Игры лукавого

ГЛАВА 1

– Здравствуйте, здравствуйте! Приветствую всех, кто всё ещё не боится темноты! Меня зовут Влад, и вы на канале “Игры лукавого”. Здесь мы говорим о страхе. Но не о том, что тихонько скребётся в душе или прячется под кроватью, а про ту силу, которая вопреки всему встаёт из праха и сокрушает веками хранимый покой…

Чёрная Toyota Camry мчалась по пустынной трассе, заглатывая асфальт с белыми пятнами от дорожных фонарей. Поздний вечер плавно перелился в ночь, и тьма бежала за машиной, не отставая ни на шаг. В салоне звучал голос из радиоприёмника – низкий, с чуть заметной хрипотцой, пугающе уверенный голос человека, каждое слово которого грозило превратиться в кошмар. Канал «Игры лукавого» водитель слушал вполуха, не отрывая взгляда от тёмного полотна дороги. Сегодня ведущий рассказывал о небольшом алтайском селе, где никто не осмеливается хоронить своих мертвецов на местном маленьком кладбище. У водителя по спине пробежал холодок. Он вдруг подумал о том, как удивительно быстро этот голос ворвался в уши тысяч людей и стал таким узнаваемым, таким популярным. Ещё год назад о нём никто не знал, а теперь «Игры лукавого» слушают по всей стране. Да, слишком неестественно всё складывалось. Словно кто-то, кто сильнее человека, раскрыл этому голосу дорогу, помог проникнуть в искушённый мозг слушателя. Неужели и правда нечто потустороннее стояло за этим успехом?

Шум ветра и кромешная тьма за приспущенным окном усиливали эффект голоса, и мужчина вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется скорее дослушать до конца. Он добавил звук и сосредоточился на передаче, но тут же недовольно скривил губы: ведущий уже закончил рассказ о странной деревне и перешёл к заключительной части:

– …и сегодня у меня для вас, дорогие слушатели, отличная новость: я объявляю «Чёрный конкурс»! Я хочу услышать ваши настоящие истории, те, что рождались в ужасе, те, что жили среди вас, те, что оставили неизгладимый след. – Влад понизил голос почти до шёпота. – Кто из вас знает, о чём поют кладбищенские ветры? О чём молчат те, кто возвращается однажды в полночь с той стороны? Если в вашем роду есть проклятия – расскажите о них! Если вы видели то, что нельзя видеть живым – расскажите! Если вы знаете имя, которое запрещено произносить – напишите о нём! Пятнадцать дней – пятнадцать историй. На шестнадцатый день мы с вами встретимся в каком-нибудь уютном кафе и вместе с нашими слушателями выберем победителя в прямом эфире. До этого имена всех участников я буду хранить в строгой тайне. И бонус от лукавого: я сам расскажу шестнадцатую историю! Возможно, она свяжет всех нас воедино. И, быть может, кто-то из вас поймёт, почему всё это происходило именно с вами. Присылайте свои истории мне на почту без прикрас и стеснения! Пусть ваш страх станет нашим общим ужасом! Я жду. Кто первый?..

***

На следующий день водитель чувствовал себя странно: бессонная ночь за рулём, голос Влада, путаные мысли о чём-то давно забытом – всё это копошилось внутри него назойливым червяком, не давая покоя. И тогда он решился. Едва дождавшись рассвета, мужчина открыл сайт канала и отправил туда свою историю – коротко, путано, так, как подсказала память.

Прошло меньше суток, когда голос ведущего вновь зазвучал в его машине. Теперь водитель слушал внимательно, вдумчиво, сравнивая рассказ Влада с тем, что написал по памяти. Ведущий говорил размеренно, как всегда, только голос его казался сегодня ещё глубже и мрачнее.

– Этой ночью, – начал Влад, – я получил рассказ, присланный одним из вас – реальную историю того, кто провёл с нами вчерашний эфир и не смог забыть ни мои слова, ни свои собственные страхи. Имени, как и обещал, я не называю. Слушайте внимательно и… бойтесь!

И водитель, сидя всё в той же Toyota Camry, почувствовал, как у него ёкнуло сердце. Чужой голос вплетался в его мысли, возвращая его обратно, в ту самую ночь, где ещё мерцали тусклые огни и слышался тихий далёкий стон.

ЧУР МЕНЯ

Сибирская деревня, конец 90-х

На третьи сутки после похорон старухи Авдотьи в деревне Малые Ложки началась чертовщина.

– Слышь, Степаныч, – воровато озираясь по сторонам, шептал в сельмаге охотник Лёха, – а ты сам-то эту Авдотью знал?

– Каюсь, знал. Поди, все хоть раз к ней ходили-то. И к бабке её, Устинье, так же ходили. Тоже ведьма была. А тебе-то что?

– Да говорят, ночью вокруг избушки её кто-то ходит. Собаки то лают, то воют, петухи без времени орут.

– А ты не ходи туда, Лёха, – понизил голос Степаныч. – Коли что, «Чур меня» говори да и иди своей-то стороной. Слышь, не ходи!

Никто толком не знал, кем была Авдотья. Вроде простая, беззлобная старуха, но на люди не показывалась, на лавках со старухами не сидела, да и за хлебом в сельмаг не ходила – люди сами приносили, видать. Участковый однажды заглянул к ней – больше из любопытства, чем по надобности. А у той на печи сушились змеиные шкурки. Оторопел служивый, да брякнул с перепугу:

– Это… что? Это… зачем?

– Это – для лекарств, – буркнула Авдотья и выпроводила любопытного вон.

Когда её не стало, заспорили-заворчали люди – родственников-то никого у старухи, кому хоронить? Ну, делать нечего, вызвались за бутыль самогону смельчаки деревенские – Митька да Ванька. Могилу рыли как-то поспешно, не молились, батюшку не звали, а то и дело к бутылке прикладывались. И похоронили, и, казалось, успокоились все.

Но на третий день все поняли – быть беде, ох, как быть! Первым пропал кот – известный на все Малые Ложки гуляка и задира.

– У меня Василий как человек был, – рыдала хозяйка кота Надежда Фёдоровна. – А тут – как будто в воздухе растворился. Только клок шерсти у крыльца и оставил…

В следующую же ночь Андрюшку Виляева нашли у опушки – босого, в одном белье, с сединой на висках. А ему только-только пятнадцатый годок пошёл. Ничего вразумительного Андрюшка не поведал, одно только и повторял:

– Глаза… Глаза у неё светились, как лампочки зелёные…

– Да у кого? – растерялась ревущая мать. За спиной кто-то ахнул:

– Дак эт он про Авдотью! У ней глазищи зелёные…

На деревенском сходе заговорили прямо:

– Неупокоенная она. Не по-людски похоронили, нехорошо.

– Надо бы тело вынуть, обряд провести.

– Да кто ж пойдёт? – хмуро буркнул глава деревни, Пахом Громов.

Долго все молчали, переминались с ноги на ногу, переглядывались. Потом Лёха-охотник шагнул вперёд:

– Я пойду. На медведя ходил, на кабана, а с бабкой уж тем более слажу. Один пойду, раз надо.

В полночь он взял фонарь, иконочку и лопату. На холме, под берёзой, где схоронили старуху, земля была рыхлая, сырая. «Уж как-то слишком рыхлая, – подумал Лёха, – а, почитай, пять дней, как схоронили».

Лопата глухо звякнула о крышку гроба. Лёха приоткрыл её и отпрянул: тела не было.

***

– Она в лес ушла, – прошептала старая Евдокия, зябко кутаясь в платок. – Вернулась к своим… нечеловекам.

Бабы испуганно заахали, зашикали на старуху: мол, и без того страшно, а ты жуть нагоняешь, беду кличешь.

С этого дня Малые Ложки будто грязной марлей накрыли. Туман не расходился ни днём, ни ночью, похолодало, задождило – а на дворе-то самое лето! Куры вдруг перестали нестись, дети заскучали-загрустили, люди по ночам в избах запертых от страха дрожали, жаловались поутру друг другу: кто-то слышал пение заунывное, к кому-то в окно царапались.

И тогда Лёха решился – пошёл ночью в избу Авдотьи.

Скрипучая дверь открылась нехотя, упираясь занозистыми досками в грубые Лёхины ладони. В лицо пахнуло сыростью, затхлой травой и… землёй. В темноте кто-то большой двинулся, молча, на Лёху, напугав бывалого охотника до дрожи в коленях. Тот выхватил нож, замахнулся и тут только понял – зеркало! «Чуть сам себя не своевал, – нервно хихикнул Лёха. – Зеркало, ох ты ж, бесовщина!»

Зеркало было огромное, во весь рост, в облезлой деревянной раме. Отражение Лёхи в свете фонаря рябило, как старый телевизор. Лёха, повинуясь внутреннему порыву, крикнул сердито:

– Авдотья! – крикнул он. – А ну, покажись! – и впялился в зеркало.

Оно затуманилось, дрогнуло, из глубины его всплыли глаза – светящиеся зелёным, лишённые всего человеческого. Послышался глухой голос:

– Чего звал? Я пришла.

Лёха, мысленно перекрестившись, выхватил свой «чур» – оберег из осины, вырезанный ему в подарок дедом, и с силой швырнул в зеркало. Раздался звон, брызнули в стороны осколки, больно кусая Лёху. Глухой яростный крик вырвался как будто из-под земли и разнёсся по деревне.

