Кровь и Воля. История Мурома

Глава 1. Дань и Грязь

Осенний холод пробирал до костей, но дело было не в нём. Воняло страхом, гнилой листвой и покорностью. Сырой туман, тяжёлый, как мокрый саван, цеплялся за бороды мужиков, собравшихся на площади. Они стояли, понурив головы, избегая смотреть на тех, кто был их хозяином на этот день – на дружинников князя Святозара.

Они стояли в центре, у общинного амбара, словно сытые волки посреди стада овец. Лощёные, откормленные, в промасленных кожаных доспехах, натёртых салом до блеска. Их взгляды были ленивы и полны презрения. Старший, рыжебородый Глеб, здоровенный, как годовалый бык, брезгливо ткнул носком тяжёлого сапога в тюк лисьих шкур, размазав по ним комья грязи.

– Это что за обноски, Миролюб? – пророкотал он, и его голос, казалось, заставил вибрировать стылый воздух. – Моль поела, пока до нас несли? Или вы решили, что князь такой тканью свою боярскую задницу подтирать станет?

Старый охотник Борислав, принёсший шкуры, съёжился и побледнел под въедливым взглядом гридня. Лицо его было похоже на печёное яблоко, сморщенное и серое.

– Лучшие, гридень, клянусь Велесом. Зверь нынче пугливый пошёл, худой… Шкуру не нагуливает…

Глеб не дослушал. Движение было коротким, свистящим и будничным. Костяшки пальцев, защищённые толстой кожей перчатки, врезались в лицо старика с отвратительным влажным хрустом. Борислав рухнул в жидкую осеннюю грязь, как пустой мешок. Он захрипел, зажимая ладонями разбитое в кровь лицо, выплюнул кровавый комок, в котором блеснул белый осколок зуба, и заскулил, как побитый щенок.

– Значит, ищи лучше, пёс! – рявкнул Глеб, вытирая перчатку о рубаху другого мужика. – Князь ждёт дани, а не твоих оправданий! Следующий!

Родомир, перекидывавший мешки с зерном в общую кучу, сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Глухая, привычная ярость, холодная и тяжёлая, как камень на дне реки, поднялась из живота к горлу. Он заставил себя дышать ровно. Не сейчас.

Он видел, как Ратибор, один из дружинников – молодой, смазливый, с заносчивой ухмылкой на холёном лице – проходил мимо Зоряны. Она несла вёдра на коромысле, и её стан покачивался в такт шагам, заставляя льняную рубаху туго обтягивать сильные бёдра и высокую грудь. Ратибор провёл по ней липким, оценивающим взглядом, будто выбирал кобылу на торжище, и, обойдя сзади, грубо схватил её не за руку – за сочную, упругую ягодицу, больно сжав пальцами.

– Ух, какая ягодка в этом болоте выродилась! – прохрипел он ей на ухо, и от него пахнуло перегаром и луком. – Может, хватит воду таскать? Поедешь со мной в гридницу, будешь подо мной визжать, а не над вёдрами кряхтеть?

Он мерзко хихикнул и попытался впиться губами ей в шею. Зоряна вскрикнула – не от страха, а от омерзения. Её тело напряглось, как натянутая тетива. Она с силой развернулась, коромысло мотнулось, и полное ведро с ледяной колодезной водой окатило гридня с головы до ног.

Ратибор на миг замер, ошарашенно хлопая мокрыми ресницами. Грязная вода стекала по его лицу, за шиворот, смешиваясь с грязью на кожаном доспехе. Хохот, до этого доносившийся от других дружинников, резко смолк. Лицо Ратибора, только что бывшее заносчиво-похотливым, побагровело и исказилось такой злобой, что казалось, он сейчас загрызёт её.

– Ах ты, сука деревенская! – прошипел он, отбрасывая в сторону мокрую прядь волос. Его рука метнулась к рукояти меча, но тут же передумала – бить мечом безоружную девку было слишком даже для них. Вместо этого он сжал кулак, чтобы врезать ей по лицу, чтобы сломать этот гордый, непокорный взгляд.

– Оставь девку, Ратибор! – пророкотал спасительный рык Глеба. Он стоял, не оборачиваясь, пересчитывая кольца мехов. – Не для того мы здесь. Я тебе что сказал? Сперва золото, а блядство – потом. Всегда успеется. Захочешь – возьмёшь её, когда обратно поедем. Никуда не денется.

Угроза, произнесённая лениво и буднично, была страшнее самого удара. Она означала, что это лишь отсрочка, а не спасение. Ратибор опустил кулак, но злость в нём кипела. Он отпустил Зоряну, злобно зыркнув на неё, а затем его взгляд впился в Родомира, который сделал полшага вперёд, всё ещё не выпуская из рук тяжелый мешок с зерном. Родомир не двигался, но всё его тело превратилось в сжатую пружину.

Их взгляды встретились над головами покорно стоявших людей – холодная, немая ярость Родомира против спесивой, униженной угрозы дружинника. Ратибор криво усмехнулся, проводя языком по губам, будто уже пробуя на вкус и кровь Родомира, и слёзы Зоряны. Он молча отвернулся, сплюнув себе под ноги.

Гнёт был не в мешках зерна и не в шкурах куниц. Он был в этом праве сильного – праве ударить старика, праве схватить любую женщину, праве отнять жизнь и честь просто по прихоти. Гнёт был в унижении, которое текло по венам гуще, чем кровь.

Сбор дани продолжался под аккомпанемент унижений. Дружинники, чувствуя свою безнаказанность, рылись в погребах и амбарах, отбирая не только то, что положено в дань, но и всё, что приглянулось. Бочонок лучшей медовухи, предназначенный для осеннего праздника, был тут же вскрыт. Гридни пили прямо из него, передавая по кругу тяжелый глиняный ковш, хохотали, рыгали, и их пьяные голоса разносились над притихшей деревней. Один из них справил малую нужду прямо на мешки с зерном, которые сам же только что и отложил в сторону.

Воздух звенел от напряжения. Мужики стояли, опустив головы и сжимая бесполезные кулаки. Женщины старались держаться подальше. Казалось, ещё одно слово, ещё один взгляд – и хрупкое стекло покорности разобьётся, и прольётся кровь. И в этот самый момент, когда напряжение достигло пика, из серой, туманной пелены, окутавшей лес, донёсся звук.

Это был не человеческий крик и не рёв зверя. Пронзительный, дикий и хищный вой боевого рога вспорол тишину. Звук, который в этих краях означал только одно.

Смерть.

Глава 2. Красная Жатва

Первый жемайтиец вынырнул из тумана не как человек, а как порождение самой сырой земли. Низкорослый, сбитый, как пень, с плоским, невыразительным лицом и пустыми, как у рыбы, глазами. Он не бежал – он нёсся, низко пригнувшись к земле. В его руке был зажат тяжелый топор с широким лезвием, больше похожий на инструмент мясника.

Дружинник у ворот, тот самый, что пару минут назад вытирал перчатку о рубаху крестьянина, лениво ковырял ножом щепку, уже предвкушая пьянку и трофеи. Он не услышал почти бесшумных шагов. Он услышал лишь свист воздуха и увидел тень, метнувшуюся на него. Поднять голову он не успел.

Звук был не металлическим лязгом, а влажным, тошнотворным хрустом, с каким раскалывают кость с мозгом. Топор вошёл ему в череп точно посредине, развалив его надвое, как перезрелый арбуз. Серое вещество мозга, смешанное с алой кровью и осколками кости, брызнуло на бревенчатую стену ворот, оставив на ней жуткий, парящий узор. Тело несколько мгновений стояло, качнулось, а потом безвольно рухнуло в грязь, подёргиваясь в последних конвульсиях.

Следом за первым из туманной пелены хлынула волна. Десяток теней, безмолвных, быстрых, смертоносных.

Ратибор, чьё лицо всё ещё горело от унижения, первым среагировал на звук. Он с рёвом выхватил меч, но было поздно. Короткое, грубое копьё с заострённым костяным наконечником, брошенное умелой рукой, уже летело к нему. Оно ударило точно в живот, в незащищённый зазор между кожаным доспехом и поясом. Ратибор издал сдавленный, мокрый вскрик, в котором смешались боль и удивление. Он согнулся, глядя на древко, торчащее из его плоти, инстинктивно пытаясь выдернуть его. В этот миг второй налётчик, словно вырастая из-под земли, был уже рядом. Он не стал тратить время. Широкий, размашистый удар топора пришёлся Ратибору по шее. Лезвие не отделило голову полностью, но вошло глубоко, перерубив позвонки и трахею. Голова мотнулась набок под неестественным углом, держась лишь на лоскутах кожи и мышц, и из разорванного горла хлынул фонтан тёмной крови, заливая самого налётчика.

– В строй, дети псов! – взревел Глеб, и его голос раненого медведя перекрыл начинающиеся крики.

Четверо оставшихся гридней, действуя на чистом, вбитом годами рефлексе, мгновенно сбились спина к спине. Щиты с глухим стуком сомкнулись в единую стену. Началась сеча. Сталь с яростным скрежетом била по стали. Глухие, тяжёлые удары топоров дробили дерево щитов, посылая в руки болезненную отдачу.

Родомир бросил мешок. Ярость, до этого сидевшая в нём холодным камнем, взорвалась обжигающей лавой. В голове не было ни одной мысли – только звериный инстинкт. Он видел, как один из налётчиков с мерзкой ухмылкой замахнулся топором на старого Миролюба, пытавшегося отползти в сторону. Мир для Родомира сузился до этой фигуры, до этого замаха. Он издал рёв, которого сам от себя не ожидал, и бросился вперёд, с размаху, вложив в удар всю свою массу и ярость, всаживая тяжёлый колун жемайтийцу между лопаток.

Раздался омерзительный, громкий хруст, словно сломали сухую толстую ветку. Это ломался позвоночник. Налётчик выронил топор, его тело выгнулось дугой в неестественном спазме, и он беззвучно обмяк, рухнув лицом в грязь.

Это словно сорвало плотину. Вид первого убитого врага, убитого своим же парнем, подействовал на деревенских мужиков как удар хлыста. Ужас сменился озверением. Вооружаясь тем, что было под рукой – вилами, косами, дубинами – они набросились на врагов. Начался кровавый, неуправляемый хаос. Одна из женщин, которую налётчик пытался утащить за волосы, вцепилась ему зубами в щёку и с рычанием вырвала клок мяса, хлынувшая кровь заставила того отпустить её. Кузнец Вратислав, здоровенный, молчаливый мужик, своим тяжеленным молотом просто размозжил голову одному из них. Удар был настолько силён, что череп буквально вмялся внутрь, и из ушей и носа брызнула серо-красная каша.

Родомир бился, как одержимый. Он уже не чувствовал ни боли, ни страха. Он увернулся от горизонтального удара меча, и пока враг терял равновесие, Родомир сделал шаг вперёд и снизу вверх вогнал острый край колуна ему под челюсть. Он почувствовал, как острие с хрустом пробивает кость и входит во что-то мягкое и тёплое. Он провернул топор и дёрнул его на себя. Тёплая, густая кровь хлынула ему на лицо, шею и руки, почти ослепив. Он оттолкнул от себя дёргающееся тело и огляделся в поисках новой цели.

Бой закончился так же быстро, как и начался. Последнего раненого жемайтийца, пытавшегося отползти, Глеб пригвоздил к земле ударом копья, с видимым удовольствием надавив на древко всем своим весом, пока хрипы под ним не стихли.

Наступила тишина. Тяжёлая, вязкая, пропитанная запахом свежей крови, пота, страха и опустошённых кишок. Родомир стоял, тяжело дыша, и смотрел на свои руки. Они были красными по самые локти. Липкими и красными. Он убил. Убил двоих. Внутри было пусто. Та часть его, что должна была ужасаться, молчала. Вместо этого в пустоте звенело холодное, хищное удовлетворение.

И тогда он увидел их. Лежащие в кровавой грязи у тела убитого предводителя налётчиков, здоровенного мужика с перерубленной Глебом шеей. Добротный стальной меч в простых, но крепких кожаных ножнах. Боевой топор с длинной, удобной рукоятью. Круглый щит, обитый железом.

Дружинники, хромая и ругаясь, перевязывали раны и осматривали своих мёртвых товарищей. Никто не смотрел по сторонам. Сердце Родомира заколотилось тяжело, гулко, но на этот раз не от страха, а от азарта. Это был шанс.

Скользнув в тень амбара, он, стараясь не шуметь, приблизился к телу. Быстро, одним отработанным движением, он подхватил меч и сунул его за спину, под рубаху. Холодная, чужая сталь неприятно прижалась к его горячей от крови коже. Схватил топор, почувствовал его идеальный баланс. Поднял щит. Через мгновение он уже скрылся за поленницей, став просто ещё одним испачканным в крови и грязи жителем деревни.

Но он уже был другим. Что-то в нём сломалось или, наоборот, выковалось в этой кровавой жатве. Мальчик, таскавший мешки с зерном, умер. На его месте рождался кто-то другой.

Глава 3. Волки в Своём Стаде

Боевая ярость схлынула, как мутная вода после паводка, оставив после себя лишь липкий ил усталости, тошноту и боль. Глеб, зажимая ладонью глубокий порез на плече, откуда медленно сочилась тёмная кровь, пропитывая кожу и рубаху, обвёл всех мутным, налитым кровью взглядом. Его лицо было бледным, но ярость в глазах горела ярче, чем угли в очаге.

– Это ваша работа! – прохрипел он, и его голос был похож на скрежет камней. Он ткнул грязным от крови и грязи пальцем в сторону старосты Миролюба. – Сговорились с лесным отродьем, твари! Придумали хитро! И дань не платить, и нас под топоры подставить!

Миролюб, опираясь на посох, чтобы не упасть, сделал шаг вперёд. Его руки дрожали, но в голосе прорезался металл.

– Разуй глаза, гридень, если кровь их тебе не залила! Мои люди тут погибали рядом с твоими! Глянь туда! – Староста указал дрожащей рукой на тело молодого парня, лежащего в грязи с торчащими из живота ржавыми вилами, которыми он пытался защитить свою сестру. – Это мой племянник! Мы о жемайтийцах князю вашему который год в ноги кланяемся, а ему что? Медовуха слаще нашей крови, да девки в тереме теплее наших вдов!

– Заткнись, старый! – взревел Глеб, делая шаг к нему. Он был выше и шире, и от него несло потом, кровью и угрозой. – Я видел, как вы столпились по углам, как крысы! Ждали, пока нас вырежут, чтобы потом поживиться! Князь Святозар, когда услышит, что двое его людей здесь сдохли из-за вашей подлой деревенской душонки, он придёт! И он не будет говорить! Он вашу деревню в пепел обратит! А я ему помогу! Я лично твою седую башку на кол у ворот насажу! Чтобы вороны глаза выклёвывали!

Угроза была произнесена так буднично и подробно, что даже самые смелые попятились, пряча глаза. Это не было просто злостью. Это была констатация факта.

Дружинники, злые, напуганные собственной слабостью и потерей товарищей, начали свою грязную работу. Это было уже не взимание дани, это был откровенный грабёж под предлогом мести. Они срывали доспехи и оружие не только с мёртвых жемайтийцев, но и забирали всё, что попадалось под руку. Один вырвал из рук вдовы убитого парня серебряное кольцо, которое та сжимала. Другой, зайдя в избу, вышел с хорошим охотничьим ножом и куском вяленого мяса, жуя его на ходу. Это было «возмещение за павших», как они это называли. Они пинками расталкивали мужиков, сваливая на телегу и мешки с зерном, и тюки с мехами, и теперь уже окровавленные трофеи.

Они действовали грубо, зло, срывая злость за свой страх на безответных. Тело Ратибора с почти отрубленной головой закинули на телегу без всякого почтения, и оно тяжело рухнуло на мешки. Другого, с расколотым черепом, погрузили следом. Их смерть ничего не значила для жителей деревни. Это была просто смерть врага. Но для Глеба это был повод.

Родомир молча наблюдал за всем этим, стоя в стороне у стены амбара. Холодный металл меча неприятно давил на спину, рукоять топора, который он прятал под полой рубахи, впивалась в бок. Он видел, как Глеб перед уходом подошёл к телу предводителя налётчиков – тому самому, возле которого Родомир разжился своей добычей. Гридень носком сапога перевернул труп, ища что-то ценное. Его взгляд пробежался по пустым ножнам, по поясу. Он с досадой сплюнул кровавой слюной.

– Проклятье, хороший был меч… кто-то из этой грязи уже уволок. Шустрые черви.

Сердце Родомира на мгновение замерло, а потом забилось ровно и холодно. Он не шелохнулся, не изменился в лице. Глеб обвёл толпу тяжёлым взглядом, пытаясь отыскать вора, но все лица были одинаково серыми и испуганными. Махнув рукой, он тяжело взобрался на телегу.

Дружинники уехали, оставив за собой запах страха, крови и обещание страшной, неотвратимой мести.

В тот вечер деревня хоронила своих. Тихо, без громких причитаний и плакальщиц. Горе было слишком глубоким и личным, смешанным с животным ужасом перед будущим. Свежие могилы на краю деревни казались немым укором и богам, и людям.

Тела жемайтийцев никто не трогал до самой ночи. А когда стемнело, мужики молча, без слов, взялись за работу. Они брали трупы за руки и за ноги, оттаскивали в глубокий овраг за околицей и сваливали в общую кучу. Окоченевшие тела падали друг на друга с глухим стуком, сплетаясь в жутком хороводе смерти. Никто не стал их хоронить, даже символически присыпав землёй. Это были не люди. Это была падаль. Завтра слетятся вороны на свой кровавый пир. Таков был закон этих лесов.

Родомир помогал таскать трупы. Он без отвращения брал за остывшие, липкие от запекшейся крови конечности мертвецов. Он смотрел в их пустые, стеклянные глаза и не чувствовал ничего. Внутри него что-то каменело, превращаясь в холодный, твёрдый гранит. Мир для него в этот день окончательно перестал делиться на живых и мёртвых. Он делился на тех, кто выжил и взял в руки оружие, и тех, кто теперь будет кормить червей. И Родомир точно знал, на чьей стороне он хочет быть.

Глава 4. Тайна Старого Дуба

Ночью Родомир не спал. Сон бежал от него, как испуганный зверь. В ушах всё ещё стоял хруст ломаемых костей, а на языке ощущался медный привкус чужой крови. Когда деревня наконец погрузилась в тревожный, поверхностный сон, полный стонов и кошмаров, он выскользнул из своей избы, словно тень. Сжимая в руках свою добычу, он ушёл в лес, подальше от людей, подальше от их страха и покорности.

Он шёл знакомой с детства тропой на поляну, где рос старый, могучий дуб. Века назад в него ударила молния Перуна, расколов ствол надвое, но дуб выжил, став уродливым, но ещё более крепким. Это было его место силы. Здесь, в холодных, серебряных объятиях лунного света, он впервые по-настоящему ощупал свои трофеи.

Щит был тяжеленным, грубым. Не княжеский, не для парадов. Две сбитые крест-накрест толстые доски, обтянутые сыромятной кожей и окованные по краю полосой железа. Простой, честный, он пах потом и кровью своего прошлого владельца. Родомир прижал его к предплечью, почувствовал его вес, его защиту.

