Малинур Часть 1,2.3.

Глава 1

9268 год от начала мира согласно Авесте.

5178 год от библейского Сотворения мира.

3911 год от начала египетской цивилизации.

330 год до Рождества Христова.

Начался снег. В месяц перетиос1 обильные осадки были не редкостью в этой части некогда могучей, но теперь почти полностью покорённой Персии. Покорённой, потому что македонские педзейтары уже два месяца хозяйничали в захваченной ими столице Персеполе. А почти – так как великий царь Персии Дарий III успел бежать в свою северную сатрапию Мидию, где в Экботанах вроде бы пытается собрать новую армию взамен разгромленной при Гавгамелах. Четыре тысячи стадий2 до столицы бывшего Мидийского царства – немалое расстояние для любого войска, тем более в преддверии зимы. Посовещавшись со своими полководцами и отклонив предложение гиппархов3 нагнать потрёпанных «бессмертных» (личную гвардию) и тем самым покончить с Дарием, Александр III, царь македонский, решил не рисковать и отложил окончательный разгром персов на весну. Тем более доставшиеся в Персеполе трофеи превзошли все самые радужные ожидания победителей и требовали тщательного учёта, вывоза и, главное, изучения. Как раз последний аспект и заставил Александра в это ненастное утро попросить остаться у себя Таис и дождаться, когда Птолемей Лаг приведёт во дворец какого-то старца, местного священнослужителя, коих в греческих землях называли магами.

Почтенный служитель культа Зороастра согласился поведать царю содержание древних текстов, ранее случайно обнаруженных в «крепости писаний» Диз-и Нипишт близ города Истахра, что всего в 20 стадиях от дворца персидских шахов по дороге в Пасаргады. А Таис как нельзя лучше разбиралась в верованиях и религиях бесчисленных народов и племён разрастающейся Македонской империи.

Если честно, именно она по просьбе своего друга Птолемея ещё накануне вечером в беседе с Александром убедила его снизойти до позволения личной аудиенции персидскому жрецу.

– Александр, ты мудрый правитель и просвещённый эллин; позволь, тебе старик сам расскажет о смысле найденных писаний. Он утверждает, что это древняя Авеста – священный свод знаний персов и основа их религиозных взглядов, – стараясь не выдавать волнения, ответила девушка на просьбу потомка Зевса пояснить всю ценность нечаянной находки.

Александр с заходом солнца пригласил подругу, дабы посоветоваться, сто́ит ли найденная огромная куча выделанных и уже дурно пахнущих воловьих шкур, испещрённых никому не понятными письменами, того, чтобы вывезти её в метрополию. На самом деле решение сжечь древние артефакты Александр принял сразу, как только его архивариус и личный секретарь Эвмен сообщил о тайнике со священными текстами огнепоклонников. Однако Птолемей, верный друг и сводный брат царя, узнав о принятом решении, прислал уже двух гонцов, в письмах умоляя пока не делать этого, а дождаться его прибытия из соседней провинции, откуда недавно доставили беглого дастура4. А вчера, вероятно чувствуя, что преданный Эвмен исполнит царскую волю раньше, в очередном послании попросил Александра принять Таис. Девушка успела побеседовать со старцем и была готова убедить правителя в важности манускриптов.

Царь не мог отказать своему верному единомышленнику и тем более Таис – прекрасной афинской гетере, что следовала за его войском и была истинным украшением придворных сисситий. Её упоминание взволновало заскучавшего правителя… Да и уверенности в том, что Эвмен не ошибся с находкой, у него не было тоже.

– Сотни обозов с лошадьми, – вслух размышлял Александр, – и под тысячу вьючных верблюдов бесконечным потоком уже второй месяц тянутся из Персеполя на запад, а вывезли пока олотые и серебряные изделия, часть нежнейших тканей и благоухающих специй. Для отправки странной находки потребуется как минимум десяток столь недостающих сейчас повозок. При всём этом её ценность окончательно сойдёт на нет уже к середине пути: древние и примитивно выделанные пергаменты хранились в постоянном холоде скального грота несколько столетий, и уже сейчас чернила сильно померкли. А извлечённые на свет и влажный воздух письмена окончательно утеряют контрастность, и тогда стоимость шкур будет определяться лишь количеством шатров верблюжьих погонщиков, которые ими возможно будет накрыть в непогоду. – Он взглянул на огонь в очаге, после чего резюмировал: – Хорошо, дождёмся утра и послушаем Птолемея с его магом… о каких таких знаниях говорится в полусгнивших пергаментах варваров.

Таис сидела рядом на маленькой скамейке, обитой красной парчовой тканью, и смотрела на царя снизу вверх. Молодой правитель полулежал на ковре, устилавшем помост с золотым троном шахиншаха, опершись на руку и подперев спину ворохом цветастых подушек. Огонь метался в застенках камина и, словно в отместку за свою несвободу, пленил взоры людей, замиряя в них мысли и эмоции.

В полумраке дворца Александр с трудом оторвал взгляд от языков пламени и с загадочной улыбкой посмотрел на противоположную стену.

– Таис, ты знаешь, что́ мне тогда в Египте поведал оракул Сивы?

– Только то, мой царь, что ты прилюдно огласил: имя твоего истинного прародителя, бога Амона-Ра. – Подруга с восхищением посмотрела на собеседника, почтительно чуть кивнув.

– Это не всё. Он предрёк, что мне предстоит выйти за пределы Ойкумены и покорить народы гор, чьи вершины столь высоки, что сам Олимп оттуда может показаться лишь жалкой скалой в Фессалии. – Александр громко рассмеялся и указал подбородком на стену, где его тело и подушки за спиной образовали тень, напоминающую могучий горный хребет. – Интересно, где такие горы… и зачем я их буду покорять.

– Не гневи богов Олимпа, мой царь, а то Зевс не посмотрит на родство с тобой и покажет всю мощь своей власти. – Девушка тоже рассмеялась.

– Лучше пусть он объяснит, как так получилось, что у меня столько божественных отцов. И он, и Амон-Ра, и странный Яхве иудеев, и уже Ахура-Мазда, чей жрец по твоему настоянию придёт завтра мне вещать об этом же. – Правитель рассмеялся пуще прежнего. – Ты действительно думаешь, что этот маг расскажет что-то стоящее? Их религия примитивна, как у косматых даков. А как рассказывал мне Аристотель, персидский бог Ахура-Мазда на самом деле – это наш Зевс Громовержец. Помню твою уморительно весёлую речь на пиру после перехода через Геллеспонт5 о том, что бог вынужден говорить глупым персам даже то, как правильно бороться с нечистотами, где нужно хранить выпавшие волосы и как быть с отрезанными ногтями. – Александр вовсе завалился на спину в приступе дикого гогота.

Таис снисходительно улыбалась, но смех Александра был столь заразительным, что она не выдержала и заливисто расхохоталась тоже:

– Да, у них столько странных ритуалов, что их священники-мобеды разных провинций могут и подраться друг с другом из-за того, чья чистота важнее: жертвенного камня, какой отмывают водой, или воды, что загрязняется при омывании жертвенника.

– Во! Ну и зачем мне слушать их жреца? – Успокоившись, Александр сел на ковре, по-восточному сложив ноги. – Да и что может быть записано на этих старых коровьих пергаментах? Уверен, маг сам не знает языка их текстов. Эвмен доложил сегодня, что один и тот же пергамент он показывал десятку мобедов. Кто почестнее, сразу признался в своём непонимании древнего письма, а большинство уверенно «читали»: один про странных дэвов и парий; другой уверял о записи какого-то магического обряда; третий, уверенно водя пальцем по строкам, «читал» заклинание на урожай кунжута. Вот увидишь, жрец, которого нашёл Птолемей, – такой же пройдоха, трясущийся за свою никчёмную жизнь, жаждущий найти себе место при новом сатрапе или заработать хотя бы жалкий динар. – Македонский царь лёг на другой бок; огонь опять ввёл его в созерцательный транс, и Александр лишь тихо вымолвил: – … зачем Птолемею эти шкуры… у Эвмена и без них скопились горы действительно интересных свитков…

Дворец засыпал. Слышались лишь потрескивание дров в камине, редкая перекличка караульных на улице и далёкий лай бродячих собак, лишившихся своих хозяев в ходе недавних бесчинств, творимых пришедшими с запада носителями великой эллинской культуры.

Таис понимала скепсис Александра. Она и сама считала верования народов, подвластных Ахеменидам, набором абсурдных ограничений и бессистемных взглядов на природу вещей. Но недавний разговор с найденным Птолемеем жрецом потряс её. Потряс так же, как встреча с иудейским коэном и содержание некоторых текстов Тонаха, что в прошлом году ей довелось изучить в Иудее. Тогда войско Александра, двигаясь для захвата Египта, покорило еврейские земли. Причём столица была взята совершенно бескровно. Более того, Александр предоставил иудеям льготы и права, коими ни до, ни после не одаривался ни один народ в его империи. Он добился лояльности иерусалимского первосвященника Шимона очень просто: увидев старца, сразу признал его бога – своим. Делов-то! Одним богом больше, одним меньше. Парменион, заслуженный полководец ещё отца Александра – Филиппа, еле сдержался от смеха, когда царь македонский, спрыгнув с коня, поклонился вышедшей навстречу процессии: «Старец, я видел тебя во сне, когда обдумывал, как мне покорить персов. Ты сказал: “Иди и не думай, все твои начинания будут удачны”». После такой лести и личного принесения македонцем храмовой жертвы первосвященник, конечно, расположился к молодому правителю, тем более его армия уже подошла к Иерусалиму. Иудеи признали безоговорочную власть Александра, но поставить свою статую в храме всё же не разрешили, обязавшись взамен всех рождённых в течение года мальчиков назвать Александрами. Воистину, царь македонцев – мудрый стратег!

Воспользовавшись плодами столь хитрого задабривания Авраамовых сынов, Таис с лёгкостью нашла общий язык с Шимоном, и один из дней они провели в неспешных беседах об единобожьей вере, её пророках и святых писаниях. Первосвященник, безусловно, был умён и мудр. Но все попытки Таис понять, как единственный Бог Яхве умудряется жить в сердце тысяч евреев одновременно, в конце концов сводились к объяснению строгости Закона, требований кашрута, перечислению колен Израилевых и последовательности бесчисленных ритуалов и празднеств. Ну а когда старец указал, что брит мила6 как раз и проводится по завету, чтобы Бог «видел своих» и не терял с ними связи, Таис окончательно устала: «В конце концов что Яхве, что Амон, что все обитатели Олимпа – всё одно: главное, не гневить их и регулярно задабривать жертвоприношениями». Она окинула взглядом огромный стеллаж в храмовом хранилище священных иудейских текстов, размышляя, стоит ли ей попросить первосвященника назначить служителя храма, знающего греческий язык, почитать ей хоть что-то из писаний. И, пересиливая сонливость, всё же обратилась с этой просьбой, оставив выбор текста за молодым священником по имени Аарон с необычайно ясными и по-девичьи красивыми глазами.

На следующий день, как только спа́ла необычная для весны жара и лучи солнца багряными косыми спицами пронзили заросли плетущегося виноградника, за оградой дома, где остановилась Таис, послышался противный крик хозяйского осла: пришёл кто-то, ему незнакомый. Аарон скромно стоял у калитки, не зная, как ему окликнуть сановитую гречанку, и, вероятно, надеясь на своего Бога, что посредством осла сообщит о прибытии гостя. Бог, естественно, помог, и Таис вышла во двор.

– Здравствуй, Аарон, служитель Яхве. – Девушка широко улыбнулась и откинула затвор скрипучей калитки.

Мужчина кинул на неё напряжённый, и Таис даже показалось – гневный взгляд. Она смутилась, но иудей, заметив это, уже мягко ответил:

– Я всего лишь Его верный раб, я просто коэн – священник храма; можешь так меня называть, госпожа. Мир дому твоему. – Мужчина, скромно потупив взор, перешагнул свежую навозную кучу на дороге, у самого входа, оставленную сегодняшним непарнокопытным «посредником», а потом, подняв глаза на язычницу, добавил: – Но если тебе угодно, можешь именовать меня Аароном. Только не упоминай больше имя Создателя. Оно свято и никогда не произносится просто так. – Коэн улыбнулся и почтительно поклонился приближённой особе нового завоевателя и царя Иудеи… сколько их было у этого народа, а сколько ещё будет.

Девушка провела священника в дом, где две служанки уже мельтешили вокруг стола, уставляя его блюдами с фруктами и пресными лепёшками.

– Заметь, Аарон, вчерашняя беседа не прошла даром. На столе лишь кошерные угощения, купленные в иудейской лавке и соответствующие вашим строгим требованиям нынешнего поста в честь праздника… – Она взяла лист папируса и прочла: – Песах! Верно я сказала? – Таис задорно улыбнулась.

Коэн снисходительно качнул головой и, улыбаясь, взглянул на служанку, чьи обнажённые смуглые бёдра выглядывали из разрезов шаровар. Хозяйка тотчас строго кивнула, показав подбородком на дверь. Служанка немедля исчезла, оставив за собой лишь лёгкий шлейф мускатного аромата.

Когда они остались одни, священник достал из холщовой сумы довольно большую книгу, на вид не очень древнюю, но потрёпанную изрядно.

– Госпожа, прошу прощения, что не явился поутру. Но вы, эллины, оказались очень любознательными. С утра по настоянию первосвященника я был почтён приёмом важного вельможи царя Александра; он, как и ты, жаждет изучить святой Тонах. А сам великий царь уж третий день проводит в беседах с самим Шимоном. Да будет здравствовать его душа!

– Вельможа? Ах да! Это славный Птолемей, он очень мудрый муж. Мы часто спорим с ним, но его интерес к вашей вере продиктован не только любознательностью, но и велением сердца… как и у меня.

Коэн внимательно посмотрел в глаза Таис, словно искал там подтверждения сказанных слов.

– Я был свидетелем твоей вчерашней беседы с первосвященником, и мне показалось, что ты не нашла ответов на свои вопросы, потому что их задавал не ум… а сердце? – Его большие красивые глаза заблестели, словно внутри зажёгся огонь, и этот свет, истекая наружу, чудесным образом преобразил его лик. – Это значит, ты в пути… – тихо сам себе ответил коэн, и загадочный свет заполнил всё вокруг.

Он положил перед собой книгу:

– Я решил, что именно этот текст сейчас важнее всех: для тебя там есть ответы. Первая книга пророка Шмуэля, и я прочту тебе её, вернее, две первых главы, а потом мы продолжим беседу. Здесь говорится о женщине, Ханне; ты готова услышать?

– Да, – покорно вымолвила Таис, поражённая таким преображением священника и его вопросом: не «слушать», а «услышать».

– Ну, слушай… всем сердцем…

«…Она же в скорби душевной молилась Господу и горько плакала. И дала обет, и сказала: “Господи! Если Ты снизойдёшь к страданию рабы Твоей, и вспомнишь обо мне, и не забудешь рабы Твоей, и дашь рабе Твоей дитя мужского пола, то я отдам его Господу на все дни жизни его, и бритва не коснётся головы его”. И вот, так как она долго молилась пред Господом, Эйли следил за устами её…» – Прочитав половину первой главы, Аарон оторвался от текста и взглянул на Таис. Она сидела неподвижно, широко открыв глаза и устремив взор свой в окно, где в сладкой истоме вечернего зноя остывающее солнце опускалось в Средиземное море.

Коэн продолжил:

«…Ханна же говорила в сердце своём, только губы её шевелились, голоса же её не было слышно; и Эйли счёл её пьяною. И сказал ей Эйли: “Доколе будешь ты пьянствовать? Вытрезвись от вина своего!” И отвечала Ханна, и сказала: “Нет, господин мой, я жена, скорбящая духом, вина же и шэйхара не пила я, а изливаю душу мою пред Господом…”»

Таис по-прежнему сидела неподвижно, глядя в багровую полосу заката, а по щекам её текли слёзы.

– Господи, если Ты снизойдёшь… Господи… – еле слышно шептали губы девушки.

Аарон закрыл книгу, сложил руки на коленях и посмотрел на Таис, после чего его уста зашевелились в беззвучной молитве.

На улице осёл скрипучим криком опять напомнил о своём присутствии. Девушка вздохнула и повернулась к священнику. Тот с улыбкой и восхищением смотрел в её сияющие глаза. Из них истекал свет.

– Помоги мне, Аарон. – Слёзы по-прежнему капали с точёного подбородка Таис. – Какие слова мне говорить, чтобы молиться так же истово, как Ханна? – Она смотрела умоляющим взглядом, переполненным одновременно и глубочайшим страданием, и неведомой ей доселе радостью, что испытывает в пустыне изнурённый жаждой странник, только нашедший холодный родник и припавший к нему устами.

– Слова тебе подскажет Господь; важнее, откуда они проистекают. Теперь ты нашла ответ, в чём суть моей веры и как Господь умудряется быть одновременно в сердцах не всех, но многих иудеев?

Девушка, светясь от счастья, лишь кивнула и тихо вымолвила:

– Давай ещё помолчим… Хватит бесед.

За окном багрянец небосклона сменился фиолетовой гущей приближающийся ночи. Коэн беззвучно вышел. Калитка тихо скрипнула. Осёл промолчал. Таис молилась.

Александр и Таис смотрели на огонь в камине, и ей показалось, что молитва вот-вот опять польётся изнутри. Огонь, которому, как все считали, зороастрийцы поклоняются словно божеству, оказался всего лишь символом.

Вчера дастур снисходительно улыбнулся, когда собеседница назвала его огнепоклонником.

– Огонь – это символ Бога и извечного стремления человека от земли к небу, от Аримана к Ормузду, от несовершенства к цельности Адама, от греха к святости. В этом смысле все мы огнепоклонники, ведь души наши, ум и тела чают лишь одного: вернуться к своему изначальному единству, тем самым слиться с Богом и так прийти к истине. И уверяю тебя, прекраснейшая из виденных когда-либо мною дев, нет разницы, кем ты рождён: арием, иудеем, эллином или сересом, рабом или в господском доме; всё одно – чаяния рода человеческого едины для всех чад Его.

Таис опешила. Услышать столь глубокие мысли, а тем более знакомое слово «Адам», коим иудеи именовали первого человека, она явно не была готова. Да и термин «святость»… «При чём эти зороастрийцы и единобожие обитатели Израиля?»

– А кто тогда ваши боги? – недоумённо поинтересовалась она.

– Твой вопрос некорректен. Бог – Он для всех один. Имён у Него множество. От Него получил откровения наш пророк Заратустра, назвав Его именем Ахура-Мазда, и переводится это имя на ваш язык очень просто: «Господин Мудрости», или «Господь», – священник слегка поклонился при этих словах.

– Ну а как же тогда все эти демоны, духи, почитание огня, воды, земли?

– И воздуха… У тебя, дева, пытливый ум. – Он заглянул в лицо Таис.

В тот момент девушку словно облило ледяной водой: ей показалось, что дастур на миг превратился в Аарона.

Костёр в камине чуть сбавил пыл, и оранжевые отблески уже не могли дотягиваться до стен огромного зала. Полумрак поглотил всё пространство дальше помоста с троном. Царь молчал, Таис тоже. Оба созерцали огонь, думая каждый о своём.

– А помнишь, в египетском походе ты общалась с иерусалимским первосвященником Шимоном? – внезапно вновь заговорил Александр, словно почувствовав мысли гостьи о её преображении в тот вечер встречи с коэном.

Таис вздрогнула от неожиданности и, пребывая в том же состоянии сознания, посмотрела на царя непонимающе. Тот замер, а потом встал и подошёл к девушке. Она поднялась. Какое-то время собеседники стояли друг против друга, неотрывно глядя в глаза.

– Что ты увидела там, Таис?

– Где? – еле слышно произнесла она.

Александр медленно наклонился к уху и шёпотом вымолвил:

– В огне.

– Себя… и тебя… – чуть дыша, ответила наипрекраснейшая из гетер Крита, Афин да и, пожалуй, всей необъятной Ойкумены.

Александр восхищённо посмотрел на подругу. Потом поднял её на руки и отнёс на своё ложе, где небесам сразу стало жарко, богу – стыдно, а дьяволу – завидно…

Любуясь в бликах пламени совершенными формами девушки, царь пил вино. Таис обнажённой лежала ближе к камину и, прищурив глаза, томно смотрела на молодого правителя, вернув себе контроль после любовного экстаза.

– Всем ты прекрасен, мой царь, но ласки твои не сравнятся даже с твоей доблестью. – Она хитро улыбнулась и как кошка подкралась к нему. Потом обвила руками шею и, слегка касаясь языком уха, промурлыкала: – У нас на Крите есть легенда, что твой предок Ахиллес был необузданно страстен. Сейчас я поняла, что это не легенда: ты превзошёл его во всём, мой царь. – Девушка отстранилась, взгляд был игрив и слегка надменен.

Костёр в камине, мерцая, освещал правую сторону её тела, и в этом призрачном свечении черты лица гречанки казались высеченными из розового мрамора. Длинные волосы, ниспадая с плеч, затеняли глаза, но пляшущее в зрачках пламя выдавало яростный пожар страсти, только-только начинающий угасать. Александр протянул руку и нежно перекинул волосы на левую сторону. Таис улыбнулась и, чуть склонив голову, приподняла подбородок, давая возможность насладиться своей безукоризненной красотой. Огонь будто ласкал её, высвечивая чёткий контур скулы, прямой нос, ярко-алые губы, приоткрытые в лёгкой улыбке. Глаза подруги горели, и Александр не мог оторваться от созерцания её пленительной женственности.

– А что сейчас увидел ты, мой царь? – спросила Таис, повернувшись анфас.

– Где? – тихо вымолвил он.

– Во мне… – почти шёпотом уточнила девушка.

– Богиню Афродиту, вселившуюся в Таис из Афин, – глубоко дыша и не отрывая взгляда ответил царь.

Таис звонко рассмеялась, развеяв тем самым невидимые чары, что так тонко выплетались огнём, их страстью и могущественной магией любви. Александр, скинув наваждение, заулыбался и достал из-под подушек книгу.

– Что-то Гомер в «Илиаде» про любовные похождения Ахилла не упоминает, – весело продолжил он льстивую игру, начатую ранее подругой.

– Так это же миф, ставший явью! – громко смеясь, подлила елея в беседу искушённая гетера.

Они ещё долго веселились, шутили, пили вино и наслаждались друг другом, пока не пришлось позвать слугу – огонь угасал и тоже требовал внимания.

– И всё же… несравненная Таис, мы увлеклись, а ты не ответила про Шимона. Что скажешь о нём? Ты проницательна и мудра, мне интересен развёрнутый ответ, – вернулся к заданному ранее вопросу Александр, когда слуга бесшумно удалился и любовники вновь осталась наедине.

Девушка, закусив губу, в этот момент смотрелась в зеркало и развязывала ленту, что утягивала её волосы. Услышав вопрос, она задумалась, продолжая изучать своё отражение, и лишь почувствовав настойчивый взгляд Александра, повернулась.

– Прошло больше года, но память о той беседе по-прежнему свежа и волнительна. Впрочем, сам первосвященник не произвёл на меня особого впечатления: как и другие жрецы твоей империи, он больше был озабочен сохранением своей власти и влияния на общину. Хотя нужно отдать должное: народ иудейский ревнив к своей религии, и священники у них в большом почёте. Чего только стоит память о предках и пророках, уходящая чуть ли не к началу времён. Коэны, чьё священнослужительство передаётся по наследству, знают своих отцов до самого Аарона, брата первого и главного иудейского пророка Моисея, что жил больше тысячелетия назад, а оттуда ещё на семь колен до Леви – одного из двенадцати прародителей иудеев. Представляешь, чего им стоило сохранить такую память? Поэтому и книг священных столько, что не прочесть, наверное, за всю жизнь. – Таис пристально посмотрела на царя, ожидая от него какой-нибудь реплики, ведь он тоже, со слов Аарона, три дня беседовал с первосвященником наедине.

Но Александр задумчиво молчал.

Таис продолжила:

– У них один Бог, и Он якобы живёт в сердце каждого иудея; хотя это ерунда, Он живёт в сердцах лишь немногих.

Царь удивлённо посмотрел на Таис:

– В сердцах? Шимон рассказывал мне, что Он живёт на небе и внимательно наблюдает за делами каждого. И если человек добродетелен, то Он посылает ему дары, а если нечестив, то не избежать ему кары небесной. А ещё Он воистину могущественен, Ему, как оракулу, ведомо всё наперёд. Мне показали книгу их мудреца Даниила, где написано, что эллинский царь повергнет царство Персидское. И я его поверг! Я поверг Дария, и Бог иудейский помог мне в этом!

Девушка снисходительно улыбнулась:

– Там было указано твоё имя?

– Там был указан мой титул, царя Греции! – Строгая мимика резко изменила выражение лица властителя, однако в глазах не было гнева. Скорее, смесь досады от понимания неубедительности довода в пользу своей богоизбранности и удивления от дерзости вопроса.

Таис отвернулась, чтобы Александр не видел её лица.

– В иерусалимском храмовом хранилище столько книг, свитков и отдельных текстов, что немудрено найти подобное пророчество на все случаи жизни. – Она повернулась и, глядя прямо в глаза, закончила: – Извини, мой царь, я умею сладко льстить, но очернять Александра Великого лестью глупой, а тем более ложью… Лучше убей меня, – и покорно склонила голову.

Всего мгновение длилась пауза, и тронный зал дворца персидского шахиншаха заполнил громкий хохот нового владельца – Александра Македонского.

– Как я люблю тебя, моя Таис, за этот острый язык, столь точно выражающий мои сомнения! – Он обнял девушку и впился поцелуем в её уста. – Прошу, останься до утра! Завтра в полдень Птолемей приведёт жреца, послушаем его вместе.

Раннее утро. Александр накинул тёплый персидский халат, расшитый золотыми павлинами, и вышел на дворцовый балкон. Снег успел густо припорошить каменный пол и мраморные перила. Молодой правитель улыбнулся: это был второй увиденный им в жизни снегопад и последний, которому он будет рад. Широкая парадная лестница внизу забелела, а каменные крылатые быки, охранявшие центральный вход, нарядились в девственно чистые рубахи седре, принятые у адептов местной веры.

Таис тоже вышла, решив полюбоваться редким для греков природным явлением, однако накидывать свой халат она не стала – шагнула на балкон абсолютно обнажённой.

– Хочу ещё немного побыть Афродитой, хотя бы в твоих глазах, мой царь. – Она встала на углу балкона, где снега было чуть больше, и на контрасте с серым камнем стен он вполне напоминал морскую пену. Девушка распустила волосы по плечам и лукаво улыбнулась: – У меня, правда, нет её волшебного пояса…

– Он тебе не нужен. Ты совершенней Киприды и покоряешь мужчин одним лишь взглядом! Позволь мне согреть тебя. – Царь распахнул халат и, обернув им подругу, обнял её. – Безумная Таис, – прошептал он на ухо, – ты же можешь заболеть.

– Лишения закаляют душу, математика – ум, а холод – тело, – так же прошептала девушка и выскользнула из объятий.

Словно по морскому прибою, отбежала в другой угол, где сгребла с пола снежок и, задорно хохотнув, кинула им в закутавшегося македонского царя. Тот вскрикнул от неожиданности, а Таис взяла полную охапку и, заливаясь смехом, начала растирать снегом руки, плечи и живот.

– Смотри, Александр, как делают скифы, будины и агрипеи, живущие далеко на севере, за Понтом, Гирканским морем и Ра7! Я слышала, что они даже строят себе жилища из снега – так его там много! – Она взвизгнула, растирая грудь: – А теперь, мой царь, твоя очередь! – и, в три прыжка подскочив к потрясённому Александру, с криком засунула горсть снега между запахнутыми полами халата.

Великий царь заорал так, что часовые у центрального входа выскочили на парадную лестницу, в ужасе задрав головы, а караул из личной гвардии Македонского ворвался в зал, держа ксифосы8 в готовности к немедленному применению. За ними влетел секретарь Александра Эвмен, ожидающий приёма.

Увидев в проёме балконных дверей безудержно смеющегося правителя с разрумянившимся лицом и поняв по заливистому женскому смеху, что он не один, Эвмен зна́ком приказал охране удалиться. Дождавшись, пока царь посмотрит в его сторону, секретарь-архивариус произнёс:

– Александр, Птолемей уже прибыл, он привёл мага огнепоклонников. Когда прикажешь принять их?

Царь взглянул на свою подругу, всё так же обнажённую и раскрасневшуюся, с блестящими и сияющими глазами, что стояла на балконе, не смея показаться.

– Сейчас должна прийти Таис, и сразу пусть заходят. Скажи Птолемею, что я безумно рад брату, но пусть позволит мне привести себя в порядок, – и озорно посмотрел на гостью.

Та, еле сдерживая смех, лишь кивнула. Секретарь вышел. Девушка быстро оделась, стянула волосы лентой и покинула зал через чёрный ход. Спустя 15 минут она как ни в чём не бывало уже поднималась по широченной дворцовой лестнице в сопровождении охраны.

– Здравствуй, Птолемей! – Девушка смущённо склонила голову, войдя в малый зал, где находились прибывшие.

– Здравствуй, Таис. – Давно влюблённый в неё бесстрашный военачальник зарделся румянцем, словно невинный юноша. – Твои щёки пылают огнём; ты не простыла?

– Нет, не волнуйся, слегка замёрзла лишь. А вот твоё лицо залилось краской, к чему бы это? – Девушка мило улыбнулась, прекрасно понимая, к чему. – Я убедила Александра принять дастура, но он скептичен в отношении находки. Мне показалось, что такой настрой неспроста. Старинные пергаменты словно жгут ему руки, и кроме презрения к их прежним владельцам им движет ещё что-то.

– Мне тоже неясна спешка с их уничтожением, поэтому пришлось бросить все дела и мчать почти триста стадий, не жалея лошадей. Но ты же говорила со священником Валтасаром? Он пояснил, какое сокровище хранят эти тексты? – Птолемей обращался уже не к своей тайной и по его мнению безответной возлюбленной, а к единомышленнику и помощнику, что разделял его природное стремление к знаниям и наукам. – Там кроме доктринальных основ религии ариев древние знания о строении человека, медицине, об устройстве земли и воздушных сфер, математические формулы расчёта движения небесных светил. Там описания стран и народов, живущих у края тверди, знания о природе и свойствах минералов и металлов, устройства чудесных механизмов. Тексты описывают иерархию сил, что управляют видимыми и невидимыми мирами… Их писали невероятно просвещённые мужи. Ни Греции, ни Египту, да вообще никому в Ойкумене ещё неведомы эти знания!

Птолемей был возбуждён и нетерпелив. Таис заворожённо смотрела в глаза молодому мужчине: «Как он прекрасен, когда, обуреваемый страстями, дрожит весь, словно боевой конь, что рвётся в атаку. Да, пожалуй, пусть пока его страсть изливается на поиск и собирание своей будущей великой библиотеки. Сейчас не время дарить ему уверенность в моих ответных чувствах… Чуть позже это станет наградой. Потерпи, мой милый Птолемей!»

Александр восседал на троне шахиншаха всё так же в богато украшенном халате, но уже подпоясавшись и с кописом у левого бедра. Увидев вошедших, он раскинул руки и направился к Птолемею. Друзья обнялись, искренне радуясь встрече. Некоторое время они беседовали наедине, отойдя ближе к камину.

Потом царь подошёл к остальным. Эвмена он проигнорировал – уже дважды с утра виделись, а вот Таис он широко улыбнулся, поприветствовав так, как это делают в Элладе:

– Радуйся, несравненная Таис!

– Радуйся, Великий Александр! – слегка кивнув, ответила девушка.

Он повернулся к старику. Тот замер в глубоком поклоне, не смея смотреть в сторону македонского царя.

– Радуйся, Валтасар, зороастрийский жрец!

– Будь весел, Великий Александр, царь Азии! – не меняя позы, в персидской манере приветствовал дастур властителя.

Хозяин, улыбаясь, обвёл взглядом присутствующих.

– Не прячь лица, жрец; достаточно поклона. У эллинов принято смотреть прямо, общаясь и с рабом, и с царём, чтобы ложь не овладела языком и тайные помыслы не укрылись в сладком мёде красноречия.

Дастур выпрямился. Морщинистое лицо, словно обожжённое солнцем, говорило о почтенном возрасте и диссонировало с глазами, невероятно ясными и живыми, как у отрока. И тут Таис вспомнила, что зороастрийцы верят в конец бытия, Страшный суд для всех живущих и последующую вечную жизнь, когда достойные мужи воскреснут и будет им всем по 40, а детям по 15 лет. Старец словно смотрел на них глазами такого юного мальчика.

– Ложь – самый страшный грех, она порождает все другие, – спокойно отреагировал священнослужитель на разрешение лицезреть царя.

Александр удивлённо приподнял брови, взглянул на Птолемея. Тот лишь мимикой выразил, что он не зря привёл сюда этого старца.

– Об этом пишется в древних текстах на коровьих шкурах? – саркастически поинтересовался властитель.

– И об этом тоже сказано в Авесте… Господь поведал Заратустре:

«А Я провозглашу! Ныне слушайте, ныне услышьте,

Вы, кто приходит изблизи и которые – издалека!

Ныне вы все уразумейте это, ибо ясно оно!

Да не разрушит мир вновь злой увещеватель

Лживый злым предпочтением, ограниченный своим языком».

Дастур процитировал Авесту на абсолютно чистом греческом, голосом столь благозвучно звонким, что, не видя источника, признать старика его хозяином было бы просто невозможно. Он продолжил:

– Ложь ограничена языком. За ней нет объективной реальности, значит, за ней нет ничего. Пустая форма, и только. Пустота ада. Форма – это вотчина Ангро-Маиньо, духовной энергии, что была создана Богом как добро, но по своей воле уклонилась ко злу. Её дух-близнец – Спента-Маиньо. Он также порождение Бога, и он чистое содержание, абсолютное добро. Человек, говорящий правду, опирается на реальность, соответствующую его словам. А за ложью лишь форма слов, лишённых содержания, и потому Бог говорит: «Не прельщайтесь формами, ищите содержание, ибо лучше вино в ветхом корыте, чем красивый кувшин без вина». – Старец замолчал, а потом, словно забыв, дополнил: – Это, и не только, – содержание священной Авесты, в которой ты, великий царь, пока видишь лишь форму плохо сохранившихся воловьих шкур.

Правитель выслушал старца, явно не ожидая от него подобной живости слова, ясности мысли и дерзости финальной фразы, а после того, как осмыслил сказанное, отреагировал:

– Ну а что прикажешь видеть в этих задубевших листах кожи, если ни один из семи найденных жрецов твоей веры не может прочесть их письмена? И кстати, про ложь… лишь трое из мобедов признались в неведении языка; другие, судя по всему, не то что никогда не слышали про самый страшный грех, а просто оказались лгунами, коих стоит ещё и поискать. – Царь громко рассмеялся, его смех поддержал и Эвмен. Остальные понимающе улыбнулись.

Старик глубоко вздохнул и слегка развёл руками. Потом спросил разрешения снять шерстяную накидку – во дворце было непривычно жарко натоплено. Тут же появился слуга, который принял одежду и так же мгновенно исчез. Александр предложил присесть к столу на низких ножках, лично указав гостю его подушку прямо напротив камина. Валтасар поблагодарил хозяина и, дождавшись, когда тот сам опустится на ковёр, ловко сел, подогнув и скрестив ноги, даже не коснувшись руками пола.

– Ты прав, царь, – печальным голосом продолжил дастур, – живая сила веры требует неустанного внимания, концентрации и духовных усилий… И это только для того, чтобы на кончиках пальцев, на самом краю своего внутреннего видения почувствовать присутствие Бога. Потом ещё сложнее, но свет огня уже не даёт покоя, и ты не можешь не идти к нему, потому что ты ведаешь, ты знаешь, где истина. – Старец смотрел на огонь. – Слово «Авеста» происходит от древнеарийского «Веда» – знание. Оно священно и открывается далеко не всем. Но не потому, что требует избранности, какой-то инициации или жертвы, а потому, что это знание духовное. Оно сокрыто за границами наших ума и личности. Далеко не все могут выйти за них. А передать их посредством глагола крайне сложно; нужен особый язык. Авеста написана древним авестийским языком. Он очень богат и поэтичен и поэтому спустя столетия в мирской суете упростился до нынешнего примитивного наречия… Кроме меня остались лишь двое, кто владеет священным языком Вед. Это мой ответ про первых трёх мобедов, что искренне признались в своём невежестве.

Александр, прищурив глаза, слушал и периодически поглядывал на Таис. Она опять, словно заколдованная, смотрела на огонь, широко распахнув глаза. Судя по неподвижной позе, тело её было напряжено, как плечи лука, стянутые тетивой.

– Откровения Заратустра, впрочем как и откровения иных пророков, – продолжил старец, – вначале озаряют людей и зажигают во многих огонь истинной веры. Потом вера облекается в форму религии и сразу тускнеет. С каждым поколением последователей вера теряет свежесть первого озарения, проходя через бесчисленные уста, книги, тексты. Святых становится всё меньше, и стадо Божие редеет… Веру начинают толковать. Потом вовсе подменяют формальными ритуалами, внешними атрибутами и суевериями. Моя вера не исключение: Заратустр предписывал чистоту в помышлениях, словах и поступках как непременное условие движения к Господу и защиты от влияния дэвов. Белая седрэ, – старик приложил руку к груди, указывая на рубаху, – символ этой чистоты. Но за столетия невежественные жрецы придали понятию о чистоте лишь внешнее значение, придумав казуистическую классификацию грехов, массу обычаев и формальных правил, обрядов и ритуалов, не имеющих никакого отношения к истинно живительной вере. Словно с их помощью можно сохранить или вернуть её, утеряв по неосмотрительности, а то и в угоду своим страстям и слабостям. К великому сожалению, спустя столетия вера в Ахура-Мазду для многих превратится из веры поклонения свету в религию рабской покорности букве закона, в служение Богу не сердцем, а устами. Вера как содержание уйдёт, останется лишь её форма – религия с храмами, лицемерно-лживыми священнослужителями и нравственно разложившимся народом. Персидское царство ждут катастрофы. – Дастур посмотрел на огонь и замолчал, будто ожидая, когда тот перевернёт пламенной рукой страницу книги, которую старик видит там и читает вслух. – … Это что касается других четырёх мобедов, упомянутых тобою, великий царь. До особой поры все истинные верования будут идти таким путём. Но Бог всемилостив и человек – любимое Его дитя. На протяжении последних шести тысяч лет Он посылает Свои откровения наиболее духовно готовым сынам – пророкам. Они, как ваш мифический Гермес, дарят людям священный огонь. Как только вера теряется в религии, приходит очередной святитель, возвращая истине первозданную чистоту.

Сначала они приходили каждую сотню лет, как искры разжигая вокруг себя пламя, и, уходя, передавали «факел» очередному праведнику. Большая их часть нам неизвестна. Однако некоторые были исключительно духовно преображёнными и личностно одарёнными. В силу разных обстоятельств, особенностей народов и земель порождённые ими религии оказались очень живучими и сохранились там по сей день. Но, как и любая форма, они затмили собой содержание, и истинной веры там осталось совсем немного. Таковы индийский Кришна, живший четыре тысячи лет назад; иудейский Моисей, тысячелетие назад получивший откровение от Бога, явившегося к нему в виде огня. – Валтасар повернулся к Таис, и та перевела свой взгляд с костра на рассказчика, удивлённо повторила:

– В виде огня…

– Иудеи не придали этому образу значения, в отличие от зороастрийцев. И теперь моя религия убила его исконный смысл, превратив для большинства адептов огонь в объект прямого поклонения. Огнепоклонничество – это всего лишь примитивное религиозное искажение веры в Единого Господа.

– Ты хочешь сказать, жрец, что иудейская религия и твой зороастризм суть одно и то же и твой Бог сидит на небе рядом с Яхве? Или Яхве – это и есть твой Ахура-Мазда? – не веря своим ушам, скептически воскликнул Александр.

– Конечно нет, эти религии абсолютно разные. Они же просто формы; их бесконечное количество во вселенной, – терпеливо пояснил дастур. – А вот вера и Бог, они едины. И не только их, но и вера от пророка, которому передал свой факел Заратустра на исходе своих земных дней, и эта вера уже облеклась в форму своей религии, которая тоже проживёт тысячелетия. В религии сонм богов может жить где угодно: хоть на небе, хоть в море, даже в камине, а если удобно – на горе Олимп. А в истинной вере Он живёт только в сердце.

