Хроники Большой железнодорожной магистрали

До конечной

В тот раз мне вздумалось прийти на вокзал с собранным чемоданом и сразу взять билет не глядя, куда дадут. И уже на вокзале я ощутил его – предчувствие перемен. Оно пробежало щекоткой по спине и затаилось в сердце сладким холодком. Я всегда любил поезда за то, что рядом с ними витает этот чарующий аромат приключений: терпкий запах креозота, которым пропитывают шпалы, смешанный с машинным маслом, теплой влажностью и дымом. Я сделал глубокий вдох, чтобы поскорее наполнить себя беспокойной радостью от предстоящего путешествия, а когда наполнился достаточно, выдохнул и затащил чемодан внутрь вагона. Там пахло куда как более прозаично, а именно, курицей в фольге. Я недовольно покачал головой и покатил чемодан мимо плацкартных полок до своего места.

– Добрый вечер, – улыбнулась мне очкастая физиономия соседа.

– Доброй ночи, хотите вы сказать, – демонстративно холодно ответил я.

– Кому что. Я, например, сова, – улыбнулся мой сосед, который, очевидно, не понял намёка.

Я кинул чемодан под сиденье и сел к окошку. Не люблю говорить с соседями, люблю сидеть у окошка молча и наслаждаться видами, а также своей собственной компанией. Однако никогда вселенная не посылала мне хоть сколько-то тактичных соседей, которые уважали бы чужое право немного посычевать. Этот сосед, к моему величайшему сожалению, не стал исключением.

– Вы в отпуск или по работе?

Я задумался, как бы так ответить, чтобы у соседа вообще отпало желание расспрашивать. Когда пауза неприлично затянулась, а в голову так ничего и не пришло, я осторожно сказал:

– Путешествую.

– Далеко едете?

– Взял билет до конечной, а там видно будет, – при этих словах я с подчеркнутой деловитостью отодвинул занавеску на окне.

– Ещё не тронулись. Сначала проводница пройдёт, проверит документы, – быстро протараторил сосед.

– Обычно документы проверяют после отправления, – сухо бросил я.

– Разве? Там, откуда я родом, поезд не тронется, пока не проверят все билеты. Удивительно, как по-разному всё устроено на разных участках Большой Железнодорожной Магистрали. Вы ведь не местный?

– Путешествую, – рявкнул я и уставился в окно.

– Действительно, о чём это я! По вам сразу видать – перелётная птица.

“Надо срочно подумать о чём-то очень приятном”, – решил я и стал усиленно напоминать самому себе, что половина моего чемодана была занята быстрорастворимой лапшой. Я вспомнил, какая она на вкус, как она пахнет, как здорово будет заварить её, а потом попросить у проводницы стеклянный стакан с железным подстаканником, а также пакетик с заваркой, сахар и лимон. Мне стало так тепло и хорошо, что я почти почувствовал запах лимона и дешевого черного чая – я никогда в жизни не стал бы пить такого дома, однако поездка на поезде представлялась мне немыслимой без этой дешевой бурды, заваренной в стеклянном стакане с подстаканником. Не то чтобы во время поездки я вопреки своим вкусам и воспитанию начинал любить всякую гадость, вы не подумайте… просто стеклянный стакан с подстаканником делал любой напиток волшебным. Если предположить, что необходимость пить скверную бурду, гордо именующую себя чаем, – это дополнительная цена, которую я должен заплатить за временное обладание стаканом – то будь по вашему, я готов исправно платить по счёту.

Поезд тронулся и проводник пришёл проверить наши билеты. Мой сосед заохал и полез перерывать чемоданы, а я сидел и всеми силами пытался не закатывать глаза, во всяком случае пока на меня смотрят окружающие. Когда проводник наконец ушёл, я прильнул к окошку, пытаясь разглядеть медленно плывущие за окном пейзажи. Через десять минут пейзажи сменились почти непроницаемой чернотой – увидеть можно было только звёзды, и те с трудом из-за включённого в вагоне света.

– Теперь до утра ничего интересного, – радостно заявил мой сосед, – завтра Солнце будет.

На своё счастье и к моему облегчению, мой сосед обошёлся без курочки и даже без варёных всмятку яиц, только скромненько клевал разложенные на газетке помидоры черри. Один лишь вопрос не давал мне покоя – неужели он не удосужится прибрать за собой, и именно мне придётся вытирать со стола томатный сок? Однако я не стал спрашивать об этом напрямую, поскольку опасался, что мой сосед сочтёт это приглашением к разговору.

Однако выяснилось, что мой сосед мог принять за приглашение к разговору что угодно, даже демонстративное молчание.

– Не хотите помидоров? – сосед выразительно моргнул.

Я решил, что сейчас самое время для тактического отступления, и ретировался к проводнице. Я прекрасно знал, что кипятка мне не дадут, поскольку с момента отправления поезда не прошло ещё достаточно времени. Но зато я имел удовольствие полюбоваться огоньком в печке, послушать шуршание закипающей в чане воды, а ещё наконец-то получил в своё обладание стеклянный стакан с подстаканником!

Спустя полчаса, когда я вернулся назад с полным стаканом чая и ароматной быстрорастворимой лапшой, мой сосед решил прочитать мне лекцию о стаканах с подстаканниками:

– Я не знаю, что именно делает эти сканы такими восхитительными, знаю только, что их стали использовать в поездах всего пятьдесят лет назад, а до этого пассажирам предлагали чай в железных кружках. Представляете?

– Да что вы говорите, какое кощунство! – ужаснулся я. – Кому могло прийти в голову наливать чай в железные кружки, они же так сильно нагреваются?

Мой сосед подхватил разговор, но я уже не слушал, что он говорил. Я посмотрел в черноту окна, размышляя о стаканах и о чае. Интересно, думал я, кто первым придумал пить чай с сахаром и лимоном? Этому существу необходимо поставить памятник на каждой платформе Большой Железнодорожной Магистрали, ведь без такого чая не мыслимо ни одно путешествие! И тут мне в голову пришло неожиданное открытие! Я понял, почему в поездах пьют чай именно с лимоном и сахаром: потому, что с лимоном и сахаром скверный чай кажется не таким уж скверным! Конечно же, как я раньше не догадался! Я улыбнулся сам себе и покачал головой – как же, черная дыра вас подери, разумно придумано всё во вселенной, особенно в поездах. Мой сосед посмотрел на меня удивлённо:

– Я сказал что-то не то? – спросил он.

– Не знаю… простите, я прослушал.

Мой сосед обиженно замолчал. Интересно, что его так расстроило? Но я не стал спрашивать – зачем начинать новый разговор, когда предыдущий едва успел закончиться? Так мы просидели в блаженной тишине остаток вечера, а затем улеглись спать. Стук колёс сладко убаюкивал. Я очень любил спать в поездах.

* * *

С утра я с грустью обнаружил, что мой сосед – настоящая сова. Нет-нет, он не мешал мне спать ночью: не пытался завести разговор со спящим мной, не чавкал, не хлюпал, не сёрбал чаем, не шуршал и даже не кидался в меня перьями. Просто с утра к нам на верхнюю полку подселилась соседка, которая теперь сидела у меня, потому что все остальные нижние полки были заняты храпящими живыми телами, среди которых было также тело моего соседа. В прочем, новая соседка оказалась на редкость тактичной, и мы замечательно провели вместе время – я смотрел в окно, она сидела и умывалась, за всё утро мы не проронили ни слова.

К обеду лучи жёлтого карлика заставили-таки моего соседа сову проснуться.

– А вы, я смотрю, ранняя пташка, – сказал он мне, а затем повернулся к соседке и, радостно подмигнув, проухал, – доброе утро, мадемуазель.

