Дети Атлантики

Дорога, по которой мы мчали, была прямолинейной, как мой мужчина и неоднозначной, как я. Миля за милей, зеркальная, расплавленная солнцем, пропитанная соленым бризом, она разделяла Атлантический океан и Мексиканский Залив. Одна из красивейших трасс мира Overseas Highway пролегала из Майами к самой южной точке тропического архипелага, на остров Ки-Уэст.

На сиденье нашей машины валялся глянцевый журнал, на обложке которого, по случайному совпадению красовалась пара, до смешного напоминающая нас. Девушка с длинными светлыми, спутанными от ветра волосами, в белом фривольном топе ехала в кабриолете, держа за руку брюнета в голубом поло. Справа и слева от трассы их окружали бескрайние бирюзовые воды Атлантики. В реальности их было не видно. С обеих сторон мелькали бетонные отбойники, и лишь за ними выглядывала голубая кромка воды.

– Символично, правда?

– Что?

– Чтобы увидеть всю красоту того, где мы есть, нужно смотреть не по сторонам. Осознать ее можно только с высоты.

– Я взял дрон.

Я же умела летать и без помощи внешних устройств. Если мысленно подняться высоко в небо, можно увидеть себя совсем крошечной. Такими же незначительными брызгами становились все тревоги и сомнения, коих у меня с собой в поездке было предостаточно. В этот раз я увидела еще и небольшой кокос у себя в руках, но спускаясь ниже разглядела, что это был мой большой живот, где девять месяцев под сердцем я носила наше общее с Дэнисом будущее. Сына.

Если прищурить глаза и смотреть вдаль, картинка красиво расплывается. Можно представить, что мы герои классического роуд муви, в котором неважен пункт назначения, важно только то, что происходит в пути. В этом и кроется вся соль Флориды – в ней хочется проживать именно настоящий момент. Одни местные названия чего стоят. Миновав Ки-Ларго, проезжаем Айламораду… Произнесите медленно. Как глоток прохладной кокосовой воды в топленый день. Эти названия что-то вроде ухмылочки симпатичного парня, от которой в животе начинают порхать те самые бабочки. И вот ты уже не слушаешь, что он говорит, а просто пялишься. Но не на все его лицо, а только на губы, и беспомощно тонешь, и это только трепетное девственное начало невероятной любви.

Мне было неспокойно, ведь именно влюбленность все больше заполняла меня. Любовь к точке планеты, где я оказалась, словно теплая земля Флориды была уготована мне свыше. Мы знакомимся и, робея, открываемся друг другу.

Поездка на Ключи была спланированным последним побегом вдвоем, в котором меня не отпускало чувство тревоги за мой суетливый живот, в котором вовсю тренировались схватки и удивления от того, какой по-африкански смуглой может быть моя кожа.

– Здесь с тобой никогда ничего плохого не случится, – вдруг что-то шепнуло мне на ухо, и плечи, которые я, сама того не замечая, часто чуть сжимала вверх, вдруг расслабились. Я улыбнулась едва-едва уголками губ.

Cкоро мы встретим Беатрис, с нее то все и начнется. Майами Бич – настоящая обитель риелторов. Вот увидите, первый, с кем вы познакомитесь в солнечном штате, будет агент по недвижимости. Даже улыбчивый фармацевт в аптеке Wallgreens, протягивая вам пакет магниевой соли, неизменного атрибута Флориды, подмигнет и скажет ту самую фразу: «Я еще и риелтор».

В первое утро в Майами мы просыпаемся в старом отеле Sadigo на пересечении двадцатой улицы и Коллинз. Коллинз Авеню – одна из главных магистралей штата, пролегающая вдоль Атлантического океана, всего в квартале от него. Мы исколесим ее вдоль и поперек. А пока в небольшие деревянные окна бьют ветви пальм, их в свою очередь нещадно хлещет тропический ливень. В номере с бледно-голубыми стенами душно от влажности, работает вентилятор, а не кондиционер и почему-то вспоминается фильм «Апокалипсис сегодня»:

– Сайгон, – подумала я и покрепче обняла живот, словно это был мой ценный трофей, доставленный через половину планеты.

Лишь только дождь утихает, спускаемся к позднему завтраку в небольшое утопающее в зелени патио. Крошечные столики на витиеватых ножках сплошь покрыты каплями дождя, в каждой из которых уже сверкает солнце. Смахиваю их рукой. Мне подают единственное блюдо, которое здесь готовят – большой омлет из трех яиц и тосты с соленым маслом. Божественно вкусно. По тому, как умиляется мной Дэниc, понимаю, что ем за обе щеки, с таким удовольствием и аппетитом, как уплетал бы довольный ребенок. Дэнис – мой муж, но поженились мы недавно. Так что отношусь я к нему со всем трепетом, словно он все еще мой парень.

– Давай, Зайкина, жуй быстрее и идем искать квартиру.

Мы выходим на пляж, босые и счастливые, оставляя четкие следы. Обнимаемся и разглядываем череду высотных домов, острым хаотичным гребнем торчащими из мокрого песка. На одном из этих стеклянных балконов, возможно, и нам предстоит завтракать и пить свежесваренный кофе следующие полгода? В поисках пристанища мы и наткнемся Беатрис. С нее начнется череда моих великих открытий. Ради них, спустя тринадцать лет, я открою ноутбук, и преисполненная благодарности за все чудеса, дарованные мне, начну писать эту книгу. А пока ей предстоит показать нам небольшие светлые апартаменты на побережье.

– У меня степень по нутрициологии, даже практика своя была – щебечет она с улыбкой, пока мы едва поспеваем за быстрым легким шагом этой длинноногой женщины, – но я еще и риелтор. Чтобы не отстать мне приходится двумя руками поддерживать живот. – Зовите меня Беа. Мой родной город Мадрид, но я живу в Майами Бич уже семнадцать лет. Помню, как впервые приехала сюда, – улыбка становится шире, – у меня был тот же взгляд, как у вас сейчас, ребята. Словно в ожидании приключения. И я осталась. Это место чем-то захватывает тебя и не отпускает, пока само не решит, что пора. Неудивительно! – смеется, –неподалеку Бермудский треугольник.

Философия жизни во Флориде заманчива: жить нужно так, чтобы каждый день успевать на океан, иначе все не имеет смысла. Плавать не обязательно, но важно воссоединиться со стихией. Утро истинного флоридианца начинается в одиннадцать, когда улетучится последний сон, бриз до отказа заполнит легкие, завершится пробежка или йога на пляже, проснется связь с местом и осознание себя в моменте. Лишь к полудню они позволят делам ввести идиллию в заблуждение – начнут работать.

Дэнис считает, что этот город – золотая жила только потому, что можно сделать любой бизнес пока местные спят. Любимые слова флоридианца cпросони – morning, breakfast, ocean, breath, enjoy, flow, delicious. Дружба в этом волшебном тропике зарождается внезапно, как появляется в руке мохито, игриво и легко. Наша с Беа – со спонтанного приглашения к нам с Дэнисом на борщ, как только мы найдем квартиру. И ответного – зачем долго ждать, можно и к ней вечером заглянуть на ужин.

Беа на двенадцать лет старше меня. В мои тридцать ее возраст кажется мне опасным. Гранью, точкой рассвета сексуальности, за которой мне видится закат. Заглядываю на эти двенадцать лет вперед, словно стоя на краю глубокой впадины под названием время, замирая от страха вперемежку с любопытством. Но Беа вдохновляет. Когда она говорит о простых вещах всегда немного смешно, и те морщинки-лучики, которые бегут по всему ее лицу от смеха, красивы. И все вокруг сразу улыбаются, словно это электрический импульс. Я, хоть убей, не вижу на ней макияж. Она легко делится с нами планами увеличить грудь, называя ee именно сиськами и даже показывает Дэнису сохраненные примеры в телефоне. По вечерам она отправляется на пробежку по деревянному помосту Boardwalk в коротких розовых шортах, а дома на фоне кипенно-белых стен и современной мебели красуется старый резной двустворчатый шкаф и огромный пиратский сундук. У Беа есть дочь тинейджер Джейдан и бойфренд Хамид. Он обращает внимание, как мило Беа поджимает пальцы на одной ноге, когда готовит на кухне, даже говорит об этом мне.

– Смотри, Мила, разве она не потрясающая?

У Беа крошечная кухня, как и сама квартира. При этом почти всю гостиную занимает огромный обеденный стол на высоких ножках, так что сидеть за ним нужно, как за барной стойкой. Из больших панорамных окон, обрамленных белыми льняными шторами, открывается вид на океан. Слежу за ее быстрыми движениями, пока ароматные брызги лайма летят на коралловые кусочки лосося. Беа болтает без умолку обо всем: пользе жирной рыбы для сердца, о том, что лучшие рецепты поражают простотой, а в холодильнике у нее есть кокосовый флан.

Любопытно, чем именно так пленен Хамид? Что именно делает женщину потрясающей: искренность, естественность, уникальный микс и того и другого? На столе один за другим появляются чуть шипящие, плотно набитые мятой высокие стаканы с мохито. Прямо поверх рыбы ложатся тончайшие ломтики картофеля, взлетает соль. Здесь царит какая-то магия, я вдруг начинаю видеть ее – это не просто приготовление еды. Какая-то пронзительная, творческая, сумасшедшая, первобытная женская энергия, древняя сила, которую я впервые подмечаю со стороны и осознаю в гостях у Беатрис. Вот же она, чертовка, материализовалась. В какой момент привычное дело становится чем-то духовным? Женская сила словно самовыражается в момент нехитрых действий на кухне. Может ей нужно обрести вкус, чтобы быть замеченной? И открывается ли она всем или только избранным? Что-то прямо сдавливает в груди, словно я стою на пороге удивительного открытия. Всматриваюсь и прислушиваюсь, чтобы поближе рассмотреть ее, какая она. Но магия ускользает в момент, когда меня окликают. Чтобы не потерять это ощущение, не убедить себя, что мне причудилось, дарю духу имя – Инвати. Мне хочется узнать о ней побольше…

Пока мы ищем квартиру, Беа неожиданно предлагает нам ее купить. Всего в пяти минутах от пляжа, в двухэтажном доме в стиле арт-деко, которым все прошлое столетие владели кубинцы. Во мне все замирает. Вдруг и впрямь мне суждено, сменив черную резную мебель, старые ажурные занавески и Мадонну в полинялом алькове, вдохнуть в этот дом молодость и свежесть океана? Поставить письменный стол, за которым поселится мой ноутбук, заменить пол на деревянный, а детские игрушки хранить в плетеных корзинах? Варить себе на кухне, отдавая дань уважения истории дома, тягучий дульче де лече?

