Аналоговая школа

[PLAY]

СЕГМЕНТ 01: ШКОЛА

Сигарета тухла на ветру, я прикуривал её трижды, пока, наконец, не пошёл дым. Сел на плоский камень, уставился на чёрный остов здания, которое когда-то было школой. Октябрьский. Посёлок под Нижним, где всё умирает медленно и неохотно.

Была весна. Такая, что противно – всё цвело. Яблони, вишни, даже сирень каким-то чудом проросла сквозь бетон вдоль дороги. Кровавый закат расплескался по небу, как перезревший апельсин. И прямо посреди этой дурацкой красоты – она. Школа. Здоровенная, трёхэтажная, покосившаяся, облезлая, с дырами вместо окон. Дырами, в которых даже не темно – пусто.

Я затянулся. Курю всего полгода. Начал в тридцать три. До этого считал курильщиков дегенератами. Но потом что-то щёлкнуло. Может, когда поменял работу. Может, ещё раньше.

Я ушёл из спецназа не по своему желанию. Вроде как по собственному, но это не совсем так. Была операция, неудачная. Начальство замяло, а мне было мерзко. Я вышел. Потом были конторы, охрана, тренировки. Потом – Москва. Там я стал телохранителем. Не для простых людей – для богатых ублюдков, которые думают, что деньги делают их бессмертными. Один такой хотел, чтобы я стоял между ним и его врагами, а когда на него вышли серьёзные люди, я защищал его – как и положено. Только вот один из тех, кто пришёл, оказался не последним человеком в этой цепочке. Я не знал. Я разбил ему лицо так, что он три недели жрал через трубочку.

После этого началась охота. Неофициальная, конечно. Менты молчали, но я чувствовал – хода мне там больше нет. И я исчез. Сменил фамилию. Переехал в эту гниющую дыру, чтобы затеряться среди тех, кого никто не ищет.

И тут появляется он.

Виталий. Местный фрик. Щуплый, с глазами как у человека, который раз в неделю разговаривает с богом, а в остальные шесть сам с собой. Пришёл ко мне в бар, где я в одиночестве праздновал свой день рождения и позволил себе выпить водку под маринованные огурцы. Сел напротив и сразу сказал:

– Андрей. Вы ведь работали под Шиловым. И в «Щите» тоже были.

Я чуть не схватился за нож. Но он только вздохнул, протянул руку:

– Мне нужен человек вроде вас. На сутки. Охрана.

Он говорил чётко. Без запинок. Но я не мог понять: откуда он знает? Кто слил ему информацию? Была ли утечка? Или… я сам где-то проговорился? Неважно. Тогда я уже был достаточно пьян, чтобы не спросить, а просто кивнуть.

Теперь я вот сижу, смотрю на это серое гниющее чудовище из бетона, и думаю: зачем согласился?

Деньги? Да. Пятьдесят тысяч за сутки охраны – неплохо.

Скука? Тоже. В Октябрьском всё настолько тухло, что даже птицы с ума сходят от однообразия.

Но, может, есть ещё что-то.

Что-то внутри.

Какая-то гниль, что давно во мне живёт. Желание лезть в пекло, когда все бегут.

Стремление загнать себя в угол и посмотреть, что будет.

Может, я просто хочу умереть так, чтобы хоть кто-то сказал: «нихуя себе».

Я затушил бычок о камень. Посмотрел снова на школу.

– Ты готов? – раздалось сзади.

Я обернулся. Виталий. Черная водолазка, тактические штаны, плотный пояс с подсумками, фонарь висит на бедре. За спиной рюкзак, набитый до отказа, а в руке – винтажный кожаный саквояж, такой, какими пользовались врачи сто лет назад.

– Взял оружие? – спросил он.

– Всегда при себе, – кивнул я. – Они подойдут к зданию? Сколько их? Кто-то серьёзный или просто местные алкаши?

Он посмотрел прямо, без улыбки.

– Это школа. Моя школа. Я здесь учился. Пятнадцатого мая, ровно тридцать лет назад, в ней обрушился потолок. В спортзале. Ночью. Погибла моя знакомая. Её звали Лида.

– Ночью?

– Да, – чётко, будто выстрел. В этот момент в траве за нами зашелестела саранча. Её звон усилил тишину.

Молчание повисло тяжёлое. Не неловкое – плотное. Я смотрел на него, он – на здание.

