Железные истории

1. Первый день

Если пожелать человеку смерти, то он умрёт? Сколько раз нужно пожелать, чтобы это сработало? А когда он умрёт, то точно никто не узнает, что это ты пожелал?

Петя прильнул лицом к стенке сарая и заглянул в щель между досками. Злой мельник бродил по двору и грязно ругал нанятого деревенского мужика, который не успел свезти мешки с готовой мукой в проветриваемый амбар. Другие батраки сидели под тёмным навесом и поспешно обедали. Их спины сгорбились от страха и усталости, никто из них старался не оборачиваться, чтобы ненароком не встретиться с мельником взглядом и не получить нагоняй.

Петя ненавидел мельника всей душой. И хотя тот любил повторять, что Петя ему всем обязан, раз его взяли из воспитательного дома, сам мальчик так не думал. После переезда Петя не получил ни любви, ни заботы, ни ласки, а наоборот, сделался бесплатным рабом при мельнице. Его одевали в дырявые грязные обноски, неохотно кормили один раз в день помоями, которым и свинья бы не обрадовалась, и часто и охотно били. Его нагружали непосильной работой, от которой отнимались руки и ноги, болела спина и ныл живот. Он спал на гнилой подстилке на чердаке старой бани и мылся дождевой водой. Воистину скотские условия. Однако мельник и его глупая жена пели всем в округе, какое великое бескорыстное благо совершили для сироты, который теперь живёт как сыр в масле и не знает никаких забот и невзгод.

В холодный сарай Петю посадил мельник. Здесь мерзко пахло гнилью, в углу возились жирные крысы, а с дырявой крыши то и дело сыпалась труха. Но это было лучше, чем таскать тяжеленные мешки, выгребать навоз в свинарниках или гнуть спину на огромных грядках. Мельник держал обширное хозяйство, которое производило множество всякого съестного товара, так что тяжёлой работы тут всегда было в избытке.

Провинился Петя тем, что рано утром улизнул с мельницы и побежал за берёзовую рощу, которую жадный мельник уже десять лет никак не мог поделить с деревенской общиной. После рощи его путь пролегал через поле ячменя и жидкий яблоневый сад, убитый жестоким морозом. За садом располагался заросший высокой травой откос, который поднимался к железной дороге. Именно туда Петя и бегал спозаранку, чтобы полюбоваться поездами.

В ранний час, когда солнце только собиралось показаться из-за горизонта, грузовые составы шли один за другим. Петя подбирался к пути, садился в траву и жадно рассматривал разнообразные локомотивы, восхищался мощными струями дыма и пара, трепетал от свистков и с завистью провожал взглядом суровые лица машинистов, стоящих у рукоятей управления. Иногда между грузовыми поездами вклинивались редкие пассажирские составы, идущие на Урал. Ими Петя любовался с особым наслаждением. Если в каком-то из окон вдруг попадался тусклый тёплый свет, то мальчик испытывал настоящий восторг. Ему представлялось в наивных мечтах, что поезда везут красивых богатых людей в далёкие края, где растут невиданные деревья и цветы, где обитают удивительные животные и где на столы подают такую необычную еду, которую и вовсе невозможно вообразить.

Налюбовавшись поездами, Петя поспешно возвращался на мельницу и обычно успевал до пробуждения мельника. Сегодня он слишком замечтался и потерял счёт времени. По возвращении его ждала сильная порка и обещание «сгноить и закопать». Было так больно, что Петя кричал на всю округу. Он плакал и умолял прекратить, но осатаневший мельник хлестал и хлестал его старыми лошадиными поводьями, пока они не окрасились светлой детской кровью.

Это стало последней каплей. Петя твёрдо решил, что с наступлением ночи сбежит. Он больше не собирался терпеть издевательства и ненависть. Он был готов бродяжничать и перебиваться объедками с чьих-нибудь столов, лишь бы только почувствовать себя свободным. Он был уверен, что как-нибудь устроит свою судьбу в лучшем виде, что удача подсунет ему спасение.

Петя весь день пролежал на гнилой соломе, подрёмывая и набираясь сил. Ноги и спина горели огнём, но он стойко терпел боль. Крысы почему-то обходили его стороной и занимались своими важными планами по захвату всего хозяйства мельника. Пёс Гришка, который очень любил Петю, несколько раз подходил к сараю и жалобно скулил, пока не получил от мельника сапогом по голове. Больше никто про него не вспомнил и не озаботился его состоянием. Жена мельника не принесла еды или хотя бы воды. Пить хотелось жутко, но Петя терпел. Он ни за что не позволил бы себе просить и умолять. Не дождутся.

С наступлением ночи жизнь на мельнице затихла. Нанятые батраки укатили в город, а постоянные работники и члены семьи хозяина поужинали и отправились спать. Выпущенные из псарни собаки ходили и бегали по двору, но их Петя совершенно не боялся, потому что они были ему лучшими друзьями.

Он подёргал дверь, но громоздкий навесной замок надёжно держал её на запоре. Тогда Петя пробрался к задней стенке сарая. Осторожно шагая на цыпочках, он умолял крыс пропустить его. Они тревожно суетились вокруг него, шуршали коготками и скрипели зубами, попискивали и иногда касались мохнатыми боками босых ног, покрытых коркой запёкшейся крови. Петя ощупал доски, постучал по ним и определил парочку самых трухлявых. Он мог бы выдавить их плечом с разбега, но боялся поднять шум. Приходилось действовать очень аккуратно, давить на доски рывками и постепенно продавливать их наружу. Когда они хрустнули и разломались, он испуганно замер и даже перестал дышать. Целую минуту он прислушивался в страхе, что мельник вот-вот явится, схватит его за волосы и поволочёт в тёмный сырой погреб. Один из псов подошёл к разлому и радостно завилял хвостом, ткнулся холодным мокрым носом в исцарапанные руки. Петя погладил его по голове и осторожно вылез наружу.

Высоченные кусты сельдерея шуршали и источали пряный аромат, когда он пробирался между ними. Сначала он хотел тут же дать дёру, но голод и жажда, которые он сдерживал весь день, дали о себе знать, желудок болезненно сжался. Петя дошагал до грядок с огурцами. Между рядами стояли заготовленные бадьи с тёплой водой. Петя склонился к одной из них и сделал несколько жадных глотков. Потом он с наслаждением сжевал три огурца, ещё два взял в руку и направился к внешнему частоколу.

Все псы собрались вокруг него. Они виляли хвостами, обнюхивали его и фыркали из-за запахов крови и крыс. Петя каждого почесал за ухом, погладил и шёпотом поблагодарил за дружбу. Гришку он чмокнул в нос и крепко обнял. Пёс, словно почуяв расставание, тоскливо заскулил. Чтобы не заплакать, Петя отпрянул от него и быстро перелез через ограду.

Оказавшись за пределами мельницы, Петя сразу же направился к железной дороге. Он и сам не знал, почему идёт туда, в безлюдное место, где нельзя было получить никакой помощи, но ноги несли его к поездам. Он не боялся темноты и животных, которые могли в ней скрываться, потому что знал, что самый сильный вред ему могут причинить только люди.

Он услышал поезд гораздо раньше, чем увидел. Только когда Петя поднялся по откосу, вылез из травы и сделал шаг к путям, из темноты внезапно проступил длинный состав. Он полз в направлении города и был настолько сильно загружен, что рельсы под ним постукивали глухо и неспешно. Вагоны странной конструкции медленно проплывали мимо него, обдавая холодными запахами металла и сырой пыли, от которых по спине побежали мурашки. Два, семь, десять… Петя считал вагоны и гадал, чем они загружены. И вдруг он увидел, что к нему приближается дощатый вагон, предназначенный для перевозки скота, на стенке которого горела голубая лампа. Её холодный свет позволил разглядеть двойную дверь. Одна из створок была отодвинута в сторону. Петя колебался лишь мгновение. Когда вагон поравнялся с ним, мальчик подпрыгнул и нырнул в темноту.

Вот ведь странность – как только он оказался внутри вагона, дверь тут же сама затворилась, а поезд стал ускоряться. У Пети больше не осталось сил, чтобы удивляться непонятным чудесам. Он лежал на свежем мягком сене, слушал мерные удары рельсов и ощущал странное спокойствие. Он будто оказался в родном месте, где можно было расслабиться и ни о чём не беспокоиться.

От мерного покачивания вагона Петя даже слегка задремал. Ему снилось что-то мягкое, тёплое и приятное, он смеялся и радовался жизни. А затем его как будто толкнули. Он открыл глаза и поднял голову. Поезд стоял без движения. Петя поднялся и подошёл к распахнутой двери. В нескольких шагах от путей виднелся домик стрелочника, возле которого горела жёлтая сигнальная лампа. Петя спрыгнул на холодную мокрую землю и пошёл к домику. Состав мягко и беззвучно тронулся с места. Петя оглянулся и помахал рукой невидимому машинисту.

Он простоял перед белой деревянной дверью несколько минут, потому что никак не мог решиться и постучать. Когда же он набрался смелости, то успел только поднять руку. Дверь открыли изнутри. На него уставился громадный косматый мужик в железнодорожной форме. В левой руке он держал фонарь с продолговатой стеклянной колбой. Стрелочник осветил мальчика сверху вниз. Его лицо вытянулось, а глаза округлились, когда он увидел на худых детских ногах запёкшуюся кровь. Не раздумывая, он схватил мальчика в охапку и унёс в дом.

Так у Пети началась новая жизнь.

***

Стрелочник так старательно ухаживал за Петей, что тот быстро поправился. Раны на ногах и на спине зажили и образовали уродливые багровые рубцы – напоминание о несчастной жизни раба. На эти шрамы потом не раз приходили посмотреть следователи из города, которые собирали доказательства против зверств мельника. Даже приезжал фотограф с диковинной громоздкой камерой на четырёх ногах, чтобы заснять главную улику (лавинообразное совершенствование методов расследования наконец докатилось и до Ярославской губернии). Спустя пару месяцев стрелочник получил сообщение, что мельника отправили на пожизненную каторгу к берегам Тихого океана. Только после этого Петя перестал бояться, что его насильно вернут на мельницу.

Добротный кирпичный домик вмещал в себя всего два помещения. Маленькая комнатка считалась служебной, в ней стоял секретер для заведения записей в журнал прохода составов, а на стене висело расписание на все дни недели, куда было занесено даже время возможного приезда и отъезда императорского состава. В углу стояли лампы и канистра с керосином, а также ящик с инструментами. В комнатке побольше стояли кровать, шкаф, сундук, стол со стулом, да буфет для съестных припасов. Для Пети стрелочник поставил вторую кровать и раздобыл красивый стул с мягкой подушкой. Стало совсем тесно, но хозяина это ничуть не огорчило. Для обоих эта встреча стала спасением от одиночества.

Стрелочник и не помышлял о том, чтобы передать ребёнка в воспитательный дом. Он сразу принял решение сделать найдёныша сыном, а тот ощутил великое счастье, когда узнал об этом. Вылечив мальчика, стрелочник мужественно пережил несколько атак общественных инспекторов и доброхотов, которые с пеной у рта доказывали, что Пете будет лучше в холодном и голодном учреждении, чем у человека, готового подарить ему всё внимание и заботу. Когда от них наконец отстали (во многом это произошло благодаря тому, что стрелочник пообещал не обращаться за ежемесячным пособием), и Петя, и стрелочник вздохнули с облегчением.

Петя был смышлёным мальчиком, обладал острым чувством благодарности и не знал, что такое лень. Благодаря этому набору он быстро вник в работу отца: разобрался в системе сигналов и в правилах перевода стрелок, выучил наизусть расписание, научился зажигать керосиновые лампы и поддерживать в них непрерывный огонь и вник в тонкости проверки шпал и рельсов. Поначалу отец добродушно ворчал и прогонял его с путей, но спустя какое-то время махнул рукой, потому что понял, что невозможно бороться с неизбежным. Мальчик настолько любил поезда, что приобретённая работа стала для него душевным счастьем.

Благодаря доброй заботе и сносному питанию Петя расцвёл и пошёл в рост. Отец старался лишний раз раздобыть ему кусок повкуснее. Сердобольные окрестные кумушки, которые поначалу уговаривали стрелочника отказаться от непосильной ноши, стали то и дело подкидывать то молочко, то картошечку за полцены. В Железных Сетях подумали-подумали, да и выдали Пете полноценную форму служащего, на которой даже было вышито его имя. Спустя время Сети похлопотали за него и выбили место в купеческой школе, расположенной в двух верстах от дома. Поначалу Петя встретил приглашение в школу в штыки и никак не желал покидать отца даже на полчаса. Но стрелочник сам переубедил его, когда сказал, что без школьного образования невозможно стать настоящим машинистом. Он прекрасно знал истинную мечту Пети, и именно этот довод стал решающим.

В школе Пете отлично давались точные науки, а вот с правописанием и чтением он был не в ладах. Трудностей добавила грянувшая реформа русской орфографии, которую запустил император и которая понеслась по всем городам и весям. Правила так усложнились, что даже сами преподаватели не всегда могли с уверенностью сказать, какую букву поставить, что уж говорить о ребёнке, который учился всего полгода в воспитательном доме, прежде чем его отдали в рабство. Но как бы ни было трудно, Петя никогда не плакал и не опускал рук. Стиснув зубы, он снова и снова заучивал правила и выписывал в тетрадке корявые значки букв и цифр.