С тех пор в Малых Ложках стало тихо. Избу Авдотьи снесли, а место завалили камнями, обнесли осиновыми кольями, да стали обходить стороной. А Лёха недолго по земле после того случая ходил – задумчивый стал, всё прислушивался к чему-то. Раз по осени ушёл в лес, оставив избу распахнутой, да так и не вернулся. Искали его, конечно мужики деревенские, аукали – не нашли ни следа. А после зимы, как снег сошел с земли, мальчонка один похвастал дома:

– Деда, гляди, какую штуку нашёл!

– «Чур!» – ахнул дед, – точно Лёхи-охотника «чур» – он его завсегда при себе держал, я сам не раз видел! Ты где, пострелёныш, раздобыл эту штуку?!

Малец, напуганный дедом, разревелся и, размазывая слёзы по лицу, сознался:

– Там, деда, но я больше не буду, вот те крест – не буду! Там нашёл, на камнях, где колышки-то ведьмовы…

***

Мужчина прослушал свою же историю на одном дыхании – и узнавая, и не узнавая её. А Влад уже перешёл к заключительной части радиопередачи:

– Вот такая история, мои дорогие слушатели. Старая ведьма, которую боялись при жизни, не оставила в покое жителей даже после своей смерти. Зеркало стало её окном в наш мир – и только храбрец, рискнувший его разбить, положил конец проклятию… хотя, как мы помним, сам он исчез.

Скажите мне – вы когда-нибудь задумывались, что может скрываться по ту сторону зеркала? Вы уверены, что это всегда лишь ваше отражение? А если кто-то смотрит на вас с ТОЙ стороны? Подумайте об этом, прежде чем встретиться взглядом с самим собой в тёмной комнате.

Если в ваших краях тоже живут странные люди, если по ночам вы слышите шаги тех, кто давно должен лежать в могиле – не держите это в себе, пишите мне! Я вас слушаю. Я жду ваших историй – правдивых или выдуманных, без разницы, ведь в «Играх лукавого» любая выдумка может обернуться страшной правдой. До встречи, мои игроки! Берегите свои зеркала… и себя.

Машина уносила своего водителя домой, но он чувствовал, что часть его осталась на этой ночной безлюдной трассе.

ГЛАВА 2

В маленьком кафе в этот час было пусто – пара молодых девушек, отставив чашки с кофе, активно обсуждали новые фото на страничке своей подруги, да мужчина в деловом костюме уныло ковырялся вилкой в салате. Бариста за стойкой хмуро поглядывал на посетителей и краем уха слушал мрачный негромкий голос, доносящийся из радиоприёмника:

– Добро пожаловать снова в «Игры лукавого», мои верные слушатели! Мы продолжаем – и я рад, что вы всё ещё со мной, в этом таинственном мире. А у меня есть для вас новая история – вторая в нашем «Чёрном конкурсе». Её прислал человек, который утверждает, что это случилось на самом деле, и он – один из тех, кто непосредственно участвовал в случившемся.

На краю деревни, куда почти не заглядывают чужие, стоит заброшенный санаторий. Когда-то там лечили детей, пока одна из девочек не утонула в холодном пруду. Героиня этой истории – женщина по имени Татьяна. Итак, игра начинается!

ОКНО НА СЕВЕР

Таня приехала в деревню Погосты в поисках тишины – после развода, после городского шума, после нервного срыва. Не заморачиваясь, прошла к участковому и спросила, где можно остановиться, отметив, что место должно быть уединённое и тихое. Участковый, молодой мужчина с грустными глазами и по-детски гладким лицом, внимательно посмотрел на посетительницу и не решился задавать обычные в такой ситуации вопросы. А хрусткая купюра, ловко перебравшаяся из сумочки в ладонь участкового, и вовсе отбила желание о чём-то спрашивать Таню.

– Ну, есть такое место, – помявшись, выдал он. – Там, за лесом, бывший санаторий. Здание крепкое, кирпичное, сейчас пустует. Только я бы туда не пошёл. Комнату и здесь, в деревне можно найти. Народ у нас добрый, чуткий. А туда… Не советую.

– Почему? – без особого интереса спросила Таня.

Участковый пожал плечами:

– Дурное место. Наши туда не ходят.

Таня мягко улыбнулась:

– Ничего, я всё же лучше туда…

***

Заброшенный санаторий стоял недалеко от озера. Красный кирпич, выбитые окна, глухие коридоры, облупленные стены – всё было мрачным. «Как и я, – грустно подумалось Тане, – бросили и забыли».

Таня устроилась в бывшем кабинете главврача, где сохранилась практически вся мебель – потёртый диванчик, старенькое скрипучее кресло, стол, шкаф, с покачивающейся на одной петле дверцей. За стенкой находился санузел. Таня покрутила кран и удивлённо присвистнула, когда полилась вода – ржавая, вонючая, но всё-таки вода. Оставив кран открытым, Таня взяла стоявшее здесь же ведро и отправилась к озеру. Через пару часов кабинет приобрёл вполне жилой вид: стёкла заблестели, открывая вид на густую зелень леса, стол укрылся старенькой, но чистой скатёркой, вынутой из объёмистого чемодана, диванчик и кресло спрятались под покрывалами. А вот света не было. «Ничего, – подумала Таня, – завтра схожу в деревню. Наверняка, найдётся какой-нибудь электрик, которого удастся уговорить наладить электричество. А нет, так и свечами обойдусь».

Первая неделя пролетела быстро. Таня наслаждалась тишиной, пением птиц, доносящимся из леса. С озера прилетал лёгкий ветерок, пахнущий влагой… В голове рождались стихи – впервые за долгое время – пока ещё робкие, нестройные.

Прогуливаясь как-то перед сном, Таня обратила внимание на одно окно. Оно находилось на северной стороне корпуса, на третьем этаже, далеко от кабинета, где устроилась Таня. Окно было забито изнутри фанерой, но сейчас почему-то светилось – мягко, ровно, будто кто-то зажёг там, в комнате, свечу.

– Скажите, кто-то ещё живёт в санатории? – спросила на следующий день Таня продавщицу в деревне.

– Не-а, там пусто.

– Может, кто-то из местных? Я видела свет в окне.

– Не-а, наши туда не ходют, – лениво отмахнулась продавщица и, нахмурившись, пробурчала, – только если…

– Что? Что – если? – насторожилась Таня, внимательно глядя на побледневшую собеседницу.

Та смутилась, суетливо складывая в пакет пачку макарон и сахар. Уже протягивая Тане сдачу, нехотя выдала:

– Там девочка одна… раньше жила, с родителями. В семидесятых дело было. Утонула она. Говорят, с той поры окно и светится.

Разумеется, Таня не поверила. Она выросла в городе и знала: призраки только в сказках бывают. А деревенские… Что с них взять-то? Народ тёмный, жить здесь – тоска, вот и придумывают себе байки.

Ночью Таня проснулась от лёгкого стука. Прислушалась – ничего, тихо, только собаки в Погостах лают. Проворочалась до рассвета, подумывая, не вернуться ли в город? Но вспомнив недавнее прошлое, поёжилась – нет, не готова ещё. Поняв, что заснуть не удастся, решила выйти на воздух. Прогуливаясь взад-вперёд, перебирала в памяти некрасивую сцену расставания с мужем. «Ты не нужна мне! – кричал он, брызгая слюной. – Не нуж-на! Понимаешь?! Ты посмотри на себя – ты же выглядишь как… – Муж поморщился, подбирая подходящее слово, – ты отвратительна мне!» Вспомнилось, как резала вены, как доктор с пустыми глазами укоризненно качал головой: «Что же вы, милочка!» Таня встряхнула головой, отгоняя воспоминания, и посмотрела на светлеющее небо. Потом перевела взгляд на свой нынешний дом и вздрогнула. В том самом окне снова горел свет. Только фанеры теперь не было. А была девочка. В белом платье, с длинными тёмными волосами. Она стояла у окна и смотрела на Таню.

Днём Таня поднялась на третий этаж, не совсем понимая: видела ли она на самом деле девочку или это игра мозга, тот самый рецидив, о котором предупреждал доктор. Коридор был пуст. Нужная комната нашлась быстро – Таня заранее пересчитала все окна. Так и есть – та самая, где горел свет, вот и окно, заколоченное фанерой. Толстый слой землистой пыли убеждал, что здесь уже много лет никого не было. Мягкая мебель была изгрызена крысами. На кровати – распотрошённый плюшевый медведь, грустно блеснувший одним глазом. Пусто. Только на стене корявым детским почерком написано:

«Я тут. Мне холодно. Поиграй со мной».

Таня вздрогнула и побежала прочь. Вернулась в комнату, заперлась, ругая себя за глупую трусость. Ночью её снова разбудил стук – лёгкий, как летний дождь по стеклу. Таня приподнялась в постели и, со страхом вглядываясь в темноту и не решаясь включить фонарь, прошептала:

– Кто ты?

Голос ответил откуда-то из угла комнаты:

– Ты же пришла. Сама. Значит, хочешь со мной играть.

В комнате вдруг стало холодно. Таня не выдержала и закричала.

***

Солнечный луч заглянул в окно и ударил по глазам. Таня, еще не до конца проснувшись, зажмурилась и потянулась за таблетками – голова болела нестерпимо. Хмуро глядя на два розовых кружочка, Таня задумалась: «Может быть, это побочка от пилюль? Надо бы позвонить доктору». Умывшись и наскоро позавтракав, сходила к озеру. Вдоволь накупавшись, вернулась к зданию и села на ступеньках. Скучно. Тишина постепенно надоедала. «Всё-таки пора возвращаться», – подумала Таня, ругая себя за нерешительность. От нечего делать, пошла бродить по коридорам, заглядывая в комнаты. Везде была разруха, пыль и тоска.