Таис хотела спросить, о каком пророке идёт речь, но Александр с раздражением вскочил и начал гневно ворошить огонь в камине. Когда пламя в ужасе забилось в углы очага, не осмеливаясь разгораться, царь с грохотом бросил кочергу к стене. Но потом взял себя в руки.

– Ты говоришь словно оракул, что знает прошлое и видит грядущее. Так почему твоя религия оказалась столь сильным сорняком, совсем затмившим свет веры… как ты это называешь? И сколько она проживёт? Ты же дастур, верховный жрец; почему не спасаешь истину, коль знаешь о её забвении в своём народе?

Старец испугался столь быстрой смены настроения хозяина и с опаской посматривал на его ладонь, лежащую на рукояти кописа. Царь заметил взгляд; рука опустилась.

– Не бойся, жрец. Для меня людские верования важны. Я уважаю все религии и всех богов, если они признают мою власть. Отвечай смело, только избавь нас от метафизических размышлений. У нас к тебе много более земных вопросов.

Валтасар, сев на колени, поклонился властителю:

– Прости, царь, за неучтивость. – После вновь скрестил ноги и спокойно продолжил: – Авеста состоит из тысячи двухсот фрагардов9, сведённых в двадцать один наск10, записанных на двенадцати тысячах воловьих шкур под диктовку Заратустра в конце его земного пути, примерно двести тридцать лет назад. Первые пять насков – сокровенные духовные знания об истине, сотворении миров яви, нави и прави, формах их взаимодействия, сроках существования и этапах развития. Пять следующих описывают земную историю многих пророков, в том числе моего, и содержат их пророчества. Что касается религии, которую породил сам Заратустра, то она окажется недолговечной. Народы-арии и их невежественные правители быстро склонятся к мистицизму. Истинных учителей и магов, могучих духовными знаниями и интеллектом, подменят факиры, гадатели, нумерологи-обманщики, халдеи, астрологи-манипуляторы и жулики. Очарованных Ангро-Маиньо и подвластных дэвам, их уже не счесть в персидских городах… Истинная вера растворится и вновь станет доступной лишь немногим. Но она не умрёт! Уже скоро в небе вспыхнет звезда, что укажет путь к месту, где родится величайший из пророков. Потомки трёх дастуров, изгнанных из своих земель завоевателем с запада, – священник осторожно посмотрел на Александра, – три великих мага, пройдя огромный путь, найдут младенца и передадут ему факел божественной веры. Его религия затмит все предыдущие и тысячелетия будет приносить невероятные духовные плоды. Так будет спасена и преумножена истинная вера. Ну а я… я оказался бессилен… – Старец замолчал.

– А что Авеста говорит о великом заво… – Не успел Александр закончить фразу, как жрец перебил его, слегка повысив голос:

– Великий царь! Ты задаёшь вопросы человеку, не могущему лгать. Познавая грядущее, пожинаешь печаль…

– Как смеешь ты перечить так царю! – подскочил Эвмен, но властитель, положив руку ему на плечо, умерил пыл архиграмма11.

Птолемей пожирал старца глазами, предвкушая, сколько невероятных знаний откроет ему зороастрийский маг. Таис в смятении пыталась вместить в свою картину мира только что услышанное. И лишь Александр был спокоен.

Он принял решение:

– Ты прав, Валтасар, не будем спешить с откровениями. О чём одиннадцать оставшихся насков?

– В них свод знаний о множестве наук и ремёсел, что издревле собирали жрецы прошлого.

Царь подошёл к Птолемею и, по-дружески приобняв его, отвёл подальше в сторону:

– Вот эти одиннадцать, брат, нужно в первую очередь перевести на греческий. Отбери особо интересные пергаменты, запри дастура и самых умелых писарей в крепости Истахр, и пусть работают не покладая рук. У тебя шестьдесят дней, друг. Что не успеют перевести, отправим тайно в Вавилон и там закончим. В месяц ксантихос, сразу после местного праздника Навруз, мы выступаем на Экботаны. Покончив с Дарием, перевернём их страницу истории на этих землях и начнём свою – эллинскую историю Азии. – Александр задумчиво посмотрел в сторону камина, где огонь уже нежно облизывал недогоревшие головешки, набираясь сил для своего воскрешения. – А если позволят боги, то и всего мира…

Неизвестно откуда взявшийся сквозняк пронёсся по ногам присутствующих, и огонь вспыхнул с новой силой. В дальних углах зала зашевелились мрачные тени, раздались жуткие низкие звуки и еле уловимое шуршание, словно во мраке очнулись невидимые свидетели, начавшие обсуждение услышанного. Никто не обратил на это особого внимания – огромный дворец жил свой жизнью. Лишь старец переменился в лице. Он сел на колени, развязал свой пояс кусти и, протянув его обоими руками к огню, начал беззвучно шевелить губами.

– Не сто́ит везти в Вавилон эту Авесту, – взглянув на полоумного жреца, почему-то тише продолжил царь. – Теперь мы будем первоисточником этих знаний, и для всех наши учёные мужи совершат великие научные открытия… А они, – Александр лёгким кивком указал на дастура, который, раскачиваясь, всё громче и громче читал свою молитву, – они пусть так и останутся для нынешних и будущих царств безграмотными варварами.

Птолемей слушал царя и смотрел на старика, чья фигура в белом качалась быстрее и быстрее. Он явно был в трансе и не владел собой. Таис в ужасе озиралась по сторонам; её взгляд был безумен, руки тряслись. Внезапно она соскочила с места и, подбежав, спряталась за спину Птолемея.

– Вы видите это?! – Перепуганная до полуобморочного состояния девушка, распахнув огромные глаза, озиралась по сторонам.

Соратник царя развернулся и обошёл Таис так, что она оказалась между обоими мужчинами. Они с улыбкой посмотрели на подругу.

– Там ничего нет, самая смелая из афинских женщин, – иронично произнёс царь.

– Не бойся, Таис, мы рядом. Это всего лишь ветер гуляет под потолком. С Тавровых гор приближается буря, – успокоил её второй мужчина, и оба обняли девушку, каждый со своей стороны: Александр – страстно и горячо, Птолемей – нежно и осторожно… Её голова сама склонилась к Птолемею, а лицо повернулось к царю.

Александр отпустил Таис, оставив девушку в объятиях друга.

– Эвмен, иди сюда, не мешай жрецу заканчивать свой ритуал. Огонь на него явно действует магически, – слегка хохотнул царь.

Архиграмм подошёл всё с тем же строгим выражением лица, что обычно имеют высшие чиновники, чья ответственная государственная работа связана с бюрократией и организацией деятельности канцелярии правителя. Царь положил руку ему на плечо:

– Последние одиннадцать насков оставь Птолемею, он займётся ими. А первые десять перевези сюда, во дворец. Пусть пока лежат в архиве шаха. Ты говорил, он забит доверху, но придумай что-нибудь, найди место. Позже решим, что с ними делать.

С последними словами в зале сразу стало совсем сумрачно – огонь всплеснул в отчаянии руками пламени и обречённо затух. В тишине раздались тяжёлый выдох и слабый стон; старик бессильно лёг на пол. Таис подскочила к нему, упала на колени, положила на них голову и наклонилась к его лицу:

– Что с тобой, Валтасар, тебе плохо?

– Дэвы… пришли дэвы, – еле прошептал старец, – за ним. – Он обессиленно посмотрел на Александра и потерял сознание.

– Быстро принесите воды! – закричала девушка.

Раздался топот ног, но первым успел Птолемей, который испугался, что единственный знаток древнеавестийского языка вот-вот предстанет перед своим Ахура-Маздой.

– Что он сказал, Таис? – спросил странно спокойный царь.

– Я не расслышала…

Глава 2

1983 год.

Гул двигателей стал тише, и транспортный самолёт, словно расслабившись, чуть провалился, нырнув в ватную зыбкость кучевой облачности. Желудок, удивившись изменению силы тяжести, заурчал в попытке удержать своё содержимое при себе. Уши болезненно заложило, дыхание спёрло. Необычные ощущения лёгкой невесомости наряду со скрипом грузового такелажа Ил-76 разбудили бойцов, которые, как и положено военнослужащим срочной службы, руководствовались старой армейской истинной: «Солдат спит, а служба идёт».

Ещё в подмосковном Жуковском, сев на борт последним, подполковник Кузнецов безошибочно определил, кто из летящих с ним одним рейсом пограничников старослужащий, а кто только закончил учебку, кто возвращается к месту службы, а кому лишь предстоит знакомство с южными задворками Советского Союза. Внешне абсолютно одинаково одетые в камуфлированную или песочного цвета форму; разницу вроде заметить сложно. Однако для опытного глаза она являлась очевидной.

Четверо были молодыми мужчинами с тёмными обветренными лицами, двое даже с усами. Сразу после взлёта парни, деловито расстелив свои бушлаты прямо на зелёных ящиках, которыми была занята грузовая кабина транспортника, завалились спать, укрывшись одним на всех куском брезента. Судя по выцветшим, бледно-серым «песчанкам», под которыми виднелись полосатые тельники, а также спокойному взгляду и густому загару, это «старики». Причём десантники, из состава десантно-штурмовой манёвренной группы, кои в 1983 году на границе с Афганистаном были в трёх пограничных отрядах. Они, вероятно, сопровождали какой-то груз и теперь возвращались в Таджикистан. Для них полетать явно не в диковинку, поэтому на места у четырёх иллюминаторов воздушного грузовика они даже и не претендовали.

Трое солдат сидели на откидных сиденьях у иллюминаторов. Это тоже деды: и места лучшие, да и держатся с достоинством, уверенно. А рядом с ними по три-четыре пацана, чьи детские лица ещё излучали смесь щенячьего любопытства и страха перед выпавшей им честью служить в Краснознамённом Среднеазиатском пограничном округе КГБ СССР. Они все летят военным бортом впервые и, судя по не очень смуглой коже, на афганской границе ещё не были.

Поначалу в ожидании взлёта эта группа новеньких тихо обсуждала содержимое длинных ящиков, тыча в непонятную маркировку и надписи чёрным шрифтом. Потом, уже после набора высоты, один из дедов, вероятно решившись последовать примеру бывалых солдат, тоже закинул бушлат на штабель, но, поговорив с ними, бушлатик свой вернул на плечи и боязливо отсел подальше, к аппарели. На вопрос товарищей: «Ну, что там?» он лишь показал пальцем на красный треугольный знак, что виднелся с торцов ящиков – внутри пиктограммы читалось: «Взрывоопасно!» – и громко крикнул из хвоста самолёта:

– Реактивные снаряды для вертолётов…

Одним словом, весь полёт эти бойцы пытались спать, сидя на пластмассовых откидных сидушках, посматривая то на безмятежно дрыхнущих бывалых десантников, то на ящики со смертоносным грузом, что они приспособили под свою лежанку.

Самолёт выровнялся. Подполковник взглянул в иллюминатор на молочную белизну. По трапу из пилотской кабины на грузовую палубу спустился борттехник.

– Товарищи офицеры, – обратился он к Кузнецову и ещё двум полковникам, что сидели в носовой части самолёта, на нескольких нормальных пассажирских креслах, – приступаем к снижению. Если кто хочет в туалет, идите сейчас – ведро через пять минут убираю. Потом не забудьте пристегнуться.

Проходя вдоль бортов, он проверил стропы, крепящие груз. Согнал с ящиков сонных бойцов. Послал одного молодого закрыть и привязать ведро, служившее на время полёта отхожим местом. Озабоченно осмотрел что-то в районе аппарели. После чего проконтролировал, чтобы солдаты пристегнулись, и вернулся в кабину.

Кузнецов поднял ворот кителя. Хоть грузовая кабина и отапливалась, но температура выше 17 не поднималась, и за четыре часа полёта он успел немного продрогнуть. Август. В Москву офицер полетел нормальным гражданским рейсом и, естественно, ни о каких тёплых вещах и не думал. А вот назад, ни в Ашхабад, ни в Душанбе, билеты достать не удалось даже через военного коменданта аэропорта. В последний момент его включили в полётный лист на пограничный транспортный борт, что внезапно спланировали для вывоза какого-то имущества. Благо летал он в командировку в Главное управление погранвойск и был в кителе. В одной рубахе он бы сейчас совсем замёрз.

Тяжёлый транспорт вышел из облаков, и солнце опять плеснуло в круглый иллюминатор ослепительной яркостью и теплом. Внизу отчётливо виднелись зелёные, жёлтые и серые прямоугольники бесчисленных полей и огородов Ферганской долины. Самолёт слегка довернул, завалившись на крыло, и прямо по курсу показались величественные Фанские горы – значит, почти прилетели: за ними уже прячется Душанбе. Четверо бывалых дедов пересели ближе к носу, на сидушки, сразу за офицерскими креслами, для приличия оставив субординационную дистанцию в две откидных скамьи. При этом, несмотря на холод, своих бушлатов они надевать не стали, в отличие от остальных солдат, закутавшихся в них целиком. Сергей Кузнецов улыбнулся бесхитростной смекалке опытных воинов, которые просто знают, что́ всех ждёт после посадки, и сейчас охлаждаются, так сказать, впрок. Потом где они найдут такую прохладу? «Наверное, с Пянджского отряда. Там равнина, жара даже ночью не спадает», – сделал дедуктивный вывод начальник разведывательного отдела 66-го Памирского пограничного отряда КГБ СССР, дислоцирующегося в городе Хороге, подполковник Сергей Васильевич Кузнецов.

В это же время остальные солдаты, как голодные котята к молочной миске, прилипли по трое-четверо к иллюминаторам. Какие тут ремни безопасности, когда там такие виды! Никто из них, вероятно, подобных красот ещё никогда не видел. Ничего, пара месяцев, и служебные нагрузки с дикой жарой или кислородным голоданием затмят собой весь эстетический эффект от созерцания прекрасного. Один молоденький долговязый боец метался между двумя группами сослуживцев, пытаясь тоже получить свою порцию зрелища. Когда товарищи в очередной раз оттолкнули беднягу, Сергей встретился с ним взглядом. «Ты, главное, не расплачься», – улыбнувшись, подумал офицер, глядя на юношу с обидчиво оттопыренной нижней губой и детскими глазами, полными отчаяния. Кузнецов махнул ему, показывая на иллюминатор возле себя. Солдат испуганно посмотрел на подполковника, подошёл и что-то там пробубнил. Вероятно, доложил по уставу, но его тонкий голосок заглушал гул турбин. Сергей просто взял его за руку и посадил рядом. Парень восхищённо прильнул к плексигласу, когда горы уже были под крылом снижающегося самолёта.

Четверо дедов, словно истинные старцы, равнодушно проводили салагу взглядом и, не обменявшись даже парой фраз, продолжили кемарить.

– Откуда призвался? – Кузнецов задал бойцу второй по распространённости в Советской армии вопрос, с которого начиналось любое знакомство в среде срочников.

Солдат перепуганным взглядом посмотрел на офицера.

– Весна восемьдесят третьего, – по привычке он ответил сначала на самый распространённый армейский вопрос. – Приморский край, Уссурийск.

– Фазан? Земеля, значит: я тоже там родился. С учебки только? – поинтересовался офицер, проявив своё знание солдатских традиций, согласно которым весенний призыв – это фазаны, а осенний – гуси.

Пограничник расцвёл в улыбке, встретив такого земляка.

– Школа сержантского состава, Камень-Рыболов. А вы, товарищ подполковник, с какого района города? Я на Сахзаводе живу… жил до армии.

Кузнецов только сейчас обратил внимание на две бледно-зелёные лычки на погонах младшего сержанта.

– С центра, с Советской. Постоянно с вашими дрались на Зелёнке, – подполковник улыбнулся.

– Ага! – молодой сержант, озорно хихикнув, мотнул головой.

Сергей отвернулся и закрыл глаза. Боец опять прилип к иллюминатору, не смея проявлять инициативу в разговоре со старшим по званию, хотя его доброе внимание так и подначивало повспоминать родной город, расспросить о том, куда они едут, что их ждёт там, на горячей афганской границе. Вроде перекинулись-то парой фраз, а как теплее на душе сразу стало! Тягостные мысли чуть отступили. Сначала были призыв, учебка, тоска по родным. Только привык к жёсткой дисциплине и суровости мужского коллектива, только-только нашёл себе друга, как учебка закончилась, и на тебе – служба в Таджикистане! Острое одиночество, новые сослуживцы, да ещё деды теперь появились… Очень тяжело.

– Товарищ подполковник, а вы давно были на родине? – не выдержал парень, заметив, что офицер открыл глаза и просто смотрит вперёд.

Кузнецов повернул голову, думая о чём-то своём.

– Почти год как…

– А я неделю назад всего! После сержантской школы за отличную учёбу дали три дня отпуска. Потом на поезд. Вчера приехали, и сразу в самолёт. Хотите, расскажу, какие в Уссурийске изменения произошли?

Офицер, понимая остроту переживания бойцом слома динамического стереотипа, устало улыбнулся и лишь мимикой показал: «Валяй».

Младший сержант оказался прекрасным рассказчиком; замолчал, лишь когда заурчали приводы механизации крыла и двигатели тревожно уменьшили тягу. Самолёт ощутимо сбросил скорость и, чуть покачиваясь с крыла на крыло, вышел на посадочную глиссаду. Восходящие от земли потоки раскалённого воздуха на небольшой высоте создают множество локальных очагов с разной плотностью атмосферы, из-за чего транспортник начал слегка вибрировать и спотыкаться на воздушных ямах. А когда под ногами загрохотала и застучала гидравлика выпускаемых шасси, к общей картине предстоящего свидания с землёй прибавился ещё и шум набегавшего на них воздушного потока.

Бывалые так и дремали, синхронно встряхивая головами при очередном толчке, а в среде новичков началось броуновское движение.

Кузнецов наклонился к бойцу:

– Иди скажи, чтобы сели и пристегнулись.

Тот направился к своим. Судя по хмурому взгляду, кто-то из дедов послал его подальше. Однако младший сержант нашёл какой-то довод, и за несколько минут до приземления все смирно сидели на сидушках, пристёгнутые ремнями.

Перед самым касанием с землёй пилот, вероятно, ещё больше выпустил закрылки и совсем сбросил тягу. Ил-76 будто чуть завис и спустя секунду загремел всем своим нутром на стыках бетонных плит взлётно-посадочной полосы аэропорта столицы Таджикской ССР – города Душанбе. Почти сразу дико завыл переложенный реверс двигателей, и ускорение стало отрицательным, словно какой-то горный дэв схватил самолёт за хвост в попытке его остановить. Но через шесть секунд могущественный дух бросил эту затею, и транспортник побежал, стуча колёсами значительно реже и тише.

Встали на дальней аэродромной стоянке. Ещё в иллюминатор Кузнецов увидел на лётном поле часового из состава караула, выделенного для охраны борта с боеприпасами. Маленький таджик в солдатской панаме песочного цвета, с тёмно-коричневым лицом и такими же предплечьями двумя руками держался за лямку автомата с пристёгнутым штык-ножом. Дождавшись остановки турбин и как только техник кинул под колёса шасси тормозные башмаки, он быстрым шагом направился под крыло, в тень.

– Плюс сорок шесть сегодня, – сказал вышедший борттехник, направляясь в хвост, чтобы открыть аппарель.

Несмотря на прохладу внутри, от этих слов Сергей тут же покрылся испариной. Сразу снял китель и галстук, расстегнул две верхние пуговицы рубахи. Четверо десантников, как по команде, закатали рукава своих выцветших «песчанок» и растянули вороты чуть ли не до пупа. После чего, смирившись с неизбежным, загодя прищурились и уставились в хвост самолёта. Двое полковников из Главного штаба погранвойск неодобрительно взглянули на Кузнецова, посмевшего не по-уставному освободиться от галстука при ношении рубахи с длинным рукавом, однако, разумом понимая, что температура за бортом близка к адовой, кителя всё-таки сняли и пошли в хвост. Там уже толпились в нетерпении новенькие. Кое-кто из них снял бушлат: вероятно, догадались, что деды-десантники не зря так не по форме расхлестались и сидят смирно в носу. Но большинство, увидев рядом двух полковников, наоборот, застегнуло даже верхние пуговки ватных курток.

Аппарель клацнула замками, и полоса яркого света хлестнула по глазам. Сходня замерла, словно давая людям привыкнуть к ослепительному аду, и спустя две секунды почти бесшумно опустилась на бетон. Чрево самолёта разверзлось, открыв своё содержимое жару преисподней…

– Бл… Ни хрена себе, – донеслось недружное из хвоста, после того как в лицо ожидающим ударила волна раскалённого воздуха.

Кузнецов посмотрел в иллюминатор: машины на поле ещё не было. Десантники с немым вопросом взглянули на него. Он махнул головой, и бойцы спокойно остались сидеть в том месте, куда жара доберётся в самую последнюю очередь. А новенькие с московскими проверяющими несмело затопали по сходням аппарели, ослеплённые беспощадным солнцем и почти нокаутированные тяжелейшим перепадом температуры.

Через пять минут открылась дверь пилотской кабины, на грузовую палубу спустились командир и второй пилот. Увидев пятерых пассажиров, не спешащих покидать ещё не выжженное жаром нутро самолёта, лётчик понимающе улыбнулся.

– Господа, полёт окончен, командир и экипаж прощаются с вами и просят покинуть борт. Машины уже на КПП, сейчас подъедут, – и, поравнявшись с четырьмя дедами, иронично продолжил: – Что, десантура, понравилось ящики грузить? Ща оставлю ещё и на разгрузку. Давай на выход. Нельзя находиться здесь – опасный груз.

– Лететь с ним неопасно, а машину в прохладе дождаться охренеть как опасно… – пробурчал один из дедов, и бойцы, лениво собрав свои пожитки, поплелись в хвост.

Экипаж прыгнул в прибывший уазик, машина лихо умчалась вдаль.

Пять минут на раскалённой до 80 градусов бетонке лётного поля для непривычного к жаре сибиряка или дальневосточника – это шок похлеще нырка в ледяную прорубь. Новенькие, построенные сержантом из старослужащих под крылом самолёта, смотрели теперь на сходящих с борта бывалых военных со страдальческими лицами и глазами, в которых читался один вопрос: «Неужели здесь можно выжить?»

Машин всё ещё не было. Часовой подошёл к двум полковникам, что прятались в тени хвостового оперения.

– Та полкани. Ходить туда от парель. Нэлза здэс. Граница поста тэпэрь. – Чёрный лицом маленький солдат, ростом почти как его автомат с пристёгнутым штык-ножом, показал рукой на другую тень – под крылом, и поставил в 10 метрах напротив открытой аппарели табличку: «Стой! Граница поста».

Полковники, сморщившись от жары как урюк, молча перешли к группе построенных бойцов. Те вытянулись. Деды-десантники даже не шелохнулись. Они сидели на бушлатах возле шасси, ожидая, когда колёса остынут после посадочного торможения и на них можно будет облокотиться. Хотя в душе́ бойцы, конечно, надеялись, что лётчик не обманул и машины приедут значительно раньше.

– Охренеть пекло, – произнёс один из полковников, обращаясь к Сергею. – И что, здесь так всё лето?

– Ну… не всё, но частенько – да. Бетон ещё. Вы бы свой дипломат убрали в тень.

Полковник подошёл к чемоданчику и переставил его ближе к фюзеляжу. На белом покрытии остались четыре тёмных следа от расплавленных пластиковых ножек поклажи. Полковники рассмеялись, изучая первые повреждения, полученные в командировке, и притрагиваясь к расклеенной чёрной поверхности дипломата.

– Ты смотри, а то сейчас коньячок твой закипит, – пошутил один из них. – Где там эти чёртовы встречающие?! И покурить нельзя… – очень быстро его шутливый тон сменился раздражением.

Прошло уже 10 минут. Солнце поднималось в зенит. Тень смещалась, и люди, как муравьи, передвигались за ней.

Кузнецов посмотрел на измученных уже новеньких. Подошёл к ним:

– Сержант, что ты выстроил их, как на строевом смотре? Пусть сидят, а то ещё пара минут – и посыплются, аки листики с банного веника. Здесь разрешено ношение формы с расстёгнутой верхней пуговицей и закатанными рукавами. Распорядись.

Солдаты с облегчением упали на свои бушлаты, посмотрев на подполковника как на библейского спасителя.

Вдалеке показались уазик и пузатый автобус ПАЗ. Ожидающие оживились. Уже направляясь к машине, Кузнецов подошёл к молодым солдатам.

– Давай, зёма, – протянул он ладонь долговязому младшему сержанту. – Служи нормально и слушай командиров. Не лезь никуда. Тебя как зовут, кстати?

– Ярослав… младший сержант Пономарёв… Ярослав Юльевич, – сбиваясь от волнения, произнёс парень.

– Удачи, Ярослав Юльевич, – улыбнулся подполковник и поспешил в ожидающий автомобиль.

Бойцы с удивлением и некоторым уважением посмотрели на товарища, уже успевшего закорефаниться с каким-то по́дполом.

– Блатной, что ли, капрал-то у нас! – послышалось сзади.

– Ярослав Юльевич! Ни хрена себе… – и дружный гогот покатился по раскалённому лётному полю.

Машина въехала во внутренний двор оперативно-войскового отдела в Душанбе. Сам штаб Среднеазиатского погранокруга дислоцировался в Ашхабаде, а отдел руководил деятельностью отрядов на территории Таджикистана. Кузнецов сразу направился к заму по разведке. Тот, увидев подчинённого, удивился:

– Серёга, а какого хрена ты здесь? Абдусаламов лично тебя ждёт в Ашхабаде с докладом о результатах заслушивания на совещании.

Подполковник попросил разрешения выпить воды. Налил из графина полный стакан и, громко сглатывая, с удовольствием залил его в себя одним махом, ни разу не поперхнувшись. Удовлетворённо икнул и, секунду подумав, повторил тот же самый процесс ещё раз. После чего молча поставил на стол бутылку «Столичной», что лежала до этого в дипломате, и сел за стол.

– Это полковник Мулоянов передал, однокашник ваш. – И уже после паузы ответил на вопрос: – Борт должен был идти на Ашхабад, но что-то переиграли вчера, и с утра оказалось, что летим в Душанбе. Что мне, в Москве оставаться было, ждать рейса в Туркестанщину? Билетов нет вообще на две недели вперёд. Через комитетских решить пытались – бесполезно, всё выкуплено. Только на подсадку. Три самолёта улетело – ни одного отказника или опоздавшего.

Начальник, даже не поблагодарив, убрал бутылку в стол и сразу схватился за телефонную трубку. Доложил замкомандующего округа по разведке генерал-майору Абдусаламову о том, что начальник разведки Хорогского отряда прилетел в Душанбе и, соответственно, лично прибыть с докладом сегодня не сможет.

Секунд пятнадцать даже на другом конце кабинета слышалась несусветная брань генерала. Что-то пролепетав в ответ, хозяин протянул трубку гостю:

– На. Сам объясняйся.

– Подполковник Кузнецов, товарищ генерал-майор… – спокойно представился Сергей.

– Что, Кузнецов, целый начальник разведки отряда, подполковник КГБ СССР, не может билетов достать на самолёт? Вы получили команду прибыть ко мне с докладом сразу из Москвы?! Что за детский лепет про билеты?! Или мне вам их приобрести надо было? Так сейчас решу. Но только на хрен вы мне сдались на своей должности после этого?!

Сергей, сморщившись, отодвинул трубку от уха. Он не ожидал подобной грубости на, в общем-то, рядовую ситуацию. Конец лета 1983 года ничем не отличался от других за последние лет сорок: улететь из Москвы на Дальний Восток и в Среднюю Азию, если не приобрёл билетов загодя, почти нереально. Но ещё больше его возмутила сама манера высказывания Абдусаламовым недовольства, граничащая с хамством и восточным байством. Генерал и раньше не отличался сдержанностью, но никогда не позволял себе отчитывать замкомандиров частей таким образом. Тем более Кузнецов был одним из опытнейших разведчиков на всей афганской границе. На совещание в разведуправление он вызывался как раз для заслушивания доклада об успешном проведении операции его агентурно-боевой группой. Хотя и оказалось, что совещание было лишь поводом, генерал этого ещё не знал, и поэтому его эмоции явно выходили за границы принятого у разведчиков уважительного отношения к коллегам.

Тем не менее Кузнецов не стал отвечать на гневную тираду замкомандующего. Тот, в принципе, и не рассчитывал услышать ответ, но дабы избежать, мягко говоря, избыточно-импульсивной реакции боевого офицера, сразу понизил тон:

– Сергей Васильевич, что было на совещании? Какое решение принято по группе Ассасина?

– На совещании нормально, даже похвалили. Командующий лично присутствовал, всё слышал. А по группе… Сказали, что пришлют шифротелеграмму с распоряжением в округ, там и будет всё расписано.

– В том-то и дело, что шифровка уже лежит у меня на столе! – опять сорвался Абдусаламов. – И я узнаю́ о результатах вашей поездки последним! – На том конце трубки послышалось шумное дыхание грузного человека, злоупотребляющего табаком и страдающего одышкой. – В ней указано, что Ассасин переведён в категорию особо ценного агента и нам с вами надлежит принять исчерпывающие меры как для его безопасности, так и для безопасности всех членов его группы. К первому сентября в этих целях, а также для оперативности своего применения группа должна быть размещена на загранобъекте Куфаб, с применением исключительных мер конспирации. Для обеспечения её работы за кордоном приказано выделить трёх наиболее опытных офицеров. План охраны места дислокации в Куфабе, легенду прикрытия группы и предложения по материально-финансовому обеспечению необходимо доложить к двадцать восьмому августа, то есть через пять дней. Впредь агентурно-боевую группу Ассасина разрешено использовать только с санкции председателя КГБ… Вы понимаете, что это значит?

Кроме того, что его работе дана очень высокая оценка в Москве, Кузнецов ничего в таком решении не видел, однако сделал вид, что понимает.

– Понимаю, – так прямо и ответил, надеясь услышать от генерала эти самые скрытые от глупого подполковника последствия.

– Да ни хрена ты не понимаешь! Потому что телеграмма подписана самим генералом армии Чебриковым. Ты это понимаешь? Председателем КГБ СССР! – Абдусаламов замолчал, вероятно в очередной раз задыхаясь от волнения, испытываемого при произношении фамилии человека, сменившего на этом посту нынешнего генерального секретаря ЦК КПСС товарища Андропова.

Кузнецов тоже молчал, теперь догадываясь, куда клонит замкомандующего округом по разведке. Своим бесконечным «понимаешь» старый номенклатурщик намекал на конъюнктурные неудобства, кои влечёт за собой столь пристальное внимание к его вотчине со стороны высшего государственного руководства. Подпись подобного уровня под указанием однозначно свидетельствовала, что теперь в любой момент могут нагрянуть внезапная проверка или комиссия. И порешать с ними выявленные пролёты и недостатки «восточным гостеприимством» явно не получится. А вопросов возникнуть могла уйма, и далеко не всё теперь можно будет сгладить богатыми дастарханами, дорогими подарками или просто списать на войну.

Чуть успокоившись, генерал Абдусаламов приказал через два дня ждать его самого в Хороге, отдал ещё ряд распоряжений и, примирительно попрощавшись, положил трубку.

– Чего это он так разорался? Ты что, в Москве натворил что-то? – недоумевал хозяин кабинета.

– Вроде нет, – задумчиво вымолвил Сергей. – Переживает, что Ассасина под свою опеку Москва хочет взять, а это всегда, сам знаешь, лишнее внимание.

– Ну да, наш Абдусалам этого не любит. Что, кстати, по агенту сказали?

– Да ничего особо. Расспросили о его связях, возможностях, подготовке. Телеграмму пришлют с ценными указаниями, как нам дальше с ним работать.

Кузнецов не имел права вдаваться в подробности, что в Москве его агентурно-боевой группой заинтересовалось ПГУ – Первое главное управление КГБ СССР, осуществляющее внешнюю разведку. Он уже знал, что теперь задачи для группы будут прилетать из Центра напрямую в его адрес, а округ и душанбинский отдел ограничат лишь распоряжениями об обеспечении работы агентов-боевиков по плану Москвы. С одной стороны, это тешило амбиции молодого начальника разведотдела; с другой, его работа под прямым руководством Центра ставила офицера в неудобное положение перед непосредственным начальством. Ладно войсковые командиры, они и так не очень вникали в суть работы разведки – лишь бы давала результат и отсутствовали происшествия. Но вот Абдусаламов… «Действительно, чего это он на меня так взъелся?»

Глава 3

1983 год.

За неделю до неприятного телефонного разговора с генералом Кузнецова неожиданно вызвали в Москву. А ещё раньше Разведупр погранвойск запросило материалы на завербованного им агента-боевика под псевдонимом Ассасин и двух агентов, включённых в состав одноимённой боевой группы. Поводом послужила неожиданно успешная акция возмездия, проведённая Хорогским разведотделом в отношении лидера бандформирования, действовавшего в Ваханском коридоре и базировавшемся в пакистанском приграничье. Банда некоего Вахида не имела какой-то политико-идеологической или религиозно-моджахедской мотивации, состояла в основном из пуштунов и занималась тривиальным грабежом, не брезгуя, впрочем, за американские деньги нападать на советские подразделения, после чего быстро уходить в Пакистан, где, собственно, и находилось её логово.

С началом войны в Афганистане погранвойска были вынуждены тайно выставить свои загрангарнизоны в глубине сопредельного государства, на удалении до ста километров от границы. Решение далось нелегко, но иначе оказалось невозможным обеспечить надёжную охрану южных рубежей: территория СССР подвергалась постоянным обстрелам, местное население регулярно страдало от душманских налётов и грабежей, гибли пограничники. Несмотря на важность решаемой задачи, официально подразделений КГБ СССР в Афганистане не было, так как политическое руководство считало оглашение подобной информации нежелательным. Поэтому, уходя на ту сторону, военнослужащие снимали знаки отличия, сдавали все свои документы и лишались возможности получать почту из Союза. А своё присутствие легендировали под деятельность Советских вооружённых сил.

Упомянутый Ваханский коридор представляет собой узкую полоску территории Афганистана, длиной 257 и шириной не более 60 километров. С севера – советский Таджикистан, с юга – Пакистан, а с востока – Индия и Китай. Уникальное место, где раньше проходил Великий шёлковый путь, а сейчас с заоблачных пиков одновременно просматриваются горные вершины сразу пяти стран, политически оформили и передали Афганистану в XIX веке как буфер между двумя империями: Российской, с её Туркестаном, и Британской, с её индийской колонией. Учитывая небольшую ширину коридора, несколько загранобъектов советских погранвойск встали прямо у афганско-пакистанской границы, через которую шёл поток оружия для бандформирований, и, по сути, взяли этот участок под охрану.

В апреле и мае 1983 года как раз на один из таких гарнизонов Хорогского погранотряда и совершила двойное нападение вышеуказанная банда отморозков… Район горный, зимы суровые, поэтому данный эпитет к ним вполне подходит. Сначала на душманском фугасе подорвалась разведпоисковая группа; погибли трое пограничников. Причём одного, нелюди, ещё раненным пытались унести с собой в Пакистан, но, отрываясь от преследования, просто порубили руки и ноги басмаческой шашкой, бросив умирать на тропе. А через месяц при посадке на пост обстреляли и повредили вертолёт, тяжело ранив лётчика. И опять в ходе скоротечного боя бандиты успели укрыться на территории Пакистана. Как правило, в подобных ситуациях командованием принималось однозначное решение о проведении операции возмездия. Разведка вычисляла инициаторов и исполнителей нападений, после чего наступало время страшной мести: авиацией и десантно-штурмовыми группами уничтожались десятки причастных и, к сожалению, зачастую непричастных афганцев. Но всегда операция сопровождалась активной спецпропагандой о недопустимости нападения на пограничников или советскую территорию. В большинстве случаев любой местный чётко понимал, почему конкретно это ущелье выжжено зажигательными баками и за что этот дом в родовом кишлаке лидера племенного формирования моджахедов стёрт с лица земли бомбово-штурмовым ударом.

Однако на этот раз душманы укрывались в соседней стране. Установить участников банды не получалось; известен был лишь её командир, некий Вахид, да и он сидел за кордоном, где достать гада не было никакой возможности – послать вертолёты в Пакистан не решался даже генсек Андропов.

Ситуация изменилась в июле, когда разведчики Кузнецова дознались о конкретных пакистанском кишлаке и доме, где отсиживается главарь, а также получили подробное описание его внешности. Одновременно на участке комендатуры отряда в селе Ишкашим, что охраняет советско-афганскую границу, как раз на входе в Ваханский коридор был задержан гражданин СССР. Двадцативосьмилетний ваханец уже на той стороне напоролся на «секрет», что выставили с другого загрангарнизона. Он зачем-то шёл в Афганистан, переправившись через чуть обмелевший летом Пяндж. Откровенно говоря, пересекать горную реку на колёсной камере от грузовика – та ещё затея! Но, как ни странно, нарушитель потом лично показал, где он это сделал, и, главное, в ходе следственного эксперимента продемонстрировал свой трюк повторно. Да так, что даже опытные разведчики уже не сомневались в его безбашенной смелости и недюжинном самообладании, при этом подспудно понимая, что такие навыки просто так не появляются и для парнишки данная ходка за речку явно не первая. Вместе с тем как ни бился с ним дознаватель, как ни крутили его опера, нарушитель хитрил, извивался, менял показания, но о цели своего незаконного перехода границы молчал. И вообще был крайне немногословен. На угрозу пришить ему пособничество душманам или, того страшнее, измену Родине в виде бегства за границу он лишь отвечал: «Иншаллах», то бишь по-русски: «На всё воля Аллаха».

Все сроки дознания по уголовному делу истекали, а мотив преступления так и не прояснился. В воскресенье, когда Кузнецов заступил ответственным по отряду, дознаватель уже прямо высказался об угрозе получить всем по башке за нарушение социалистической законности, если к четвергу не передать материалов в следствие или не выяснить до этого цели нарушения границы.

Вопрос серьёзный. Кузнецов вытащил на службу в выходной капитана Колесникова, что работал с нарушителем, и вместе с дознавателем начал разбираться в деталях уголовного дела. Примерно сформировав для себя общую картину, он решил лично допросить задержанного, нутром понимая, что парень непростой и мотив перехода границы для него был действительно жизненно важным. При этом говорить о цели прорыва ваханец отказывался точно не из-за страха. Складывалось впечатление, что им двигали иные, нежели меркантильные, интересы контрабандиста или идеология душманского пособника.

Привели задержанного. Нарушителем оказался необычно рослый для высокогорных жителей мужчина. Когда с его головы сняли мешок, то опытный разведчик тут же уловил важную деталь: парень был светловолосым и зеленоглазым. Где-то в европейской части России его бы вполне приняли за русского, причём в конкурсе «русскости» он спокойно бы победил среди десятка среднестатистических жителей Брянщины или Вологодчины. В центре Средней Азии, где чернявость – неотъемлемый признак почти всего населения, располагаются Горно-Бадахшанская автономная область Таджикистана и её столица – город Хорог. И в этом вот эпицентре брюнетов и смуглых лиц с тёмными глазами подобный типаж, как ни странно, встречается довольно часто. Высокогорный Бадахшан и прилегающие к нему районы Афганистана в этом плане представляют вообще уникальную территорию. Каких этнических групп здесь только не проживает! Причём некоторые насчитывают всего по нескольку сотен человек, но имеют свой диалект, непонятный другим, и чётко позиционируют себя отдельным этносом. О причинах подобного разнообразия есть множество версий, начиная от долгого изолированного проживания отдельных крупных кланов в горах и закачивая экспансией эллинской крови, обильно разнообразившей местный генофонд в период прохода здесь армии Александра Македонского; хотя близкое соседство сразу пяти государств само по себе порождает кровосмешение. Поэтому Кузнецов никогда не удивлялся, встречая среди памирцев и кудрявых китайцев, и рыжих пуштунов, и голубоглазых белуджей.

– Салам аллейкам! – поздоровался Сергей.

– Аллейкам ассалам, командон джан, – ответил задержанный испуганно, поклонившись большому начальнику.

Кузнецов прекрасно знал фарси и его родственный диалект дари, ввиду чего спокойно общался с узбеками, таджиками, киргизами и подавляющим числом представителей иных местных этнических групп. В Высшей Краснознамённой школе КГБ давали неплохие основы языка, а многолетняя практика отточила навык почти до уровня носителя.

Поинтересовавшись здоровьем, жалобами на содержание и возможными просьбами, Кузнецов внезапно замолчал и пристально посмотрел собеседнику в глаза. Тот взгляда не отводил, но длинные ресницы на левом веке слегка подрагивали, выдавая то ли волнение, то ли страх. По крайней мере той самоуверенности, которую Сергей ожидал встретить в выражении лица ваханца, сейчас не было точно.

