Шахов

Шахов

(повесть о друге детства)

Вообще, вся эта история – как история о Пятачке и Винни-Пухе, Малыше и Карлсоне и чём-то таком же подобном из советских гениальных мультиков.

Мы с Вовкой Шаховым ходили в один сад. 147-й, неподалёку от автовокзала. Папа работал на ЗТС, географически дальше, с полкилометра к западу, мама – ближе, тоже в полкилометра, во ВНИПИ АСУ легпром.

Впрочем, я редко бывал в том саду. Всё болел, сидел дома, и бабушка укутывала мне ноги носками, носила яблоки на блюде… Но иногда и бывал там. И если за мной приходил папа, то брал меня прочно за руку, потому что жизнь была сложна. Если же приходила мама, то как раз и выходило, что мы шли вместе с Шаховым и его мамой. И моя мама прочила меня ему в друзья. Так и вышло. Сдружились мы.

Да и жили недалеко. Он на Афанасьева 12, я на Фрунзе 44-а. Оба на вторых этажах, в «хрущёвках». Четыре минуты ходьбы до Шахова, через три дома.

Прекрасно, что есть друзья детства. С ними гораздо легче познавать мир.

Вовка водрузился в жизнь мою монументально и целостно. Был необычен. Да собственно и вся семья их. Необычна. Папа болен чем-то таким неприятно-щитовидным. Ожирение его было не просто обжорным ожирением, а выглядело и пугающе, и, одновременно, сочувственно – он, кстати, умер довольно рано. Мама же – степенно-добродушно-праведна. Они порой угощали меня жареными пельменями – чем-то вот таким невыносимо-вкусным, с коричнево-золотым боком, да ещё и с прихлёбыванием масла прямо из чёрно-пригорелой, основательной сковороды. Пельмени хрустели на зубах, обещая скорую смерть Вовкиному отцу. Ну. Собственно, обычная интеллигентная семья.

А вот Вовка с его старшим братом Димой являли собой нестандартность по многим параметрам. Прежде всего внешне. Дима – старше Вовки года на три – долговяз до несоразмерности, микроцефален и причудливо-насмешен. Вовка же – толст, с виду умильно-простодушен и как-то бесконечно-непосредственен. И всегда распахнут жадно-познавающей квадратной улыбкой, выжидающей реакции. Меня он сразу «взял в оборот». Сообщал мне идею, постулат, некую взбалношную новость, и это ожидалось принять как всеобъемлющую, цепляющую истину и никак иначе.

Дима же от всей души издевался над Вовкой. Называл его «Жира», критиковал беспощадно каждый его непосредственный детский протуберанц души и, казалось, не ведал в этом покоя. Со своей стороны, Вовка, казалось, воспринимал такие издевательства старшего брата не то что мужественно, а как бы спокойно, «подготовленно» и, вроде бы, почти беспечно. Мне казалось это странным. Но я привык уважать позицию их обоих. Каждый из братьев брызгал красотой в своих вычурных жизненных установках, несмотря на их уродливость. Иногда казалось: Дима так вымещает-выплёвывает на своего брата некую жажду возвеличивания над другими, что в иных местах и обстоятельствах «не перепадало» ему в жизни. И это действительно выглядело уродливо. Оно – уродство их отношений – чувствовалось повседневно, неизменно, хотя и являлось своего рода неизбежной реальностью, тем, что было необходимо в условиях их дома, их жизни. Я, по крайней мере, с этим смирился и принял «правила игры».

Подобно тому как Дима надмевался над Вовкой, так Вовка, очевидно, решил надмеваться надо мной. Это было как раз Пятачково-Виннипухово, но, при этом, понятно, и как бы необходимо, вынужденно. Вовка, конечно, имел чрезвычайный и едва ли не необъятный ум. Один из моих товарищей по вере, его одноклассник, так и высказал мне однажды над костром, на Юрьевом острове, под сквозным над рекой Волгой ветром: «Вовка Шахов очень умный». При этом он так серьёзно и твёрдо посмотрел мне в глаза, что я даже опешил. Но я и понимал (возможно, этого именно и не усвоил мой товарищ за годы учения с Вовкой в одном классе), что дело тут не просто в эрудиции и пластичности ума; Вовка был этаким Мюнхгаузеном по жизни, в его полном прямолинейно-сказочном значении. Следовательно, его «ум» не следовало воспринимать в определённом смысле всерьёз. Он, конечно, был эрудитом. Но дело тут в характере. Так или иначе, Дима вычурно и едва ли не стихотворно-цинично издевался-надмевался над Вовкой.