Самым любимым предметом у Пети была география. На её уроках он жадно впитывал каждое слово и наизусть запоминал всё, что было написано в учебнике. Он мог часами разглядывать карты и рисунки городов, грезить об интересной жизни в разных концах империи: от польской Варшавы до аляскинского Михайловска, от Романова-на-Мурмане до туркестанской Кушки. Его завораживали рассказы путешественников и доклады Русского географического общества как о самых оживлённых землях, так и о самых недоступных и диких краях, которыми обладала Российская империя. Петя мечтал водить мощный современный локомотив, чтобы на нём объехать все железные пути страны и увидеть всё, что только доступно человеческому глазу.

Но как бы ни нравились ему занятия, после них Петя с радостью бежал домой, чтобы помогать отцу. Он с удовольствием наполнял лампы керосином, переводил и запирал стрелки, проводил осмотр путей и махал каждому поезду, который проходил через их узел. Местные машинисты давно привыкли к нему и не уставали отмечать точность и пунктуальность его работы.

Тёмными вечерами отец любил рассказывать истории о железных дорогах. Многие из них были страшными и пугающими. Оказалось, что железные дороги окутаны самыми разными тайнами, мифами и суевериями. На них и возле них то и дело происходили леденящие душу события, невероятные любовные истории и загадочные происшествия, которым никак нельзя было найти разумных объяснений. Через рассказы отца Петя осознал, что Железная Сеть – это отдельный закрытый мир, живущий по своим законам и хранящий в себе всё самое невероятное и небывалое. Всем работникам Сетей предписывалось соблюдать осторожность и неукоснительно выполнять требования служебных инструкций, потому что они были написаны в том числе и с целью защиты от потусторонних сил, готовых вмешаться в жизнь в любую секунду. И написаны эти инструкции были кровью сотрудников Сетей.

От отца изумлённый Петя узнал о существовании волшебников и колдунов, вампиров и живых мертвецов, русалок и мерзких чудовищ, порождённых преисподней. Вагоны поездов могли быть как надёжным укрытием от сил зла, так и их обиталищем – всё зависело только от машиниста и проводников, от их приверженности силам добра или зла, от их готовности защитить других и дать отпор любым проявлениям сверхъестественного.

Лёжа в кровати, Петя с замиранием сердца слушал отца и думал о том, как же им обоим повезло встретить друг друга.

Петя был доволен своей жизнью и считал себя счастливым человеком. У него был заботливый любящий отец, уютный дом и дело, которому он собирался посвятить всю свою жизнь. Чего ещё им стоило желать?

***

Петя закончил земскую школу, когда ему исполнилось пятнадцать. Хоть он и не был круглым отличником, но учителя с готовностью подписали его рекомендацию. С ней Петя отправился прямиком в Железную Академию.

Он жутко волновался, его одолевал страх, что строгие преподаватели Академии сочтут его слишком ничтожным, слишком бедным, слишком безродным, слишком обычным, слишком безнадёжным, недостойным войти в закрытую семью Железной Сети. Он мечтал о том, чтобы его сделали хотя бы проводником или служебным рабочим. И оттого он жутко удивился, когда спустя неделю прямо в домик стрелочника пришёл конверт из плотного голубого картона. Безукоризненным почерком секретарь приёмной комиссии любезно сообщил, что Петра не просто берут на обучение, но даже определяют в немногочисленный список будущих машинистов, с выплатой стипендии на проживание.

Сначала Петя даже не поверил глазам. Они с отцом трижды перечитали письмо, прежде чем утвердились в радостной мысли, что Пете повезло попасть в элиту Железных Сетей. Радостная новость облетела все окрестности (счастливый отец сам разнёс её ногами), многие приходили в домик стрелочника, чтобы поздравить будущего машиниста. Кто-то действовал с искренним сердцем, а кто-то желал создать связь с человеком, от которого в будущем можно было бы получить что-то недоступное для обычных людей.

Только одно печалило Петю – ему предстояло удалиться на обучение в Петроград, где располагалась Академия. Столь далёкое расстояние от дома пугало его. Но больше всего он грустил, что больше не сможет помогать постаревшему отцу выполнять ответственную работу. Он даже порывался отказаться от приглашения, лишь бы не разлучаться с родным человеком, и отцу стоило больших усилий уговорить его не отводить руку судьбы.

В назначенный день Петя крепко обнял отца, взял потёртый чемодан с немногими пожитками и уехал. Он покидал родимый дом с тяжёлым сердцем: отец всё больше старел, на глазах терял силы, ему всё сложнее было выполнять свою работу, особенно вставать по ночам, находиться на посту в дожди и мороз. Петя дал самому себе зарок, что как только начнёт зарабатывать, то сразу заставит отца выйти на пенсию, чтобы наслаждаться заслуженным покоем.

В Академии ему пришлось очень непросто. У многих студентов имелись зажиточные или даже состоятельные семьи, они не знали нужды и не боялись вылететь на середине обучения. Пётр же прекрасно понимал, что в его распоряжении имеется единственный шанс, что если он ошибётся или оступится, если даст слабину и не вложит все силы в обучение, то его вышвырнут без сожалений. Больше всего он боялся опозориться в глазах отца, бесславное возвращение с неудачей в кармане виделось Петру самым страшным исходом жизни.

Он с головой погрузился в учёбу, не пропускал ни одного занятия, выполнял все задания с неизменным успехом и подавал большие надежды. Преподаватели ставили его в пример, и оттого пропасть между Петром и остальными учениками становилась ещё больше. Однокурсники откровенно не любили его и не упускали случая поиздеваться или унизить. Пётр ощущал страшное одиночество, но никак не мог пробить этот удушающий кокон. Он был совершенно другим, и его непохожесть создавала непреодолимый барьер.

В конце третьего курса Пётр настолько великолепно сдал экзамен по вождению, что руководство Академии предоставило ему редкий подарок – недельную увольнительную. Пётр тут же рванул к отцу.

На дворе стоял холодный июнь, наполненный бесконечными дождями. Сильный ветер рвал свежую зелень деревьев и гремел крышами и калитками. Коляска с навесным куполом довезла Петра только до бакалейных складов – здесь заканчивалась мощёная камнем дорога, а все грунтовые дороги развезло до такой степени, что любой экипаж застрял бы безнадёжно. Пришлось ему ещё три версты идти пешком, иной раз увязая в грязи по колено.

Наконец показался домик стрелочника, прильнувший к железным путям. Его контуры были слегка размыты туманом, который наползал с реки. Пётр смотрел на него и поражался, какой же он малюсенький. И как они могли помещаться в нём вдвоём? Он шёл всё быстрее, потом не выдержал и побежал. Сердце билось как сумасшедшее, он рвался поскорее увидеть отца, обнять крепко-крепко, а потом говорить не умолкая до самой ночи.

Тёмная фигура стояла возле третьей стрелки. Когда до неё оставалось несколько шагов, Пётр поразился странной худобе. Успела мелькнуть мысль, что папа сильно потерял в росте.

Он подбежал к человеку и положил руку на плечо. Секунду спустя он уставился в чужое лицо.

***

Смерть папы оглушила Петра. Он никак не мог поверить, что ему больше не доведётся услышать добрый голос и увидеть заботливый и слегка насмешливый взгляд единственного человека, который был к нему добр.

Пока новый молодой стрелочник отпаивал его горячим сладким чаем, Пётр обшаривал глазами чужие вещи, заполнившие домик, тряс головой и никак не мог избавиться от ощущения кошмарного сна. Ему не верилось в правдивость слов о внезапном инсульте и быстрой смерти. Он отказывался принимать этот новый мир, в котором остался совершенно один.

Больше, чем смерть, Петра поразил тот факт, что папа умер ещё полгода назад, но никто даже не попытался передать эту новость в Петроград. Никто не вызвал его на похороны. В последний путь папу провожали чужие люди, которым было, по сути, наплевать на него. Они не дали ему с собой любви и сожалений. Не похоронили вместе с ним частичку своей души и сердца. В то время, пока Пётр надеялся на встречу и мечтал хоть об одной ночи в родном доме, отец уже лежал в холодной земле, а чужие руки выбросили и сожгли все его вещи.

Он вернулся в Академию зачерствевшим и окаменевшим. Чувства и желания словно растворились в бесконечном чёрном горе. Теперь он как никогда ощущал собственное одиночество. Любовь и дружба могли бы спасти его, но вечно мрачное выражение лица отпугивало от него как девушек, так и возможных друзей.

Четвёртый курс Пётр провёл в усердных стараниях. Все силы он направил на выполнение обещания, которое дал папе перед отъездом. Он вознамерился стать лучшим машинистом, чтобы попасть не на унылые местные рейсы, а на скорые поезда, пронзающие всю страну. Никто из однокурсников не мог сравниться с ним в мастерстве управления локомотивом, в точности работы с сигналами и в знании всех инструкций. По признанию главы учебного совета ещё никогда не доводилось им выпускать такого безукоризненного машиниста.

Отгремели майские грозы, отцвела сирень и отплакали июньские ливни. Пётр с честью выдержал финальное испытание и подтвердил свои уникальные знания и навыки. Теперь он мог гордо называться машинистом и ловить на себе восхищённые и завистливые взгляды людей. Ему стоило бы радоваться и веселиться, но он чувствовал лишь страшное опустошение – внутри него росла бездонная чёрная яма, которая пожирала все чувства.

На праздничном банкете Пётр безразлично принял поздравление. Когда на церемонии распределения ему торжественно объявили, что он назначается вторым машинистом на столичный экспресс, зал сотрясся от оваций, но сам Пётр совершенно ничего не почувствовал. Его переполняло холодное ощущение бессмысленности происходящего. Он знал, что ещё ни разу в истории Академии выпускника не назначали сразу на самый престижный поезд, но осознание уникальности своего достижения не грело его душу и не заставляло сердце биться чаще.

Ему дали неделю отпуска, чтобы он передохнул после тяжёлых испытаний. Петру некуда было податься и нечем было заняться вне учёбы и работы. Он не знал других мест, кроме родного угла. Он не стал долго раздумывать и направился туда, где его больше никто не ждал.

Он прибыл в город детства под утро. На небольшом вокзале было безлюдно и темно. Пожилой смотритель заснул и не подлил масла в фонари, перрон и зал ожидания тонули в мутном мраке. Пётр сошёл с поезда, медленно прошёл по перрону и сел на лавку. Он чувствовал себя обессиленным и никому не нужным. Его одолевала обида, что смерть забрала папу слишком рано.

Он просидел полчаса, откинувшись на спинку лавки и безвольно свесив руки вдоль тела. Он не знал, куда ему деваться и что делать, как убить ненужное время. С реки приполз густой туман. Он поглотил пути и вокзал, скрыл все звуки и словно отрезал Петра от остального мира.

И тогда появился поезд. Угольно-чёрный локомотив внезапно проступил из тумана. Он беззвучно катился по рельсам, а его фонарь светился холодным голубым светом. Из трубы вырывался такой же непроницаемо чёрный дым, его тяжёлые клубы не поднимались вверх, а расползались вокруг, вытесняя промозглый туман. Движение прекратилось, когда локомотив поравнялся с Петром.

Несколько мгновений ничего не происходило, Пётр зачарованно рассматривал чёрные детали невиданного локомотива, модель которого отсутствовала во всех технических справочниках. Затем открылась дверца и наружу показался молодой высокий парень, одетый в чёрную форму машиниста без опознавательных знаков. Он улыбнулся Петру и спустился по лесенке на землю. Пётр встал ему навстречу. Почему-то сердце вдруг забилось часто-часто, в голове зашумело, внезапно его охватило сильное волнение. Он узнал тот самый поезд, который в детстве подобрал его и привёз в дом стрелочника.

Машинист протянул руку, Пётр без раздумий пожал её. Его поразило, что она оказалась ледяной на ощупь. Он оглядел машиниста с ног до головы и только тогда обратил внимание на его болезненную бледность. Он не успел ничего спросить. Машинист широким жестом указал на локомотив, улыбнулся и сел на лавку.

Пётр осознал с ледяной ясностью – машинист сдал вахту ему.

Он взялся за холодную лесенку и поднялся на площадку. Открыл дверцу кабины и ступил внутрь. На мгновение невыносимая сверкающая боль охватила его целиком, а затем пропала. Теперь Пётр ощущал безграничное спокойствие, непоколебимое и абсолютное. Он попал в то самое место, где был нужен. Именно здесь ему надлежало трудиться, осуществляя волю высших сил. Он был предназначен для этого призрачного поезда, все события его жизни вели к этому.

Поезд отъехал от станции и растворился в мутном молочном сумраке.

Когда смотритель проснулся и неохотно вышел на перрон, то к своему удивлению обнаружил на лавке мёртвого морщинистого старика, невероятно старого и одетого в железнодорожную форму устаревшего образца. В поисках документов смотритель обшарил все карманы и в одном из них обнаружил измятый паспорт, напечатанный на серой плотной бумаге. Когда он глянул на имя старика, то почувствовал жуткий страх – именно так звали его лучшего друга-машиниста, который сорок лет назад бесследно исчез перед выходом на работу в первый день.

Тело старика передали его родне. Когда его поспешно хоронили, собравшиеся мужики взволнованно шептались и радостно шевелили усами. Чаще всего из их уст слышалась фраза «сдал смену».

Теперь можно было расслабиться и не волноваться за сыновей и внуков – Чёрный поезд взял свою жертву.

2. Ох уж эти суеверия

Гриша был невероятно горд собой. Он стоял перед мутноватым старинным зеркалом и зачарованно разглядывал новёхонькую тёмно-синюю униформу проводника. Его приводили в восхищение и мягкая плотная ткань, и насыщенный цвет, и сияющие медные пуговицы, и обилие удобных карманов, хитроумно рассованных по кителю и брюкам.