Соседка промурлыкала что-то в ответ и продолжила себя вылизывать.

Никогда не понимал кошачьих и их странных привычек.

– Солнце уже проехали? – спросил мой совиный сосед, ни к кому особо не обращаясь.

Я не стал ничего говорить – он мог сам легко ответить на свой вопрос, посмотрев в окно.

– Нет пока, – ответила соседка, – мы прошли пояс астероидов, Марс, подъезжаем к Земле. Если там будет остановка, увидим Луну как раз в нашем окне, справа по ходу движения. Вы были когда-нибудь на Луне?

Я уважительно цокнул клювом: не каждый день встретишь разумного, который знает поимённо все остановки Большой Железнодорожной Магистрали. А ещё я поразился тому, как бойко разговорилась молчавшая всю дорогу соседка, и поспешил высказать свои наблюдения вслух. Соседка в ответ раздражённо дернула ухом:

– Просто вы сидите сычом и всем своим видом показываете, что не хотите общаться, – мяукнула она мне.

– А как ещё мне сидеть? – искренне удивился я.

– Ну конечно же, сыч! – хлопнул себя по лбу мой сосед. – А я-то думаю, почему вы такой сердитый. Кстати, инопланетные знакомые зовут меня Афанасий, вы тоже можете называть меня так. Будем знакомы, я сова Афанасий, система Денеб.

– Я из системы Дженах, – буркнул я.

С соседних полок, огороженных от нас стенкой, к нам заглянула кошачья морда.

– Не будет на Земле никакой остановки, – промурлыкала морда, – официально поезд останавливается там по требованию, но я ещё ни разу не видел пассажира, который бы вошёл или вышел на Земле.

По запаху, который кошачья морда принесла с собой, я понял, что именно кот был хозяином курицы, учуянной мною накануне. Я нахохлился и недовольно заухал: всё-таки курицы – мои дальние сородичи, и даже если эти конкретные приготовленные на гриле сородичи не имели разума, я всё равно испытывал неприязнь к коту. Я даже всерьёз задумался: а не отомстить ли мне за дальнюю неразумную родню, опрокинув на кота контейнер с горячей лапшой? Но потом решил, что физические методы наказания должны кануть в прошлое вместе с поеданием себе подобных, и предпочёл более цивилизованные способы: принялся демонстративно буравить кота тяжёлым взглядом.

Кот не обратил на мою страшную месть никакого внимания:

– … и я ни разу не видел разумного, который видел бы пассажира, который вошёл бы на Земле, – продолжал он как ни в чём ни бывало, – и я не видел разумного, который видел бы разумного…

“Ему что, совсем скучно в поезде ехать, – недоумевал я, – вот чудак”. И тут с нижней боковушки подал голос ещё один сосед, ящер. Он широко раскрыл свою огромную беззубую пасть, пожелал нам доброго утра и пригласил кошачьего присесть к себе на полку. Последнее, на мой взгляд, было совершенно ни к чему.

– А вы знаете, – промолвил этот ящер-всезнайка, – что в Солнечной системе на вершине эволюции – вид из отряда приматов? Не помню, как они называются, но больше они нигде не живут.

– Ой, как интересно! – встрепенулся кот, – У нас на планете приматы не ушли в развитии дальше птиц: совсем мелкие ростом, живут в лесу и даже говорить не умеют нормально, – тут кот запнулся и быстро посмотрел на меня и моего совиного соседа, – я не имел в виду обидеть присутствующих разумных птиц.

– Интересно, почему никто никогда не видел в поездах приматов с Земли? – спросила кошачья соседка.

– А кто их знает? – пожал плечами ящер.

– Тоже мне – вершина эволюции Солнечной системы! – хмыкнул кошачий.

– Какая система, такая и вершина. Это же жёлтый карлик! – с этими словами ящер махнул в сторону окна, как бы призывая всех остальных убедиться, что ничего примечательного система желтого карлика по имени Солнце из себя не представляет.

Я уже готов был с ним поспорить – система мне лично нравилась: она была не слишком наводнена разумными, тут было тихо, мало транспорта, а утром в окне я видел парочку очень красивых гигантов с кольцами и пояс астероидов. Но меня опередил мой сосед Афанасий:

– Мне кажется, вы несправедливы к Солнечной системе, – сказал он ящеру, – да и к приматам тоже. Это они, между прочим, ввели в употребление вот эти стаканы с подстаканниками, – сосед показал на мой прибор с чаем.

Ящер начал отнекиваться, мол, он вовсе не имел в виду, что, с приматами что-то не так; а я лишь уважительно цокнул клювом – совиный сосед и приматы с Земли с этого момента были признаны мною достойными самой высокой степени уважения, какую только может заслужить разумный обитатель галактики.

Я не сразу заметил, как мы приблизились к Земле, причём Луна оставалась с правой стороны по ходу движения поезда. Я повернулся к кошке:

– Вы уверены, что Луна должна остаться справа только в том случае, если мы сделаем остановку на Земле? – спросил я.

– Уверена. Я тут каждый месяц летаю в командировку, наизусть знаю весь маршрут.

– Тогда одно из двух: либо мы делаем экстренную остановку, либо поезд останавливается тут по требованию, и мы увидим пассажира с Земли…

Когда поезд остановился, все прильнули к окнам.

– Что там? Он садится в поезд или сходит с него? – спросил сосед Афанасий.

– Садится, – наш кошачий гость аж пританцовывал от нетерпения. – Он сел в девятом вагоне, к головохордовым.

– Пойдемте посмотрим на него? – неуверенно предложил ящер.

– Тогда надо идти не в девятый, – ответил сосед Афанасий, – а в вагон-ресторан. Я знаю головохордовых, они ужасно хлебосольные, обязательно захотят накормить примата. А приматы – всеядные, от еды не отказываются.

И мы отправились в вагон-ресторан.

* * *

Вагон-ресторан был переполнен. Кто-то из сидевших тут разумных хотя бы пытался делать вид, что пришёл сюда ради еды, но большинство откровенно таращились на примата.

Разумный примат был раза в три крупнее своих неразумных сородичей, если же сравнивать со мной, то примат оказался где-то раза в полтора выше меня. Да что уж – он был выше почти всех в этом вагоне, если только не считать слона. Также по сравнению со своими дикими родственниками, разумный примат оказался довольно-таки безволосым и относительно не дурно воспитанным организмом. Он сидел за столом посреди вагона, окружённый каким-то непонятным забором из жердей. “Интересно, все приматы путешествуют с переносным забором”, – подумал я. И только спустя минуту довольно бесцеремонных разглядываний я наконец-то сообразил, что это и не забор вовсе, а компания головохордовых ланцетников.

Головохордовые вели себя тихо, беседу почти не поддерживали и интересовались по преимуществу салатом из морской капусты. Говорил больше примат, причём не с головохордовыми, а с толпившимися вокруг разумными.

– Афанасий! – примат радостно помахал моему соседу рукой, – садись к нам.

Мой сосед Афанасий подтолкнул меня клювом в спину. Я и глазом моргнуть не успел, как мы уже сидели рядом с приматом на скамейке, а один из головохордовых подсовывал мне под крыло тарелку с салатом.

– Ты один, без Кости? – спросил Афанасий, когда его собственная тарелка с салатом опустела.

Примат ничего не ответил, только нахмурился и кивнул:

– Без Кости, – сказал он.

Я не очень разбираюсь в мимике приматов, но у большинства млекопитающих такой тон и такое вот хмурое выражение лица обычно означает: “разговор на данную тему не представляется мне хоть сколько-то полезным, если не сказать больше – раздражает”.

Сосед Афанасий повернулся ко мне:

– Костя – мой давний друг, эти два примата обычно путешествуют вместе.