Встав с камня и стряхнув с брюк пыль, я подошёл ближе к краю дорожки и оглядел школу. Большое здание. Два корпуса, соединённые крытым переходом. Фасад серый, с облупившейся краской и пятнами ржавчины. Стёкла выбиты почти везде, кое-где торчат куски фанеры, прибитые давно и криво. Входная дверь полуоткрыта, краска облезла до дерева. У крыши видны следы протечек, как будто здание облили краской – коричневые потёки спускались до второго этажа.

Левый корпус ещё держался, хоть и трещал по швам. Правый – в плохом состоянии. Крыша провалилась внутрь, с края свисают балки. На углу у водостока скопились вороны. Много. Чёрные, тяжёлые, неспокойные. Каркали вразнобой. Издали казалось, что они грызут что-то между собой.

Под ногами трава. Высокая, влажная. Старый асфальт под ней давно начал трескаться, местами покрыт мхом. Ветер лёгкий, но воздух тёплый и тяжёлый. Где-то вдали лаяла собака, и больше ничего.

– Пошли, – сказал Виталий.

Он шагал первым. Я за ним.

Спина у него была прямая, походка – уверенная. Он знал, куда идёт.

А я всё ещё не понимал, во что вляпался.

Дверь поддалась с протяжным, ржавым стоном, будто потревожили столетний сон. В нос ударило сразу. Ссанина, сырость, гниль. Коктейль любой заброшки, от которого немеет язык. Виталий шагнул внутрь, – я следом. Фонарь на его поясе чиркнул по стене, выхватив из мрака кусок реальности.

Пол был усеян битым стеклом, пустыми бутылками из-под алкоголя и пластиковыми стаканчиками. Вперемешку с этим – ошмётки старых учебников, разорванные тетради. Мусор лежал так плотно, что почти не было видно линолеума, потрескавшегося и вздувшегося волнами. По стенам – граффити. Кривые пентаграммы, нарисованные баллончиком, рядом – корявая надпись «САТАНА 666», и тут же, поверх неё, кто-то нацарапал ключoм «Димон лох». Классика. Местные сатанисты делили территорию с алкашами и залётными подростками.

Мы двинулись по главному коридору. Длинному, как кишка. Лучи наших фонарей метались по стенам, выхватывая облезлую краску, дыры в стенах, выдранные с мясом провода. Двери в классы были распахнуты настежь. Внутри – та же разруха. Перевёрнутые парты, разбитые доски, горы мусора. В одном кабинете на полу валялся глобус. В другом – на стене висел полусгнивший портрет Гагарина, смотревший на нас с укором.

Каждый шаг отдавался эхом, хруст стекла под берцами казался оглушительным. Я остановился.

–Мы устареваем засаду? Бомжа какого-то ищем?

Он тоже замер, но не обернулся. Его силуэт застыл в конце коридора, у поворота.

– Никто не придёт, – голос был ровным, безэмоциональным. Он прозвучал глухо в этой мёртвой тишине.

– Тогда, что мы тут делаем?

Он медленно повернул голову. Глаза в свете моего фонаря блеснули, как у ночного зверя.

– Я не верю, что тридцать лет назад здесь произошёл несчастный случай. Сегодня я постараюсь это доказать.

– Доказать? Кому?

– Всем. Себе.

Он отвернулся и пошёл дальше.

– Потерпи, Андрей. Дойдём до спортзала, у нас будет время. Я всё объясню.

Я сплюнул на пол. Объяснит он. Ладно. Платят – терплю. Я шёл за ним, держа руку на рукояти пистолета под курткой. Старая привычка. В таких местах всегда ждёшь, что из-за угла выскочит какая-нибудь обдолбанная мразь с заточкой. Но школа была пуста. Абсолютно. Даже крысы, казалось, сбежали отсюда.

Коридор закончился широкой двойной дверью без стёкол. За ней – спортзал.

Как только мы вошли, пространство будто раздалось вширь. Потолки здесь были метров десять высотой, может, больше. Огромные, арочные окна по правой стене зияли пустыми глазницами, и сквозь них в зал проникал тусклый свет умирающего заката. Половина помещения представляла собой хаотичную груду обломков. Бетонные плиты, перекрученная, ржавая арматура, торчащая из завала, как рёбра доисторического чудовища, гнилые балки. Это и был след того самого обрушения. Рубец на теле здания.

В уцелевшей части зала было пусто. На дальней стене криво висело баскетбольное кольцо с оборванной сеткой. Разметка на деревянном полу почти стёрлась, краска выцвела и облупилась, доски почернели от сырости. Пыль стояла в воздухе таким плотным слоем, что в лучах фонарей казалась туманом.