Пауза затягивалась, а разведчик продолжал просто молча смотреть… И лишь когда парень заёрзал на стуле, офицер неожиданно на русском языке спросил:

– Али, а зачем ты на допросе солгал, что по вере являешься суннитом?

Зрачки у собеседника расширились, что было хорошо видно на фоне зелёной роговицы глаз. Левое веко дёрнулось, и волнение собеседника стало очевидным: «Точно понял!»

– И что по-русски не говоришь, тоже соврал. Зачем? Ты же шиит. Имя Али типично шиитское. Да и в камере ты молился лишь дважды в день, до рассвета и после заката, а не пять раз, как принято у мусульман-суннитов. Я не говорю уже, что свою молитву читал то лицом к двери, то к решётке на окне. Значит, ты не просто шиит, а исмаилит, для которого Бог везде и неважно направление на Каабу. – Сергей опять пристально посмотрел ваханцу в глаза, оценивая его реакцию. Тот не моргая уставился на офицера, а Кузнецов продолжил: – Шиитский имам Хасан Аскари сказал: «Вся мерзость, гнусность и порок заточены в комнату, ключом от которой является ложь». Даже я, иноверец, согласен с этим полностью. А ты нет? – Офицер встал со стула и отвернулся к окну. – Али, согласен или нет? – повторил он, специально не глядя на собеседника, чтобы не задевать его самолюбия уличением в очевидной лжи.

– Да… – тихо и по-русски вымолвил Али. – Согласен, но я не обманывал… это была такийя.

Сергей повернулся, налил в пиалы чай и скептически покачал головой:

– Такийя? Благоразумное сокрытие веры? От кого, от русских? – Он поставил пиалу перед собеседником. – Зачем? Я хоть и коммунист, но исмаилиты для нас ничем не хуже и не лучше любых иных конфессий и традиционных течений, по крайней мере сейчас. – Видя, что ваханец, возможно, не настолько хорошо владеет русским, чтобы понимать сложные речевые обороты, Сергей решил перемежать родной язык с дари. – Вроде немалая часть памирцев – исмаилиты, и никто при русских не практикует такийю. Ну да ладно, скрывал свою веру, а с незнанием русского зачем обманывал? Сколько знаком с исмаилитами, честнее их среди правоверных не встречал. – Кузнецов изобразил на лице гримасу искреннего разочарования. – Твои единоверцы ещё столетие назад вынуждены были прятаться из-за религиозных гонений. В четыреста восемьдесят третьем году после переселения пророка Мухамада в Медину12, великий имам Хасан ибн Сабах (да благословит обоих Аллах) создал свой тайный орден убийц-хашашинов. Так даже эти фанатики после приведения в исполнение приговора своей жертве имели право скрыться с места тайной казни, только когда появятся свидетели того, что именно хашашаин великого имама зарезал врага исмаилитов. Каким честным нужно быть, чтобы, будучи одному, остаться верным этому принципу, несмотря на неминуемую гибель? И они были честны: восемь из десяти хашашинов погибали прямо на месте казни или принимали мученическую смерть, будучи схваченными.

Али перепуганно-удивлённым взглядом уставился на офицера, так и не притронувшись к пиале. Сергей, в свою очередь, сделал вид, словно он сам был свидетелем этих историй тысячелетней давности, и абсолютно невозмутимо шумно отхлебнул горячий напиток.

– Пей, очень хороший чай. Вот молоко, – он подвинул маленький графинчик, – если любишь по-памирски. Но я бы посоветовал сначала попробовать «без ничего». Такого зелёного чая в магазинах не сыскать – китайский, настоящий улун.

Собеседник двумя руками взял пиалу.

– Фидаин… только принятый в орден неофит должен был так поступать. А если удавалось оставаться живым после нескольких исполнений, то он становился рафиком. И тогда ему уже позволялось оставить на месте казни лишь свой клинок, с той же целью.

Теперь пришло время удивляться Кузнецову – и самими познаниями Али, и почти чистому русскому произношению ваханца. Впрочем, свою реакцию разведчик умудрился скрыть, по-прежнему равнодушно отхлёбывая чай.

– Рафик? Это же по-русски – «товарищ». Имам Хасан вроде, когда отменил для исмаилитов законы шариата, всех людей назвал рафиками. Как Иисус всех назвал братьями.

– И это верно тоже. Но среди хашашаинов рафиком называли второго по иерархии члена тайного ордена. – Али сделал маленький глоток.

Сергей улыбнулся, почуяв, что собеседник уже проникся к нему симпатией и готов к дальнейшим откровениям.

– Ты знаком с историей своей веры? Уважаю людей думающих, а не слепо исполняющих букву закона и следующих проповедям мул, имамов, попов или раввинов. Хотя исмаилиты наряду с суфиями всегда были интеллектуальной основой мусульманской теологии… да и вообще, просвещённым меньшинством. – Он уже тихо, культурно отпил из пиалы глоток чая. – Тем не менее откуда такие познания о хашашинах – курителях гашиша?

Впервые с начала разговора Али улыбнулся.

– Ты, командон джан, наверно, очень хорошо учился в своей школе КГБ. Но твои учителя по философии или по истории мировых религий тоже не смогли избежать европейских мифов и легенд о тайных наёмных убийцах, коих крестоносцы боялись пуще дьявола. – Ваханец хитро прищурился, уже сам наблюдая за реакцией офицера.

Тот не стал скрывать интереса к такому повороту беседы и вопросительно приподнял брови.

– Меня зовут Сергей. – Он, улыбнувшись, протянул руку. – Ну, Али, просвети, в чём мои учителя заблуждались.

– Я знаю твоё имя, но позволь называть тебя командоном. Ты большой начальник и уважаемый человек; мне, сыну простого дехканина, негоже обращаться по имени к такому достойному чиновнику.

– Да без проблем! Как будет удобней, – засмеялся Сергей, сам всё больше подпадая под обаяние необычного памирца и одновременно напрягаясь от проявляемых им способностей, знаний и качеств: «Кто ты такой, Али? Откуда такие наблюдательность и языковые навыки у обычного горского пастуха? Сука, грохну своих! Как они его проверяли? Хотя ещё не все материалы пришли… Но всё же понять, что он прекрасно владеет русским, можно же было?! Расхерачу дознавателя с Колесниковым!»

– Курителями гашиша хашашины, или ассасины, как их назвал Марко Поло, никогда не были. Слово «хашишийя» означает «нищий», а европейцам слышалось «гашиш». Вот они и пеняли на наркотики, в ужасе не находя объяснения фанатическому самопожертвованию ассасинов, кои не имели вообще никакого имущества и привязанностей. В некоторых обрядах, конечно, использовались одурманивающие средства, но тогда это повсеместно был маковый опий. Невозможно быть под кайфом и неделями, а то и месяцами выстраивать сложнейшие комбинации по проникновению в окружение визирей, царей или влиятельных вельмож, чтобы в нужный момент воткнуть в сердце жертвы фирменный кинжал. – Али поставил пиалу на стол. – Очень хороший чай, никогда такого не пил. Имеет сам по себе привкус молока. Благодарю за угощение, командон. – Он приложил руку к сердцу и качнулся в лёгком поклоне. – Что касается этих знаний, то я приобрёл их в Душанбе, в Таджикском госуниверситете. Факультет философии. Там же овладел и русским. Правда, прошло уже четыре года, и навыки не те: в кишлаке не с кем говорить на языке Достоевского.

«Сука Колесников, точно прибью! Тёмный, неграмотный дехканин, блин…» – подумал Кузнецов, но вслух спросил:

– Ничего себе. А почему вернулся в кишлак?

Али помрачнел, вероятно погрузившись в тягостные воспоминания, но после непродолжительной паузы пояснил:

– Умерла моя мама. Отец тоже болен. У него онкология, радоновые источники – причина. Раньше не знали, что горячие воды, бьющие из скал, при частом омовении могут быть опасны, а он лечил ими экзему. Хорошо помогало, но, видать, Аллах послал болезнь не для скорого выздоровления. Ему тяжело справляться с хозяйством, но уезжать в город нельзя. Родился и всю жизнь прожил в родном кишлаке Зонг, около трёх тысяч метров над уровнем моря. Сейчас ниже двух с половиной тысяч метров спускается – сразу давление скачет, кровотечения открываются. А я, единственный сын, обязан жить в родительском доме. Две сестрёнки тоже на мне. А сестра с третьей сестрёнкой… – Он замолчал и неожиданно уткнулся лицом в ладони.

Сначала Кузнецов не понял, в чём дело, но потом сообразил, что парень прячет глаза. В местных наречиях старшие и младшие братья и сёстры по-разному называются, поэтому на вопрос о количестве братьев и сестёр вам могут ответить: трое, а на вопрос о составе семьи можно услышать: десять человек. Просто сестра – это старшая, а сестрёнка – младшая. Так же с братом и братиком.

– Али, что с твоими сёстрами? Они тоже больны? – Сергей учтиво налил ещё чаю и подвинул пиалу собеседнику.

– Их убили. – Он поднял голову. Слёз не было, но глаза покраснели, а нижняя губа еле заметно подрагивала. – Повесили… вместе с мужьями.

У Сергея по спине побежали мурашки. Для мусульманина повешение – самая страшная и позорная смерть, потому что оно закрывает душе вход в рай. Так казнят за вероотступничество или иные тяжкие преступления против веры. Он никогда не слышал, чтобы в советском Таджикистане случались подобные факты. А тут сразу четырёх человек.

– Где и когда это случилось? – Офицер явно недоумевал и, естественно, отнёсся к информации профессионально-скептически, но эмоции собеседника были столь выразительны, что не поверить в его слова оказалось сложно.

Али молчал. На лице явно читались сомнение и нерешительность. Он взял пиалу, и стал заметен тремор рук: то ли от волнения, то ли от страха. Потом поставил чашку на место, так и не пригубив её.

– Моих сестёр убили полтора месяца назад, в Лангаре.

Кузнецов задумался, вспоминая топоним, но кроме афганского кишлака в 10 километрах от границы ничего на ум не приходило. Поэтому, уточнив, что за место собеседник имеет в виду, окончательно опешил от ответа:

– Афганский Лангар? А чего они там потеряли? И вообще, они наши, советские?

– Да, советские. – Ваханец опять замолчал, уставившись отрешённо в окно.

– Али, давай уже рассказывай! Начал, так заканчивай. Не бойся, мы без протокола общаемся. Даю слово офицера, против тебя это использовано не будет. Говори. – У Сергея в голове уже начали проступать очертания одной из версий незаконного перехода границы.

– Они вышли замуж. Там живут наши дальние родственники, и сёстры были сосватаны ещё в детстве, когда была жива мать. – Али вдруг переменился в лице и решительно насупился. – Командон, я тебе расскажу всё, но ты обязан поклясться своим Богом, что не навредишь этим ни мне, ни моей семье, ни моему племяннику.

Кузнецов заулыбался:

– Я коммунист и атеист и не верю в бога.

– Человек без веры – пустой. А ты веришь, я чувствую, пока в коммунизм и своего бога – Ленина. Но это ненадолго, так как страждущий и умный всегда найдёт путь к истинной вере… если успеет. Поэтому клянись своим нынешним богом.

Если бы не этот собеседник, контекст беседы, её место и обстоятельства, то Сергей бы сейчас расхохотался до слёз. Однако ваханец выглядел таким убеждённым в святости подобной клятвы, что офицер чуть было с ходу не поклялся. Но вовремя остановился.

– Ленин давно уже умер, зачем им клясться? – Он улыбнулся. – Я дал тебе слово офицера, оно вернее клятвы любому богу.

– Ничего страшного. Православные русские дорожат мощами и образами своих святых. Вон висит икона твоего нынешнего святого. – Али сначала посмотрел на бюст Дзержинского на столе. Потом передумал и указал на портрет Ленина, который со знаменитым прищуром наблюдал со стены за странным спором. – Поклянись им.

– Ну хорошо, – ухмыльнулся коммунист Кузнецов, – клянусь перед ликом вождя мирового пролетариата, что всё услышанное сейчас не использую против тебя и твоих близких. – Как ни старался подполковник, но улыбки не сдержал, хотя успел её спрятать, отвернувшись к портрету Ильича: «Завтра же понедельник, партсобрание как раз. Может, там сразу и покаяться? Как думаете, Владимир Ильич?»

Но рассказ ваханца быстро затмил комичность эпизода, и даже вождь теперь смотрел не хитро, а вроде как с тревогой и укором.

Со слов задержанного, его старшая сестра была уже лет десять как замужем за афганцем. Полтора года назад Али лично переправил на ту сторону и младшую сестру, после того как в родном кишлаке сыграли свадьбу, на которую жених, также незаконно, прибыл из Афгана. А потом ещё дважды ходил к ним в гости: на афганскую свадьбу и на рождение племянника. Всё так же через речку и мимо пограничников. Крайний, четвёртый, раз он был там месяц назад, уже после смерти сестёр и их мужей, когда забрал племянника и привёз его в свой кишлак, сюда, в Союз.

Али рассказывал, а Кузнецов тихо «прорастал» от услышанного, понимая, сколько дыр этот ваханец пробил в государственной границе и каковы будут последствия, узнай об этом наверху. Он как начальник разведки отряда вместе с самим начальником однозначно слетят с должностей, и это будет ещё не худший исход. В кабинете было жарко, но по спине Сергея покатились капли холодного пота. Он зачем-то взглянул на портрет Ленина. Тот с гневным укором смотрел прямо в глаза: «Ну что, товарищ чекист?! Теперь вас, голубчик, надобно отдать под революционный трибунал!» «Расстрелять к чёртовой матери, без суда и следствия!» – вторил свирепо бюст Железного Феликса на столе.

Али по-своему интерпретировал это залипание взгляда офицера на иконе своего «святого»:

– Командон, ты поклялся…

Кузнецов вышел из лёгкого ступора и глотнул чаю, стремясь снять нервный спазм в горле: «Дело нельзя передавать в следствие. Если там его поколют, то этот проходной двор на границе нам не простят. А нарушитель вроде не врёт. И не факт, что прорывов было не больше… Вот это задница!» Сергей молча наполнил обе пиалы и задумчиво посмотрел на собеседника.

– Не переживай. Он, – разведчик кивнул на образ вождя, – не прощает клятвоотступников. А теперь рассказывай, кто и почему столь жестоко расправился с сёстрами и зачем ты в очередной раз полез за кордон. Да, ещё… мне по-прежнему неясно, почему ты всё же сообщил о приверженности суннитскому исламу и скрывал владение русским языком.

Али помрачнел ещё больше.

– Я знаю лишь то, что их мужей и ещё троих мужчин с кишлака хотели забрать в свой отряд моджахеды. Сперва удалось откупиться, но через некоторое время требование вступить в бандформирование повторилось. Они отказались, а выкуп им назначили непосильный. Тогда «в назидание» застрелили одного из мужчин. Остальные успели скрыться, но мужей моих сестёр поймали. Поняв, что все они исмаилиты, а их жёны ещё и шурави13, всех объявили кафирами, то есть предателями Аллаха, и повесили.

– Кто эти касапы14, ты знаешь? – Сергей напрягся, опасаясь услышать подтверждение ранее полученной информации о расправе над несколькими афганскими семьями, якобы совершенное договорной бандой Наби Фаруха.

Договорными называли формирования, которые обязывались не нападать на советских пограничников и воспрещали использование подконтрольной территории для враждебных целей другими душманами. Кузнецов лично встречался с Наби. Он, конечно, был тот ещё урод, но тонна соляры в месяц в довесок к лояльности русских считалась невысокой платой за тишину вдоль 40 километров границы. Главарь слово держал, при этом шурави ненавидел точно, хотя и боялся их не меньше. Сергей в этом не сомневался, однако достигнутый статус-кво ценился намного выше справедливой пули в башке головореза. Поэтому иезуитская практика пограничной разведки хранилась в строжайшей тайне, а творимый порой такими бандами в своей вотчине беспредел сливался местной службе безопасности ХАД – пусть сами разбираются, это их страна, их нравы.

– Пока лишь знаю, что они пуштуны, а значит – сунниты. Бандформирование привержено афганской партии «Парчам». Для выяснения имени убийцы я и шёл туда. А когда был задержан… Твой майор-дознаватель тоже суннит. Мне бы не выбраться тогда, если б признался ему, что исмаилит.

– Поэтому ты и прибегнул к такийе и вообще закосил под неграмотного дурачка?

– Да. – Али виновато посмотрел в глаза.

Кузнецов чуть улыбнулся:

– Дорогой мой, дознаватель – он таджик и, конечно, соблюдает культурные обычаи мусульман. Но в первую очередь он советский человек, коммунист и офицер. Для него не важны твои вера, племя или род. Он беспристрастно расследует совершённое преступление. И всё!

– Тогда зачем он выспрашивал о той ветви ислама, которую я исповедую? Разве это важно для выяснения обстоятельств моего дела? Когда я убедил его, он так и сказал: «Хорошо, что ты не исмаилит». До сих пор эта враждебность к нам сохраняется в исламском мире. Многие невежественные мусульмане каждую пятницу посещают свои мечети, исполняют массу ритуалов и обрядов, будучи дальше от Аллаха, чем… ты – коммунист и христианин. И дознаватель твой – он лишь сверху коммунист, а внутри он мусульманин. Какой он коммунист, я не знаю, но мусульманин он – пустой: вместо Аллаха в своей душе держит страх перед кем-то, кого сам не знает. А ты, командон, христианин. В твоём сердце уже поселились сомнения. Пусти внутрь Христа. Тебе проще именно Ему довериться, чем принять истину от Магомеда, Будды, Зардушта или Моисея. Хотя, по сути, неважно, кто наполнит сердце, лишь бы истиной…

Сергей задумчиво покачал головой:

– Я подумаю о твоих словах, Али. Спасибо за совет. Но давай закончим сначала мирскую часть нашей беседы. Итак, узнал бы ты имя убийцы, и что потом?

Собеседник посмотрел в потолок.

– Когда пришла весть о смерти сестёр, то я спросил совета у халифа: «Что делать с новостью, что сегодня принесли в мой дом?» – Ваханец опустил голову и спокойно посмотрел на офицера. – Глава исмаилитской общины ещё не ведал о нашем горе. Он долго читал священную книгу Ихтиорат, по-русски это книга «Выбор», где расписано, чему благоприятствует каждый день в году. Потом что-то долго вычислял и дал мне ответ: «Новость требует от тебя отмщения. И благоволить ему будет любой понедельник до момента осеннего равноденствия». Через несколько дней отец поведал халифу о страшном событии, и они вместе принялись отговаривать меня. Халиф говорил, что Ихтиорат может ошибаться и вообще многое в древней книге сейчас уже сложно понять… – Али опять замолчал, уставившись в окно.

– Ну а ты? – разведчик лихорадочно пытался облечь в мыслительную форму то ощущение, которое, наверное, испытывает хищник, почуявший добычу.

– Я исполню волю Ихтиората, даже если не успею до истечения благоприятного срока.

Кузнецов молча подошёл к двери и позвал выводных, что приконвоировали задержанного из изолятора временного содержания. В кабинет зашли два вооружённых солдата.

– Али, посиди здесь. Я через пятнадцать минут вернусь. – Офицер зна́ком показал, чтобы конвойный надел нарушителю наручники, а сам вышел в коридор.

Глава 4

1983 год.

Кузнецов почти ворвался в кабинет к капитану Колесникову:

– Макс, вызови подполковника Галлямова, срочно! И мигом найди зама ишкашимского коменданта по разведке. Жду в кабинете его звонка, прямо сейчас. Три минуты тебе, и с материалами проверки по задержанному сразу ко мне. Да, и Джафара тоже. Уголовку пусть не забудет. Давай быстро только, нет времени! – Дверь с грохотом хлопнула, начальник отдела поспешил по коридору в свой кабинет.

Навстречу выводные вели Али. Конвойный, увидев подполковника, не дожидаясь вопроса, сообщил:

– В туалет попросился.

Сергей пропустил их и, схватив за рукав второго конвойного, тихо поинтересовался, как задержанный высказал свою просьбу. Ефрейтор улыбнулся:

– Да так и сказал: «Брат, своди в туалет».

– По-русски?

– Ну да. Хотя начкараула предупредил, что он ни бум-бум.

– Осторожно с ним. Наручники не снимать – пусть ссыт прям так, стоишь сзади.

Телефон в кабинете начальника загудел сразу, как только хозяин закрыл двери и успел раздвинуть шторки, закрывающие карту на стене.

– Товарищ полковник! Замкоменданта по разведке капитан Мухробов, – представился подчинённый из комендатуры в Ишкашиме.

– Мураджон, ты когда в Зонге был последний раз? Здорово.

Капитан сразу напрягся. В отделе его все называли на русский манер – Мишей, а Мураджоном иногда именовал только начальник. Такое «уважение» означало какой-то косяк с его стороны, и, значит, разговор будет явно не про успехи на ниве оперативной работы.

– День добрый, Сергей Васильевич. Неделе две назад… И вот завтра собираюсь ехать, – мгновенно сориентировался опытный оперативный офицер, каким-то чутьём ощущая, что именно недовольство работой в кишлаке – причина воскресного звонка.

Миша был рушанцем. Тоже памирский этнос, представителей которого в местном фольклоре нарекли самыми хитрыми прохиндеями во всём Таджикистане. Почему именно их, Сергей не знал, но подчинённый на все сто процентов оправдывал народную молву.

– Мураджон Ниязович, то, что ты чуешь недобрый настрой начальника, это очень здорово. Только тебе это не поможет; не в этот раз, по крайней мере. Ты в Зонг не завтра поедешь, а сейчас, сразу после нашего разговора. И к двадцати двум ноль-ноль жду от тебя доклад, прямо с места. Там есть телефон?

– У старейшины, если не сломался… – Миша понял, что накосячил где-то серьёзно, коль начотдела назвал его не просто по имени, а ещё и с отчеством. Поэтому спрашивать, о чём доклад, не стал, дабы не переводить раздражённое недовольство начальства в разрушительный гнев.

– Ты задержанного нашего пробивал по окружению? Его семья, чем в кишлаке занимался, друзья, родственники, где учился, служба в армии? Колесникову передал информацию? У тебя там вообще какие позиции? Что за агентура?

Капитан перевёл дух и тяжело задышал.

– Да, всё передал. В армии он служил. Колесников отправил запрос в военкомат республиканский. В областном, в Хороге, сказали, что он в центральном на учёте стоит. Семья… мать умерла, остался отец в кишлаке и две сестры. Не женат. По работе… он два года как приехал за отцом ухаживать. Работа какая в кишлаке – только чабаном или так, по хозяйству. Всё вроде. А друзей вроде нет особо. Да там и молодёжи-то осталось человек пять – семь, остальные – старики да пожилые.

– Это всё? А откуда приехал и чем занимался до этого – выяснил? Образование?

В этот момент в дверь постучали, и в кабинет вошли капитан Колесников и майор-дознаватель. Кузнецов жестом указал на стулья.

Замкоменданта что-то невнятно промычал про конспирацию, но, как истинный рушанец, мигом сообразил самоубийственность такого ответа.

– Я, Сергей Васильевич, в прошлую командировку поставил агентуре задачу подсветить по всем этим вопросам. И как раз завтра намеревался ехать встречаться с ними.

– Кто у тебя там?

– Два источника – агент Борз и Каюм. – Капитан уже взял себя в руки и наперёд просчитал свои дальнейшие ответы. – Справки по прошлым встречам готовы…

«Но в делах их ещё нет, потому что в отряде он не был как раз две недели», – иронично подумал Кузнецов, прекрасно понимая ход мысли своего нерадивого подчинённого.

– Сразу после Зонга планировал привезти их в отряд и отписаться по результатам выполнения агентами задания, – закончил доклад капитан Мухробов, но Кузнецов его уже не слушал.

Он спокойно просматривал куцую справочку капитана, что тот передал Колесникову по результатам отработки окружения Али.

– Вы, Мураджон Ниязович, стали предсказуемо неинтересны в оправдании своей профессиональной импотенции. Но к этому мы вернёмся позже, а сейчас записывайте вопросы, ответы на которые я жду сегодня к двадцати двум ноль-ноль. Готовы?

– Так точно, – по-уставному еле вымолвил капитан, впервые узнав, что импотенция бывает не только сексуальной.

– Когда и откуда Али приехал в кишлак? Полный состав его семьи, место нахождения всех сестёр… и сестрёнок! – Последнее слово Кузнецов рявкнул так резко, что Колесников аж вздрогнул. – Это я вам говорю, чтобы потом не выслушивать бред, что выяснили только про старших сестёр, так как про младших я не просил. – Начальник тут же взял себя в руки. – Далее. Кто конкретно сейчас с ним живёт вместе, особенно дети? Когда и за кого вышли замуж его сёстры, где они и их мужья в данный момент? – Сергей замолчал, глядя на дознавателя, и спустя несколько секунд продолжил: – С собой возьми обязательно пару надёжных бойцов. В доме Али проведёшь обыск. Тебе перезвонит через десять минут дознаватель, скажет, что искать, продиктует поручение. Не забудь про понятых и по результатам протокол составь нормальный! Всё понял?

– Так точно…

– Отца только не пугай. Поговори аккуратно про сына, что да как; может, он сам расскажет что интересное. С Зонга вернёшься – сразу в отряд. Меры безопасности в дороге! Движение только посветлу. Тридцать километров от Ишкашима, но всё равно возьми с собой КВ-радиостанцию. Через дежурного по комендатуре быть на связи. Вперёд. Жду результата.

В кабинете словно запахло дымом от напряжения и начальственного гнева.

– Макс, ты вызвал Галлямова? Где он?

– Да, уже идёт. Сказал, десять минут.

– Значит, тебе. Звони в отдел в Душанбе, начальнику отделения контрразведки. Кровь из носа завтра до вечера нужно получить копию учётной карточки из республиканского военкомата. Где это задержанный служил и почему стоит на закрытом воинском учёте? В республике вроде мобрезерв только старших офицеров ведётся и зарезервированных запа́сников по линии ГРУ. Кроме того, пусть завтра сгоняют в Таджикский госуниверситет. Али учился там, несколько лет как закончил факультет философии. Нужна копия личного дела студента. Ещё лучше пообщаться с деканом или преподами: как охарактеризуют его, может, что интересное вспомнят. И третье. Проверки из КГБ так и не пришли. Попроси, чтобы прозвонили и поторопили – у нас срок дознания истекает через несколько дней. Всё, иди.

Колесников встал и только подошёл к двери, как она открылась: прибыл заместитель Кузнецова подполковник Галлямов.

– Привет, Тимур, присаживайся. Дело срочное, сейчас обсудим. Макс, подожди ещё секунду. Прикрой дверь.

Капитан закрыл дверь и повернулся к начальнику.

– Макс, тебе скидка лишь потому, что ты всего два месяца как из академии. Пока нет времени всё рассусоливать, но ты уже понял, да?

Колесников покраснел и виновато потупил взор:

– Да. Только… он сказал, зачем шёл в Афган?

Сергей сделал вид, что вопроса не услышал.

– Али говорит по-русски, как мы с тобой, а ты за десять дней работы с ним так этого и не выявил. Запомни, здесь Памир. Он, как лоскутное одеяло, состоит из десятков этносов, религиозных течений, племён, родов и хрен ещё знает чего. Забудь, чему тебя учили на занятиях по оперативной психологии и разведдеятельности. Проникнуть в среду большинства этих сообществ и групп почти нереально, поэтому классических агентов у нас практически нет. Какова бы ни была основа вербовки, этнопсихологические и религиозные особенности играют решающую роль. Агент-пуштун с радостью сольёт тебе туркмена, но хрен что сообщит про своего соплеменника, даже живущего в другом кишлаке. Так же и остальные. Я не говорю уже о межконфессиональных противоречиях, когда своих единоверцев выгораживают, а соседа, исповедующего ислам иного толка или вообще иную веру, могут запросто оговорить. Родоплеменные связи и религиозная самоидентификация – вот что ты должен выяснить о своём собеседнике в первую очередь. Не выяснив этого и не зная нюансов его мировоззрения, невозможно понять мотивы поступков и тем более спрогнозировать действия. О моделировании поведения я уже даже и не говорю… Али – красноречивый тому пример. Он исмаилит. Одно из самых закрытых религиозных сообществ. Ты, надеюсь, знаешь, что, выживая во враждебном окружении, им веками приходилось оттачивать и конспирацию, и навыки выживания, и способность приспосабливаться к обстоятельствам? Для тебя это профессия, а для них это жизнь! Миша сегодня поедет пытать своих агентов в кишлаке Зонг, там как раз в основном все исмаилиты. Есть несколько семей просто мусульман шиитского толка, и вроде две семьи зороастрийцев. Так вот, они наговорят ему с три короба обо всём: кто у кого украл курицу, где кого видели в округе, у кого ружьё незаконно хранится и где выращивают мак. Но! Если только это не будет касаться их единоверцев. Здесь живут прекрасные люди, однако такая раздробленность заставляет их сжиматься в своих группах и оберегать себя от чужого пристрастия. Поэтому бери книги и читай, читай, читай! Ты не сможешь эффективно работать как разведчик, тем более как вербовщик, пока не станешь мусульманином больше, чем они, таджиком больше, чем таджик, и так далее… Ты понял меня, Макс?

– Да я и так уже почти не сплю, Коран конспектирую… – Офицер вытер пот со лба.

– Молодец. Только подойди к подполковнику Галлямову – у него много полезных книг, он тебе посоветует, что выбрать. А то, глядишь, так и потеряем будущего гения оперативного сыска – ненароком обрезание сделаешь, и мне из-за этого строгача по партийной линии влепят.

Все рассмеялись. Обстановка чуть разрядилась, и Колесников ушёл выполнять поручение.

– А теперь ты, Джафар, – строго обратился Кузнецов к дознавателю. – Блин, я, конечно, рад, что ты суннит, но какого хрена ты это с Али обсуждал?! Решил теологический диспут провести? Ты же опытный опер, тебе уже под сраку лет! Вон седой, как старый мерин! Мне что, и с тобой политзанятия проводить о свободе совести в Советском Союзе? Или, может, сразу на парткомиссии это обсудим, а? Он из-за тебя закрылся. Он исмаилит! Ты что, сразу не понял этого? И вообще, что за хрень религиозная из тебя попёрла?

Майор покраснел так, что его смуглая морщинистая кожа приняла оттенок перегретой печки-буржуйки. Богатые усы распушились, а губы задрожали.

– Васильич, да не обсуждал я ничего такого с ним! Спросил национальность, он ответил, что ваханец. Я ему и сказал, что нет такой национальности, это просто этническая группа, а национальность: таджик, узбек и так далее. «Значит, таджик», – говорю. Записал в протокол. Он спросил: суннит я или шиит? Я говорю: суннит… просто чтобы контакт наладить. Он и ответил, что тоже суннит. Ну и всё.

– Суннит, шиит, ваххабит… Как вы задолбали уже! Скорее бы перевестись куда-нибудь в Мурманск, где из людей одни белые медведи. Ладно, проехали. Испугал ты его, короче. Но сейчас важно другое. Хорошо подумай, и через пару часов нужны предложения, по каким основаниям мы можем уголовное дело прекратить. Естественно – законным, и чтобы прокурору не стыдно было в них поверить. Разговор с ним я беру на себя. Подкидываю пока одну подсказку. У Али фактически на иждивении находятся два человека: отец, больной раком, и пятилетний племянник – сын старшей сестры. Все живут в Зонге. Правда, относительно мальчишки нужно проверить, но, думаю, Мухробов с этим справится. Вот такая вводная… И да! Пацан, вероятно, до сих пор без советских документов.

Галлямов и дознаватель недоумённо переглянулись.

– Джафар, пока иди кубатурь над проблемой. Потом всё объясню. И прекращай свои эти «Чё почём, откуда призвался?» с религиозным оттенком.

– Командир, да я… да я от тебя лишь узнал, что наш Навруз на самом деле языческий праздник огнепоклонников-зороастрийцев. Какие религиозности, ты чего?

Офицеры по-дружески рассмеялись.

– Всё, иди. И сразу позвони Мухробову, проинструктируй его относительно обыска. Не приведи Аллах, если в кишлаке про шмон узнают. С отцом чтобы уважителен был и объяснил старику: сам не растреплется – о следственном мероприятии никто и не узнает. Джафар! Миша накосячит – отвечать будешь ты. Понял?

Майор молча встал и направился к двери.

– Стой! – опять у самого выхода остановил начальник подчинённого.

– Да понял я, Васильич! Заинструктирую, как душару на учебке перед стрельбами.

– Скажи ему, пусть возьмёт на комендатуре канистру керосина, муки, сколько не жалко, и ящик сгущёнки. Всё отдаст отцу задержанного, там как минимум один ребёнок. И спички ещё пусть не забудет. Если комендант бухтеть начнёт, на мой приказ разрешаю сослаться.

Дознаватель ушёл.

Кузнецов быстро рассказал своему заму суть откровений ваханца. Тот тоже пошёл пятнами, почуяв, в какую задницу его показания могут завести. Решили, что заместитель срочно выйдет на следующей неделе для проверки на комендатуру и проведёт там контрольные встречи с прикордонной агентурой, состоящей на связи с Мухробовым. А по самому замкоменданта необходимо что-то делать. Не дай бог каналы нелегальной переправы – не результат его разгильдяйства, а… Об этом думать даже не хотелось.

Касаясь истории с якобы погибшими женщинами, Галлямов подтвердил, что пару недель назад один из загранисточников действительно сообщил об убийстве именно в Лангаре нескольких местных. Кровь несчастных на руках этого козла – Наби Фаруха.

– Точно! И к партии «Парчам» он примкнул недавно. Сто процентов, казнь сестёр Али – его работа. Неймётся уроду. Но пока он держит участок ишкашимской комендатуры в тишине, убирать его нельзя – у нас хотя бы левый фланг отряда «обеззаражен». Свято место пусто не бывает. Уйдёт Наби, кто придёт? Сможем договориться? Информация по Вахиду, кстати, тоже от него; обещал помочь разобраться с упырём, если тот появится на его территории.

– Вахид… – Сергей задумался, услышав имя главаря бандформирования, виновного в гибели уже трёх пограничников. – Действительно, в Афганистане много секретов, но нет ничего тайного. Тимур, ну-ка неси материалы по нему.

Чутьё не подвело Кузнецова. Вечером следующего дня пришла телеграмма из Душанбе, где указывалось, что в 1979–1981 годах задержанный проходил срочную службу в городе Чирчике Туркменской ССР, в/ч 35651. Призван был после окончания Таджикского госуниверситета. Колесников прозвонил коллегам в Ашхабад, и те, немного удивившись, сразу сообщили, что данная воинская часть является «15-й ОбрСпН». Капитан впервые слышал подобную аббревиатуру и, когда доложил Кузнецову, предположил, что это отдельный строительный батальон. Начальник мог бы пошутить, однако в Советском Союзе мало кто знал её расшифровку.

– Ну да. Отдельный точно, только не батальон, а бригада. И не строительная, а специального назначения… ГРУ. Позвони в караулку, скажи, пусть задержанного приведут. Нужно ещё раз его допросить.

Али на вопрос о службе в армии ответил кратко, что был командиром отделения и демобилизовался сержантом. Понимая, что парень под подпиской о неразглашении, Сергей сразу сообщил о своей осведомлённости об его приписке к частям военной разведки:

– Я офицер КГБ, мне можно рассказывать такие вещи, потому что расписку о неразглашении у тебя отбирал тоже офицер госбезопасности.

Довод был так себе, но он подействовал, и оказалось, что парень служил в составе 156-го отдельного отряда спецназначения, который участвовал в 1979 году в штурме дворца тогдашнего президента Афганистана Хафизуллы Амина.

– Нашу часть называли «мусульманский батальон», потому что личный состав был из таджиков, узбеков и туркмен, а под Кабулом действовали в афганской форме. Все знали языки, набраны в отряд из частей спецназа и ВДВ по всему Союзу. Но многих, как меня, сразу призвали в пятнадцатую бригаду. Я был в сборной университета по лёгкой атлетике, кандидат в мастера спорта, да и учился хорошо. – Он испытующе посмотрел на офицера. – Командон, ты поклялся!

– Не переживай, Али, всё только между нами. И у меня есть новость про убийцу твоих сестёр… – Теперь уже Сергей сверлил собеседника немигающим взглядом.

Тот переменился в лице: смуглая кожа словно ещё больше потемнела, зелёные глаза вспыхнули дьявольским огнём, губы напряглись в каком-то яростном оскале.

– Ты скажешь мне его имя?

– Да. Его зовут Вахид. Более того, я скажу, где найти шайтана, и помогу тебе до него добраться, потому что кроме твоих сестёр он убил и троих пограничников. Ребята все русские, поэтому возмездие за них осуществить должно государство, но мы бессильны пока сделать это. И если ты сможешь отомстить за своих родственников, то утешишь и родителей погибших солдат…

– Говори, я согласен, – резко прервал Али Сергея, не дослушав его до конца.

Кузнецов внимательно наблюдал за мимикой и жестами ваханца, пытаясь по невербальным сигналам и неосознанным движениям прочесть в них ответ на главный вопрос: «Не подведёшь ли ты меня, Али?» Собеседник весь словно напружинился, корпус подал вперёд и в нетерпении даже привстал со стула. Разведчик медленно переместил взгляд с его лица на сжатые кулаки с побелевшими от напряжения костяшками пальцев. Тот проследил направление внимания офицера, после чего шумно выдохнул и, распрямив ладони, растёр их, будто смывая с рук невидимое напряжение.

– Ты можешь положиться на меня, командон, не подведу – я не кафир и вешать собак не буду. Зачем душе, проданной шайтану, скитаться по земле рядом с душами моих несчастных сестёр? Аллах всемилостив и, может, за моё великодушие к отродью Ибиса… да простит Всевышний за осквернение языка именем дьявола… примет невинно убиенных Бахору, Зевар и их мужей… Аллах, Азза ва Джаль! – Ваханец молитвенно провёл по лицу ладонями. – Я сделаю это так, как делали мои предки – ритуальным кинжалом ассасинов. Он умрёт, а его род пусть будет в ужасе.

Сергей внутри даже улыбнулся сам себе, заметив, что Али чутко уловил его сомнения в правильности помощи в столь неоднозначном деле, как месть. Но ещё больше его удивило то, что сам он не был уверен в практической осуществимости акции, а исмаилит решил, что собеседника-атеиста могут беспокоить «посмертные мытарства чёрной души нечестивца».

– Это твой акинак? – Сергей вытащил из ящика и положил перед Али старинный кинжал в потемневших серебряных ножнах. – Нам важно, чтобы банда касапа исчезла вместе с главарём, а что будет с его душой, пусть действительно решает Аллах. Извини, вчера провели обыск в твоём доме, изъяли холодное оружие. Таков порядок. Но соседи ничего не знают, поэтому честь семьи не посрамлена. Отцу привезли керосин, продукты и сладости для племянника. Ты же не думал, что я сразу поверю твоим словам?

Невероятная гамма эмоций промелькнула в мимике парня, окончившись гримасой ужаса.

– Надеюсь, никто не прикасался к клинку? – тихо спросил Али. – Его нельзя трогать.

– Я точно нет. Ещё даже не видел, – спокойно ответил Сергей и извлёк акинак из ножен.

– Не хватай только лезвия пальцами, а то… умрёшь! Никто не знает, сколько ему лет. Известно лишь, что ко времени создания тысячелетие назад империи Сельджуков им уже убили десятки врагов-исмаилитов, а уж сколько крови он пролил во времена хашашинов…

Деревянная рукоять без гарды потемнела от времени, однако заклёпки явно были свеже́е, чем металл самого клинка. Вероятно, накладки уже меняли, возможно не раз. Кузнецов медленно повертел оружие, разглядывая его со всех сторон, обратил внимание на разную толщину тёмно-серебристого клинка и его плавающую ширину. Местами виднелись мелкие каверны, однако режущая кромка оказалась неожиданно острой – Сергей даже не заметил, как порезал соскользнувший палец, лишь слегка прикоснувшись к лезвию. Судя по всему, кинжал действительно помнил многое, коль металл так истончился, а поверхность обглодало время.

– Какой острый! Хорошо сохранился, если ему действительно столько лет. А что это за крылышки отчеканены у основания? Да ну! Немецкий орёл, что ли? Так это фашистский штык, наверно; какая тысяча лет?! – Офицер снисходительно улыбнулся, показывая собеседнику увиденное клеймо.

Али даже не взглянул:

– Там знак благого духа фраваши, о котором в своём откровении говорил пророк Зардушт. Ты знаешь, кто это? Посмотри внимательно: клеймо сильно истёрлось. И будь аккуратней, акинак уже сделал тебе предупреждение.