Откуда ни возьмись из-за спины примата показался кошачий любитель курочки:

– То есть, вы хотите сказать, вы не единственный в космосе примат? – спросил он у нашего нового знакомого.

За примата ответил Афанасий:

– Приматы вообще стайные животные и любят путешествовать группами по две-три особи.

– Но почему тогда приматов так мало в наших поездах?

– Боюсь, дальше будет больше, – при этих словах примат скривил рот.

Этот жест и тон крайне меня озадачили:

– Если ваших сородичей станет больше в поездах – это же здорово, почему вы говорите об этом так, будто то что-то плохое?

Примат помялся:

– Видите ли, на Земле сейчас очень небезопасно, – сказал он. – Это сложно объяснить, – примат задумался, – у нас началась, э-э-э-э-э, я не знаю, как будет это слово на межгалактическом… Когда куча разумных собирается вместе чтобы убивать других разумных.

В вагоне воцарилась тишина. Никто не знал, как на межгалактическом будет называться такое бессмысленное и жуткое занятие. Кошачий быстрым и нервным движением лапы почесал за ухом и выдавил:

– Боюсь, я не знаю такого термина… Кому вообще придёт в голову заниматься такими глупостями?

– Приматам, как видите. Вполне возможно, нас губит именно то, о чем раньше упомянул Афанасий – мы стайные животные. Если уж один из нас пойдёт творить какую-то нибудь дурь, будьте уверены – за ним пойдёт куча других приматов.

– Почему же тогда в космос вы поехали один?

– Так ведь это не дурь, тут головой думать надо.

Примата перебил мой сосед-ящер:

– А это правда, что приматы ввели в моду стеклянные стаканы с подстаканниками?

– Насколько я знаю, один из моих сородичей, известный у нас на Земле писатель, взял один такой стакан из земного поезда и принёс сюда. Так и разошлись по всей вселенной.

– Как? У вас на Земле всё-таки ходят поезда?

– Поезда ходят, но только по твердой поверхности.

– Какой же смысл в поездах, которые ходят только по твёрдой поверхности? Тем более, что ваша планета почти полностью покрыта водой.

Примат только грустно пожал плечами.

– Как же вы ездите в путешествия с такими неудобными поездами? – продолжал наседать ящер.

– У нас есть другие способы поехать куда-то… только это всё дорого.

– А если вдруг захочется с кем-то поговорить?

Примат опешил:

– Ну… не станете же вы ехать в путешествие каждый раз, когда захотелось с кем-то поговорить?

– Почему нет?

Примат не нашёлся, что ответить.

Тем временем кто-то из беспозвоночных принёс в вагон-ресторан ящик фруктов и со словами «гостинец от бабушки» стал угощать попутчиков. И тут же как будто из воздуха стали появляться другие гостинцы от всех бабушек галактики, на любой вкус, цвет и размер: семечки, клюква, мятая бумага, шерсть, сухая трава, вяленые куски чьих-то трупов и прочая гадость.

Мой сосед ящер сидел напротив меня и поглощал сушеных тараканов. Надо сказать, что прямо у нас над головой, под самым потолком, располагались крохотные купе для разумных бабочек в количестве двадцати штук. Завидев сушеных сородичей по классу насекомых, все бабочки обиженно сложили крылышки и ушли к себе, тихонько хлопнув маленькими дверцами. Я покачал головой, и стал буравить ящера осуждающим взглядом.

Прямо у меня над ухом шептались головохордовые. Они говорили на своём, непонятном мне языке. Я ел тихо и старался делать вид, что не слышу головохордовых, чтобы те не слишком смущались.

Мой сосед Афанасий не обладал моим чувством такта. Он наклонился к ним и громко спросил:

– А почему вы говорите так тихо?

Я осуждающе покачал головой, но ничего не сказал.

– Мы не можем громче, наши связки для этого не предназначены, – ответил один из головохордовых на межгалактическом.

– Да уж, шум тут стоит просто страшный, – понимающе кивнул мой сосед.

– Неудивительно, весь сюда половина поезда набилась. Впрочем, мы это предвидели, – ответил головохордовый.

– Зачем же вы привели примата сюда, если знали, что вам не дадут поговорить? – удивился Афанасий.

– Как зачем? – головохордовый удивлённо закачался, – мы хотели с ним пообщаться, вот и привели сюда.

– Но вы же не общаетесь с ним, – неуверенно ответил Афанасий.

– Как это не общаемся? Ещё как общаемся.

Мой сосед задумался.

– Но вы же не разговариваете с ним… – неуверенно сказал он.

– Не разговариваем, – согласился головохордовый, – но мы общаемся.

Мой попутчик удивлённо замолчал, а я только одобрительно цокнул клювом.

* * *

Когда все разошлись, примат направился не в девятый вагон, а в другую сторону, в конец поезда. Я удивлённо чирикнул:

– Ваш вагон в другую сторону.

– Я знаю! Просто хотел зайти в последний вагон к головоногим.

– У вас там есть знакомые?

– Да нет… Видите ли, проще показать, чем рассказать. Вы ведь никогда раньше не ходили в последние вагоны?

“Нет, я никогда не ходил в последние вагоны, чего я там вообще забыл?”, – подумал я, а вслух ответил:

– Нет, никогда не ходил, но с радостью составлю вам компанию.

Когда примат толкнул дверь в тридцатый вагон, я чуть было не сел на стеклянный пол. Да-да, именно стеклянный! Вообразите себе, весь тридцатый вагон был полностью стеклянным! Посередине остался узкий тоннель, остальная же часть вагона была заполнена водой и плавающими в ней телами головоногих и моллюсков. Сквозь стеклянный пол вагона можно было рассмотреть звёзды и удаляющийся от нас жёлтый карлик под названием Солнце.

– Так вот почему проводники называют последние вагоны аквариумами, – пробормотал я.

– Удивлены? Вставайте же, сейчас дойдём до самого последнего вагона, вы ещё не то увидите!

Мы встали и пошли. За тридцатым вагоном шёл тридцать первый – последний в этом поезде. Примат прошёл стеклянный тоннель насквозь до конца, и дойдя до двери, дернул ручку.

– Это последний вагон, – напомнил я ему, – дальше ничего нет.

– Я знаю, – ответил примат.

Дверь наконец-то поддалась. Примат открыл её, и моему изумленному взору открылись нескончаемые просторы космоса и уходящие вдаль рельсы.

– Последнюю дверь часто не запирают, – пояснил мне примат, доставая из кармана сигареты и зажигалку, – вы не подумайте, я почти не курю, давно бросил. Но ради такого случая…

Мы стояли и смотрели на звёзды и на удаляющиеся от нас рельсы. Примат курил. Докурив, он потушил сигарету об ботинок и, вместо того, чтобы кинуть её на рельсы, положил её в пустой спичечный коробок.

– Всегда доношу окурки до мусорки, – пояснил он мне.

Я одобрительно кивнул. Будь моя воля, я бы распорядился, чтобы всем разумным прежде, чем покупать билеты на поезда Большой Железнодорожной Магистрали, нужно было бы сдавать специальный экзамен на бережное отношение к космосу.

Потом примат закрыл дверь и сел прямо на пол вагона.

– Садитесь, – сказал он мне, – не пожалеете.

Я сел. И не пожалел.

Пол, как я уже говорил, был стеклянным, так что под ногами между рельсами и колесами поезда можно было различить звёзды. Со всех сторон мимо нас медленно проплывали разумные головоногие: осьминоги, каракатицы, кальмары – которые тоже внимательно смотрели: кто на нас, кто на космос. Я слушал глухое тарахтение насоса в аквариуме, и на меня вдруг напало совершенно не свойственное мне желание поговорить. Я обратился к примату:

– Вам, наверное, тоскливо оттого, что пришлось уехать с Земли?