Он поднял глаза и посмотрел на своё лицо – лицо уверенного в себе человека, который прошёл через немалые испытания и добился поставленной цели несмотря ни на что. Пусть у семьи не было денег, пусть ему никто не помогал – он всё равно поступил в Железную Академию и успешно выучился на проводника. А ведь конкурс при поступлении был сто двадцать человек на одно место. И из первоначальной сотни до финальных экзаменов дошли только тридцать самых достойных, в том числе и он.

– Ты просто молодец, – сказал он своему отражению и счастливо засмеялся.

Его переполняло невыразимое облегчение. Куда-то благополучно схлынуло нечеловеческое напряжение, в котором он пребывал все три года обучения. Все тяготы и лишения остались позади, он получил вожделенный диплом и вошёл в закрытую семью сотрудников имперских железных дорог.

В дверь постучали, она со скрипом приоткрылась, в комнату залезла вихрастая голова младшего брата.

– Мама спрашивает, ты будешь кушать?

Гриша бросил взгляд на наручные часы, которые стоили ему трёхмесячной подработки на угольных складах. Этим приобретением он тоже жутко гордился, потому что собственные часы среди выпускников имелись лишь у нескольких выходцев из зажиточных купеческих семей.

– Нет, уже нет времени. Мне нужно на вокзал.

– Мам, он не будет! Не будет!

Брат убежал на кухню. Судя по шуму, он опять столкнулся со стулом и наступил на кошку, которая всё время так и норовила броситься под ноги.

Гриша взял со стола портмоне чёрной кожи, которое входило в рабочий комплект наряду с униформой, служебным удостоверением и убойной электрической машинкой для острастки буйных пассажиров. Он открыл портмоне и в сотый раз проверил наличие паспорта и плоского кошелька, в котором лежали несколько рублёвых купюр.

Его переполняло приятное волнение. Сегодня ему предстояло первый раз заступить на службу и возглавить вагон, и не на каком-нибудь занюханном местном рейсе, а на знаменитом уральском экспрессе. Он был уверен в своих знаниях и навыках, но всё равно переживал из-за каких-нибудь непредвиденных обстоятельств непреодолимого характера.

Гриша вышел из комнаты и направился на кухню, откуда доносился соблазнительный запах капустного супа. Мама хлопотала у плиты и чуть слышно шептала что-то. «Опять молитвы, – подумал он с лёгким раздражением и слегка вздохнул. – Ох уж эти былые поколения».

С минуту Гриша смотрел на маму со спины. Почему-то в этот момент он взглянул на неё как будто новыми глазами. Впервые ему подумалось, что она совсем исхудала, а я её одежда давно просится на помойку. Ему стало жалко её: несчастная во вдовстве, всегда уставшая и измученная постоянной работой, преждевременно постаревшая и потерявшая надежду на лучшую жизнь.

Она повернулась и их взгляды встретились.

– Пора, – сказал он.

– Будь осторожней, пожалуйста.

Она приподняла правую руку и собрала два пальца, чтобы перекрестить его. Гриша поморщился и она передумала и опустила руку с какой-то стыдливостью.

– Когда, говоришь, ты прибудешь обратно? – она убрала выбившуюся седую прядь за ухо.

– Пятнадцатого сентября.

– Долго как.

– Ну там и ехать далеко. Три дня туда, день там, три дня обратно.

– Подумать только, посмотришь на Поволжье и Урал, – сказала она со светлой доброй завистью и нерешительно улыбнулась.

– Не увижу, смотреть некогда будет, там работы много, – сухо отрезал он, изо всех сил стараясь казаться взрослым.

Она поникла и опустила глаза.

– До свидания, мама.

– Будь осторожнее, сынок.

У него возник порыв обнять её, но Гриша смущённо подавил его и поспешно вышел из кухни. Закрывая входную дверь, он почему-то подумал, что когда-нибудь ему не к кому будет возвращаться…

Паровой трамвай безбожно трясся и дребезжал, взбираясь на холм. Гриша стоял у передней двери и представлял загадочный Екатериноград, раскинувшийся у ног древних Уральских гор. Он знал, что по прибытии в пункт назначения в их распоряжении будут десять часов. Этого хватит и для наведения порядка в вагоне, и для восстановления запасов, и для короткой прогулки по промышленной столице империи. Дойти до городского пруда со знаменитыми золотыми карпами, посетить Серебряную мечеть, поесть горячего чак-чака с мёдом и купить вяленой конины – именно такой короткий список он держал в уме.

Здание вокзала гудело от обилия пассажиров и шума поездов. Гриша свернул в левое крыло, прошёл по коридору, пол в котором был украшен серым финским мрамором, поднялся по гулкой металлической лестнице на второй этаж и вошёл в зал ожидания, предназначенный только для сотрудников Железной Сети.

Суровый охранник внимательно проверил его удостоверение и только тогда позволил войти в святая святых. Несколько таких же свежих выпускников собрались в кучку возле одной из колонн и вполголоса переговаривались, испуганно стреляя глазами и нерешительно улыбаясь.

Гриша не собирался присоединяться к их позорному обществу. Зорким взглядом он высмотрел в толпе начальника уральского экспресса, с которым познакомился три дня назад, когда приносил документы об окончании Железной Академии.

– Наум Васильевич, добрый день, – сказал он громким уверенным голосом и протянул руку.

– Добрый, – буркнул тот в ответ, посмотрел на часы, как-то неохотно пожал протянутую руку и окинул нового сотрудника взглядом, полным сомнений. – Готов?

– Полностью.

– Твой вагон номер шесть. Жду от тебе безупречной работы и истинного старания.

– Я не подведу, – с нужным градусом рвения проговорил Гриша, разглядывая его знаки отличия.

– Работать на уральском экспрессе – это величайшая честь. Её достоин не каждый. На моей памяти это первый случай, когда в поезд попадает не бывалый вожатый, а зелёный юнец, у которого ещё молоко в усах хлюпает, – с явным неодобрением заметил начальник.

– Я польщён оказанной мне честью.

– Ну-ну, – хмыкнул Наум Васильевич. – Работа покажет.

Вокзальные часы пробили двенадцать, разговорчики в зале сразу утихли.

– Попрошу смену Уральского экспресса приступить к работе, – объявил начальник и устремился к выходу, ведущему прямо на платформы.

Одиннадцать проводников разом двинулись за ним, и Гриша постарался не отстать от них. Позади него стучали башмаками шестеро полицейских, которым предстояло обеспечивать спокойствие и порядок на борту поезда. За ними семенили две поварихи в серой форме, замыкал шествие высокий черноволосый повар, который несколько лет назад прибыл из погибшей европейской страны.

Они спустились по наружной лестнице и оказались на первой платформе, которая сейчас пустовала. Красивый современный поезд тёмно-зелёного цвета стоял на пути и готовился к отправлению. Из трубы локомотива выходил дымок, а проходчики шныряли под вагонами и проверяли колёса, сцепки и тормоза. Все сотрудники сразу разошлись по вагонам, лишь Гриша и Наум Васильевич остались на перроне.

– Не подведи, – лаконично велел начальник и протянул руку.

В его толстых пальцах был зажат тяжёлый медный ключ. Гриша с трепетом принял его и почтительно склонил голову.

– Обещаю, что всё будет в лучшем виде.

Наум Васильевич молча развернулся и направился к штабному вагону, в котором находилось его служебное купе.

Гриша вскинул глаза на ближайший вагон и поискал глазами цифру. Четвёртый. Что ж, он почти на месте. Он миновал пятый вагон и остановился возле своего рабочего места. С восхищением и каким-то даже удивлением он разглядывал вверенную ему металлическую громаду, которую собрали на Путиловском заводе.

Он поднял руку и с трепетом вставил ключ в замок. Это действие казалось ему очень символичным, ведь этим ключом он не только открывал дверь, но и отворял свою новую жизнь.

Гриша ухватился за вертикальный медный поручень, прикреплённый справа от входа, и одновременно отпрыгнул от земли и толкнул телом тяжёлое полотно двери. Получилось довольно неуклюже – сказался мандраж, хотя на практике он отрабатывал вход в вагон сотни раз. Поднявшись в тамбур, он выглянул наружу и посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, что никто не видел его позорного начала рабочей смены.

Гриша посмотрел на часы: до начала посадки пассажиров оставалось неполных три часа. Он ринулся в своё купе, скинул форму. Оставшись в одних трусах и шерстяной тельняшке, он схватил опись и бросился проверять наличие имущества. Одеяла и подушки, матрацы и полотенца, чашки и тарелки, пожарные баллоны и шторки, ведро и швабра, тряпки для пыли и хозяйственное мыло, стиранное бельё и аварийные фонари, заправленные керосином – он всё проверил и сосчитал. Следующий час он заправлял постели, а их в вагоне было аж сорок штук. Он расстилал простыни и вдевал колючие одеяла, напяливал наволочки и вешал полотенца. Он взмок с головы до ног и немного притомился, но отдыхать не было времени.

Схватив ведро и швабру, Гриша в ураганном темпе вымыл деревянные полы, затем прошёлся влажной ветошью по всем поверхностям, на которых могла успеть скопиться пыль.

Начальник поезда застал его за раскочегариванием самовара. Надув щёки и покраснев от натуги, Гриша усиленно раздувал огонь и чуть слышно ругался.

– Через двадцать минут начало посадки, – строго сказал Наум Васильевич, косясь на его старое застиранное исподнее. – У тебя всё готово?

– Вот самовар только осталось и одеться.

– Пломбы все проверил?

– Да, – не моргнув и глазом соврал Гриша, а сам похолодел от страха.

Начальник заглянул в его коморку, затем пошёл по вагону. Гриша сначала хотел сопроводить его, но решил, что гораздо важнее раздуть проклятый самовар, потому что есть такие пассажиры, которые ещё сесть не успели, а уже подавай им чай в фирменных стаканах.

Наум Васильевич вернулся спустя пару минут. К этому времени огонь заполыхал уверенно, Гриша наложил шашек из спрессованных опилок и подготовил парочку угольных, которые планировал заложить перед самым началом посадки.

– Рожу и тело утри влажной рогожей, чтобы не вонять, а то барышни меня жалобами завалят, – за грубостью начальник поездка тщательно скрыл одобрение, которое у него вызвала ладная работа нового подчинённого.

– Сию минуту, – заверил Гриша, склоняя голову.

– Не подведи.

Едва за начальником хлопнула дверь, Гриша бросился проверять пломбы на стоп-кранах. Только убедившись в их целостности, он вздохнул с облегчением, вернулся в своё купе, вытерся полотенцем и нацепил форму. Чтобы остудиться, он решил открыть окно. Уже взявшись за ручку, он заметил, что между стеклом и рамой воткнут нож с белой резной рукоятью. Он смутно припомнил: во время обучения им рассказывали о таком обычае, который был призван то ли отогнать неудачу, то ли не допустить в пути каких-то бед… Что-то вроде того…

– Ох уж эти суеверия, – цокнул он, ухватился за рукоять и с усилием выдернул нож.

Свежий сентябрьский воздух и шум вокзала хлынули в оконный проём, Гриша сделал глубокий вдох, применил вежливую обходительную улыбку номер четыре и пошёл открывать дверь. Первые нетерпеливые пассажиры уже топтались на перроне.

Гриша ловко спустил лесенку и сошёл на перрон. Он бросил быстрый взгляд сначала вправо, потом влево, чтобы убедиться, что и остальные проводники сделали то же самое. Следующие полчаса он дотошно и придирчиво осматривал билеты, напечатанные на защищённой бумаге, и запускал пассажиров в вагон. На занятиях им рассказывали, что некоторые ушлые мошенники научились подделывать билеты Железной Сети, чтобы бесплатно кататься по стране, поэтому Гриша с преувеличенным вниманием проверял каждый. Он опасался, что именно ему попадутся какие-нибудь жулики, которые поставят под сомнение его профессионализм и перечеркнут его будущее.

Часы вокзала пробили половину четвёртого. Прозвучал свисток начальника поезда, проводники проворно зашли в вагоны, подняли лестницы и заперли двери. Поезд мягко тронулся и стал набирать скорость.

Гриша заскочил в своё купе на минутку, чтобы перевести дыхание и немного успокоиться.

– Ты просто молодец, – сказал он своему отражению в маленьком зеркале на двери.

До самого вечера Гриша добросовестно работал, стараясь, чтобы ни у кого из пассажиров не возникало причин для недовольства. Он буквально сбился с ног, выполняя вежливые просьбы, сухие поручения или высокомерные приказы людей, которые оказались недостаточно высокопоставленными или высокородными, чтобы приобрести билеты в первый класс, но достаточно богатыми, чтобы ехать почти с такими же удобствами во втором.

Из Москвы вагон выехал заполненным только на треть, и Гриша был этому несказанно рад. При большей загрузке ему пришлось бы совсем туго. От Наума Васильевича принесли телефонограмму, в которой значилось, что во Владимире в вагон подсядет ещё один пассажир, а в Нижнем Новгороде семеро. Итого будет двадцать человек – половина мест.

«А я вполне неплохо прохожу боевое крещение, – подумал Гриша с ноткой самодовольства. – Уверен, что в конце поездки начальник поймёт, что я поработал лучше остальных».

Солнце село за горизонт, ночь поглотила леса и поля. Гриша зажёг в вагоне керосиновые фонари и собрал посуду после ужина (за один предмет посуды пришлось побороться, потому что пожилая дама заявила, что принесла тарелку с логотипом Железных Сетей из дома). За неимением развлечений пассажиры стали укладываться спать. Ровно в девять вечера он погасил фонари, проверил оба тамбура и туалетную комнату, зажёг печь для поддержания приятной температуры и быстро перекусил консервированной свининой и сухими армейскими галетами.