Выходило, что я был продолжением этой цепочки надмевания одного над другим. Правда Вовка никогда напрямую надо мной не издевался, но всегда как бы преобладал и редко хвалил за успехи. Интересно, что я, в свою очередь, завел в своём подъезде друга Саньку, младше меня на год, над которым доминировал, но это было уже совсем не интересно.

К Шаховым я ходил в гости, кажется, всё своё сознательное детство. И даже часть юности.

Вовкина мама каталась в ГДР, откуда напривозила разноцветных резиновых индейцев, раритетных (в Москве были только однотонно-коричневые, жёстко-пластмассовые, штампованные). Довольно отчётливо помню день из детства. Мы с Вовкой расположились в одном конце комнаты со своей армией индейцев, а Дима – в другом конце. Мы слушали битлов и палили по вражеским индейцам из зелёно-металлических пушек, тоже, небось, германского производства. Битловские песни фирма «Мелодия» разбросала абы как по разным маленьким, непроименованным, без обложек, советским пластинкам (мы понятия не имели, какая песня с какого альбома, да и какие у битлов альбомы были тоже не знали). Потом в комнату зашёл Шаховский кот Барсик. Он главенствовал в доме. Был большой, серый в коричневую полоску, флегматичный. Дима решительно остановил сражение и объявил, что кого Барсик затопчет, тот убит навсегда. Но Барсик величественно прошёл по полю битвы, никого из индейцев не задев, и упрыгнул на диван. Эта священная пауза в сражении длилась минуту, но почему-то вбилась в мою память серебряным гвоздём.

Интересно, что вся эта виннипухово-пятачковая цепочка продолжалась и в другую сторону. У Димы тоже был друг. Звали его Вася Михалёв, но Шаховы называли его Лемешев. Логика убойная: мама Васи любила эстрадного певца Лемешева (эстетически, конечно); предполагалось, что если бы она сочеталась браком с Лемешевым, то и Васина фамилия была бы Лемешев. Так во́т, этот Вася вообще был суперменом. Я видел его всего два раза. У него росли волосы подмышками, и он умел ходить на руках. Вместе с Димой они издавали журнал Wild West (основой всего этого увлечения индейцами было пятикнижие  Купера и многочисленные вестерны, крутившиеся в ту эпоху в кинотеатрах). Журнал был совершенен. Если совершенство музыки Битлз я только начинал осознавать, то от Wild Westа у меня перехватывало дыхание. Я не мог понять, как такие обычные к-ские парни могли заделать нечто подобное. Журнал представлял собой простую зелёную ученическую тетрадь в клетку, но был очень красочно (без излишеств) оформлен и иллюстрирован. У издателей, авторов и журналистов  были звучные, смешные псевдонимы. Журнал состоял из трёх разделов – «Литература», «Новости» и «Литературная критика». В первом помещались главы романов-вестернов, во втором – смешное описание событий в вымышленном маленьком городке, где «издавался» журнал, а в третьем беспощадно критиковались литературные и издательские попытки Вовки, а впоследствии и мои. Вовка в ответ тоже что-то там издавал, но всё это, конечно, было не так эффектно. Меня Вовка в соавторы не приглашал, более того, мои труды критиковал даже с большим сарказмом, чем Wild West. Всего вышло что-то около 12 номеров журнала Wild West (по номеру в месяц), а где-то через год (пожалуй, в 1983-м) журнал был торжественно сожжён в зимнем лесу. Причем Шаховы милостиво позволили мне выбрать на память и хранение один из номеров. Я избрал седьмой и благоговейно хранил его несколько лет.