Детство на краю света. В. П. Астафьев и Игарка

У Виктора Петровича есть автобиографический очерк, который называется «Стержневой корень». Он публикуется нечасто, как правило, вместо предисловия или послесловия к какой-нибудь книге. Для меня это важное признание, которое многое открывает для понимания тех трудностей, которые довелось пережить в заполярной Игарке. Стержневым обычно называют корень, который является продолжением в земле стебля, он идет при развитии только в глубину, закрепляет и удерживает растение в земле. Кто и как помог прорастить этот главный корень в Викторе?

В Игарку!

О том, как попала сюда семья Астафьевых, написано много. Я буду обращаться к фактам, документам, и, конечно, рассказам самого Виктора Петровича. «Автобиография» его, кстати, появилась в 2004 г. в журнале «Урал». В произведениях это тоже нашло отражение, но с определенной долей вымысла. Семья Астафьевых прибыла в гремевший по всему миру новый морской порт в Игарке в «принудительно-добровольном» порядке. Одну часть семьи сослали вместе с детьми насильно как раскулаченных, но под благими предлогами «государственного промышленного освоения Севера», другая часть отправилась туда по собственной воле, «на дикие заработки».

Известно, что в 1931 году Виктор остался без матери. Лидия Ильинична Потылицына, вышедшая замуж за Петра Павловича Астафьева, утонула в Енисее. Мальчишке было всего 7 лет. Отец, уроженец и житель села Овсянка, работал в личном хозяйстве, был арестован 8 июля 1931 г. как враг народа, сын зажиточного мельника. Ему были предъявлены обвинения по статьям 58—10, 58—11 УК РСФСР, 1 апреля 1932 г. был осужден на 5 лет ИТЛ, отбывал срок на Беломоро-Балтийском канале.

Волна раскулачивания коснулась всей семьи Астафьевых. Дед Павел Яковлевич был арестован в то же время, что и его сын Петр. Обвинения предъявлены по тем же статьям, и приговор вынесен в апреле 1932 года. Но участь ему выпала другая в отбывании наказания. Семью Астафьевых лишили крова, выгнали из дома, отправили на пересыльный пункт. Под опалу попал даже прадед Виктора – Яков Максимович Астафьев (чаще его звали в селе Овсянка Мазовым), обосновавший ту самую мельницу, которая власть привела в состояние гнева. Ему было в то время более ста лет. Жена деда – Мария Егоровна (в девичестве Осипова) – родилась, как пишет Виктор Петрович в своей «Автобиографии», «на волшебно-красивой реке Сисим, в одноименном селе, ныне не существующем – затоплено». Маленький внук называл её любовно – «бабушка из Сисима». Так написал и на её могильной плите. Он вспоминает также в «Автобиографии»: «Ох, сколько горя и мук она приняла за свою жизнь в семейке Астафьевых и за семейку Астафьевых». Все тяготы, действительно, выпали именно на долю Марии Егоровны. Она воспитывала в то время своего младенца Николая, который только народился, а также всех деток Павла Яковлевича от прежних браков. Сколько было ребятишек – сейчас сложно сказать. Виктор Петрович пишет в «Автобиографии»: «Бабушка из Сисима со всей оравой попала на пересылку в Николаевку. Там, неподалеку от кладбища, на пустыре был огорожен колючей проволокой загон, в котором томились тысячи семей спецпереселенцев. В загоне не было никаких построек, даже нужников не было. Люди растоптали, размесили загон, скоро тут началась дизентерия, подкрадывались и другие страшные болезни, которые преследовали и преследуют скученных, обездоленных людей». В фильме С. Мирошниченко «А прошлое кажется сном» (1988 г.) писатель говорит о той же мазовской ораве ребятишек немного конкретнее: «Когда мужиков законопатили в тюрьму, их семьи отправили в Игарку. Очень нужны были рабочие руки, поэтому повезли туда – женщин и детей. Кого же ещё отправлять, если мужиков посадили? И она, бабушка из Сисима, с 7-ю детьми ехала в Игарку. Один был свой, остальные шестеро – чужие. Не было тогда в традициях бросать детей, отказываться». В их числе не было Виктора, он оставался в семье Потылицыных в Овсянке, где вскоре появился раньше срока освободившийся отец. Он женился, а в 1935 г. поехал на заработки в Игарку.

Бабушка из Сисима в ссылке взвалила на себя все хлопоты по содержанию семьи, дед постоянно где-то куролесил, чаще рыбачил. Приходилось Марии Егоровне наниматься в семьи домохозяйкой, чтобы свести концы с концами. Выручал Иван Астафьев, сын Павла Яковлевича, который, как только исполнилось 14 лет, пошёл работать, выучился на рубщика на лесопильно-перевалочном комбинате и стал помогать семье.

Игарка. Морской порт. 1938 г. Из архива В. Г. Григорьева

Петра Павловича не остановило перед поездкой на Север даже то, что его дед Яков Максимович и сыночек Павла Яковлевича горбатенький Алёша умерли в первую же зиму от цинги. Он взял с собою в Игарку не только Виктора, жену Таисию, но и появившегося в новой семье ребёнка Николая. Приехал сюда и освободившийся из тюрьмы Василий, сын Павла Яковлевича, которого осудили в 16 лет только за то, что рос в «зажиточной» семье.

Жилья в Игарке для прибывшей семьи не нашлось. Ютились по баракам. Виктор Петрович сохранил многие документы, которые касались его родных – фотографию Марии Егоровны в семье Питиримовых, куда она нанималась на работу, зачётную книжку работника лесозавода №3 И. П. Астафьева, его трудовую книжку. Всё это было передано им в Игарский музей. Позже к этим документам мы добавили справку отдела ЗАГС о смерти Павла Яковлевича Астафьева, который утонул в Енисее в 1939 г.