В комнатушке, похожей на архив, Таня подошла к шкафу с папками и старыми газетами. Заглянула в одну, в другую и ойкнула: со старого чёрно-белого снимка на неё смотрела девочка из видения. Она была в белом простеньком платьице, темноглазая, темноволосая. Таня перевернула карточку и прочла надпись на обороте: Клавдия. 1971. Санаторий «Северное дыхание». В этой же папке лежала пожелтевшая газетная вырезка.

«Во время разыгравшейся на озере бури пропала пациентка санатория Клавдия С., 1965 г.р. По показаниям свидетелей, последний раз Клавдию видели незадолго до бури около озера, что даёт основание предполагать, что девочка утонула. Тело, несмотря на длительные поиски, не найдено».

Таня хотела уехать в этот же день, но автобус не пришёл, а машина, на которой подвозили из города хлеб, сломалась. Проситься на ночлег к деревенским Таня постеснялась и, в сотый раз ругая себя за нерешительность, поплелась в санаторий.

В этот раз не было никакого стука. Просто среди ночи окно вдруг распахнулось, и в комнату ворвался ветер. Таня села, кутаясь в плед и сонно хлопая глазами. В воздухе сильно запахло тиной.

– Таня! – раздался звонкий, режущий слух, голос. – Ты меня видишь?

На подоконнике, свесив босые ноги в комнату, сидела Клавдия. Пустые глаза её смотрели на Таню, помертвевшую от ужаса.

– Здесь так тихо. И я совсем одна, – проговорила девочка, склонив голову к плечу. Мокрые волосы сосульками тянулись по белоснежному платью. – Ты ведь не уйдёшь?

– Я… так не бывает! – прошептала Таня. – Тебя нет!

– Я здесь, – хихикнула Клавдия, спрыгивая с подоконника. – И ты тоже!

Таня бросилась к двери, но та с силой захлопнулась.

***

Неделю спустя в Погостах появился мужчина – в дорогом костюме, на дорогой машине он смотрелся здесь совершенно неуместно. Бросая вокруг себя брезгливо-презрительные взгляды, он вошёл в маленький обшарпанный кабинет участкового. Мужчина оказался бывшим мужем Тани, который разыскивал её в связи недорешёнными делами – у суда возникли вопросы по поводу раздела акций мебельной фабрики, владельцами которой и были бывшие супруги.

Участковый с сожалением поглядел на кружку только что заваренного чая, нахлобучил на голову фуражку и поднялся из-за стола:

– Здесь она, здесь. В санатории заброшенном…

– Как – в заброшенном? – скривился мужчина. – Зачем?

Участковый пожал плечами и вышел из кабинета.

Кирпичное здание встретило гостей распахнутыми дверями и затхлостью. Зная по рассказу Тани, что она остановилась на первом этаже, в кабинете главврача, участковый уверенно прошагал по пыльному коридору.

– Таня! – постучал он в дверь. – Вы здесь? К вам пришли!

Из комнаты не донеслось ни звука. Участковый стукнул сильнее, и дверь, скрипнув, приоткрылась.

– Ну, и где же она? – с досадой спросил городской гость.

– Не знаю…

Таню искали везде – в подвале санатория, на озере, в соседней деревушке. Нигде её не было, никто её не видел. Когда после недели безрезультатных поисков участковый вернулся в санаторий с бывшим мужем Тани, вещи оставались нетронутыми.

– Значит, не возвращалась, – сделал вывод участковый.

– Да куда же она, по-вашему, делась? – возмущался бывший.

Ответа не было. А с серой сырой стены на непрошенных гостей смотрели с детского рисунка длинноволосая девочка и молодая женщина, отчего-то показавшаяся участковому знакомой…

***

– Вот так и завершилась эта история, – бодро объявил Влад. – Таня ушла искать покой и тишину, но нашла нечто совсем иное. В том старом санатории, за северным окном, притаилась чужая боль, чужая смерть… и, возможно, что-то ещё, что мы пока ещё не разгадали до конца. А теперь я обращаюсь к вам, мои внимательные слушатели.

Где бы вы ни были – за рулём, дома или вот как эти трое в маленьком кафе, где бариста наливает очередную порцию горького кофе и украдкой слушает наше радио, – вспомните: любая ваша история может стать частью чьей-то игры.

Бариста вздрогнул и выронил чашку, которая с возмущённым звоном разлетелась вдребезги. «Что это? – подумал он, с досадой оглядываясь на посетителей. – Это что – розыгрыш? Нас снимает скрытая камера? Что там этот ведущий бормотал о кафе?» А Влад тем временем продолжал вещать:

– Итак, сегодня второй день нашего «Чёрного конкурса».

Если у вас есть что-то, что не даёт вам спать – просто напишите мне.

Позвольте моему голосу разогнать мрак, окружающий вас… или сделать его ещё более страшным. Ха-ха! Лучшие истории я озвучу здесь, в эфире. Давайте позволим всей аудитории «Игр лукавого» почувствовать ваш страх вместе с вами. Только прошу вас: не смотрите слишком долго в те окна, что выходят на север.

Иначе кто-то может посмотреть в ответ на вас! До скорой встречи, друзья! Игра продолжается…

ГЛАВА 3

Сентябрь в этом году выдался тёплым. Солнце лениво катилось к горизонту, щедро поливая лучами длинные ряды тяжёлых тыкв, томно возлежащих на грядах. Лёгкий ветер проносился по пожухлой траве, срывал пожелтевшие листья с деревьев, и так и норовил стянуть на заднем дворе с верёвки выстиранное бельё.

Рабочий – среднего возраста мужчина, которого хозяева несколько лет назад наняли на ферму всего лишь на сезон, и который так и остался здесь насовсем, устало наполнял большие плетёные короба спелыми тыквами. Он поднимал их с земли одну за другой, ровно и неторопливо, словно боялся причинить им боль. Видавший виды радиоприёмник, стоявший на краю деревянного ящика, сипел и трещал, но голос диктора всё равно пробивался сквозь шум. Вчера этот голос не давал ему покоя, и он прослушал выпуск «Игр лукавого» до самого конца, а потом долго сидел в темноте и смотрел в грязное окно своей комнатушки. Что-то в словах ведущего задело работника за живое, кольнуло в сердце, напоминая о том, о чём он пытался забыть все эти годы. И тогда он написал письмо – набрал слова в телефоне, едва попадая корявыми непослушными пальцами по нужным клавишам. Мужчина печатал торопливо, опасаясь, что передумает. Он написал о том, что случилось с ним много лет назад, когда он был ещё молодым и глупым. Рассказал, как сбежал из дома, не выдержав побоев отца, как скитался по деревням, ночевал в овинах, впроголодь жил у случайных хозяев. И как однажды наткнулся на то, о чём лучше бы не знать, страшное и необъяснимое. Он тогда был подростком, но сразу понял – надо уносить ноги. И он бежал без оглядки, пока в правом боку не закололо от боли, а ноги и вовсе перестали слушаться. Потом много лет он бродяжничал, перебиваясь временными подработками, заводя сомнительные знакомства, ночуя в сараях и брошенных домах. И вот теперь он оказался здесь – на большой частной ферме у богатого и незлого хозяина, который не задавал лишних вопросов и платил пусть немного, но честно. Здесь было спокойно и казалось, что можно теперь осесть и забыть о той страшной ночи навсегда.

Но вчера, услышав про «Чёрный конкурс», который объявил Влад в эфире, мужчина снова почувствовал за спиной чужой взгляд, снова испытал тот первобытный ужас, который гнал его по земле все эти долгие годы. Тогда-то он и подумал, что пришло время рассказать.

Радио трещало и сипело, пытаясь заглушить сильный голос Влада, читающего третий рассказ.

КОРНИ

Деревня умерла. Давно – пожалуй, несколько сотен лет минуло. И всё здесь было мертво – и дряхлые деревья, и иссыхающая речка, больше похожая на ручеёк, и сама земля, уставшая от пустоты. Но временами что-то ворочалось там, внизу, под спрессованным пластом почвы. Ворочалось недовольно и нетерпеливо…

Наши дни

– Погоди, это ты называешь уютной хижиной? – Семён оскалился, глядя на покосившуюся избу, уныло глядящую пустыми оконницами из-за кривых берёз.

– Это глушь, братишка! А мы ведь за этим сюда и ехали, разве нет? – буркнул Сашка, вытаскивая из багажника спальники. – Никакого вай-фая, никакого шума, только мы и природа.

Приехавших было четверо: Саша – старший, вихрастый грубоватый парень, с веснушчатым лицом и нагловатыми зелёными глазищами. Он так и сыпал грубоватыми шутками, подколками, будто изо-всех сил пытался как можно сильнее выбесить друзей. Впрочем, на Аню это не распространялось. Она была неизменно тихая, иногда слишком нервная, тоненькая остроносая девушка с удивительно синими глазами и робкой улыбкой. Они с Сашей встречались давно, ещё с самой школы, и было бы странно не увидеть их где-либо поодиночке. Семён – заядлый айтишник, старался во всём походить на Сашу, а потому и девушку подобрал себе такую – похожую на Аню. Впрочем, сходство у них оказалось лишь одно – обе стройные, длинноногие. В остальном же Лера была противоположностью Ани: суровый медик, молчаливая и, кажется, не особо верящая в романтику и вечную любовь. Она вообще была против этой Сашкиной идеи провести отпуск «вдали от цивилизации». Но… не оставаться же одной на целую неделю!

– Это место даже на карте не отмечено, – недовольно проворчала Лера, разглядывая глиняный, испорченный временем и дождями, амулет на стене избы. – Как будто этого куска земли и не существует.

