Обыкновенные чудеса

Солнечная пушка

Ух ты! Солнце сегодня – прямо как заправский футболист! Так и скачет по крышам, прямиком в наше окно. А чего ему не скакать? Каникулы же! Три месяца – целая жизнь! Как будто воскресенье растянули на весь белый свет, и конца ему не видно.

Сижу я на кухне, чай прихлебываю. За окном – муравейник. Студенты снуют туда–сюда, спешат в институт напротив. Скукотища! А вот бабушка моя – волшебница! Колдует у плиты. И знаете, что там? Оладьи! Бабушкины! Настоящие! Румяные такие, пузатенькие, с пузырями – прямо как маленькие солнышки на сковороде! И запах–то какой! Сладкий, теплый, молочный… Пахнет подрумяненной мукой и чем–то таким… бабушкиным! Отменным! Мне кажется, даже занавеска на окне зашевелилась – понюхать захотела!

Бабушка лопаткой – шух! – поддевает один золотой кругляш, переворачивает его – и он тут же: ш–ш–ш! Зашипел еще веселее! Запах новый пошел – крышу сносит! Один оладушек, видно, самый озорной, с лопатки – шмяк! – сбежал и прилип к бортику. «Ах ты, непослушный!» – бабушка ворчит, но ловко его спасает. Герой!

Вдруг спрашивает:

– Максим, какие планы на сегодня?

Я сразу понял, куда ветер дует. Нам на лето задали кучу книг, а я пока только первую страницу «Тома Сойера» разглядывал.

– С Колькой погуляем до обеда, а потом буду читать «Тома Сойера», – бодро отрапортовал я, стараясь глядеть честными глазами.

Бабушка кивнула, положила передо мной стопку румяных оладий. Я принялся за дело, чавкая от удовольствия. Конечно, читать я не собирался. У нас с Колькой были дела поважнее.

Колька – мой лучший друг, соседский заводила. Рыжий, как осенний клён, весь в веснушках – будто кто–то рассыпал по нему мелкие золотые монетки. Глаза хитрецкие, зелёные, как крыжовник, и всегда блестят, когда он что–то задумал.

Проглотив последний оладушек, я рванул в коридор, натянул сандалии и, грохнув дверью, проорал:

– Я на улицу!

Возле соседнего подъезда восседал дядя Вася. Перед ним – целая деревянная армия! Шахматы! Фигуры выстроились парадным строем, блестели на солнышке. Самый главный генерал, король, сидел и ждал врага, чтобы дать настоящую битву! Топ–топ! Тра–та–та! Бах! Я, конечно, в шахматы играть не умел. Страшно сложно! Зато обожал, как взрослые возле подъезда свои дела обсуждают во время игры. То вентиль починят – бум–бум–бум! То полку прикрутят – зззз–вжик! И всё с такими лицами, будто космический корабль собирают.

Подбежал я.

– Дядя Вась! – кричу. – Кольку не видел?

Дядя Вася уголком рта ухмыльнулся, даже глаз не поднял.

– А он тебя… – буркнул задумчиво. – Искал, искал… Сказал… в «секретном месте» будет.

Я даже не сказал «спасибо» – развернулся на одной ноге и помчался к гаражам! Пятки сверкали. Пробегая мимо четвертого подъезда, я краем глаза засек дядю Гришу. Он стоял в проеме, буравя меня взглядом. На его бугристой руке, оголенной по локоть, аж синел здоровенный якорь. Мы с Колькой его побаивались – уж больно грозно смотрел.

«Секретное место» – это крыша старых кирпичных сараев. Туда мы лазили чаще, чем уроки делали. Вскарабкавшись по забору, я увидел рыжую голову.

– Привет, Рыжий! – крикнул я.

– О, Макс! – Колька даже не поднял головы, увлеченно ковыряя смолу перочинным ножичком.

– Смотри, какой артефакт! – торжественно достал я лупу. Недавно дедушка подарил мне увеличительное стекло! Круглое, толстенькое. Если через него посмотреть – всё сразу в десять раз больше! Прямо как под микроскопом!

– О–о–о! – завопил он. – Да это же настоящая солнечная пушка!

И мы тут же задумали великое дело – выжигать смолу! Прямо первооткрыватели! Ученые–исследователи! Солнце жарило вовсю. Через минуту от нашей «пушки» пошел дымок. Прямо как у паровоза!

Прошло полчаса, а может, час. Вдруг я понял: мы прожгли смолу насквозь! Доски торчат.

– Давай посмотрим, что там! – азартно предложил я.

Мы отковыряли обугленные куски, смола липла к пальцам, как разогретый пластилин! И со скрежетом стали тянуть доски. Постройка старая. Вскоре в крыше зияла дыра размером с бабушкину сковородку для оладий!

Заглянули внутрь – и остолбенели!

Там стоял мощный мотоцикл с люлькой – настоящий, грозный, взрослый! Хром блестит! А вокруг – целые башни! Полки до потолка, забитые журналами!

– Рыжий, давай один достанем! – прошептал я.

Колька сунул руку в дыру и вытащил журнал.

– «За рулём»! – прошептал он.

Мы переглянулись, сунули журнал за пазуху (у меня он жутко щекотал живот!) и дали дёру. Отбежав подальше, плюхнулись под кустом сирени. Сердце колотилось, как мотор у «Ижа»!

– «Волга» ГАЗ–21, – читал я вслух, смакуя каждое слово, – максимальная скорость – сто двадцать километров в час!

– Ого–го–го! – Колька округлил глаза, как фары той самой «Волги». – Это ж быстрее, чем «Москвич» у моего папы! Там всего сто!

Мы хихикали, как сумасшедшие, разглядывая блестящие картинки. И вдруг Колька, оторвавшись от гоночного «ЗИЛа», спросил шепотом:

– А нас… нас вдруг кто засек? Никто не видел?

Тут у меня внутри будто щёлкнул выключатель. Картинки померкли. До меня дошло. Мы же… взяли чужое! Без спросу! Стало так жутко стыдно, уши загорелись, будто на них налили кипятку.

– Надо! – выдохнул я. – Надо вернуть журнал! И.… и дыру заделать! Чтобы никто не узнал!

Колька мрачно кивнул, лицо вытянулось, как у лошади Пржевальского.

– Ладно! – сказал я, взяв командование. (Это ж я лупу притащил!) – За молотком и гвоздями пойду я! А ты, Колька, ищи скорее доски! Любые! Чтобы залатать дырку, как заплатку на штанах!

Припустил я во двор, как ошпаренный. Дядя Вася как раз играл в шахматы с сантехником дядей Степаном. Напряженная партия! Оба насупились. На столе лежала газета «Известия», а рядом – старенький коричневый чемоданчик дяди Степана.

Я подскочил, запыхавшись.

– Дядя Степан! – пискнул я. – Одолжишь… молоток с гвоздями? На минуточку!

Дядя Степан даже бровью не повел.