Кузнецов осторожно переложил кинжал в левую руку, слизнул алую каплю с подушечки пальца.

– Слышал… – протяжно ответил он и, прищурив глаза, поднёс чеканку к свету настольной лампы: – Действительно, как интересно выполнено. Когда-то бороздки, наверно, были залиты золотом – с края в глубине виден ещё блеск. Да, это не свастика; в центре просто круг, а сверху, похоже, человеческий профиль. Любопытная вещичка. Откуда он у тебя? – Офицер спрятал акинак в ножны и положил его ровно посредине между собой и собеседником.

– Кинжал передаётся по наследству. Год назад, будучи при смерти, отец завещал его мне. А на следующий день он резко пошёл на поправку. Отец сказал: это была воля Всевышнего, потому что акинак просто так не попадает в руки никому. И к тебе, кстати, тоже. Любой, кто хоть раз сжал рукоять кинжала, становится его слугой. Кому он доверился, тому уготованы священная миссия защитника и помощника или смерть. Не спрашивай только, защитника кого. Никто не знает, кроме самого акинака; он выбирает достойных. И пока человек не докажет своей богоизбранности делами, ему нельзя прикасаться к лезвию.

Повисла пауза. Оба смотрели на лежащий между ними артефакт.

Первым заговорил Кузнецов:

– Какими делами?

Али просто пожал плечами и, посмотрев в потолок, поднял кверху ладони.

– Не знаю. Всевышний ведает. Аллах, Бог, Дхарма, Ахура-Мазда, Яхве, Брахман… может, твой Ленин. Выбирай, кто больше нравится, и слушай. Если он истинный, то всё тебе скажет.

Сергей, сам того не замечая, украдкой взглянул на портрет Ленина.

– А если не скажет?

– Если он истинный, а ты умеешь слушать – обязательно скажет. Если не умеешь, то обязан научиться, вернее, прийти к этому состоянию слушания. Кинжал готов ждать. Иначе ты становишься ему не нужен здесь, на земле…

Рука офицера невольно потянулась к ножнам. Он крепко обхватил рукоять, не поднимая оружия со стола.

Али продолжил:

– Самый древний владелец, о коем известно моей семье, – это предок по мужской линии в тринадцатом колене. Он первый мусульманин в нашем роду, а его отец – последний зардушит. Пришедшие полчища Тамерлана вырезали огнепоклонников. В четырнадцатом веке прапрадед принял ислам шиитского толка и сразу подвизался к общине исмаилитов, где вскоре стал пиром – главой общины. До прихода советской власти все мои деды были пирами, хотя всегда и вера зардушитов, и наша подвергалась гонениям. Этот пост наследовался, а с ним передавался акинак. Потом светская власть разрушила религиозные структуры, и пиров перестали избирать. Остались халифы – местные главы небольших общин. До болезни таковым был и мой отец.

Кузнецов разжал пальцы, посмотрел на порез – крови уже не было – и широко улыбнулся:

– За столько лет никто так и не понял, кому должны помогать эти избранники и кого защищать? Да уж! Сначала ты заставил меня поклясться перед портретом товарища Ленина, а теперь говоришь, что надлежит узнать у него имя моего тайного подзащитного. Интересно, как? Не в мавзолей же идти. – Сергей снисходительно засмеялся. – Ладно, давай закончим то, с чего начали разговор. Только прежде теперь ты должен поклясться мне в трёх вещах. Готов?

– Говори.

– Первое. Содержание нашего разговора не подлежит оглашению. Второе. Ближайший год для всех родственников и знакомых ты будешь в тюрьме, поэтому ни видеться, ни общаться ты с ними не сможешь. Мы вдвоём съездим в Зонг, ты сам объяснишь это отцу, попрощаешься и на год исчезнешь. Обязуюсь проследить, чтобы семья не бедствовала. Поможем и дровами, и всем остальным. Не волнуйся, без тебя не пропадут. И третье. Я решу твою проблему с уголовным делом, помогу покарать убийцу сестёр, но ты поможешь Родине в борьбе с душманскими бандами. Как? Расскажу позже. Уверен, ты сможешь. И ещё. Впредь без моего разрешения ты никогда не появишься на территории Ваханского коридора и тем более в афганском кишлаке, где жили твои сёстры, – в Лангаре. Если готов, вот новый протокол твоих показаний по уголовному делу, чтобы прокурор мог прекратить его. А здесь, – он положил перед собеседником чистый лист и ручку, – запечатлеешь свою клятву; содержание помогу изложить.

Кузнецов подвинул кинжал к Али, откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на ваханца. Тот взял акинак за рукоять и медленно извлёк его из ножен.

– Теперь мы оба слуги этого господина… Поскорее узнай у своего Бога, зачем кинжал выбрал тебя, – и, вернув его опять на середину стола, придвинул белый лист: – Диктуй, что писать.

Глава 5

1983 год.

Москва в течение пяти дней согласовала замысел проведения агентурно-боевой операции по уничтожению бандформирования Вахида и, собственно, ликвидации её главаря. Такая сговорчивость Центра обуславливалась тем, что на территорию Пакистана направлялись агенты и, соответственно, в случае их пленения предъявить СССР будет всё равно нечего – кровная месть, ничего не поделаешь: «Советский Союз не имеет никакого отношения к иностранным гражданам, задержанным на территории Пакистана». Да и сдаваться в плен Али точно был не намерен, свято веря в незавидную участь, какую в таком случае ему уготовит мистический акинак.

Для работы вместе с ваханцем, или агентом Ассасином, как он теперь числился в негласном аппарате КГБ СССР, Кузнецов отобрал надёжного конфидента из числа пуштунов в нейтральной бандгруппе другого полевого командира. Данное формирование как раз действовало на приграничной с Пакистаном территории. Оно остро враждовало как с моджахедами Наби Фаруха, так и с беспринципной бандой Вахида, который уводил скот и грабил родовые кишлаки обоих душманских группировок. Формирование считалось нейтральным, потому что советским гарнизонам препятствий не чинило, но и на контакт с «неверными» шурави главарь не шёл.

Молодого пуштуна год назад завербовал офицер разведотдела, прикомандированный к полевой оперативной группе загрангарнизона Бондар-пост, что дислоцировался рядом с Пакистаном. Дерзкий парень, будущий агент, похитил в родовом кишлаке Наби Фаруха девушку, дочь одного из полевых командиров главаря. Естественно, сделал это с благими намерениями – жениться. Однако родители невесты и родственники, мягко говоря, оказались категорически против, потребовав вернуть дочь. Жених отказался. Мнения невесты в этом споре, конечно, никто не спрашивал, хотя она выразила своё желание выйти замуж. Согласно пуштунскому кодексу чести пуштунвали, такое поведение иноплеменника считается тяжким оскорблением родителям, и на совете старейшин пылкому юноше был объявлен бадал, или месть за оскорбление. В таком случае кодекс предписывает компенсацию от обидчика и его племени, вплоть до убийства. Главарь нейтральной банды, хоть и враждовал с Наби Фарухом, усугублять конфликт ещё и межплеменной кровной местью не желал. Поэтому он, как говорится, «с темы съехал» и приказал парню вернуть дочь родителям, а вместо этого купить себе белую ишачку или, если позволяют средства, завести бачу-бази. Однако юноша богатством ещё не разжился да и любимую ишачку уже имел, правда, обычную – серую. Но, как известно даже последнему дивону15, ни животное, ни мальчик для сексуальных утех бача-бази родить наследника не могут, поэтому бедняга впал в «пуштунскую депрессию», то есть накурился гашиша и ночью случайно забрёл на минное поле вокруг советского загрангарнизона. Цепанув растяжку, чудом получил всего два осколка в ногу. От боли дурь его отпустила, и, переждав в траве пулемётную реакцию сторожевого охранения русских, он благоразумно остался лежать до самого рассвета.

Утром афганского Отелло нашли, оказали медпомощь и отдали разведчику. Тот сразу понял, что перед ним не простой дехканин, а душман из местного бандформирования. Офицер велел принести с кухни котелок ароматнейшего плова, налил в прозрачный графин холодной воды и всё это поставил на виду у бедолаги. Так радушно, но дозированно утоляя его наркотический сушняк и голодняк, разведчик и выведал у боевика всю вышеописанную историю.

– Делов-то! – в конце сказал он. – Вон стоит на краю хибара, видишь? – Офицер показал на саманную постройку за окопом, на краю минного поля. – Разрешаю спрятать там свою Гюльчатай на пару месяцев. Пусть поживёт, никто ничего не узнает. Поставлю её на довольствие у нас. А ты, пока решаешь возникшую проблему, будешь тайно навещать невесту и заодно приносить мне информацию о происходящем в твоём бандформировании.

Парень задумался, и чтобы этот процесс не затягивался, разведчик добавил:

– Ну, или сажаю тебя на БТР и отвожу в кишлак к своим, а там уже сам объясняй, где ты был и что делал у шурави, за что они тебя подлечили и с таким почётом домой вернули.

Убедительность довода была железобетонной даже для человека с наркотическим абстинентным синдромом, и, попросив ещё плова, юноша согласился на всё. Для надёжности разведчик пообещал, что если парень обманет, он сообщит Наби Фаруху, в каком кишлаке сейчас дочь его командира. Юноша поклялся на Коране, а разведчик в качестве свидетелей этого притащил в дом ещё двоих солдат-мусульман, дабы не соблазнять вновь завербованного агента ересью, что клятва, данная «неверному», силы не имеет.

За пару месяцев парень вымолил у родственников невесты согласие на свадьбу, преподнеся им в качестве калыма исправный русский грузовик ГАЗ-66, что он лихо отбил или угнал у шурави в ходе ожесточённого боя. Естественно, идущую под списание машину подшаманили для приличия и передали боевику его новые советские друзья. Еженедельно работая в хибаре над будущим наследником, агент параллельно предоставил такую информацию, которая уже не оставляла ему обратной дороги.

Через некоторое время оба племени – жениха и невесты – хорошо погуляли на их свадьбе, ну и… привычно продолжили враждовать. То ли из-за очерёдности полива своих полей водой единственного в округе скудного ручья, то ли ещё из-за чего. Как говорится, был бы кодекс у чести, а уязвить её повод найдётся. Но разведку это уже не интересовало, главное – агент надёжно от неё зависим, в относительной безопасности, заинтересован в работе и делает её качественно. Более того, парень проявил себя отчаянным моджахедом и постепенно заслужил уважение у главаря бандформирования. Тот хотел его назначить одним из своих помощников, но воин попросил дать возможность пожить обычной жизнью с молодой женой. Главарь разрешил, при условии, что боец всё же будет привлекаться для сложных дел. Таким образом агент получил определённую свободу действий и по-прежнему владел всей обстановкой в районе и в своём бандформировании.

За два дня до вывода Ассасина на афганскую сторону и его знакомства с напарником Кузнецов, как и обещал, повёз ваханца домой. Выехали рано утром, так как предстояло осилить больше 130 километров горной дороги вдоль реки Пяндж.

Сколько раз ни ездил Сергей этим и другими памирскими маршрутами, никогда не мог не то что задремать, а просто оторвать глаз от окна. И дело не в инструкциях и приказах, написанных кровью военных, погибших в засадах, и запрещавших отвлекаться от наблюдения за своими секторами. И не в убитых дорогах и сложностях трасс, когда от скорости реакции зависит твоя жизнь: успеешь или нет открыть дверцу и выпрыгнуть из срывающегося в пропасть авто. И даже не в камнепадах и селях, предупреждающих лишь за несколько секунд своим грохотом: «Тормози!» или, наоборот, «Газуй!».

Нет. Дело в пейзажах, каждый раз завораживающих своей величественной красотой и грандиозностью замысла их творца. Вечность, застывшая в недоступных горных пиках, до которой, кажется, можно дотронуться рукой. Бесконечность, взрывающаяся на выходе из ущелья ослепительным солнцем и небом, готовым лопнуть от распирающей его синевы. Необузданная мощь в теснинах, выворачивающая наизнанку реку, до этого лениво текущую по долине. Девственная чистота, белой фатой лежащая на вершинах хребтов и на кронах цветущих по весне садов. Древность, повсеместно выступающая руинами крепостей, о защитниках которых порой не осталось даже легенд. И ничтожество твоей собственной персоны на фоне этих масштабов, размеров, эпох.

А ещё Сергея поражало, как меняется восприятие здешнего ландшафта и природы в зависимости от сезона и даже времени суток. Конечно, самый живописный вид – это весной и до середины лета, когда резкий контраст цветовой гаммы просто сносит голову. Если вершины гор одеты в белоснежные папахи, то чуть ниже начинается пояс каменных изваяний, окрашенных в серо-коричневые тона. Его изредка разрезают тёмные трещины в скалах, серебристые паутинки горных ручьёв, белёсые мазки пенных водопадов или чёрные языки уже высохших водяных потоков. Ещё ниже уже еле видны мелкий кустарник и кривые деревца, чудом уцепившиеся за каменные россыпи и робко дребезжащие зелёными листиками. А ещё ниже они постепенно переходят в изумрудные пятна и полосы рощ, подножия которых устилает яркий травянисто-цветочный ковёр, словно нарисованный ребёнком, впервые получившим в подарок акварельный набор: каких цветов там только нет! И весь этот ансамбль играет оттенками и светотенями под управлением великого дирижёра – солнца. В утренних лучах снежные шапки сияют словно Фаворским огнём, а голые каменные склоны и россыпи под ними на минуту стыдливо окрашиваются нежно-розовым румянцем, будто стесняясь своей обнажённости. И если в этот момент ты находишься в горном ущелье, то, взглянув в небо, сможешь увидеть потрясающую картину затухающих звёзд, чей свет неохотно растворяется лазурью. Ну а на закате солнце разыгрывает цветовую феерию в багряных тонах. Нити горных ручьёв вспыхивают серебристым блеском отражённых косых лучей, седые пики подсвечиваются алым, изумрудно-бирюзовое буйство становится насыщенно нефритовым, переходящим в тёмно-фиолетовый цвет аметиста.

Сейчас был конец июля, и коричнево-серая краска поглотила всю остальную цветную палитру, позволив зелени сохраниться лишь в долине, где протекал Пяндж. Уазик не спеша ехал по грунтовке, изредка прижимаясь к её краю, пропуская встречные машины, наездников, гужевые повозки и мелкие отары. Когда проезд сужался критически, водитель вовсе останавливался. Но каждый раз и он, и пассажиры брались за дверную ручку, а дважды Кузнецов даже приоткрывал дверцу – в полуметре справа, на глубине тридцатиметрового ущелья, злобно ворчала река, оловянно-белая от пены.

По мере движения заезжали на пограничные заставы – отметиться и связаться с отрядом. На комендатуре в Ишкашиме пообедали, после чего Сергей выслушал доклад капитана Мухробова. Тот в своей уклончивой и многословной манере расписал сложность оперативной обстановки и то, насколько скупые результаты его усилий сродни подвигу легендарных нелегалов прошлого. В частности, по агентурным данным разведчика, у фигуранта уголовного дела четыре сестры. Две проживают в Зонге, а две куда-то уехали; куда, источники не знают. Самое интересное, что оба агента присутствовали на свадьбе сестры Али, что сыграли полтора года назад, а один даже был свидетелем со стороны жениха.

Сергей выслушал подчинённого, но вопрос о том, что агенты умолчали о гражданстве жениха и вообще сокрыли от сотрудника массу «мелких деталей», поднимать не стал. Решение о переводе капитана уже было принято.

– Миша, – обратился Кузнецов к подчинённому уже перед самым отъездом, – я дальше по участку поехал. Предупреди тринадцатую заставу – возможно, ночевать у них останемся. И напомни, как зовут твоих агентов в Зонге. Условия связи по паролю те же остались? Для задержанного нужно кое-какие вещи забрать, поэтому навещу его отца и заодно, может, штыков проверю.

Капитан ответил, протянул набранную флягу воды, и Сергей только сейчас заметил, что левая ладонь у парня забинтована.

– Что с рукой?

– Да, ерунда. Порезался, когда обыск проводил.

– Не изъятым кинжалом, надеюсь?

– Им, – удивился капитан прозорливости начальника. – Острый как бритва оказался.

Кузнецов пристально взглянул в глаза подчинённому.

– Плохая примета – хвататься за клинок чужого ножа… Ладно, пора ехать.

Дом Али находился на самом краю кишлака, подпирая своей стеной горный склон. Уазик подъехал к дувалу, и со двора выбежали двое любопытных мальчишек. Али заулыбался и, не дожидаясь, пока осядет пыль, выскочил из машины. Пацаны бросились к нему, один тут же оказался на руках у парня. На шум из дома вышли две девушки, одетые в национальные цветастые платья. Одна, что помладше, увидев машину с посторонними мужчинами, тут же исчезла и спустя мгновение появилась уже в платке. Вторая, вспыхнув улыбкой, сразу кинулась Али на шею.

Сергей, прежде чем выйти, обратился к водиле:

– Сань, посиди пока в машине. Автомат здесь оставляю. Двери закрой на замок, а то не заметишь, как местная пацанва растащит всё по винтикам. Сейчас определюсь, что да как, покажу, где туалет и так далее. В любом случае оружия не показывай, закрывай в машине. Кстати, как туалетом пользоваться, помнишь? С какой стороны камни брать, с левой или правой? – Он улыбнулся.

Водитель засмеялся, вспомнив, как, впервые оказавшись в горном кишлаке, поначалу так и не сообразил, зачем у ямы лежат две небольшие кучки круглых речных камней. Такое, конечно, было редкостью, но тем не менее в отсутствие воды и тем более бумаги – встречалось, и тот урок солдат запомнил на всю жизнь.

– С левой, товарищ подполковник.

– Молодец. Запомнить просто: левая рука нечистая, ею ничего подавать нельзя, а то обидишь. Так что берёшь чистый камень слева, а использовав его, кладёшь в правую кучу.

Кузнецов подошёл к Али, и одновременно из калитки вышел старик, одетый в тёмно-синий чапан, тюбетейку и традиционную местную обувь – калоши. Увидев сына, он всплеснул руками и засеменил навстречу. Обнялись. Старик заплакал, что-то неразборчиво причитая и качая головой. Сын с улыбкой отвечал, успокаивая отца. Потом повернулся к офицеру:

– Это моя семья, командон джан. – Он по-прежнему держал на одной руке племянника, другой обнимал старика, а две сестры стояли по бокам, прильнув к нему.

– Давайте лучше войдём во двор, – предложил Кузнецов, не желая привлекать внимание соседей.

Старик сразу же засуетился, взял офицера под локоть и провёл через калитку:

– Да, конечно, уважаемый, проходи! Аиша, Гульнара, ну чего стоите? Видите, гости приехали, накрывайте дастархан. Быстро, быстро!

Младшая дочь тут же помчалась в дом, а старшая продолжила держать брата за руку. Сергей лишь мельком взглянул ей в глаза, не смея задерживать взгляд. Он что-то пошутил на дари, и отец засмеялся, удивившись знанию языка русским офицером. А Кузнецова тем временем словно разрывало на части желание повернуться к девушке, сдерживаемое волевым запретом смотреть на местных женщин. При этом он всем телом ощущал на себе взгляд сестры Али.

– Меня зовут Сергей, – представился офицер и протянул руку старику.

– Очень приятно, Сергей джан, – улыбнулся старик, уважительно разглядывая две звезды на камуфлированном погоне подполковника. – Моё имя Карим. – Он двумя руками пожал ладонь. – А это моя дочь Аиша и внук Алишер.

Кузнецов повернулся к девушке, их взгляды встретились; она открыто улыбнулась и не опустила глаз, что вовсе смутило офицера: такое поведение было не принято в мусульманской среде. Более того, участие незамужней девушки в мужском разговоре вообще выглядело весьма вольным, даже в кругу просвещённых и во многом либеральных исмаилитов. Как ни пытался Сергей казаться равнодушным, однако улыбка предательски вылезла сама собой; «Лишь бы отец с Али не заметили!»

Так же, как и брат, Аиша была тёмно-русой и поразительно зеленоглазой. Косынка цвета морской волны, подвязанная сзади под волосами, лишь слегка покрывала голову, и непослушно выбившиеся локоны обрамляли лицо. Солнце светило ей в глаза, отчего на фоне необычно светлой кожи они пылали малахитовым огнём.

– Приятно познакомиться, Карим… – Сергей сложил на груди ладони и чуть качнулся в сторону отца семейства, но тут же повернулся к Али: —… Как звали твоего деда?

– Мельхиор, – улыбнулся счастливый ваханец и переменился в лице. – Ой, Сирадж, – тут же поправился он и непринуждённо засмеялся.

– Рад знакомству, Карим Сираджович. – Офицер сделал вид, что не заметил странной оговорки ваханца, и ещё раз почтительно качнул головой старику. После чего помимо своей воли всё же повернулся в сторону Аиши.

Девушка укоризненно смотрела на брата, но, заметив внимание к себе русского офицера, вновь вспыхнула яркой улыбкой и опять глаз не отвела, но ничего и не произнесла. На этот раз мужчины однозначно заметили смущение Сергея. Они оба переглянулись и кинули короткий взгляд на родственницу, но не осуждающий, а, наоборот, какой-то снисходительно-понимающий.

Кузнецов взял себя в руки и, демонстративно повернувшись к Аише спиной, обратился к старику:

– Привёз вам сына, правда, ненадолго… Ну, он всё сам расскажет. Наворотил делов, конечно…

Отец вновь по-стариковски запричитал и, хватаясь за голову, принялся ругать нерадивого наследника. Пока здоровенный детина терпеливо выслушивал родительское негодование, Кузнецов с водителем выгрузили из багажника мешок с крупой, несколько коробок консервов и огромный кулёк конфет. Племянник Али со своим другом тут же набили сладостями карманы и с визгом умчались куда-то со двора. Аиша продолжала стоять рядом с братом. Сергей спиной чувствовал на себе её изучающий взгляд. Всё это было крайне необычным. Где-то в Душанбе или Хороге, где нравы не столь строги, такое поведение ещё можно было встретить. Но здесь, в глухом горном кишлаке, тем более в присутствии иноверца… Кузнецов чувствовал себя крайне неловко. Молодая девушка, мягко говоря очень привлекательная, не стесняясь присутствует в мужской компании, и никто из близких не делает ей замечаний. Сестра лет пятнадцати от роду исчезла со двора сразу, а эта явно постарше… хотя незамужняя вроде, да и молчит, не вмешивается. Безусловно, на Памире положение женщин не столь подвластно шариату и традиционным исламским строгостям. А у исмаилитов и вовсе женщина равна мужчине, участвует активно в светской жизни, зачастую имеет неплохое образование и, естественно, не закрывает лица. Одним словом, поведение Аиши смутило Сергея, и он всё же решил вести себя, как положено в традиционном исламе, подчёркнуто нейтрально, словно не замечая девушки.

Двор был обширный. Справа стоял топчан, оплетённый виноградником, и младшая дочь успела раза четыре промелькнуть туда-сюда с посудой и блюдами, пока трое взрослых стояли у входа на веранду.

– Проходи в дом, командон джан. Сейчас сёстры накроют, и будем кушать, – Али учтиво пропустил офицера вперёд.

Сергей снял обувь перед небольшой ступенькой, отделяющей так называемый нижний пол от верхнего. Большой зал имел два окна во двор и традиционное для местных исмаилитов маленькое окошко в потолке. Со стороны горы саманная стена была глухой, чтобы возможный камнепад или осыпь не попали внутрь. Окно сверху, собственно, тоже предполагалось как потенциальный спасательный выход на случай разрушительного землетрясения. Потолок подпирали четыре колонны, а в центре стоял царь-столб. Все пять опор, помимо выполнения практической функции, ещё и символизировали святых Мухаммеда, Фатиму, Али, Хосана и Хусейна.

– Салам аллейкам, – произнёс Сергей и прикоснулся к центральному столбу: – Будь непоколебим!

Кузнецов не видел, но старик сзади одобрительно качнул головой, польщённый таким уважением русского к местным обычаям.

Али провёл гостя по дому, показал всё, кроме комнаты сестёр. Но дверь была открыта, и Кузнецов с удивлением заметил, что стены помещения заняты полками с книгами.

– Сколько книг! Твои? – поинтересовался Сергей.

– Некоторые. В основном уже Аиши. Сестрёнка очень любит читать. – Парень улыбнулся, но как-то невесело.

– Как интересно. И что предпочитает твоя сестра? Извини за вопрос, но впервые встречаю здесь девушку, увлечённую книжками.

В этот момент с улицы вошла Аиша. Брат окликнул её, спросил по-русски, какую она читает книгу. В сумрачной комнате словно посветлело – девушка лучезарно улыбнулась и чуть ли не бегом проскользнула мимо мужчин в свою комнату. Там подняла с пола книгу, потом обернулась и взяла с полки ещё один том. Подошла к брату, опять улыбнулась и почему-то протянула вторую книгу Сергею, будто слышала, что именно он проявил интерес к её увлечению.

– Грин. «Алые паруса»? – Кузнецов округлил глаза, уже не в силах скрыть удивление.

Девушка качнула головой, не произнеся ни звука. Али взял книгу из рук офицера. Прочёл название и тоже улыбнулся.

– Ты же недавно начала читать «Шахнаме» Фирдоуси. Уже закончила, что ли?

Она озорно улыбнулась, отрицательно махнула головой и протянула ему вторую книгу с поэмой. Потом всплеснула рукой и, показав какой-то жест, вышла во двор.

Сергей вопросительно посмотрел на ваханца. Тот открыл книгу на закладке и ухмыльнулся:

– Половину прочла. Сказала, что потом дочитает, – и, переведя взгляд на собеседника, закончил: – Аиша тоже знает русский, всё слышит и понимает, но… нема.

***

За сутки до начала операции в районе перехода афганско-пакистанской границы скрытно выставили две мощные засады. Часть мотоманевренной группы и миномётную батарею разместили на склонах ущелья, по которому планировалось возвращение Али из Пакистана. Выход из ущелья назад к границе закупорили минами с дистанционным управлением. На площадке подскока в Ишкашиме стояло в ожидании приказа звено вертолётов.

В пять утра первые предвестники рассвета только-только начали расползаться фиолетовыми пятнами по каменистым россыпям. В палатке подполковник Кузнецов включил фонарик и осветил карту.

– Давайте ещё раз повторим. Ты, – он обратился к напарнику Али, – знаешь местность и едешь впереди. До границы отсюда по руслу ручья – километр. Там ещё шесть до кишлака Вахида. Твоя задача – довести Али туда и обеспечить ему прикрытие. Сегодня пятница, поэтому к полудню все соберутся в мечети на обязательном джума-намазе и шарахаться по округе никто не будет. Вам надлежит успеть к этому времени добраться до кишлака. Ещё час будет возможность провести доразведку подходов к дому Вахида, путей отхода назад, ну и так – осмотреться на месте. А там, Али, – он взглянул на ваханца, – уже работай по результатам оценки обстановки. Не знаю, насколько Ихтиорат прав… – Сергей осёкся, вспомнив, что для напарника Али тоже суннит. Посмотрел на пуштуна, но тот никак не отреагировал, так как никогда не слышал об этой исмаилитской книге. Поэтому офицер продолжил: – …насчёт понедельника, но у русских говорят: «На Ихтиорат надейся, но сам не плошай». Ввиду чего постарайся всё сделать сегодня, пока бандиты собраны в кишлаке и вы гарантированно не напоретесь на них при отходе. Выходить назад будете через это ущелье, – офицер ткнул в карту. – Оно чуть дальше, но зато хорошо просматривается. Если с самим Вахидом всё пройдёт гладко и его головорезы не всполошатся, нужно с безопасной дистанции обозначить себя стрельбой, и галопом к ущелью. Они обязательно бросятся в погоню. В этой точке дашь сигнальную ракету. В ущелье выставлена наша засада; по ракете мы опознаем вас, отсечём преследователей и покрошим их в мясо миномётами.

Обсудив ещё пару вопросов и уточнив сигналы взаимодействия в группе, они вышли на улицу. Вокруг ландшафт стал мертвенно синим, и низкие деревья уже не казались детской аппликацией из чёрной бумаги, наклеенной на пустоту. Природа замерла в ожидании скорого восхода солнца. В горах он происходит очень быстро, словно кто-то просто щёлкает клавишу и включает яркий свет.

– Пора, – произнёс Али, ослабив уздечку.

Его напарник закинул за спину старый китайский калашников и, почти не касаясь стремени, ловко влетел в седло.

– Жду вас обоих в ущелье пять суток. На всякий случай здесь тоже будет группа прикрытия. И да поможет вам Аллах! – Сергей слегка хлопнул лошадь напарника.

– Аллаху Акбар! – ответил пуштун, и его конь, фыркнув, пошагал в сине-фиолетовую гущу предрассветных сумерек.

– Аллах, Азза ва Джаль, – тихо вторил исмаилит, ожидая, пока напарник чуть отъедет. После чего тоже направил коня вперёд, слегка поддав ему шенкелями.

Сделав несколько шагов, он внезапно остановился и обернулся:

– Сергей?

Кузнецов подошёл к всаднику и снизу вверх посмотрел в тёмное лицо:

– Да, Али.

Ваханец впервые назвал его по имени, и Кузнецов напрягся, сразу поняв, что сейчас произойдёт что-то важное.

– Последняя просьба. Поклянись, что именно Вахид убил моих сестёр. Только… поклянись сыном твоего Бога, Иисусом. Чувствую, в Ленина ты уже точно не веришь.

Сергей замер от неожиданности, не зная, как поступить в такой ситуации. Помолчав несколько секунд, он выдохнул и ответил:

– Я же атеист, Али, ты забыл? Ну, для тебя сделаю это. Клянусь Иисусом, что твоих сестёр убил… – И тут случилось что-то совсем странное. Вместо имени Вахида из его уст вырвался лишь хрип. Он кашлянул, но горло словно сжали, и кроме хрипа опять ничего не раздалось. Сергей кашлянул ещё раз и наконец-то закончил: – Простывать, что ли, начинаю… их убил Вахид. – Кузнецова пробил озноб, сердце бешено заколотилось.

Али, не сказав ни слова, повернулся, отпустил поводья и растворился в сумерках.

К обеду пятницы Кузнецов окончательно понял, что действительно заболел. Горло першило, появились осиплость и хрипота, а к вечеру температура подскочила так, что надежда списать головную боль и тошноту на горную болезнь отпала сама собой. Он лежал в палатке, раздавленный плитой недомогания и ощущением раскалённого металла в глотке. Поначалу адреналин от ожидания возвращения Али ещё держал офицера в тонусе, но с наступлением темноты организм сдался, и Сергей провалился в состояние полусна-полубреда. Врач вколол ему литический раствор и, видя симптомы острого воспаления, сразу же вколол и антибиотик. В условиях высокогорья любые заболевания дыхательных путей и лёгких чреваты быстрым развитием серьёзных осложнений, поэтому доктор решил не рисковать.

Начальник оперативной группы округа полковник Смирнов, назначенный старшим для проведения оперативно-боевой операции, в очередной раз зашёл в палатку.

– Ну как? – спросил он у врача.

Тот рассказал.

– Хреново… – Полковник посмотрел на двух офицеров разведотдела, что отвечали за вывод агентурной группы и её возвращение назад. – Пойдёмте покалякаем.

Вышли на улицу, под сень звёздного покрывала.

– Ну что у вас, есть новости? – обратился Смирнов к капитану Колесникову.

– Пока тишина. Техническая разведка тоже молчит. Эфир пустой. Дежурная трепня у погранохраны, ну и пара перехватов по местной полиции. До вторника ещё есть время. Ждём.

– Кузнецов совсем плохой, как бы эвакуировать не пришлось. Ладно, завтра посмотрим. Если температура не спадёт, будем вытаскивать. В ущелье тоже тихо, как на погосте: ни козлов, ни волков, ни духов. Ждём.

Двое суток Кузнецов держался на уколах и вроде бы начал выздоравливать, однако голос пропал вчистую. Любая попытка напрячь голосовые связки отзывалась жуткой болью в горле.

В ночь на понедельник жар поднялся с новой силой. Сергей весь вымок от пота. Кое-как сменил бельё, надел сухой камуфляж, что принёс Колесников. Попросил своих офицеров лично присутствовать по очереди на посту наблюдения в ущелье. Наказал при возникновении обстановки немедленно его поднять и залез в спальник.

Лихорадка не заставила себя ждать. Полузабытьё стёрло границу между реальностью и сном. Сергей слышал шуршащие звуки, периодически издаваемые в палатке радиостанцией, и голос Колесникова, что-то отвечающего. Одновременно басил Али со своим «поклянись» и Мухробов, рассказывающий какую-то ерунду про старинный кинжал. Всё смешалось в коктейль из внешних звуков и болезненных слуховых галлюцинаций. Какая-то часть мозга нудно расплетала воображаемый верёвочный клубок, и Сергей без конца то развязывал хитрые узлы, то завязывал их. И главное, во всём этом бреду присутствовала Аиша. Она улыбалась и периодически подсказывала ему, какой конец верёвки нужно потянуть или куда его просунуть, чтобы распутать клубок. Она звонко смеялась, когда у парня ничего не получалось, и тогда брала его за руку, направляя кисть в нужном направлении. Кузнецов осязал её прикосновения и слышал голос как абсолютно реальные. При этом девушка в его бредовом сне была одета в снежно-белую тунику, была без косынки и с распущенными волосами. Но самое интересное: у неё на шее висел крест. Такой же, что много лет назад, почти перед смертью, ему показала бабуля. В один момент Аиша перестала улыбаться и голосом бабушки произнесла её слова в тот день: «Серёженька, это твой крестик. Не ругайся на меня, но я храню его». Сергей попытался что-то ответить, однако дикая боль в горле не дала ни малейшего шанса на это.

Сумеречное сознание порождало какую-то чушь, и, понимая, что это лишь болезненная игра разума, он еле открыл глаза. Полумрак палатки освещался тусклым светом стеариновой свечи. По ткани плясали жуткие тени, облизывая своими языками его лежанку. Колесников сидел за столом и ел тушёнку, почему-то извлекая мясо из банки кинжалом Али. Почуяв, что начальник пришёл в себя, капитан повернулся и, странно улыбаясь, сообщил: «Сергей Васильевич, мельхиор – это сплав меди и никеля». Сергей попытался предупредить офицера, что кинжал нельзя брать в руки, но язык не слушался. Внезапно пламя свечи колыхнулось, тени словно бросились в неистовый пляс, и земля задрожала. Чёрные щупальца обвили тело и начали его трясти, загробным голосом произнеся: «Апостасия… Апостасия, уже пора к нам…»

– …Али пост прошёл, уже идёт к нам! – словно из другого мира, капитан Колесников кричал шёпотом и тряс начальника за плечо.

Кузнецов открыл глаза. Посмотрел на Максима безумным взглядом, потом на его руки и стол.

– …акинак, – еле прохрипел он.

– Какой аммиак, лекарство, что ли? Сергей Васильевич, вы проснулись? Две цели прошли первый сигнальный пост, уже в ночник их видим. Оба – всадники, рысью идут к нам по ущелью. Вот-вот будут у точки пуска ракеты! Вы слышите?

Сергей сел на лежанке, всё ещё не веря, что наконец-то вылез из тягучей трясины бреда, галлюцинаций и липкого страха. Хрипло выдохнул, скривившись от острой боли в горле. Посмотрел на часы: 06:15 – почти семь часов он, оказывается, был в этой жуткой трясине сумеречного сознания. Покрутив кистью возле уха и взяв себя за горло, показал, мол: продолжай, говори, я слушаю; голос пропал.

– Возвращаются! По эфиру шум начался. Четыре УКВ-абонента, пеленги трёх смещаются в сторону ущелья. Вероятно, преследователи! Но стрельбы никакой не слышно.

В палатку влетел полковник Смирнов:

– Серёга, очухался? Всё! Ракета была. Максим, ты чего здесь ещё? Вы там встречаете свою группу?

– Да, тащ полковник. Двое наших ждут их. Мимо не пройдут, но нужно подполковника Кузнецова на точку встречи. Его они в лицо знают, и по условиям он встретить должен, а то мало ли…

Захрипела радиостанция:

– Оба Васи прошли второй рубеж. В шестистах метрах к границе наблюдаю групповую цель. Всадники, не меньше семи отметок… уже девяти… двигаются за Васями.

Серёга подскочил: адреналин опять сделал своё дело. Зна́ком показал, чтобы Колесников налил горячего чаю в котелок, пока он шнурует кроссовки и накидывает «лифчик» с магазинами. Схватив автоматы и радиостанцию, оба разведчика через пять минут уже спустились по склону, куда должна выйти агентурно-боевая группа.

Кузнецов мелкими глотками пил тёплый напиток и вслушивался в предрассветную тишину, как вдруг на небе кто-то захлопал в гигантские ладоши. И сразу же раздалось разноголосое: «Бр-р-р-ра-а-аво-о-о… бр-р-р-р-ра-а-а-аво-о-о…» Одновременно залаяли две собаки: «Саг-саг-саг-саг…» Все эти аплодисменты миномётов, восторженные возгласы крупнокалиберных пулемётов и автоматических гранатомётов через 15 секунд заглушил грохот разрывов мин, что прокатился по ущелью, как состав, гружённый металлоломом. И опять аплодисменты от выхода мин, басовитый раскатистый треск тяжёлых «Утёсов» и тявканье АГС-17, заглушаемые разрывами упавших боеприпасов. Дважды оркестр сыграл согласованную мелодию, но потом началась беспорядочная какофония взрывов и стрельбы. Грохот, многократно отражаясь от склонов ущелья, прилетал с границы и эхом железнодорожного эшелона укатывался по нему дальше, на север.

Разведчики лежали в камнях, напряжённо сканируя взглядом темень и пытаясь в мельтешении отблесков разрывов увидеть силуэты приближающихся всадников.

– Вижу, двое на лошадях, – произнёс офицер, не отрываясь от прибора ночного видения.

Спустя минуту метрах в пятидесяти заметили красный огонёк. Кузнецов моргнул фонариком условный сигнал. Огонёк световой азбукой ответил. Сергей толкнул в плечо Колесникова, тот снял автомат с предохранителя в готовности немедленно открыть огонь. Справа двое офицеров также клацнули флажковым переключателем огня. Кузнецов встал и, включив фонарик с красным светофильтром, положил его на валун в пяти метрах от группы приёма. Сам отошёл на противоположную сторону и спрятался за камень в ожидании подхода всадников.

– Али, чапан, – произнёс пароль Колесников, когда лошади были перед ним в семи метрах.

– Васкат, комондор джан, – отозвался ваханец, не узнавший голоса подполковника.

Тот включил другой фонарик и появился сбоку, напугав жеребцов, и так дрожащих от страха перед канонадой.

– Я здесь, – еле прохрипел Сергей, показав на горло. Потом взял коня под уздцы, протянул наезднику руку: – Как ты?

Али спрыгнул на землю.

– Хорошо, командон. – Мужчины обнялись. – Точно разболелся, совсем голоса не узнать.

В небе кто-то щёлкнул выключатель, и блёклый солнечный свет залил ущелье.

Стрельба стихла. Природа в ужасе замерла от такого шумного рассвета, и даже мелкие птички, обычно в зарослях встречающие солнце весёлым чириканьем, сидели не шелохнувшись. Сергей послал одного офицера к Смирнову, дабы он лично в группе осмотра проконтролировал результат огневого поражения, проверил тщательность обследования на предмет изъятия важных трофеев и документов и не допустил дострела тяжелораненых – обязательно нужен хотя бы один пленный для понимания полноты картины. Обычно раненых душманов спасали, но здесь был особый случай. Огневой налёт совершён всего в километре от пакистанской границы и в ущелье, откуда вытаскивать кого-то времени просто не будет. В любой момент может нагрянуть подмога, и тогда сама группа осмотра, спустившаяся вниз, окажется для противника мишенью на стрельбище. Успеть бы собрать оружие, документы и, заминировав всё, под прикрытием своих выйти по ущелью в тыл.

Перво-наперво Али с напарником попросили воды, и лишь когда напились до отвала, все двинулись к точке эвакуации. Периодически с границы долетало эхо отдельных выстрелов, и Кузнецов каждый раз морщился, понимая, что они значат. По дороге ваханец рассказал, что Вахида ему пришлось просто взорвать в своём доме. Килограммом тротила, что ему выдал Кузнецов, он этой ночью обвалил саманную стену его спальни со стороны улицы. А когда глиняная кирпичная кладка рухнула, он залез в пролом и уже мёртвому головорезу своим акинаком отрезал башку.