Брожу… Дворик свой и такой сочный. Потрескавшаяся, поблекшая от времени расписная плитка всех оттенков сливочного мороженого на полу: от ванильного до фисташкового, дурманящий аромат местных цветов. Небольшой бассейн, засыпанный пожелтевшими от жары листьями, графичные тени пальм. Оборачиваюсь на мужа и понимаю – он тоже поплыл, вот-вот скажет «да». Мы растаем в нежных объятиях друг друга и будем здесь жить или часто приезжать, растя поколение смуглых белобрысых мальчишек с ободранными коленками.

Но следующие две ночи я не сплю. Меня терзает интуиция. Она у меня очень сильная с детства. Нахалка трясет меня, мою подушку, отнимает и без того короткую отельную простыню, которой я пытаюсь укрыться. И орет, мол, не делай этого, не покупай квартиру и Дэниса своего отговори. Брыкаюсь, притворяюсь, что сплю. Все же идет хорошо, мы даже аванс внесли. А она гнет свое – нельзя вам этого делать и ни одного аргумента. Третья ночь доканывает меня. Сонная плетусь к мужу и говорю ее же тоном:

– Дэнис, ты решишь, что я сошла с ума. Но давай не брать эту квартиру?

– Ты совсем спятила. Спишем это на живот.

Дэнис вообще самый прагматичный человек, которого я знаю, и мою интуицию слушать не готов. Лишь сообразив, что дело снова в ней, ставит точку с дыркой на бумаге в решении вопроса. Отступаю, проиграв, да еще и заработав репутацию ненормальной. Интуиция разворачивается и покорно уплывает, надолго оставляя нас на лодке с пробитым дном.

Тут я забегу вперёд, в то будущее, где мы узнаем, что кубинскую квартиру на Коллинз забрал за долги у ее хозяйки банк. Отсюда и отличная цена – крючок, на который клюнул Дэнис. Но выселить старую синьору можно только по суду, который, увы, может длиться годами. Мы вроде про это знали, Беа упоминала, но как-то вскользь. А мы зачарованы Флоридой и восприняли как-то не всерьез. К счастью, сделка не завершена. Оплачена только часть, но никто и не думает ее возвращать. И все по-американски законно. Дэнис теряет контроль над собой. Впервые вижу его девятибальную ярость. Заодно мы на время точим зуб на Беатрис.

Спустя год приятель мужа покупает соседнюю квартиру в этом же доме. Сдает, но арендаторы постоянно жалуются на кашель и необъяснимое удушье. В дом направляется инспекция и обнаруживает черный грибок, им изъеден весь дом. Он пророс везде: под плиткой, штукатуркой, за потолком и внутри кондиционеров, токсичный и опасный для здоровья. Никогда не забуду тошное слово на английском. Это mold, детка. Black mold. Пытается продать квартиру, но тщетно. На ней клеймо.

Так что я рада, что интуиция вмешалась. Ведь мог бы выйти и другой сюжет? Купив апартаменты, не в силах выселить старушку, мы переселяемся жить прямо к ней. Устав от ее скрипучего храпа и злобных взглядов, начинаем подсыпать ей в пищу стиральный порошок. Старушка умирает, но следующие десять лет, пока наши дети, тощие астматики, кашляют и теряют сознание дома, нас преследует гнусавый инспектор полиции Хорхе Рамос. В итоге, доказав намеренное отравление, меня отправляют в тюрьму. Квартиру забирают, детей отдают в приют, а мужа со сдавшими нервами депортируют в Россию, где он находит покой и новую любовь Эллу в лечебнице для душевнобольных.

Так о чем это я? Будьте уверены, интуиция – молодец. Мы с ней немало дел натворили. Но Инвати – это что-то иное, либо большее, пока не пойму.

Пока мы подыскиваем жилье, Беа и Хамид буквально берут над нами шефство, называя за глаза «that Russians». Беа возит нас на синей трешке BMW, взяв на себя вдохновенную роль дулы и погружая меня в почти ведические знания о родах. Хамид фантастически политкорректно поправляет английский Дэниса. Но больше общего с Хамидом у меня. По профессии я стилист. До встречи с Дэнисом и беременности, я работала редактором моды Vogue, да и сейчас там числюсь в декрете. Хамид фотографирует девушек для модельных агентств Майами. Для него я – величина. Несмотря на то, что ум мой максимально расплавлен гормонами и солнцем, здесь я просто носитель живота, но кое-что я еще значу.

– Беа, прекрати! – Хамид вдруг хрипло кричит, – Он выстрелит тебе в голову!

– Fuck! Ты видел, Хамид? Он подрезал меня, вот говнюк.

– Я тебе сто раз говорил, ты не в Испании. Успокойся, пожалуйста, успокойся и не показывай им третий палец. У этого парня может быть оружие. Он остановится и выстрелит через стекло тебе прямо в голову.

Пока они оба выдыхают, одновременно скрывая взгляд за одинаковыми очками Ray Ban, мы с Дэнисом переглядываемся со знанием дела. Не мы одни цапаемся в тачке. От резкого торможения живот начинает самопроизвольно меняться, превращаясь в какой-то неровный горизонтальный овал. Поглаживаю его.

– Мила, как ты? Все в порядке? – тревожится за меня Беа.

– Все отлично, малыш неугомонный. Постоянно крутится и вертится по всему животу. Я использую на английском глагол to roll.

– Назови его Rolex!

– Ура, Rolex! Гениально! – подхватывает Хамид. Он точно Rolex, а потом может и Tiffany еще захотите…

Мне нравится прозвище. Но еще больше я обожаю эти заигрывания с английским. Пока он был академичным и чопорным в стенах иняза, он не давался мне, но и я не открывала ему сердце. Зато потом, когда мне достался диплом лингвиста, да еще и специалиста по межкультурной коммуникации, отношения босс-подчиненный между мной и английским пали. На свободе он показался мне невероятным. И, несмотря на то, что моей основной профессией он не стал, между нами завязалась тесная дружба. Он проникал, буквально просачивался не столько в мои рабочие процессы, сколько прямиком в душу, вот как сейчас, продолжая цепляться за менторскую роль в моей жизни. Я уже знала, что спустя много лет буду, как минимум, дома называть сына Ролекс. Ох, уже эти слова… Я вольнолюбиво, играючи распоряжалась ими и застывала, когда встречала редкие жемчужины слияния звуков или фраз.

Английский, кстати, сыграет немаловажную роль во всей этой майамской истории. Возьмет, да и выступит, как вор. Стырит немного немало мою и Дэниса личность. Мы вынужденно меняем имена. Дэнис дома в Москве был просто Диней, но с первой секунды во Флориде его называют на американский манер. Перемена ощутимая. Дэнис – куда более авантюрная личность, чем та, с которой я прилетела. Мое же новое имя выдают в национальном департаменте Старбакс. Каждое утро выбирают: Луиза, Лиза, Луис, Лука… Потому что говорю я им одно и тоже: “гранде карамельный макьято со льдом, зовут – Люся”. И вот однажды, утомленная этой игрой, произношу судьбоносное ОК, Мила. А на их лицах восторг и облегчение – как Йовович, им подходит Мила! Получить имя, одобренное Старбаксом, вроде как на шаг стать ближе к флоридианцам.

Мне тоже как-то ощутимо легче! Признаюсь честно, мне никогда особо не нравилось имя Люся. В детстве я его откровенно стеснялась, потом смирилась. Чуть лучше стало, когда это имя приобрело известность в профессиональном кругу и стало печататься в журналах. Все равно оно не отражало суть. Представьте, мама хотела назвать меня Маргарита. Вот темперамент этой самой штучки Марго я отлично в себе ощущаю. Лукавая бестия! Люся – младенец по сравнению с Марго. Но это еще куда ни шло. У мамы в запасе было удивительное Майя. День моего рождения в мае. Я и есть Майя. Майями, где мне так хорошо, разве этому не знак? Ход истории изменил папа. Возможно, он побаивался таких вот девиц, как Марго, и помешал маме. А Люся – это компромисс после месяца их баталий. Всерьез сомневаюсь, так уж ли нужны в семейной жизни компромиссы…

Оказалось, арендовать на полгода апартаменты на побережье Майами Бич, тем более по соседству с коварным Бермудским треугольником не так-то просто. Большинство зданий на первой линии принадлежали известным отелям, знатные кондоминиумы готовы были пускать арендаторов минимум на год. Следом шли квартиры, заваленные каким-то душным черно-красным барахлом. Взявшись за руки, полные надежд, мы с Дэнисом заходили в лобби зданий, вычеркивая точки на карте:

– Нет ли в аренду жилья?

– Сорри, нет.

По пути я размышляла, почему я чувствую здесь себя собой, а именно так оно и было. У нас с этим тропиком словно одна душа на двоих – Мила и вон тот платан, Мила и задиристый кубинский кофе, Мила и океан. Майами словно смесь томного курортного вайба, щедрого тепла и одновременно свежий бит современной культуры. Мы очень похожи.

После полудня небоскребы отбрасывают гигантские тени на всю линию пляжа, превращая его в бесконечную золотистую зебру. И все перебегают со своими лёгкими шезлонгами и полосатыми зонтиками занять открытые прямоугольники с солнцем. Усталые, мы тоже осыпаемся на песок:

– Зайкина, ты что там копаешь?

– Погоди, сейчас увидишь…

Я руками рою ямку в сверкающем песке, ложусь в нее животом. Впервые за много месяцев можно полежать на животе.

– Думал, чудо – это что-то сложное, Дэнис?

Через какое-то время к нам на пляже присоединяются Хамид и Беа с большой плетеной корзиной в руках. Вдвоём они расстилают бирюзовее покрывало в стиле «бохо», с узором «турецкий огурец» и бахромой:

– И давно она так лежит?

– Да я даже трогать ее боюсь, – отвечает Дэнис.

Нехотя переворачиваюсь на бок поприветствовать друзей. Мне показалось, прошло мгновение. Беа садится рядом, вытягивает свои длинные ноги, начинает посыпать их песком и слегка массировать, как скрабом.