– Возьми… в чемодане… – буркнул он, не отрываясь от доски. – Только не шуми!

Я распахнул чемодан. Там: пассатижи, отвертка, клубок веревки. Выхватил увесистый молоток и горсть гвоздей – от маленьких до здоровенных. Сердце застучало: «Трах–трах–бабах!» И – бегом к Кольке!

Взобрались на крышу. Колька швырком закинул журнал обратно в щель и приложил к дыре две кривенькие дощечки, найденные в кустах. Я торжественно вручил ему гвозди, солидно замахнулся молотком – прямо как кузнец!

Начали заделывать дыру. Тра–та–та! Бум–бум–бум! Стучали что есть мочи! Гвозди гнулись, летели во все стороны. Но нам казалось – мы возводим неприступную крепостную стену! Ура! Дыры не видно! Почти… И совесть теперь чиста!

Закончив «ремонт», мы спустились и побрели обратно, таща молоток. Шли молча, как партизаны. Стыдно было жутко, но теплилась надежда: вроде исправился!

Подошли к столику. Баталия кипела. Дяди не заметили нас. Я тихонько сунул молоток и гвозди обратно в чемодан. Дядя Степан только кивнул. Я поймал взгляд Кольки – и пошел домой, стараясь ступать тихо, как индеец.

Дома сел за «Тома Сойера». Сделал вид, что читаю.

Бабушка заглянула, улыбнулась:

– Молодец, что слово сдержал.

А у меня на душе кошки скребли. Вот если бы она знала…

Я сидел, уткнувшись в книгу, но буквы расплывались. В голове: «А вдруг хозяин заметит дыру? А если заметил? А если милиционеру расскажут?»

Бабушка почувствовала неладное.

– Ты чего такой кислый? – спросила она, ставя компот.

– Да так… Том Сойер тоже крышу продырявил, – буркнул я не думая.

– Что?!

Я аж подпрыгнул.

Бабушка прищурилась:

– Максим, ты мне сейчас всё расскажешь. По порядку.

Пришлось сознаться. От слова «увеличительное стекло» бабушка вздохнула, от «мотоцикла с люлькой» схватилась за сердце, а когда я дошёл до журнала «За рулём», обмякла и села:

– Сейчас идем за Колькой и идете извиняться! И точка!

– Но мы же всё заделали! – попытался я выкрутиться.

– Досками с гвоздями? – Бабушка фыркнула. – Этот сарай принадлежит дяде Грише из четвертого подъезда. Он там свой мотоцикл хранит. И журналы бережёт, как зеницу ока! Мне стало плохо. Дядя Гриша – гроза всего двора! Бывший моряк! Нас точно на рею поднимет!

Позже мы с Колькой, понурые, стояли перед дядей Гришей. Бабушка рядом.

– Так–так, – дядя Гриша скрестил руки. – Это вы мою крышу штурмовали… с пушкой?

Мы молчали. Уставились в сандалии.

– А журнал хоть понравился? – неожиданно спросил он.

– Там про «Волгу» 1966 года… – прошептал Колька.

Дядя Гриша вдруг рассмеялся:

– Ладно, разбираетесь в машинах – уже не пропащие. Но крышу заделаете нормально. Под моим руководством.

Так мы вместо наказания получили «курс молодого бойца»: учились забивать гвозди, стругать доски и даже немного разбираться в моторах. А журнал «За рулём» дядя Гриша нам… подарил. Правда, сказал:

– Только больше по крышам не лазить! А то в следующий раз – к родителям с повинной.

Перед сном я лежал и умудренно размышлял: «Вот ведь как бывает. Узнал я сегодня, что гораздо лучше сразу признаваться в глупостях. А то потом только хуже. И что взрослые иногда бывают… свои в доску. Настоящие!»

А «Тома Сойера» я всё–таки дочитал. Оказалось – классная книга! Теперь понимаю, почему мы с Колькой так похожи на Тома и Гекльберри… Только, пожалуй, похулиганить мы можем еще лучше!

Пломбир за правду

Вторая неделя каникул! Просыпаюсь – и аж дух захватывает! Впереди – целая вечность свободы, как будто лето растянули в резиночку, и конца–края не видно. На кухне – тишина и записка от бабушки: «Максюша, завтрак на столе. Вернусь к обеду. Не балуйся!» Отлично же! Тёплые пирожки с капустой, чай в стакане с гранёными боками… Только я собрался помечтать, как этот чудесный день проведу, как вдруг: БАМ–БАМ–БАМ! Так в дверь колотят, будто пожарные приехали!

– Кто там?! – кричу я, чуть не поперхнувшись пирожком.

– Это я, Колька! Открывай!

Рыжий мой друг! Живет этажом выше, и с ним никогда не соскучишься. Открываю – стоит, сияет, как новенький пятак! Весь перекошенный от нетерпения, в глазах – искры фейерверка.

– Заходи! – предлагаю.

– Не–а! – машет он руками, запыхавшись. – Одевайся быстрее! Я тебе кое–что покажу! Такую штуку! – И уже разворачивается, готовясь бежать.

Колька есть Колька. Через пять минут, в подъезде, на ходу застегивая рубаху и чуть не сбив с ног соседского кота Барсика, я уже во дворе. Колька сидит на лавочке, как на троне, и держит что–то огромное за спиной. Увидел меня – заржал:

– Ты и черепаха, Макс! Я уж думал, к обеду вылезешь!

– Сам черепаха! – огрызнулся я, но любопытство щекотало сильнее обиды.

Тут он с торжеством, как фокусник из цирка, достал… воздушного змея! Такого я еще не видывал! Огромный, пестрый, как попугай, с длиннющим хвостом из ленточек! Прямо сказка, а не змей!

– Папа подарил! – захлебывался Колька от восторга. – Бежим на институтский двор – запустим! Там места – хоть отбавляй!

Мы помчались, как угорелые. Змей трепыхался у Кольки за спиной, будто живой и рвался в небо.

Институтский двор был пуст, как вымерший. Студенты все по аудиториям, слава богу. Мы распутывали нитку, спорили, кто будет запускать, бегали по траве, смеялись до коликов. А змей! Ох, и красавец же был! Взлетал все выше и выше, качался на ветру, сверкал на солнце – настоящий король неба! Я даже забыл про пирожки и про всё на свете.

Через час восторга, когда змей парил чуть ли не в стратосфере, мне в голову пришла гениальная, как мне показалось, идея:

– Колька! – заорал я. – Давай ты его запускаешь, а я буду сбивать камнями! Как в тире! Только по змею, не по тебе!

– Ура! – завопил Колька, дико обрадовавшись. – Военный маневр! – И рванул от меня подальше, таща за собой нитку, как ошпаренный.

Я нашел камушек – гладкий, увесистый, самый сбивной. Прицелился тщательно. Змей так красиво трепыхался, такой огромный, такой Колькин… А я вот сейчас щелкну – и попаду с первого раза! Как настоящий снайпер! «Ага, – подумал я, – сейчас я тебя, пернатый!» Представил, как он звонко щелкнет по каркасу змея. Размахнулся… и БА–БАХ! Только вот беда – камень просвистел мимо пестрого хвоста и прямиком в окно второго этажа!