Топор идеально лёг в руку, словно был выкован специально для него. Центр тяжести был идеально выверен, смещён к самому лезвию. Таким можно было и дрова рубить, и черепа. Родомир сделал несколько пробных взмахов. Воздух со свистом рассекался перед ним. Это было оружие для короткой, жестокой рубки.

Но меч…

Он вытащил его из потёртых кожаных ножен. Никаких узоров, никакой позолоты. Просто полоса тёмной, смертоносной стали. Лезвие было настолько острым, что казалось, оно режет сам лунный свет. Родомир завороженно провёл большим пальцем по кромке. Острая боль обожгла кожу, и на ней тут же выступила тёмная, густая капля крови. Он не отдёрнул руку. Он поднёс палец к губам и медленно слизнул её. Терпкий вкус металла и солёный вкус собственной крови смешались на языке. Это был вкус силы. Вкус власти над жизнью и смертью. И он был пьянящим.

И он начал тренироваться. Сначала неуклюже, сбиваясь. Он вспоминал обрывки отцовских уроков, когда тот, весёлый и сильный, ещё живой, показывал ему приёмы. Он пытался подражать хищным, выверенным движениям дружинников, которые видел днём. Он рубил воздух. Наносил яростные, сокрушительные удары по стволу старого дуба. Кора летела во все стороны. Руки, не привыкшие к такому оружию, гудели от отдачи, а потом и вовсе онемели, но он не останавливался.

Он учился двигаться со щитом, прикрывая корпус, делая выпады из-за его кромки. Он бил им, нанося короткие, оглушающие удары в воображаемого противника. Он метал топор. Снова и снова, уходя вглубь поляны, чтобы забрать его из ствола сосны, и возвращаясь обратно. С каждым броском его движения становились увереннее, а удары – точнее.

Он истязал себя. Он не тренировался – он изгонял из себя раба. Падал на мокрую от росы траву, тяжело дыша, и снова поднимался. Липкий пот заливал глаза, смешиваясь с грязью и кровью из разбитых костяшек. Мышцы горели адским огнём. Нежная кожа на ладонях стёрлась, превратившись в мокрые, кровавые мозоли. Эта боль отрезвляла. Она была настоящей. Честной. Она была лучше, чем унижение и бессильный страх, которые он испытывал днём под взглядами дружинников. Здесь, в ночном лесу, наедине с луной и сталью, он был не бесправным смердом, которого можно ударить и ограбить. Он был воином.

В одну из таких ночей, когда он, совершенно обессиленный, сидел, прислонившись спиной к шершавому стволу дуба, пытаясь унять дрожь в руках, из-за кустов орешника вышла Зоряна.

Он вскочил на ноги в одно мгновение, инстинктивно выставляя вперёд щит. Ярость и готовность убивать вспыхнули в нём прежде, чем он успел разглядеть, кто перед ним.

– Тихо, это я, – прошептал её голос, чистый и спокойный в ночной тишине.

Она подошла ближе, не боясь его дикого вида. Её распущенные волосы казались серебряными в лунном свете, а глаза – бездонными, тёмными омутами. Она молча поставила на землю перед ним небольшой узелок из чистой ткани. Внутри был ещё тёплый ломоть хлеба и добрый кусок печёного мяса, от которого шёл умопомрачительный запах. Её взгляд скользнул по его обнажённому до пояса торсу, по ранам, по окровавленным рукам. Она видела дикий, почти безумный блеск в его глазах. Она не стала спрашивать, откуда у него меч и топор. Она и так всё понимала.

– Ты убьёшь себя, Родомир, – сказала она тихо.

– Лучше я сам, чем княжеские псы, – хрипло, с трудом выдавил он, горло пересохло.

Зоряна подошла ещё на шаг. Теперь он чувствовал тепло её тела, запах её волос – запах трав и свежести. Она медленно протянула руку и коснулась его щеки. Её пальцы были прохладными и нежными, и их прикосновение было подобно удару. Этот простой, ласковый жест был громче любых слов. Он напоминал ему, что в этом пропитанном кровью и сталью мире ещё есть что-то другое. Что-то живое. Тёплое.

И это его напугало. Он резко отстранился, будто её прикосновение могло обжечь его, растопить тот холодный лёд, который он так усердно наращивал в своей душе. Этот лёд был его бронёй.

– Уходи, Зоряна, – его голос прозвучал грубо. – Это не женское дело. И не твоё место.

Она не обиделась. Лишь печально улыбнулась уголками губ. Она отступила на шаг, кивнула, оставила узелок с едой у его ног и беззвучно, как лесная кошка, исчезла в тени деревьев.

Родомир остался один. Но теперь он сражался не только с усталостью и болью. Он сражался с запахом её волос и теплом её прикосновения, которые остались на его коже. Это воспоминание было опаснее любого меча. Оно делало его уязвимым.

Глава 5. Огонь в Полуночи

Страх в деревне стал физически ощутимым. Он был густым и липким, как кисель. Он оседал инеем на крышах изб, проникал под одеяла, горчил во рту вместе с едой. Люди ходили, ссутулившись, опустив глаза, словно несли на плечах невидимый груз. Они вздрагивали от каждого шороха: скрипнула калитка, ухнула сова, треснула ветка в лесу – и сердца замирали. Они ждали. Ждали стука копыт, ждали криков, ждали огня. Ждали карателей.

Родомир смотрел на это и понимал: ждать бесполезно. Это как овце ждать, когда волк придёт, чтобы перегрызть ей горло. Разница лишь в том, когда именно это случится – сегодня или завтра. Он больше не мог этого выносить. Лёд в его душе требовал действия.

Он начал говорить.

Глухой ночью, когда вся деревня спала тревожным сном, он разжёг небольшой костёр в укромном овраге. Сюда он позвал тех, кому доверял как себе. Коренастого дровосека Лютобора, чьи руки были узловатыми и твёрдыми, как корни дуба, а сила – медвежьей. И быстрого, как лесная куница, охотника Всеслава, чьи глаза видели в ночном лесу лучше, чем другие днём.

Они сидели у тлеющих углей, и оранжевые отсветы плясали на их суровых, молодых лицах. Родомир выложил перед ними на землю свой трофейный меч. Сталь холодно блеснула в свете огня.

– Глеб не шутил, – начал он без предисловий. Его голос был твёрд и спокоен, и от этого спокойствия веяло холодом. – Святозар придёт. И он не станет спрашивать, кто прав, кто виноват. Это не в его правилах. Он сожжёт деревню, чтобы показать свою власть. Он перережет мужиков, даже тех, кто просто стоял и смотрел. А баб и детей, кто помоложе и покрепче, заберёт. Продаст их степнякам за пару хороших коней или просто раздаст своим дружкам для утех. Так поступают князья. Чтобы другим было неповадно.

Всеслав поскрёб в затылке, его взгляд был прикован к тлеющим углям.

– Куда нам деться? Везде то же самое. Здесь Святозар, за рекой – Борипол, у Чёрного леса – свой упырь сидит. Всюду одно – другой князь, другая дань, другая плеть.

– Не везде, – глаза Родомира сверкнули в полумраке фанатичным огнём. Он обвёл рукой горизонт. – На востоке – дикие земли. Бескрайние леса, быстрые реки, широкие степи. Там нет князей. Нет дружинников. Там правит тот, кто сильнее. Там есть только воля и то, что сможешь взять вот этой самой рукой.

– Это верная смерть, – буркнул Лютобор, чей голос всегда был хриплым и низким. – Дикий зверь за каждым кустом. Лихие люди, что хуже любого зверя. Голод, холод и хвори, от которых ни один знахарь не спасёт.

– А здесь – не верная смерть? – Родомир наклонился вперёд, его голос стал резким, как удар кнута. – Здесь нас ждёт смерть от рук князя. Рабская смерть на коленях в грязи. Так какая разница? Только там мы умрём свободными, пытаясь выгрызть себе жизнь. Умрём за своё дело, за свой дом. А здесь мы сдохнем рабами, за то, что посмели мешать его дружкам лапать наших девок. Я выбираю восток. Я ухожу, даже если придётся уйти одному. Кто со мной?

Он смотрел на них, и в его взгляде не было просьбы. Был вызов. Ультиматум.

Лютобор и Всеслав молчали. Долго. Огонь потрескивал, бросая тени на их лица, и в этих тенях метались сомнения. Они думали о своих семьях. О старой матери Лютобора. О юной жене Всеслава. Об избах, построенных их дедами. О могилах предков, которые нельзя оставлять. Это было самое трудное.

А потом Лютобор медленно поднял свою тяжёлую голову. Его лицо, обычно непроницаемое, исказилось гримасой боли и ненависти.

– Мою младшую сестру, Олёну, помнишь? В прошлом году один из дружков Святозара уволок её к себе в гридницу. Натешился неделю и выгнал на мороз, как собаку, со смехом. Она ничего не сказала. Просто пошла и утопилась в реке. – Он сжал свой огромный кулак. – Я вырою кости моих предков и понесу их с собой, но больше кормить этих тварей не стану. Я с тобой, Родомир.

Всеслав кивнул, его тонкие черты лица заострились.

– Мой отец всю жизнь охотился для старого князя, отца Святозара. Отдавал лучшую добычу. Когда он заболел и не смог больше ходить в лес, его просто вышвырнули из княжеского двора, как паршивого пса. Он умер от голода и кашля. Я устал кормить тех, кто нас даже за людей не считает. Я тоже иду.

Родомир молча протянул им свой охотничий нож. Той ночью, в глухом овраге, они втроём порезали себе ладони. Горячая кровь смешалась в единую лужицу на плоском камне. Это был нерушимый договор. Тайный, как ночной лес, и крепкий, как та сталь, что лежала перед ними.

С этой ночи они начали действовать. Тихо, незаметно. Они говорили с другими – с молодыми, со злыми, с теми, у кого тоже были свои счёты с княжеской властью. И находили отклик. Огонь бунта, зажжённый Родомиром в полуночи, начал медленно, но верно разгораться, передаваясь от сердца к сердцу. Днём они были покорными смердами, а по ночам тайно готовили в дорогу припасы, прятали самодельное оружие в тайниках, составляли и перекраивали планы.

Они думали, что у них есть время. Неделя, может, две.

Они жестоко ошибались.

Далеко на западе, в просторном и душном княжеском тереме, пахнущем мёдом, вином и потом, рыжебородый Глеб уже заканчивал свой рассказ. Рассказ, полный лжи, преувеличений и ярости. Он говорил о подлом сговоре, о засаде, о том, как деревенское быдло набросилось на них вместе с налётчиками.

Князь Святозар, мужчина с тяжёлой челюстью и холодными, скучающими глазами, слушал молча. А потом с рёвом швырнул об пол тяжёлый серебряный кубок с вином.

– Седлать коней! – его голос прогрохотал под сводами терема. – Всех! Я сам поведу дружину! Мы научим это быдло платить дань кровью!

По дороге, ведущей от княжьего двора на восток, уже висела густая пыль, поднятая сотнями конских копыт. Карательный отряд был в пути. Время вышло.

Глава 6. Ярость Князя

Терем князя Святозара утопал в полумраке и смраде власти. Даже в разгар дня сюда не проникал солнечный свет: тяжелые, шитые выцветшим золотом занавеси из византийского бархата висели на окнах, как погребальные пелены. Воздух был густым, спертым, пропитанным кислым запахом пролитого на меха вина, терпким мускусом пота и приторной сладостью дешёвых женских духов, которыми пытались заглушить вонь немытых тел.

Князь Святозар сидел на своём троне – уродливом, массивном сооружении из почерневшего дуба, украшенном медвежьими черепами. Рядом с ним, на ворохе волчьих шкур, почти обнаженная, лежала его последняя забава – наложница из покорённого племени. Молодая, с телом цвета топлёного молока, она старалась дышать как можно тише. Её глаза, огромные и тёмные, были пустыми и испуганными. На нежной коже скулы расцветал свежий, багрово-лиловый кровоподтёк – след княжеской ласки.

Напротив, на коленях, распластавшись на грязном полу, стоял Глеб. Его плечо было грубо перевязано, и тёмное пятно крови расползалось по рубахе. Он говорил хрипло, надрывно, задыхаясь от боли и желания выслужиться, вкладывая в каждое слово столько яда, сколько мог.

– …Они сговорились, великий княже, клянусь твоей жизнью и душой твоей матери! Ждали, пока лесные твари на нас кинутся, чтобы ударить в спину! Я сам видел, как один из них вилами проткнул Доброслава! А когда Ратибор подыхал, захлёбываясь кровью, они смеялись, княже! Они над тобой смеялись! Они тебя не чтут! Они твою власть ни во что не ставят! За моей спиной шептались, что ты только меды хмельные пить да девок по углам тискать горазд!

Святозар слушал молча. Его лицо, обрюзгшее от пьянства и лени, было непроницаемо. Лишь тяжёлая челюсть медленно двигалась, будто он пережёвывал каждое слово Глеба, пробуя его на вкус. Его глаза, обычно сонные и скучающие, теперь горели холодным, белым огнём безумия. Когда Глеб замолчал, захрипев, князь медленно, как просыпающийся медведь, поднялся со своего трона. Он был невысок, но широк и плотен, как обрубок дерева, и в каждом его движении сквозила подавляющая, животная, непредсказуемая сила.

Он не ответил Глебу. Он подошёл к испуганной наложнице, грубо схватил её за длинные светлые волосы, намотав их на кулак, и рывком поднял её голову с мехов. Боль вырвала из девушки тихий стон. Он притянул её лицо к своему, заставляя смотреть в его глаза, дыша ей в губы винным перегаром.

– Они смеются надо мной? – прорычал он ей в лицо, хотя вопрос был адресован не ей. Его взгляд был устремлён в пустоту. – Они думают, моя рука ослабела? Думают, я стар и беззуб?

Девушка лишь всхлипнула от боли и животного страха, слёзы потекли из её глаз. Этого было достаточно. Ярость князя, копившаяся внутри, нашла выход. Святозар с силой отшвырнул её обратно на меха, как надоевшую игрушку. Голова девушки глухо ударилась о деревянный подлокотник трона. Она обмякла, из уголка её рта потекла тонкая струйка крови. Жива или мертва – князю было уже всё равно.

Он обернулся к вошедшему в тот момент воеводе Игорю – старому, седому воину, служившему ещё его отцу. Лицо Игоря было как карта минувших битв – всё в шрамах и морщинах.

– Собирай дружину! – проревел Святозар. – Всю! Каждого, кто может держать меч! Мы едем в эту выгребную яму!

Воевода Игорь нахмурился, его взгляд скользнул по неподвижному телу девушки на мехах и вернулся к князю.

– Княже, это просто деревенская стычка. Не стоит горячиться. Может, послать десяток гридней, пусть прилюдно выпорют старосту, заберут двойную дань и привезут пару девок для твоего утешения? У нас на южных границах опять степняки лютуют, нельзя оголять рубежи…

Святозар даже не дослушал. В его глазах полыхнула чистая, незамутненная ненависть ко всему, что смело ему перечить. Он схватил со стола тяжёлый серебряный кубок, ещё наполовину полный, и с размаху запустил им в воеводу. Вино брызнуло в стороны. Массивный кубок, пролетев через всю комнату, с глухим стуком ударил Игоря в лицо. Острый край металла рассёк старую шрамованную бровь. Хлынула кровь, заливая глаз и седую бороду.

– Заткнись! – взревел князь так, что пламя в чадящих светильниках дрогнуло, а Глеб вжал голову в плечи. – Это не стычка! Это бунт! Они подняли руку на моих людей! А значит – на меня! На мою честь! Если я прощу им это, завтра каждая смердящая деревня откажется платить мне дань! Каждая безродная собака будет лаять мне в спину! Я сам поведу дружину. Я сожгу их деревню дотла, а землю посыплю солью и помочусь на пепел! Чтобы даже трава там больше не росла! Исполняй, старый пёс, или я скормлю тебя твоим же волкам!

Воевода Игорь молча вытер кровь с лица тыльной стороной ладони. Он не сказал ни слова. Лишь медленно, с достоинством, поклонился и, не глядя больше на князя, вышел. За дверью, во дворе, уже разносились яростные крики, ржание встревоженных коней и грубый лязг оружия. Карательный отряд собирался.

Святозар стоял посреди терема, тяжело дыша, как загнанный зверь. Он опустил взгляд на свои руки, сжатые в кулаки, и улыбнулся. Улыбка обнажила крупные, жёлтые зубы. В его глазах плескалась предвкушающая, жестокая, почти сексуальная радость. Он давно не был на охоте. И эта охота на беззащитных людей обещала быть особенно упоительной. Он предвкушал крики, запах горящего дерева и плач женщин. Это было лучше любого вина и любой наложницы. Это была настоящая власть.

Глава 7. Каратели у Ворот

Они пришли на рассвете. Не как воры, не как жемайтийцы, крадущиеся в тумане. Они пришли открыто, с громом и яростью, как сама карающая десница Перуна. Земля задрожала от тяжелого, мерного стука сотен копыт задолго до того, как их стало видно. Этот гул проникал сквозь бревенчатые стены, будил спящих, заставляя кровь стынуть в жилах.

Вся деревня проснулась от этого грохота. Выбегая из изб, полуодетые, испуганные люди увидели страшную, завораживающую своей мощью картину. Поле перед деревней, ещё покрытое клочьями утреннего тумана, было черно от всадников. Полторы сотни воинов в кольчугах, в островерхих шлемах, из-под которых виднелись суровые, обветренные лица, сидели на мощных, лоснящихся боевых конях. Их копья были похожи на щетину гигантского ежа, а первые лучи солнца, пробившиеся сквозь тучи, зажигали на остриях и шлемах холодные, слепящие искры. Впереди, на громадном вороном жеребце, похожем на демона из пекла, сидел сам князь Святозар. На нём был простой кожаный доспех, но во всей его фигуре было столько власти и угрозы, что он казался больше и страшнее всех своих воинов вместе взятых.

Никаких переговоров. Никаких вопросов. Это был не визит, это было вторжение.

Дружинники, действуя слаженно, как стая обученных волков, рассыпались по деревне. Они с грохотом вышибали двери, выволакивая из изб полусонных людей. Тех, кто медлил или пытался сопротивляться, гнали ударами рукоятей мечей и коротких, толстых плетей-волкобоев. Плач перепуганных детей, визг женщин, которых грубо хватали и тащили за волосы, и яростные, гортанные крики дружинников смешались в единый, разноголосый гул ужаса и отчаяния.

Родомира и его друзей в этой суматохе оттеснили друг от друга. Его толкнули в спину так, что он упал на колени, едва не сломав припрятанное за пазухой оружие. Поднимаясь, он увидел лицо Лютобора, искажённое бессильной яростью, его огромные кулаки были сжаты добела. Он видел, как бледен стал Всеслав, его рука инстинктивно тянулась к ножу на поясе. Но что они могли сделать? Их было трое. Их было двести. Но против такой закованной в сталь силы они были ничем. Просто плотью, которую легко проткнуть копьём.

Всех жителей, как скот, согнали на центральную площадь.

Святозар лениво, с грацией сытого хищника, спешился, бросив поводья одному из гридней. Он обвёл оцепеневшую толпу взглядом, полным брезгливого любопытства, будто разглядывал копошащихся в яме червей. На его лице играла лёгкая, предвкушающая улыбка.