Оставшееся время он находился в купе и перебирал в уме пункты Регламента, чтобы убедиться, что ничего не упущено из вида. Мысли то и дело соскакивали на маму, которая сейчас наверняка сидела перед иконой и просила за него, охваченная беспокойством. Ему хотелось порадовать её чем-нибудь, и он не придумал ничего лучше, как купить с первой получки цветастый Павловский платок и кубанский травяной шампунь для волос, который у барышень ценился превыше всех остальных.

В двадцать три пятнадцать поезд въехал в дряхлый старинный Владимир. Состав плавно проследовал через хаотичное нагромождение запыленных и полуразрушенных строений и плавно подкатил к малюсенькому вокзальчику в псевдорусском стиле. Весь город тонул в мутной тьме и только территория вокзала освещалась холодными газовыми фонарями.

Гриша встал в тамбуре и приготовился открыть дверь. Он с любопытством смотрел в овальное окно. На пустом перроне не было ни души. Гриша даже поёжился от неприятного ощущения пустоты и запущенности, которое возникло из-за вида полузаброшенного городка.

Поезд остановился, раздался свисток, объявляющий посадку. Гриша повернул ключ и открыл дверь. На него сразу хлынул холодный сырой воздух. Гриша спустил лестницу и сошёл на перрон. Он огляделся – никого. Где же пассажир?

Проводники стояли, притоптывали на месте, чтобы согреться, и переглядывались. Гриша запоздало пожалел, что не надел шинель, потому что холод буквально пробирал до костей.

«Вот тебе и сентябрь, – подумал он. – Так скоро и снег пойдёт».

– Добрый вечер, – внезапно раздалось из-за спины.

Гриша подскочил на месте от неожиданности. Рядом с ним стоял высокий господин в чёрном вечернем костюме, который смотрелся бы гораздо уместнее на столичном балу, чем в этой дыре.

– Вы так тихо подошли, – глупо сказал Гриша, разглядывая белую рубашку с пышной манишкой.

Его взгляд опустился до остроконечных лакированных туфлей и только тогда он опомнился.

– Добрый вечер, добро пожаловать на уральский экспресс, – поприветствовал он скороговоркой. – Меня зовут Григорий и я буду вашим проводником до конца поездки. Позвольте ваш билет.

– Пожалуйста, Григорий, – пассажир широко улыбнулся, демонстрируя превосходные белые зубы.

Длинные изящные пальцы были усеяны громоздкими золотыми кольцами, на которых сидели крупные драгоценные камни. Они искрились и сияли в свете ламп. Гриша взял билет и стал торопливо изучать знаки подлинности. Ему не хотелось задерживать высокородного господина. Впрочем, тот не проявлял никаких признаков нетерпения, а спокойно ждал и приятно улыбался.

– Всё в порядке?

– Да, всё как надо, – кивнул Гриша, пытаясь напустить на себя уверенный вид. – Ваше место номер тринадцать, постель уже застелена.

– Могу пройти?

– Да, проходите, пожалуйста.

– Благодарю.

– Позвольте ваш багаж.

– А его у меня нет, – пассажир снова улыбнулся.

Гриша на секунду растерялся, но взял себя в руки.

– У вас есть ещё пожелания?

– Я жутчайше голоден, – глаза щёголя сверкнули.

– К сожалению, на сегодня кухня уже закрыта.

– Ну ничего, я могу подолгу терпеть. Придумаю что-нибудь.

– Проходите, пожалуйста.

Мужчина легко взлетел по ступенькам и скрылся в проходе.

Несколько минут Гриша ещё маялся на холоде. Когда раздался свисток, он с облегчением поднялся в вагон и запер дверь на замок. Он прошёл в вагон и нашёл нового пассажира лежащим на полке. Для успокоения совести Гриша ещё раз осмотрел тамбуры и туалетную комнату, подложил в печку три прессованные угольные шайбы и закрылся в своём купе.

В Нижний Новгород поезд должен был прибыть в половине седьмого утра. Гриша не спал предыдущую ночь от волнения, день выдался напряжённым и суматошным, и сейчас ему смертельно хотелось лечь и поспать. Он запер замок, разделся и скользнул под одеяло. Едва только сомкнулись веки, он погрузился в глубокий тяжёлый сон.

Гриша проснулся от холода и обнаружил, что трясётся даже под тёплым шерстяным одеялом.

«Пассажиры замёрзли!», – мелькнула в голове ужасная мысль.

Он вскочил с кровати, накинул штаны и китель и выскочил в коридор. К его удивлению печь оказалась горячей, но в вагоне, несмотря на это, царил могильный холод. Трясущимися руками Гриша застегнул брюки и китель, потом опомнился, что шлёпает по холодному полу босиком, вернулся в купе и обулся.

За окном серело утро. Гриша посмотрел на часы, лежащие на столике: пять сорок. Он снова вышел в проход и направился к пассажирам. Люди спали крепким сном, словно пронизывающий холод был им нипочём. Гриша прошёл сквозь весь вагон и в самом конце обнаружил окно, приоткрытое на несколько сантиметров. Из него бил сильный поток холодного воздуха.

«Неужели ночью кто-то тайно курил? – подумал он с возмущением и поднял створку до конца. – А если кто-то простудится, то жаловаться будут на меня».

Он вернулся к печи и бросил в неё три дровяные шашки, чтобы они дали быстрый жар. Потом он сверился со списком: пассажир с места номер три должен был сойти в Нижнем. Гриша вошёл в первый открытый отсек, нагнулся к тучному мужчине средних лет, лежащему на правом боку, спиной к стенке, и сказал чуть слышно:

– Просыпайтесь, скоро ваша остановка.

Мужчина продолжил спать.

Тогда Гриша протянул руку, взялся за плечо и чуть потряс.

– Вставайте.

Пассажир никак не отреагировал. Миша потряс ещё. Бесполезно. «Что за чёрт? – подумал он с раздражением. – Из пушки мне тут стрелять, что ли?».

Он потряс мужчину так сильно, что у того заколыхалась голова. И вот тогда Гришу и охватило какое-то недоброе предчувствие. Он взял пассажира за кисть, выглядывающую из-под одеяла, и обмер. Рука была холодной и твёрдой как камень.

– Боже! – воскликнул Гриша, резко выпрямляясь.

Его бросило в холодный пот. Он застудил человека до смерти!

Гриша сдавленно сглотнул слюну и на пару секунд закрыл глаза. Спокойно, не надо паники, он умер по естественным причинам. Вон какой толстый, небось, сердце прихватило или удар случился. Надо действовать спокойно. Он снова нагнулся и надавил на плечо, чтобы откинуть пассажира на спину. Тот слегка перевернулся, голова чуть откинулась назад и в тусклом свете осеннего утра стало видно два отверстия на толстой шее.

Гриша в ужасе отпрянул от мертвеца и неосознанным жестом схватился за собственное горло. «Вампир!», – полоснула его кошмарная догадка. Он посмотрел на второго пассажира, лежащего на верхней полке номер четыре.

– Вставайте, – сказал Гриша, протягивая руку.

Он без труда почувствовал ледяной холод кожи. Гриша резко рванул плечо мертвеца, а второй рукой задрал его подбородок. Он увидел две красные дырочки в области сонной артерии и маленькое пятнышко крови на вороте ночной рубашки.

Гриша бросился в следующее купе. Женщина-балерина лежала на спине и как будто улыбалась. Он положил дрожащую руку ей на лоб – мертва давно и безнадёжно. И та же отметка на шее.

Гриша чувствовал себя словно в кошмарном сне. Он метался от одного пассажира к другому и везде находил лишь смерть и собственную гибель. Все двенадцать человек были обескровлены, превратились в ледяные колоды. Проверив всех, он вернулся в своё купе и сел на неубранную постель. Этого просто не может быть. Это всё сон, он бредит, такого не может быть.

– Проснись! – закричал он в отчаянии и ударил себя по лицу.

Он вскочил и вернулся к пассажирам. Его всего трясло от ужаса, пока он ходил между кроватями и смотрел на их фарфорово-белую кожу. Первый же рейс и двенадцать мертвецов. Погодите-ка… Он застыл на месте. Но ведь должно быть тринадцать! Тринадцать, чёрт бы побрал! Где владимирский пассажир?!

Он бросился к тринадцатому месту. Постель даже не была расправлена. Пассажир лишь слегка полежал на одеяле, пока ждал, чтобы Гриша ушёл в своё купе.

Он впустил вампира!

На подгибающихся ногах Гриша дошёл до своего купе и сел на кровать. Какое-то время он пребывал в остолбенении: мысли превратились в кисель, а осознание страшной беды перекрыло все чувства.

Он поднял тяжёлый мёртвый взгляд и посмотрел на нож с резной рукояткой, который лежал на столе. В памяти с невероятно кристальной чёткостью всплыло воспоминание, зачем бывалые проводники втыкают ножи в рамы – чтобы не впустить в вагон нечисть.

Вот тебе и суеверия…

3

. На крыльях любви

Илья стоял возле входа в вагон и из спортивного интереса пересчитывал проходящих женщин с рыжими волосами. Ему нравилось чувствовать тёплое солнце на тщательно выбритых щеках, а свежий ветер приятно шевелил курчавые волосы, выглядывающие из-под фуражки. От торговых рядов, которые располагались за зданием вокзала, доносились сладкие будоражащие запахи весенних цветов. Город пробуждался от долгой зимы, и Илью охватывало приятное ощущение обновления.

С весёлыми криками по платформе пробежали мальчишки в курсантской форме. В руках они держали яркие бутылки оранжада и бумажные кулёчки с засахаренными орехами. Илья сразу припомнил, что в бытность школьником он тоже бегал на большой переменке до бакалейного магазина и набирал маковых сушек, которыми делился с лучшим другом…

Ему нравилось это время перед отправлением. Он стоял и впитывал картинки и звуки. Часы на башне вокзала гулко пробили три удара. На дальнем пути запыхтел старый угольный паровоз, с трудом трогая с места пригородный состав, который был забит радостными дачниками. Забавная старушка в старомодном пальто звонко захохотала над ужимками белого пуделя. Строгая мать принялась отчитывать ребёнка за слишком поспешно съеденное мороженое.

И вот тогда на платформе и появилась она. Илья даже замер от восхищения, когда она выпорхнула из огромных дверей вокзала и попала под яркие лучи солнца. Самая прекрасная девушка, которую ему доводилось видеть в своей жизни. Она обладала высоким ростом, выразительной фигурой и удивительными льняными волосами, длинными и блестящими. Волосы были отпущены на свободу, что демонстрировало её незамужний статус. На ней было надето воздушное белое платье из множества слоёв вологодских кружев, поверх которого она небрежно набросила короткое пальто из тончайшего белого кашемира. Умное интеллигентное лицо девушки отражало века удачных династических браков. Тонкими изящными пальцами она держала за руку кавалера. Он был ей под стать, такой же красивый и породистый, с пышной каштановой шевелюрой, высокий, стройный и гибкий. Он смотрел на неё с восхищением и как будто каждую секунду удивлялся, что она в итоге предпочла его, а не кого-то более достойного.

Красивая пара приковала взгляды всех без исключения. Пассажиры и провожающие уставились на них как на великое чудо. Даже Илья потерял счёт времени и слегка вздрогнул, когда прозвучали два сигнала станционного колокола.

В благородном происхождении пары даже сомневаться не приходилось. Наверняка их родители принадлежали если не ко дворянам, то как минимум к высшему слою купечества. В их домах явно водились деньги, потому что за ними семенили двое разодетых слуг с громоздкими чемоданами. Самые крупные чемоданы последовали к багажному вагону, а две сумки с предметами первой необходимости поплыли в сторону Ильи. Тогда-то он и смекнул, что невероятная красавица поедет в его вагоне. Он вспыхнул, покраснел и сдавленно сглотнул.

Порыв тёплого ветра растрепал и распушил белые волосы, наполнил невесомое платье воздухом и девушка очаровательно засмеялась. Борясь с волосами и длинным подолом, она приблизилась к Илье. Он ощутил жар: ему показалось, что он наблюдает схождение на землю прекрасного небесного ангела. Время замедлилось: его взгляд скользил по фарфоровой коже, голубым глазам и длинным ресницам, не испорченным косметикой.

– Добрый день, – поздоровалась она и лучезарно улыбнулась.

По спине побежали мурашки. Только сейчас он обнаружил, что стоит с отвисшей челюстью.

– Добрый день, – еле выдавил он и глупо улыбнулся.

Илья смущённо опустил глаза и только сейчас заметил в её руке нежный букетик разноцветных фрезий, перевязанный золотой атласной ленточкой. Приветствие её спутника он практически не расслышал. Ощущая себя как во сне, Илья с трудом проверил их билеты. Запах дорогих фиалковых духов и фрезий пьянил голову и путал мысли. Он неуклюже поднялся по ступенькам, словно вмиг растерял многолетний навык, развернулся и молча подал ей руку. Когда её тёплые тонкие пальцы оказались в его ладони, он задрожал всем телом.

– Вера, давай я подсажу, – предложил предполагаемый жених.

«Вера, значит. Вера, Вера, Вера, – Илья с удовольствием повторял имя, которое окрасилось белым сиянием. – Вера, вы восхитительны».

Вместо ответа она легко и непринуждённо взлетела по ступенькам и встала рядом с ним. От близости её тела его бросило в жар. Он жутко смутился и бросил быстрый вороватый взгляд на длинные белые волосы, которые она вымыла цитрусовым шампунем.

– Андрей, тебе помочь забраться? – спросила она с лёгким смешком.