ТРРРАААХХХ!

Звук был такой, будто разбилась целая хрустальная ваза бабушкиной тетушки Гали. Стекло рассыпалось вдребезги, мелкие осколки брызнули во все стороны, звеня, как злые стеклянные пчелки.

Мы замерли. Стало тихо–тихо, только сердце колотилось: «Бум–бум–бум! Бум–бум–бум!» – прямо как барабан на параде. Мы переглянулись. В глазах у Кольки был написан весь ужас мира. Он вдруг аж присвистнул, тоненько, как пойманный воробышек: «Ой, мамочки…». И в этот же миг мы дали дёру! Бежал я так, будто за мной гнался не просто Бармалей, а целая стая голодных тигров! Сандалии цокали по асфальту, ветер свистел в ушах. Влетел в подъезд, вскарабкался по лестнице, ворвался в квартиру – и наткнулся на бабушку. Она как раз вернулась.

– Максим! – ахнула она, увидев мое лицо. Оно, наверное, было белее мела, а глаза – как у пойманного воришки. – Что с тобой? Испугался чего?

– Да так… – выдавил я, отворачиваясь и пытаясь отдышаться. – В догонялки играли… с Колькой… Он так гнался! Прямо как леопард! – И шмыгнул в свою комнату, будто мышь в норку.

Весь оставшийся день меня грызла совесть. Да не грызла – ГРЫЗЛА! Как голодная белка орех. Пробовал читать – буквы плясали перед глазами. Даже мультик по телевизору смотреть не мог – всё видел это злосчастное окно, рассыпающееся на тысячи злых осколков. Сквозь гул в ушах вдруг услышал – тихонько скребутся в дверь. Раз. Потом еще раз. Я затаил дыхание. Знаю, это Колька. Стоит на площадке, носом в щелку, и ждет. Но я не встал, не открыл. Лежал, уткнувшись лицом в подушку, и слушал, как скребут. Потом тихие шаги – и больше ничего. Стало еще хуже. Вспомнился вдруг рассказ, который мы читали в школе, там было написано: «Всё тайное становится явным». Слова эти звенели у меня в голове громче, чем те стекла. К вечеру я не выдержал. Ноги сами понесли меня к бабушке, которая вязала на кухне.

– Бабушка… – прошептал я, глядя себе под ноги.

– Ну? – оторвалась она от носка.

– Я… я стекло… в институте… разбил… камнем… – выдавил я, чувствуя, как уши наливаются горячим кипятком.

Бабушка вздохнула. Такой глубокий вздох, будто подняла мешок картошки. Покачала головой:

– Ох, Максюшечка… Завтра пойдём. Раньше времени. За содеянное, внучек, надо платить. И не рублем одним.

Этой ночью я не спал. Совсем. Ворочался. Мне чудилось, что вот–вот придут милиционеры в синих фуражках, скрутят меня и отвезут в тюрьму. А там – решётки, злые надзиратели и хлеб с водой. Может, даже на каторгу отправят, в Сибирь, добывать золото! Или на кирпичный завод – бить стекла, раз уж я такой мастер! Бабушка храпела за стенкой, а я лежал и слушал, как стучит мое предательское сердце: «В тюрьму! В Сибирь! На кирпичный!»

Утром мы шли в институт молча. Ноги у меня были ватные, совсем не слушались. Сердце колотилось уже не «бум–бум», а «тук–тук–тук–тук» – как отчаянный дятел. Бабушка шла решительно, держа мою руку так крепко, что я не смог бы сбежать, даже если бы захотел, а хотелось ужасно!

Подошли к вахте. Бабушка сказала вахтёрше, тете Люде, всю правду. Честно–пречестно. Та подняла брови до самого лба, посмотрела на меня так, будто я был не Максим, а Годзилла, разгромивший Токио, набрала какой–то номер и что–то тихо сказала в трубку.

Ждать пришлось недолго. Ко мне спустилась женщина. Строгая. В очках. На голове – пучок, тугой–претугой, будто ее стянули резинкой навечно, а сверху торчала смешная заколка в виде божьей коровки. С папкой под мышкой.

Бабушка снова всё объяснила. Я стоял, уткнувшись носом в свои сандалии, и ждал казни. Вот сейчас скажет: «В тюрьму! В Сибирь! На кирпичный!»

Женщина посмотрела на меня. Потом на бабушку. Потом снова на меня… И вдруг – улыбнулась! Не широко, но улыбнулась!

« Молодцы, что пришли сами, – сказала она. – Честность дорогого стоит. Мы как раз собирались обзванивать мастерские и вызывать участкового.» Потом она вдруг взглянула куда–то вверх и добавила: «Хорошо еще, что кабинет пустовал. А то бы кто–нибудь порезался…» – Она повернулась к бабушке: «Нужно будет оплатить стоимость стекла и работы по замене. Пройдемте в бухгалтерию.»

В бухгалтерии пахло бумагой и казёнщиной. Тетенька за столом щелкала счетами так громко, как будто стреляла из пулемета. Бабушка молча достала кошелек. Я смотрел, как она пересчитывает деньги, и готов был провалиться сквозь этот скрипучий линолеум прямиком в центр Земли. Каждый шелест купюры был как удар хлыста. Расплата!

Возвращались мы молча. Я шагал, чувствуя себя самым последним преступником на свете. В ушах еще звенели счеты из бухгалтерии, шелестели купюры. «Всё, – думал я, – теперь навек опозорен. Бабушка разорена. И мороженого мне теперь до старости не видать!» Вся вечность каникул вдруг померкла. И тут бабушка вдруг остановилась. Не сказав ни слова, взяла меня за руку и подвела к знакомому синему ларьку. Она посмотрела на меня своими спокойными глазами. «Пломбир будешь?» – спросила она совершенно обыденно, будто спрашивала: «Суп на обед будешь?».

Я растопырил рот. От неожиданности. От несправедливости такой! «Как?! – завопило во мне. – После тюрьмы, Сибири, кирпичного завода и полного разорения?! Мне – мороженое?!» Как можно есть мороженое после всего этого?!

– Бу–буду… – прошептал я.

Бабушка купила два брикета. Мы сели на лавочку. Я откусил холодный, сладкий пломбир. Он таял во рту, смешиваясь со слезами стыда и облегчения. Бабушка ела молча. Потом сказала:

– Главное – сознался. И отвечаешь. Это по–взрослому. Молодец.

И вот я иду, ем этот удивительно вкусный пломбир, а в голове крутится: «Всё тайное стало явным. И страшно было… ой как страшно! Но теперь… как–то спокойно. Даже… хорошо».

Вот она – расплата. Оказывается, она бывает не только страшной, но и… сладкой. И почему–то после нее на душе становится чисто и светло, как после грозы.