– Ага, не существует, но пра-пра-дед Санька тут родился, – фыркнул Семён. – Стало быть, есть такое место.

***

Странности ребята начали замечать не сразу. Лишь на третий день Аня, суетясь у костра, пожаловалась Саше:

– Страшно мне здесь. Я проснулась ночью – и слышу, как там, в лесу кто-то плачет, – девушка испуганно оглянулась на редкий, сердитый лес за спиной. – Голос как будто детский… плачет и всё шепчет: «Иди, иди…»

– Сон, – отмахнулся Саша. – Ты совсем нервная стала, Ань. Тебе надо просто расслабиться. Плеснуть тебе водки?

Аня укоризненно посмотрела на парня и отвернулась, поджав задрожавшие губы.

Лера тоже не смогла уснуть этой ночью. Всё ей слышался какой-то треск, скрип, как будто под домом кто-то шевелился.

После обеда ребята пошли прогуляться по деревне. Через десяток дворов они набрели на старый колодец.

– А не перебраться ли нам в этот домик? – хохотнул Сашка, указывая на покосившуюся избу неподалёку от колодца. Они с Семёном, толкаясь и пересмеиваясь, побежали за домишко. Девчата, не желая оставаться одни, бросились их догонять.

За избой все притихли: перед ними возвышался холм с воткнутыми в землю кольями. На каждом – безобразные куклы, свёрнутые из травы и тряпок.

– У них что – человеческие волосы?! – не веря своим глазам, просипел Семён, отступая назад.

Лера, в которой проснулся исследователь, напротив, подошла ближе и теперь с интересом разглядывала кукол. Она протянула руку и пощупала волосы.

– Да они и в самом деле настоящие! – удивлённо воскликнула она и, приглядевшись внимательнее, побледнела и поспешно отступила. – Пойдёмте отсюда! Давайте уедем!

– Да ну вас, – хохотнул Сашка, толкая Семёна в плечо. – Это же местный фольклор! Детские пугалки для слабаков, коими вы, друзья мои, и являетесь!

– Фольклор, – нервно дёрнулся Семён. – Только вот бабки тут что-то не видно, и дети давненько – лет так двести точно! – по кочкам не шастали. Кто и для кого это сделал?

Лера затравленно посмотрела вокруг и тихим дрожащим голосом ответила:

– Это обереги. Я читала когда-то о таких. Их ставили, когда боялись… чего-то снизу. А волосы… вы посмотрите! Ну?! Давайте же, подойдите ближе! Они же сняты прямо со скальпом!

***

А на четвёртую ночь пропала Аня. Лера проснулась довольно поздно и принялась готовить завтрак, мысленно ругая, на чём свет стоит парней. Вчера, после её истерики, Сашка с Семёном согласились покинуть «нехорошую» деревню, но хлынул такой ливень, что земля вокруг вмиг превратилась в жидкую кашу. Проехав пару десятков метров, машина увязла, как выразился Семён «по самое донышко». Пришлось возвращаться в избу. А теперь, пожалуй, и до машины не дойти: Лера попробовала, но ноги тут же провалились по колено в противную жижу. Придётся ждать, пока земля подсохнет.

– Аня! Вставай, соня, помоги мне! – позвала Лера подругу не оттого, что действительно нуждалась в помощи, а скорее потому, что было скучно. Тишина давила на мозги, рождая самые нелепые страхи. – Анька! Ну, где ты там?

Лера возмущенно толкнула дверь в комнатушку, где расположились Аня с Сашкой и нахмурилась.

– Саша, где Аня?! – затормошила она ничего не соображающего со сна парня. – Вы поссорились, что ли?

– Лерка, ты дура, да? – Сашка потёр глаза и сердито уставился на девушку. – Чего орёшь? В туалет, наверное, побежала Анька твоя! Или во дворе гуляет…

– Какой туалет? Какой – гуляет? – возмутилась Лера. – Ты на улицу-то выгляни! Там от крыльца на два шага не отойдёшь – провалишься к чёртовой матери!

Сон как рукой сняло. Сашка выпрыгнул из спальника и рванул из избы. Жижа ту же жадно впилась в босые ноги, втягивая их в себя как макаронины. С трудом Сашка докарабкался до крыльца и уныло посмотрел в сторону леса.

– Ну, она же лёгкая, как пушинка! Может, всё-таки до какой-то избы добежала? Или до машины… А теперь отсиживается там.

Лера с Семёном переглянулись, но ничего не ответили. Аня не вернулась ни к обеду, ни к ужину. Ребята то и дело выходили на крыльцо и громко, до хрипоты звали подругу. За день погода прояснилась, солнце палило вовсю, позволяя надеяться, что земля скоро подсохнет и затвердеет.

– Точно, в машине сидит, – бормотал Сашка и заглядывал друзьям в глаза. – Доползла до неё и теперь дрыхнет.

Семён не решился сказать Сашке, что машину он вчера запер, а ключи – они как лежали, так и лежат у него в кармане.

К утру земля действительно подсохла и ребята смогли выйти из избы. До самой темноты они обходили полусгнившие дома, дошли до леса, но никаких следов не нашли. Ребята уже повернули обратно, когда взгляд Семёна упал на огромный дуб, росший у самого края леса. Дуб был стар, с пересохшей, крошащейся корой, зато мох вокруг него ярко и весело зеленел. На пару шагов левее дуба из влажной взрыхленной земли торчал светлый корень, до ужаса напоминающий растопыренную пятерню. Семён подошёл ближе и наклонился. Желудок его среагировал быстро – Семёна тут же вывернуло наизнанку.

– Господи… оно шевелится!!! – прохрипел Семён сквозь рвотные позывы. – Оно… живое…

На негнущихся дрожащих ногах подошёл Сашка. Он долго смотрел на пятерню, на Семёна и отказывался верить своим глазам, до тех пор, пока не посмотрел наверх. Тогда он завыл – дико, безысходно, тоскливо. Лера проследила за его взглядом и тишину мёртвой деревни разорвал вопль. С дерева свисала прядь волос. Огненно-рыжих – как у Ани.

***

Сашка пил всю ночь. Пил и не пьянел. Он метался по избе, выбегал на улицу, носился как сумасшедший по деревне и вопил:

– Забери меня, слышишь?! Чем бы ты ни было! Забери меня и верни её! Отдай Аню! Аня! Анюта!!!

И, в конце концов, он был услышан. Изба зашаталась – несильно, так, будто кто-то осторожно её передвигает. Из земли под крыльцом что-то вылезало. Ветвистое, чем-то даже похожее на человека, с растопыренными корнями-руками, с лицом, слепленным из потрескавшейся глины, с пропастями вместо глаз, и ямой-ртом.

– Саша! Беги! – закричала Лера, но было уже поздно. Тварь обвила его корнями и с довольным урчанием потащила под землю.

Семён вытащил Леру на улицу и потянул за собой. Они бежали через лес, через овраги. Им вслед неслись крики, детские голоса, надрывный плач. Останавливаться надолго Семён и Лера опасались, то бежали, то шли, пока небо над ними не начало светлеть.

На рассвете они вышли на поляну и оцепенели от страха. Поляна была окружена костями – черепа, позвоночники, ребра, бедренные кости, а в центре… Внутри круга сидела Аня – живая, только с чужими глазами, чёрными как сажа.

– Аня… ты… – выдохнул Семён, но подойти не решился.

Аня подняла голову и вялым сухим голосом сказала:

– Я теперь – в них. И вы тоже будете.

Из-под земли взметнулись корни и потянулись, окружая Леру и Семёна. Последнее, что почувствовала Лера – это влажную землю во рту и голос в голове: «Свежие семена… Земля будет жить».

***

– Вот и всё на сегодня, мои друзья. Ещё одна история прозвучала в эфире и почему-то мне кажется, что это – вовсе не выдумка. А теперь я спрошу вас: сколько подобных случаев знаете вы? О чём вы боитесь говорить вслух? Сколько раз, просыпаясь ночью, вы слышали что-то, о чём не решались рассказать даже самым близким? Присылайте мне свои письма, не бойтесь рассказать свою историю! Помните – именно она может принести вам победу. В «Чёрном конкурсе» есть место каждому, кто не боится поделиться своим страхом!

Берегите себя! До новых историй!

ГЛАВА 4

В небольшой однокомнатной квартирке стояла уютная вечерняя тишина. Часы на столе, заваленном блокнотами, набросками, карандашами и всякой-всячиной мерно отсчитывали секунды, а свет настольной лампы выхватывал из полумрака настороженное лицо молодой женщины. Она помешивала ложечкой давно остывший кофе и пристально смотрела в монитор. С минуты на минуту должна была начаться передача «Игры лукавого». Женщина не была большой поклонницей таких программ, зато она была весьма неплохой журналисткой. И её внутреннее чутьё подсказывало, что с этим Владом что-то не так. Хотя… возможно, к такому заключению её привели дьявольские истории, которые он рассказывал в эфире. Вчера она, поддавшись эмоциям, отправила Владу на почту свой рассказ, о чём почти сразу же пожалела. И вот, теперь ждала очередной выпуск, в надежде, что её история не попадёт в эфир. Наконец, на экране появилась заставка популярного канала и «Игры лукавого» начались. Голос ведущего звучал чётко и немного ехидно, словно Влад говорил только для неё:

– Добро пожаловать, мои дорогие поклонники! Рад, что вы всё ещё здесь, ведь это значит, что вам на самом деле есть чего бояться! Сегодня у нас новая история – четвёртая в рамках нашего «Чёрного конкурса».

Влад задержал дыхание, и журналистка почувствовала на себе его взгляд.