«Андрей, значит. Какое отвратительное имя», – желчно подумал Илья, почти ненавидя счастливчика.

Жених тут же оказался рядом и слегка толкнул проводника плечом, но даже не извинился. Илья привык за всю жизнь глотать обиды от состоятельных и высокородных пассажиров, но сейчас ему впервые захотелось взять дворянчика за шиворот и вышвырнуть из вагона. Или даже сделать что похуже.

– Позвольте, я покажу ваше купе, – сказал он для того, чтобы затоптать недобрые мысли.

Он пошёл по вагону, они послушно последовали за ним. Илья открыл дверь третьего купе и обвёл его широким жестом.

– Располагайтесь. Вскоре после отправления вам будут доступны товары и услуги.

– Тут душновато, – заметила Вера без какой-либо претензии, села на застеленный диван с набитой спинкой и оглядела купе с живым интересом.

Илья сообразил, что она едет на поезде впервые. «Прилежная домашняя девочка, подумал он. – Как же батюшка отпустил её с этим хлыщом совсем одну? Где её сопровождение?».

– Сейчас проветрим! – Андрей угодливо бросился к окну и рванул тяжёлую створку вниз.

Илья не успел его остановить.

В купе ворвались свежий воздух и какая-то крупная птица.

– Ой! – воскликнула Вера и опасливо вжалась в спинку дивана.

Ворона совершила несколько стремительных облётов помещения и села на край верхней багажной полки. Наклонив голову, она уставилась на людей наглым ярко-жёлтым глазом, открыла клюв и издала резкий звук.

Илья резко вскинул руки к груди, словно желал прикрыть себя. Ему следовало прогнать нахальную птицу, но он лишь застыл на месте, скованный сильным иррациональным страхом. Предчувствие страшной беды бухнуло по голове и сделало ноги ватными.

– Что с вами? – удивилась красавица. – Вы так бледны.

– Пошла отсюда! – гаркнул Андрей и замахал руками.

Ворона издала трескучий звук, порывисто спикировала ему на голову, клюнула в макушку и тут же вылетела в окно.

– Ой, тебе больно? – Вера вскочила на ноги и положила руку на ухоженную шевелюру жениха.

– Теперь нет, – с видом героя-мученика ответил тот, старательно скрывая боль.

Илья внезапно пришёл в себя и выскочил в коридор. Ему было нестерпимо видеть, как она проявляет добро по отношению к этому красавчику. К тому же, его гнал из купе суеверный страх.

Он добежал до входной двери, слетел по ступенькам и почти упал на голову какой-то старухе в отвратительном чёрном бархате, который явно не соответствовал тёплой погоде. От неё исходил тяжёлый запах гвоздики и южных пряностей.

– Наконец-то вы вспомнили про свои обязанности, – сказала она сварливо и подарила ему острый неприязненный взгляд.

– Прошу прощения, мне было необходимо разместить предыдущих пассажиров, – промычал он.

– Мы все их видели, трудно было не заметить, – проворчала она и резким движением практически ударила его в грудь. В узловатой руке, покрытой пигментными пятнами, виднелся помятый билет. – Фифа мнит себя красой всей земли, а женишок так вообще похож на моего покойного мужа, небось такой же негодяй.

Илья напустил на себя холодный вид, расправил билет, удостоверился в его подлинности.

– У вас второе купе, позвольте, я вас провожу.

Он взялся за ручку старинного чемодана и поразился его тяжести. «Небось везёт в Сибирь подпольное золото какой-нибудь запрещённой партии», – подумал он, пока затаскивал багаж в вагон.

Илья поместил старуху и чемодан на их законное место и снова вышел на улицу. Ему требовался свежий воздух, потому что пот катил по лицу градом, а грудь разрывала колючая тревога. Он так сильно разволновался, что чуть не пропустил сигнал к отправлению. Станционный смотритель трижды ударил в колокол, Илья встрепенулся, повернулся и столкнулся взглядом с Андреем, стоящим рядом. Тот торопливо курил длинную узкую сигарету с золотистой полоской. Илья узнал по запаху марку «Казанская гончая».

– Как ваша голова? – спросил Илья из вежливости.

– Пройдёт, – небрежно отмахнулся красавчик. – А вы там чего так перепугались?

– Примета нехорошая, когда птица в вагон залетает, – нехотя ответил Илья. – Поднимайтесь, отправляемся.

– А что эта примета обещает?

Андрей бросил сигарету под колёса и ловким сильным движением забросил себя наверх. Илья поспешил за ним и с грохотом захлопнул дверь. Он тщательно запер замок, повернулся и снова упёрся во взгляд счастливчика.

– Эта примета предрекает покойника во время рейса.

– Ох и суеверные же вы ребята, – усмехнулся Андрей, по-свойски хлопнул Илью по плечу и ушёл.

Илья какое-то время смотрел ему вслед, и его тяжёлый завистливый взгляд был полон ненависти.

Состав тронулся и стал плавно набирать ход. За окнами замелькали красивые разноцветные дома благополучных южных кварталов. Илья с головой погрузился в работу. Просьбы и требования от состоятельных пассажиров повалили как из рога изобилия, и ему пришлось как следует постараться, чтобы никто не остался недовольным.

Старуха в бархате оказалась вдовой какого-то промышленника, о чём она посчитала нужным сообщить Илье, пока он принимал у неё заказ на ужин и завтрак. Её заводы пыхтели где-то на Урале (он не запомнил нерусское название городка) и приносили ей внушительный годовой доход. Он вполне справедливо ожидал, что после этих сведений она одарит его заслуженными чаевыми, но старуха проигнорировала это право на благодарность и лишь приказала принести перед сном грелку с кипячёной водой. Он с удовольствием вылил бы эту кипячёную воду ей на голову, но был вынужден спрятать желание за вежливой улыбкой и обходительными манерами.

Вера дала знать о себе лишь через два часа после отправления. Она внезапно появилась на пороге служебного купе, вместо того, чтобы вызвать звонком, как поступали остальные пассажиры.

– Вы уж извините, но не могли бы вы налить нам чаю? – спросила она чуть смущённо.

«Боже, какой наивный детский взгляд», – подумал он с восхищением.

– Сколько вам стаканов? – уточнил он, взяв блокнот и карандаш.

Она подвинулась ближе.

– По одному мне и моему мужу.

– Мужу? – неприятно удивился он и разозлился на себя, что не смог скрыть неуместные чувства.

– Мы поженились неделю назад, а теперь решили провести медовый месяц на Алтае. Говорят, там очень красивая природа, – с детской непосредственностью сообщила девушка и чуть порозовела.

– Совершенно верно, в мае там очень красиво, всё цветёт, – он с трудом соображал, что говорит, потому что сходил с ума от её запаха. – Но как же ваши волосы?

Она его сразу поняла.

– Да, я хожу с распущенными, потому что считаю, что пора отказываться от прежних устаревших традиций. Зачем мне прятать их под косынку или шляпку только потому, что я вышла замуж. В конце концов, мы же входим в двадцатый век и женщина имеет право на свободу во внешности, надо идти в ногу со временем. Вы так не считаете?

Он согласился бы с чем угодно и пошёл бы на что угодно, лишь бы только заполучить один-единственный её поцелуй.

Наверно, в его взгляде или выражении лица появилось что-то такое особое, от чего она ещё больше смутилась, улыбнулась и быстро ушла. Илья шлёпнул себя по щеке и разозлился.

– Хватит мечтать о чужом пироге, – прорычал он чуть слышно. – Тебе всё равно никогда его не укусить.

Илья вставил стаканы в медные подстаканники и наполнил их всем необходимым. Руки действовали машинально, мысли же всё время крутились вокруг неземной красавицы, которая своим появлением, сама того не зная, обострила несправедливую убогость его существования. Он поставил стаканы на поднос, добавил к ним небольшую вазочку с водой, вышел из купе и как сомнамбула поплыл по проходу. Под черепушкой плескались навязчивые картины горячих поцелуев и длинных белых волос, намотанных на его жилистый кулак во время неистовых занятий любовью.

Он отодвинул дверь и уставился на пустое купе. Вера и Андрей куда-то испарились, необдуманно оставив купе не запертым. Почему-то это подействовало на Илью отрезвляюще, словно его облили ледяной водой. Он прислушался – голоса доносились из переднего тамбура. Продолжая держать поднос в руках, он как дурак побрёл на звук. Молодожёны стояли возле аварийной двери и обнимались. Почему-то взгляд Ильи приковала именно холёная рука Андрея, по-хозяйски выглаживающая спину жены.

Он дёрнулся назад, чтобы его не увидели и не обвинили в подглядывании. В голове забухал огромный барабан, волна злобы захлестнула с головы до ног и заставила сердце биться часто-часто. Чувствуя себя обманутым и обделённым, он вернулся в третье купе. Поставил чай и вазочку на стол, опустил цветы в воду, поправил шторку. Целых тридцать секунд он глазел на раскрытую сумку чёрной кожи, из которой выглядывала небрежно перерытая мужская одежда. В этот момент Илья желал Андрею страшной смерти и думал о том, что с лёгкостью заменил бы его на супружеском ложе.

Он медленно вышел в коридор и сделал несколько шагов. Дверь второго купе была наполовину приоткрыта. Старуха-фабрикантка сидела за столом и с каким-то ожесточением поглощала румяные пирожки, которые принесла с собой. Она резко повернула голову, уставилась на него налитыми кровью глазами и перестала жевать. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом Илья дёрнулся и ушёл в своё купе.

Чтобы не видеть, как молодожёны будут возвращаться к себе, он закрыл дверь. Руки дрожали, и он чуть не уронил поднос. Илья сел на кровать и вытер лицо измятым платком. Теперь его посетили раскаяние и угрызения совести.

– Не возжелай жены брата своего… Или как там говорится… – бормотал он, глядя слепыми глазами на тёмный густой лес. – Не твоя… Не твоя…

Он попытался разогнать недоброе предчувствие, устроив в купе уборку. Сгрёб в мусорный мешок невкусные московские конфеты, измятые чеки и квитанции, неутилизированные билеты и служебные записки. Протёр окно влажной тряпкой, смахнул пыль с полочки под зеркалом и проверил мышеловку под кроватью. Работа успокоила его, Илья даже начал чуть слышно мычать под нос популярную песенку про святого Николая.

Вдруг пронзительный мужской крик пронзил его насквозь. Илья выпрямился и уронил веник из сорго. За первым криком последовали женские крики, поначалу бессвязные.

– Помогите! – закричала девушка. – Доктора! Помогите!

Илья вышел из ступора и выскочил в проход. Из всех купе показались удивлённые и испуганные лица пассажиров, только жадная старуха предпочла остаться в стороне. Он миновал первое купе, второе, вот и третье. Паника накрыла его с головой. «Только не она! – думал он лихорадочно. – Только не она! Только не она!».

Дверь была наполовину приотворена, Илья схватился за ручку и резко отбросил полотно вправо. Глазам предстала страшная картина. Андрей лежал на полу и его сотрясали сильные судороги. Он бился всем телом о постели и ножку столика. В нос ударил резкий запах рвоты и миндаля. Скрюченными пальцами умирающий раздирал горло и грудь, не в силах сделать ни одного вдоха. Он запрокинул голову и уставился на Илью страшными чёрными глазами, в которых плескалось прямое обвинение. После нескольких слабых конвульсий всё наконец-то было кончено.

«Я не хотел! Я не виноват!», – мысленно закричал Илья. Его пожирали угрызения совести.

Он перевёл взгляд на Веру. Она сидела на постели, поджав колени к груди и обхватив их руками. На её перекошенном лице читался невыносимый ужас. Длинные волосы укрывали её словно белый саван, и Илья подумал почему-то, что совсем скоро она наденет чёрные траурные одежды, которые будут ей совсем не к лицу.

– Сделайте что-нибудь, – прошептала она.

По прекрасному лицу заструились слёзы. Именно беззвучный плач заставил его прийти в себя и вспомнить про служебные обязанности. Он бросился в своё купе и сорвал со стены раструб связи.

– Игнат Павлович, у нас отравление! – закричал он, ничуть не заботясь о том, что его могут услышать пассажиры.

Начальник в ответ грязно выругался и оборвал связь. Он явился через две минуты, наполовину раздетый и встревоженный. За ним следовали дежурный врач и полицейский.

– Показывай.

Они прошли к третьему купе и сгрудились у входа. Запах смерти стоял даже в коридоре и вновь прибывшие сморщили нос.

– Отравление, – мрачно бросил врач. – Цианид.

– Мстислав, ты уверен? – начальник поезда тяжело вздохнул.

– Запах яда характерный. Зрачки расширены до предела. И посмотри на его кожу.

Илья уставился на запрокинутое лицо покойника. Его поразил фиолетово-красный цвет кожи.

– Огромная доза. Умер от удушья, а перед этим испытал тошноту и судороги, всё тело перекручено. Цианистый калий, сомнений нет.

– На столе, – глухо проронил полицейский, имени которого Илья не знал.

Они все посмотрели на стол. Стакан Веры был полон наполовину, на блюдце рядом с ним лежал слегка надкушенный кружочек лимона, который она извлекла из чая. Стакан покойника был опустошён на треть. Возле него на столе виднелись просыпанные крупинки сахара. Илья похолодел.

– Разве ты?.. – начал Игнат Павлович.

– Я всегда кладу сахар в стакан перед подачей, – быстро сказал Илья, чтобы защитить себя.

– У вас был свой сахар? – спросил начальник у Веры.

Она вскинула на него глаза, в которых плескалось настоящее безумие. Илья подумал, что она буквально балансирует на грани сумасшествия. Её бледное лицо было залито слезами.