Лунный почтальон

А знаете, что я вчера сделал? Письмо космонавтам написал! Сам! А чего? Сидят они там, наверное, в своей железной бочке, по Земле скучают. Видят ее только в окошко, как картинку в журнале. А тут – живая жизнь! И я решил: нужно поддержать героев.

Уселся я за стол, взял листок в клеточку, самый чистый. И начал писать: «Дорогие космонавты!» И тут… бац! Мысль: а что им написать–то? Может, лучше нарисовать? Они же там всё пропустили! Нужно самое главное написать или нарисовать.

Первым делом – про двор. Мой двор – это целое государство. Я его нарисовал со всеми тайнами. Вот качели – скрипучие, как старый дверной блок. Если раскачаться сильно, кажется, сейчас в небо улетишь, прямо в космос! К вам! Вот песочница – это святое место. Там Санька из второго подъезда, когда мы в войнушку играли, свою любимую машинку – «Москвич» с открывающимися дверцами закопал, чтоб враг не взял. И представляете, забыл где! Теперь там клад, как в пиратской книжке. И, конечно, скамейка под тополем. На ней дядя Коля, наш дворник, после обеда храпит так, что голуби разлетаются. Нарисовал и тень от тополя, и голубей – чтоб космонавты знали: тут жизнь кипит!

Потом меня осенило: еда! Они ж там из тюбиков едят, как зубную пасту выдавливают свой завтрак, обед и ужин. Фу! А у нас сегодня бабушка оладьи пекла. Такие вкусные, мама дорогая! Воздушные, в дырочку, румяные. И пахнут… пахнут теплом, счастьем и сгущенкой! Я аж слюной захлебнулся, вспомнив. Надо рецепт передать им срочно! Вывел: «Мука (стакан), яйца (две штуки), сахар (чтоб сладко!), соль (щепотка, бабушка говорит – для характера), кефир (полстакана, чтоб пузырился). Всё смешать. Жарить на сковородке, маслом пшикнуть чуть–чуть. Жарить, пока не станут румяные!» Представил, как космонавты прочтут и вздохнут: «Эх, оладий бы сейчас, земных…» Аж прослезиться можно.

И самый главный вопрос. Без него никак. Обвел его рамочкой, чтоб заметили: «А КОТЫ У ВАС В КОСМОСЕ ЕСТЬ???» Это же принципиально! Если котов нет – какая там жизнь? Наш дворовый кот Барсик, например, целыми днями на люке под солнышком, валяется и мурлычет, как маленький трактор. Будут знать.

И как печать дружбы и моего уважения – моя самая–самая драгоценная наклейка: Чебурашка! Блестящий, ушастый, улыбается во весь рот. Он точно подбодрит героев в холодном космосе. Приклеил аккуратненько в уголок.

Письмо готово! Пахнет фломастером и… чем–то очень–очень важным. Теперь вопрос: а как отправить? Почта до космоса не ходит, это факт. Я голову сломал! А потом – бац! – идея: воздушный шар! Он же вверх летит! Прямо к звездам! У меня как раз в копилке звякали последние спасенные от «Пломбира» деньги – ровно на один шарик. Самый большой! Золотой! Как маленькое солнышко.

Утром следующего дня я вышел во двор и пошел на самое открытое место – к песочнице. Сердце колотится, как дяди Колина дрель, когда он скамейку чинит. Шар – теплый, упругий, как живой! Он так и рвется из рук. Я торжественно привязал письмо (свернул трубочкой, чтоб аэродинамичнее было) крепкой ниткой к его хвостику. Взял глубокий вдох… и разжал пальцы!

Ух ты! Шар рванул вверх, как ракета! Нес мое драгоценное послание к синеве. Становился меньше, меньше… превратился в золотую искорку… и пропал. Я стоял, задрав голову, пока шея не заныла и в глазах не зарябило. Но я знал. Долетит! Обязательно долетит! Космонавты прочтут про двор, про оладьи, про котов и улыбнутся. И Чебурашка их поддержит.

Каждый вечер я выходил во двор и вглядывался в небо. Искал спускаемую капсулу, маленький парашютик, а то и просто НЛО с ответом. Рассказал Андрюхе. Он фыркнул:

– Твой шарик на высоте лопнет, как мыльный пузырь! И письмо на голову какому–нибудь начальнику свалится!

Я ему не поверил. Ни капельки! Я верил в золотой шар и в то, что космонавтам без наших земных новостей тоскливо.

Мне казалось, прошла целая вечность. Надежда начала таять, как мороженое на солнце. Я уже думал, может, Андрюха прав?! И вот, через неделю, в субботу, когда я в песочнице пытался откопать тот самый «Москвич» (вдруг повезет и я его найду?), услышал знакомый скрип–скрежет. Это дядя Коля свою дворницкую тележку катил. В одной руке метла, а в другой… Конверт!

– Максимка! Эй, землекоп! – окрикнул он. – Это не твоих рук дело? У забора школы, в соседнем районе, на сирени болталось. Гляжу – а тут твое имя красуется. Космонавтам, говоришь? Хм…

Я подскочил, будто меня током дернули! Мой конверт! Чуть помятый, в пылинках, но целый! На нем моими буквами: «Космонавтам. На орбиту». А сверху… поверх моей надписи… кто–то взрослым, размашистым почерком, черной–пречерной ручкой накарябал:

ДОСТАВЛЕНО С ОПОЗДАНИЕМ.

ЛУННЫЙ ПОЧТАЛЬОН.

У меня аж дыхание перехватило! Лунный почтальон! Яснее некуда! Мое письмо добралось! Долетело! Космонавты получили рисунок двора, оладьи, вопрос про котов и Чебурашку! Но ответ прислали не прямо – это ж секретная операция! – через свою секретную земную базу. Гениально!

Дядя Коля подмигнул одним глазом (у него всегда будто соринка в нем):

– Лунный почтальон? Хех… Видать, парень неряшливый. То опоздает, то письмо не в тот район занесет. Ладно, не задерживаю, дел у меня – выше крыши!

И покатил свою скрипучую тележку дальше, оставив меня наедине с величайшей космической тайной.

Я дрожащими руками держал пустой конверт. Штамп «Доставлено с опозданием» от самого Лунного почтальона – это и был ОТВЕТ! Самый главный ответ! Они получили! Прочитали! Может, даже оладьи по моему рецепту попробовали в своей космической кухне (если она у них есть, конечно)!

Весь день я ходил и улыбался, как именинник. Вечером снова вышел во двор. Глянул в темнеющее небо, где уже зажигались первые звездочки – может, это огоньки их станции? И представлял, как они там, высоко–высоко, разглядывают мой рисунок, мечтают о румяных оладьях и спорят, есть ли коты на других планетах. А Лунный почтальон… он где–то там, в безвоздушном пространстве, спешит с другими важными детскими письмами. Потому что, если очень верить, даже письмо на воздушном шаре, которое прилипло к сирени в соседнем районе, найдет дорогу к тем, кому оно так нужно. Особенно если на нем красуется подпись: Лунный Почтальон.