Виталий прошёл к центру уцелевшей площадки. Сбросил рюкзак на пол. Тот глухо ухнул. Рядом он аккуратно поставил свой винтажный саквояж. Потом, недолго думая, просто сел на грязный пол, скрестив ноги. Посмотрел на меня.

Я подошёл и сел напротив него. Прямо на доски, покрытые слоем вековой пыли.

Тишина давила. Только ветер гудел в ране на крыше, перебирая в завалах какую-то невидимую труху. Виталий молча расстегнул рюкзак. Щёлкнули застёжки. Он достал бутылку воды, небольшой нож с чёрной рукоятью и два зелёных яблока.

Он искусно подцепил кожуру ножом и начал срезать её длинной, ровной спиралью. Движения были точными, выверенными, как у хирурга. Стружка падала на грязные доски.

– Подкрепись, – сказал он, протягивая мне уже очищенный фрукт— Работа предстоит.

Я взял. Яблоко было холодным и твёрдым. Хрустнуло на зубах, сок брызнул на язык. Кисло-сладкий, живой вкус в этом мёртвом месте казался чем-то неуместным.

– Здоровая дура, – сказал я, кивнув в сторону завала. – Я хоть и из города, где народу больше, чем во всём вашем посёлке, но у нас школа была в два, а то и в три раза меньше.

–Да, большая, – подтвердил Виталий, не отрываясь от чистки второго яблока.

– Ладно, – я откусил ещё кусок. —Объясни, что мы тут забыли. Что ты ищешь?

Виталий закончил с яблоком, отложил нож. Посмотрел на меня тяжёлым взглядом.

– Ровно тридцать лет назад, пятнадцатого мая, я учился в шестом классе. Ночью крыша обвалилась. Вот здесь. – Он махнул подбородком в сторону груды бетона. – Утром об этом узнал весь посёлок. Все удивились, конечно. Но потом их шокировали подробности. Под завалами нашли маленькую девочку. Лиду. Мою одноклассницу. Она погибла.

Он сделал паузу, дал словам впитаться в пыльный воздух.

– Провели расследование, быстрое. Вердикт – несчастный случай. Семье выплатили компенсацию. Школу решили закрыть на реставрацию, но денег в бюджете, как всегда, не нашлось. Всех учеников просто перевели во вторую школу, благо детей тут немного, поместились.

– И что тут ночью делала маленькая девочка?

– Официальная версия, – Виталий усмехнулся безрадостно, – Лида была отличницей. Круглой. Но у неё были проблемы с физкультурой. Ну, не получалось у неё. Вот невинный ребёнок и решил прийти ночью, чтобы втихаря потренироваться. Подготовиться к сдаче нормативов. И, к сожалению, это совпало с несчастным случаем.

– Ну и бредятина.

– Я тоже так думаю, поэтому мы здесь.

– Лида была твоей хорошей подругой? Детская любовь?

Что-то в его лице дрогнуло, но тут же снова окаменело.

– Нет. Обычная одноклассница. – Он замолчал, подбирая слова. Взгляд ушёл куда-то в темноту завала. – Я не люблю быть в должниках. Я уверен, что на её месте, должен был быть я.

Я прищурился.

– Должен был быть ты?

Виталий вздохнул. Тяжело, со свистом.

– За неделю до трагедии я заболел. Сильно. Рвота, понос, температура под сорок. Вроде обычный грипп. Но мне снились странные сны. Каждую ночь одно и то же: я здесь, в школе. Брожу по пустым коридорам. Просто хожу, без цели. Как бездушная марионетка, зомби. В одну из ночей я даже встал с кровати и пошёл к выходу. Отец случайно проснулся, шёл в туалет, остановил меня. А за пару дней до обрушения ко мне пришла Лида. Она была старостой, и учительница попросила передать мне домашнее задание.

Он протянул руку вперёд, растопырив пальцы, будто снова переживал тот момент.

– Я забирал у неё тетрадки, и наши руки соприкоснулись. В ту же секунду я почувствовал… будто что-то перешло. Из меня в неё. Как разряд тока, только холодный. Мне мгновенно стало легче. Прямо в эту секунду. А её лицо… оно резко исказилось. Я сразу заметил, ей стало не по себе. Она выдернула руку, быстро развернулась и почти побежала домой. В тот день я полностью выздоровел.

Он опустил руку и посмотрел на меня. Я смотрел на него, пытаясь понять, врёт или свихнулся.

– Прям как в «Зелёной миле», – сказал я, почти с сарказмом.

Виталий медленно кивнул. Его глаза в полумраке блеснули.

– Да. Как в «Зелёной миле».

