Имена

Глава 1

Игни

Снег хлопьями падал с серого питерского неба. Люди нещадно топтали пушистое чудо, но он белел по углам тротуаров и в узорах мостовых парапетов. Игни переходила мост через канал Грибоедова – тот, который ведёт от метро «Невский проспект» к Дому книги, – её обычный маршрут. Всюду сновали люди: они большими потоками неслись по главной улице, растекаясь ручейками в переулки. Их торопливое движение прерывали лишь светофоры. Тогда люди замирали, накапливаясь, и прорывались, как плотина, по новому сигналу глазастого истукана.

Засмотревшись на снег, Игни не заметила, как уткнулась в чьё-то серое пальто. Крупная вязка, большие чёрные пуговицы… Время будто остановилось, и Игни с удивлением наблюдала, как выдыхаемый пар медленно клубился у её рта, не желая улетать. Ей стало так уютно, что, когда вдруг всё закончилось, на контрасте стало холодно и пусто.

Молодой человек, на которого налетела Игни, придержал её, помогая обрести равновесие, и, извинившись, удалился, даже не оглянувшись. Игни точно знала, что он не оглянулся, ведь она смотрела ему вслед. Он махнул рукой кому-то на другой стороне улицы. Какой-то парень ответил ему, и они ушли.

Встряхнувшись, Игни осознала себя нелепо застывшей среди всеобщего оживления и поспешила в направлении магазина.

Майкл

Майкл затянулся сигарой и пустил дым кольцами. Они завихрились, прошли сквозь друг друга и растаяли в голубом воздухе сияющего летнего дня. Париж. Кафе, кофе, круассаны. Майкл вновь отметил скудность своей фантазии и склонность к штампам. Милая девчушка в кремовом берете улыбнулась ему и помахала ручкой – он ответил.

Когда всё это началось – он уже не знал. Просто однажды он осознал себя бредущим по высушенной до потери красок серой пепельной земле. Сухие колючки пересекали его путь, и серая пыль затмевала горизонт. Он ничего не помнил и не понимал. Он шёл и шёл – без цели, без эмоций, без мыслей. Время потеряло своё значение. Где-то за границей сознания он силился что-то вспомнить, но тут же ужасный страх прерывал эти неопределённые попытки. Потом он заметил белое перо. Такой необычный цвет. Яркое, белое, пушистое, мягкое. Он нагнулся и подобрал его. Тогда он увидел свои руки – у него есть руки! Майкл, уронив перо, удивлённо рассматривал пальцы, ладони, запястья. Перо, медленно покачиваясь, упало к его ногам. Майкл взглянул вперёд. Ветер стих. На горизонте показались домики, деревня, люди! Мир словно окатила волна красок: синее небо, жёлтые поля, зелёные рощи. Он шёл по широкой сельской дороге, подпрыгивая от радости, впиваясь глазами в окружающие пейзажи. Мыслей всё ещё не было – лишь восприятие. Он не думал и не анализировал, но знал, что всё хорошо. Вот дом. На порог вышел хозяин. Майклу не верилось, что вот сейчас он услышит звук человеческой речи. Хозяин развернулся и молча вошёл в дом. Майкл застыл в удивлении. Тогда мужчина выглянул и поманил его за собой. Майкл вошёл. Просторная кухня: деревянный грубый стол, глиняная утварь, у печи возится толстая хозяйка. Он не видит её лица – лишь широкий зад и завязки от цветастого передника. Хозяин сидит во главе стола, ест, делает приглашающий жест. Майкл садится. Хозяйка кладёт перед ним суп, хлеб. Приятный запах вкусной еды щекочет ноздри. Майкл ест. Хозяин тоже ест. Слышно лишь стук ложек и чавканье.

Чап-чап-чап.

Какой странный звук. И так тихо за окном. Этот стук ложки о миску – такой раздражающий.

Чап-чап-чап.

Майкл поднимает глаза. Хозяин ест. Поднимает ложку, опускает ложку. Поднимает – опускает. Майкл оторопел. Как же он сразу не увидел: это просто механическая кукла! Челюсть хозяина заклинило, она сползла вниз, обнажая механизмы. Суп вылился, закапав стол. Майкл вскочил, опрокинув стул. На шум обернулась хозяйка. Вместо лица – грубая набитая мешковина. Вместо глаз – пуговицы. Майкл бросился вон. Цепкие руки хватали его за ноги, вырастая из-под досок деревянного пола. Он бежал. Чудища окружали его. Он кричал. Пространство хаотично менялось: город, лес, море. Он тонул. Спасительное бревно превращалось в удава и душило его, заглатывая. Мгновение потери сознания – и вот он уже мчится навстречу новой смерти. Грозная кровавая пасть встречает его. Он уворачивается – но поскальзывается и зависает в безвоздушном пространстве космоса. Барахтается, не в силах найти точку опоры. Он силится проснуться. Ему снится, что он просыпается. Он оглядывается с облегчением, осматривает свою комнату… Стоп. А его ли это комната? А какая у него комната?

– Майкл… Майкл… – окликает его врач психиатрической больницы, и он находит себя связанным по рукам и ногам в белой палате. Доктор по-доброму и участливо смахивает испарину с его холодного лба.

– Помогите, доктор! Я сошёл с ума!

– Знаю, знаю, – понимающе кивает доктор… и голова его отваливается, откатывается в угол, зловеще скалясь. И вновь ветер рвёт серые лохмотья на теле Майкла. Он в ужасе бежит.

Так продолжалось довольно долго. А может – и нет. У Майкла проблемы с определением времени. Как, впрочем, и со многим другим. Просто в какой-то момент он понял нечто очень важное, что совершенно всё поменяло – и в некоторой степени спасло его. По крайней мере сделало его жизнь более сносной. Оказывается, всё зависит от него. От Майкла. Дело в том, что все эти ужасы были порождением его, Майкла, фантазии. Так он решил. Случалось ровно то, чего он опасался. И, как-то это осознав, он стал медленно, но верно учиться управлять окружающим миром. Он настаивал, утверждал, приказывал себе и всему вокруг. Сложнее было удержать, чем создать. Реальность менялась, повинуясь любому движению мысли или эмоции. Мгновенно.

Вот он сидит в доме. Вокруг люди. Хорошие люди. И не дай бог заподозрить их в чём-либо – тут же всё исполнится. Друг немедленно станет врагом, человек – монстром, каждый тёмный угол – кишит чудищами.

Он устал. Страх притупился, и мир успокоился. Серый мир, мир его усталости – его первое воспоминание. Он часто находил себя там.

В тот раз он собрался. Дух его закалился. Страх сменила злость. Он начал действовать. Среди серых камней притаился красный цветочек. Не красный, как кровь – уточнил Майкл. А красный, как спелая вишня – настоял Майкл. Такая вишня бывает в саду у бабушки, любящей заготавливать компот на зиму для внуков. Внуки – это такие дети, которые любимые, радостные и бесстрашные. Смех, тепло, солнце, земля, синие реки, зелёные рощи… Майкл заново собирал мир по кусочкам.

В конце концов, чтобы быть в безопасности, оказалось достаточно – не бояться.

Разобравшись со своим самым страшным врагом, Майкл встал лицом к лицу с врагом менее явным, но более коварным. Теперь, стремясь понять своё положение, он пытался вспомнить, как он попал в него. И попадал ли вообще? Может, так было всегда? Кто он? Бог? Иногда он так и думал. Действительно, реальность была очевидно подчинена ему. Всё вокруг подчинялось воле его. Жизнь. Смерть. У других воли не было. Другие вообще – вряд ли существовали. Дело в том, что их внешность, поведение, мнения – всё, абсолютно всё было подчинено ему, Майклу. От скуки, повинуясь своей идее собственной божественности, он создавал храмы, где восседал на троне. И все молились ему. Кого-то он карал. Кого-то – награждал. И они радовались, если он ожидал или желал от них радости. Или восставали против него, если ему надоедала раболепность окружающих, и он желал кого-то независимого. Но эта независимость – опять-таки – была подчинена его воле. Стоило ему пожелать, «правильно» пожелать – и такой восставший приползал на коленях, в раскаянии.

Он много путешествовал. Иногда он думал, что это такой довольно затянувшийся сон. Ведь сном также можно было управлять. Он помнил это из книг. Где-то он это читал. Вот только книги – также были частью выдуманных им миров. То есть он сам выдумал эти книги. А значит, и про сны – он сам выдумал.

Потом он думал, что он псих. Сам приходил лечиться. Добрый доктор (доктора были именно добрые, злых он не создавал – не любил) долго уверял его, что Майкл не бог. Что вот он, Майкл, сидит сейчас в смирительной рубашке и совершенно не сможет с этим ничего поделать. Какой же он тогда в самом деле бог? Тогда Майкл вставал, доставал сигару из кармана пиджака и закуривал, пуская дым в лицо доброму доктору. А реакция доктора могла быть разная. Он мог удивляться, звать на помощь, падать в ноги Майклу, признавая в нём бога. Мог просто не замечать его манипуляций. И всё это зависело только от него, от Майкла. Как он хотел – так и было. Поэтому не было никакой возможности что-либо понять по реакциям сторонних наблюдателей. Не было сторонних наблюдателей. Был только он. Майкл. Одиночество. Одиночество стало его врагом номер два.

Этон

Этон почти не слушал Кирилла – он был оглушён встречей. Кафе, в котором они сидели, было уютным и чуть старомодным. Воздух пах корицей и жареным миндалём. За соседним столиком вполголоса спорила пара. Где-то в углу радио негромко играло старый джаз, а возле окна пожилой мужчина, шурша, раскладывал вечернюю газету и тихо стучал ложкой о края чашки с чаем.

– Какой-то ты рассеянный. Не похоже на тебя, – прищурился Кирилл.

– Майкл вернулся, – мгновенно ответил Этон.

– А-а, ясно. И как он?

– Как всегда.

– Я бы голову сломал… – Кирилл помолчал и, решив, что время подходящее, спросил: – Ну так как по поводу моего вопроса? Насчёт девушки?

– Хорошо, она твоя, – легко согласился Этон. – Но если что – знаешь, что делать.

– Спасибо, друг, – сказал Кирилл, и они оба улыбнулись такому званию.

– Ты знаешь, возможно, это мой последний шанс, – уже серьёзно сказал Кирилл.

– Нам тоже интересен этот опыт, – сказал Этон и, открыв ноутбук, добавил:

– Она возвратилась из института. В своей комнате, за компьютером, пьёт чай, слушает музыку.

Этон развернул монитор к Кириллу. Тот с интересом взглянул на изображение девушки в наушниках – она что-то напевала, устремив взгляд на экран.

– Отлично. Тогда я пойду, – встал Кирилл.

– Да иди, я ещё поработаю, – ответил Этон, разворачивая ноут к себе и поднял руку:

– Официант! Ещё кофе, пожалуйста.

Кирилл скрылся за дверью кафе, Этон проследил, чтобы тот отошёл достаточно далеко. Линии Игни были яркими и плотными. Она ещё в центре. Совсем рядом. Он расплатился, накидывая пальто, и вышел на заснеженную улицу.

Она стояла на Итальянском мосту, любуясь сверкающими в свете фонаря снежинками. Мороз окреп, и теперь снежинки падали маленькими узорчатыми льдинками. Позади громоздился Казанский, впереди чернел на фоне тёмно-синего неба Спас-на-Крови. Снег сверкал в её тёмных волосах.

Этон поколебался, но, решившись, сделал шаг.

Мира

Мира сидела у компьютера, запивая сладким чаем тоскливые мысли. Еда, напитки, новая одежда – все эти маленькие радости помогают засыпать, помогают забывать. Очень тяжело быть осознанным, тяжело видеть. Знать, что умрёшь, что тело тебя подводит, что ничего ты из себя не представляешь, что добился ты мало – и даже этому придёт конец. Когда приходят такие мысли – можно скушать пирожное.