Сергей вопросительно взглянул на агента. Тот невозмутимо махнул за спину, где другой офицер вёл под уздцы его лошадь:

– Там, в мешке. Собаке – собачья смерть. Не получилось кинжалом прирезать шайтана. Кишлак большой, он целыми днями где-то лазил. К ночи лишь домой возвращался. Во дворе постоянно охрана и два пса. Когда стену взорвал, их контузило. Пока темно да пыль, я и успел. В стену, кстати, был замурован металлический шкаф, вроде сейфа, его верхнюю часть тоже разворотило. Там какие-то бумаги лежали в шкатулке, забрал их. На, держи, – ваханец достал из-за пазухи и протянул картонную канцелярскую папку. – Между прочим, этим шкафом Вахида и прибило. Его озирбоши16 и соседи примчались, но сразу так ничего и не поняли. Я при них изобразил, будто тоже на взрыв спасателем прибежал. Темень же, да ещё шарфом лицо от пыли закрыл, чтобы с фонариками не узнали. Мы спокойно из кишлака вышли. Смотрим, никто и не собирается за нами гнаться. Пришлось напарнику из автомата пальнуть, тогда лишь засуетились.

По ущелью с севера докатился рокот вертолёта.

– Молодец, Али, – как змей-искуситель, прошипел Сергей. – Вас обоих сейчас вертухой вернём на Бондар-пост. Я с вами. Что с собой забрать нужно, с лошадей снимайте, и на себя. Коней заберут. Давайте быстрее, надо подняться по склону. Вертолёт не может ждать.

Последние метры подъёма подполковник вытянул на автопилоте. Несмотря на адреналин, болезненная слабость дала о себе знать. В глазах темнело, горло с шумом пропускало воздух, но потребность организма в кислороде превосходила возможности больных лёгких изъять его из бедной атмосферы высокогорья. Мышцы ног выкручивало от боли и судорог, начало жутко тошнить, тело покрылось холодным потом, зрение стало туннельным… Сознание держалось на тоненькой нитке его воли.

Выйдя на гребень в паре сотен метров, Сергей увидел вертолёт, еле касающийся земли шасси и натужно ревущий двигателями, тоже страдающими от кислородного голодания. Несколько десантников, занявшие вокруг машины позиции охранения, бежали в их сторону.

– Али, – прохрипел Кузнецов, но, понимая, что в шуме винтов его шипения никто не услышит, схватил за руку Колесникова: – Скажи им надеть маски на лицо и руки свяжи.

Оба агента упали на колени. Пока приближались бойцы, разведчики накинули им на голову мешки, затянули сзади руки ремешками. Сергей закинул за спину автомат афганца, поднял с земли пистолет Али.

– Макс, на контроль парней. Смотри, чтобы не пинали их. Скажи, что пленные и ранены.

Сам отвернулся в сторону и, опершись руками на колени, попытался вызвать рвотный рефлекс. Но желудок кроме чая в себе ничего не имел, поэтому его спазмы возымели лишь отрезвляющий болевой эффект.

Десантура последней запрыгнула на борт, и машина тут же, грузно качнувшись набок, с облегчением провалилась в ущелье, что, оказывается, было всего в метре справа. Три секунды невесомости стоили, наверное, всем пару лет жизни, даже привычным ко всему десантникам. Сергей опять согнулся от рвотного спазма, но даже не попытался упредить нежелательные последствия для окружающих – желудок вторые сутки кроме жидкости ничего не видел, да и та покинула его за минуту до этого. Он заглянул в кабину, попросил у борттехника наушники.

– Здорово, Серый! – Разведчик протянул руку давно знакомому командиру экипажа.

– Здорово, Серёг! – прозвучало в наушниках. Лётчик, выравнивая машину и не поворачивая головы, протянул ладонь для рукопожатия. – Всё нормально прошло, все живы? Это пленные? Идём на Хорог?

– Вроде живы. Внизу ещё работают, но, думаю, самое опасное уже позади. Серёг, закинь нас только на Бондар-пост. Мы там останемся вместе с бармалеями.

В наушниках что-то щёлкнуло, и раздался голос полковника Смирнова:

– Тридцать восьмой, забрал группу?

– Да, забрал. Я тридцать восьмой. Идём на Бондар.

– Пока повиси на районе. Может, понадобишься. В ущелье движуха. Дай Зелёному связь.

Вертолёт уже уверенно опёрся лопастями на воздух, и машина начала набирать высоту. Командир обернулся, зна́ком показал Кузнецову, что канал переключён и он может со своей гарнитуры говорить с начальником. Тот поинтересовался, как прошла эвакуация. Сообщил, что группа зачистки уже выходит без потерь, но в ущелье зашёл ещё отряд душманов, остановился в полукилометре от границы – вероятно, поняли, что дальше засада.

– С Бондара по закрытой связи выйдешь на Хорог. К вечеру там надеюсь быть, – закончил Смирнов.

– Командир, где висеть-то будем? – забеспокоился второй пилот, хорошо понимая, что вертолёт в воздухе – это прекрасная цель.

– Возвращаемся на точку эвакуации, там постоим на винтах у земли лучше. Место хорошее, не просматривается.

Вертолёт заложил левый вираж, и в иллюминаторе стало видно, как вдалеке пара боевых Ми-24 выходит на боевой курс, задрав кверху свои хвосты. Машины поочерёдно выпустили за собой облака чёрного дыма и прочертили тёмные линии от себя куда-то за склон горы.

– Ой, хорошо! – прохрипело в наушниках голосом Смирнова. – Шестнадцатый, двадцать третий, прямо в десяточку, снайпера! Спасибо.

– Пушками ещё отработать? Я шестнадцатый, – поинтересовался командир звена.

– Не, всё, остатки уходят за линейку, не успеете. Спасибо. Мы снимаемся. По топливу смотрите: пока есть, маршрут нашего отхода держите. Тридцать восьмой, тоже спасибо; давай на Бондар, там будь в ожидании.

Вертолёт заревел двигателями и резко пошёл в набор высоты, а потом в наивысшей точке завалился в правый вираж и, развернувшись, как с горки помчался с ускорением вниз, на север.

– Серый… сука, – застонал от позыва тошноты Кузнецов, еле устоявший на ногах и вцепившийся в плечо бортмеханика, который, в свою очередь, держался за ручки курсового пулемёта.

В наушниках раздались смех обоих лётчиков и голос командира:

– Не ссы, Серёга, домой идём. Не обрыгай мне только аппарат, сам мыть будешь!

Кузнецов вернул наушники на голову бортмеханика. Повернулся в салон и в полуприседе, чтобы не упасть, двумя шагами достиг своей сидушки. И лишь в этот момент увидел, что у Али на поясе болтается кинжал. Ваханец сидел в хвосте вертолёта, и никто из десантников оружия у «пленного» не заметил. Не потому что они были невнимательны, нет. Просто парни широко распахнутыми глазами смотрели в одну точку, куда-то в пол у дверного проёма лётной кабины. Кузнецов проследил взгляд: под сидушкой бортмеханика лежала… человеческая голова и равнодушно смотрела в салон. Вероятно, до этого Кузнецов, стоя в проёме, не дал ей вкатиться в кабину, а сейчас стопы лётчика препятствовали голове выкатиться прямо в блистер нижнего остекления. Дождавшись окончания безбашенного манёвра вертолёта, бортмеханик вытянул ноги вперёд и Сергей в последний момент успел упасть на карачки и схватить голову за бороду. Лётчик обернулся, почувствовав какую-то возню под сидушкой. Кузнецов, спрятав руку с головой за переборку, похлопал его по плечу, мол: всё нормально. Плюхнулся на место.

Али сидел с мешком на голове, Колесников кемарил после нескольких бессонных ночей. В хвосте валялось барахло военных, и рядом опустевший вещмешок ваханца. Десантники, не моргая, глазели то на мёртвую голову Вахида, у который вывалился язык, то на живую голову Кузнецова. Сергей встал, и ноша, выскользнув из его рук, подкатилась к ботинкам одного из бойцов. Тот как ошпаренный подкинул ноги чуть ли не выше плеч. Офицер посмотрел на ладонь, она была в тёмной запёкшейся крови. Осмотревшись в поиске потенциального полотенца, своим взглядом привёл нескольких храбрых десантников в состояние первобытного ужаса. Им разное приходилось видеть, но чтобы вот так, просто и незатейливо, по салону вертолёта каталась человеческая голова – это уж слишком сюрреалистично. Офицер взял вещмешок, поднял останки душманского главаря, засунул внутрь и затянул потуже петлю. Зна́ком согнал с места десантника, что сидел рядом с Али, и уселся на его сидушку. Соседний боец достал флягу, полил офицеру на руки. После чего Сергей толкнул Колесникова и, попросив у него платок, вытер им ладони.

– Себе оставлю?

Тот махнул головой и опять задремал. Кузнецов, скомкав тряпку, кинул её за кучу с десантским барахлом.

Бойцы по-прежнему смотрели на офицера с нескрываемым ужасом и уважением к его хладнокровию, вероятно думая, что это он отрезал башку. Мало ли – разведчики же. Никто не знает, чем они занимаются; может, у них так принято поступать с врагами или предателями.

Как ни странно, Сергей абсолютно ничего не почувствовал – ни брезгливости, ни отвращения, ни страха. Хотя раньше подобное зрелище произвело бы на него неизгладимое впечатление. Почему-то душа никак не отреагировала на произошедшее, словно она окаменела. Никакой радости, тем более эйфории, от успешно проведённой операции он не испытывал тоже. Тошнота, головокружение, боль в горле и внутренняя опустошённость.

Вертолёт пошёл на посадку, и в шуме несущего винта послышалось: «Апостасия, апостасия, апостасия…» Сергей незаметно для окружающих вытащил акинак из ножен Али и сунул его в свой магазинный карман разгрузки.

Операция действительно прошла безупречно. Ни одной потери, а душманов намолотили аж десятерых, и это без учёта накрытых авиаударом у самой границы. Троих раненых удалось пленить. Правда, один скончался в ожидании эвакуации вертолётом. Самое главное, был ликвидирован Вахид, главарь банды. Уже к ночи мотоманевренная группа вернулась на Бондар-пост, и офицеры разведотдела приступили к осмотру трофеев. Помимо оружия притащили невероятно красивую конскую сбрую и такое же седло. Оба явно старинные, с серебряными и золотыми накладками, украшены цветными камнями и резной вязью. Судя по гнедому, породистому жеребцу, с которого сняли богатую упряжь, хозяин коня являлся не простым бандитом. И наудачу разведке именно его и получилось захватить живым.

Кузнецов шипящим голосом задал пару вопросов раненому басмачу, лежащему на хирургической кушетке в санитарном бараке. Однако тот ответил лишь, что он гражданин Пакистана и не понимает, почему его захватили советские солдаты.

– Да, могли и не захватывать. Был бы сейчас уже дохлый от кровопотери и немножко поменьше – от волчьих зубов. Кто ты и что делал на территории Афганистана? – Сергей невозмутимо уставился на кровавый бинт, намотанный вокруг бедра пленного.

– А что делаете здесь вы? – глаза бандита блеснули злобой и презрением.

– Ещё и дерзит. То есть не нужно было тебя тащить, чтобы спасти?

– Сами ранили, а теперь хочешь спасение выдать за свою заслугу?

Кузнецов устало улыбнулся, понимая, что сейчас нет смысла продолжать допрос, хотя определённые выводы о субъекте он уже сделал.

– Твоя? – он протянул трофейную уздечку. – Твоя, по глазам вижу. Жить хочешь? Скажи сразу, чтобы доктор зря не старался.

Пакистанец молча глядел на офицера. Доктор и фельдшер, подыгрывая разведчику, прекратили греметь инструментами, что готовили к операции, и тоже уставились на бандита.

Пауза затянулась, и доктор по-русски спросил:

– Ну, чего молчишь? Хочешь или нет? Там ещё пациенты ждут.

– Доктор спрашивает, оперировать или нет, а то ещё пятеро твоих раненых собратьев ждут медпомощи, – перевёл Кузнецов реплику врача, слегка дополнив её. – С бинта кровь уже на пол капает. У тебя артерия задета, до утра не дотянешь. Только не надо говорить, что на всё воля Всевышнего. Ты богатый человек, должен уметь договариваться.

Раненый сморщился от боли, пытаясь удобней лечь на кушетке.

– Режь.

Сергей переглянулся с врачом.

– Что режь? Ногу или глотку? Я тебе вопрос задал: ты жить хочешь? – Офицер нагнулся почти к самому лицу пленного.

– Да, – тихо выдавил из себя гордый бородач.

– Громче! Так и скажи: «Я хочу жить», – повысив голос, прохрипел разведчик, – чтобы доктор услышал, а то у него до тебя здесь солдат наш скончался, твоими… а может, тобой раненный. Громче скажи, чтобы его скальпель не дрогнул случайно.

– Я хочу жить, – вымолвил раненый.

«Сработаемся!» – подумал Кузнецов и, махнув благодарно хирургу, вышел из палатки.

Глава 6

1983 год.

Уже ночью Кузнецов доложил в округ о благополучном завершении операции возмездия и первичных результатах осмотра трофеев. Получил устную санкцию на выплату агентам денежного вознаграждения. Выслушал похвалу и совет крутить дырочку для ордена. Однако ни первое, ни второе почему-то настроения всё равно не подняли. Радовало лишь одно – что появился волчий аппетит, а это свидетельствовало о вероятной победе организма над хворью и возможном улучшении самочувствия.

За успешную работу в эту же ночь Кузнецов вручил Али 500 рублей. Огромная сумма, равная почти двум месячным зарплатам подполковника КГБ. Напарник же, пересчитывая 20 хрустящих стодолларовых банкнот, сиял от радости, потому что если бы эквивалентную сумму ему дали в афгани, то объяснить в кишлаке происхождение целого вещмешка денег он бы точно не смог.

Пообщавшись с агентами и убедившись, что совместное переживание опасности вроде скрепило их отношения, Сергей разрешил афганцу уйти домой. Сам вернулся к себе и достал бумаги, что Али умудрился забрать из дома погибшего Вахида. Разложил их на столе: пара листов с начерченными от руки схемами, несколько с текстами на английском и два запаянных в полиэтилен листа из тонкой потемневшей кожи, испещрённых незнакомым письмом.

Свет погас – это выключили генератор. Кузнецов решил закончить с изучением бумаг утром, но врождённое любопытство и приобретённая профессиональная любознательность пересилили усталость. Он встал с койки, зажёг керосиновую лампу.

Два листа оказались схемами местности, и одну он с удивлением узнал по надписи «Зонг» – название кишлака, где проживал Али. Рядом был очерчен круг и вторая надпись английскими буквами: «Намат Гата». Между надписями стояла цифра «2». При этом на рисунке имелись ещё какие-то значки с цифрами и буквами, смысл которых он понял, лишь сопоставив схему со своей рабочей картой.

– Так-так-так… – вслух вымолвил ошарашенный разведчик, ещё раз проверяя, не ошибся ли он, решив, что два символа на схеме совпадают с местами и номерами дислокации пограничных застав.

Судя по карте, нарисованный круг очерчивал район нахождения древней крепости Каахка, расположенной на советском берегу Пянджа, как раз в двух километрах от Зонга. Кроме них на схеме обозначались три загрангарнизона, несколько наблюдательных вышек и скрытых постов наблюдения пограничников. Четыре значка, вероятно, символизировали места выставления засад или секретов. Он понял это по тем двум, что совпадали с местами задержания Али и гибели наряда прошедшей весной. Кроме того, под сплошными линиями, скорее всего, значились рубежи сигнализационных систем или заминированные участки. По крайней мере в районе 13-й заставы они были именно там. Неясными пиктограммами, вероятно, обозначались ориентиры, потому что мимо них были проведены две пунктирные линии, идущие с территории Афганистана в обход значков гарнизонов, секретов, рубежей, пересекающие границу и оканчивающиеся у круга со странной надписью. Не было сомнений, что это маршруты безопасного пересечения границы.

Кузнецов тяжело выдохнул, ощущая, как гнёт усталости давит на него. Однако ум не сдавался, неспособный расслабиться из-за тревожных догадок:

– Так, если это граница, то… здесь Ишкашим, тут у нас Хорог, а это получается… – он ткнул пальцем в другой овал, очерченный в верхней половине листа и, значит, на противоположном фланге отряда. – Должно быть что-то рядом с Калай-Хумбом, какой-то Карон.

Сергей сверил схему с картой: овал был восточнее кишлака Калай-Хумб – места дислокации первой комендатуры погранотряда – и очерчивал горное плато в километре от излучины Пянджа. Никаких объектов там не было вовсе, но различные значки и пиктограммы своим смыслом ещё больше ввергли подполковника в состояние, близкое к фрустрации: две пунктирные линии также проходили между гарнизонов и застав, избегая мест службы нарядов, сигнализационных комплексов и минных заграждений.

– Сука! – выругался Кузнецов, испугавшись своего прорезавшегося голоса. – Получается, на второй и тринадцатой заставах работают душманские… какие душманские – пакистанские переправы. Это кирдык, теперь точно полный!

Он встал, пнул табуретку, пару раз прошёл вокруг неё по комнате. Сел опять за стол.

– Ладно. Посмотрим, что у нас на этом чертеже. – Пытаясь успокоиться, Сергей взял второй лист со схемой. – Та же хрень, – констатировал он, изучив схожие значки и символы.

Единственное, овал с надписью «Узундара» был довольно далеко от границы, и понять, что за участок изображала схема, он не смог. По крайней мере, пограничная река обозначалась очень широко и с множеством островов, через три из которых также проходили пунктирные линии. Кроме того, сам овал с надписью был перечёркнут крест-накрест.

– Ага, обрадовался, что не наш участок, – прошипел опять вслух Кузнецов, обхватив голову руками. – Судя по всему, точно не наш, да и переправа уже недействующая. М-да… интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд.

Сергей надел бушлат и вышел на улицу подышать. Вокруг темень, подсвечиваемая сверху призрачным светом Млечного Пути. Тишина – первозданная. Ни одного огонька, лишь мириады звёзд, мерцающим куполом уходящие куда-то вниз, в ущелье, и придающие окружающему ландшафту мистическое сияние. Прохлада проникла в лёгкие, и он кашлянул, испугав спящих в загоне неподалёку лошадей. Кони фыркнули настороженно, но тут же стихли, уткнувшись в ясли.

Откуда-то со стороны созвездия Лебедь донеслись гулкие шаги и тихий голос:

– Первый?

– Я первый, – ответили из темноты.

Спустя немного, еле слышное и уже дальше, словно из другой галактики:

– Второй?

– Есть второй, – долетело, почти неразличимое.

Это дежурный обходил посты сторожевого охранения, проверяя, чтобы никто не заснул. Проверяющий ушёл, и бесконечное пространство мгновенно растворило порождённые им звуки. Древние горы спали, покрыв седые вершины вуалью из сияющего крошева. Сергей отошёл от двери и почувствовал себя космонавтом, случайно оторвавшимся от своей космической станции, – столь острым было нахлынувшее ощущение вселенского одиночества и страха потери чего-то экзистенциально важного. Он даже рефлекторно протянул руку назад, нащупывая, далеко ли он шагнул. Нет, недалеко; ладонь сразу нашла деревянный столб, удерживающий козырёк у входа в барак. Мужчина прижался к нему спиной и медленно осел на землю.

Никогда ранее он не испытывал такого одиночества и столь безмерной тоски, что хотелось просто выть. Умом он понимал, что состояние вызвано переутомлением, болезнью и стрессом, но откуда это ощущение безысходности? Всё вроде же пока хорошо и нет причин для уныния, но почему внутри такая безмерная пустота? Словно его самого не стало, а под этими звёздами сидит лишь тело, теперь не знающее, куда ему деться, и вообще, зачем оно нужно без… без чего? А что находилось там, где сейчас ощущается пустота? И было ли там вообще что-то?

Сергей встал. Посмотрел ввысь. От звёзд в небе стало так тесно, что казалось, будто они трутся друг о дружку, издавая еле уловимое шуршание. А их трение образует сияющую звёздную пыль, которая наполняет собой Млечный Путь и осыпается вниз отдельными искорками. Внезапно некоторые звёзды вовсе заплясали, и к земле полетело множество мелких осколков. В эту августовскую ночь 1983 года метеорный поток Персеид достиг максимума, пролив настоящий звёздный дождь.

Сколько так простоял Кузнецов, он не помнил. В реальность его вернул лёгкий запах табачного дыма, доносящийся из траншеи невдалеке. Он повернул в ту сторону голову, но ничего не заметил, лишь услышал лёгкое шарканье солдатских сапог. «Значит, два часа ночи, коль сменились расчёты дежурных огневых средств».

Сергей вернулся в комнату и упал на койку.

– Как самочувствие, Сергей Васильевич? – утром в столовой поинтересовался Колесников.

– Вроде получше, – прохрипел Кузнецов. – Надо сегодня успеть с пленными разобраться до конца. Допросить и решить, куда их дальше. После обеда борт придёт, возвращаюсь в отряд. Того, что хозяин сбруи, я сам буду пытать. А ты с Рашидом, – начальник взглянул на офицера разведки, что вербовал напарника Али, – работаешь со вторым бармалеем. Помогаешь старшему товарищу и сразу учись. Рашид, Макс тебе и в помощь, и в качестве ученика. Он языка не знает, но башка вроде светлая; глядишь, что и подскажет. Если пленный пойдёт на контакт… ну, ты сам знаешь. Только без самодеятельности.

Принесли завтрак. Макс подозрительно рассматривал содержимое тарелки, где в гречневой каше виднелись мелкие кусочки мяса и косточки длиной с фалангу пальца. Он ковырялся вилкой, посматривая, как остальные офицеры с аппетитом доедают свои порции.

– Не переживай, Максим, это не свинина, – улыбнулся Рашид.

Все слегка засмеялись.

– А что это за животное сюда…? – капитан держал на вилке тонкое ребро, размером меньше мизинца.

Рашид переглянулся с начальником гарнизона Бондар-пост. Тот лишь нахмурился:

– Ешь. Нормальное мясо, всё лучше тушёнки. Мыши летучие, горные; не бойся, они на помойках не питаются, – и невозмутимо продолжил орудовать ложкой.

Макс медленно отодвинул тарелку, и офицеры, побросав свои приборы, уже рассмеялись в полный голос. Один лишь Кузнецов, снисходительно улыбаясь, повернулся к подчинённому:

– Привыкай, это тебя так в коллектив принимают. Жизнь в горах скудна на веселье, всех новеньких подкалывают. Кушай, это кеклики. Куропатка местная, типа фазана, только маленькая. У них весь периметр ловушками на них заставлен. Кстати, диетическое мясо.

Посмотрев на улыбки коллег, Максим тоже улыбнулся и молча взял ложку.

– Сергей Васильевич, – обратился начальник гарнизона, – рюкзачок вчерашний в морозилке у дока лежит. Что с ним дальше? Не дело это…

– Нашёл тему за завтраком, – Рашид гневно взглянул на товарища.

Кузнецов черпнул ложку каши и повернулся в сторону разведчика:

– Забери его. Сделай снимки, только подробные, и закопай подальше, чтобы собаки да шакалы не разрыли. Плёнку с собой возьму. Кстати, фотоаппарат мне тоже нужен, оставишь кадров десять.

– А что за рюкзак? – с аппетитом хрустя косточками, поинтересовался Колесников.

– Макс тебе поможет, – продолжил Сергей, глядя на Рашида. – Ешь, потом увидишь. – Последняя фраза адресовалась уже капитану.

Поблагодарив повара за изысканный завтрак, офицеры вышли на улицу, в импровизированную курилку – кто подымить, а кто просто за компанию. Утро выдалось солнечным и жарким, поэтому в тени навеса было приятно посидеть и просто поболтать ни о чём. Кузнецов не курил, но он тоже любил побыть в таких компаниях, потому что здесь, как в бане, на время стирались границы возрастов, званий, должностей.

Послушав чей-то анекдот и сплетни про молодую продавщицу из отрядного военторга, Сергей, до этого задумчиво сидящий на лучшем месте, неожиданно обратился к присутствующим:

– Мужики, кто знает, что означает слово «апостасия»?

Офицеры недоумённо посмотрели на зама командира части.

– Сергей Васильевич… не советовал бы вам с этой продавщицей Анастасией крутить. Её уже пол-отряда драло. Супруга точно узнает, – смеясь, ответил замначальника штаба отряда, тоже прибывший на Бондар-пост в командировку.

Старшие офицеры по-дружески рассмеялись, а младшие позволили себе лишь скромно улыбнуться шутке.

– Да не Анастасия, апостасия, – тоже засмеялся Сергей. – Когда-то слышал вроде, а не помню, где и когда. А вчера в бараке газету старую с кроссвордом нашёл. Полночи заснуть не мог, всё вспомнить пытался.

– Бывает, тащ подполковник. Это кислородное голодание. Я вот здесь за четыре месяца уже забыл имя жены своей, – серьёзно пожаловался начальник Бондар-поста, и присутствующие дружно загоготали, понимая актуальность проблемы с разлукой для многих офицеров.

– Ничего, спустишься, подышишь и вспомнишь, – ответил замначштаба.

– Ага, сковородой в лоб получишь и вспомнишь, – продолжил шутку Рашид. – Я тоже, кстати, Сергей Васильевич, два месяца как здесь безвылазно. Может, дадите мне Макса на поруки? Я его в курс введу быстренько, под свою замену.

– Не переживай, на следующей неделе сменим, – ответил Кузнецов. – Ладно, докуривайте, и по коням. Паш, – обратился он к начальнику загрангарнизона, – к обеду подготовь списки, кого на поощрение за операцию. Не стесняйся; если кто достоин, пиши на госнаграду. Я слышал, этого, с седлом который, двое бойцов взяли, хотя он отстреливаться пытался. Можешь их к ЗБЗ17 как минимум представлять. Подвиги опиши подробней, а то задобрят окружные кадровики. Я лично буду ходатайствовать по всем у командира. Только до обеда успей, чтобы с собой забрал. И про замену твою тоже напомню. Петро, – он обратился к заму начштаба, – ты начальнику штаба-то, Венадию Иннокентьевичу, доложи про Пашу сегодня, как прилетим. Четыре месяца – реально перебор. Пусть хоть на потрахушки отпустит. – Офицеры вновь засмеялись.

– Есть, тащ подполковник! – смеясь, ответил майор. – Но только как прилетим. А то если сейчас позвоню, так меня самого на замену и оставят.

Кузнецов встал, и все присутствующие поднялись со скамеек.

– Рашид, если что по бармалею интересное будет, сразу мне сообщай. И про вещмешок не забудь. Всё, товарищи офицеры, харэ лясы точить, пора бы и поработать. – Подполковник вышел из курилки.

Пленного Сергею пришлось допрашивать в медицинском блоке. Больше было просто негде, так как второго Рашид всё ещё терзал в импровизированной ленинской комнате – единственном общественном месте, кое можно было освободить от посторонних на неопределённый срок. Дело в том, что Кузнецов решил сначала дождаться первичных результатов допроса второго душмана, который оказался телохранителем Вахида. И это дало результат: Рашид вызнал имя пакистанца, а также установил его непричастность к местному бандформированию. Оказывается, Богач – такой присвоили ему псевдоним – приехал к Вахиду накануне из Исламабада. Охранник и раньше видел его пару раз у главаря, и последний всегда относился к гостю с огромным почтением. Вчера он то ли продал, то ли подарил ему царскую сбрую и седло. Кто такой гость, пленный не знал, но, судя по его профессиональной охране, человек не простой. Ночевал Богач в доме Вахида и после взрыва одним из первых оказался на месте разрушенной комнаты. Сначала никто ничего не понял, но когда гость увидел у разбитого сейфа какую-то открытую шкатулку, то пришёл в бешенство. Приказал немедленно поднять всех воинов и оцепить кишлак. Взял свою охрану, троих местных, и на лошадях бросился в погоню за двумя шайтанами, коих заметили по дороге к границе. Ну а там преследователи попали в русскую засаду.

Вооружившись этой информацией, Сергей скорректировал тактику допроса. Приказал часовому освободить раненому пакистанцу руки, а вместо этого привязать здоровую ногу к дужке койки. Сам сел напротив.

– Тебя покормили?

– Рахмет, – простой благодарностью ответил мужчина.

Пакистанец был мужчиной лет тридцати пяти, с ухоженной бородкой и нехарактерной модной стрижкой. Самым необычным в его внешности, что сразу отметил разведчик, были глаза, подведённые сурьмой, и необычно светлые руки. Он ещё вчера обратил внимание на странную выразительность взгляда пленного, но в тусклом свете счёл это за синяки или грязь. Подобная традиция присутствовала у пуштунов, однако встречалась нечасто и в последнее время приобрела особую популярность у выпускников радикальных медресе некоторых исламских государств. Ну а пальцы с короткими и чистыми ногтями говорили сами за себя: пленный точно не простой душман, а как минимум полевой командир или иной авторитет в социальной иерархии Пакистана.

– Джабраил, я заместитель советского погранкомиссара Сергей, и у нас мало времени. Если точнее, до четырнадцати ноль-ноль. Потом прибывает вертолёт, и я улетаю в Союз. К этому моменту мне нужно принять одно из четырёх решений в отношении тебя. Первое – радикальное, как и твои религиозные убеждения салафита: ты пытаешься бежать, но попадаешь на минное поле. Второе оставляет тебе немного больше времени. Ты случайно оказываешься в руках Наби Фаруха, местного лидера пуштунского формирования, у которого в банде твоего Вахида не один кровник. Может, выменяет тебя Вахид на кого-то, не знаю. Но что-то мне подсказывает, что ты сгниёшь в зиндане у Наби, если, конечно, раньше тебе не отрежут башку. Третье решение чуть отличается от второго, но тоже не очень. Мы отдаём тебя вместе с твоими выжившими телохранителями в афганскую службу безопасности ХАД. Даже если твоя вина перед афганским народом покажется им простительной – а мы проконтролируем, чтобы им так не показалось, – то пока ты будешь собирать выкуп за свободу, твои бархатные ручки сотрутся на их каменоломнях… или, того хуже, станешь там чьей-то любимой женой. Ну и четвёртое решение, лучшее для всех. Рану тебе обработали, артерию подшили, но входное отверстие просто стянули скобами, чтобы не оставлять следов хирургического вмешательства. Мы тебя доставим ближе к границе, и катись к себе домой.

Пленный молча глядел на офицера исподлобья. Тот продолжил:

– Ты состоятельный и влиятельный человек; неужели бесславно сгинуть – это достойный конец отмеренного тебе пути? Решай, Джабраил, главный посредник между Аллахом и Мухамедом.

Пакистанец попытался сесть, но привязанная нога не позволила этого сделать.

– Привяжи лучше руку, дай я сяду.

«Вот, уже лучше. Высказал просьбу, значит, дальше будет легче», – подумал Сергей и пристегнул его руку к кровати.

– Садись. Чай будешь? – Он снял с ноги ремешок и поставил напротив табурет.

Пакистанец осторожно опустил ноги на пол, удерживая сначала вес на руках. Потом нашёл удобное положение для раненой конечности и посмотрел на подполковника:

– Ты хорошо знаешь фарси… значит, ты офицер КГБ.

– Разве это сейчас имеет для тебя значение? – усмехнулся Сергей.

– Конечно. Не просто же так ты меня отпустишь домой, если соглашусь на последний вариант?

– Ну, если сочту твой рассказ искренним, то считай, что просто так. Единственное, не забывай: охранников мы уже допросили. Кроме твоего имени они многое поведали. Итак, расскажи о себе, Джабраил. Кто ты, откуда и с какой целью направлялся в Афганистан?

Пленный сообщил, что он предприниматель и не имеет никакого отношения к афганским моджахедам. Его фирма в Исламабаде занимается торговлей раритетами и древними артефактами. Сейчас приезжал в приграничное село к Вахиду, чтобы выкупить у него старинную конскую упряжь. Где и как местный бандит её достал, торговца не интересовало. Ночью кто-то напал на кишлак, взорвал дом, в котором он остановился. Дабы не искушать судьбу и не быть ограбленным, он решил немедленно уехать назад, но заблудился со своей охраной и в итоге оказался здесь.

Кузнецов, конечно, понял, что пакистанец лжёт относительно истинной причины своего ночного вояжа, однако не стал этого демонстрировать. Важно было иное: содержимое шкатулки, которое сейчас лежит в планшете у Кузнецова, крайне ценно для Джабраила, и он это скрывает. Настолько ценно, что он кинулся в ночи преследовать похитителей, несмотря на их уход в соседний Афганистан.

«Возможно, бумаги его или должны были стать его в ходе очередной сделки, может даже сегодня. Но Али спутал все карты. Хм, интересно, зачем ему схемы? Хотя там ещё были записи и вроде какие-то пергаменты. Может, они ему нужны?» – размышлял Сергей, доверчиво глядя на собеседника. Потом встал и открыл шторки на окне. Яркий солнечный свет проник в помещение. Он налил чай, протянул пиалу и пристально посмотрел в глаза пакистанцу, наблюдая, как от света его зрачки сужаются.

– Ты знаток антиквариата?

– Скорее торговец. Хотя, конечно, этот бизнес неминуемо сделал меня и знатоком.

Пакистанец протянул руку за пиалой, и разведчик тут же спросил:

– Вокруг много древних развалин. Я недавно был в крепости Каахка, очень красиво; знаешь такую?

Секундного смятения, слегка дрогнувшей руки и резкого расширения зрачков хватило опытному офицеру, чтобы понять: «Знает!»

– Не слышал… наверное, это в Советах, – ответил Джабраил и сразу отвёл взгляд, а после и вовсе поставил пиалу на табурет и погладил бороду.

«Точно его схемы. Или для него подготовлены!» – Кузнецов уже решил, как следует поступить дальше.

– Знаешь, если бы тебя не было в уничтоженном отряде, то никогда бы я не поверил про случайный заход в афганское ущелье. Ты не тот человек, чтобы ехать ночью в передовом дозоре, охраняющем караван с оружием для душманов. Мы неделю там его ждали. А в итоге ты со своими озирбошами всё нам спутал.

– Сергей, я вижу, что ты опытный и мудрый воин. Ещё не один караван разгромишь. Отпусти меня? Забирай себе ту уздечку и седло. Они стоят огромных денег, на аукционе в Лондоне за них дадут три-четыре миллиона фунтов. Этой упряжи почти пятьсот лет, она принадлежала эмиру Ваханского княжества. Не захочешь на аукцион – просто изумруды и золото с них продай, тысяч триста долларами выручишь.

Кузнецов улыбнулся своей прозорливости: Джабраил клюнул на его уловку. Но офицер сделал вид, что пропустил предложение мимо ушей.

– Сколько человек было с тобой, когда вы заблудились?

Пакистанец задумался, то ли вспоминая, то ли соображая, включать ли в это число тех двоих, что выкрали бумаги.

– Десять или двенадцать. Двое вперёд ушли вроде.

– Значит, всех положили. Первых двоих как раз уже наверху, у самого выхода из ущелья, накрыли, на гребне. – Сергей сделал вид, что размышляет вслух. – Вряд ли выжили. Проверять даже не стали.

Он смотрел в сторону, но боковым зрением наблюдал за реакцией Джабраила. Импровизировать приходилось на ходу, и лишь «проговорившись» о месте нахождения трупов грабителей: точка эвакуации разведчиков с группой Ассасина, – Кузнецов понял, что его блеф может вскрыться. Из ущелья очень сложно выбраться на лошадях – слишком крутой склон в конце. По этой причине душманы никогда бы не повели по нему гружёный караван. Но что-то менять было уже поздно. Оставалось надеяться на невнимательность пакистанца.

– Хорошо, я подумаю о том, как поступить с тобой, – изображая выход из задумчивого состояния, резюмировал Сергей. – А пока вот бумага; опиши всё, что рассказал, только очень подробно. Чем убедительней и красноречивей будет повествование, тем больше шансов, что моё руководство согласится расстаться с тобой по-хорошему. А вот на этом листе, уже для меня, расскажи о своём бизнесе и о себе: какие и где магазины, что продаёшь, через кого, и как возможно проверить твою репутацию торговца раритетами, и так далее. Укажи, как можно связаться или где найти тебя. Если эта упряжь столь ценная, то, может, ты у меня её и купишь? За миллион? Это хорошая цена, коль ты сможешь продать её за четыре. Как вернёшься домой, дашь мне знак – пришлёшь открытку на этот адрес. – Он написал на листке адрес душанбинского почтамта с получением до востребования на имя одного из своих агентов. – Отошлёшь её только из Индии, чтобы не привлечь излишнего внимания КГБ. Тогда я свяжусь с тобой, и мы обговорим, как и когда обменяем деньги на драгоценную упряжь. Да и вообще, может, найдём, чем ещё сможем оказаться друг другу полезными. Единственное, предлагаю сразу обговорить место для встречи. Мало ли; пусть о нём знать будем только мы вдвоём. Лучше всего – это высота, с которой тебя забирал вертолёт. Кроме тропы из ущелья, там всё вокруг усыпано минами. Так что проход ты знаешь, ну а я как-нибудь доберусь.

Джабраил впервые улыбнулся и кратко ответил согласием, спросив лишь разрешения писать на английском – более привычном для себя языке. Сергей связал ему ноги и отстегнул от дужки вторую руку.

– До двенадцати успеешь? Сорок минут осталось. Потом придёт другой офицер, у него тоже есть вопросы. Можешь с ним общаться, как со мной, я ему доверяю. Если вопрос по освобождению решится, именно он будет организовывать твоё возвращение. Единственное, как считаешь, нахождение у нас от своих тебе лучше скрыть или без разницы?

– Конечно, скрыть! – тут же перепуганно отреагировал пакистанец. – Мне же никто не поверит, что я бежал, тем более что меня отпустили. Особенно люди Вахида. Да и власти… Несколько дней отсутствия я смогу объяснить ранением и нелёгкой дорогой в незнакомых горах. А вот больше будет уже очень подозрительно.

«Значит, я не ошибся», – удовлетворённо подумал Сергей и, позвав часового, вышел из помещения.

Ситуация складывалась как нельзя лучше. Тело скончавшегося вчера третьего пленного оставили как раз у точки эвакуации. Разведчики слетали туда на прибывшем вертолёте. Сунули за пазуху трупу подлинники схем и писем на английском из сейфа Вахида. Гранатой разнесли ему голову, чтобы Джабраил не смог опознать в нём своего телохранителя, ну и кинули рядом несколько учебных мин-«лепестков».

Уже перед самым отлётом в погранотряд Кузнецов проверил акт комиссионного описания изъятых трофеев, что он забирал в Союз. Совместно осмотрели упряжь, пересчитали все камни и накладки; расписался в документе и опечатал мешок. Уже стоя на вертолётной площадке, повторно проинструктировал Рашида:

– Вечером ещё пообщайся с Богачом. Изображай из себя болтливого простака, поспрашивай его о жизни за железным занавесом, о бизнесе, семье – одним словом, о всякой ерунде. Завтра сюда прибудет грузовой борт с Хорога. Возьмёшь группу прикрытия, человек семь, и вертолётом доставишь пакистанца, где сегодня были. Глаза ему только не забудь завязать перед вылетом. Предварительно лично осмотришь, чтобы, не дай бог, при себе не осталось таблеток фабрики «Мосхимфармпрепараты» или конфет «Золотой ключик». Как сядете на точке, сразу скрытое наблюдение организуй за местом, где труп оставили, только потом Богача выведешь. Покажешь, как в ущелье спуститься и до границы дойти, там всего четыре километра – дотянет как-нибудь с раненой ногой. При этом ещё раз проговори, чтобы спускался строго по тропе, так как вокруг могут быть мины. Обмолвишься, что через сто метров справа будет лежать тело одного из душманов, которые прошлой ночью шли впереди группы Богача. Это для него ориентир. И самое главное: придумай, как ненавязчиво сболтнуть, что труп не осматривали из-за мин. Понял? Надо, чтобы он клюнул и нашёл подкинутую папку с бумагами, что так для него ценна́. Как высадишь Богача, сразу улетай. Жди сигнала от наблюдателей, сработала уловка наша или нет. Если да, то заберёшь их, и сразу назад. Если нет… да и хрен с ним, пусть домой ковыляет. Может, что и выгорит потом, посмотрим. Буду ждать твоего доклада.

– Понял, Сергей Васильевич. По второму бармалею тоже завтра доложу. Вроде контактный, на всё готов, однако основы для вербовки пока не чувствую. Сейчас красиво поёт, а отпустим – боюсь, потеряется. Слиться-то своим не сольётся, а вот «покроется» от нас – это точно. Хотя такой источник был бы незаменим.

– Согласен, – задумался Кузнецов, – на пакистанской стороне у нас совсем голяк. Да и по Богачу подсветить потом тоже очень кстати было бы. А ты не знаешь… Вахида ещё не закопали?

