А-а-а! Все равно они по-русски ни бум-бум!

– А кто они?

– Норвежки, блин. Э-э, не крутись, я тебе сказал! Алекс, может, ты прогуляешься, пока я закончу? Ну искрутилась! Запала, что ли, на тебя?

– Да я уже нагулялся, пешком шел с Васильевского. А они тут откуда взялись?

– Вон, – махнул он в сторону перехода, – оттуда, из метро. Как я понял, они в «Москве» живут. Тут их целая группа была, но все крутнулись и назад, в гостиницу, а эти две, «отмороженные», остались.

Но вот портреты дописаны, свернуты в трубочки и в обмен на энную сумму вручены натурщицам. Они встали; сердце мое заныло (впрочем, боль в нем появилась сразу же, вместе с восхищением, при первом взгляде на нее), но они не ушли. Остановились неподалеку. О чем-то говорили негромко и златовласка все так же поглядывала на меня. А я… я чувствовал себя «водолазом»; водолазом (в полном снаряжении, со свинцовыми башмаками на ногах) неожиданно оказавшимся на суше. Я болтал с художниками, шутил, смеялся, а внутри ныла боль; видел, она ждет, чтобы я подошел и чувствовал, что не смогу подойти.

Продолжалось это довольно долго, кто-то из художников успел сбегать за «огненной водой», а девушки всё стояли, но бесконечно это продолжаться не могло, и в конце концов они направились к метро.

В Ленинграде я стал пить гораздо реже и меньше, чем в южной юности; и в обычный день отказался бы пить вот так, без повода, на ходу, но теперь не отставал от портретистов. Мы выпили бутылку, мои собутыльники захмелели, а я нет. Вскоре материализовалась и вторая; они уже были пьяные, а не пьянел. Ах, как бы мне пригодилось хорошее опьянение тогда, ведь «златовласка» вернулась! Они вынырнули из метро (в норвежских вязаных шапочках; замерзли!) и снова крутились рядом. Но и вторую попытку я не использовал, даже выпивка не помогла. А ведь нужно было сделать всего лишь несколько шагов… до той, одной…

* Стрелами с золотыми наконечниками пользовался Антэрос – бог взаимной любви; а вот Эрос, просто бог любви, использовал металл тяжелый, вредный и обыденный: его стрелы имели свинцовые наконечники. Как мудро греки разделили любовь на редкую взаимно-счастливую и частую безответно-мучительную.

P.S.-2011

«В Скандинавии великое множество сказочно красивых людей, (…). (…) с великолепными золото – платиновыми густейшими волосами и большими голубыми, или, серо-голубыми глазами».

Н.Копсова, «Русская жена»

(Я тогда знал только название страны (хотя это название всегда меня чем – то притягивало) и ничего о самой стране; интересоваться Норвегией я стал как раз после этой встречи. – АЕ)

«… и со мною жила голубая невеста, которой никогда не суждено было воплотиться. Я только испытывал предчувствие счастья широкого и был однажды на рубеже двух дорог, двух миров…»

М. Пришвин, Дневники

(Моя голубая невеста воплотилась, но ей суждено было так и остаться моей невестой навсегда. – АЕ)

«Он и сам не думал в ту пору, когда расстался с ней у монастырской ограды в Осло, что никогда не сможет ее забыть. И в конце концов придет к мысли, что ни одна из тех радостей, какие судьба сулила ему позднее, не заменит ему того, что он утратил тогда. Той девушки, которая была ему предназначена в юности».

С. Унсет, «Кристин, дочь Лавранса»

«Я не соображал, что всё кончено, совсем всё. Гораздо позже я понял, что жизнь по непонятной причине отняла тогда у меня то, что могло бы быть счастьем».

К. Паустовский, «Повесть о жизни»

(Вот и я долго разгадывал по какой причине жизнь отняла у меня то, что могло бы быть моим счастьем. – АЕ)

АРМИЯ МАТРЕШЕК

Как – то у меня появилась идея переделки матрешек в генсеков. В конце ноября образовался «излишек платежных средств» и я подумал: «Ладно, генсеки подождут! Будь бы их трое, как стоит самый дешевый набор матрешек… но чем хуже генсеков русская женщина! Посвятим переделку ей!» Сказано-сделано.

Десять трехкукольных наборов матрешек первым делом пошли в очистку, вернее, только две внутренние куклы; верхняя оставалась та же старинная русская женщина; вторая стала советской: валенки, ватные штаны, ватник с номером арестанта, шапка-ушанка; третья – постсоветская: девушка-панк.