– Был сахар? – полицейский повторил вопрос.

Она отрицательно помотала головой.

– Тогда откуда это?

В ответ молчание.

Врач перешагнул через тело и присмотрелся к белым крупинкам.

– Без проверки в лаборатории трудно сказать наверняка, но похоже на него.

– Вы видели кого-нибудь? – строго уточнил полицейский. – Заходил кто-нибудь к вам?

Вера помотала головой и уткнулась лицом в колени. Её тело сотрясалось от рыданий. У Ильи защемило сердце при виде такого безутешного горя.

– У них купе было открыто, – тихо сказал он.

Теперь все смотрели на него.

– Когда? – резко уточнил начальник.

– Я принёс чай, купе было открыто и тут никого не было.

– А они где были? – Игнат Павлович кивнул в сторону Веры.

– Они стояли в тамбуре.

– И ты?

– И я поставил чай и вазочку на стол и вернулся к себе.

– Когда это было?

Илья посмотрел на наручные часы.

– Примерно двадцать минут назад.

– И долго их не было? – начальник оглядел коридор.

– Не знаю, – Илья пожал плечами. – Я наводил порядок у себя, не видел, как они вернулись.

– Значит, кто-то в это время вошёл в купе и насыпал цианида в чай. Но откуда убийца мог знать, что парень выпьет именно из этого стакана?

– А если отравить хотели не его? – очень тихо предположил полицейский.

Все разом посмотрели на Веру.

– Нет, его, – глухо проговорил Илья.

– Почему так думаешь? – жёстко спросил Игнат Павлович.

– На этой стороне женские вещи, – он указал рукой. – Пальто её висит, сумка светлая из замши, как любят состоятельные дамы. А на этой стороне мужские вещи. И сумка раскрыта и из неё выглядывает галстук и носки мужские. Спутать невозможно.

– А ты молодец, наблюдательный, – похвалил начальник.

– Значит, всё-таки его… – протянул полицейский. – Но кто это мог быть? Пассажир?

– Совсем не обязательно, что убийца сейчас находится в этом вагоне, – глубокомысленно заметил Игнат Павлович. – Он мог и перейти…

Илья шумно втянул воздух носом. Ему уже какое-то время не давал покоя запах, который едва ощущался на грани чувствительности. Начальник заметил это и оборвал себя.

– Что такое? – удивился врач.

– У него потрясающий нюх.

– Обострённое обоняние, – уточнил Илья.

– И что? – тупо спросил полицейский.

– Здесь есть их запахи. И есть запах убийцы.

Он вошёл в купе и решительно закрыл дверь, оставив полицейского и начальника в коридоре.

– Эй, – попробовал возмутиться служитель порядка.

– Замолчи, – злобно приказал Игнат Павлович.

Врач вылупился на Илью, который крутил головой и шумно нюхал воздух. Из множества запахов он пытался вычленить тот самый, которого здесь не должно было быть. Посторонний, чужой, лишний. Вера тоже перестала плакать и уставилась на него с надеждой.

– Найдите, умоляю, – прошептала она. – Кто это сделал?

Илья плавно наклонился к столу. Придерживая полы кителя, он понюхал стакан, задержался на ручке подстаканника, затем понюхал чайную ложку. Вот-вот… Сейчас-сейчас… Есть.

Он рывком выпрямился, сделал шаг назад, схватил ручку двери и сильным рывком отворил её. Вышел в проход и провёл рукой по лицу.

– Запах гвоздики и тмина, – сказал он тихо. – Немного кориандра и перец.

Начальник смотрел на него выжидающе.

Илья поднял руку и указал на второе купе.

– Морозова Авдотья Никитична.

Полицейский сработал как по команде «фас». Немедленно кинулся к соседнему купе и дёрнул дверь. Она оказалась заперта изнутри.

– Открывайте! – громко сказал он.

– Откройте немедленно! – грозно прорычал Игнат Павлович.

Старуха никак не показала, что услышала обращение. Илья опомнился и извлёк из внутреннего кармана кителя универсальный ключ. Он вставил его в замочную скважину и с хрустом повернул. Когда дверь отлетела в сторону, они увидели старуху. Она сидела за столом и встретила их с мрачным спокойствием. Окно было приоткрыто и сильный поток воздуха трепал чёрный платок на седой голове.

– Зачем вы отравили пассажира?! – взревел Игнат Павлович, которого очень огорчала перспектива предстоящего разбирательства и бесконечных объяснительных.

– Мой муж был очень плохим человеком, – сказала она еле слышно.

– Что?

– Он всё время изменял мне с разными потаскухами. А потом приносил от них всякие непотребства, которыми заставлял меня… Мерзость и срам… – она посмотрела в окно и тяжело вздохнула. – Когда он умер, я наконец-то стала счастлива…

Некоторое время все хранили недоумённое молчание.

– При чём тут несчастный парень?! – грозно спросил начальник поезда.

– Как увидела его, так прям обмерла – вылитый мой Тихон. Как будто с него рисовали. Снова вся ненависть всплыла.

– Что?! – не поверил своим ушам Илья. – Вы отравили невинного человека только потому, что он якобы похож на вашего мужа?!

В третьем купе раздался звон стекла, но никто не обратил на это внимание.

– Старая сумасшедшая сука! – гневно воскликнул полицейский. – Тебя мало просто расстрелять! Загубила человека!

– Позвольте мне спросить, – внезапно послышался тихий голос.

Полицейский осёкся, Илья повернул голову и увидел смертельно бледную Веру. Она стояла, опустив руки вдоль тела, и походила на призрак.

– Я хочу спросить, – ещё тише сказала она.

Девушка медленно вошла в купе и встала рядом со старухой. Та подняла голову и с жестоким вызовом посмотрела ей в глаза.

– Не вечно тебе витать на крыльях любви, пора и познать грязную жизнь.

Вместо ответа Вера внезапно вскинула руку. С запозданием все увидели в длинных тонких пальцах разбитую вазу. Илья вскрикнул и бросился вперёд, но не успел. Вера с силой воткнула вазу в горло убийцы и тут же отступила назад. Острый край распорол чёрный бархат и дряблую кожу, хлынула тёмная кровь. Старуха захрипела и повалилась набок, на подушку. Вытаращенные бесцветные глаза смотрели прямо на Илью, он не видел в них ни страха, ни раскаяния, а лишь злобу от того, что её дни прервали преждевременно.

Кровь залила постель и пол. Полицейский наконец-то опомнился, схватил Веру за плечи и буквально выволок из помещения. Впрочем, она совершенно не сопротивлялась и даже обмякла куклой, словно вложила в смертельный удар последние силы.

Чёрная молния влетела в раскрытое окно.

Илья вздрогнул и вперил взгляд в большую чёрную ворону с ярко-жёлтым глазом.

4. Звуки прошлого

Безбожно чадя и издавая фыркающие звуки, машина такси подъехала к тротуару и остановилась.

– Ужас какой-то, – возмущённо пробормотал Николай, первым покидая салон допотопной машины.

Он придержал дверь, чтобы её не захлопнуло порывом ветра, и протянул руку. Ольга изящно вложила тонкие пальцы в его крупную ладонь и выпорхнула наружу.

Они стояли на краю тротуара и смотрели вслед отъезжающей машине, которая оставляла после себя густые чёрные клубы вонючего дыма.

– С этим что-то нужно делать, по меньшей мере, написать об этом в управу, – заявил Николай решительно.

Ольга мельком глянула на его гордый красивый профиль. Она знала, что он обязательно напишет и даже отнесёт письмо лично, чтобы напроситься на приём к какому-нибудь чиновнику.

– Решительно непонятно, почему городские власти отдали предпочтение этим грязным механизмам вместо трамваев, которые не портят воздух, – произнёс он неодобрительно.

– Зато трамваи сильно грохочут и сотрясают дома, – заметила Ольга.

– Ну у вас-то тут они не грохочут и не сотрясают, – он окинул взглядом аккуратную старинную улицу, замощённую гладкой гранитной плиткой и засаженную липами.

– Бывает, что и грохочут, – заметила она загадочно, но его немой вопрос предпочла оставить без внимания.

Девушка подняла голову и посмотрела на балкон третьего этажа. Казалось, что она что-то придумала.

– А не хочешь ли ты, Николай, зайти в гости на чай?

Он удивился этому внезапному предложению, но отказываться не стал. Во-первых, он действительно хотел чая, во-вторых, хотел ещё немного побыть с ней рядом, а в-третьих, ему было интересно посмотреть на внутренний облик их дома.

– Отчего бы и не зайти, – он кивнул головой и поправил галстук и фуражку.

– Можешь не прихорашиваться, родителей всё равно нет дома, они в загородном имении, – она лукаво усмехнулась.

– Что, совсем никого нет дома? – с заметным беспокойством поинтересовался Николай, озабоченный вопросом приличий.

– Слуги и младший брат присутствуют.

Он с трудом скрыл вздох облегчения.

– Тогда пошли.

Тяжёлая дубовая дверь, украшенная цветным витражом, беззвучно отворилась, когда Николай потянул за большую латунную ручку. Мраморный холл оказался настолько большим, что в нём с успехом можно было бы сыграть в лапту или городки. Молодой белобрысый консьерж в дурацкой синей ливрее привстал из-за стола, заваленного счетами, и чуть поклонился господам.

– Ольга Степановна, подъёмник как раз свободен.

Парень окинул девушку таким горячим взглядом обожания, что Николай против воли заскрипел зубами. Он даже удивился этому, потому что считал, что никаких чувств к однокурснице не испытывает.

Они зашли в просторную кабину, богато декорированную панелями из розового и белого дерева, Николай затворил ажурную дверцу, а Ольга нажала на кнопку третьего этажа. Мотор натужно заработал и кабина медленно устремилась ввысь.

– В этом году лето как никогда прохладное, – сказал он.

– Тебе вовсе не обязательно говорить о погоде, чтобы заполнить паузу, – засмеялась Ольга. – Мы же не на свидании. Да и вообще, я считаю это странным, что людям надо всё время разговаривать, когда они находятся рядом. Можно же просто быть.

– Полностью согласен.

Как ни странно, но Николаю это помогло: он немного расслабился и чуть приосанился.

– Думаю, что мой батюшка живёт именно по твоей заповеди, потому что семья, бывает, неделями не слышит его голоса, – усмехнулся он, пробегая взглядом по пшеничной пряди волос, которая выбилась из растрепавшейся косы.

– Уверена, что ему есть что вам сказать, но он пока сдерживается.

Они вместе рассмеялись.

– Все отцы одинаковые, – с лёгкой грустью сказала она. – Жаль только, что им всем недостаёт желания идти в ногу со временем.

Николай бросил на неё мимолётный взгляд, но благоразумно воздержался от вопросов.

Почти полминуты они стояли и смотрели в разные стороны, пока подъемник героически справлялся с земным тяготением. Наконец кабина остановилась, Николай с облегчением отодвинул ажурную створку.

– Ох ты, какой у вас кафель красивый, – отметил он, разглядывая на полу причудливый узор из белых, жёлтых и голубых плиток.

– Это архангельский, – сказала она с ощутимой гордостью. – Папа привлёк свои связи в министерстве торговли, чтобы нам привезли вне очереди.

– Зимой, должно быть, приходится частенько мыть такой светлый кафель, – выразил он свои сомнения.

– Думаю, что тут делов-то на пять минут, – сказала она с легкомысленностью человека, который ни разу в жизни не держал швабры в руках.

Высокая и широкая дверь, выкрашенная в белый цвет, содержала на себе вычурный золотой герб семьи. Ольга нажала кнопку звонка – мелодичная трель известила прислугу о необходимости поспешить к двери. Огромный дворецкий с гривой блестящих тёмных волос обжёг Николая подозрительным взглядом и подобострастно склонил голову перед дочерью хозяина.

– Ольга Степановна, у нас гость? – спросил он, глядя только на неё.

– Да, Нил, господин Саранский прибыл к нам на чай и чтобы послушать трамваи, – она вошла в просторную тёмную прихожую, подала ему шляпку и сумочку с женскими мелочами.

Николай последовал за ней.

– Подать в гостиную? – уточнил слуга с явным сомнением.

– Господин Саранский не осквернит нашу гостиную, – засмеялась она над снобизмом слуги. – Он из хорошей купеческой семьи. В конце концов, наступает эпоха социального равенства, не стоит так враждебно воспринимать обычных людей. Тем более, что господин Саранский отличается невиданным умом и является надеждой и будущей опорой империи.

Дворецкий посмотрел на гостя как на ничтожество, неохотно принял у него трость и шляпу, а затем поспешно удалился на кухню. Николая ничуть не задели все эти проявления классового неравенства, потому что он давно привык доказывать всем и каждому, что люди по сути равны и любой может возвыситься и достичь успеха благодаря своим талантам и стараниям; тем более, что империя благоволила всем умным, инициативным и деловым гражданам.

Ольга посмотрела на наручные часики и снова улыбнулась.

– Предлагаю сразу пройти в гостиную, чтобы не опоздать.

– Опоздать? – переспросил Николай, но его вопрос остался без ответа.

За двустворчатой дверью открылось просторное помещение салонного вида. Николай с первого взгляда установил, что его обставляла женщина. Обои с маками и светло-зелёные гардины, мебель и паркет белого дуба, картины с детьми и собаками: всё свидетельствовало о женском влиянии. Круглый столик стоял в трёхгранном эркере с огромными окнами, возле него пристроились два деревянных стула с полосатыми тканевыми подушками. Две финиковые пальмы удачно оживляли обстановку, их перистые листья слегка шевелились из-за лёгкого сквозняка.