– Отчего же, всегда мечтал побродить по космосу. Но никак не мог решиться.

– Вы не скучаете по сородичам? – осторожно спросил я.

– Мои сородичи радостно бегут убивать других сородичей, но бояться высунуть нос и глянуть, как оно там за пределами родной норы, – зло процедил примат, – Нет, я не скучаю по своим сородичам.

Я задумался. Ответ примата отчего-то показался мне не до конца честным. Примат поднял вверх брови и сказал мне:

– Я вижу, что вы ещё что-то хотите спросить. Не стесняйтесь.

– Разве вы не скучаете по Косте?

Примат поднял вверх а затем опустил плечи (позже я узнал, что это называется “пожать плечами”):

– Костя сам захотел остаться, – ответил мне примат.

Я не понял, как одно связано с другим, но не стал вдаваться в подробности. Примат вздохнул:

– Давно мечтал пожить на разных планетах, кто знает, может найду где-то работу и осяду…

Остаток вечера мы провели на редкость весело и интересно: молча сидели на стеклянном полу последнего вагона и любовались космосом. Где-то через час мимо нас прошлёпал один мокрый осьминог – похоже, он направлялся в вагон-ресторан – а больше ничто не нарушило нашего уединения и потрясающей космической тишины.

Одним словом, вечер прошёл весьма недурно.

* * *

Чем дальше мы удалялись от центра галактики, тем реже поезд делал остановки, но зато стояли мы на них всё дольше и дольше, иногда по полтора-два часа. На одной из таких остановок с поезда сошла наша кошачья соседка – на её место подселили какого-то крокодила, который без конца вязал себе белый фартук. Когда сошёл крокодил, место опустело окончательно. Вообще, по мере того, как мы удалялись от центра галактики, вагон становился всё свободнее. А потом к нам переехал примат: мой сосед сходил похлопотать за него перед проводниками и те в итоге дали добро. Я был не против такой перемены – примат занимал моего попутчика беседами, и тот наконец-то от меня отстал.

Я был вполне удовлетворён поездкой ровно до тех пор, пока однажды ночью в наш вагон не подсели две сороки. Первое, что они сделали, это разбудили всех соседей по вагону диалогом следующего содержания:

– Дружочек, съешь ещё кусочек.

– Давай!

– Тебе который, побольше или поменьше?

– Оба!

Можете себе вообразить, шёл второй час ночи, а у них только-только начался банкет! Вздохнув, я встал и перелез на нижнюю полку, благо мои соседи проснулись гораздо раньше меня, и нижние полки были свободны. Мой земляк из семейства совиных смерил меня сочувствующим взглядом:

– Не спится?

– Как и вам, – буркнул я.

– Я не просто так полуночничаю сегодня, мне нельзя ложиться спать.

– Это почему?

За моего попутчика ответил примат:

– В четыре ночи будет остановка на астероиде в системе Альдебарана. Там прекрасная обзорная площадка под стеклянным куполом, можно будет посмотреть на снегопад из аммиака, можете себе вообразить? Вот мы и сидим, чтобы не проспать.

– Что-о-о-о-о? Снегопад из аммиака? – я даже ухнул от удивления, – никогда не слышал про такое!

– Да что вы? – всплеснул передними лапами примат. – Ни разу не бывали на станциях Альдебарана?

Я сокрушённо покачал головой:

– Поезда Большой Железнодорожной Магистрали всегда проезжают Альдебаран ночью. А я стараюсь не нарушать режим сна, сами понимаете.

Примат вздохнул: он меня понимал. Мой совиный сосед продолжал болтать как ни в чём не бывало:

– После Альдебарана в семь утра моя станция, – тараторил он, – обычно я ложусь спать в пять часов ночи. Вот и выходит, что мне проще вовсе уж не ложиться, чем засыпать всего на пару часов.

– Логично.

Мой сосед невесело усмехнулся:

– Так что начиная с завтрашнего дня я перестану вам докучать своей компанией, – при этих словах он выразительно посмотрел на меня, словно ожидал ответа.

– Выходит, что перестанете, – неуверенно подтвердил я.

Далее мой сосед смерил меня тяжёлым взглядом, вздохнул и отвернулся к окну, из чего я сделал вывод, что он за что-то на меня обиделся. Только хоть убейте не соображу, за что.

Сороки между тем с шумом открывали газировку и хрустели чипсами:

– Смилуйся, голуба, я больше не могу! В меня не лезет.

– Ничего не поделаешь, надо. А то тортик пропадёт до утра.

Я только покачал головой: ну и зачем было брать с собой скоропортящиеся продукты в поезд, если знаешь, что отправление глубокой ночью? Вынужден с прискорбием сообщить, что порой разумные существа ведут себя совершенно неразумно.

Примат сочувственно посмотрел на меня:

– Не расстраивайтесь, во всём есть положительная сторона, – сказал он мне, – если бы не эти сороки, вы так никогда и не узнали бы про смотровую площадку на Альдебаране.

– Смотровая площадка есть почти на каждом вокзале, – буркнул я в ответ.

– Да, но смотровая площадка на Альдебаране есть только на Альдебаране.

Не поспоришь. Примат решил сменить тему:

– Позвольте спросить, куда вы едете?

Вопрос застал меня врасплох потому, что я сам пока не знал ответа. Поэтому сказал честно:

– Обычно я беру билет до конечной, а потом выхожу, где придётся. Вернее, когда закончатся продукты в дорогу.

Примат подался в мою сторону и заговорчески подмигнул:

– А если продукты закончатся, а вам почему-то захочется ехать дальше?

– Но не могу же я ехать в путешествие без любимой лапши! – ухнул я.

– Вы едите только лапшу?

– В поездах – да.

– Традиция?

– В некотором роде.

Примат крепко задумался, а потом снова спросил:

– Но вообразите, вдруг вы попробуете что-то новое, что вам понравится – разве это будет не замечательно? Возможно, у вас даже появится какая-то другая традиция…

– А если мне не понравится то, что я попробую?

Примат кивнул и отвернулся к окну. Мимо как раз пролетела голубая комета, от её света лицо примата сначала стало белым, как обещанный мне на Альдебаране снегопад, а потом расчертилось черно-синей острой тенью. Комета уплыла, а её сизый хвост рассеялся пылью за окном, прозрачное голубое сияние наполнило вагон. Афанасий задумчиво ковырял клювом перья в крыле: крайне вредная привычка для птиц, как я считаю. Примат какое-то время молчал, а потом вдруг сказал:

– Знаете, когда я ехал в первых раз по этому маршруту, моему другу тоже пришлось меня будить, чтобы показать аммиаковый снегопад.

– Какой ужас! – ухнул я. – Какое коварство будить разумного посреди ночи.

“Вот поэтому я и предпочитаю ездить в поездки один”, – подумал я про себя. Примат покачал головой:

– Знаете, сейчас я ту поездку вспоминаю с огромной теплотой. И особенно остановку на Альдебаране.

Я только удивлённо ухнул и пожал плечами: нет, мне определённо не дано понять этих странных приматов.

* * *

Когда мы вышли на станции, самый любопытный представитель семейства совиных убежал вперёд – торопился на свою смотровую площадку. А примат положил мне лапу на плечо:

– Если вы не против, я хотел бы с вами переговорить, – он неуверенно помялся, – скажите, вы ведь летите не по делам? Я правильно понял, что вы никуда не торопитесь?

– Нет, конечно! Я же путешествую.

– А работа, к примеру, вас не ждёт?

Я не понял вопроса. В моей картине мира если разумный вдруг отправился в космос, у него по определению не может быть работы. Даже если бы работа и была, если ты полетел в космос – считай, работы нет. На моей планете никто не знает, когда вернётся домой, и вернётся ли вообще; и кто после этого тебя, скажи на милость, ждать будет столько времени?

