При свете тьмы

Пролог

Изначальный стоял в вышине холодного звездного неба, наблюдая за тем, что происходит там, на Земле. Он видел, как корабли бороздят океан в поисках неизведанного, но разбиваются о рифы и скалы, и тонут в штормах, теряя магию в открытой воде. Видел караваны, что спешат от оазиса к оазису, которые оскудевают под натиском беспощадной пустыни. Видел смельчаков, которые хотят открыть новые земли, но застревают во льдах, болотах и песках. Следил за всполохами силы на Востоке, что пытается постичь непостижимое, но уничтожает все вокруг, превратно понимая суть магии. И за тем, как на Западе ремесленники приспосабливают ее к изобретениям, извращая силу, низводя в слуги. Видел снег на севере под сиянием ледяного небесного огня и Врата под ним. Видел жар солнца на юге. Видел тех, кого не мог спасти. Видел Дикий Гон[1], что ежегодно собирал дань из прОклятых, оставленных, отверженных и потерявших веру в добро, обреченных на муки, что ужасно, и по его вине и недомыслию.

Он был в этом мире всегда, с самого его создания. И будет до его конца.

Тот конец был близок.

Бессмертный видел, как магия уходит из мира вслед за теми, кто нес ее. А с уходом силы что останется тут? Он не хотел того знать, но знал. Слишком мало осталось тех, кто пришел с началом времен, как и он. Они перешли через Завесу к ней, и он не смог помешать этому. Остались самые верные или заблудшие.

Изначальный перевел взгляд за пределы знакомого людям мира, в тот край, за которым магия бушевала как магма в сердцевине Земли. Ему не было туда доступа, эти границы он не мог перейти, да и мало кто из бессмертных и смертных решался на это. Она позаботилась о том, что только с ее милостивого разрешение несчастные могли попасть к ней.

Изначальный усмехнулся и прикрыл глаза, вслушиваясь в сердцебиение. Свое и той, кто была за краем – его возможность все изменить или погибнуть, его надежда и его сомнение, его сила, но и его слабость.

Бессмертный взмахнул плащом, что в ином освещении переливался синим и зеленым как сорочьи крылья на солнце и полетел туда, где он знал – скоро появится та, чье сердце он ощущал как собственное. Оно и было его собственное. Почти…

[1]Дикий Гон, он же Дикая Охота – в североевропейской мифологии группа призрачных всадников, которые несутся по небу, преимущественно в зимний период, и охотятся на живых, поэтому от Самайна до Йоля лучше не блуждать одному в темное время суток. Сидите у очага с елкой в обнимку, она отгонет нечисть.

Ангерран де Куси

ВЕСНА.

Весеннее равноденствие (оно же Навруз, Жаворонки, Остара)

Ангерран де Куси[1]

Граф Ангерран де Куси, двадцать пятый своего имени, от наслаждения потянулся на подушках— мышцы красиво напряглись, как у молодого гепарда во время бега, кожа покрылась капельками пота. Он улыбнулся, предчувствуя экстаз, и внезапно охнул.

– Дорогая, вы в своей страсти излишне дерзки с ценным для меня орудием, – мягко проговорил граф своим низким бархатным голосом.

Из-под простыни вынырнула прелестная графиня Беатрис де Монферран, и кокетливо улыбнулась. Завитушки на модной головке даже не шелохнулись, намертво скрепленные розовой водой с сахаром. Ангерран невпопад задумался, сколько же времени ушло на создание этой копны кудрей.

– Это вам, граф, за ваши пламенные взгляды в сторону некоей герцогини, недавно прибывшей ко двору.

Она села у его бедра – полная округлая грудь чувственно колыхнулась, и Ангерран де Куси аж закусил губу от эдакой красоты. Беатрис кокетливо улыбнулась, а ее руки проворно пролезли под простыню и ритмично задвигались. Ангерран, засмеявшись, резко перевернул Беатрис, прервав ее занятие.

– Довольно наслаждения для меня. Мне есть чем отблагодарить вас. Задавайте темп, ваша светлость, мы начинаем играть совсем другую музыку, – прошептал он ей на ухо и прикусил мочку. Графиня попыталась поймать своими губами его, но он не позволил, прижав ее своим телом к кровати. Она выгнулась и издала стон, когда Ангерран вошел в нее, задвигала бедрами, сливаясь с ним в одно целое: – Значит, ревность, сударыня? – проговорил граф, принимая правила этой сладкой игры: – Вам удалось поразить меня! Вы решили предъявить на меня права! А как же ваш муж?

Графиня охнула, запрокинула голову, вцепившись руками в подушку, от чего ее грудь красиво поднялась. Поразмыслив секунду, Ангерран решил уделить ей внимание вместо разговоров. Его прелестная любовница отдала должное его порыву и снова застонала.

Они двигались все чаще, все быстрее, забыв все, кроме жаркого наслаждения, пробирающегося по позвоночнику все выше и выше. Огненные всполохи в голове предвещали неизбежное удовольствие, но граф благородно придерживал себя, давая даме время на достижение высшей точки в их утехах.

Когда Беатрис наконец страстно закричала, вонзая ногти ему в спину, Ангерран отпустил себя. Он так яростно прижал ее бедра к своим, что графиня сначала ойкнула, а потом снова застонала. Граф выдохнул с ней в унисон и тут же впился своими губами в ее, не отпуская Беатрис из объятий. Так они и лежали, довольные этой игрой и друг другом в ней.

Беатрис чуть лениво погладила любовника по спине. Граф заглянул ей в лицо, и она кивнула, приглашая его к продолжению. Ангерран поцеловал ее в шею, спустился к груди, а пальцами нащупал клитор и принялся массировать. Беатрис заелозила, подстраиваясь, вздохнула и вдруг снова закричала. Граф де Куси, не отрываясь от груди дамы, самодовольно улыбнулся своему успеху в женском удовольствии, но мозг все-таки тоже начал работать: тональность вопля отличалась от того, что было до этого – а значит не его в том заслуга.

Выхватив из-под подушки кинжал, Ангерран молниеносно вскочил с кровати в боевую позицию, но тут же расслабился, лишь поднятой бровью выражая неудовольствие и удивление происходящим.

В дверях спальни, без тени улыбки или каких-либо еще эмоций на лице, стоял Антуан де Фуко. В привычной ему черной одежде простого хлопка правая рука короля, маршал по особым поручениям, советник и наперсник его величества выглядел как какой-то простолюдин. И ладно бы только он тут был – за спиной Фуко маячили жандармы, вышколенные настолько, что не смели даже покоситься в сторону кровати, пока им не прикажут.

Графиня юркнула под простыни. Ангерран же лишь бесстыже ухмыльнулся, позволяя разглядывать себя.

Зрелище было впечатляющим, что уж там. Был граф высок, строен, смугл в силу смешения крови его франкских предков с разными народами, но со светлыми, словно выгоревшими на солнце волосами. Волнистые от природы, они падали ему на плечи естественными локонами, что вызывало зависть всего двора, тратившего состояния на парикмахеров и завивку. В дерзких серебристо-голубых глазах Ангеррана затаилась хитринка. От северных прадедов и праматерей ему достался прямой нос, волевой подбородок и высокий лоб, а от южных – мягкие нежные полные губы и чувственная загадочная улыбка. Немногочисленные шрамы на теле, оставленные дуэлями, лишь подчеркивали совершенство кожи. Экзальтированные девицы от внешности Ангеррана иногда падали в обморок – желательно, когда рядом стоял сам граф, способный поймать их и умело расшнуровать корсет, где прячется одному ему адресованная записка.

– Чем обязан такому невежливому вмешательству? – спросил Ангерран с иронией. Антуан де Фуко прошел в комнату, плотно прикрыл за собой дверь, оставив жандармов за ней, и сел в кресло, предварительно смахнув с него дамские чулки. Где-то в коридорах залилась лаем любимая левретка графини.

– Поздновато она лает, не правда ли, сударыня? Или она приучена предупреждать только о муже? – Антуан усмехнулся, когда графиня испуганно приподнялась на кровати: – Нет, нет, не переживайте, он очень занят, ведь король лично решил посмотреть ценности, что привез ваш супруг из Парижа, так что он ожидает прибытия его величества, прискакав буквально пару минут назад, чтобы надавать тумаков слугам. Вы же, если мне не изменяет память, уехали в церковь, зачем же ему к вам подниматься… – маршал аж причмокнул от удовольствия, когда Беатрис фыркнула: – Я же вот решил проверить второй этаж. Не обессудьте. Работа такая. Все для безопасности нашего короля. Но раз уж так совпало, что вы здесь… видимо, лечите мигрень, – Антуан усмехнулся, разглядывая раскиданные одежды и смятые простыни на кровати: – может быть, найдете в себе силы и оденетесь для встречи с королем и своим мужем? Служанка уже ждет вас.

Беатрис де Монферран гордо поднялась.

– Вы невоспитанны и грубы, сударь, – проговорила она, старательно прикрываясь огромной шелковой шалью, вытканной красными розами, но та никак не хотела удерживаться на ее полных бедрах, демонстрируя белизну кожи: – Врываться в будуар дамы – это непозволительное оскорбление, и я попрошу графа вызвать вас на дуэль!

– Какого из них? – отрешенно спросил Антуан, разглядывая Ангеррана. Тот же просто наслаждался сценой, что было заметно по затаившейся в уголках губ улыбке: – Боюсь, если меня вызовет ваш муж, то ему придется рассказать, в сколь щекотливом положении я вас застал. А его сиятельство де Куси, конечно, может вызвать меня, но опять же – придется рассказать вашему супругу, почему это делает посторонний вам мужчина. К тому же, не вы ли говорили, что дворянин я – ничтожно-мелкий, в первом поколении, и даже сидеть за одним столом со мной не пристало вашему сиятельству! Неужто моя кровь на дуэли не оскорбит никого из двух вам угодных сиятельств? – Ангерран откровенно хмыкнул, запутавшись в сиятельствах, но оценив изысканность оскорбления.

Графиня топнула ногой и вышла, волоча за собой шаль, но запутавшись в ней, уронила, окончательно открыв взорам вид на свое прекрасное тело, не знавшее ни дня труда. На Фуко это не произвело никакого впечатления. Ангерран же невольно загляделся вслед графине и вздохнул, после чего придвинул к себе кресло и все такой же обнаженный, как был, сел в него.

– Вы прервали весьма приятную встречу, – проговорил де Куси: – Я и правда не могу оставить это безнаказанным, месье. Вы же понимаете это? Честь дамы, моя честь и прочее! – он изящно махнул рукой, как бы подчеркивая это прочее, что было вроде и важно, и не очень: – Однако не могу не оценить то, что пришли вы вовремя, иначе наши стоны заметил бы супруг этой прекрасной кокетки.

– Ах, оставьте, – Антуан лениво отмахнулся, потом пошарил за собой, вытянул шелковую белую сорочку с кружевными манжетами и воротником и кинул в Ангеррана. Тот поймал ее на лету и надел, приподнялся и достал из-под себя бриджи темной парчи с золотой вышивкой, в них нашел и чулки. Антуан, наблюдая, как граф одевается, продолжил: – Честь этой дамы скончалась, не приходя в сознание, еще в девичестве. Ваше же сиятельство вместе с вашей глубоко ценимой честью только в этом месяце прошли несколько спален и даже одну келью. Думаю, что в монастыре святой Гонории вы не в грехах каялись?

– И в них тоже, но чуть позже, а потом снова нагрешил, – рассмеялся Ангерран де Куси, рассматривая себя в зеркало. Взглядом поискал сапоги, перевязь и шпагу. Прицокнул, обнаружив шляпу на канделябре.

– Боюсь, что на вас поступило слишком много жалоб, но наш великий король в милости своей не хотел верить досужим домыслам, и решил, что надо удостовериться во всем самостоятельно. Однако не мог же я вот так ворваться в дом сиятельного графа и учинить проверку в спальне его жены, не находите?

Ангерран внезапно побледнел.

– Так это ловушка…

– Да стал бы его величество строить вам ловушку из-за ваших необузданных похождений.

– Он, конечно, нет, но вы… Тут за мили пахнет вашими интригами, – Ангерран ткнул пальцем в Антуана де Фуко.

– Вы, мой друг, некоторое время назад осквернили супружеское ложе одного из сильнейших своими вассалами маршалов, пока тот воевал на Западе. Дама была так глупа, что влюбилась в вас и призналась во всем мужу, а он решил ворваться к королю и угрожать ему, заодно упомянув вашу матушку.

Ангерран зажмурился.

– Вот черт!

– Именно. Маршал внезапно и скоропостижно скончался, – Ангерран вскинул голову, но Антуан лишь пожал плечами и никак не прокомментировал эту новость: – Теперь его вдова требует, чтобы провели расследование мужниной смерти, а заодно, чтобы вы женились на ней.

– Ах, Анжелика… Красива, но бесспорно слишком глупа и набожна, – Куси продолжил одеваться. – Что ж, я готов ответить перед королем и этой глупышкой за свои грехи. Вот только ни ее светлость герцогиню, тогда еще не вдову, ни спальню ее светлости я не осквернял своим проникновением.

– У нее есть письма.

– Бумагу марал, было дело, ее светлость не марал, – Ангерран натянул сапоги, надел парчовый камзол, пристегнул шпагу, поправил манжеты и развернулся к Антуану, немного разведя руки и словно бы красуясь перед ним. Антуан невольно признал кивком, что выглядит граф весьма неплохо: – Я готов следовать за вами, так что зовите жандармов. Кстати, а где мне придется отсиживать за грехи, в какие казематы меня отправят, в какую ссылку? Может быть, к маменьке? Я давненько не был в родном замке!

Антуан де Фуко прищурился.

– Вы отправляетесь прямо сейчас к королю, которому вы якобы привезете срочное сообщение., а затем вы вместе поедете во дворец. Спуститесь из окна, как поднялись? Или это слишком сложно?

Ангерран, если и был удивлен, себя не выдал. Поправил камзол, расшитый драгоценными старинными кружевами, и так резво прыгнул в открытое окно, что Антуан лишь крякнул.

– Графиня! Ваше сиятельство! – крикнул он, выждав пару минут.

Из будуара появилась графиня де Монферран в нижних юбках и зашнурованном корсете, грудь в котором лежала как фрукты на блюде и была столь же аппетитна.

– Все прошло удачно? – улыбнулась она.

– Более чем, ваше сиятельство, благодарю вас!

– Ах, не стоит, право. Это было приятно, как и то, что вы ворвались уже после окончания наших утех с графом. Слухи о нем не преувеличены, – она плотоядно усмехнулась: – Осмелюсь даже пожелать, чтобы все бы ваши поручения были такими. И все же… – Беатрис помолчала, – надеюсь, долг уплачен?

Антуан вытащил из внутреннего кармана документы и подал графине, она, жадно схватила их и быстро пролистала.

– Не волнуйтесь, более того, вам открыт кредит в известном заведении. Однако в этот раз будьте осмотрительнее. Ваш муж заметит, если вы все-таки проиграете его земли! Я не всегда могу вам помочь!

– Благодарю вас, сударь, – графиня прослезилась, что лишь украсило ее, сделав огромные карие глаза еще более выразительными. Она прикусила губу: – Однако я бы хотела вас отблагодарить чуть… – она затаила дыхание и на выдохе произнесла: – Глубже.

Антуан де Фуко склонился в поклоне.

– О! Это так заманчиво, ваше сиятельство, клянусь, если бы сейчас я не был на службе и меня внизу не ждал король…

Графиня очень близко подошла к маршалу и положила руку ему на пах. Антуан оценил подвиг Беатрис. Грубого полотна его одежды не часто касались такими нежными пальцами. Не пристало высокородным трогать такую простонародную ткань.

– Разве у вас нет хотя бы минут пяти? Ведь моя благодарность так велика, а наша дружба, я уверена, может быть куда плодотворнее. Мне кажется, я давно не была фрейлиной при дворе ее величества! Не имела своей комнаты во дворце. Не садилась за стол короля и королевы.

Антуан де Фуко накрыл руку графини своей, она чуть улыбнулась и тут же разочарованно вздохнула, когда он убрал ее ладонь. Маршал подумал несколько секунд, а потом прошел к двери и щелкнул задвижкой, закрывая ее.

– Если только пять минут, ваше сиятельство! – проговорил он. Графиня кокетливо приподняла бровь и снова закусила губу: – Тем более у меня к вам есть один интереснейший вопрос…

Ангерран де Куси вошел в двери особняка де Монферран и прошел анфиладу комнат, пока не догнал свиту его величества Балдуина Семнадцатого. Граф поклонился и тут же сделал шаг назад и встал позади короля. Тот нетерпеливо протянул руку. Ангерран вложил в нее письмо, что предусмотрительно получил от жандармов Антуана де Фуко. Самого его не было. Впрочем, не так уж и странно. Фуко хоть и был дворянином, но не знатным, не старая кровь, как говорили тут о франках, что пришли с первыми крестовыми походами. Впрочем, Ангерран признавал, что тот был умен, а значит достоин своего места при дворе и короле. О его внешности женщины говорили разное. Некоторые называли его рыбой. Другие признавались, что за этим отстраненным видом им чудится огонь. И все же Ангерран был зол. Сегодняшние силки на зверя точно расставил Фуко, которому король доверял всецело, но вот что нужно Антуану и его величеству от него – этого Ангерран никак не мог предположить, как и того, почему это нужно было обставлять так сложно.

– Господа, мне пора, дела государственные, – проговорил его величество и развернулся к выходу, отложив старинный франкский кинжал, что держал в руках. Граф де Монферран забегал вокруг точно гусак. Ангерран невольно усмехнулся, и тут же перехватил улыбку одной премилой дамы из свиты. Все – от мушки у уголка губ до цветка в декольте говорило Куси, и только ему, что баронесса совсем не прочь, чтобы он наведался к ней, каждый символ и намек на своем месте, каждый вдох с расчётом на то, что грудь поднимется именно так, чтобы оказаться на грани того, чтобы это стало неприличным, но не перейдет ее. Ангерран сделал вид, что намеков не понимает, но вздохнул с сожалением – дама была чрезвычайно мила и привлекательна. А вот король, судя по тому, как нахмурился, это увидел! Теперь еще и за это отвечать, черт возьми! – граф де Куси, вы присоединяетесь ко мне!

Ангерран поклонился и последовал за его величеством, предвидя порку.