Мира открыла папку и нашла файл «Дневник». По белой странице побежал курсор, оставляя за собой чёрные буковки мыслей. Вот появился заголовок: Дедушка… Мира задумалась, курсор терпеливо мигал.

Мой дедушка умер… – выстучала на клавиатуре Мира, и следующие полчаса её пальцы носились по клавишам, не зная усталости, желая лишь поспеть за мыслью.

Мой дедушка умер. Он не знал, что он умирает, он не хотел умирать, он строил планы, ему никто не говорил, что он умирает. Все знали. Он не хотел пить таблетки, он прятал их за шкаф, он думал, что от них ему хуже. Может быть. Даёт ли знание шанс? Его тело разлагалось заживо, он был стар, он чувствовал свой смрад. Старость – разве это не ужасно? Ты ещё жив, а тело уже разлагается. Воняет. Он пшикал на ноги одеколон, на язвы. Приятный запах его духов разносился по дому – ненавязчиво, но значимо, его одежда была в идеальном состоянии, чиста и отутюжена. Он не жаловался, бодрился, надеялся. Он не хотел рассказывать внукам о своём прошлом, он говорил: успею ещё рассказать. Он наивно надеялся, что это маленькое незаконченное дело удержит его на земле? Он суеверно боялся подытожить свою жизнь рассказами. Он говорил только о будущем: куда поедет, что будет делать.

Однажды, подойдя к дочери, он со страхом спросил:

– Это не рак? Нет?

Она испугалась.

– Нет, нет, что ты, – горячо заговорила она, и он сразу поверил. Он хотел поверить, он услышал то, что хотел, и они оба облегчённо выдохнули и разошлись.

Потом он спрашивал, почему ноги не ходят. Ему было странно, он был удивлён: его собственные ноги не слушались его. Бабушка увидела только утром. Он умер. В своей кровати. Сам. Ночью. Какие мысли посетили его в тот момент? Чувствовал ли он? Знал?

В тот же день во дворе дома Миры лежала мёртвая девушка. Высокий дом. Много этажей. О чём думала, пока летела? Тело накрыли, кровь подтерли. Всё равно было видно: вмятина на голове, тусклые затёртые брызги по брусчатке. Долго лежала, почти весь день.

А потом, недели через две, Мира ела арбуз, был солнечный день. Она была жива, а дедушка – нет. И, наверное, как бы дедушка хотел бы быть живым и есть арбуз, чем быть мёртвым и разлагаться, – думала она. Она всё представляла его мёртвым, там, в гробу, в костюме от «Армани» и с бутылкой «Джека Дэниэлса» под подушкой. У него никогда до этого не было такого крутого костюма. И такая выпивка была для него редкостью. Он берег эту бутылку.

Мира считала время: вот прошла неделя – наверное, он посинел или почернел, вот месяц – щёки ввалились, два – черви копошатся в его теле. Он приснился ей здоровым и живым, а сама она была маленькой, и брат тоже. Они скакали вокруг него, запрыгивая на спину, а он смеялся, играя с ними.

За окном хлопнуло, и Мира оглянулась. Никого. Снег перестал идти, и кусок белой луны холодным пятном висел в тёмном небе. Мира оглядела пространство за окном. В последнее время ей часто чудилось, что за ней кто-то наблюдает.

***

Уже несколько недель Йохан жил в страхе. Началось с того, что стали пропадать его записи, бумаги. Неизвестные вирусы атаковали компьютер и ноутбук. Он купил новые. Резервные копии на внешних жёстких дисках исчезали, как только он пытался их открыть, и это без подключения к интернету.

Он забил тревогу. Его друзья и последователи стали помогать – копировать и распространять то, что оставалось. Но всё исчезало из общего доступа в считанные минуты. Вместе с этим стали пропадать и последователи. Кого-то он нашёл в психдиспансерах, кого-то увезли родственники – подальше от него, сектанта. Самые преданные исчезали бесследно. Телефоны молчали, дома пустовали. А за его окном по ночам маячили тени.

В ту ночь был страшный ветер, он завывал в щелях и навевал неприятные предчувствия. Свет давно потух. Йохан звонил – сказали, ветер порвал линии, чинят. Он услышал, как в замке проворачивается ключ. Его сковал леденящий ужас. Обернувшись, он бросился к двери – успеть повернуть замок, задержать, не открывать. Не успел.

Тёмный силуэт у двери в темноте.

– За что?

Ему не ответили. Быстро перехватив Йохана, убийца закинул ему таблетку в рот и ударил по подбородку. Проглотил.

– Что это?.. – успел прохрипеть глупый вопрос. И упал замертво.

Рядом упала банка и десяток таблеток. Люди в чёрных балахонах занесли ещё несколько мертвецов и разложили их в доме.

Массовое самоубийство. Сектанты.

Глава 2

Игни

Игни поймала и рассматривала снежинку.

– Красиво, – Игни оглянулась на голос. Справа, чуть позади, стоял высокий парень, и она узнала его пальто – серое, с большими чёрными пуговицами. Лицо – красивое, даже слишком. Он облокотился на парапет и взглянул вниз, на воду.

– Мы сегодня столкнулись днём, помнишь? – улыбнулся.

– Да, – ответила Игни, удивившись, что он всё же запомнил её.

– Меня зовут Этон, – парень протянул одетую в чёрную перчатку руку. Из-под шапки темнели глаза. Игни протянула свою в ответ и представилась. Этон быстро пожал и отпустил её руку. Посмотрел на Спас.

– Ты знаешь, – негромко сказал он, глядя на церковь, а она залюбовалась его профилем, – в советское время вокруг Спаса-на-Крови долго стояли строительные леса. Десятилетиями. Люди даже шутили, что, если их уберут, весь Советский Союз развалится.

– Да? И что же? – решилась поддержать Игни.

– Убрали – и развалился, – усмехнулся. – Иногда люди знают больше, чем думают.

Повернувшись, он наметил движение, будто хотел коснуться её волос, но, передумав, сделал неопределённый жест в пространство.

– Может, прогуляемся?

Игни смутилась, но не захотела отказаться.

– Давай, – ответила она, немного подумав.

Дворцовая набережная, залитая жёлтым светом фонарей, была практически безлюдна. Разговор обо всём: книги, музыка, люди. Никогда не бываешь столь откровенен, как в первые часы знакомства. Чувствуя внимательного слушателя и не зная человека хорошо, не зная его вкусов и взглядов, его положения – ещё не распределив ролей и не надев масок, говоришь обо всём намного доверчивей.

Нечастые машины шуршали смесью снега с песком. Холодная чёрная Нева блистала белыми отсветами. Ночь. Широта центра Санкт-Петербурга. Она взглянула в небо.

– Никаких звёзд. Никогда.

– Вон Полярная звезда.

– Нет, серьёзно. Дети Санкт-Петербурга не знают магии звёздного неба.

– Зато им ведом уют низкого неба. Их обнимают облака.

– Ты здесь родился?

– Нет, но город мне нравится, – взяв Игни под руку, повёл вдоль реки. – Тебе не холодно?

– Нет, – ответила она, вновь ощущая странное притяжение. – Знаешь, когда мы сегодня столкнулись, там, на мосту… – начала она.

– Знаю, – перебил Этон. – Я почувствовал то же, что и ты.

– Правда?

– Правда. – Он чуть склонился. Всё-таки его глаза светлые – зелёные или синие. – Могу я проводить тебя до метро или подвезти? Моя машина недалеко, – он сделал неопределённый жест рукой.

– Лучше метро, – решила Игни. И они взяли направление, тихо переступая по засыпанной солью брусчатке.

– Я хочу видеться с тобой, – снова сказал Этон.

– Я не могу, – Игни чувствовала неловкость.

– Я понимаю. Раз ты замужем… – он помолчал. – Тогда, может быть, дружба… просто общение? – спросил Этон мягко.

Игни покачала головой, а он улыбнулся.

Стоя в вагоне метро, Игни смотрела на проносящиеся в темноте за окном кабели. Сфокусировала взгляд на своём отражении в стекле.

Сожаление.

Соня

Это началось ещё в детстве. Как-то ей приснился сон: лес, столетние сосны, коричневые стволы, земля укрыта тёмно-зелёным густым папоротником. Меж стволов, над папоротниковым подлеском, плавают рыбы. Разные, яркие. Синие, жёлтые, красные, зелёные, фиолетовые. Плавно машут хвостами, огибают стволы. Странно, – подумала Соня, – почему рыбы в лесу?

Как только она задалась этим вопросом, рыбы тут же превратились в маленьких индюшат – красных, синих, жёлтых, зелёных – и они принялись бегать по лесу. А Соня проснулась.

Но то пробуждение было особенным. С тех пор она стала внимательней относиться ко снам, ведь тогда она в первый раз уловила связь между своими мыслями и происходящим во сне. Она вдруг осознала: снами можно управлять. Она стала учиться менять сюжет и декорации… и это было захватывающе!

Ей всегда снились яркие, долгие сны. Спать она любила, полностью оправдывая своё имя. И сны свои она помнила. Конечно, не всегда удавалось во сне понять, что это сон, но когда это случалось, сон превращался в удивительное приключение, игру. В её снах все ощущения усилены: цвета, эмоции. А если посчастливится услышать музыку… такое редкое, но настолько удивительное, несравненное нечто, что это просто нельзя описать.

Однажды она шла по городу нездешнему, населённому людьми или существами – странно одетыми, другими, но очень похожими. Город, мегаполис, стоял у моря и на море, со множеством мостов, и, переходя по одному из них, Соня услышала музыку – песню о морском короле. Таких звуков, чудесных, всепроникающих, не бывает в мире бодрствующих. Такое наслаждение от звука, пронизывающее всё тело, невозможно испытать вне сна. Возможно, это от того, что музыки на самом деле нет – она сразу в голове. Возможно, её создают те отделы мозга, которые отвечают за слуховые восприятия. Это очень интересно, думала Соня.

А в другой раз она смотрела из окна на зимний лес: тёмные, почти чёрные стволы голых деревьев, светлое небо, белый-белый снег. Там, где небольшой обрыв, прямо напротив окна, видна земля. Коричневая, рыхлая, мягкая, тёплая, такая красивая – в ней будто можно было разглядеть каждую частицу, и игры света и тени между ними. Невероятная глубина, насыщенность цвета. Соня смотрела во все глаза на эту землю и всё повторяла: коричневая, такая коричневая, почему такая коричневая. Удивление. Она проснулась и усмехнулась тому, как сразу не догадалась, что такой цвет может быть только во сне. Такая коричневая – потому что сон. Во сне цвета ярче. Всё ярче. Особенно если это осознанный сон.

Хотя некоторые люди видят сны чёрно-белые, или просто тусклые. Как-то один знакомый пожелал ей цветных снов, и она почувствовала, что для него это просто пожелание, заученная фраза. Цветной сон для него – вроде Деда Мороза или зубной феи.

– А какие сны ещё бывают? – спросила она.

– Как какие? Сны чёрно-белые.

– Чёрно-белые? Ты видишь чёрно-белые сны?

– Конечно. Все видят чёрно-белые сны.

– Я вижу цветные.

– Ну… ты немного странная.

А Соня подумала, что странно видеть чёрно-белые сны, ведь мир вокруг – цветной. Странно жить в цветном мире, а, закрывая глаза, видеть чёрно-белое кино.

После того сна про коричневую землю Соня задумалась о зрительном восприятии. Глаза закрыты, ничего нет, а сны она видит – и такие яркие. Получается, видят их не глаза, а мозг. Она подумала о том, как приятно ей смотреть во сне на такой яркий, красивый мир. И захотелось, чтобы и мир бодрствования был таким же. Она подумала: почему бы не заставить каким-нибудь образом бодрствующий мозг воспринимать то, что видят глаза, более ярким и красивым? Раскрасить мир.