– Старосту ко мне, – бросил он, и его голос, тихий и спокойный, прозвучал на площади как удар грома.

Двое дружинников с ухмылками нырнули в толпу и грубо вытолкали из неё Миролюба. Старик, спотыкаясь, упал на колени в грязь перед князем.

– Кто? – голос Святозара оставался таким же тихим, но в нём появилась стальная вибрация. Он присел на корточки перед старостой, заглядывая ему в глаза. – Кто из вас, псов, сговорился с лесным отродьем? Кто навёл их на моих людей, чтобы самим не платить дань? Говори, старый, или я велю с живого с тебя кожу сдирать. Лоскут за лоскутом.

– Никто, княже, помилуй! Великий князь, не губи! – прохрипел Миролюб, простирая к нему дрожащие, измазанные в грязи руки. – Мы сами отбивались, боги свидетели! Твои же люди видели! Это страшное недоразумение!

Святозар криво, безрадостно усмехнулся.

– Недоразумение? Двое моих лучших воинов лежат в сырой земле из-за твоего недоразумения. Их вдовы теперь воют, как волчицы, а их дети остались сиротами. Это недоразумение? – Он выпрямился и коротко кивнул. – Взять его.

Двое дюжих воинов подхватили Миролюба под руки, как мешок. Старик закричал, пытаясь вырваться, но его крик был тонким и жалким. С него с треском сорвали рубаху, обнажив его старческую, костлявую спину с выступающими позвонками, и грубо привязали за запястья к общинному столбу. Один из дружинников – тот самый, что гнал людей плетью – подошёл, поигрывая длинным кожаным кнутом, на конце которого были вплетены заточенные свинцовые шарики.

– Поговорим по-другому, – сказал Святозар, усаживаясь на резной походный стул, который ему тут же поднесли. – Десять ударов. Начинай.

Первый удар. Плеть со свистом рассекла воздух и с мокрым, отвратительным шлепком впилась в спину старика. Кожа мгновенно лопнула, оставив длинный, багровый, кровоточащий рубец. Миролюб дико, нечеловечески закричал, его тело выгнулось дугой. Святозар слегка наклонил голову, наслаждаясь этим криком, как музыкой. Он наслаждался зрелищем, властью, своей полной, божественной безнаказанностью.

Второй удар. Плеть легла рядом с первым рубцом, отрывая лоскут кожи. Крик старика перешёл в хрип, он замолк, лишь всё его тело мелко, конвульсивно дёргалось, как у подстреленной птицы.

Родомир смотрел на это, и лёд в его душе с оглушительным треском раскололся на тысячи осколков. Это была точка невозврата. Предел. Он знал, что сейчас умрёт. Знал, что его разорвут на куски. Но умереть в бою, вонзив топор хоть в одного из этих ублюдков, было бесконечно лучше, чем стоять и смотреть, как на твоих глазах истязают беззащитного старика.

Он шагнул вперёд, протискиваясь сквозь оцепеневшую толпу. Люди расступались перед ним, как вода перед носом лодки. Они смотрели на него с ужасом, с восхищением, с жалостью. Он шёл к центру площади, и каждый его шаг отдавался гулким эхом в воцарившейся тишине.

Глава 8. Вызов

Родомир вышел на середину площади, в круг пустоты, образовавшийся между истязаемым стариком и князем. Каждый его шаг по вязкой грязи был тяжёлым и окончательным. Он был один против полутора сотен воинов. Один против смерти в ста пятидесяти обличьях. Это было не просто безумие. Это был вызов судьбе, брошенный ей в лицо.

В правой руке он крепко, до побелевших костяшек, сжимал свой трофейный боевой топор. За спиной, прикреплённый к поясу простым ремнем, висел круглый щит. Меч, слишком длинный и очевидный, чтобы его можно было незаметно пронести сквозь строй дружинников, он оставил в избе, под соломенным тюфяком. Но и того, что было, хватало, чтобы его намерения были ясны.

Князь Святозар, до этого с ленивым удовольствием наблюдавший за поркой, опешил. Он знаком остановил палача, который уже занёс плеть для третьего удара. Он удивлённо приподнял бровь, разглядывая внезапно появившегося перед ним парня, как диковинное насекомое.

– А это ещё что за щенок вылез? Ещё один герой нашёлся?

– Я Родомир, сын Ростислава, – голос Родомира прозвучал на удивление громко и твёрдо в воцарившейся тишине. Он не дрогнул. Весь страх сгорел в топке его ярости. – Мой отец служил твоему отцу, князь, и погиб за него в битве с чёрными клобуками. Его кровь на твоём знамени.

Святозар прищурился, в его глазах появился проблеск интереса. Старый воевода Игорь, стоявший рядом с князем, сделал шаг вперёд, всматриваясь в лицо Родомира. Кровь всё ещё сочилась из раны на его брови.

– Я помню Ростислава. Яростный был воин. Этот и вправду похож на него. Такой же взгляд бешеный.

– И чего же ты хочешь, сын Ростислава? – лениво протянул Святозар, откидываясь на спинку стула. – Умереть первым? Встать в очередь перед стариком?

– Я хочу выкупить кровью свою свободу, – сказал Родомир, и каждое слово падало на площадь, как камень. Он смотрел прямо в глаза князю, не отводя взгляда. – И свободу тех, кто захочет пойти за мной. Я взываю к древнему праву. К праву поединка чести. Я, сын твоего воина, вызываю на бой любого твоего дружинника. Если я одержу победу, ты оставляешь эту деревню в покое, а нас отпускаешь на все четыре стороны. Мы в расчёте.

На площади воцарилась гробовая, звенящая тишина. Даже ветер, казалось, замер. Деревенские смотрели на Родомира, как на сумасшедшего. Дружинники, до этого ухмылявшиеся, стали серьёзны. Это была не просто неслыханная дерзость. Это было святотатство. Смерд бросал вызов воле князя.

А потом Святозар расхохотался. Громко, искренне, гортанно, запрокинув голову.

– Он хочет выкупить свободу! Вы слышали, волки? Этот щенок с топором дровосека бросает нам вызов! – он обвёл хохочущим взглядом своих людей, которые, видя веселье вождя, тоже заулыбались и зашумели. – Убейте его. Прирежьте, как поросёнка. И продолжите со стариком, он, поди, уже заждался.

Несколько гридней, самых ретивых, уже двинулись к Родомиру, обнажая мечи, но старый воевода Игорь одним резким движением преградил им путь. Он встал между ними и парнем, твёрдо и нерушимо.

– Постой, князь, – его голос был спокоен, но в нём звенела сталь. – Парень прав. Есть такое право. Древнее, как наши боги. Он не простой смерд, он сын дружинника, и его отец погиб за твой род. Он знает законы чести. Отказать ему – значит, самому нарушить закон. Значит, проявить слабость. Что скажут другие князья, когда услышат, что Святозар испугался честного поединка с безоружным мальчишкой? Скажут, твоя дружина сильна лишь против стариков и баб.

Смех князя оборвался, будто его схватили за горло. Лицо его побагровело от ярости. Он ненавидел, когда ему перечили. Особенно этот старый пёс, вечно твердящий про честь. Но он был неглуп. Он видел, как притихли и одобрительно загудели его воины. Древний закон. Поединок. Для них это были не пустые слова. Отступить сейчас – значит, потерять лицо перед собственной дружиной. Показать, что его слово дешевле жизни какого-то деревенского выскочки.

– Хорошо, – процедил он сквозь стиснутые зубы так, что желваки заходили на его щеках. – Будет тебе поединок. И будет тебе смерть, какой ты ещё не видел. Добрыня! – крикнул он. – Слезай с коня! Разомни кости с этим героем.

Из рядов дружины, раздвинув товарищей, вышел он. Огромный, как медведь-шатун, воин. Он был на целую голову выше Родомира и почти вдвое шире в плечах. Его лицо было покрыто шрамами, а маленькие глазки смотрели зло и насмешливо. Спешившись, он с оглушительным хрустом размял бычью шею. Затем неспешно подошёл к телеге с оружием и взял в руки не щит и не одноручный топор. Он взял громадную двуручную секиру, больше похожую на инструмент для казни. Встав напротив Родомира, он широко усмехнулся, обнажив редкие, жёлтые зубы. Бой ещё не начался, а Родомир уже казался мертвецом рядом с этой горой мяса и стали.

Глава 9. Танец со Смертью

Поединок начался без команд и сигналов. Просто огромный Добрыня сделал первый шаг, и земля, казалось, содрогнулась под его весом. Он не спешил. Он наслаждался моментом. Он играл с Родомиром, как ленивый сытый кот играет с полуживой мышью перед тем, как её сожрать.

Он наступал медленно, загоняя парня в центр грязной площади. Его громадная двуручная секира свистела в воздухе, но удары были ленивыми, почти оскорбительными. Он не целился в тело Родомира. Он бил по щиту. Родомир неуклюже отбивал эти чудовищные по силе удары. Каждый раз, когда сталь секиры встречалась с деревом щита, раздавался оглушительный треск. Рука Родомира, державшая щит, немела от чудовищной отдачи, боль простреливала от запястья до самого плеча, угрожая сломать кости.

Он спотыкался на раскисшей земле, его ноги скользили в грязи. Он отчаянно махал своим небольшим топором, но Добрыня легко отводил эти неумелые атаки древком своей секиры, даже не утруждая себя парированием. Со стороны это выглядело жалко. Не поединок воинов, а избиение. Родомир казался деревенским увальнем, случайно забредшим на поле боя.

Князь Святозар снова расхохотался, его смех был грубым и торжествующим. Он показывал на Родомира грязным пальцем и бросал издевательские взгляды на хмурого воеводу Игоря.

– Смотри, старик! Вот он, твой герой чести! Да он же сейчас в штаны наложит от страха! Смотри, как он дрожит, как осиновый лист! Я почти жалею, что позволил это. Слишком быстрая смерть для предателя.

Деревенские жители смотрели на это с опустившимся сердцем. Ужас смешивался со стыдом за своего защитника. Зоряна зажала рот обеими руками, её глаза были полны слёз, она боялась закричать и этим отвлечь Родомира, обрекая его на верную смерть.

Добрыня, видя, как легко ему всё даётся, расслабился окончательно. Он уже не просто играл – он откровенно издевался. В очередной раз отразив неуклюжий выпад, он не отступил, а сделал резкое движение. Нижний край его секиры поддел щит Родомира, и гигант с чудовищной силой дёрнул его на себя. Ремни, державшие щит на руке Родомира, с треском лопнули. Щит, описав дугу, отлетел в сторону и с глухим стуком упал в грязь.

Родомир остался один на один с этой горой мяса и стали. Из всей защиты у него был только лёгкий топор, который казался зубочисткой на фоне секиры Добрыни.

– Ну что, щенок? Помолился своим лесным богам? – прорычал Добрыня, его лицо расплылось в хищной, предсмертной улыбке. Он медленно, театрально замахнулся для последнего, сокрушительного, разрубающего удара сверху вниз.

И в этот миг всё изменилось. Мир для Родомира замедлился.

Когда гигантская секира Добрыни начала своё смертоносное движение вниз, Родомир, вместо того чтобы отпрыгнуть или попытаться закрыться, сделал нечто немыслимое. С отчаянным, диким рёвом, в котором смешались вся его ярость и страх, он метнул свой собственный топор прямо в лицо великану.

Это был инстинктивный, самоубийственный жест отчаяния. Но он сработал.

Добрыня, не ожидавший, что уже почти мёртвый противник на что-то способен, рефлекторно отреагировал. Его единственной мыслью было защитить своё лицо. Он прервал удар и резко вскинул свободную руку, пытаясь отбить летящий топор. Лезвие глубоко вонзилось в его предплечье, прорубив кожу, мышцы и застряв в кости. Добрыня взвыл от внезапной боли и ярости, его обзор на мгновение был полностью перекрыт собственной рукой и летящими брызгами крови.

Этого мгновения Родомиру было достаточно.

Пока великан был отвлечён, Родомир нырнул ему под занесённую для удара руку с секирой. Его движение было не неуклюжим, как раньше, а плавным, стремительным, отточенным за сотни повторений в ночном лесу. Одним непрерывным движением он выхватил из-за спины, из-под рубахи, то, что никто не видел до этого. Это был не меч. Это был длинный, узкий, хищный нож-скрамасакс, по сути – короткий меч с односторонней заточкой, который был привязан ремнями вдоль позвоночника и до этого момента был полностью скрыт.

В прыжке, оттолкнувшись от грязи, он оказался вплотную к гиганту. Вложив в удар весь свой вес, всю свою ненависть и отчаяние, он снизу вверх вонзил холодное, острейшее лезвие ему в шею, в незащищённый, уязвимый зазор между краем шлема и жёстким воротником кольчуги.

Лезвие вошло на всю длину с отвратительным хлюпающим звуком, перерезая сонную артерию, трахею и мышцы.

Добрыня захрипел. Его рёв от боли сменился булькающим, нечеловеческим хрипом. Удивление на его лице смешалось с острой, пронзающей болью, а затем – с наступающей пустотой. Глаза его начали стекленеть. Он выронил свою огромную секиру. Его руки, похожие на окорока, попытались схватить Родомира, но тело его уже не слушалось. Ноги подкосились. Он начал оседать, увлекая за собой Родомира, который всё ещё сжимал рукоять своего оружия, вогнав его по самую гарду.

Они рухнули на землю вместе, в лужу крови и грязи. Добрыня ещё несколько раз судорожно дёрнулся, и его тело обмякло. Горячая, густая кровь била фонтаном из разорванной шеи, заливая землю, заливая грудь, руки и лицо Родомира, смешиваясь с грязью. Победитель лежал под телом убитого им гиганта, задыхаясь от его веса и смрада.

Глава 10. Цена Свободы

Смех князя Святозара оборвался так резко, словно ему всадили в горло нож. Его лицо, до этого искажённое жестоким весельем, окаменело. На мгновение он замер, не веря своим глазам. А потом вскочил со стула так резко, что тот опрокинулся. Его рот открылся, чтобы изрыгнуть приказ: «Убить! Разорвать на куски!», но старый воевода Игорь снова встал на его пути. На этот раз он не просто встал рядом, он положил свою тяжелую, шрамованную руку на плечо князя.

– Уговор, князь, – его голос был тихим, но в оглушительной тишине, повисшей над площадью, он прозвучал как удар молота о наковальню. – Дружина видела. Древний закон исполнен. Кровь пролита честно. Победителя не судят.

Святозар вырвал своё плечо из-под руки воеводы. Он обвёл багровым от ярости взглядом своих воинов. Они молчали. Полторы сотни закалённых в боях убийц молчали, глядя на окровавленного парня, выбравшегося из-под тела их товарища. Но в их глазах князь не увидел злости, жаждущей мести. Он увидел нечто худшее. Уважение. Уважение к дерзкой смелости. Уважение к хитрой победе. Уважение к исполненному закону предков. Он понял, что если сейчас отдаст приказ убить этого выскочку, он нарушит не только слово. Он посягнёт на то, во что верил каждый из его людей. И они могли не подчиниться. Такой позор был страшнее любого поражения.

Жители деревни, которые до этого боялись даже дышать, замерли. Они не смели радоваться, но в их глазах, как искорки в золе, начала загораться надежда. Она была пугливой, робкой, но она была. Первыми очнулись староста Миролюб, которого кто-то успел отвязать от столба, и кузнец Вратислав. Они подбежали к Родомиру и помогли ему выбраться из-под громадной, тяжеленной туши Добрыни.

Родомир встал на ноги. Он шатался. Он был весь покрыт чужой горячей кровью, которая смешалась с грязью и его собственным потом. Он пах смертью. Но он стоял прямо, и в его взгляде не было страха. Лишь холодная, звенящая пустота. Он с трудом выдернул свой скрамасакс из шеи мертвеца и посмотрел прямо на князя.

– Уговор есть уговор, – хрипло произнёс он.

Князь кипел. Он физически ощущал, как его трясёт от ярости и унижения. Быть так публично посрамлённым! Каким-то деревенским щенком! На глазах у всей своей дружины, на глазах у этого быдла! Он молча, с хрустом, сжал кулаки. Потом резко, как будто сломавшись, развернулся.

– Забрать тело, – бросил он своим людям через плечо, не глядя на них. – Уходим.

Четверо дружинников молча подняли мёртвого Добрыню и, как мешок с зерном, перекинули его через седло лошади. Они начали собираться, в звенящей тишине садясь на коней. Уходя, уже вскочив на своего вороного жеребца, Святозар обернулся. Он встретился взглядом с Родомиром. Он не сказал ни слова. Лишь очень медленно, многозначительно кивнул головой. Это не было примирением. Это не было признанием поражения. Это было обещание. Обещание, что он этого не забудет и не простит. Обещание, что однажды они встретятся снова, и тогда уже не будет ни законов, ни поединков.

Перед тем, как сесть на коня, воевода Игорь подошёл к Родомиру. Он поднял с земли тяжёлое копьё Добрыни с широким листовидным наконечником.

– Я помню твоего отца. Он был бы горд. Но он был яростным воином, а ты – хитрым. Иногда это ценнее. Когда придёт моё время встретиться с ним в небесном Ирии, я передам ему привет. И расскажу об этом дне. – Он протянул тяжёлое копьё Родомиру. – А это тебе. По праву победителя. Оно тебе сейчас нужнее будет, чем мёртвому.

Он по-отечески, но сильно, хлопнул парня по плечу, отчего тот пошатнулся. Затем вскочил на коня и уехал вслед за князем.

Как только последний всадник скрылся за холмом, плотина прорвалась. Деревня взорвалась. Это был не просто крик радости. Это был животный, истерический вой вырвавшегося на свободу ужаса. Слёзы, смех, возгласы. Они были спасены. Люди бросились к Родомиру. Они обнимали его, невзирая на кровь и грязь, хлопали по плечам, женщины плакали и пытались поцеловать его руки. На несколько мгновений он стал их героем, их богом, сошедшим на землю.

Но это длилось недолго.

Когда первая волна эйфории схлынула, в толпе начали раздаваться другие голоса. Сначала робкие, потом всё громче.

– Откуда у него оружие? – прошептал кто-то.

– И этот нож… он как будто знал, что так будет!

– А что значит "те, кто пойдёт за ним"? Он что, нас бросает? – выкрикнула какая-то баба.

И всё изменилось. Радость сменилась спорами, благодарность – упрёками, восхищение – страхом. Тот, кто только что спас их от огня и меча, тут же стал почти врагом. Предателем. Он хотел уйти. И не просто уйти, а увести с собой молодёжь – самые сильные руки, самых здоровых парней и девок. Обречь стариков и детей на голод и вымирание.

Но Родомир был глух к их крикам. Он стоял посреди площади, сжимая в одной руке топор, в другой – тяжёлое княжеское копьё, и смотрел на них холодным, отчуждённым взглядом. Для него это был лишь первый шаг. Он уже давно всё решил. Сегодня он купил им жизнь. А себе и тем, кто был ему верен, – свободу. И цена была только что уплачена. Начинался исход.

Глава 11. Герой и Изгой

Празднование было коротким, истеричным и лихорадочным, как предсмертный припадок. Люди, только что стоявшие на коленях перед лицом смерти, теперь обезумели от облегчения. Они плакали, смеялись, обнимались, не разбирая, кто свой, кто чужой. Кто-то, рискуя навлечь на себя гнев жены, выкатил из погреба последний, запрятанный от княжеских дружинников бочонок терпкой медовухи.