Королевская резиденция находилась в отдалении от Старого города, на вершине одного из холмов, с которого было видно все на мили вокруг. Антуан де Фуко присоединился к конной процессии, что пробиралась узкими улочками Иерусалима, и пристроился чуть позади Ангеррана, когда они проехали уже половину пути. Это удивило Куси, все-таки именно на Фуко лежала ответственность за жизнь короля, а улицы были полны людьми. Одни падали ниц при виде монарха, а кто-то тянул к нему руки в проказе или золотушных детей, чтобы король тронул их и спас от болезней, как давно повелось, еще когда Запад был христианским, а Восток только отвоевывали у неверных. Балдуин никогда не отказывал в милости. Однако, как знали немногие, каждый раз после этого его осматривали врачи, да и на руках у него были магические перчатки, предохраняющие от заразы и ядов.

Еще больше, чем отсутствие Фуко, удивляло присутствие братьев Ордена Уробороса, которых, как знал Ангерран, король недолюбливал. В общем, Ангеррану было о чем подумать. Начнем с того, что чрезвычайно поразительно то, что этот путь король преодолел ради того, чтобы застать его, Ангеррана, в кровати ветренной графини.

Процессия въехала в парк, который был разбит вокруг дворца, пересекла каналы и прошествовала мимо нескольких фонтанов – роскошь такого количества воды, охлаждавшей резиденцию, была тут привилегией даже у самых богатых. Вода поднималась сюда с помощью западных механизмов и местных алхимических приспособлений, а затем текла в город, где уже была доступна всем. В эту жару фонтаны журчали особенно сладко, однако Ангерран понимал, что ни прогуляться, ни посидеть около каналов ему не дадут.

И точно:

– В малый зал приемов, граф, и ожидайте, – бросил, не глядя на него, король и ушел в окружении лекарей, придворных и охраны.

Ангерран де Куси остался один. Он еще раз с тоской посмотрел на фонтаны, и пошел ко входу во дворец, что сочетал в себе роскошь Востока и оборонную мощь Запада, которая до сих пор была в почете в королевстве. Как дань памяти, как обещание снова вернуть себе земли предков. С Храмовой горы раздался колокольный перезвон. Ангерран посмотрел туда. Он не видел, но знал, что паломники смотрят, как тамплиеры, несмотря на жару, в полной экипировке регулируют потоки людей и охраняют врата Третьего Иерусалимского Храма, теперь христианского. От Храма Соломона, святая святых тамплиеров[1] и Ордена Уробороса, движется сквозь людей, оглушенных молитвенным экстазом, церемония. Куси словно бы наяву окутали запахи ладана и мирры. Как будто был он там лично, услышал Ангерран песнопения, что благодарили за магию в этом мире и воспевали святость Иерусалимского царства.

Ангерран отвернулся, отрезая себя от всего этого, и прошел к малому залу. Он сел на неудобную скамью, вытянул ноги и прикрыл глаза, зная, что скоро будет выволочка, но не ранее, чем через час. Так почему бы не воспользоваться случаем и не вздремнуть?

– Пройдемте, ваше высочество, – с иронией сказал голос над ухом. Граф вздрогнул как от обращения, так и от того, что его позвали так быстро. Антуан де Фуко смотрел сквозь него, будто и не существовало никакого Ангеррана де Куси, и это было странно. Еще хуже было то, что маршал чуть заметно сжал и разжал пальцы, словно в спазме.

Ангерран прошел в чрезмерно богато уставленную комнату и поклонился королю, прижав правую руку к сердцу. Балдуин Семнадцатый сидел в огромном кресле, обшитом красным бархатом, его ноги утопали в нежном шелковом ковре. Пристально взглянув на Куси, он искал в нем себя и находил, что уж поделать. Цвет кожи от него, как и стать. Не сейчас, конечно, а когда ему было, как Ангеррану, чуть больше двадцати лет. А вот глаза и волосы матери, губы и улыбка тоже от нее. Открытая и сердечная, обманувшая такое количество простецов, поддавшихся на искушение. Изабелла де Куси по первому мужу и сегодня была одной из самых красивых женщин, а уж когда он утонул в ее голубых озерах глаз – ей не было равных на всем Востоке! Страсть к Изабелле, жене графа Рауля де Куси, не прошла бесследно. Его сиятельство, который любил воевать, а скорее окружение солдат и простоту их нравов, удивительно вовремя сразу после побывки в родном замке был изрублен сарацинами. Изабелла же почти в срок родила сына. И вот он стоит тут, удивительно похожий на мать, но, если присмотреться, скорее удивительно похожий на отца. Впрочем, чем-чем, а повадками Ангерран был в Изабеллу – тоже любил нравиться да влюблять в себя. Однако если та покорила сразу короля, то мальчишка брал количеством разбитых сердец и пройденных спален.

– Ваше поведение, сын мой, недопустимо! – наконец грустно проговорил король. Ангерран потихоньку выдохнул. Если бы король был совсем недоволен, то никогда бы не обратился «сын мой»: – Конечно, не мне это говорить, сам грешен, и грех этот стоит предо мной.

Король словно окоченел, глядя на него. Тоже необычно. Потом и вовсе вздохнул и потупился. А вот это уже что-то новое… О происхождении Ангеррана его величество говорил редко, но всегда с радостью.

Конечно, Ангерран де Куси знал с детства, чей он – слишком уж часто король приезжал «унять скорбь почтенной вдовы», но никогда они не говорили об этом доверительно, как отец с сыном. Потом король завел новую фаворитку, но Ангеррана призвал ко двору уже лет в десять и даже намеревался признать его, если бы не молодая супруга, которая внезапно забеременела. Ангерран лишь вздохнул с облегчением. Его манили подвиги. Он хотел рыцарской славы. Мечтал пойти в крестовый поход, чтобы отвоевать отчие земли у нечестивых иноверцев, услышать колокола над собором Парижской Богоматери, что сейчас была мечетью, увидеть города, о которых лишь читал с наставниками. Но… У отца были другие планы, а с отцами не спорят, особенно с отцами-королями. Ангеррана отправили учиться дипломатии, а затем подальше с глаз с важной миссией. Способности к тому он имел – языки знал, обходительностью славился, заносчив был в меру. А главное был красив, молод, остроумен, хорошо пел и танцевал, владел мечом и шпагой, так что с легкостью находил общий язык со всеми, а с кем не находил, тех вызывал на дуэль.

О чем мало, кто знал, кроме матери, отца, да нескольких доверенных лиц, – Ангерран был очень умен и наблюдателен. Так что несмотря на детские мечты, сейчас он понимал, что выбор короля – сделать его послом – был мудр. За свою короткую жизнь он уже побывал и на Западе, и хоть и не слышал колоколов, но Париж посмотрел, и на юге, где в песках видятся самые страшные монстры. Он даже пожил в государстве монголов! И всюду приносил тайную пользу своему королю. Для всех же при дворе – его, повесу, отправляли с надеждой, что образумится или не вернется.

Что же дальше? Ради чего затеяна игра с выслеживанием его у графини? А то, что это игра не только для него – Ангерран уже не сомневался, осталось понять свою роль. Он незаметно посмотрел на короля. Балдуин же глядел лишь поверх его головы. Затем король почесал нос и продолжил. Ангерран выдохнул и склонил голову, поняв.

– Мой сын, к сожалению, я не могу предать память якобы твоего отца и признать тебя своим. Конечно, это печалит мое сердце, но еще больше его печалит твое поведение. Ты вернулся всего как три месяца, но за это время окончательно испортил свою репутацию и репутацию своей семьи. Вдова маршала де Фаррон требует, чтобы ты женился на ней. Граф де Монферран лишь чудом не узнал, что ты осквернил его брачные узы. Девица Клементина больше не девица! – Ангерран не выдержал и хмыкнул: – Ты смеешь еще смеяться? – король чуть повысил голос и побагровел.

– Нет, ваше величество, – проговорил с должным уважением и небольшой развязностью Куси: – Просто… девица Клементина не была девицей и до меня. Более того, она весьма виртуозно владеет, гхм, скажем так, игрой на флейте и в том ее большой талант. Развит он был не мной.

– Молчать! – прикрикнул король, Ангерран снова склонил голову, а Антуан де Фуко остался бесстрастным: – Вы женитесь, мой прекрасный и неистовый сын. Женитесь и успокоитесь, проводя ночи с женой и в собственной спальне.

– И на ком же? – Ангерран дерзко посмотрел на короля: – На девице, которая теперь не девица? Может быть, на вдове? Или сразу на всех сестрах монастыря святой Гонории? Ваш приказ, с какой стороны ни посмотри, – для меня непререкаем, но все же почему мою женитьбу вы облекаете в форму наказания?

Король поднял руку, и Ангерран замолчал. Показалось ли ему, или и правда послышался откуда-то шорох?

– Пока у нас две невесты на примете. Оба союза выгодны Иерусалимскому королевству.

– Жаль, что я не могу как мусульманин взять в жены сразу двух девиц, не правда ли? – дерзко проговорил Ангерран, играя привычную роль взбалмошного сына для невидимого зрителя, и тут же замолчал под гневным взглядом короля.

– Не забывайтесь, граф! – если прозвучало «граф», то жди беды, но Ангерран и так ее ждал. Хотелось обернуться и посмотреть туда же, куда нет-нет, да и посматривает король, но он сдерживался: – Пока мы будем выбирать, вы отправитесь с Орденом Священного Уробороса под защитой братьев-тамплиеров в столицу русов – Новгород. Месье де Фуко объяснит вам ваши задачи, пройдите с маршалом и постарайтесь хотя бы за последние пару недель перед отъездом не нарушать ничей покой! А… – король задумался и, как будто только что придумав еще одно наказание, вымолвил: – Не пожить ли вам с братьями-тамплиерами? И для поездки будет полезно, и для души!

Ангерран поклонился, не скрывая ярость в глазах, и двинулся к выходу вместе с Антуаном. Затем обернулся, снова войдя в роль, давно точно зная, что от него требуется и для кого спектакль.

– Кто они?

– Мой сын?

– Кого вы выбрали мне в супруги, государь… Выбираете.

– Одна – младшая дочь королей испанских…

– Ей же всего двенадцать! – воскликнул Ангерран, невежливо перебив короля, и тут же получил еще один гневный взгляд.

– Конечно, но никто прямо сейчас и не заставляет вас на ней жениться! Подождем, когда наберется ума, – в словах короля чувствовалась насмешка.

Ангерран поморщился. Не хватало еще жениться на малолетке. Его искренне отвращали отношения с молоденькими девицами, хоть такие браки и были нормой у аристократов. Его сестре от второго брака матери (тоже закончившегося вдовством, не сильно опечалившем Изабеллу) было двенадцать – она играла в куклы и говорила ерунду. Какая из нее невеста! Каждый раз, когда мать заводила разговор о женитьбе, а это всегда была чья-то «прекрасная дочь», вошедшая в пору сватовства, он сбегал к королю, якобы откликаясь на его призыв. Теперь и король туда же, и тут не уедешь – игра была серьезной. И ладно бы испанская принцесса была просто молода, время такое лечит, но она заговаривалась, ее били припадки, и, кажется, ее сознание осталось в глубоком детстве – плод многовековых браков между близкими родственниками.

– Я понимаю, что вы не в восторге, мой сын, но пора взрослеть. Ваше положение к тому обязывает.

Ангерран даже закусил губу, чтобы не съязвить, что его невесте повзрослеть вообще не суждено.

– А вторая? – в его голосе появилась надежда, но тут же погасла под насмешливым – тут уже не показалось – взглядом короля.

– Анна, сестра князя Андрея, – произнес король: – Да, и то, что вы едете в Новгород – грандиозный намек, куда склоняются весы. Вам же эта поездка позволит проявить себя как обходительному рыцарю…

– Ваше величество рискует стать дедом идиота или не стать им вовсе.

– Зная вашу любвеобильность, сын мой, странно, что я еще не стал дедом, – задумчиво проговорил Балдуин: – Впрочем, думаю, что княжна русов подарит нам прелестного внука. Она во цвете лет.

– Если я доберусь до ее тела сквозь все одежды, которые там на себя надевают из-за холода, мой король, – дерзко ответил Ангерран: – Но один плюс есть, хотя бы не идиотка!

– Давайте я объясню на пальцах, сын. Хоть вы и стараетесь окончательно лишить меня терпения с непонятной мне целью, но ничего не изменится. Ваша участь решена. Вы едете в Новгород! Если князь Андрей согласится на все условия, то женитесь на Анне. Если нет, на испанской Фердинанде.

Ангерран не услышал, как за ним закрылась дверь, зато снова почудился ему шорох, словно кто-то вошел к королю через другую дверь.

Граф шел по тайному коридору за Антуаном, думая о том, что только что произошло, и очнулся лишь, когда маршал сунул ему в руку бокал с вином. Ангерран выпил залпом и тут же протянул руку за добавкой. Антуан де Фуко не отказал. Наконец граф тряхнул волосами, рассыпав их по плечам.

– Почему же мне кажется, сударь, что за всем этим стоите вы? – тихо спросил Ангерран.

– Отнюдь, мой граф, – произнес Антуан, и Куси услышал в его словах что-то вроде жалости: – Женить вас так странно решил Орден Священного Уробороса и лично Великий Магистр, брат Франциск Александрийский, приславший соответствующее послание его величеству. И как мы ни писали ответные послания, что на вас другие планы, ничего не помогло, – Ангерран поперхнулся глотком вина: – Теперь вы готовы слушать? – Фуко дождался, пока граф кивнет и продолжил. – Что вы знаете о своей репутации при дворе?

– Я – одновременно обворожителен и неамбициозен по отцовскому, а точнее вашему приказу. Вы еще в далеком детстве объяснили мне, что вертопрах и повеса, прекрасный, но несерьезный и даже глуповатый в своей браваде – лучшая личина, чтобы меня не попытались убить как претендента на престол, а придержали, считая, что можно мной управлять. Я заигрался в дуэли, сочинения стихов и интрижки, как при дворе, так и в дальних миссиях, куда меня регулярно отправляют, когда я снова огорчаю его величество. Я чудил по вашему настоянию, и теперь узнаю, что все пошло прахом!

– Ах, страдалец. Как же это затруднительно и мучает вас, – хмыкнул Фуко.

– Конечно, нет, – Ангерран рассмеялся: – Я прошел многие спальни города, чтобы поддерживать репутацию, но, не буду отрицать, прошел с удовольствием для себя. Несомненно, вы не указывали мне конкретно на кандидатуры, но, бывало, намекали. Эту репутацию я создавал годами, и меня же за то регулярно наказывали… Впрочем, до этого момента наказания были веселыми. Может быть, все-таки обратно к монголам? Кобылье молоко весьма вкусное, если заткнуть нос!

Антуан де Фуко отмахнулся.

– В Новгороде полно своих странных представлений о еде! Невеста откормит вас, ваше сиятельство, отпоит, обласкает.

– За нами же следили во время разговора? – Антуан кивнул, налил себе вина и сел в кресло, указав на другое Ангеррану: – Орден?

Насколько богат был зал, где принимал король, настолько простыми и даже аскетичными казались личные покои Фуко. Ангерран не раз бывал в них и каждый раз поражался, как они подходят маршалу. Тут все было на своих местах, ничего лишнего – стол, стул, шкаф с бумагами и два кресла. Простые белые стены, ни одного ковра. И черным вороном посреди восседал Фуко. Лишь кипельно белые манжеты на простом камзоле и белый воротник – больше ничего: ни колец, ни брошей, даже оружия не было. По крайней мере на виду.

– Я рад, что его величество не ошибся в вас, хотя, каюсь, боялся, что вы выдадите себя. В ордене делали намеки, что вы нужны им, когда вы еще были совсем дитя, но тогда король придерживал вас около себя, руководствуясь необходимостью наследника. Я подозреваю причину, – Антуан хитро посмотрел на Куси, но тот перевел разговор:

– Там знают, кто я?

– Вы шутите, ваше сиятельство. Об этом не знал лишь граф де Куси, подаривший вам свое имя.

Ангерран поморщился и сделал глоток вина.

– Сударь, я не о крови, а лишь о своих заданиях. Как же так могло получиться, что орден заподозрил меня? Это невероятно, что король может посылать своего сына как тайного посланника и даже шпиона.

– И все же, боюсь, кое-кто начал догадываться, что не настолько уж вы глупы. Да, у вас репутация падкого на женщин и необузданного в том юноши, но ваши поездки в разные страны с посольскими миссиями все же привлекли к себе внимание своими удачами, – Фуко поднял руки, увидев, как взвился Ангерран: – Да, моя вина, я должен был тщательнее приписывать это другим людям, но каким-то образом шпионы ордена пронюхали, что договор с монголами – ваша заслуга, и начали копать. Так что передо мной встала во весь ваш рост проблема. Я приписал вам еще множество грешков, помимо содеянных вами. Прошу меня извинить, граф, не все дамы были прекрасны, зато многие слыли недоступными. Это дошло до Ордена Священного Уробороса, и все же они не поверили. Хорошо, что один из их шпионов застал вас в постели с графиней, а не в бумагах ее мужа, не правда ли?

– Они проникли даже в вашу жандармерию?

– Они везде, – поморщился Антуан: – Это становится слишком большой проблемой. Сейчас они удостоверились, что вы тот, кем вас всегда и считали. Глупый и необузданный, развращенный и наглый юнец. Все ваши выходки, поединки, ночные забавы – да такие, что король решил прислушаться к ним и вас обуздать, – там обдумывают и анализируют. Фердинанда ими была отвергнута сразу, кстати, именно потому, что идиотка… А Анна им нужна. Точнее ее земли. Зачем? Что такого им предлагают на севере?

– Итак, брак со мной – козырь. И разыгрывают его, как на душу придется.

Антуан фыркнул.

– Не мелите ерунды, а то я возьму свои слова о вашем уме назад.

Графа это не смутило и он, посмотрев на свет сквозь бокал, отпил из него и стряхнул невидимую пылинку с безупречных манжет камзола.

– Одна невеста для прикрытия другой – двенадцатилетняя слабоумная девчонка, плод инцестуальных связей. Наверняка двор уже в восторге от этого слуха! – Антуан де Фуко открыл рот, но Ангерран лишь отмахнулся: – Вторая, которая станет реальной женой, полная ее противоположность… Сколько ей – сорок? И если она хоть чуть-чуть похожа на князя, а она, как говорят, похожа, то меня ждет упоительный брак с лошадью.