Майкл

Майкл вновь очутился в одной из комнат Департамента Контроля Восприятия. Он его сам придумал, и он ему нравился. Сама задумка была хороша. Логично, последовательно. Опять-таки этот парень, Этон, довольно приятный молодой человек. Его образ удался Майклу на славу. Он был устойчив, даже когда настроение Майкла менялось, он не следовал мгновенно за ним, а, напротив, своей неизменностью и неколебимостью возвращал Майкла в прежнее состояние.

Майкл только что был в необычном путешествии, и теперь ему хотелось с кем-то обсудить свои новые мысли и идеи. Конечно, он понимал всю бессмысленность какого-либо обсуждения чего-либо с персонажами своего же воображения, но иногда это помогало.

Этон вошёл в комнату. Высокий, гибкий, спокойный, как всегда. Майкл залюбовался им, а он, присев на стул напротив Майкла, раскрыл ладонь и передал ему стеклянный шар, полый, с розовым дымом внутри.

– Второй такой же утерян много месяцев назад. Скажешь, где он?

– Я могу прямо сейчас материализовать его в своей руке.

– Не надо. Просто скажи, где шар.

– Хорошо. Он в лесу, тут рядом, пиши координаты.

Этон продиктовал координаты в микрофон.

– Вы приспособились использовать меня, – ухмыльнулся Майкл, – я так и думал, в чём-то и ваш интерес должен быть.

– Это эксперимент, Майкл, и да, мы совмещаем приятное с полезным, этот шар нам нужен.

Микрофон Этона ожил, он замер, вслушиваясь.

– Мы нашли его.

Майкл кивнул.

– И что вы поняли, исходя из данного эксперимента?

– Кроме того, что ты всеведущ?

– Я не всеведущ, – Майкл поморщился, – я просто придумал место, где лежит ваш шар, а потом представил, что вы его нашли и радуетесь. Я объяснял тебе этот механизм.

– Да, я помню, но давай сделаем по-другому. Где был шар – мы не знали. Попробуй скажи, где лежит вещь, местонахождение которой я точно знаю. Скажем, пусть будет… моя машина. Я точно знаю, где она сейчас находится.

– Тебе сказать адрес или координаты?

– Адрес.

– Литейный, 25.

– Ты просто придумал?

– Да.

– Она стояла там со вчерашнего дня, а ты придумал это только сейчас?

– Да.

– Получается, ты выдумал адрес? Возможно, этой улицы даже не существовало, но теперь она есть много лет. Ты поменял мои воспоминания и воспоминания других людей?

– Да, мне ещё пришлось подумать о том, что я прав, что ты немного удивлён и говоришь мне, что я прав.

– Или ты просто переместился в одну из параллельных вселенных, где существует эта улица, и где на ней стоит моя машина.

Майкл нахмурился. – Может, и так.

– Тебе неприятна мысль о твоём перемещении? Быть создателем комфортнее?

Майкл ответил полуулыбкой. – Это моя мысль.

Этон пожал плечами. – Ну что ж, пока ты не решил, Создатель ты всего сущего или лишь крупица сознания, ветром мыслей гонимая сквозь мультиверсум, продолжим наши эксперименты по телепортации?

– Конечно, – ответил Путешественник, – но сначала я бы пообедал, и я знаю, куда ты мне предложишь отправиться.

Этон криво усмехнулся.

– Ммм, ладно…, Германия, Мюнхен? Бар «Хофбройхаус»?

– Да-а, – протянул Майкл, – холодное свежее пиво и белые сосиски вайсвурст, картофельные клецки в говяжьем бульоне.

Этон почувствовал голод и улыбнулся.

– Признайся, Майкл, ты заставляешь меня симпатизировать тебе?

– Да, я выбираю вселенную с участливым и симпатизирующим мне главой Департамента Восприятия.

Этон лишь закатил глаза и, как давние друзья, приобнявшись за плечи, они испарились из комнаты.

Аарон

Аарон сидел на берегу грязно-зелёного Аравийского моря. Выбеленные солнцем светлые волосы спускались ниже плеч, спутанная борода покрывала грудь; загорелое поджарое тело, сложенное в позу лотоса, светилось спокойствием и умиротворением. Аарон улыбнулся – блеснули великолепные белые зубы. Ясные голубые глаза, окружённые сеточкой морщин от постоянного загара, смотрели неотрывно на восходящее солнце.

Сильный программист, он заработал достаточно денег для того, чтобы жить так, как хотел. Купил домик на берегу моря, поглощал прану и солнечные лучи, занимался йогой, строго придерживался сыроедения, развивался и совершенствовался. Лишь изредка отвлекался на сложные и высокооплачиваемые задания. Тогда он открывал свой ноутбук и погружался в привычный мир символов. Он любил свою работу. Ему нравился цифровой мир – он был более чем что-либо другое похож на мир реальности. Те же законы, те же правила. Казалось, виртуальная реальность даст ему ключ к пониманию реального мира. Он понимал, что реальный мир намного сложнее, но его не покидало ощущение, что вот-вот цифровой мир откроет ему карту, схему, матрицу реальности.

Он знал, что, чтобы понять систему, надо выйти за её пределы. Но как выйти из мира, частью которого являешься? Программа, решившая взломать саму себя.

Когда Аарон был мальчишкой, он был увлечён одной игрой. Пока другие мальчики играли в стрелялки, он выращивал и прокачивал персонажей. Они были так похожи на людей. Сколько жизней он прожил, кем он только не был. Играл с кодами и без кодов, усложнял и упрощал. Тогда это была популярная игрушка – симулятор жизни, в неё играли многие. Рождение, рост, работа, семья, их радости и печали, смерть, дух… Всё интересно. Хочется попробовать максимальное количество ролей и жизненных ситуаций. Интересны события и положительные, и отрицательные, – равно и страдания, и удовольствия. Нет, конечно, сначала хочется, чтобы события были только положительные, хочется только радости для этих крошечных созданий. Но потом это становится скучным. Интересно же попробовать всё, познать все возможности этой игры, все варианты развития событий. А жизнь их была, как и у людей, удивительно коротка. Без кодов или наследства эти создания успевали приобрести лишь самый маленький домик с дешёвой мебелью. Как жаль. Аарон думал о том, что кто-то великолепно продумал их характеры и потребности. Они очаровательно похожи на людей: радуются новой ванне, ревнуют, устают, не хотят учиться, а хотят развлекаться. Какое-то время Аарон даже представлял рядом с собой эту шкалу, отвечающую за уровень довольства.

Как-то, играя в игру, ему захотелось, чтобы кто-то из них понял. Вдруг посмотрел с экрана осмысленно – и ужаснулся. Осознал себя, догадался о нём, об Аароне. В конце концов, чем эти цифровые существа отличаются от людей, кроме того, что они в разы примитивнее, думал Аарон. Человек также следует программам. Всё его тело – мощный и сложный биологический компьютер. Некоторые программы совершенно очевидны, другие сложнее. Но алгоритмы многих из них достаточно хорошо изучены и успешно используются маркетологами, психологами, манипуляторами всякого рода.

Есть базовые программы, программы по умолчанию, программы, приобретённые в процессе жизни, новые программы. Где же та пресловутая Воля, обещанная Свободная Воля человека? Изучая людей, их психологию и биологию, он понимал, что любые поступки, действия, эмоции и чувства людей всегда можно объяснить посредством биохимии тела человека, а также поведенческими программами – врождёнными или приобретёнными вследствие воспитания или каких-либо жизненных ситуаций.

Наличие таких программ, а также биохимии человеческого тела полностью сводило на нет любые идеи относительно какой-либо Свободы Воли у человека. Любой человеческий поступок обуславливается процессами, происходящими в теле, гормональным балансом, психологическими установками. Поэтому любого человека можно «починить» или «поломать», как какой-нибудь компьютер, просто загрузив в него соответствующую программу поведения – полезную или вредоносную, – или введя ему соответствующие препараты.

Аарона ужасала идея того, что, возможно, есть кто-то большой и умный, стоящий несравнимо выше и видящий всю картину целиком.

Этон

Стены лифта, окрашенные в неприятный, больничного оттенка зелёный цвет, немного давили узостью пространства. Но Этон не замечал этого, поглощённый мыслями о Майкле.

Наконец створки разъехались, открыв взору площадку с веером расходящихся коридоров. Уверенным шагом Этон свернул в один из них и через минуту оказался в большом помещении со множеством стеклянных комнат, оборудованных равного рода аппаратурой. В воздухе стояло тихое гудение серверов, перемежаемое редким щелчками реле. Почти в каждой комнате находились сотрудники Департамента и содержалось нечто похожее на людей. Вообще-то это и были люди, просто в несколько разобранном виде, хотя, несомненно, все они были живы. К открытому мозгу одного было подключено множество датчиков; сам он сидел в расслабленной позе в кресле и наблюдал за происходящим на мониторе перед ним. Другой, с отсутствующей теменной костью и сетью проводов, торчащих из головы и опутывающих всё его тело, беспрестанно делал простые движения: приседал, шагал, поднимал и опускал руки. Ещё один – вернее, то, что от него осталось, – совершал какие-то конвульсивные движения, а на огромный компьютер выводилось множество данных, формулы, текст, даже видео.

Сюда вошёл Этон. Поздоровавшись с человеком в прозрачном скафандре, он взглянул на мониторы.

– Когда будет обновлённый словарь?

– Со дня на день. Вообще его можно обновлять каждый день – сейчас информационное поле ширится в геометрической прогрессии. Чем тебе плоха последняя версия?

– Нет последних четырёхсот пятидесяти новых понятий, Дэн.

– Тогда приведите мне их носителей, – раздражённо возразил учёный. – Сложно обучить чему-то новому это, – он указал на тело, лежащее на кушетке. – Работаю с тем, что есть.

Этон кивнул.

– Завтра у тебя будет материал. Как Эльза? – он кивнул на соседнюю стеклянную комнату. Хрупкая девушка в прозрачном скафандре поверх белого халата, с ласковой улыбкой показывала слайды с картинками человеку с лишь одной правой половиной мозга.

– Рвать перестала, пока на успокоительных. Жаль будет, если не справится. Она чистый гений биохимии, – Дэн осёкся и со страхом взглянул на Этона. – Если она не справится, вы же ничего с ней не сделаете? Она…

– Дэн, – Этон положил ему руку на плечо в успокоительном жесте, но лицо осталось непроницаемым, – с ней всё будет в порядке. Она справится.

С этими словами Этон развернулся и зашагал к выходу.

Глава 3

Мира

Мира легко скользнула вниз по лестнице. Утро встретило её холодной слякотью, морозным паром изо рта, влагой и свежестью. Где-то залаяла собака, грязные автобусы собирали пассажиров, хапая их дверными створками. Мира аккуратно, стараясь не вступать в маленькие лужи, образованные в лунках от следов, вмятых в мокрый снег, шла по направлению к своей остановке. Чёрные провода расчерчивали серое питерское небо, замученные пугливые голуби старались урвать обронённые крошки быстрых утренних завтраков горожан, но и не попасть под их ноги.

– Здравствуй, Мира, – молодой человек вырос перед ней неожиданно. Высокий и худой, бледное лицо, аристократичный нос, ярко-серые глаза, зрачки в чёрном ободке, чёрная вязаная шапка, чёрное пальто и перчатки. Он растянул губы в улыбке, обнажив крепкие красивые зубы.

«Бывают же такие обаятельные улыбки, глаз не оторвать», – подумала Мира. – «В чём их секрет, интересно? В том, что они такие широкие, или в том, что уголки рта такие острые? Или в очаровательных складках в этих уголках? Или в этих великолепных зубах?..»

– Мира? – парень вопросил, приподняв брови, намекая на то, что пауза затянулась.

– Мы знакомы?

– Формально нет, но я к этому стремлюсь, – он протянул руку, сняв перчатку. – Кирилл.

– Мира, – произнесла девушка, вяло пожимая его руку, и нахмурилась. – Но ты знал моё имя. Мы знакомы?

– Мы встречались в университете, я учусь на параллельном потоке, – махнул он рукой в неопределённом направлении. – Мне сказали твоё имя общие знакомые. Ты, кстати, в универ? Я с тобой. – Он взглянул на часы. – Надо поторопиться, – он потянул её за собой в сторону автобусной остановки.

***

Учительница прошлась по классу в молчании. Встала у своего стола, опершись кончиками пальцев о его край, и взглянула на притихший класс. В помещении стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов и редким скрипом стульев. Снова прошлась у доски и, подняв мечтательно глаза, развела руками.

– Я тоже когда-то думала, что меня ждёт что-то… невероятное, восхитительное, что моя судьба будет необычной, не такой, как у всех, что однажды, – её руки замерли в возвышенном жесте, – случится что-то, что всё поменяет. Но время шло, – она опустила руки, – ничего так и не произошло, – она посмотрела на детей, и явственно читалось, что и им, с высоты своего опыта, ничего особенного она не прочит.

Лилу

5 лет.

– Нет, пусть два! – настаивала Лилу.

Воспитатель терпеливо объясняла, что два цветка ставить в вазу нельзя. Третий поломался совсем, а два красивые, но надо оставить или три, или один. Лилу не понимала – она не хотела выкидывать красивый цветок. Их подарил ей её жених! Один из двух её женихов… Как их звали?..

7 лет.

Лилу с родителями и друзьями родителей поехали на природу, отдыхать. Мальчик, сын друзей, позвал её в лес. На разговор. Он молча шёл вперёд, напряжённо, и Лилу, стараясь поспевать за ним, уже знала, догадалась смутно, чутьём, о том, что он хотел сказать. Тошнота – она чувствовала тошноту. Серые сухие ветви хрустели, ломаясь под её ногами, и эта тошнота… Он обернулся и быстро, торопясь, в смущении, вместо «я люблю тебя» спросил:

– Ты меня любишь?

– Дурак! – даже не дослушав, выкрикнула Лилу и бросилась обратно. В тот день они старались не смотреть друг на друга.

15 лет.

Она стояла, опираясь на невысокую железную ограду. Он сбежал вниз и встал на колени в опавшие листья. Теперь их разделяло метра два-три: она наверху, он внизу.

– Я люблю тебя!!! – прокричал он. Лилу улыбнулась – её самолюбие было потешено.

– Счастливая ты, – почти без зависти произнесла стоящая рядом подружка, тоже рассматривая, картинно вскинувшего вверх руки парня.

23 года.

– Лилу! – прокричала Мэри в трубку. – Слушай, Лилу, я тут встретила Рика. Вот. Он хочет с тобой поговорить. Можно дать ему трубку?

– Эмм, ладно, давай, – Лилу не ожидала услышать его ещё раз.

– Лилу? Привет, – радостно, как ни в чём небывало, проговорил Рик. – Как дела?

– Нормально, отлично! У тебя как?

– Тоже хорошо. Чем занимаешься? Может, обменяемся номерами? Я соскучился…

Потом Мэри рассказала:

Сидим мы в кафешке с подругой, чаёк пьём, я показываю ей фотки с телефона. Подходят парни знакомиться. Мы такие: «Нет, спасибо». Они: «Да ладно, девушки, давайте знакомиться». И тут один из них говорит:

– А ну-ка, перелистни обратно.

Я такая: «Не поняла». Он говорит: «Девушка на фото, перелистни, пожалуйста». Я перелистываю, а там мы с тобой. Он говорит: «Это Лилу?» Я в удивлении говорю: «Да». Он такой: «Рика знаешь? Он же ищет её повсюду». – обрадовался парень. – «Он нам весь мозг вынес, он фото её над кроватью повесил, всем нам показал, сказал: ищите».

Ну и звонят такие Рику, мы ждём, он прилетает через 15 минут. Говорит: «Мэри, я под домом вашим дежурил, я сидел в машине всю ночь и утро, я думал, выйдет, караулил, но она не появлялась. День за днём я сидел в машине под вашим домом. Тогда я понял, что уехала, и всё равно ждал. Я думал, выйдешь ты, и я спрошу о ней, но и ты пропала. Никого. Я ждал и ждал, я фото всем друзьям показал, но никто нигде не встречал её».

– Лилу! – продолжала Мэри, – он был так рад, когда я передала ему трубку. Я удивилась, каким спокойным голосом он смог говорить с тобой, но ты бы видела, как дрожали его руки.

Соня

Запись в тетради снов:

Полёты во сне

Полет во сне – наверное, самое приятное ощущение, и когда я осознаю себя во сне, сразу, пользуясь моментом, начинаю летать. Но летать я научилась не сразу. Я могла во сне ходить, прыгать, разговаривать – и это было несложно. Ведь всё это я могла делать и в реальности. А с полётами всё оказалось сложнее. Я была уверена, что полёты во сне возможны, ведь я уже летала в неосознанных снах. Что могло мне помешать летать в осознанных?

Оказалось, что помешать могла моя неуверенность. Ведь в осознанном сне я помнила, что не умею летать. Я очень хотела взлететь, но у меня не получалось. Желания было мало – необходимо было намерение. Но я даже слова такого не знала в детстве. Поэтому я прыгала. Я прыгала всё выше и выше, всё дальше и дальше. Прыгала с дерева на дерево с помощью лиан, как Тарзан, после того как прочла про него книгу. Прыгала без лиан – просто, как большая белка.

Я летала на драконах, автобусах, машинах, велосипедах, взращивая в себе веру и ощущение полёта. Приспособления для полёта становились всё проще и меньше, и в конце концов они исчезли. Я могла начать полёт, спрыгнув откуда-нибудь, или даже просто подняв себя в небо с самой земли.

Я летала, меняя произвольно пейзаж подо мной: зелёные острова, синяя вода. Или прозрачная – а под ней скалы. Или город, дома. Но самое приятное в полёте – это ощущение в теле в районе груди: какое-то счастье, свобода и абсолютно комфортное состояние, как будто полёт – это нечто естественное. Как будто полёт – это самый естественный способ передвижения.

Этон

Этон сидел в удобном кресле и наблюдал за развернувшейся перед ним картиной. Там, внизу, за прозрачным полом – большое светлое помещение, что-то вроде конференц-зала, наполненного людьми. Кто-то из них ходил, кто-то сидел, некоторые беседовали друг с другом. Все они не были знакомы между собой до этого момента. Они ожидали.

Наконец большая дверь распахнулась, и зашёл импозантный мужчина с пронзительным взглядом. Он как-то сразу наполнил всё помещение своим присутствием. Люди разом замолчали, уловив ощутимую значимость вошедшего.

Мужчина начал говорить. Люди слушали. Этон наблюдал за волнами, которые исходили из голов людей: альфа-, бета-, дельта-, тета-волны и другие, неназванные, были доступны его зрению. Он видел, как импозантный человек синхронизирует волны других людей со своими, как настраивает их на себя, как делает их одинаковыми. Одинаково мыслящими.

Мужчина, казалось, не делал ничего необычного: никаких взмахов руками, никаких особых выкриков, да и говорил он речи совершенно обыкновенные. Только Этону было ясно, что миссию свою он проходит успешно: люди заворожённо слушают, кивают, соглашаются.

Наконец дают сигнал о перерыве. Всех просят во время перерыва сохранять молчание. Можно пить воду, можно передвигаться по залу, можно смотреть в окна, но обсуждать какие-либо темы, а в особенности темы, только что поднятые, ни в коем случае нельзя. Всё, естественно, подчиняются. Беспрекословно. Сам ведущий покидает зал на время перерыва.

Через две минуты входят двое опоздавших. Опоздали они не намеренно – так сложились обстоятельства, вернее, их так сложили. Новоприбывшие потерянно заозирались, но молчаливые окружающие, верные своему обещанию молчать, не спешили их вводить в курс дела.

Наконец один из опоздавших взял бутылку воды и присел на свободный стул. Другой застыл у окна. Время шло, и Этон видел, как хаотичные мозговые волны новоприбывших постепенно успокаиваются. Они, встречая на своём пути волны других людей, входили с некоторыми в резонанс, возвращались обратно в голову и исходили снова – уже почти идентичные тем, которые встречали. Множество одинаковых волн, исходящих от окружающей толпы, постепенно увлекали за собой волны новоприбывших. Без лидера, без слов, толпа одним лишь настроением подчинила ещё недавно почти свободно мыслящих людей.

Два человека – это оптимально, удовлетворённо кивнул себе Этон. Три на такое количество людей – много, они просто не успевали синхронизироваться за отведённое время. Синхронизировать одного – нерациональное использование ресурсов. Два – оптимально.

Осталось рассчитать коэффициент: какое количество людей надо обработать визуально, аудиально и прочими методами, чтобы остальные подключались самостоятельно, а дальше всё будет иметь эффект лавины. Как всегда. Просто для каждой идеи всегда разный коэффициент. Некоторые идеи приживаются легче, другие – сложнее. Всё зависит от менталитета, от уже встроенных идей. Смотря какая страна, какая эпоха, какие обстоятельства жизни людей. Этон поднялся со своего кресла и направился к выходу. Эксперимент продолжится без него. Сейчас тех двоих выведут, опросят, проведут другие исследования. Все они только подтвердят то, что уже видел Этон: синхронизация прошла успешно.

Эрелин

Эрелин вертела в руках странное чёрное зеркало прямоугольной формы, удивляясь, что его вот так просто вручили ей в руки. Может быть, это проверка? Хотя она уже видела, что они есть у многих, Эрелин старалась не подавать виду, что ей интересно. Зеркало было изготовлено непонятно из какого материала, но точно не из вулканического стекла, как обычно. Молодой человек, сидевший рядом с её постелью, понял, что она не понимает, что с ним делать. Это было правдой, но, будь это неправдой, следовало сделать вид, что так и есть. Он взял чёрное зеркало из её рук, и оно вдруг ожило. На экране очень ярко и чётко загорелись надписи и цифры, а потом появились маленькие люди, странно одетые, и даже послышался звук!

Глаза Эрелин расширились от удивления. Она не сдержалась, выдернула стекло из рук парня и стала вертеть его в руках, поднося к ушам, приближая и отдаляя, тряся и переворачивая. Она смотрела на изображение под разными углами – оно не размывалось, картинки сменяли друг друга. Парень смотрел на неё озабоченно, почти испуганно.

– Как ты это сделал? – спросила Эрелин.

– Ты не помнишь, что такое телефон? – спросил парень и повернулся к человеку, одетому в странную белую одежду. – Разве люди с амнезией забывают такие вещи? – тот лишь задумчиво покачал головой.

Эрелин встревожила их реакция, и она быстро взяла себя в руки.

– Конечно, помню, – она на всякий случай не рискнула пытаться произнести незнакомое слово. – Просто забыла, как пользоваться, – пояснила Эрелин и, на всякий случай, добавила, уткнув пальцы в виски: – Голова болит.

Это возымело эффект, потому что человек в халате сказал, что ей нужен покой, и они оба ушли. Это было хорошо, потому что это давало ей время на подумать и лучше разобраться в ситуации. Она ценила это время в одиночестве.

Хорошо было и то, что чёрное зеркало парень, непроизносимое имя которого она тут же забыла, оставил на маленьком прямоугольном шкафчике возле её кровати. Оглянувшись, Эрелин аккуратно снова взяла его в руки. Она посмотрела на чёрную блестящую поверхность и постаралась сосредоточиться. Ничего не выходило. Зеркало было всё таким же чёрным и блестящим. Эрелин видела лишь своё отражение в нём.

Мир, в который она попала, был очень странным, непривычным. Всё в нём было какое-то чужое и ненастоящее. Эрелин провела пальцем по стеклу, потом по боковой поверхности. Небольшой чёрный выступ сбоку был мягким и поддался давлению её пальца. Зеркало вдруг расцвело яркими цветами, и на поверхности зажглись цифры. Эрелин понимала цифры и понимала язык.

Врачи решили, что она потеряла память. Эрелин не торопилась их разубеждать. Она продумывала как сбежать из этого чистого странного дома с белыми стенами, наполненного странными коробками с будто мышами внутри, которые странно пищали в равные промежутки времени. На черных передних стенках этих коробок отображались цифры, и ползли светящиеся зеленые черви пропадая где-то за гранью черного стекла. Слишком всё было непонятным.

Вещи были практически неузнаваемы. Кто бы мог представить, что ходить по нужде надо в красивую белую чашу. Что стёкла могут быть настолько прозрачными. Что одежда может быть такой нелепой и однообразной, без вышивки и тёплых тканей. Что мебель может быть такой некрасивой и простой – ни резьбы, ни полированных узоров, только ровные, холодные поверхности. Стены и даже потолок – одинаково белые, без трещинок, без потемневших углов. А из железных труб лилась вода – чистая и разной температуры, на выбор. У неё же в деревне воду приносили из реки или колодца, и она всегда пахла живой землёй. Здесь же всё было чисто, слишком чисто, и потому казалось безжизненным.

В какой из миров отправила ее бабушка? Но пока говорить Эрелин старалась поменьше, чутко ловя реакции на свои слова. Тем не менее что бы она ни сказала, она читала на лицах недоумение, поэтому день ото дня говорила всё меньше. Надо бежать, но кто знает, что её ждёт за этими стенами. Надо быть аккуратной. Бабушка не стала бы отсылать её абы куда. Наверняка она выбрала местечко получше для своей внучки.

И Эрелин не хотелось её подводить. Меньше всего Эрелин хотелось снова выдать себя и оказаться на костре – или что они здесь делают с такими, как она.

Эрелин вздохнула и снова обратила своё внимание на странное чёрное зеркало этого мира.

Глава 4

Соня

Запись в тетради снов:

Намерение во сне

Я пробиралась по какому-то светлому помещению почти под потолком, по трубам. За мной гнались, конечно. Я зашла в комнату, заперлась и поняла, что сплю. Надо улетать. Окно заперто. Поступим проще? Я решила, что стена должна исчезнуть, но стена осталась на месте.

– Я хочу, чтобы стена исчезла, хочу, чтобы стена исчезла, – декларировала я, но она была неколебима.

А! – догадалась я. – Мало ли чего я хочу. Стены нет, стены нет, – внушала я себе, стараясь поверить в это, даже не поверить, знать это. И вот я вижу перед собой голубые обои с нарисованными белыми облаками. Они просвечивали. Стены за ними не было. Я прорвала в них дыру и вылетела.

Теперь я на практике поняла – на уровне внутреннего опыта – поняла, в чём разница между желанием и намерением. Желание есть желание, а намерение – это истина, и в нём нет места сомнению. Я сформировала практически чистое намерение отсутствия стены, допустив сомнение лишь на толщину обоев.

Во сне любое намерение, именно намерение, реализуется мгновенно. Но иногда наши желания, а иногда и страхи трансформируются в намерение. Происходит ли то же самое в реальности? Допустим да. Тогда, если в реальности действует тот же механизм, то хорошо, что наши намерения реализуются не мгновенно, а с задержкой. И хорошо, что только те, которые мы держим довольно долго – мало ли, может, мы передумаем. Итак, в реальности, если намерение и реализуется, то определённо с задержкой. Но можно задуматься, отчего происходит эта задержка? Может, потому что во сне наш личный мир и мы в нём – единственные со своим намерением, а реальный мир соткан намерением множества существ? И это надо как-то утрясти, прийти к общему знаменателю? Хм…

Но этот опыт – прочувствовать разницу между желанием и намерением – был потрясающим. Да.

Этон

– Так она, пожалуй, научится формировать чистое намерение, – подумал Этон, дочитав последние строки. – Новая высокооплачиваемая работа, нервная и обеспечивающая постоянный недосып – то, что надо. – И его пальцы забегали по клавиатуре.

Мира

Какие глупые слова, – писала Мира в своём дневнике, – «смерть придаёт жизни смысл». Совсем наоборот: смерть лишает жизнь всякого смысла. Но есть люди, которые произносят эти слова: «смерть придаёт жизни смысл». Верят ли они в это сами? Обдумывали ли они когда-нибудь это утверждение? Или просто, как это часто бывает, повторяют чью-то высокопарную глупость? Ну разве не очевидно? – размышляла Мира. – Есть, например, у человека сто лет жизни, – писала она, – за это время можно отучиться в школе и в университете, получить специальность, завести семью, вырастить детей. А если есть только десять лет? Заводить детей, наверное, не стоит, хотя бы ради них, но можно выучить пару языков, заняться творчеством. А если остался год? Чем можно заняться? Разве что путешествовать. Уже нет смысла что-то изучать – эти знания не пригодятся, нет смысла заводить семью, да даже собаку нет смысла заводить. Оставлять животное в тоске и одиночестве. А если остался один день? Час? Минута? Время есть только дышать, только смотреть, только воспринимать. И, напротив, если есть у человека тысяча лет, то какое множество смыслов открывается перед ним! Можно даже запланировать создание города, страны. Можно изучить множество наук, стать профессионалом во многих сферах. За тысячу лет можно переделать весь мир.

Мира задумалась на мгновение. Услышала, что на кухне шипит чайник. С чашкой горячего чая, заправленного малиновым вареньем, девушка снова села за компьютер.

Кто-то при жизни старается оставить свой след на века, – продолжила она писать, – и тем стать бессмертным, но сам он не сможет узнать, как отразятся его деяния на последующих поколениях. Он может только представлять это, придумывать, как это будет, видя, как повлияли ранее умершие на существующих людей и на него самого. Но всё это он может только представлять при жизни – это будет только его прижизненная иллюзия, даже если она и будет пророческой. Даже если он будет прав в своих представлениях, насладиться своим посмертным триумфом он может только при своей жизни и только в своих фантазиях. Но после смерти, будучи мёртвым, он этого не сможет воспринять.

Те люди, которые говорят, что смерть придаёт смысл жизни, объясняют это тем, что, если человек будет бессмертен, он не будет делать того или этого просто потому, что сможет сделать это завтра или через год. Но ведь это не так. Жизнь – как река, в которую не войти дважды. Никогда больше не будет сегодня. Каждый день совершенно не похож на другой день, потому что это другой день, даже если ты будешь очень стараться прожить его точно так же, как и предыдущий. Время идёт. Каждый миг жизни уникален, и, если ты что-то не сделал сейчас, ты сделаешь это завтра, но завтра всё будет совершенно по-другому. Дети растут, люди меняются, сменяются времена года, рождаются и умирают города, страны, цивилизации. Всё меняется, и в этом изменяющемся потоке жизни не может быть ничего похожего. Ценен каждый момент, и каждый момент не похож на другой. Тысячи и миллионы не похожих друг на друга восходов и закатов солнца, мириады улыбок, уникальных слёз, захватывающих движений душ. Как можно этим пресытиться? Жизнь – это нечто волшебное, и это движение, и непрерывное изменение…

На экране всплыло сообщение от Кирилла.

– Привет, как дела?

Мира сдвинула брови.

Этот парень, Кирилл, проводил её до универа и сам также скрылся в его недрах. Он учится на параллельном потоке? Возможно. Но она не помнит, чтобы видела его раньше. Он, кстати, несколько навязчив. Настоял, чтобы они обменялись телефонами. Мира не могла определить, насколько ей это не понравилось. Нельзя не признать, что Кирилл довольно симпатичный, может быть, даже красивый. Мира пожала плечами и отпечатала:

– Хорошо, ты как?

Кирилл

В сказках, в том или ином варианте, часто встречается следующий сюжет: главного героя предупреждают о том, что он должен сделать и чего он делать не должен ни в коем случае, если хочет достигнуть желаемого. Ему говорят не есть яблоко в саду, или не заснуть ночью, поджидая коня или жар-птицу. Главный герой, чаще всего, выполняет все указанное и получает награду. А вот герои второстепенные засыпают или съедают запретное яблоко – в общем, не выполняют требуемых условий и остаются ни с чем.

Казалось бы, какая ерунда – не съесть яблоко, не выпить водицы или не заснуть. Но всё дело в том, что обещание дается в тот момент, когда герой не голоден, не испытывает жажды и не хочет спать, а исполнить обещанное он должен в тот момент, когда ему очень хочется спать, он испытывает нестерпимую жажду, и когда яблоки манят наливными, сладкими, румяными боками. Вот здесь-то и вскрывается главное отличие главного героя от второстепенного. Главный герой всегда поступает согласно своим решениям, используя свою Волю, а второстепенные следуют своим инстинктам и сиюминутным желаниям.

Также бывает, что герои по дороге к своей цели забывают, куда шли и зачем. Их отвлекают, их заманивают. В истории остаются те сказки, главные герои которых всё же вспомнили и прошли свой путь до конца. Но самые глубокие сказки, самые мрачные – это те, в которых главный герой теряет самого себя. Когда он превращается в чудовище, урода или в какое-либо животное. И тогда у него есть два варианта: принять новую ипостась, отказаться от себя и стать тем, в кого он превратился, или же бороться за себя – помнить себя, действовать так, как будто он всё ещё прежний, даже если он уже больше этого не чувствует, даже если он уже этого не хочет.

Кирилл не хотел ничего уже очень давно. Хуже того – уже очень давно он ничего не чувствовал. Если бы вопрос решался новомодными антидепрессантами… но, что греха таить, он их тоже пробовал. За эти сотни лет он пробовал всё. Жажда жизни, смысл, чувства, эмоции не возвращались. Кто знает, сколько ещё он так протянет.

Он держался на чистом упрямстве, на простой памяти о том, чего когда-то он так хотел, так жаждал. Жаждал вечной жизни. И вот он бессмертен. Относительно, конечно. Просто не стареет и не умирает, быстро восстанавливается, но эта жизнь ему больше не нужна. Он утратил всё то, ради чего он хотел жить. Утратил вкус к жизни. Раньше он мечтал, что будет наблюдать бесконечные закаты и восходы, которые неизменно приводили его в восторг. Сейчас он мог смотреть на багряный закат, не чувствуя ничего, кроме скуки. Волны лениво катились к берегу, солнце утопало в горизонте, раскрашивая небо в пурпур и золото – и всё это было для него пустым зрелищем, как картинка на обоях. Раньше он мечтал о том, как он будет наблюдать смену времён, появление и исчезновение стран, империй. Он мечтал о бесчисленных ночах любви с девушками всего мира. О беседах с великими учёными и мудрецами. О дружбе с яркими, сильными и знаменитыми своих эпох. Но он не знал о том, что вместе с обретением бессмертия он потеряет вкус к жизни. И всё это станет для него бессмысленным. Как же это иронично. Ничего его не радовало. Ничего его и не огорчало. Тоска.

Итак, он держался на чистом упрямстве. На памяти. На какой-то тупой уверенности, что выход есть. Ему было уже плевать, есть ли выход или его нет, но он помнил. Помнил, что когда-то, очень давно, хотел жить. Он помнил, как долго и упорно шёл к этому и как достиг. Именно благодаря своему упрямству и вере в то, что он может достичь всего, чего пожелает, он достиг своего бессмертия. Он не слушал тех, кто говорил: «Невозможно». Он не ассоциировал себя с теми, у кого не получилось. Он просто шёл к своей цели. И он её достиг.

Да, он многого не учёл. Он выбрал не тот путь, не тот способ. Но теперь, как тот самый главный герой из любой сказки, он не следует инстинктам и сиюминутным желаниям, а поступает согласно принятому однажды своему решению – жить. Став бесчувственным монстром, он помнит себя прежнего и стремится вновь стать прежним. Не потому, что он этого хочет. А потому что понимает, что он прежний – этого бы хотел. Не то чтобы ему было дело до желаний себя прежнего, но это его всегдашнее упрямство, его воля, которая однажды позволила найти способ стать бессмертным, теперь ведёт его найти способ вернуть радость жизни. Потому что однажды было принято решение: жить вечно и наслаждаться каждым мгновением.

Майкл

Майкл сидел на небольшом плато, примыкающем к поросшей скудной растительностью невысокой горе. Плато находилось на высоте метров пяти, а впереди простиралась пустыня с высокими кактусами и редкими низкими кустиками. Солнце закатывалось за горизонт.

Майкл думал о последнем своём разговоре с Этоном. Этон утверждал, что в то время, пока Майкл отсутствует в их мире, их мир продолжает существовать. Что вот, например, у него, у Этона, куча дел – всего не перечислишь. Множество подопечных, которым он должен не дать развиться. Есть прошлое, даже детство, в котором он, Этон, и не подозревал о существовании его, Майкла.

Майкл на это резонно отвечал, что так и должно быть. Что все персонажи его миров имеют и прошлое, и будущее, если он, Майкл, этого хочет. Но только он сам это прошлое и будущее персонажам и создаёт. И вот даже сейчас он может придумать любую историю из детства Этона – и это будет правдивая история его детства. На мгновение они оба улыбнулись, вспомнив одну и ту же, довольно постыдную, историю.

И вот тогда Этон выдал такую мысль, которая надолго выбила Майкла из колеи. Да, конечно, эта мысль была собственно Майкла, потому что персонажи, как он давно понял, не могут знать ничего из того, чего не знает он сам. Но в общем суть была в том, что он родился сравнительно недавно – в двадцатом веке, потому что все его миры крутились примерно вокруг этого времени.

Он прекрасно водил машину, управлялся с современной техникой и прочим, но вот миры, где фигурировали поездки на лошадях или полёты на звездолётах, больше походили на красочные истории из кинолент именно двадцатого века. Да, конечно, если спросить Майкла об устройстве звездолёта или о любой другой научной истине любого из миров, он всегда отвечал чётко и верно – если правильно этого желал, конечно. Но Этон утверждал, что всё это просто потому, что он перемещается по параллельным мирам: всегда найдётся мир в бесконечности под любой запрос. Но именно тот факт, что Майкл крутится в линейке миров двадцатого века, а редкие исключения больше похожи на фантазии писателей и режиссёров именно этого века, доказывает, что Майкл родился в двадцатом веке, а лет ему около тридцати пяти. Он, кстати, так и выглядит – лет на тридцать пять.

– Да мне так просто комфортно! – воскликнул тогда Майкл.

– Да, именно, тебе так комфортно, – многозначительно покивал Этон.

А Майкл крепко задумался. По логике Этона, – думал он, – я мужчина тридцати пяти лет, рождённый в двадцатом веке. Да, я пробовал разные образы и роли для себя. Пробовал многие миры. Но нельзя не признать, что всегда возвращался к этому шаблону.

Майкл поёрзал на земле, ноги его затекли, и он материализовал себе удобное кресло. Откинулся на мягкую спинку и посмотрел в темнеющее небо.

– Опять я придумываю объяснение. Как я смогу проверить, правда это или нет? Захочу – это правдивое объяснение, захочу – нет.

Небо стало быстро покрываться звёздами, одновременно темнея до черноты. Майкл вздохнул и взмыл вверх вместе с креслом, испытав при этом приятное, до боли щекочущее ощущение в груди и внизу живота.

Там, в невесомости, в сверкающей тьме, он любил спать.

Игни

Игни закончила книгу, но всё не решалась кому-то показать её. В боковых лентах стали появляться рекламки издательств. Странно: контекстная реклама обычно появляется только после ввода запросов в поисковике. «Позвони, напиши, твою книгу ждут, она – то, что надо». И Игни позвонила. Она отправила первые главы, ей перезвонили, пригласили. Милая девушка сказала, что главный редактор ожидает, и указала на дверь. Игни вошла – и застыла на пороге.

Глава 5

Этон

Она пришла. Он почувствовал это заранее. Линии уплотнились намерением и утолщались, укорачиваясь. Девушка-секретарша, новенькая, совершенно неопытная и несведущая в издательском деле, умышленно принятая на работу с этими качествами, чтобы не задавалась лишними вопросами, доложила о её приходе. Этон изобразил на своём лице самую очаровательную улыбку, добавил тепла в глаза и побольше лучей внимания.

Игни зашла немного растерянная и смущённая. Его старания относительно внешности произвели впечатление – она так и застыла с расширенными глазами и приоткрытым ртом. Заготовленные фразы явно вылетели из её головы. Этон заставил своё сердце биться ровно, подавив собственное волнение, и пригласил Игни присесть.

– Рад тебя видеть, Игни.

– Неожиданно, – произнесла она. – Ты не говорил, что работаешь в издательстве.

– Ты не говорила, что пишешь книгу, – развёл руками Этон. – В любом случае, – добавил он, тепло улыбнувшись и пожав плечами, – книга мне понравилась, рад, что именно ты её автор. Тема актуальная, то, что нужно сейчас. Вероятно, ты обращалась в другие издательства, какие предложения поступили от них?

– Я… нет, больше никуда не обращалась, – Игни опустила глаза, решив, что смотрит на него неотрывно уже неприлично долго.

Он взял в руки распечатку книги и стал листать, рассказывая о том, что можно поправить, а что оставить. Он действительно поработал над книгой и давал дельные советы, но она почти не слушала.

– Ты слушаешь меня?

– Конечно, – краска залила её лицо.

Он обошёл стол и, положив листы перед девушкой, стал объяснять ей, где и что надо исправить. Склонившись над ней на выверенное расстояние – не касаясь её, но на достаточном, чтобы она могла почувствовать тепло его тела, – он говорил мягким спокойным голосом, сопровождая все пояснения указаниями на ту или иную строку.

– Следишь за моей мыслью?

– Мм, да… – сказала Игни. Этон усмехнулся уголком губ. – Сделаем перерыв, хочешь кофе?

– Да, это было бы замечательно, – облегчённо выдохнула девушка.

Секретарша принесла две чашки дымящего кофе. Лишившись нависшего над ней Этона, Игни явно почувствовала себя лучше и теперь сосредоточенно поглощала кофе, собираясь с мыслями и заново изучая свою же книгу, стараясь вспомнить, что он советовал поправить. Наконец она взяла текстовыделитель и передала ему вместе с книгой.

– Отметь, пронумеруй и на отдельном листе напиши то, что надо сделать, напротив каждого номера.

Этон улыбнулся тому, как быстро она оправилась и взяла ситуацию в свои руки. Сейчас она догадается, что это он должен был сделать раньше. Потом задумается о том, что правки можно пересылать по почте.

– Но если ты будешь не согласна с моим предложением? – покачал головой Этон. – Я за живой диалог. Вот смотри, в этом месте… – и он увлёк её в дискуссию, заставляя забыть о себе.

Он рассказал ей, как будет проходить их работа, разработал план, оговорил сроки, ещё раз подивился их случайной встрече и пригласил обсудить подробности за чашкой чая с пирожными в кафе внизу.

Игни

За окном кафе медленно сгущались сумерки, а в помещении теплый свет неярких ламп, аромат чая и сладость пирожных, тихая музыка, тепло и уют.

Все дни с их первой встречи на Невском Этон не шел у нее из головы. И встретив его теперь, спустя несколько недель в издательстве, Игни чувствовала облегчение. Она поняла, что боялась больше никогда не увидеть его. В тот вечер она так опрометчиво отказалась от него, думая, что сможет быстро выбросить из головы случайное знакомство, приятное, но не входившее в ее планы. Она удивлялась своим эмоциям. Ее пугало то странное воздействие, какое на нее оказывал Этон, состояние на грани постоянного дежавю, ощущение близости, будто она знает его давно и очень хорошо. Бессознательное доверие.

Игни поймала его изучающий взгляд.

– Извини, задумалась, – оправдалась Игни. Этон улыбнулся.

– И все же сбудется мое желание – видеться с тобой, – констатировал он, чуть зажмурившись.

– Да, даже странно, такое стечение обстоятельств, – кивнула она неуверенно.

Этон подал ей шубу, и Игни вышла на морозную набережную. Он подхватил ее под руку, заботясь о безопасности на скользкой брусчатке.

– Завтра после пяти жду тебя в офисе.

– Хорошо.

Этон усадил Игни в такси и помахал рукой. Оглянувшись, она увидела его: он все так же стоял – темная высокая фигура, лица не видно, но взгляд ощущался явственно. Игни поежилась.

Лилу

Каждое лето Лилу отправлялась к своей бабушке в деревню. Счастливое время! Солнце, зеленая трава, деревья, ручьи и озера, запахи сена, домашней птицы, коровьего навоза, парного молока и костра – смешивались в уютный и радостный мир детства.

Подступала юность. На тех же качелях, что качались они детьми, теперь задирали стройные ножки почти девушки. Лилу летела вверх, хохоча от восторга, и волосы густыми волнами поспевали, развеваясь за уносящимся ввысь хрупким телом, а затем обнимали плечи при обратном движении. Там же девочки делились друг с другом дешевой косметикой, наводя марафет на юных, почти детских лицах, а затем бежали в комнаты, где обменивались одеждой.

– Можно я сегодня одену твои джинсы? – спросила Лика, прикладывая их к своим бедрам перед зеркалом.

– Одевай, – отзывалась Лилу. Она знала, что та с нетерпением ждет ее приезда из города, чтобы перемерять всю ее одежду.

– А это что за крем? – Лика протянула Лилу маленький бежевый тюбик, взятый из хрустальной салатницы, где Лилу хранила свою косметику.

– Это для кутикул, – пояснила девушка, показывая область кожи у самых ногтей.

– Для кутикул… – протянула с уважением Лика, явно поражаясь существованию крема для столь конкретного места.

Дина, давняя подруга Лилу, была менее заинтересована такими вещами и уже немного скучала, с тоской понимая, что примерки и пробы могут затянуться, если не положить этому конец.

– Девочки, ну пойдемте уже.

И они шли, надушившись одними и теми же духами, втроем, в сельский клуб на дискотеку, предварительно покурив на стройке купленные у бабулек сигареты поштучно. Лилу вызывала всеобщее внимание. Как же – городская. Необычная одежда, манера говорить.

В тот день они сидели, весело болтая, на крыльце единственной в селе школы. Было много подростков, Лилу мало кого знала, некоторых – только по именам. В компании выделялась красивая, высокая, длинноногая блондинка. У нее уже была большая грудь – зависть подруг, тонкая талия, длинные светлые волосы спускались, задевая округлые бедра.

Раздался рев мотоцикла, и Лилу увидела, как к ним приближается невероятно красивый парень. Облако светлых волос подсвечивало солнце, и было видно, как он хорошо сложен и высок, даже несмотря на то, что был верхом на железном коне. Он белозубо улыбнулся, подъехав, и блондинка, счастливо подскочив и радостно попрощавшись со всеми, укатила вдаль, обнимая своего светловолосого бога. Они оба как боги. Очень красивая пара, – подумала Лилу, глядя им вслед на развевающиеся блестящие волосы, оставляя в сознании образ чего-то прекрасного, недосягаемого, светлого и эстетичного.

На следующий год Лилу уже было пятнадцать. Темный клуб, музыка. Они, как всегда, образовали круг, танцуя. Сумки – в середине. Несколько песен – и они выскочили на улицу, разгоряченные и счастливые.

Вдруг чьи-то руки обхватили Лилу и мягко притянули к себе. Она подняла голову, чтобы разглядеть нахала, и с удивлением узнала того самого светловолосого бога. Он был пьян.

– Привет.

– Привет, – все еще не понимая происходящего, ответила Лилу, краем глаза замечая проходящих мимо хихикающую Лику и раздосадованную Дину.

Парень начал говорить Лилу комплименты и приглашать ее погулять с ним после дискотеки.

– А как же твоя девушка? – спросила Лилу удивленно, но была польщена его вниманием. Ведь он казался ей недосягаемым, она даже никогда не могла представить, что он обратит внимание на нее, тем более если у него есть такая невероятно красивая девушка.

– Она так растолстела, – вдруг заявил он. – И вообще, выносит мне мозг, – пожаловался парень, и его образ стал рассыпаться и тускнеть.

Как можно так говорить о своей девушке, подумала Лилу. Но все же ей было приятно его внимание, которое вдруг возвысило ее до уровня той богоподобной девицы. Лилу не смогла и не захотела затушить его интерес. Пофлиртовав, она догнала своих подруг и стала рассказывать о своем приключении, вскоре его забыв.

Потом она вспомнит поджатые губы Дины, но тогда просто продолжила свое веселое времяпровождение. Тем же вечером Дина предложила прогуляться к памятнику. Там уже собралась довольно большая компания, и на ступеньке сидела она – та блондинка. Лилу сразу ее узнала, несмотря на то, что она действительно пополнела, даже немного обрюзгла и подурнела.

Блондинка сразу начала разговор:

– Бедная, – сказала она. – Я понимаю, ты же не знала. Он просто хотел тобой попользоваться.

Жалость? Лилу вдруг разозлилась. Как она смеет ее жалеть? Еще так. При всех. Втаптывать. Выставлять дурой.

Тут появился он. Лилу взглянула вопросительно: мол, так? Он попросил ее отойти и стал уверять, что больше не хочет встречаться со своей блондинкой, а хочет встречаться с Лилу. Он метался и сомневался, заглядывая Лилу в глаза, пытаясь понять, может ли надеяться, что, если он сейчас бросит свою девушку, Лилу станет его новой девушкой.

Лилу стало смешно. Она вдруг поняла, что совсем не жалкая. Жалок этот парень. А на заднем плане рыдала и металась блондинка. Лилу вдруг почувствовала ее боль.

– Ты дурак? – прервала она излияния парня, который теперь казался ей таким никчемным, слабым и трусливым. – Она тебя любит, а мне ты не нужен, и я вообще ведь уеду.

Он вопросительно воззрился на нее.

– Ну, – подтолкнула она его, – иди. Извиняйся.

И с кривой презрительностью Лилу смотрела, как он потрусил, чуть сгорбленный, к своей блондинке. Они вскоре вдвоем скрылись в темной аллее, где затих, удаляясь, ее плач.

Больше Лилу никогда не интересовалась мужчинами своих даже просто знакомых девушек. Это так гадко, подумала Лилу. Но она не могла не ощутить и не подивиться своей власти. Власти своей красоты.

Марк

Сила – это то, что всегда пленяло его. Он восхищался сильными людьми, характерами, поступками. Он чуял силу, шел за ней. Не подчинялся, перенимал. Учился. Изучал. Создавал образ сильного человека внутри себя, приживал его, выращивал, становился им. Зачем? Чтобы быть собой. Это был его Путь. Первое, что оцениваешь при встрече с новым человеком, – это наличие Силы, – думал Марк. Человек может быть одет как угодно, выглядеть, как ему заблагорассудится, но безошибочно отличишь человека сильного от человека слабого: по голосу, по интонациям, по движениям и мимике, по взгляду. Так в чем же секрет? Какая такая секретная формула, какую знают они и не знает он? И ведь есть некоторые общие черты, объединяющие сильных людей. Марк старательно их изучал и конспектировал.

Молчание. Сильные люди много не говорят, никогда не застанешь их за праздными разговорами, за обсуждением других людей, осуждением, пустыми разглагольствованиями о политике, за доказыванием с пеной у рта своего никому не нужного мнения. Если и говорят они что-то, то немного, по существу, и с определённой целью.

Спокойствие. Сильные люди всегда спокойны. Они дышат спокойствием и уверенностью, и, находясь в их обществе, ты сам можешь почувствовать себя спокойнее и увереннее, мир становится понятнее и яснее, и это чувство заставляет тебя искать их общества, потому как, почувствовав это приятное состояние ясности бытия и понятности мира, ты не хочешь его терять. Ты ищешь опору в этом безумном, непонятном, странном мире и находишь эту опору в присутствии такого человека. Он, кажется, знает ответы на все вопросы, хотя он и не просвещает тебя особо и даже не пытается этого сделать, но ты чувствуешь, что мог бы, если бы захотел. Иначе откуда это его спокойствие и эта его уверенность?

Как он смотрит. Прямо в твои глаза. Ты ему интересен. Его взгляд проникает внутрь тебя, он смотрит долго, не отрываясь, но не назойливо, а внимательно, создавая ощущение того, что он тебя видит. Видит тебя, и ты существуешь под его взглядом несколько больше, нежели когда ты лишен его внимания.

Он никогда не давит и не хватается за тебя. Он отпускает, чуть только почувствует сопротивление, и ты падаешь в него сам, лишаясь опоры. Он не торопится, и ты понимаешь, что источник этого всё в той же его неколебимой уверенности в себе и в том, что он всё равно получит то, чего он желает, тем или иным образом.

Так в чем же секрет силы и уверенности этих людей? Какие законы они знают, каким законам они следуют? Что рождает это их спокойствие и уверенность в неизбежности того, что они получат всё, чего они желают? Притворяются ли они? Прячут ли свой страх внутри себя?

По крайней мере Марк притворялся точно. Не слишком сложно оказалось выработать определённые привычки: молчаливость, взгляд, спокойная расслабленная поза, спокойные реакции, уверенный тон. Как ни странно, новая шкура приживалась, прилипала, врастала в него, и он сам себе иногда казался тем самым идеалом, к которому стремился, не говоря уже о том, какой он успех стал иметь в сравнении с тем, что было раньше.

А что было раньше? В школе Марку сильно доставалось. Он плохо ладил с детьми, насмешки и пинки сопровождали всё время его нахождения в храме науки. Он проходил по коридору, втянув голову в плечи, стараясь, чтобы его не заметили. Если на его пути возникала компания из нескольких человек, он старался обойти её стороной. Если этого не удавалось, он неизменно попадал в центр насмешливого и недоброго внимания собственных сверстников. Он носил очки, и часто его принимали за ботаника, но он отнюдь не был отличником. Учёба давалась ему так же сложно, как и всё остальное. Учителя его не любили так же, как и дети. Все чуяли его слабость и уязвимость. Он вызывал брезгливость.

Тем не менее он был общителен и, если находился кто-то, кто готов был его слушать, он тут же выливал на беднягу всё своё нерастраченное красноречие. Он говорил и говорил, озвучивал все свои мысли и гениальные идеи, которые только ему самому казались гениальными, выбалтывал свои тайны, был неосторожен, совершенно забывал поинтересоваться обратной реакцией собеседника, и, конечно, он никогда не мог остановиться. Этим он отталкивал от себя даже самых добрых и нейтрально настроенных людей.

Он очень долго не понимал, отчего же люди так относятся к нему и почему. Он не видел, не понимал своего отличия от них. Его дразнили за одежду, за очки, за слова, за поведение, за реакции. Он не был силён в учёбе, не был успешен в спорте, он не был красив.

Но, как оказалось, один талант всё же у него был – талант к анализу. Не слишком популярный талант, немного странный, и сразу не понять, как его применять, но Марк разобрался. Ведь в этом-то и была вся суть его таланта. Проанализировав своё положение, разложив всё по полочкам, он нашёл все причины всех следствий, происходящих с ним. Законно предположив, что, меняя причины, он на выходе получит необходимые следствия, Марк принялся действовать.

Как раз он оканчивал школу, и пришло время поступать в университет. Другой город, новые люди, никто его не знает, и никакое прошлое не помешает ему начать всё заново. И ему удалось. Не всё сразу шло гладко, но терпение и труд…

Университет был тренировочной площадкой, и вот он – выпускник престижного вуза, покоритель женских сердец, окружённый преданными и надёжными друзьями, он начинает свою карьеру в крупной известной фирме. Высокий и харизматичный, в новом дорогом деловом костюме, с уверенным взглядом и обаятельной улыбкой, адресованной девушке на ресепшене.

Это его новая игра, новый уровень. Он оглядел дорогое убранство в минималистическом стиле – его новый плацдарм. «Скоро я буду здесь самым главным», – сказал он маленькому Марку, сжавшемуся в комочек внутри него.

Глава 6

Соня

Запись в тетради снов:

Мне снилась девушка. Я и была той девушкой, я ощущала себя ею. Красивая пустышка. Самая обыкновенная внутри, нормальная, во всех смыслах этого слова. У меня есть парень, я его люблю. Парень мне под стать – симпатичный качок, не глупый и не умный, быдловатый. За что-то его закрыли, посадили в тюрьму.

Затем я стала полицейскими, ощутила себя ими. Нам никак не поймать одного человека. Мы знаем, кто он, знаем, что именно он стоит за всем, но у нас на него нет ничего. Когда добираемся до документов, оказывается, что он чист: стоят подписи других людей. Красивые размашистые подписи других людей.

Я снова та девушка. Меня просят развести того мужчину, которого они хотят арестовать. Мне обещают отпустить моего парня, если я это сделаю. Я соглашаюсь. Он не так красив, он сер, слегка худ, мрачен, он нелюдим. Но влюблять в себя – это то, что я умею. Я вовремя тяну за те или другие нити, я чётко чувствую, что и когда надо делать.

Он влюбляется в меня без памяти. У нас нет секса. Невинные поцелуи – всё, что я ему позволяю. И вот он ставит свою подпись где-то, даже не думая особо, он поглощён мной. Он ставит свою закорючку, невзрачную, как он сам, и удивительно, что он на вершине такой империи. Он ставит свою незатейливую, некрасивую подпись и снова смотрит на меня, словно даже отрываться на что-то другое, даже на секунду, тяжело для него.

Он прижимает меня к стене нежно, бережно. Я краем глаза вижу, как люди – это полицейские – рассматривают документы, просматривают бумаги, процесс пошёл. Он целует меня сладко щурясь, но в щёки, потому что я отворачиваюсь, мурча, что не время. На самом деле я просто не хочу его целовать. Я чувствую, как его любовь волнами пронизывает меня. Его руки дрожат от чувств, всё его тело дрожит. Он так любит, а я подставила его. Пожалуй, он убьёт меня. Как же страшно. Он меня убьёт, как только узнает. От боли, от обиды, что я его обманывала.

Следующий эпизод сна. Я – это он. Тот, кого хотели посадить. Я убежал. Я всё потерял, но смог скрыться. Я всё верну, я в этом уверен. Она рядом. Мы едем в машине. В машине вещи, которые я успел спасти… О, как же больно. Я поставил свои тапочки на дно багажника, а над ними другие вещи. Я старался, чтобы они лежали так же, как они лежали там, дома. Дома всегда был идеальный порядок: все вещи на своих местах, всегда. А теперь я этого лишён. Нет больше дома. Нет порядка. Всё ввергнуто в хаос. Такая боль от того, что я не могу поставить свои тапочки на их место. Мне приходится бежать. Я потерян, опустошён. Страха нет. Никого не боюсь. Деньги верну, всё построю заново, но это потом. А сейчас пустота и боль от того, что не могу делать то, что привык. Порядок нарушен. Мы едем молча. Только сейчас начинаю замечать, что она будто боится меня, напряжена. Любимая.

Мы выходим около какой-то пещеры. Я завожу её туда, подальше от нечаянных глаз, и заглядываю в её глаза. В них – страх, презрение, отвращение. Я удивлён, обескуражен, мелькает догадка… Теперь я понимаю. Это она. Она меня подставила.

Не важно.

Главное – она никогда, никогда меня не любила! Ярость. Мелькает мысль, желание… убить.

Я проснулась. А так хотелось досмотреть – убил или нет? Так хотелось узнать, что он сделал. Когда я была ей, было страшно и, казалось, несправедливо так умирать. А когда я была им, было так больно, что вполне убийство казалось дозволенным. Но, думаю, он её не убил. Он был слишком большой. Я даже весь день была в него влюблена. А девушка была слишком мала, чтобы оценить его качества. Хотя так и бывает, наверное. Он не смог бы влюбиться ни в кого, кроме такого милого невинного глупого цветка.

Рэн

Она сидела у окна в профиль. Ровный аристократичный нос, густые каштановые, почти рыжие волосы волнами спускались к пояснице. Она говорила по телефону, обнажая в широкой улыбке белые ровные зубы, склоняла голову, снова поднимала, жмурилась и округляла глаза, эмоционально реагируя на то, что говорил ей собеседник.

Рэн бросал на неё взгляды, стараясь, чтобы они не были такими долгими, чтобы это могло стать заметным. Длинные ноги девушки, обутые в сверкающие босоножки и не скрытые коротким бордовым платьем, изящные, белые и гладкие, были сильно согнуты в коленях, что давало понять: девушка высокого роста.

Кукла, – вздохнул Рэн. Он таких боялся. Сделав усилие, он уткнулся в свой смартфон и уже через минуту увяз в работе, не замечая взгляда девушки, устремлённого на него.

Цифры, цифры – это только кажется скучно и монотонно, на самом деле это красота, музыка. Возвышения и понижения, расходы и доходы. Как интересно то, что лишь небольшими движениями – например, увольнение нерадивого сотрудника или наём подходящего, правильный или неправильный подбор товара и услуги – и вот, всё это уже отражается в цифрах, меняет графики и диаграммы. Рисует совсем другую картину, играет совсем другой мотив. Иногда что-то острыми пиками, лёгкое и фривольное, кажется многообещающим своим началом, но заканчивается мрачными и низкими тонами полного краха. А иногда спокойная и плавная линия вдруг взмывает вверх в восторженные, необозримые доходы, и, как удар молнии, рождает многие ответвления, а те – свои, и ещё, и ещё, затухая где-то на перифериях маленьких городков, опутывая всю страну сетью филиалов и дочерних предприятий.

– Извините, вы, кажется, уронили… – рыжеволосая девушка в бордовом платье стояла у его столика, протягивая чёрный портмоне.

– Это не мой, – сказал Рэн, задержавшись взглядом в её глазах. Янтарные.

Она улыбнулась.

– Надо же, а лежал здесь, – она указала на пол. – Вы уверены?

Он покачал головой.

– Тогда отнесу его на стойку, может, найдётся хозяин, – она склонила голову и протянула руку. – Меня зовут Лилу.

Он быстро пожал и сухо представился:

– Рэн.

– Очень приятно познакомиться, Рэн, – она сузила по-лисьи глазки и отправилась к стойке, покачивая бёдрами.

Разговаривая с официанткой, она указала пальцем на его место и, встретившись с ним глазами, ещё раз улыбнулась. Он опустил глаза. Время обеда заканчивалось – скорее наверх, закрыться в кабинете, спрятаться в мире цифр.

Мира

Странное место. Это первая мысль, которая пришла в голову Мире, когда они с Кириллом вошли в зал ресторана. Большой, просто огромный зал, наполненный красно-розовой дымкой. Столики на ненормально большом расстоянии друг от друга. Они буквально терялись в этом красно-розовом тумане так, что невозможно было разглядеть, кто за соседним столиком. Лишь силуэты. Играл Modern Talking, какой-то медленный ремикс Cheri Lady. Официант провёл их к одному из столиков и вручил меню.

– Довольно необычно, – наконец произнесла Мира. – Думаю, заведение дорогое, да и машина у тебя дорогая, – добавила Мира, вспомнив серо-стального цвета машину, на которой заехал за ней Кирилл. – Откуда деньги у бедного студента?

Официант принёс кальян, и они посидели немного в молчании, пока тот его раскуривал.

– Не думай о деньгах, – ответил Кирилл после того, как официант их покинул.

– О чём же мне думать? – поинтересовалась Мира.

– Об интересном, – утвердил Кирилл, а Мира поинтересовалась:

– Интересном для тебя или интересном для меня?

– О интересном для нас обоих, – ответил парень, уверенно качнув головой. – Наши интересы совпадают.

Мира удивлённо вскинула брови, но удивление её было немного вялым. Вынув трубку от кальяна изо рта, она посмотрела на неё, пытаясь ухватить мысль или эмоцию.

– Да, кальян немного необычный, – подтвердил Кирилл, – но это необходимо для важного разговора. Информацию тебе надо воспринять, а эмоционировать по этому поводу не стоит.

Мира встряхнула головой, пряди волос мягко скользнули по щекам.

– И что же нам интересно? – спокойно поинтересовалась она.

Тамаш и Донка

– Ничего, Донка. Всё будет хорошо, – говорил Тамаш. – Вот увидишь, – уверял мальчишка, помогая сестре выбраться из оврага. – Давай же, – он тянул её за руку. Девочка, поскальзываясь, всё же выбралась, и они снова пустились вскачь; сзади всё ещё слышались крики, ревели моторы.

– Они не смогут проехать. Им придётся бросить машины.

Девочка не отвечала, лишь размазывала слёзы по грязному лицу, перебирала ногами, стараясь поспеть за братом.

К вечеру, совершенно без сил, они наконец набрели на какую-то деревню. Мальчик, оставив сестру во тьме деревьев, пошёл на разведку. Крайний дом, старый и покосившийся, всё же манил жёлтым светом окон. Старый, глухой пёс лишь недовольно заворчал, но даже не повернул головы, когда Тамаш тихонько пробирался позади него. Сквозь стекло было видно пустую кухню: стол, застеленный клеёнкой, белёная печь, крашеный пол, устланный половиками. Тамаш немного подождал. Никто не появлялся.

Таясь и прячась, мальчик обошёл дом. Во дворе старая сгорбленная бабка запирала курятник. Тамаш тут же сгорбился. Она подняла руку и заперла засов. Он повторил движение. Та потёрла поясницу – Тамаш тоже. Острое зрение мальчика уловило движение груди старухи – он вдохнул, выдохнул, попал в такт. Бабка развернулась и пошла к колодцу, он шёл след в след. Она взялась за ведро, он наметил то же движение. Тамаш водил рукой по кругу, будто это он крутит ворот колодца. Они уже поднимали ведро, когда мальчик вдруг разжал пальцы; пальцы бабки тоже разжались, и ведро с грохотом упало в колодец. Одновременно с этим, на выдохе, мальчик быстро проговорил, оказавшись рядом с бабкой:

– Как хорошо, когда есть помощники. Как хорошо, как хорошо…

Он перехватил ручку у растерянной женщины и стал быстро поднимать ведро, не забывая растерянно всплескивать свободной рукой, подражая её движениям и беспрестанно кивая головой.

– Да вы, бабушка, идите, куда шли, принесу я. Или стойте, где стоите, подождите. А лучше идите, где стоите, или стойте, куда шли. Как хорошо, что помощнички есть теперь. Правда ведь, правда? – не унимался парень, не давая ей опомниться. – Куда нести-то? Туда? Где дверь зелёная? – указал он на входную дверь в кухню. – Видите, дверь зелёная, свет горит, темнеет уже. Слышите меня, голос мой, шаги наши? Чувствуете, легко идти без ведра-то? Помогу я. Хороший я. Да, да, – кивал мальчишка, и бабка кивала вместе с ним. А он всё говорил.

Спустя десять минут Донка услышала тонкий протяжный свист. Им есть где переночевать. Она заглянула в приоткрытую дверь, брат провёл её мимо странно застывшей женщины.

– Хочешь картошки жареной? – улыбнулся Тамаш.

– Она так похожа на мами, – всхлипнула Донка.

– И ничего не похожа, – возразил Тамаш. – Мами была сила, а это глупая старуха.

– Глубоко ты её?

– Нет, сейчас уложу спать, а утром и не вспомнит ничего. Мы здесь ненадолго. Отец не успокоится. Часа три спим – и в путь. Так что ешь быстрей и отдыхай, я посторожу.

Марк

Марк смотрел на него, на этого титана, на властителя, на миллиардера. Что в нём особенного? Ничего. Сер, худ, невысокого роста. Лицо мрачное. Нелюдимое. Он быстро прошёл по коридору. Это ведь не Средневековье – никто не должен склонять головы. Но почему все синхронно чуть их склонили, когда он проходил мимо? Почему проводили его глазами? Его незаметную фигуру. Почему девушки всех возрастов вдруг вздохнули? Пройди он мимо них по улице, не зная его, они бы и не заметили его. Или заметили?

Марк проводил глазами Рэна. Рэн Сапольски, владелец холдинга, в который он только что устроился. Нельзя сказать, что его непосредственный начальник – их разделяла бездна. Но именно в его фирму так стремился Марк. Его фигура так пленила его воображение. Раньше он видел только его фото и никогда – вживую. Его ничем не примечательное лицо смотрело на него с обложки самого знаменитого делового журнала исподлобья и немного… затравленно? Может ли быть такое? Такой влиятельный, такой богатый, такой сильный. Что таилось в его голове, какие мысли посещали его гениальную голову?

Казалось, он и не заметил эффекта, которое произвёл просто тем, что прошёл по коридору. Шкафы-охранники в этот раз сопровождающие его, профессионально оценили интерес, им вызванный. Заглянули в глаза буквально каждому. Даже Марку. Тот спешно опустил глаза.

Рэн скрылся в лифте. Марк старался унять сердце. Он будет на его месте. Когда-нибудь он сам вот так будет идти по коридору, ловя взгляды обожания и преклонения. Он будет властителем, а они – подчинёнными. Он будет решать, а они – следовать.

Марк встряхнул головой и мило улыбнулся девушке, неподвижно застывшей рядом.

– Я Марк, – он протянул ей руку, обаятельно улыбаясь. – Новый директор по маркетингу.

Та протянула руку в ответ, тут же растаяв то ли от его обаятельной улыбки, то ли от должности, им занимаемой.

Лилу

Секс отдельно, любовь отдельно. Она быстро усвоила это правило, испытав – даже не на себе. Книги, подруги – как же можно не сообразить? Никто не влюбляется из-за секса, и никто не разлюбит, получив отказ. Напротив.

Глава 7

Лилу

Рэн вышел и направился к своей машине. Лилу наблюдала за ним в окно. Вот он крутится вокруг её автомобиля, понимает, что прижали его крепко, не выехать. Переписывает номер её телефона, оставленный под лобовым стеклом, набирает. Пять секунд Лилу смотрит на высветившиеся цифры. Затем берёт трубку.

– Алло.

– Здравствуйте, вы прижали меня, отгоните машину, пожалуйста, – голос спокоен.

– О, правда? Извините. Я скоро спущусь, – Лилу нажимает отбой и продолжает смотреть на тёмную фигурку внизу. Даже с такой высоты видно, как он с негодованием осматривает лишь наполовину заполненную парковку. Парковка никогда не бывает заполнена настолько, чтобы так парковаться. Ей принесли капучино, поблагодарив, она вновь обратила взгляд к интересующему её действу. Вновь завибрировал смартфон.

– Подскажите, сколько вас ждать, я очень тороплюсь, – мелькнула нотка недовольства.

– Да-да, я иду. Вот только официант принесёт мне счёт, и я спускаюсь.

Видно было, как он поднял голову и посмотрел на высокое зеркальное здание бизнес-центра, стараясь найти нужный этаж, отданный под ресторан. Лилу немного отпрянула, но вспомнила, что он не может увидеть её при всём желании.

– Пожалуй, я возьму такси, не торопитесь, – снова спокоен.

– Нет-нет, – Лилу подскочила, – уже бегу. Она махнула крупной купюрой официанту и, бросив её на стол, побежала к лифтам. Нельзя, чтобы он уехал.

Рэн

Рэн пожал плечами и дал отбой. Тут же зашёл в приложение: такси будет через десять минут. Если обладательница чарующего голоса не выйдет в течение этого времени, он просто уедет. Дело не в том, что сделка крупная – без него не начнут. Он просто не привык опаздывать.