БА–БАХ

Летние каникулы – это самое–самое! Солнце печёт так, что асфальт плавится, мультики по телевизору крутят без конца. Я сидел, смотрел «Ну, погоди!», волк опять за зайцем гонялся, и думал: «Вот бы так всегда! Чтоб лето никогда не кончалось!»

Потом живот заурчал. Пошёл к бабушке на кухню:

– Бабуль, а что на обед будет?

– Супчик вермишелевый, да макароны с подливкой, – ответила она, помешивая что–то в кастрюле.

У меня слюнки прямо ручьём потекли! Бабушкина подливка – это ж нечто! Я сел за стол и слопал всё до последней макаронины. Потом как вскочу:

– Бабуль, я на улицу! – крикнул и хлопнул дверью так, что стекла задребезжали.

Во дворе на нашей лавочке сидел Санька, мой лучший друг. Сидел, болтал ногами и смотрел куда–то вдаль, на институтские корпуса.

– Сань, чего такой кислый? – подскочил я.

– Да не кислый я! – отмахнулся он. – Просто думаю…

– О чём?

– Об арбузе… – вздохнул Санька.

И тут меня СРАЗУ как током ударило! Арбуз! Раньше я их не очень–то жаловал, косточки эти вечные… Но сейчас вдруг вспомнил – как он сладко пахнет свежестью, как хрустит под ножом, какой он холодненький и сахарный внутри, красный–красный!

– Сань! – заорал я. – Давай найдём арбуз!

Он удивлённо поднял брови:

– А где? В магазине – деньги нужны. У меня – ноль.

– Бутылки! – выдал я гениальную идею. – Пустых бутылок насобираем, сдадим – и арбуз купим!

Санька как прыгнет с лавочки:

– Не голова, а дом советов! Да ты гений, Макс! Пошли!

Мы два часа лазили вокруг института, как сыщики. Заглядывали под каждый куст, в каждую канавку, возле каждой скамейки – искали пустые бутылки. А студенты, видимо, в этот день были очень аккуратными – ни одной не оставили! Чисто!

– Вот незадача–то! – тяжело вздохнул Санька, вытирая пот со лба. – Как же арбуз–то?

Тут я увидел здоровенную фуру, припаркованную у общежития. А на ней – горы зелёных полосатых шаров! Арбузы! Возле фуры толпились студенты, покупали и уносили арбузы в общагу.

– Санька! – схватил я друга за руку. – Гениальная мысль! Давай продавцу поможем разгружать или что, а он нам за это арбуз даст! За труды!

Санька засмеялся:

– Во даёшь! А вдруг? Попробуем!

Подошли, когда последний студент ушёл, сгибаясь под тяжестью арбуза. Продавец, загорелый до черноты, в соломенной шляпе, похожей на тарелку, прищурился на нас:

– Ого! Кого принесло? Арбузца захотелось, орлы?

– Очень–очень! – закричали мы в два голоса, как по команде.

Я, стараясь говорить как можно взрослее, выпалил про наш провальный план с бутылками и предложил помочь: загружать, разгружать, сторожить – что скажет!

Он усмехнулся, добрые глаза щурясь от солнца:

– Помощники? А что умеете–то? Арбузы ворочать – дело не простое.

– Мы сильные! – бодро отрапортовал я. – И быстрые! Честно – честно!

– Честно, говоришь? – Продавец пристально посмотрел на нас, потом хмыкнул: – Ладно уж, раз честные глаза. Вижу, парни вы надежные. Заслужили.

Он ловко залез в кузов фуры и выкатил оттуда два арбуза. Не огромных, но и не маленьких – самые что ни на есть «мальчишечьи».

– На, держите! – протянул он нам по арбузу. – Только смотрите, не уроните!

– Бесплатно?! – аж подпрыгнул я от неожиданности. Санька тоже глаза округли.

– А то! – засмеялся продавец. – Честным глазам не жалко! Несите, пока мамки не увидели, а то отберут! Да не забудьте помочь как–нибудь в другой раз – слово дали!

Мы понеслись домой, сжимая драгоценные, прохладные арбузы. Я уже представлял, как бабушка ахнет, как удивится:

– Максюша, родной! Да ты откуда арбуз–то взял? Золотой ты мой!

– Бутылки сдавал, бабуль! – скромно отвечу я. Не буду же я говорить, что просто так дали! Звучит–то как! А слово я ведь дал помочь потом…

Санька рядом нес свой арбуз аккуратно, двумя руками, как хрустальную вазу. Он то и дело поглядывал на полосатый бок, и я видел, как он улыбается про себя – наверное, представлял, как будет хрустеть сочным ломтем. И вот я уже почти у своего подъезда, торжествую, представляю бабушкино лицо… И вдруг…

БА–БАХ!

Нога моя запнулась о торчащий из асфальта камень. Арбуз выскользнул из рук, взлетел в воздух, перевернулся разок и – шлёпнулся! – со страшным треском разбился об асфальт. Зелёные осколки, красная мякоть… Всё пропало!

Я сел прямо на землю рядом с этой мокрой лужей–кашей и заплакал. Горько. От обиды. От досады. От того, что бабушка теперь не похвалит. От того, что арбуза больше нет. И вранья этого глупого не надо.

Санька стоял рядом. Он молча смотрел то на моё искаженное горем лицо, то на жалкие осколки его мечты, размазанные по асфальту. Потом он вздохнул, крепче сжал свой целый, красивый арбуз, который еще минуту назад так бережно нес, и решительно шагнул ко мне.

«На, Максим, – сказал он тихо, но твердо, протягивая мне свой арбуз. – Бери. Твоя идея была. Ты больше старался.»

Я поднял заплаканное лицо. Стыд за свои слезы обжег щеки. Я видел разбитый арбуз, видел честные, чуть грустные глаза Саньки, видел этот круглый, целый шар, который он протягивал мне – отдавал свою мечту. И внутри что–то перевернулось. Слезы подступили снова, но уже другие – от стыда и вдруг нахлынувшей теплой волны благодарности. Врать бабушке не хотелось. И этот арбуз… он был теперь наш. Общий.

– Сань… – всхлипнул я, вытирая кулаком сопли. – Пошли ко мне! Быстро! Разрежем его вместе! На двоих!

– Ура! – крикнул Санька, и в его глазах снова вспыхнула радость.

Мы шли домой, неся один арбуз на двоих, и я думал: «Вот это друг! Лучший друг на свете! И как же здорово, что каникулы ещё целых два месяца! Целых два!»

В Европе так принято

Лето у меня шло по плану. Днём, когда солнце жарило, как сковородка для оладий, я честно читал книжки из списка на лето. Почти честно. Иногда страницы сами как–то слипались, и я вдруг замечал, что уже пятый раз подряд читаю одно и то же предложение. А вечером – ура! Свобода! Прятки до посинения, казаки–разбойники с воплями «Свобода!», «море волнуется раз» – вот это жизнь! Ах, как пахло вечерним двором: пылью, нагретой травой и чуть подгоревшей картошкой из открытого окна тети Лили!

