Архонт. Ученик

Примечания автора:

Все события, описанные в данной книге, являются художественным вымыслом. Любое совпадение имён, названий, географических локаций, политических структур или иных элементов с реальными лицами, местами или организациями – случайны и неумышленны.

Автор не стремится оскорбить, дискредитировать или очернить какие-либо национальные, религиозные, политические, этнические, гендерные или социальные группы. В книге могут содержаться сцены насилия, моральных дилемм, психологического давления и иные элементы, отражающие внутреннюю логику мира произведения и не являющиеся одобрением или пропагандой подобного поведения в реальной жизни.

Мнение героев, их действия и убеждения не отражают точку зрения автора.

Данная книга предназначена для читателей старше 16 лет. Рекомендуется к ознакомлению с учётом личной чувствительности к описанным темам.

Глава 1 Наследие выбора

– Запомни, Михаил: в жизни каждого, кто облечён властью, рано или поздно наступает миг – момент выбора. Тогда всё решится: станешь ли ты великим правителем, войдёшь ли в летописи как тот, кто преобразил ход истории, или же канешь в безвестности, прозябая в тени чужой воли и собственного страха. И ты не сможешь уйти от этого часа, как не уходил до тебя ни один из тех, кого помнит история.

– Отец, прошу, не надо! Не делай этого! Никто, слышишь – никто не осмелится назвать тебя посредственностью! Ты уже сделал для Державы больше, чем кто-либо до тебя… Подумай о матери, обо мне… Как же мы без тебя? Нам будет невыносимо! Она тоже покинет меня! Выберет свой путь! Путь, ведущий к тебе!

Лицо отца – суровое, будто высеченное из древнего камня, – хранило в себе ту же неизменную доброту, что согревала меня с детства. Даже сейчас, в эту последнюю встречу, оно излучало тепло. Он ничего не сказал – только улыбнулся на мои отчаянные крики, на беспомощные попытки его остановить. Затем, не произнеся ни слова, он развернулся и медленно пошёл прочь – к ревущим винтами вертолётам дружины, его личной гвардии, словно шёл не на гибель, а на встречу с судьбой.

Я резко открыл глаза и сел в постели. Грудь ходила ходуном, лоб покрылся испариной. Я не сразу осознал, где нахожусь, и лишь спустя несколько секунд понял: это был сон. Но настолько яркий, что казалось – стоит лишь прищуриться, и силуэт отца снова возникнет передо мной, живой, настоящий.

Этот сон повторяется. Последний день, прощальный взгляд, последнее «прощай» от отца. Тогда я молча взирал на него, гордясь таким сильным и могучим родителем. Это не просто воспоминание – это веха, определившая весь мой дальнейший путь.

В тот день он возглавил и лично повёл войска и собственную дружину закрывать Портал Скверны – первый за тысячи лет. Он сражался в первых рядах против архидемона, пока сильнейшие маги не завершили печать блокировки портала. Он исполнил свой долг. Он победил.

Но победа была омрачена предательством.

Возможно, демон лишь отступил, хотя, мне хочется верить, что отец его убил. Но что я знаю наверняка, – его самого убил не предводитель Скверны, люди. Бояре, дворяне, те, кому он верил. Они добили его, когда он, едва живой, лежал после битвы, израненный и истощённый. Они знали: вернись он в полную силу – им бы не было пощады. Но тогда он был лёгкой мишенью для них. Лёгкой и беспомощной.

Эти события, заставили меня впервые осознать: человеческое коварство не имеет дна. Главы большинства старейших родов и их вассалы, те, кто должен был сражаться с ним плечом к плечу, не явились на призыв. Их дружины участвовали в бою, а они… словно испарились. Затаились в тенях. Явились к месту сражения, под Курском, только в самом конце – чтобы убить тех, кто ещё оставался в живых. И захватить власть. Всё было разыграно с холодной точностью.

Потребовалось всего пять месяцев, чтобы предатели уладили между собой вопрос наследства, доставшегося им вместе с кровью. Они спорили, плели интриги, разрывали трон между собой, как голодные звери делят падаль. И пришли к решению: меня, единственного прямого наследника, нужно устранить. А на престол посадить моего малолетнего брата – племянника отца. Ребёнка, неспособного даже, выговорить слово «выбор».

Мой дядя погиб в той же битве, а тётя умерла ещё при родах. Мальчик остался один, не ведая ничего и не понимая сути происходящего вокруг себя. Он был удобен – дитя без воли, марионетка в руках опытных кукловодов. За его спиной бояре создали регентский совет – механизм власти без законов, без чести, без правды. Их поход к верховенству над державой был тернист, но напорист, как буря, сметающая всё живое.

На их пути оставалась лишь моя мать. Женщина, в чьей крови жила воля моего отца. Последний оплот истины. Вокруг неё начал образовываться новый центр силы, это пугало и тревожило предателей. Они предложили ей монастырь, покой, безмолвие. Она выбрала бой – без шансов, без помощи, но с достоинством. Потому что знала: молчание тоже предательство.

– Если я соглашусь, предам его волю. Муж мой говорил: «Покорность Господу – служение Правде». Не плачь, сын мой. Я иду к Создателю с открытым лицом. И пусть Он рассудит меня.

Эти слова впились в мою душу, как раскалённый клинок. Я молил её отказаться, кричал, терял голос – но она, как и отец, сделала свой выбор. И не отступила. Как скала в бурю, как знамя на ветру.

Когда вспыхнул бой и заговорщики пошли в атаку, меня спас сын атамана дружины – той самой, что пала в сражении с архидемоном, верные воины отца. Он вытащил меня, словно агнца, из-под жертвенного ножа. А рядом с матерью пали последние защитники рода. Все, до последнего воина. Их кровь оросила камни дворца, а имена – забылись для тех, кто праздновал победу над ними.

Прошло четыре года. Скитания, потери, унижения. Я бы давно сдался, если бы не Дмитрий Васильевич – наставник, воин, человек долга. Он не дал мне утонуть в жалости к себе, не дал скатиться в пучину отчаяния. Он говорил: «Ты – потомок Великих. Отвергнуть испытания – значит отвергнуть их выбор». Он стал моей совестью, когда собственной уже не хватало.

И вот мы в пути. Уже неделю мы пробираемся к Лабиринту Судеб – месту инициации одарённых. Там я должен получить свой Дар. Сны вернулись. Как будто отец чувствует мою тревогу. Или зовёт. Или предупреждает.

– Михаил, пора вставать, – раздался голос Дмитрия Васильевича. За дверью постучали – и наставник вошёл, как будто точно знал момент моего пробуждения. Его шаги были лёгкими, но военную выправку скрыть было невозможно.

Окинув взглядом комнату, он спросил:

– Опять отец снился?

– Откуда ты знаешь?.. – Я каждый раз удивлялся его аналитическим способностям.

– Поживи с моё, – усмехнулся он. – Научишься замечать главное. А потом – делать выводы.

Пока я умывался, он, как обычно, не удержался от наставлений: про терпение, возраст, мудрость. Его утренние поучения стали привычным ритуалом. Я слушал с полуулыбкой. Иногда хотелось поддеть его, но язык не поворачивался.

Собрав вещи, я взял сумку из его рук и последовал за ним в столовую. Там нас уже ждала недовольная кухарка – женщина с измученным лицом и взглядом, в котором застыли десятки бессонных ночей. Вчера она же вручила нам ключи – здесь она, по всей видимости, заменяла весь персонал. Её бессловесность говорила громче слов.

Получив тарелки с яичницей, сосисками и хлебом, мы сели за стол у выхода. Молчали – будто по негласному уговору не разрушать тишину утра. Было что-то священное в этом молчании. Некий ритуал.

После горячего я сбе́гал за чаем и ватрушками. Чай оказался настолько отвратительным, что его вкус напоминал воду из-под крана после неудачного ремонта труб – горький, тусклый и каким-то образом вязкий, словно через него пропустили пыль и наждачную крошку. Но мы пили его как воины перед боем – не за вкус, а за возможность это делать. Каждый глоток как напоминание о реальности.

Так прошёл мой день рождения. Восемнадцать. Без свечей, без подарков. Только еда, старый наставник и мысль: а будет ли девятнадцать?

– Ну что, посидели на дорожку – и хватит, – сказал Васильич, поднимаясь из-за стола. Его голос прозвучал легко, почти весело, как будто он не вёл меня на испытание, которое могло стать последним.

Мы вышли на улицу, где на парковке нас ждала наша «лошадка» – старая машина, пережившая, кажется, больше войн, чем весь мой род, за всю историю своего существования. Скрип её дверей напоминал крик умирающего животного, а двигатель работал по принципу «божьего умысла» – то есть, когда как повезёт.

Закинув сумки в багажник, я уселся на пассажирское сиденье, и мы двинулись в путь. Почти двести километров – и за ними неизвестность.

Мы ехали молча. Часы тянулись, как затянутое облаками небо над головой. Лишь спустя три часа тишину нарушил голос Васильича:

– Не хочу говорить напоследок много. Просто помни: не рискуй зря. Сила – не единственное, что важно. Главное – вернись живым. Понял?

Я посмотрел на него и медленно выдохнул:– Дмитрий Васильевич… ты ошибаешься. В нашем мире сила – это всё. Либо я выйду из Лабиринта сильнейшим, либо не выйду вовсе.

Он не стал спорить. Просто кивнул, и я понял – он понимает. Но с возрастом в нём поселилось что-то новое – не страх, нет, – жалость. И где-то глубоко в глазах читалась молитва: «Пусть этот мальчишка уцелеет».

Когда мы прибыли, я первым вышел из машины. Туман окутывал опушку леса, и воздух звенел тревогой. Я достал сумку из багажника, подошёл к водительскому окну и наклонился к Васильичу:

– Бывай, старик… Не поминай лихом.

– Я тебе покажу «не поминай лихом»!.. Выпорю, когда вернёшься. С Богом, сынок, – последнюю фразу он произнёс уже шёпотом. Но я её услышал. Не оборачиваясь, поднял руку и помахал ему – в знак прощания. Или прощения.

Я углубился в лес. Тропа, будто забытая временем, вилась между деревьями, и каждый шаг отдавался в груди гулким эхом тревоги. Здесь, вдали от людских глаз, я позволил себе остановиться и экипироваться – с дороги меня уже никто не заметит.

Сумка была набита под завязку: солдатское снаряжение, проверенное временем. Ничего магического – простые, но надёжные вещи. До инициации любые артефакты бессмысленны: без собственного Дара они бесполезны, как пустая оболочка. Зато после… если выживу, если получу силу – смогу подобрать экипировку, достойную себя. Конечно, если хватит средств.

Я прошёл двадцать километров по лесу, прежде чем вышел к поляне, затерянной среди деревьев, будто вырезанной ножом в самом сердце чащи. В центре её парил над землёй Портал – искривлённое пространство, пульсирующее светом, в котором невозможно было сосчитать цвета – он был и всем сразу, и ничем.

Именно здесь начинался мой путь в Лабиринт Судеб. Здесь решится, достоин ли я своих великих предков или нет.

Обычно при первом входе в Лабиринт его структура одинакова для всех, поэтому древние роды, хранящие знания поколениями, всегда знают, где находится нужный им Дар. Мой род – Юрьевичи – древнейший из всех. Мы знали маршруты ко всем двенадцати Дарам. Васильич заучил их со мной до оскомины, пока я не мог изложить путь сквозь Лабиринт даже во сне не сбиваясь.

Но я шёл не за Даром.

Сразу за входом в Лабиринт находится ещё один Портал. Все знают про это, хотя о нём – ни в книгах, ни в преданиях нет ни слова. Потому что из него не возвращаются, никогда. Это всё что нужно знать о нём.

Он появляется только для тех, кто входит за своим Даром впервые. И только наш род знает, что в том Портале можно обрести силу Архонта – силу того, кто владеет всеми двенадцатью Дарами одновременно.

Архонтом Земли был только один – Юрий, основатель моего рода. Он правил пять сотен лет, пока Скверна не ворвалась в наш мир впервые. Тогда он пожертвовал собой, чтобы уничтожить Портал Скверны. С тех пор Скверна проявлялась только посредством разломов… вплоть до тех самых событий, что изменили всё для меня.

Я вдохнул полной грудью. Запах леса, сырости, муравы.«Пусть всё горит огнём, – подумал я. – Лишь бы хватило духа».

Я шагнул в портал. Пока решимость ещё была со мной – побежал ко второму.

А потом – прыгнул. В неизвестность.

Мир перевернулся. Пространство вспухло, изогнулось, утратило очертания, и на миг я будто падал сквозь время – то в свет, то во тьму. А потом – резкий удар, от падения, и я растянулся на мраморном полу.

Холод. Твёрдость мрамора. Эхо, гуляющее по бесконечным аркам.

Передо мной простирался длинный зал – сводчатый, почти бесконечный, с колоннами из чернёного камня, покрытыми рунной вязью, что текла, словно живая. На троне в дальнем конце зала сидел старик. Чёрная мантия, капюшон скрывает лицо, но взгляд – нет. Он прожигал пространство, застывал в воздухе тяжестью мысли.

– Так-так… гуманоид. Хорошо. Сильный Источник есть – хорошо. Техногенный мир – плохо. Понимаешь своё положение – хорошо. Кто ты, существо?

Я поднялся с пола. Стоять было трудно – тело, к моему удивлению, болело и ныло после прохода сквозь портал. Но я выпрямился и произнёс с достоинством:

– Михаил Юрьевич. Сын Владимира. Наследник Великотартарии. Кто вы?