Фуко откинулся на спинку и посмотрел в глаза Ангеррану:

– Вы неправильно смотрите на все, граф. С одной стороны вас ждет брак с наследницей испанского престола, а учитывая, как вы говорите, инцестуальные связи, вы можете стать королем. Наследник там переходит от одной лихорадки к другой, у него то понос, то чирьи… Он есть-то сам не может. Впрочем, зачем говорить о том, чего не будет. Кастилию ждет другой король, который, если понадобится, возьмет в руки меч, чтобы отвоевать земли у мусульман.

– О! Кого же вы метите ей в мужья? Кто этот бравый рыцарь, которым так легко манипулировать?

– С другой стороны, – не ответив на вопросы, продолжил маршал, – прочные связи на севере, титул и земли, а в будущем, вполне возможно, что и объединение всей территории под вашей рукой, поскольку у князя Андрея нет наследника. Его жена, как утверждают наши люди, бесплодна, бастардов мужского пола у него тоже нет.

– Но есть брат, – перебил Фуко граф: – Он молод и хорош собой. Да и князь еще может стать отцом мальчика.

– Боюсь, дни князя сочтены. – Ангеррана передернуло от спокойного тона маршала, и от того это не укрылось: – Нет, это не мы, если вы так подумали. То немногое, что мне удалось узнать благодаря шпионам в ордене… Находясь в статусе жениха, на месте, вы сможете вызнать, что нужно этим чернорясникам на самом деле и даже помешать им, разыграв свои козыри. Подумаешь, Анна старше вас и некрасива…. Не вы первый, не вы последний, кто приходит в спальню супруги лишь раз или два в месяц.

– И вот я наследник знаменитого франкского рода, чьи предки пришли на Восток с первыми крестовыми походами, и чьи земли на Западе до сих пор дают мне имя, задаюсь вопросом, как же так вышло, что я разменная монеты в ваших интригах! – проговорил Ангерран так ядовито, как только смог: – Кого я прикрываю? – Антуан ничего не ответил, отвернувшись к окну. – О! – вдруг понял Ангерран: – На испанской принцессе женится мой брат?

– Это объединит христианские земли под одной рукой. Западу придется понять, кто тогда встанет силой за Кастилию, если мусульмане продолжат нападать.

– Бедняга…

– Кто?

– Мой брат. Так много надежд возложено на него, а реализовать их придется не с верной спутницей, а идиоткой, от которой требуется родить хоть кого-то, кто будет номинальным правителем с сильным регентом.

– Это и означает быть королем.

– Я – лишь отвлекающий маневр для остальных игроков на рынке, – вздохнул Ангерран: – Помолвка уже состоялась?

– Вот-вот, сразу как вы уедете, и внимание ордена будет приковано к вам.

– И каков дальнейший план?

– Орден должен и дальше думать, что вы глупы. Вам придется с ними встретиться и сделать так, чтобы вам верили! – Антуан де Фуко иронично осклабился: – Ваша похоть и дуэли нам на руку, сын одного из магиков до сих пор лечит простреленную ягодицу! И даже бедные монашки пострадали от вашей любвеобильности! Они жалуются и негодуют, но требуют вас вернуть для покаяния!

– Как? Я же на самом деле только с одной, не со всеми монашками… – Ангерран уставился на Фуко. Тот спокойно рассматривал его в ответ. Его обычно бесцветные глаза вдруг стали темнеть от смеха: – Отвратительно! Разве меня можно с кем-то перепутать? Да кто бы к ним не пришел вместо меня, он со мной не сравнится! – в голосе графа послышались презрение и высокомерие.

– Они не жаловались! И кто там был под плащом, да в темноте уже не проверить!

Ангерран отставил бокал и, вскочив, подошел к окну. Солнце садилось и в красноватых отблесках, казалось, что тело юноши покрывается кровью. Антуана де Фуко пробрала внезапная дрожь, такая странная в горячем воздухе Иерусалима. Он попытался взять себя в руки, но голос предательски сорвался, когда он решил продолжить и маршал замолчал. Его гортанный всхлип удивил Куси, он обернулся и пристально всмотрелся в лицо Фуко. Маршал сделал глоток вина, скрываясь от Ангеррана и снова взглянул на королевского бастарда. Кровавые отблески уже ушли за горизонт и наваждение исчезло. Еле заметно выдохнув, он продолжил:

– Итак, сейчас у нас на руках следующий расклад для двора: сын короля все такой же ветренный остолоп, что и был, и отец снова отсылает его от двора во избежание проблем перед возможной свадьбой с испанской принцессой. Королевский бастард, – граф вздрогнул, но промолчал, – в опале, и поскольку он совсем отбился от рук, в этот раз его отдают под присмотр тамплиеров и ордена на севере. Потом случится неимоверная любовь во льдах Новгорода, где ваше сердце отогрела прекрасная княжна. Не забудьте написать балладу, двор будет рыдать! Для ордена же – невесту ему выбрали они сами, и сейчас бедного юношу везут жениться. Он сопротивляется, но вынужден смириться. Ваша задача – быть прекрасным недовольным идиотом, наблюдать и докладывать! Если выхода не будет, жениться и сделать наследника княжескому роду Рюриковичей. Кто владеет магией – владеет миром. Нам нужна информация об ордене, ваше сиятельство. Колдуны братства стали слишком сильны и возгордились, раз приказывают королю. Как им это удается, если природной магии почти не осталось? Вы должны попытаться понять, что же орден от нас скрывает, зачем так упорно пробирается на север? Как княжеский двор связан с ним? Далеко от дома братья, которые будут с вами в дороге, куда как меньше будут сдерживаться. Это наш шанс.

– Я ничего не знаю о магии и алхимии! Чем я помогу? Они познают тайны этого мира, спасают души, укушенные тьмой. Я – граф в черт знает каком поколении, чья неофициальная родословная еще лучше официальной. Чем заняты ваши шпионы? Вы же сказали, что вам доносят… – Антуан отвернулся, Ангерран понимающе кивнул: – Даже так… Перешли на другую сторону или мертвы?

– Не знаю, даже их следов не нашли. Нас окружили со всех сторон, да так, что я даже не мог предупредить вас об уже начавшейся игре. Помогите нам понять, что происходит. Ваша награда того стоит!

Ангерран де Куси пристально посмотрел на улыбающегося Антуана де Фуко:

– Чем наградят бастарда короля за очередную мерзкую шпионскую работу, не достойную его титула и чести?

Антуан де Фуко сделал вид, что не заметил неприкрытого сарказма:

– Я освобожу вас от невесты и даже жены, если не успею вовремя!

Ангерран не выглядел удивленным.

– То есть найдете мне лучший вариант?

– Да.

– Мне кажется, есть что-то еще!

– Есть, ваше высочество. Наш король Балдуин еще не стар, но потомков мужского рода у него уже не будет. – Ангерран поднял бровь, и Антуан лишь пожал плечами: – К сожалению, у него вообще не будет больше детей. Мы это скрываем, но ордену известно, что король получил травму определенного рода… Кому еще? Кто знает. Вне дворца, вы будете в куда большей сохранности для трона Иерусалима, если что-то пойдет не так.

– Вы ничего не забыли? В Иерусалиме уже есть наследник престола! Мой брат!

– Король-ребенок – весьма выгоден, им можно управлять, если его величество упокоится ранее срока. Вы в качестве регента удобны, но куда удобнее его мать, которая полностью под влиянием святош. Есть еще одна проблема, дети часто умирают, – Ангерран схватился за голову, не глядя протянул руку к бутылке с вином и начал пить прямо из горла. Антуан продолжал: – При совсем плохом варианте, вы станете королем, о том есть распоряжение его величества, – Ангерран застыл на секунду, а затем кинул бутылку в стену. Антуан де Фуко не двинулся с места: – Я могу продолжать? – Куси кивнул: – Учитывая вашу репутацию, вы ордену так же выгодны, как, и король-ребенок. Они встанут либо за ним, либо за вами и будут руководить. Однако им нужно сначала понять, тот ли вы, за кого себя выдаете. Если тот, то они обещают решить проблему с браком на северной принцессе, если вам нужно будет сесть на трон здесь. Если не тот, то вас оставят там, подталкивая к правильным решениям. А если совсем не тот, то вы быстро умрете.

– Я могу просто отказаться жениться, уехать в поместье, и перестать быть пешкой в чьей бы то ни было игре.

– Тогда вы тоже умрете. Впрочем, есть еще и Инквизиция, которую не стоит сбрасывать со счетов, как бы ни был слаб ее голос в нашем королевстве. Инквизиция давно присматривается к ордену и уже некоторое время пытается расшатать под ним стул.

Ангерран недоумевающе посмотрел на Антуана де Фуко.

– Вы – сын короля, и мы уже поняли, что вы – козырь. В чьем рукаве? За кого вы сыграете? Вы же понимаете, что король взял вас под свое крыло так рано, чтобы на вас не оказал влияние кто бы то ни было еще, включая вашу же мать?

– Антуан, вы маршал сыска, и, кажется, это сказалось на вашей фантазии, вы всюду видите заговоры.

– Расскажите это графине Монферран, которая прямо сейчас удирает из королевства.

– Что?!

– Вы так молоды, граф, и так наивны, несмотря на все, чему я вас учил. Графиня помогала мне, и не только мне, но и Ордену Уробороса, и Инквизиции. Боюсь, после вашего ухода ей пришлось рассказать мне, кому она поставляла информацию и что должна была сделать с вами, если бы ей приказали. Вино, кстати, которым она пыталась напоить меня, нечаянно разлилось и его вылакала собачка. Бедная, она так жалобно скулила… А потом сдохла, изойдя кровью, – Ангерран сглотнул. – Вижу, вы поняли. Итак, вы становитесь очень послушным болванчиком. А я, когда мы поймем, что же задумали все эти магики и святоши, вытаскиваю вас из паутины, и выметаю пауков. Вы женитесь, но на здоровой и симпатичной барышне, и родите детей, которые так нужны королевству. Впрочем, регентом все равно придется быть… Я лишь надеюсь, что нескоро. Ах да. Договор с русами нам тоже нужен. Но тут, граф, вы знаете, что делать. Если все пойдет не по плану, вы женитесь на Анне, и будете выжидать, рожая детей. Если все пойдет совсем не по плану, то займете трон Иерусалима.

– Женюсь вторым браком на испанке, – горько проговорил Ангерран, – освобожу земли для христиан. Один мой сын будет править русами, другой – объединенным королевством, а мы меж тем посмотрим новых невест для новых земель. Еще нужно свалить орден и нечаянно не умереть раньше срока. Начнем с малого, сударь, как мне понять, что затеяли братья, если я ни черта не понимаю в том, что они делают?

– А вот тут у нас есть еще один козырь. Редко, очень редко, но так бывает, что у мужчин проявляется магия, – Куси насторожился: – Она обычно слабая и неподатливая к работе. Вы будете учиться, ваше сиятельство, и начнете разбираться.

– Может быть, у каких-то мужчин и есть, но у меня …

Антуан де Фуко слабо улыбнулся и одними глазами указал на лужу вина и осколки стекла на полу, лежащие в причудливой форме. Ангерран непонимающе уставился на маршала.

– Стоило лишь разозлиться по-настоящему, да?

– Как?.. – Ангерран выглядел потрясенным, потом посмотрел на Фуко.

– У меня в комнате тоже есть амулеты, и они притупили вашу бдительность, чтобы мы перестали скрывать друг от друга важные вещи, – маршал насмешливо фыркнул.

– Давно вы знаете?

– Всегда знал, выше высочество. И орден что-то всегда подозревал.

– И что вы сможете мне, сыну короля, сделать?

– Это дар от… вашей бабушки? Через поколение передалось? – словно не услышав, продолжал Фуко: – Кстати, а сестра ваша…

Ангерран, побелев, сжал кулаки и процедил сквозь зубы:

– Ваш лучше не продолжать, маршал, и подумать хорошенько, точно ли вы хотите приплести сюда Лауру! А еще вспомнить о моей матери, если уж вы не боитесь моего гнева!

Золотое шитье на камзоле Ангеррана красиво переливалось во тьме, особенно тюльпан на манжете, который граф постоянно обводил пальцем. Осколки же стекла, сложившиеся в цветок, который поблескивал своими лепестками в сумеречном свете, разлетелись по комнате.

Фуко молчал. Ангерран тоже. А потом произнес, обреченно вздохнув:

– Хорошо, я войду в эту игру.

Лицо маршала не выразило ни удовлетворения, ни облегчения, лишь чуть расслабились пальцы на подлокотнике, отпустив скрытый с нем рычажок.

[1] Тамплиеры (они же храмовники) – духовно-рыцарский орден, основанный на Святой земле после отвоевания ее крестоносцами. С 12 века помогал поломникам добираться до Иерусалима. Орден славился богатством и всемогуществом, ему приписывались распущенность и увлечение колдовством. Был уничтожен в 14 веке при участии короля Филиппа Красивого. Это интересная история высоко взлетевшей богатейшей организации, павшей в одночасье из-за зависти сильных мира сего и непомерной гордыни самих тамплиеров.

Дашка

Княгиня Марья, стоя на коленях, добубнила под нос молитву, торжественно-размашисто перекрестилась, уже собралась было подниматься, но вдруг снова упала лбом в заботливо положенную на пол подушечку. За ней тут же повалились и остальные, правда подушечек у них не было. Кто-то громко стукнулся о дерево и зашипел, его угомонили глухим тычком под ребра.

Княгиня зачастила, скоро-скоро выговаривая слова.

Лежавшая позади нее Дашка услышала: «Не допусти… прими. Не карай».

«Снова о невестке, – подумала девушка: – Вот же, окаянная язычница, умучала матушку-княгинюшку совсем».

В лоб врезалась щепка от некрашеной доски, но Дашка на все была готова, лишь бы княгиня была довольна. Та была ей заместо отца, матери и почитай заступница наравне с древними идолами, которые стоят по новгородским лесам. Не в часовне будь сказано аль подумано, но не было для Дашки никого важнее, чем Марья. На исповеди не призналась бы, но княгиня для нее была что святые, глядящие на нее вот с этих стоящих тут ликов. Щепка поцарапала кожу, когда девка повернула голову так, чтобы сподручнее было наблюдать за хозяюшкой, но она терпела.

Княгиня меж тем подняла стан, не глядя подала руку, и тут же подлетели-окружили её девки да слуги, поставили на ноги. Дашка не наблюдала, подскочила первой, с радостью ощущая тяжелую руку Марьи, когда та оперлась на нее. Матушка-заступница, лебедушка белая, покачнулась, но тут же выпрямилась. Ох, хороша она сегодня. Кожей бела, бровями черна, румяна. А что злые языки, часто заморские, говорят – это краски лицевые, так на то они почитай и нелюди. Откуда их только сюда заносит! Краски, конечно, а как иначе? Таковы правила для женщины: и для красоты, и от сглаза[1]. Священники правда говорят, не бывает его, но Дашка не верила, как и остальные. Как не бывает, ежели и корова может начать горькое молоко давать, и баба здоровая в схватках помереть? Вот Матрена вышла по воду без белил, так и забрюхатила! Как есть сглаз: блюла себя блюла, а тут на сеновал и зашла с соседом, видать колдовством приворотным заманил. Уже и родила, а он жениться в отказ! Точно подкинули злое подруженьке, навели окаянные на нее беду!

Дашка выругалась на себя: о чем только думает, когда рядом свет очей переживает!

Княгиня Марья тяжело вздохнула, пока ей оправляли одежу. Оттолкнула особо ретивую девку, еще раз перекрестилась и поклонилась образам, развернулась к выходу из молельной комнатки в своей части княжеского терема. Была та богата тканями – алым бархатом да серебряным атласом, которые покрывали стены, на образах солидно сверкали самоцветы, тускло поблескивало золото окладов, сладко пахло ладаном. Дашке тут нравилось. Сквозь маленькое оконце мелькнуло восходящее солнце. Ох, любила княгиня подниматься пораньше, да молиться-молиться-молиться. За ней и остальные прибегали. Благостно то как!

Когда хозяйка степенно двинулась, зашуршали парчой нижние юбки. Верхнее платье, расшитое каменьями и золотыми нитками, аж звякнуло – столько на нем было и колокольчиков-пуговичек, и пчелок искусных янтарных, и дивных узоров. Искры от света, попавшего на рубины в ушах, рассыпались веселыми зайчиками. И так хорошо стало Дашке от всего этого, так радостно. Переливающееся в лучах солнца платье княгини, пока она шла по длинному коридору, соединяющему разные части терема, шуршало, цепи да серьги звенели. Голову прикрывал сетчатый золотой волосник[2]со вставками шелка – багрово-красная шапочка, расшитая рогатыми оленями, плотно прикрывала голову и тоже защищала от злых людей. Завершал княжий наряд венец – высокий, как и положено женщине такого рода. Дашка любовалась, невольно, но все же думая, как бы она смотрелась во всем таком. Кинула беглый взгляд в оконце из цветных стекол: там отразилась нелепая она и даже какая-то чуть искривлённая в неровной поверхности. Но она и так знала, что ни лицом, ни статью не вышла. На невестку матушки чуть похожа. Та тоже тощая, ничего от женщины в ней не наблюдается. Меж тем, признавали все служанки и даже боярыни, что иной раз взгляда отвести от княгини Софьи было невозможно, особенно от глаз ее – двух озер бездонных. Утонуть можно… Дашка чуть скривилась, и все равно обходит князь свою жену стороной: что ему те озера, когда он любит баб сочных да упругих. Раньше еще хоть иногда захаживал, а с зимы как отрезало его от женской половины. Дашка снова на себя взглянула. Ее карие глаза были небольшие да темные, как провал в бездну. Сочности на груди и в бедрах тоже не обнаружилось. Тощая как ветка! Вот Софья та хоть и худая тоже, а так себя держит, что сразу видно – княгиня! Может, это из-за нарядов?

Эх, почто матушка с батюшкой Дашку такой уродили… Хотя, что тут горевать. Их обоих она не знала. Ее привезли в терем совсем крохой: отца медведь задрал, мать со всеми детьми не справлялась, отдавала в наем да на воспитание в дома побогаче, чтобы помогали слугам. Дашке повезло больше всех! Потом уже, лет через десять, сказали ей, что мать померла, она, как положено, молебны заказала, свечи поставила. Вот и все. Внутри же даже ничего не почувствовала. Не помнила она никого из семьи.