Я доел яблоко, швырнул огрызок в кучу мусора. Он стукнулся о ржавую арматуру и исчез в пыли. – Похоже, девчонку кто-то убил, – сказал я, вытирая руки о джинсы. – И замаскировал под несчастный случай. Но знаешь, обрушить потолок школы, подкупить следаков, чтобы те проглотили такую бредовую версию? Это ж сколько возни. Ради чего? Убить школьницу? Может, её родители были какими-то шишками? Авторитетами, коммерсами?

– Нет. Мать – продавщица в местном сельпо. Отец – строитель на шабашках. Обычные люди. Её хоронили в закрытом гробу. Я до сих пор не уверен, что там вообще было её тело.

Я прищурился, чувствуя, как в голове начинает ворочаться что-то неприятное.

– Возможно, – сказал я, – если не из-за родителей, то, может, её похитили? На органы, например. В девяностые такое бывало.

Виталий поднял взгляд. Впервые за вечер он заговорил длинно, без своих обрывистых фраз. Голос был тихий, но тяжёлый, как будто он нёс на себе всю эту школу.

– Нет, Андрей. Это не про деньги и не про органы. Я думаю, тут что-то за гранью. Не человеческое. Что-то… мистическое.

Я хмыкнул, но он не дал мне вставить слово.

– Та дрянь, что перешла от меня к ней… она ведь не исчезла после её смерти. Она осталась во мне. Осколком. Ядом. После похорон я стал другим. Родители говорили, меня подменили. Я перестал спать. А если и засыпал, то видел сны. Эту школу. Эти коридоры. Снова и снова. Я стал оболочкой. Пустым сосудом, в котором что-то шевелилось. В школе меня перестали замечать. Я мог сидеть на задней парте весь день, и ни один учитель не вызвал меня к доске. Я заваливал контрольные, оставался на второй год. Не потому что был тупым. Просто… мне было всё равно. Все мысли были здесь.

Он обвёл рукой спортзал.

– Когда я вырос, я не пошёл ни в институт, ни в армию. Я купил старый дом на самой окраине посёлка, у леса. И начал читать. Я грыз всё. От апокрифов и гностических текстов до протоколов допросов хлыстов и скопцов времён Российской империи. Знаешь, сколько их было, этих сект? «Искатели белого корабля», «бегуны», «дырники», которые молились дыре в стене, считая иконы идолами. Я перелопатил всё, что мог найти о них. Об их ритуалах, их вере в то, что мир – это тюрьма, созданная злым демиургом, а человеческая душа – искра божественного света, которую нужно вырвать из материального плена. Любой ценой.

Его голос стал тише, но напряжённее. Он говорил не для меня. Он говорил для стен, для пыли, для самого себя.

– Я ездил. По монастырям на Валааме, где в скитах до сих пор шепчут молитвы, которым тысяча лет. По буддийским дацанам в Бурятии, где ламы рассказывали мне о бардо – промежуточном состоянии между смертью и новым рождением. Я находил заброшенные синагоги где-то под Житомиром и спускался в подвалы, где каббалисты чертили на полу схемы Древа Жизни. Я ночевал в подземных схронах старых культистов в Уральских горах, где стены до сих пор пахнут страхом и кровью. Тридцать лет. Всю свою сознательную жизнь я искал не Бога. Я искал механизм. Правила игры, в которую меня втянули без моего согласия. Я искал ответ на вопрос: что забрало Лиду и что поселилось во мне в тот день.

Я слушал его, и что-то внутри меня, привыкшее к простому и понятному миру, где есть враг, приказ и цель, начало давать сбой. Его история была слишком складной для простого бреда. Слишком выстраданной.

– И вот, после всех этих лет, я нашёл зацепку. Одну, – продолжил Виталий, и его голос стал ещё тише, доверительнее. – Я не буду вдаваться в подробности той встречи. Я обещал не разглашать многое. Скажу вкратце. Есть город в Чукотском автономном округе. Заря-10. Забытое богом место. На самой его окраине стоит несколько старых деревянных домов, почерневших от времени, которые, кажется, не берёт ни мороз, ни ветер. А посреди них – старая, вросшая в землю церковь. Там я встретился с ней. Соня Балеева.

Он замолчал, будто само это имя требовало тишины.

– Старуха… хотя нет, не старуха. Тёмная фигура, укутанная в чёрное тряпьё, от которой исходил запах тухлого мяса. Она поведала мне, что Лиду, скорее всего, похитили. Некие сущности с помощью… «Хроносферы»… переместили её в свой мир.

– Хроносферы? – переспросил я. Слово было странным, чужеродным.

