Кинжал для дона

Пролог

– Ты хотел меня видеть?

Ночные разговоры в саду – традиция, которую ввел Данте Орсини еще будучи капо. В этот уголок, где росли кипарисы, самшиты, а плетистые розы оплетали старую каменную арку, он приглашал лишь с одной целью: сообщить что-то важное настолько, что человек, удостоившийся чести, либо возвышался, либо исчезал навсегда.

Став доном, Данте начал проводить такие разговоры чаще, но именно меня он до сих пор ни разу не вызывал. Тем более вот так – через Марко. Официально.

Он стоял чуть впереди, у заросшей плющом ниши с обнаженной нимфой, из кувшина которого струилась вода в небольшой мраморный фонтанчик. Черные брюки красиво облегали сильные ноги дона. Рубашка – обнимала крепкие плечи. Рукава в привычной манере были закатаны до локтей, выставляя на показ многочисленные татуировки, которыми была забита вся кожа вплоть до костяшек. Белоснежная ткань в темноте ночи и тусклом свете садовых фонарей могла соперничать по яркости с луной – правда, ту совсем не было видно из-за облаков.

Было немногим больше двух ночи. В это время Стальной дон, выгуляв пса, возвращался в свое крыло, принимал контрастный душ и ложился спать. В редких случаях он мог позволить себе почитать перед сном, иногда – оставлял распоряжения. Но сейчас, по одной лишь позе, я понимала, что отдыхать дон Орсини в ближайшее время не собирался.

Он был напряжен. Его спина – идеально прямая, руки – заложены в карманы брюк. Взгляд устремлен вперед, туда, где между кустов крутился довольный Лео.

Данте не смотрел на меня. И это тоже было опасным звоночком.

Дон не спешил начинать разговор, делая вид, что наслаждается ароматом ночного сада, украшенного саженцами лаванды и лилий. Он делал так всегда – я прекрасно знала эту манеру ведения диалога, когда дон намеренно игнорировал собеседника, заставляя того нервничать и теряться в догадках. Скрываясь в темноте, я неоднократно наблюдала, как несчастные обливались потом, нервно кусали губы и комкали собственную одежду. Но одно дело – видеть, как испытывают терпение других, и совсем иное – оказаться самой на их месте.

Мне бы хотелось поторопить Данте, спросить, что происходит. Но я молчала. Во-первых, потому что сейчас мое место в тени точно занимал кто-то из Кустоди, значит, мы были не одни. Во-вторых, потому что требовать чего-то от Орсини бесполезно. Он ничего не скажет, пока сам не будет готов.

Данте свистнул, подзывая пса. Лео, шурша листвой и ломая ветки, вылетел из кустов, но понесся не к хозяину, а ко мне. Ткнулся в ноги, подставил морду – не удержалась и погладила добермана между ушей. Хороший мальчик. Помнит, кто подарил ему такую сказочную жизнь.

– Я заключил союз с русскими, – заговорил Данте. Холодно и отстраненно, как и должен дон озвучивать свои решения.

– Я не буду тебя с этим поздравлять.

Мои отношения с русской братвой складывались тяжело. Я им не доверяла, они меня ненавидели. Поэтому, несмотря на все обстоятельства, я была на стороне тех, кто выступал против договора с Воронцовым. К сожалению, нас таких было всего двое.

Вопреки ожиданиям, Данте не стал меня одергивать. А я каждой клеточкой своего тела чувствовала, как накалялась атмосфера, поэтому не отрывала глаз от пса, доверчиво трущегося о мои ноги.

Лео мог перекусить руку, если к нему лез кто-то, кто ему не нравился. Мог вцепиться в глотку по приказу хозяина. Но обычно просто рычал, не подпуская ни к себе, ни к Данте никого чужого.

Но я – не чужая. Я – Тень, которая всегда рядом. Поэтому сообщить мне что-то важное можно было любым другим способом. В любом другом месте.

Но мы – здесь. Соблюдаем традиции. И я совсем не верила, что попала в число счастливчиков, которые возвышались после подобного разговора с доном. Мне просто некуда возвышаться. Зато падать… падать я буду не меньше чем с высоты небоскреба.

– Братва выдвинула условие, – продолжил Данте.

– О, даже не сомневаюсь, – пробубнила себе под нос.

Русские только и делали, что выставляли условия. Удачные для себя, не для других.

– И я их принял, – закончил дон, проигнорировав мой комментарий.

Он замолчал. Я подняла на него взгляд, чтобы увидеть полное отсутствие эмоций на знакомом лице и несгибаемую волю в серых глазах.

Вот он, момент. Ради него я здесь – видимо, русские попросили о чем-то, связанным со мной. Иначе Данте не опустился бы до такого официоза.

– И что же попросил Ворон? – расправив плечи, поинтересовалась я. Чего бы дон от меня не потребовал сейчас, я бы выполнила. Даже если его приказ пойдет в разрез с моими желаниями. – Казнить меня? Упаковать в блестящий бант и вручить его советникам, как игрушку? Или согреть ему постель?

Наши отношения с Вовой Воронцовым оставляли желать лучшего. Несколько лет назад он пытался завалить меня в койку, наплевав на мое нежелание это делать. За это я оставила ему шрам на ребрах. После этого его парни с разной степенью настойчивости пытались меня убрать. Я в ответ сокращала их число. До открытого противостояния дело не доходило: Вова не хотел войны с Орсини, я его в этом поддерживала, поэтому наши стычки проходили, если можно так сказать, «неофициально».

А сейчас у Ворона возник уникальный шанс поставить меня на место. Я не сомневалась, что он им воспользуется.

На лице Данте не дрогнул ни один мускул. Оно застыло маской Стального дона, не выражая ровным счетом никаких чувств, от чего и без того острые скулы Орсини выступили сильнее. Взгляд привычно светился сталью – собственно, за него нынешний дон и получил свое прозвище.

Такой Данте устрашал. Не просто мужчина – бог, которому принадлежала большая часть мира и все населявшие его души. Настоящий вожак, за которым пойдет его стая. И мы действительно шли, куда бы не позвал нас дон.

Такой Данте вдохновлял. Достаточно было посмотреть на него, и становилось не важно, на что он тебя посылает: на увеселительную прогулку или откровенную смерть – ты все равно пойдешь, потому что он так захотел.

Мне такой Данте нравился до дрожи во всем теле, но лишь тогда, когда его устрашение было направлено на кого-то другого. Не когда напротив – я. Та, которая привыкла к другому отношению. И другому взгляду.

И чем дольше Орсини молчал, тем чернее становилось у меня на душе. Я начинала нервничать, а когда я нервничала, я злилась.

– Его условием была не ты, – наконец сжалился надо мной Данте, но, несмотря на смысл его слов, облегчения они не принесли. – Его условием была моя свадьба с его дочерью.

«Ты шутишь?» – хотелось мне спросить. – «Ты же не согласился?»

Но нет, я помнила, что дон сказал в самом начале. И я знала, что Данте никогда бы не позволил себе подобные шутки.

Я смотрела на него – хладнокровного, непроницаемого. Совершенно спокойного. Будто он вообще не был частью этой реальности. Будто решение о собственной свадьбе его никак не касалось. Будто он не собирался разбивать оба наших мира в угоду расчета и выгоды.

Я не могла уложить в своей голове, что дон Орсини собирался жениться. Последние лет десять он только и делал, что отстаивал свою свободу: то в противостоянии со своим отцом, желавшем через брак заключить выгодное соглашение, то в стычках с советом, когда сам занял место дона. Сейчас все те, кто пытался продавить его желание, были мертвы. И лишь двое оставшихся «старых» советников иногда упоминали о том, что было бы неплохо продолжить род Орсини. Данте в таких случаях заявлял, что кольцо на пальце для этого вовсе не обязательно.

А теперь он сам предавал собственные принципы?

Этот вопрос я тоже не стала задавать, потому что ответ был очевиден: да, он это сделал. Согласился на то, что всегда считал пережитком прошлого. Отказался от собственных убеждений ради союза. Ради семьи.

– Когда? – вот что я спросила.

– Через две недели.

Я скривилась. Даже сроки уже выставили.

Я ждала продолжения. Объяснения, планов, хоть чего-то, что позволило бы мне переключить злость на что-то другое. Но Данте молчал, а я закипала, пока ярость наполняла каждую клеточку моего тела.

Я не до конца понимала, на что злюсь. На Данте, за то, что он предавал сам себя? На русских, выдвинувших такое нелепое условие? Или на себя, не готовую видеть рядом с доном другую женщину?

Вероятно, на все сразу.

– И? – не выдержав тишины, спросила так резко, что даже Лео поспешил отойти подальше, словно чувствовал: я на грани. – К чему мне эта информация? Что мне с ней делать?

Данте прикрыл глаза – всего на секунду, и кто-то, кто не знал его так хорошо, как я, вполне мог бы подумать, что дон просто моргнул. Но я знала, что так он прятал глаза перед тем, как собирался сказать нечто ужасающее.

– Тебе придется покинуть виллу, – выстрелил в упор дон Орсини. И потом, словно желая сгладить эффект, добавил: – На время.

Но это как наклеить пластырь на оторванную конечность. Он… Он меня выгонял?

Я не могла поверить. И я, и моя злость стояли в оцепенении, в оглушении, в откровенном шоке. Нас выставляли за дверь? Из дома, в котором мы прожили всю свою сознательную жизнь?

– Марко подготовил тебе одну из наших квартир, – словно не замечая моего состояния, продолжал Данте, не сводя с меня пустого взгляда. – Повар, охрана, домработница, химчистка – все за счет семьи. Ты ни в чем не будешь нуждаться.

Он продолжал говорить что-то о том, что я в любой момент могу сообщить Кардиналу, если мне что-то понадобится, и мое требование будет исполнено в тот же миг. Что моя роль в семье не ставится под сомнение. Но я не слушала. Все, что могло меня сломать, уже прозвучало.

– Ты издеваешься? – не выдержала я, когда Данте взял паузу в своем глупом монологе. – Какая, к черту, квартира, охрана, домработница?!

Орсини тяжко выдохнул. Его брови нахмурились, а челюсть сжалась сильнее. Он не любил, когда на него повышали голос, а я редко себе это позволяла, когда мы были не одни. Но сейчас… я не могла молчать и не могла себя контролировать.

– Я же твоя Тень! – почти рычала я, делая шаг вперед. – Я должна быть рядом с тобой, за твоей спиной! Особенно теперь, когда ты собираешься поселить в своем доме русскую сучку!

Взгляд Данте потяжелел.

– Аккуратнее, Трис, – проникновенно проговорил дон, понизив интонации. – Ты говоришь о моей будущей жене.

Но меня это не пугало и не успокаивало. Меня это выводило из себя!

– Я говорю о твоей будущей убийце! – почти кричала, сокращая расстояние до минимального, чтобы ткнуть Данте пальцем в грудь. Голос срывался, но я не обращала на это внимания. – Ты не можешь от меня избавиться! Особенно сейчас! Кто будет тебя защищать?

– Меня будут защищать Кустоди, – совершенно не проникся моими словами Данте. Но и не отстранился, спокойно выдерживая давление моего ногтя. – Как и всегда.

Словно в ответ на его слова в дальнем конце сада появилась грозная фигура Луки – по ширине плеч его можно было узнать даже в темноте. Значит, где-то неподалеку прятались Марио и Кира – насколько я помнила, сегодня была их смена.

Они – профессионалы, я знала. Но у личных телохранителей Данте имелся один существенный недостаток:

– Они. Не. Живут. На. Вилле, – чеканя каждое слово, выплюнула я.

Кустоди охраняют виллу снаружи и в публичном крыле, где обитает прислуга и приезжие гости. Но не в личных комнатах Данте. Даже не в соседней. А эта русская принцесса будет жить буквально в его постели!

Неужели он не понимал, что пускает змею в кровать? Что подставляет спину? И что собирается убрать единственного человека, который всегда эту спину прикрывал?

– Тебя это уже не касается, – холодно отрубил Данте, заставляя меня отшатнуться.

Я знала его как никто другой. Каждую привычку, каждый жест, каждую интонацию. Поэтому за секунду понимала, что Орсини не собирается отступать.

Он не просто от меня избавлялся. Он приказывал мне уйти.

Я не могла ослушаться приказа. Не только потому, что все мое существо было против, в скорее из-за обиды, горевшей в груди. Я никогда не навязывала свое общество тем, кто его не желал. А сейчас Данте, очевидно, не хотел видеть меня рядом с собой.

Поэтому я уйду. Раз мой дон этого хочет.

– Значит, – я сглотнула горечь, не желая показывать, как сильно меня задели слова Данте. – Это отставка?

Впервые за весь разговор Данте позволил себе реакцию: едва заметно, но его щека дернулась, будто Орсини собирался поморщиться… но удержался, обижая этим еще сильнее.

Я надеялась, что значила для него нечто большее. Нечто нерушимое. Вечное. То, от чего не отказываются.

Но я ошиблась. И сейчас, понимая, что меня отодвигают в сторону из-за посторонней девчонки, меня душила злость. Нет, ярость – дикая, бесконтрольная ярость.

– Твое место в семье неизменно, – слишком равнодушно парировал Данте, но я лишь горько усмехнулась.

– Ты ошибаешься, – покачав головой, я отступила на шаг, а после еще на один. – Ты только что выкинул меня. Как хлам. Не смей говорить о неизменности.

Я служила ему дольше, чем себя помнила. Всю свою жизнь, если подумать. Я провела рядом с Данте Орсини двадцать пять лет, а шесть лет до него – словно и не существовали. Я не просто предана ему – я им жила, невольно делая его смыслом своей жизни. И все это время я чувствовала, что меня ценили. Уважали. Ко мне прислушивались.

Я стала его Тенью. Его личным палачом и защитником. Я убивала ради него. Я пытала ради него. Я дышала ради него.

А сейчас всего этого оказалось недостаточно.

– Беатрис, – Данте дернулся в мою сторону, позволяя себе то, что не позволял никогда за время традиционных ночных разговоров в саду: он отбросил маску Стального дона, обнажая эмоции.

Но я запретила себе анализировать его взгляд и выражение лица, прикрывая глаза.

– Нет, – я махнула головой и развернулась, заставляя себя ускориться. – Ты приказал – я исполнила. Все просто. Как и всегда. Передашь через Марко, если потребуется кого-то убить для тебя.

Потому что, несмотря на боль внутри и задетую гордость, я – всего еще его Тень. И это ничем не изменить.

Глава 1

Беатрис Кастелли. Настоящее. 26 минут.

Я ушла той же ночью. Не заходя в дом – мне нечего было там забрать. Одежда, оружие – плевать, даже если все это отдадут новоявленной невесте дона. Пусть забирает, мне не жалко. Хотя где-то внутри я все еще надеялась, что ее поселят как можно дальше от Данте.

Мой путь лежал через гараж. Можно было попросить одного из охраны Крепости[1]довести меня, но мне нужно было слить куда-то клокотавшую внутри ярость, и я выбирала самый лучший для этого способ: байк. Я редко его использовала, особенно в последнее время, когда угроза Триады нависала, словно лезвие над горлом, но, если не выпустить эмоции через скорость – я сорвусь.

А еще не выдержу и прострелю кому-то голову, если хотя бы мельком увижу сочувствие в зеркале заднего вида.

Я уже сворачивала к воротам, когда дорогу мне преградил мужчина. Несмотря на свои размеры, он появился настолько бесшумно, что первым моим порывом было выхватить пистолет из-за спины. Рука сама дернулась к нужному месту, но нащупала лишь пустоту. На разговоры тет-а-тет с Данте я ходила без оружия. Раньше.

– Над входом камеры, – равнодушно сообщил мне Риккардо Мартелли – старший над всеми Кустоди[2]дона. Причем, «старший» не только по званию, но и по возрасту: он был телохранителем еще при прошлом доне, Карло Орсини, отце Данте. – Вытри слезы, если не хочешь, чтобы назавтра пошли слухи.

Я нахмурилась, недоуменно глядя на мужчину. Во-первых, потому что не поверила ему сразу: чтобы я, да плакала? Но быстрое прикосновение к щеке лишь подтвердило слова Грома: на кончиках пальцев осталась влага.

Тут проявилось «во-вторых»: какое ему было дело до того, заметят ли сидящие на камерах охранники мое состояние? Ведь отношения с Риккардо у нас были далеки от дружеских. Более того: мне всегда казалось, что он меня недолюбливал, ведь что во время обучения, что после Мартелли не стеснялся в выражениях, распекая меня за малейший промах.

Он никогда в меня не верил, о чем заявил в первую нашу встречу. И с годами эта вера не окрепла ни на йоту.

Тогда почему сейчас мне казалось, что его лишенные эмоций слова – это попытка помощи?

– Плевать, – бросила я, однако кулаком быстро вытерла оставшиеся дорожки. Надо же, я не думала, что слова Данте задели меня настолько сильно. – Я все равно здесь больше не живу.

Обогнув Мартелли, я двинулась дальше, но уже через пару шагов мне в спину донеслось:

– Тренировки Кустоди все еще проходят каждый день. Не смей их пропускать.

Я резко развернулась. Риккардо стоял, сложив руки на груди, и смотрел на меня так, словно действительно имел право отдавать мне приказы.

Но я – не одна из Кустоди. И никогда ей не была.

– Я больше не охраняю дона, – напомнила ему то, что он наверняка узнал задолго до меня.

Гром лишь пожал плечами.

– Кто знает, когда это изменится? – задумчиво бросил он и двинулся в нужную ему сторону. – Не хотелось бы, чтобы к тому моменту ты растеряла навыки.

Он ничего не пояснял, и даже намеком его слова не казались. Но внутри меня из-за них поднимала голову надежда – и я мысленно свернула ей шею. Никаких иллюзий насчет счастливого финала. Он точно не для меня.

Больше меня никто не останавливал. Охрана у гаража смотрела на меня равнодушно: они прекрасно знали, что я могла в любой момент приходить и уходить с территории виллы. Поэтому, когда я забирала из специального шкафчика ключи от байка, они тихо обсуждали что-то свое, стоя как можно дальше от меня.

Ворота были услужливо распахнуты. И те, что в гараже, и те, что на въезде. Словно в том, что я уезжала, не было ничего такого. Подумаешь, Тень отправилась на очередную казнь, что в этом нового?

Только одно было иначе: в этот раз на казнь отправилась я сама.

Мотор ревел, когда я покидала поселок, в котором находилась Крепость. Это место было закрытым от целого мира, все дома здесь принадлежали семье. Одни доставались в награду Капо, другие использовались как гостевые или временное место для проживания важных лиц, которых не хотели пускать на виллу. Здесь не было лишних людей. Зато имелась высококлассная защита от любого внешнего вторжения.

КПП на въезде в поселок. Еще одна скрытая от глаз защитная башня со снайпером – я без проблем преодолела их все, хотя где-то внутри надеялась, что хоть кто-то попытается меня остановить. Я была бы рада конфликту – любому. И плевать, что при мне нет даже кинжала, чтобы защищать себя или нападать: мое тело – само по себе оружие, приученное убивать.

Но байк уносил меня все дальше, и никто не думал ему мешать. Хорошо, уговаривала я себя. Пусть так. Пусть меня выгнали, как вшивую собаку. Переживу. Найду себе другое место – быть полезной семье я все еще могу. Да, не как Тень дона. Но я все еще его палач, а с учетом стычек с японцами, работы у меня вряд ли в ближайшее время будет мало.

Пускай меня лишили дома. Места, в котором, черт возьми, я была счастлива! Жаль, что больше не будет совместных ужинов с Марко. Прогулок по ночному саду с Лео. Утренних тренировок в тренажерном зале с кем-то из заступающих на пост Кустоди.

Ничего, справлюсь. Найду себе новые занятия по душе – может, начну наконец-то бегать по утрам. Или научусь готовить. Да хоть вышивать крестиком! Лишь бы не сидеть без дела. Не позволять себе хотя бы на минуту задумываться о том, о чем думать было нельзя.

Но что упорно лезло в голову.

Сильные руки. Выбритые виски. Татуировки на всем теле – я с легкостью могла описать каждую из них. Длинные пальцы. Короткие русые волосы. Серые глаза.

Вдавила газ до упора. Но попытка сконцентрироваться на поворотах с треском провалилась.

Не выдержав самой себя, я с визгом увела мото в занос, останавливаясь посреди дороги. Меня развернуло точно на сто восемьдесят градусов, и теперь передо мной, как на блюде из чистого золота, лежал весь поселок – роскошный, надменный и смертельно опасный.

Вилла Нико – массивное палаццо в тосканском стиле, с грубыми каменными стенами, скрывающими внутренние дворы с фонтанами. Дом Эцио – белоснежный, с колоннадами и мраморными террасами, утопающий в олеандрах и цитрусовых деревьях. Особняк Сандро словно противостоял им, отражая современность во всем: стекло и бетон, плоские крыши, никаких украшений.

Но больше всего выделялась резиденция Ла Стриги – черная, как прозвище хозяйки, с узкими, словно бойницы, окнами и садом, надежно скрывавшим все происходящее.

А чуть дальше – La Fortezza. Не просто вилла. Символ.

Она стояла на холме, будто корона на голове короля, подсвеченная мягким золотым светом. С одной стороны ее опоясывала серебристая от блеска луны река. С другой – высокий забор, за которым расположилась маленькая армия Кустоди. Их не было видно, от чего создавалось ощущение уязвимости.

Но мысль, что Крепость легкодоступна – это последняя ошибка, которую совершит тот, кто задумает туда влезть.

La Fortezza неприступна, как древний замок, только без рва и башен. И каждый, кто находился внутри, чувствовал это: защищенность.

Чувствовала ее и я. И считала себя тем, кто эту защищенность обеспечивал. А теперь…

Я задержала на ней взгляд еще на мгновение. Песочные стены, величественные балконы, огромные окна. Сад – живое произведение искусства.

Мой дом. Моя крепость. Мое прошлое и настоящее.

Но не будущее.

[1] La Fortezza – в переводе с итальянского «Крепость». Неофициальное название виллы Орсини.

[2] Custodi – в переводе с итальянского «Хранители». Каста личной охраны дона Орсини и членов его семьи.

Глава 2.1

Беатрис. Прошлое. 3 месяца, 12 дней, 6 часов и 47 минут.

Я прекрасно помнила тот день, когда впервые увидела Крепость.

Мне было шесть. Последние полгода я прожила в приюте, но в моей памяти не отложилось, как я туда попала. Надзирательница Мэй, как ее все звали, ничего не объясняла, а на прямой вопрос могла и подзатыльник отвесить, поэтому я ни о чем не спрашивала. Просто жила. Ела, что дают, спала там, где показывали, и молчала.

В приюте мне не нравилось все. Каждый сантиметр этого места дышал безнадежностью.

Стены – когда-то, возможно, ярко-синие – теперь покрылись слоем грязи и облупились, обнажая старые слои штукатурки, как струпья на больной коже. Полы скрипели и шатались под ногами, доски расходились, образуя дыры, в которые постоянно проваливались носки и мелкие вещи. Окна – эти жалкие деревянные рамы с мутным стеклом – не держали ни холод, ни тепло, а в щели между рассохшимися створками спокойно могла пролезть моя ладонь.

Еда была не просто пресной – она была обесцвеченной, словно повара специально вываривали из нее все вкусы и запахи. Каша, больше похожая на клей. Суп, где плавали одинокие кружочки морковки. Хлеб, который крошился в руках, но при этом умудрялся быть резиновым.

Воспитатели… О, эти тюремные надзиратели в гражданском! Их лица запомнились мне лучше всего – желчные улыбки, когда они кого-то наказывали, холодные глаза, оценивающие тебя как вещь, жирные пальцы, хватающие за плечи слишком крепко. Они не воспитывали – они ломали, и делали это с удовольствием.

Даже воздух здесь был другим – спертым, пропитанным запахом дешевого мыла, пыли и чего-то несвежего. А время текло иначе – медленно, тягуче, будто специально растягивая мучения.

Я не была общительным ребенком. Да и никто в том приюте не был. Были старшие – те, кто сильнее. И младшие – мы, те, кому доставалось.

У нас отбирали еду. В особо холодные ночи, когда ты всерьез боялся замерзнуть насмерть, – еще и одеяла. Для развлечения могли спрятать одежду, пока кто-то был в душе, или обсыпать трусы жгучим перцем, утащенным с кухни. Мне везло – меня трогали меньше остальных. Но лишь до тех пор, пока я не заступилась за паренька.

Он был старше, но ниже меня ростом. Щуплый, костлявый – по нему легко было пересчитать все кости. Несуразный. И в очках – это и стало его проклятьем. Над ним издевались с особой жестокостью, а он только плакал, чем заводил старших еще больше. Им нравилась его беспомощность. Нравилось его ломать.

В один из дней я не прошла мимо. Не нарочно – мне не было дела до чужих проблем. Они зажали его в коридоре у окна, как обычно отобрав очки. Один из заводил стоял на покосившемся подоконнике, удерживая их за дужку так высоко, чтобы невозможно было достать, а остальные заставляли жертву прыгать. Снова и снова, снова и снова.

Я просто шла – мне нужно было отнести тряпки в кабинет Надзирательницы Мэй, когда один из паршивцев слишком сильно толкнул паренька, и тот упал прямо на меня, похоронив нас обоих под ворохом застиранной ветоши, используемой для уборки. Мне было больно, но больше всего – обидно, и я не смолчала.

В той драке мне разбили губу и впервые сломали нос, но и обидчикам неплохо досталось даже несмотря на то, что их было больше. Я успела расцарапать лица троим, прежде чем нас нашел один из воспитателей. Меня отвели в медкабинет, остальных отправили убирать двор, а когда я вернулась, обнаружила у своей кровати очкарика.

Забавно: я до сих пор помнила его лицо. Круглое, веснушчатое, хотя волосы светлые, совсем не рыжие. Но совершенно забыла имя.

Он решил, что я заступилась за него, а я не стала его разубеждать. На этом мы и подружились, если можно так назвать отношения, где каждый молчал. Но в том молчании было куда больше близости, чем со всеми остальными обитателями приюта вместе взятыми.

В тот день Очкарик нашел меня сам – я убирала в столовой после обеда, когда он, взлохмаченный и напуганный, ворвался внутрь ураганом.

– Пойдем скорее, – схватив за руку, он потянул меня в сторону заднего выхода, не дав отнести посуду к раковинам. – Нужно спрятаться, пока они не нашли нас!

– Кто?

Очкарик не ответил. Он прожил в приюте дольше моего, поэтому и знал больше. Я лишь пару раз слышала, что с какой-то периодичностью здесь появлялись люди, которые забирали детей. Нет, не домой – на счастливых родителей они не походили. После их визита те, кого забрали, никогда не возвращались.

Но за время своего пребывания я не видела подобных гостей. До этого момента.

Выяснять что-то было поздно, да и очкарик на ходу не стал ничего объяснять. Он вытащил меня сначала во двор, таща за собой как собачку на поводке. Потом – свернул к отдельно стоящему флигелю, выполнявшему роль склада, и лишь тогда обмолвился, что нам нужно залезть на чердак, чтобы «переждать».

Но сделать это мы не успели.

– Эй, вон они! – донеслось до нас откуда-то из-за спины. – Хватайте!

Необъяснимый страх холодными мурашками осел на спине.

– Бежим!

И мы побежали. Я не оборачивалась, боясь споткнуться. Очкарик крепко держал меня своей потной ладошкой. Но он был приучен к этому – к бегству, а я обычно предпочитала принимать удар.

Я не знала, от чего мы бежим и чем может закончится встреча с мужчинами, что стремительно нагоняли меня. Но иррациональная паника не давала мне ни одного шанса: просто была, просто душила меня, заставляя сбиваться с дыхания.

Поэтому я все-таки споткнулась. Моя ладонь выскользнула из чужого захвата, колени подогнулись, чтобы уже через секунду встретиться с землей. Боль пронзила все тело, но я не успела ее осознать, как чьи-то грубые руки схватили меня за подмышки и подняли в воздух.

– Попался!

Я вырывалась, но держащему меня амбалу до моих попыток не было никакого дела. Он превосходил меня в несколько раз только в ширину, не говоря уже про рост, поэтому без особого труда со мной на руках разворачивался и тащил меня обратно в сторону приюта.

– А второй? – спросил еще один громила.

Они оба были в черном, и у них обоих были угрожающие лица. Больше я ничего не запомнила.

– Пусть катится к черту, – бросил тот, что нес меня. – Мы должны были привезти пятерых, с этим как раз пятеро.

Я не понимала ничего. Ждала, когда меня отпустят, была готова к ругани Надзирательницы Мэй. Но меня не занесли внутрь. Двое обошли здание и уверенно двинулись в сторону небольшого фургона, стоящего у ворот.

Я вырывалась до последнего, понимая, что ничего хорошего меня не ждет. Но, что удивительно, давившие на меня в обществе Очкарика паника и страх отступили, оставляя после себя только злость. За непонимание. За грубое обращение. За то, что меня куда-то тащили, несмотря на все силы, что я прикладывала, чтобы выбраться.

– Какой-то он хиленький, – глянув на извивающуюся меня, прокомментировал третий амбал, стоящий у машины.

– Зато бегает резво, – парировал мой пленитель и резко рявкнул: – Открывай!

Все произошло очень быстро: с тихим скрипом задние дверцы фургона распахнулись, позволяя мне рассмотреть только то, что внутри было еще четверо мальчишек, жавшихся по углам, а уже в следующую секунду меня, точно мешок с мукой, скинули внутрь.

И наступила темнота.

______

Не забудьте подписаться на автора, чтобы отслеживать новинки и получать уведомления 💞

Глава 2.2

Никто не разговаривал. Слышались лишь тяжелое дыхание и тихое поскуливание, но и они исчезли, стоило только автомобилю тронуться с места. И дальше единственным звуком стал шум дороги за тонкими стенами кузова.

Я сидела, обхватив колени руками. Я не боялась темноты, но в тот момент меня пугало не отсутствие света, а полное непонимание происходящего. Что это за люди? Куда нас везут? Что с нами будут делать? Вопросы так и множились в моей голове, но я лишь сильнее впивалась пальцами в локти, не решаясь хоть один озвучить вслух. Прикрыла глаза и дышала на счет, как учил Очкарик. Он говорил, это помогало ему, когда старшие запирали его в чулане.

Ехали долго. Мои руки онемели до такой степени, что вряд ли я смогла бы разжать пальцы без посторонней помощи. Мои ноги, обутые в потрепанные сандалии, замерзли так, что я перестала чувствовать их до самой лодыжки. Так еще и на последнем из поворотов я не удержала равновесия и упала на соседа, задев его плечом.

– Аккуратней! – прошипел незнакомец и грубо меня оттолкнул.

Я его не винила – ему тоже было страшно, поэтому просто отсела подальше, насколько позволяли размеры фургона. Зато подвигалась, разгоняя кровь по телу.

Через несколько минут шины плавно затормозили с тихим шелестом, после раздался шум воротного скрежета. Еще минута дороги, и автомобиль окончательно остановился.

Дневной свет, проникший в резко распахнутые двери, ослепил. Я попыталась прикрыться ладонью, но, когда подняла руку, в нее тут же вцепилась чья-то огромная ладонь и дернула меня вперед. Я снова упала – но на этот раз не на грязный задний двор приюта, а на ровную, теплую, пахнущую солнцем асфальтированную дорожку.

Рядом со мной с той же неаккуратностью опускались другие мальчишки, но я на них не смотрела. Я не смотрела и на суровых мужчин, замирающих вокруг. Все мое внимание притянул к себе дом – настоящий дом! – стоявший в отдалении.

У меня перехватило дыхание.

Я даже не знала, что такие дома бывают на самом деле. Он был огромный и казался почти живым – как будто дышал теплом и светом. Песочного цвета стены сияли под солнцем, словно сами были сделаны из света. Высокие колонны, тонкие балконы с узорными перилами, широкие окна, отражающие небо и зелень… Я заметила лестницу у главного входа – широкую, с красивыми ступенями, и сад, раскинувшийся сбоку: настоящий, с деревьями, кустами, клумбами и дорожками.

А еще – бассейн. Я никогда не видела его раньше, но сразу поняла, что это он. Вода в нем была ярко-голубая, как на картинке из журнала, и будто звала: «Посмотри! Коснись!»

Все вокруг казалось невозможным. Красивым. Волшебным.

И тогда – грубый удар.

– Мордой вниз! – кто-то со всей силы толкнул меня в затылок. Я едва не ободрала нос, только выставленные руки спасли от встречи с асфальтом.

– И какого черта вы притащили этот сброд сюда? – взревел голос где-то слева.

Перед моим лицом показалась пара тяжелых армейских ботинок, но уже через секунду они двинулись дальше вдоль шеренги.

– А куда? – поинтересовался тот, что поймал меня.

– На винодельню, придурок! – звук был таким, будто кому-то прилетело по затылку. Я его знала, потому что в приюте это был излюбленный способ наказания у воспитателей. – Если будешь слушать приказы дона через слово, быстро отправишься кормить червей!

Я не знала, о каком доне идет речь – я и слово-то такое услышала впервые. Но сразу сообразила, что это кто-то важный, раз он мог отдавать приказы.

– Уберите их отсюда, – вновь мелькнули армейские ботинки и скрылись из поля моего зрения. – Пока кто-то из Орсини их не заметил.

Секунда – и нас снова стали заталкивать в фургон даже проворнее, чем из него выталкивали. Начали с дальнего от меня парня, поэтому, пока не дошла очередь, я рискнула поднять взгляд и еще раз посмотреть на дом, покоривший меня до глубины души.

Он был таким красивым, что трудно было дышать. И на миг – на целый миг! – я вдруг представила, как я могла бы в нем жить. Бегать по вереницам коридоров, прятаться в комнатах с изящной мебелью, гулять босиком по идеально ровной траве. Возможно, у меня была бы собака – большая, с которой мы вместе гуляли бы на заднем дворе.

И кто-то из взрослых. Кто-то, кто любил бы меня.

Мои мечты разрушились вместе с хлопком закрывшейся двери и наступившей темнотой, отрезавших меня от чудесного зрелища. Но весь дальнейший путь я вновь и вновь воскрешала перед взглядом тот дом с его окнами, лестницами и деревьями.

И от этого неизвестность уже не казалась такой пугающей.

К концу дороги я уже не сомневалась в том, что однажды попаду в то место и узнаю, каким чудесным тот замок был изнутри.

Но этой встречи пришлось ждать очень и очень долго.

Глава 3.1

Беатрис Кастелли. Настоящее. 13 дней, 15 часов и 14 минут.

Пот застилал глаза, но я не позволяла себе даже моргать, когда капли попадали на глаза. Удар, удар, еще один – особенно резкий, как выстрел. Точный, как приговор. Боксерская груша вздрагивала от каждого моего касания, покачивалась под тихий перезвон цепи.

Обычно груша скромно ютилась в углу, покрываясь пылью и плесенью. Но сегодня… Сегодня я заботливо стерла с нее все следы долгого бездействия, не без труда зацепила за свисающий с потолка крюк и сделала из нее приемник всей той злобы, что копилась в моей душе последние тринадцать дней.

Склад дышал мраком. Единственная лампочка на столе, без абажура, но с длинным проводом, тянущимся от генератора, бессильно боролась с тьмой, оставляя стены погребенными в черноте. Темно-красные, осыпающиеся от старости кирпичи только рады были остаться вне поля моего зрения. Ведь я тоже – сама чернота.

Это место было моим пристанищем. Оно напоминало мне о самых худших днях в моей жизни: именно здесь меня нашли, прежде чем отдать в приют. Я выкупила здание сразу после того, как об этом узнала. Оно словно стало моим отражением: выбитые окна – как многочисленные шрамы на теле; дырявая крыша – как моя пробитая предательством вера. И лишь стены – потертые, но все еще стоящие на своем – как моя преданность. Непоколебимая. Способная умереть только тогда, когда и меня не станет.

В этом помещении, назначение которого я никогда не знала, не было ничего, кроме стола, лампы и груши. Оно – темное, продуваемое всеми ветрами, прекрасно отражало мое нынешнее состояние. Черное, даже при свете дня. Покинутое всеми. Лишенное даже наивной надежды на то, что придет хоть кто-то.

Первые дни я правда на что-то надеялась. Теперь вера сдохла, как дохнут бездомные собаки – тихо и незаметно, и я закопала ее в дальнем углу, принимая простую вещь:

Так и должно быть.

Это – мой мир. В нем нет солнца, лишь вечные сумерки. Нет чистоты – только грязь под ногтями и в мыслях. Нет жизни – только пустота в груди, зияющая так же, как пролом в дальней стене.

Очередной удар. Потрепанная кожа заскрипела, прежде чем груша отлетела назад дальше, чем обычно. Костяшки, туго перетянутые бинтами, протяжно заныли в унисон истерзанному снаряду. Грязно-серая ткань окрасилась красным – сначала робкими пятнами, затем – яростными подтеками. Треснутое ребро напоминало о себе при каждом вздохе, и даже надетый по настоянию доктора корсет не спасал. Но боль давно уже ничего для меня не значила. Она не приносила ни искупления, ни облегчения – только призрачное ощущение, что я еще жива.

Поэтому я продолжала. Снова и снова. Уже второй час подряд – сегодня время окончательно потеряло для меня всякий смысл.

Груша металась из стороны в сторону, словно упрашивала закончить издевательства, но я била и била, всеми силами стараясь не представлять на ее месте никого конкретного.

– Так и знал, что найду тебя здесь.

Я услышала его задолго до того, как он вошел. Джип Марко рокотал, как довольный кот, не говоря про шелест шин по гравийной дороге. Выбитые окна под потолком прекрасно пропускали любой шум: от малейшего шороха до раската грома.

Кардинал и сам не таился: мелкие камушки крошились под подошвой его ботинок с громкостью оружейных выстрелов в гробовой тишине склада. Марко не пытался подобраться ко мне со спины – да я бы и не позволила. Но Вителло – один из немногих, кому не хочется вскрывать глотку даже за нарушение личного пространства.

Я не ответила. Нечего было отвечать. Поэтому продолжила свою тренировку, которая давно уже перешла в стадию откровенного изматывания собственного тела. Увы, пока безуспешную.

Марко остановился на границе моего зрения, но я прекрасно видела его черный классический костюм, ярким пятном выделяющийся на фоне моего полуразрушенного убежища. Белоснежная рубашка едва ли не светилась от своей белизны. Расстегнутый пиджак оттенял ее свет хоть немного. Руки засунуты в карманы брюк. Ноги расставлены широко, словно Кардинал собирался защищаться, и для этого выбрал самую устойчивую из своих поз.

Но я не планировала на него нападать.

Несколько минут прошли в тишине. Я все так же колошматила грушу под тихий скрип последней. Марко пристальным темным взглядом изучал меня. Я не собиралась демонстрировать ничего из того, что кипело внутри, поэтому надевала на лицо свою «рабочую» маску.

Никаких эмоций. Я – машина. Идеальная и бездушная.

– Ты ведь знаешь, какой сегодня день?

Одна фраза, и рука дернулась, уходя значительно правее. Груша раскачалась так, что пришлось обнять ее, гася колебания. При этом в Марко я запустила взгляд, полный затаенной злобы за то, что мешал мне тренироваться.

Он действительно думал, что я не знала? Да если бы у меня был настенный календарь, я бы закрасила сегодняшний день в черный. Но календаря не было, что совершенно не мешало мне держать в голове нужную дату даже в алкогольном бреду. А сопоставить ее с датой в телефоне было не так уж и сложно.

– Я отправила букет и поздравительную открытку.

Не собиралась делать и этого, но вчера, проходя мимо цветочного магазина, не сдержалась – слишком оглушительным на пустынной улице оказался аромат свежесрезанных растений. Выбрала самый красивый букет из девственно белых пионов и вложила в него одну из готовых записок с пожеланием счастливой семейной жизни. А вместо подписи оставила рисунок – такой же, какой однажды Данте оставил на моем теле.

Появляться в церкви я не собиралась. Мое место – здесь, в темноте. Не зря же я – Тень. Поэтому я возвращалась в стойку, шумно выдыхала, будто перед погружением под воду, поднимала руки и наносила очередной удар. Но не успевала нанести второй, когда Марко снова меня отвлек:

– Почему тебя не было среди гостей? Я точно знаю, что ты получила приглашение.

Не сдерживаясь, зарычала сквозь зубы, снова промахиваясь. В это раз позволила снаряду крутиться как угодно, пока сама отходила на пару шагов в сторону. Хотелось наброситься на Марко с кулаками, но я понимала, что он ни в чем не виноват. Да и не поддержит он моего стремления подраться: его внутренние принципы запрещали ему бить женщин. Даже в спаррингах. Даже если они сами этого просили.

– Ты следишь за мной?

Иначе откуда бы ему знать о том, что чертово приглашение из обещанной доном квартиры я действительно забрала? Чтобы позже сжечь буквально в паре метров от того места, где мы сейчас стояли.

– Я за тобой присматриваю, – не стал отнекиваться Марко.

Я окинула его взглядом. Андербосс, второй в иерархии семьи Орсини, Вителло вовсе не выглядел устрашающим. Заметь его кто в таком виде на улице, наверняка принял бы за успешного бизнесмена. У Марко весьма симпатичное, мужественное лицо, красиво уложенные черные короткие волосы, легкая небритость, которая никогда не перерастала в полноценную бороду. Если так посудить, Вителло больше похож на ловеласа, чем на бандита.

Но он – правая рука Данте Орсини. Тот, который убивает и заявляет «я за тобой присматриваю» с одним и тем же выражением лица.

Я не удивлена. Более того, догадывалась, что Данте приставил ко мне кого-то соглядатаем, чтобы я не творила глупостей. Поэтому в выделенном пентхаусе я не жила. И дело не в задетой гордости (хотя и в ней, конечно). А в том, что я не хотела чувствовать себя дома где-то в другом месте. Поэтому квартиру я не обживала. И не появлялась там, предпочитая ночевать здесь, на складе – только матрас поприличнее притащила. Марко, думаю, прекрасно об этом знал.

Но я заглядывала в выделенную мне жилплощадь время от времени именно для этого: чтобы получить хоть какое-то послание. Вот, получила. Интересно, пепел уже развеялся?

Оторвавшись от изучения максимально спокойного Марко, я вернулась к тренировке. Боль отвлекала от темных мыслей.

В этот раз не успела даже замахнуться.

– Ты не ответила.

– А ты? – перевела я стрелки, опуская уставшие руки. Они давно уже налились свинцом, но я держала их на одном упрямстве, которое сейчас сдавалось под наплывом ярости. – Почему ты не рядом с доном? Ты ведь его правая рука.

Марко склонил голову набок, отчего его темные волосы упали вперед, прикрывая часть лба.

– Потому что не хочу смотреть, как моему другу делают больно.

Глава 3.2

– Ха! – я усмехнулась и отвернулась, начиная разматывать бинты на левой руке. Интуиция подсказывала, что Кардинал больше не позволит мне лупить грушу если не действиями, то хотя бы разговорами на грани фола. – Я видела эту русскую принцессу. Даже если она ударит Стального дона со всей силы, вряд ли ему будет больно.

Она была похожа на куколку, изящную фарфоровую статуэтку. По-детски наивное личико, украшением которого являлись огромные голубые глаза, глядящие на мир влюбленным взглядом. Блестящие золотистые волосы словно из рекламы шампуня. Идеальная, чуть бледноватая кожа даже на вид казалась бархатной, и я готова была спорить: на ней не было ни единого изъяна – ни прыщика, ни шрама, ни татуировки.