– Голову? Не. Когда? Я даже пообедать не успел. То с одним, то со вторым, то на точку летали, – оправдался Рашид.

– Во! Подумай, как это использовать. Бармалей охренеет, как её увидит. А ты сфотографируй его вместе с ней. Скажи, что если на связь не выйдет, вернём Вахида домой с этим фото во рту – пусть потом доказывает, что это не он своего главаря взорвал.

Рашид поморщился, но потом улыбнулся:

– Вот вы… ничего зря не пропадает, во всём пользу найдёте. Подумаю.

– Макс до завтра с тобой, в помощь. Ассасин тоже здесь пока будет жить. Обеспечь, чтобы его никто не видел в лицо, да и вообще позаботься о нём.

– Не переживайте, Сергей Васильевич, красиво всё сделаю.

Офицеры пожали руки, и Сергей, прикрывая лицо от пыли, поднятой винтами, поспешил к вертолёту.

Глава 7

330 год до Рождества Христова.

В двадцатый день месяца ксантикос, или в двадцать шестой день первого персидского месяца фраваши, шестого года от своего восшествия на трон18 Александр III, царь македонский, устроил в Персеполе грандиозный пир. Официально – в честь дня весеннего равноденствия и начала нового года, именуемого здесь Навруз. В действительности царь через сутки планировал покинуть зимние квартиры и двинуть армию в Мидию. В столице Древней Персии оставался значительный гарнизон, но мудрый правитель решил напоследок продемонстрировать свою лояльность местным обычаям и засвидетельствовать поддержку и уважение аристократическим семьям, что присягнули ему на верность.

Почти все ценности вывезены. Шесть из 11 насков Валтасар перевёл, а несколько искусных писцов, сменяясь каждый час, записали две копии их греческих вариантов. Оставшиеся пять доставили в дворцовый архив, где лежала первая – сакральная – часть древней Авесты. А подлинники уже переведённых вместе с одним экземпляром на греческом языке позавчера под охраной тайно отправили в Вавилон.

Прекрасный и величественный дворец шахиншахов наконец-то расцвёл после холодной зимы, оправившись от царивших осенью погромов и окончательно отмывшись от пролившихся тогда же рек крови. Огромный стоколонный зал Ксеркса, шириной и длиной по 40 гам19, охраняли большие каменные быки. Восемь ворот красовались барельефами сцен из жизни бывших персидских царей и их сражений с дэвами. Вдоль стен стояли праздничные столы, украшенные цветастыми скатертями и всевозможными яствами. Кроме них по зороастрийскому обычаю на каждом лежали золотые монеты, зеркала, свечи и по три подноса с семью видами различных сладостей.

Почти сотня гостей из персидской знати, несколько сотен сподвижников царя, приближённые лица, его военачальники, илархи гетайров, командиры фессалийской, греческой и фракийской конниц, педзейтаров и агрианских пехотинцев – все к заходу солнца уже были пьяны, и некоторые, утомившись весельем и вином, лежали у колонн, а слуги лишь периодически проверяли их: живы ли? В центре зала царствовали музы Терпсихора и Эвтерпа. Танцы и музыка затихали только на время тостов и речей, однако к вечеру артистов уже не останавливали. Флейтистки и персидские музыканты аккомпанировали танцорам и гостям, исполнявшим то задорные греческие сиртаки и воинственный зейбекико, то огненно-страстный персидский танец воинов чуб-бази. На улице у дворца тоже слышались шум и гам. Многотысячная пёстрая толпа горожан, смешавшихся отчасти с солдатами местного македонского гарнизона, неистовствовала под воздействием дармового вина и еды, которую регулярно выкладывали прямо на землю по периметру площади. Бесчисленные музыканты, танцоры, факиры, фокусники и дрессировщики зверей веселили людей, а те, словно очнувшись от страха, спешили насладиться моментом.

Александр восседал в центре главного стола. Рядом находились его верные единомышленники – Птолемей и Гефестион; все были уже изрядно пьяны. Гефестион приобнял царя и, лукаво улыбаясь, что-то шептал ему на ухо. Правитель повернул голову в сторону Таис и Валтасара. Дастур сидел неподвижно и, судя по чистым приборам, так и не притрагивался к угощениям и напиткам. Девушка о чём-то отстранённо разговаривала со своей верной служанкой и подругой, которая явно тяготилась её мрачным настроением, всё больше поглядывая на молодого иларха гетайров – красавца Байтона. Тот, хоть и был отважным воином, не решался подойти к приближённой подруги самого царя. Таис, вероятно, поняла её желание и улыбнулась. Подруга, смущённо закрыв рот, засмеялась. Тогда гетера взмахом руки подозвала высокого светловолосого эллина. Мужчина, чуть не упав со скамьи, подскочил с места и, подойдя к Таис, опустился перед ней на одно колено. Девушка за руку подвела подругу и протянула её ладонь в сторону кавалера. Он взял гречанку за кончики пальцев и, поднявшись, повёл в центр зала, где в который раз хоровод начинал ускоряться в ритме сиртаки. Таис вернулась на место и опять словно выключилась из жизни.

Уже совсем стемнело; в дополнение к свечам в зал внесли десятки факелов, которые закрепили в настенных держателях. Царь продолжал пристально смотреть на гетеру, она почувствовала это и повернула голову. Властитель пьяно улыбался. Прижавшийся к нему сбоку Гефестион тоже повернулся и сладострастно взглянул на девушку. Потом наклонился к правителю и слегка поцеловал его в ухо, а затем опять посмотрел на гетеру. Александр никак на это не отреагировал; впрочем, и Таис лишь снисходительно улыбнулась и отпила глоток вина.

Но внезапно она заметила еле уловимое движение между колоннами, под потолком и в углу. Тут же на самой границе периферийного зрения по стене пробежали несколько теней, потом ещё и ещё. Дастур схватил девушку за кисть руки, в его глазах был ужас.

– Дэвы, они пришли к нему… – сдавленным голосом вымолвил старик.

Как ни пыталась Таис захватить взглядом видения, но стоило лишь повернуть глаза в их сторону, они тут же словно отскакивали в ближайший тёмный угол или прятались в тени колонн и пилястр. Она уставилась на царя. Тот не мигая смотрел на подругу с безумным выражением. За ним плясали тени, и Таис больше не отводила взгляда, чтобы не увидеть дэвов отчётливо. Ей показалось, что если это произойдёт, она не сможет дальше жить.

Ритм сиртаки ускорялся, музыка становилась громче, смех и веселье вокруг окончательно захватили всех. Когда в апогее престо пляшущие закружились, как взбесившаяся живая карусель, и за столами кроме десятка человек остались лишь неспособные стоять на ногах, загрохотали барабаны. То не выдержали другие музыканты, которые поймали ритм и оглушительным боем усилили эффект сумасшедшего танца.

Только Таис и Александр заколдованно смотрели в переполненные ужасом глаза друг друга, и дастур, не попадая в такт музыки, раскачивался, глядя на факел и шевеля губами.

Александр побледнел, глаза неестественно округлились, и по его щеке поползла тень. Таис попыталась крикнуть, но звуки застряли в глотке, и лишь хрип породила грудь. Она ещё раз набрала полные лёгкие и, окончательно обезумев от видимого мракобесия, истошно заорала:

– Александр! Тебя забирают тени – жги их! – Что-то словно сжало ей горло. – …огнём своей веры… – Хриплое продолжение услышал лишь дастур, своим молитвенным взглядом отогнавший узкую тень, что, как змея, показалась на мраморно-бледной коже горла Таис. – … если она у тебя есть. – Окончание фразы Валтасар прочёл по беззвучно шевелящимся губам.

В этот момент чьи-то руки не выдержали, и дикий хоровод разлетелся в стороны осколками из десятков людей. Царь подскочил с места, оттолкнув Гефестиона. Не контролируя себя, он начал метаться среди такой же толпы и отмахиваться от призрачных нападавших. Затем схватил факел и, вертясь на месте, стал орудовать им, словно мечом. Кто-то в экзальтированном угаре коллективного безумства последовал примеру властителя, и уже два воина сражались факелами с невидимыми врагами. Безудержный смех и вопли огласили зал… Сначала вспыхнули портьеры, затем бесчисленные ковры, подушки и разбросанная вокруг верхняя одежда гостей. Ещё час лишившиеся ума яростные воины с демоническим гоготом носились по дворцу, разнося факелами огонь и порождая новые и новые тени.

К утру всё было кончено. Дворец выгорел дотла, а вместе с ним и обширный архив персидской династии Ахеменидов, правивших больше 300 лет, и, конечно, сакральная часть священной Авесты, что оказалась там по велению богов македонского царя.

Похмелье горожан и войска оказалось жутким. Однако Александр был весел, хотя на словах и сожалел о случившемся.

– Пусть это будет нашим отмщением персам за сожжённые сто пятьдесят лет назад Афины, за их вероломство, рабство и гибель эллинов! – произнёс он, стоя на пепелище в окружении своих доблестных военачальников и храбрых воинов. – А завтра мы идём в Мидию, где закончим освобождение Малой Азии и прервём тираническую династию Ахеменидов. Дарий Третий нужен живым! Он должен прилюдно отречься от персидского трона, передав мне всю власть лично. Это будет залогом верности Вавилону обширных земель ариев и их сатрапий на Востоке. Так у границ Тавровых гор мы закончим наш славный поход!

Таис тоже была там, слушала царя, и горькие слёзы отчаяния и неведения грядущего текли по её щекам. Лишь одна надежда согревала душу – что Птолемей сегодняшний вечер посвятит ей и заботы о завтрашнем походе отойдут у него на второй план. Она понимала, что груз ответственности, возложенной на неё провидением и Самим Господом, непосильно тяжек. Вся её последующая жизнь теперь подчинена миссии, в корне противоположной целям могущественного царя Александра Македонского. Без Птолемея – верного друга, сводного брата и соратника царя – Таис обречена. Не столько смерть её страшила, сколько жизнь, которая превратится в пустоту, если она откажется от взваленной ноши. Как долго она искала в потёмках своей души этот свет, сколько книг ей пришлось прочесть и сколько выслушать мыслителей, философов и священников бесчисленных религий! Как бесконечно мучительны были разочарования и ложные надежды, порождаемые лукавыми псевдопророками, оракулами и учителями! И вот она на кончиках пальцев, как сказал Валтасар, почти неосязаемым дуновением, неуловимым проблеском в кромешной ночи ощутила Его присутствие. Настолько слабое, но уже точно Его! Впервые она почувствовала не удовольствие, не радость, не экстаз от мужских ласк, а то, что затмевает их, как солнце – звёздное сияние… благодать, сошедшую на неё дождём в знойной пустыне. Теперь она поняла, что счастье, дарующее осмысленность жизни и силу преодоления смерти, – это духовное знание правильного пути, который ведёт тебя к Богу, подпитываемое истинной радостью, что наполняет душу в процессе движения по нему. Счастье – это знание, состояние и процесс.

Птолемей заметил возлюбленную, что стояла со своей служанкой в стороне, и когда царь закончил речь, сразу направился к ней. Уже приблизившись к девушке, он смутился от её заплаканного лица, растерянности и порывистых движений, словно она кого-то потеряла в расходящейся толпе и теперь отчаянно пытается найти.

– Таис! Почему ты в слезах? – Мужчина появился так неожиданно, что она аж вздрогнула.

Лицо сразу преобразилось, и с неподдельной радостью она прилюдно бросилась ему на шею:

– Мой милый Птолемей! Я ждала, когда Александр закончит, чтобы подойти к тебе, но ты исчез среди людей. – Глаза Таис блестели, а слёзы полились ещё щедрее, мелкими бриллиантами переливаясь в лучах яркого утреннего солнца.

Он, как всегда, зарделся румянцем и, понимая очевидность своего смущения, попытался скрыть его за шуткой:

– Ну, если слёзы из-за этого пустяка, то я… – Мужчина осёкся, не зная от волнения, как закончить свою мысль.

Таис, улыбаясь, смотрела в глаза. Шутки не получилось, но плакать она перестала.

– … то ты должен знать, уходя завтра в бой за своим царём, что тебя в ойкумене будет ждать девушка. – Она потупила взор, сама вдруг впервые ощутив смущение перед мужчиной, но, быстро справившись, подняла глаза и как-то по-детски добавила: – Ты придёшь сегодня ко мне?

Птолемей глубоко задышал, а цвет его щёк из розового стал нежно-малиновым. Собравшись, не своим – высоким голосом начальник личной охраны царя ответил:

– Я буду сразу после вечерней смены караулов. Надеюсь, сегодняшним закатом полюбоваться мы успеем вместе. – Мужчина весь сиял лицом и скрыть свои переживания уже не мог.

Почти до обеда Таис провела время в смятении: поймёт ли правильно её Птолемей? Ведь приглашение его к себе – не только веление девичьей души и давно томящейся страсти, но и расчёт её острого ума. Не посчитает ли он рассказ и мольбы гетеры – любовницы царя и его же ближайшего друга – за истинную причину её внезапной приязни и сегодняшней женской покорности? Не сочтёт ли он её поступок предательством и жалкой манипуляцией своими чувствами? Он ведь с юности искренне в неё влюблён, но и Таис его считает не просто другом. Однако редкие, но всё же пылкие свидания с Александром не позволяли чувствам девушки раскрыться. Как гетере, ей был с лихвой отмерен дар обольщения мужчин, и силу женских чар она разумно контролировала. Поэтому горящую свечу своей любви разжечь в пылающий костёр страсти не спешила и с Птолемеем вела себя спокойно, старалась поводов ему для сердечных откровений не давать. Хотя и чувствовала: он видит её приязнь и учащённое дыхание при встречах. Она ещё тогда, в Афинах, заметила, что из всех мужчин лишь Птолемей своей открытой добротой, спокойствием, разумным жизненным подходом способен приручить её, и покориться воле этой она готова была сразу. Но и решила сразу, тоже чётко: он слишком дорог ей, чтобы делить себя меж ним и Александром. Ввиду чего приглашение его сегодня в свой дом априори означало конец её любовной связи с царём. Это был серьёзный выбор, и то, что он совпал с духовным распутьем, являлось благим знаком. Подумав так, она отбросила сомнения и поспешила приготовить дом к визиту сердечного друга.

Когда человек идёт своим путём, все силы мира по веленью Бога помогают ему, и она ещё не знала, что этим утром видела царя Александра Великого в последний раз.

Закончив вместе со служанкой уборку и украшение трапезного стола, гетера приняла тёплую ванну с не очень хорошо пахнущими, но зато придающими коже младенческую упругость и шелковистость снадобьями. Затем подруга час умащивала её нежно-медовую кожу диковинными маслами, чей рецепт был известен лишь Таис; ещё столько же она кудесничала с волосами госпожи и её лицом. Ровно за час до вечернего развода караулов, услышав от служанки вздох неподдельного женского восхищения обнажённой красотой госпожи, Таис позволила девушке бежать – её вчерашний избранник тоже утром уходит за своим царём. Оставшись одна, она разожгла благовония и свечи, надела белоснежную тунику и подпоясалась тонкой ниткой из нежно-розовых жемчужин. «Символично, что я, сама того не понимая, надела платье, столь похожее на седре», – подумала девушка, глядя в зеркало, и в этот же миг услышала стук в дверь. «Мой Птолемей!» – её щёки впервые с 16 лет вспыхнули огнём от волнения, смущения и предвкушения.

Начальник личной охраны и самый преданный друг царя перешагнул порог и в нерешительности замер у двери, словно преодолел наитруднейшую преграду в своей жизни. Сияющая Таис стояла напротив, несколько секунд унимая бешеный стук сердца.

– Проходи, Птолемей. Я отпустила прислугу, так что будь как дома, – девушка улыбнулась и зна́ком показала на место у стола.

– Благодарю, Таис, но позволь мне омыть руки: я только что с дворцовой площади, – мужчина по-мальчишески показал ладони, испачканные сажей.

Она провела его в комнату, где стояла ванна, предусмотрительно наполненная тёплой водой.

– Омойся весь, воин, – буднично произнесла Таис, пытаясь избежать двусмысленности. – Я знала, что сегодняшний день будет непростым и вряд ли у тебя найдётся время смыть с себя витающий по городу пепел. Здесь полотенце и чистый хитон, надень его после. – Она взяла в руки белую рубаху. Вдоль ворота и по нижнему краю шёл вышитый золотом витиеватый орнамент, а в центре – крылатый образ, слегка напоминающий герб Ахеменидов. – Это мой тебе подарок, я сама вышивала. – Девушка скромно улыбнулась, наивно взглянула в глаза другу, а затем показала на ворот: – Здесь вышита молитва, она на древнеавестийском языке, а в центре – это фаравахар, символ божественного духа фраваши, созданного Ахура-Маздой. Прошу тебя: как будешь ждать боя, надевай под панцирь этот хитон. Я верю, что он убережёт твою грудь от вражеских стрел, а сердце – от разрушительного гнева и жестокости.

Птолемей, не смея грязными пальцами прикасаться к белой ткани, внимательно посмотрел на главный зороастрийский символ, представляющий собой диск с ровными крыльями по сторонам, птичьим хвостом и мужской фигурой в профиль, в руках подруги.

– Очень похож на крылатый диск египетского Амона-Ра, только этот словно какой-то живой… и как искусно вышит! Чувствуется, что ты прониклась учением огнепоклонников и поняла в нём то, чего не дано понять мне. Хотя проведённые часы бесед с Валтасаром заронили в душу зёрна сомнений во многом, что я знал и в чём был уверен ещё прошлой осенью. У меня сейчас внутри какое-то смятение и одни неразрешимые загадки.

Таис, закусив губу, взглянула на горящую свечу.

– У меня тоже ещё множество вопросов, кои я не могу даже сформулировать, не то что найти ответы. – Она, пряча лицо, отвернулась к окну и тихо спросила: – Скажи, нашли хоть тело Валтасара?

Птолемей глубоко вздохнул и печально сел на скамью у ванны.

– Вчера сгорели десятки людей, но пламя сохранило останки лишь немногих. Ты видела жреца последней, и если он был в тот момент у каменного быка, то там остались многие; узнать в останках кого-то невозможно. В любом случае все караулы и разъезды предупреждены и схватят его, если старец жив и прячется от нас. – Мужчина тягостно замолчал. – Александру нужны доказательства его смерти или живой маг для прилюдной казни.

Таис повернулась и, сделав шаг, присела рядом. Сначала хотела что-то сказать, но осеклась, будто не решаясь продолжить. После, чуть собравшись с мыслями, медленно отреагировала на весть:

– Мы очень долго разговаривали с ним последние два дня, впервые – после аудиенции у царя. – Она положила на скамью хитон. – Смой пыль и гарь с себя, Птолемей, и выходи к столу. Нам много что нужно сказать друг другу; как бы успеть к рассвету, – деловито распорядилась девушка и направилась к дверям.

– Таис? – окликнул её друг, и, стоя у самого выхода, она обернулась. – Гефестион сказал, что это ты вчера велела Александру поджечь дворец, и он, будто заколдованный твоей волей, исполнил её, будучи в безумстве. – Птолемей пристально и с тревогой смотрел в лицо возлюбленной, по-прежнему сидя на скамье. – Люди говорят, это Валтасар передал тебе магический дар, и теперь ты можешь взглядом покорять чужую волю. Александр очень рад вероятной гибели дастура в жару столь почитаемого персами огня, а о причинах, побудивших сжечь дворец, он лишь обмолвился, что ты и он должны были сгореть там тоже… что у тебя было видение, где вы оба в пламени. Скажи мне, это правда? – Мужчина встал от напряжения и волнения. – Александр приказал тебе с рассветом уезжать в египетскую Александрию и запретил появляться в Вавилоне или ещё где бы то ни было в других городах.

Гетера тяжело вздохнула и, снисходительно улыбнувшись, спокойным голосом ответила:

– Разве это секрет, что мужчины лишь от одного моего взгляда теряют волю? Не верь молве; поджечь дворец было велением иных, враждебных людям сил. А что касается видения, то царь слишком уж просто интерпретировал его. Он видит только форму, не понимая сути. Жду тебя, мой Птолемей, в трапезной. – Она вышла, закрыв за собой дверь.

Высокий светловолосый мужчина в белоснежном хитоне и девушка в похожей тунике, с копной распущенных чёрных волос, сидели за столом напротив друг друга. Таис уже сменила свечи, сгоревшие за три часа с момента, как Птолемей вошёл в сей дом.

– Бактрия и Согдиана20, – это же так далеко, что у нас нет даже примерных карт, как туда добраться, – задумчиво размышлял он. – Не меньше пяти тысяч стадий на северо-восток. Не помню, кто рассказывал, что в той части света живут одноглазые великаны и люди с двумя головами.

– А ещё, быть может, где-то там к скале был прикован Прометей, и гигантский орёл клевал ему печень. Неужто в эпосы Гомера ты веришь так же, как Александр? – Таис хихикнула.

Друг улыбнулся, поняв иронию.

– И тем не менее. Царь заявил сегодня, что Мидия и её столица Экботаны – конечная цель похода. Эллины отмщены. Персия у наших ног. Если, как успел рассказать тебе Валтасар, Авесты было две и вторая находится в Бактрах или Мароканде21, то… Может, Александру прямо сказать, что есть второй экземпляр священных текстов и он хранится где-то там?

– Вряд ли это само по себе сподвигнет его организовать туда военную экспедицию, – высказала мнение Таис. – Безусловно, с момента находки пергаментов в Истахре поведение царя красноречиво демонстрировало его иррациональное желание уничтожить Авесту. Он словно знал о наличии этих текстов и, обнаружив, уже готов был сжечь их, не медля ни дня, и лишь твоё, Птолемей, вмешательство остановило его. Но! – Таис загадочно посмотрела на друга. – Узнав о сакральном содержании первых десяти насков, он не позволил к ним прикоснуться даже тебе. Вторую половину с сугубо практическими знаниями Александр разрешил перевести, разумно понимая их ценность, а первую велел привезти к себе под бок, во дворец. Значит, именно доктринальные основы, что содержатся в первых насках, его почему-то пугают. И откуда он знал о существовании учения, столь схожего с откровениями иудейского Моисея?

Повисла пауза.

Птолемей сначала сидел задумчиво, а потом глаза его расширились от невероятной догадки. Он взглянул на Таис.

Она, слегка улыбаясь, ожидала реакции и, заметив признаки озарения у друга, тихо вымолвила:

– Ты думаешь о том же, о ком и я?

– … Шимон?.. – прошептал Птолемей. – Но зачем ему гибель Авесты?

– Почти триста лет назад Зороастр из рода Спитама был в услужении в Вавилоне и Сузах, знаешь у кого? У Даниила.

– Того самого мудреца, в книге которого первосвященник иудейский Шимон показывал Александру предсказание о его предстоящем покорении Персии? – Птолемей изумлённо выпучил глаза.

– Да. С ранней юности иудей Даниил воспитывал Зороастра. Будучи одним из правителей Вавилонского царства, он передавал тайные науки, кои принесли мудрецу успех при дворах ассирийских и персидских владык. Но прежде всего он поселил в нём огонь веры, и, поняв, что ученик достиг понимания естественных законов, неуловимых посредством внешних чувств, Даниил поведал ему сакральные откровения Господа. – Таис перевела дух, собираясь с мыслями перед самой важной частью сегодняшнего разговора. – Будучи высоким сановником у основателей Ахеменидской династии царей Кира Второго и Дария Первого, Даниил пользовался огромным уважением и был советчиком во многих государственных делах. Не раз он ведал правителям о грядущем, в том числе и о предстоящей гибели многих царств, избежать которой возможно, лишь укрепив в народе истинную веру в единого Господа. Он говорил им, что нравственность народа, его достоинство и принятие истины важнее всех крепостей и гениальных военных тактик. Ни одно царство не устоит долго без глубокого проникновения в людские сердца Святого духа, и тот правитель, кто сумеет сам познать сию благодать и не мечом, а любовью открыть сердца своих подданных к её источнику, тот создаст царство Божие и непоколебимое. Цари внимали его словам, что само по себе уже было великим достижением Даниила. И тогда иудейский мудрец благословил своего ученика из ариев на проповедь истины, что уже ему открылась. Он рассказал обо всём, что составляет древнюю иудейскую религию. Однако старец мудро понимал, что это всего лишь форма, причём за тысячелетия ставшая столь громоздкой, что свет истины за ней почти не виден. Поэтому Даниил отказал Зороастру в обряде брит-мила. Так мудрец передал Зороастру факел истинной веры как чистого содержания, не отяжелённого оковами форм. Даниил – один из пророков человеческих, однако иудейские первосвященники таким его не считают; говорят, что он не общался с Богом напрямую, а лишь слышал Его ангелов. – Девушка сделала глоток вина, смачивая губы, пересохшие от слов и волнения.

– Почему у них такое отношение к своему мудрецу? – Птолемей не моргая и восторженно смотрел на рассказчицу. Её женские чары уже померкли для него, и сейчас он был целиком погружён в повествование.

– Потому что они рабы своей религии, формы, затмившей души и служащей не столько Господу, сколько их мирской власти. Она придаёт смысл их существованию и является инструментом манипуляций людскими страстями и слабостями! – Таис произнесла это столь экспрессивно, что Птолемей аж вздрогнул от неожиданно резкой смены тона и громкости голоса.

Таис выдохнула, прикрыв глаза. С минуту она помолчала и спокойно закончила свою мысль:

– Потому что Даниил сохранил в душе родник истины в её первозданности и форму религии использовал по её прямому предназначению – поддерживать своими внешними ритуалами, традициями и правилами эту внутреннюю чистоту. Потому что, духовно поднявшись далеко за пределы этнических, религиозных и политических границ, он передал факел истинной веры не иудею, а готовому для этого человеку! Потому что он смотрел на мир с недоступных им вершин веры, откуда прошлое, настоящее и будущее сливаются в целостный поток и видны как на ладони. Потому что знание о времени прихода величайшего из человеческих пророков, который откроет для благодати Божьей сердца не десятков, а сотен тысяч людей, он огласил не иудею, а новому граалю веры и, так случилось, врагу евреев – персу. А он создал свою религию, основанную так же, как и иудаизм, на истине; значит, породил форму крепкую и живучую, как минимум имеющую нерушимый фундамент. Это угроза власти первосвященников, адептов другой формы, впрочем, как и скорый приход Мессии… содержание Его проповедей тоже неминуемо облечётся в форму новых, конкурирующих религиозных законов, ритуалов и символов.

– Но первосвященник Шимон был очень уважителен, говоря о Данииле? – уточнил Птолемей, поддавшись дару убеждения Таис, по инерции забыв о многоцветности палитры человеческой природы с бесконечным количеством оттенков.

– Безусловно. Даниил сподвиг царя Кира к освобождению иудеев из вавилонского плена и восстановлению иерусалимского Храма. Да и носителей истины среди них немало, никто не посмеет столь мудрого предка предать забвению. Тем более иудеи, с их неимоверной щепетильностью к прошлому. Просто власть у первосвященников, и они истолковывают тексты в угоду своим интересам. Они, как и наш Александр, всецело покорились форме, забыв о содержании, и стали её рабами. – Таис намеренно упомянула царя и опять не стала делать заключений, давая собеседнику возможность прийти к ним самому. У него для этого было всё: острый и подвижный ум, прекрасная память, наполненная обширными знаниями, истовая любознательность и сформированное влиянием Таис направление, куда неминуемо должны пойти его мысли.

Птолемей задумался, налил обоим ещё вина и тихо произнёс:

– Александр долго общался с Шимоном, но прежде с ним имел беседы я. Он дважды упоминал о ереси персов и языческой основе их огнепоклонничества. Первосвященник не пытался меня в чём-то убедить, он больше интересовался пристрастиями царя и его отношением к различным религиям. Тогда мне это показалось вполне объяснимым – Шимон ратовал за свою паству. Но из всех верований особое неприятие у иудея вызывало именно огнепоклонничество, это точно. Наше войско пополнилось множеством евреев, и потом я слышал, как их наставляли на нетерпимость к языческой вере персов. А оказывается, она не языческая в своей основе, а родственная, по сути, иудейской. Ты думаешь, первосвященник надоумил Александра в случае нахождения священной Авесты уничтожить её, сохранив сакральную веру лишь в форме своей религии?

– Мне неведомо, о чём они так долго общались. Да и Шимон слишком мудр, чтобы пытаться столь откровенно манипулировать всемогущим царём, – ответила Таис. – Хотя Александр, безусловно, одарил иудеев невиданными милостями, приравняв их почти во всём к эллинам и предоставив неслыханную самостоятельность. Те в долгу не остались, тоже выказав ему полную лояльность, снарядив в нашу армию немало воинов из своих земель, дав фураж и пропитание. Безусловно, царь заключил с ними какое-то тайное соглашение, о коем молчит. Но Валтасар успел поведать мне вчера во время пира, что Александр будет проклят в Азии за вмешательство в естественный ход сакральных часов человеческой истории. За то, что он затопчет своими копытами древо зороастрийской религии, которая должна стать промежуточным этапом между иудейской формой и новой могучей религией грядущего Мессии. Не пройдя заключительного этапа естественного вызревания человеческих душ в зороастризме, величайший пророк придёт на всё ещё неподготовленную землю, где по-прежнему мало будет готовых сердец. И поэтому… царство Божие отсрочится. Александр решил присвоить знания Востока гению эллинских и западных царств, а память об источниках сих знаний низвергнуть в небытие. – Девушка встала и подошла к окну.

За городом вдалеке уже зажглись костры и факелы. То гетайры и этеры царя Азии поднимались со своих спальных кошм, чтобы за три-четыре часа до начала изнурительного похода дать лошадям овса и обильно напоить их.

– Таис, те знания воистину уникальны, и эллины достойны их не меньше персов. Единственное, лишь треть из первой половины Авесты Валтасар успел перевести. Ещё семь насков… —Не успел Птолемей закончить фразу, как девушка резко развернулась и метнула в друга гневный взгляд:

– Но это не даёт нам права, действуя как варвары, присваивать их себе! Наука Азии, её литература и поэзия, архитектура и искусство не менее прекрасны и развиты, чем эллинские. Мы хотим обмануть Бога? Вспомни, что́ Валтасар сказал о лжи. Всё, что на ней построено, – тлен и пустота. Все наши нынешние и будущие царства сгинут, и Александр заложит этому основу. – В отблесках свечи прекрасное лицо Таис исказила гримаса боли. Выдохнув, она продолжила: – Шимон лишь был не против столь печального исхода для священных текстов персов. А царь, вняв речам первосвященника о едином Боге, как всегда увидел в них только форму: единый бог опасен его власти, и у народа такого быть не должно, по крайней мере у непокорного – точно. Так думает и будет думать каждый светский царь, чьё сердце не отверзнется истине. Наш властитель, твой друг и мой высокий покровитель, ещё в Иерусалиме решил уничтожить Авесту, если она найдётся. Однако, увидев, что зороастризм уже начал скатываться к тривиальному языческому огнепоклонничеству, успокоился и позволил тебе извлечь из неё практические знания. И поэтому, узнав о наличии второго экземпляра текстов на другом краю земли, он вряд ли решит ради неё направиться с войском на покорение Согда и Бактр.

Девушка подошла вплотную к мужчине и, почти прижавшись к нему, пристально заглянула в глаза.

– Птолемей, умоляю тебя именем Господа, в которого я уверовала всем сердцем: найди священную Авесту и не дай Александру погубить её! До прихода Мессии ещё есть время, и мы найдём силы, чтобы свет истины, в ней содержащейся, пролился в сердца людей и подготовил их к рождению Спасителя. Она где-то там, в горах Па-и-михр22. – Из её глаз потекли слёзы. – Я готова ко всему; моё сердце, истерзанное поиском истины, нашло упокоение в Боге, и мне нестрашен гнев Александра, поэтому я открылась тебе с верой, что ты будешь на моей… на нашей стороне. Ответь мне сейчас: ты с истинным Богом, ты желаешь спасения?

Воин смотрел в лазоревые глаза гречанки, не в силах оторвать взгляда, – то ли их неземная красота пленила Птолемея, то ли волшебный свет, что начал истекать из них. Он, не чувствуя себя, наклонился и слегка коснулся её алых губ своими. Девушка стояла неподвижно, трепеща всем телом, словно её бил озноб.

– Да, – прошептал Птолемей, – я всегда был с тобой.

И Таис всецело покорилась власти Эроса, столь любимого ею греческого божества, теперь ставшего для неё лишь метафорической формой могучего инстинкта.

Глава 8

330 год до Рождества Христова.

Уже вторые за ночь свечи догорели. Настала мгла. Таис поднялась с ложа и подошла к окну. Город ещё спал, но костров вдали прибавилось: македонская армия, как чудовищный муравейник, приходила постепенно в движение, готовясь в предстоящий день преодолеть не менее сотни стадий на пути в Мидию. Огромная, полная луна повисла над долиной, залив её призрачно-бледным светом, плеснув им и в спальню.

Птолемей хотел было зажечь огонь, но стройный силуэт подруги, очерченный луной в оконном проёме, пленил его взор своим магическим совершенством. Она на цыпочках стояла вполоборота, приподняв подбородок, глядя на блёкнущие звёзды, отчего греческий профиль её лица прорисовывался чётко и плавной дугой переходил в изящную длинную шею. Прямая ровная спина и развёрнутые плечи с натренированными, как у юноши, дельтовидными мышцами свидетельствовали о том, что их обладательница способна посоревноваться в стрельбе из лука или владением ксифосом с самим Пандаром23. А прорисованный слегка рельеф мускулатуры стройных бёдер и поясничных мышц, что держат стан, округлые крепкие ягодицы, изящные длинные голени вкупе с пленительными ямочками Венеры, что оттенялись лунным светом у крестца, – всё это говорило о немалом времени, проводимом их хозяйкой в седле и в сложных танцах.

Девушка глубоко задышала, призывная грудь плавно начала вздыматься, словно лаская лунный диск своими неосязаемо лёгкими прикосновениями, – Таис почувствовала страстный мужской взгляд. Птолемей неслышно подошёл сзади и обнял подругу. Она, как кошка, инстинктивно выгнула спину, прикусив губу в истоме вновь нахлынувшего желания, и, не справляясь с дрожью, бьющей тело, оперлась руками на подоконник…

Волненье спало, жар угас, рассудок вновь вернулся. Влюблённые в усталой неге остывающей страсти лежали, обнявшись, на кровати. Таис смотрела на свечу и первой тихо заговорила:

– Теперь обязан будешь ты вернуться. Обязан мне – твоё я семя сохранила в чреве. И если будет так угодно Богу, в деснице Чьей я нахожусь, то быть тебе отцом, мой Птолемей.

Он крепко обнял девушку, сдавив руками грудь, упругую, как полный ветром парус, и нежную, подобно шёлку. Прикусив за шею, медленно прошептал:

– Коварная Таис, ты породила в сердце воина смятение, в заложники взяв его храбрость и бесстрашие. – Он приподнялся и с улыбкой договорил: – Как мне теперь сражаться, прикованным одной рукой к тебе?

– Руки твоей я не стремлюсь сдержать, ты можешь всем распоряжаться вольно. Не забывай про дареный хитон, он сам тебе поможет, а ты лишь не мешай и будь в походе с головой холодной. Единственное, не рискуй напрасно, помни обо мне и повторяй молитву, что я тебе сказала и вышила на вороте его. – Таис, изящно изгибаясь, выскользнула из объятий и встала. – Ты делаешь великое дело, Птолемей, а значит, всё сущее придёт тебе на помощь. Увидишь, идя за Авестой с глубокой верой в праведность пути: она сама даст тебе знак, где и как её найти. Запомни, второй экземпляр книги исполнен не на шкурах. Валтасар не знает точно, но слышал, что его писали или на деревянных, или на золотых пластинах. О месте её нахождения известно дарийскому сатрапу Бактрии Бессу. Ты с ним знаком заочно, он возглавлял бактрийскую конницу в битве при Гавгамелах. В мире жили трое хранителей Священного Писания; они же и последние носители языка, на коем оно написано. Одним был Валтасар, двоих других звали Мельхиором и Каспаром. У них есть несколько имён, но именно эти всегда передаются по наследству одному из их потомков. Хранители должны пронести сакральные знания о времени прихода Мессии через века и в момент Его рождения найти нового пророка, принести ему дары, тем самым передать факел истинной веры.

– Время прихода, оно тоже указано в Авесте? – уточнил Птолемей.

– Да. Там названо время появления ещё двух великих пророков и время рождения третьего – последнего. С его приходом все мёртвые воскреснут и предстанут перед Богом. После чего души, впустившие в своё сердце Господа, окончательно с Ним сольются, а остальные прекратят своё существование навеки.

Птолемей восторженно смотрел на пламя свечи.

– … и Валтасар назвал тебе эти времена?

– Кроме явления последнего. Первый Мессия родится через триста тридцать лет. Теперь ты понимаешь, что времени не так-то много и забвение священной Авесты лишает девять людских поколений огромного источника духовных знаний. Это миллионы ещё не пришедших в мир душ, чей шанс на спасение зыбок.

– А второй? Когда придёт второй великий пророк?

– Через полтысячелетия по смерти первого. Его религия будет не менее грандиозной, чем созданная предшественником. Но глупые люди, те, кто за формами не видят содержания, сойдутся в битве за верховенство своих пророков, не понимая, что они – части ствола одного дерева, которые каждую весну удлиняют его, устремляясь к небу, а их религии – всего лишь ветки, отрастающие каждая от своей части. Ветки можно отрезать, да и со временем многие отсыхают сами и отпадают, и дерево не сильно замечает это. Но без чудовищных последствий нельзя отрезать часть ствола – погибнет дерево или замрёт в своём росте, оставшись духовным карликом. Исключение из этого процесса сакральных знаний Авесты исказит естественный ход духовного развития человечества. Чуть больше чем через два тысячелетия оно, развив немыслимое количество форм, само себя поработит ими. Наступят относительный мир, достаток и покой, но будут они лишь внешними. Все знания духовного порядка окажутся во всеобщем доступе. Однако в бесчисленном потоке пустых форм, тленных прелестей ума и суетных эмоций найти их станет не легче, чем сейчас нашу Авесту. Ты представляешь, что произойдёт, когда на этом фоне в мир придёт последний Мессия? Увидев, что человечество прельщено злым духом Ангро-Майнью, что отошёл от Господа… справится ли Спаситель с ним Один, при помощи лишь жалкой кучки истинно прозревших душ? Своим перстом Бог указал нам путь, как избежать такого вот конца времён.

Произнося эти слова, Таис по-прежнему стояла обнажённой, сияя в лунном свете, и Птолемею показалось, что этот свет не отражённый, а льётся из неё. Он подошёл к подруге и, не доверяя зрению, притронулся к мерцающей коже её плеча. Его рука замерцала тоже…

– И ещё ты должен знать пророчество, о котором Александр настоял ему поведать бедного жреца буквально в начале пира. Дастур вчера мне передать его успел. Оно гласит: империя царя Азии погибнет очень быстро, почти сразу после смерти самого Александра. После этих слов Валтасар уже знал, что теперь царь расправится с ним.

Птолемей молчал. Таис испытующе смотрела ему в глаза, читая в них смятение и муки внутреннего выбора. Всё, что было услышано им за ночь, всё, что пережито и прочувствовано, он сейчас пытался уложить в голове в сколь-нибудь упорядоченном виде. Голос сердца громче и громче звучал внутри, но такой мощный разум, как у Птолемея, не позволит просто так сразу скинуть себя с хозяйского трона. Кто силой ума привык мир познавать, не давая душе развернуться, тому сложно его отодвинуть в сторону и духовным зрением проникнуть за пределы границы рациональности.

Он посмотрел в окно; ещё было темно, но горизонт уже светлел. Самая длинная и счастливая в его жизни ночь подходила к финалу.

– Теперь и ты, Таис, обязана меня дождаться. Мой довод несравним по важности с твоим, но для меня он очевиден. Я люблю тебя. А ты? – по-мальчишески просто и даже наивно спросил Птолемей.

Девушка прижалась к его груди.

– Да. Всем сердцем, разумом и телом, – прошептала она, даже не ему, а скорее себе и каким-то невидимым свидетелям. Потом посмотрела в глаза и с улыбкой добавила: – Твой довод истинно серьёзней моего, ведь выдыхая любовь, вдыхаешь в себя Бога. Я люблю тебя, мой Птолемей, – и поцеловала его крепко в губы.

Во дворе послышался шум: то приехали повозка и ещё одна кибитка, которые Птолемей заблаговременно приказал выделить для возлюбленной и её служанки.

– Пора собираться в путь, Таис. Не сто́ит гневить Александра.