Семейство было большим, казалось бы, заработки должны быть у него на Севере приличные. Но… Как пишет сам Виктор Петрович в «Автобиографии»: «Что из этого получилось, можно узнать из повести «Последний поклон», прочитавши главы «Без приюта» и «Карасиная погибель». Без прикрас Астафьев описывает жизнь спецпереселенцев, таких в Игарке были тысячи. Если заглянуть в отчет 1939 года, который исполком Игарского горсовета подготовил к 10-летию Игарки, можно увидеть справку о составе населения: в 1929 г. – 200 чел., в 1930 г. – 2230 чел., а уже в 1931 г. – более 12 тысяч человек. Рост объяснялся массовым проведением насильственного переселения раскулаченных крестьян. Людей везли на баржах тысячами, а расселять их было негде. Власти оказались не готовыми размещать всех ссыльных (трудпереселенцев), которые были отправлены на Север.

Самая жестокая участь ожидала детей насильно высланных крестьян. Даже в семьях с двумя родителями были трудности с тем, как одеть и прокормить нескольких ребятишек. Отец Виктора, как он сам признавался, уезжал на рыбалку, заготовки дров, семья не видела его месяцами. Подросток стеснялся приходить к мачехе, здесь он всегда был лишним. Бабушка из Сисима помогала всем, чем возможно, но постоянно содержать внука была не в состоянии. Ходил с дедом Павлом часто на рыбалку, но тот и сам-то без угла оставался, жил при кирпичном заводе.

Старый город. 1937 г. Фото Б. Н. Иванова. Из архива автора

Упрёки сыпались от многих взрослых. В том числе и педагогов. Не все из них смогли удержаться от назиданий и напоминаний, что сироты и беспризорники – обуза для окружающих. Виктор много скитался. В поисках тепла и еды. В Игарке в 30-е годы порядки были строгими. Основное население составляли трудпереселенцы, ютившиеся в бараках. Они обязаны были отмечаться в комендатурах, «соблюдать нормы социалистической морали». Как ни старались насильно высланные поселенцы чтить законы, именно их постоянно подвергали проверкам, арестам и расстрелам. Мальчишки, бегавшие в Медвежий Лог, часто находили там гильзы. Местное население рассказывало, что кроме тюрьмы, находившейся в старом городе за магазином №1 Игарторга (позже – магазин «Рассвет»), было и другое место расстрела – живописный Лог между двумя частями города.

Игарторг. Бакалейно-гастрономический магазин №1 (так гласит вывеска) по улице Кирова. 1939 г. Из архива В. Г. Григорьева

Однажды у меня в 80-е гг. была встреча с Ефимом Ивановичем Почекутовым из семьи ссыльных из деревни Троица Пировского района. Он поведал то же самое, что и Астафьев – о расстрелах в Медвежьем Логе, где было небольшое тюремное здание, а основное всё же находилось в районе улицы Кирова. И в старой, и в новой частях города были участки для проживания спецпереселенцев с названиями «Пробуждение» и «Возрождение». Партийная идеология того времени предполагала обязательную «перековку» чуждых элементов. Вот и появлялись такие изощренные названия не только в газетах, но и в социальной сфере. В 1933 г. газета «Северная стройка» за 15 апреля сообщала: «Открывается аптека №2 на участке „Возрождение“ за Медвежьим Логом». А в архиве гороно есть приказ: «Назначается на работу ликвидатора на участке „Пробуждение“ с 1.11.1933 г. Яковлева Э. И». Газеты переполнены доносами, подписанными не фамилиями, а кличками. Люди боялись ночных стуков в дверь, это могло означать – за вами приехали. «Воронков» в Игарке не было в ту пору, увозили на кошевках (лёгких санях). По решению «тройки» расстреливали в считанные часы. Материалов, подтверждающих расстрелы в Игарке, много на сайте Красноярского общества «Мемориал». Неудивительно, что в городе после террора появились безнадзорно болтающиеся дети. Мест обитания для таких ребятишек, несмотря на строгие порядки, было много. Это и «Десятая деревня», точнее, барак №10 между улицами Шмидта и Смидовича, не раз горевший, но всё же долго служивший пристанищем для бродяжек, и временные сараюшки, которые строились вокруг кирпичного завода в Медвежьем Логе.

«Десятая деревня». Из архива автора

Во многом автобиографичный герой ранней повести В. Астафьева «Кража» Толя Мазов обитает до попадания в детдом именно в этих местах. Любили беспризорные дети и подсобные помещения городского театра. Здесь были установлены большие котлы, значит, всегда можно было согреться.

Дорога в приют

В повести «Последний поклон» содержатся подробные описания того, как жил Виктор после разрыва с семьёй. Мачеха нанималась на работу и была в постоянном поиске жилого угла. Места для Виктора и уж тем более пропитания не было. Поэтому и жил мальчишка, где придётся. Герой повести, как известно, ютился в заброшенном сарайном домишке, где «окна были завешены половиками, а мачехой были оставлены на полу лишь подушка, собачья и оленьи шкуры». Виктору тоже доводилось, как и герою повести, варить себе в ведре и печь на печке пластики картошки, воровать на конном дворе овёс, жарить его на вьюшке и выгрызать из шелухи зёрна. Конечно, в эту пору было не до учёбы. Нужно было позаботиться прежде всего о пропитании и тепле. Бродяжничество продолжалось долго – пока Виктора, голодного и падающего с ног, не увидела инспектор образования. Осунувшийся подросток едва держался на ногах. Но даже имея направление в интернат, он тянул как мог, не желая терять волю. Об этом пишет в главе «Без приюта» повести «Последний поклон»: «Сподобило меня прочитать какую-то дряхлую книжку о старом приюте да баек досыта наслушаться от обитателей старого театра о специсправиловках и страшных детдомах… Страх камнем лежал на дне моей души, и без того уже крепко надорванной».