Дашка, как ее привезли, сначала на кухне помогала, полы драила, потом за сметливость ума ее определили княжеские покои убирать. Тут-то ее матушка-заступница и присмотрела, отметила, что Дашка, хоть и дура неученая, а завсегда угодить может да вызнать, кто с кем любится, кто лишку пьет, кто казну крадет, а если не крадет, так хочет украсть – Дашка в том уверена. Так Марфу, которая перед ней была матушкиной наперсницей, и погнали из личных девок. За неуёмность в бражке. Дашка чуть запнулась, вспомнив, что сама поила Марфу, но из головы то выкинула – пила же, не отказалась, когда ей принесла бутыль заморского виноградного вина из подвала княгини! Как знала Дашка, что пригодится прихваченное! Но причина была! Не напраслину возвела Дашка. Слышала она, как Марфа говорит гадкое и о князе Андрее, и об Александре, втором сыне Марьи, и о самой княгине. Дескать, все пустые, бездетные, а сестра Анна так и вовсе уже должна себя к постригу готовить, чтобы хлеб братский не проедать! Сама Дашка на месте возле Марьи уж точно лучше и подскажет, и обслужит!

Княгиня прошла через комнату, где гостей принимала, дошла до опочивальни. В дверях, не останавливаясь, проговорила:

– Дашка, со мной! Остальные – столы готовьте. Придут ко мне на завтрак братья из чужеземного ордена. Как его там бишь?

– Уробороса, – подсказала одна из девок.

– Не умничай при княгине, – шикнула на нее Дашка, задержавшись на секунду: – Семь шкур спущу! – и прошла в опочивальню.

Девка, оставшаяся за дверью, скривилась. Еще одна сплюнула.

– Будет вам, увидит еще, ведьма завистливая, – тихо пробубнил мужик, что дрова носил: – Со свету же сживет.

На том и разошлись.

Княгиня Марья села на богато украшенный красным бархатом царский стул.

– Подай-ка ты мне воды с медом, устала я, – Дашка тут же метнулась к кувшину и уже поднесла чарку, не успела княгиня договорить. Та улыбнулась: – Услужливая ты девка, скорая на работу. Нет ли у тебя на меня обиды?

Дашка упала, уткнувшись лбом в кончики расшитых драгоценным бисером туфелек, княгини.

– Да, что же ты такое говоришь, матушка! Никого роднее тебя для меня нету! Как увидела твои очи ясные еще в детстве, так и обомлела от твоего величия. Окромя доброты ничего не видела подле тебя. И наука твоя всегда по делу была!

– Ну будет-будет! Ишь запела! – досадливо, но с видимым удовольствием проговорила Марья. И руку для поцелуя подставила, и по голове погладила, значит, любит ее, неразумную: – Будешь сегодня прислуживать мне с братьями этими. Не доверяю я им, приглядывай, чего сыпят, как говорят, как смотрят. Чего им от меня понадобилось? Чай, я не князь Андрей!

– Так мать же его! От кого у него разумность такая, как не от матери? – голос Дашки дрогнул, и она сильнее прижалась лбом к рукам княгини, подозревая, что не поверит та в ее искренность.

То, что Андрей разумен в поступках, было неприкрытой ложью. Вспыльчивый и неразборчивый в друзьях государства, он делал много глупостей, заключал неправильных соглашений, вот с теми же братьями стакнулся[3]. Гнилые они какие-то, неприятные, всех баб оглядывают, как взвешивают. Однако материнское сердце слепое, княгиня поверила.

– Встань.

Дашка покорно поднялась, но голову опустила, пялясь на кончики своих обычных, но таких удобных, цельнокроенных башмачков. Для того, кто все детство пробегал босым, а зимой в лаптях с обмотками, любая обувь – богатство. Она как получила первую несколько лет назад, так с тех пор и не могла поверить, что такое достояние есть теперь и у нее. Когда же пожаловала ей княгиня еще и сапожки из красной кожи, которые сама носить больше не захотела, Дашка рыдала дня два от счастья, а теперь берегла их как священную реликвию.

– Будешь ты теперь ключницей сундуков моих, Дашка, а также вечерами мне ноги мять и чесать, да сказки рассказывать. Хотя тут скорее былицы, как у нас с тобой и заведено.

Дашка снова бухнулась в ноги.

– Матушка, спасибо! – приподняла голову в испуге: – А как же Параскева?

– Стара она уже, заговаривается, – княгиня скривила лицо, и Дашка понимающе кивнула: – Ну поди, узнай, все ли там готово?

Дашка вскочила и молнией метнулась к двери, добежала до светлицы, где уже стояли убранные столы. Осмотрела их придирчиво, пока девки сновали, да расставляли яства по скатертям вышитым. Одной подзатыльник дала, когда та неаккуратно чарки понесла. Другую наругала, что топленое масло стоит далеко от княгини. Потребовала натопить пожарче, любила высокородная лебедушка, когда было тепло, а хоть и началась уже весна, все же зябко еще бывало на улице.

– Ты, Дашка, совсем ополоумела, – взвилась Лизка, когда новоиспеченная ключница ее за косу схватила.

– Не заговаривайся, дура безмозглая! – взвизгнула Дашка: – Ключница я теперь сокровищ княгинюшки, ее наперсница.

– Сожрала-таки Параскеву, не пожалела, ведьма, – шепнули в углу. Взгляд бросила, но никого не было там уже.

Ничего! Найдет кто, накажет за непочтительные речи. Да и не надо ей таких сплетен. Еще дойдет до княгини, что не сама ее ключница заснула прежде своей хозяйки. Она, Дашка, лучше управится с богатствами княжескими. Шубы вовремя перетряхнет, что надо заштопает, постирает и пересчитает. Ей нужнее, сподручнее любимую хозяйку оберегать. Вот сегодня же сократит расходы на слуг. Уж больно они жирно есть стали да пить сладко.

Раздав всем указаний и тумаков, Дашка вернулась к княгине. Та, склонив голову, спала.

«Умаялась совсем», – с нежностью подумала Дашка, подкладывая подушечку той под голову, и тихо пробралась в тайную комнатку, где хранились вещи Марьи. Поглаживая драгоценное шитье на платьях, нежные шелковые нижние рубахи, Дашка прошлась туда и обратно, наконец схватила венец, который княгине хотела предложить. Не удержалась, остановилась перед зеркалом, приложила сверкающее драгоценными каменьями украшение к голове, залюбовалась. Да не собой, а сиянием. Потом поправила чуть-чуть сползшую ленту на голове, чтобы идеально ровно легла, светлую девичью косу перекинула через плечо[4]. Ничего, скоро и ей голову покроют – как положено то мужней жене. Просватала уже ее княгиня за красавца из дружины своего сына. Хорош был Иван, уж так хорош, что томление в груди начиналось, как она о нем думала. Дашка одернула на себе светлую домотканую рубаху и разгладила темный сарафан, искусно вышитый ею же самой. Задержала руки на груди, и опять закручинилась. Эх, нет в ней красоты княжеской. Вот Марфа была – дааааа. Груди, что дыньки заморские. Бедра крутые, ноги и руки – такие сильные, что сразу понятно, бревно поднять сможет. А тут что? Ничего… Бедра – да какие там бедра! У других руки больше, чем ее куриные ляжки… Вгляделась в лицо. Тоже ничего особенного. Незаметная она. Только что волосы красивые. Нет-нет, да и зажимал кто, поймав за косу, и давай целовать. Но то было, когда она еще полы мыла. Сейчас обходили ее стороной: и просватана, и при княгине. Спрос будет с охальника. А тогда отбивалась, кусалась да дралась страшно, но девство сберегла и не зря! Княгиня строга к такому!

Ну ничего-ничего, откормится и поправится.

– Дашка, где ты там? – раздался голос благодетельницы.

– Туточки я, венец другой искала, чтобы братья обомлели! – девка кинулась вон из комнаты, схватив головной убор.

– Ты смотри мне! Не люблю я, когда своевольничать начинают, ключи получив, поняла? – княгиня схватила Дашку за косу и пребольно дернула, аж слезы выступили.

– Да ни в жисть, заступница!

– Ну пойдем тогда одеваться да беседы беседовать.

Княгиня Марья, гордо себя неся, вошла в трапезную в окружении свиты. Вокруг нее рассыпались солнечные искры от каменьев, словно плыла благодетельница в витраже. Дашка подбоченилась и с вызовом посмотрела на братьев. Были те все в черном, лицами невзрачные, безбородые, у некоторых зачем-то лысина выбрита. Тьфу ты. Дашка мысленно прочла молитву, да сплюнула трижды через левое плечо— лишним не будет.

После церемонных поклонов да приветствий наконец расселись угощаться, чем Бог послал. Блинами с пылу-с жару со сметаной и разными вареньями, пирогами с начинками богатыми, мясом домашним и охотой добытым, рыбкой речной да морской. Ели обстоятельно, пили тоже. Слуги только успевали подливать да подкладывать. Дашка сама все княгине подносила, сначала пробу снимала – не отравлено ли, не пересолено ли, по вкусу ли будет. Так уже от того укушалась.

Разговоры тоже вели разные. Братья (имен Дашка и не запомнила, только главного из них, Григория) все больше спрашивали о делах княжеских. Текли беседы спокойно, даже приятственно, и вдруг вздрогнула Дашка, услышав недопустимые речи о Софье и наследниках.

– Но наследника у рода так и нет, – повторил Григорий, когда выгнала княгиня мановением руки всех, кроме Дашки, поняв, что уж очень личные разговоры начались. Говорил брат со странным мягким акцентом, который должен был смягчить его злые слова, но наоборот подчеркнул сказанное.

– То не твоего ума дела, чернорясник, наследниками своего короля обеспокойся, – даже под белилами было видно, что княгиня покраснела от злости. Григорий поднялся и поклонился, не разгибаясь, проговорил:

– Лишь плохое знание языка позволило мне бестактность.

– Поднимись и договори уже, что хотел, если не сплетни решил повторить, а реальное дело имеешь.

– Уверены вы, ваше величество, что невестка ваша, княгиня Софья, бесплодна?

– Да, ибо полюбовница сына приносит приплод регулярно.

– Девочек. А еще она мужняя жена, от кого она там приносит, как вы изволили сказать, приплод?

– Дурак ты, хоть и умный, – глухо засмеялась княгиня: – Сразу видно, что монах…

– Я брат ордена, алхимик, нам не запрещены…

– Не запрещены, не запрещены, – перебила его княгиня, зло передразнивая, – а видно, что ничего ты не смыслишь в делах постельных. Что ж ты думаешь, у нас повитухи кровь не сумеют определить? А я так и вовсе на глаз пойму, где ребенок рода, а где нет!

– Тьфу, повитухи ваши – ведьмы! – брякнул один из братьев и тут же Григорий метнул на него злой взгляд.

– Ох, дурни! – княгиня снова рассмеялась: – Это все, что узнать-то хотели? О чадородии поговорить? Могу еще расписать, какими травами потчуют невестку мою, княгиню Софью, какие припарки делают, ежели вы в том понимаете. Какие молитвы читает, в какие скиты ездит перечислить?

– Нет, ваше величество. Не о том речь. Роду нужно продолжение. Вы подумали, что будет, если у князя Андрея не появится наследник, пусть и бастард?

– У меня есть еще сын и дочь.

– Сын Александр не женат. Дочь не замужем.

– Разве не просватал ее князь Андрей за какого-то вашего боярина? А что касается сына… Женится, еще как женится, – усмехнулась княгиня. И стало понятно, что уже скоро быть свадьбе: – А ежели невестка моя не принесет мальчика в скором времени, то будет сослана как Соломония.

– Это которая жена князя Василия Третьего? Так ее в ведовстве обвинили…

– Так не ты ли, брат Григорий, говорил, что у нас тут ведьм полно? У нас то не запрещено, но только если не с убытком для других, а тут убыток цельному государству имеется.

Дашка облизала пересохшие губы, вжавшись в свой уголок, желая раствориться в нем. Уж очень ей стало от услышанного и страшно, и весело. Такие тайны. Не дай Бог, выгонят…

И то еще новость! На проклятую матушкину невестку тоже управа нашлась, оказывается! Александра оженить удумали.

– Да. Инквизиция сетует, что давно уже пора костры жечь.

– У себя пусть жгут, а тут наша сторона, нам и решать, кого жечь, а кого миловать!

– Так и мы на то не согласны. Зачем же жечь, если можно излечить, а магию очистить, да пустить на дела благие.

– Хоть то дело и нехристианское, ведовство да истуканы по лесам, но и зла чаще всего никому не доставляет. Как бабы ведущие помогают, я знаю, а от вас какая мне польза?

– Пока и от них никакой не было, а у нас есть предложение к вам. Но уверены ли вы в том, княгиня, что нет зла? Не потому ли нет роду вашего продолжения, что грех не видите? – вдруг, почти потеряв акцент, проговорил Григорий, усмехнувшись. И стало от того его преображения еще страшнее.

– Уверена. Род наш давний. И всегда тут, как ты выражаешься, грех был, а сына нет только от невестки моей малахольной. Ну ничего, управа найдется. А ты, ежели чего хочешь, говори прямо, не окольно. Не люблю этого, выгоню взашей. И из палат своих, и из государства. Знаешь, что не лгу! И сына не убоюсь, который с чего-то прикипел к вам.

Григорий заморгал часто, задышал неровно. Все знали! Князь Андрей мать слушался беспрекословно!

– Когда дочь ваша Анна родит, ее ребенок станет наследником государства Иерусалимского в силу немочи отпрыска нашего короля Балдуина, – княгиня аж поперхнулась взваром. Григорий дождался, когда та откашляется, продолжил: – И сыну вашему будет наследник. Уговор?

– Подумаю. Сдается мне, что-то еще ты умалчиваешь.

Григорий метнул взгляд на Дашку.

– Нам нужны территории для ордена, официальное представительство тут. Договорились мы о том с князем, просим вас ему не мешать, ваше величество.

– Знаю я о том, как вы там расплодились, сколько власти себе прибрали. Зачем мне вы тут нужны?

– О том уже с князем Андреем уговорено, – не объяснил, а лишь повторил Григорий: – И не стоит тому мешать, королева-мать.

– Княгиня. И не ваше величество, а государыня!

– А будете королевой, – улыбнулся Григорий: – И бабушкой наследника трона Иерусалима, и с другим внуком, который под собой земли все соберет в единое государство. Слишком у вас сейчас много независимых княжество, каждое свои цели преследует. Мы помогли Иерусалиму, поможем и вам.

– Андрей редко стал хаживать к Софье, очень его полюбовница к себе привязала, да и правду сказать, не силен он как мужик.

Марья вдруг заметила Дашку, рукой махнула – дескать, выйди. Та попятилась, уже в дверях услышала слова брата Григорий:

– Дело поправимое, но опасное. Мы поможем, но Софья…

Конец фразы Дашка не услышала.

Княгиня Марья вошла в опочивальню уже затемно. Долго она говорила с братьями, еще дольше размышляла, сидя в своем саду.

– Девка ли ты еще? Греха не потерплю, помнишь? Даже с нареченным твоим Иваном! – вдруг спросила княгиня тихо сидящую в углу Дашку, и когда та кивнула, снова задумалась. Потом встала, схватила девку за лицо и прижала к стене. Было трудно дышать, губы некрасиво разъехались, но новая ключница терпела: – Вот что, Дашка, следят ли все еще за невесткой моей? – та кивнула, – Ну пусть следят. Пусть. А за полюбовницей сына? – снова кивок: – Брюхата она кем?

– Доборят, дебкой, – из-под пальцев княгини пробубнила Дашка.

– Девкой…, – тяжело проговорила Марья.

Когда княгиня наконец легла, Дашка свернулась у двери на разостланном на полу одеяле. «Все она придумает, все сделает, и братьев этих накажет за непочтительность, и невестку за своеволие», – засыпая под раскатистый храп княгини, подумала ключница. Напоследок мелькнул в мыслях Иван, и Дашка сладко улыбнулась, проваливаясь в сон.

[1] Очень интересно о нравах Руси и том, что носили, как красились (спойлер – много и с удовольствием), как ели и пили, как любили и во что верили написано в книге «Интимная Русь» Надежды Адамович и Натальи Серегиной.

[2] Надевался на голову, в том числе, и от сглаза. Замужнаяя женщина покрывала голову. Существовал целый ритуал перехода от девичества к замужней жизни, как бы умирания для одной семьи и принятия в другую. Помимо уже написанной выше книги, есть еще один замечательный труд – «Славянские мифы. От Велеса и Мокоши до птицы Сирин и Ивана Купалы» (Александра Баркова). Кстати, и ее лекции весьма рекомендую.

[3] Стакнуться – вступить в тайный сговор.

[4] Незамужние не покрывали голову, носили ленты.

Изабелла де Ре

В три часа дня пополудни у врат Ордена Священного Уробороса остановились четверо полуодетых, мускулистых, блестящих от пота рабов, которые несли богатый портшез, украшенный золотом. Вычурная отделка внутри была скрыта от досужих гуляк и торговцев дорогими шелковыми занавесками на окнах. Однако по вышитому гербу было понятно – прибыла графиня Изабелла Мария Катарина де Ре де Помпадур де Куси, в девичестве де Эсон.

Подбежал слуга, склоняясь в поклоне. Из-за занавески показалась тонкая изящная рука, унизанная кольцами. Графиня легко оперлась на подставленный локоть и вышла из портшеза. Слуга тут же раскрыл над ней зонтик от солнца. По красивому лицу женщины было понятно – она здесь не просто так, а с целью покарать сына за тот позор, что он скандалом и опалой короля нанес семье, но главное – ей, вдове де Куси, вдове де Помпадур и вдове де Ре.

Мать графа де Куси, двадцать пятого своего имени, сурово хмурила изящные, выщипанные по последней моде брови. Длинные ресницы прикрывали горящий гневом взор голубых, почти как у сына, глаз. Красивые губы были поджаты и уголки их недовольно и презрительно опустились вниз. На ней было надето черное шелковое платье с белым стоячим воротником, что подчеркивал длинную шею. Любая придворная дама умерла бы от зависти, оценив его показную простоту, а тем более реальную стоимость. На первый взгляд ни грамма косметики не оскверняло лицо женщины, но то лишь на первый. И бледный румянец, и темные брови, и черные ресницы, что оттеняли холодную глубину глаз, были мастерски подчеркнуты умельцами. Губы подкрашены так, словно розовый бутон расцвел на лице, но и они выглядели естественными. Пышные волосы куаферы[1] убрали под головной убор, что обычно носили благонравные матроны – из белой шелковой ткани, намотанной на манер тюрбана.