Но однажды, после обеда, когда я уже мысленно был во дворе и гонял невидимый мяч, ко мне подошли мама и бабушка. Лица у них были такие… знаете, когда взрослые что–то задумали и тебе это вряд ли понравится.

– Максим! – строго сказала мама. – Сегодня в пять часов к нам приедет тётя Марина! Из Германии!

– Ур–ра–а! – заорал я во весь голос, хотя честно говоря, не очень–то и помнил, какая она, эта тётя Марина. Кажется, высокая.

– Так что далеко не уходи! – подхватила бабушка, поправляя фартук. – И к её приходу надень что–нибудь… праздничное! Не в этих же своих драных шортах встречать гостью из–за границы!

– Ла–а–адно! – махнул я рукой, как будто сдувая их с ладони, и рванул во двор, как торпеда. Еще немного свободы! Вдохнул полной грудью – пахло асфальтом, тополиным пухом и весельем.

В четыре я уже был дома. Как штык! Натянул новые джинсы – они скрипели, как снег под валенком, кололи ноги жесткой тканью и стояли колом, как будто сами по себе. Надел ярко–жёлтую футболку. Прямо как настоящий европеец, думал я, глядя на себя в зеркало в прихожей. Уселся перед телевизором. Мультики тарабанили: «Та–ра–ра–ра–рам! Бдыщ! Пиу–пиу!» – но я их почти не видел. Из кухни доносился звон посуды, шипение сковороды и дивный, праздничный запах чего–то жареного, сладкого, сдобного. Мама и бабушка сновали туда–сюда, как заводные.

И вдруг… Ровно в пять! Дз–зыыынь! Тр–р–р! Сердце у меня ёкнуло, а в животе заурчало от запахов.

Бабушка первая бросилась открывать. Я привстал с дивана, вытянулся.

– Мариночка, родная! Здравствуй! Проходи, проходи! – затараторила бабушка. – Максюшка уже ждет! Он в комнате!

Шуршание пакетов, легкий топот каблучков – и в кухню вплыл целый букет новых запахов: что–то холодное, городское, чуть бензиновое, а поверх – сладкие, чужие духи, как будто конфеты и мыльные пузыри вместе. Мимо кухни, шурша пакетами, прошла высокая–превысокая тётя. У нее были темные кудри, как пакля, и блузка в огромные синие цветы – прямо как бабушкина скатерть! Она мельком поздоровалась с мамой и… вошла ко мне! Я вскочил, как ошпаренный, и важно, глядя ей куда–то в район пуговицы на блузке (высокая же!), выдал:

– Здравствуйте, тётя Марина! Очень приятно!

Она протянула руку – прохладную, гладкую. Я неуклюже тряхнул ее пальцы.

А она вдруг улыбнулась во весь рот, глаза засверкали, и она выпалила:

– Хэллоу, хау а ю?

У меня челюсть отвисла. Щеки вспыхнули, как два костра, стало душно. Я покраснел, как рак, и замер. Что это было?! Язык какой–то инопланетный! Я ждал «здравствуй» или «привет», а тут… «Хэллоу»! И все такое!

Тётя Марина рассмеялась звонко:

– Это значит: «Привет, как дела?» Только по–английски.

Я осторожно закрыл рот. Голова гудела.

– А разве… – выдавил я, – разве в Германии говорят не по–немецки?

– И по–немецки, и по–английски! – весело ответила тётя. – В Европе так принято!

Тут подтянулись мама с бабушкой, все уселись за стол. И началось!

Бабушка, разливая компот, запричитала:

– Мариночка, а правда, что у них там тротуары моют с мылом? Слышала я!

Мама вздохнула, глядя в окно на наш двор:

– И везде порядок, ни соринки! Не то, что у нас… Ох, как там чисто!

Тетя Марина кивнула, ее глаза блестели:

– Ах, Германия! Да, чистота… И в супермаркете упаковка такая… вся блестит! Как игрушки!

Я сидел, слушал про чистоту, про порядки, про магазинчики… Слова как мухи жужжали: «Европа», «Германия», «аккуратно»… Пирог на тарелке остыл, а я все клевал носом, представляя, как во дворе уже, наверное, в «вышибалу» играют… Чистота… Да, у нас во дворе тоже чисто, если не считать кожуры от семечек под лавочкой и фантиков у качелей, – подумал я. Минут тридцать выдержал – герой! Потом не вытерпел:

– Я, пожалуй, пойду погуляю! – тихонько сказал я.

Но никто даже не пикнул! Все так увлеклись Европой, что я мог бы, наверное, выйти на улицу колесом или на голове, и никто бы не заметил. Только тётя Марина мельком кивнула, не прерывая рассказа про какую–то умопомрачительную чистоту.

Во дворе я увидел своих – Кольку, Наташку, Сашку. Они галдели, спорили, визжали и хохотали, решая, во что играть. Я подбежал к ним, встал по стойке «смирно», набрал полную грудь воздуха и громко, на весь двор, кринул:

– Хэллоу, хау а ю?!

Ребята аж подпрыгнули! Глаза у них вылезли, как у вареных раков. Рты открылись.

– В Европе так принято! – гордо пояснил я, выпятив грудь колесом. И тут же засыпал Кольку, Наташку, Саньку и даже пробегавшего мимо соседского кота Барсика рассказами про тётю Марину и самый что ни на есть настоящий английский язык.

Весь вечер я ходил по двору героем. Встретил тётю Люду с авоськой – к ней подскочил:

– Хэллоу, хау а ю?

Она остановилась, глаза округлились, и она буркнула:

– Ох, батюшки! Максим–то с ума спятил! Что за заморские штучки?

Я важно добавил:

– Не понимаете? В Европе ТАК ПРИНЯТО!

Дядя Вася только прикурил папиросу на лавочке – я и ему с разбегу:

– Хэллоу, хау а ю?

Он фыркнул дымом, закашлялся и хрипло выдал:

– Юный ты наш интернационалист! Ишь ты, Европа! Чуть папиросу не выронил!

А я уже бодро шагал дальше, чувствуя себя почти иностранцем, этаким гражданином мира. Новые джинсы уже не так кололи, а скрип их казался мне теперь шикарным европейским звуком.

Когда я вернулся домой, тётя Марина уже собиралась уходить. Она потрепала меня по волосам (я едва не чихну от её духов!) и сказала:

– Гудбай, Максим! Ты настоящий европеец!

Я важно кивнул, хотя и не был уверен, что это комплимент.

– Ну что, наш англичанин? – усмехнулась мама, когда дверь закрылась. – На весь двор наслушались твоих «хэллоу»!

– В Европе так принято! – бодро отрапортовал я.