– Майами Бич – это один большой спа, – Хамид обращается ко мне, – увидишь, Мила, скоро ты забросишь салоны красоты.

А это уже так, я меняюсь. Мои волосы становятся светлее и сами завиваются той самой лохматой вольнолюбивой серферской волной. Кожа темнеет, веснушки покрывают нос, и даже чуть отекшие ноги кажутся худыми. На животе у меня татуировка в виде цветка. Он растет и символично распускается, чем ближе рождение малыша. Мне нравится мое беременное тело, кажется, еще никогда оно не было таким красивым.

– А как вы познакомились с Беа?

– В Старбаксе на Линкольн Роуд, – оба смеются, – потому что Хамид в нем буквально живет.

– Она сидела у окна в низком кожаном кресле, вытянув вот эти свои ноги – продолжил, сияя, Хамид – с ноутбуком, в платье с тонкими бретельками и такой же бисерной фенечкой на шее. Очень деловая – и я к ней подкатил.

Хамиду лет пятьдесят не меньше. Но узнаю я об этом из колкостей и шуточек, которые летят в него от Беатрис. На самом деле выглядит он чертовски молодо! Непонятно сколько ему вообще лет. Хамид – иранец, очень смуглый, стройный, с чуть поседевшей щетиной на подбородке с ямочкой. Он из тех парней, кому достаточно иметь в гардеробе белую футболку и джинсы, чтобы выглядеть на миллион. У него темно-зеленый мерседес эпохи Рейгана, но ездит он везде на увесистом рычащем байке с камерой наперевес и Беатрис без шлема. Говорит низким голосом с хрипотцой такие смешные вещи, что я начинаю до слез смеяться, а Ролекс икать. Он напоминает мне этакого старика Хоттабыча в годы зрелости, потому что обожает перескакивать с простых вещей на мораль, болтая о чем-то высшем. Словно миссия его изначально крылась в том, чтобы принести восточную мудрость и свет деморализованным американцам, но самому вдруг захотелось продать душу джинсам, напиткам из Старбакса и перенять все их грехи.

– Бежим плавать? – зовет меня Беа.

Я подхватываю живот, и мы бегом, с брызгами вразлет и плеском ныряем в пену волн. Вечерний океан здесь особенно ласков, закатные краски смягчаются, теряя контраст. Каждая волна обволакивает и гладит тело, словно шепчет ему сказки, питает и передает сокровенные тайны. Как же хорошо сейчас, наверное, моему малышу!

Мы заглядываем в прохладное, чуть ароматизированное лобби многоэтажного кондоминиума Club Atlantis. Дом, расположенный на пересечении двадцать пятой улицы и Коллинз, у подножия которого мы еще вчера грелись на песке. Впервые на наш вопрос о свободной квартире, вместо отказа консьерж приглашает ее. Луиза – риелтор Атлантиса. Добродушная пожилая, но очень шустрая синьора в облегающих брючках. У нее прямые тщательно окрашенные каштановые волосы, убранные обручем от лица. Eще на этапе наших отношений в лифте, она пленяет меня чередой интересных историй:

– В этом доме нет тринадцатого этажа, а живут здесь в основном кубинцы. Мы с мужем поселились в нем в 1982 году. Тогда мы, по сути, строили Майами. Города таким, как вы видите сейчас, не существовало. Люди тут очень-очень суеверные, квартиру на тринадцатом этаже никто бы не купил.

– А что с теми бедолагами, которые живут на четырнадцатом? – мне почему-то забавно, что флоридианцы верят в чертову дюжину. – Они же в действительности живут на тринадцатом этаже. У них все в порядке?

– Конечно, у них все хорошо. Чудесные люди. Нет цифры – нет проблем.

Сказать ей, что мои роды запланированы как раз тринадцатого числа? Да ну, не стану, к черту…

– Давайте зайдем ко мне домой? Найду ключи от квартиры, которую хочу показать вам. Не ношу их с собой. Я давно на пенсии, но еще я риелтор.

У Луизы угловая квартира – становится сразу очевидно, что это самые просторные и удачные апартаменты в доме. Вид из окон открывается и на океан, и на дом Беатрис, который по случайному совпадению соседний, и на оживленную часть Коллинз. Я начинаю распознавать неповторимый островной стиль интерьера этих мест – пастельная гамма с коралловыми и голубыми акцентами, обилие зеркал, витиеватая ротанговая мебель, стеклянный обеденный стол и большие, местами потрескавшиеся кожаные диваны, в которых можно утонуть и не заметить.

– Познакомьтесь, Альберто, мой супруг. Мы женаты уже пятьдесят лет, – Луиза улыбается той самой редкой, драгоценной улыбкой покоя, счастья и мудрости прожитых лет, которая встречается только у пожилых.

Альберто издает что-то вроде «кхе» в ответ на наши приветствия. Мы оторвали его от утренней газеты с сигарой. Он старше Луизы, но глаз его словно украдкой довольно скользит за ней поверх газеты, пока она вертится с бумагами и ключами по квартире. Будто ни на секунду не дает себе забыть, как удачно в свое время отхватил себе бойкую девчонку помоложе. Луиза погружается в цифры, бормочет Дэнису, как цены постоянно, неумолимо растут. Какие огромные все платят налоги.

– Луиза, вы не против, если я выйду на балкон? Такой волшебный вид.

– Конечно, Мила.

Но не успеваю я переступить балконную дверь, как прямо перед моим лицом с криком воздухе проносится толстое белое существо. От неожиданности я тоже вскрикиваю.

– Не пугайся, Мила, – Луиза берет меня под локоть, – подумаешь, пеликан. Дай-ка я налью тебе воды, девочка, аж побледнела вся. В руках у меня оказывается стакан с ледяной водой, в нем листья мяты и лайм.

– И сама пеликанов не пугай, – добавляет Дэнис.

– Наши дети уже давно выросли, они старше вас, – продолжает Луиза, передавая Дэнису другой такой же стакан, – все давно уже разъехались по разным городам Америки. А это наши внуки – протягивает мне фото, – Атлантис – то же самое, что Атлантида. Дом назвали в честь затерянного в океане древнегреческого острова. Видимо, чтобы как-то смягчить, что снесли объект культурного наследия, отель Алжир. Но что-то в этом есть. Наши дети знают дорогу назад в Атлантиду, они очень тянутся к нам.

Я начинаю замечать, что по всей квартире Луизы, помимо изображений и статуэток Девы Марии, кругом расставлены по столикам и комодам фотографии ее семьи. Большой семьи. Наверное, это сестры и братья, невестки и зятья, и внуки – насчитываю не меньше семи улыбающихся детских мордашек. Есть и совсем старые черно-белые пожелтевшие карточки, на них поколения вспять. А вот и свадебная самой Луизы и Альберто – какая хорошенькая девчушка, такая с огоньком в глазах, стоит под руку с молодым и статным кабальеро. Постепенно в меня проникает необъяснимое чувство светлой благости этого места. Словно дом Луизы пронизан не просто любовью, а любовью протянутой и сохраненной сквозь года. Я снова чувствую присутствие Инвати, и то, что она специально выдает мне себя. Кажется, не только она мне интересна, но и я ей. Она проявляется здесь через связь поколений.

– Ну что, идем смотреть квартиру?

Квартира располагалась на двадцать втором этаже и представляла собой просторную кухню-гостиную и спальню. Оба панорамных окна соединяла лоджия с прозрачным остеклением, откуда открывался самый идеальный, какой только можно было вообразить, вид на океан. Стены квартиры были выкрашены в молочно-белый цвет. На этом мои ожидания заканчивались, и начинались буквально раскопки.

Вся она была увешана керамическими расписными рыбками. Видимо, владелица, другая кубинская синьора, была тот еще коллекционер. Настоящее логово островной принцессы. Хочу отдать ей должное. Несмотря на то, что мебель в квартире была действительно очень старой, и вероятнее всего подобранной в те самые 80-е, когда и заселялся дом, все было обставлено с отличным вкусом. Я словно заехала в гости к своей родной флоридианской бабушке, которая того гляди выглянет и скажет, мол, Милочка, смотри, какую огромную ракушку я нашла на берегу.

На входной двери висела забавная фарфоровая табличка с изображенной на ней пухлой дамой в бикини и надписью «Прогулка на пляж лечит душу». А рыбок, каких тут только не было: пузатые с радужной расцветкой, таинственные фиолетовые со съеденной красной рыбкой внутри, с надутыми губами, и совсем крошечные c узорчатыми желтыми плавниками. Помимо керамики, квартиру украшали морские коньки, звезды, стояла даже ваза в виде изогнутого диковинного морского черта. Нашлось тут место и резным деревянным пеликанам, и большим корзинам, набитым ракушками, и просто ящикам с каким-то морским барахлом – от поплавка до коллекции найденных на берегу разноцветных стекляшек. И несмотря на то, что старые захламленные квартиры мы первыми обходили стороной, было очевидно, что эта – исключение. Это не было местом, где застыло время, скорее отличной локацией для приключенческой истории.

– Мы возьмём ее, Луиза. Когда можно забрать ключи? – хорошо, что Дэнис прочно стоит на ногах, и только один из нас гуляет с открытым ртом, как по музею.

– Придется пройти проверку ассоциацией дома, Дэнис. Это стандартная процедура, запросят данные о вас.

– В полиции? – по ироничной ухмылке Дэниса понимаю, сейчас начнется… – да мы убили тут всего парочку проходимцев, которые отказались продать Миле банан.

– Славно, – Луизу не провести, – значит вы отлично подойдете дому кубинской мафии.

И, если вы умеете летать как я, то можете подняться через пару недель высоко в открытое небо, как тот упитанный пеликан, заглянуть в панорамные окна апартаментов на двадцать втором и убедиться сами: Мила и Дэнис уже живут там. Пока Мила расстилает льняные салфетки на стеклянный стол, Дэнис бьется ногой об его каменное подстолье:

– Будь проклят дизайнер этого чертового стола!

– Успокойся, дорогой. Он, итак, наверняка уже сыграл в ящик.

– Ты чем занята? – Дэнис застает меня врасплох с ноутбуком за написанием чуши на балконе. Не скажу и ноутбук прикрою.