И всё же привод в интернат был неминуем. «У меня – вши, чесотка, поэтому поместили одного в комнате, – рассказывал мне Виктор Петрович. – Совсем стало одиноко». Первое время закралась даже обида. Но со временем она отошла. Виктора Петровича очень удивило моё сообщение о том, что в архивах гороно есть приказ за 1940 г. о том, что его отец должен был платить за содержание сына в интернате, правда, фамилия искажена – «Остафьев». Писатель улыбнулся: «Вряд ли он за меня платил, были бы заработки, меня бы туда не отдали». Но формально, если в интернат брали ребёнка из семьи, где были родители, устанавливалась плата за содержание.

Приказ по Игарскому гороно об оплате за содержание детей в интернате. Из архива автора

В приказе №238 по Игарскому гороно от 20 декабря 1940 г. в пункте 2 перечислены 8 фамилий детей, которые содержались за счёт интерната. Всех остальных – а их 29 – определили с условием оплаты содержания родителями. В списке есть перечень имён 6-х детей Машихиных – все они из многодетной семьи местных «сельдюков», которые жили впроголодь.

Период пребывания в интернате нашёл отражение в повести «Кража». Это сложное драматическое повествование о лишениях и скитаниях беспризорников. И на нём есть смысл остановиться в отдельной главе, тем более, что эта повесть много раз изучалась мною для разработки экспозиции, при подготовке исследований вместе со школьниками, использовалась при проведении конкурсов.

Виктор Петрович при встречах никогда не жаловался на то, что выпало на его долю в тот период. Как только заходил разговор об интернатской жизни, он начинал вспоминать весёлые истории, забавные случаи. Только в 1999 году на завалинке детдома, ставшего прибежищем на два года в подростковом возрасте, он стал вдруг упоминать о горькой участи тёти Ули, её мужа, многих воспитанников, их родителей. О репрессиях и расстрелах он не мог написать в «Краже», ведь это были 60-е годы. Но зато только в этой повести можно прочувствовать и пережить вместе с Виктором те два года, где злоба, жестокость уживались вместе с сочувствием и пониманием.

Перед тем, как определили Виктора в интернат, он практически не ходил в школу. Поначалу после приезда с семьёй в Игарку его отдали в базовую начальную школу №2. В «Последнем поклоне» он пишет: «Кое-как одолел я четвертый класс, точнее, меня „перетащили“ из него в пятый». Тяжёлый промысловый труд на рыбалках перемежался с беспризорничеством, это привело к частым пропускам. К тому же не заладились в школе отношения с классным руководителем: «И я бы совсем бросил школу, да ходил в неё со скуки, да ещё чтобы раздобыть книжек, которые приохотился читать». Дело дошло до того, что в одном и том же 5-м классе уже в школе №12, как вспоминал сам писатель, числился три года. Новая жизнь в интернате шла по своим законам. Нужно было обязательно ходить в неполную среднюю школу №12. Находилась она в районе Медвежьего Лога. Не ближний свет для детей, которые проживали на улице Полярной (окраина города), но так сложилось, что именно к этой школе прикрепили интернат.

Неполная средняя школа №12. 1938 г. Из архива автора

Знакомство с архивами помогло мне понять, почему это произошло. В предвоенные годы детдом, переименованный в интернат, лихорадило от частой смены директоров. Приказы, докладные тех лет, сохранившиеся в гороно, свидетельствуют, что руководители пили, прогуливали, в интернате царила антисанитария. В октябре 1938 г. сюда пришла работать воспитателем комсомолка Екатерина Степанова, с 1 апреля 1939 года её назначили директором. Но уже 2 сентября этого года Екатерина Васильевна Степанова уволилась. Мне довелось встречаться с нею в период празднования 50-летия книги «Мы из Игарки». К нам в город она приехать не смогла, поэтому я навестила её в Красноярске. С гордостью показала мне Екатерина Васильевна книгу «Кража», подписанную бывшим воспитанником В. П. Астафьевым. И поведала горькую историю о том, как тяжело ей, молодой, давалась работа с беспризорными сиротами или лишёнными родительского внимания детьми. Жизнь у неё складывалась поначалу удачно. В Игарке работала в 1930 г. пионервожатой в горздраве (а было ей всего 16 лет), потом перешла в школу №1. Была здесь вожатой в то время, когда дети писали книжку «Мы из Игарки». Некоторые авторы даже рассказывали мне, что именно Катя Степанова была инициатором её создания, потому что видела книгу иркутских пионеров «База курносых», и та ей очень понравилась. С 1935 г. она заведовала пионеротделом в горкоме комсомола. В период массового террора в 1937 г. начались доносы и клеветнические нападки. Екатерину тоже обвинили во враждебных настроениях, осудили по 58-й статье. Отлучили от маленького ребёнка, срок она отбывала в Кемерово. Как рассказала мне Екатерина Степановна, она подозревает, что причиной ареста было то, что отец её мужа – бывший белогвардеец. Вернулась в Игарку в 1939 г. Ей предложили работать в интернате. Но долго оставаться в этом городе не смогла, о пропавших в год террора комсомольцах правду не говорили, чувство горести за несправедливое наказание не угасало. Она простилась не только с интернатом, но и с городом навсегда. В книге «Недетская судьба детской книги «Мы из Игарки» (2000 г., г. Москва) размещён полный рассказ об этом человеке. Нужно сказать, что Виктор Петрович никогда не осуждал Екатерину Васильевну за уход из интерната, хотя пришёл он туда именно при ней и помнил её очень хорошо. Откуда было знать подростку, что горе тогда в Игарке стороной почти никого не обходило.