– Я же путешествую, – недоуменно ответил я.

– М-да, действительно, – пробормотал примат, – Я могу попросить вас об услуге? – он посмотрел мне прямо в глаза.

– Можете, – осторожно ответил я.

О том, что я вовсе не обязательно окажу эту услугу, я, разумеется, промолчал.

– Поедемте со мной до конечной?

– Что???

– Все расходы я беру на себя. Поедемте до конечной.

Я открыл было клюв, но потом защёлкнул назад. Тут было над чем подумать: с одной стороны, ну куда я поеду без быстрорастворимой лапши? С другой – предприятие пахло приключениями, причём совершенно бесплатными приключениями! Я сам никогда не смог бы позволить себе заехать так далеко…

– Я тоже никогда не встречался с представителями кремниевой жизни, – продолжал примат, – дорога туда сами знаете какая небыстрая, одному не так интересно лететь.

Погодите, я правильно понял? Примат надеялся, что я займу его в пути разговорами? Я чуть не расхохотался:

– Боюсь, собеседник из меня в пути неважный, – прокудахтал я.

– Так ведь мне не собеседник нужен, а друг и попутчик.

Я снова удивлённо открыл клюв. Нечасто мне приходилось встречать разумного, который знал бы цену молчанию. Примат протянул мне свою гладкую безволосую ладонь:

– По рукам?

– По крылу, хотите вы сказать.

Снегопад из аммиака был великолепен. Впрочем, как и любой другой снегопад.

* * *

Через два дня, когда закончилась лапша, я в полной мере осознал, насколько это была плохая идея. Сороки вели себя тише воды и ниже травы, так что ворчать, ругаться, сопеть и свистеть мне оставалось только на примата. Однако ничто не могло поколебать его решимости доехать со мной до конечной.

– Вы меняете места, но не меняете привычек, это пустая трата денег и времени, – сказал мне тогда примат.

И я смирился.

На поверку оказалось, что примат как свои пять пальцев знал достопримечательности всех вокзалов. На одних вокзалах, например, на смотровые площадки надо было приходить только в первый час стоянки, на других – только во второй. Где-то смотровых площадок вообще следовало избегать, а внимание своё направить исключительно на привокзальные буфеты.

Когда я узнал о существовании привокзальных буфетов, и особенно после того, как опробовал вокзальный кофе, дни потекли веселее.

Впрочем, иногда на примата находило то, что он называл меланхолией. Изучив это явление внимательно, я пришёл к выводу, что никакой привязки к внешним событиям это состояние не имеет. Например, один раз меланхолия напала на моего попутчика на красивейшей из смотровых площадок, где открывался вид на красные скалы астероида, названия которого я уже не помню. Красные скалы были покрыты светло-серым, почти что белым пеплом и снегом из серной кислоты. Примат объяснил мне, что снегопад идёт здесь всегда, когда не извергается вулкан. А когда извергается вулкан, снег из кислоты сменяется пеплом. Мы прибыли на вокзал ночью: площадка уже была пуста, а буфет пока работал – казалось бы, что ещё надо?

Мы молча смотрели на падающие светло-серые хлопья, и на уходящие в небо рельсы. Через полчаса примат спросил:

– Вам никогда не приходило в голову, почему из всех разумных существ галактики именно дельфины додумались до поездов?

– Признаться, не приходило.

– А мне вдруг пришло. Если задуматься, то дельфины – единственные разумные существа галактики с совершенно неразвитыми конечностями. Даже головоногие их переплюнули.

Не поспоришь.

– Вам не кажется, что это нелогично, ведь обычно, чем больше возможностей предоставлено виду для развития мелкой моторики, тем быстрее у вида развивается мозг?

Я не понимал, к чему он клонит.

– А может быть, всё наоборот? – спросил примат у скал. – Чем лучше у вида развиты конечности, тем больше представители вида отвлекаются на ерунду? Убивают друг друга, к примеру?

– Никогда не смотрел на вопрос под таким углом.

– А зря. Вы подумайте, ведь с конечностями приматов из всех разумных существ поспорить могут только грызуны. Грызунов в поездах Большой Магистрали нет, а приматов – почти нет.

Примат посмотрел на свои ладони.

– Может быть, когда-нибудь у нас отсохнут руки, и мы полетим-таки в космос?

Я не нашёлся, что возразить. Мне вдруг вспомнилось, что говорила в детстве мама: “Савушка, если разумный хочет лететь в космос и имеет возможность, но отчего-то выбирает не лететь, то этот разумный на самом деле вовсе не разумный и на таких рано или поздно падает метеорит. Будь молодцом, мой птенчик и лети в космос, когда появится такая возможность”. Я испуганно потряс головой. Воспоминания о маме – самые светлые из всех, что остались в моей глупой пернатой голове – сейчас перепугали меня не на шутку. Не хотелось думать о том, что будет с приматом и его планетой. Очень хотелось, чтобы всё закончилось для него хорошо.

Красные скалы, покрытые снегом, к слову, выглядели потрясающе.

* * *

Когда мне уже начало казаться, что поезд будет ехать бесконечно, проводник объявил последнюю остановку.

– Что дальше? – спросил я у примата.

– Как что? Выходим.

– А потом?

– Посмотрим.

Со смотровой площадки открывался вид на океан лавы, из которой торчали вулканы.

Никто не мог объяснить нам, как именно попасть на трамвайную остановку, чтобы уехать отсюда хоть куда-нибудь. Хмурая медуза-буфетчица приняла у нас межгалактическую валюту, но сдачи у неё не оказалось. Или я неправильно её понял, что не исключено, поскольку на межгалактическом она знала только цифры, и те плохо. Мне сделалось очень тоскливо. Примату, кажется, тоже.

Тогда мы стали искать привокзальную гостиницу, чтобы переждать в ней хотя бы до ближайшего поезда. Гостиница оказалась на месте, улыбчивый администратор-собачий принял у нас валюту. Правда, его межгалактический оказался ещё хуже, чем у медузы, и договариваться о ценах пришлось исключительно жестами. Как мне объяснил потом примат, кремниевые специально набирают углеродных на работу в такие места, чтобы они могли хоть как-то договориться с приезжими. В нашем случае «как-то» практически означало «никак».

А потом мы с приматом поняли, что в гостинице пахнет креозотовой пропиткой для шпал, и решили задержаться.

Делать тут, правда, оказалось нечего.

Местных мы так ни разу и не встретили. Однажды моё любопытство пересилило даже неприязнь по отношению к собачьему неучу, и я жестами попросил его показать мне хоть одного кремниевого.

Собачий отвёл меня на смотровую площадку и ткнул лапой куда-то вдаль, где огромная чёрная гора округлых форм торчала прямо из лавового потока. Гора не двигалась. Два дня я наблюдал за ней, и никак не мог взять в толк, понял ли вообще собачий, о чём я его спрашивал?

Через два дня гора исчезла, и я так и не выяснил, то ли это был местный, которому надоело стоять на одном месте, то ли достопримечательность, которая почему-то уплыла восвояси. Или я просто не понял, куда именно показывал лапой собачий.

* * *

Прошла неделя. Большую часть из которой примат практически не покидал нашей комнаты, даже еду заказывая в номер. Под конец этой недели – вообразите! – меня начали мучить ночные кошмары, как будто я снова превратился в маленького желторотого птенца. В этих кошмарах я бесконечно погружался в лаву, опаливая перья и лапы, а потом всё заканчивалось тем, что огромная черная скала входила в здание привокзальной гостиницы и начинала перекатываться по лестницам и коридорам, разламывая дверные перегородки и разбивая стёкла.