Старик хмыкнул.

– Гордый… плохо. Существо, ты говоришь с Архонтом Эзельта, Рониусом Пятым. Прояви уважение. Преклони колени.

Его голос – это был не голос. Это был Глас. Он прошёл сквозь мою плоть и душу, разомкнул сознание, и я почувствовал, как мои колени подгибаются. Сопротивление исчезло, как лёд под солнцем. Мне казалось естественным – встать на колени, прижать лоб к полу, признать себя ничем перед этой сущностью.

И тут – отец. Его лицо. Его слова.

«Перед Богом – всегда. Перед человеком – никогда».

Я закричал, вырвав себя из оков. Палец, будто в горячке, нажал на курок. Выстрел.

Штурмовая винтовка рванулась в руках. Пуля пробила мою ногу, боль взорвалась алым пламенем, затопила разум. Наваждение рассы́палось, как хрупкий лёд под каблуком. Лучше смерть – чем рабство. Лучше калека – чем сломленный.

– Ты не Он! – крик вырвался из меня, и я снова стал собой.

– Кто – Он? – Рониус, судя по голосу, заинтересовался моим ответом. Давление исчезло, как будто его и не было.

– Бог, – выдохнул я, держась на ногах из последних сил. – И ты – не Он.

Старик помолчал, потом произнёс, с ленцой и снисхождением:

– Считай, что ты прошёл испытание. Добро пожаловать в мои ученики. Радуйся.

Улыбка на его лице была ехидной, насмешливой. Мне сразу стало ясно: он не забыл моего дерзкого поступка. И ещё не раз припомнит мне его. Но сейчас – не время вступать в конфронтацию. Да и настанет ли оно, когда нибудь.

Свиток появился у него в руках почти незаметно. Он бросил его мне, и я – с трудом, но поймал. Разломал сургучную печать. Пергамент был жёлтым, потрескавшимся, но строки на нём были написаны твёрдым почерком:

«Архонт Рониус предлагает вам контракт ученика. Для согласия – подпишите

Подпись: _________».

Выбора не было. Портал, через который я попал сюда, исчез. Да и я, шёл сюда не затем, чтобы убегать, а чтобы прекратить бегство.

Достав ручку из нагрудного кармана, подписал. Мелькнула было мысль – подписаться кровью. Но я отмёл её. Пафос – это для романтиков или сильных. Сейчас важна прагматика.

Свиток вспыхнул в моих руках – в центре листа возник огонь, словно кто-то снизу поднёс пламя свечи. Я едва успел его отпустить, чтобы не обжечься.

– Теперь ступай к Вельду, ученик, – процедил Архонт с усмешкой. – Он тебя подлечит и укажет, что делать дальше.

Он махнул рукой, и между колоннами, справа, открылся портал. Я не удержался – удивлённо вскинул бровь. Такой лёгкий жест, и… пробой пространства. У нас для этого требуется полный круг магов не ниже пятого ранга. А он сделал это, словно вздохнул.

Я похромал к порталу. Пространство сместилось – и я оказался… внутри дерева?

Помещение, в которое я попал, больше всего напоминало нутро исполинского древа, выдолбленного веками – тёплое, живое, словно дышащее. Стены из закрученной древесины уходили вверх, собираясь в купол, из которого мягко струился рассеянный свет – не ламповый, не искусственный, а будто просеянный через плотные кроны, стоя́щие за гранью этого мира.

В кресле, сплетённом из тёмных ветвей, развалился высокий, жилистый силуэт. Он не шевелился – только смотрел. В этом взгляде, холодном и ленивом, как у хищной птицы на вершине дерева, чувствовалось древнее безразличие к боли и жизни.

Эльф.

Но не такой, каких рисуют в сказках. Неблагородный, не сияющий. Нет. Он был опасным. Его лицо было слишком правильным, слишком чистым – словно его создали из живого камня, отполированного до хищной красоты. Улыбка на губах казалась вечной ироничной раной.

– Ты, я смотрю, из пылающих, – проговорил он, даже не сменив своей позы. – Сам себе пулю пустил, лишь бы не склониться… Характер.

Я молчал. Я не искал одобрения.

– Старик послал? – Он поднял руку, лениво отмахнулся от невидимой пылинки в воздухе. – Типичный. Решил, раз ты решился войти – надо и дальше корчить из себя героя? Или хотя бы организовать зрелище?

Он поднялся. Его движения были плавны, точны, как у змеи, ползущей по тёплому камню. Я смотрел не то, как кровь, всё ещё капающая из раны, оставляет пятна на полу. Но эльф не спешил, двигаясь нарочито медленно, словно всё идёт по его, давно отрепетированному, плану.

– Подлечу, – бросил он через силу. – Не хватало, чтоб ты помер у меня на ковре. Убирать потом – не моё.

Он подошёл, приложил ладонь к моей ноге. Тепло хлынуло сквозь плоть, но оно не успокаивало – оно прожигало. Как будто огонь не лечил, а выжигал всё, что слабое, всё, что человеческое. Он будто сражался с раной.

Боль исчезла – как будто её вырвали из тела вместе с чем-то ещё. Я почувствовал себя пустым. Чистым.

– Готово, – он отошёл. – Можешь прыгать, если глупость вернётся к тебе, человек.

Я посмотрел на него.

– Ты – Вельд?

Он усмехнулся.

– Да. А ты – ещё один. Не первый, не последний. Всего лишь, очередной. – Он взял с полки какой-то артефакт и швырнул его обратно. – Старик всё ещё верит, что кто-то из вас выберется отсюда.

– А что ты думаешь?

Он замолчал. Подошёл ближе. Встал вплотную. Его глаза – серебристые, без зрачков – были пусты, как небо перед бурей.

– Думаю, вы все идёте туда, где никто не должен быть. Но кто-то ведь должен, верно?

– А ты? Остановился в пути?

Он отвернулся и, не глядя, махнул рукой. Открылся портал – в воздухе, без звука, без вспышки. Просто прорезалась щель в пространстве – и за ней… тьма. Сумеречная, зелёная, холодная, как пасть хищника.

– Двенадцатый уровень. Двенадцатый класс. Разлом. – Голос Вельда звучал почти ласково. – Береги горло, парень. Эти твари любят рвать снизу.

– Оружие?

– Снаряжение своё можешь оставить, зря что-ли надевал, – бросил Вельд, отмахнувшись, будто речь шла не о вооружении, а о мешке с картошкой. – Только учти: метательные заряды не бесконечны. Закончатся – и что ты будешь делать? Плеваться?

Он подошёл к стенду в углу помещения и кивнул:

– Возьми-ка лучше копьё и щит. Надёжно, просто, эффективно. А меч твой, извини, не в каждом тоннеле развернёшь.

Я не сдержал ухмылку:

– Сабля. Не меч. У меча – обух, как у топора. А у сабли – изгиб. Пластика. Танец. Но вам, утончённым, не понять.

Он резко обернулся. И я впервые увидел в его лице не насмешку, не скуку – а интерес. На миг.

– Танец, говоришь? Вот и потанцуй с ними. Муравьи – отличные партнёры. Только учти: если собьёшься с ритма – не спасёт ни сабля, ни щит, ни твоё танцевальный опыт, каким бы он у тебя ни был.

Он протянул мне копьё. Древко было тёмным, гладким, отполированным тысячами ладоней, наконечник – покрыт старыми пятнами. Щит – круглый, деревянный, тяжёлый, будто хранил в себе чью-то память. На его изнанке была вырезана надпись – всего три буквы, на незнакомом мне языке, но я сильно сомневаюсь, что они добавляют ему крепости.

Я молча взял оба предмета. Саблю – отцовскую саблю – поправил у пояса, как что-то родное, проверенное. И, не задумываясь больше ни о чём, посмотрел на Вельда.

– Что после зачистки?

Он пожал плечами:

– Убьёшь последнего – откроется портал. Куда – узнаёшь. Не убьёшь – не узнаешь. Просто, как хлыстом по спине.

Он посмотрел на меня долгим взглядом. В этом взгляде не было ни сочувствия, ни жестокости – только отстранённость. Как будто он смотрел не на меня, а – сквозь.

– Готов?

Я кивнул.

Разлом висевший в воздухе – бесшумно, мерцая и переливаясь зелёными тонами, манил меня. В нём клубилась темнота Скверны. Не отсутствие света, а нечто плотное, живое. В ней не было звуков. Не было запаха. Только предчувствие боли.

Я сделал шаг – и вошёл в него.

Разлом втянул меня внутрь, и я очутился в подземных тоннелях. Здесь пахло кровью. Не просто кровью – старой, свернувшейся, засохшей. Будто сам воздух веками питался болью и страхом. Я сделал первый шаг – и звук шагов тут же потонул в вязкой тишине. Каменный пол под ногами был тёмным и сырым, с тонкой плёнкой слизи, от которой по подошвам начинали бегать мурашки. Стены – то ли земля, то ли затвердевшая гниль, изъеденная временем и существами, о которых лучше не знать.

Свет от включенного нашлемного фонаря мерцал, как затухающая звезда. Я присел на корточки, провёл ладонью по камню. Следы. Мелкие, цепкие лапки. Вельд сказал, что-то о муравьях. Но эти, явно, не земные.

Местные. Осквернённые.

И они пришли. За новой пищей. За мной.

Сначала я заметил движение – на пределе зрения. Потом – запах. Резкий, кислотный, с привкусом горелой шерсти. И лишь затем – шорох, едва уловимый. Не шаги. Не бег. Скольжение. Ползучее, размеренное приближение смерти.

Я вскинул автомат. Лазерный целеуказатель высветил алую линию в воздухе, собравшуюся в красную точку на первом силуэте.

Чёрное хитиновое тело, голова и брюшко. Три пары лап. Мерцающие фасеточные глаза, отражающие свет без дна. Постоянно шевелящиеся усики, а между ними ещё три, на этот раз, простых глаза. Жвала, как две сабли, готовые рвать. За ним – второй. Третий. Пятый…

Целый выводок.

Я сделал шаг назад. Они не бросились. Они смотрели. И в этом взгляде было нечто человеческое. Они изучали. Взвешивали. Оценивали.

И в какой-то момент – решили.

Я выстрелил первым. Очередь рассекла тишину, автомат дёрнулся в руках, отдача врезалась в плечо. Голова первой твари разлетелась на куски. Вторая – заверещала, проскрипела – скорее от злости, чем боли – и кинулась вперёд. Я отступил, стреляя короткими сериями: три тела, четыре, пять. Они падали, но остальные – лезли по трупам.

– Плеваться, – буркнул я, вспомнив слова Вельда.

Когда магазин опустел, я отшвырнул автомат, выхватил копьё. Металлический наконечник отозвался живым звоном, тонким – как нота. Я не рубил и не колол – я танцевал. Как учил отец. Как учил Васильич. Владение всеми видами холодного вооружения вдалбливалось в меня с раннего детства.

И они – кусались. Хлестали лапами, старались обойти. Один вцепился мне в ногу и щит с глухим грохотом врезался ему в голову, проломив хитин. Гемолимфа, заменяющая муравьям кровь, брызнула – густая, жёлтая, Словно гной.

Я не кричал. Даже когда жвала, пытались, рассечь плечо. Даже когда кто-то вцепился в шлем, царапая его до искр.

Я был спокоен. И злой. Уверенный в защитных свойствах своего снаряжения.

Когда всё закончилось, я стоял посреди груды тел. Щит – в трещинах. Копьё – в слизи. Я – в жёлто-зелёной жиже. Не весь – но достаточно, чтобы испугать любого встречного, особенно если местом встречи будет тёмный переулок.

Новый портал не открывался. Значит, это ещё не конец.

Глава 2 Первые испытания

Когда портал, поглотивший Михаила, окончательно рассеялся, в комнате разверзлась телепортационная воронка. Воздух сжался, будто сам мир затаил дыхание. И в этот неподвижный миг, как разрез реальности, перед Вельдом возник архонт.

– Повелитель!.. – Эльф взвился с места, словно его подбросила невидимая сила, и тут же рухнул на одно колено. Лоб коснулся пола. Голос дрожал, словно натянутая струна.

– Закрой входной канал с Лабиринтов, – ровно произнёс Рониус. Его взгляд был пуст, как дно бездонного колодца, но в голосе слышалась окончательность приговора. И всё же внимательный наблюдатель уловил бы: Архонт говорил не столько с эльфом – скорее, с самим собой. – Обучать кого-либо ещё я не стану. Никогда. Этот парень либо выживет и встанет подле нас… либо навсегда останется последним.

Он уже начал исчезать – тихо, беззвучно, холодно, как снег, тающий на стекле – когда внезапно вновь обрёл чёткие очертания. Его силуэт будто зазвенел, заострился – точно клинок перед ударом.

– Ах да, – голос стал леденящим. – Ещё хоть раз услышу, как ты называешь меня стариком… – ты вернёшься в питомник. Без права выхода.

Эльфа затрясло. Он рухнул ниц – не из игры, не из притворства, а по-настоящему. Лицо в пол, тело в судорогах.

– Господин!.. Простите, мой повелитель! Не повторится! Умоляю… не гневайтесь на глупого, ничтожного раба своего…

Но архонт исчез. Осталась только тишина – тяжёлая, вязкая, сдавливающая виски, как обруч.

А Вельд… он не смел пошевелиться. Всё ещё дрожал, вжавшись лбом в пол, будто сам воздух вокруг был капканом. Он не знал – ушёл ли Рониус по-настоящему. Не чувствовал. Не верил. Только память о Питомнике – как о боли, которую не забыть, – жгла внутри иглами, оставляя ожоги даже без прикосновений.