В сентябре 1939 г. назначен новый директор Л. И. Аполь, но 2 февраля 1940 г. его увольняют с формулировкой «снять как несправившуюся (антисанитарное состояние, отсутствие массово-просветительской работы среди детей». Сразу «назначается зав. интернатом комсомолец Чокуров Яков Иванович». В этом же месяце, 25 числа, его увольняют «как прогульщика и пьяницу». Ситуация стала настолько сложной и требующей безотлагательных мер, что 25 марта 1940 года интернат делают составной частью неполной средней школы №12.

Директором НСШ №12 работала тогда Е. Г. Пятницкая. Это был во всех отношениях благонадежный человек, проявивший себя безупречно в системе образования – именно она с самого открытия Совпартшколы работала там воспитателем, некоторое время руководила ею.

Е. Г. Пятницкая (слева сидит) на отдыхе. Из архива автора

Сама Елизавета Григорьевна так пишет о главном в своей работе в Игарке: «В 1934 году по рекомендации горкома партии возила группу учащихся из нацсостава в Москву к Надежде Константиновне Крупской. Работала зав. агитпропагандой в горкоме партии и заведовала семилетней школой №12. На севере проработала 10 лет». Она умела находить контакт с учащимися с национальных окраин, которые не всегда с желанием овладевали знаниями и не стеснялись в выражении своих протестных настроений. Ей давалось это нелегко, и об этом она написала мне однажды откровенно: «Очень трудно было работать с националами. Они порой делали то, что не может прийти тебе в голову. Трудно об этом писать. Однажды в моё дежурство один – не помню его фамилию – в учительской устраивал себе верёвку, чтобы повеситься. Вы думаете, легко мне было звонить в горком? А нахлобучки мне. Я и воспитатель, и секретарь парторганизации».

Тот самый Соколов

17 сентября 1940 г. заведующим интернатом назначают руководителя пионерклуба В. П. Закорюкину. На этот раз выдвиженец идеологически надёжной молодёжи должен, по представлениям руководства гороно и партийных органов, справиться… В этот же день на должность воспитателя принимают также «Соколова Василия Ивановича с сохранением за ним ставки учителя и соответствующего начисления».

Позже мне удалось найти в городском архиве решение исполкома горсовета от 25 сентября 1948 г. о представлении к награждению медалью «За трудовое отличие» Соколова Василия Ивановича, проработавшего педагогом 10 лет 2 месяца. Таким образом, получается, что в июле 1938 года Василий Иванович Соколов начал свою педагогическую деятельность в Игарке. Мне до сих пор неизвестно, откуда и когда он приехал сюда – пока не удаётся это выяснить. Но судьба этого человека, его характер, талант и умение влиять на самые сложные личности заслуживают того, чтобы продолжить поиск. По словам В. П. Астафьева, это был бывший белогвардейский офицер, осуждённый за участие в мятежах против власти, выпускник Александровского лицея. Но ни места рождения, ни подробностей осуждения Виктор Петрович не знал. К тому же кто-то из бывших игарчан убедил его в том, что учитель умер в совхозе «Полярный». В очерке «Стержневой корень» он пишет: «Осенью 1943 года на Днепровском плацдарме, возле небольшой деревеньки под громким названием Великий Букрин, вроде бы от кого-то из игарчан, мельком увиденного в военной толчее и коловерти, узнал я о кончине Василия Ивановича Соколова».

Эта информация кочует теперь из одного источника в другой. К ней прикрепился шлейф отдельных эпизодов из жизни главного героя повести «Кража» В. И. Репнина. Так была создана легенда о любимом учителе. Но кем же был Соколов Василий Иванович на самом деле, как попал в Игарку, какой путь в педагогике довелось ему пройти? Всё требовало проверки и уточнения. Этому человеку можно было посвятить роман или отдельное исследование. И очень жаль, что теперь, когда информации много, рядом нет Виктора Петровича.

Соколов никогда не был директором Игарского детдома, точнее уже интерната. Но Виктор Петрович всегда называл свою сиротскую обитель детдомом, так говорю всегда и я. И всё же Василия Ивановича воспитанники приняли за самого главного распорядителя. Дети, видимо, даже не воспринимали фигуру официально назначенного директора – это была обычно «идеологическая» кандидатура, ставленник партии. На такую должность неблагонадёжного репрессированного поставить не могли.

Драматизм событий в детдоме не прекратился и с приходом Василия Ивановича. Но во всем происходящем стал появляться какой-то порядок. Соколов не просто исправил ситуацию в детдоме – у обездоленных, обиженных появился сильный защитник. Он стал опорой для многих воспитанников, помог им поверить в себя. Получается, что Виктору Астафьеву понадобился всего год, чтобы изменить свои жизненные установки, поверить в себя.

В очерке «Стержневой корень» Виктор Петрович пишет: «Человеку везучему (а я отношу себя к этому разряду людей) судьба может отвалить нечто уж совсем удивительное и из всего многолюдного и разнокалиберного живого мира возьмёт да и пошлёт навстречу не просто хорошего человека, но человека редкостного и прекрасного. И прекрасных людей я знавал немало, но не из родни: первым после мамы, бабушки и деда – был Василий Иванович Соколов».