– Ты кто? – в ужасе спрашивал я.

Отвечало мне гулкое гостиничное эхо:

– Метеорит.

А потом я слышал гулкий хохот, и просыпался в холодном поту.

Но однажды мне приснилось, как эта огромная каменюка закатилась в наш номер и попыталась раздавить примата. В моём сне примат кричал и отбивался, но отчего-то лежа, как будто не мог сам встать с кровати.

– Что ты делаешь? – ошарашенно кудахтал я, прыгая вокруг метеорита.

– Кто не спрятался, я не виноват, – отвечал мне метеорит на прекрасном межгалактическом.

Я продолжал кудахтать и прыгать вокруг, пока примат вёл неравную борьбу с непонятным мне субъектом. Наконец, примат сдался, лёг на спину и закрыл глаза.

– Чего ты хочешь от него, объясни, – в отчаянии закричал я, – ты хочешь, чтобы он уехал? Мы уедем, как скажешь! Только оставь нас в покое.

– Я наблюдаю за вами всю неделю, – захохотала скала, – никуда он не уедет. Тебе мама в детстве не говорила, что бывает с теми, кто не уезжает в космос?

– Говорила, но… Но ведь это касается только тех, кто может ехать, но не едет, это же не про тех, кто почему-то не может! Если разумный крыло, скажем, перебил, или просто заболел…

– Его проблемы. Каждое разумное существо обязано уметь позаботиться о собственной безопасности. Каждый разумный должен двигаться.

– Отвратительные порядки у вас тут на планете, безапелляционно заявил я.

– Не нравится, ищи другую, – захохотало эхо.

Я упёр крылья в бока:

– И поищу! У нас, углеродных разумных, принято заботиться о заболевших сородичах. Не то что у вас.

– Бесполезным нытикам на нашей планете не место, – прогремело эхо.

– Он, может, и нытик, – ответил я, – но это же не значит, что он бесполезен!

Похоже, метеорит не нашёлся, что возразить. Гордый безоговорочной победой в риторическом противостоянии с кремниевым разумным, я проснулся.

* * *

На часах была середина ночи, но я всё же разбудил примата. Он недоуменно глядел на меня, сонно хлопая глазами. Какое-то время я раздумывал, как сообщить ему новости, и наконец заявил:

– Кажется, холодные планеты мне нравятся больше горячих.

Примат непонимающе нахмурился:

– Вы только за этим меня разбудили?

– Да. То есть, нет. Я хотел сказать, что мы уезжаем немедленно, – проухал я.

– Зачем? – примат пожал плечами и лёг назад.

– Мне тут не нравится. Вам тут не нравится.

– Ну и что?

Я опешил:

– Как это? Вы же сами говорили, что хотите найти место, где вам понравится достаточно, чтобы осесть и найти работу?

– Мне нигде не нравится.

– Значит, надо искать дальше!

Примат покачал головой:

– Боюсь, дело не в планетах. Понимаете, одна история путешествовать, зная, что рано или поздно ты вернёшься домой. Тогда все планеты сразу становятся интересными… Но сейчас всё по-другому. Вообразите, какая несправедливость, оказывается, всё это время я улетал с Земли только за тем, чтобы туда вернуться. Когда приключение заканчивается, это всегда грустно, но куда хуже, когда приключение приходится длить бесконечно.

Признаться, я мало что понял. Потому стоял и разевал клюв как бестолковый птенец. Примат посмотрел на меня и рассмеялся:

– Если говорить проще, думаю, если мне куда-то и хочется полететь, то только назад, на Землю.

– Вы же говорили, на Земле сейчас не безопасно? Что вас там могут убить другие приматы или вроде того…

– Говорил. Но сейчас мне кажется, что умереть – не так уж страшно.

– В смысле???

– Вам не понять.

Я предпринял последнюю попытку:

– Вы сказали, что вам нужен друг и попутчик? Так вот, как ваш попутчик… да магистраль меня подери, как ваш друг, говорю вам: то, что происходит – ненормально. Я не знаю, что именно, но что-то определённо не в порядке. Вам нужно немедленно уезжать из этой гостиницы.

Примат молчал. Я почесал хохолок.

– Может, махнём на всё крылом, и пойдём пить кофе на смотровую? – с надеждой спросил я.

Но примат опять ничего не ответил. Стало ясно, что сейчас он не примет никакого решения. Я грозно упёр крылья в бока и нахохлился:

– Я иду за билетами, а вы как хотите.

Ближайшего поезда пришлось ждать всего-то два дня. Прибытие рано утром, часов в шесть. Я взял два билета и порешил, что, если примат заартачится, то я совру, что это всё сон, посажу его в чемодан и в таком виде понесу в поезд. Ради такого дела я даже готов был расстаться со своей растворимой лапшой, запасы которой мне всё-таки удалось пополнить в местном привокзальном магазине. Да, так и поступим. Я взял билеты до Ориона.

Два дня прошли спокойно: примат лежал лицом к стене и молчал. Еду, впрочем, ел, и на том спасибо.

* * *

Вечером накануне отъезда я, как мог, уложил примата спать и подготовил чемодан. Сам решил не ложиться.

А в пять утра пришёл поезд, и все мои расчёты полетели сороке под хвост.

Мы проснулись от такого страшного шума, что дрожали, казалось, даже огнеупорные стены гостиницы. Примат подскочил на месте и в панике начал осматривать комнату, собранные сумки и мой огромный чемодан, стоявший раскрытым у его кровати. Я, не тратя времени на разговоры, летел вниз, выяснять, какое именно из возможных несчастий сорвало все мои планы.

В холле на первом этаже стоял гам, по сравнению с которым гам в вагоне-ресторане, где мы впервые встретились с приматом, показался мне шёпотом. Судя по количеству разумных, столпившихся тут, поезд был забит пассажирами под завязку. Несчастный собачий бегал между прибывшими и жестами пытался ответить сразу на все вопросы. Завидев меня, он умоляюще сложил лапы. Я понял, что следующие пару-тройку часов бесплатно проработаю администратором вместо него.

Я подошёл к собачьему, по дороге пару раз поскользнувшись в жиже, оставленной на полу какими-то осьминогами, и попытался объяснить вместо него прибывшим, что тут почём и к чему. Когда первая суматоха спала – половина гостей повалила в буфет, а оставшаяся половина немного успокоилась – я, наконец, выяснил, что происходит.

Оказывается, поезд, на который я имел несчастье взять билеты, был, по выражению одного паукообразного, гостиницей на колёсах: с девяти утра и до двенадцати ночи он стоял на станциях, а ночью ехал почти без остановок. На мой вопрос, что поезд делал тут в пять утра, паукообразный пожал плечами, мол, не рассчитали времени, с кем не бывает.

А я подивился бездарности разумного, планировавшего маршрут. Задумка сама по себе меня восхитила, и в другое время я бы несказанно обрадовался, что случайно взял билет на такой поезд, но… отбытие его предполагалось аж в двенадцать ночи, то есть, через восемнадцать часов. Даже если примат снова заснёт за эти восемнадцать часов, что само по себе маловероятно, едва ли мне удастся запихнуть его в поезд незаметно для него самого.

Кстати, где он? Неужели остался в номере? Примат говорил мне, что представители его вида – самые нелюбопытные разумные галактики, но не настолько же. Я осмотрелся…

Примат сидел среди других приматов и как только я его увидел, то сразу понял, что что-то поменялось… на лице появилось выражение, которого я ни разу не видел ранее. Знаете, у млекопитающих бывает, когда рот остаётся на месте, а уголки рта поднимаются вверх? Вот у примата сейчас было то же самое. Он сидел с таким вот ртом, ничего не говорил только смотрел на других приматов. Мне показалось, что ему было хорошо. А когда примат увидел меня, ему явно стало ещё лучше: он помахал мне лапой, приглашая присоединиться, а затем ткнул пальцем в своего соседа:

– Знакомься, это мой друг, Костя, – многозначительно заявил он.