На её фоне я не то, чтобы проигрывала. Нас даже ставить рядом стыдно было.

Она была чистой и непорочной, эта русская девочка. Вообще не удивлюсь, если она окажется еще и девственницей в свои неполные двадцать.

Идеальная невеста. Идеальная жена.

Идеальная не я.

– Я не про Данте.

Брошенный из-за плеча взгляд подтверждал то, о чем еще секунду назад догадался разум: Марко смотрел на меня. Прицельно. Со смесью решительной поддержки и теплого сочувствия.

Потому что я тоже его друг. Как и Данте. И то, что в такой день Марко выбирал меня, а не своего босса, говорило о многом. Но…

– Мне все равно, – соврала, возвращаясь к своему занятию.

Мне не было больно даже физически, что говорить про боль душевную. Ее я не испытывала уже очень давно, а те отголоски, что копились в теле, были не сопоставимы с теми, что мне приходилось терпеть во времена своего детства.

Но я злилась. Злилась настолько, что хотелось выхватить пистолет, ворваться на чертову свадьбу и расстрелять там всех. Невинную невесту, ее жирного отца, его хамоватых сподручных. А после пойти и перестрелять еще и всю Триаду, не надев бронежилет.

Поэтому сегодня я не взяла с собой оружия. Только голые руки, замотанные не специальными бинтами, а огрызками от старой тряпки, найденной мной где-то в ворохе местного тряпья.

– Ну, конечно, – хмыкнул Марко, и я услышала его приближающиеся шаги. – Поэтому ты запряталась в свою пещеру и до крови избиваешь несчастную грушу.

Что я могла на это ответить? В каждом своем слове Кардинал был прав. Я пряталась. Я бесилась, как запертый в клетке зверь. И я причиняла себе боль физическую, чтобы задушить боль душевную.

Откинула испорченную кровью ткань прямо на пол. Раздражало все: место, время, окружение. И ненавязчивый цитрусовый аромат одеколона Марко, подошедшего слишком близко.

– Трис, – произнес он тихо, положив руку мне на плечо. – Ты ведь понимаешь, у него не было выбора. Нам нужен союз с русскими.

Конечно, я понимала. Признавала и необходимость, и обоснованность. Но лишь умом. Зато все остальное тело едва ли не дрожало от накрывающей меня ярости.

Я резко развернулась, сбрасывая с себя чужую ладонь.

– Он не должен был приносить себя в жертву, – выдавливала я сквозь зубы, потому что понимала: Марко не отвяжется от меня, если ему не ответить. И я надеялась, что моих слов будет достаточно, но нет. Пока Кардинал не прочитает свою исповедь, он от меня не отцепится.

– Дон защищает нас также, как мы защищаем его, – спрятав правую руку в карман, Марко тяжело выдохнул. – Но мы же оба прекрасно понимаем, что злишься ты не от этого.

Я не повелась на эту бесхитростную провокацию.

– От русских одни проблемы!

Я знала, о чем говорила. Любая встреча с ними заканчивалась или потасовкой, или кровавой бойней. Братва не следила за языком, наглела во всех возможных аспектах и каждый раз требовала более выгодных для себя условий.

И вот, дотребовались. Дон Орсини женился на принцессе Воронцовой.

– Помяни мое слово, – выставив вперед палец, я указала им на Кардинала. – Эта куколка будет сливать своему отцу каждый шаг Данте. Каждое слово. И чертов союз в итоге станет нашей общей погибелью!

Оттолкнув Марко плечом, я обошла его грозную фигуру и двинулась к выходу. Очевидно, побыть одной мне больше не светило, а злость выплеснуть все еще требовалось. В голове судорожно скакали мысли о том, где и как можно сбросить напряжение, но я с остервенением отметала все, в которых фигурировала вилла Орсини. Туда я больше не вернусь. Не после сегодняшнего.

– Если Анастасия станет проблемой, ты ее уберешь, – Марко произнес самую очевидную вещь на свете, поэтому я даже не остановилась. Но лишь до следующих его слов: – Но только тогда, когда у тебя будут неопровержимые доказательства, Трис.

Я замерла, так и не дотянувшись до куртки, висевшей на единственном гвозде, сиротливо торчащем прямо из кирпичной кладки. Развернулась – медленно, контролируя каждое движение. Сощурилась и проникновенно уточнила:

– На что ты намекаешь?

Марко никогда не говорил ничего просто так, а его слова про доказательства – очевидный намек. Но на что?

– Ты всерьез считаешь, что я собираюсь грохнуть дочь русского пахана?

Я, конечно, убивала людей. Много, если быть откровенной. Но это всегда были оправданные убийства – оправданные защитой семьи, верности которой я поклялась на крови. Но я не убивала просто так, от скуки, иссякшего терпения или плохого настроения. И Марко знал это как никто другой. Тогда почему сейчас позволял себе подобные слова?

– Я бы тебя не осудил.

Левая бровь вопросительно взлетела вверх без моего ведома.

– Учитывая ваши с Данте отношения… – продолжил меж тем Вителло, но я не выдержала:

– У нас нет никаких отношений!

Крик эхом отрикошетил от пустых стен, чтобы пробить мою броню и попасть прямо в сердце. Мое сердце, которому я запрещала даже стучать лишний раз, лишь бы не давало о себе знать больше обычного.

Но сейчас оно – в разрыв. Получается, подстрелила сама себя.

Марко улыбался уголком губ – конечно, он доволен, что вывел меня на эмоции, ведь обычно я их не демонстрировала. И эта его снисходительная улыбка злила меня еще сильнее.

– Мне плевать на его личную жизнь, – произнесла со всей возможной жесткостью в голосе. – Плевать, кого он трахает и на ком женится. Он – мой дон. Я – его Тень. На этом все.

Не дождавшись реакции, я крутанулась на пятках и в два широких шага добралась до проема. Кроме входной дверей на бывшем складе иных почти не было – где-то на ржавых петлях весели куски прогнивших деревяшек, но в большинстве своем проходы зияли пустотой. Раньше мне это нравилось. Сейчас я немного жалела, что не могу громко хлопнуть дверью напоследок.

– Поэтому ты каждую ночь подставляешь себя под пули и ножи?