– Эту историю прислала женщина, журналистка. Имя я не разглашаю, следуя нашим правилам. Но, думаю, эта женщина видела многое: и хорошее, и плохое, но страх… Страх, который живёт в ней она так и не преодолела. – Влад выдержал паузу, давая слушателям подумать над его словами. – Итак, приготовьтесь. Надеюсь, эта исповедь принесёт бедняжке долгожданный покой. Или победу. Игра начинается!

ПОД ЯРЕМ

– Ты только влево не ходи, – наказывала старушка на вокзале, подавая Марине термос. – Там дорога старая, а под Ярем и вовсе вниз уходит. А кто туда пойдёт – назад не возвернётся.

– Что за яр такой? Овраг? – удивилась Марина.

– Яр – это не овраг, – строго ответила бабка, поджимая сухие губы. – Это место силы. Только сила там злая, старая и вечно голодная.

Марина поблагодарила бабушку, чмокнула её в морщинистую щёку, и, попрощавшись, пошла, поглядывая в карту, в село Малая Вязь, что на границе с болотами. Мечтала Маринка написать книгу о забытых обрядах, о жизни в таких вот полувымерших местах, вот и занесло её в эту глухомань.

Село встретило Марину неприветливой тишиной. Люди повыглядывали из окон своих не ахти каких крепких домишек, некоторые повыходили на крыльцо. Глядят вслед и всё что-то перешёптываются, то косятся на гостью, то глаза в сторону отводят. Марина оробела, призадумалась: как быть? Тут к ней и подскочил мальчонка лет шести с медными волосами и бельмом на глазу. Смотрит на Маринку с любопытством, а близко всё же не подходит. Спрашивает:

– Тётя, а вы кого это привели с собой, знаете?

– В смысле? Кого привела? Где? – оторопела Марина.

– А вон, за вами стоит, – ткнул пальцем пацан.

Марина обернулась – нет никого, только в воздухе запах стоит тяжёлый, затхлый. А мальчонка – боком, боком и удрал со всех ног.

С горем пополам упросила Маринка в крайней избе пустить её на постой. Жил в той избе старик Игнат да бабка его, Матрёна. Старик-то ещё ничего, а старуха губы поджала, брови хмурит, глядит сердито, колко. Неуютно Маринке, да деваться некуда. Накормили, напоили, спать на лавке в сенях постелили – и то спасибо, и то не на улице ночевать. А вечером старик вышел на крыльцо, да Маринку за собой поманил. Закурил самокрутку и давай о жизни городской расспрашивать. И всё-то ему интересно, всё удивительно. Ну и Маринка – видит, дед не сердитый вроде, и пристала:

– А расскажите, дедушка, какую-нибудь легенду местную? Я книгу хочу написать!

Игнат прищурил один глаз, смерил гостью насмешливым взглядом:

– Писательша, что ль? Что ж, рассказать-то можно, авось – и выберешься.

Маринка не поняла, о чём толкует дед, да переспрашивать постеснялась. И так вон, посмеивается в усы, наверное, думает: бездельница городская от нечего делать шатается по сёлам.

– Про что тебе, девица, рассказать-то? – спрашивает Игнат. – Про русалок, али ещё про чего?

Марина блокнотик из кармана достала с карандашом, присела рядом на крылечко и попросила:

– Слышала я, о каком-то яре тут толкуют. Что это за место такое?

– Что такое Яр? – переспросил старик, и улыбка его сползла в бороду. Нахмурился он, задумался, а потом махнул рукой, мол: была не была! И заговорил:

– Слушай, да запоминай, покуда ночь не накрыла. Раньше тут не простое село было – двор стоял боярский, давно уж, лет семьсот назад. Боярин дюже лютый был, поганый – Кузьма Чернец. Людей жёг за ослушание, девок брал силой, младенцев в землю сажал – "на урожай". Насмехался всё, что богов нет, что он один на земле здешней – сам бог. А в один день полил вдруг дождь – чёрный, будто не вода с неба падает, а жижа болотная, и не кончался тот дождь три дня. Земля вся вспухла, хаты ушли по окна в глину, а весь боярский двор и вовсе провалился, будто и не было его никогда. Так никто и не спасся из бояревой семьи-то. А как перестал дождь, да подсохла земля, так на том месте осталась яма – Яр. А в ней – что-то копошилось. Не зверь, не человек, а незнамо что. И где-то в глубине, под землёй будто, поёт-воет, как по покойнику. Раз в поколение требует Яр крови. Да не волчьей какой, или птичьей, а самой что ни на есть человеческой, чтоб плоть от плоти, от каждой семьи, от каждого дома по одному.

Пробовали засыпать ту яму, да не вышло ничего. Пробовали молиться всем селом – так иконы почернели, а батюшка живьём сгорел на Пасху прямо в часовенке. Вот с тех пор и несут Яру жертву. А коли кто не принесёт – всё село выжжено будет, как было раз в 1834. Решили сельчане в тот год, что ничего не станется, если Яр жертву не получит: мол, хватит с нас, сколько лет-то минуло! Только боком это им вышло. Три дня кричала земля, а небо было багровым. И сгорели все, как один. Только мальца Яр и оставил одного, годков десяти, чтобы тот, значит, будущим поколениям передал, и люди снова вспомнили.

Всё, больше ничего не спрашивай, – сказал, как отрезал дед Игнат. – Лучше молись да смотри под ноги. А если услышишь пение из-под земли – знай, пришло время Яра.

***

Ночью Марине не спалось – что-то давило внутри, стало вдруг тоскливо. Выбралась она тихонько на крылечко, хоть и запретил дед Игнат строго-настрого дверь открывать, присела на ступеньках и задумалась – не уехать ли домой? Тут её внимание привлёк шорох и приглушённые голоса. Маринка подобралась к забору и увидела, как трое мужиков несут чью-то тушу – то ли козу, то ли овечку. А следом за ними женщина идёт, волоча за собой куклу ростом с малого ребёнка. Марину любопытство разобрало: куда идут? Зачем? Приметила, в какую сторону пошли, и шмыгнула в дом.

На другой день еле дождалась, когда дед с бабкой в огород работать уйдут. Схватила фотоаппарат да юркнула из избы. На улице было тихо, только куры прохаживались вдоль заборов, да кот соседский на солнышке грелся. Марина и побежала туда, куда люди ночью ходили. Едва видимая тропинка вела в овраг, в тот самый Яр. Там, под откосом, открывалась дыра, огромная, словно пасть невиданного чудовища. Страшно было Маринке, но любопытство победило – полезла-таки внутрь, да еще похвалила себя: молодец, что фонарик прихватила! Спустилась в яму – там коридор, прошла по коридору – вышла на гладкую, будто отшлифованную, площадку. Тонкий лучик от фонаря пробежался по стенам, выхватывая из темноты картины. Маринке от их вида не по себе стало: на первый взгляд иконы, а присмотреться – вместо ликов святых не понятно что глядит. Около каждой стоит по чёрной свече, и пламя не движется, не прыгает, точно не настоящий огонёк. И вдруг мелко-мелко задрожала земля под ногами, зазвенело в ушах, ноги подкосились, и Маринка куда-то полетела.

Сколько времени прошло, пока сознание вернулось к ней, Марина не знала. Её окружала лишь темнота. А потом Маринка услышала шёпот:

– Свежая кровь!

По голым щиколоткам скользнуло что-то холодное, до отвращения липкое, и кровь застыла в жилах Маринки. И когда она в мыслях уже попрощалась с жизнью, раздался оглушительный рёв:

– Ты не из Вязи! Ты – чужая!

В следующий момент нечто больно дёрнуло Маринку за ноги, и она почувствовала, что её куда-то волокут. Маринка плакала и молила только об одном – чтобы всё это оказалось сном. И когда разум был уже на грани, девушка поняла, что свободна – ничего больше не удерживало её, ничего никуда не тянуло. Вокруг стояла тишина. Отдышавшись, Маринка встала и пошла туда, где, как ей казалось, находилось село.

***

Дед Игнат и бабка Матрёна встретили Маринку у калитки, переглянулись и нахмурились.

– Не принял, значит, – угрюмо проворчал старик. – Уходи.

– Ч-что? – растерялась Марина.

– Вон пошла! – выкрикнула бабка, наступая на гостью. – Вон! Вон!

– Отдайте хоть сумку, – заплакала Маринка. – Документы…

Дед вынес из избы рюкзак и бросил его к ногам зарёванной девушки.

– Уходи, – повторил он, уже без злости, но в голосе его было что-то такое, что Маринке стало жаль старика.

До вокзала горе-путешественница добрела лишь к обеду. Народу не было.

– Куда все подевались? – удивилась Маринка и присела на лавочку.

Уехать ей в этот день не удалось, так и заночевала на вокзале.

Всю ночь лил сильный дождь – Маринка такого никогда не видела! Со стороны села ветер приносил то запах гари, то болота. А наутро в Малой Вязи не осталось ни одной живой души.

Ближе к вечеру подошёл автобус. Маринка прошла в задние двери и, устроившись у окошка, прикрыла глаза.

– Ты не убежала, – сказал кто-то рядом. – Ты привела его за собой. Теперь он от тебя не отстанет.

Маринка с опаской оглянулась назад и увидела мальчишку с медными волосами и бельмом на глазу. Она дёрнулась и… проснулась. Автобус медленно полз по раскисшей дороге. В салоне никого не было, только почему-то сильно пахло влажной землёй…

***

Влад дочитал рассказ и выдохнул – так тяжело, как если бы сам пережил все эти жуткие события. Немного помолчав, он снова обратился к слушателям:

– Вот и всё на сегодня. Замечательная история, не правда ли? Интересно, что увезла с собой из Яра наша героиня?