Бабушка фыркнула, поправляя скатерть (ту самую, в синие цветы, как у тёти Мариной блузки):

– Вот ещё! У нас тоже порядки есть. И без всяких «хау а ю» обходились!

Я задумался. Да, в Европе, наверное, здорово: чистые тротуары, блестящие магазины… Но там нет нашего двора с Колькой и Наташкой, нет дяди Васи с его папиросами, нет тёти Люды и её авоськи. И уж тем более там никто не играет в «казаки–разбойники» до посинения!

– Ладно, – вздохнул я, снимая скрипучие джинсы. – Завтра опять надену свои драные шорты.

– Ура! – тихо сказал я себе перед сном.

Потому что лето ещё длинное. А двор – мой. И никакая Европа с её «хэллоу» не заменит этого!

Волшебник в папиной рубашке

Стояло лето. Мы с Сашкой сидели во дворе, рядом с тополем – вроде бы всё хорошо, каникулы. А нам – тоска. Сидим на скамейке, которую солнце выбелило до блеска, смотрим на тень от листьев – тепло от неё, будто от одеяла. Только одеяло зимой хорошо, а тут… Дышать нечем. Спина к скамейке прилипла.

Чем заняться? Только ногами болтать да смотреть, как муравей сражается с соломинкой. Соломинка – здоровенная, а он – кроха. Но ползет! Упрямец. Нам бы его упорство, чтобы эту духоту пережить.

– Сашка, – вздохнул я, отлепив спину с легким чмоканьем. – Вот бы сейчас стать волшебником, а?

Сашка лениво повернул голову, вытирая лоб рукавом:

– И и что бы ты наколдовал?

– Да все что угодно! – оживился я. – Захотел – раз! И перед тобой целая гора мороженого! Самого холодного, сливочного! Или – бац! – бассейн с лимонадом прямо тут, во дворе! И ныряешь с головой!

Я представил эту прохладу и сладость, и даже сглотнул.

– Угу, – хмыкнул Сашка, но в его глазах мелькнуло любопытство. – А я бы цирк наколдовал. Прямо над нашим домом. С клоунами и акробатами, что под самым куполом летают!

– Вот именно! – подхватил я. – Хочешь сладостей – пожалуйста! Хочешь зрелищ – нет проблем! Быть волшебником – это круче всего на свете! Ничего не надо просить, просто подумал – и готово! Сидишь себе под тополем, жарко… эх! – Я махнул рукой.

– В такую–то духоту о мороженом мечтать? – буркнул Сашка, но я видел – он тоже невольно сглотнул. – Очумел? Жару притянешь! – Он махнул рукой, но мысль о волшебной власти над миром витала в теплом воздухе под тополем.

Мы так увлеклись мечтами о волшебных бассейнах, что не заметили, как из–за угла нашего дома показался папа. Он шел быстрым, бодрым шагом – совсем не по–летнему, размахивая свернутой газетой, словно хотел разогнать душный воздух. Увидев нас под тополем, он сразу свернул к скамейке. Его лицо расплылось в широкой, знакомой улыбке, от которой сразу стало чуть светлее.

– Что, страдальцы солнечные? Сидите тут, как два воробья на раскаленной сковородке. А не махнуть ли нам… – он сделал театральную паузу, глядя на наши ожидающие лица, – …освежиться?

– Куда? – выдохнули мы хором.

Папа загадочно подмигнул:

– А вот узнаете! Шагайте за мной, солдаты удачи!

Мы засеменили за ним по раскаленному асфальту, гадая, куда же он нас ведет. Через несколько знакомых поворотов папа остановился перед невзрачной дверью с веселой вывеской: «Лакомка». Я аж подпрыгнул от радости!

– Ура! – вырвалось у меня.

Мы влетели внутрь, и нас обдало волной блаженной прохлады. Знакомый запах ванили, свежей выпечки и детского счастья встретил нас. За длинной стойкой, как всегда, стояли огромные металлические емкости с самым вкусным в городе мороженым! Особенно их пломбир – белый–белый шарик, такой сливочный и плотный, что ложка стояла, как вкопанная, а сверху – тонкий–тонкий слой инея, будто его вынули из самого пушистого снежного облака. А еще там было волшебное крем–брюле – еще нежнее, с карамельной ноткой. Напротив, через площадь, сияло пестрое здание цирка, но сейчас все наше внимание было приковано к стойке.

Папа купил нам по порции: мне – мое любимое крем–брюле, Сашке – шоколадное. Мы уселись за столик у окна. Я подцепил шарик ложкой… О боже! Он был именно таким: холодный, с хрустящей корочкой инея, а внутри – кремовая нежность, тающая на языке. Я закрыл глаза от блаженства.

Вот бы сейчас… запить это дело газировкой! Лимонной! Чтоб шипела, щипала язык, гнала прочь духоту!

Только мелькнула мысль – папа поставил на стол два высоких стакана. В них бурлил, искрился золотистый лимонный сироп!

– На, хлопцы, запейте свое счастье! Освежитесь как следует!

Я замер с ложкой в воздухе. Сашка фыркнул:

– Чего уставился? У тебя на носу мороженое.

Но я смотрел на папу. Невероятно! Снова! – пронеслось в голове. Словно он читает мои мысли!

Допивая шипучий, леденящий лимонад, я лениво посмотрел в окно. Напротив, через шумную площадь, сиял наш Цирк! Большой, круглый, с синим куполом, упирающимся в небо. Яркие краски, трепещущие флаги. Из распахнутых дверей доносилась музыка и гул толпы. Там сейчас творилось волшебство! Эх… вот бы сейчас туда!

Папа вдруг хлопнул себя по лбу:

– Ах, да! Я же совсем забыл! Ребята, а не сходить ли нам в цирк? Говорят, там новое шоу акробатов – «Полёт над бездной»! Как раз сеанс скоро!

У меня даже дыхание перехватило.

– Пап! Да ты что?! – выдохнул я.

– А что? Разве плохая идея?

– Да нет! Отличная! Просто супер! – закричали мы хором, вскакивая. Опять! Он опять угадал! – ликовало сердце.

Уже у кассы я заметил девочку, счастливо прыгающую с огромным розовым облаком сладкой ваты на палочке. Вот бы и мне! – мелькнуло в голове. – Той самой, что тает во рту, как сахарная пыль, невесомо липнет к щекам!

Получив билеты, мы направились к контролеру. И вдруг папа сделал широкий шаг в сторону, прямо к яркому киоску у входа! Продавщица ловко намотала на палочки три огромных, пушистых, розовых одуванчика!

– Держите, орлы! – весело сказал папа, вручая нам вату. – Без этого в цирке – как без клоуна! Главное – не съесть раньше начала представления!

Я взял свое теплое, воздушное чудо, пахнущее чистым сахаром. Посмотрел на папу, на его добрые, смеющиеся глаза. Как?! Как он это делает?!

