Вася Петухов и Щит Перуна

Пролог. Принцип бумеранга

Есть в устройстве мироздания несправедливая, но неумолимая закономерность: чем сильнее ты хочешь чего-то простого и земного – например, хрустящего маринованного огурца, – тем с большей вероятностью вселенная подкинет тебе вместо этого нечто совершенно запредельное. Скажем, артефакт древней славянской магии. Василий Петухов, студент-историк третьего курса, чей внутренний мир в тот день сузился до размеров банки с соленьями, был живописным воплощением этого принципа.

Глава 1. Подвал, пахнущий временем

Дедовская дача в старом дачном кооперативе «Разлив» была не постройкой, а состоянием души. Состоянием, близким к коме. Серые, облупленные бока, крыша, просевшая от зимних снегов, как подушка от тяжёлой головы, и скрипучая веранда, с которой открывался вид на такие же уставшие от жизни участки. Воздух здесь был густой, сладковато-прелый от опавших яблок и горьковатый от дыма далёких костров. Вася приехал сюда не за вдохновением и не за ностальгией, а за провиантом. На носу была сессия, а его финансовое состояние описывалось термином «тощий кошелёк», причём кошелёк этот был настолько тощ, что скулил от голода по ночам.

Единственной надеждой были стратегические запасы его покойного деда, ветерана двух войн и великого мастера по засолке всего, что росло на огороде. Подвал – вот царство, где должен был храниться его ковчег спасения.

Дверь в подвал отворилась с таким скрипом, будто протестовала против самого вторжения в забытое временем пространство. Воздух ударил в нос – холодный, влажный, пропахший насквозь сырой землей, грибной сыростью, кисловатым духом прошлогодней картошки и тем особым, сладковатым забвением, в котором медленно растворяются вещи. Пахло вечностью, если у вечности может быть такой простой, деревенский запах.

Свет от единственной лампочки-груши, покрытой липкой паутиной, дрожал и прыгал по стенам, выхватывая из мрака заскорузлые банки с непонятным содержимым, старые рамы, ржавый велосипед «Кама» без колёс. Вася, кряхтя, раздвинул мешки с картошкой, задев плечом гирлянду высохших луковых кос. Он мысленно уже чувствовал тот самый, идеальный хруст, тот пряный, кисло-солёный вкус, который спасёт его от монодиеты и доширака.

Пальцы скользнули по шершавому стеклу очередной банки, но вместо ожидаемой прохлады наткнулись на нечто иное. Холодное, но не стеклянное. Твёрдое, идеально круглое, с ровным, отполированным временем и землёй краем. Вася взялся за край и потащил. На свет божий, вернее, на жёлтый свет лампочки, из чрева земли явился диск.

Он был размером с большую столовую тарелку, но невероятно тяжёлый, будто отлитый не из металла, а из спрессованной тьмы. Его поверхность была испещрена причудливыми выпуклыми знаками – не буквами и не рунами в привычном понимании, а скорее абстрактными символами. Спирали, расходящиеся от центра, словно застывшие солнечные всплески или схематичные вихри галактик. Это не было похоже ни на что виденное им ранее в учебниках по археологии или в трудах по славянскому неоязычеству. Вася стряхнул комья засохшей, как каменная корка, глины. И тут… показалось. Показалось, что в глубине этих линий что-то дрогнуло. Знаки на миг налились тусклым, медным светом, словно по ним пробежала крошечная молния. Вася зажмурился и снова посмотрел. Диск был просто куском старого, почерневшего металла.

– Ну, красивый, не спорю, – пробормотал он, – но огурец был бы краше.

Щит Перуна, не ведавший ещё своего имени и своего предназначения, лежал на застеленной пожелтевшей газетой «Сельская жизнь» табуретке, пока Вася, сидя на полу, уплетал найденные-таки в другом углу огурцы. Артефакт молчал, притворяясь невзрачным хламом. Но уже на следующий день, привинченный саморезом к кривой стене общажной комнаты в знак победы над бытом, он начал свою работу.

Глава 2. Симфония хаоса

Комната Васи была стандартной клетушкой в общежитии Питерского гуманитарного университета: два рабочих стола, две кровати, умывальник с вечно подкапывающим краном и запахом старой плитки. Его сосед, Слава, был меломаном с колонками «на всю катушку». Его музыкальные предпочтения лежали в области трэш-метала, который он воспринимал как бальзам для души, а Вася – как акт звуковой агрессии.