Виктор полюбил этого человека неслучайно. В нём была, как он сам отмечает в очерке, непоказная, внутренняя интеллигентность, способность к состраданию: «Василий Иванович пытался сломать во мне то чувство самоуничижения, бросовости, сорности моей, которое внушали мне отец и мачеха, некоторые учителя в школе, разного рода благодетели, на коротких, но уже витых путях-перепутьях кормившие меня корёным хлебом, не жалея при этом назиданий вперемежку с упреками». Он много знал, читал стихи, умел говорить грозно, но не крича, находил способ так пристыдить, чтобы в другой раз неповадно было хулиганить. Соколов видел в каждом воспитаннике человека, которого уже успели многого лишить: «…Василий Иванович, будто угадав, что меня уже не только много унижали, попрекали хлебом, даже тем, что я зачем-то живу, но и достаточно много топтали в прямом и переносном смысле и вытоптали, пожалуй, „детскую полянку“, всё же искал на ней траву, нашёл несколько ещё живых, не ощетиненных былинок и ухватился за одну из них – я любил читать; я читал без разбора и передыха всё, что попадало в руки, дрался из-за книг, даже воровал их, не считая это большим грехом». Страсть к чтению у Виктора появилась именно в Игарке. Он умудрялся читать даже во время уроков. Рассказывал мне однажды, что исхитрился рассматривать текст книги в расщелине между откидной крышкой и самой партой. Честно признавался, что грешил тем, что брал книги без разрешения, просто воровал их. Знакомство с Соколовым помогло стать постоянным читателем библиотеки Главсевморпути, которая размещалась в городском театре – на многих старых фотографиях, где есть это здание, видна её вывеска. Самого Виктора записать туда не могли, поэтому Соколов брал книги на свой формуляр. В «Последнем поклоне» есть описания того, как бывал главный герой в библиотеке в вечерние часы. Все замирало, когда начинался спектакль в театре. Было так тепло, уютно и тихо, что удавалось даже подремать. Потом подросток начинал улавливать разные запахи – рыбьего клея, спиртовых красок и даже «тлена стареющих книг». При появлении сполоха в библиотеке «книги на полках чуть подрагивали рубчатой лентой, искрили златом-серебром и вроде бы шевелились». Далее автор пишет: «Я провел рукой по одному, по другому ряду книг. Отчуждённо-прохладные, плотно стояли они на своих местах. Повреждённые корешки цеплялись за брюшки пальцев, сеточкой клеенной марли, рядами железных скобок, тронутых ржавчиной. Необъяснимой усталостью и мудрой печалью веяло от этих сморщенных, иссохших от времени книг. Никогда бы не узнал и не почувствовал я всего этого, если б не остался с книгами наедине в боязных потемках».

В «Стержневом корне» писатель также отмечает, что Василию Ивановичу удалось убедить подростка в том, что нужно развивать свои «природные данные», что он обладает «несомненной литературной одарённостью». Астафьев признавался сам, что Валериана Ивановича Репнина в «Краже» он писал с В. И. Соколова. Многие наставления, данные Репниным Толе Мазову, врезались в память с самого детства Виктору Астафьеву. Одно из них: «Нет, ты, Анатолий-свет, проживи жизнь так, чтобы в конце её люди сказали тебе спасибо, и тогда считай, что прожил ты её не напрасно».

В «Зрячем посохе» Виктор Петрович вспоминает: «Но в детдоме, где я жил в детстве, работал одно время заведующим Василий Иванович Соколов – старый, образованный человек, и среди немногого, что вколотил он в меня, закрепились во мне две морали: навязчивость – одна из самых отвратительных черт в характере человека, обязательность – одна из самых хороших». Тому же учит и Валериан Иванович Репнин Толю Мазова: «Жизнь состоит на первый взгляд из мелочей. И человек начинается с того же. Запомни, пожалуйста, одну маленькую мелочь: прежде чем пообещать – подумай, а пообещав – сделай обязательно. Пообещаешь, допустим, горелую спичку поднять с дороги – подними. Пообещаешь сердце вынуть из груди и отдать другому человеку – вынь!».

Образ этого человека навсегда остался в памяти Астафьева. В «Стержневом корне» он признается: «От него-то и пророс во мне корень добра; засушить его или повредить – значит изменить чему-то святому, подвести человека, чья жизнь и душа без остатка были отданы нам, детям. Мы ответственны перед теми людьми, которые продолжаются в нас». Виктор Петрович, к сожалению, не имел фотографий своего первого наставника. Мы считали, что нет их и в Игарке. Но в конце февраля 2004 г. я вдруг обнаружила на одной из групповых фотографий работников образования перечень фамилий, в числе которых была «Соколов В. И.». Фотография сделана в 1951 году, сохранена работницей образования М. Смирновой, на обратной стороне её рукой написаны фамилии.

Коллектив педагогов. Справа второй в нижнем ряду – В. И. Соколов. 1951 г. Из архива автора

Однако уверенности в том, что это тот самый Соколов – не было. Тем более, что смущала одна автобиографическая деталь, на которую постоянно ссылался Виктор Петрович – о кончине учителя в Игарке. Рассказывали даже, что похоронен Соколов был на кладбище в совхозе. Однако данные отдела ЗАГС не подтверждают этот факт. Более того, в приказах гороно фамилия Соколова В. И. упоминается даже в 1952 г. Виктор Петрович относился к этой информации недоверчиво – считал, что это однофамилец. Разобраться во всём нам помогла счастливая случайность. Группе «Поиск» школы №1 (руководитель Т. Г. Забрыгина) удалось познакомиться с Галиной Филипповной Васильевой, которая была вместе с Астафьевым в интернате в 1939 году.