– Место вне времени и пространства. Некий мост между мирами. Бесконечное пространство, где обитают все, кто выпал из привычной реальности. От самых жутких садистов и маньяков до… вселенских богов, если тебе так будет понятнее. Соня сказала, что даже у простого смертного, как я, есть шанс пройти через эту Хроносферу. Попасть в тот мир. К похитителям.

Он закончил. И в наступившей тишине, нарушаемой лишь воем ветра, я пытался собрать мысли в кучу. Я смотрел на него, на этого одержимого человека в тактических штанах, сидящего на грязном полу посреди руин, и разум отказывался принимать услышанное. Мой мозг, натренированный на поиск логических связей, на выявление угроз и анализ фактов. Мозг бывшего спецназовца, прошедшего через КОТы, СМИЛ, матрицы Равена и цветовые тесты Люшера. Нас учили держать голову холодной и не цепляться за чувства. Только факты. Только чёткие сигналы

История Виталия завораживала. Она была как хороший, страшный фильм, который смотришь, затаив дыхание. Но в то же время каждая клетка моего тела кричала, что это бред. Первоклассный, отборный бред сумасшедшего. Эти секты, сны, переход энергии касанием, старуха с запахом гнили и мост между мирами…

– Это всё чушь. Захватывающая, но чушь. Если ты хочешь найти правду, копать надо в ментовских архивах. Поднимать старое дело, искать нестыковки, опрашивать свидетелей, если они ещё живы. А не сидеть здесь, в пыли, и ждать чуда.

Виталий посмотрел на меня. В его взгляде не было обиды. Только железобетонная уверенность. Он медленно кивнул, соглашаясь с чем-то своим.

– Оружие у тебя боевое? Не травмат? – спросил он, голос спокойный, но с лёгкой хрипотцой.

Я криво усмехнулся.

– Да, конечно. Я же профессионал.

Привычным движением я вытащил из подмышечной кобуры свой ствол. Тяжёлый, холодный металл привычно лёг в ладонь.

– ИЖ-71. Девятый калибр, нарезной, – я повертел пистолет в руке. – Обычно этого хватает.

Виталик утвердительно кивнул, словно принял к сведению техническую характеристику. Затем он наклонился к своему рюкзаку, откуда аккуратно достал нечто, обёрнутое белой тряпкой. Развернул её молча и показал своё оружие. Это был ПМ. Старый, пошарпанный пистолет Макарова, с облезшим воронением на затворе и глубокими царапинами на бакелитовой рукоятке. Смотрелся он так, словно им в девяностых кого-то били по голове, а потом закопали на пару с жертвой.

– Дай-ка глянуть, – сказал я.

Он протянул мне пистолет. Я взял его, повертел в руках. Тяжёлый, неубиваемый кусок советской стали. Но вид у него был плачевный. Я не сдержался и рассмеялся.

– Ты это с помойки принёс? Или у деда из сейфа вытащил? Он у тебя в руках не развалится при первом же выстреле?

Виталик пожал плечами:

– Если развалится – значит, не судьба.

Я вернул ему его антиквариат.

– Так что дальше? Как мы попадаем в твою эту… хроносферу?

– Нужно дождаться полуночи, – просто ответил он, пряча ПМ обратно в рюкзак.

– Ладно.

Это слово повисло в воздухе и растворилось. И началось ожидание. Час за часом тянулись, как резина. Солнце давно скрылось за горизонтом. Последние кровавые отблески на облаках сменились густой, чернильной синевой, а потом и она утонула в непроглядной тьме. Спортзал превратился в чёрную коробку, где единственными островками света были два дрожащих круга от наших фонарей.

Фрик. Окончательный и бесповоротный. Мысль билась в черепе, как назойливая муха. Я сидел в развалинах школы с городским сумасшедшим и ждал полуночи, чтобы попасть в другой мир. Вспомнилась Москва, её вечный гул, запах денег и предательства. Там всё было просто и грязно. Здесь – просто и безумно. Не знаю, что хуже.

Я попытался порыться в памяти. Может, и со мной случалось что-то такое… необъяснимое? Что-то, что выбивалось из привычной картины мира? Вспомнились операции, ночные засады, свист пуль над головой. Страх, адреналин, ярость – всё это было. Но мистики – нет. Мир всегда был до ужаса материален. Пуля в теле – это дырка и кровь, а не проклятие колдуна. Херня. Ничего не было.

Виталий тем временем тихо копошился в своём рюкзаке. Он не сидел без дела. Доставал какие-то предметы, раскладывал их на куске брезента, который постелил рядом. Я не всматривался. Свечи, мелки, какие-то пучки сухой травы. Набор юного волшебника. Он всё перепроверял, перекладывал с места на место. Сосредоточенный, погружённый в себя. Словно готовился не к ритуалу, а к сложной хирургической операции.