Несколько солдат погрузили самый необходимый походный скарб обеих женщин. По велению девушки кибитку подвели к заднему выходу. Таис руководила загрузкой, сама закинув большой узел с какими-то тряпками на корму телеги, накрыв его овечьим одеялом. Перед тем как тронуться в путь, она попросила Птолемея, всех солдат и двух ездовых зайти в дом, где служанка накрыла небольшой стол.

– Давайте по старой критской традиции присядем перед дорогой! Выпьем по кружке вина и сопроводим этот ритуал тостом за попутный ветер и благожелательность Посейдона. – Она засмеялась: – Это морская традиция, но всё же я с Крита!

Мужчины, посмеявшись, разместились в трапезной.

– Таис, – Птолемей неожиданно встал, – мне неведомо, вернусь ли живым, но прошу сейчас, в присутствии этих свидетелей, ответить: согласна ли ты стать моей женой?

Повисла тишина.

Девушка медленно поднялась из-за стола и, не отрывая взгляда от лица друга, тихо произнесла:

– Да, я согласна.

Все повернули головы в сторону стратега.

– Тогда выпьем за дальнюю дорогу, – поднял он кружку с вином.

– И за будущую свадьбу! – воскликнул командир солдат, стряхивая крошки с рыжей бороды.

Присутствующие поддержали тост громким одобрением и принялись за трапезу. И лишь когда Птолемей своим грозным взглядом дал им понять, что обилие снеди на столе – это всего лишь дань гостеприимству, они оторвались от поедания нежнейшего ягнёнка, сыра и тёплого хлеба с вином.

– Ты проводишь меня до выезда из города? – уже на улице грустно спросила Таис, стоя у кибитки и прижимаясь к другу всем телом.

– Да. На улицах много патрулей, что ищут, может, выжившего Валтасара. Я провожу тебя за окраины Персеполя. Там ждёт верный мне отряд гетайров во главе с Некадом. Ты знакома с ним. Он знает своё дело и будет тебе защитой до самого Вавилона и Александрии. И ещё. В кибитке сундук со вторым экземпляром переведённой Авесты, решил тебе доверить этот груз – не нужно объяснять его ценность.

Никто не смел досмотреть повозки, сопровождаемые самим начальником царской охраны. Поэтому как только первые лучи солнца полыхнули на востоке, караван уже выехал из города. Остановившись по просьбе Таис у заброшенной кошары, Птолемей приказал своей охране ехать назад, а сопровождению двинуться в путь, оставив лишь повозку с погонщиком – влюблённые прощались, чужие взгляды ни к чему.

Девушка искренне разрыдалась, не в силах сдержать эмоции и чувства. Птолемей стоял, молча обняв её и нежно гладя по спине, ощущая вздрагивания от спорадических всхлипываний.

– Ну всё, не будем больше рвать сердца, – чуть успокоившись, сказала Таис. – Скачи первый и не оборачивайся. Я буду ждать тебя, мой Птолемей.

Он поцеловал её ещё раз и, уже находясь в седле, промолвил:

– Я постараюсь сделать всё, о чём мы говорили. Люблю тебя! – и, пришпорив коня, галопом поскакал на восток, постепенно растворяясь в пыли и лучах восходящего солнца.

Потеряв наездника из виду, Таис наказала погонщику не оборачиваться, так как девушке нужно по естественным делам. А сама зашла за дувал овечьей кошары.

***

«Надеюсь, ничего важного. Лишь бы не потеряли так сундук», – с невесёлой улыбкой подумал Птолемей, проезжая мимо только что оставленного дома любимой и увидев за оградой выпавший узел, набитый женским тряпьём.

Огромная македонская армия почти в 50 тысяч воинов, медленно шевеля своими щупальцами гарнизонов в Персеполе, Пасаргадах и селениях Южной Кармании, загрузилась в обозы, села в сёдла, а в большей степени просто встав на ноги и затянув лямки башмаков и сандалий (у кого были), двинула на север – в Мидию. А за неделю до этого вперёд ушли передовые отряды продромов (разведчиков) из числа лёгкой фракийской конницы, имеющей из защиты только беотийские шлемы. Сопровождали их десятки бематистов, или шагомеров, которые подсчётом шагов, необходимых для движения между привалами, определяли расстояния и места стоянок. Вместе с ними в путь двинулось и несметное блеющее, мычащее и мекающее стадо овец, быков и коз, которое ползло неторопливо, теряя строго определённое количество голов на каждой выделенной станции – это суточный провиант для идущей сзади армии. К тому же навозный след был чётким ориентиром и позволял войскам безошибочно выходить на нужные точки маршрута, даже не получив информации от продромов.

После полудня и Александр со своим штабом снялся с места. В 30 стадиях от стен персидской столицы обоз царя нагнал Птолемей с частью царской конной агемы – личной гвардии, состоящей из наиболее подготовленных и преданных гетайров. В её основе служили 400 всадников, все сыновья приближённых царя, его военачальников, сановников, выходцев из эллинской аристократии. Само слово «гетайр» означает «товарищ» (так же, как и «гетера» – «подруга»), поэтому данные воины имели особое положение и являлись своеобразным кадровым резервом армии Александра. Кроме того, в состав гвардии входила и пешая агема, состоящая из 500 столь же преданных гипаспистов – лёгких пехотинцев. Они охраняли жильё царя и всегда были рядом.

Александр, увидев позади приближающийся пыльный след, остановил коня, чтобы поприветствовать своего верного телохранителя и друга.

– Птолемей, Клит уже начал волноваться, куда это ты пропал с подчинёнными ему гетайрами. – Царь улыбнулся , сославшись на командира конной агемы просто так, ради шутки. Он прекрасно знал, чем занимался в это утро его сводный брат.

– Клиту Чёрному действительно сто́ит переживать, как минимум за лошадей. – Птолемей махнул назад, где в паре стадий в клубах серой пыли приближались 30 конников. – Они за зиму разжирели от безделья, теперь больше походят на коров. Как хорошо, что войско не видит этих элитных гетайров из царской агемы. – Соратник властителя улыбнулся, предвкушая зрелище взмыленных боевых коней, уставших до полусмерти всего за 15 минут карьера.

Отряд приближался быстро, и командир с рыжей бородой в последний момент сообразил, кто эти два всадника, что наблюдают за ними чуть в стороне от обозной колонны. Он сориентировался в направлении движения поднятой лошадьми пыли и, резко сбросив скорость, принял влево, чтобы облако прошло мимо царя.

– Подожди здесь, Александр, не нужно очернять начало похода гневом наказания. – Царский соратник, слегка ткнув шенкелями коня, подскакал к старшему отряда.

Лошадь бородатого воина, нервно семеня копытами, кружила вокруг военачальника, не в состоянии остановиться после непривычной для неё нагрузки. Птолемей что-то сказал гетайру. Тот снял с плеча плащ, окрашенный тирийским пурпуром, и, поникнув головой, повёл своих конников к авангарду, где двигался его командир, Клит Чёрный. Птолемей сначала было поскакал назад, но на полпути развернулся и направился к провинившемуся воину. Перекинувшись парой фраз, солдат воспрянул духом и вернул яркий плащ на свою спину.

Но Александр этого не видел – он наблюдал за огромным орлом, что кружился очень низко над дорогой, величественно расправив могучие крылья. Друг вернулся и тоже задрал голову. Птица действительно была необычно крупной и лениво парила вокруг всадников, постепенно снижаясь. Уже отчётливо можно было разглядеть трепещущие кончики тёмных перьев с белой окантовкой, голову орла, повёрнутую в центр круга, и необычное светлое пятно на груди.

– Смотрит на меня… Какой большой… – вымолвил испуганно царь. – Плохой знак. Лук! Быстро! – крикнул он в сторону обоза, и тут же примчался слуга с оружием и колчаном.

Александр вложил стрелу и прицелился. «Он действительно смотрит на нас», – подумал не менее испуганный и удивлённый Птолемей, но, сам не понимая почему, вдруг положил ладонь на руку Александра. Тот недоумённо повернулся, ослабив натяженье тетивы.

– Постой, Александр, не надо. Это же императорский орёл, покровитель Ахеменидов; быть может, он о чём-то нас предупреждает.

И птица словно услышала человека. Она крикнула так громко и неожиданно, что лошади аж встрепенулись. После чего, взмахнув несколько раз крыльями, полетела в сторону солнца и, развернувшись, начала степенно набирать высоту. В какой-то момент она телом своим закрыла диск светила – Птолемей оцепенел… в небе возник символ фраваши. Ему даже показалось, что царственная птица замерла в ореоле солнечной короны, расправив горделиво крылья. Орёл сделал ещё один круг и, крикнув на прощанье, уплыл в восходящих потоках тёплого воздуха на северо-восток. Настала тишина; лишь беспокойно фыркал конь, перебирая трензеля между зубами.

– Действительно, он что-то нам сказал… но что? Надо было его всё же убить. – Царь оторвал взгляд от бескрайной синевы, протёр ослеплённые ярким солнцем глаза и, дёрнув поводья, поскакал за обозом.

А Птолемей ещё долго смотрел вслед улетающей птице, думая о Таис. И лишь когда орёл скрылся в голубой дали, отстегнул плечные лямки и оттянул на груди кожаный панцирь. Солнце сразу сунуло ему за пазуху свою огненно-рыжую руку, и фаравахар на хитоне вспыхнул золотом. Сначала возникли странные ощущения, словно крылатый символ обжёг кожу, но боли не было, лишь тепло, проникающее глубоко внутрь. «Наверно, солнце разогрело металлические нити вышивки», – всё объяснил мужчине его разум, и мысли вернулись к возлюбленной: «Таис, ты разрушила покой и все мои устои. Как выполнить данное тебе обещание? Как добраться до Бактрии? И Александр… Узнай он о нашем с тобою сговоре… Или рассказать всё самому? Ведь он мой друг и сводный брат». Обоз уже прилично удалился, а Птолемей всё глядел в небо, прищурившись, пытаясь разглядеть там улетающую птицу. «Нет, пока нельзя. Судьба дастура в этом смысле показательна. Царь сам скрывает от всех нас суть разговоров с первосвященником. Каков у них достигнут договор? Да и та встреча в Сивах, где царь наедине с оракулом провёл весь день… Я не узнал Александра после этого общения. Он очень изменился, но, говоря о содержании бесед, лишь усмехался льстивым признаниям его наследником Амона-Ра. Царь Азии лелеет свои замыслы и идеи, но посвящать ближайших друзей в них не спешит. Даёт мне это право сохранить наш общий с Таис план в секрете тоже? Наверно, да… по крайней мере пока, а дальше будет видно. В любом случае найти вторую Авесту нужно точно, хотя бы ради пяти насков, сгоревших во дворце, так и не дождавшись перевода Валтасаром. А что касается первых частей, то все эти размышления о Боге и пророках не лишены, конечно, смысла, но и ценность их в золотых талантах не измерить. Кто в нашей армии знает о её сакральном содержании? Архиграмм Эвмен; возможно, писари… но эти вряд ли, тем более их всех Эвмен отправил с вавилонским обозом – там ещё полно других свитков и пергаментов для перевода на греческий. Значит, варианта два: в случае успеха первую часть утаить от царя или же к этому моменту убедить его в необходимости святые тексты не губить, а также вывезти в Вавилон. Ладно, будем решать задачу по частям, по мере прояснения всех обстоятельств. Глядишь, и вправду арийский бог так всемогущ, что сам укажет путь к Авесте и вразумит, как дальше быть с ней». Орлиный крик эхом долетел до Птолемея, словно пернатый хищник согласился с его мыслью. А всадник резко ткнул шенкелями в конские бока и, ослабив уздечку, за две минуты нагнал царскую походную кибитку.

Уже через месяц македонцам почти без боя сдалась Паретакена, что на пути к Экботанам. А в первый месяц лета, не особо сопротивляясь, пала и сама неприступная крепость24. Однако на этот раз Дарий опять смог бежать в Парфию, оставив в спешке огромную персидскую казну.

Поняв, что ранее озвученная цель окончания похода достигнута лишь отчасти, Александр решил всё же сдержать своё слово. Он объявил о завершении панэллинской войны с Персией, сложил с себя полномочия стратега-автократа и расформировал союзные отряды. Всем грекам и фессалийцам полностью выплатил жалованье и даже общую «премию» в две тысячи талантов25 золота. В армии теперь остались собственно македоняне, наёмники и греки с фессалийцами, не пожелавшими возвращаться домой.

Войска расслабились – война закончена. Но Александр жаждал легитимации своей власти путём её официальной передачи и отречения Дария от трона в его пользу. Он понимал, что долго удержать в руках ариев с народами и племенами иных провинций будет невозможно. Для них последний Ахеменид – законный царь, а македонец лишь завоеватель, чья империя уже стала крупнейшей из всех виданных под небом.

Указанную точку зрения разделяли не все в его окружении, и в первую очередь, против неё была так называемая старая аристократия, самым влиятельным из представителей которой являлся Парменион. Военачальник и сподвижник Филиппа – отца нынешнего царя – обладал огромным авторитетом в армии, и к его мнению, безусловно, прислушивались. Он полагал, что все цели войны достигнуты, а намерение Александра пойти дальше на восток, в Парфию, – всего лишь его блажь, и продиктована она желанием личной мести гегемона поверженному персидскому царю.

Пытаясь убедить сподвижников в необходимости догнать Дария и пленить его, Александр впервые осознал, что армия даже без строптивых союзников не монолитна и его стиль управления слишком либерален.

– Как удержать империю, коль даже войско и его военачальники разрознены и каждый мнит себя стратегом? – сокрушался Александр в кругу самых доверенных друзей.

– Мы все поддерживаем тебя, наш царь! – поднялся с места Птолемей, не дожидаясь реакции Гефестиона, Лисимаха и Селевка. – Сегодня стало известно, что Дарий движется своим обозом по дороге на Дамган, что в полутора тысячах стадий отсюда на северо-восток. У нас ещё есть шанс его настичь, пока он не ушёл через Южные ворота26 в Гирканию. Там он сможет договориться со скифами, и тогда придётся иметь дело с этими степняками. Они искусные воины, и мне бы не хотелось познавать, насколько далеко бьют их луки – известно, сильно дальше наших.

Решение принято. Царь оставил «недовольного» Пармениона во главе половины своего войска в Экботанах, а сам немедля бросился вдогонку за Дарием.

Он мчал так быстро, что лишь 60 всадников конвоя поспевали за ним; что уж говорить об остальном войске. Спустя пять дней всего в 120 стадиях от Дамгана обоз последнего Ахеменида был настигнут… Царь Дарий III ещё был жив, но, заколотый простым солдатским акинаком27, уже истёк кровью и на руках у Полистрата готовился предстать перед Ахура-Маздой.

И, как всегда, неистовый гнев Александра смог обуздать лишь Птолемей.

Он убедил, что далеко не всё потеряно, и коль прилюдная передача власти стала невозможной, то Александру просто надлежит назвать себя законным преемником власти Ахеменидов.

– Он же сказал прямо перед смертью Полистрату, что благодарен тебе за доброту к его семье, чьё благополучие ты сохранил. И главное – его слова: «Протягивая руку тебе (Полистрату), я протягиваю её Александру». Не это ли свидетельство его воли? Намного важнее твоя внутренняя уверенность в моральном праве быть законным царём Персии, нежели мнение местных вельмож. Ты должен лишь создать для них свою картину мира. Тебе надлежит стать «персом», вот и всё! А нужный смысл слов, произнесённых Дарием перед смертью, мы раструбим по всем селениям и весям.

Царь, успокоившись, недоумённо посмотрел на друга:

– Стать персом?.. Это как?

– Прими всецело их обычаи, будь уважителен к традициям и нравам. Признай и верховенство их Ахура-Мазды над всеми иными богами. Встань на их сторону, и тогда, одной ногой попирая Элладу, а второй – Персию, ты будешь для ариев своим и, значит, легитимным. Но самое важное: ты должен признать Дария Третьего великим предшественником, для чего создать вокруг него такой ореол своего уважения и почитания, чтобы самый клятый македонский враг не смог тебя бы упрекнуть в обратном.

Царь в раздумьях качал головой, словно вёл внутри немой диалог с самим собой, а потом с улыбкой посмотрел на друга.

– Что бы я делал без тебя, мой Птолемей! Не зря Пердикка и Одноглазый Антигон тебя считают книжным умником и занудой. Мы сделаем всё именно так. А заодно наведём порядок в армии, избавившись от недовольных ветеранов, чьё неподъёмное награбленное барахло так тянет их назад, под бок к их жёнам. – Он опять задумался, но через секунду, положив руку на плечо соратнику, распорядился: – Прошу тебя, возьми самых быстрых продромов и догони ушедших вперёд убийц Дария. В бой не ввязывайся. Их силы ещё велики, но выясни, кто убил его. О том, что это сделали соратники, нам рассказали пленные; но кто конкретно и зачем? Чья рука вогнала этот акинак в сердце персидского царя? – Александр протянул ножны с кинжалом другу: – Возьми его и сохрани, чтоб им же воздать убийце по заслугам.

Птолемей отобрал 20 искусных всадников и, только пришпорив лошадей, остановился. Не спускаясь с седла, он снял свой панцирь, достал из сумы чистый хитон и, взглянув на загадочный крылатый символ, надел его на себя, после чего скомандовал:

– Вперёд! – И отряд рванул с места в карьер.

Очень быстро они достигли окрестностей Дамгана, и стало ясно, что беглецы, скорее всего, минули город, оставив там засаду на возможную погоню. Птолемей отослал в стороны от дороги парные разъезды, чтобы они нашли возможные следы обхода убийцами селения, но те вернулись ни с чем. Соваться в город было бы безумием, и командир собрал продромов для своеобразного военного совета. Те однозначно высказались за необходимость обойти Дамган и продолжить преследование или найти там очевидцев движения бывшего дарийского эскорта. Птолемей внимательно выслушал мнение опытных разведчиков, сам понимая правильность таких суждений, но принять решение не спешил. Попасть в засаду при таких обстоятельствах было сущим пустяком, но и велением царя нельзя было пренебречь.

Солнце уже вышло в зенит, туго набивая светом и жаром каждую трещину в иссушенной им земле, в пыльных складках одежды воинов, в морщинах их обветренных лиц. Утренняя прохлада залезла глубоко в норы к сусликам, суркам и ядовитым гадам, сменившись на поверхности раскалённым пеклом. Лошади дышали тяжело, склонившись головами к земле и в попытках спрятаться от солнца выставив ему на обозрение свои гнедые крупы. Уже давно не выступала у них пена в углах рта от стремительного бега, да и люди перестали потеть – час, как пора бы разрешить выдать по кружке разбавленного вина солдатам и предоставить животным отдых с водопоем. Знойное марево на горизонте стёрло границу между пустынным терракотом и белёсостью небосвода. Воды у отряда на сутки, а как настроены к ним жители окрестных мест, воины знали не понаслышке: увидят силу – помогут, почуют слабость – не задумываясь убьют. Они здесь пока вражеские лазутчики, не более. Что за местность там, на востоке? Пределы ведомых эллинам территорий закончились ещё за Экботанами. Далее начинались «дикие земли», о которых достоверно известно, что где-то там, далеко за ними, лежит загадочная Индия. Севернее – Гирканское море, ограниченное Кавказом с запада, а с востока – бескрайней степью, уходящей по направлению к восходу солнца.

Командир тяжело вздохнул в раздумьях, но резкий крик из-под небесной синевы заставил всех задрать головы. Величественное безмолвие и неподвижность вечности, застывшей в виде мёртвого полупустынного ландшафта, нарушил своим клёкотом и бессуетным полётом царственный орёл.

– Разрешаю выпить по кружке вина, – распорядился Птолемей, налив себе из подвесного курдюка воды, сильно разбавленной для дезинфекции вином, – и полведра воды коням.

Невесть откуда появившаяся птица сделала над ними круг и, крикнув ещё раз, поплыла в ослепительной лазури на запад, туда, откуда воины пришли.

Беспощадное светило словно взъелось на людей за их неуважение к его законам. Известно вроде: с полудня и до момента, пока солнце не покраснеет, переварив дневную порцию жары, сиди в тени – целее будешь. Пытаясь преподать урок невежественным всадникам Птолемея, а может приревновав его к Ахура-Мазде, Амон-Ра распалил солнечную топку так, что двое солдат свалились в обмороке с лошадей. Другие свои белые отрезы ткани накинули на верных коней и сами прятались в тени их тел, пытаясь не думать о воде.

– Уходим назад. Сегодня Зевс не благоволит нам. Если завтра будет такое же пекло, мы все рухнем так же, как они, – военачальник кивнул на солдат, коих только откачали, потратив остатки дневной нормы влаги.

Отряд повернул домой, так и не исполнив воли Александра. Лошадей уже не гнали, а шли размеренно, пока светило не утомилось. И лишь когда хозяин яви стал слепить глаза, скатившись окончательно к западу, пошли рысцой, перемежая иногда аллюр галопом.

– Смотри, стратег, – произнёс подъехавший тетрарх (командир) продромов, откинув от лица белую защитную маску, – орёл летел впереди, а сейчас кружит над тем холмом. – Солдат рукой показал в сторону бугра в трёх-четырёх стадиях правее, над которым в знойном мареве парила хищная птица.

Птолемей накинул на голову пыльную тканевую защиту. Солнце тут же дало жгучую пощёчину по истерзанным ожогами скуле и носу; мужчина сморщился, превозмогая боль.

– Орёл… Тот же?

– Да. Как только повернули назад, он охотился или над нами, или улетал чуть вперёд. Я всю дорогу наблюдаю за ним. Птицы – хорошие помощники, своим поведением могут многое рассказать. А эти степные хищники любят охотиться рядом с караванами. Верблюды и лошади спугивают разную живность, ему остаётся лишь догнать её. Да и где человек, там часто скот и мертвечина, коими тоже можно поживиться. А вон, видишь, пыль неравномерно улеглась – кто-то проехал; да и вдали, по-моему, темнеет… Да, это навоз. Ещё не иссох; вероятно, не больше пары дней здесь. Мы скакали утром правее. Предлагаю осмотреть тот бугор. Туда следы ведут, и птица явно неспроста им заинтересовалась. Вполне возможно, там источник влаги. Хотя, может, и просто падаль нашла. В любом случае как ориентир нужно описать и занести на карту – войскам же здесь ещё предстоит пройти.

«Предстоит пройти… Словно читает мои мысли, – усмехнулся про себя Птолемей. – Пока даже сам Александр об этом не думал, а он уже уверен».

Бугор оказался остатками глиняных развалин с редкими обломками былых построек, торчащими из пыли, словно гнилые зубы у столетнего старика. Ветер и солнце ещё не успели сточить их окончательно, но округлившиеся края, как признаки неизлечимой болезни, уже предопределили скорый срок полного забвения. Воин был отчасти прав: когда-то здесь плескался жизнью маленький оазис. Но, вероятно, вода ушла, а за ней и люди покинули селение.

Самым стойким сооружением являлось строение, видневшееся ещё дальше от бугра. В трёх стадиях стояли четыре невысокие колонны, одиноко прижавшиеся друг к другу посреди каменистой пустыни. Втроём подъехали к ним, оставив отряд обследовать руины самой деревни.

– Это дахм, – сказал опытный командир разведчиков, стоя между полуобвалившихся столбов, сложенных из камней. – Там, наверху, когда-то был настил, и огнепоклонники на нём оставляли тела умерших. Их иссушало солнце и склёвывали птицы, а кости падали на землю. – Он кописом выковырял из пыли белый как мел череп.

Птолемей недоумённо посмотрел на воина:

– Зачем?

– Нельзя им осквернять нечистотой четыре главные стихии: огонь, воду, землю и воздух. Но главное – огонь и землю. Поэтому усопших не хоронят и не сжигают, а вот так просто оставляют птицам и природным силам. Потом с костьми ещё что-то делают, но что, я не запомнил. – Он поддел мечом одну из них, и целый позвоночник забелел на серо-буром каменном крошеве. – Орёл тот, вероятно, старый; возможно, помнит это место как сытный стол; но явно не к нему он вёл нас. – Чёрная точка птицы виднелась вдалеке, на клыке развалины у холма.

С ещё большим удивлением и уже неподдельным уважением любознательный Птолемей уставился на смуглого и черноглазого командира лёгких гетайров:

– Как твоё имя, тетрарх? И откуда такие знания?

Воин опять открыл лицо и улыбнулся.

– Воруш. Я египтянин, учился в «доме жизни» при храме Птаха в Мемфисе. Там получил свой первый и единственный жреческий сан ами-унут – толкователя движения небесных светил. Но жречество не для меня; я жаждал знаний, а добывать их пришлось очень сложно. Мой интерес к наукам в ущерб бесчисленным обязанностям храмового служителя вызвал гнев мер-унута, и мне пришлось уйти. А с приходом Великого Александра я записался простым гетайром в его армию, надеясь с ней увидеть другие страны и народы. Прошло три года, и мои знания нашли здесь применение, теперь я командир пятидесяти продромов. – Тетрарх почтительно склонил голову.

Военачальник улыбнулся, но ничего ответить не успел: вдали раздался крик. Солдат, один из тех, что оставался у развалин селения, махал рукой, сигнализируя о какой-то находке как раз там, откуда только что грузно взлетела птица.

Уже на подъезде стало ясно, что у саманной стены находится тело. Птолемей спешился и подошёл к воинам, которые суетились рядом. Обнажённый мужчина полулежал на спине, прислонённый к столбу, а руки, раскинутые в стороны, были привязаны к прибитой перекладине. Судя по припухшему медно-красному телу и струпьям кожи, свисающим с груди, щёк, живота и бёдер, несчастный провёл на солнцепёке не меньше сегодняшнего дня.

– Он ещё жив! – воодушевился гетайр, оторвав три пальца от шеи мученика. – Отвязываем его!

Солдат ловко перерезал верёвку, а другие быстро соорудили маленький навес.

Птолемей склонился над беднягой; придерживая голову, аккуратно поднёс ко рту кружку. Еле шевеля распухшими и чёрными от крови губами, страдалец жадно начал глотать горячую воду. Отпив половину, он с трудом открыл воспалённые глаза и чуть улыбнулся, увидев спасителей с эллинскими кописами. Кожа в углах рта и на губах треснула – запёкшаяся кровь зарделась алыми прожилками.

– Я грек, – прохрипел мужчина. – Патрон – моё имя.

– Ты эллин? – удивился военачальник. – Откуда ты здесь? И кто тебя обрёк на столь жестокие муки?

В ответ бедняга еле прохрипел лишь главное для него сейчас слово:

– Воды…

Допив с трудом остатки, он попытался привстать, но обессиленно упал затылком в ладонь военачальника.

– Служил у Дария… Я командир греческого отряда, мы охраняли его, – с трудом ворочая распухшим языком, ответил Патрон. – Предупредил царя о близкой расправе, но он не послушал… И вот я здесь. – Мученик уже не улыбался, а лишь пошире открыл красные, почти безжизненные глаза, уставившись ими на кинжал, что был заткнут за пояс македонца. Солнце поднялось над руиной древней кладки, и клинок вспыхнул в его лучах, высветив у основания отчеканенный знак фаравахара. – Мой акинак не спас меня; плохим я, значит, был учеником Мельхиора, – прошептал Патрон и поднял взгляд: – Как твоё имя?

– Я Птолемей, сын Лага, стратег Александра Великого. Кто?! Кто убийца? И где он? – нетерпеливо поинтересовался Птолемей, предчувствуя грядущую кончину несчастного наёмника.

– … Сатибарзан, Набарзан и Барсаент… убийцы. Гегемоном назначен Бесс, сатрап Бактрии. – Взгляд несчастного начал мутнеть. – Акинак Мельхиора выбрал тебя, Птолемей. Теперь ты его раб. Почувствуй волю священного кинжала и исполни её, иначе умрёшь… – Обезвоживание оказалось летальным – тело обмякло, и, выдохнув в последний раз, грек испустил дух.

Солдата похоронили тут же, засыпав камнем и песком в неглубокой яме. К вбитому столбу прислонили плоский булыжник, нацарапав на нём: «Патрон, греческий солдат, свидетель убийства Дария III».

Застывшее время зашевелилось, и солнце словно быстрее покатилось к закату, по крайней мере зной начал ощутимо спадать. Но лошадей пустить даже рысью оказалось уже невозможным: сделав три-четыре тяжёлых прыжка, они вместо галопа переходили на шаг, и никакие стимулы на них не действовали. Решили коней поберечь. До заката ещё пара часов, а до лагеря 40 стадий, так что таким ходом как раз к темноте и поспеть.

Остаток дороги Птолемей и Воруш ехали рядом. Военачальник живо расспрашивал тетрарха о времени, проведённом в Мемфисе, о его учёбе и полученных знаниях, о жреческих обрядах и таинствах, об иерархии служителей храма и роли религии в жизни простого народа Египта.

– Моей обязанностью было, – рассказывал Воруш, – помогать хранителю часов исчислять искажения по звёздам и вносить правки в водяные часы клепсидры. Также мне надлежало вовремя оповещать верховного жреца о приближении срока начала храмовых ритуалов и иных предписанных священнодействий.

– И ты по звёздам можешь определять время? Может, и будущее по звёздам ты читаешь? – незлобно усмехнулся Птолемей, в глубине душе готовый услышать положительный ответ.

Воруш вздохнул и посмотрел на небо: до ночи ещё далеко, поэтому придётся объяснять «на пальцах».

– Примерно да. Могу сказать, какое время здесь и в данный момент в далёких местностях, за тысячи стадий к востоку или западу. Могу любое направление исчислить, на любую точку, хоть за тем бугром, хоть в самой Элладе или на краю земли. Могу многое… но предсказать будущее – нет. – Он улыбнулся. – Хотя уличные звездочёты и многие жрецы храмов Солнца это делают, не глядя даже в небо. – Тетрарх засмеялся, как ребёнок.

Птолемей тоже хохотнул, пленяясь остротой языка необычно образованного воина, который становился всё больше и больше ему интересен.

– Ты не веришь астрологам, а сам, по сути, являешься звездочётом?

– Я верю лишь своим глазам, ушам, уму и сердцу… и то далеко не всегда!

Громкий смех собеседников приободрил уставших воинов, плетущихся позади: значит, можно рассчитывать на благосклонность начальства и даже на хорошее вознаграждение за перенесённые сегодня муки и тяготы, коль их тетрарх так рассмешил царского вельможу.

– Луна, Солнце и почти все звёзды движутся по строгим законам. Да, порой бывают непослушные звёзды, идущие наперекор всему, но они не влияют на общую картину. Раз появившись, они пролетают небосклон и исчезают навсегда. Всё остальное предсказуемо на века и тысячелетия вперёд; для звёзд… но только не для людей. – Воруш многозначительно замолчал.

Продолжил Птолемей:

– Ну а пророки и оракулы, они, по-твоему, откуда черпают знание о грядущем?

Солдат откинул с лица защитную ткань и пристально посмотрел в глаза собеседнику, словно обдумывая, стоит ли ему высказываться по этому поводу. Птолемей тоже скинул маску, изучая лицо необычного солдата.

– Никто не знает будущего, потому что сейчас его ещё нет. Есть только миг настоящего, как точка, в виде следствий на шкале времени. Ещё есть знание прошлого и бесконечность причинно-следственных связей, тянущихся с момента сотворения мира. Пронизывая эры и эпохи, причины сходятся в настоящем, тут же превращаясь в следствия и столь же быстро, сдвинувшись на миг в прошлое, опять становясь причинами. Это закон, по которому существует явный и тварный мир. А человек кроме тварного начала содержит и духовную составляющую… Она живёт по закону воли, и своё будущее можно определять именно ей… И звёзды здесь бессильны.

– То есть оракулы и пророки лгут? – Птолемей окончательно заинтриговался столь занимательным собеседником. – Не бойся, говори как думаешь, так же как и до этого. Мне действительно интересно твоё мнение.

Воруш многозначительно кивнул, вероятно давая понять, что так и будет.

– Семь из десяти – да. Жажда наживы и власти; тщеславие, замешанное на эгоизме; честолюбие, обильно сдобренное изворотливым умом, помноженное на махровое невежество и экзальтированную психику, – всё это в основе их «дара предвидения». Двое искренне верят, одурманивая себя травами и другими способами, что им открывается будущее. Или просто заблуждаются, выдавая желаемое за действительное и прельстившись совпадениями как свидетельством своей избранности. – Тетрарх замолчал, похлопав по шее коня, который приподнял голову и навострил уши.

В ответ конь фыркнул. Командир разведчиков обернулся и показал какой-то знак своим солдатам. Двое всадников рысцой поскакали влево, а двое – вправо от собеседников.

– Надеюсь, просто шакалы вышли на вечернюю охоту, – пояснил старший продромов.

– Так, это девять; а десятый? – Птолемей огляделся вокруг – на самом деле в поисках источника тревоги лошади, но выглядело это так, словно он пытался обнаружить этого десятого предсказателя.

– Десятый? Он умудрён опытом, знаниями и одарён талантом видеть причины в прошлом, их влияние на настоящее и, соответственно, следствия, порождаемые ими в будущем. При этом чем отдалённее будущее, тем расплывчатей предсказания. Кстати, и чем больше человек порабощён своим материальным началом, которое подчиняется причинно-следственному закону, тем легче предсказать и его будущее. Но если в нём душа не загнана под спуд тварных страстей, то… как ты узнаешь его волю? Эмоции, страсти, даже мысли – всё предсказуемо. Всё, кроме велений души. Человеческая воля и воля творца – только они способны перечить закону причин и следствий.

Солнце, раскрасневшись от дневной натуги и устав жарить всадников, медленно катилось к горизонту. Воздух чуть уплотнился, охладев, и звуки стали чётче. Сквозь глухое постукивание копыт слышались редкий звон трензельного железа и необычное звучание оживающей к вечеру каменистой пустыни. Слева с прохладой принесло жуткий плач шакала. Все лошади зафыркали, тревожно вытянув шеи, и громогласное ржание коня тетрарха раскатом понеслось по каменистым холмам: возвращались четыре кобылы из его собственного гарема. Наездник не стал тянуть поводья. Жеребец к каждой подошёл и ткнулся в морду: его табун, он здесь хозяин.

– Шакалы делят что-то, – доложили вернувшиеся разведчики и направили своих кобыл в арьергард отряда.

Теперь они прикрывают тыл. Настала очередь следующих всадников быть на посылках для осмотра местности.

Минутная суета стихла, опять лишь стук копыт.

– Ну… а оракул Сивы или пророки иудеев, они, по-твоему, в числе которых?

– Не знаю, я не настолько мудр, – дипломатично ответил Воруш и, помолчав, добавил: – Есть те, кто сумел так глубоко насытить свой ум знаниями, а потом усмирить его, что их духовный взгляд способен пронзить причинно-следственную бесконечность, не следуя по цепочке, а видя её целиком и сразу. Как на барельефах храма. Но мне не встречалось таких… Может, оракул и Моисей из них, не знаю.

Появилась первая блёклая звезда, хотя солнце лишь готовилось к свиданию с горизонтом.

– Как её название? – Птолемей привлёк внимание Воруша, направив в небо перст.

– Не знаю, – опять бесхитростно и честно ответил солдат. – Возможно, Себа Джа, по-вашему Венера. Нужно дождаться других звёзд. Сейчас Земля провернётся ещё немного, Солнце скроется, и мы увидим их.

– Куда провернётся? – удивился Птолемей.

– Вокруг своей оси. – Учёный тетрарх спокойно посмотрел в глаза собеседнику. – Земля – это шар, и он вращается, сменяя тем самым день и ночь. Ось проходит примерно там, – Воруш показал пальцем в другую сторону. – Там вскоре появится небольшая звезда, рядом с Киносурой28. Она вторая в хвосте у созвездия Пса29 и светит на севере. А примерно через триста лет уже сама Киносура будет ближе всего к оси вращения Земли. В наших книгах указаны все звёзды, что были близко к данной точке последние пять тысяч лет. И совершенно несложно сейчас предсказать, какие и когда будут потом. Они ходят по кругу, сменяя друг друга каждые двадцать шесть тысяч лет. Это значит, что и сама ось слегка перемещается, а не стоит на месте. Несомненно, что подобное смещение влияет на силу и степень освещения Земли Солнцем, а это уже, в свою очередь, сказывается на температуре, дождях и ветрах в разных землях. Последние пять тысячелетий в Египте становится всё суше и суше. И можно смело говорить, что в ближайшие тысячелетия мою страну ждут засухи и голод, но это ненадолго; за двадцать шесть тысяч лет всё дважды сменится. – Воруш взглянул на Птолемея и громко засмеялся. – Но нет, я не пророк и не оракул! Я просто привёл пример владения информацией и понимания закона причинно-следственных связей. При этом, заметь, я не стал говорить о конкретных сроках и событиях, мне ведомы лишь тенденции… Хотя, назвав голод, я поступил как лживый пророк. Может, люди, наделённые волей, придумают, как выращивать зерно и без обильных дождей. И это, кстати, был пример, почему будущее всегда туманно и открывает нам лишь смутные очертания и нечёткие силуэты: человеческая воля может сломать любую связь причин и следствий. А может, люди до этого не доживут вообще, и тогда даже предсказание о засухе окажется неактуальным.

– И последний раб назовёт тебя лжецом, предсказавшим засуху, но не увидевшим конца времён! – Птолемей расхохотался вслед за собеседником.

– Точно! – поддержал его Воруш. – Поэтому я лучше буду тетрархом, чем оракулом.

Солдаты тоже заулыбались, внимая смеху командиров.

Солнце коснулось горизонта. Воздух стал необычайно прозрачным. В косых лучах замелькали яркими отблесками искры микроскопических летающих насекомых, танцующих свой танец жизни в предвкушении прохлады и росы.

– Да, это Венера, – произнёс знаток астрономии, – одна из шести странных звёзд. Они почему-то ходят по небосводу, подчиняясь каждая своему закону. И при этом не мерцают, как другие, а светят ровно. Сопоставляя их положение относительно других звёзд, как раз и можно исчислять время в масштабе суточного оборота Земли.

Птолемей задумался, а после решился:

– Воруш, ты знаком с традициями огнепоклонников. А слышал ли ты про Авесту, их святое писание?

Тетрарх посерьёзнел. Прищурившись, устремил взгляд на красное солнце.

– Слышал… читал в храмовой библиотеке об этой религии. И… многое бы отдал, чтобы ознакомиться с их знаниями о Боге.

– О боге? – в который раз за день удивился военачальник. – Мне говорили, что там немало научных знаний, в том числе по астрономии.

– Что могут значить любые знания по сравнению со знанием о Боге, если оно истинно… – отстранённо, словно уйдя в себя, высказался египтянин.

– Хм, – смутился Птолемей. – К примеру, один осведомлённый и мудрый дастур сказал как-то в беседе, что согласно Авесте Земля шарообразная. Но это ладно, Аристотель, да и ты считаешь так же… я, кстати, тоже. Но это не всё: она вращается не только вокруг своей оси, но и вокруг Солнца. И все странные звёзды тоже кружатся вокруг него, и они все летят куда-то сквозь пространство вместе с остальными бесчисленными звёздами. Представляешь?

Лошадь тетрарха встала, и Птолемей сразу не заметил этого. А когда почувствовал, что собеседника нет рядом, обернулся. Тот, затянув удила, смотрел на него открытым взглядом ребёнка, впервые увидевшего пожар.

– И действительно, это же всё объясняет… – заворожённо произнёс Воруш.

– Итак, что ты слышал об Авесте? – по-деловому повторил вопрос Птолемей, чувствуя, что собеседник выпал из канвы их разговора и сейчас думает совсем о другом.

Воин отпустил поводья. Они опять ехали вровень.

– Сейчас. Дай мне минуту, стратег, обдумать услышанное, а то потеряю очень важную мысль про циркуляцию светил и Земли. – Он безмолвно шевелил губами полминуты, а потом внезапно чуть не выкрикнул: – А Луна?! Если то, что ты сказал, – правда, как тогда движется Луна? Она же всегда в разном положении относительно Солнца, значит, Земля не крутится вокруг неё.