Кто бы увидел эльфа в тот момент – не поверил бы, что это тот самый, что недавно стоял перед Михаилом. Это был другой Вельд. Разобранный. Обнажённый. Превращённый в пыль чужой воли.

Он ещё долго оставался в этом положении. Слишком долго. Пока страх не отступил – не исчез, нет, просто отполз ниже, под сердце. Чтобы ждать. Следующего шёпота архонта.

***

Путь вёл вниз. Не просто по склону – вглубь, в самое нутро этой уродливой раны, прорезанной в теле одного из миров. Я брёл, опираясь на копьё, с саблей наготове. Штурмовая винтовка висела за спиной, обвисшая, как уставшее тело боевого товарища. Почти весь боекомплект был исчерпан: три магазина с бронебойными, два с трассирующими – всё, что осталось, после вскрытия последнего цинка. Всё остальное придётся решать холодной сталью и остатками силы.

Перед тем как спуститься глубже, я остановился на уступе и проверил снаряжение. Винтовку снял с плеча, быстро прочистил затворную группу, убедился, что патроны не отсырели. Пластиковые гильзы были влажными, но ещё пригодными к употреблению по назначению. Один магазин – в шахту, остальные обратно на разгрузку.

Свет от фонаря тускнел с каждым шагом. Аккумулятор садился. Я прицепил к нагруднику химсвет – он загорелся жёлтым, мерцая, как звезда в тумане.

Вонь становилась всё плотнее. Влажный воздух лип к коже, как гниющая пелена, а стены будто стягивались ближе, словно сама пещера дышала, сужая глотку вокруг меня.

Где-то позади что-то хрустнуло. Или показалось? Я не обернулся. Пути назад уже не было. Только вперёд.

Я заметил их раньше, чем они меня. Трое – медленно ползли по потолку. Я вжал спину в стену, замер. Их лапы скребли по камню, как лезвия по стеклу. Они не спешили. Эти знали, что время – на их стороне.

– Ну давайте, – прошептал я, – покажите, чего стоите.

Я бросил камень в сторону – звук отскочил эхом. Твари дёрнулись. Одна соскользнула вниз – и в этот миг я сорвал винтовку с плеча, дал короткую очередь. Первая пуля пробила ей глаз, вторая раздробила жвала. Она рухнула, завыла, или мне показалось. Я пустил очередь прямо в пасть второй – хруст, визг, падение.

Оставшаяся зацокала жвалами – и бросилась на меня. Я нырнул вперёд, встретил её прикладом в морду, винтовка отскочила и повисла на ремнях. Родовой клинок был уже в левой руке. Ударил им по шее, сбивая с курса. Прокрутился, как учил отец. Всё тело ныло, но я двигался, пока мог. Пока был жив.

Через минуту всё стихло. Снова. И снова – кровь. Моя и чужая. Стены в пятнах, сапоги – в слизи.

Я дышал тяжело, в груди клокотало. В горле – вкус железа. Но я шёл дальше.

***

Проход уходил глубже – не каменной лестницей, как я того желал бы, а по обрывистым уступам, выточенным временем и местными обитателями. Приходилось опираться на стены, ловить равновесие копьём, иногда почти ползти, чтобы не сорваться. Слизь, покрывающая всё дно тоннелей никуда не делась.

Я знал, что приближаюсь к ней. К королеве.

Мои пальцы сжимали рукоять автомата до боли. Страх больше не прятался в животе. Он жил в костях. Он ходил рядом. Он смотрел теми же глазами, что и я.

Но я всё равно спустился.

Когда я опустил ногу на последнее углубление в породе, тьма сменилась жаром. Воздух стал вязким, будто я вошёл в горящее нутро живого организма. Стены подсвечивались красным, словно вены под кожей каменного титана. Пол под ногами – влажный, но не от воды. Это была всё та же слизь. Чужая. Старая. Живая.

Я скинул рюкзак, быстро проверил винтовку: патрон в патроннике, затвор работает, лазерный прицел включён. Магазин – последний. Заряжен трассирующими. Прикрепил его и зафиксировал лямку на предплечье, чтобы в случае чего не потерять оружие в рукопашной.

Свет от фонаря окончательно угас. Осталась последняя химическая капсула. Я разломал её, повесил на нагрудник. Тусклый зелёный свет казался насмешкой в этом царстве алого мрака.

Она уже чувствовала меня.

Пещера расширялась. На конце – круглый зал, усыпанный костями. Полуразложившиеся. Старые, жёлтые. Некоторые – с обломками брони. Лицевые пластины, как маски погибших.

Не я первый. Не я последний.

Движение. Не шаг. Не звук. Тень. И она возникла.

Из-за каменных колонн сталагмита выползла королева-мать. Её тело было плотным, низким, покрытым тяжёлым панцирем. Но главное – её лицо. Многочелюстная, колышущаяся пасть, усеянная парными глазами – бездонными и тусклыми. И из этих глаз на меня смотрела… пустота. Хищная. Вечная.

Она не издавала звуков. Только из груди вырвался влажный треск, будто она смеялась.

Я медленно обошёл её по кругу, винтовка поднята. Она не двигалась. Смотрела. Выжидала.

Выпад. Очередь. Пули рикошетили от панциря, создавая фейерверк, но одна, кажется, задела сочленение. Она взревела. Лапа ударила в грудь – броня спасла от перелома, но воздух выбило. Я рухнул, винтовка всё-таки отлетела в сторону.

Королева бросилась на меня. Я успел уйти в сторону. Сабля. Родовое оружие и я. Двое. Против неё одной – неплохие шансы.

Я ударил снизу вверх, по суставу – услышал хруст. Не боль. Но злость. Она завертелась, сбила колонну, обрушила часть потолка. Камни сыпались, как могильный дождь.

Шаг. Выпад. Уворот. Я царапал, бил, колол. Где-то – мягкое место. Визг. Череп взрывается от звука. Она бросилась. Я – в сторону. Сабля – в руке. Танец – продолжается.

– Ну, давай! – закричал я. – ДАВАЙ!

Последний выпад. Сверху вниз, всей массой, в центр груди. Лезвие вошло. Неглубоко. Но достаточно.

Королева рухнула. Треск. Последний клёкот. Тишина. Та, в которой сердце как шаги по катакомбам.

Я стоял среди останков. Пульс гремел в ушах. Тело гудело. И тут – поток.

Словно кто-то раскрыл шлюзы. Поток энергии – плотный, горячий, хлестнул внутрь с такой силой, что ноги подкосились. Я опустился на колено, стараясь не рухнуть, но земля под ладонями казалась далёкой. Всё тело звенело. Кровь, казалось, пела. Сердце билось с яростью зверя.

Такого восторга я не чувствовал никогда.

Каждая мышца требовала движения. Хотелось кричать, бежать, скакать, перевернуть этот мир – и построить другой. Я захлебнулся эйфорией, как моряк – солёным ветром в лицо. Это было слишком.

Но чувство ушло почти так же внезапно, как и пришло. Волна схлынула, и осталась лишь радость – светлая, очищающая. Я встал. Сильнее, чем был. Полностью восстановившийся. Дышал. Жил.

В центре зала, где ещё пахло смертью, открылся портал. Воздух сжал себя в продолговатый овал зелёного света, и на каменном полу, словно вырос из пустоты, появился сундук. Тяжёлый, деревянный, обитый потемневшей медью – стоял он рядом с пульсирующей аркой портала, как немой вестник следующего шага.

Я медленно подошёл. Руки дрожали, но не от страха – от предвкушения. От понимания, что награда, как и боль, – лишь часть неизбежного.

Я открыл крышку.

Внутри, на чёрной подложке, лежали двадцать девять гран – двенадцатигранные кристаллы, которые на Земле, никогда не называли по их официальному названию, слишком долго произносить. Просто – граны, кристаллы или двенашки. Если прикинуть, то выходило: по одному за каждых десять убитых рабочих особей, за каждые пять солдат. А с королевы выпало сразу семь – редкость.

Удача или я не всё знаю? Такое количество двенашек никогда не выпадает с осколков двенадцатого ранга.

Как бы то ни было, я взял их.

Кристаллы светились ровно, будто внутри них пульсировала сама суть силы, энергии, маны. Чистота – поражала. За свою жизнь я видел немало гран, но все были изъедены тенью: внутри, как трещины, тянулись зелёные прожилки Скверны. Их не выводили до конца – лишь подавляли. Иные маги тратили недели, пытаясь очистить хотя бы один, но полностью очищенные – встречались только в арсеналах богатейших одарённых. И даже тогда – ценой энергии, несопоставимой с результатом.

А тут – двадцать девять. Абсолютно чистых.

Помимо них – копьё. Чуть лучше моего. Баланс, вес, сплав – незнакомый, но чувствовалось: над ним работал мастер. Не шедевр, но достойное оружие.

Рядом – два зелья жизни. Я взял их с осторожностью. Простые склянки, тёплые на ощупь. Они не воскресили бы мертвеца, но могли остановить кровь, затянуть рваную плоть, восстановить силы тем, кто готов идти дальше. А значит – мне.

Я убрал всё в разгрузку, проверил ремни, поправил саблю.

Портал всё ещё ждал.

Следующий разлом. Неизвестность.

Я глубоко вдохнул.

И шагнул.

***

Вельд не мог вспомнить, сколько мучительно долгих часов или минут, прошло с тех пор, как архонт покинул комнату. Лишь тогда, когда судороги страха начали отпускать тело эльфа, он пришёл в себя. Вельд приоткрыл глаза, опасаясь, что Рониус всё ещё рядом, готовый в любой момент вернуть его… туда.

Когда же понял, что сегодня обойдётся без кары, выдохнул с такой силой, будто выпустил из груди воздушный шар. Поднявшись, шатаясь, как после боя, он направился переодеваться – его штаны и нижнее бельё не выдержали одного лишь упоминания Питомника. Само это слово вызывало в нём неконтролируемый выброс: страха, унижения и биологического ужаса.

О каком-либо «романтическом завершении» дня с Анитой можно было забыть, несмотря на его прежние намерения. Оцепенев, он добрался до спальни и встал под горячие струи душа. Вода стекала по телу, но не могла смыть липкое ощущение паники, прилипшей к коже изнутри. Только спустя полчаса, промокший до костей и выжатый как тряпка, он выбрался из ванной и рухнул на кровать.

Сон не спешил приходить. Каждый раз, стоило сомкнуть веки, в сознание вползали образы – бальд-черви, пронизывающие кожу, впивающиеся в плоть, плетущие из него кокон ужаса.

Утро не принесло облегчения. Глаза слипались, тело ломило, мысли цеплялись друг за друга, как обугленные страницы книги, пережившей пожар. Только во время обеденного перерыва он смог урвать пару часов сна – и начал понемногу приходить в себя.

Именно тогда, прямо посреди комнаты, с хриплым всхлипом пространства открылся портал.

Из него, пошатываясь, вывалился человек. Закованный в изодранные обрывки техногенной брони, забрызганный кровью, слизью и потёками чего-то зловонного, он рухнул на пол с глухим стуком.

– Древень раздави меня… Кто ты, чёрт возьми?! – Вельд отпрянул, будто его ударило током. Его глаза расширились: у незнакомца отсутствовала левая рука, оторванная по локоть. Единственным относительно целым элементом доспехов был странный полушлем с треснувшим застеклённым забралом. Запах стоял такой, что даже у эльфа – с его устойчивым обонянием – защипало в глазах.

– Передай… Старику… Вода… – прохрипел человек, и тут же обмяк, теряя сознание.

– Старику?.. – Вельд замер, глаза метались между лицом незнакомца и расплывающейся в голове догадкой.

– Э-э… Так ты… выжил?.. Чёрт тебя побери, только не умирай в моём кабинете! – вскрикнул он и рванулся к телу.

Михаил был без сознания. Но жив.

И Вельд, стиснув зубы, начал лечение. Теперь, после приобретения Дара, Пирамида взяла его под свою опеку. Платить ей за его воскрешение он, разумеется, не собирался.

***

Сознание возвращалось медленно. Сначала – ощущение тяжести в груди. Затем – едва уловимое жжение в руке. Я пытался пошевелиться, но тело отозвалось глухой болью, как будто меня собирали заново – кусок за куском. Простыни подо мной были мокрыми от пота, воздух – густым, насыщенным запахами целебных мазей, крови и древесного масла.

Я открыл глаза.

Прямо надо мной, с выражением усталого превосходства, нависало лицо Рониуса. Его глаза, теперь казались чуть… довольными. Как будто он ждал именно этого момента. Его губы скривились в той самой – уже знакомой и чертовски раздражающей – ухмылке.

– Ученик, поздравляю с успешным прохождением первой ступени, – голос его был мягким, почти дружелюбным. – Двенадцатый ранг. Неплохо. Быстро. Даже слишком. Ты заслужил награду. Выбирай: конструкт «Поглощение» или «Обнаружение».

Я моргнул, вбирая в себя его слова – будто сквозь вату. Всё тело гудело, но мысли уже начинали собираться в кучу.

– Ты же не объяснишь, что они делают? И куда вплетаются? – хрипло спросил я.

Рониус рассмеялся тихо, почти беззвучно, и ответил, не мигая: – Зачем задавать вопрос, содержащий в себе ответ? – его ухмылка стала ещё ехиднее.

– Поглощение, – буркнул я наугад. Название звучало… внушительно.