Время ползло. Я закурил, потом ещё одну. Тишина давила на уши. Я посмотрел на часы. На зелёном электронном циферблате вспыхнули четыре нуля.

Полночь.

Я только хотел спросить, с чего начнётся этот цирк, как Виталий, будто прочитав мои мысли, бросил короткую, как выстрел, фразу:

– Пора.

Он чиркнул спичкой и зажёг четыре толстые, оплывшие восковые свечи, расставленные по углам воображаемого квадрата вокруг себя. Затем достал из кармана пучок какой-то сухой травы, похожей на полынь, и подпалил её от пламени каждой свечи. Едкий, горьковато-пряный дым пополз по полу, и его жжёный запах быстро наполнил огромное помещение, перебивая вонь гнили и ссанины.

Затем он повернулся к своему винтажному саквояжу. Наконец-то. Я напрягся, ожидая увидеть очередной фокус вроде старинной книги или ритуального ножа. Он щёлкнул замками и распахнул его.

Внутри лежало тело.

Маленький ягнёнок, не больше кошки, в нелепом летнем платье для девочки – белом, с выцветшими цветочками. Горло перерезано, кровь запеклась чёрной коркой. Он швырнул тушку на пол, прямо в центр квадрата из свечей. Она шлёпнулась с глухим звуком, платье задралось, обнажив серую шерсть.

Я видел многое. Разорванные тела после взрывов, отрезанные головы, кишки, намотанные на ветки деревьев. Но это… это было другое. Что-то настолько неправильное, больное и извращённое, что в животе поднялась волна ледяной тошноты. Рука сама дёрнулась к кобуре.

– Ты что, совсем ебанулся?! – прошипел я, – Это что за херня, Виталий?

Он бросил на меня быстрый взгляд, глаза блестели, как у зверя.

– Сейчас узнаем.

Земля под ногами дрогнула. Не сильно, но отчётливо, как будто кто-то ударил кувалдой снизу. Я замер, глядя на ягнёнка. Его тушка вдруг дёрнулась – не как живое, а как будто кто-то потянул её вниз. А потом она… провалилась. Прямо сквозь пол. Как в глюке из дешёвой компьютерной игры, где текстуры ломаются. Только это был не глюк. Пол остался целым, но ягнёнок исчез.

Мой мозг, привыкший к законам физики, отказался это регистрировать. Сбой системы. Ошибка. Так не бывает.

– Жертвенный агнец принят! – голос Виталия прозвучал как триумфальный, безумный вопль. – Сейчас я наконец-то узнаю правду!

Он вскочил на ноги и бросился к своему рюкзаку, валявшемуся на полу. Быстро провёл ревизию, что-то проверил, а затем выхватил свой старый ПМ. В два шага он оказался у того места, где только что растворился труп, и встал в стойку, направив ствол в темноту.

– Андрей! Охраняй спину! – приказал он, не оборачиваясь.

Инстинкты сработали раньше, чем разум. Прежде чем я успел осознать весь масштаб происходящего пиздеца, я уже был на ногах, мой ИЖ-71 в руке. Я встал спиной к нему, контролируя противоположный сектор. Классическая схема. Мышцы помнили, даже когда мозг плавился от увиденного.

– Что тут, блядь, творится?! – прорычал я, переводя ствол от одного тёмного окна к другому.

– Я уже всё объяснил! – на нервах выкрикнул безумец. – Осталось только ждать!

И тут земля содрогнулась снова. На этот раз так, что я едва устоял на ногах. Здание застонало, как умирающий зверь. И прямо перед Виталием, там, где исчез ягнёнок, гнилые доски с оглушительным треском разошлись в стороны. Они не проломились вниз. Их будто вывернуло наизнанку, разрывая пространство. В полу образовалась дыра, похожая на чёрную, пульсирующую червоточину, из которой вырвался вой, сводящий с ума – смесь белого шума, скрежета металла и сотен кричащих голосов.

Из дыры ударил невидимый поток воздуха, который тут же превратился в ураганную тягу. Меня оторвало от пола. Пыль, мусор, куски гнилого дерева – всё закружилось в бешеном вихре, устремляясь в эту ненасытную, воющую пасть. Я видел, как Виталия, раскинувшего руки в каком-то чудовищном экстазе, затягивает внутрь первым. Мои пальцы разжались, пистолет вылетел куда-то в темноту. Последнее, что я почувствовал, – это чудовищное ускорение, с которым меня тащило вниз, в ревущую, бездонную черноту.