Изабелла де Ре через мигом открывшуюся перед ней дверцу в огромных воротах прошла во двор ордена, благочестиво перекрестилась и осмотрелась. Магики создали свой город в городе, и он занимал большую часть старого Иерусалима. Почти всегда закрытый для досужих обывателей он поражал редких гостей красотой зданий и богатством отделки. Графиня отметила это, незаметно разглядывая пространство вокруг себя и степенно продвигаясь вперед несмотря на то, что за ней, кланяясь, семенили служки, уговаривая подождать братьев и рыцарей, которые сопроводят ее сиятельство, как подобает. Графиня хранила гордое молчание и шла туда, где, как она знала, в тени собора таились жилые и хозяйственные постройки ордена. Чуть дальше возвышался видимый всем в Иерусалиме величавый Храм Соломона и рядом примостились внешне скромные казармы тамплиеров, которые уже давно несли тут охранные и карательные функции.

Орден храмовников с момента основания обвинялся то в ереси, то в магических опытах, так что его слияние с братством Священного Уробороса, когда магию перестали считать вне закона и тому закону подчинили, стало вопросом времени. Великий магистр магиков был и великим магистром тамплиеров. Так повелось сразу после возрождения ордена храмовников – для этого потребовалось немного времени после гибели на костре магистра де Моле[2] при прОклятом короле Филиппе Четвертом Красивом, чье имя теперь произносили лишь с презрением за его жадность и глупость. Моле проклял короля, и его проклятие было столь велико, что через некоторое время пал не только род его величества, но и сама Франция под копытами лошадей сарацинов. Орден был возрожден сначала тайно при набирающем силу магическом братстве, которому была нужна охрана. Случилось это еще в той старой Франции, которая не понимала алхимии и в которой жгли колдунов. Это тем более было просто провернуть, что все богатства храмовников как раз оказались в руках колдунов. Затем была битва за Константинополь, где тамплиеры и Уроборос заявили о себе в полный голос. Они, неожиданно подойдя в тыл врага, не позволили войти неверным в великий город и отстояли Византию, а уже оттуда и началась Реконкиста[3]. Христиане отвоевали обратно Гроб Господень и вернули себе земли Иерусалимского королевства, и тоже с помощью магии и тамплиеров. Вот только еще через несколько десятилетий, отброшенные было в Испании мусульмане завоевали Запад – огнем, мечом и все той же магией, что поставили на потребу науке. Это особенно оскорбляло христиан, считавших, что Божий дар нельзя использовать утилитарно. В пятнадцатом веке мир изменился кардинально. Кастильское королевство, так же называемое Испанией, осталось в пределах почитай Мадрида, Наварры и Помплоны. Не справившиеся с сарацинами короли обитали на жалких кусочках земли в окружении неверных. Границы же Великого Халифата простирались от Фландрии до побережья бывшей Нормандии, границ Византии и частично севера Африки. Иерусалимское королевство занимало весь Ближний Восток, частично Индию и Ливию, а недавно отвоевало у слабеющего ханства монголов земли при Каспийском море. На Севере делили мир норманны да русы. Еще был Китай, но из-за закрытых для иноземцев границ просачивались только зеленый чай и шелк. Венеция при помощи Византии захватила все итальянские княжества, и стала править со своего маленького кусочка суши Римом, хотя тот формально и был подчинен Папе.

Уже много столетий на Востоке звонили колокола, строили монастыри, и магия сконцентрировалась в признанном Церковью Ордене. На Западе с минаретов призывали к молитвам правоверных мусульман, силу подчинили науке и поставили на потребу экономике. Великий Халифат исправно поставлял изобретения во все уголки известного мира и богател. Изабелла и сама любила иной раз запрещенные на Востоке западные приспособления и средства для продления здоровья и молодости. Иерусалим изучал суть магии и ее глубокое воздействие на людей, а еще больше военный потенциал и влияние на природу.

Вот уже пять веков существующий баланс сил иногда омрачался то священной войной, то крестовыми походами, но, в целом, царили мир и согласие, что способствовали экономическому процветанию. Два совсем разных подхода. Зато почти все члены Священного Круга Уробороса скрывались. Было то их правило, и тем противопоставляли они себя магам Запада, которые стали настоящими учеными. Западный, мусульманский магический мир ушел в науку, превознося своих колдунов. Восток их спрятал понадежнее или они спрятали сами себя, совсем как монахи. Магия Уробороса была основана на философском камне, который открылся де Моле и был вовремя спрятан, секрет которого и сегодня тщательно скрывался. Одно объединяло обе стороны, спорящие, как лучше обуздывать магию— женщин туда не допускали. Суть женщины – хаос, стихия, разрушение и непорядок. Женщина в магии – прямой путь в ад, ибо оттуда их таланты и пришли. Да и вообще женское дело – быть красивой и рожать. Даже деревенских ведуний и знахарок, что на Западе, что на Востоке либо уничтожали, либо лечили, отбирая магию, либо запирали.

Изабелла вздохнула и поняла, что некоторое время, раздумывая обо всем этом, стоит перед входом в огромный собор, а слуга терпеливо держит над ней зонт.

– Дочь моя, – окликнул графиню брат ордена почти вдвое моложе нее, и та чуть не засмеялась. Это было бы ошибкой, особенно здесь, поэтому Изабелла собралась и с достоинством осмотрела говорившего.

– Брат Уробороса, – она гордо, но с уважением чуть склонила голову. И все-таки мальчишка зарделся: то ли от ее слов, то ли от красоты: – Я – графиня де Ре прибыла в поисках своего сына, который готовится с братьями-тамплиерами и служителями великого ордена в дальний поход. Где я могу переговорить с ним наедине?

Мальчишка, все еще красный от замешательства, простер руку в сторону построек тамплиеров.

Сбоку кто-то хмыкнул и графиня, сделав вид, что впервые заметила стоящего там, обернулась. Не показалось – уже вызвали храмовника. Он сурово смотрел на Изабеллу, ничуть не смущаясь в ее присутствии, в отличие от предыдущего собеседника.

– Ваше сиятельство, – проговорил высокий, особенно по сравнению с миниатюрной графиней, мужчина: – Позвольте представиться – рыцарь Гийом де Монфор, я буду сопровождать вашего сына в нашем посольстве. Согласно его желанию и повелению короля он живет в наших казармах, так что я провожу вас. Брат Ансельм, – поклонился он мальчишке-алхимику. Тот поспешно отступил. Графиня отметила про себя, что тот был бы даже симпатичным, если бы только не глаза, в которых затаилась ненависть, да и мышцы его лица затвердели в суровом негодовании и презрении. Рядом с ним ей было настолько не по себе, что даже суровый рыцарь был куда более приятной компанией.

Изабелла проследовала за храмовником через сеть извилистых проходов, некоторые из которых, как она поняла, уходили под землю, пока наконец они не вышли в клуатр[4], где ей пренебрежительно указали на скамейку. Не прошло и минуты, как в галерее появился спешащий к ней сын. Его светлые волосы спутались, отвратительный, почти нищенский костюм, явно выданный тут, был небрежен, а сам он задохнулся – значит, узнал, что приехала мать, и бежал к ней, зная, как сильно она не любит ждать.

И все же не успел.

Графиня де Ре стремительно подошла к сыну и со всей силы влепила ему пощечину. Если Ангерран и был удивлен, то никак не показал этого. В глазах мелькнули кроткая обида и тут же принятие, словно именно такой и представлял он встречу с любящей матерью. Впрочем, такой и представлял. О чем даже говорил братьям-тамплиерам, описывая суровый нрав графини.

– Сударыня, я всецело понимаю ваш гнев, – потирая щеку, проговорил Ангерран и поклонился: – И все же видеть вас перед долгой дорогой честь для меня. Могу ли я надеяться на ваше благословение? – он почтительно поцеловал матери руку. Она отошла от него, сжав губы и явно все еще гневаясь.

– Сын мой, твое поведение бросило тень на дом твоего отца, меня и дом моего недавно почившего супруга! – Ангерран сдержался и не хмыкнул. Последний муж матери был стар и удивительно богат. Изабелла не прожила с ним и полугода, когда он скончался, не выдержав напора молодой жены. Тень же на его дом, надо признать, выдающийся образец архитектуры, мать сама бросала не раз. Та продолжала: – Я выехала ко двору с одной целью – сказать тебе, что пора остепениться. Ты ведешь образ жизни, который позорит нас всех. Я благодарна его величеству за его протекцию в устроении твоего будущего, но и сама бы хотела кое-что сделать. Я собираюсь поговорить с твоими спутниками в надежде, что они сделают то, что не смогла я, учитывая такую преждевременную гибель твоего отца, – воспитают из тебя мужчину, ответственного за свои поступки и свой род.

– Сударыня…

– Не прерывай меня, Ангерран. Я подготовлю подарок для княжны Анны, как я понимаю, твоей невесты. Это большая честь! Я целиком одобряю выбор его величества.

– Матушка, – сокрушенно проговорил Ангерран, отшатываясь: – Вы не можете… Я надеялся на вашу протекцию! Она же ровесница вам!

В голубых глазах Изабеллы мелькнул гнев, и Ангерран тут же пожалел о сказанном. Она, хоть т не доставала ему даже до плеча, сейчас казалась высокой в своем праведном негодовании.

– И ты будешь чтить и уважать ее, сын мой! – чеканя слова проговорила графиня: – Посмотри на себя, Ангерран! Ты погряз в разврате и увеселениях! Пора заканчивать, пора вспомнить, кто ты! Я обещаю, даже если король простит тебя после посольства, я – нет, пока ты не встанешь на путь, что принесет нашей семье славу и честь. Если ты хоть как-то подведешь своих спутников, если сорвешь женитьбу на северной принцессе, я лично займусь тем, чтобы ты остался без гроша в кармане и на поприще простого солдата завоевал мое благорасположение. Не подведи меня! Иначе я подведу тебя, и то, что ты уже граф де Куси и сеньор своих земель тебя не спасет. Ты прекрасно это знаешь!

– Да, сударыня, – Ангерран во время этой отповеди стоял с опущенной головой, и лишь изредка кивал.

– Я буду ждать тебя завтра, так как этим вечером у меня назначена аудиенция у короля, – она произнесла это с надеждой и придыханием: – Надеюсь, твоя выходка не испортила наши с его величеством дружеские отношения, – графиня вздохнула, – а теперь я хочу переговорить с братом ордена, что поедет с тобой.

– Я проведу вас к нему, сударыня. Это брат Иоанн. Он сейчас проводит опыты в лабораториях, куда нет допуска, но мы сможем вызвать его.

Почтительный сын протянул руку, но мать взглянула на него с таким презрением, что он тут же, словно обжегшись, отдернул ее. Они молча шли по лестницам и переходам, впрочем, не успели пройти и до середины, как их перехватил рыцарь де Монфор. Значит, следил. Ангерран криво улыбнулся и поклонился ему.

– Брат Монфор, графиня желает поговорит с братом Иоанном.

– Я провожу ее сиятельство, – проговорил храмовник, рассматривая с насмешкой след, что еще алел на щеке Ангеррана. Тот нахмурился, потом поклонился матери:

– Сударыня.

– Уйди с глаз моих, Ангерран, надеюсь, что ты научишься у рыцарей поведению и надлежащим манерам.

Графиня даже не обернулась вслед сыну.

– Вы строги к нему, ваше сиятельство, – проговорил Монфор, улыбаясь и протягивая руку Изабелле.

– Да, – приняла она его помощь. Говорила графиня уже совсем другим тоном, мягким и скорбным. И одновременно чуть кокетливым: – Надеюсь, что и вы будете. Каюсь, я упустила его. К тому располагало все: и моя молодость, и смерть его отца, и то, в каком возрасте он уехал ко двору пажом в свиту его величества.

– В походе будет несладко, так что, думаю, спесь и куртуазность с него сойдут, как только мы отъедем от двора.

– И все же, – проговорила графиня с улыбкой, от которой храмовник даже оступился, – куртуазность ему пригодится при северном дворе, он же должен обаять княжну Анну.

– Думаю, для нее будет достаточно просто того, что мы туда приедем, – парировал храмовник и почтительно остановился, удерживая графиню на границе, куда нельзя было проходить чужакам, тем более женщинам: – Брат Иоанн, – представил он подбежавшего к ним мужчину в черном. И белесые пятна на рясе от химикатов, и подпалины, и тем более отсутствие бровей выдавало в нем практикующего алхимика. Лишь простой серебряный уроборос, знак философского камня, который скреплял плащ, ярко блестел: – Ваше сиятельство, я подожду в стороне, чтобы провести вас обратно к портшезу.

– Вы весьма добры, месье, – Изабелла изящно склонила голову и повернулась к колдуну. Был тот высок ростом и довольно молод по их меркам – лет сорок, не больше. Глаза черные, волосы как вороново крыло, сурово поджатые губы на довольном упитанном лице. Щечки и пухлые ручки несколько портили впечатление упорного искателя, и скорее выдавали любителя поесть и выпить.

– Брат Иоанн, вы названы в честь выдающегося Отца Церкви, это сулит удачу всему предприятию.

– Я лишь верный брат ордена, но надеюсь на защиту своего святого покровителя, – пробормотал алхимик, всячески избегая смотреть в лицо графине. Это было сложно, потому что, опустив голову, приходилось смотреть либо на ее грудь, либо, опуская взгляд еще ниже, на изгиб бедра. Выше ее головы – тоже нельзя, оскорбление такой аристократической особы! Достойный брат принял мужественное решение и начал смотреть как бы сквозь графиню, вот только он видел, как ветерок покачивал выбившуюся прядь, что цеплялась за серьгу в изящном ушке. Наконец смирившись с искушением, что пришло в его дом, он спросил охрипшим голосом: – Что вы хотели узнать, дочь моя?

– Лишь то, почему брат Ордена Священного Уроборса едет в посольство, которое призвано установить дипломатические связи с далеким и малоизвестным северным княжеством? Тамплиеры едут как охрана корпуса. Они давно славятся защитой пилигримов и путешествующих, но колдуны? Там опасно? Мой сын может попасть под влияние ведьм?

– Край, куда мы едем, малоизучен. Христианство там смешалось с язычеством, с дьявольщиной, – брат Иоанн скривил губы и все же посмотрел на графиню, но горели в том взгляде презрение, недовольство и ненависть: – Наши братья, которые ранее прибыли в Новгород, уже испросили у князя разрешение основать в тех землях небольшое посольство. Мы надеемся на закрепление нашего священного ордена в Новгороде для излечения Севера от скверны! Да и в нашем путешествии магия будет не лишней. Я – боевой колдун, – брат Иоанн выпятил полную грудь.

– Дело то достойное, – мягко проговорила графиня: – Я рада, что мой сын послужит благому начинанию и прикажу ему всячески вас слушаться. Хотя он не был любителем науки, к магии не восприимчив, – тут почему-то Иоанн хмыкнул, однако графиня сделала вид, что не услышала, – но он христианин, и поможет вам в вашем деле, – алхимик вздрогнул и немного иначе посмотрел на графиню де Ре, словно увидел ее впервые: – Вы удивлены, брат? – графиня улыбнулась: – Однако я не первый год жертвую деньги на орден, считая вашу работу важной для всего мира.

– Я знаю о вашей щедрости, ваше сиятельство, – проговорил он, кланяясь.

– И я обещаю быть еще щедрее, шепните о том Великому Магистру, когда будете докладывать о подготовке, – тихо сказала графиня: – Когда мой сын женится на северной принцессе. Ведь, кажется, у князя Андрея нет наследников, а княжна Анна еще может родить?

– На все воля Божья, – проговорил брат Иоанн и поклонился.

– Я уверена в могуществе его служителей, – графиня де Ре протянула мешочек с золотом, и он исчез в складках рясы так быстро, словно утонул.

– Несомненно.

Изабелла повернулась к храмовнику, который издалека наблюдал за их беседой. Он уже направился к ней, когда и его, и графиню остановил чей-то вопль из дальнего здания. Были в том крике отчаяние, боль и смерть.

– Что это? – вздрогнув, обратилась Изабелла к брату Иоанну, который внезапно побледнел и метнул жесткий взгляд на стоявшего неподалеку молодого брата, встретившего ее. Он тут же кинулся прочь.

– Сумасшедшие, ваше сиятельство, о ком мы заботимся, – проговорил алхимик и, моментально развернувшись, что было неожиданно для его комплекции, двинулся к зданию с лабораториями. Рыцарь же крепко подхватил под руку Изабеллу и твердо повел замешкавшуюся было графиню по переходам, провожая к выходу. Перед воротами он остановился. Графиня улыбнулась ему, отмечая, как храмовник краснеет от ее изучающего взгляда.

– Мой сын, месье, молод, – проговорила ее сиятельство, – и необуздан в страстях в силу возраста. Я подбирала ему выгодную партию, но выбор его величества куда заманчивее. Когда вы вернетесь, я бы хотела услышать новости не только о женитьбе сына, но и о том, что его жена ждет наследника, а это значит, что добраться туда он должен в целости и сохранности. Уделите этому повышенное внимание, месье, и, клянусь, я уделю внимание вашему ордену, – она запнулась, – и вам. Я буду ждать вашего возвращения и ваших писем, что так регулярно радуют меня и сейчас, – она незаметно пожала ему руку.

Рыцарь де Монфор вспыхнул, и, чтобы скрыть это, поклонился Изабелле, а потом долго смотрел вслед ее портшезу. Со стены тем же занимался и брат Ансельм – с ненавистью и негодованием он глядел и на рыцаря, и на удаляющихся носильщиков.

Через три часа графиня де Ре прибыла ко двору. Степенно она несла себя к покоям короля, где должна была удостоиться аудиенции. Никто и приближенных, как обычно сплетничавших в залах и коридорах, не позволял себе ни одного насмешливого взгляда в ее сторону. Годы показали, что графиня и в этот раз выйдет победительницей, хоть и пришла как мать олуха, огорчившего его величество. Король облагодетельствует ее, подарив либо новые привилегии, либо новые земли.