Однажды я уже имела неосторожность пожаловаться Дэнису, что после того, как моя карьера в глянцевом издании встала на паузу, я едва находила себе место. Дэнис был далек от сентиментальностей, ему были чужды разговоры про то, как может испариться творчество, уступив место пустоте и страху растерять профессиональные навыки. Не разделял он и моей тоски по общению на работе. Сам он от него отдыхал и не мог оценить всего масштаба моего забвения.

Раньше я была нарасхват: постоянно перемещалась между съемками, показами мод, пресс-днями, странами и городами. Все мои дни были заполнены интересным общением, которое быстро затихло, стоило мне уйти в декрет. Мне казалось, что я художник, у которого отняли и спрятали кисти и краски, оставив только палочку чертить на песке. А больше я просто ничего не умею. Много лет я лелеяла мысль, как мне повезло – работа и любимое дело сплетались воедино. Но, как оказалось, у этой прочной пары был свой конфликт. Теряя работу, ты терял любимое дело, теряя часть себя. Подобные разговоры в нашей молодой семье не клеились. В лучшем случае я меняла ракурс, говоря о том, что с коллегами важно поддерживать связь. Тогда Дэнис кивал, поощрял и предлагал идеи:

– Ты вроде начала писать заметки о нашей поездке?

– От скуки. Что-то вроде дневника, как долететь беременной, как записались к местному врачу, ничего такого.

– Кинь их в сеть, если хочешь оставаться на связи с миром.

Так я и сделала, заработав два сердечка в ответ. Было чуточку не по себе, мне не нравилось делиться. В детстве, как многие девчонки, я вела дневник, но заветная книга хранилась в тайнике. Дневник не для публичных чтений. Не дай Бог родители найдут и узнают, что думаю я не об уроках и уборке. Прикиньте! А о том, что парни в классе оттягивают мне лифчик на спине, а потом, бац, и резко отпускают, чтобы вышел болезненный шлепок. Ненавижу их, достали. Другая мода – подкрадываться ко мне сзади и душить. За это одного я треснула по морде прямо на уроке биологии, завязалась смачная драка и мы уронили шкаф с экспонатами. Мне все сошло с рук только потому, что я девочка. И я с восьми лет знаю мат. А так я влюблена вообще-то в прикольного парня Лешу из тридцатого дома, а на прошлой неделе от меня отвял, наконец, один придурок. И мечтаю я не о пятерках и мире во всем мире. Я мечтаю есть и не толстеть, каждый год загадываю под Куранты. Потому что самое страшное в моей жизни – это наркотическая зависимость от белого хлеба с маслом. И прыщи. И то, что я жирная и прыщавая.

Шум прибоя вернул меня в Майами, я улыбнулась своим воспоминаниям, отложила ноутбук и решила постоять посмотреть на океан с балкона, воссоединиться. Местные жители поступают так в поисках глубинных ответов на свои вопросы. А у меня их тьма. Атлантис стоит очень близко к воде, буквально нависает над бескрайней бездной. Стоя одиноким силуэтом на балконе, начинаю чувствовать, как океан велик, его бесконечность, силу. Даже шум его не сравнится с шумом моря, он намного громче и шире, пронизанный вдоль и наискосок криками чаек.

Мне становится страшно перед ним, словно это божество, способное одарить и покарать в одну секунду. Чувствую себя не больше той песчинки, что замерла на берегу. Местные считают, что не пройдет и пятидесяти лет, как Майами Бич полностью уйдет под воду. Стоя здесь, пред ним, я тоже это ощущаю: ту самую гигантскую волну, которая легко сотрет с лица земли весь остров. Передо мной Атлант, вселяющий благоговение и страх, надежду, веру, смиренье и покой. И что-то есть внутри меня, похожее, как брат-близнец, такой же бесконечной силы…

Сегодня мы ждем Беатрис и Хамида на борщ. И славно, давно хотела побыть наедине с собой за приготовлением еды. Могу же я вложить в это действо любовь и творчество – может быть так свершится магия? Заманю Инвати и на мою крошечную кухню. Думаю, во мне живет сакральная связь с ней, иначе откуда мне вообще о ней знать? Я, конечно, ее ощущаю. Уверена, каждая женщина наделена ей и многие осознают. Но все очень-очень неоднозначно. Ведь у кого-то этого света явно больше, а кто-то и вовсе не замечает ее. А у кого-то через край – эти женщины словно лучатся изнутри. Словно они – дочери Инвати, ее родное племя. Они завораживают, манят к себе, как к источнику красоты, мудрости, знания. Этих женщин обожают маленькие девочки. Им они, сложив ладошки лодочкой, нашепчут на ухо свои самые заветные секреты. Им не надо завоевывать мужчину и уж тем более пытаться удержать. Он, итак, рядом и он без ума от нее. Смысл их существования в принципе не сводится к мужчине. Они фантастически сексуальны. Природно сексуальны, без опоры на внешние привычные обществу атрибуты. Это кроется в повадках, пластике движений, голосе, взгляде.

Они талантливы. Талант дочерей Инвати не обязательно выражается в созидании, в деле, но и раскрывается в самых обыденных вещах. В изяществе, с какой они могут накрыть стол в обычный день или сделать ребенку поделку. В них всегда чувствуется внутренний стержень и немного игра, этакое лукавство. И целый океан обаяния, шарма, естественности и духа свободы. И вся эта благость не приторна, вот нет в ней – я сама добродетель. Отнюдь. Это какая-то смесь с ванили с перцем. Внутри них полыхает страсть и будто признание своей темной стороны. Иначе откуда в них самоирония, таинственность, загадка? Будто их единство с природой – отчасти игра, при этом ее естественное продолжение и источник силы. Словно храня священную тайну Инвати, изо дня в день они припадают ниц, исполненные благодарности духу женской силы, и молятся лишь об одном – не покидать их. Выбрала ли их Инвати или они достигли этого сами? Вот это-то мне и любопытно узнать. Как сделать так, чтобы Инвати по-настоящему раскрылась, расцвела в тебе?

Откуда она вдруг взялась на кухне Беатрис, и почему ее сейчас нет на моей? Я ведь тоже люблю готовить. Более того кручусь, творю, изобретаю новое и вкладываю всю душу. Вкус еды для меня синоним самой жизни в настоящем моменте. Не сомневаюсь, что и Дэнис позволил себе влюбиться, только убедившись, что со мной он прочно сел на поток вкусной еды.

Но то, что творилось на кухне Беатрис, было чем-то тантрическим: там царило свое неповторимое, особое волшебство, которое не ускользнуло от меня. Быть может, дело не в еде, а в том, что она тогда говорила? Перебираю в памяти ее слова – nice, sage, lemongrass, lime, cumin, thyme, delicious. Да-да, так и звучит Беа, это прямо она. А если озвучить даже самыми сочными эпитетами борщ, не получится Мила. Хм, возможно, тут кроется разгадка и мне нужны совсем иные блюда.

И пока моя ароматная кастрюлька булькает на старой американской плите, в квартире с рыбками появляется Хамид и Беа. В руках у нее стеклянное блюдо, внутри которого колышется залитый карамелью флан. И начинается привычное щебетание well, Mila, easy, coconut, milk, vanilla bean, fantastic, crust, enjoy, delicious. Вот вам и песнь истинной флоридианки, буквально под руку с Инвати.

Мы радушно кормим наших гостей борщом на балконе, много смеемся и смотрим, как гигантские круизные лайнеры тают за горизонтом. Ролекс наелся и тихо спит в животе. Пока я готовила, он учился прыгать. А нами любуется полная луна. Она улыбается, видя, что Хамид уплетает борщ, как голодный пионер в столовой – вот-вот начнет стучать ложкой по тарелке с криком «добавки»! Мила и Дэнис решают незамедлительно везти его в русский район. Он должен знать, это еще не все. На белом свете есть еще сырники! Без них его жизнь не имела, не имеет и увы будет лишена всякого смысла. И чтобы самим еще раз увидеть этот детский, искренний восторг от русской кухни на лице нашего Хоттабыча.

“Начать любой путь с благодарности – не самая плохая идея”, – просыпаюсь c этой мыслью на рассвете от невероятного ветра внутри спальни и шума волн. Старые вертикальные жалюзи буквально подлетают к потолку. А также ворчанием Дэниса, как его достал этот шум. Приплыли, вот тебе и поселились на берегу! Пока один благодарит за океан небеса, другой его проклинает. Мы с Дэнисом и правда, словно инь и янь. Он исполин – твердо стоит на ногах, решительный, дерзкий, громкий и сильный. В нем доверху цинизма, откроет с грохотом любую дверь, не тормозит и постоянно движется на ускорение. Дома мне приходится уворачиваться от него. Может проходя задеть и не заметить. И так же говорит – уворачиваюсь, как могу. Самое главное, стоит предъявить ему, мол, ты меня задел, он искренне не понимает, что случилось.

Я же, наоборот, часто пропадаю в своих мыслях. Меня легко задеть, но, к счастью, нелегко сломить. Не люблю болтать, так что история с блогом просто пытка. Писать пожалуйста, делиться? Не уверена… Я медленно хожу, все делаю осознанно и неспеша. Дрейфую, одним словом. Наивно верю всем, во всем ищу свой позитив и склонна плыть и не мешать течению. И существуем мы как любящая пара в осознании того, что и у океана есть противоположные берега, обрамляющее и скрепляющие единое живое целое. Они всегда противоположны.

Но есть в нас и кое-что общее. Вот в чем мы partners in crime, так это в хулиганстве и жажде авантюр. Мы по натуре пираты. Хотите подслушать, о чем мы болтали на нашем прекрасном балконе в самый первый день? Прямо под нами синел своими подсвеченными водами бассейн, и чайки атмосферно кричали, а Дэнис вдруг возьмет и скажет:

– Кинуть бы в этот бассейн мой носок, вот старые кубинки переполошатся.

– А лучше жахнуть капитошкой.

И ведь не дети уже, нам целых тридцать.

Сегодня Беа решила показать мне фотоальбом рождения Джейдан. Я щедро натираю живот с Ролексом маслом какао, вдыхаю шоколадный аромат и шлепаю в предвкушении историй в соседний дом. Лохматая, в потертых джинсовых шортах, кислотной майке и вьетнамках Havaiianas. И вдруг отчетливо начинаю слышать слова из собственной песни: cocoa – havaiianas. Что ж, попалась парочка!