Влад усмехнулся и, понизив голос, перешёл к заключительной части:

– Я благодарю нашу новую участницу, которая прислала мне этот рассказ. А вы готовы поделиться своей историей? Готовы ли выпустить в эфир своих демонов? Смелее! В «Играх лукавого» есть место для всех. До новой встречи, мои верные слушатели!

Берегите себя и свои тайны.

ГЛАВА 5

На тумбочке в тесной палате, пропитанной запахом лекарств и старости, потрескивал допотопный радиоприёмник. Невысокий худой (слишком худой для живого существа) старик, укрытый выцветшим шерстяным пледом, почти не шевелился. Лишь глаза, выцветшие, полуслепые, но всё ещё живые, говорили о том, что жизнь пока ещё тлеет в этом тщедушном теле. За окном уныло моросил дождь, не оставляя никакой надежды на радость. Старик, такой же угрюмый, как погода, тяжко вздыхал, с хрипом выталкивая воздух из впалой груди. Но как только радио заговорило, старик встрепенулся и даже, кряхтя и охая, сел в постели, откинув плед. Здесь, в Доме престарелых, вечер был едва ли не самым любимым временем суток – время, когда старики (те, кто ещё мог хоть как-то передвигаться самостоятельно) сползались к огромному телевизору, висящему на стене в холле. Те же несчастные, у которых не было уж сил проделать такое путешествие, оставались в своих палатах слушать радио.

С недавних пор старику нравилось слушать истории «этого брехливого Влада» – так временный постоялец сего заведения прозвал ведущего «Игр лукавого». Сейчас как раз начинался очередной эфир, который старик ждал как никогда. И на это у него, надо сказать, была веская причина…

– Добро пожаловать в «Игры лукавого», мои дорогие слушатели! – начал вещать Влад, и от его грубоватого, с лёгкой хрипотцой, голоса старика пробрала дрожь. – Рад, что вы всё ещё здесь, что не даёте забвению сожрать вашу память.

Сегодня я расскажу вам новую историю – пятую по счёту в нашем «Чёрном конкурсе». Её прислал человек, который медленно прощается с этим миром, встречая свой последний закат в больничной палате, человек, переживший слишком многое, чтобы молчать до конца. – Влад зловеще хихикнул, будто картина, представшая перед глазами его слушателей, была забавной, а не удручающей. – На самом деле, я уважаю таких людей. Тех, кто не уносит свои тайны в могилу, а отдает их нам, чтобы мы знали, что есть вещи пострашнее смерти. – Здесь голос ведущего смягчился, и он, вздохнув, предложил:

– Послушайте эту историю внимательно. Потому что иногда только перед смертью человек способен сказать всю правду…

Игра начинается!

ХОЗЯИН

Дом стоял в низине, отрезанной от остального мира перелеском и небольшим заросшим кувшинками прудом. Его полупрозрачный силуэт расплывался в сером мареве, будто кто-то сжимал пространство вокруг, намереваясь задушить. Бревна, составляющие стены, потемнели, покрылись плесенью, разжились жучками, крыша устало сползла на бок. Крепкая тяжёлая дверь была расцарапана когтями какого-то дикого зверя, который, должно быть в поисках пищи набрёл на избу. На крыльце валялся маленький чёрный валенок, намекая на то, что когда-то в этом доме жили дети. Окна тускло отражали свет фар подъехавшей «Нивы», словно были недовольны тем, что их потревожили.

– Вот чёрт, мы точно хотим тут жить? – буркнул Олег, перебрасывая сумки на крыльцо.

– Хватит ворчать, – устало отозвалась Ольга. – Это ненадолго. Это дом моего дяди, и пока ремонт в нашей квартире не закончится, придётся пожить здесь. Отдохнём от городской суеты, перезимуем и вернёмся домой.

– Ага. Если волки не сожрут, – пробормотал Олег, то ли в шутку, то ли всерьёз.

– Не сожрут, – улыбнулась Оля, помогая выбраться из машины сынишке. – Мы же не глухом лесу, тут до города – от силы два часа быстрым ходом.

Шестилетний Костик, с выцветшим синим рюкзачком на спине, прижался к матери. Его испуганные глазёнки внимательно смотрели на чердачное окно. Там, за пыльной серой занавеской, кто-то шевелился.

– Ма… Там кто-то есть, – Костик потянул мать за руку к машине. – Давай уедем! Хочу домой!

– Это ветер, малыш, не бойся. Просто домик очень старенький, всё скрипит и оттого кажется, что кто-то здесь есть.

Скрип, действительно, звучал постоянно. Дом стонал, тяжело дышал, вдыхая запах новых жильцов, и ждал…

***

Дни летели. На улице резко похолодало, зачастили дожди. И, хотя теперь в доме было тепло и чисто, а окна блестели вымытыми стёклами, уюта новые жильцы не ощущали. Вечерами Костик капризничал, дулся и отказывался спать в своей кроватке.

– Мне страшно, мама! – жаловался малыш. – Он стоит у двери и смотрит на меня. Он злой!

– Кто? – улыбнулась мать, прижимая к себе сына.

– Хозяин, – серьёзно ответил Костик, и от того, как в его глазах промелькнул ужас, у Оли по спине побежали мурашки.

Вскоре начались странности: то пропадали какие-то вещи, а позже находились во дворе, сваленные за забором, то сам по себе включался телевизор среди ночи, а пульт никак не хотел находиться. Но всё это были мелочи, которые Ольга с Олегом списывали на заскучавшего в глуши сынишку. Мелочи, на смену которым пришёл настоящий кошмар. Однажды Олю разбудил Костик.

– Мама, мама, проснись, мне страшно! Он злой! Он сегодня очень злой! – ребёнок весь дрожал и тёр мокрые глазёнки. Оля, с трудом оторвав голову от подушки, и поморщилась: воздух казался слишком тяжёлым, слишком спёртым. В следующее мгновение она поняла, что не так: в комнате сильно пахло газом. Олю охватила паника. Она с трудом растолкала мужа и, схватив сына на руки, заторопилась к двери. Пока Ольга сражалась с неподдающимся замком, Олег распахивал окна. Холодный воздух ворвался в дом, наполняя горящие лёгкие кислородом. Всхлипывая и прижимая к себе вздрагивающего малыша, Оля сползла по стене и села на пол. Олег выбежал из кухни:

– Что? Ты в порядке? Костька как? Жив?

Оля слабо качнула головой, одними губами ответив:

– Жив. Если бы он не разбудил меня…

По её щекам снова побежали слёзы. Олег хмуро посмотрел на жену и сказал:

– Оля, ты должна успокоиться и вспомнить: ты газ перед сном хорошо закрыла?

Оля растерянно посмотрела на Олега.

– При чём тут…

– При том, что вентиль был открыт. Ещё чуть-чуть – и мы бы не проснулись, ты понимаешь?! Я точно его не открывал, и Костя не мог – силёнок не хватит, и если ты тоже не открывала… Значит, мы дружно сходим с ума.

– Это он, мама, – захныкал мальчик, крепче прижимаясь к матери. – Он не хочет, чтобы мы тут жили! Тут живёт только он!

– О ком ты говоришь? – поинтересовался Олег, забирая сына у Оли.

– Это Хозяин. И он очень-очень злой.

Олег с Ольгой переглянулись, обмениваясь растерянными взглядами.

– Ну, что ж, – стараясь казаться бодрым, сказал Олег. – Тогда нам не стоит его беспокоить. Всё равно скоро утро, а потому – слушайте мой приказ: бегом одеваться, да потеплее, поедем в город. Пора посмотреть, как там продвигается ремонт.

Через десять минут семья сидела в машине, мечтая лишь об одном – поскорей покинуть это жуткое место. Но их мечтам не суждено было сбыться. Старенькая, но никогда не подводившая «Нива», не завелась ни с первой попытки, ни со второй, ни даже с пятой. К счастью, Костя быстро заснул, и потому не видел отчаяния в глазах матери и не слышал её слов, произнесённых с такой убеждённостью, что даже Олега пробрала дрожь.

– Мы никогда отсюда не выберемся, – сказала Оля и заплакала.

***

Ночевали в машине. А утром Ольга настояла: надо идти в село – здесь неподалёку.

– Что мы там забыли? – зевая, проворчал Олег. – Надо выбираться на дорогу, а оттуда – в город на попутках. В этот чёртов дом я точно не вернусь.

– В селе живёт старуха Лукерья. Говорят, она и лечит, и всякую дрянь убирает, вроде такой вот, – Ольга кивком указала на дом, сердито глядящий на них тёмными окнами.

Олег не верил в эту ерунду, но после ночного приключения, ни сил, ни желания спорить с женой не было. «Может, кто-то из сельских и подбросит до города, – подумалось Олегу. – Как-никак, до села всё равно ближе топать, чем до дороги».

Старуха Лукерья жила на отшибе, в покосившейся избушке с привязанным к двери пучком сухих трав. Гостей встретила не очень приветливо, но и не прогнала, пригласила в дом, напоила горячим чаем с клюквенным вареньем. Когда Ольга с Олегом, перебивая друг друга, рассказали Лукерье, что произошло, та побледнела.

– Если ОН проснулся – поздно уже, что-то исправлять. Зачем вошли в дом? Зачем ЕГО разбудили? Тот дом на человеческой крови построен. Вот Хозяин в нём и поселился – старый, как земля, и злоба в нём нечеловеческая.

– И что нам теперь делать? – Ольга едва сдерживала слёзы, чтобы не пугать сына.