Он подошёл ближе. Наклонился, положил ладони мне на раненую ранее ногу – ту самую, в которую я сам себе выстрелил при нашей первой встрече.

Я не успел ничего сказать.

Боль пришла мгновенно. Не просто как ожог – как раскалённое железо, вбитое в кость. Я закричал: не громко, но с таким надрывом, будто вместе с болью из меня вырывали остатки выжженной души. Я сжал кулак до хруста, едва не вывихнув пальцы. Мир потемнел. Потом вспыхнул белым.

И только после этого – потух.

Сознание возвращалось снова – медленно, как будто поднималось со дна чёрного омута, где время вязкое, а реальность путается с кошмарами. Первым пришёл запах – смесь сушёных трав, крови и чего-то металлического, что щекотал ноздри, вызывая неясные воспоминания о старых алхимических лабораториях. Затем – осознание тела: каждая мышца ныла, словно меня перемололи в гигантской мясорубке, а потом собрали обратно – не слишком заботясь, что и где должно быть.

Когда я, наконец, открыл глаза, передо мной предстало виде́ние, от которого перехватило дыхание.

Фигура, склонившаяся над ложем, казалась сотканной из лунного света и ночных грёз. Длинные фиолетовые волосы, струящиеся, как водопад забвения, обрамляли лицо неземной красоты. Её глаза – огромные, сияющие глубоким аметистовым светом – смотрели на меня с любопытством, в котором скрывалась тень чего-то древнего и мудрого. Когда она улыбнулась, в уголках губ заплясали тени, будто сама тьма признавала в ней свою повелительницу.

– Ты, наконец, пришёл в себя, – её голос звучал как шёпот ветра в листве древнего леса: нежный, но полный скрытой силы.

Я хотел что-то сказать, но в этот момент она наклонилась ближе, и мир сузился до двух совершенных окружностей, которые её грудь выписывала в воздухе. Тонкая ткань халата предательски подчёркивала каждую линию, и я почувствовал, как кровь резко устремляется вниз, пробуждая во мне животное начало, дремавшее, казалось, вечность.

– Привет, я Анита, Анивэталариэль, если точнее, – представилась она, поправляя прядь волос, упавшую мне на лоб. Её пальцы едва коснулись моей кожи, но от этого лёгкого прикосновения по спине прошёл электрический разряд.

Длинные эльфийские уши дрогнули, когда она говорила, и мне внезапно захотелось прикоснуться к ним губами, прошептать что-то непристойное – и посмотреть, как они вздрагивают в ответ.

– Михаил, – выдавил я из себя, осознавая, как хрипло и неуклюже звучит моё имя рядом с этим эфемерным созданием.

– Я знаю, – её губы растянулись в улыбке, в которой сплелись невинность и вековая мудрость. – Вся Пирамида только о тебе и говорит.

Она выпрямилась с грацией хищной кошки, давая мне возможность насладиться каждым изгибом её точёной фигуры. Каждое её движение было осмысленным, будто она вела сложную партию в игру, чьи правила мне предстояло ещё понять.

Подойдя к тумбочке, она взяла стакан с мутно-зелёной жидкостью, в которой что-то медленно пульсировало, словно живое.

– Архонт велел дать тебе это сразу после пробуждения, – протянула она сосуд, и наши пальцы ненадолго соприкоснулись.

От этого касания по руке прокатилась волна тепла, но взгляд упал на содержимое стакана, и пересохшее горло сжалось. Жидкость напоминала болотную жижу, смешанную с гноем; один только запах вызывал рвотные позывы.

– Что это? – спросил я, стараясь не поморщиться.

– Не знаю, – пожала она плечами, и это движение вновь заставило ткань на груди предательски колыхнуться.

Решив, что лучше не вдаваться в детали, я поднял стакан, будто предлагая тост:

– За тебя, о прекрасное создание, – и залпом осушил мерзкую смесь.

Это было похоже на то, как если бы кто-то поджёг мой пищевод изнутри, а затем щедро плеснул кислотой. Жидкость сопротивлялась, словно была живой, цепляясь за горло, но я сглотнул, стиснув зубы до хруста.

Когда мутная пелена перед глазами рассеялась, я заметил нечто, что заставило моё сердце вздрогнуть и забиться чаще.

Моя рука.

Она была на месте.

Но я же помнил…

Последний момент перед потерей сознания врывался в память кадрами кошмара: трёхметровый мертвец с кожей, сползающей клочьями, его гнилые клыки, впивающиеся в мою плоть, хруст костей, когда он вгрызался в мою руку…

И я, собрав последние силы, разжимаю кулак.

В нём – граната. Последняя. Взрыв. Тьма. Боль.

Но перед тем как потерять сознание, я успеваю схватить многогранник, висящий в воздухе. Одна из его граней вспыхивает синими рунами – символами Дара Воды…

Шаг и портал поглощает меня…

– Тебе нравится? – Видя, с каким интересом я разглядываю свою руку, эльфийка мягко улыбнулась: – Рада, что тебе понравилась моя работа, – сказала она, бережно взяв мою конечность в свои тонкие пальцы. Она осмотрела её с профессиональной придирчивостью, затем кивнула, явно довольная результатом.

– И я рад, что именно такая красавица проявила ко мне заботу. – Я повернул руку, ощущая, как искусно она восстановлена: движения плавные, пальцы слушаются мысли. – Честно, не представляю, как тебе это удалось. На Земле даже сильнейшие целители не могли вернуть утраченные руки или ноги. – Я выдержал паузу и добавил, чуть понизив голос: – Позволь узнать: что ты имела в виду, говоря обо всех в Пирамиде?

– Ты в пирамиде архонта Эзельта. И сейчас ты – его единственный ученик. Все только об этом и говорят.

– А ты?

Она отвела взгляд, и в этот момент казалась невероятно хрупкой, в её глазах промелькнула тень,

– Мы все когда-то были учениками. Но… – её голос дрогнул, – не смогли пройти испытания. Дойти до конца.

Я хотел услышать про разговоры обо мне, но теперь меня заинтересовал её ответ.

– И теперь…

– Теперь мы принадлежим Пирамиде, – она закончила фразу с такой горечью, что мне захотелось обнять её. – У нас два выхода. Смерть…

Она замолчала, её пальцы сжали мою руку чуть сильнее.

– …или Питомник.

Последнее слово повисло в воздухе, наполненное таким ужасом, что даже без объяснений было ясно: это хуже смерти. Не думая, я поднялся с кровати и обнял её.

Анита сначала напряглась, но затем расслабилась в моих объятиях, её тело дрожало, как у затравленного зверька. Мы стояли так, будто застыли во времени, пока её слёзы не залили всю мою грудь.

И только когда я почувствовал, как её бёдра прижались ко мне, осознал, что ситуация принимает двусмысленный оборот.

– Ой! – она отпрянула, её лицо вспыхнуло румянцем. – Прости, я не…

– Это мне следует извиняться. – Я улыбнулся, приподнимая её подбородок, чтобы заглянуть в эти фиолетовые бездны. – Ты… невероятна.

Её реакция была мгновенной – она ахнула, прикрыла лицо руками и выбежала из комнаты, оставив меня наедине с нахлынувшими мыслями и неудобным положением дел.

Так, единственный источник информации покинул меня, и я остался один. Без инструкций, без намёков, без понятия – что делать дальше. Кровь, отхлынувшая из головы после недавней встречи с эльфийкой, не способствовала ясности мышления – в голове стоял туман, а разум барахтался в нём, словно рыба, выброшенная на берег.

Но нужно было с чего-то начинать. Я огляделся, надеясь найти хотя бы одежду.

В единственном шкафу, встроенном в стену, обнаружился аккуратно сложенный комплект: свободные брюки, простая, но удобная рубашка и сандалии. Всё выглядело новым, чужим и нарочито обезличенным. Я надел одежду – движения были осторожными, как будто любое неосторожное касание могло вновь лишить меня руки. После беглого осмотра убедился, что в комнате больше ничего нет – ни оружия, ни карты, ни объяснений.

Я вышел в коридор.

Кажется, Анита ушла направо. Раз другой ориентир отсутствовал, я пошёл тем же путём, как человек, догоняющий собственное недоумение.

Пока шёл, отметил, что весь коридор – стены, потолок, пол – был выложен серым камнем, гладким, но не холодным. С правой стороны попадались двери, ведущие в помещения, похожие на моё. Их было четыре. Все распахнуты. Пусты. Слишком тихо.

Я дошёл до развилки – и не успел решить, куда идти, как пространство передо мной вспыхнуло.

Появился портал.

Из него, шагнув с привычной уверенностью, вышел Архонт. Лицо Рониуса не выражало ничего, кроме делового раздражения.

– Покажи, – потребовал он, пристально глядя мне в глаза.

Я застыл. Что он хочет? Покажи… что именно? Я нахмурился. Если он говорит о физиологии… Надеюсь, он не из тех, кого способен впечатлить стояк.

– Ещё раз такие мысли посетят – и лишишься детородного органа, – произнёс он с ледяным спокойствием.

Я вздрогнул. Глаза мои полезли на лоб.

Конечно, он менталист. Конечно, он читает мысли. Но разве так легко? Хаос, который творился у меня в голове, мешал даже понять, что он на самом деле сказал. А он, кажется, это уловил, потому что пояснил, уже терпеливо, как с умственно отсталым:

– Покажи любое водное заклинание.

– Рониус, ты ведь понимаешь… я только инициирован, – начал я, сдерживая дрожь в голосе. – Я не умею пользоваться Даром. До инициации энергия вообще была для меня недоступна…

Слова звучали как оправдание, и каждое давалось с усилием. Плечи давил не вес тела, а бессилие. Рядом стоял он – воплощение самой магии, непоколебимый, чужой. А я… я даже не знал, с чего начать. Я видел – как это делают на тренировках дружины отца, в старых архивах, на видеозаписях: пальцы сплетаются в руны, жесты сплетаются в конструкты. Но без Дара всё это было театром без сцены. Пустыми движениями.

Он медленно выдохнул. Взгляд его остался безучастным, но в голосе проступила та усталость, которую можно почувствовать только в тишине – глубокая, почти вечная.

– Как же меня утомляют эти техногенные миры… Всё они, рано или поздно, поддаются напору Скверны…

Молчание зависло между нами, словно проклятие.

– Ладно. Иди. Передай, что я велел обучить тебя.

И всё. Без оценки, без наставления, без гнева или разочарования – только ледяной приговор, обрамлённый безразличием.

Он щёлкнул пальцами – и сразу открыл два портала… В один вошёл сам, даже не глядя на меня. Он исчез почти мгновенно. Второй остался – пульсируя, приглушённо сияя на фоне каменной кладки. Открыл его он силой мысли – я не услышал ни звука, не заметил ни жеста, ни артефакта. Просто захотел – и открыл. Это было… пугающе.

Не зная, что делать, я выбрал очевидное – шагнул внутрь.

Я оказался на лесной поляне, окружённой высокими, неподвижными деревьями. Воздух был влажным и густым, пахнущим хвоей, мокрой листвой и землёй, напитанной дождями. Первый импульс – напрячься, ощупать землю взглядом, выискивая угрозу. Где оружие? Где укрытие? Инстинкты вопили, как сирены: «открытое пространство!»

Слишком уж знакомой казалась эта картина – и я помнил. Почти такая же поляна встретила меня, когда я вышел из портала, выведшего меня из муравьиного подземелья. Там я столкнулся с волками – злыми, голодными и организованными, как рейдовая группа. Я тогда и истратил остатки боекомплекта: подствольник, пистолет – всё пошло в ход. А когда затвор щёлкнул пустотой, осталась лишь родовая сабля. И копьё, то самое, что досталось мне из сундука. Выданное эльфом не выдержало даже первого взмаха, преломившись пополам. Зато из обрубка и наконечника вышел неплохой инструмент.

Следующий разлом вёл в совсем иное место. Канализация, тесные и извилистые тоннели, где капающая с потолка влага и сдавленные стены давили не меньше, чем тьма. Крысаки – твари, которых я раньше видел только в обучающих видео. И это были необычные крысы: осквернёные, мутировавшие, налитые мышечной массой, агрессивные до безумия и… тактически грамотные. Они действовали не как животные, а как вымуштрованные бойцы.

Если бы не прилив сил и восстановление после зачистки осколков, я бы умер ещё в боях с волками. В затхлых тоннелях, я выложился полностью. Сабля – вгрызалась в кожу, но их было слишком много. Копьё – держалось до последнего, но и его я в итоге потерял. Сохранил только одно – гранату. Последнюю.

Но хранил я её не для боя. Я берёг её для себя. На случай если выхода не будет. Она была со мной от начала и до самого конца. Все двенадцать разломов.

Потому что умереть в бою – одно. Быть разорванным заживо, крича и заливаясь кровью, – совсем другое. Такой участи я себе не желал.

Но я всё ещё жив. А значит – в пути.

Глава 3 Руны и песок

– Добрый день, молодой человек, – раздалось со стороны ближайшей кромки леса.

Из тени деревьев выходил очередной старик. В этот раз – без удлинённых ушей, без ритуальных одежд, без ауры чуждости. Самый обычный человек. Или, по крайней мере, выглядел таковым.

– И вам доброго дня, отче, – ответил я кивнув. Вежливость – почти автоматическая реакция, ещё с детства вбитая в повадки любого Юрьевича. Хотя сами Юрьевичи – народ прямолинейный. Учтивость нам преподавали, как обязательный элемент внешнего образа, но не как способ уклоняться от прямоты. Говорить в лоб – вот это было по-нашему.