– Приятно познакомиться, – я протянул примату по имени Косте крыло, – вы тоже решили уехать с Земли?

– Да, там стало совсем неуютно, – вздохнул Костя, хлопая меня лапой по крылу.

Я повернулся к примату:

– Я хотел с вами поговорить, – я запнулся, – мне кажется, нам нужно уехать отсюда с этим поездом.

– Да-да, вне всякого сомнения, мы обязательно уедем… вот только надо взять билеты.

– Я уже взял. На нас обоих.

Я думал, он рассердится, что я взял билеты не спросившись, а он вдруг обхватил меня своими голыми передними лапами и сжал (если вы не в курсе, это называется “обнять”):

– Спасибо, дружище, – тихо сказал мне примат.

Позже вечером, когда мы катили чемодан по вокзальной мостовой, я осторожно спросил:

– Вы передумали ехать на Землю?

– Вот чудак, я же говорил, что там небезопасно!

– Но до этого вы говорили другое…

Примат только пожал плечами. Странный вид эти приматы. Совершенно непонятно, чего они хотят.

* * *

Назад мы ехали весело. Долгие стоянки позволили всем выходить за пределы вокзала и гулять, где вздумается. Гулять оказалось даже интересней, чем сидеть в буфете или на смотровой площадке.

А ещё по дороге назад мне приснился последний сон про ту самую злополучную гостиницу и метеорит. На этот раз метеорит вежливо мялся у входа, а когда я подошел поближе, он неловко закашлялся и осторожно сказал:

– Заходите к нам ещё раз, если будет время. Накормим вас песком.

Я сердито молчал, уперев крылья в бока, всем своим видом давая понять, насколько мало меня прельщает предложение поесть песок. Метеорит вздохнул и добавил:

– Если можешь, не суди всех нас по одному идиоту.

Я ахнул:

– Так ты что – уже другой метеорит? А тот куда делся?

К сожалению, я проснулся, так и не услышав ответа.

* * *

Когда до моего дома осталась пара дней полета, я вдруг остро почувствовал, что хочу домой. А, должен сказать, что, по моему опыту, если во время путешествия захотелось вернуться домой, значит, уже можно вернуться домой. И, наоборот, пока не захотелось, надо ехать дальше, и ни в коем случае не возвращаться. Почему захотелось именно теперь, а не неделей раньше или позже – поймёшь уже потом, сейчас оно всё равно ни к чему. Так что я сообщил примату, что еду домой.

– Понимаю, – сказал примат, – мне тоже пора бы.

Я чуть все перья не потерял от ужаса:

– Но вам же нельзя! – ухнул я.

– Да нет, вы не поняли, – примат засмеялся, – Теперь мой дом – космос. Во всяком случае до тех пор, пока не найду уголка поменьше.

– Вы же сказали, что не знаете, где хотите жить.

– Пока не знаю, – признался примат, – но кажется, я понял, как разобраться в себе. Мне кое-кто поможет… уже помог.

– Кто?

Примат снова поднял уголки рта вверх:

– Вы же знаете, приматы – стайные разумные.

Не уверен, что правильно понял тогда примата, но на всякий случай решил не уточнять. Итак, мы оба полетели домой.

В целом, должен сказать, путешествие прошло неплохо.

В ожидании трамвая

Трамвай остановился на Плутоне, колеса гулко лязгнули, и этот лязг отразился от скал на горизонте.

Я уставился в окно, пытаясь разглядеть того, кто ждал меня в темноте на платформе. Меня же ждут на платформе? Ведь очень нужно, чтобы человека хоть кто-то ждал на платформе. Да что там человека на платформе – каждое разумное существо галактики заслуживает того, чтобы его обязательно где-нибудь очень ждали.

Итак, я пытался хоть что-то разглядеть в темноте снаружи. Безрезультатно. Из окна на меня смотрело только собственное невыспавшееся и усталое отражение, и выглядело оно, надо сказать, крайне озадаченным. Мне захотелось приободрить угрюмого чудака в коне, который невесть что забыл на этой тёмной, холодной, никому не нужной планете на отшибе нашей системы.

– Ну, что, вперёд на встречу друзьям и приключениям? – я улыбнулся так ободряюще, как только смог.

Чудак в окне неуверенно осклабился в ответ, всем своим видом показывая, что от встречи с друзьями и приключениями он, разумеется, не откажется, но вставать и куда-то идти не хочет. Весьма несговорчивый чудак. Я накинул пальто, подхватил чемоданчик и вышел на платформу.

Поезда Большой Железнодорожной магистрали не делают остановки на Плутоне, потому что никому этот Плутон не нужен. Те, кому всё-таки понадобилось сюда, должны доехать сначала до пояса астероидов и там пересесть на трамвай, который идёт до конечной остановки, а таких чудаков очень мало. Плутон – явно не центр Солнечной системы, а потому ничего удивительного, что до последней остановки я доехал один. Удивило то, что на платформе меня никто не ждал. Где фенёк? Почему он не пришёл, почему оставил меня мёрзнуть тут одного?

Я попытался поставить себя на его место.

Определённо, если бы ко мне приехали погостить друзья, я бы их встретил. Во-первых, это нетрудно. А во-вторых, только так можно быть уверенным, что мои друзья не постучатся случайно в первую попавшуюся дверь, не обнаружат там какого-нибудь крокодила и не остануться у него жить. И вообще, встречать друзей на платформе – это же здорово! Уверен, ни одно разумное существо в здравом уме не откажется от возможности встретить друзей на платформе.

Но на платформе меня никто не ждал, и я уже начал что-то подозревать… Тут явно случилось непредвиденное. Настолько непредвиденное, что ставило под угрозу всю мою поездку на Плутон.

Позади меня зазвенел трамвайный звонок – предупредительный сигнал, означавший, что двери скоро закроются, и трамвай поедет назад к центру системы. Я кинул взгляд на эту недружелюбную планету.

Пока я стоял на платформе, мои глаза успели немного привыкнуть к темноте, но мне всё равно не удавалось различить что-то кроме звёзд. Я запрокинул голову. Так и знал: Млечный Путь было видно почти так же хорошо, как из окна поезда. Казалось, протянешь руку, и можно будет потрогать его белёсое облако. Над горизонтом висел холодный Нептун. Удивительно. Половину того времени, что я трясся в трамвае, заняла дорога от Нептуна до Плутона. Я был уверен, что Нептун, как и другие планеты системы, уже давно превратился в ещё одну маленькую звёздочку на горизонте или вовсе исчез в тёмном небе.

– Молодец, что не исчез, – сказал я ему, – без тебя тут было бы совсем темно.

Нептун ничего не ответил, но отчего-то мне показалось, что он улыбнулся.

Я хотел было уже развернуться и войти назад в вагон трамвая, но тут моё внимание привлёк золотистый огонёк вдалеке. Я моргнул и пригляделся ещё раз. Так и есть. Тёплый, ровный свет, какой мог гореть только в окне чьего-то дома. Дома, где ждали меня. Ну конечно, там ждали меня! Всё становилось на свои места: очевидно, фенёк не сумел прийти по какой-то важной причине, но он знал, что я увижу его окна с платформы, и сам найду дорогу.

Я облегчённо вздохнул. Обидно было бы проехать через всю Солнечную систему только для того, чтобы выйти из трамвая, полюбоваться видами, и тут же поехать назад.