Беа снова кормит. Джей – клубничным муссом. Целует ее в еще детскую щеку, и, будто не замечая обиженных надутых губ, провожает на пробежку. Меня – поджаренной в кокосовом масле махи-махи, на которой сверху бликуют крошечные кольца обжаренного лука и красные крапинки перца чили. Гарнира нет, лишь поджаренный на решетчатой сковороде лайм. Беа сама решает рассказать мне об ее отце:

– Мы расстались, Мила, когда Джейдан был всего год. Я ушла от него с маленькой дочерью на руках, здесь в Майами. Мы оказались в чужой стране и все это время я растила ее одна. Ее отец так и не смирился с тем, что она осталась со мной. Он судится со мной уже тринадцать лет, хочет забрать ее себе. Однажды, принес в зал суда пистолет и его задержали. Мне даже страшно подумать, что у него было в голове тогда, и что сейчас?

– А почему ты не вернулась в Мадрид?

– Вначале не могла уехать из-за развода, потом втянулась в работу и было уже как-то неудобно бросать, потом у меня появился бойфрэнд. Майами Бич забрал меня, не спросив, и, как видишь, до сих пор не отпускает. Но я обожаю, обожаю Мадрид. Однажды я туда вернусь, – Беа улыбается и у нее появляются ямочки на щечках.

Когда я была маленькой девочкой, то просто умирала от зависти к таким кукольным ямочкам на щеках других девчонок. Мне казалось – это верх совершенства! Дома перед зеркалом я старательно продавливала их пальцами на щеках в надежде, что буквально отпечатаю себе такие же навсегда. И проявила немалое упорство. Через какое-то время мою улыбку стала сопровождать ямочка, но получилась только одна.

– Сейчас я покажу тебе папу Джей.

Беа разворачивает передо мной большой альбом. На фотографиях она моего возраста, почти такая же, как сейчас. Похожие тонкие плетеные украшения на шее и запястьях, прямые волосы до плеч. А рядом с ней высокий загорелый парень со светлыми бровями, аристократичной внешности, как из фильмов про старый американский юг. Прямо Эшли Уилкс! И маленькая Джейдан, не старше годика, улыбчивая, загорелая, вся в веснушках, в забавном бикини для малышей и вязаной панамке.

– Я родила ее в воде, Мила, безо всяких там больниц. Роды – это самое естественное, что может происходить с женщиной. Сейчас вокруг этого процесса возведено столько лишнего шума, все только и говорят об осложнениях и боли. Но ты увидишь, это заложено в нас природой, самой природой. Это таинство, которое изменит тебя и твое представление о женском начале навсегда. Я была против больниц и анестезии, а муж, напротив, опасался, что что-то пойдет не так. Смотри, вот я рожаю.

Передо мной мелькают одна за другой весьма откровенные, обескураживающие фотографии раздетой Беатрис, к счастью, по пояс в ванной. На всех лицо ее искажено от боли – не сказать, что она наслаждается процессом. Ее муж везде рядом, держит за руку или чуть обнимает за плечи, словно шепчет ей что-то на ухо, и на его лице невероятная забота и любовь. Он так любит ее!

– Беа, – у меня вдруг слезы наворачиваются на глаза, – как же так вышло, что вы расстались?

– Ссоры, – Беа легко пожимает плечами, – после того, как Джей родилась, мы просто погрязли в них. После нашего расставания он заболел. Врачи очень долго не могли поставить диагноз, он почти перестал ходить. Они обследовали его годы и годы. Он очень страдал, жил на пособие для инвалидов. Но со временем ему стало чуть лучше, у него какая-то очень редкая болезнь. Потом встретил женщину, у которой уже была дочь. Она стала жить с ним и заботиться о нем. Но он все это время пытается вернуть Джейдан.

– Разве она не хочет видеться с ним?

– Нет, хотя я никогда не была против их общения. Но она не хочет.

Я долистываю альбом Беатрис. Беа, конечно, та еще хиппи. Я бы никогда не решилась на домашние роды в ванной.

– Вода – это естественная стихия для человека, Мила. Дети, оказавшиеся в воде сразу после материнской утробы, испытывают меньший стресс. Им хорошо. Вода помогает расслабиться и матери, – Беа буквально считывает мои сомнения и страхи, – чем легче твой настрой, тем больше тебе понравится. Не все это чувствуют, но по тебе видно, Мила, тебе понравится рожать. Ты уже выбрала Ролексу имя?

– Нет. Понятия не имею, как его назвать. Но мне нравится, что ты назвала дочку мужским и одновременно женским именем. Ей оно очень идет.

– Имя пришло здесь, на берегу океана. Посиди, подыши им. Настоящее, судьбоносное имя само придет, и ты услышишь, что это именно оно, то самое! Не останется и тени сомнений. Просто позволь ему прийти.

Со мной творится что-то странное. Я начинаю просыпаться очень-очень рано. На нашем острове солнце встает за океаном. Каждое утро оно торопливо, будто спеша на работу, взлетает вверх, озаряя все вокруг оранжево-розовым светом, окрашивая и сам океан в теплый розовый оттенок. Я опережаю светило и в подарок получаю момент, когда небо и океан начинает разделять сияющая, как лазерный луч, золотая полоса рассвета. Словно приоткрывается занавес, за которым начнется новый акт загадочной пьесы. Первые дни я просто сижу на балконе в обнимку с ноутбуком, как завороженная. Но вскоре осознаю истинную причину моего пробуждения. Меня разрывает от желания писать блог. Я к нему привыкла, и теперь по утрам меня будит то забавная фраза, то целый диалог. Словно магнитом тянет записать. Мое повествование чуть оживает: за сбором информации о Флориде, я добавляю немного, как щепотку соли, чувств. Я расскажу моим восьми читателям и о квартире с рыбками, и о вкусе флана Беатрис. Но каждый раз история обрывается на самом интересном месте. А я и сама не знаю, что дальше? Просто живу, веду свои антропологические раскопки и жду, что случится.

Сегодня, например, идем гулять по Boardwalk. Я, Дэнис и Хамид. Boardwalk – ещё одна моя растущая привязанность. Дощатый настил вдоль океана, берущий начало с двадцать третьей улицы и простирающийся на семь миль на север вплоть до района Surfside. И знаете почему я и в него влюблена? Океан просто создан, чтобы гулять, бегать, кататься, катать коляски вдоль него. А набережные обычно каменные, заасфальтированные, там продают мороженое и всякую ерунду. Boardwalk по сравнению с ними девственно чист.

Настил из уже состарившегося, пожившего и повидавшего виды дерева предназначен, чтобы по нему глухо стучали кроссовки бегающих туда-сюда флоридианцев, а им бы быстро вторили непослушные ножки малышей, топ-топ-топ. Обожаю рассматривать людей: вот бежит загорелый парень, толкая перед собой сидячую коляску с веселым двухлеткой, в руках которого развивается собственный носок. А вот идет девушка с очень красивой спиной и попой. Обгоняешь ее, а это пожилая женщина. Даже Дэнис присвистывает!

– Осторожно, Дэнис, – незамедлительно реагирует Хамид, – здесь каждая бабушка может оказаться супругой кубинского наркобарона.

Дэнис и Хамид спелись. Оба по утрам покупают самый большой американо в Старбаксе и тянут его весь день. Идут чуть впереди меня, не оборачиваясь ни на секунду, не отстала ли я, и не смыло ли меня волной. Так увлечены беседой. Хамид Дэнису в отцы годится, заодно он его полная противоположность, но Дэнис болтает с ним без оглядки. Я и не знала, что Дэнис способен часами трещать! Хамид – вольный ветер. Ни семьи, ни детей, мне даже кажется, что и работы, нет, одни разговоры. Дэнис считает это верхом неприспособленности к жизни. Так и держится, словно именно он старше. Только и слышно you must, you must, you have to. Сам-то он продумывает шаги, закрывает вопросы, пишет длинные списки дел для себя и других. А Хамид считает, что жить, не успевая осознавать жизнь – значит и вовсе жить зря. Вид у него при этом лысого джина из бутылки в футболке H&M. Дэнис смеется. Для него это полная чушь, если нет денег. Самое забавное, что какой бы темы они ни коснулись, все сведется к этой битве идеологий. Дэнис за деньги, Хамид за свободу. При этом оба, как магнит друг для друга.

Дэнис несет, что думает, не каждому удается с ним общаться. Он словно закидывает вас морскими ежами, расставляет силки провокаций, нарочно переходит границы, этакий архетип – Плохиш. Говоришь с ним и будто плывешь над острыми камнями, и большинство пробивает дно. Или сразу сматывают удочки. Но есть и такие юркие лодочки, как я или Хамид, которые, лавируя над этими подводными ловушками, словно не замечая их, минуют препятствия и попадают в райскую бухту с бирюзовой водой. Это и есть настоящий Дэнис, добрый и великодушный. Широта его тихой заводи бесконечна – он в тортилью расшибется за вас, отдаст вам из сундука все свои сокровища.

Меня отношения с Дэнисом закаляют похлеще ледяной воды. Например, в первые дни в Vogue узнаю от коллег, что бояться нужно не главреда, а шеф-редактора. Якобы тот еще тиран. Из-за него ужасная текучка, не щадит никого. Новичков и практиканток просто истребляет, а у последней случился нервный срыв. Смотрю, уже и на меня косится, змий! Я – следующая жертва. Но мне не страшно, узнаю в нем Дэниса. Использует те же приемчики и даже те же слова, прямо двойник. И вот подкрадывается он как-то сзади и как начнет плеваться ядом. А я к нему поворачиваюсь и говорю:

– Знаете что, хватит. Вам меня не запугать. У меня дома бойфренд живет такой же, как вы. Копия. Так что знаю я эти ваши штучки.

Он ошалел. А потом как начнет смеяться, и я вместе с ним:

– Сама вы такая – Штучка!

Так вечерами, испепелив все живое вокруг, он вдруг садится печальный за соседний стол. А я ему в нашей дружеской манере:

– Что грустите? Или изволите статейку легкомысленную разнести? Давайте, будет легче.

– Ох, полно те Милочка, бросайте этот ваш цинизм. От меня вот девушка очередная ушла. Хотя и ладно, проблемная была. Вообразите, расположила в моей спальне пар сорок туфель. А вела бы себя хорошо, я бы ей еще столько сам подарил….

Мы останавливаемся на ланч в прибрежном ресторане.

– Боже, что это? – восклицаю я. Официант приносит нам корзинку белого ароматного хлеба, – это же потрясающе вкусно!