– Моё имя – Корнелиус Юнон, – произнёс старик, подходя ближе. – А вы, должно быть, Михаил? Если я не ошибаюсь…

Он улыбался мягко, спокойно, без назойливой теплоты. Но в этом выражении было что-то… недвусмысленное. Он не сомневался. Он знал.

– Вы не ошибаетесь. Рад знакомству, – ответил я, сразу понимая: с этим стариком придётся вспомнить все уроки этикета, которые я когда-либо прослушал. Не потому, что он требовал особого отношения – просто это казалось правильным рядом с ним.

– Позвольте поинтересоваться, какими судьбами вас занесло на мою поляну? – осведомился он таким тоном, будто речь шла не о фигуре речи, а о вполне конкретной, официально зарегистрированной собственности. И, похоже, он нисколько не шутил.

Я замер. Его слова зацепили что-то в глубине – не столько в содержании, сколько в уверенности, с которой они были произнесены. Эта поляна тоже… в Пирамиде? Тогда всё становилось только запутаннее. Если и это часть Пирамиды – то насколько она огромна? И что вообще такое эта Пирамида?

– Архонт Рониус велел передать, что вы должны меня обучить, – сказал я. – Думаю, он имел в виду управление Даром.

Я вгляделся в собеседника. От него не исходило ни малейшей магической ауры. Ни давления, ни внутреннего жара – ничего. Но раз Рониус направил меня именно к нему – значит, не зря. Возможно, это как раз та самая тонкая магия, которую не чувствуешь, пока она не решит проявиться. Как у самого архонта.

– Слова Мастера для меня – приказ, – просто сказал Корнелиус. – Следуй за мной.

Он двинулся к центру поляны. Там посреди густой травы, возвышалась… песочница. С виду – как безобидная забава для детей. Квадрат три на три метра, заполненный мелким белым песком.

Но именно этот невзрачный квадрат стал моим адом на ближайшие три года.

Магическая энергия сама по себе – нейтральна. Она не имеет формы. Не имеет воли. Чтобы направить её, необходимо, с помощью рун, привязать к чему-то – к жесту, конструкту или артефакту.

Чтобы вызвать даже простейший выброс энергии, нужно не только знать правильную руну, но и двигать кистью и пальцами в определённой последовательности. Или использовать предмет, где руна уже зафиксирована. Мне это всё объясняли. Теорию я знал. Я знал все сорок восемь рун. Знал – но никогда их не отрабатывал. Просто не было смысла. До инициации это всё было для меня абстрактным знанием.

Теперь же пришлось учиться с нуля. Начиная с четырёх рун воды.

Полгода спустя Корнелиус принял у меня зачёт. И удивился. Сильно. Хотя он вообще удивлялся часто – моему темпу, точности, пониманию. Он говорил, что я учусь слишком быстро. А я сам так не считал. Я просто не мог позволить себе иначе.

Но даже успешный экзамен не дал мне права уйти с поляны.

Дальше – создание конструктов. Сложные связки рун, формирующие заклинание. Три месяца. Столько потребовалось, чтобы освоить и это. Я праздновал – наивно думая, что мучения позади.

Но всё только начиналось.

Следующим этапом была устная магия – руны, произносимые вслух. Конструкты, собранные не руками – только словами.

Звучит просто? На деле – сплошные мучения.

Слова не просто передавали смысл. Они были формой магии. Ошибка в интонации могла привести к обратному эффекту, нечётко выговоренный звук – к энергетическому сбою. Язык заклинания требовал не только точности, но и внутренней стабильности. Колеблешься – и энергия вместо того, чтобы выйти наружу, замыкается внутри.

Первый раз это случилось со мной на третий день. Я неправильно произнёс рунный конструкт водяной иглы, и она взорвалась внутри меня, словно глоток ледяного воздуха, который замораживает лёгкие изнутри. Я рухнул на колени, кашляя кровью, и чувствовал, как по горлу проходит комки плоти. Корнелиус не подошёл. Он просто стоял и смотрел, выпрямленный, как статуя, и только после того, как я поднялся сам, тихо произнёс:

– Повтори.

Повторил. Ошибся. Распухли пальцы.

Повторил. Ошибся. Треснула губа, разрезанная собственным голосом.

Только на четвёртый раз я произнёс формулу правильно, и влага передо мной подчинилась. Капли воды, собранные из тумана, вспыхнули голубым светом и приняли нужную форму.

– Запомни: слово – это клинок, – сказал тогда Корнелиус. – Оно может защитить. Или убить тебя. Иногда – одновременно.

Проблема была не только в точности и концентрации. Устная магия – живая, как огонь в сухом лесу: стоит на миг потерять бдительность. Эта сфера магии требовала живого участия, полного слияния с ритмом и интонацией – автоматизм разрушал всё. Каждый раз требовалось не просто произнести звук – нужно было вложить в него намерение. И это истощало сильнее любой физической тренировки. После часа практики с рунами воды я валился с ног, будто после боя со всеми тварями из разломов.

Я начал по-настоящему понимать, что такое дисциплина. Не та, что в книжках – а настоящая, выматывающая, сухая, будто наждак по коже. Молчаливый труд, день за днём. Без эффектных слов, без игры в магов, без намёка на поблажки. Только боль, упорство и ты сам – наедине со своим Источником.

Наверное, именно тогда до меня и дошло: магия – это не дар небес. Это бремя. Тяжёлое, коварное, вечно требующее. Даром называют то, что даётся безвозмездно. А тут… тут с тебя спрашивают за каждое движение, за каждое слово, мысль.

А потом начался самый изматывающий этап – работа с рунами на уровне мысли. Ни слов. Ни движений. Ни внешней основы. Только ты и руны. Только твой оголённый разум – против слепой, холодной силы, не имеющей ни лица, ни жалости.

Руну нужно было удерживать в сознании не как картинку, не как букву, а как живую, напряжённую структуру – с весом, формой, направлением. Непросто знать её – переживать, как часть себя.

Сначала исчезало время. Пять минут могли тянуться как час, а час – пролетал мгновенно. Потом – тело. Оно исчезало, становясь ненужной декорацией. Затем – грань между мыслями и магией. Один неверный образ, случайная ассоциация – и энергия разворачивалась в тебя. Без предупреждений.

Боль приходила раньше понимания – не тупая, не телесная. Она будто оставляла в разуме ожог, обжигала не кожу, а саму суть, отпечатываясь в памяти, как шрам на душе. Магия не объяснялась. Она просто била по тебе. Без вспышек. Без пафоса. Как будто сама энергия, равнодушная к твоим крикам, решила испытать тебя на прочность.

Иногда – как воронка в сердце. Иногда – как водяной удар по черепу, от которого хотелось кричать. Иногда – как холодная струя, натянутая сквозь позвоночник.

И ты падал. И поднимался. Молчал. Или кричал. Энергии не важно. И снова садился в песок – стиснув зубы, потому что знал: пути назад нет.

Это был уже не экзамен. Не тренировка. Это была война – с собой. С каждым укоренившимся понятием, каждым словом, которое раньше казалось точным. Здесь не было «почти верно». Только да или гибель. И растущий долг Пирамиде за воскрешения. На той же поляне.

Так, я и прожил на ней больше трёх лет.

Спал в хижине, собранной из земли, камней и веток. Ел всё, что находил: зайцев, птиц, ягоды, корешки и орехи. Иногда – рыбу из ручьёв и болот. В целом, было даже… умиротворяюще. Почти идиллия. Почти.

Если бы не учёба на грани с агонией. И не сам наставник.

Корнелиус был фанатом форм, любителем изящного слога, культивировал высокий стиль и манеры. Каждое общение с ним напоминало экзамен в школе дворцовой службы. Ошибся в форме обращения – получай мягкое, но упрямое исправление. Или тишину, пока не осознаёшь и не исправишь.

Разрядку давали тренировки. Самые обычные, физические.

На второй день моего пребывания на поляне, мне вернули мою экипировку. Старую. Потёртую. Родную. Она напоминала: ты – воин. Не ученик. Не колдун. Воин. И я вцепился в это, как в спасение. К песочнице добавилась импровизированная полоса препятствий.

Затем это случилось.

Я вызвал сложнейший водяной щит. Мыслью. Без слов. Без жестов. Он вспыхнул над ладонью – плотный, переливающийся, словно одуваемый северными ветрами, с еле уловимым гудением, будто поёт на рассвете натянутый такелажный канат, вибрируя от напряжения. Он дрожал от напряжения, мерцая голубоватым светом, и медленно закружился вокруг меня, словно обретал собственное сознание. Нашёл свою орбиту, словно спутник, охраняющий планету. Пелена прохлады обволокла меня, и в ту же секунду… открылся портал.

Конечно. Кто бы сомневался.

Из него вышел ухмыляющийся Рониус. Его лицо выражало не удивление, а удовлетворение. Как будто он всё заранее рассчитал.

– Продолжай, – бросил он, даже не удосужившись поздороваться. Будто только недавно виделись.

Я создал туман – вязкий, тяжёлый, как трясина. И начал атаку по расставленным мишеням: сначала – водяными-копьями, закручивающимися в спиральный водоворот. Затем – серпами, рассёкшими воздух, оставляя после себя радугу и свист.

Он наблюдал. Молча.

А потом коротко произнёс:

– Ступай.

Открыл портал. Сам – не вошёл. Просто исчез. Телепортировался, словно в напоминание, кто тут хозяин магии.

Я выдохнул.

И, повернувшись к Корнелиусу, пробормотал: – Что за мудак, этот ваш мастер?..

Корнелиус побледнел. Глаза полезли на лоб. Он, кажется, впервые по-настоящему испугался. Даже не за меня. За себя. Услышать такое о Рониусе – было всё равно что плюнуть в него.

– Благодарю за науку. И всего хорошего, сударь, – добавил я, кивнув с преувеличенной вежливостью.

И, не дожидаясь ответа, шагнул в портал. Сбежал с этой поляны, как заключённый – с каторги.

***

Анита с трудом вынырнула из сна. Последние годы она жила ради снов – ради Него. Он приходил к ней именно там: в зыбких тенях грёз, в мягких прикосновениях воображения, в пространстве между вдохом и выдохом, где чувства оголены, а ложь рассыпается, не успев прозвучать.

С первой встречи. Он засел в её мыслях. Его взгляд, его желание – они пронзили её, как стрела, и если бы не остатки стыда. Если бы не то, что тогда она официально состояла с Вельдом в паре, она не раздумывая подняв подол встала бы перед Ним в интересную позу, отдаваясь – вся, без остатка.

Но она убежала. Стыд прижал её к земле, как ветер – тонкий лист.

А на следующий день всё изменилось.

Мастер узнал, что Вельд отправил Её Михаила в подземелье без куба. Такое не прощалось. И не было суда, не было шанса – был выбор. Как покинуть Пирамиду: по собственной воле, пройдя через Питомник или попросив лёгкой смерти. Вельд выбрал смерть. Как и все до него.

Анита не плакала. Не скорбела.

Единственная мысль, что Ему, возможно, пришлось страдать из-за чьей-то халатности, вызывала в ней только ярость. Вельд был наказан справедливо. И неважно, кем он был для неё раньше.

Она прошла в ванную комнату. Набрала воды в купель – и пока тонкая струя заполняла её, занялась утренним ритуалом: умывалась, наносила масла, выбирала мыла и ароматы. Но всё это было лишь ожиданием. Ожиданием воды. Воды, которая, казалось, притягивала Его – как будто в её текучей, переменчивой сущности Он находил отклик, словно именно вода была связующим звеном между их мирами, символом желаемого, но недосягаемого.

Когда поверхность купели заполнилась наполовину, Анита с жадным выдохом погрузилась в неё. Тепло окутало её, растворило в себе напряжение, очистило мысли.

И Он снова был там.

Он пришёл к ней не словами, не образом, а ощущением. Она чувствовала Его руки, губы, голос будто струи воды стали, Его пальцами. Она не сдерживала себя. Стыд исчезал, когда Он прикасался к ней, её же руками, и когда волна страсти достигла пика, она выкрикнула Его имя.

Только после этого пришло осознание. Стыд. Тихий, болезненный. Как заноза под кожей, но не на теле – в самой душе. Он не просто напоминал о себе, он саднил, жёг, оставлял послевкусие в каждом движении, в каждом взгляде на своё отражение. Она с головой ушла под воду, словно надеясь, что сможет там спрятаться – от себя, от соседей, от мира.

Внезапный звонок вернул её в реальность. Она опаздывала.

Вынырнув из купели, Анита судорожно схватила полотенце и с неистовой поспешностью начала растираться, словно пытаясь стереть не только капли воды, но и остатки сна, вины и тревоги. Проклиная себя за промедление, она чувствовала, как внутри нарастает паника – словно ещё секунда, и весь порядок Пирамиды обрушится на неё. В доме Мастера не было прощения за опоздание – особенно теперь, когда она занимала место Вельда.

Формально, работы у обитателей Пирамиды почти не было – словно все они существовали лишь в ожидании или по инерции. Казалось, сам смысл занятости здесь подменялся её имитацией. Двести душ – а занятыми были лишь повара, стража, и те, кто обслуживал саму Пирамиду. Но порядок был важнее сути. У тебя есть рабочее место? Будь добр находиться на нём. Это был негласный, но железный закон.

Когда Анита только прибыла – рискнув шагнуть в Пирамиду через незнакомый портал, – здесь было в десятки раз больше людей. Ученики, искатели, подмастерья. Теперь остались лишь остатки – те, кто ещё не сдался. Она дошла до пятого ранга, и это уже было достижением. Для неё.