Родомира, едва успевшего смыть с себя липкую, засыхающую корку крови и грязи в ледяной воде ручья, подняли на руки. Его превозносили. Мужики, ещё утром смотревшие на него с сомнением, теперь восторженно били его по плечам, называли «спасителем», «соколом ясным» и «грозой князей». Женщины смотрели на него с обожанием, в котором смешивались благодарность и неприкрытое желание. В этот час он был для них божеством, сошедшим с небес, чтобы спасти их.

Но эйфория прошла так же быстро, как и хмель от первой, жадно выпитой кружки. К вечеру, когда темнота опустилась на деревню и люди собрались у костров, началось отрезвление. А вместе с ним пришли страх, зависть и злоба.

Раздор начался с тихого, ядовитого шёпота. Старики, которым любая перемена была страшнее смерти, и женщины, чьи сыновья и мужья не проявили в бою такой же доблести, первыми зашипели, как змеи в прошлогодней листве.

– Откуда у него такой нож? За пазухой прятал… Значит, готовился, пока мы все в страхе животы подводили! Не так-то он прост, ой не прост…

– Он просто ждал своего часа, чтобы возвыситься! Хотел показать себя, а на нас ему было плевать! Если бы не воевода, князь бы и его, и нас прирезал!

– А слова-то его слыхали? «С теми, кто пойдёт за мной»! Слыхали? Он же нас бросить хочет! Увести всю здоровую молодёжь, а мы тут останемся подыхать с голоду и кормить волков?

К ночи, когда медовуха окончательно выветрилась из голов, а страх перед завтрашним днём снова стал главным чувством, шёпот превратился в открытые упрёки. Вече, собранное у большого костра на площади – на том самом месте, где ещё несколько часов назад стояла виселица и проливалась кровь – быстро превратилось в судилище. Вчерашний герой, ещё не успев насладиться славой, стал изгоем.

– Ты спас нас сегодня, Родомир, хвала тебе! Но ты хочешь погубить нас завтра! – кричал с места Богдан, крепкий мужик средних лет, отец троих детей. – Ты уведёшь парней, которые могут держать топор, и кто будет нас от жемайтийцев защищать, если они вернутся? Кто будет поля пахать, когда придёт весна? Ты обрекаешь нас на голодную смерть!

– А князь? – вторила ему во весь голос вдова Милана, чей муж погиб в первой стычке. Её лицо было искажено горем и ненавистью. – Думаете, он простил? Он ушёл, поджав хвост, потому что его дружки устыдились! Но он вернётся! Вернётся с войском ещё большим, и тогда он не будет разговаривать! А без тебя и твоих дружков-головорезов нас просто вырежут, как скот! Ты подписываешь нам смертный приговор!

Родомир стоял перед ними в свете костра. Тени плясали на его лице, делая его похожим на изваяние из камня. Он был спокоен. Страшным, нечеловеческим спокойствием. Рядом с ним, как две скалы, стояли Лютобор и Всеслав, готовые в любой момент встать спиной к спине со своим вожаком.

– Князь вернётся в любом случае, – ответил Родомир, и его ровный, холодный голос перекрыл гвалт толпы. – Сегодня он ушёл, потому что был связан словом чести перед своей же дружиной. Но он вернётся, чтобы смыть свой позор. Вернётся не для дани, а чтобы убивать. И тогда ему будет плевать на детей и стариков. А жемайтийцы… Они всегда приходили и будут приходить, пока вы сидите здесь, как овцы в загоне. Я предлагаю не спасение на один день, не отсрочку. Я предлагаю настоящую свободу. Там, на востоке. Где нет князей, нет дружин, нет дани. Где каждый мужчина – воин в своём доме, а каждая женщина – полная хозяйка.

Он говорил о востоке, о диких, неизведанных землях, о вольной жизни, о городе, который можно построить своими руками. Но люди, оглушённые страхом, опьянённые своей привычной рабской жизнью, слышали лишь одно: он их бросает.

Споры переросли в дикие крики, почти в драку. Староста Миролюб, чья спина горела огнём от ран, пытался их унять, взывая к разуму, но его слабый голос тонул в общем гвалте. Кузнец Вратислав, уважаемый всеми, мрачно молчал, разрываясь между верностью общине и той дикой, пугающей правотой, что звучала в словах Родомира.

К концу вече толпа окончательно разделилась. На одной стороне были те, кто видел в Родомире предателя, кто готов был вцепиться ему в горло за то, что он посмел предложить им выход, которого они боялись больше смерти. На другой – те, кто смотрел на него с отчаянной, последней надеждой, готовые пойти за ним хоть в самое пекло. Между ними пролегла глубокая трещина. И в этой трещине уже витал густой, медный запах будущей вражды, а может, и крови. Герой умер. Родился вожак. И он должен был увести свою стаю.

Глава 12. Сбор Волчьей Стаи

Родомир не стал больше никого убеждать. Он не торговался, не увещевал, не обещал золотых гор. После вече он просто развернулся и ушёл в свою избу, бросив в толпу последние слова, от которых веяло морозом:

– Я не тащу никого силой. Но и ждать никого не буду. Кто хочет воли – приходите ко мне на рассвете с тем, что сможете унести. Остальные – оставайтесь ждать князя. Уверен, он вас не забудет.

И в предрассветной тьме, когда деревня погрузилась в тяжелый, беспокойный сон, к нему потянулись. Не все. Далеко не все. Но многие. В основном, молодёжь. Те, кто ещё не успел врасти корнями в эту проклятую, неблагодарную землю. Те, чья кровь была слишком горяча, чтобы мириться с унижением, а спина ещё не согнулась под тяжестью княжеской плети и поборов. Они шли, как тени, скользя вдоль заборов, прячась от лунного света, чтобы не заметили соседи. Каждый шорох заставлял их вздрагивать. Каждый скрип двери звучал как предательство.

Первым пришёл Лютобор, и не один. За ним, как две горы, выросли его младшие братья – Радим и Горазд. Молчаливые, угрюмые гиганты, похожие на него, как три старых дуба. В их руках были огромные топоры дровосеков, которые в их лапах выглядели смертоносным оружием. Их причина была проста: им надоело гнуть спину на чужого дядю, отдавая лучшее дерево в княжескую казну, а их сестра Олёна в ледяной воде реки была последней каплей.

Пришёл быстрый, как ласка, охотник Всеслав. За его руку держалась его молодая жена, Милада. Хрупкая, похожая на лесную фиалку, она смотрела на мужа взглядом, в котором смешивались безграничное обожание и животный страх. Она бы пошла за ним и в самое пекло, и именно туда, как ей казалось, он её и вёл. Она несла узел с припасами и лук своего мужа.

Пришли другие парни, с кем Родомир говорил у тайного костра. Они привели своих сестёр и невест. Многим из них княжеские дружинники тоже оставили на память или синяки, или горькие слёзы, или стыд, о котором не говорят вслух. Некоторые из девиц были дерзкими и сильными, другие – испуганными, но все они выбрали путь со своими мужчинами, а не участь рабыни или наложницы.

Удивительно, но пришли даже те, кто днём громче всех кричал против Родомира. Тот же Богдан, отец троих детей, пришёл с семьёй, мрачный, как туча. Он взял жену и детей.

– Они переживут дороги, – хрипло сказал он Родомиру, не глядя ему в глаза. – Мы уйдём с тобой, найдём хорошее место. А когда обустроимся – вернёмся за остальными. Если будет, за кем возвращаться.

Они выбрал призрачный шанс на будущее вместо гарантированной гибели для всех.

Одной из последних, когда небо на востоке уже начало седеть, пришла Зоряна. Она не пряталась. Она подошла прямо к Родомиру, который пересчитывал людей и проверял скудные припасы. Она молча встала рядом, и в руках у неё был туго набитый узел и добротный отцовский лук. Она не задавала вопросов, не просила разрешения.

– Я иду с тобой, – просто сказала она, глядя ему прямо в глаза.

– Там будет опасно, Зоряна, – хрипло ответил он, впервые за весь вечер его голос смягчился. – Это не прогулка по лесу. Там смерть ходит по пятам, голод и болезни.

– Здесь она сидит у самых ворот и точит свою косу, – с горькой усмешкой парировала Зоряна. – Разница невелика. Но там есть надежда. А здесь её нет. К тому же, я умею стрелять из лука не хуже любого парня, и моя мать научила меня лечить раны и травы собирать. Я не буду обузой.

Родомир долго смотрел на неё. Он видел в её глазах не девичью слабость, не страх. Он видел такую же стальную, непреклонную решимость, как и у него самого. И ещё что-то, чего он боялся больше, чем княжеской дружины – преданность. Он молча кивнул, принимая её в свою стаю.

Когда солнце коснулось верхушек деревьев, их собралось около тридцати человек. Двадцать молодых, злых, отчаянных мужчин, способных держать оружие. И пятнадцать женщин, не менее отчаянных, смелых и сильных и три ребёнка Богда. У них было ничтожно мало еды. Оружием служили в основном топоры, вилы, несколько трофейных мечей, охотничьи ножи и луки. Они были оборванцами, изгнанниками.

Но в их глазах горел огонь. Это была уже не испуганная толпа запуганных крестьян. Это была стая. Волчья стая, отгрызающая себя от старого мира, чтобы основать новый.

Той ночью они почти не спали, в лихорадке готовясь к самому длинному, самому страшному дню в их жизни. Дню прощания и ухода.

Глава 13. Раскол

Рассвет был холодным, серым и безрадостным, как лицо покойника. Он не принёс с собой ни тепла, ни надежды. Отряд Родомира стоял у самой околицы, на границе между прошлым и неизвестностью. Тридцать душ, готовых шагнуть в никуда.

Весть о том, что они действительно уходят, облетела деревню быстрее лесного пожара. И те, кто остался, высыпали на улицу. Они стояли на другой стороне, образуя живую стену. И теперь это были не споры и не крики вече. Это было нечто худшее. Это был разрыв по живому.

Матери рыдали. Не просто плакали, а выли в голос, как на похоронах, царапая себе лица и рвя на себе волосы. Они умоляли своих сыновей, своих дочерей остаться. Отцы, наоборот, были полны ярости и горечи. Они проклинали своих детей, отрекаясь от них перед лицом всей деревни.

– Предатели! – кричал, брызжа слюной, старый Яким, чей единственный сын, молодой и сильный Боримир, стоял в рядах уходящих. – Вы слизываете сливки и убегаете! А нам что остаётся? Вы оставляете нас на растерзание волкам! И княжеским, и лесным! Да пусть вас самих разорвут дикие звери в первой же чаще! Я проклинаю тебя, сын! Ты мне больше не сын!

– Вернись, сынок!кровиночка моя! – надрывалась мать Боримира, протягивая к нему руки через невидимую черту, разделявшую их. – Не бросай мать! Кто мне воды подаст, когда я хворать буду? Кто могилу мне выкопает?

Это была страшная сцена, от которой леденела кровь. На глазах у всех разрывались семьи. Брат шёл против брата. Один из оставшихся мужиков плюнул в лицо своему родному брату, стоявшему в отряде Родомира. Тот лишь вытер плевок и отвернулся. Каждое слово было как удар ножом. Каждая слеза – как капля яда.

Родомир стоял впереди всех, с абсолютно каменным, непроницаемым лицом. Внутри у него всё скручивалось в тугой, холодный узел, но он не смел показать слабости. Он был их вожаком. Он был виновником этого раскола. И это была та цена, которую он должен был заплатить за свою мечту. Цена, измеряемая в слезах матерей и проклятиях отцов.

Сквозь толпу причитающих и проклинающих к ним медленно подошёл староста Миролюб. Он с трудом шёл, опираясь на палку. Его спина была одним сплошным кровавым рубцом под наспех накинутой рубахой, но он держался прямо. Он подошёл к Родомиру и заглянул ему в глаза.

– Я стар, Родомир. Мои кости останутся в этой земле, как и кости моих предков. Может, вы и правы, а может, и нет. Боги рассудят. Но они видят, в твоих словах сегодня больше правды и жизни, чем в моих вчерашних. Возьми это. – Он протянул Родомиру небольшой, но увесистый мешочек из грубой кожи. Внутри глухо звякнуло серебро. – Это всё, что осталось в нашей жалкой казне. Всё, что мы утаили от князя. Может, пригодится купить еды или откупиться от лихих людей. И пусть дороги ваши будут прямыми, а боги – милостивы.

Не успел Родомир ответить, как подошёл и хмурый кузнец Вратислав. Он молча сунул в руки Лютобору несколько добротных копейных наконечников и два отремонтированных, но всё ещё крепких меча.

– Это всё, чем могу помочь, – пробасил он, не поднимая глаз. – Куйте свою судьбу сами. Идите. Может, хоть у вас получится то, что не вышло у нас.

Но это были лишь два голоса в хоре ненависти. Другие смотрели на них с откровенной злобой. Кто-то швырнул им под ноги ком грязи. Кто-то прошипел проклятие, призывая на их головы хвори и голод.

Отряд стоял, опустив головы, не в силах смотреть на лица своих бывших родных и соседей. Каждый в эту минуту прощался со своим прошлым, сжигая за собой мосты. Родомир видел, как у гиганта Лютобора дрожит челюсть, когда его собственная мать, маленькая, высохшая старушка, подошла вплотную и плюнула ему на сапоги. Он видел беззвучные слёзы, катившиеся по щекам жены Всеслава, когда её сестра назвала её предательницей. Это было испытание, может быть, даже более страшное и грязное, чем поединок с Добрыней. Там был честный враг. Здесь – своя кровь, ставшая врагом.

Несколько маленьких детей, не понимая, что происходит, со смехом попытались увязаться за своими старшими братьями и сестрами. Их с криками оттащили назад. И их громкий, обиженный плач ещё долго преследовал уходящих, вонзаясь в спину острыми иглами.

Родомир понял, что больше тянуть нельзя. Ещё немного, и его стая дрогнет, рассыплется.

– Пора, – сказал он твёрдо и громко, чтобы все слышали. Он не стал прощаться. Он просто развернулся и первым сделал шаг за околицу.

Шагнул из ада, который знал, в ад, который был ему неведом.

Глава 14. Первый Шаг на Восток

Они шли молча, не оглядываясь. Оглянуться – значило поддаться слабости, признать, что ты что-то оставляешь. А у них больше ничего не было. Позади, за спиной, осталась деревня, полная слёз, проклятий и могил их предков. Этот мир для них умер. Впереди – стена дикого, враждебного леса, который встречал их безразличным шумом и холодным дыханием.

Они шли быстро, почти бежали, подгоняемые адреналином и желанием как можно дальше уйти от родных мест, от призраков прошлого. Никто не верил, что за ними пошлют погоню. Зачем? Они были изгнанниками, отрезанным ломтем. Но сам воздух за спиной, казалось, давил на них, гнал прочь.

Первый день пути был самым тяжёлым. Не физически – они были молоды и сильны, а ужас гнал их лучше любой плети. Тяжело было морально. Каждый шаг уносил их прочь от всего, что они знали. Каждый думал о тех, кого оставил. О материнских слезах, об отцовских проклятиях, о тёплой избе и привычной работе. Эта тишина была хуже крика. Она была наполнена беззвучными сожалениями.

К вечеру, когда солнце начало садиться, окрашивая небо в кровавые тона, они нашли для привала глубокий, поросший мхом овраг. Развели небольшой, почти бездымный костёр. И тут плотину прорвало.

Первой не выдержала самая юная из девушек, почти девочка, по имени Ярина. Она сидела, глядя на огонь пустыми глазами, а потом её плечи затряслись, и она разрыдалась. Горько, безутешно, как ребёнок. Её плач, как искра, поджёг общее горе. Его тут же подхватили другие женщины. Даже суровая Милада, жена Всеслава, уткнулась в плечо мужа и тихо заплакала.

Парни сидели мрачные, как грозовые тучи, сжав кулаки и уставившись в огонь. Их молчание было тяжёлым, как могильная плита. Один из них, молодой Боримир, тот самый, от которого отрёкся отец, поднялся и пошёл в темноту, чтобы его слёз не видели другие.

Родомир смотрел на это, и его сердце сжималось от холодного предчувствия. Он понимал: если он сейчас не переломит это настроение, их поход закончится здесь, в этом овраге. Завтра утром они либо разбредутся, либо решат вернуться, чтобы пасть на колени перед своими семьями и ждать князя. Он должен был убить в них раба. Убить в них прошлое.

Он резко встал. Его тень от костра накрыла половину лагеря.

– Хватит реветь! – его голос был не просто громким, он был резким, как удар кнута. От него вздрогнули все. – Поднимите головы и посмотрите на меня! Вы знали, на что идёте! Вы сделали свой выбор! Ваши слёзы не помогут вам в этом лесу. Они лишь привлекут хищников! Ваши сожаления не защитят вас от стрелы разбойника или клыков волка!

Он обвёл их тяжелым, яростным взглядом.

– Того, что было, уже нет. Поняли? Нет больше ваших домов, ваших семей, вашей деревни. Она умерла для вас в тот момент, когда вы шагнули за околицу. Забудьте! Вырвите это из своих сердец! – он ударил себя кулаком в грудь. – Теперь ваш дом – это вот этот костёр. Ваша семья – это те, кто сидит рядом с вами! Мужчина справа от вас – ваш брат! Женщина слева – ваша сестра! Другой семьи у нас нет! Или мы станем единой стаей, одной кровью, одной волей, или нас всех передушат поодиночке в этом лесу, как слепых щенков! Выбор за вами.

Его слова были жестокими. Они били по самому больному. Но они были честными. И они подействовали.

Плач прекратился. Люди, шмыгая носами, начали поднимать головы. Они посмотрели друг на друга по-новому. Не как на соседей, с которыми вчера делили хлеб, а сегодня поссорились. Они увидели в глазах сидящих рядом тот же страх, ту же боль и ту же отчаянную надежду. Они увидели товарищей по несчастью. Братьев и сестёр по изгнанию.

В эту ночь они впервые почувствовали себя не кучкой беглецов, а единым отрядом. Одной стаей, сбившейся вместе против всего мира.

Родомир, не давая им снова погрузиться в уныние, начал отдавать приказы.

– Лютобор, Всеслав, вы со мной. Выбираем двоих на первую стражу. Меняемся каждые два часа до рассвета. Остальные – спать. Завтра встаём до солнца.

Расставить дозорных. Это тоже было для них в новинку. В деревне их покой охраняли частокол и собаки. Здесь их защитой могли быть только их собственные глаза и острое оружие.

Жизнь в деревне окончательно закончилась. Началась жизнь в походе. Жизнь, где каждый миг нужно было бороться за выживание. Где единственным законом был закон стаи. И вожаком этой стаи был он.

Глава 15. Голоса в Лесу

Они шли уже три дня. Три дня, которые показались вечностью. С каждым шагом на восток цивилизованный мир, даже такой жестокий, каким они его знали, оставался позади. Лес вокруг них менялся. Он становился всё гуще, темнее и древнее. Вековые сосны и ели, покрытые седыми бородами мха, стояли так плотно, что их кроны сплетались в сплошной шатёр. Даже в самый яркий полдень здесь царил зелёный, тяжёлый полумрак, а воздух был неподвижным и пах прелью, сырой землёй и хвоей.