У свежей теплой выпечки вкус ананаса и кокоса. Не сладкий кекс, а просто хлеб с тропическим ароматом. Ни кусочка тебе ни фруктов, ни кокосовой стружки.

– Вторую корзинку, пожалуйста, – Дэнис подхватывает мой восторг, – еще две!

– Дэнис, Дэнис, ты только посмотри, как уплетает Мила! – небритые щеки Хамида растягиваются в улыбке, – ты все время снимаешь видео здешних мест, но ты должен снимать, как ест беременная Мила. Ты все пропускаешь, вот о чем, я тебе постоянно говорю. Четвертую корзинку, пожалуйста, нас тут четверо!

Не дождавшись основного блюда, и оставив Дэниса и Хамида за спором, уплетала бы я так хлеб, если бы чувствовала финансовую нестабильность, тихонечко сматываюсь, кое-что зажав в ладони. Добираюсь до кухни и спрашиваю официантов: не будет ли шеф так любезен поделиться рецептом хлеба. И обаяние со мной. Но увы. Это фирменная фишка ресторана, и поверьте, многие хотят ее узнать. Чувствую, одна из разгадок совсем близко, я начинаю осознавать, какие вкусы должны воплотиться на моей кухне, чтобы дом залило ароматом свежеиспечённого хлеба с тонкой ноткой пина колады. Потому что этот вкус – воплощение меня, этого тропика и любви к нему. Тогда в моей груди вместо сердца забьются громкие тамтамы, свершится волшебство и на кухне с рыбками появится Инвати.

Спускаюсь по дощатым дорожкам к океану, подышать. Флоридианская привычка быстро вошла в мою жизнь. Быть может сейчас придет имя для сына? Разжимаю ладонь, а в ней заветный кусочек хлеба, моя заначка. Не передать, какой же он вкусный. Появляются Дэнис и Хамид с коробкой в руках:

– Вот ты где, – садятся оба рядом на песок. – Мы тебе Цезарь принесли.

Открываю коробку. А там румяные, поджаренные на гриле креветки с ароматом кокосового масла и пряных специй, темно-зеленый романо, пармезан, а сверху тонкий на просвет, как пожелтевший опавший лист баньяна, красуется подсушенный банан.

– Это так вкусно, невероятно вкусно! Этот повар – просто Бог, что они со мной делают, я сейчас все это съем. Пальчики оближешь, ммм. Дэнис, миленький, давай завтра сюда вернемся?

– Дэнис, доставай скорее камеру, снимай-снимай!

Блог читают уже человек сто. Им начинают делиться в сети, подписываться на обновления и даже писать мне дружелюбные комментарии в ответ, чем зажигают во мне теплое ответное чувство. Я даже вспоминаю, что не всегда увлекалась только модой. В восемь лет, склеив две зеленые школьные тетради в клетку вместе, пишу свой первый пронзительный роман «Жизнь за любовь». В американскую красавицу Вэнди влюбляется жирный негодяй по имени Джордж, но она обручена с хорошим парнем Томом. Родители Вэнди – снобы и не рады ее помолвке. Для них Том простоват. Отвергнутый Джордж всю книгу преследует девушку и в момент кульминации решает столкнуть с крыши, чтобы не досталась никому. Но появляется Том, завязывается драка, в которой с крыши никто, к счастью, не падает. И побеждает добро.

Затем, видимо, случается творческий простой, потому что следующее воспоминание о литературных поисках себя датируется семнадцатилетнем. Я готовлюсь поступать в иняз и два раза в неделю приезжаю домой к репетитору русского языка, пожилой учительнице Людмиле Никодимовне. Она замечает, что русский для меня – просто сухой предмет, набор скучных правил, а ей самой интересно шире распахнуть его передо мной. Она учит меня, как можно любить его. Но не в словах «великий и могучий». Просто держится приветливо, наливает чай, разговаривает со мной, как со студенткой на «вы» и обращает внимание на все красивое, что встречается нам в процессе учебы.

В ее старой советской квартире, где стоит сервант с хрусталем, и на диванах и креслах пылятся покрывала, я могу без опасений сказать – меня бесит Маяковский. А она в ответ, мол, как на него посмотреть. А если через его любовь к Лиле? А вам самой нравятся парни-нарушители правил? Те, кто не боятся идти против сложившихся стереотипов? Влюбились бы в такого? Да еще и высокий брюнет. Так вот он такой. И начинает рассказывать так, что у меня мурашки по коже разбегаются врассыпную. Отпрашиваюсь в туалет. Не заметила бы, что я прячу слезы.

Именно ей я приношу в конце учебного года три написанных от руки рассказа. Она читает внимательно, вдумчиво, долго. Хорошо… – чуть кивает, – вот и ваше начало, это хорошо. Продолжайте писать, вот и это красиво. И, главное, понимает, о чем они. А маме я показала, так у нее шок. Два рассказа написаны от лица мужчин. Третий – о том, как с современной девушкой случается провал под асфальт в тайный мир, как с Алисой в стране чудес, но в Москве. Там пара страниц ощущений от ее полета. Им с папой за меня после этого страшно. Но, собственно, на этом все. Я поступаю в институт, теряю Людмилу Никодимовну из виду, начиная с первого курса работаю стилистом, а потом редактором моды в глянцевых журналах, и в двадцать девять лет встречаю Дэниса.

Самое забавное, что мне приходится наблюдать в Майами Бич, так это как флоридианцы переживают холод. Ой, я не могу, какие они становятся несчастные! Так в один из свежих и таких ясных ноябрьских дней захожу с соседями в лифт и чувствую на себе все взгляды сразу. Странный такой, пристальный взгляд и ни тени привычной улыбки. Губы в нитку. Словно все они уже зомби и чуют, что я еще нет. Выхожу на Коллинз, и тут то же самое. Идут навстречу и странно так напряженно смотрят, ничего не говорят, а раньше весело приветствовали. Может надо срочно бежать в аптеку? Закрыть за собой шваброй дверь и отсидеться пока все утихнет, вооружившись присыпкой и набрав в шприц бенадрил?

Возле ближайшего к дому Старбакса образовалась бесконечная волнистая очередь. Люди стоят в куртках, пальто и перчатках, словно апокалипсис прямо сейчас. Вы точно видели эту сцену во всех голливудских блокбастерах про всемирную катастрофу. Те, кому достался стакан, судорожно сжимают его. Подхожу к ним в топе и шортах и спрашиваю, что произошло? Все остальные кофейни в городе закрыты?

– Вы что! – смотрят тревожно стеклянными глазами, – сегодня же пятьдесят девять по Фаренгейту!

Думаю, лучше уйти. Еще немного и они поймут, что у меня иммунитет и утащат в лабораторию на эксперименты или, того хуже, укусят за живот.

О докторе Розлин я ничего не знала до того момента, как увидела ее фотографию на сайте больницы Mount Sinai. Не знаю почему, но если лицо на фото внушает мне доверие, то мое общение с этим лицом потом складывается наилучшим образом. Это оказываются те самые профессионалы от Бога. Драгоценные контакты, которые передаются из уст в уста. Даже самые уверенные рекомендации друзей – не такое рабочее средство. Так вот лицо Розлин красивое, но улыбается оно той самой уверенной широкой улыбкой, какой и должен улыбаться опытный врач, а не просто красотка.

Многое во Флориде напоминает мне латиноамериканские мыльные оперы 90-х годов. Майами, и правда, отличная локация для жарких сентиментальных многосерийных историй. Типаж Розлин – главная героиня такого сериала про врачей. Жгучая брюнетка в белом халате с алой помадой на губах. За униформой врача и серьезными очками скрывается харизма, уверенность, женственность и страсть. Ее пациент выживет с вероятностью сто процентов. Свои первые роды я хочу доверить именно такой женщине. Не удивительно, что в нее влюбился наяву главный врач клиники доктор Гильермо. И впоследствии женился.

Я инстинктивно располагаюсь к ней и не ошибаюсь. Потому что все первые приемы меня встречает лучезарная, доброжелательная Розлин, которая озаряет своим светом всю клинику. Она быстро ходит, громко заливисто смеется, вокруг нее вертится медперсонал, пациенты и собственный муж. Сразу ощущаю в клинике присутствие Инвати. Мне хочется буквально раствориться здесь от нисходящего, блаженного спокойствия, хотя, казалось бы, ему тут не место. Но даже Ролекс мирно дремлет на каждом УЗИ. Я же мечтаю отодвинуть весь сероватый кондиционированный мир больничных аппаратов, голубых пеленок, бахил и шприцов, чтобы и здесь, в современном оборудованном кабинете, а не где-то под священным деревом в лесу, протянуть свою ниточку связи с природой. Истиной древней природой женщины, дарующей ребенку жизнь. Чувствую, что и эта сила хочет рассказать о себе и, поддержав меня, воплотиться.

– Растолкаем соню? – любит пошутить Розлин, – сейчас проверим, как бьется его сердце. Все хорошо, но дрыхнет без задних ног. Вот его ножка, смотри.

– Доктор Розлин, а у вас есть дети?

– Да, две дочери. Им девять и семь лет, – как же женщины расцветают, когда говорят о своих детях, – Лейла и Люсия. Они тоже родились здесь, в Майами, но мы с Гильермо пуэрториканцы. Мы оба учились в Штатах и так и остались. Девочки очень разные. Лейла – рассудительная, строгая, любит читать, просто готовый политик или врач. Хотя мы искренне не желаем им стать врачами, – снова смеется. – Люсия, наоборот, вечно красуется у зеркала, танцует перед ним, не оторвать. Зовешь ее, но она не откликается, так увлечена собой. Просит меня отвести ее на профессиональный маникюр и поскорее поставить брекеты.

– Люсии они такие, уж я-то знаю.

– А откуда ты так хорошо знаешь английский, Мила? Первый раз встречаю иностранного пациента, которому не надо переводить медицинские термины.

– Читала в институте «Окончательный диагноз» Артура Хэйли.

– Oh, my God! Не может быть! – уж она-то в курсе, что это за книга.