В гостях у Г. Ф. Васильевой. 2004 г. Из архива автора

Именно этот человек подтвердил, что на фотографии тот самый Василий Иванович, которого забыть невозможно даже по прошествии многих десятков лет. Галина Филипповна была на одной из встреч с Астафьевым в ДК ЛПК в 1989 году, но поговорить с ним не решилась. Позже она написала на телевидение письмо в адрес Виктора Петровича, он получил его и ответил. Галина Филипповна сохранила письмо и даже зачитала его при встрече.

Вскоре обнаружилась и другая фотография, на которой нетрудно было узнать Василия Ивановича Соколова. Тот же суровый взгляд, седина. Опрятный костюм. Обычно летом педагоги отдыхают, но тут, видимо, какой-то летний выезд. К сожалению, фотография не подписана. Но лица на ней более живые, чем на официальных коллективных фотографиях, сделанных в классах школы.

В. И. Соколов – в первом ряду в центре. Из архива автора

В. И. Соколов работал в отделе образования довольно долго, он уехал только в 1952 г., об этом есть упоминание в городском архиве в связи с оплатой льготного проезда. К тому времени он прошёл школу испытания, ему стали доверять. 16 августа 1940 г. по приказу гороно образованы методические объединения учителей. Руководителем городской секции 4-х классов назначен Соколов В. И. В 50-е гг. он даже исполнял обязанности заведующего гороно, инспектора школ. Это было уже время, когда бывший осуждённый прошел проверку на прочность.

Доказывать свою надёжность Василию Ивановичу приходилось постоянно после отбытия срока наказания. Ведь допуск к работе с детьми, а он был педагогом с молодых лет, получить бывшим врагам народа было практически невозможно. В Игарке ситуация была другая – специалистов постоянно не хватало, спрос на воспитателей всегда был высок, приходилось закрывать глаза на биографии учителей. Что касается прошлого Василия Ивановича Соколова, то оно складывается, как пазлы, постепенно. И полной картины пока нет.

Он родился в селе Николевка (иногда пишут Николаевка) Балаковского района Нижне-Волжского края (сейчас Саратовская область) в 1890 г. Только из материалов дела, с которым меня ознакомило управление ФСБ по Саратовской области, стало известно, что «происхождением он из крестьян, образование низшее, арестован 23 января 1929 г. сотрудниками Вольского окружного отдела ОГПУ Саратовской области. До ареста работал в сельской школе с. Николевка». В этом же письме сообщалось также, что «23 ноября 1992 года Соколов В. И. был реабилитирован». В списках репрессированных в общей базе данных и по регионам (Саратовская область и Красноярский край) нет никаких данных. Напрасными оказались мои обращения в Информационные центры МВД России, Саратовской области, Красноярского края (все ответы содержат одинаковую формулировку «центр сведениями не располагает»). Но в материалах УФСБ по Саратовской области имеется протокол допроса. Он и раскрывает многие факты биографии В. И. Соколова.

Допрос проводился в день ареста. Соколову было уже 39 лет. Женат, трое детей, проживал в селе Николевка, в том же селе работал учителем. Далее фиксируется: «Беспартийный, служащий, образование 4-х классное, гор. Хвалынск в 1908 г. и одногодичные педагогические курсы в г. Петровске Нижне-Волжского края». Имущества – ничего, заработок – 44 руб., занятие до 1914 г. – сельский учитель в с. Красный Яр Балаковского района. Василий Иванович был участником 1-й мировой войны, прошёл её подпоручиком 245-го Мариупольского пехполка. А после Октябрьской революции работал учителем в с. Красный Яр. Соколов не отрицал на допросе, что был в Белой армии с 1918 по 1920 гг. в Самаре в инструкторском пулемётном (1-я Самарская стрелковая дивизия) и в составе отряда Б. В. Анненкова отступал до города Лепсинск Семиреченской области.

Виктор Петрович говорил иногда, что Соколов служил в армии Колчака и даже сопровождал его золото. Подтверждений этого нет в допросе, но отступление до Семиречинской области означало только одно – Соколов остался верен избранному пути, Белой армии, верен долгу и отечеству.

На допросе Соколов ответил на все вопросы, которые касались, в основном, событий 1918 г., участия в мятежах белогвардейцев против власти. 2 августа 1929 г. Соколов В. И. был приговорён постановлением коллегии ОГПУ Нижне-Волжского края к 10 годам лишения свободы по обвинению в проведении контрреволюционной агитации и участии в вооружённом восстании (ст. ст. 58—2, 58—10 УК РСФСР). Где именно он отбывал наказание, пока выяснить не удалось. Но совершенно точно известно, что уже в 1938 году (видимо, после завершения срока наказания) он работал в Игарке.

Как-то случайно я проверяла сайты учреждений образования Саратовской области и обнаружила историческую справку о Николевской школе, в которой рассказывалось о том, что «до 1 сентября 1931 года в с. Николевка Балаковского района Саратовской области действовала начальная школа. Учителями 1—4 классов работали: Козлов Василий Григорьевич, Руина Анастасия Романовна, Павельева – Соколова Нина Ивановна, Соколов Василий Иванович». В 1931—32 гг. Павельева Н. И. (супруга Соколова) продолжала ещё работу в этой школе. На руках у неё оставались несовершеннолетние дети. Благодаря краеведу Саратовской области Ю. Ю. Каргину нашёлся документ в отделе образования Балаковского района, написанный рукой супруги Соколова. Подобные бумаги заставляли заполнить только с той целью, чтобы выявить, насколько члены семьи разделяют взгляды подозреваемого.