Старуха Лукерья долго молчала, потом сказала:

– Сегодня ночью я к вам приду. Надо встретиться с ним, может, что и выйдет. Попробовать можно – если, конечно, смелости хватит. Но если испугаетесь хоть на секунду… Он это чует, как зверь кровь.

К вечеру Олег с женой и сыном вернулись в страшный дом и стали дожидаться Лукерью. Ближе к полуночи она тихонько постучала в окошко и, жестом показав, что разговаривать сейчас нельзя, юркнула в дом.

Минула полночь. Костя спал в гостиной на диванчике, а они – старуха, да Оля с мужем, сидели на кухне, когда стены дома слегка вздрогнули, будто вздохнули. Окна вдруг заледенели изнутри, а из щелей в полу поднялся густой запах сырой земли.

Лукерья быстро начертила круг угольком, зажгла от свечи печи пучок сушёной травы и зашептала молитвы, больше похожие на древние заклятия. Дом тотчас же отозвался: в шкафах и под полом что-то заскреблось, с потолка посыпалась побелка, свечи возмущённо затрещали. В гостиной громко закричал Костя, и все бросились к нему. Из угла выползла фигура – сгорбленная, с длинными руками и лицом, скрытым в тени.

Мальчик закричал:

– Это он! Это он!

Ольга села рядом с сыном, крепко обнимая его. Голос Хозяина зазвучал в её голове: «Вы в моём гнезде для того, чтобы я жил. Вы пришли добровольно. Я принимаю вашу жертву!»

Видимо, Лукерья слышала то же, что и Оля, потому что вскочила неожиданно резво для своего возраста, и, протянув руку в сторону Хозяина, громко заговорила:

– Я тебя вижу, Хозяин. И именем праха, именем крови, что в этих стенах, я запрещаю тебе трогать дитя!

Фигура Хозяина вздрогнула, как от удара, и злобно зашипела. Ветер ударил в бревенчатые стены, пошатнув дом, стёкла в окнах зазвенели. Круг, начерченный угольком, вдруг вспыхнул алым пламенем. А потом старуха Лукерья закричала – тело её вспыхнуло изнутри, как сухой хворост. Она упала на колени, не отводя взгляда от Хозяина до самого последнего вздоха. Вскоре на месте, где стояла знахарка, осталась только горстка золы. Хозяин ушёл. За окнами забрезжил рассвет.

Утром Олег снова попытался увезти семью. Машина по-прежнему не заводилась. Телефоны тоже были мёртвы – ни сигнала, ни заряда. Ольга с Олегом, наскоро покидав в рюкзак всё самое необходимое, снова отправились в деревню, надеясь, что старуха Лукерья каким-то чудесным образом окажется жива-здорова у себя дома – ведь если есть в мире место таким чудовищам, как Хозяин, почему бы не быть и добрым чудесам?

Деревенские встретили пришлых хмуро и недружелюбно, если не сказать – враждебно. Какая-то бабка крикнула Ольге с крыльца:

– Тот дом… он по осени всех забирает, кровь любит, оттого до сих пор и стоит. Хозяин его вместе с домом и вырос, на плоти людской замешанный. Оттого и люди в доме том не живут, а пропадают. Зря пришли!

Промыкавшись до полудня, Оля с Олегом, наконец, поняли, что помощи им тут не видать – никто не захотел пустить семью к себе в дом, опасаясь, что те привели за собой беду. Тогда они и решили: надо пробираться к дороге, пока не стемнело. А там, глядишь, и попутку удастся поймать.

***

Они шли уже несколько часов. Ноги у Оли заплетались от усталости, хотелось есть и пить. Олегу тоже было нелегко – Костик крутился на руках, да ещё рюкзак натёр плечи. Тропа, ведущая через лес к дороге, никак не заканчивалась, и Олег уже всерьёз подумывал – не придётся ли им остановиться здесь на ночь? И в тот момент, когда он уже собирался озвучить свои мысли, перед ними возник дом. Тот самый, от которого они пытались убежать. Дом стоял на прежнем месте («Точно, точно он, вон и машина стоит!» – усмехнулся про себя Олег). Дом смотрел на своих жильцов темными окнами, ничуть не пытаясь казаться добрым или гостеприимным. Оля тихо заплакала и шагнула за порог.

А ночью пришёл Хозяин – как дым, как сырость, как бесконечное давление в черепе, заставляющее молить о пощаде. Он шёл по дрожащим стенам, отражался в зеркалах, в оконных стёклах. Его глаза были повсюду, его голос шептал со всех сторон.

–– Он везде… – зашептала Оля, чувствуя, что сходит с ума.

Олег попытался выбежать из дома, таща Олю и сына за руки, но дверь не открылась. Теперь же Ольга лежала на полу гостиной и тихонько подвывала, Олег метался от окна к окну, пытаясь открыть их, или выбить стёкла, и лишь Костя, молча, сидел в углу и рисовал что-то на стене маленьким угольком. Олег подошёл ближе и посмотрел на рисунок. Это был их дом – дом с подвалом, в котором вдоль стен стояли люди без лиц.

– Это Хозяин показал мне, – безразлично сказал Костя отцу. – Он сказал, что мы тоже отправимся туда.

***

Через три дня в доме снова стало тихо, пыльно и пусто. Снаружи дом затянулся паутиной и мхом, и стоял одинокий, как прежде. Грязные окна взирали чёрными провалами на лес. Дом заснул. Он проснётся чуть позже. Потому что однажды осенью туда заселится новая семья. Потому что Хозяин будет их ждать…

***

Влад замолчал и выдохнул тяжело, словно вместе с этой исповедью старика исповедался и сам.

– Вот так, – сказал он чуть тише, чем обычно, – вот так одна случайная встреча со злом превращается в пожизненный плен, из которого не вырваться. – Влад снова вздохнул и укоризненно заметил:

– Старик так и не решился остановить эту чёртову машину, которую сам однажды запустил. Даже родная кровь перестала для него что либо значить, и он отдал жизнь своей племянницы не задумываясь, лишь бы зловонная пасть того, кого старик назвал Хозяином, не сомкнулась на его собственном горле.

Голос Влада окреп, в нём послышалась стальная нотка:

– И вот теперь, перед смертью, дряхлый, умирающий злодей всё-таки проговорился. Рассказал мне, как я рассказал вам. Потому что, знаете… есть преступления, которые не дают спокойно уйти тем, кто уже одной ногой в могиле. А я спрошу вас, мои игроки: если бы пришло время расплачиваться, вы бы нашли в себе силы сказать правду? Или утащили бы её под землю? Подумайте об этом.

А свои истории всё так же присылайте мне. В «Чёрном конкурсе» место найдётся для любого, кто не побоялся заглянуть в самый тёмный уголок своего сердца. Берегите себя. До новой встречи!

Старик лежал в своей постели и плакал, плакал, умоляя смерть прийти и забрать его. Но та не торопилась…

ГЛАВА 6

В двухкомнатной квартире на девятом этаже пахло свежей шпаклёвкой, пылью и пригоревшим кофе. Мужчина средних лет, крепкий, с упрямым взглядом и руками, давно привыкшими к тяжёлой работе, сидел на табурете в окружении инструментов, банок с краской и полупустых мешков. Недавно он вышел на пенсию. Его изношенное сердце не могло больше впитывать человеческое горе и боль, оно слишком устало от тревог и груза ответственности, навязываемых выбранной профессией. Бывший спасатель МЧС теперь латал дыры уже в собственной жизни, приводя в порядок собственную душу и давно обветшалую квартиру. Немного отдышавшись, мужчина заварил очередную порцию кофе и добавил звук на телефоне – скоро должен был начаться очередной выпуск «Игр лукавого». Тема потустороннего мира давно интересовала сурового мужчину, с тех самых пор, как он нашёл тело своего друга и сослуживца Антона Берёзина.

Вскоре зазвучала музыка, и знакомый голос радостно оповестил:

– И снова здравствуйте! Вы снова на канале «Игры лукавого» и у меня для вас новая история!

Мужчина, устроившись на пустом полу с чашкой горького кофе, ждал. Он уже знал, что именно его рассказ сегодня прозвучит в эфире. А Влад тем временем продолжал:

– Рад, что вы не убежали от себя и своих страхов. Сегодня мы открываем шестую историю нашего «Чёрного конкурса», и я скажу вам: это история человека, который всегда смело смотрел смерти в глаза, пока однажды не увидел, что есть нечто, что гораздо страшнее её, костлявой. Мужчина, который долгие годы вытаскивал людей из пожара, из воды, из пропасти теперь пытается починить свой разум, когда-то поломанный безумием. Получится ли у него? Не знаю. Ведь прошлое зачастую не выпускает нас из своих когтистых лап …

Итак, игра начинается!

МЁРТВЫЙ ОМУТ

Они поехали туда потому, что прошлогодняя группа так и не вернулась. Всё началось именно тогда, когда студенты из Кемерово собрались на природу – в самую глушь, прихватив палатки, гитары и горячее желание отдохнуть вдали от цивилизации. Последняя СМС от одного из них сообщала: "Остановились у старого омута. Тишина, природа, красота!!! Всё круто! Завтра выходим дальше".

Но завтра их телефоны стали недоступны. Ребята не вышли на связь ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. Через три недели поисковый отряд обнаружил в лесу только разодранный рюкзак, испачканный тиной, и клок чьей-то куртки. Ни тел, ни следов костра поблизости не было. Студенты как будто растворились в воздухе.

– Может, медведи сожрали? – предположил кто-то.

Но почему-то в эту версию никто не верил.

***

– А я всё равно поеду, – упрямо сказал Витя, старший брат одной пропавшей студентки. – Не найду, так хоть пойму, что там с ними случилось.