Расписывали их «мои» скульпторы и закончили они это дело 30-го декабря. 31-го я загрузил матрешек в пакет и поехал к «Европейской», где встречался с Виковым канадцем. Разговаривали в переходе. Я показал матрешку (остальных оставил у Андрея на Мойке, где мы собирались встречать Новый год), ему понравилось. Договорились, что он возьмет ее и покажет своей группе, а если им тоже понравится, то на другую встречу я захвачу остальных.

Канадец не заставил себя ждать; уже на ходу он показывал: «О'К!» Матрешка им приглянулась, цена не испугала, они даже хотели бы купить больше. Правда, он просил прийти позже, у них там обед намечался.

У Андрея нас ждало разочарование, ведь мы разгусарились пить только шампанское, а достали всего две бутылки. Думали-гадали, где найти ещё, а Вик в это время сидел, как на иголках, очень уж ему не терпелось провернуть дело. Вдруг он вскочил:

– Алекс, давай матрешек!

– Рановато еще, Вик!

– Фигня! Че ждать-то! Я сам пойду в «Европу», я же знаю, в каком он номере живет, «сдам» матрешек и куплю на «крыше» (ресторан в «Европейской») шампанского!

Я колебался, но поддался уговорам (мол, иначе шампанского не найти), и уступил. Вик радостно ускакал в гостиницу. Сначала его отсутствие не замечалось за предпраздничными хлопотами, но время шло и стало ясно, что-то не в порядке. Мы с Димкой отправились искать пропажу и в холле «Европейской» встретили знакомого фарцовщика. После поздравлений с наступающим Димка спросил:

– Ты случайно Вика не видел? Он должен быть тут, в «Европе».

– Да, кстати, только хотел сказать, Вика-то спецы повинтили!

– А что такое?

– Да начал там в холле с путанами заигрывать, доигрался.

– И что, до сих пор его держат?

– Наверно.

В том же холле, где повинтили Вика, мы уселись на диване, рядом кипела предпраздничная жизнь, а я горевал:

– Все, накрылись матрешки! Сколько было трудов и, оказалось, «мартышкиных»!

– Подожди, Алекс, – начал успокаивать меня Димка, – может, он их успел продать.

– Так это еще хуже! Тут и у Вика проблемы будут, если продал за валюту. Да и валюту конфискуют.

– Ну, Вика-то скорей всего отпустят. Спецы-то тоже люди, перед праздником, то да се. А валюту, конечно, заберут. Пойду я поищу канадца.

Димка вернулся с канадцем и оказалось, что он в назначенное время приходил в переход с валютой, но нас не было. Мы объяснили, что Вик решил не ждать встречи, а найти его раньше назначенного; что матрешки были у Вика; что поэтому мы и не пришли. Канадец горевал не меньше меня, так ему понравились матрешки, а потом переживал и за Вика, когда мы объяснили ему в чем дело.

«Ладно, Алекс, – заявил Димка после того, как мы распрощались с канадцем, – пойду я на «крышу» (ресторан в «Европейской»), куплю шампанского, на сколько у меня хватит денег. А ты гляди, если Вик появится, не подходи к нему, а то и тебя спецы сцапают!»

Вик не появился. Оказалось, мы с ним разошлись. Он, чтобы загладить вину, как только его выпустили, помчался домой и стащил две бутылки шампанского; слабая компенсация, но все же. А у Андрея нас ждал сюрприз: по словам друзей, моих матрешек показали в «600 секунд». Если нас не разыграли, то Невзоров заявил: «Сегодня в гостинице «Европейской» была изъята партия вот таких матрешек. Говорят, в других местах неоднократно изымались подобные. Есть сведения, что в окрестностях Ленинграда работает подпольный цех по их производству. «Армия матрешек-извращенок» движется на Запад! Мне кажется, соответствующие органы должны найти этот цех и остановить его работу, чтобы прекратить издевательство над русской культурой!»

«Мы смеялись, – улыбнулся Андрей, – мы же знаем, что их всего десять штук!»

«1989»

«Любовь изгоняет страх».

И. Богослов

«Знаю я, бывали в старину на свете

люди, не ведавшие, что такое страх».

С. Лагерлеф, «Перстень Левеншельдов»

АТАКА ФАШИСТОВ

Перестроечные времена были раем для неформалов, я лично видел, как под одной крышей мирно жили хиппи и фашисты. Но всё же фашисты оставались фашистами и мне пришлось в этом убедиться лично. Как-то мирным весенним вечером в квартире Симсона раздался звонок в дверь. Потом еще и еще, кто-то настойчиво и нагло рвался на постой. Симсон в этот момент занимался самым важным делом своей жизни, он…кушал, поэтому и попросил Петру: