Солнце контрабандистов

волчьи ямы весны

• Запах сирени
• спеленает дождливый день,
• невысохшую росу
• отряхнёт на твои колени,
• когда из цветущих ветвей
• проступят рога оленьи.
• Сколько их, краснокнижных,
• заблудилось в твоём лесу…
• Вознеслось пчелою по солнечному лучу,
• прильнуло к глазку
• одиночной камеры,
• притаилось на острие иголки.
• За ними идёт гроза
• или грохочут волки
• лестницей Иакова, приставленной к чердаку.
• Рельсами, что никогда не кончатся тупиком.
• Разве только неслышным взрывом
• кистей сирени.
• Аметистовым льдом
• или тропой оленьей.
• Разбрызганным над влажными крышами молоком.

• Навстречу – то ли весна, то ли станция «Волчьи ямы».
• Параллельное солнце плавит рельсы и растекается колеёй.
• Деревья, все как одно, стать мечтают проводниками,
• разносить чай в подстаканниках и раздавать бельё.

• Не имея ни корня, ни якоря, плыть по мерцающим рельсам.
• Не знать, где сухое отечество семенем проросло.
• Вглядываться в туман. Ждать окончания рейса,
• зелёные влажные нюхалки распластывая о стекло.

• На станции «Волчьи ямы» к поезду выйдет старуха.
• Понесёт в плетёной корзине продавать нерождённых волчат.
• Сирень запахнет озоном. И только зелёное ухо
• имеющий да услышит, о чём волчата молчат.

• Что благую весть чернозёма
•             так легко пропускать сквозь пальцы,
• на станции «Волчьи ямы» ложась в направленье весны.
• Серым семенем восходить. Бежать от станции к станции.
• И верить, что все добежавшие заранее прощены.

сон Каиафы

• Шорох песков иудейских во тьме остыл.
• Благонадёжные смоквы приносят плод.
• В этой ночи дремучей среди могил
• нет никого, кто смерть свою проживёт.
• Блеют на пастбищах овцы… Суров Закон.
• Лишь на полях Завета растёт трава…
• Каиафе всё время снится недобрый сон,
• будто беглым рабам и жёнам дают права,
• Храм зарастает осокой и камышом,
• плещутся рыбы между семи огней.
• Каиафа чует – дело нехорошо…
• Очень плохо дело, если сказать точней.
• Он немеет как рыба. Песок забивает рот,
• словно ветер приходит язык ему обрезать.
• «Если всякий плотник станет учить народ,
• что скажу я Господу, глядя ему в глаза?..»
• Просыпается Каиафа, глотая крик,
• и глазами, как в детстве мокрыми, видит он,
• что обрезано всё, что надо, и цел язык,
• и надёжный песок упирается в горизонт.
• Но по коже гусиной продирает его мороз:
• в каждом свитке – побеги, растущие между строк…
• И тогда он садится под смокву – писать донос,
• чтобы выкосить их под корень в короткий срок.
• Но Господь пустыни и поля Господь – един.
• В стрекотании песчинок расслышать сумей слова:
• «Встань и иди, мой Лазарь!
• Встань и иди.
• Иди, не оглядываясь.
• Как в небо растёт трава…»

придуманная звезда

• Полями крадётся поезд, тёмный, ночной состав,
• пока не написана повесть, и главный герой не стар.
• Пока он на верхней полке уткнулся в подушку лбом,
• ещё не завыли волки в кромешном лесу голубом.
• Пока он сопит в подушку, видя сто пятый сон,
• покорны Луне растущей Овен и Скорпион.
• Входящий и исходящий не смеют штормить эфир,
• пока не проснётся спящий в поезде пассажир.
• Пока он не окунётся в тамбура черноту —
• на высохшем дне колодца придумать свою звезду…
• Тогда, его слову покорны, касаясь древесных крон,
• отправятся с третьей платформы Овен и Скорпион.
• Гаснущие Плеяды изменят привычный бег,
• когда их попросит взглядом очнувшийся человек.
• И в небе многоэтажном, где канет он без следа,
• проступит, мерцая влажно,
• придуманная звезда.

«Доброй дороги – говоришь ты, делая шаг…»

• Доброй дороги – говоришь ты, делая шаг,
• не зная сам, где окажешься через миг.
• По рельсам гудящим – в рай понеслась душа.
• Соколом по-над дорогою проводник
• макает в лазурь маховое перо,
• серое с красным, как выжженный солнцем луг.
• Жребий, что выпал, становится на ребро
• и колесом по рельсам бежит из рук.
• Из пункта А в обетованный край
• открытых дверей и детских любимых книг.
• Только сперва собирайся и умирай
• из своих Вавилонов. Из Палестин своих.
• Сорок лет пустыни – это ещё цветы.
• Удивлённое небо рассмотрит тебя в упор
• и поднимет шлагбаум в Слово из немоты,
• продолжая когда-то прерванный разговор.

рыбовладелец

• Попутчики день вчерашний шукали в стакановых гранях.
• Оттуда на них с прищуром глазела ночная мгла.
• Рассказывал круглый дядя, мол, он продавец пираний.
• Мол, пацану пиранья дороже любого ствола.
• Покупателям нет числа.

• Дядя лил водку в пиво, как будто иссохли жабры.
• Ворочая плавниками, себе заправлял постель.
• После его историй я думала – стрёмно быть храбрым,
• когда приговор тебе вынес колумбийский наркокартель.
• Рыба учует цель.

• Угомонился дядя. Уснули в пруду пираньи.
• Только Луна сквозь тучи таращила рыбий зрачок.
• Брёл заблудившийся поезд поперёк своего расписанья
• по водам реки Амазонки, как посуху. И молчок —
• кто-то за левым плечом.

• Пираньи мои, пираньи… Вокруг – ни пера, ни пуха.
• Загасло пацанское солнце, попутав понты и рамсы.
• Здесь вам не Ориноко, с мокрухой теперь непруха
• в степях мучительно средней, безрадостной полосы.
• Не ссы.

• Ночью, пока все спали, пропал продавец пираний
• в неисследованных глубинах околоземных вод.
• Лишь только оскал пираний мерцал в стакановых гранях
• и в зеркале мутном плавал рыбий зубастый рот.
• Пусть мой народ уйдёт.

• Дети рыбьего бога поют молчаливые песни.
• Жадные хищные дети верят сквозь толщу воды.
• И богу от них на небе прятаться бесполезно,
• сколько бы он плавниками ни заметал следы.

«Если случится у Голема один-единственный выходной…»

• Если случится у Голема один-единственный выходной,
• за неимением отчего он постучится к тебе домой.
• И будет красную глину есть и красную глину пить.
• В мире, исполненном красок – лишь красною глиной быть…
• Станет покорно в угол и взмолится: «Адонай!
• Вложи меня в стену заката и больше в меня не играй.
• Возьми своё слово обратно, сделай меня кирпичом
• красным, как руки убийцы, оставшегося ни при чём.
• Перья штопают воздух, выбеливают пустыри,
• когда возвращаюсь в гетто, растущее изнутри.
• Так сделай меня извёсткой, белой, как слово смерть.
• Закрась кирпичные стены. Скажи печам не гореть».
• Он будет молиться в угол. И угол в ответ – молчать
• шероховатым краем влажного кирпича,
• не ведающего ни обжига, ни тяжести древней стены…
• Молитвой краеугольной, исполненной тишины.

…ad astra…

• Константин Эдуардович гонит велосипед
• вверх по калужским улицам, по сиротской своей стране.
• И смешки соотечественников растекаются по спине,
• впадая Окою в дождём разведённый свет.
• Гимназической парты чёрная изрезанная доска
• не похожа с виду на стартовый стол ничуть.
• «Я ещё научусь, – он думает, – научу
• этих сытых лабазников видеть за облака,
• чуять звёзды, что скованны душной суконной мглой»
• Кумачовой осенью много осыплется листьев,
•             но больше – лиц.
• В дождевом дребезжании гнутых велосипедных спиц
• глухая эпоха расслышит ракетный вой.
• Константин Эдуардович льнёт к слуховой трубе,
• словно мальчик, что ищет в ракушке шорох далёких волн.
• Но в ответ получает не то погребальный звон,
• не то слово «вечность», не то немоту небес.
• Велосипед взлетает. Внизу, под ним,
• Березуйский овраг похож на скользкий расстрельный ров.
• Константин Эдуардович, ваших лучших учеников
• истребят другие ваши лучшие ученики…
• Но ему всё равно. Он мудрый воздушный змей.
• Реактивный двигатель. Металлический дирижабль.
• Тяготенье земное продразверзнутых калужан —
• лишь расчётная схема, небольшая погрешность в ней.
• Константин Эдуардович разгоняет свой драндулет.
• Прямо по курсу – звёзд болотные огоньки.
• А на дне оврага светятся бессмертники и васильки,
• безотчётно радуясь, что их в этой схеме нет.

с той стороны

• Горчит заколоченный воздух брошенного села.
• Где иван-чаем порос обрушенный сельсовет,
• в репродукторе спит паук, в паутине его – пчела,
• на школе – обрывки плаката «Ученье – свет…».
• Чёрные брёвна – словно вымытый из мерзлоты
• оттаявший мамонт, что ни к городу, ни к селу.
• Но хранит ещё горница невысохшие следы,
• как любили и плакали. И жались цветы к стеклу.
• Как пили и дрались, как открывали дверь
• в последний раз. Как весной залило погост,
• и плыли кресты, цепляясь за ветки верб,
• и луна кровила на острые грани звёзд.
• Смотрела смерть с ледяной своей глубины,
• как с пустыми вёдрами бабы заходят в дом.
• И кашлял дед, хлебнувший сполна войны:
• «Сойдёт вода, и мы, авось, поживём»
• Вода сходила с полей. Зеленел погост.
• Коровьи ботала брякали у реки.
• В колодце до самой зимы засыпал мороз.
• Дед приручил смерть и хлебом кормил с руки.
• На Троицу мятой с полынью стелили пол.
• На Купалу парни и девицы жгли костры.
• Домашняя смерть со всеми делила стол
• и выла на звёзды ночами из конуры.
• Рождество наступало. Гасли в домах огни.
• Ржавел в сарае трёхколёсный велосипед.
• Дед и ручная смерть остались совсем одни.
• Вечерами ждали, не зажигая свет.
• Но кроме них в мире не было ни души.
• Трещали в печи дрова и вчерашний день
• заносило снегом. А в трубе завывала жизнь,
• вконец озверевшая от погоды и новостей.
• Сквозь разбитые окна звёзды входили в дом.
• Тянулись по Чуйскому тракту этапы и шли волхвы.
• Поезда, не снижая скорость, влетали в дверной проём,
• чтобы стать на стоянку с другой стороны зимы.

«Под небом шелестящих кровель…»

• Под небом шелестящих кровель,
•             в конюшнях городских окраин,
• поют кузнечики и осы, выводятся птенцы и дети.
• Сквозь дыры прошлое заходит и там фонарный свет полощет
• в убитой раковине ржавой, поющей об ушедшем строе.
• Сквозь пальцы проступают лица.
•             Над патрулями свищет ветер.
• Над автоматными стволами, подмигивающими в тумане.
• В кармане тихо зреет завязь. Бредут седые иноземцы.
• Бормочут ситцевые мантры. Для них нет мест и нет гостиниц.
• Для них нет времени – лишь запах.
•             Лишь терпкий запах безвозвратья
• под небом шелестящих кровель,
• в конюшнях городских окраин, где ливень параллелен полу, и патрули в окно стучатся,
• как мотыльки, летя на лампу, цепляя ситцевые мантры
• стволами влажных автоматов. На окнах проступают пальцы.
• Глаза растут в горшках цветочных, и патрули на них слетают,
• чтобы собрать пыльцу доносов, нектар полночных показаний.
• И отнести в гудящий улей, под небо шелестящих кровель.

успение

• О своём небинарном внегендерном феминизме
• расскажи, давай, старой шпалоукладчице бабе Мане.
• Высокие груди её, как знамёна Победы, выцвели и обвисли,
• и креозотом пахнут, сколько ни отмывай их.
• У неё под ногтями земля братских могил Поволжья.
• Под красным покровом косынки
•             тощая почва с приметами пепла и тлена.
• Она ворочает шпалы.
•         Ты ходишь в свои ривгоши. Мажешь себя герленом.
• Баба Маня баюкает шпалы,
•             напевает им колыбельные песни,
• чтоб лежали в земельке тихо, неспешно гнили
• до её второго пришествия. Свято место
• очень быстро пустеет, если все о тебе забыли.
• Но, куда ни глянь – повсюду её работа,
• из победного мая в ласковый сокращающая расстоянье.
• И одни на всех, как Победа, её ворота.
• Грязные руки.
• Остывающее дыханье.

путь Кузьмы

• Бойцы невидимого фронта ведут неведомые войны.
• А мы, не нюхавшие порох, колотим в стены головой.
• Со стен слетают тараканы и удаляются спокойно,
• пока мы бредим наступленьем, и каждый сам себе ковбой.

• Мир делится на «за» и «против». При этом сам того не знает,
• в цвета каких геройских флагов с утра окрашена земля.
• И хочется залезть за плинтус,
•             ввинтиться в разогретый гравий,
• когда бригады штурмовые… Но делать этого нельзя.

• Один Кузьма грустит и плачет, совсем не понят и не нужен.
• Совсем чужой и тем, и этим, бредёт с сумою из тюрьмы.
• Дерёт репьи из шевелюры, с утра простужен и контужен,
• пока над миром гордо реет, как Буревестник, мать Кузьмы.

• А он хотел бы просто счастья. Такого маленького счастья.
• Такого слабенького счастья. Но он Кузьма – ему нельзя.
• Не в поле воин. Недостоин. Неладно сшит и плохо скроен.
• В конце концов – не упокоен. И руки чешутся в гвоздях.

«Мой Бог сидит на берегу мелеющей реки…»

• Мой Бог сидит на берегу мелеющей реки.
• Из головы его растут полынь и курослеп.
• Хранят божественный покой глазастые мальки,
• пока над степью высоко ржавеет лунный серп.

• Пока испариной на лбу не выступит роса,
• не шевельнутся пауки в созвездьях паутин,
• он будет спать. И будет плыть сазан в его глазах
• одновременно по реке и Млечному пути.

• Бог мотыльков и пауков, камней и облаков,
• Бог перепутанных корней и дремлющих зверей
• вливается в рассветный пар мерцающей рекой
• и полновесным сазаном резвится в серебре.

• Бог осязаем, как сазан – создание глубин.
• Как паутина невесом – тяжёлый, словно твердь.
• Полынью плоть его горька. И пахнет, как полынь,
• всего лишь тварь, что внутрь себя решилась посмотреть.

«Кто-то ходит в темноте, мягким шагом проникая…»

• Кто-то ходит в темноте, мягким шагом проникая
• в сны, и спящие трамваи, замершие вдоль депо.
• На деревьях спят русалки, в доме бродит домовой.
• Людям никого не жалко. Клубы. Танцы. Выходной.
• И никто не замечает, как Медведица Большая
• мягким-мягким, тихим шагом шествует над головой.
• Бегают ежи по саду, мягко рушатся плоды.
• Людям ничего не надо. Люди делают следы.
• Спят заросшие кварталы, обречённые под снос.
• Спит в коробке на вокзале пьяный Иисус Христос.
• Поезда проходят мимо, в окнах зажигают свет.
• Проводник неумолимый спрашивает: «Ваш билет?!»
• Нет билета. Сигарета. Рваные карманы брюк.
• Там галактика укрылась от служителей наук.
• Город тонет в человечестве. Человечество не тонет.
• Голос, полный одиночества, заблудился в телефоне.
• До утра, как до Берлина. Кто-то точно не дойдёт.
• Только Иисус проспится, ужаснётся, похмелится,
•             и отсюда удерёт.

Ангел ЧК

В 20-х годах прошлого столетия в здании краснодарской поликлиники № 4 находилась коммунальная квартира, в которой жил поэт Самуил Маршак.

Согласно городской легенде, иногда в поликлинике появляются призраки её жильцов.

• В 4-ю поликлинику очередь в 6 утра:
• тащат бутылочки, баночки, будто во вторсырьё.
• Расходятся по кабинетам хмурые доктора,
• и, помолясь на компьютер, начинают приём.

• И санбюллетени пугают людей,
•             со стенки, где тени портретов вождей.

• Но вдруг, из глубин неведомых,
• в процедурной пахнёт борщом.
• Заплачет навзрыд младенец. Заплещет бельё в тазах.
• Мигнут и погаснут лампочки разбитые, а ещё
• встрепенёт пыльные фикусы потусторонний сквозняк.

• Из бывшей комнаты Маршака выйдет суровый Ангел ЧК.

• В махорочном перегаре и скрипе тугих ремней,
• неприступнее «Капитала», как тезис апрельский, прост,
• твёрдой рукой поглаживая маузер на бедре,
• способный, если прикажут, дорогу прогрызть до звёзд.

• Он лексикон сократить сумел
•             до слова единственного – расстрел.

• Молча пройдёт сквозь очередь, через мочу и кал.
• Придавит гранитным взглядом. Легонько двинет под дых.
• Предъявит ордер и скажет: «Я долго тебя искал…»
• и, сплюнув под ноги матерно, добавит: «Пошла на вых…»

• И призрачными дверями в упор
•             коммунальный захлопает коридор.

• Ангел ЧК вознесётся с добычей в железных когтях.
• И тени с красными звёздами слетятся со всех сторон,
• когда в раздевалке запутаюсь в штанинах и рукавах,
• хватаясь, как за соломинку, за выключенный айфон.

• По ходу молясь до сведенья скул
•             Самуилу Яковлевичу Маршаку.

• А он смеётся из темноты и говорит: «Ну и дура ты…
• Никаких привидений нет.
• Что взять с тебя, кроме твоей мочи.
•             Ещё раз санбюллетень прочти,
• и топай себе на свет.
• Где Ангел ЧК не совьёт гнезда.
•             Где красная в поле гниёт звезда.
• Где нет ни добра, ни зла.
• И помни – страшней и прекрасней нет эпохи, когда ты пришёл на свет»
• И очередь подошла.

Солнце встаёт над Кузбассом

• …Шли Чекмарями деревянными, в закатных зарослях брели.
• Там девушки, в забой ушедшие, манили нас из-под земли.
• В палеозойских отложениях проходкой гулкой и пустой они с восходом солнца мёртвого аукаются меж собой,
• скользят значками комсомольскими
•             на чёрном неподвижном льду
• и антрацитовые ягоды в лукошки чёрные кладут…

• Садилось солнце за бараками, и становилось слышно: в них
• всё дышит мёртвыми деревьями и влажной зеленью живых.
• Не потому ли, что всё ближе мы
•             к зеркальным угольным дверям,
• ночами вопли земноводные разносятся по Чекмарям.
• Ревут забытые животные и светится болотный газ,
• когда века тенями в зеркале проскальзывают мимо нас,
• и умолкают. Лапкой хрупкою ведёт в горизонтальном сне
• та ископаемая девушка по этой угольной спине.
• И зверь сопит, смирённый ласкою,
•             молочно – в ледяную тьму —
• когда впрягаться и вытаскивать рассвет приходится ему…

• Подвозят утро вагонетками и смотрят тихо, из глубин,
• как сонно дышат шахта Кирова, инфекционка, магазин.

«Расцветает жимолость сада посреди…»

• Расцветает жимолость сада посреди.
• Серебра крылатого полон хрупкий куст.
• Кто его загадывал, да не уследил —
• пусть в окно дивуется. Не выходит пусть.
• Чтобы не спугнуть его. Чтобы не спасти,
• колыхнув нечаянно лист календаря.
• Прорастая в сумерки, жимолость хрустит
• в ледяном безветрии коркой декабря.
• Тихие растения смотрят вглубь земли,
• где весна неспелая ходит мехом внутрь.
• Расцветает жимолость посреди зимы.
• Выжимает жимолость тени на снегу.
• Голубые сумерки обступают дом,
• и отмычки лунные пряча по углам,
• жимолость бессонная бродит за окном,
• замерзает жимолость в метре от тепла.
• И пока не отперли спящие сады,
• за дверьми зелёными, за седьмым замком
• прячутся двуногие в метре от беды.
• От замочной скважины слишком далеко.

симфония № 8 для троллейбуса с оркестром

• В корнями заросшем космосе
•             задумчивый Первый Встречный
• сидит за чёрным роялем и препарирует вечность.
• Звуки сшибаются лбами, летят разноцветные искры.
• Встречный грызёт карандаш и пишет Богу расписки.

• А мимо летят зодиаки, хвостатые бродят кометы.
• Ступа с Бабой Ягой пролетает со скоростью света. Первый Встречный смеётся, и смех его будит эхо.
• Он дождался троллейбуса и в светлую даль уехал.

• Расписки Первого Встречного плывут, как грустные рыбы,
• туда, где случится нерест и неминучая гибель.
• Бог за штурвалом троллейбуса, в ярком жилете новом,
• с полным салоном зайцев чешет без остановок.

• Органные фуги Баха прячутся в чёрных дырах,
• сопровождая схватки и агонию мира.
• На остановке облезлой, на заплёванном фоне сидит Гавриил Архангел, играет на саксофоне.

• Планеты висят на ветках и симфонически бредят.
• Бог на восьмом троллейбусе в депо на цыпочках едет.
• Музыка плавно раскачивает обитателей райского ада,
• когда разгорается ветер внезапного листопада.

• Уходит пешком Архангел, на крыльях несущий осень.
• Дремлет в депо троллейбус под радостным номером восемь.
• Зайцы во сне линяют, к Богу прильнув гурьбою.
• Одна только музыка бодрствует
•             и бредит сама собою.

стремянка для Луны

• Серая горлица в ярких брызгах зелёного солнца.
• На ветвях распускаются сказки,
•             что вчера ещё были мертвы и молчали.
• Но сегодня с утра прилетела голубка,
•             и жизнь была в её клюве.
• Зашумела земля, поднимаясь весёлым медведем.
• Птичий гомон завязал в узелки непокорные травы
•             на долгую память.
• Только спящий бродяга не увидел всего,
•             прирастая к земле этой тёплой.
• На глазах его нежились божьи коровки
•             и пчёлы нектар собирали.
• Становились деревьями руки,
• а в клетке грудной жило сердце,
• вот уж год как само по себе,
• в мягком гнёздышке трав полевых и птичьего пуха.
• В фиолетовых сумерках приходили вечерние звери,
• осторожно смотреть, как Луна крадётся по небу.
• Как линяет Луна,
• и её серебристая шерсть опадает на травы,
• превращаясь в русалок и белых коней молчаливых.
• Колыбельные сердце шептало,
• и клетка грудная становилась серебряной лестницей.
• Думало сердце: «Вот приставлю я эту стремянку
• к небесному своду
• и Луну позову к себе в гости».
• И грустила Луна,
• понимая – не хватит ступенек…

ворота

• Шагать домой после уроков долгих, пакет со сменкой волоча по рыжим листьям. В коричневой колючей школьной форме, с портфелем красно-желтым, на котором, направив солнечные батареи в лето, «Мир» станция ещё пока летает. В портфеле бутерброды с колбасою (отдам лохматой незнакомой псине, в глаза ей посмотрю, как будто сфинкс блохастый решения ко всем задачам знает). Букет из разноцветных листьев клёна, что голосует «за» единогласно. В нём спряталась пчела и воздержалась. И травы сквозь неровную брусчатку растут, не ведая о будущих морозах. И классики сквозь травы проступают неодолимо, буйно, угловато. С межорбитальной станцией подмышкой я прохожу в дожде и межсезонье. И кеды напрочь временем промокли.

• Футбольный мяч… а может – глобус… может – Йорик… в ворота никогда не попадает.

• Гусей завидев грустный караван, бельё взлететь пытается напрасно, распятое верёвкой бельевою. А воздух терпкий, как яблоко-дичок, слетает в руки. Не действуют законы притяженья лишь на сидящих за одною партой. По воздуху летают паутинки, как нитки той, несбыточной, рубашки, в которой мы когда-то все родились… А в небе, ярко выкрашенном синькой, застряла незнакомая звезда, и – ни гу-гу… лишь только лапки шевелятся. И спят давно в кроватках Робин-Гуды, и снятся им неведомые страны под шелест парусов и листьев клёна.

• Лишь мяч футбольный прыгает по полю, по пустырю, в кузнечиковом свисте. И никогда в воротах не бывает.

• А где-то поезда на юг уходят, на север – тоже, и кричат надрывно. Но никогда им не попасть в ворота.

• И мой портфель летит сквозь душный космос с межорбитальной станцией на правом, такой красивой, яркой, красно-жёлтой. Мечтая об одном – попасть в ворота. Но – нет ворот. И космос бесконечен.

• Один пустырь, заросший повиликой и клевером, и прочим чистотелом. А от ворот – два столбика осталось. Пройдёшь сквозь них – и очутишься в парке. В том дне, когда мороженое ели. И бегал рельсовый кораблик «Юнга».

• И лимонад колючий – три чешуйки, оставленные рыбкой золотою…

экватор

• Небо приходит в движение, как вода.
•             Вниз по течению листья и огоньки
• кружатся и струятся сквозь города,
•             стены кирпичные, тень от твоей руки.
• Каплями свет срывается с фонарей,
•             по козырькам, по зонтикам, по траве.
• По перекрёсткам выцветших сентябрей.
•             По флибустьерам, вернувшимся из морей.
• Списанные на берег, они грустят.
•             Им по ночам тропический снится шторм,
• где черти экватора тащат кого-то в ад.
•             Всё ж веселей, чем дождь ловить решетом.
• Город качается, город плывёт на свет,
•             впадая в небо, которое как вода
• утекает сквозь пальцы чёртову уйму лет.
•             Но в твоих глазах прописано навсегда.
• Где бутылка рома и вечное йо-хо-хо,
•             за которыми прячется – руки в карманы – грусть.
• Где ходить по земле, как по стеклу – легко.
•             Только море вычеркни. Вывернись, но забудь.
• Морскую соль смоют с тебя дожди,
•             высквозят пыльные ветры бумажных дел.
• И однажды почувствуешь – боязно уходить.
•             Чего ты не видел, о чём ещё не жалел?..
• Ты уже забыл, как это – летать во сне.
•             Высохли вёсла, и некому заменить.
• Черти тоскуют и плачут на самом дне,
•             без йо-хо-хо и рома не в силах всплыть.
• Одна надежда – весной зашумит вода.
•             Афиши на площади начнут источать ром.
• И ты уйдёшь – теперь уже навсегда.
•             К чертям на экватор. Не вспоминать о нём.

крысолов

• Когда за мною придёт мой Гамельнский Крысолов,
• грустно играя на дудочке свою последнюю песню —
• я выйду из одного из насиженных пятых углов,
• и, ни о чём не жалея, уйду по дороге вместе.

• Мы будем долго идти сквозь страны и города,
• по следам поливальных машин и уволенных проституток.
• Мы станем смеяться и петь во славу весны и труда,
• всегда отправляясь туда, куда не бывает маршрутов.

• Веди меня за собой, играй на своей дуде,
• невезучий мастеровой, такой же, как я, придурок.
• Колдун, каких поискать. Вершитель ужасных дел,
• иногда похожий на смерть, или выброшенный окурок.

• Мы будем идти-идти, мы станем ползти-ползти.
• Полезем в мёртвую воду, совершенно не зная броду.
• И сотни тысяч богов встанут на нашем пути.
• И сотни тысяч дождей сольются в одну непогоду.

• А вечером у костра мы станем петь и плясать,
• как будто из наших спин прорезались чёрные крылья.
• А после от скуки ты станешь меня познавать.
• И это будет насильно. И это будет не сильно.

• Иди, пролагай маршрут по линиям рук моих.
• Смотри, я уже готова принять отходную песню.
• А если не подойду – пойди поищи других.
• Быть может, за это время я успею воскреснуть.

• Мой Гамельнский Крысолов, я жду твой беззвучный сигнал,
• как приговорённый – казни, как ждёт свободный – оков.
• О как безразличен ты тому, кто так долго ждал,
• мой беспощадный и глупый Гамельнский Крысолов…

во́роны в сакуре

• Как вороны в сакуре, спрятаться… задремать…
• Голову под крыло, грудью в цветы.
• Мы давно разучились оттенки знамён различать,
• кроме чёрного цвета. И наши глаза пусты.
• Во дворце императора кружится пустота.
• Ветер стальной слегка холодит виски…
• На высокой сакуре у подвесного моста —
• чёрные вороны. Розовые лепестки.

• Императору снится линкор, уходящий прочь.
• Вороны охраняют покой сакуры и травы.
• Ветер древесной морзянкой ласкает ночь.
• Самолёты вернулись, не шелохнув листвы…
• Мир не разделится на «своих» и наоборот.
• Где-то идут дожди. Где-то идёт война.
• Сакура неизменно прекрасна, и это её спасёт,
• когда наступят последние времена.

• Вот уже тысячу лет лепестки летят
• в криках «банзай» или молчании рыб.
• Император свернулся калачиком, как дитя.
• Он – камикадзе, и его самолёт горит.
• Сакура просто прекрасна, для всех подряд.
• Ей подарено право священное быть собой.
• В разбитый иллюминатор вплывает сад,
• где вороны в сакуре находят себе покой.

зов последней ступени

• На городских воротах голова
• Луну встречает дымными глазами…
• Смеркается… Из глиняных могил
• змеится ветер и кусает небо…
• В кромешных окнах между занавесок
• медовые внимательные щели…
• Луна пасётся в трещинах коры,
• наполненных молочной паутиной…
• Низину глубоко покрыл туман…
• Лишь факельное шествие гнилушек
• ступени отворяет в темноту.
• Идущих ждёт последняя ступень.
• Но – трещина в ступени предпоследней
• живёт и вьёт гнездо из недошедших.
• Здесь разразится чёрное яйцо…
• Трепещут кости голые…
• Камыш…
• Река по рукоять вонзилась в море…
• Я – глина влажная, впитавшая прибой.
• Вращается Луна гончарным кругом.
• Кувшин наполнен голосом моим:
• «Слепи меня. Я поднимусь во сне,
• чтоб научить утиный выводок полёту,
• а муху – попадать в паучью сеть.
• Свети, чтобы меня не миновало.
• Мне с ними быть, когда ударит гром.
• В распаханную грозовую реку
• упасть зерном.
• Стать кораблём, в котором
• из языков заветного костра
• совьётся обречённый шёпот Бога,
• и поплывёт с заката на восток,
• туда, где никогда не будет поздно…
• Зови меня, последняя ступень!»

«Я был убит в бою последнем…»

• Я был убит в бою последнем… Несостоявшемся бою.
• До дня победы оставалось, как до угаснувшей звезды.
• Со дна меня смотрели рыбы сквозь ледяную чешую,
• и глухо в руки листопада ложились спелые плоды.

• Из глаз моих струились змеи и становились на часах,
• каких-то полночей нездешних пересекая лабиринт.
• А где-то плакавший ребёнок ещё ни слова не писал.
• Как страшное напоминанье, я становился перед ним.

• Вели замшелые ступени в расколотую темноту,
• где перед казнью день вчерашний просил пощады у земли.
• Чернилами сирень дышала в сурово шепчущем саду,
• и боги ничего поделать ни до, ни после – не могли.

• Заката кровь и кровь рассвета мешались в глине бытия.
• Верховный жрец легко и нежно о листья вытирал тесак,
• и, становясь светлей и выше, уже не помнил про меня.
• Лишь время двигалось обратно на всех потерянных часах.

cinema

• Старый индеец проведёт до канадской границы.
• Ветер мустангом рванёт – поминай, как звали.
• Бог бледнолицый перелистнёт страницы.
• Иди и насвистывай – фильма в самом начале.
• Выжженный временем белый козлиный череп
• высится в самом центре земного шара.
• Впереди хэппи-энд – главное в это верить,
• ведь ночь наступает быстрей, чем пустеет тара…
• Что тебе снится, какие такие сходни
• каких пароходов, лёгших на мелководье?
• В иллюминаторы бог бледнолицый смотрит
• и по каютам гуляют тени мелодий.
• Всё это было давно, не с тобой, и ладно.
• Жизнь – синема, прибытие паровоза.
• Станция, грустная девушка, палисадник.
• Синий, пьянящий как виски, вечерний воздух.
• Все обещания – по ветру тихим прахом.
• Череп козлиный встаёт вместо солнца утром.
• Когда ты ушёл, никто по тебе не плакал.
• Только кузнечик трещал в колесе погнутом.
• Лишь оглянулся, запечатлев на плёнке
• серую станцию, несколько пыльных куриц,
• на верёвке пеньковой удавленника, пять пелёнок,
• винную лавку между двух безысходных улиц.
• Время кузнечиков оказалось пустым и звонким