Колёса трамвая снова лязгнули за спиной, двери со скрипом закрылись и, постепенно набирая скорость, трамвай умчался туда, откуда приехал – к поясу астероидов. Я остался один – только горы, камни, снег, и звёзды. И едва различимый огонёк где-то вдали.

Наручные часы с восемнадцатью делениями – именно такие были в ходу в поездах Магистрали – показывали девять вечера. Я огляделся в поисках часов, но их на остановке не оказалось. Хотите сказать, они тут никому не нужны? Не верю. Потому что как без часов прикажете читать расписание? Расписания тоже не оказалось. Да что же это за планета такая?

Я махнул рукой – время и расписание трамваев вполне можно спросить у фенька. И ещё раз посмотрел туда, где в темноте горел огонёк. До дома было не больше километра. Что же, я не против пройтись.

Я подхватил чемоданчик и пошёл на огонёк.

Поначалу я шёл бодро, но не очень быстро. Потом начал замерзать, и ускорил шаг, а затем и вовсе побежал. Похоже, я здорово промахнулся, оценивая расстояние – от станции до дома оказалось по меньшей мере километров пять, и мне подумалось даже, что я окоченею раньше, чем доберусь до места. Конечно, можно было открыть чемоданчик и достать свитер… Но для этого требовалось, во-первых, снять пальто, а во-вторых, постоять в таком виде неподвижно – такое даже представить было холодно, не то, что сделать.

Дом оказался довольно большим – два этажа с чердаком. Свет горел только в том окне, которое смотрело в сторону трамвайной остановки. Прямо у входа стояли покрытые инеем ржавые качели. Никакого забора, никаких знаков, запрещающих или наоборот – приглашающих войти. Я постучал в дверь.

– Входите, – отозвался скрипучий голос.

Я так и встал на ступеньках с открытым ртом – голос принадлежал не феньку. Я начал лихорадочно соображать, что бы это могло значить и как мне следовало к этому относиться, но увы – мысли в голове будто замёрзли и наотрез отказывались думаться. Поэтому я собрал остатки самообладания и толкнул дверь.

За дверью оказалась маленькая ярко освещённая прихожая, отделенная от остального дома тонкой занавеской. Тут было тепло. Даже жарко. Замёрзшие руки и ноги будто закололо иголками, тело сразу потяжелело. С трудом справившись с желанием уснуть тут же, на месте, я приподнял занавеску и вошёл в большую гостиную, занимавшую, судя по размеру, почти весь первый этаж.

Посреди гостиной стояла небольшая печка-буржуйка с открытой заслонкой. Напротив печки в кресле-качалке сидела пожилая волчица, завёрнулая сразу в несколько шерстяных одеял. Она глядела на меня во все глаза, лапы в старых потрёпаных рукавицах сжимали подлокотники.

– Примат? – отрывисто гавкнула она, – Что ты делаешь в моём доме?

Я ещё не успел привыкнуть к тому, что другие разумные существа галактики называли нас, жителей Земли, приматами. Кроме того, в гостинной было слишком тепло, чтобы понять этот вопрос иначе, как риторический, а потому я оставил его без ответа. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, она опасливо, я – озадаченно. Затем волчица, по-видимому, решила, что я не представляю серьёзной опасности, осторожно откинулась на спинку кресла и сложила лапы на коленях. Взгляд её был по-прежнему настороженный.

– Надеюсь, ты закрыл за собой дверь? – спросила она.

– Разумеется.

– Разумеется, – передразнила меня волчица, – а почему тут тогда так холодно?

Лично я уже успел вспотеть, стоя посреди гостинной в пальто. Но, в конце концов, пока меня не выставляли назад, на улицу – какая мне разница? Раз хозяйка дома говорит, что тут холодно, значит, тут холодно. Я только пожал плечами. Волчица поёжилась и, не сводя с меня настороженного взгляда, начала шарить лапами в плетёной корзине с дровами. Я решил воспользоваться молчанием.

– Я прошу прощения, что потревожил вас, – начал я, – дело в том, что я ищу дом своего друга. Мой друг – фенёк, он должен жить где-то поблизости…

– Понятия не имею, о ком речь, – волчица наконец выбрала полено и, закинув его поглубже в печку, пошарила кочергой, – я живу одна.

– Допускаю, что я ошибся домом. Но у вас же, наверное, есть соседи?

– Никого, только я одна, – она поставила на место кочергу и отряхнула лапы.

– Что, неужели на всей планете никто больше не живёт?

– Нет, никого нет, – отрезала волчица и уставилась на огонь.

Я замолчал. Мне требовалось время, чтобы обдумать услышанное. Плутон, конечно – сравнительно маленькая планета и находится на отшибе, но не настолько же, чтобы тут жила одна только волчица. С другой стороны не похоже, чтобы у неё было много соседей, во всяком случае, я не заметил больше ни одного дома. Даже если соседи имелись, я начал всерьёз подозревать, что они попросту прячутся от волчицы.

Я предпринял ещё одну попытку:

– Это станция номер 095483476? – спросил я.

Волчица глянула на меня краем глаза.

– Нет, 095433476, – сказала она.

Я лихорадочно крутил эти два числа в голове, чувствуя, как чемоданчик выскальзывает у меня из рук.

– Ой, – сказал я наконец, – кажется, я перепутал номер станции.

– Неосмотрительно, – сухо сказала волчица, и в огромной гостинной это слово прозвучало приговором не только мне, но и всем приматам Солнечной системы.

Я решил ещё раз воспользоваться тем, что пока меня не выставляли за дверь, и тихонько полез перепроверять карты, билеты и телеграмму фенька.

На этот раз я прочитал все цифры по несколько раз, чтобы убедиться, что точно нигде не ошибся. И оказалось, что я действительно перепутал номер станции, и нужен был мне вовсе не Плутон, а астероид в системе Бернарда. Аж два дня пути от Солнечной системы! Мне захотелось лечь прямо тут на коврик и завыть. Ну почему я не уехал назад на трамвае, когда понял, что на остановке меня никто не ждал? Я же почувствовал неладное! Почему я сам себя не послушал? Почему я никогда сам себя не слушаю? Теперь мне предстояло идти назад по такой холодине до платформы, ждать там трамвай, который неизвестно, когда придёт, потом ехать назад…

Конечно, могло быть хуже. Нужный астероид мог оказаться в другом конце галактики… Но фенёк-то ждал моего прибытия именно сегодня, самое позднее – завтра. И он специально взял отпуск в честь моего приезда! Ясно одно: мне нужно как можно скорее выбираться отсюда, и на ближайшей станции послать феньку телеграмму. Ну почему, почему я такой растяпа?

– Когда отходит ближайший трамвай до пояса астероидов? – осторожно поинтересовался я.

– Завтра утром.

Не самый обнадёживающий ответ.

– А какое сейчас время суток на Плутоне?

– Смотря какая именно долгота тебя интересует, – ответила волчица, – Время суток на планетах, знаешь ли, зависит от долготы…

– Я имею в виду ту долготу, на которой мы находимся, – как можно более сдержанно пояснил я.

– Сейчас два часа ночи. Всего в местных сутках больше ста пятидесяти трёх часов.

Я вздохнул. Ну что мне стоило сделать два шага назад на остановке и уехать на трамвае назад? Я же хотел! Я же думал об этом!

– То есть, утро ещё не скоро? – похоронным голосом уточнил я.

– А ты неплохо считаешь… для примата, – она помолчала, наблюдая за тем, как меняется выражение моего лица, – впрочем, когда я говорила про утро, то имела в виду время Магистрали, так что ждать тебе осталось примерно десять часов, – она достала из-под одеяла свою худую мохнатую лапу, сняла варежку и посмотрела на наручные часы с восемнадцатью делениями, – девять с половиной, – поправилась она и надела варежку назад.