Людские тропы давно исчезли. Теперь они продирались сквозь колючие заросли и бурелом, перелезали через гигантские, поваленные неведомой силой деревья. Всеслав, как лучший охотник, шёл впереди, выбирая путь, но даже его уверенность таяла с каждым днём. Лес не хотел их пропускать.

Начались первые трудности, грубые и неотвратимые. Юная Ярина, та самая, что плакала первой, оступилась и сильно подвернула ногу. Её лодыжка распухла, и теперь девушка сильно хромала, каждый шаг давался ей с гримасой боли. Её приходилось поддерживать, и это замедляло весь отряд. Скудные запасы еды, что они унесли с собой, таяли на глазах. Всеслав уходил на охоту, но возвращался с пустыми руками. Зверь в этих глухих, нехоженых местах был невероятно пуглив и осторожен, он чуял их за версту. Голод стал их молчаливым спутником.

А на третью ночь заговорил лес.

Это началось не с рёва зверя, а с чего-то куда более жуткого. Дозорные слышали, как кто-то огромный и тяжёлый ходит вокруг их лагеря, но шагов не было слышно – лишь громкий треск ломаемых веток в непроглядной тьме. Иногда из чащи доносился тихий, хихикающий смех, который тут же затихал, стоило кому-то вскочить с оружием. Кто-то начал шептать их имена из темноты. Голоса были знакомыми – голоса матерей, отцов, погибших друзей. Они звали, умоляли вернуться, заставляя дозорных в холодном поту вглядываться в колышущийся мрак.

Днём стало не лучше. Лес начал водить их кругами. Они были абсолютно уверены, что идут на восток, ориентируясь по солнцу, но через несколько часов пути вдруг выходили к собственному вчерашнему становищу или видели на дереве свою же метку. Паника начала просачиваться в отряд.

Это играл с ними Леший, Хозяин этой чащи. Он не нападал открыто, не показывал себя. Он изматывал их, как паук, играющий с попавшей в паутину мухой. Он наслаждался их растущим страхом, питался их отчаянием.

– Нужно задобрить его, – сказала вечером у костра Велеслава, девушка, которая в деревне считалась знахаркой и знала толк в травах и заговорах. – Оставить ему дар на перекрёстке лесных троп. Хлеба, краюху, полить мёдом или вином…

– У нас у самих жрать нечего, девка! – зло проворчал Лютобор, грызя жёсткую кору. – У самих кишки сводит! Не будем мы кормить лесную нечисть! Пусть только покажется, я ему башку топором снесу!

Предостережение прозвучало в ту же ночь. Лютобор стоял в дозоре, злой и голодный. И вдруг он увидел её. Между двух могучих сосен стояла его покойная сестра Олёна. Такая, какой он запомнил её перед смертью – бледная, в простом мокром саване, с длинными волосами, с которых капала вода. Она не говорила ни слова, лишь смотрела на него своими большими, печальными глазами и медленно манила к себе, в темноту.

Лютобор замер. Его мозг отказывался верить, но сердце разрывалось от боли и тоски. Он забыл про дозор, про отряд, про Родомира. Он сделал шаг к ней, протягивая руку. «Олёнушка…» – прошептал он. Он сделал второй шаг, и ледяной холод чащи уже готов был поглотить его.

– Лютобор, стой! – крик Родомира, который в эту ночь спал очень чутко, резанул по ушам.

Как только прозвучал голос, морок исчез. Вместо сестры перед Лютобором была лишь пустота между двумя деревьями. Он очнулся, дрожа всем телом, покрытый холодным потом. Он понял, что ещё миг – и он бы ушёл в лес, откуда уже не возвращаются.

Родомир понял – грубой силой и угрозами тут не поможешь. Они были в чужом доме, и Хозяин этого дома был недоволен. Он подошёл к мешку с припасами, достал последний ломоть ржаного хлеба, полил его последними, драгоценными каплями мёда, которые они берегли для Ярины. Он вышел на край лагеря, нашёл старый, покрытый мхом пень и положил на него свой дар.

– Хозяин леса, Лесной дух! – сказал он громко и чётко в темноту. – Мы не разбойники и не воры. Мы идём с миром. Мы не ищем здесь добычи, мы ищем новый дом, новую жизнь. Мы не хотели тревожить твой покой. Прости нас за нашу дерзость. Не мешай нам, и мы уйдём, не сломав лишней ветки, не убив зряшного зверя. Это тебе от нас. Прими наш скромный дар.

После этого ночь прошла на удивление спокойно. Не было ни смеха, ни шёпота, ни треска веток. Впервые за несколько дней отряд спал без страха.

А на утро, пройдя всего несколько вёрст по прямой, как стрела, тропе, которую они вчера не видели, они вышли на небольшую поляну. Посреди поляны стояла одинокая, вросшая в землю, покосившаяся изба, из глиняной трубы которой вился тонкий, сизый дымок.

Они не знали, ждёт их там спасение или ещё большая, изощрённая опасность. Но лес, казалось, наконец-то выпустил их из своих удушающих объятий.

Глава 16. Изба на Курьих Ногах

Они вышли на поляну внезапно. Только что они продирались сквозь плотную стену леса, а в следующий миг оказались на открытом пространстве. Поляна была идеально круглой, словно очерченной циркулем великана, и трава на ней была неестественно зелёной для этого времени года. А посреди поляны стояла она.

Изба.

Она была старой, вросшей в землю по самые окна, покрытой толстым слоем мха, так что казалась частью самого ландшафта. Сложенная из почерневших от времени, гигантских брёвен, она выглядела кривобокой и покосившейся, будто пританцовывала на невидимых ногах. Из глиняной, растрескавшейся трубы вился тонкий, сизый дымок, который, вопреки безветрию, не поднимался вверх, а стелился по земле, как змея.

От избы веяло жутью. И одновременно – странным, порочным притяжением, как от глубокого, тёмного омута. Вокруг не было ни следа человека – ни тропинки, ни дров, ни забора. Тишина стояла такая, что было слышно, как кровь стучит в ушах.

– Обойти, – прорычал Лютобор, инстинктивно выставляя вперёд топор. Его братья согласно кивнули, их лица были напряжены. – От этого места несёт гнилью и мороком. Это ловушка Лешего.

– Нет… – прошептала Ярина, опираясь на плечо своей подруги. Её лицо было бледным от боли. – Я больше не могу идти. Нога горит огнём. Нам нужен отдых.

– Ярина права, – поддержала её Велеслава, местная знахарка. – Дым есть – значит, есть очаг. Значит, есть жизнь. Может, там нам помогут. Леший бы не стал топить избу.

Отряд замер в нерешительности. Усталость и голод боролись с первобытным страхом. Родомир смотрел на избу, и все его инстинкты кричали об опасности. Он чувствовал, что это не просто дом, а живое, мыслящее существо, наблюдающее за ними. Но он также видел измученные лица своих людей. Видел, как побледнела от боли Ярина. Он, как вожак, должен был принять решение.

– Я пойду один, – сказал он. – Всеслав, Лютобор, будьте наготове. Если я не вернусь через десять ударов сердца – уходите, не оглядываясь.

Он медленно пошёл к избе. Трава под его ногами не шелестела, а пружинила, как живая. Дым от трубы пах не деревом, а сушёными травами, кореньями и чем-то ещё, неуловимо сладковатым и тревожным. Он подошёл к низкой, тяжёлой двери, сколоченной из одной цельной доски. На ней не было ни ручки, ни засова. Он занёс руку, чтобы постучать, но не успел.

Дверь со скрипом, похожим на стон старика, отворилась сама.

В проёме стояла она. Древняя, как сам этот лес, старуха. Её лицо было похоже на печёное яблоко, сплошь покрытое глубокими, переплетающимися морщинами. Белые, редкие волосы были стянуты на затылке в узел. Но самым страшным были её глаза. Абсолютно чёрные, без зрачков, они, казалось, вбирали в себя свет. И смотрели они не на Родомира, а сквозь него, видя что-то позади, в его прошлом и будущем.

– Заходите, путники, – прохрипела она голосом, похожим на шорох сухих листьев. – Нечего на пороге кости морозить.

За её спиной, в полумраке избы, Родомир увидел вторую фигуру. Это была девушка. И если старуха была воплощением увядания и смерти, то девушка была самой жизнью, дикой и необузданной. Высокая, статная, с кожей цвета луны и густыми, как смоль, волосами, заплетёнными в одну толстую косу. Но её красота была хищной, опасной. А её глаза, зелёные, как лесные озёра, смотрели на Родомира с холодным, оценивающим любопытством. Это была Морена, её дочь или внучка, никто бы не смог сказать точно.

Родомир обернулся и махнул рукой своему отряду. Они, с опаской озираясь, начали подходить к избе. Старуха без лишних слов посторонилась, впуская их. Внутри изба оказалась больше, чем снаружи. Под потолком висели пучки трав, сушёные грибы и какие-то лапки неведомых тварей. В очаге тлели угли, источая странный аромат.

Когда весь отряд вошёл, старуха закрыла дверь, и в избе стало почти темно. Она обвела всех своим незрячим, но всевидящим взглядом и остановила его на Родомире.

– Давно я вас жду, – проскрипела она. – Вижу на тебе кровь, вожак. Кровь чужую и свою будущую. И печать судьбы горит у тебя на лбу, как клеймо. Далеко идёте. И долгим будет ваш путь.

Глава 17. Цена Исцеления

Агриппина, не обращая внимания на вооружённых и настороженных мужчин, жестом подозвала к себе раненую Ярину. Девушка, хромая и опираясь на подругу, подошла к очагу. Старуха опустилась на колени с лёгкостью, не свойственной её возрасту, и её костлявые, сухие пальцы с удивительной нежностью коснулись распухшей лодыжки Ярины. Она не осматривала – она ощупывала, впитывала боль, читала её, как книгу.

– Вывих пустяковый, – прохрипела она, не поднимая головы. – Но лес уже добавил своего. Напустил гнили, выпил соки. Нога умирает. К утру почернеет, а к вечеру можно будет отнимать.

Ярина тихо всхлипнула. Взгляд Родомира стал жёстким.

– Ты можешь ей помочь?

– Могу, – так же ровно ответила Агриппина. – Я всё могу. Но за всё есть плата.

Родомир потянулся к мешочку с серебром, который дал ему Миролюб.

– Сколько ты хочешь?

Старуха медленно подняла на него свои пустые чёрные глаза и усмехнулась беззубым ртом.

– Твои побрякушки, вожак, мертвы. Это просто холодный металл. Для настоящего дела нужно живое. Чтобы излечить гниль, нужна живая вода. Сила. Мне нужна кровь.

Отряд напрягся. Лютобор шагнул вперёд, заслоняя собой остальных.

– Что ты несёшь, старая карга?

Агриппина проигнорировала его. Её взгляд скользнул по мужчинам, оценивая их, как мясник оценивает скот.

– Мне нужна кровь самого сильного и здорового из вас. Того, в ком жизнь бьёт ключом, как родник из-под земли. От слабого и больного проку не будет.

Все взгляды невольно обратились на Лютобора. Он был воплощением первобытной, грубой силы. Широченный в плечах, с руками толщиной в брёвна, поросшими густыми волосами. Он был здоров, как молодой бык.

– Я, – сказал он просто, делая ещё один шаг к старухе.

Агриппина удовлетворённо кивнула. Она велела ему сесть у очага и закатать рукав. Затем из складок своей одежды она достала нечто, отчего по спинам пробежал холодок. Это был нож. Но не из стали. Он был выточен из цельного куска чёрного, блестящего, как лёд, обсидиана, острого, как бритва.

Старуха взяла могучую руку Лютобора в свои, похожие на птичьи лапки, кисти. И это было странное зрелище – несокрушимая мощь и древняя, как мир, мудрость. Она не резала. Она провела по его коже лезвием так легко, что тот почти не почувствовал. Но на его предплечье тут же выступила длинная, глубокая рана, и из неё густыми, тёмными каплями начала сочиться кровь.

Морена, молчавшая до этого, подставила под его руку простую глиняную чашу. Кровь тяжело капала в неё, издавая глухой звук. Когда чаша наполнилась почти наполовину, Агриппина знаком остановила её. Она начала свой ритуал. Она склонилась над чашей и зашептала древние, гортанные слова на языке, которого никто из них не знал. Это были не слова, а звуки самого леса – шелест листвы, журчание ручья, рык зверя. Она бросала в чашу щепотки сухих трав из мешочков на поясе, и кровь в чаше начала пениться и менять цвет.

Закончив, она взяла эту тёплую, дымящуюся субстанцию и, обмакнув в неё клочок мха, начала прикладывать к распухшей ноге Ярины. Девушка вскрикнула от обжигающего прикосновения, но старуха держала крепко. И на их глазах начало происходить чудо. Багрово-синий отёк начал спадать. Кожа из мертвенно-бледной стала приобретать здоровый розовый оттенок. Гнилостный запах исчез.

К ночи, когда отряд, измотанный и потрясённый, улёгся спать на полу избы, Ярина уже могла без боли наступать на ногу. Но плата была взята. Лютобора начало лихорадить. Его могучее тело сотрясала дрожь, кожа горела огнём, а со лба градом катился пот. Он бредил, что-то бормотал о своей покойной сестре. Сила, отданная на исцеление, теперь выходила из него мукой.

Родомир хотел было вмешаться, но Агриппина остановила его.

– Не трогай. Жизнь за жизнь. Сила за силу. Таков закон. Он отдавал, теперь ему пустоту надо заполнить. Он выдюжит.

Ночью, когда все спали, за Лютобором ухаживала Морена. Она прикладывала к его горящему лбу холодные, смоченные в отваре тряпицы. Её движения были плавными и бесшумными. Она села рядом с ним на пол, и её прохладные пальцы коснулись его руки, успокаивая дрожь. Лютобор в полубреду открыл глаза. Он увидел перед собой её лицо, подсвеченное углями очага, её огромные, тёмные глаза.

Она не сказала ни слова. Она просто смотрела на него, и в её взгляде не было ни жалости, ни страха. Было лишь глубокое, женское понимание его боли и силы. И в этот миг между ними, диким, негранёным гигантом-дровосеком и таинственной лесной ведьмой, пробежала первая искра. Что-то первобытное, идущее не от разума, а от самой крови. И жар его лихорадки был уже не так страшен рядом с холодной красотой её прикосновений.

Глава 18. Предсказание и Смерть

Глубокой ночью, когда бред Лютобора наконец сменился тяжёлым, исцеляющим сном, а остальные забылись в объятиях усталости, Агриппина подозвала к себе Родомира. Она не произнесла ни слова, лишь медленно повернула голову в его сторону. Но он почувствовал её зов, будто она заглянула ему прямо в душу. Он оставил свой пост у двери и подошёл к старухе, которая сидела у тлеющего очага, похожая на изваяние из корня дерева.

– Садись, – проскрипела она. Её голос был еле слышен, но в тишине избы он звучал оглушительно. – Поговорим.

Родомир сел напротив, на грубую деревянную скамью. Тепло от углей касалось его лица, но от ведуньи веяло могильным холодом. Она долго молчала, вглядываясь в игру теней на его лице своими бездонными глазами.

– Я ждала тебя, Вожак Стаи, – наконец произнесла она. – Не тебя самого, нет. Но твою кровь. Твою судьбу. Она грохотала в лесу, как приближающаяся гроза, задолго до того, как ты переступил мой порог.

Родомир молчал, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. Это была не лесть и не угроза. Это была констатация факта.

– Ты несёшь за собой не просто три десятка испуганных душ, – продолжала старуха, её голос крепчал, наполняясь силой. – Ты тащишь на своих плечах новую судьбу для этих земель. Ты – камень, брошенный в сонное болото. И круги от твоего падения разойдутся далеко. Очень далеко.

Она наклонилась к нему ближе, и он почувствовал запах сухой земли и осенней листвы.

– Боги уже смотрят на тебя. Старые и молодые. Одни – с надеждой, потому что ты принёс с собой перемены, ветер, которого они давно ждали. Другие – с лютой ненавистью. Потому что ты нарушил их покой и сломал их игрушки. И те, и другие будут помогать тебе и мешать. Будут посылать тебе испытания и дары. Не верь ни тем, ни другим. Верь только своей крови и стали в твоей руке.

Родомир хотел спросить, о каких богах она говорит, но старуха подняла свою костлявую руку, останавливая его.

– У меня мало времени. Слушай. Иди строго на восток. Не сворачивай, как бы ни манил тебя лес или степь. Иди, пока не увидишь слияние двух рек. Большой и малой. Там, на стрелке, твоя земля. Но она не примет тебя просто так. Её нужно будет взять. Кровью. Потом. Своей и чужой.

Её глаза на миг сверкнули, отразив свет углей.

– А теперь самое главное. Не верь сладким речам. Особенно от тех, кто будет клясться тебе в вечной дружбе. Предательство придёт не от врага. Оно уже идёт с тобой. Остерегайся змеи в траве. Той, что греется у твоего же костра. Она уже завидует твоей силе и ждёт момента, чтобы ударить. Кто это – я не скажу. Увидишь сам. Если будешь смотреть сердцем, а не глазами.

Сказав это, она откинулась назад, тяжело дыша. Её миссия была почти выполнена. Её взгляд скользнул по комнате и остановился на Морене. Девушка, дремавшая у ног Лютобора, тут же подняла голову, словно услышала беззвучный приказ.

– Подойди, дитя, – прошептала Агриппина.

Морена подошла и встала рядом с Родомиром. Она смотрела на свою мать (или бабку) с глубокой, вселенской печалью.

– Моё время вышло, – голос старухи стал совсем тихим, как шелест ветра в трубе. – Я держалась на этом свете на одной лишь воле, чтобы передать её тебе, вожак. Чтобы отдать её в сильные руки.

Она протянула свою морщинистую, пергаментную руку и коснулась сначала Морены, а потом Родомира.

– Она – мой дар тебе. Она – ключ. К силе этого леса, к голосам зверей, к травам, что лечат, и к тем, что убивают. Но она – и твоё бремя. Её будут хотеть забрать. Её будут пытаться убить. Потому что в ней – древняя кровь, которой боятся и люди, и боги. Береги её, вожак. Береги, как свою собственную жизнь. И она сбережёт твою.

С этими словами её рука безвольно упала. Она откинула голову на спинку скамьи, её глаза уставились в потолок. Она вздохнула в последний раз – тихо, почти беззвучно. И умерла.

Это не было похоже на смерть. Она не агонизировала, не хрипела. Она просто… ушла. Будто свеча, в которой догорел фитиль.

Родомир и Морена стояли над ней в оглушительной тишине, нарушаемой лишь треском углей и ровным дыханием спящих. Он не знал, что делать. Она – всё понимала. Её миссия, ради которой она жила последние дни, была выполнена. Она передала своё наследие и свою дочь. Теперь она могла обрести покой.

Глава 19. Погребальный Костёр

Утром отряд проснулся не от холода, а от тишины. Давящей, неестественной тишины, какая бывает только в присутствии смерти. Тело Агриппины так и сидело у остывшего очага, прямое, с достоинством, но жизнь из него ушла безвозвратно. Люди стояли в растерянности и суеверном ужасе. Одни крестились по привычке, другие шептали имена лесных богов. Они не знали, что делать: радоваться избавлению от жуткой старухи или бояться её гнева из загробного мира.