Графиня выглядела иначе, нежели, когда прибыла к резиденции ордена. Еще недавно, когда женщины тоже участвовали в крестовых походах, были модны стилизованные кольчуги, доспехи из металлизированной ткани, некоторые дамы даже скандально носили широкие штаны. По своим владениям Изабелла и сегодня для удобства разъезжала в них. Однако ко двору она оделась так, что у пары женщин случилось несварение от зависти. Глубокое декольте почти не скрывало грудь, а грудь Изабеллы стоила того, чтобы ее показать. Тонкую талию подчеркивал драгоценным поясом, от него ткань струилась по стройным бедрам и ногам, скрывая их от нескромных взглядов, но одновременно для них же подчеркивая изгибы. Синий глубокий цвет шелка констатировал для всех ее высокородность, как и сапфиры в ожерелье, кольцах, серьгах и волосах, что были умело взбиты модными парикмахерами, выписанными специально с Запада. Ведь именно оттуда пришла новая мода, потихоньку отправляя в прошлое причудливо накрученные кудряшки и тюрбаны. Последние, конечно, годились только для богобоязненных клуш и ордена. Здесь же, при дворе, Изабелла демонстрировала невероятную пышность и красоту волос, натуральных, а не как у других женщин, которым требовались подкладки из конского волоса. Графиня улыбалась, зная, как ее сейчас ненавидят и наслаждаясь этим. Алая помада сменила розовую, подчеркивая хищную яркую красоту Изабеллы.

– Значит, решили моего сына сделать своей разменной монетой? – резко спросила графиня де Ре, входя в личные покои короля, и не удивляясь, что самого величества там не было: – Больше никого не нашлось?

– Чем монета ценней, тем размен щедрее, – ответил, склоняясь в приветствии, Антуан де Фуко, не обратив внимания на гнев ее сиятельства.

– Слабоумная или перезрелая, и правда, куда же щедрее, – хмыкнула Изабелла, села в кресло и откинулась на подушки. Она часто задышала. Ее грудь поднималась так высоко, что лишь невероятные ухищрения женских портных не позволяли ей вывалиться из впечатляющего выреза.

Антуан де Фуко рассматривал мать Ангеррана. Те же глаза, те же волосы, те же губы, что у него. И, надо отдать должное, так же умен, как мать, а она не одно десятилетие была главной интриганкой всего христианского Востока, особенно Иерусалимского королевства. Да что там говорить, король и сегодня прислушивался к ней, а не к советникам или жене, хотя их связь с Изабеллой уже как лет десять закончилась. Антуан был уверен, так решила ее сиятельство, а не Балдуин. Она и жену ему нашла, не желая сыну участи стать королем, как того хотел его величество.

Несмотря на возраст, Изабелла оставалась вызывающе красивой. Ее богатый выбор улыбок и взглядов мог повергнуть в ад и поднять в рай. Антуан знал, что несколько молодых придворных дрались из-за нее на дуэли, знал и о ее любовниках, даже когда она была замужем. Браки ее были скандальными, как все, что делала графиня. Измены – показательными, ведь за ними скрывались куда более важные союзы.

Изабелла усмехнулась, и Антуан де Фуко понял, что слишком пристально рассматривал ее. Графиня потянулась к чашке с кофе, что предусмотрительно ждала ее, сделала небольшой глоток.

– Я слышала графиня де Монферран сбежала к испанскому престолу. Отчего ж так?

– К тому ее вынудили муж и долги.

– Да что вы? Позвольте не поверить, месье. Ведь мне доподлинно известно, что к тому ее вынудили вы. Я благодарна, учитывая обстоятельства. Впрочем, одновременно я зла, зная, во что вы втянули моего сына. Замечу, что спасти его от агента Инквизиции и тут же посадить в логово другого врага, куда более страшного и могущественного – это несколько нелогично, вы не находите? Как и пойти у ордена на поводу в выборе невест. Сударь, так в чем же ваш план? Не тот, который вы сообщили моему наивному сыну, а настоящий.

– Я бы не назвал его наивным, сударыня.

– А я бы не назвала Мертвое море морем, но оно все же море, – парировала графиня.

– Что ж. Должен заметить, вашему уму нет равных. И его величество король Балдуин, и я ведомы желанием спасти Ангеррана, – графиня подняла одну бровь. Идеальную, как заметил Антуан: – Самое безопасное место, если на твой замок нападает враг, отсидеться в подвале дома самого противника.

– Хм, спорно, учитывая, что в подвале дома противника надо шпионить.

– Если ваш сын правильно сыграет свою роль, а он прекрасно в нее вжился – ему ничего не грозит…

– Кроме женитьбы, и мы помним на ком – престарелой княжне…

– Ваше сиятельство, но зачем же вы так. Княжна Анна где-то вашего возраста, – Антуан усмехнулся, когда графиня посмотрела на него одним из своих «особых» взглядов, которые можно было трактовать только как «осторожнее, думай, что говоришь, а то станут твои внутренности украшением для псарни»: – А вы, – он сделал паузу, – молоды, свежи, прекрасны, и лишь человек слепой, злобный и тупой не подтвердит того.

– Вы прошли по краю, сударь, – усмехнулась Изабелла, – и все же, замечу, как вы правильно сказали, княжна Анна примерно моего возраста, – а это означает лишь то, что она годится моему сыну в матери, а не невесты, – Антуан открыл рот, но графиня продолжила, не обратив на это внимания: – Да, я знаю, что вы сейчас скажете – напомните о моем втором муже, который был младше меня на пять лет, и будете правы, – графиня сделала скорбное лицо: – Ах, как мне не хватает его. Такая глупая смерть на охоте… – Антуан позволил себе чуть усмехнуться, зная, как была создана ловушка для того, кто посмел засмотреться на малолетнюю дочь соседской баронессы: – Так, о чем это я. Да, мой второй брак не означает того, что я буду за связь Ангеррана с княжной Анной. Однако… Мой сын наверняка не задал один вопрос…

– Мучаюсь в догадках, ваше сиятельство.

– Кто станет его супругой на самом деле? Вы не позволите ему остаться в этом нелепом браке. Он, будем откровенны, для этого слишком ценен кровью…

Антуан де Фуко вздохнул, признавая поражение.

– Дочь султана халифата. Это будет означать подписание мира на сто лет, возвращение святынь для паломников, прибытие ученых ко двору его величества Балдуина и помощь в присоединении Египта, сейчас еще независимого, к христианскому миру. Вот цена вашего сына.

– И, видимо, окончательное падение Испанского королевства – того, что от него осталось, под протекторат мусульманского Запада? – маршал кивнул, – Сыну вы сказали другую версию? Наверняка напугали тем, что он может занять трон? Идиотка-принцесса сейчас работает приманкой, может быть, даже обсуждается ее брак с принцем? – еще кивок: – Что ж. Видимо, как бы я ни хотела, чтобы мой сын влюбился и женился на какой-нибудь милой соседской девочке, этого не случится, – графиня вздохнула, и Антуан де Фуко вдруг понял, что она и вправду опечалена этим. Она усмехнулась, заметив это: – Вы удивлены, сударь? Но он мой сын, а каждая мать желает своим детям счастья, любви и спокойствия. Я надеялась, что уберегла его от участи стать королем… Оказалось, что у вас все равно на него свои планы.

– Вы нам будете мешать?

– Нет, но я буду за вами приглядывать, – Изабелла де Ре поставила чашечку с остатками кофе так, что стало понятно, разговор окончен. Антуан де Фуко поднялся с видимым облегчением. Графиня была той силой, которой опасался даже он. Она задумчиво посмотрела на него: – Одно я вам могу обещать точно, сударь, если с моим сыном хоть что-то случится, то вам не спастись, и я лично позабочусь о том, чтобы смерть ваша была малоприятной и многопоучительной, – Фуко стало не по себе от того, как графиня это произнесла.

Двор никогда не считал графиню чрезмерно опекающей матерью. Она славилась скорее эгоизмом и тем, что дети были для нее побочным эффектом отношений. Не всегда приятным. Так лишь казалось. Антуан не обманывался на этот счет, и доказательством было то, как быстро она приехала из своих владений, когда ее шпионы доложили ей о происходящем. Некоторых Антуан знал и переманивал на свою сторону, но он точно знал, что далеко не всех.

Для приближенных короля Изабелла прибыла, чтобы спастись самой, отругать сына за непочтение и удостовериться – опала не распространяется на нее. Показная холодность была стратегически выверенным решением. Бить будут по больному, графиня всегда это знала, и ее внешнее пренебрежение детьми спасало их от того, что враги покусятся на них. Однако не спасло от самого короля.

– Вы угрожаете маршалу Иерусалимского королевства и правой руке его величества, а через него и его величеству? – Фуко позволил себе добавить злости в голос, особенно потому, что и правда испугался.

– О да, – Изабелла мило улыбнулась, ее голубые глаза смотрели на него так, словно она уже взвешивала его и измеряла перед тем, как признать негодным[5]: – А теперь пригласите все-таки меня к королю, к которому я и явилась с визитом.

Маршал сыска поклонился, пошел к дверям, но задержался.

– Я увижу вас еще?

– Несомненно, маршал, несомненно, – графиня позволила себе улыбнуться: – Я по-прежнему буду держать вас близко, иначе как мне представится возможность убить вас, если это понадобится.

Антуан де Фуко выглядел ошеломленным ровно минуту, а потом расхохотался.

– Вы, ваше сиятельство, восхитительны!

«С ним стоит быть аккуратнее, чтобы не превратить во врага, и в то же время держать за мужское эго так, чтобы он опасался», – думала графиня Изабелла де Ре, входя с ослепительной улыбкой в личные покои короля.

Оттуда она вышла еще через час, оставив Балдуина в задумчивости. За время, пока графиня ехала домой, весь двор узнал, что она едет с посольством к испанскому двору говорить о будущем принца.

Изабелла отпустила слуг у дверей дома, прошла в будуар и плотно прикрыла дверь.

– Выходи уже.

Из шкафа показалась голова со светлыми встрепанными волосами. Ангерран улыбнулся. Мать порывисто прижала его к себе и тут же отстранила, разглядывая.

– Никто тебя не видел?

– Ваше сиятельство, меня бы и в монастыре никто не видел, если бы того не требовалось для дела.

Изабелла засмеялась и поцеловала сына в щеки. Он поморщился, когда она прикоснулась губами к месту, куда до этого ему прилетела пощечина.

– Рада видеть тебя в здравии, сын мой.

– Можно было бы и понежнее, мама, – он потер скулу.

– Не поверили бы, – она налила ему вина и села напротив, наблюдая, как он пьет.

– Король?

– Согласился с планом Антуана, что в Испании мне самое место, буду присматривать за принцессой. Все

– А на самом деле?

– Оценить обстановку перед вторжением.

– Что? – Ангерран вскочил, расплескав вино на мать.

Изабелла вытерла платком пятно с шелка и поморщилась.

– Ну вот, платье испортил. Что ты за мальчишка, Ангерран!

– Будто бы ты его надела еще раз, – фыркнул почтительный сын и тут же снова опечалился: – Испанию ждет крах? Запад полностью покорится халифату?

– А Египет – христианам, сын. Таков размен тобой. Не Анна станет твоей женой, ну или будет только первой женой…

– Халифат? Фуко мне говорил другое. Он недооценивает наши доверительные отношения или проверяет степень этой доверительности? – усмехнулся Куси. Изабелла пожала плечами и продолжила:

– Есть еще Византия… А у будущего императора есть сестра, и кто знает, что будет, когда я заеду в Константинополь…

– Мама. Ты же не пойдешь против короля?

– Нет, сын, но почему бы королю не пойти за мной, – легко рассмеялась Изабелла. Ангерран улыбнулся, и тут же поморщился.

– И все же довольно неприятно чувствовать себя кобелем, которого ведут на случку и который вообще ничего сам не решает. Я все понимаю, но… Когда ты решила, мама, что мне больше не нужна баронесса и спокойная жизнь?

– Когда поняла, что тебя могут убить, сын мой, – спокойно произнесла Изабелла: – Сейчас тебя будут лелеять орден и тамплиеры, так что надеюсь, Инквизиция к тебе больше не подберется. Осталось дело за малым, чтобы к тебе не подобрались еще шпионы халифата, там тоже много действующих игроков. Или Византии. Ты станешь опекуном маленького Балдуина, когда умрет король. Тут дело решенное. Его величество все понимает о своей жене, ее исключили из завещания. Наверняка, это просчитали шпионы всех государств. Породниться с тем, кто может править империей, стоит так же дорого, как и убить того, кто может править империей.

– Уф… Могла бы родить меня и от отца, – выдохнул Ангерран и тут же продолжил, когда мать посмотрела на него удивленно: – Я о Куси.

– Могла бы, если бы мы с ним спали, – засмеялась графиня: – Впрочем, это все дела давние. Расскажи мне, Ги, что ты узнал.

– Меня как гостя не пускают в большинство зданий ордена, особенно лаборатории. Однако я слышу иногда крики оттуда. Они говорят, что там сумасшедшие: ведьмы, которые не смогли исцелиться благодаря огню и магии ордена, которые потеряны для мира. Вот только… Там плачут дети.

– Ты не ошибся? – графиня пристально посмотрела на Ангеррана: – Может быть, это был ветер, кошки или просто кто-то плакал?

– Нет, – Ангерран задумчиво покрутил прядь волос: – Я подобрался ночью достаточно близко, там – дети.

– Даже так, Ги? Не один ребенок?

– Мама, это странно. Там нет служанок…

– А значит дети те от женщин, которые якобы на излечении…

Изабелла встала и прошлась по комнате. Долго смотрела в окно. Затем решилась.

– Ко мне недавно пришла одна особа. Старая знакомая, еще из детства. Мы росли вместе. Ее звали Аннет, – графиня повернулась к сыну, ее глаза блеснули от гнева, а кулаки сжались: – Аннет должна была быть мертва уже как 20 лет, сын. За ней явился орден в пору ее созревания. Они сказали, что моя детская подруга – ведьма. Потом пришло известие, что Аннет умерла, что дьявол не отпустил ее. И каково же было мое удивление, когда я обнаружила в конюшне нищенку, старую и дряхлую, которая оказалась Аннет. Сын, она выглядела на 90 лет! Она беспрерывно звала кого-то, говорила о каких-то детях и плакала, и даже перед смертью она не пришла в себя, уйдя на Небеса в ужасе того, что с ней сотворили. Я видела ее тело, когда мы обмывали ее перед похоронами. Ее истязали… Я не уверена, что орден спасает женщин, сын. Кажется, за их стенами творится большое зло.

– Мама… – Ангерран остановился, потом выдохнул: – Зло творится везде, и даже ты сама его совершаешь и будешь совершать в Византии и Испании. Ты собираешься играть жизнями людей и целыми королевствами! Почему же тебе не все равно в этом случае? Не из-за старой же подруги…

Изабелла вздохнула.

– Твоя сестра, Ги. Недавно она исцелила ягненка…– Ангерран вздрогнул: – Колесо года[6]вращается, и сила пришла к ней как раз на зимнее солнцестояние. Я не хотела верить… Теперь не заметить сложно. К летнему солнцестоянию она станет привлекать к себе слишком много внимания. Я возьму ее с собой, подальше от ордена.

– Но поближе к Инквизиции, мама, – выдохнул Ангерран: – Они подобных ей просто сжигают!

– Для Фуко я буду проезжать через Византию, сын. Там стоят норманнские дружины. На севере давно снова обратились в язычество и защищают своих носительниц силы…

– А на самом деле? – Изабелла улыбнулась и промолчала, а Ангерран не стал настаивать на вопросе: – Мама, Фуко и орден знают обо мне. Меня учат.

Изабелла усмехнулась:

– Это хорошо, сын. Надеюсь, ты прилежен в том, чтобы показывать незнание. Как же ты выдал себя?

– Очень продуманно, сударыня. Очень. Однако, если орден ослабеет, это не сыграет нам на руку. Халифат захватит нас, ведь нам нечего будет им противопоставить!

– Это если в мире останется магия, сын, – Изабелла де Ре усмехнулась и добавила: – Или если власть останется у мужчин.

– Мама, – Ангерран запнулся на секунду: – Я ведь тоже мужчина.

Изабелла внимательно и долго разглядывала сына.

– Кажется, ты не хотел власти до того, мой дорогой.

– Вот только я не хотел и того, чтобы быть карманным мужем.

– О, милый, мы попробуем что-нибудь придумать, чтобы такого не случилось.

– Мы? Кто эти мы, мама? – Ангерран не скрывал удивления, а потом ему стало не по себе, когда Изабелла де Ре, пережившая трех мужей и многих поклонников, любовница короля, лишь улыбнулась и ничего ему не ответила. Никогда до того она не скрывала от него так много, и это было страшно.

[1] Куаферы – парикмахеры

[2] Последний магистр тамплиеров, запытанный и казненный.

[3] Реконкиста – военные походы против мусульман, длившиеся в течение XI – XIII вв. Их главной целью было освобождение Испании и Португалии от мусульман. Закончилась в 1492 году, когда короли Фердинанд II Арагонский и Изабелла I Кастильская изгнали последнего мусульманского властителя с Иберийского полуострова. Тут употребляется в значение отвоевания земель. Реконкисты в привычном понимании в летописи нашей истории не было, как уже стало понятно). Тут другая история.

[4] Клуатр – внутренний дворик в католических монастырях.

[5] Отсылка к Библии. В ветхозаветной Книге пророка Даниила – слова, начертанные таинственной рукой на стене во время пира царя Валтасара незадолго до падения Вавилона.

[6] Колесо года – годовой цикл языческих праздников.

Брат Ансельм

Все бабы были нечестивыми, но ему выпало самое мерзкое из заданий. Он-то надеялся поехать в Новгород, где создал бы с братьями северный оплот ордена и выкорчевывал ересь из темных смердов, а магию из баб их дьявольских пустил на благое дело. Но нет! Задание ему было дано четкое и ясное. Он отправится приглядывать за этой королевской подстилкой Изабеллой. Щеки брата Ансельма покраснели от воспоминаний о ней. По коже под черной простой одеждой из грубого льна даже в страшной духоте прошел озноб и тут же стало жарко-жарко в паху, когда память услужливо подсунула картинку, как вздымалась грудь негодующей графини, как блестели ее глаза и влажно розовели губы. Ансельм вцепился зубами во внутреннюю поверхность щек, почувствовал вкус крови, но наваждение не проходило. Он упал на соломенный тюфяк в своей келье и застонал, уже зная, что придется делать. Блаженный Августин[1] писал, что человеческая природа справедливо стыдится своей похоти. Конечно, брат знал тех, кто реализовывал свои желания при малейшей надобности, тем более что в ордене не было целибата, но его самого стыд доводил до исступления.