СЕГМЕНТ 02: ПЕРВЫЙ УРОК

Падение.

Не вниз.

Внутрь.

Минута, ставшая вечностью. Секунда, растянутая до разрыва.

Кадр-щелчок.

Я еду в поезде из света, он без рельс и окон мчит сквозь галактические шрамы, где туманности кровоточат фиолетовым, а звёзды – осколки стекла.

Кадр-скрежет.

Они вокруг. Не тела, не лица. Просто неправильная геометрия, собранная из чужой боли. Что-то холоднее вакуума, острое, как скальпель хирурга-психопата, ведёт по моим рёбрам, по спине, чертит на коже карту ада, которую я не чувствую, но ЗНАЮ.

Кадр-бульк.

Чёрная, тёплая, вязкая жидкость забивает рот, нос, лёгкие. Я тону вверх, в бесконечную нефтяную гладь, где нет дна, только давление.

Кадр-хруст.

Меня скручивает. Тело – мокрая тряпка в руках великана. Позвоночник – жгут, который выжимают. Выворачивает наизнанку, я вижу свои пульсирующие органы снаружи, они светятся тусклым багровым светом в ритме воющего шума, а потом с оглушительным щелчком всё вправляется обратно.

И всё кончилось.

Вечность схлопнулась в одно мгновение. С последним оглушительным треском я пробил что-то твёрдое и рухнул на пол. Не на землю. На бетон.

Крик вырвался из моего горла сам по себе – животный, первобытный вопль от нечеловеческой перегрузки. Рядом, в паре метров, на пол рухнул Виталий. Он тут же встал на колени, тяжело, хрипло дыша, его рвало, но изо рта шла только густая слюна. Я, на инстинктах, попытался вскочить, но ноги подкосились, и я лишь смог быстро подняться на четвереньки, схватившись за голову. Разум, как перегретый процессор, пытался перезагрузиться после выполнения невозможной задачи. Боль была не физической. Она была в самой прошивке сознания. Пара минут агонии, пока воющий шум в ушах не сменился ровным, давящим гулом.

Я открыл глаза. И пришёл в ужас.

Мир выцвел, потерял цвета, превратившись в старую, больную фотографию, залитую сепией. Но это было только начало. Изображение дёргалось. По краям зрения пробегали горизонтальные полосы помех, как на зажёванной плёнке VHS. Внезапно всё вспыхивало негативом – чёрное становилось белым, тени сияли больничным светом, а через секунду цвета возвращались в свою блёклую, коричневую палитру. Стены коридора, в котором мы оказались, едва заметно дышали, а углы были то неестественно острыми, то оплывали, как воск.

Эта визуальная какофония вбивала в мозг гвоздь нечеловеческой головной боли. Я зажмурился, пытаясь отключиться. Но это не помогло. Вместо привычной, спасительной темноты веки окутали мои глаза ярким, кислотным, выжигающим синим цветом, который вызвал новый приступ тошноты и помутнения рассудка.

Кое-как свыкнувшись с этим адом, заставив себя открыть глаза и смотреть сквозь глитчи и помехи, я на автомате потянулся к кобуре под левой рукой.

Пусто.

Холодный пот прошиб спину. Пистолет. Я выронил его. Осознание собственной уязвимости ударило сильнее, чем любой визуальный эффект. Я был голый. Безоружный в этом… где бы мы ни были.

Шок начал перерастать в то, чего я не чувствовал уже очень давно. Я посмотрел на Виталия. Он всё ещё стоял на коленях, но уже поднял голову. Его лицо было серым, измождённым, как у человека после долгой пытки, но в глазах горел тот же безумный, одержимый огонь.

– Что это за хуйня?! – мой голос сорвался на хрип. – Где мы? Это сон?!

Я, прошедший через многое, психологически устойчивый и готовый ко всему, впервые за долгие, очень долгие годы почувствовал, как меня накрывает настоящая паника.

Виталий окончательно отдышался. Он медленно, с усилием, опираясь руками о колени, поднялся на ноги. Его шатало.

– Похоже… – неуверенно начал он, оглядывая наш новый мир сквозь пелену помех. – Похоже, мы прошли сквозь Хроносферу. И попали… в мир, куда ушла Лида. Наверное.

Я уставился на него. Разум цеплялся за последнюю соломинку рациональности.

– Слушай, ты, херов волшебник, – прохрипел я. – Та ебучая трава, что ты жёг в школе… это точно была полынь, да?