Лишь Морена была спокойна. В её скорби не было человеческих слёз или причитаний. Была лишь глубокая, вселенская печаль, какая бывает у леса, теряющего самое старое своё дерево.

– Ей нужна крада, – сказала она тихо, но её голос прозвучал в избе так веско, что никто не посмел возразить. – Достойный костёр, чтобы её дух ушёл в Навь, а оттуда – в Ирий.

Родомир кивнул. Он понимал, что они в долгу перед этой женщиной. И что правильный ритуал – это не только дань уважения, но и их собственная безопасность.

Лютобор, который проснулся слабым, но уже без лихорадки, вместе с братьями и другими мужчинами отправился в лес за дровами. Они рубили самые сухие и смолистые деревья, работая молча и сосредоточенно. На той самой поляне, где стояла изба, они сложили высокий, в рост человека, погребальный костёр – краду. Сложили правильно, колодцем, как учили их деды, чтобы огонь был ровным и жарким.

Женщины тем временем обряжали тело Агриппины. Они обмыли её, облачили в чистую льняную рубаху, которую отдала одна из них, и расчесали её редкие белые волосы. Морена вплела в них ветки вечнозелёного вереска и ягоды тиса. Когда тело было готово, мужчины на руках, на импровизированных носилках, вынесли его из избы и с почтением водрузили на самый верх крады.

Когда последние лучи заходящего солнца коснулись верхушек деревьев, Морена зажгла костёр. Она не пользовалась ни кремнем, ни огнивом. Она взяла в руки два сухих куска дерева, положила между ними трут и начала быстро вращать их. В её руках дерево, казалось, ожило. И через мгновение дымок, а затем и яркое пламя вырвались наружу. Этим первобытным, чистым огнём она и подожгла краду.

Костёр занялся быстро, с низким, утробным гулом. Пламя взметнулось к темнеющему небу. И в этот момент Морена запела.

Это была не песня. Это была первобытная магия, сотканная из звуков. Её голос, низкий и грудной, лился свободно и мощно. В нём не было слов, которые мог бы понять человек, но каждый звук находил отклик глубоко в душе. В этой песне были шум ветра в кронах вековых сосен, и плач потерявшегося в лесу ребёнка, и вой волчицы, оплакивающей своего волка. В ней были скрип древних деревьев, и журчание скрытых родников, и рёв медведя-шатуна.

Отряд стоял, как заворожённый. Люди перестали дышать. Им казалось, что вместе с Мореной поёт и плачет сам лес. Что деревья склоняют свои ветви в скорби. Что даже огонь, пожирающий тело ведуньи, делает это не с яростью, а с почтением. Родомир смотрел на Морену, на её запрокинутое к небу лицо, на её фигуру, чётко очерченную на фоне бушующего пламени, и понимал: слова Агриппины не были бредом старой карги. Эта девушка была не просто частью леса. Она была его голосом. Его душой. Его силой. И теперь эта страшная, непостижимая сила была с ними. Морена была их ответственностью, но она же была и их самым грозным оружием.

Костёр пылал всю ночь. Никто не ушёл спать. Они сидели вокруг, греясь его жаром и слушая тишину, пришедшую на смену погребальной песне. Это был их первый совместный ритуал, который сплотил их больше, чем любой бой.

Под утро, когда костёр догорел и от него осталась лишь груда раскалённых, светящихся в предрассветном сумраке углей, Морена подошла к пепелищу. Она голыми руками, не чувствуя жара, разгребла угли. Нашла то, что осталось от её матери – несколько кусочков выжженных добела костей и горсть серого пепла. Она осторожно собрала этот прах в маленький кожаный мешочек, который всегда носила с собой. Затянула его и повесила себе на шею.

Теперь в нём был её единственный дом. Она повернулась к Родомиру и остальным и просто сказала:

– Пора идти.

В её голосе не было скорби. Была лишь воля. Она простилась. И теперь её дом был там, где была её новая стая.

Глава 20. Хозяева Леса

После погребального костра что-то изменилось. Не только в отряде, но и в самом лесу. Враждебная, давящая тишина ушла. Лес больше не прятался от них. Он ожил. Теперь они слышали пение птиц, видели, как белка скачет с ветки на ветку, как промелькнул в зарослях олень. Лес перестал быть их врагом. Он стал просто лесом – диким, могучим, живущим по своим законам. Казалось, жертва, принесённая Агриппиной, и ритуал, проведённый Мореной, открыли им путь.

Ярина, чья нога теперь была полностью здорова, шла бодро, не отставая. Лютобор оправился от лихорадки и был, казалось, ещё сильнее прежнего, хотя стал молчаливее и часто бросал задумчивые взгляды на Морену. Девушка шла рядом с Родомиром, и её присутствие было почти неощутимо. Она двигалась бесшумно, как тень, но её тёмные глаза замечали всё: сломанную ветку, след зверя, целебную траву под ногами.

Однажды днём, когда они пробирались через густой малинник, Всеслав, шедший впереди, резко поднял руку, останавливая всех. Из зарослей, всего в двадцати шагах от них, вышла она.

Огромная бурая медведица.

Она была громадной, старой, с мощными лапами и сединой на морде. За ней, неуклюже переваливаясь, следовали двое пушистых медвежат, которые тут же принялись возиться и кувыркаться в траве. Ветер дул от них к людям, и хозяйка леса их ещё не почуяла.

Люди замерли. Кто-то инстинктивно потянулся к оружию. Сердца заколотились. Встреча с медведицей, защищающей потомство, – верная смерть.

– Не двигаться, – прошептал Родомир. – Ни звука.

Он не выхватил топор. Он медленно опустился на одно колено, показывая своё уважение и отсутствие враждебных намерений. Остальные последовали его примеру. Они не были здесь хозяевами. Они были гостями.

Медведица, словно почувствовав их присутствие, подняла свою массивную голову и втянула ноздрями воздух. Её маленькие, умные глазки уставились на замершую группу людей. Она не зарычала. Она просто смотрела. Долго. Оценивающе. Затем издала низкий, утробный звук, подзывая медвежат. Те, прекратив игру, подбежали к ней. Она ещё раз взглянула на людей, развернулась и неторопливо, с чувством собственного достоинства, ушла в чащу.

Они выждали, пока треск веток под её лапами не затих, и лишь потом поднялись. Этот негласный договор, это проявление уважения было важнее любой битвы.

Через два дня им встретились другие хозяева леса.

Отряд выходил на большую поляну, заросшую высокой травой. И вдруг они увидели движение. Из-за холма, пересекая им путь, шла стая волков. Их было не меньше трёх десятков. Матёрые, серые хищники, двигающиеся слаженно, как единый организм. Люди снова замерли. Это была не просто стая. Это было войско.

А во главе её шёл он.

Гигантский белый волк. Он был огромен, почти с телёнка, с мощной грудью и широкой головой. Его белоснежная шерсть, казалось, светилась в полумраке леса. Шрамы на его морде говорили о десятках битв, а в жёлтых, умных глазах светилась древняя мудрость.

Остальная стая, не обращая внимания на людей, продолжила свой путь, обтекая поляну стороной, словно следуя невидимой тропе. Но вожак остановился. Он встал посреди поляны, повернул свою массивную голову и посмотрел прямо на Родомира.

Их взгляды встретились. Это был не взгляд зверя, смотрящего на добычу. Это был взгляд равного. Взгляд вожака, смотрящего на другого вожака. В нём не было угрозы. Было лишь спокойное, изучающее любопытство и признание силы. Родомир не отвёл глаз. Он выдержал этот тяжёлый, пронизывающий взгляд, чувствуя, как по спине бежит холодок, но не от страха, а от осознания значимости момента. Рядом с ним стояла Морена, и её рука чуть заметно коснулась его предплечья. Она тоже чувствовала это.

Целую вечность, казалось, они стояли так, человек и волк, два вожака, оценивая друг друга посреди древнего леса. Потом белый волк чуть заметно склонил голову, словно в знак приветствия, развернулся и лёгкой, пружинистой рысью догнал свою стаю. Он ушёл последним, будто закрывая за собой дверь и признавая право этих двуногих чужаков идти дальше по его земле.

Родомир выдохнул. Он не знал, что это было, но чувствовал – сегодня они заключили два негласных союза. С медведем, хозяином силы земной. И с волком, хозяином силы вольной. И это было куда важнее серебра и мечей. Лес, наконец, принял их.

Глава 21. Река и Первые Чужаки

Через несколько дней пути, когда они уже начали думать, что лес никогда не кончится, воздух изменился. Он стал свежее, влажнее, в нём появился запах тины и рыбы. А потом, продравшись через последние заросли ивняка, они вышли к ней.

Река.

Она была широкой, могучей, полноводной. Тёмная вода неслась на север с такой силой, что, казалось, она может утащить за собой и лес, и небо. Для отряда, привыкшего к тесным, замкнутым пространствам чащи, этот простор был оглушающим. Это был конец одного пути, лесного, и начало другого, речного.

И тут они их увидели.

Вдалеке, двигаясь против течения, тяжело шла большая ладья. Дюжина дюжих гребцов, обнажённых по пояс, налегала на вёсла, а на корме стоял человек у большого рулевого весла. На бортах висели щиты, а на носу и корме виднелись фигуры воинов с копьями. Это была их первая за долгое время встреча с настоящим, чужим миром.

– Купцы, – определил Всеслав, прищурившись. – Или речные разбойники. Иногда это одно и то же.

Люди инстинктивно пригнулись, прячась в кустах. Их первой реакцией был страх. Но Родомир смотрел на ладью иначе. Это был не только источник опасности, но и источник информации. И, возможно, товаров.

– Они нас ещё не видели, – сказал он тихо. – Прячьтесь. Все, кроме меня, Лютобора и Всеслава.

Они выждали, пока ладья приблизится. Это был торговый драккар, крепкий и видавший виды. Купец, пузатый мужчина в добротной одежде, стоял на палубе, зорко осматривая берега. Его охрана, человек пять, выглядела профессионально и опасно.

Родомир решил рискнуть. Он вышел из зарослей на берег один. Он не брал в руки оружия демонстративно, лишь за спиной висел его топор.

– Эй, на ладье! – крикнул он. – Мир вам, торговые люди!

Гребцы перестали грести. Воины на борту тут же вскинули копья и луки. Купец, приставив руку ко лбу, вглядывался в его фигуру.

– И тебе не хворать, лесной человек! – крикнул он в ответ, его голос был настороженным. – Что тебе надобно?

– Мы путники, идём на восток, – ответил Родомир. – Ищем место для нового дома. Хотели бы обменять меха на соль и сталь, если у вас найдётся.

Из-за спины Родомира вышли Лютобор и Всеслав. Всеслав нёс в руках несколько великолепных шкур куницы и лисицы – его охотничья удача наконец-то вернулась к нему. Появление ещё двух крупных, вооружённых воинов заставило охрану купца напрячься ещё сильнее.

– Хороший мех, – оценил купец с расстояния. – Но как мне знать, что вы не перережете нас, как только мы пристанем к берегу? Леса нынче полны лихих людей.

– А как нам знать, что вы не нашпигуете нас стрелами, пока мы будем к вам подходить? – парировал Родомир. – Мы ищем не драки, а честной торговли. Мы покажем товар, вы – свой. Без обмана.

Купец на мгновение задумался. Риск был, но и выгода манила. Шкуры были отменные.

– Хорошо, – крикнул он. – Подходите к воде, но не ближе. И руки на виду!

Ладья медленно подошла к самому берегу. Начался напряжённый торг. Никто никому не доверял. Воины Родомира прятались в кустах с натянутыми тетивами, готовые в любой момент открыть огонь. Охрана купца стояла на борту, держа копья наготове. Родомир и купец переговаривались через полосу воды, повышая голос. Это был базар страха и жадности.

В конце концов, они сошлись в цене. Всеслав бросил на борт ладьи связку мехов. В ответ один из воинов кинул на берег небольшой, но тяжёлый мешок с солью и три добротных, острых, как бритва, рабочих ножа.

– Доволен, лесной человек? – спросил купец, пряча меха.

– На сегодня да, – ответил Родомир.

– Куда путь держите, если не секрет? – уже более дружелюбно спросил торговец, убедившись, что его не собираются грабить.

– На восток. Ищем свободную землю.

– Глупое дело, – хмыкнул купец. – Нет нынче свободной земли. Дальше по этой реке – земли диких кривичей, что за нож готовы глотку перерезать. А за этим лесом, к югу, начинается Великая Степь. Там гуляют печенеги. Эти и вовсе в рабов уводят, а то и на ремни режут. Гиблое это место. Вам бы к какому-нибудь князю на службу идти, раз воевать умеете.

– Мы от князей и ушли, – мрачно ответил Родомир.

Купец понимающе кивнул.

– Что ж, вольному воля. Удачи вам, лесные люди. Смотрите, не сгиньте тут.

Гребцы снова налегли на вёсла. Ладья медленно двинулась дальше, унося с собой весть о странном, оборванном отряде.

Родомир стоял на берегу, глядя ей вслед. Он получил соль, ножи и бесценную информацию. И эта информация была тревожной. Они находились между дикими племенами и степными кочевниками. Прямо в пасти у волка. Но дороги назад не было. Только вперёд, в эту самую пасть.

Глава 22. Проданная Невеста

После встречи с купцами отряд изменился. Они больше не были просто беглецами в диком лесу. Они поняли, что их маленький мир снова соприкоснулся с большим – жестоким, прагматичным, полным чужих интересов. Теперь они шли вдоль реки с удвоенной осторожностью. Всеслав и ещё пара охотников постоянно прочёсывали берег впереди, а Лютобор с братьями замыкали шествие, готовые к любой угрозе с тыла.

Через два дня пути, на закате, они наткнулись на неё. Деревушку.

Она приютилась в небольшой излучине реки. Десяток изб, почерневших от времени, разбросанных без всякого порядка. Но уже издалека было видно – здесь случилась беда. Воцарившаяся тишина была неестественной, мёртвой. Не лаяли собаки, не мычал скот, не раздавались голоса.

Когда они подошли ближе, картина стала ещё более жуткой. Ворота были сорваны с петель и валялись в грязи. Двери нескольких домов были выбиты. Повсюду валялась разбитая посуда, обрывки ткани, перевёрнутая утварь. Это были следы не боя, а грабежа – грубого, быстрого и унизительного.

На краю деревни виднелось несколько свежих, наспех насыпанных могильных холмиков. Судя по размеру, там лежало трое или четверо мужчин.

Родомир жестом приказал отряду остановиться, а сам с Лютобором и Всеславом осторожно вошёл в деревню. Они двигались от избы к избе, с оружием наготове. Внутри царил такой же разгром. В одной избе на полу они увидели засохшую лужу крови, в другой – перевёрнутую детскую колыбель.

Внезапно дверь единственной, казалось, целой избы со скрипом отворилась. На порог вышел старик. Он был худ, высок, с седой бородой, испачканной в грязи и, кажется, крови. Его глаза, выцветшие и полные бесконечной тоски, были сухими. Он уже выплакал все слёзы. В руках он сжимал старый охотничий рогатину, но его руки так дрожали, что оружие казалось бесполезным.

– Ещё пришли? – прохрипел он, его голос был надтреснутым. – Всё забрали… Больше нечего брать… Разве что жизнь мою…

– Мы не грабители, отец, – сказал Родомир, останавливаясь на безопасном расстоянии. – Мы путники. Что здесь случилось?

Старик медленно опустил рогатину. Он обвёл взглядом свой разорённый дом и горько усмехнулся.

– Что случилось… Жизнь случилась. Наша обычная жизнь. Три дня назад они пришли. По реке. Варяги. Десятка два отборных головорезов. В кольчугах, со здоровыми топорами. Они не жгли, почти не убивали. Только тех, кто пытался сопротивляться. – Он кивнул на свежие могилы. – Мои соседи. Смелые были. И глупые.

Он говорил медленно, отстранённо, будто рассказывал не о своей трагедии, а о чужой.

– Они не за этим пришли. Они пришли за данью. Так и сказали: «Князь Ратибор, наш наниматель, недоволен вашими поставками. Мы пришли забрать долг». Они забрали всё, что мы не успели спрятать: меха, мёд, железо. Но это было не главным.

Старик замолчал, его горло сжал спазм. Он отвернулся и посмотрел в сторону реки.

– Они забрали самое ценное. Всех. Всех молодых девушек. От двенадцати до двадцати лет. Восемь душ. Погрузили их на свою ладью, связанных, как скот. Тех, кто плакал, били. Моя… – он снова замолчал, с трудом сглатывая. – Моя Радмила… Ей шестнадцать исполнилось. Я её замуж выдавать собирался за хорошего парня. Свадебный наряд ей уже сшили… Она так радовалась…

Его плечи затряслись, и он закрыл лицо руками. Беззвучные, старческие рыдания сотрясали его тело. Отряд Родомира, наблюдавший за этой сценой издалека, молчал. Каждый мужчина представил на месте Радмилы свою сестру, жену, дочь. Каждая женщина почувствовала ледяной холод ужаса.

– Куда они их повезли? – спросил Родомир, и в его голосе прорезался металл.

Старик опустил руки. Его глаза теперь горели сухой, бессильной ненавистью.

– Вверх по реке. К своему князю. Сказали, красивых девок князь себе в терем заберёт, натешится и служанкам отдаст. А тех, что попроще, они продадут на торжище в его городе. Купцам из южных земель. Хороший товар… девственницы… «Продавать наш позор», – прошептал он и сплюнул на землю. – Вот, что здесь случилось, путник. Пришла наша плата за то, что мы родились на этой земле.

Он поднял свою рогатину и, не глядя больше на Родомира, побрёл обратно в свою избу, в своё одиночество и горе. Для него мир закончился. А для Родомира и его отряда путь приобрёл новую, зловещую цель. Они шли по следу не просто варягов. Они шли по следу живого товара, и этот товар был криком всех униженных и оскорблённых на этой земле.

Глава 23. Варяжская Забава

Они шли по следу с яростью голодных волков. Теперь их гнал не только страх, но и ненависть. Весь следующий день они почти не отдыхали, двигаясь быстрым шагом по берегу. К вечеру Всеслав, ушедший в разведку, вернулся. Его лицо было мрачным.

– Нашёл, – коротко бросил он. – В двух верстах отсюда, в устье небольшого притока. Разбили лагерь. Жгут костры, пьянствуют.

Родомир остановил отряд. Он, Всеслав и Лютобор, пригибаясь к земле и прячась за деревьями, подобрались ближе. Картина, которая им открылась, была именно такой, какой они её и представляли. И от этого было ещё гаже.

На песчаной косе, у самой воды, стояла варяжская ладья. Рядом пылало два больших костра. Вокруг них расположились варяги. Их было около двадцати – огромные, бородатые мужчины в кожаных доспехах, с тяжелыми мечами и секирами, лежащими под рукой. Они были полностью уверены в своей безопасности и силе. Они громко хохотали, пили какую-то брагу или эль прямо из рогов и жарили на вертеле куски мяса.

Чуть поодаль, в стороне, сидели пленницы. Восемь девушек, связанных одной длинной верёвкой за шеи, как скот. Они сбились в тесную, дрожащую кучку. На их лицах застыла маска отчаяния и ужаса. Одежда на некоторых была уже разорвана, на щеках виднелись следы слёз. Каждая из них понимала, какая участь их ждёт.