Деревянными от возбуждения руками он сорвал с себя одежду, схватил плеть и начал охаживать себя по обнаженной спине, то с одной, то с другой стороны. Застонал от боли, но, читая молитву, возрадовался: послушный наказанию орган перестал беспокоить его, даже когда он представил себе Изабеллу и вовсе без одежды.

Наконец Ансельм повалился на холодный пол и закрыл глаза, благодаря за то, как боль дергает его кожу, нервы, как она разносится по всему телу. Лежал он долго, даже задремал, вот только неловко повернулся и проснулся от резкого крика. Своего. Пошевелив руками, брат Ансельм тяжело оперся и встал.

Был он высок, и если бы не бледность и худоба его изможденного постоянными побоями и голодом тела, то наверняка уже бы чуть оброс жирком и перестал бы быть похожим на живой анатомический муляж. Кожа его была исполосована свежими и уже затянувшимися шрамами. Не обратив на них внимания и ничем не смазав, юноша надел грубую одежду, даже не поморщившись. Размашисто перекрестившись, он вышел из кельи. Пора было работать – помогать братьям в святая святых – лаборатории, где именем великого Гермеса Трисмегиста[2] они творили магию.

Брат Ансельм попал в Орден Уробороса, когда ему было всего 5 лет. Свою мать-ведьму он почти не помнил, хотя все еще иногда просыпался в слезах, чувствуя, как большие натруженные руки гладят его по голове. Всплывал в воспоминаниях домик где-то в лесу, тепло очага, крик младенца. Однажды они ходили в большое село на ярмарку, а потом мать исчезла, и он сидел один и слушал его, слушал, слушал, пока за ними не пришли братья, и он не оказался среди них. Почему – он узнал позже. Его мать была ведьмой и не пережила процедуры очищения от магии. В бытность глупым ребенком он плакал и звал ее, но его за это били. Это помогло, он перестал рыдать и взял себя в руки. Плетью он наказывал себя и сегодня, с благодарностью вспоминая науку старших братьев, и то, что нашли в нем талант и воспитали как равного себе. Он – колдун, это ли не милость Гермеса? Он любил то, что делал, и магия давалась ему легко. У него, в отличие от других, был дар – редкий для мужчин небольшой источник силы, греховное наследие матери-знахарки. Он не гордился, но был рад. Другие братья всегда были вынуждены черпать силу из философского камня, постоянно пополняя его. Он рано узнал, как: когда попал в святая святых – Гинекей, то есть женскую закрытую часть на территории ордена. Именно там очищали ведьм от магии, которая открылась им по дьявольскому наущению для творения зла.

Инквизиторы таких жгли. Где-то в глубине души брат Ансельм одобрял это, думая, что нет ничего более правильного, чем избавление мира от всего нечестивого. Но в ордене нашли способ преобразовывать зло в добро, создавая источники силы для колдунов. Так братья творили историю, создавая все то, чем пользовался просвещенный мир, даже Запад, хотя эти отступники и решили, что магия должна встать на службу науке.

Гинекей… Именно туда сейчас и шел брат Ансельм. С ним было многое связано. Опыты, которые ставили братья и благодаря чему создавали артефакты и формулы заклинаний для продления жизни, возвращения здоровья, вызова дождя и поиска воды в этой бесплодной земле, для сражений и для строительства. Многое стало подвластно колдунам, когда злая магия выходила из женщин и превращалась в созидающую. Не все отродья сатаны, эти отвратительные пособницы ада, выживали при этом, не все сохраняли разум, но он был им и не нужен. Они становились сосудами – честь и почет для таких жалких грешниц. В отдельном чистом и закрытом помещении содержались те, кто еще мог рожать для ордена продолжателей дела и другие сосуды.

Туда же ходил и сам Ансельм, ненавидя и желая этих встреч с покорными грешницами, которые лишь тихо плакали, когда он заходил к ним. Он не знал, понесла ли хоть одна от него или нет. К ним ходили все братья ордена, как обязывал их долг. Женщин с даром магии становилось в мире все меньше. И с одной стороны это было хорошо, значит, очистили братья землю от греха, а с другой – своей магии в мужчинах почти не было: то ли наказал Трисмегист их, то ли охранил от дьявола… Вот и получалось: природные источники силы исчерпали себя еще века назад, а магии требовалось все больше. В пятнадцатом веке алхимики тамплиеров изобрели философский камень, способный черпать силу из ее носителей, и теперь братья вынуждены были жить в постоянном поиске ведьм и даже оставлять кого-то из них при себе. Рожденные такими сосудами мальчики становились братьями, а девочки при наличии магии – источниками. Если же они появлялись на свет без нее… Без нее они были не нужны.

Ансельм знал братьев, кто с большим удовольствием ходил в Гинекей и не отказывал себе в проститутках, якобы выискивая и там источники, но сам он был уверен – это грех! Пользовать этих тварей можно и нужно было лишь с одной целью – рождения детей, оттого и бичевал он себя за развратные мысли и за наслаждение, которое испытывал от походов к женщинам.

Несколько лет назад он встретил в Гинекее свою сестру. Его сестра была таким же источником адских сил, как их общая мать. Он с ужасом смотрел на эту бесноватую ведьму в обносках. Ансельм почти забыл о ней, она была пищащим комком, когда за ними пришли, и лишь их с ним схожесть подсказала ему, кто она. Когда она кинулась на прутья клетки, как дикая бешенная тварь, Ансельм отшатнулся и уронил кусок пирога, что украл с кухни. Грязной худой рукой без ногтей она подтянула еду к себе, чуть не вывернув суставы, когда протискивала плечо через прутья, и с чавканьем сожрала принесенное. Как животное, как адский демон.

Ансельм долго еще видел во снах это существо, не похожее на человека. Чуть позже он выпытал у братьев информацию о ней, хотя и был наказан за любопытство. Девочку сначала отдали женщинам, которые выкармливали своих детей, а потом заперли отдельно, чтобы посмотреть, как магия будет проявляться, если изолировать женщину и оставить в дикости. Это был эксперимент – один из многих, что ставили над ведьмами, желая понять источник их силы и найти похожий в природе.

– Она лишь рычит и визжит, как мартышка, – сказал Ансельм учителю, с ужасом понимая, что даже не помнит, как звали его сестру или мать, более того, не помнит, какое имя было у него самого.

– Ее не коснулась благодать. Это суть дьявольской силы. Все ведьмы такие же, просто они надевают маску, подражая людям, а ей некому было подражать, так что мы видим ад, который она ничем не прикрывает. Он прорывается сквозь нее, – спокойно объяснил старший брат, и Ансельм принял это. Ведь он сам видел ее свирепость. Кстати, и магия у нее была такой. Она оборонялась ею, даже не понимая, что делает, пока ее не усыпили и не выкачали достаточно, чтобы она была безопасна для окружающих.

Он приходил в Гинекей еще несколько раз, чтобы посмотреть на сестру, и в один из дней она больше не кидалась на прутья. Опыт закончился, магии ее лишили полностью и научили покорности, сделав сосудом. Теперь она жалась в углу большой чистой светлой комнаты и плакала, баюкая свой огромный беременный живот. Ее впавшие глаза сверкали на грязном лице, когда она по привычке скалилась на него, а патлы закрывали почти все тело, мало прикрытое обветшавшей одеждой. Ансельм никак не мог понять, кто же был тем смельчаком, который смог усмирить эту злобную тварь, пока однажды не увидел комнату с разными приспособлениями для фиксации непокорного подопытного ремнями, железными скобами и даже антимагическим металлом электрумом. На секунду ему стало жаль бедную дикарку, вот только цель ордена была превыше всего – тем более превыше страданий одной отдельно взятой особи.

Ансельм кинул через прутья еду, и сестра с рычанием приблизилась и схватила объедки. Странно, но выглядела она намного старше него… И вот что до сих пор мучало юношу, показалось ли ему тогда или правда мелькнули в ее глазах узнавание и тоска…

Потом сестра исчезла, как когда-то его мать. Женщина в камере по соседству за кусок хлеба рассказала ему, что после родов она не хотела отдавать ребенка, и ее убили.

– Ребенок? – безразлично спросил Ансельм, хотя глубоко внутри кто-то незнакомый ему тоненько заскулил. Женщина лишь пожала плечами. Как выяснилось чуть позже, дитя выжило, и это была девочка. Ансельм с ужасом поморщился от того, что его полоумная сестра передала свою адскую силу, но был и благодарен за это. Куда дели младенца, Ансельм догадывался, однако узнавать не стал. Ему ее силы точно не отдадут – только опытным уже братьям и то через несколько лет. О себе придется заботиться самому.

Ансельм прошел в лабораторию. Брат Куприян вытер руки от крови и обернулся к нему, улыбаясь гнилыми зубами.

– Опять? – удивился Ансельм.

– Нишефо шкофо воффтановлю, шильную фетьму прифели, – прошамкал Куприян, которому постоянно не везло. Магии в нем не было, но в своих опытах по выведению растений, которые не боятся жары Святого королевства, он так усердствовал, что тело не выдерживало, выжимая из него те естественные силы, что есть в любом человеке. Молодой еще человек, он был уже с бельмом на глазу, лыс, ногти его поломались, а теперь вот начались проблемы с зубами: – А ты ш пофольстфом етешь?

Брат Ансельм кивнул, снова поморщившись от напоминания об этом, и, чтобы забыться, надел нарукавники, фартук и принялся доставать ингредиенты и капсулы с очищенной концентрированной магией. На уже пустом столе для опытов остались разводы крови, но брат Куприян усердно оттирал их тряпкой.

– Шдохла, кофда кожу шрежал, – спокойно сказал он, хотя Ансельм ни о чем не спрашивал.

Предстоял трудный день. Сегодня он планировал завершить эксперимент по преобразованию песка в золото. Смелое предположение Ансельма встретили с одобрением. Из свинца золото в братстве давно уже создавали, но не в таком количестве, сколько требовалось ордену. В том числе и потому, что исходный материал тоже надо было откуда-то брать. Песка же вокруг было много!

Хорошо, что в этот раз в расписании хотя бы не стояло занятий с отпрыском этой высокородной блудницы – Ангерраном. Как его угораздило при абсолютно магически неодаренной матери оказаться источником силы? Ансельм уже говорил старшим братьям, что там всю семейку стоит проверить, но те лишь кривились. Однажды один из членов круга на него даже накричал, напомнив о щедрости графини и том, кто за ней стоит. Так и прекратили ненужные разговоры. Впрочем, услышал тогда он и кое-что согревшее его сердце: дескать, недолго еще это продлится, как и дни короля.

Брат Ансельм увлекся работой, забыв о ненужном и не обращая внимания на уже привычные ему крики, которые доносились из другого конца крыла, где очищали ведьм. Именем Гермеса Трисмегиста он, высунув от усердия язык, призывал силу, рисовал формулы и фигуры вокруг горелки и реторт, готовых к использованию. Закончив все по правилам и перепроверив себя несколько раз, Ансельм встал в центр сигила и вскинул руки, бормоча заклятия, что пришли к ним из свитков Древнего Египта. Осторожно начал переливать кислоты, нейтрализуя их, а потом смешивая, то с ртутью, то с жидкими металлами, то с месячной кровью ведьм, то с частями их кожи, то с кусочками запечатанных и заговоренных древних пергаментов, пока не дошел до самого главного. Теперь полученное нужно было сжечь магией вместе с песком в печи, которая вся была изрисована знаками и формулами, недопускающими силы ада в мир. Ансельм судорожно сглотнул, вытер пот нарукавником и осторожно приступил.

Взрыва не было. Лишь моргнули и снова включились магические светильники в лаборатории, да легкий хлопок и дым с запахом разлагающейся плоти подсказали ему, что эксперимент снова не удался, и в ту же секунду, как он это осознал, услышал Ансельм позади себя шорох одежд. Юнец резко развернулся на своих стоптанных каблуках и вздрогнул. За ним наблюдал сам магистр Иерусалима Бенедикт в богатой шелковой одежде белого цвета с вышитыми на груди красным крестом тамплиеров и уроборосом алхимиков. За ним маячила тенью фигура Гийома де Монфора. Был он в привычных для храмовников шерстяных, несмотря на жару, коричневых брюках, заправленных в высокие сапоги, рубахе и тунике белого цвета, и длинном плаще. Одна рука покоится на мече, другая опирается на стену. Хоть сейчас ваяй статую гордого рыцаря.

– Опять не вышло, сын мой? – участливо спросил магистр, и брат Ансельм рухнул на колени: – Ну-ну, какие твои годы, еще успеешь создать новое.

Один из самых могущественных людей в мире подошел к ветхому стулу в этой убогой и маленькой лаборатории и сел, разглядывая Ансельма. Тамплиер все так же маячил за ним, презрительно разглядывая и убранство комнатки, и самого юношу.

– Ваше высокопреосвященное высочество, – пробормотал Ансельм, и, перебирая коленями, подполз к магистру чтобы поцеловать подставленную ему руку. Милость!

– Встань, сын мой, у нас с тобой будет разговор.

Брат Ансельм начал подниматься, зацепил одну из свежих ран на спине и покачнулся. Магистр понимающе взглянул на него.

– Ты слишком истязаешь себя, сын мой. Слишком несправедлив ты к себе. И это есть грех, – Ансельм покорно кивал головой: – Да, я знаю, что ты скажешь, что грех есть и получать удовольствие. Однако нам, слугам великого Гермеса, носителям божьего знания и умения, и разрешено многое. Ибо, не зная греха, не изведав его, как можем мы отречься от него и презреть его, как результат совершая дозволенное без удовольствия, только для дела? Понимаешь ли ты, о чем я?

Ансельм кивнул, хоть и не очень понял, о чем говорит магистр и почему избрал его собеседником. Бенедикт вздохнул.

– Ладно, не будет о том. Твоя молодость и твоя преданность делу виной тому, но скоро ты осознаешь, что грех – неотъемлемая часть жизни и покаяние за него тоже. Широта взглядов даст тебе куда большее понимание магии…

Ансельм сам не заметил, как возразил:

– Чем же тогда мы будем отличаться от злобных дьявольских тварей, наделенных силой?

– Пониманием, для чего нужна магия, сын мой, великой миссией покорения и подчинения всех земель мира во славу Божию силами Гермеса Трисмегиста, кто помогает нам в наших поисках, – Ансельм открыл уже было рот, но магистр опередил его: – Знаю, спросишь ты, почему же не дал он нам сил, почему же рождаются с магией в крови только эти нечестивые сосуды греха и похоти, женщины. Но разве ты не знаешь ответа? Знаешь, конечно. Ибо свершилось великое предательство… И даже не одно! Впрочем, не будем сейчас рассказывать предания, которые известны каждому члену нашего братства. Я пришел к тебе за другим. Ты едешь в посольство как член ордена, который обязательно должен сопровождать каждую миссию за пределы нашего Святого королевства.

Ансельм кивнул, не поднимая глаз. В голове снова мелькнул образ Изабеллы де Ре и лишь усилием воли, он избавился от него.

– Мы едем в Кастилию через два месяца, – пробормотал брат Ансельм и тут же внутренне выругался на себя, ну зачем он говорит очевидное, зачем он повторяет то, что магистру уж точно известно.

– Сын мой, у тебя будет куда более важное задание, чем посещать братства в разных городах и докладывать нам о том, что там происходит, нет ли каких ненужных сношений со светскими властителями, нет ли злоупотребления магией. Важнее гораздо присмотреть за графиней де Ре и ее дочерью.

Ансельм поднял голову и уставился в лицо магистру, забыв о почтительности. Неужели у него задание, которое поможет свергнуть эту блудницу? Внешне спокойный, Ансельм благочестиво поинтересовался:

– Разве не она глава этого посольства?

– Да, а еще она приближенная короля и этого мерзкого шпика Антуана де Фуко, так что несмотря на очевидность ее греховной жизни, ни мы, ни наши братья от Инквизиции, – магистр чуть заметно запнулся, но тонкий слух Ансельма уловил эту заминку, ибо ожидал ее. Уроборос и Инквизиция всегда не ладили, и лишь последнее время начали взаимодействовать: – Не можем призвать ее к ответу. Наблюдай за ней тщательно, фиксируй каждый ее шаг и докладывай.

– Чего я должен ожидать?

– Ничего. Но любое изменение маршрута или неожиданные встречи описывай и отправляй почтой Уробороса. А если будет происходить что-то из ряда вон, то вызывай подкрепление.

– Да как же я пойму, из ряда это или нет? – забывшись, воскликнул Ансельм и тут же потупился под грозным взглядом рыцаря.

– И правда… – насмешка мелькнула в тоне магистра, – однако дослушав меня, не перебивая, ты бы узнал о том, – храмовник сделал несколько шагов к Ансельму и, размахнувшись, ударил его по щеке – аж слезы брызнули и из носа пошла кровь. Тяжелая была рука у того, кто с детства привык упражняться с мечом, но за дело получил, за дело…

– Теперь, когда восстановлено внимание, я продолжу. Дан тебе будет перстень, показав который в любом из подразделений братства, ты получишь помощь. Стало нам известно, что планируется в Венеции Великий Шабаш на языческий мерзкий праздник – либо Самайн, либо Йоль.

Магистр замолчал, как бы ожидая вопроса Ансельма, но тот усвоил науку. Щека болела зверски, и кажется, зубом он распорол себе щеку и язык. Бенедикт разочарованно продолжил:

– Графиня имеет любовь к ничего не значащим перепискам с дамами из высшего света в разных уголках известного нам мира. И, кажется, в ее письмах нет ничего особенного, лишь бабские глупости. Вот только я давно знаю ее сиятельство и не преуменьшаю цепкость ее ума и склонность к интригам. Лишь глупцы считают Изабеллу де Ре легкомысленной женщиной, которая порхает из постели в постель. Так вот, если паче чаяния, вы вдруг окажетесь в Венеции, где не должны были бы, то вызывай местное подкрепление, а они уже пришлют Охотника. Но будь внимателен и осторожен! То сила, мощи которой хватит уничтожить город.

Магистр Бенедикт Иерусалимский встал и пошел к дверям. Задержался.

– Ты подумаешь, а зачем же дано тебе, скромному брату, такое важное поручение? Почему не кто-то куда более взрослый и сведущий в политике поедет с посольством графини, да вот хотя бы брат Гийом? Я отвечу на этот незаданный вопрос. Там будут и куда более опытные члены братства и тамплиеры, они присмотрят за тобой, но… К сожалению, выбора у нас нет. В тебе из всех братьев больше всего магии, а значит концентрацию силы ты почувствуешь лучше всех, ты сильнее восприимчив к ней. Так что, брат Ансельм, не подведи нас, сын мой… И еще… Если ты увидишь, что Инквизиция тоже поняла, где будет Шабаш, скажи опытным братьям. Они предупредят опасность… А главное, следи за небом. Там, где ведьмы, там Ловчая, и только такой как ты сможет ее увидеть… Докладывай о том немедленно!