– Да, – ответил Виталий. В его спокойном голосе проскользнула нотка испуга.

Мы решили осмотреться. Решили – это громко сказано. Инстинкт выживания заставил нас повернуть головы. Перед нами расстилался длинный и широкий коридор. По левую руку – сплошная, гладкая бетонная стена без единого окна или двери. По правую – бесконечный ряд дешёвых, обшарпанных деревянных дверей. Над каждой висела табличка, но надписи на них были нечитаемы. Это были не буквы, а хаотичные, больные закорючки, словно первые, кривые попытки нейросети сгенерировать кириллический текст.

С высокого потолка свисали круглые стеклянные плафоны, из-под которых вырывался противный, больничный оранжевый свет. Пол – голый бетон, усеянный мелким строительным мусором. И что хуже всего – из этого мусора местами, как клыки, торчали заточенные, ржавые металлические прутья. Один неверный шаг, и нога насажена на вертел.

Помимо и без того изуродованного зрения, видимость была херовой. Густая темнота впереди сжирала коридор, позволяя видеть максимум метров на пять. В оранжевом свете лениво кружились мириады белых частичек. Слишком ровные и одинаковые для пыли. Словно пепел, который не был пеплом. Я обернулся. Сзади была та же картина. Бесконечный коридор, уходящий в такую же тьму. Мы были в середине ничего.

Быстро осмотрев местность, я снова уставился на Виталия. И успел произнести лишь одно слово:

– Глаза.

Он ответил незамедлительно, не спрашивая, что я имею в виду.

– Да. У меня тоже.

Я сжал виски, пытаясь унять боль. Потом вспомнил про кобуру – пусто. Паника снова ударила в грудь.

– Я потерял пистолет. В том… разломе.

Виталий кивнул. Полез в рюкзак, достал свой потрёпанный ПМ и протянул мне.

– Возьми мой.

Я схватил его, проверил обойму – полный. Сам он вытащил тот самый нож с чёрной рукоятью, которым чистил яблоки. Вооружился.

– Где мы? – спросил я, загоняя пистолет в свою пустую кобуру.

– Я не знаю, – честно ответил Виталий, его взгляд блуждал по нечитаемым табличкам. – Я по сути открыл ящик Пандоры. По идее, в это место попала Лида.

– Это какая-то хуйня, – выдохнул я. – Так не бывает.

И в этот момент из темноты впереди послышались шаги. Быстрые. Приближающиеся. Не бег, а частая, шлёпающая, неровная поступь. И она неслась прямо на нас.

Мы не успели даже насторожиться. Тьма выплюнула силуэт.

Он нёсся прямо на нас. Голый человек. Его тело было сплошной картой свежих и застарелых царапин, будто его протащили через колючую проволоку. Руки были отрублены ровно по локоть. Но лицо… лицо не стыковалось с этим растерзанным телом. Оно было ухоженным. Идеальная, гладкая кожа, а короткие тёмные волосы уложены назад, блестя воском, словно он только что вышел из барбершопа. Лишь гнилые, чёрно-зелёные зубы, оскалившиеся в безумной улыбке, портили эту картину. И ещё одна деталь. Из его пупка торчало нечто тонкое, похожее на бечёвку или нитку, и эта нитка свисала до самого пола, волочась за ним.

Завидев нас, мерзкое существо улыбнулось ещё шире, и из его глотки вырвался оглушительный, пронзительный визг, который тут же сложился в навязчивую, ритмичную фразу:

– РУБИМ РУКИ! РУБИМ РУКИ! РУБИМ РУКИ!

– Не подходи! – крикнул я, вскидывая ПМ. Красная точка мушки заплясала на его гладком лбу. Виталий рядом напрягся, держа нож перед собой.

Но существо не остановилось. Оно не атаковало. Оно начало бегать. Быстро, семенящими шажками, оно забежало в сторону и начало носиться по кругу, очерчивая вокруг нас невидимую арену. И всё это время оно не замолкало, напевая свою жуткую мантру: «Рубим руки, рубим руки, рубим руки…»

Мы тут же прижались друг к другу, став единым оборонительным центром в этом безумном хороводе. Я вёл стволом по бегущей фигуре, но не мог поймать её в прицел надолго. Существо размахивало своими обрубками, словно курица, которая отчаянно пытается взлететь. Движения были нелепыми и от того ещё более жуткими.

– Блять, может мне его застрелить?! – крикнул я Виталию через плечо.

– Я не знаю! – донеслось в ответ.

В его голосе была та же растерянность, что и у меня. Он, со всеми своими знаниями о культах и мирах, был так же охуевшим, как и я.