Были и такие, кто добирался до последнего испытания. Но… Питомник не прошёл никто.

Ни один.

Отгоняя от себя эти мысли, она влетела в воздушное, полупрозрачное платье и поспешила на рабочее место. Теперь она заведовала личным хранилищем Архонта. Мастер мог прийти туда в любой момент. Раньше она была для него невидимой. Теперь – под наблюдением. Чёткое, ощутимое, давящее. Будто тень Рониуса стояла за её плечом, невидимая, но всевидящая. Иногда он действительно заходил лично, ведь телепортацию в хранилище он сам отключил. Ему приходилось перемещаться сначала в комнату смотрителя, а потом – идти. Это раздражало его. И она знала это. Но он ничего не менял.

До обеда ничего не произошло. Рутинная проверка стартовой амуниции для учеников, очередная скучная книга – и незаметно для себя, она заснула прямо за столом.

***

Оказавшись в знакомой комнате, я замер на пороге, словно время застыло, вобрав в себя все мои страхи, надежды и ожидания.

Комната, пропитанная тёплым светом, казалась островком покоя в этом безумном мире. Анита спала, полулежа в кресле, её стройное тело расслаблено, а губы чуть приоткрыты в безмятежном сне. Какая-то книга выскользнула из её пальцев и упала на пол.

Когда до мозга дошло, кого видят мои глаза, – организм отреагировал мгновенно.

Кровь ударила в виски, а в груди застучало так громко, что, казалось, она услышит. Шаг за шагом я приближался, и с каждым движением воспоминания накатывали, как прибой. Сколько ночей я провёл, представляя её рядом? Сколько раз её образ, словно наваждение, лишал меня рассудка во время занятий? А теперь она здесь – беззащитная, соблазнительная, искушение во плоти.

Её грудь мягко поднималась в такт дыханию, а прядь волос спадала на щеку, будто пытаясь скрыть румянец. Она посапывала так мило, что у меня сжались кулаки от желания прикоснуться.

– Солнышко, просыпайся… – голос сорвался в шёпот, когда я осторожно заправил непокорную прядь за её ушко.

Она заворчала что-то невнятное, потом потянулась, и в этот момент я понял – что пропадаю в омуте её имени.

– Что, а-а-а… ты наконец-то пришёл! – её глаза вспыхнули желанием, и прежде чем я успел среагировать, она уже соскользнула с кресла, опустилась передо мной на колени и принялась за дело с таким рвением, будто от этого зависела её жизнь.

Я продержался не больше минуты – и это осознание жгло сильнее самого акта. Слишком быстро, слишком рано. Словно тело и разум не смогли договориться, уступив первобытному инстинкту.

Её огромные глаза, полные наивного удивления, впились в меня, и стыд вспыхнул во мне ярким пламенем. Нет, так не пойдёт. Я не позволю ей думать, что я слаб.

– Ты сама этого хотела… – прошептал я хрипло, хватая её за талию.

Один рывок – и она уже повёрнута спиной ко мне, её гибкое тело податливо изогнулось под моими руками. Я надавил на её спину, заставив принять ту позу, в которой она выглядела ещё неотразимее.

Звуки нашей страсти, должно быть, разнеслись по всей округе.

Стук, стоны, прерывистое дыхание – всё это переплелось в раскалённый вихрь чувств и тел, звуков и страсти, словно сама Пирамида замерла, прислушиваясь к нашему безумию. Краем глаза я заметил, как дверь приоткрылась, и какая-то девушка застыла на пороге, её лицо исказилось в немом возгласе. Она пискнула, швырнула дверь обратно и исчезла, но мне было уже всё равно.

Когда буря утихла, я обнаружил себя в кресле.

Голова гудела, тело ныло, а Аниты нигде не было. Ах да… Она что-то пробормотала про «привести себя в порядок» и скрылась за дверью.

Душ… да, душ был бы, кстати.

Я уже начал подумывать встать, как дверь снова открылась.

И тогда я вновь увидел её.

Она изменилась.

Короткие шортики обтягивали её бёдра, а облегающая майка подчёркивала каждый изгиб. Лифчика не было.

И… что-то было не так.

Её грудь казалась больше, а глаза… они теперь горели изумрудным огнём. Волосы, ещё недавно тёмные, теперь переливались медным отблеском.

– Магия? – хрипло вырвалось у меня.

Она улыбнулась, и в этой улыбке было что-то хищное.

– А тебе нравится?

Моё тело ответило раньше, чем я успел подумать над ответом.

Она подошла, опустилась передо мной на колени и снова взяла инициативу в свои руки.

Я не сопротивлялся.

Последнее, что я помню перед тем, как тьма захватила сознание, – это её обжигающий взгляд, чей-то громкий крик у двери и нарастающий гул, будто бы где-то рушился сам мир: трещал по швам, осыпаясь в бездну, как мираж, рассыпающийся на глазах.

Но мне уже было всё равно.

***

Когда он пришёл к ней, Анита не сразу поняла, что это не сон.

Сознание затуманено, тело лёгкое, будто наполненное тёплым вином, растекающимся по венам и оставляющим после себя пьянящее, чуть обжигающее тепло, словно ласковое прикосновение, перешедшее в негу. Его прикосновения, его голос, его жар – всё казалось частью сладкого, навязчивого виде́ния. Но реальность оказалась в тысячу раз лучше.

Оставив Михаила отдыхать, она едва волочила ноги, но каждый шаг напоминал ей о том, что произошло. Она улыбалась. Даже когда ноги подкашивались под ней, словно лишённые костей, даже когда зеркало в её комнате вернуло ей образ растрёпанной, запыхавшейся эльфийки с горящими щеками и туманным, ослеплённым счастьем взглядом.

Минут через двадцать она уже почти пришла в себя.

Волосы убраны, одежда сменилась на свежую, следы страсти тщательно смыты. Она шла обратно в кабинет лёгкой, пружинящей походкой, и улыбка не сходила с её губ.

Но всё рассы́палось, словно карточный домик под внезапным порывом ветра – дверь распахнулась с грохотом, и реальность врезалась в неё, как удар в лицо.

Кровь ударила в виски.

– Алита, ты что творишь, слизь подкорная?! Да я тебя!..

Голос сорвался на крик, прежде чем она осознала, что уже вцепилась в волосы своей сестры-близняшки, яростно дёргая её прочь от Михаила.

Но было уже поздно.

Как раз в этот момент её избранник вздрогнул, его тело напряглось, и Алита, с довольным причмокиванием, с удовольствием приняла почти всё, что ей предназначалось.

– М-м-м, спасибо, сестричка! – она облизнула губы, медленно, словно наслаждаясь каждым движением, а потом демонстративно собрала пальчиками остатки с лица и отправила их в рот. – Ты сама виновата… Тебя одной мало для такого парня!

Глаза Аниты вспыхнули яростью.

– Видишь, сколько в нём ещё сил осталось после тебя? – вынув язычок, продолжала дразниться Алита, наслаждаясь её бешенством.

Что-то треснуло в сознании.

Больше никаких слов.

Анита вновь впилась в её волосы, с силой, способной вырвать клок вместе с кожей.

Алита взвизгнула – но не от боли, а от азарта.

И тут всё сорвалось с цепи. Вспышка. Взрыв. Никаких размышлений, только инстинкты и бешенство, взлетевшее, как пламя от брошенной искры.

Они сцепились, как две дикие кошки, с воем, царапинами и проклятиями. Ковёр вздыбился под ними, мебель с грохотом опрокидывалась, а волосы – чёрт побери, эти прекрасные, шелковистые волосы! – летели клочьями.

Минут двадцать они катались по полу, не в силах остановиться.

И только когда обе остались почти лысыми, запыхавшиеся, в рваной одежде, они замерли, глядя друг на друга.

– Ты… мертва, Альмиеталинриэль… – прошипела Анита.

Алита только усмехнулась.

– Но оно того стоило.

Где-то на кресле Михаил слабо постанывал во сне, не ведая, что вокруг него, словно в эпицентре бури, разворачивается бурлящий водоворот страстей, ярости и разрушений.

***

Пробуждение выдалось неожиданно приятным – чересчур приятным, особенно учитывая, что я уснул, развалившись в кресле, словно забытая кукла на полке. Спина затекла, шея ныла, рука онемела, и вообще казалось, что я стал на пару лет старше, пока спал. Но при этом настроение было на удивление лёгким. Даже каким-то… светлым. Возможно, из-за снов, в которых смешались тепло женских рук и тишина, похожая на покой.

Я пошевелился, зевнул, открыл глаза – и тут же услышал голос.

– Ну что, герой-любовник, отоспался? Обольстил двух эльфиек и теперь, наверное, чувствуешь себя мегасамцом?

Голос был насмешливый, с явной ухмылкой. Я огляделся и заметил, что он звучал буквально… со стола. И правда – на столешнице, болтая ногами, как ребёнок, сидел гном. Маленький, коренастый, с густой седой бородой и глазами, которые поблёскивали с хитрым прищуром. Его длинный нос и усы напоминали карикатуру на мудреца, но в этом было и нечто обезоруживающе серьёзное. На голове у него красовался колпак, явно магический – на нём светились руны, которые упрямо отказывались складываться в знакомые конструкты.

– Здравствуйте, – отозвался я вежливо. – Я не герой. Меня зовут Михаил.

Это что же получается… он слышал всё, что происходило раньше в этой комнате? И почему двух?

Я застыл, прокручивая в голове события прошедшего… «утра». С каждой вспышкой памяти по коже проходила волна неловкости – лицо заливало жаром, руки невольно сжимались, и, казалось, будто вся кожа помнит, что происходило, а сердце будто пыталось спрятаться за рёбра. Если гном стал свидетелем хотя бы половины того, что здесь творилось, то моё положение – хуже некуда.

Надо бы… как-то извиниться перед ним. Но как? Что говорить, если он, возможно, слышал, как ты громко нарушаешь уставной покой Пирамиды с эльфийкой?

Впрочем… А если это он заглядывал в комнату?

Я прищурился вспоминая. Там был голос. Женский – с хрипотцой, будто согретый глинтвейном у камина. Определённо женский. Мягкий, тягучий, с той самой интонацией, которая возникает, когда человек видит нечто… пикантное.

Неужели это был не он?

Гном мог подслушивать, но голос ему не принадлежал. Тогда кто?

Ответов не было.

Гном прыснул со смеху, чуть не свалившись со стола.

– А я – Ликрик, алхимик и артефактор Мастера. Рад, наконец, с тобой познакомиться. Хотя я-то тебя уже знаю. Все здесь знают. Теперь уж точно.

Он спрыгнул на пол и подошёл ближе. Двигался ловко, будто вовсе не был низкорослым стариком. Вблизи он излучал смесь запахов: древесная смола, кислое зелье, металл. Существо, которое спит рядом с варочной печью и просыпается от взрыва – не иначе.

– Герой ты уже хотя бы потому, что вошёл в портал, – продолжил он. – Это ли не подвиг? Мы все когда-то были такими же. Молодыми, дерзкими, с огнём в глазах. Только Пирамида не терпит пылающих сердец. Она гасит их, словно огонь, на который вылили ведро ледяной воды – не сразу, но неотвратимо. Некоторые после этого продолжают светиться, но уже холодным, мёртвым светом.

Он говорил просто, без пафоса, но его голос был полон усталости. Усталости прожитых лет, разочарований и – хуже всего – потерянной надежды. Я почувствовал лёгкий холод в груди.

– Так ты обучать меня пришёл, да?

От его речей становилось жутко, я поспешил перевести тему.

– Не верно. Мастер приказал снаряжать тебя всем необходимым перед походами в разломы. – Он кивнул сам себе. – Зелья, амулеты, и всякое прочее. Насчёт обучения речи не шло, так что, сам понимаешь…

Я кивнул, внутренне напрягшись.

– Значит, я теперь иду в одиннадцатый ранг?

– Тише, тише, – гном поднял руки. – Не гони лошадей. Не всё так просто. Ты не сможешь попасть в разломы одиннадцатого ранга, пока не пройдёшь все классы двенадцатого, используя исключительно магию.

Я приподнял бровь.

– Только магию?

– Только. Без оружия. Без старых привычек. – Он начал расхаживать по комнате, заложив руки за спину, будто профессор в магической академии. – Ты должен сам стать тем, кто способен не просто влиять на окружение, но буквально перекраивать реальность под себя – как художник, чья кисть рисует законы бытия.

Его походка была размашистой, с достоинством, но мне с трудом удавалось не рассмеяться. Его маленькие ножки, копошащиеся под длинной мантией, напоминали бегущие клубни картошки. Но смеяться я, разумеется, не стал. Почувствовал бы – и меня бы тут же скрючило, как студента на экзамене без подготовки, под тяжестью какого-нибудь «Зелья стыда».

– Сколько у меня попыток?

– Сколько захочешь. Пирамида любит пытливых. Каждый раз, как соберёшься – подходи ко мне. Я буду выдавать тебе по четыре зелья жизни и четыре на ману. Перед каждым заходом. Бери, пользуйся, тренируйся. Остальное за плату. Но…

Он остановился и прищурился.

– Есть одно но.

– Всегда есть, – вздохнул я.

– При контрольных зачистках зелья запрещены. Ни капли. Ни крошки. Даже если тебе оторвёт ногу, и ты будешь ползти, оставляя за собой кровавый след. Учись справляться без костылей. А главное – учись варить сам. В разломе. Из подручного. На месте. Если не научишься – всё, что я тебе дам, будет лишь временной поблажкой.

Он махнул рукой, открывая перед собой дверь.

– Идём. Покажу мастерскую. Обещаю: ты там потеряешь не только дар речи, но и веру в то, что видел алхимию раньше.

Глава 4 Последнее испытание

Когда дверь в кладовую алхимика распахнулась, я непроизвольно задержал дыхание.

Помещение оказалось куда больше, чем казалось снаружи – будто внутри оно разрослось, как дом, заглянувший в карман другого измерения – в три, а может, и в десять раз. Пространство внутри словно подчинялось иным законам. Потолка не было видно: он терялся где-то во мгле, под сводами, из которых свисали хрустальные сосуды, наполненные вязкой, светящейся жидкостью. Стены были заставлены полками, а полки – уставлены бутылками, склянками, котелками, капсулами, клубками растений и чего-то, что изредка шевелилось само по себе.

В воздухе висел сложный, обволакивающий аромат – как будто старинный винный погреб, не переживший землетрясение. Он щекотал ноздри, вызывал лёгкое головокружение и оставлял ощущение, будто ты вдыхаешь саму алхимию, – смесь прелых трав, палёного сахара, холодного железа и… дождя. Да, пахло, как в грозу. Электричество щекотало кожу.

Ликрик остановился в самом центре и с гордостью развёл руки.

– Добро пожаловать в мою маленькую алхимическую нору. Всё, что ты видишь, собрано, сварено, отобрано, украдено или выстрадано всеми обитателями Пирамиды – и самим Мастером. В этой комнате больше магии, чем в сотне разломов. Так что не суй пальцы, куда не просят, и не вдыхай слишком глубоко. Некоторые зелья любят… входить через нос.

Я сделал шаг вперёд и тут же отдёрнул руку – один из сосудов на полке вдруг ожил и его содержимое, липко прильнуло к пальцу, словно стеклянная пиявка, впившаяся без предупреждения. Внутри него плавала жидкость густого синего цвета с вкраплениями золотистых искр, как звёзды в ночном небе.

– Это Зелье Глубинной Памяти, – прокомментировал Ликрик. – Выпьешь – и проживёшь заново все свои ошибки. В обратном порядке. Очень полезно… и очень опасно. Некоторые возвращаются сломленными.

Он пошёл вдоль полок, касаясь каждого предмета с осторожностью и нежностью, будто это были дети. Его дети.

– Вот это – Зелье Молчащего Возгорания. Выглядит как вода, но при контакте с воздухом воспламеняется, не производя ни звука. Подходит для убийств. Или… театральных эффектов, – он хмыкнул. – А вот это – Эссенция Сна Стража. Усмиряет разум. Может усыпить дракона. Или тебя – навсегда, если переборщишь.

Я уже не знал, чему удивляться. Где-то слева я заметил полку с пузырьками, которые сами собой шептали. Шёпот был еле слышен, но совершенно чёткий – словно кто-то рассказывал мне старую сказку на неизвестном языке.

– У тебя будет постоянный доступ к базовому комплекту, – продолжал Ликрик, выдернув из ящика деревянную коробку с выжженным схематическим рисунком Пирамиды. – Внутри, как я и говорил: четыре зелья Жизни, четыре зелья Маны. Классические. Отработанные. Надёжные. Остальное можешь приобрести у меня отдельно. Не перепутай с аналогами – вот, к примеру, это…

Он поднял пузырёк, идентичный по цвету и форме, зелью Жизни, но с еле заметным отблеском фиолетового на донышке.

– Это зелье Ложного Исцеления. С виду лечит, но на самом деле вгоняет организм в регенеративную лихорадку. Спустя час ты просто… сгораешь изнутри. Изобретение Мастера. Используется для некоторых «испытаний».

Я сглотнул.

– И запомни. – Ликрик повернулся ко мне, и на его лице впервые не было улыбки. – Магия – это не игра и не танец, а скорее огонь в стеклянной коробке: сто́ит дрогнуть – и он вырвется наружу, спалив всё, что ты любишь… Здесь умирают не от клинка. Здесь гибнут из-за незнания. Из-за того, что кто-то принял сияние за свет, а пузырёк – за спасение.

Он закрыл коробку и протянул её мне.

– Всё, что ты получаешь – заимствовано. В этом месте всё даётся в займы, для всех, кроме самой Пирамиды и Мастера. Научись выживать сам. Делать всё собственными силой и волей. Иначе ты здесь надолго. А хуже – навсегда.

– Держи свои зелья, – буркнул Ликрик, после паузы, и протянул мне ящичек с ними.

Я уже потянулся к одной из склянок, как он резко добавил:

– Так, вот тебе ещё бестиарий. Там указано, какие части можно собирать с обитателей разломов. И главное – как их извлекать правильно, пока они не превратились в пыль или ядовитую кашу. Способы обработки, применения и предостережения тоже там.

Он положил на прилавок увесистую книгу, обёрнутую в тёмную кожу с тиснением в виде клыкастого черепа. Следом он бросил ещё два тома, не менее внушительных.

– А это – по растениям и рудам. Всё, что найдёшь в своих зачистках, может пригодиться. Только не путай гриб Серый лютен с Молчаливым потоком – один лечит, другой вызывает внутреннее кровотечение через десять минут. Лично проверял. – Он усмехнулся. – Один раз.

Я кивнул, принимая книги.

– Ах да, – продолжил он, будто вспомнив что-то незначительное, хотя в голосе проскользнула особая интонация. – Тебе ведь не выдали пространственный куб? Держи. Он заменит тебе любой рюкзак или склад.

Он достал из-под стола небольшой чёрный куб размером с грецкий орех. На вид – гладкий, матовый, неотличимый от декоративного предмета. Когда я взял его в руки, холод – пронизывающий и жадный – прокатился по коже. Это было не просто хранилище. Это было… нечто иное.

Я начал крутить куб в руках, пытаясь понять, где кнопка, замок или хотя бы трещина, указывающая на способ открытия.

– Это как магическая сумка с карманом в другом измерении, – пояснил Ликрик. – Представь себе, будто у тебя в руке винтовка, заряженная пространством. Только аккуратнее: если магия пойдёт не туда – рванёт так, что от тебя останется лишь воспоминание. Просто пусти в него немного маны. Он привяжется к тебе, – гном указал пальцем. – И не перепутай импульс с выбросом, а то разорвёт на молекулы.

Я осторожно сосредоточился, направив в куб лёгкий магический импульс. Тот отреагировал сразу: поверхность вспыхнула серебряным узором, после чего в верхнем левом углу проявилась надпись на полупрозрачном «экране»:

«Ячеек занято: 10/48».

Я удивлённо вскинул брови. Внутри уже были вещи. Мои вещи.

– Старик, как всегда, не дал времени собрать их, неужели Корнелиус сподобился сделать это для меня? – Пробормотал я, прокручивая список содержимого в уме.

Родовая сабля, бронежилет, щит с крысиного короля, меч, найденный у вожака волков, почти целый шлем – кто знает, каким чудом он уцелел – автомат, пистолет, всё без боекомплекта, зелья маны, латные сапоги, выпавшие с последней нежити, но их я вроде не успел прихватить, лишь мельком заметил, и кольчужная рубашка, почерневшая от множества сражений, её я получил после зачистки лягушек.

Гран не было, оно и не удивительно. Я всё ещё был в долгу у Пирамиды.

Под руководством Ликрика я научился активировать куб и манипулировать содержимым – всё было просто, если знать как: мысленные команды, передаваемые через манипуляцию с руническим конструктом куба. Не слова, не жесты – намерение, наполненное энергией. Куб реагировал на желание. Почти как живой – как будто верный питомец или симбиот, улавливающий мысли.

Я уже привыкал к новой игрушке, когда помещение пронзил двойной гудок – низкий, вибрирующий, как сигнал тревоги, и в то же время неотвратимый, как приговор.

– Всё! Времени нет! – крикнул Ликрик и резко открыл портал прямо в воздухе. – Ступай в разлом!

Он даже не дал мне опомниться – просто исчез, будто его смыло из комнаты.

Я посмотрел на искрящееся магией пространство перед собой. Внутри закололо – лёгкое предчувствие боли, страха… и азарта. Ступив в портал, я вновь нырнул в подземелье к старым знакомым муравьям. Но я был уже другим.

***

– Ну что, Михаил Юрьевич, сын Владимира, наследник Великотартарии… – голос Рониуса разнёсся по залу, словно раскат грома в пустоте. – Вот и настал момент твоего последнего испытания.

Он стоял передо мной – всё тот же сухопарый старик с выжженным в глазах огнём власти и вечности. За сто двадцать лет его облик не изменился ни на гран. Всё тот же взгляд, пронзающий насквозь, та же выправка, словно он только что сошёл с трона. Но я уже знал: в нём текут не годы, а безвременье. Пирамида долго не отпускает тех, кого метит.

– Как Архонт Пирамиды Эзельта, я, Рониус Пятый, заявляю: ты достоин вступить в Питомник.

Он произнёс эти слова с такой торжественностью, что даже стены зала дрогнули от отголоска его голоса. Мгновение – и я почувствовал: это приговор и благословение одновременно.

Физически я и сам почти не изменился, разве что взгляд стал тяжелее, походка – точнее, сердце – бесшумнее. Поначалу я не мог понять, как это возможно, пока не узнал одну из способностей Пирамиды: она замедляет. Всё. И тело. И разум. И боль. И время.

Семьдесят лет, проведённые бок о бок с Рониусом, не сделали меня мастером Пирамиды – лишь позволили прикоснуться к пониманию её сути. Даже за сто двадцать лет она не раскрывает себя полностью. Это не крепость. Не школа. Не дом. Это, словно, живой разум, древний, как сама Вселенная.

Рониус начал учить меня только после того, как я обрёл все двенадцать Даров трёх Аспектов. Стихии – Вода, Огонь, Земля, Воздух. Свет – Дух, Благословение, Жизнь, Исцеление. Тьма – Тело, Проклятие, Смерть, Разложение. Каждая грань Пирамиды олицетворяла один из аспектов энергии, эфира, три из них я познал. А четвёртая… Вера и Время. То, что не постигается силой. Только покорением себя.

Каждый Дар я заслуживал в огне разломов. Двенадцать разломов на каждый ранг, и чем ниже номер ранга – тем глубже ад. Если, полная, зачистка двенадцатого ранга могла пройти за несколько часов, то первого ранга… Один-единственный разлом мог затянуться на два года. Без конца. Без света. Без пощады.

И всё ради последней схватки – уничтожения Совета архимагов-отступников. Я стоял перед ними, зная: впереди – бой, от которого зависит всё. Сердце било, как в первый раз, разум был сосредоточен, как никогда прежде. Это была не просто финальная битва – это было подтверждение пройденного пути, плата за силу и шаг в бессмертие. Двенадцать. По числу Даров. По числу разломов. По числу моих смертей… умер я от их рук не меньше сорока раз. Возрождался в своей комнате, снова и снова. Каждое воскресение – не просто боль, а ещё и ущерб. Каждое стоило мне пятьдесят тысяч гран. Каждое напоминало: ты ещё жив – но не навсегда.

Утешением были они. Мои эльфийки. Анита и Алита. Да-да, Ликрик, во время нашего знакомства, не оговорился – красавиц оказалось две, и были они близнецами. Первая – утончённая, гордая. Вторая – дерзкая, горячая. Встретил я Алиту… в весьма пикантной ситуации, хотя понял это намного позже.

Первое время они упорно отказывались жить вместе. Я мотался между двумя комнатами, как дурак, пока не поставил вопрос ребром. Девушки долго не колебались – смирились с дележом, а вскоре осознали, что втроём – куда веселее. Иногда они даже приводили своих подруг. Правда, случалось это не так часто, как мне бы того хотелось… но когда случалось – это был пир для плоти.

Эльфийки… Как же я буду по ним скучать. Или не буду? Даже сам до конца не уверен – то ли тоска уже подкрадывается, то ли просто ностальгия притворяется чувством. Легкомысленные? Да. Похотливые? Безусловно. Но если признаю́т мужчину своим – верны, как клинок в крепкой руке. А обряд связывания душ… это не просто символ – это клятва, которой не нарушают даже под пытками. Его проводят только эльфы. И только по любви. И хорошо, что только между эльфами. Женится, несмотря на прожитые лета, меня как-то не тянуло.

Сорок пять лет ушло на то, чтобы, в итоге, победить Совет. Почти полвека крови, смерти, боли. И я думал – всё, конец, я свободен. Я был наивен. Настоящее обучение началось только после моего триумфа.

Однажды попав в Пирамиду, вернуться можно будет только через сто двадцать лет. Срок не обсуждается, не сдвигается, не подлежит торговле. Это не приговор – это обет. И всё, что я получу взамен, будет зависеть лишь от одного: как быстро я обрету все двенадцать Даров. От этого зависит, сколько времени останется на обучение у архонта.

А обучение у него – это бесконечный круг: битвы – исцеление – снова битвы. Боль, изнеможение, короткая передышка – и снова в бой. Словно вся Пирамида перестраивалась под этот ритм. Мы сражались с исчадиями Скверны, с чудовищами, которых невозможно описать словами, с архонтами-отступниками – павшими братьями, забывшими свою суть. Иногда к нам присоединялись другие архонты, иногда мы – к ним. Все вместе – звенья одной войны, что не кончается ни в пространстве, ни во времени.

Между битвами Рониус преподавал. Его уроки были тяжелей сражений. Он обучал меня принципам действия Пирамиды, основам её управления, структурам силовых связей и взаимодействию граней. Учил быть архонтом. Магии. Энергии. Смыслам. Вере. Он не тратил времени на лишние слова. Гуманизм? Забавно. Я сомневаюсь, что он вообще знаком с этим понятием. Несмотря на то что Пирамида транслирует каждому смысл на его родном языке – не уверен, что он понял бы меня, попроси я его о сочувствии.

Когда я уклонился от пылающего копья стихий, брошенного в меня самим архонтом, он скривил губы:

– Тц… Видно, не все мозги ещё протрахал. Хватит думать об эльфийках. Делай шаг.

Мы стояли на краю огромной ямы, словно пасть древнего чудовища, уходящей в темень без дна, во чреве которой извивались бальд-черви. Чудовищные создания, источники редчайшего материала – бальда. Он встречается и в других тварях Скверны, но только черви производят его в промышленных объёмах. Они жрут, перерабатывают, порождают – бесконечно.

Моё испытание было… просто и страшно. Я должен спуститься в яму и прожить там три года. При этом убивать червей запрещено.

Условия проживания – на выбор.

Первый: при помощи магии держать барьер, не позволяя червям коснуться меня. Три года. Без сбоев. Без сна. Без слабостей.

Второй: не использовать барьер вообще. Три года – позволять им жрать меня заживо, регенерируя тело, снова и снова.

Конечно, я выбрал барьер. К боли я привык, но три года боли – это пытка, для описания которой не существует слов. Даже Пирамида могла не спасти после такого повреждения рассудка. Да и нервы не выдержат раньше и я начну убивать их, несмотря на запреты.

Сон? Да, будет проблемой. Но последние десять лет Рониус заставлял меня учиться обходиться без сна вообще. Месяцами держал меня в состоянии предельного напряжения.

Пища? Я больше не нуждался в ней. Я ел энергию. Вдыхал её, как воздух. Пил её, как воду. Она текла по энергоканалам, перетекая в вены, пронизывала кости, подпитывала каждую клетку. Я существовал на ней – и ради неё.

Когда Рониус узнал, что я всё ещё пытаюсь питаться по-человечески – как прежде, как «все» – он лишь усмехнулся, едва заметно.

– Ты больше не человек, – бросил он. – Перестань цепляться за старое. Учись быть Архонтом.

После этих слов он открыл портал в мёртвую пустыню, где я едва не погиб – настоящей смертью. Там мне пришлось научиться поглощать чистую энергию прямо из окружающей среды, перерабатывать её телом, тканями, костями. Это был ад. Но я выжил. И стал другим.

Теперь – осталось только шагнуть.

Я посмотрел на бездну под собой. Она разверзлась, как гигантская пасть чудовища, наполненная кишащей, гниющей, шевелящейся плотью. Тьма внутри будто дышала, источая зловоние и жажду – колышущаяся плоть звала меня, как зовут к жертвоприношению. Скверна, живая и голодная.

– Бывай, старик, не поминай лихом… – сказал я, и на губах появилась тень улыбки.

И шагнул во тьму.

– Время пришло, Михаил Юрьевич. Здесь кончается человек. Здесь рождается или умирает Архонт. – донеслось мне вдогонку.

***

Когда-то он был силён. Воевода – одарённый четвёртого ранга с Даром Тела. Живая сталь в бою – быстрая, словно молния, и вселяющая страх, как хищник на охоте; живая воля в дружине кагана – не сгибаемая, как закалённый клинок, внезапно обнажающийся в миг решения. Его имя вызывало благоговейный трепет у союзников и дрожь – у врагов. Он владел оружием так, как другие владеют пальцами. Он чертил в воздухе дуги смерти, не теряя дыхания. Он всегда, за исключением одного раза, стоял на остриё передовой, где не выживали даже сильнейшие из одарённых. Легенда.

Теперь – он не мог поднять пульт от телевизора без стона. Старость и плата. Прокля́тая, неумолимая, унижающая. Пальцы, когда-то сжимавшие рукояти клинков, теперь дрожали над ложкой. Суставы ныли даже во сне, память тускнела, как выцветшее знамя его эпохи.

Дом престарелых для ветеранов. Да, не под мостом. Спасибо ученику – смог устроить. Суматов Дмитрий Васильевич понимал это. Он не был неблагодарен. Но он ненавидел себя в зеркале. Ненавидел слабость, беспомощность, забвение. Его грела только одна мысль – надежда. И сегодня, в этот день, она либо оживёт, либо умрёт вместе с ним.

Каждое утро этого дня, он боялся вставать. Не от боли. От страха – что снова не придёт. Но привычка как броня, защищала его разум. Он преодолевал дрожь, боль и бессилие и выходил. На маршрут. На свой путь.

Каждый месяц он отправлялся туда. Место встречи, которое давно стало местом ожидания. Пустого. Бессмысленного – как сказали бы другие. Но для него это стало ритуалом. Один из немногих смыслов, оставшихся в жизни.

Он дошёл до автобусной остановки, присел на старую лавку. Рядом – девушка, уткнувшаяся в смартфон. Она нехотя уступила место, скривив губы. Фотографировала его украдкой, думая, что он не заметил. Наверное, отправит снимок в чат, подпишет что-нибудь язвительное.

«Мразота села рядом. Нарушил мои личные границы».

И кто-нибудь в ответ:

«Фу, жесть. Терпения тебе, солнце».

Когда всё изменилось?

Когда уважение к старшим, стало устаревшей идеей? Когда молодые – забыли корни, а старики – озлобились от боли и бессилия?

Нет, он не оправдывал таких, как он сам. Те, кто требует уважения кулаком и криком, не мудрецы – а жалкие тени себя былых. Ведь ни беременная девушка, ни студент-интерн после двадцати часовой смены не виноваты, что не могут уступить своё место в общественном транспорте.

Так на ком лежит вина за те изменения, свидетелем коих ему не посчастливилось оказаться? На тех, кто не научил. Не показал. Не стал примером.

На нём самом.

Двадцать четыре года… А он не узнавал свою родную державу. Своих сограждан.

Больше всего терзало одно: а что если он сам, своими руками, отправил последнюю надежду Великотартарии – на смерть?

Но он не верил в это. Не имел права верить.

Он жив. Он вернётся. И всё встанет на свои места.

И тогда Дмитрий Васильевич, последний из старой гвардии, сможет уйти с миром.

Три пересадки. Двадцать минут электричкой. Час – пешком, по едва различимым тропам.

Место – всё тоже. Ветвистое дерево. Его дерево. И стул. Простой, деревянный, покосившийся, который он принёс сюда десять лет назад – для себя прошлого. И, может, для него. Он сел. Закрыл глаза.

Ветер шевелил листву.

И воевода Дмитрий Васильевич незаметно провалился в забытьё. Может, снова увидит его. А может – наконец, перестанет ждать.

***

Никто не предупредил меня о звуке, который издают бальд-черви, когда слаженно и упрямо пытаются вгрызться в магический барьер. Это не вой и не скрежет когтей по камню – это низкий, хлюпающий ритм, как будто тысячи мелких существ дышат в унисон, пытаясь прошептать тебе под кожу обещание смерти. Он проникал в голову, разъедал слух, грызся в череп изнутри. Я бы многое отдал, чтобы просто не слышать этот скрип, но увы – его отключить не получится, как не получится перестать чувствовать удары этих тварей в защитный кокон. И хуже всего было то, что он не прекращался никогда.

Три месяца я только и делал, что пытался подстроить свою нервную систему, заставить себя не реагировать. Барьер требовал постоянной подпитки, и удерживать его в нужной конфигурации, бороться с нарастающим желанием уснуть, с напряжением в теле и этой звуковой пыткой – было задачей невыносимой, мучительной, почти нереальной. Спать я не мог. Заснёшь, потеряешь контроль над конструктом барьера – и тебя просто разорвут. Здесь – один шанс. Ошибся – всё, конец. Конец всем стараниям стать архонтом.

На дне ямы царила абсолютная темнота, но моё зрение, благодаря полученным за годы трансформациям, позволяло различать червей – скользкие, извивающиеся тела, облепившие мой барьер со всех сторон. Они ползали, давили, норовили найти слабое место, проникнуть. Когда слух и мозг, наконец, удалось адаптировать к окружающим звукам, пришло нечто новое: ложное ощущение прикосновений.

Казалось, что они уже здесь, внутри барьера, что их мягкие тела скользят по коже, вызывая дрожь и тошнотворное ощущение липкости, цепляются за мышцы, словно присоски, и медленно, мучительно прогрызаются внутрь. Я знал, что это невозможно. Я понимал – барьер не допускает физического контакта. Но мозг не слушал доводы логики. Он верил в то, что чувствовал, и рисовал картины, от которых холодел позвоночник.

Рониус мог бы хотя бы намекнуть на подобное. На эту безумную комбинацию боли, истощения и паранойи. Но, конечно, он промолчал. Потому что «архонт не знает преград». А я, в свою очередь, не остался в долгу – и прихватил с собой чёрный куб экстрамерности. Прямого запрета на это не было, но пару намёков, на нежелательность такого действия, архонт проронил. Куб был моим, баста. Расширен до предела моей жизненной энергией, заслужен кровью и потом, и я не собирался оставлять его, даже в качестве подарка. Пусть теперь решает, стоит ли ему так легко присваивать чужое.

Сколько прошло времени – я не знал. Ни дня, ни ночи. Лишь ритм дыхания, боль в энергоканалах от постоянного потока маны на поддержание барьера и тёмная медитация, в которую я уходил, чтобы не сойти с ума. Каналы скукоживались с каждым прожитым в этом аду днём, резонировали, переставали быть частью меня. Я чувствовал, как становлюсь чем-то иным. Не человеком. Не учеником. Не бойцом. Но – чем-то бо́льшим. Сильнее себя прежнего, но и слабея себя нынешнего.

А потом всё оборвалось. Неожиданно.

Резкий толчок, перепад давления, тонкий свет, врезавшийся в зрачки. Я вскочил, инстинктивно выставив руку вперёд, создав стихийное копьё, и в следующее мгновение понял, где нахожусь и развеял конструкт.

Лабиринт Судеб. Он совсем не изменился. Всё та же тишина, в которой, казалось, затаился сам мир, наблюдающий за каждым моим шагом. Всё тот же холод, пробирающий до костей – даже несмотря на тепло, что я нёс в себе.

Прошло больше ста двадцати лет. Для меня. А для мира – всего двадцать четыре.

Потянувшись к Источнику, я сразу ощутил – он, мало того, что вернулся на показатели одарённых двенадцатого класса и ранга, так ещё и энергоканалы были истощены до предела. Мой магический потенциал съёжился, как высохший родник в сердце пустыни. Ожидаемо, конечно. Но от этого не менее отвратительно. Ощущение внутренней пустоты, когда тело помнит силу, но не может ей воспользоваться, – одно из самых мерзких. Будто тебе оставили броню, но отняли силу, способную её поднять – как если бы тебя заперли в теле титана, но лишили рычагов управления им. И ты чувствуешь это: каждое движение даётся с предательской тяжестью, как воспоминание о могуществе, превратившееся в издёвку. Придётся восстанавливаться. Долго, упорно, болью и медитацией, но кто из нас искал лёгких путей? Прорвёмся. А с кубом – так и вовсе с ветерком.

Я достал из него одежду: знакомая ткань скользнула по коже, возвращая ощущение контроля, сборности, намерения. Кулон – мой оберег, часть памяти и инструмент – занял своё место у груди. Сам куб я вставил в вырез на нём: не просто вещь, и даже не артефакт, а связующая нить с тем, что я сам построил, собрал, пережил.

Как только шагнул за пределы портала, мир резко переменился. Волна ощущений хлестнула по мне, как плеть. Люди. Рядом. Не сомневаясь ни мгновения, я нырнул в Тень ближайшего валуна, позволив Тьме обволочь себя с привычной лёгкостью. Инстинкт сработал раньше мысли – выживание.

Короткая разведка подтвердила: недалеко раскинулся лагерь. Вооружённые, организованные, неспешные. Это неслучайные скитальцы. Это – стационарная база. Чей-то род? На регулярные подразделения они не тянули. Когда они успели? Кто дал им право на присутствие у Лабиринта? Тысячи лет никто и близко не подходил к этим вратам без причины, не говоря уже о контроле самой поляны. А теперь кто-то решил уравнять себя с Создателем? Полнейшее безумие.

Эмблема. Символ. Руна земли на тёмно-синем. Надпись – Браун. Их владения – за морями, а здесь, у входа в Лабиринт, они словно у себя дома. Что они здесь забыли? Какая цель привела их сюда? Или – кто?

Я сжал кулаки, но не дал себе времени на ярость. Сейчас не до этого. Энергии хватит только на то, чтобы уйти незаметно. Подобраться ближе или устроить допрос – неосмотрительно. Бессмысленно. Всему своё время.

Я двинулся в сторону условленного места, где договорились встретиться с Васильичем. Сквозь лес, мимо трав, пеньков, влажной подстилки, утреннего тумана. Бежал, зная маршрут наизусть, будто он был вырезан на внутренней стороне век. Каждый шаг приближал к точке, где я снова должен был соприкоснуться с тем миром, который оставил позади целых сто двадцать лет назад.

Ветер проносился между деревьев, словно шёпот старых духов, лес вздыхал, и в этом дыхании было что-то тревожное – предвестие перемен. Но я не замедлялся. Ускорялся.