Магистр вышел, а брат Ансельм тихо осел на пол под тяжестью бремени, которое взвалили на его тощие плечи. Как они предупредят такую опасность? Почему не арестуют всех сейчас, если уже знают о ней? Еще и Инквизиция…

В голове был сумбур, и все узнанное стоило разложить по полочкам и осмыслить.

Магистр Бенедикт Иерусалимский шел к своим покоям. Войдя, он сел в куда более удобное кресло, чем стул бедного брата. Удобно разложив под поясницу и пухлый зад зеленые и синие бархатные подушки, он улыбнулся.

– Что скажешь, Гийом?

– Тощий фанатичный дурачок, зачем он вам, ваше высокопреосвященное высочество?

– Его фанатизм дарит мне уверенность в том, что он будет верным псом выполнять задание. Кроме того, о Ловчей я не соврал, а она нужна нашему высокопреосвященному величеству.

– Он привлечет к себе внимание и Изабеллы, и Инквизиции, – сказал тамплиер, и тут же протянул. – Аааа, понял. За ним и будут наблюдать.

– И не будут за тем, кто действительно имеет значение, – усмехнулся магистр: – Впрочем, сила в нем и правда есть. Может быть, заметит что-то раньше, чем сможет наш человек. Тоже неплохо. Великому Генриху очень нужна Ловчая… Но ты уверен в донесениях из замка де Ре?

– Конечно, – усмехнулся Гийом, – графиня переоценивает свои чувственность и красоту. И ради дочери она сделает все, что угодно…

– Ее дочь – ценный товар.

– Только можно ли ее силу и ее саму контролировать?

– Есть способы, – магистр встал и подошел к столу. Он налил вина в два бокала. Прошептал над ними несколько слов на древнем языке Месопотамии, но вино не изменило цвета. Только тогда он сделал глоток и второй бокал протянул Монфору. Тот с благодарностью взял его, выпил. Несколько капель пролилось на белую накидку с красным крестом, но Гийом не обратил на это внимания. Магистр улыбнулся и подлил ему еще, не забыв снова проверить на яды.

– Какое же задание дашь ты мне, своему брату, – Гийом сел в другое кресло и потянулся: – Убить несносного ублюдка короля?

– Нет, – магистр сел напротив: – Наблюдай. Надо понять, таков ли он как его мать или простак в своего королевского отца. Лаура де Помпадур, дочь от второго брака королевской подстилки – ценная девочка, но даже с магией внутри, она всего лишь графская дочь. Ее можно выгодно выдать замуж, связав цепью обязательств и страхов. А вот Ангерран де Куси – как ни крути, сын короля, и когда Балдуин отправится в мир иной, он нам пригодится. Пусть король думает, что тот едет обрюхатить княжну Анну. На самом деле он уезжает, чтобы в нужный момент не прийти на помощь своему отцу. И то, что Изабелла сама вызвалась в посольство – подарок. Глупая курица, – магистр хрипло рассмеялся: – Скоро все изменился, мой брат. Так говорит Генрих, и я верю ему. Кто как ни он, стоял у истоков нашего могущества! Скоро мы встанем во главе всего мира, но пока нам нужны послушные марионетки.

Гийом де Монфор отсалютовал своему брату кубком и допил вино. Пролитые красные капли горели на его белой тунике как кровь.

[1] Блаженный Августин – Аврелий Августин, Отец Церкви. Святой. Написал много трактатов о сексе (вкратце, секс – это плохо, но в браке сойдет). Автор первой автобиографии в мире – «Исповедь».

[2] Гермес Трисмегист – один из богов, кто соединил в себе сразу нескольких, древнегреческого Гермеса и древнеегипетского Тота. Считался основателем алхимии, якобы написал алхимические трактаты, с его именем было связано множество опытов и попыток найти философский камень.

Дашка

В покоях княгини Софьи вкусно пахло. Дашка, хоть и ненавидела эту пришлую девку, язычницу мерзкую, а бывать в ее опочивальне ей нравилось. Правда обереги надевала и обязательно прятала булавку от сглаза в подоле платья. С тех пор, как княгинюшка Марьюшка ее приставила присматривать за докучливой бесплодной бабой, так выдавалось это все чаще и чаще. Вот и сейчас Дашка втянула богатый полынно-черемуховый воздух. Любила эта бестия, ох любила зелень да листья собирать, сушить и перебирать. Целый огород разбивала летом, а зимой сажала по горшкам и ставила под стекло на солнце. И почему-то урожай у нее в саду всегда был богаче, травы росли сочные, цветы яркие, не такие как у других. Ведьма как есть! И ведь неплохо это для женщины… Дашка шикнула на себя за такие мысли. Сказала княгинюшка Марья – грех, значит грех, у нее другой дар, плохой, потому и не рожает! И тут же сплюнула через левое плечо.

Дашка огляделась. Надо было найти то, что помогло бы благодетельнице избавиться от докучливой невестки, раз уж ее собрались ссылать за ведовство. Опочивальня была небольшой. Кровать занимала большую ее часть, на манер иноземцев в стене был камин. Это жена князя сразу повелела выстроить, зимой, прибыв с теплого юга, уж больно мёрзла, и выходов горячего воздуха от печей ей не хватало. Стены были просто деревянные, тканями не обитые, коврами не завешанные. Кровать застелена не богатыми покрывалами, как положено жене князя, а обычным лоскутным одеялом, смастеренным самолично этой пришлой. Дашка поперхнулась от недовольства. Тьфу ты, срамота…

Говорили девки, что во время сшивания кусочков ткани ведьма южная что-то пела, но что тут докажешь – все женщины поют, когда прядут да делами занимаются. Такая их бабья привычка, и правильно: заговор на счастье и здоровье в нитки вплести самое то! А уж что там Софья шептала, никому не узнать!

Одеяло, кстати, было красивое. Сама мастерица – Дашка не могла того не признать. Лоскутки были разные и по цвету, и по материалу, но ложились в узоры богатые, защитные. Это она видела ясно, с детства в волшбе толк понимала, хоть и скрывала от княгинюшки. Та знахарок звала, когда болела, но ведовство не любила. Дашка осмотрела работу Софьи: вот на подзоре, ткани, что прикрывала зазор между кроватью и полом, бабий узор с рожаницами[1], а там – олени да лошади, птицы фантазийные. Обереги от сглаза, порчи и болезни, как и положено.

Дашка упала на половики, тоже затейливо вытканные вручную, и заглянула под кровать. Только сундучки с вещами. Она резво поднялась и прошлась по большим ларям, где хранились и одеяла, и подушки, и вышитые полотенца.

Лампада подмигнула огоньком и образа словно затуманились. «Прости, Господи, за грехи, токмо помочь хочу благодетельнице», – подумала Дашка и истово перекрестилась. За окнами с разноцветными стеклышками было сумрачно, хоть и завтра уже равноденствие. Эх, будет народ праздновать, забыв о христианстве и ругаемый за то священниками. Ей бы и самой хоть на часок к кострам – увидеть будущее, попросить благости… Девка снова себя одернула за мысли странные. Нехорошо то… И тут же: может и нехорошо, но хотелось! Она всегда смотрела на костры издалека и словно звал ее к ним кто, внутри какая-то сила просыпалась и туда тянула!

Дашка прислушалась. Слышно никого не было. Княгиня Марья вызвала невестку к себе, дав Дашке шанс что-то да найти. Она зашла в примыкающую к опочивальне комнату, где хранились одежи княгини. Как пока неродившая та еще носила богатые кокошники[2], но волосы уже прикрывала – замужняя. Дашка снова подумала о женихе и вздохнула. Погладила ладошкой ткань, приготовленную к пошиву нового платья, рассмотрела и штаны западные по последней моде, и сарафаны русские, и шубы богатые, и рубахи с драгоценными вышивками, и перстни с каменьями, и бусы жемчужные. Какой красоты тут только не было! И чего этой девке не хватает? Была б Дашка на ее месте, уже парней пять бы родила!

Ладно, делать нечего, прошла в светлицы, где княгиня Софья гостей привечала, да с девками сидела. Тут тоже все было просто – лавки с подушками, корзины с вышивками да мотками пряжи и книги. Тьфу ты. Дашка снова перекрестилась. Еще одна беда была у княжеской жены – слишком ученая, от того и детей понести не может. Не туда у нее мозги повернуты, не на то работает тело.

Дашка вернулась к сундукам да ларям. Снова аккуратно перевернула все там и похолодела. Вот оно. Нашла! На самом дне лежала куколка – точь-в-точь полюбовница князя Андрея, грудастая да широкобедрая, а рядом свечка, наполовину сгоревшая. Видела она таких. Они от сглаза были у многих баб, но тут-то точно ведовство против Прасковьи! Как иначе?

Дашка оставила все, аккуратно закрыла сундук, подумала, да полезла по травам: все пучки, висящие по стенам, рассмотрела, все коробочки проверила, и снова сердце забилось часто-часто. Были тут сборы для избавления от младенчиков, были и те, которые забеременеть не давали, были даже яды! Как же она раньше не замечала. Ведь уже перебирала! Точно кто взгляд ей отвел тогда, а сейчас видать помогла молитва за благодетельницу! Отвернулась и глаза скосила вбок, посмотрела через гребешок княжеский, и точно, мохнатая лапа домового[3]! Раз и нет травок, которые Дашка видела. Она кинулась к сундуку, открыла – никакой куколки!

Дашка осторожно выскользнула из опочивальни Софьи и побежала к княгинюшке. Перед самой дверью шаг замедлила на степенный, отдышалась, ленту поправила на голове, сарафан осмотрела, не прилипло ли что, разгладила шерстяную ткань руками и зашла с поклоном. Никто даже внимания не обратил. Княгиня Марья громко прихлебывала чай из блюдца, заедая любимым вареньем, и так вкусно она это делала, что у Дашки во рту пересохло и захотелось тоже сесть и, отдуваясь, пить-есть. Девки все делом были заняты, а вот княгиня Софья заняла место напротив матушки и даже в позе ее было что-то вызывающее, словно спорили они со свекровью! Длинными тонкими пальцами она теребила край богато вышитого рукава на верхней рубахе, что выглядывала из-под сарафана – зеленого, как весеннее деревце. Без единого украшения и только с венцом, отделанном лентами в цвет платья, гордо сидела Софья под злым взглядом свекрови. «Как есть нищая», – подумала Дашка, занимая место в углу. Княгиня Марья метнула на нее взгляд, и Дашка на миг закрыла глаза. На лице благодетельницы мелькнуло удовлетворение, удивившее ее невестку. Она скосила глаза и увидела Дашку, и показалось той, что глаза княгини Софьи стали на миг черными, Дашка про себя аж молитву начала читать, чтобы сглазу не было, потом снова всмотрелась в строптивую. Ничего – лишь робкий закатный луч озаряет лицо молодой княгини. Может, от того и померещилось Дашке?

Сейчас ничем не были они похожи, только что фигурами. Была княгиня высокая и от того казалась еще тоньше, как березка молоденькая. Ни сисек, ни бедер, ничего нет. Даже Дашка на ее фоне была фигуриста. Она чуть улыбнулась этой мысли, слегка поджав губы.

Помнила Дашка, ой как помнила, разочарование всех, когда привезли эту язычницу. Тьфу ты, пропасть. Как горюнилась княгиня-матушка, да ничего не попишешь, приняла, хоть и не хотела. Но было все честь по чести! После тщательного осмотра, как это полагалось, признали Софью подходящей – проверили на девство, на уродства тайные, на знаки дьявольские, на то, пригожа ли телом. Дашка там присутствовала, не показывая никому и даже чуть коря себя за то, но наслаждаясь унижением той, которая всю жизнь горя не знала, сладко пила да вкусно ела. Вот только не в коня корм был. Из сплетен в девичьей знала Дашка о том, что приволок отец Софьи жену и дочь из дальнего похода. Говорили о таинственном Лукоморье, где обитали бабы, которые верховодили своим царством. И слышала Дашка, что сражались они жестоко, а мужиков в домах у них было не один и не два, а как баб у восточных ханов – цельный гарем. Правда или нет, но где это Лукоморье, люди не знали и на Дашкиной памяти никто никогда туда с посольством не ездил. Кто-то утверждал, что на берегах теплых морей, кто-то, напротив, твердил, что в холодных и мерзлых дальних землях. Наружность тех баб тоже по-разному обрисовывали. Опять же сплетничали, что вернулся князь из похода откуда-то от Уральских гор. Для Дашки это звучало, как сказочная страна, где происходят странности. Вот и сама Софья, которую и окрестили только перед замужеством, была тоже не от мира сего.

После того, как старшие женщины, хоть и нехотя, но согласились на выбранную в княжеские жены девицу, начались праздники. Колокольный звон тогда стоял такой, что птицы из города улетели, обозы княжеские с дружиной разъезжали, гостинцы всем раздавали. Дети конфет так наелись, что некоторых даже тошнило. Пироги раздавали да монетки, ткани ситцевые, пряники сладкие. Потом невесту, как и положено, всю закутанную, с лицом закрытым, повезли в храм, а князя отдельно, не должен был он видеть зазнобу до срока. Она еле передвигалась, столько на ней было платьев драгоценных, да золота с каменьями. После венчания мельком показали всем Софью на пиру, да отправили на женскую половину готовится к приходу мужа с дружками.

Дашка помогала раздевать княгиню. Даже под белилами было видно, насколько она бледная: то ли от страха, то ли от усталости, – а все ж держалась!

Как и положено положили молодых спать в нетопленной комнате, чтобы согревали друг друга слаще, да на тюфяке с гороховой соломой, застеленном обычным грубым полотном: и от сглаза хорошо, и для чадородия[4]. Ничего не помогло княжеской жене. Порушенное князем девство на белых простынях было сразу видно, а понести – не понесла и по сей день!

Перед брачной ночью молодых мыли, и опосля тоже, и во второй раз разглядела Дашка на коже княгини синяки – там, где наваливался, да прижимал ее в порыве страсти князь. Так что к нему вопросов быть не могло! Хоть и выпил крепко, а справился! Благодетельнице она о том немедля сообщила, и та ее наградила пряником за такую хорошую весть о мужской силе сына.

Удивляло в те дни Дашку, что Софья ни с кем не говорила, ни на что не жаловалась, не плакала и не улыбалась, как полагается в первые дни замужества женщинам. Когда ее терли-чесали, а затем снова мазали да красили для последующих праздников – княжеская свадьба одним днем не ограничивалась, – лишь молча кусала красные губы, пухлые как у ребенка, который расплакался. Дашка даже подумала, что привезли им блаженную, но нет – иногда кидала Софья из-под длинных ресниц быстрый взгляд на излишне горланящих да шутящих баб. Недобрый он был, цепкий – вот как сейчас на княгиню.

Все в Софье было нездешним. И огромные глаза бирюзового цвета, и брови тонкие вразлет, и яркие веснушки, которые и зимой не сходили: их замазывали, их притирали, а они только ярче проявлялись. И пушистые медовые волосы, нынче в высокую прическу собранные, прикрытые, как это замужним положено. И повадки. Умная она шибко, в политические мужние дела лезет, даже отговаривала от дружбы с братьями ордена, к варягам душой была близка, которые, поговаривают, разругались с Андреем, когда об Уроборосе на его землях узнали. И опять подумалось Дашке, что ведь и правильно это. Северные дружины испокон веков друзья Новгороду, а братья эти… тухлые какие-то…

Тьфу ты, опять не о том думает.

Последнее время княгиня иной раз словно бы исчезала: и до того странности с ней случались, а теперь как будто не в себе была иной раз. Дашка за ней пыталась следить: до ворот дойдет, слышит, поет княгиня в саду, на песню приходит, а та уже вроде бы в тереме, Дашка – раз в комнаты, снова откуда-то журчит голос Софьи, вот только нет ее нигде, а когда появляется и откуда – не понятно. Еще Дашка иной раз замечала краем глаза, как Софья словно бы куда-то идет по городу, а то и на торжище, чего быть не могло, но опять же присмотрится – нет никого. И все ж уверена была девка – как есть ведьма эта язычница!

Хоть и почитали в Новгороде знающих женщин, никогда, как в других странах, не ополчались на них, берегли, но не княгине же с тайным знаться! То хорошо для теток деревенских или вот купчих, даже боярыням иным, чьи мужья попускают, можно, а княгине бегать по лесам за травами и в дни солнцестояний у костра песни орать негоже. Впрочем, никто такого за женой князя и не замечал. Вроде всегда в своих палатах, всегда при деле. Все так говорят! Дашка и через веник на нее смотрела, и через лапу еловую, и через гребень, и ничего. Софья и Софья.

Завтра праздник весенний, прибавление дню будет, потому княгиня Марья и вызвала невестку, дескать, чтобы при ней сидела весь день сразу после богослужений. Тут мысли Дашки снова метнулись к воспоминаниям, как виделась ей Софья в странных местах, и так крепко она задумалась об отводных чарах, что вздрогнула, когда услышала, как свекровь снова отчитывает молодую княгиню.

– … ходишь, как иноземка проклятая, челом не одетая!

А! Значит, снова взялась ругать за непристойный вид. Женщинам, особливо знатным, негоже было ходить при людях, а тем паче, мужчинах, с лицом не забеленным, бровями не чернёными. Рисовать себе и глаза, и щеки, и знаки от сглаза все бабы с малолетства были обучены[5]. Не должно было видно быть кожи, чтобы ни к чему хворь не прицепилась, чтобы никакое дурное слово не тронуло! Софья же какое-то время походила так, а потом начала говорить, что не можется ей от такого количества краски на лице и перестала. И вот уже подражать ей начали некоторые девки неразумные! А разве может быть такое? Непорядок это – устои рушить!

На сей раз Софья молчала, лишь продолжала теребить край рукава, длинного по обычаю, и головой качала, раззадоривая матушку.

– Все поняла?

Снова кивок. Наконец встала Софья, поклонилась от двери низко, да вышла, лишь запах трав после себя оставила, терпкий, чуть сладковатый. Княгиня Марья поманила к себе Дашку, тяжело поднялась, опершись на нее, поковываляла, задыхаясь.