Разговор варягов, доносившийся до укрытия, был грубым и похотливым. Они уже делили добычу.

– Ту русую я беру себе, – басил один из них, здоровенный викинг с татуировкой змеи на лице. – У неё ляжки крепкие. Будет визжать всю ночь.

– А я вон ту, чернявую, – смеялся другой. – Она злая, как рысь. Придётся сперва её поучить немного. Люблю, когда они кусаются.

– Тихо, псы! – пророкотал их предводитель, ещё более громадный воин с огненно-рыжей бородой, сплетённой в косы. – Главный товар – для князя Ратибора. Самых нетронутых и красивых он заберёт. А с остальными можете забавляться. Я решу, с кем и когда.

Родомир почувствовал, как к горлу подкатывает желчь. Он посмотрел на Лютобора – тот скрипел зубами так, что, казалось, они сейчас раскрошатся. В этот момент один из варягов, отошедший по нужде в кусты, заметил их.

– Эйнар! – крикнул он. – У нас гости!

Варяги мгновенно вскочили на ноги, хватаясь за оружие. Их пьяная расслабленность исчезла, сменившись хищной готовностью к бою.

Родомир понял, что прятаться больше нет смысла. Он выпрямился и вышел на открытое место, за ним последовали Лютобор и Всеслав. Остальной отряд оставался в укрытии, но варяги прекрасно понимали, что трое воинов не ходят по лесу одни.

Их предводитель, Эйнар, оглядел Родомира с головы до ног. Его взгляд был насмешливым, оценивающим. Он видел оборванную одежду, разномастное оружие. Он не видел в них серьёзной угрозы.

– Кто такие? – спросил он на ломаном, но понятном славянском. – Разбойники? Или просто заблудшие овцы?

– Мы пришли за девушками, – ровно ответил Родомир. – Отпустите их, и мы разойдёмся с миром.

Варяги, услышав это, грохнули от хохота. Эйнар усмехнулся в свою рыжую бороду.

– Ты смелый, парень. Я это ценю. Но глупый. Этот товар уже оплачен кровью и обещан князю. Вы пришли умирать?

– Мы пришли забрать своё, – нахмурился Лютобор.

Эйнар оглядел троих воинов, потом посмотрел в сторону леса, где, несомненно, прятались остальные. У него было преимущество в силе, опыте и вооружении. Устраивать резню из-за нескольких оборванцев ему не хотелось – можно было потерять людей. Он любил не просто драться, он любил играть.

– Хорошо, – сказал он, его глаза загорелись азартом. – Я вижу, у тебя есть своя стая. И я слышал, у вас, славян, есть дурацкие обычаи насчёт поединков чести. Я люблю такие забавы. Давай так: поединок вождей. Я и ты. – Он ткнул себя большим пальцем в мощную грудь, а потом указал на Родомира. – Если ты убьёшь меня – что ж, значит, Один отвернулся от меня. Вы забираете этих девок и уходите. Мои люди вас не тронут. Слово викинга.

Он сделал паузу, его улыбка стала ещё шире и злее.

– Но если я убью тебя… – он обвёл взглядом свой отряд. – То все твои люди становятся нашими рабами. Всё ваше оружие – наше. А все ваши женщины… – он похотливо облизнулся, глядя в темноту, где, как он догадывался, прятались Зоряна, Морена и другие. – Они разделят участь этих девок. Сегодня у моих парней будет настоящий пир.

Он протянул свою огромную, как лопата, руку.

– Ну что, вождь оборванцев? Идёт? Или ты трус, который прячется за спинами своих баб?

Это был вызов, от которого нельзя было отказаться. Принять его – почти верная смерть. Отказаться – покрыть себя вечным позором и всё равно быть перебитыми в бою. Родомир посмотрел в наглые, уверенные глаза варяга и медленно кивнул.

– Идёт.

Глава 24. Урок Крови

– Круг! – рявкнул Эйнар своим людям.

Варяги, ухмыляясь и предвкушая кровавое зрелище, образовали широкий круг на песчаной косе. В свете костров их лица казались грубыми, высеченными из камня масками. Пленённые девушки, съёжившись, смотрели на происходящее с новой волной ужаса: их судьба решалась в этом поединке.

Родомир скинул верхнюю одежду, оставшись в одних портах. Он передал копьё Лютобору. В руках у него был лишь его верный топор и трофейный скрамасакс, заткнутый за пояс. Он понимал, что это не поединок чести. Это была ловушка. Даже если он чудом победит, пьяные варяги, скорее всего, просто разорвут его на куски. А лобовая атака на два десятка профессиональных воинов для его необученного отряда была бы самоубийством. У него был лишь один, отчаянный план.

Эйнар, напротив, не стал снимать свой кожаный доспех. Он лениво отложил свой огромный двуручный топор и взял в руки круглый щит и одноручную секиру. Даже так он выглядел непобедимой горой.

– Готов умереть, славянин? – пророкотал он.

Бой начался. Эйнар дрался так, как и ожидал Родомир – прямолинейно, яростно и с чудовищной силой. Он шёл напролом, обрушивая на Родомира град ударов. Родомир не пытался их блокировать. Он уворачивался, отскакивал, скользил по песку, как змея. Он был быстрее, легче. Его тактика была проста – измотать гиганта, заставить его устать, ошибиться.

Секира варяга снова и снова со свистом рассекала воздух там, где только что была голова Родомира. Эйнар начал злиться. Его насмешливая улыбка сменилась звериным оскалом.

– Хватит бегать, трус! Дерись, как мужчина!

Он бросился в яростную атаку, и на этот раз Родомир не успел увернуться. Край щита варяга врезался ему в бок с такой силой, что он услышал хруст рёбер. Боль обожгла лёгкие, сбила дыхание. Он пошатнулся, и Эйнар тут же нанёс удар секирой. Родомир сумел отбить его своим топором, но удар был так силён, что его едва не вырвало из рук.

– Попался, щенок! – взревел варяг, видя, что противник ранен.

Родомир, понимая, что долго ему не продержаться, перешёл ко второй части плана. Он перестал отступать и сам бросился на Эйнара. Его атаки были быстрыми, яростными, но неэффективными. Он бил по щиту, по доспеху, но варяг лишь смеялся, легко отбивая все удары.

В один момент, после очередной атаки, Родомир якобы оступился. Он оказался в опасной близости от Эйнара. Варяг, видя открывшуюся возможность, с торжествующим рёвом замахнулся своей секирой для смертельного удара.

Это было то, чего ждал Родомир.

Он не пытался блокировать удар. Вместо этого он низко пригнулся и вложил всю свою оставшуюся силу в один-единственный, точный и подлый удар. Его топор снизу вверх ударил не в торс, не в голову, а в ногу варяга, в незащищённое колено. Лезвие с отвратительным хрустом вошло глубоко, дробя коленную чашечку.

Одновременно с этим Родомир, чтобы избежать смертельного удара секиры, бросился на песок и откатился в сторону.

Эйнар издал нечеловеческий рёв. Это был рёв не ярости, а чудовищной боли. Его нога подломилась, и он рухнул на одно колено, выронив щит. Он посмотрел на свою раздробленную, залитую кровью ногу, а потом перевёл на Родомира взгляд, полный такой ненависти, что она, казалось, могла испепелить.

– Ты… Подлый пёс…

Его воины, видя, что их вождь ранен и бой проигран нечестно, взревели от ярости. Они забыли про все уговоры.

– Убить его! Всех убить! – закричал тот самый викинг с татуировкой змеи, и вся ватага, обнажив оружие, ринулась к центру круга.

Отряд Родомира, видя это, выскочил из укрытия. Завязалась общая, хаотичная свалка.

Но тут произошло нечто, чего не ожидал никто.

Морена, стоявшая до этого неподвижно, сделала шаг вперёд. Она подняла голову к ночному небу и издала крик. Это был не человеческий крик. Это был пронзительный, потусторонний, вибрирующий вопль, который, казалось, проникал под кожу и заставлял вибрировать кости.

От этого крика у варягов на миг заложило уши. Они замерли, ошеломлённые. И в этот миг тишины лес, как по команде, ожил.

Из темноты, из зарослей, из-за деревьев, абсолютно бесшумно, как призраки, на поляну начала выходить стая волков. Их были десятки. Матёрые, серые, с горящими в темноте жёлтыми глазами. Они не рычали. Они просто выходили и окружали лагерь варягов плотным, живым кольцом.

А впереди, шагнув в свет костра, появился он. Огромный Белый вожак. Он остановился рядом с Мореной и сел на песок, глядя на ошеломлённых викингов своими древними, мудрыми глазами.

Варяги, самые бесстрашные и суеверные воины севера, замерли в ужасе. Одно дело – драться с людьми. Другое – оказаться в окружении волков, которыми командует бледная девчонка. Это была не просто битва. Это была чёрная магия, навь.

– Ведьма… – прохрипел Эйнар, пытаясь подняться. – Проклятая лесная ведьма…

Боевой задор варягов испарился. Его сменил животный, первобытный страх перед тем, чего они не понимали. Они стояли, сжимая оружие, но уже не смотрели на людей Родомира. Они смотрели на волков. И волки смотрели на них. И в этой тишине решалась судьба битвы.

Глава 25. Неравный Союз

Эйнар, опираясь на свою секиру, как на костыль, с трудом поднялся. Его раздробленное колено горело адским огнём, но физическая боль была ничем по сравнению с тем ужасом, что он испытывал. Он смотрел не на Родомира, не на его людей с их жалкими топорами. Он смотрел на кольцо волчьих тел, на их горящие во тьме глаза. И на неё. На бледную девушку с волосами цвета ночи, рядом с которой, как верный пёс, сидел гигантский белый волк, существо из легенд Севера.

– Навь… – прохрипел он, и его голос, обычно громовой, стал сиплым. – Проклятая лесная ведьма…

Суеверный ужас, который дремал в душе каждого викинга, проснулся. Они могли умереть в бою, уйти в Вальхаллу. Но умереть от клыков заколдованных зверей, ведомых ведьмой, – это означало навсегда сгинуть в холодных и тёмных чертогах Хель.

– Назад! – взревел Эйнар, и его люди, до этого готовые разорвать противника, с облегчением опустили оружие и попятились к кострам.

Эйнар посмотрел на Родомира. В его взгляде уже не было ни насмешки, ни высокомерия. Была лишь мрачная смесь страха, ярости и вынужденного уважения.

– Ты хитёр, славянин, – процедил он сквозь зубы. – Ты пришёл не один. Ты принёс с собой лесных демонов.

– Я пришёл за девушками, – спокойно ответил Родомир, поднимаясь с песка. Боль в сломанных рёбрах была почти невыносимой, но он не показывал этого. – Моё предложение остаётся в силе. Отдайте их, и мы разойдёмся.

Эйнар скрипнул зубами. Отдать добычу, за которую уже заплачено, было ударом по его чести.

– Я не могу, – сказал он. – Этот товар куплен кровью и обещан князю. Нарушить слово – покрыть себя позором. – Он помолчал, глядя на кольцо волков. – Но я признаю твою силу. И силу твоей… спутницы. В знак мира, я оставлю вам два мешка зерна, четыре добрых меча и бочонок нашего эля. И я научу твоих людей держать строй и работать щитами. Это хороший урок, который спасёт им жизнь. Прими это, и мы разойдёмся.

– Мне не нужно твоё зерно и твои уроки, – отрезал Родомир, делая шаг вперёд. Его голос был холодным, как сталь. – Я пришёл освободить этих женщин. И я не уйду без них.

– Ты не понимаешь, мальчишка! – взорвался Эйнар. – Это дело чести! Я не могу просто так отдать их!

– А я не понимаю, какая честь в том, чтобы торговать женщинами, как скотом! – Родомир посмотрел на Морену. Девушка едва заметно кивнула.

По этому знаку Белый волк поднялся, сделал шаг вперёд и издал низкое, утробное рычание, от которого, казалось, задрожала земля. Вся стая, как один, ощетинилась и припала к земле, готовясь к прыжку. Варяги в ужасе отступили ещё на шаг, сбиваясь в кучу. Их боевой дух был сломлен окончательно.

Эйнар посмотрел на своих испуганных, деморализованных людей, потом на свою раздробленную ногу, потом на волков, готовых в любой миг разорвать их на куски. Он понял, что проиграл.

– Проклятье… – прошипел он. Он повернулся к своим людям. – Развязать их!

Двое варягов неохотно, с опаской оглядываясь на волков, подошли и перерезали верёвки. Девушки, не веря своему счастью, бросились в сторону отряда Родомира, спотыкаясь и плача.

Эйнар, скрипя зубами от боли и унижения, выполнил своё слово. Гордость викинга, даже поверженного и униженного, требовала этого. А может, в его прагматичном мозгу уже родилась другая мысль: этот час унизительного для него обучения даст его испуганным людям прийти в себя, оправиться от мистического ужаса перед тем, как снова выйти в опасную реку.

– Сюда, оборванцы! – прорычал он, опираясь на древко копья, как на костыль. Его лицо было бледным от потери крови, но глаза горели яростью. – Раз уж вы так хотите сдохнуть в этом лесу, я хотя бы научу вас делать это правильно!

Родомир жестом приказал своим двадцати мужчинам выйти вперёд. Они встали в ряд, неуклюжие, со своими разномастными щитами и топорами, глядя на грозного варяга с недоверием и ненавистью.

– Это не толпа! Это стадо овец! – взревел Эйнар. – Справа налево! Первый, второй, третий! Сомкнуть щиты! Плотно, недоумки! Чтобы между ними и мышь не проскочила!

Его воины, уже немного оправившиеся от шока, с мрачными ухмылками наблюдали за этим зрелищем. Для них это было маленькое отмщение.

– Ты! – Эйнар ткнул копьём в Лютобора. – Слишком высунулся! Ударь тебя сбоку, и весь твой хвалёный строй рассыплется! Щит держи перед собой, а не сбоку! Он должен прикрывать и тебя, и половину твоего соседа! Вы не одни, вы – стена!

Он заставил их перестраиваться снова и снова. Его крики и ругательства разносились по ночной поляне. Он был жестоким учителем. Он брал копьё у одного из своих людей и со всей силы бил по их щитам, проверяя строй на прочность.

– Слабо! – рычал он, когда один из парней от удара пошатнулся. – Если вы так будете принимать удар топора, вас разрубят пополам вместе с вашей щепкой! Ноги! В землю врастайте ногами! Согните колени, будьте как деревья!

Потом он начал учить их бить.

– Второй ряд! Копья вперёд! Между щитами первого ряда! Не в спину своему товарищу, дубина! Целься в живот, в горло, в глаза! Удар должен быть коротким и резким! Как укус змеи! Уколол – и сразу назад! Не давайте врагу схватить копьё!

Это была не наука, это была кровавая муштра. Варяг заставил их разделиться на две группы и идти друг на друга в учебной атаке. Деревянные щиты трещали, кто-то получил тупым концом древка в лицо, разбив нос. Кровь смешивалась с потом и грязью. Родомир и его люди, стиснув зубы, впитывали этот жестокий урок. Они понимали – каждое слово этого ненавистного им врага, каждое унижение, может спасти им жизнь в следующей схватке.

Особенно Эйнар налегал на Родомира.

– Ты вожак? Так веди их! Твой голос должен быть как рык! Твои приказы должны быть ясными! Смотри на них! Они не знают, что делать! Они смотрят на тебя! А ты молчишь!

Он заставил Родомира кричать команды, пока тот не сорвал голос. Он показал, как одним движением перестроить стену щитов, чтобы отразить атаку с фланга.

– Третий ряд! Топоры! Если враг прорвётся, ваша работа – рубить ему ноги! Не давайте ему подняться! Валите его на землю и добивайте, как свинью! В бою нет чести! В бою есть только живые и мёртвые!

Этот час казался вечностью. Люди Родомира были измотаны, избиты, унижены, но в их глазах появилось что-то новое. Осмысленность. Они перестали быть просто толпой смелых парней. Они начали понимать, что такое строй. Что такое стена щитов. Что такое совместный удар.

Когда Эйнар решил, что с него хватит, он сплюнул кровью на песок.

– Теперь вы хотя бы похожи на воинов, а не на стадо. Может, протянете на день дольше.

Его люди, пользуясь этой передышкой, уже заканчивали грузиться на ладью. Они работали быстро, в их движениях сквозил страх. Они хотели как можно скорее убраться из этого проклятого места, от ведьмы и её волков. Урок, преподанный им Эйнаром, был не только для отряда Родомира. Он был и для его собственных людей – способ прийти в себя и восстановить пошатнувшуюся дисциплину. И для самого Эйнара – способ выпустить ярость и смириться с унизительным поражением.

Когда урок был окончен, варяги быстро, закончили грузиться на свою ладью.

– Мир тесен, славянин, – бросил Эйнар на прощание, когда его уже затащили на борт. Его взгляд был тяжелым. – Может, ещё встретимся. И в следующий раз за твоей спиной не будет ведьм и волков.

Ладья отчалила и быстро ушла вверх по течению, в темноту. Как только она скрылась, Белый вожак издал короткий тявкающий звук. Волки, как призраки, один за другим беззвучно растворились в лесной чаще. Морена подошла к Родомиру, её лицо было бледным от напряжения. Сила, которую она призвала, отняла у неё почти всё.

Родомир подошёл к спасённым девушкам. Они плакали, благодарили его, целовали ему руки. Он отвёл взгляд. Эта победа не принесла ему радости. Она лишь показала, насколько жесток мир за пределами их деревни.

Он оставил Лютобора с основной частью отряда, а сам десяток лучших, самых выносливых воинов, включая Всеслава, и принял решение, которое многие посчитали бы глупым риском: сопроводить девушек обратно.

Путь назад, по знакомой тропе, занял весь следующий день. Они шли быстро, почти не останавливаясь. Девушки, несмотря на пережитый ужас, держались стойко. Каждая из них была дочерью этой суровой земли, привыкшей к трудностям. Они шли молча, и эта тишина была красноречивее любых слов.

К вечеру они подошли к разорённой деревне. Она встретила их той же мёртвой, гнетущей тишиной, какая бывает только на кладбище. Запах гари и тлена, казалось, стал ещё гуще. Из трубы единственной целой избы уже не шёл дым.

Когда отряд вошёл на опустевшую площадь, дверь этой избы отворилась. На порог вышел старик, отец Радмилы. Он увидел Родомира, его воинов, а потом его взгляд остановился на девушках, идущих позади. Он замер. Его глаза расширились. Он узнал свою дочь. Он открыл рот, но не смог издать ни звука. Его лицо, до этого похожее на серую маску, исказилось гримасой боли и неверия. А потом его ноги подкосились, и он рухнул на колени прямо в грязь, протягивая к дочери дрожащие руки. Радмила с криком бросилась к нему, и они обнялись, рыдая в голос – старик от нежданного счастья, а девушка – от выплеснувшегося наружу горя.

Остальные девушки, всхлипывая, бросились к своим домам. Но очень скоро они начали возвращаться обратно к костру, который развели воины Родомира. Возвращались по одной, по двое. С лицами, на которых не было ничего, кроме пустоты.