Бедная Розлин, она тоже это пережила. Я весь третий курс в инязе из-за Хэйли не спала, месила одеяло. Просто извелась. Молодой девушке на протяжении всей истории пытаются поставить диагноз, доброкачественная ли опухоль у нее ноге или рак? Всю книгу даже самый опытный онколог и патологи сомневаются. А в романе еще и другие, не менее душераздирающие клинические картины. И в конце – не хэппи энд. Ей ампутируют ногу, а возлюбленный не хочет продолжать отношения с калекой. И у всего потока третьего курса иняза остаётся пожизненная психологическая травма – мы женский ВУЗ, нам всем по двадцать лет.

В финале безжалостный Хэйли начинает выкручиваться, писать что-то там про отвагу и мужество главной героини, но это всё не имеет, не имеет значения. Поздно! Мы уносим с собой во взрослую жизнь мощный словарный запас медицинских терминов. Потому что перевели с английского каждое слово, мы не могли пропустить ни одно! Правильный ли диагноз поставили врачи? И до последней страницы верим, что они ошиблись.

– Ну, смотри, как удачно я появился, – это мой английский заигрывает со мной. В одноэтажном Майами Спрингс, где располагается клиника Розлин, больше велосипедов, чем машин, и больше деревьев с развесистыми кронами. Я надеваю золотистые очки-авиаторы, чтобы не выдать эмоций. Английский не унимается. – Забросила меня, списала, как профессию, в упор меня не видишь. Пользуешься только, когда я тебе позарез нужен. А я крут, детка. Хочешь, не возвращайся в Москву, а работай здесь переводчиком для русских в медицинской среде. Потом еще книгу пострашнее, чем у Хэйли замутим. Розлин-то умная женщина, в отличие от тебя, сразу обратила на меня внимание. Подумай, не спеши, I’ll be back.

Я и правда кручу в голове смесь сомнений и страхов. Что делать? Мое пребывание во Флориде – временный роман, иллюзия райской жизни, а возвращение в Москву неизбежность. Назад в журнал Vogue? Но там меня уже и не ждут. Ролекса придется отдать няне, а мы с ним даже не виделись еще и об этом даже думать как-то странно. Допустим, работаю я в ненормированной анархии с дедлайнами и командировками. Но я сама видела, как девчонки-коллеги льют слезы прямо в чашку с кофе, когда поздно вечером на экранах мобильных телефонов появляются детские личики, умоляющие мам поскорее вернуться домой. А нам всем до ночи номер сдавать в печать.

А сын дизайнера бабахнул кому-то сменкой по голове и не рассчитал. Ее вызывают в школу, а главный редактор тут как тут: «Чтоб в последний раз, выбирай, что важнее». Еще каких-то несколько месяцев назад я и подумать не могла, что жестокая правда коснется меня. Только мода – это не работа. Вот в чем вопрос. Это творчество, это самовыражение, продолжение меня. Бросить себя – значит неизбежно пойти ко дну. А под водой золотой середины не бывает.

С другой стороны, жизнь Розлин тоже не радуга и единороги. Сама же мне сказала: начнутся схватки – звони, я сразу приеду в больницу. Получается, каждая ее пациентка вот так, среди ночи, может ее поднять. Роды – это вам не шутка. Розлин не светит сослаться ни на головную боль, ни проспать, ни сказать, что утром у девочек выступление и мама обещала сидеть в первом ряду. Навряд ли есть на свете какая-то няня, которая срывается к Розлин по ночам, каждый раз когда рожают ее пациентки. При этом Розлин просто сияет, не жалуется, и на фото у нее в кабинете – две симпатичные девчонки, а не чумазые зверушки с колтунами вместо кос. Хотя, откуда мне знать, кто покажет свое закулисье…

Возможно, дело в самой ценности миссии врача. Розлин помогает женщинам даровать жизнь, помогает и самим женщинам родиться – и здесь цепочка поколений, где Розлин ее страж и проводник. Кто как не Инвати дарила древним женщинам подсказки собирать в лесу коренья и травы, нашёптывая, какие из них исцелят? Но это тогда. А сейчас она, возможно, помогает избранным дочерям закончить медицинский университет, а потом подыскивает подходящую няню. И самым преданным и благодарным раскачивает интуицию на полную мощь, потому что самые таланливые врачи подчас лечат очень интуитивно.

И почему я сама не стала врачом? Все бы в жизни было так понятно и с интуицией мне повезло. Предположим, у меня тоже миссия – я помогаю женщинам раскрыть их природную красоту, что в течение их дальнейшей жизни, согласитесь, немаловажно. Просто на практике все сводится к работе на съемках в журналах. Мы с Розлин обе женщины, горящие любимым делом, обе одинаково расцветаем в нем, но в сравнении с чем, в чьих глазах мое дело вдруг так мелеет? Кто вообще подкинул мне эту идею сравнивать, взвешивать на чаше весов?

В обществе все как-то не склеивается. Выходит, если ты посвятил себя медицине, то как-то безнравственно говорить тебе: перестань делать карьеру – ты спасаешь жизни людей или даже помогаешь им ей обзавестись. А если ты стилист, твоя профессия вроде как игры в игрушки. Мода – это что-то несерьезное, без этого можно и обойтись, тем более, когда на другой чаше весов благополучие детей. Нет-нет да и услышишь – просто тряпки. Или это моя московская среда обитания такая, а у флоридианок такой проблемы нет?

Досада жалит меня, как медуза. Дэнис уже сейчас каждый наш диалог пересаливает этими мыслями – мол, не сможешь угнаться за двумя рыбками, выбирай. Точно! Дэнис! Вот, кто посадил ростки этой мысли в благодатную почву и его Бог Кормименятриразавдень. Да я уже готова метнуть в него символ Флориды, большой и спелый апельсин. Откуда мне знать, какой я буду мамой, как вообще буду осознавать будущую связь с ребенком? Пока не окажусь с Ролексом на руках, и не узнаю.

– Hey, English! Still there? To work or not to work – that is the question…

Похоже я надолго отпугнула Инвати. Сегодня зачем-то поделилась мыслями с Хамидом и Беатрис, какие флоридианцы смешные, когда мерзнут. Повисает пауза, они переглядываются, набирают в легкие побольше воздуха и как начнут:

– Вы, русские – не лучше. Вы очень странные! Вот вы, Мила с Дэнисом, перебрали десятка два апартаментов. И везде вам мебель старая – бее, не возьмём. Ищем только современную с деревянными полами. В итоге пошли и втихаря сняли самую ветхую из всех с ковролином на полу!

– А русский язык – это вообще… – подхватывает Хамид. Вы бы себя слышали со стороны.

– А что не так-то?

– Вот вы как звучите – шпшхшшш чшш хршшш…

– А ругаетесь вы супер смешно – пэздэц!

От неожиданности мы с Дэнисом просто прыскаем со смеха. А эти двое тоже, как дети. Видят, подействовало на нас, откладывают пиццу и давай орать на всю Линкольн Роуд, в приличном уличном кафе, заметьте:

– Нэ пэзди! – выдает Хамид.

– Ты нэ пэзди! – распевает Беа.

– Беа, умоляю, хватит! Иначе Ролекс сейчас родится. Все, он рождается. Прекратите, умоляю – это слишком смешно. А они от этого только заводятся, горлопанят, как двое из ларца:

– Это, блать, пэздец, – кричит Хамид.

– Пэзда! – вторит Беа.

Не знаю, где они набрались этих непристойностей, но точно не от нас.

У Дэниса свои приколы. Дата его Рождения и планируемая Ролекса почти совпадают.

– Не рожай в мой День Рождения, я тебя предупредил.

– Как это? Сидеть терпеть? – ладно, думаю, если в ход пошел черный юмор, я тоже в долгу не останусь.

Шагаем по Коллинз Авеню, а я вдруг хватаюсь за живот – ой, дорогой, кажется, началось… Точно не доедем до больницы, чувствую уже ребенка, принимай. Дэнис в панике – что, куда, скорую, срочно, что делать? Задергался, попался! Но ненадолго. Говорю, мол, знаешь, вроде отпустило. Могу же я так делать пока не наиграюсь, верно? А могу высоко прыгать. Мне правда ничего не стоит, а Дэнис не может на это смотреть.

Но дальше всех пошла местная природа. Юмор у нее, скажем, совсем не цветной. Она демонстрирует его масштабно, эпично, как и пристало всем явлениям в Штатах. Однажды в тихий безветренный день перед нами на улице вдруг, как в отличном хорроре, появляется бесконечная, глухая, серая стена. Ничего подобного мы в жизни не видели. Смотрим направо, налево, ей в обе стороны нет конца. При этом над головой ни облачка. Ужас, я буквально каменею и не могу на нее не смотреть. Что это такое?

– Бежим! – Дэнис больно хватает меня за руку и силой тащит в противоположном от нее направлении.

Я оглядываюсь зачем-то на секунду назад, а стена приближается, приближается. Она гонится за нами, словно пытаясь поглотить все вокруг, она намного быстрее нас. Начинаю тоже кричать, вокруг все вдруг становится абсолютно монохромным.

– Мы не успеем! – и, бах, с неба мне в спину бьет поток воды такой силы, как если бы разом опрокинули ванную. Добегаем до ближайшей крыши здания автопроката и видим, как стена, сметая все на своем пути, движется к югу South Beach. Мы же стоим насквозь мокрые и ошалевшие в потоках тропического ливня.

– Телефон умрет?

– Думаю, уже умер.

– Смотри, и кабриолетам крышка, а я думал взять покататься.

Вот такая она Южная Флорида. Можешь сколько угодно думать о своем, планировать, мельтешить, пока не появится стихия. В этом тропике ты бесконечно мал, ты просто капля. Так что не стоит даже ни о чем ни беспокоиться, ни суетиться.

После этого посвящения я и моя обретенная земля становимся ближе. Я с покорностью принимаю отведенное мне место сошки, она в ответ ласкает мои ноги прохладной пеной прибоя. Пока на балконе второй день сохнут кроссовки, на кухне квартиры с рыбками кипит жизнь. Выпекается ананасово-кокосовый хлеб. Задействованы все рецепты: от идола американских домохозяек Марты Стюарт до блоггеров новой волны. В облаке муки крутится Мила, жонглируя мерными чашами, сокрушаясь, что снова вышел кекс, а не хлеб. А Дэнис – что нужны новые джинсы, старые сели. Не сели, дарлинг, малы!