Автобиография Н. И. Павельевой-Соколовой. 1929 г. Архив отдела образования Балаковского района Саратовской области

Нина Ивановна имела в 1929 г. педагогический стаж более 10 лет, воспитывала 3 детей, старшему Анатолию было 15 лет, Тамаре – 13 лет, а Юрию – всего 3 года. Поехать к Соколову в Игарку она могла только после его освобождения из заключения. Но даже в 1939 году младшему ребенку было всего 13 лет. Как сложилась судьба детей Соколовых и сколько они оставались без поддержки отца, остаётся пока неизвестным. Сведений о том, что она проживала в Игарке, нет.

Сам В. И. Соколов дважды был отмечен в Игарке наградами. 28 января 1948 г. он был награждён медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—45 гг.», в характеристике отмечается, что это «аккуратный, добросовестный работник образования». Документы о награждении содержатся в архиве города Игарка (фонд Ф. Р-1, Оп. 1, Д. 55. Л. 77).

Архивная справка о награждении Соколова В. И.

Через год Указом Верховного Совета СССР от 12.02.1949 г. учителю начальных классов семилетней школы №1 г. Игарки Василию Ивановичу Соколову была вручена медаль «За трудовое отличие», при этом отмечалась выслуга лет и безупречная работа (фонд Ф. Р-1, Оп. 1, Д. 55. Л. 47). Василий Иванович уехал из Игарки в 1952 году. Но уехал не к себе на родину, а в город Горький. Узнала я об этом совершенно случайно. Познакомилась в 2018 г. с журналистом В. Г. Григорьевым, который жил и работал в Игарке до 1978 г. По его словам, в учительском доме по улице Кирова, 22 на втором этаже находилась квартира В. И. Соколова. Володя Григорьев был тогда ещё маловат, чтобы помнить все подробности проживания Соколова в этом доме, но серьёзность соседа, густоватый голос и усы запомнил. Другая подробность этого очевидца ещё более поразила.

Фрагмент письма В. И. Соколова В. Г. Шурдукову. 1952 г. Архив В. Г. Григорьева

Родственник В. Г. Григорьева – Вячеслав Георгиевич Шурдуков, образованнейший человек, обучавшийся в Ленинградском пединституте им. Герцена – работал в отделе образования, был хорошо знаком с Соколовым. В семейном архиве сохранилось даже письмо от Василия Ивановича, в котором он сообщал, что дела его складываются неважно, долго ждал назначения пенсии, понятно, что проверяли его прошлое. Жить на неё тяжёло. Ему пришлось выплачивать алименты. Несколько раз В. И. Соколов выражает сожаление по поводу того, что уехал из Игарки. Жизнь в ней складывалась, оказывается, очень благополучно – была работа и условия проживания. В Горьком же пришлось четверым взрослым людям жить в комнате на 12 квадратных метрах. С учителем истории В. Г. Шурдуковым Василия Ивановича связывали, видимо, не только уважительные отношения в работе, но и чисто дружеские. Это заметно по доверительному тону письма. Оба педагога оставили заметный след в образовании молодёжи Игарки. Вячеслав Георгиевич Шурдуков после окончания института работал в Дудинке. Попал в тяжелую аварию, произошедшую в 1939 г. на железной дороге Норильск-Дудинка. Поправившись, в сентябре 1941 г. поехал в Игарку, где добросовестно трудился вплоть до выезда в Ленинград. Умер там в 1958 г. В нашем городе В. Г. Шурдуков оставил светлую память о себе, коллеги разместили в газете «Коммунист Заполярья» некролог после его кончины.

Ну а Василий Иванович Соколов переехал всё же на свою родину, точно известно, что умер он в г. Балаково Саратовской области в 1971 г. Только 23 ноября 1992 года было принято постановление президиума Саратовского областного суда о признании группы лиц, в том числе Соколова Василия Ивановича, «репрессированными необоснованно». Отмечено также: «Постановление коллегии ОГПУ от 2 августа 1929 г. в отношении них отменить, дело производством по ст. 58—2 УК РСФСР прекратить за недоказанностью вины, по ст. 58—10 УК РСФСР – за отсутствием состава преступления». При принятии данного решения в материалах указывалось, что постановлением ст. пом. прокурора Нижне-Волжского края от 4 июня 1929 г. в отношении 6 лиц производство по данному делу было прекращено на основании ст. 4 Акта амнистии в честь 10 годовщины Октябрьской революции от 2 ноября 1927 г. Но данное постановление в установленном законом порядке не было отменено и вступило в законную силу.