Под куполом цирка развернулось невероятное шоу! Акробаты летали, как птицы, ловили друг друга в воздухе, кувыркались на шелковых полотнах! Особенно дух захватывало, когда они, летя с огромной скоростью, хватали друг друга в последний миг! Зал ревел от восторга. Я орал, хлопал, забыв обо всем. Даже папа свистел в два пальца! Это было живое чудо, круче любой сказочной магии!

Когда акробаты, сияющие и счастливые, раскланивались, я обернулся к папе. Ваты на палочке уже не было, только сладкие розовые нитки на пальцах.

– Пап, – прошептал я, глотая комок восторга и благодарности. – Ты сегодня… ты сегодня самый настоящий волшебник! Угадал всё! И мороженое, и лимонад, и цирк, и вату… и вот это! – я кивнул на сияющий манеж.

Папа рассмеялся, его глаза теплели. Он обнял меня за плечи:

– Просто повезло, Максим! Просто очень хороший день выдался! И программа в цирке удачная, и киоск под рукой…

Но я–то знал. Я смотрел на его доброе, немного уставшее лицо, на морщинки у глаз от смеха, и меня вдруг осенило. Ярко, как луч прожектора над ареной. Пломбир, который появлялся, когда очень хотелось. Лимонад, шипевший в самый нужный момент. Цирк, о котором только подумал. Вата, как розовое чудо. И этот полет под куполом…Волшебники, они же не только в сказках! – пронеслось в голове. Они ходят рядом, в обычных рубашках, смеются нашим смехом и знают наши самые сокровенные желания еще до того, как мы их произнесем. Просто потому что они – наши папы и мамы.

Мы вышли, ослепленные закатом, оглушенные счастьем и грохотом аплодисментов. Я крепко держал папину руку. День заканчивался, но внутри осталось что–то важное, теплое и сладкое. Я оглянулся на сияющий купол цирка, потом посмотрел на папу, который что–то весело говорил Сашке. Вот он, настоящий волшебник, – подумал я, и сердце радостно екнуло. И его волшебство – самое сильное на свете.

Максим Кириллович

Вечером мы с папой играли в шахматы. Я ему как дам «шах» – прямо королю под нос! Папа аж брови нахмурил, лоб весь в складках, уставился на доску, думает. Думал, думал… И вдруг – бац! – смотрит не на короля, а… на мои ноги! И говорит:

– Ты что это, Макс, так быстро растешь? Штаны уже, гляди, коротковаты стали. Совсем недавно, вроде, купили… И руки – куда такие длинные? Совсем взрослый!

Я обрадовался:

– Да! Вот бы скорее вырасти… Хотя бы на один день стать взрослым!

До самого утра я забыл об этом разговоре.

А утром только открыл глаза – бац! – и влепилась мне в голову, как муха в варенье: «А вдруг? А вдруг вчерашнее желание сбылось?»

Я лежал неподвижно. Простыня подо мной вдруг показалась какой–то чужой, колючей. Солнечный зайчик на стене – подозрительно большим. А сердце… сердце колотилось, как молоток по наковальне, прямо в ушах стучало: «Тук–Тук! Тук–Тук! Взрослый? Взрослый?» Я осторожно, будто боялся сломать новое тело, сел на кровати. Посмотрел на руки. Вроде обычные руки. Но вдруг они УЖЕ ВЗРОСЛЫЕ? Я сунул ноги в тапки. Тапки были мои, детские. Значит, ноги еще не выросли? Или это так, для маскировки? А пижама? Неужели она теперь тоже детская, а я в ней как в рубашке младенца?

Меня аж затрясло от этой мысли! Но любопытство пересилило страх. И тут меня обдало жаром: ведь сегодня я – взрослый! Папино «Попробуй!» жгло ухо, как команда «В атаку!».

Первым делом – это внешний вид. Взрослые носят галстуки и очки. Я нашел папин старый клетчатый галстук. Повязать его ровно у меня не получилось, он болтался набок, как удочка. Потом я взял папины старые очки без стекол – он их не выкидывает, говорит: «Пригодятся». Они съезжали на кончик носа.

Теперь нужна работа. А на работу все взрослые ходят с портфелем. Значит, портфель, или рюкзак! Я вытряхнул из своего школьного рюкзака все учебники и тетради. Зачем они взрослому? Взрослому нужны ВАЖНЫЕ вещи! Я положил туда:

· 

Горсть гаек из папиного ящика с инструментами (очень важные штуки!).

· 

Пять конфет «Мишка на Севере» (для переговоров и поднятия духа).

· 

Толстенную книгу «Справочник инженера» (она лежала у папы на полке и выглядела невероятно серьезно).

· 

Пустую тетрадь и карандаш (для записей, конечно же).

Рюкзак набился туго и хлюпал при ходьбе. Отлично!

После завтрака я важно объявил:

– Я на работу пошел!

– Удачи! – крикнула мама с кухни. – Только галстук поправь!

Папа только хмыкнул и продолжил читать газету.

Моя «работа» была в парке, на самой дальней лавочке. Я сел, положил рюкзак рядом, надел очки на нос и сделал очень деловое выражение лица. Сидел, изредка поглядывая на часы (как папа, когда ждет автобус). Потом достал гайку, повертел в руках, постучал ею по лавочке – проверил, наверное, крепость. Потом открыл «Справочник инженера» и стал водить пальцем по страницам, делая умный вид. Потом вынул тетрадь и старательно вывел: «План. 1. Работа. 2. Покупки. 3. Воспитание». Воспитание – это обязательно! Я знаю, как это делается.

За «покупками» я отправился в булочную. В кармане лежали три рубля – моя вчерашняя сдача от мороженого. Я подошел к прилавку, как самый настоящий глава семьи, и сказал:

– Дайте, пожалуйста, буханку белого.

Продавщица подала.

– С тебя три семьдесят.

Я пересчитал свои три рубля. Три семьдесят! А у меня всего три! Я растерялся.

– А… а можно только половинку? – выдавил я.

Продавщица удивилась, но отрезала половину батона. Я заплатил и вышел, сжимая в руке драгоценную половину. Взрослая жизнь оказывается дорогая штука.

Теперь – воспитание. Найти Кольку было легко. Он сидел во дворе и ковырял палкой землю. Я подошел к нему, поправил съехавший галстук и очки, и заговорил строго, как папа:

– Колька! Опять без дела сидишь? Надо полезным делом заниматься! И кашу ел? Каша – это сила! Без каши вырастешь хилым, как травинка!

Колька, рыжий и веснушчатый, уставился на меня. Его рот медленно открылся, а веснушки на носу как–то все сразу слились в одно пятно от изумления.

– Ты чего, Макс… – прохрипел он наконец, – …в контору, что ли, собрался? Или в цирк в папиных стёклах и удавке?

Я выпрямился во весь свой (пока еще не взрослый) рост:

– Я не Макс, я Максим Кириллович! – важно ответил я, чуть не поперхнувшись от собственной серьезности. – И советую тебе слушаться старших и есть кашу по утрам!