Дэнис и Мила вдвоём втаскивают в дом исполинскую тушку индейки. Тантрический центр приготовления еды по задумке смещается на мою кухню. День Благодарения – великая трапеза из многих блюд под покровительством такой мощной практики, как благодарность небу. Да я в тортилью расшибусь, но в этот день почувствую на своей кухне ту самую священную женскую силу. Привлеку как жрицу Беатрис, куплю все травы и специи в свежем виде, произнесу их названия вслух, оденусь, как на свидание с парнем, и буду самозабвенно медитативно творить. Беа и Хамид официально приглашены в Атлантис разделить с нами семейный ужин.

Но сценарий выходит иной. Накануне Дня Благодарения индейку замачивают в рассоле и оставляют мариноваться на всю ночь. А наша огромна и не влезает ни в одну кастрюлю, как не помещается и в алюминиевый таз, который оставила нам синьора-арендодатель. Отвожу ей всю широченную раковину на кухне и заливаю соленой водой. Получается очень комично. Из-под воды торчит огромный бледно-розовый полысевший зад в редких перьях. Беа заглядывает узнать, как идут дела, но видит его и начинает смеяться до слез. Я тоже не могу пройти мимо. А мне его еще щипать!

Дэнис вообще не из тех, кто такое пропустит. Он приправляет зад такими эпитетами, что я надуваюсь и краснею от истеричных приступов смеха. Ночью просыпаюсь от жажды, плетусь на кухню, а он белеет при свете бледной луны. Индейка побеждает пилигримов. Стрела с ядом хохота и икоты настигает меня, ай, я сползаю по стене и Дэнис вскакивает, думает что-то случилось.

К полудню следующего дня беру себя в руки, надо ровно дышать. Беатрис со всей ей присущей грацией варит подливку на моей кухне. За соседней конфоркой – я, поджариваю хлебный гарнир. Обе в коротеньких шортах, обе поем флоридианские песни. Беа о том, что для соуса нужны потрошки, и чтобы позднее я непременно собрала сок индейки из блюда и разбавила им подливку. Я – о том, что забыли купить клюквенный соус и надо бежать в магазин. В кастрюлю летит шалфей и тимьян, гималайская соль и зира. Всю кухню заливает густой аромат кайенского перца, апельсина, корицы, чуть разбавленный теплым полуденным бризом, влетающим в окно. Все постепенно начинает закручиваться в магическое действо, но так и застывает в этой точке.

В ней много удовольствия от вкуса, и в ней украшенная созвездиями ночь, в ней тихий плеск и счастье от общения с друзьями. И пятка Ролекса, которая образует милый бугорок в моем боку, которую не запихнуть назад, ведь в животе нет места. И много-много благодарности за все. Но не хватает лишь ее, my special guest star – Инвати. И, очевидно, лишь одно. Смеяться слишком много – позволить духу вылететь в окно.

Еще до рассвета просыпаюсь от тихого протяжного зова Инвати. И чувствую ее рядом. Она ощущается как сила, как невероятная свобода, как полная уверенность – то, что происходит с тобой безопасно. Она вытесняет во мне все милое и наивное, все вопросительное, наполняя взамен острым сознанием своих инстинктов, энергии, непоколебимости, решительности. Я встаю, плечи сами распрямляются назад, распахивается взгляд и в легких будто больше кислорода. Она зовет меня на океан.

Бесшумно одеваюсь, целую Дэниса, он спит. Как мирно спит весь остров. Пляж никогда не бывает одинок, но только не на утро после Дня Благодарения. Оно единственное в году, когда флоридианцы, как младенцы, дремлют после сытного ужина под колыбельные прибоя. И только разбуженный древней силой счастливчик забирает все. Мне достается все небо оттенка розового кварца, весь бесконечный сиреневый пляж, и шелковая гладь океана, такого смиренного, как никогда. Сажусь у кромки воды и вижу едва появившуюся рыжую макушку солнца и дорожку света на воде, которая ласковым сверкающим ковром стелется ко мне, словно протягивает с приветствием руку – you are welcome, Mila. Беременные флоридианки кладут левую ладонь на свое сердце, правую – на живот, закрывают глаза и ищут связь между собой и будущим ребенком. И связь с природой всего живого на Земле. Они воссоединяются с младенцем, ощущая свое единовременное единство с ним и разность. Togetherness – так это звучит на их языке.

 Я делаю так же. Долгий вдох, выдох и представляю сына взрослым. Не беззащитным малышом на моих руках, и не озорным мальчишкой, который пускает камнем блинчики по воде. Мне хочется встретиться с ним в точке, где нам обоим по тридцать. Я представляю его взрослым мужчиной, который сидит рядом, смахивает челку со лба, что-то машинально рисует рукой на песке, и мы болтаем о том о сем. Какой он? Человек, рожденный на океане? Человек, который привел нас на этот уходящий под воду остров? Мне не видны его черты лица, но я чувствую харизму, силу, великодушие, уверенность его отца, и ту же теплую улыбку.

Он обожает так сидеть болтать со мной, мы на одной волне, в нем моя способность сильно чувствовать и видеть. Мне тоже интересно с ним болтать, ему откроют больше тайн, чем мне. Подумайте, он тоже так уверен. Он метко шутит. В нем много доброты и мудрость поколений, пришедшая, как дар. И неприятие стереотипов и стандартов. Как Маяковский. Тот же дерзкий вайб. И вместе с тем едва заметное принятие, смиренье.

– Как его зовут? Кто этот Он?

– Да ты серьезно, мам? Это же я – …

Дэнис уверен, что это он придумал Ролексу имя. Был момент, сознаюсь, когда мы вдвоем услышали его в фильме. Но кто первый присвоил? Дэнис по умолчанию уверен в себе. Это его природные настройки. Более того эта уверенность имеет свойство расти и поглощать все живое вокруг, как плотоядное растение, если и сам Дэнис основательно подкрепился. А вчера, ну сами знаете… Уверенность – его альтер-эго, которое мерит квартиру туда-сюда широкими шагами, топая пятками, захватывая собой все пространство, и раскачивая порой мою шлюпку так, что того гляди плюхнусь в воду.

– Надо ехать на Ки-Уэст пока ты не родила. И срочно. Времени впритык, я хочу путешествовать, а не торчать на пляже. Завтра же едем, собирайся, – и никаких тебе лазеек для моих сомнений, вдруг, роды застанут нас по пути? – Пока ты будешь болтать тут с собственной аурой, жизнь пройдет! Со всеми сомнениями – к Розлин. Я беру камеру и дрон. Кто хочет, тот со мной. И да, мне звонили друзья из Москвы, они откуда-то в курсе подробностей нашей жизни.

– Я знаю откуда. Это блог растет, им в сети делятся вовсю, – легко пожимаю плечами, – около тысячи человек вчера читали.

– Что? У тебя блог вырос в десять раз за несколько дней, а ты делаешь вид, словно это ерунда какая-то?

– Почему ерунда, мне приятно. Последние посты стали напоминать обратный отсчет перед появлением Ролекса. Вышел прямо сериал про американскую больницу! Он еще обрывается каждый раз на самом интересном месте. Даже я втянулась за ним следить.

– И в чем интрига?

– Удастся ли главной героине в суровом и прагматичном мире искусственных стимуляций родов и эпидуральных анестезий, в которых погрязла Южная Флорида, родить самой? Позволят ли ей местные врачи прожить это? – смеюсь, – на самом деле, думаю, это деньги, Дэнис. Там много о том, как прилично сэкономить в такой поездке.

– Хм, любопытно. Пиши дальше, но, если останется время. Потому что у тебя его нет и не будет. Собирайся, едем на Ключи. Поторопись! Кабриолеты в прокате просохли, я вчера заходил. И я забронировал нам красный Chevrolet Camaro, тебе понравится.

И если вы взлетите вверх, высоко, как поднялось над Атлантисом старое новое солнце, то увидите стройный хайвэй, великолепие которого затмит все остальные впечатления, ибо лежит его путь по воде. По нему скользит стремительный кабриолет, собирая ключи от сердца Флориды и ключи-подсказки к Инвати. От материка через Коралловый Риф до Ключа Ларго, от Ключа Ларго до острова Айламорада, от Айламорады до Ключа Фиесты, от Фиесты до Ключей Конков и Маленькой Утки по семимильному мосту к Острову Сладкой Буханки и Центру Исследования Дельфинов и дальше на юг, к самому экватору, где их ждет крайняя точка архипелага. Туда, где от Атлантики оторвется Мексиканский залив и вы, наконец, припадете к земле Хемингуэя. Спускайтесь потихоньку, Мила и Дэнис уже там.

Первым делом начинаю выяснять все про конков. Потому что со слова “конк” начинается любое название на Ки-Уэст: от вкуснейшего местного рыбного чаудера и закачивая входом в подозрительный бар c бородачами. Кругом висят таблички “Республика Конков”. Осматриваюсь вокруг под саркастические замечания Дэниса, что это какие-то голливудские декорации, а не настоящий город. И что заявленная самая южная точка архипелага в виде бетонного наперстка мало того, что напоминает немецкий флаг, еще и чистой воды надувательство, потому что за ней есть суша. Мне и самой хочется застать здесь баунти, но тут царит иной дух. Дух бунтарей на пенсии. Это и есть конки – бывшая шальная братва рыболовов, моряков, барменов и завсегдатаев баров, их потомки и подражатели.

Оказывается, в тот год, когда мы с Дэнисом усердно ползали в ползунках в наших советских квартирах, свободолюбивые местные жители устроили мятеж против официальных властей, за то, что те поставили на их единственной дороге на материк блокпост. На дороге стали образовываться пробки, поток туристов на остров падать, что вывело из себя жителей архипелага так, что они устроили революцию. Но произошла она в баре “Последний шанс”, где тогдашний мэр, имя которого кстати было Дэннис, шарахнул буханкой черствого кубинского хлеба по голове манекена, одетого в форму военно-морского флота США – это и стало основным залпом протеста. После чего под громкие крики и сотни кружек пива, поднятые в воздух, мэр завершил мятеж, но потребовал у США, непонятно с чего, миллиард долларов. Ну, скажу я вам, мой Дэнис поступил бы так же. Узнаю стиль!

Пресса мусолила эту историю несколько дней. Островитяне прослыли истинными бунтарями, им даже позволили неофициально провозгласить себя «Республикой Конков». Они заявили миру о себе, как о свободолюбивом и смелом народе. Этого оказалось достаточно для нерушимости их самооценки на поколения вперед. Они разошлись по барам с чистой совестью и до сих пор там.