Деревня была мертва не только потому, что в ней не было людей. В их домах царил тот же разгром, но теперь к нему добавился смрад запустения. Остатки еды сгнили, в углах уже плелась паутина. Никто не вернулся. Все мужчины, кто мог держать оружие, лежали в тех трёх свежих могилах. А старики и женщины, не вынеся горя, ужаса перед будущим и одиночества, просто ушли. Куда? В лес. Растворились в нём, чтобы умереть от голода, от клыков зверей или найти приют в другой деревне, став там бесправными приживалками. Старик остался один. Один в целом селении. Он не мог бросить могилы своих соседей и сына.

Вечером, у костра, было принято решение. Говорили недолго. Девушкам и старику было некуда идти. Возвращаться в эти мёртвые дома, полные призраков, было невыносимо. Они были никому не нужны в этом мире.

– Возьмите нас с собой, – сказала Радмила, её голос был твёрд, слёзы высохли. Она говорила от имени всех. – Мы будем полезны. Мы умеем работать. Шить, готовить, лечить. Мы сильные. Мы не будем обузой. Пожалуйста…

Старик, её отец по имени Светорад, тоже кивнул.

– Я стар для битвы, вождь. Но я всю жизнь прожил у этой реки. Я знаю все её норовы. Я знаю, как плести сети, как ставить перемёты. Я смогу кормить твой отряд рыбой. Не прогоняйте.

Родомир смотрел на их лица. Девять новых душ. Восемь молодых, сильных, хоть и сломленных духом женщин. Каждая из них заглянула в глаза собственной смерти и унижению, и это либо сломало бы их окончательно, либо сделало твёрже стали. И один старик, который потерял всё, кроме своей чести.

Он согласился. Без колебаний. Его волчья стая росла. Но она росла не за счёт силы и веселья. Она росла за счёт чужого горя и сломанных судеб. Каждый новый человек в его отряде был живым напоминанием о жестокости этого мира. И Родомир, глядя на их отчаявшиеся, но полные решимости лица, всё яснее понимал простую, как лезвие топора, истину: чтобы выжить здесь, чтобы построить что-то своё, им нужно будет стать ещё злее, ещё сильнее и ещё безжалостнее, чем те, от кого они бежали. Добрым в этом мире было место только в могиле.

Глава 26. Ночные Хищники

Отряд Родомира, теперь пополнившийся новыми душами, двинулся дальше на восток. Но настроение изменилось. После столкновения с варягами и возвращения в мёртвую деревню они стали другими. Унижение от бессилия перед варягами и чужое горе, которое они приняли в свою стаю, оставили глубокий след. Ярость, до этого чистая и направленная против конкретного врага – князя Святозара, – стала другой. Она стала холоднее, темнее, направленной против всего мира. Они стали сильнее физически – урок Эйнара не прошёл даром. Но что-то светлое, что ещё оставалось в их душах, умерло. Они больше не верили в справедливость. Они верили только в силу.

Они шли три дня, обходя стороной мелкие поселения, избегая встреч. Родомир чувствовал, как меняются его люди. Мужчины стали молчаливее и злее, их руки чаще сжимали рукояти топоров. Женщины – настороженнее, они вздрагивали от каждого шороха. Атмосфера в отряде стала напряжённой, как натянутая тетива. Им нужна была разрядка. Нужен был враг, на котором можно было бы выместить всю накопившуюся ненависть.

И враг нашёлся.

На четвёртую ночь, когда они разбили лагерь в глубоком, скрытом от чужих глаз овраге, один из дозорных заметил в отдалении, за холмами, слабое мерцание. Это были костры.

– Кто там может быть? – спросил Лютобор, подходя к Родомиру. – Купцы? Или такие же бедолаги, как мы?

– Или те, кто сделал их бедолагами, – мрачно ответил Родомир. – Всеслав, иди. Узнай, что сможешь. Будь тенью. Ни звука.

Всеслав, лучший охотник и следопыт, молча кивнул, взял свой нож и бесшумно растворился в ночной тьме. Его не было почти два часа. За это время отряд не спал. Все сидели у едва тлеющих углей, ожидая и боясь новостей.

Когда Всеслав вернулся, он выглядел так, будто увидел призрака. Его лицо было бледным, а глаза горели лихорадочным огнём.

– Литовцы, – выдохнул он, тяжело дыша. – Бродячая ватага. Человек пятнадцать, не меньше. Головорезы, судя по их рожам и оружию.

Он присел у костра и продолжил шёпотом:

– Они расположились в лощине, уверены, что их никто не найдёт. Пьянствуют, горланят песни на своём языке. Рядом свалено награбленное – узлы, меха, какое-то оружие. Видимо, недавно ограбили кого-то.

Он замолчал, подбирая слова.

– И ещё… У них есть пленница.

Родомир напрягся.

– Что с ней?

– Она… – Всеслав запнулся. – Она привязана к столбу посреди их лагеря. Как животное на привязи. Совсем молодая. Очень красивая. Волосы, как золото… Её одежда… на ней почти не осталось одежды, одни лохмотья. Вся в синяках, на лице кровь… Они… они бросают в неё кости от ужина и хохочут.

В лагере повисла мёртвая тишина. Каждый представил эту картину. Родомир видел в этой неизвестной девушке Зоряну, Велеславу, каждую из женщин своего отряда. Лютобор видел свою сестру Олёну. Ужас, который они пережили с варягами, снова вернулся, но теперь он был смешан с дикой, очищающей яростью.

– Похоже, они сейчас делят, кто пойдёт к ней первым, – закончил Всеслав. – Спорят, кидают жребий.

Родомир медленно поднялся. Его лицо было как маска, вырезанная из камня.

– Они ещё живы? – спросил он, и его голос был тихим и страшным.

– Да, – кивнул Всеслав. – Пьют. Ни дозорных, ни стражи. Они здесь, как у себя дома.

– Это нужно исправить, – сказал Родомир. Он обвёл взглядом своих мужчин. Он увидел в их глазах то же, что чувствовал сам: не страх, не сомнение, а холодную, голодную жажду крови. Тупую, чёрную ненависть, которой нужен был выход.

– Готовьтесь, – сказал он. – Этой ночью мы будем охотиться.

Глава 27. Тихая Резня

Родомир не произносил речей о чести или справедливости. Он не говорил о спасении невинной души. Это было не нужно. Ярость, холодная и целеустремлённая, уже объединила их. Он смотрел на лица своих мужчин, освещённые отблесками далёких вражеских костров, и видел в их глазах отражение своего собственного желания убивать. Он видел в этой безымянной пленнице Зоряну. Видел Морену. Видел Миладу, жену Всеслава. Видел каждую из спасённых от варягов девушек. Унижение, которое им грозило, стало личным для каждого из них.

– Мы не будем нападать в открытую, – сказал он тихо, и его голос был твёрд, как замерзшая земля. – Это будет не бой. Это будет работа.

План был прост, как лезвие ножа, и так же жесток. Дождаться, пока литовцы, упившись своей брагой, расползутся спать. Дождаться самой тёмной, глубокой части ночи, когда сон крепче всего. А потом тихо войти в их лагерь и вырезать их, как свиней. Одного за другим.

Он отобрал для этого пятерых. Себя. Всеслава, который мог двигаться по лесу бесшумно, как рысь. Двух братьев Лютобора, Радима и Горазда, которые, несмотря на свои размеры, обладали тихой поступью дровосеков. И ещё одного молодого, жилистого парня по имени Стриж, который славился своей ловкостью. Лютобор рвался пойти, но Родомир остановил его. Его задача была важнее: с остальными мужчинами создать плотное кольцо вокруг лощины и не дать уйти никому, кто бы чудом ни проснулся.

Они ждали. Час. Другой. Громкий гогот и песни в лагере налётчиков постепенно стихли. Один за другим они расползались по своим лежбищам у догорающих костров. Наконец, воцарилась тишина, нарушаемая лишь пьяным храпом и стрекотом ночных насекомых. Девушка у столба больше не плакала. Она просто висела на верёвках, опустив голову.

– Пора, – прошептал Родомир.

Пятеро теней бесшумно выскользнули из своего укрытия. В руках у них были только ножи – короткие, острые, предназначенные для одной цели. Они двигались, как призраки, как единый организм, понимая друг друга без слов.

Первого, который спал на самом краю лагеря, уложил сам Родомир. Он подошёл сзади, одной рукой зажал храпящему литовцу рот, а другой, одним резким, выверенным движением, полоснул его по горлу от уха до уха. Враг захрипел, дёрнулся, и из его рта под ладонью Родомира хлынула горячая, густая кровь. Он не издал ни звука.

Рядом так же тихо сработали остальные. Всеслав, как охотник, подкрался к своей жертве и вонзил нож точно в сонную артерию. Братья-гиганты действовали грубее, но не менее эффективно: они просто наваливались всем своим весом на спящих, ломая им рёбра, и пока те пытались вдохнуть, их ножи уже делали свою работу.

Это была не битва. Это была бойня. Хладнокровная и методичная. Они переходили от одного спящего тела к другому, и единственными звуками были короткие, булькающие хрипы, быстро тонущие в ночи, и тихий шелест их собственных шагов. Запах алкоголя, пота и немытых тел в лагере начал смешиваться с густым, медным запахом свежей крови.

Двое спали в обнимку у самого костра. Радим и Горазд подошли к ним с двух сторон одновременно. По безмолвному знаку их ножи вонзились в шеи налётчиков в одно и то же мгновение. Тела лишь судорожно дёрнулись и затихли.

Родомир убил четверых. Он не чувствовал ни азарта, ни жалости. Лишь холодное, мрачное удовлетворение, как у дровосека, рубящего гнилое дерево. Он смотрел на свои руки, снова по локоть в чужой крови, и не чувствовал ничего, кроме пустоты. Это была грязная работа, которую нужно было сделать. И они её сделали.

Последний, пятнадцатый, видимо, предводитель, спал один, завернувшись в дорогие меха. Он был огромным, бородатым, с уродливым шрамом через всё лицо. Родомир подошёл к нему. Он не стал резать его во сне. Что-то внутри него воспротивилось. Он пнул литовца ногой.

Тот с хриплым мычанием проснулся, непонимающе хлопая глазами. Он увидел перед собой тёмную фигуру, увидел нож в его руке. Его глаза расширились от ужаса. Он попытался вскочить, схватиться за свой меч, лежавший рядом. Но Родомир был быстрее. Он наступил ногой на руку литовца, прижав её к земле, и присел над ним.

– Это за неё, – прошептал Родомир и медленно, с силой, вонзил свой скрамасакс ему в сердце.

Литовец закричал, но крик его захлебнулся кровью. Его тело выгнулось дугой, а потом обмякло.

Всё было кончено. Пятнадцать трупов лежали в лужах собственной крови вокруг догорающих костров. Тишина, нарушаемая лишь треском углей, снова вернулась в лощину. Но теперь это была тишина смерти. Чистой, абсолютной и заслуженной.

Глава 28. Освобождение и Присяга

Когда последний хрип затих, Родомир медленно выпрямился. Воздух в лощине был густым и тяжёлым от запаха крови, смерти и страха. Его люди молча выходили из теней, осматривая дело своих рук. На их лицах не было ни радости, ни триумфа. Лишь мрачное, суровое удовлетворение от исполненного долга.

Родомир вытер окровавленный нож о штаны убитого предводителя и направился к центру лагеря. Туда, где у столба всё ещё висела девушка.

Она не двигалась. Она слышала короткие хрипы, чувствовала, как меняется запах вокруг, но боялась поднять голову. Она ждала, что сейчас подойдёт очередной её мучитель, от которого будет нести брагой и потом, и всё начнётся снова.

Родомир подошёл и остановился перед ней. Она была совсем юной, не старше Зоряны. Длинные светлые волосы спутались и были испачканы в грязи и крови. Её льняная рубаха была разорвана в клочья, едва прикрывая наготу и обнажая стройное, сильное тело, покрытое уродливыми синяками и ссадинами. На нежной коже бедра виднелся уродливый отпечаток чьей-то грязной пятерни. Она дрожала, как пойманная птица, не от холода – от пережитого ужаса и ожидания нового.

Он не сказал ни слова. Он просто достал свой нож и одним резким движением перерезал верёвки, которыми её руки были привязаны к столбу.

Освобождённая от пут, она не вскрикнула. Её тело, лишённое опоры, просто безвольно обмякло, и она начала падать. Родомир подхватил её, и она рухнула в его объятия. Он почувствовал, как её лёгкое, почти невесомое тело сотрясает крупная дрожь. Она была горячей от лихорадки и пахла страхом.

– Всё кончено, – сказал он тихо, почти шёпотом. – Ты в безопасности.

Девушка медленно подняла голову. В свете догорающего костра она увидела его лицо – суровое, забрызганное кровью, но в его глазах не было похоти или злобы. Был лишь покой. Затем её взгляд скользнул за его спину. Она увидела тела. Тела тех, кто её мучил. Они лежали в неестественных позах в лужах собственной крови, с перерезанными глотками, с застывшим на лицах ужасом. Она увидела их мёртвого предводителя с ножом, торчащим из груди.

Она посмотрела на Родомира по-другому. Страх в её глазах сменился чем-то иным. Благоговейным ужасом. Восхищением перед этой страшной, безмолвной силой, которая пришла из ночи и свершила правосудие.

– Кто… кто ты? – прошептала она на ломаном славянском с сильным акцентом.

– Мы те, кто не любит, когда обижают женщин, – просто ответил он.

Зоряна и Велеслава уже подошли к ним. Они принесли плащ и флягу с водой. Зоряна бережно накинула плащ на плечи девушки, укрывая её от холода и чужих взглядов, и от этого простого жеста та наконец разрыдалась. Горько, отчаянно, выплёскивая весь тот ужас, что накопился в её душе.

Они отвели её к своему лагерю. Велеслава промыла ей раны, смазала их целебной мазью. Её накормили горячей похлёбкой, и она, обессилев, уснула прямо у костра, завернувшись в плащ. Впервые за много дней – без страха.

Проснулась она на рассвете. Резня, устроенная людьми Родомира, уже дала свои плоды. Их лагерь пополнился пятнадцатью хорошими лошадьми, добротным оружием – мечами, копьями, несколькими луками, – а также мехами и провизией.

Девушка, умытая и переодетая в отданную ей запасную одежду, подошла к Родомиру, который осматривал трофеи. Она держалась прямо, и в её глазах цвета летнего неба больше не было страха. Была сталь.

– Меня зовут Алдона, – сказала она твёрдо. – Я из балтского рода Ятвягов. Мой род знатен, но обеднел. Они схватили меня, когда я ехала в сопровождении двух слуг к своему жениху. Моих слуг они убили.

Она сделала паузу, её взгляд стал жёстким.

– Ты спас не просто мою жизнь. Ты спас мою честь. По нашим законам, теперь моя жизнь принадлежит тебе.

– Ты свободна, Алдона, – ответил Родомир. – Мы можем проводить тебя до ближайшего города или деревни.

– Я не хочу быть свободной! – её голос зазвенел. – Мой жених уже не примет меня. Для моего рода я опозорена, даже если меня не коснулись. Мой путь окончен. Я хочу нового пути. С тобой.

Она сделала то, чего Родомир не ожидал. Она опустилась перед ним на одно колено, как это делают воины, а не женщины. Она взяла его руку, на которой ещё остались следы крови, и прижалась к ней лбом.

– Я присягаю тебе в верности, вождь. Не как рабыня господину. А как воин – своему конунгу, который спас меня из пекла. Моя жизнь и мой меч – твои. Я – опытная наездница, я выросла в седле. Я знаю эти земли. Я знаю степные тропы и язык кочевников. Я буду тебе полезна.

Родомир смотрел на златовласую, гордую девушку, стоящую перед ним на коленях, и понимал, что этой ночью он приобрёл нечто большее, чем просто трофеи. Он приобрёл верность. Яростную, бескомпромиссную верность той, кто видел смерть и выбрал жизнь.

– Встань, – сказал он. – В моей стае на колени не становятся.

Алдона поднялась. И в её взгляде он увидел ту же преданность, что видел в глазах Морены, но иную. Не мистическую. А стальную. Преданность воина. Его стая пополнилась ещё одним клыком. И на этот раз – отравленным жаждой мести.

Глава 29. Край Леса, Начало Степи

Похоронив останки литовцев в неглубокой яме и тщательно завалив её дерном, чтобы не привлекать хищников, отряд двинулся дальше. Теперь они были другими. Наличие пятнадцати крепких лошадей изменило всё. Самых слабых и раненых посадили в сёдла, поклажу навьючили на остальных. Их темп возрос. Появление Алдоны, гордой и решительной, тоже внесло свою лепту. Она ехала верхом рядом с Родомиром так, словно родилась в седле.

Ещё два дня они шли по лесу, который, казалось, уже сам выталкивал их, становился реже, светлее. А потом, одним утром, они вышли на край большой прогалины. И замерли, поражённые.

Лес кончился.

Перед ними, насколько хватало глаз, до самого горизонта, расстилалось бескрайнее, волнующееся на ветру море седого ковыля. Степь. Она дышала, жила своей, совершенно иной жизнью. Воздух здесь был другим. Сухой, горячий, пахнущий не прелью и хвоей, а тысячами горьких трав, пылью и чем-то ещё, неуловимым, пьянящим – запахом абсолютной, дикой свободы. Огромное, высокое небо давило и одновременно освобождало. После давящего, замкнутого мира леса это было потрясением.

Это был новый мир. С новыми правилами и новыми, куда более страшными опасностями. В лесу можно было спрятаться за деревом. Здесь прятаться было негде. Ты был виден со всех сторон, как на ладони.

Именно здесь Алдона по-настоящему стала их проводником.

– Это – Великая Степь, – сказала она, её глаза сверкали от почти забытого чувства дома. – Здесь нет дорог, но есть пути. Здесь нет укрытий, но есть лощины. Я знаю этот мир.

Она быстро взяла на себя роль разведчика наравне со Всеславом. Она научила их тому, чего лесные жители никогда не знали. Как ориентироваться не по мху на деревьях, а по далёким курганам, по звёздам, которые в степи, казалось, висят так низко, что до них можно дотянуться рукой. Она показывала, как по поведению птиц найти скрытый источник воды или пересохшее русло реки, на дне которого ещё можно выкопать влажный песок.

Самым главным было то, чему она их учила: как оставаться невидимыми.

– Никогда не разжигайте большой костёр, – говорила она вечером. – Его дым виден за полдня пути. Только маленький, в низине. Никогда не кричите, звук в степи летит далеко. И всегда выставляйте дозорных на холмах, чтобы видеть всё вокруг. Здесь враг приходит не из-за дерева. Он приходит с горизонта.

Она рассказывала о тех, кто правил степью. О быстрых, как ветер, конных отрядах печенегов, которые появляются из ниоткуда и исчезают в никуда, оставляя за собой лишь пепел и трупы. Об их тактике нападать на рассвете, когда сон самый крепкий, окружать и осыпать врага тучей стрел. Благодаря ей, отряд Родомира перестал быть просто стаей. Они начали учиться быть призраками.

В этом суровом мужском мире неожиданно образовался свой, женский центр силы. Алдона, несмотря на пережитый ужас, не сломалась. Она была как клинок из хорошей стали, который после закалки стал только крепче. Её гордость, её воинская выправка и знание мира вызывали уважение. И она быстро нашла общий язык с Зоряной.