– Окна выходят на эту улицу? – уточнил Николай, подходя к окну.

– Ага, именно туда.

– Значит, ты сторонница равенства? – бросил он, садясь на один из стульев и чуть ослабляя галстук.

– В принципе, я не против равенства. Но есть одно важное условие, – Ольга тоже села. – Это должно быть равенство старающихся людей.

– Поясни.

– Это не должно быть принудительное равенство, когда у умных, талантливых и работящих отнимают всё, что они заработали, и отдают глупым, ленивым и убогим, – она подняла указательный палец. – Это должно быть равенство, когда все стараются и делают и, как результат, достигают одинакового.

– Звучит чудесно. Но ведь природные возможности людей разные. При таком условии истинного равенства всё равно не возникнет.

– Но к нему надо стремиться, – она снова бросила взгляд на часы.

В комнату беззвучно вошёл дворецкий. На одной руке он с лёгкостью нёс расписной поднос, заполненный посудой. Пока он ловко сгружал предметы на стол, Николай и Ольга с удовольствием смотрели друг на друга.

– Но тогда, в первую очередь, следует избежать, чтобы в браке оказывались заведомо неравные люди, – бросил Николай лишь для того, чтобы увидеть реакцию слуги.

– Какие мудрые слова, – проронил тот и быстро ушёл.

Ольга взяла изящный фарфоровый чайник и разлила по чашкам светло-янтарный чай, исходящий паром.

– Мы чего-то ждём? – уточнил Николай.

– Сейчас, немного осталось, – она снова загадочно улыбнулась. – Угощайся.

Николай отнёсся равнодушно к разным вареньям и мёду и взял лишь ломтик сушёной черноморской хурмы.

– Но говорят же, что в браке хорошо работает сочетание разных людей, – Ольга взяла косу и поиграла её кончиком.

– С разными интересами и взглядами, я бы сказал, но не с разным происхождением. Возьми я тебя замуж, вряд ли тебе понравилась бы эта новая жизнь в двухкомнатной квартире у Павелецкого вокзала, без слуг и большого банковского счёта.

– А счёт-то куда денется? – удивилась она.

– Ну папа же точно отвергнет тебя от семьи и лишит своей благосклонности. Придётся любить меня со всеми положенными признаками бедности.

Они засмеялись в унисон. И в этот момент Николай и услышал звуки проходящего трамвая.

– А ведь и правда гремит, – отметил он и продолжил тему брака. – Так что тебе по-любому следует искать такого жениха, которого одобрят родители. Какие уж там любови, деловой союз, коммерческий, я бы даже сказал…

Николай осёкся, потому что Ольга смотрела на него тёмными возбуждёнными глазами, в которых завис немой вопрос, словно она ждала от него какого-то понимания. Посуда на столе слегка задребезжала от вибраций проходящего транспорта.

– Совсем рельсы волнами пошли, да и колёса с лысками, – проронил он. – Тележки вагонов стучат как сумас…

Внезапно он замолчал и вылупил на неё глаза. Ольга, удовлетворённая его запоздалым озарением, откинулась на спинку стула и сложила руки на коленях.

– Но подождите-ка! – Николай вскочил на ноги. – На улице же нет рельсов! Какой к чёрту трамвай?!

– О чём и речь, о чём и речь, – промурлыкала девушка, улыбаясь не менее загадочно, чем знаменитая Джоконда.

Николай бросился к ближайшему окну и ухватился за металлическую ручку.

– Можно? – спохватился он.

– Чувствуй себя как дома.

Он сдёрнул обе щеколды и рванул на себя створку. В лицо ударил свежий ветер с Москва-реки. Николай перегнулся через узкий подоконник и посмотрел вниз. Никакого трамвая. Но он продолжал слышать звуки проходящего транспорта! Слегка жужжал электродвигатель, пощёлкивали релейные контакты, шипели пневматические насосы тормозной системы, шуршал пантограф, трущийся о контактный провод, дребезжали стёкла и металлические детали старых вагонов, раздавались звучные удары колёс о стыки рельсов – все эти звуки явственно доносились до него вопреки тому, что он видел. В дополнение к звукам проходящий состав создавал заметную вибрацию, от которой дрожали стены домов. Николай держал руки на подоконнике и ощущал это характерное подрагивание.

– Ничего не понимаю, – пробормотал он растерянно.

Николай развернулся и уставился на подругу. Её забавляло его смятение, на красивом лице сияло выражение фокусника, довольного совершённым обманом. Стоящий у входа дворецкий хранил невозмутимый вид.

– На этой улице были трамваи?

– Были. Но их сняли десять лет назад. Составы на другие линии перекинули, а машинистов на другие маршруты или уволили, у кого возраст уже был преклонным… Мне тогда восемь было, но я отлично запомнила эти три месяца ада, пока по всей улице демонтировали пути, выкорчёвывали столбы с проводами, сдирали всю старую брустчатку и потом укладывали эти гладкие плитки, больше предназначенные для машин. Стоял адский грохот, летела пыль, потом стены домов пришлось отмывать. Но эта пыль и в доме везде была, просачивалась сквозь все щели… Когда всё закончилось, мы вздохнули было с облегчением, но ненадолго.

– Потому что звуки остались? – он смахнул со лба капли пота.

– Но звуки остались, – она перестала улыбаться. – Вообще всё осталось. Как если бы трамваи продолжали ходить по нашей улице. Строго по расписанию, раз в сорок минут.

– Но как это объяснить?

– Папенька обращался в Железную Академию, да и другие обращались, недовольных же много. Сюда приезжало много учёных, инженеров разных. Все были свидетелями этих призрачных трамваев, но никто не дознался до истины, как такое явление происходит. Мистика.

– Мистика, – эхом повторил Николай и ощутил ледяные мурашки по всей спине.

Он вернулся за стол и залпом выпил свой чай.

– А если церковь привлечь? – предложил он, хотя сам в бога не верил и ни разу за жизнь не перекрестился.

– И попы приезжали, и шаманов даже с севера привозили, колдуна какого-то лесного с Брянщины притаскивали, всё едино – как ездили, так и ездят, – Ольга усмехнулась. – Ну мы привыкли, не замечаем даже, забавно вот новых людей с этим знакомить.

– Удивительно, честное слово, – он помотал головой, встал и закрыл окно.

Состав прошёл и стало тихо.

– Спасибо за чай, но мне необходимо готовиться к защитной работе, – спохватился Николай.

Он откланялся, получил шляпу и трость, Ольга и дворецкий проводили его до лифта. Пока кабина опускалась, его сопровождали два взгляда: влюблённый и завистливый.

Николай выскочил из здания и внимательно осмотрел дорожное покрытие. Окончательно убедившись в отсутствии рельсов, он дошёл до конца улицы и сел на экипаж до вокзала.

До конца дня он усиленно готовился к предстоящему экзамену и напрочь позабыл про странное явление. Голова была занята инженерными расчётами и параграфами из учебников химии и физики. Он даже во сне продолжал решать задачи и умудрился прийти к какому-то потрясающему прорывному выводу, но, к досаде своей, позабыл его в тот же миг, как открыл глаза.

Экзамен испытал на прочность его свежие знания, Николаю пришлось буквально вывернуться наизнанку, чтобы ответить на каверзные вопросы профессора и правильно рассчитать точечные нагрузки для новых плавающих мостов, которые предполагалось перебрасывать через очень широкие сибирские реки. Получив заветный высший балл, он выполз на улицу и буквально упал на лавочку, обессиленный, но счастливый. Там его и нашла Ольга.

– Сдал? – хмуро спросила она, садясь рядом.

– Угу. А ты?

– Да сдюжила кое-как. Но я к тебе по другому вопросу.

Его насторожил её напряжённый голос. Он повернул голову и посмотрел на правильный профиль.

– Трамваи больше не ходят.

– Какие трамваи? – не понял он.

– Сегодня утром прошли два трамвая. В шесть ровно и в шесть сорок. А потом как отрезало. Ни звуков больше, ни тряски, – терпеливо пояснила она.

– Как занятно, – сразу заинтересовался он. – И это с чем-то связано?

– Вот кто бы ещё знал. Не ты ли к этому причастен?

– Ага, с духами договорился, перевели линию в другое место, – пошутил он.

Ольга, однако, не засмеялась. Она сидела в напряжённой позе и смотрела вдаль.

– Вот мы вроде этого сильно хотели. Но трамваев больше нет и это наоборот тревожит.

– Потому что для тебя нестерпимо не знать причины, – мягко сказал Николай, млея от тонкого запаха её парфюма.

Она посмотрела на него с благодарностью. Их взгляды встретились и несколько мгновений они изучали лица друг друга.

– А ты неплохо во мне разобрался.

– Лучше, чем кто-либо ещё.

– Всё-таки надо сказать папеньке, что ты перспективный специалист, столько всякого наворочаешь, что обязательно разбогатеешь. Так что не в чистом поле буду с тобой.

– Не шутка? – тихо спросил он.

– Не шутка.

Они ещё какое-то время помолчали, глядя друг на друга.

– В удивительные времена живём, всё так стремительно меняется. Становятся возможными вещи, о которых совсем недавно даже не приходилось мечтать, – сказал он, медленно протягивая руку и кладя её на тонкие прохладные пальцы.

– Родители вернулись в город, – многозначительно сказала она.

Он резко встал, чем немного напугал её.

– Воспользуемся такси.

– Безусловно, – согласилась она, бледнея от того, что им предстояло.

Они торопливо дошли до перекрёстка и сели в чёрную машину. Пока несовершенный пыхтящий механизм кружил по Китай-городу, пробираясь по узким улочкам, оба молчали и смотрели в окна. Николаю до жути хотелось прижать её к себе и, чем чёрт не шутит, может даже поцеловать (к дьяволу приличия!), но присутствие усатого таксиста останавливало его.

Они вылезли из машины перед знакомой дверью. Ольга поправила подол платья и проверила целостность косы.

– Не переживай, я буду очень убедительным. Он примет моё предложение.

– В твоём красноречии я не сомневаюсь. Но там такая броня, что…

Она резко замолчала. Николай увидел, как её глаза округлились, а лицо сделалось испуганным и беззащитным. Он порывисто развернулся, чтобы проследить за её взглядом.

Из дома напротив выступила похоронная процессия. За разряженным попом показался чёрный дешёвый гроб, который несли на плечах четверо крепких мужчин в униформе Железных Сетей. За ними вышли несколько старух. Неистово размахивая дымящимся кадилом и фальшиво напевая молитву, поп остановился посреди улицы. Со стороны проспекта показалась машина с эмблемой Сетей. Она плавно подкатила к процессии, из неё выскочил молодой водитель, который открыл заднюю дверь. Гроб ловко загрузили в салон, поп в последний раз взвизгнул, старушки с разной степенью достоверности повсхлипывали, и на этом церемония прощания с усопшим завершилась.

Ольга развернулась и обратилась к консьержу, который стоял в дверях. Она была уверена, что он владеет всеми сведениями обо всём, что происходит на улице.

– А кто умер?

– Да Михайлов Кузьма, совсем старый уже был.

– Старичок такой седой, сухонький? В коричневом котелке всё время ходил?

– Ага, он самый.

– А кем он был?

– Да трамвай водил на этой улице, пока на покой не отправили.

Ольга и Николай встретились глазами. У обоих в голове молнией возникла одна и та же мысль.

– А во сколько он почил? Известно ли? – спросил Николай.

– Да часов в семь утра его господь и забрал.

– Поэтому в семь двадцать трамвай и не пришёл, – прошептала девушка и жутко побледнела.

Николай порывисто ухватил её за локоть, чтобы удержать, вздумай она упасть в обморок.

– Но как такое может быть? – произнесла она, делая шаг в сторону от дома.

Николай отвёл её на несколько метров, чтобы их не мог услышать консьерж.

– Фантомный трамвай был как-то связан с машинистом. Пока старик был жив, трамвай продолжал ходить по улице. Наверно, старик так сильно любил свою работу, отдал всего себя, что не смог смириться с уходом на пенсию и как-то повлиял… Как-то задержал ушедшее явление. А как умер, и трамвая не стало.

– Задержал… Выходит, мы всё время слышали звуки давно ушедшего времени, – задумчиво произнесла Ольга.

– Раз на этой улице творятся такие чудеса невиданные, то я хочу, чтобы она запомнила ещё кое-какие звуки, – решительно сказал Николай, собираясь с духом.

Она безмолвно вскинула на него глаза.

– Ты выйдешь… завтра погулять? – спросил он и с трудом увернулся от пощёчины.

Улица запомнила её возмущённый выкрик и его заливистый смех.

5. Не кормите животных, пожалуйста

Миша обворожительно улыбнулся и поправил фуражку c золотой эмблемой проводника.

– Больше не теряйте, пожалуйста, а то придётся вам до самого Томска терпеть и мучиться.

– Я уж постараюсь, – смущённо ответила старушка и поскорее спрятала стыдную пропажу в сумочку.

Проводник покинул купе и направился к туалетной комнате, возле которой заприметил грустную даму в тёмно-сером глухом платье, украшенном дорогими вологодскими кружевами. Красивое породистое лицо её было опечалено. Тонкие пальцы нервно трепали измятый платочек, а бледные губы что-то беззвучно шептали.

– Добрый день, сударыня, что у вас стряслось? – участливо поинтересовался он.

– Ох, поверьте, не в вашей власти поправить мою печаль, – ответила она с тяжёлым вздохом.

Их взгляды встретились. Его поразили её голубые глаза. «Ради таких глаз можно сделать что угодно», – подумал он.