Виктору было двадцать пять, но порой казалось, что ему всего пятнадцать – до того шустрый да смешливый! Работал он в шиномонтажке на окраине города, о чём буквально кричали его руки – всегда в мазуте, с въевшейся под ногти чернотой. Виктор не жаловался, работу свою любил, мог с утра до вечера и даже ночью слушать гул компрессора, вдыхая запах резины и бензина. После исчезновения сестры он изменился – стал жёстче, тише, как будто что-то внутри него сломалось. Он не верил – не хотел верить в версию, выдвинутую полицией: ну, не могли медведи съесть всех до одного, не оставив никаких следов. Виктор был уверен: если кто-то и найдёт Лику, то только он. И теперь Витя собирался туда, в ту самую глушь.

Собравшаяся компания разделилась на два лагеря – один из них отговаривал от этой затеи, другой – поддерживал Виктора. В итоге решили: поедут вчетвером – Витя, его девушка Кира, друг Илья – всегда молчаливый и сердитый, и Настя, подруга Киры.

Они добрались на УАЗике до последней на пути деревни, где обитали несколько старушек и с десятка два мужиков. Один из них, должно быть исполняющий обязанности егеря, угрюмо спросил, не глядя ребятам в глаза:

– Вам куда?

– Нам туда, где студенты недавно пропали. К омуту, – с вызовом ответил Виктор, сверля глазами мужика.

Тот сплюнул под ноги и нахмурился ещё сильнее.

– На омут? Нельзя туда. Никто туда не ходит. Он людей не отпускает – кто рядом окажется, тот уже домой не воротится. Я предупреждал ваших.

– Там кто-то обитает? В омуте? – спросила Кира, чувствуя, как её пробирает дрожь. – Какое-то хищное существо?

– Да, – коротко ответил мужик и, не попрощавшись, пошёл прочь.

***

Машину оставили в деревне, взяли с собой воды, еды, спичек и на рассвете отправились искать омут. Глушь начиналась со старой берёзовой рощи, где деревья были кривыми и полуиссохшими. Роща плавно превращалась в лес – такой же унылый и корявый.

Настя, спотыкаясь о выступавшие из-под земли корни, бормотала: – Это не лес. Нет, это точно не лес, вы посмотрите как следует! Он же совершенно сухой и ненастоящий!

В конце концов, её причитания нагнали на всех такую тоску, что Кира прикрикнула на подругу:

– Хватит уже! Не нравится – иди обратно.

А ночью им снились одинаковые сны: омут, палатки на берегу, сухие берёзы и глаза. Много глаз, с мольбой глядящих на них из омута.

К омуту ребята вышли лишь на третий день.

Вода в омуте была слишком чёрной и совершенно непрозрачной – ни солнечных бликов, ни отражений деревьев, только холодная гладь. По краям росли старые ивы с серой листвой, а земля вокруг была больше похожа на трясину.

– Здесь пахнет смертью, – съёжилась Настя, испуганно оглядываясь на друзей.

– Да пошла ты со своими замогильными присказками! – зло рявкнул на неё Илья и с силой бросил в омут камень.

Вода не дрогнула – ни кругов, ни всплеска, будто камень не коснулся её вовсе. Илья побледнел и отступил назад.

Лагерь разбили в пятидесяти метрах от омута, там, где было посуше. Виктор после ужина ушёл к омуту и весь вечер, молча, просидел на берегу. Иногда ему казалось, что кто-то выныривает на поверхность – мельком, на долю секунды. Но когда начинал вглядываться в чёрную гладь омута, в ответ на него взирала лишь пустота.

Утром не досчитались Насти. В её спальнике ребята нашли только серебряную цепочку, тонкой мёртвой змейкой скользнувшую к ногам. Сам же спальник был мокрый, вымазанный илом и жутко пахнувший тухлым яйцом.

Илья поначалу посмеивался над растерянными Виктором и Кирой:

– Ну и физиономии у вас! Вы что, поверили?! Она же всё подстроила! Это розыгрыш! Слышите, придурки?! Она же прикалывается над нами!

– Прикалывается?! Настя?! – Кира, сжав кулаки и гневно сверкая глазами, наступала на Илью. – Настя вообще не умеет прикалываться! Понял, ты, идиот?!

Виктор обнял Киру, крепко прижимая к себе и гладя по голове, как ребёнка, пытаясь унять зарождавшуюся истерику:

– Тише, Кира, тише, маленькая! Настя скоро вернётся, вот увидишь! Наверняка, пошла собирать «полезные травки»! Ты ведь знаешь, как она увлекается растениями! – Виктор утешал девушку, а сам не верил ни одному собственному слову.

Илья сидел у костра, то и дело оглядываясь на лес, но не желая признавать, что друзья правы – Настю они больше никогда не увидят. Ближе к вечеру Илья отошёл «в кусты». Спустя час его всё ещё не было. Виктор с Кирой, вооружившись фонарями, двинулись по его следам, оставшимся на сырой земле. Вскоре их внимание привлёк шорох со стороны омута. Виктор, крепко взяв Киру за руку, осторожно пошёл на звук, направляя луч фонаря перед собой. Шорох повторился – такой неестественный, такой отвратительно-скользкий, как если бы кто-то тянул тяжёлую мокрую ткань по траве. Лес замер, насторожённо прислушиваясь. Даже насекомые, казалось, приникли к траве, боясь стать свидетелями чего-то запретного.

Виктор и Кира подошли ближе к омуту, на поверхности которого под светом круглой, как блин, луны отражались только верхушки деревьев. Вдруг Виктор дёрнулся и рывком отодвинул Киру себе за спину.

– Кира… не смотри, – сдавленно прохрипел он, но было поздно. Кира смотрела во все глаза, не веря, просто отказываясь верить в то, что видит.

На поваленной коряге, что торчала из ила у самого края омута, была натянута кожа. Цельная, без разрезов, как вывернутая человеческая оболочка – пустая и тонкая, как мокрое бельё, наброшенное на манекена, чтобы быстрее высохнуть. Липкая кровавая плоть местами обтянула дерево, местами – обвисла, а на самом верху, там, где и должна быть голова, покоился скальп с тёмно-русыми волосами, ещё недавно принадлежавшими Илье. Кожа была розоватая, местами с потёками крови, от неё ещё клубился пар. «Недавно сняли, не остыла ещё», – отрешённо подумал Виктор, должно быть, не понимая, что рассудок его уже стоит на пороге. Кира разрыдалась – громко, во весь голос, выкрикивая имя Ильи вперемешку с проклятиями, зажимая рукой рот, чтобы не закричать ещё громче. Виктор шагнул вперёд, как в бреду – он должен был убедиться сам и убедить Киру, что это не то, о чём они думают, не то, что они видят. Но подтверждение реальности происходящего находилось совсем рядом. Метрах в трёх от коряги, под полулысой елью, лежало тело – без кожи, без скальпа.

Это был Илья. Обнажённые мышцы пульсировали под лунным светом, жилы дёргались судорожно, как бельевая верёвка на ветру. Лицо… точнее, то, что от него осталось, превратилось в жуткую маску из открытых тканей и судорожно сведённых мышц, в маску, нарисованную сумасшедшим художником. Тем не менее, рот шевелился, силясь то ли прошептать что-то, то ли вдохнуть последний глоток воздуха. Он был жив!

– Чёрт… Он… жив, он дышит! – прошептал Виктор, цепенея от ужаса.

Из груди освежёванного тела доносилось хриплое бульканье. Каждый вдох казался последним – по крайней мере, Виктор мысленно молил всех приходящих на ум богов, чтобы мучения Ильи скорей закончились. Рядом, в углублении, между корнями старой ели, стоял чугунный, почерневший от копоти, котелок. Под ним едва тлели угольки, осыпаясь золой. В котелке бурлила мутная вода, в которой что-то плавало. На краю сознания пьяный клоун, корчась от смеха, давал Виктору подсказку, тыча пальцем в своё разукрашенное лицо. Виктор категорически не желал угадывать, что там, в котелке, но тут голова его сама собой повернулась и склонилась к котелку. В нём плавали глаза. Плотно-белёсые, разваренные, но с ещё читаемым цветом радужки – зелёно-карие, точно Илюхины. Один глаз всплыл и повернулся зрачком к Виктору.

– Господи! – выдохнула Кира и схватилась за ствол дерева, чтобы не упасть. Подскочил Виктор, закрыл ей глаза ладонью, приговаривая:

– Не смотри! Не смотри туда! Слышишь? Это не он. Его уже нет. – Виктор всей душой хотел, чтобы его слова оказались правдой, чтобы то, что осталось от друга, перестало, наконец, дышать и мучиться.

Но Илья снова дёрнулся и застонал, словно что-то внутри него сопротивлялось смерти. Его пальцы, лишённые ногтей и кожи, царапали землю, пытаясь уцепиться за что-нибудь, его губы шевелились, пытаясь произнести хоть слово, но вместо слов с воздухом выталкивались сгустки крови.

Неожиданно послышался треск веток. Виктор вскинул фонарь, и жёлтая дорожка, виляя, побежала по стволам деревьев, по чернеющей тропинке. За деревьями ничего не было, разве только лениво клубилась туманная дымка. И запах! В воздухе возник запах – прогорклый, болотный, оставляющий в глотке привкус гнили.

Виктор больше не сомневался – кто-то или что-то было совсем рядом. То, что сняло кожу с Ильи, то, что разожгло костёр под котелком, то, что утащило Настю. И то, что наблюдало за ними – давно, с тех пор, как они вошли в этот лес.