Василий Иванович Соколов. 1949 г. Из архива автора

Далее говорится: «Этим же постановлением на основании ст. 3 УПК РСФСР уголовное дело было прекращено в отношении Соколова Василия Ивановича, который ранее уже был осуждён за это преступление и отбывал меру социальной защиты… Только по указанным основаниям уголовное дело в отношении этих 7 человек не могло рассматриваться Коллегией ОГПУ и поэтому они подвергнуты наказанию необоснованно». Где и как отбывал наказание Соколов до высылки в Игарку, нет информации, как я уже упоминала, ни в одном информационном центре МВД, ни в органах ФСБ, ни даже на Лубянке. Почему не сохранилось личное дело человека, который с 1929 по 1938 гг. отбывал наказание и был выслан позже на поселение в Игарку, остается непонятным. Впрочем, что ж удивляться пропаже бумаг, если судьбы людей ломались так легко, без учёта личной вины, без учёта амнистий и просто справедливости! «Прорастить корень добра» в Викторе Астафьеве удалось именно этому человеку, прошедшему войны, мятежи, арест, допросы, длительное заключение. Как удавалось Василию Ивановичу находить нужные слова для лишённых родительского тепла, обездоленных детей, трудно понять. Возможно, вся душевность, оставленная для собственных детей, с которыми был разлучён насильно, вылилась на тех, кто оказался ближе… Наверное, и впрямь есть в таких людях, «редкостных и прекрасных», что-то невероятно стойкое и настоящее. Иногда мне приходит мысль о том, что жизнь жестоко обошлась не только с Астафьевым, на долю которого выпало много страданий и утрат, но и с Соколовым. Судьба так и не свела вновь этих людей. Но допускаю, что Василий Иванович мог слышать даже в преклонном возрасте о писателе Викторе Астафьеве. Ведь уже в 50-60-е гг. он печатает многие произведения – «Стародуб», «Перевал», «Звездопад», «Где-то гремит война». Известной становится даже повесть «Кража», которая, по сути, посвящена памяти Соколова. Как знать, возможно, Василий Иванович даже пытался найти Астафьева, который жил некоторое время совсем недалеко – в Вологде.

«И прекрасных людей я знавал немало…»

Много благодарных слов высказывает Виктор Петрович в своих автобиографических очерках и в адрес преподавателя русского языка и литературы Игнатия Дмитриевича Рождественского. Молодой выпускник Иркутского педагогического института вместе с супругой приехал в Игарку, которая всех влекла духом героического освоения Севера. Уже в ту пору его стихи публиковались в сибирских журналах. А в 1936 г. вышел первый сборник стихов Рождественского «Северное сияние». Игнатий Дмитриевич учил Астафьева в 5-м «б» классе. Виктор Петрович вспоминал в «Стержневом корне»: «На уроке литературы, положив на стол часы, учитель заставил всех нас подряд читать вслух по две минуты из «Дубровского» и «Бородина». Послушав, без церемоний и всякой педагогической этики бросал, сердито сверкая толстыми линзами очков: «Орясина! Недоросль! Под потолок вымахал, а читаешь по слогам!». Но самое удивительное было в манере Игнатия Дмитриевича общаться с учениками. Он умел развивать на уроках литературы самостоятельность и творчество детей… Одну из затесей (маленький рассказ) «Больше жизни» В. П. Астафьев посвятил тоже И. Д. Рождественскому. Он называет его здесь умным и странным учителем. Странным потому «что вёл уроки с нарушением всех педагогических методов и инструкций». Он говорил, например: «Чтобы Лермонтова понять – его любить надо. Любить, как мать, как родину. Сильнее жизни любить». Виктор и впрямь прикипел душой навсегда к этому поэту. А в очерке «Родной голос» писатель вспоминает: «Об Игарке знали в нашей стране все. А вот о том, что была в Игарке школа №12, мало кто знает. Её помним мы, воспитанники этой школы, как, впрочем, помнит всякий свою родную школу. Но о том, что в этой школе был отчаянный класс 5-й «Б», помнят уже совсем немногие». Когда пришёл в этот класс новый учитель в очках с выпуклыми стеклами, ребята решили, что на уроках будут отдыхать. Не тут-то было.

И. Д. Рождественский. Из архива автора

Он заставлял их потеть, читая много вслух, пересказывать, сочинять свои рассказы, удивлял тем, что произносил много непонятных слов, декламировал собственные стихи. Виктор хорошо запомнил, с какого момента началась дружба с учителем: «Я прочитал отрывок из «Дубровского» быстрее и внятней других. Последние года четыре меня только ругали в школе, а тут на вот, похвалили». В другой раз Игнатий Дмитриевич дал задание написать сочинение, кто и как провел летние каникулы. Астафьев вспомнил, что «не далее месяца назад я заблудился в заполярной тайге, пробыл в ней четверо суток, смертельно испугался поначалу, потом опомнился, держался по-таёжному умело, стойко, остался жив и даже простуды большой не добыл». Так и назвал свое школьное сочинение «Жив» (позже переработал его в рассказ «Васюткино озеро»). Неспокойно Виктору было на следующем уроке. Вот как описывает Астафьев этот момент в «Стержневом корне»: «С тайным волнением ждал я раздачи тетрадей с сочинениями. Многие из них учитель ругательски ругал за примитивность изложения, главным образом за отсутствие собственных слов и мыслей. Кипа тетрадей на классном столе становилась всё меньше и меньше, и скоро там сиротливо заголубела тоненькая тетрадка. «Моя!» Учитель взял её, бережно развернул – у меня сердце замерло в груди, жаром пробрало. Прочитав вслух моё сочинение, Игнатий Дмитриевич Рождественский поднял меня с места, долго пристально вглядывался и наконец тихо молвил редкую и оттого особенно дорогую похвалу: «Молодец!». Но за похвалой последовал и гнев учителя за то, что три года числился Виктор в одном классе: «Стыдно! Срам! Из лоботряса ничего, кроме лоботряса, выйти не может». Вскоре запросился Виктор в шестой класс, В. И. Соколов помог в том, чтобы его приняли туда. Но Игнатий Дмитриевич уехал в Красноярск. Так разошлись пути-дороги с любимым педагогом. Когда в 1953 году в Перми у В. П. Астафьева вышла первая книжка рассказов, он «поставил первый в жизни автограф человеку, который привил мне уважительность к слову, пробудил жажду творчества».