– Жених мой пропал в полярной экспедиции Русского географического общества, – пояснила она дрожащим голосом.

– Уверен, что спасательная служба его величества обязательно отыщет его и вернёт домой! – с искренней уверенностью воскликнул Миша. – Вспомните команды Седова и Брусилова! Казалось, что они сгинули навсегда, но спасатели нашли их и вернули домой.

– Какой же вы душка, – вздохнула женщина с ощутимым облегчением.

Она посветлела лицом и уже собиралась сказать что-то ещё, но тут открылась дверь туалетной комнаты, и показавшаяся дородная купчиха в затёртом тёмном бархате окатила их обоих тяжёлым неодобрительным взглядом. Печальная дама торопливо скользнула в туалет, Миша развернулся и отправился в свою каморку. Некоторое время он просматривал билеты, помечал путевой график, составлял отчёт о расходовании лампового керосина, подсчитывал запасы сухпайка и вытирал пыль.

Поезд мягко катил по Чрезсибирской магистрали, рельсы ритмично постукивали под колёсами, а за окнами проплывало древесное богатство империи – величественная тайга казалась бесконечной и незыблемой, хотя новые города и железнодорожные пути и поглотили некоторую её малую часть. Мощные деревья подступали к самым путям и иногда шуршали по крыше и стенам вагона, попутно создавая причудливую игру света и тени.

Звук рельс изменился и поезд выехал на огромный стальной мост, переброшенный через русло Оби. С ритмичностью замелькали пролёты и переборки. Миша бросился к окну и с восторгом уставился на широченную гладь великой сибирской реки, которая несла воды к Ледовитому океану. Где-то там, во льдах и неистовых штормах храбрые полярники упорно штурмуют северный полюс, чтобы установить первенство Российской империи. Один из них по возвращении женится на прекрасной девушке с высокородным происхождением, которая родит ему исключительно красивых детей. А вот Мише она таких детей никогда не родила бы. Повстречайся они на улице, она даже не взглянула бы на него, отделённая непреодолимым классовым барьером.

Поезд пересёк реку и помчался вглубь Васюганских болот. Лесной пейзаж сменился обширными просторами, раскрашенными во все оттенки зелёного, жёлтого и коричневого. Закатное небо и алое солнце отражались в извилистых протоках и бесформенных озерках, которые хаотично перемежались кочками, островами и полосами болотистой почвы, заросшими сочной растительностью.

Оставалось только удивляться, как инженеры и строители Железных Сетей умудрились уложить дорогу на такой сложной зыбкой местности. Миша помнил отрывочные сведения, что сначала длинные мощные сваи вбивались в грунт и скальные породы, потом их соединяли стальными же перемычками, на которые уже укладывали рельсы. Денег в этот участок дороги вбухали столько, что хватило бы отстроить с нуля несколько городов. Но оно того стоило, ведь дорога соединила Нижневартовск с Томском, что ещё больше подстегнуло бурное развитие экономики Сибири.

Пока поезд плавно скользил по плавающим рельсам, солнце склонилось к горизонту и скрылось из глаз. Проводник прошёл по вагону и зажёг лампы, после чего решил начать обыденные приготовления к ужину. «Может, в этот раз их и не будет», – успел он подумать. И вдруг состав содрогнулся, словно столкнулся с каким-то препятствиям, а может статься, то машинист резко ударил по тормозам. Завизжали колодки, инерция швырнула Мишу на стенку купе. Фуражка свалилась с головы и улетела куда-то в угол. Закричали пассажиры: кто-то от испуга и неожиданности, а кто-то от боли; загремела посуда, соскользнувшая со столиков на пол; зашипел самовар, вода из которого выплеснулась наружу и попала на тлеющие угольные шашки.

Поезд двигался странными неоднородными рывками, резко снижая скорость, и Миша отлично знал причину. И хотя такое случалось с ним уже несколько раз, он всё равно похолодел от страха и моментально покрылся потом. На стене зазвонила трубка внутренней связи. Миша вскочил с пола и бросился к аппарату.

– Они вылезли к дороге и спеленали колёса локомотива! – прокричал начальник поезда. – Не допускать открытых окон!

Миша со звоном бахнул трубку на держатель, опрометью выскочил из купе и пошёл по вагону, поспешно осматривая каждое окно.

– Уважаемые дамы и господа, убедительная просьба не открывать окна! – закричал он во всю мощь голосовых связок. – Не кормите диких животных, пожалуйста! Строжайше запрещено открывать окна и кормить животных! Запрещено кормить животных!

– Каких животных? Что случилось? Почему стоим? Авария? – раздалось с разных сторон.

– Убедительная просьба не открывать окна и не кормить животных! – повторял проводник как заведённый, в то время как всё его внимание было приковано к створкам.

Он рывком захлопнул окно в третьем купе и защёлкнул его на замок.

– Но мне нужен воздух! – возмутился усатый мужчина в чёрном финском костюме.

– Опасно для жизни! – закричал Миша. – Начальник поезда запретил открывать окна и кормить животных!

Он бросился дальше, обильно потея от страха и жара, в который его бросило от осознания страшной угрозы. При этом он не мог поведать пассажирам о настоящей причине остановки, потому что это повергло бы их в ужас и раскрыло бы одну из самых больших опасностей путешествия по сибирской железной дороге.

– Но каких животных? Они дикие? Совсем нельзя кормить? – с разных сторон посыпались вопросы, от которых он лишь отмахнулся.

В вагоне сделалось шумно, пассажиры повскакивали с мест и принялись бурно обсуждать версии незапланированной остановки. Кто-то из них прильнул к окнам, пытаясь разглядеть что-нибудь в кромешной темноте.

Четвёртое купе, пятое, шестое. Проводник метался от одного окна к другому и очень боялся, что не успеет.

– Ой, за окном котёночек мяукает! – воскликнула какая-то женщина.

«Началось!», – в панике подумал Миша.

– А у меня тут собака скулит, – с удивлением сообщил мужчина.

– Не кормить животных! – закричал Миша, с трудом скрывая тревогу. – Являются переносчиками опасных заболеваний, контакт с ними ведёт к неизбежной смерти! Тех, кто откроет окна, ждёт пожизненный запрет на езду по железной дороге, такова директива начальника поезда!

Последний довод подействовал куда успешнее, чем опасность лишиться жизни.

– Телёнок мычит, что ли?

– Слушайте, визжит обезьяна, откуда здесь обезьяна-то?

– А у меня тут козлёнок блеет.

Проводник добежал до восьмого купе и только тогда почувствовал облегчение. Он был уверен в безопасности тамбуров, потому что запирал их собственноручно. Теперь не осталось решительно никаких отверстий, через которые они могли бы проникнуть в вагон.

Миша услышал звук, от которого по спине побежали густые мурашки ужаса, – что-то тяжёлое и шершавое тёрлось о стенку вагона в районе восьмого купе, с лёгким постукиванием и поцарапыванием. Они пытались найти лазейку, чтобы проникнуть внутрь, надеялись на ошибку и жаждали человеческой плоти. Мишу затрясло.

– Не кормите животных, пожалуйста, – еле выдавил он из себя, потому что горло было сдавлено спазмом ужаса.

Внезапно со стороны туалетной комнаты послышался истошный женский крик, наполненный страхом и болью.

«Печальная дама! – молнией мелькнула в голове леденящая догадка. – Окно в туалете!».

Женщина кричала как резаная, её душераздирающий вопль буквально сковывал и обращал в жуткий страх каждого, кто находился в вагоне. Все пассажиры мигом умолкли и остолбенели. Женщина всё кричала и кричала, её невыносимые страдания доставляли настоящую боль. Из туалета доносились звуки борьбы, то и дело происходили сильные удары о стенки помещения и о дверь. Дубовое полотно содрогалось, а ручка ходила ходуном.

«Если они отопрут задвижку, тогда нам всем конец!», – подумал Миша.

Он вышел из оцепенения и бросился к туалету, на ходу извлекая из кармана тяжёлый латунный ключ. Попасть в замок удалось только с четвёртого раза, так сильно руки тряслись от страха. Он с хрустом провернул механизм трижды. Особо сильный удар о дверь заставил Мишу отскочить назад. Протянув руку, он выдернул ключ и отступил к восьмому купе.

Исступлённые крики прекратились, ко всеобщему облегчению.

– Кто там? – сдавленным голосом поинтересовалась купчиха, вылупив глаза и прижав пухлые руки к обширной груди.

– Волки, – неохотно ответил проводник, чутко прислушиваясь.

Внутри туалетной комнаты проходил шумный процесс разделывания и поедания несчастной жертвы. Мишу затошнило, когда он представил, как они разрывают нежное девичье тело и запихивают его в жадные пасти. Когда из-под двери показалась тёмная кровь, его чуть не вырвало.

– Не кормите животных, пожалуйста, – пробормотал он, даже не осознавая, что говорит.

Со стороны локомотива послышался грохот выстрелов, который привёл его в чувство и воспламенил радость в душе. Боевой отряд принялся очищать и освобождать поезд.

– Боже, что же это там?! – в страхе выкрикнула какая-то женщина.

– Не беспокойтесь, дамы и господа, это охрана поезда отгоняет животных! – громко сказал он. – Займите свои места, пожалуйста, совсем скоро мы отправимся в путь.

Пока пассажиры рассаживались, переговариваясь преимущественно шёпотом, Миша стоял неподалёку от туалета и смотрел в окно крайнего купе. Темнота опасного болота отступила под натиском мощных огнемётов, которыми бойцы отряда сжигали мерзкие исчадия ада. Оранжево-жёлтое зарево разгоралось по мере того, как отряд продвигался вдоль поезда. И тогда на его фоне стало возможным увидеть титанические щупальца болотной твари, которые оплели вагон.

– Боже, что это?! – заверещала купчиха, бросаясь вон.

– Какой кошмар! – заголосил господин из другого купе, теряя невозмутимый вид.

– Это американские змеи, которые сбежали из проезжего цирка! – Миша выдумывал на ходу, а сам не мог оторвать взгляда от мерзкой извивающейся конечности. – Скрывались в болоте, а теперь выползли на свет. Сейчас их умертвят и мы поедем дальше. Не волнуйтесь, дамы и господа.

– Запретить их ввозить надо! – злобно заорала купчиха, дрожа всем телом. – Никаких гадов этих заморских!

Отряд подошёл к их вагону. Несколькими выстрелами из дробовиков бойцы разнесли щупальца в клочья, а мощные струи очищающего огня довершили дело освобождения. В туалете стало тихо.

Миша опомнился и бросился в свою каморку. Сорвал трубку аппарата и нажал на кнопку связи.

– Слушаю, – почти немедленно откликнулся начальник поезда.

– Лука Сергеич, в пятом вагоне убило пассажирку, – виноватым тоном затараторил проводник, ощущая во рту страшную сухость. – Она в туалете была, не услышала предупреждения, поддалась их зову и открыла окно.

– Замолкни, – грубо оборвал его начальник. – На будущее стоит распространить по всем поездам запрет на открывание туалетов во время проезда по этим болотам… – он промычал что-то неопределённое. – Пассажиров всех немедля убрать из вагона. Когда весь поезд очистят, то к тебе придут. Отбой.

Миша повесил трубку и тяжело вздохнул. Это была его первая гибель пассажира, и он расстраивался и из-за страшной мученической смерти, и из-за испорченного послужного списка.

Он вышел в вагон. Пассажиры волновались и переживали.

– Дамы и господа, прошу вас проследовать в соседний вагон! – объявил проводник. – Состав вот-вот отправится дальше, сейчас прибудут медики и займутся раненой, не самое приятное зрелище. В качестве извинения от начальника поезда все вы одариваетесь бесплатным горячим завтраком.

Потрясённые и перепуганные пассажиры без споров повалили толпой на выход. Когда последний из них скрылся в проходе между вагонами, Миша зашёл в своё купе и сел на кровать. Он чувствовал себя несчастным и обессиленным. Закрыв глаза, он думал о детях и отгонял мучительные воспоминания о неистовых криках, которыми сопровождалась зверская смерть красавицы.

Раздался пронзительный свисток локомотива, поезд тронулся с места. Он пытался набрать скорость, но то и дело вздрагивал и дёргался – несгоревшие останки болотных тварей попадали под колёса. Сцепки стучали, а переходы между вагонами скрипели от рывков.

Двое бойцов боевого отряда прибыли минут через пятнадцать. Шумно топая и распространяя густой запах керосина и дыма, они ввалились в вагон и последовали прямо к туалету. Миша вскочил с кровати и последовал за ними.

– Это не опасно? – тупо спросил он у широких спин, облачённых в тёмно-красные несгораемые сюртуки.

– Мы его самого прикончили, там только лапы его будут, – откликнулся один из них, оборачиваясь и окидывая проводника сочувствующим взглядом. – Но осторожность не повредит, потому-то мы тут. Держись на отдалении, а то мало ли что…

Они дошли до туалета. Второй боец покосился на засыхающие потёки крови на полу, прислонил ухо к двери и поднял руку, требуя тишины.

– Или сдохли, или затаились, – прошептал он, выпрямился, вскинул дуло огнемёта перед собой и дёрнул ручку. – Эй, что такое? Заперто, что ли?

– Я запер, думал, что они могут изнутри засов открыть, – засуетился проводник.

– Разумная предосторожность, – похвалил боец.

Миша быстро отпер замок и отступил на несколько шагов. Ударом ноги боец распахнул дверь, отломанная щеколда со звоном поскакала по полу.

Миша похолодел от страха и затаился. Он ожидал, что несущие смерть щупальца выметнутся наружу и ухватят чудовищеборцев, но ничего такого не случилось.