Военачальник улыбнулся, увидел в пытливом тетрархе себя, столь же одержимого страстью докопаться до истины и зацикленного на своих интересах. Ссылаясь на дастура, он, конечно, имел в виду переведённые первые шесть насков. Птолемей читал обработанные тексты каждую неделю и неустанно поражался дерзости изложенных там идей. Что-то было ему известно, о чём-то он догадывался или слышал это от учёных мужей как одну из версий, но многое было просто непостижимым. Размышления о бесконечном количестве шарообразных звёзд, находящихся на столь же бесконечных расстояниях, ошеломили его больше всего. Это значило, что наверху нет никакой твёрдой сферы, по которой двигаются светила. А где тогда восседает бог иудеев и зороастрийцев? И вообще… где в этом мире тогда Земля? Не значит ли это, что он, Птолемей, впрочем и как все остальные люди, всего лишь ничтожная песчинка в бескрайности мироздания, а не центр и смысл всего сущего? Такая мысль потрясла его до глубины души и пошатнула устои мировоззрения. Именно это во многом сподвигло царского соратника серьёзно задуматься об услышанном от Таис, попытаться понять её чувства и переживания от знакомства со странным и бестелесным Богом и в итоге согласиться найти Авесту втайне от Александра.

Шестой наск как раз заканчивал астрономический цикл текстов, начало которого было, вероятно, в непереведённых и уже утерянных частях писания. Поэтому как движется Луна по версии Авесты, Птолемей не знал, о чём откровенно и поведал Ворушу:

– Да откуда мне знать?! Я же не астроном. То рассказывал всего лишь зороастрийский священник, и про Луну он не говорил.

– Вот бы мне встретиться с ним… – восхищённо вымолвил тетрарх и, опомнившись, продолжил: – Про Авесту я читал в вавилонских свитках. Они упоминали, что писание очень обширно и охватывает огромный пласт человеческих знаний, изложенных там неким мудрецом Заратустрой. Но язык текстов забыт, и прочесть сейчас их никто не может. Но главное, там есть ответы о происхождении мира и сущности Бога-творца. Он лишён формы и поэтому присутствует везде одновременно, в каждой частице тварного и неявного мира. Это всё, что мне известно про Авесту. А, ещё!.. Она хранится у персидского шахиншаха. Теперь всё.

– Кстати, о шахиншахе, – сменил тему Птолемей. – Ты слышал от несчастного наёмника, кто убил Дария? Тебе знакомы их имена?

– Патрон упомянул трёх убийц. Имена я, конечно, записал. А назначенного гегемоном Бесса запомнил. Вероятно, это тот Бесс, что командовал кавалерией горцев под Гавгамелами. У них низкорослые и небыстрые лошади, но очень выносливые. Могут пройти без отдыха полтора наших дневных перехода. Да и в фураже неприхотливы. Вполне обойдутся даже этим кустарником, – он указал на небольшие кустики эфедры, затаившиеся между камнями.

Воин ошибался: лошади не едят эфедру, а вот местное население издревле готовило из неё хаому – напиток, вызывающий галлюцинации, из-за чего по невежеству наделённый священными свойствами. Подобный эффект, естественно, использовался жрецами многих религий как в Персии, так и в Индии. Зороастр, страждущий истины, конечно, видел в дурмане лишь происки злого Ангро-Майнью. Но пагубное пристрастие было широко распространено, что сыграло немаловажную роль в быстром вырождении в народе чистой веры и скатывании учения к банальному языческому огнепоклонничеству.

Тетрарх достал из притороченной к седлу сумы свиток с записями фамилий убийц, передал его Птолемею. Тот засунул папирус в свою суму, извлёк оттуда с десяток чистых листов пергамента и протянул воину:

– На, для записей. Взамен папируса. А это, – он показал кожаный чехол, – походная чернильница и перо. В благодарность о сегодняшней беседе. Ты образованный воин, Воруш, и я дам команду твоему иларху… Ты же из фракийской конницы?

– Да, стратег. Из первой илы30 продромов.

– Завтра ты будешь включён в царскую конную агему. Назовёшь своему иларху тридцать воинов, коих считаешь достойными забрать с собой. С утра послезавтра твой отряд будет подчиняться только царю и мне лично. Ты хорошо всё понял?

Согласие тетрарха заглушило громогласное ржание его жеребца, почуявшего близость лагеря. Через несколько секунд издалека донеслось ответное ржание доминантной кобылы, и все лошади как по команде, пофыркивая от радости, засеменили сначала рысью, а когда ездоки ослабили уздечки, помчались галопом в свой родной табун.

Горизонт окрасился густо-фиолетовым закатом. Небо постепенно засверкало яркими звёздами.

Глава 9

1983 год.

Прошло две недели с момента ликвидации Вахида.

Кузнецов вернулся из Москвы. В Душанбе, обсудив со своим старшим коллегой парадоксальное недовольство генерала Абдусаламова, Сергей поспешил в Академию наук Таджикской ССР. За три дня до этого, направляясь на совещание в столицу, он уже посетил академический Институт языка и литературы имени Рудаки. Злоупотребив своим должностным положением, Кузнецов познакомился с руководителем сектора языка профессором Ердоевым и оставил ему липовый запрос на проведение лингвистического анализа текста, что якобы был изъят в рамках уголовного дела, расследуемого КГБ. Вернее сказать, сам запрос был вполне официальным, но вот дела никакого не было. Да и о существовании текста, кроме самого Кузнецова, никто не знал.

– Очень интересное письмо, товарищ подполковник, – после приветствия сообщил профессор, когда Сергей зашёл в его кабинет. – А где находится сам подлинник манускрипта? Хоть фотографии и качественные, но лишь имея подлинник, можно будет судить, насколько содержание текста – не чей-то вымысел, а реальное письмо иларха шестой илы гетайров своему царю Александру Македонскому. – Профессор снял очки и взволнованно посмотрел в глаза собеседнику.

Сергей, кроме имени древнего завоевателя Средней Азии, мало что понял из услышанного относительно содержания текста. Поэтому взволнованности учёного не разделил, а ответил просто, даже обыденно:

– Не знаю, фотографии нашли только. Сами пергаменты… – Он осёкся, проговорившись о двух листах из кожи, что были в папке Вахида и сейчас лежали у него в служебном сейфе. – Судя по фото, это же пергамент, верно? – Офицер взглянул на светило науки наивным взглядом.

– Вероятно, да. Если, конечно, всё это не подделка, коих полно наклепали за два тысячелетия с момента гибели Македонской империи. Но в любом случае, даже если это и не подлинник, то, скорее всего, довольно старый текст. Он написан на древнемакедонском языке, который почти умер ещё в пятом веке нашей эры. Но вам несказанно повезло: я как раз занимаюсь этим диалектом древнегреческого и вообще историей Таджикистана времён греческой экспансии. Дело в том, что с момента вторжения Александра в Бактрию – государство, куда входили часть современного Таджикистана, Узбекистана и север Афганистана, – то есть с триста двадцать девятого года до нашей эры, и до самого развала в десятом году после Рождества Христова Греко-Бактрийского, а затем Индо-Греческого царства этот язык был широко распространён здесь. То есть на протяжении трёхсот сорока лет указанные территории находились под очень сильным эллинским влиянием. Мы имеем некоторое количество письменных источников на древнемакедонском и значительно больше на древнегреческом языке, дошедших до наших дней. Однако у нас нет ни одного подлинного документа времён похода в Азию и Индию Александра Македонского. Говоря «у нас», я имею в виду всю мировую науку. Не то что на языке захватчиков, а вообще ни на одном языке. Представляете?! То есть задолго до захвата персидских Суз в триста тридцать первом году до нашей эры и до возвращения туда же в триста двадцать пятом войско Александра не оставило после себя ни одного документа об этом грандиозном походе. При этом с ним двигались сотни учёных и летописцев. Во всех завоёванных провинциях формировался огромный штат всевозможных административно-бюрократических структур, и ни одной «бумажки», дошедшей до наших дней! Есть скупые письменные свидетельства очевидцев событий из числа покоряемых народов. Есть воспоминания участников. Масса текстов значительно позднего периода. Но письменных, аутентичных, подлинных и относящихся ко времени самого похода документов – ни одного. – Профессор возбуждённо смотрел на собеседника, словно тот был виноват в уничтожении всех этих свидетельств. – Поэтому ваш текст настолько меня и заинтриговал.

– То есть азиатский поход Александра был, его ход описывался десятками специально назначенных людей, штат учёных документировал всё, но этого никто не видел?

– Примерно так! – воскликнул Ердоев. – И вообще, вся история Александра Великого, или Искандера Малого, как его именуют до сих пор в Иране, основывается на фактах, полумифах и легендах, изложенных в нескольких произведениях. Знаете, где их написали и когда? И главное, под чьим патронажем?

Кузнецов неопределённо пожал плечами.

– В египетской Александрии, после смерти царя. Этим занимался его ближайший друг и сподвижник Птолемей Лаг, получивший за спасение царя в Индии прозвище Сотер – «спаситель» на древнегреческом. Он написал свои «Записки», которые наряду с «Записками» другого очевидца похода – Аристубула Македонского – содержат описание, более-менее похожее на действительность. Все работы иных авторов интерпретируют эти «Записки» с включением тех или иных сомнительных фактов, народных преданий и выдумок. Вы, наверное, не помните из школьного курса, чем примечателен Птолемей Лаг?

Офицер смутился:

– Почему-то я считал Птолемея древнегреческим учёным.

– Для многих это имя ассоциируется с ним, – улыбнулся профессор, – только Птолемей Клавдий жил через триста лет после нашего. Но тоже в Александрии, что само по себе примечательно; и не исключено, что они родственники. Но об этом потом. Так вот, наш Птолемей после смерти Александра стал фараоном Египта. Он единственный из диадохов – сподвижников царя, поделивших после смерти его наследие, – который основал династию, правящую осколком Македонской империи почти триста лет. Последнюю династию египетских фараонов. Понимаете?

У Кузнецова случилось дежавю. Час назад после иррациональной критики генерала Абдусаламова он уже слышал это «Понимаете?» и тогда ответил утвердительно. Но повторно строить догадки ему не хотелось, поэтому, рискуя прослыть тугодумом, он всё же честно ответил:

– Нет, если откровенно…

– Ах да! – воскликнул Ердоев. – Я же не сказал главного. В вашем тексте иларх шестой илы… Ила – это кавалерийский полк по-нашему. Так вот, командир полка докладывает царю о некоем сговоре царского брата Птолемея с женщиной! – У пожилого профессора от возбуждения аж тряслись руки. Казалось, его изнутри вот-вот разорвёт. – Он назвал девушку «гетерой Фаидой». Сейчас мы её знаем как Таис. Возлюбленная Александра и впоследствии жена Птолемея Лага. Это потрясающе, Сергей…

– … Васильевич. Можно просто Сергей, – отреагировал подполковник на забывчивость собеседника. – И о чём сговор? – заинтриговался Кузнецов, припоминая недавно прочитанный роман «Таис Афинская» Ивана Ефремова.

– Пока не знаю, – улыбнулся уже спокойно профессор. – За три дня я перевёл лишь пять первых строк. Благо письмо разборчивое, надеюсь за неделю управиться полностью. Представляете, автор назвал Птолемея братом царя. Это уже само по себе потенциальная сенсация, так как их возможное родство базировалось на невесть откуда появившемся мифе, что у них один отец – Филипп, царь Македонии.

– Да, занимательное чтиво, судя по всему, – задумчиво вымолвил Сергей. – А почему Александра Великого в Иране называют Искандером Малым? Я просто иранист, но никогда не слышал об этом.

– Очень правильный вопрос, товарищ подполковник! – вновь загорелся энтузиазмом профессор. – Потому что великим его изобразили Птолемей и триста лет воспеваний в трудах иных греков и римлян. Образ некоего царя, нёсшего прогресс диким варварам, культивировался всей западной цивилизацией на протяжении тысячелетий. А кем он был для большинства народов, чьи земли покорял? За три года горной войны здесь, у нас, он уничтожил столько мирного населения, что его сподвижнику Гефестиону пришлось реализовывать целую программу по заселению опустевших городов Согдианы и Бактрии. А в Персии! Чего стоит только варварское уничтожение тогдашней столицы Персеполя! Просто по пьянке был сожжён дворец персидских царей с архивами империи за сотни лет. Кстати, якобы та самая Таис надоумила пьяного царя в качестве мести за ранее уничтоженные персами Афины. Количество награбленных и вывезенных Александром ценностей по сегодняшним меркам сопоставимо со стоимостью трети мирового золотого запаса. Караванами измерялся объём похищенных трудов по философии, медицине, математике, истории, астрономии, географии и иным наукам. Но самое страшное, что он сотворил, – это гонение на древнюю арийскую веру в Ахура-Мазду и уничтожение Авесты, святого писания пророка Зардушта. Александр не стремился создать в своей империи синкретичный народ. Ему было достаточно того, что жрецы в каждой провинции посвящали его в таинства местных религий. Для эллинов он был потомком полубога Геракла, в Египте – потомком Гора, а затем сыном Амона. В Иудее он принёс жертвы в иудейском храме, а в Вавилоне поклонялся Белу. Нигде Александр не посягал на основы веры, кроме Персии. Формально он тоже чтил священный огонь Ахура-Мазды. Но бесценный свод сакральных знаний бехдинов, или, как их сейчас называют на Западе, зороастрийцев, уничтожил – вероятно, слишком опасны для его власти были каноны единобожия. Через триста лет по той же причине поступят аналогично, только уже не с Писанием, а с самим очередным пророком Единого Бога – Иисусом из Назарета. Поэтому Малый – это ещё не самое унизительное прозвище Искандера в Передней и Средней Азии. Нередко даже в научных трудах его называют Искандером Проклятым.

– Действительно, кому великий, а кому проклятый… Так вы не сказали, почему никто не видел письменных источников времён азиатского похода. Куда они все делись, коль за Александром тащилась целая армия учёных и летописцев?

Профессор развёл руками:

– Никто не знает. Известно лишь, что в триста двадцать седьмом году в царской походной канцелярии случился пожар; возможно, там хранились эти труды. А может, они пропали вместе с Александрийской библиотекой, что основал Птолемей. И я не исключаю, что их могли уничтожить намеренно, такое не раз случалось в истории. Новый правитель, подстраивая прошлое под себя, начинает со сжигания книг. Неизвестно, одним словом. Может, где-нибудь в архивах Ватикана или закрытых хранилищах английского или каирского музеев лежат эти манускрипты. А может, просто валяются в подвале египетского министерства древностей среди тысяч доселе не изученных свитков. Человеческая история пестрит чёрными пятнами, и, как это ни парадоксально, самая противоречивая – у современной западной цивилизации. Чего-чего, а в искусстве фальсификации, лжи и манипуляций сознанием она преуспела, как никакая другая. И началось всё с Искандера и его продолжателя – фараона Птолемея. Опять же очень странное совпадение, но именно после их похода на восток в четвёртом веке до нашей эры в Средиземноморье отмечается необъяснимый взлёт научной мысли. Птолемей создаёт в Александрии крупнейшую библиотеку с неслыханным фондом в девяносто тысяч свитков. Потом наследники в разы его приумножат, скупая, захватывая и выменивая письмена любыми способами. Но откуда при основании взялось сразу столько текстов?! А знаменитая александрийская школа? А еврейская александрийская философия? Её религиозно-мистическое прозрение во многом основано на идеях Платона об Абсолюте, столь схожем с авестийским Ахура-Маздой. И заметьте, все эти и последующие знания уже выдаются как продукт греческой, потом римской, ну а сейчас – западной культуры и науки. От персидского, наверное, осталось лишь название орехов, которые македонцы привезли с собой из Средней Азии; да и то со времён Византии в России и многих других странах их именуют грецкими. Впрочем, как и чёрный рис, который Искандер также привёз с собой из азиатского похода: его мы больше знаем как гречку.

Профессор встал со стула и подошёл к шкафу, откуда достал довольно большую книгу.

– Посмотрите, Сергей Васильевич. – Он открыл том на одной из страниц. – Это изображение Будды. Третий век, найдено в одном из храмов на севере Индии. Ничего не напоминает?

– Ну… мягко говоря, не очень классическое изображение. Какой-то он не такой.

Ердоев хохотнул:

– Потому что он в эллинской тоге и стоит в контрфорсе, почти как Аполлон. Представляете теперь, как они тут натоптали, что через триста лет после их ухода Будду в храме по-прежнему изображали на греческий манер? А это египетский фараон, – он показал фото барельефа с улыбающимся лицом. – Тоже неегипетская классика ваяния. Этот фараон почти с актёрской улыбкой и есть Птолемей.

– Очень интересно; всё себе присвоили, даже гречку, – искренне отреагировал Сергей. – Никогда не смотрел на историю под таким углом. Я изучал фарси и много читал про Персию, поэтому считал, что неплохо разбираюсь в иранистике. Но, оказывается, мне предстоит ещё немало поучиться. – Он улыбнулся. – Может, посоветуете, что из доступного моему скудному уму будет полезно почитать именно про период греческой экспансии в Среднюю Азию? И про зороастризм. Я служу в Хороге. В Горном Бадахшане остались последователи пророка Зардушта.

– Конечно, Сергей Васильевич, я подготовлю вам списочек книг, доступных в республиканской библиотеке. И не принижайте себя: чувствую в вас очень острый ум и потенциал искателя, столь необходимый для учёного.

– Ну и для офицера КГБ.

Оба искренне рассмеялись. Ердоев сел за стол и закурил, выпустив в сторону закрытого окна струю сизого дыма. В отсутствие сквозняка облако застыло над его головой, причудливо играя светотенями в солнечных лучах.

– Кстати! В Хороге, в отделе памироведения нашего Института археологии, работает замечательный специалист-религиовед Исматулоев Араш Хусейнович. Он помешан на изучении зороастризма, поэтому с удовольствием порекомендую вас в качестве потенциального слушателя его бесконечных историй об огнепоклонниках.

В заключение встречи профессор пообещал немедленно сообщить о завершении перевода и чуть ли не потребовал от Сергея держать его в курсе хода расследования дела в отношении мошенника, что искал покупателя на якобы древний артефакт. Кузнецов, в свою очередь, напомнил о тайне следствия и вообще необходимости помалкивать об их беседе.

Они уже попрощались, как вдруг подполковник что-то вспомнил и обернулся.

– Профессор, хотел ещё кое о чём у вас спросить. Вы не знаете, что означает слово «апостасия»? Судя по звучанию, оно имеет греческие корни. Может, как филологу и знатоку древнегреческого приходилось сталкиваться?

Ердоев сначала задумался, но, всплеснув руками, быстро ответил:

– Не слышал; по фонетике похоже на греческий. Но сейчас быстро посмотрим. Зачем придуманы словари, верно? – Он достал из огромного шкафа толстенный греко-русский словарь и шумно перелистал страницы, найдя нужную: – Так… ага. Вы же христианин? Ой, вы же офицер! Какой христианин… такой же, как и я – мусульманин. – Он засмеялся. – Значит так: «Апостасия – отступничество от христианской веры. В широком смысле клятвопредательство, отступничество от Бога. Религиозный термин, встречающийся в Ветхом и Новом Заветах. Тягчайший грех в христианстве». Примерно так. – Он широко улыбнулся.

Облако сигаретного дыма расслоилось и теперь висело двумя пластами, поделив кабинет на миры: нижний, где сидел Ердоев, средний, где пребывал стоящий Кузнецов, и верхний, где на потолке обитали мухи, спасающиеся от удушья.

Профессор встал и открыл форточку, смущённо причитая:

– Извините, вы, наверное, не курите. Сейчас я быстро проветрю. – Он щёлкнул шпингалетом и распахнул окно. После чего налил стакан воды и подал его побледневшему Сергею: – Выпейте, пожалуйста. Простите меня за неучтивость.

Офицер сделал глоток.

– Ничего, не переживайте. Слегка голова закружилась. От жары, наверное.

Дымные слои растворились, оставив после себя еле заметную седую паутину. Кузнецов смотрел сквозь неё, и ему казалось, что это не табачный смог, а пелена, скрывающая прошлое. Он вспомнил, где наяву, а не во сне слышал это слово.

В девять утра следующего дня Сергей стал первым посетителем Центрального телеграфа. Времени имелось немного, так как в 11 вылетал его рейс в Хорог. Несмотря на цейтнот, он ещё ночью твёрдо решил позвонить сегодня маме и выяснить крайне важный момент. Мать, конечно, обрадовалась, услышав сына, но и не меньше опешила от его вопроса.

– Серёж, ну я не помню уже. Мама, твоя бабушка, умерла больше пятнадцати лет назад, столько времени прошло. Мы после твоего рождения почти два года у родителей в Уссурийске жили. Отец же после войны на заставе в Приморье служил, а там ни света, ни условий нормальных. Но ты всегда со мной находился, окромя, может, нескольких дней, когда меня в больницу положили, на седьмое ноября прям. А бабушка, да… воцерковленной была, каждое воскресенье в церковь ходила. Дед смеялся над ней, но не препятствовал, хотя сам коммунистом был. Она никогда не навязывалась с религиозными разговорами. Я, по крайней мере, не помню, чтобы она мне предлагала в храм сходить или что-то ещё такое. Икона у них была дома, это единственное помню. Отец твой всё в шутку ругался, когда приезжали в гости, что у деда партбилет хранится в шкафу, рядом с ней.

– Ну а после смерти наследство же осталось какое-то кроме квартиры? Драгоценности, может? А, кстати, награды дедовы, они где?

– Да какие там драгоценности. Не было ничего у них ценного. Медали с орденом Олег, дядя твой, забрал, да и всё. Иконка осталась. Серёж, зачем тебе это?

Кузнецов ответил что-то невразумительное и, поглядывая на часы, перевёл разговор на иную тему.

Через час вместе с другими пассажирами Сергей вышел из здания аэровокзала Душанбе и быстрым шагом направился к самолёту. Несмотря на утро, лётное поле уже успело раскалиться, и воздух над бетоном поплыл, размывая силуэты военных бортов вдали.

Грациозный и миниатюрный пассажирский Як-40 с задорно вздёрнутыми аккуратными крыльями был верхом изящества на фоне стоящего рядом жирного и обрюзгшего транспортника Ил-76. Он гостеприимно распахнул бортовой трап, встречая гостей улыбкой миловидной стюардессы, камерной обстановкой салона и неповторимым запахом нутра самолётов Аэрофлота.

Рейс Душанбе – Хорог длился всего 45 минут, однако любой, кто хоть раз летал им, забыть полученные впечатления уже никогда не сможет. Низкий полёт над горными пиками и посадка через узкое ущелье, называемое Рушанские ворота, завораживали пассажиров и требовали от пилотов наивысшей лётной квалификации. Сергей неотрывно глядел в иллюминатор, в который раз рассматривая знакомые хребты, долины, склоны и расщелины. Вот на горном плато, затерявшемся посреди непроходимых скал и теснин, стоит еле заметная кошара. Где-то рядом должно быть стадо овец. Как они сюда добираются? Где их кишлак? Кто он, их чабан, месяцами живущий один в окружении бестелесных дэвов и парий? Сергей никогда не видел этой отары, но каждый раз пытался найти и разглядеть её. Пастбище использовалось, о чём свидетельствовал другой оттенок зелёной поверхности, нежели вокруг. У самой кошары, в обширном загоне, земля вообще коричневая; значит, недавно овцы точно здесь паслись. А дальше отвесной стеной вздымался величественный пик, ослепительно сверкающий снежной шапкой, за ним ещё один, и ещё… Терра инкогнита непроходимая, даже для горных архаров и винторогих диков. Никогда нога человека не ступала там; пусть так будет и дальше. Потому что лишь крушение подобного рейса сподвигнет спасателей добраться к недоступным пятитысячникам. Здесь время застыло, иногда напоминая о себе тенью пролетающего самолёта. Для чабана тень – наверное, единственный источник новостей, и он каждый раз улыбается, видя её: значит, всё хорошо там, откуда она, мир ещё не рухнул, а человечество живо.

Кузнецов даже порадовался за пастуха: «Счастливчик – пасёт вечность и никуда не спешит». Он тяжело вздохнул, и необъяснимая печаль вновь навалилась на него. Так же, как две недели назад, под звёздным небом Афганистана. Совершенно беспричинная и абсолютно безнадёжная. Ему опять стало страшно. Он вдруг представил себя на месте чабана, и дикий холод вселенского одиночества пронзил его сердце. Незнакомый таджик внизу был однозначно счастлив, Сергей почему-то в этом не сомневался. Но почему он сам, находясь даже среди людей, чувствует себя покинутым и пустым? Что с ним происходит? Сергей уткнулся носом в холодный плексиглас иллюминатора: «Где ты, чабан? Покажись. Где твои овцы, коих ты пасёшь? Почему ты там, не имея почти ничего, счастлив, а я здесь представлен к ордену Красного Знамени, скоро получу полковника, всё замечательно, а утешения и покоя нет…»

Наблюдая сверху за миром окаменевшего времени, Сергей медленно погружался в созерцательный транс. Все мысли угасли, ум замолчал, и память, лишившись ревностной опеки цензора, постепенно стала выгружать давно забытые образы былого. Как в первые недели учёбы в Суворовском училище кусал губы от отчаяния и неутолимой тоски по дому. Тогда мир его детства кончился стремительно, в одночасье, оставив мальчишке лишь право хранить фото родителей и письма. И то не больше трёх, аккуратно сложенных на полке уставной прикроватной тумбочки. В те дни казалось, что одиночество тринадцатилетнего пацана, оторванного от мамы, столь абсолютно и непоправимо, что облегчения ему уже не будет никогда. Но утешение пришло внезапно, и до сих пор Сергей помнил тот момент невероятно ярко. В далёкое сентябрьское утро суворовец Кузнецов сразу после зарядки за четверть часа успел умыться, заправить кровать и приготовиться к утреннему осмотру. У него оставалось пять минут. Он вышел на улицу, сел на лавку и, отвернувшись в сторону, тихо заплакал. Не сильно – так, чтобы после команды: «Рота! Выходи строиться!» успеть проморгаться и скрыть следы своей слабости. Сергей не услышал шагов, поэтому когда рядом с ним сел ротный старшина Залогин по прозвищу Дизель, парень замер от ужаса. Фронтовик двухметрового роста, с кулаками-кувалдами и голосом, как у пароходного ревуна, был грозой для всех суворовцев училища, независимо от курса и роты. Сергей попытался встать, но тяжёлая ладонь опустилась на его плечо. Он не смел поднять глаз и посмотреть в лицо мужчине, уставившись на орден Красной Звезды на его груди.

– Что, тяжело? – спокойно пробасил Дизель.

Комок подкатил к горлу; Сергей просто качнул головой, и предательская слеза вновь покатилась по щеке.

– Ничего, всем тяжело. Пару недель потерпи, и всё будет хорошо.

Старшина слегка хлопнул суворовца по плечу, встал со скамейки, и окрестности огласил рёв иерихонской трубы:

– Рота, строиться! Считаю до десяти!

С соседних крыш взлетела стая перепуганных голубей, с деревьев посыпались первые осенние листья, а в соседнем квартале проснулись сразу все мирные жители Уссурийска.

– Один! Два! – с громкостью взрыва гранаты рявкнул Дизель, и суворовцы, рассчитывая время, не спеша поплелись к месту построения.

– Семь! – протяжно загудел старшина, почему-то пропустив «три – шесть», и пацаны, спотыкаясь, помчались в строй.

– Девять! – прозвучало почти сразу, и последний мелкий мальчишка, как бильярдный шар, влетел в шеренгу, выбив другого парня из неё.

– Десять. Становись, – тихо закончил старшина, и неровный строй юношей, только-только окунувшихся в реалии военного быта и дисциплины, замер, не дыша.

В тот момент Сергей внезапно ощутил надежду, воодушевление и радость, не сравнимые потом ни с чем. Казалось бы, ничего не случилось, всего несколько слов, а эффект изменил его жизнь. Потому как сказаны они были непререкаемым авторитетом, у которого таких, как суворовец Кузнецов, – больше сотни. Он-то их в лицо ещё не всех запомнил, а тут уделил ему персональное внимание и даже сказал что-то хорошее.

Потом память о дизелевском «Потерпи. Всё будет хорошо» не раз возвращала Сергея в реальность, которая оказывалась намного оптимистичней, нежели мысли о ней. Однако последнее время магия фразы из рухнувшего детства не работала. Лишь постоянная занятость и мирская суета, как наркотик, удерживали его от очередного приступа меланхолии. И стоило вот так вот остаться наедине с собой, как вместо былого умиротворения внутри расползались метастазы уныния и необъяснимого страха.

Причины были где-то в его прошлом, Сергей уже не сомневался в этом.

Пятнадцать лет назад Кузнецов приехал с родителями в гости к деду с бабой в Уссурийск. Он только закончил учёбу в высшей школе КГБ и получил первые офицерские погоны. Дома накрыли стол, пришли родительские друзья. Дед нескрываемо радовался, что внук продолжил офицерскую династию. Отец был горд, и мама тоже умилялась столь возмужавшему сыну.

Когда старшие мужчины ушли покурить на балкон, а женщины – посплетничать на кухню, в комнату зашла бабушка.

– Серёж, какой ты стал взрослый. – Она села напротив и нежно посмотрела на внука. – Могу я тебе сказать кое-что личное? Боюсь не решиться потом, да и не успеть… Прости только сразу, если что не так. Я старая совсем, умом и в молодости не блистала, а сейчас совсем плохая становлюсь…

– Бабуль, да чего ты такое говоришь? Конечно, можешь! – Он пьяно улыбнулся, не особо слушая бабушку, которая действительно уже плохо говорила и проявляла признаки надвигающейся деменции.

Старая женщина глубоко вздохнула, вероятно собираясь с мыслями. Посмотрев на балкон, откуда доносились смех и маты скабрёзного анекдота, она протянула ладонь:

– Серёж, хочу отдать тебе твой крестик. Я его хранила, пока ты не станешь взрослым. Сейчас ты уже офицер и можешь уберечь его. Нет, не прошу тебя его носить. Понимаю, ты коммунист, но… для Бога все – Его чада, и атеисты и христиане. Просто храни распятие и вспоминай иногда, что у тебя оно есть. Придёт время – может, наденешь.

Сергей взглянул на ладонь, где лежал маленький оловянный крестик с обычной суровой ниткой в ушке.

– Ба, ну что ты как маленькая? – Он широко улыбнулся. – Ну какие крестики? Конец двадцатого века, а ты всё… Как ты представляешь меня, офицера КГБ, с крестиком? Смешно же.

Бабушка отвела взгляд, печально вздохнула и убрала руку со стола. Потом кротко подняла глаза на внука и тихо вымолвила:

– Серёженька, это твой крестик. Не ругайся на меня, но я храню его с момента…

Он не расслышал фразы, так как в комнату с балкона шумно ввалились мужчины, и пока они рассаживались за столом, услышал лишь её окончание:

– … буду хранить у себя и умоляю: только не допусти апостасии, ведь на тебя уже сошла благодать Божия.

Через два дня Кузнецов уехал к месту службы, а бабушка скончалась спустя полгода.

Самолёт, доворачивая на курс, чуть качнулся вправо, и крошечная кошара вновь показалась, уже далеко-далеко позади, но ещё различимая на изумрудной поверхности плато. Рядом с ней появилось более крупное и светлое пятно. Сергей аж вывернулся, пытаясь до последнего не упустить их из виду.

– Вон они! Вышли бараны, наконец-то! – как ребёнок, обрадовался нечаянной радости подполковник и сразу осёкся, поняв, что произнёс это слишком громко.

Он откинулся на спинку и смущённо повернулся влево. Сосед, пожилой таджик или памирец в стареньком костюме, но в белой рубашке, в галстуке и тюбетейке, удивлённо смотрел на него. В проходе стояла стюардесса, тоже улыбаясь экспрессивности пассажира в форме:

– Пристегнитесь, товарищ офицер! Приступаем к снижению.

– Извините. Ослов, то есть баранов… там увидел, – глупо оправдался он перед соседом.

– Один телец висит высоко в небесах,

Другой своим хребтом поддерживает прах,

А между ними – посмотрите,

Какое множество ослов пасёт Аллах, – засмеялся пожилой таджик. – У нас много баранов, больше, чем людей. Вы, наверное, впервые летите сюда? – хитро улыбаясь, продолжил он.

– Кто понял жизнь, тот больше не спешит.

Смакует каждый миг он, удивляясь,

Как спит ребёнок, молится старик,

Как дождь идёт и как снежинки тают.

Сосед вовсе рассмеялся:

– Вы заменили «и наблюдает» на «он, удивляясь», но Омар Хаям похвалил бы вас за находчивость. Умение радоваться и каждый раз удивляться простым вещам, таким как бараны, – замечательное качество, товарищ подполковник.

Сергей широко улыбнулся тому, что только здесь, на Памире, можно вот так запросто встретить обычного мужчину и поговорить с ним на темы, достойные обсуждения в научных и литературных институтах. Исмаилизм со своим мистическим видением мира и стремлением к его познанию стал благодатной основой для этого. Недаром именно Горный Бадахшан занимал одно из первых мест в советской Средней Азии по плотности жителей с высшим образованием.

– Нет, уже седьмой раз. И каждый раз пытался увидеть отару, что пригоняют на горное пастбище. Там внизу стоит кошара, а овец никогда не видно. А сейчас, впервые, они показались. Ерунда, но, может, это что-то значит? Как думаете?

– Думаю, что нам несказанно повезло. Смотрите быстрее! – Сосед изумлённо перегнулся через его ноги, тыча пальцем в иллюминатор. – Это винторогие козлы. Их осталось совсем немного, и они занесены в Красную книгу.

Самолёт снижался в ущелье, и до горного склона было не больше 300 метров. А сверху, на фоне неба, по гребню скакали три крупных мархура, или, как их называют местные, дика. С той стороны, вероятно, был крутой обрыв, и напуганные животные не могли сразу скрыться, отчего им пришлось немного попозировать в динамическом показе.

– Впервые вижу их в дикой природе, – вымолвил пожилой собеседник, когда мархуры исчезли за гребнем.

Самолёт нервно затрясся во встречном воздушном потоке и, кряхтя пластиком салонной обшивки, резво пошёл на снижение. Крыло, казалось, вот-вот заденет каменные глыбы, но внезапно пространство расширилось и в иллюминаторе заискрилось устье Гунда – реки, впадающей в пограничный Пяндж. На её берегах и располагался город Хорог, с трёх сторон зажатый горами.

Глава 10

1983 год.

Генерал Абдусаламов, как и обещал, прилетел в Хорог через двое суток. Только не один, а во главе целой приёмо-сдаточной комиссии. Так получилось, что командировка замкомандующего по разведке совпала с приказом о переводе начальника отряда на вышестоящую должность и назначении на его место начальника штаба, подполковника Славина. Кузнецов был несказанно рад, что командующий поручил Абдусаламову представить нового командира части и возглавить эту комиссию. Данное обстоятельство резко снижало степень внимания генерала к его персоне и подразделению в целом. Соответственно, и честь двухсуточного общения с ним выпадет не только Сергею, а разделится между другими должностными лицами.

Так оно и вышло. Абдусаламов добрался до разведотдела лишь на следующее утро. Заслушав Кузнецова, он провёл совещание с офицерами. Для проформы высказал «конструктивную критику» относительно отдельных направлений работы, но в целом, на удивление Сергея, вёл себя вполне дружелюбно и даже снизошёл до похвалы.

Когда они остались в кабинете вдвоём, генерал почему-то первым делом поинтересовался причинами, по которым Кузнецов ходатайствовал о переводе капитана Мухробова из ишкашимской комендатуры в отдел.

– Он засиделся уже там, – ответил Кузнецов генералу, – мышей не ловит совсем. Задержанный нарушитель в обслуживаемом кишлаке жил, а он ничего про него не знал. Более того, агентура не обучена, условия связи не отработаны, задачи толком не ставятся. Оброс сомнительными знакомствами, обстановкой толком не владеет. Вот справка по работе на комендатуре майора Галлямова, – Сергей протянул документ. – Участок очень сложный и ответственный. Считаю целесообразным капитана Мухробова перевести в отряд.

Генерал прочитал бумагу.

– Согласен. Только предлагаю провести замену: Мухробова отправить на Калай-Хумб, а оттуда зама по разведке – в Ишкашим. Он языком владеет, а ты его в кабинете закрыть хочешь. Пусть землю на новом участке роет. А если и там результата не даст, тогда мы его вообще в другой отряд с понижением отправим.

– Он же рушанец и родом из соседнего Рушанского района. Там у него в каждом кишлаке или родственник, или товарищ детства, – удивился генеральской инициативе подполковник.

– Ну а я таджик; судя по твоей логике, не могу служить в Таджикистане? – Абдусаламов раздражённо прищурил глаза. – Калай-Хумб – это Дарвазский район, и там живут дарвазы, отдельная этническая группа со своим диалектом. Поэтому – нормально.

Может, генерал в чём-то и был прав, но довод показался Сергею неубедительным. Тем не менее перечить он не стал. Дело в том, что Кузнецов не докладывал Абдусаламову о показаниях Ассасина, где тот рассказал, как несколько раз ходил в Афган через участок границы, обслуживаемый капитаном. Услышав об этом первым, начальник отряда, ожидающий повышения, чуть не поймал сердечный приступ. Он только-только нащупал ступеньку к заветным лампасам, а тут такие новости, с перспективой вообще вылететь из войск. Одним словом, посовещавшись с начштаба, который перепугался не меньше командира, решили по-тихому Мухробова перевести, а коменданта задрючить так, чтобы он теперь просто жил на границе. По схожей причине начальник отряда позже перешёл на корвалол: разведчик, не раскрывая деталей, показал ему фото со схемами двух переправ из папки Вахида. Карьера для офицера – это почти свято; рушить её своими руками значит прослыть полным идиотом. Одно дело, когда сокрытие своих просчётов и ошибок приведёт к тяжёлым последствиям, избежать которых, действуя самостоятельно, невозможно; совсем другое – когда они уже наступили и от доклада мало что изменится, кроме собственной судьбы. Необходимо по-тихому принимать меры к их локализации, а там, глядишь…

– Свинья не выдаст – бог не съест, – резюмировал командир, по-своему интерпретировав мудрость, спасшую тысячи офицерских карьер.

Кузнецов тоже был частью этой круговой поруки и ответственность за дыры в границе нёс наравне с командиром и начштаба. Он успел до московской командировки лично выехать на комендатуру Калай-Хумба и Ишкашима, где убедился, что, следуя маршрутам на схеме, действительно возможно незамеченным пройти в СССР и вернуться назад. Благо о схемах из папки Вахида знали только он, его заместитель Галлямов и командир. Для легализации информации и прикрытия своего зада разведчик подготовил письменные предложения по изменению системы охраны, выдав их за результат анализа обстановки и оценки местности.

Выслушав своего зама по разведке, начальник отряда чуть было уже не схватился за телефон, чтобы разнести комендантов, но Кузнецов успел его остановить:

– Подождите, нужно хорошо подумать сначала. Мы не знаем, кто вообще составил эти схемы и, главное, откуда у душманов столь детальная и секретная информация.

Полковник побагровел и явственно почувствовал скрип закачавшегося под ним командирского кресла. Он пошире растянул ворот рубашки и закурил.

– Разбираться в подобных вопросах должна военная контрразведка. Если мы не доложим, нам хана. Доложим – хана вдвойне. Что делать будем, Сергей Васильевич? Тебе-то что – ты добыл информацию. Мудак, конечно, что агентура не сработала. Зарубят орден, да и всё. А меня распнут прямо там, – полковник кивнул в окно, где напротив штаба у парковки монументально реяло бетонное красное знамя с ликами «святой троицы» – Ленина, Маркса, Энгельса – и надписью: «КПСС – ум, честь и совесть нашей эпохи». – И это если предательства и пособничества не найдут. В противном случае… даже думать не хочу. Кто там ходил, куда ходил – это же кирдык полный! – Полковник стоял у настенной карты отряда и смотрел на участок 13-й заставы. Участок 1-й заставы уже скрыл многослойный табачный дым. – Сергей, ты уверен, что Вахид мёртв?

Кузнецов протянул фото. Полковник брезгливо сморщился и отпрянул:

– Ёпт. Бошку-то зачем?

– Уверен. Двое из банды Наби Фаруха опознали его сразу.

Начальник сел за стул, устало растёр ладонью лицо.

– Значит, о схемах мы знаем вдвоём?

– Ну, кроме Галлямова ещё… надеюсь, да, – ответил разведчик.

Отпустить Джабраила, он же Богач, санкционировал лично командующий, так как Кузнецов доложил о его непричастности к бандформированию. Разумно осознавая, что задержание гражданина Пакистана, причём вероятно не совсем простого, – это уже вопрос политики, генерал-полковник приказал вернуть его к месту засады, и: «Пусть валит куда хочет». О том, что он мчался за украденными бумагами, не знал никто. А про схемы, так хитро ему подкинутые, тем более. Сергей правильно просчитал Джабраила: тот обыскал оставленное тело и нашёл их. Теперь оставалось ждать, кто пойдёт этими маршрутами, и не ошибиться со своими силами: опасность пособничества кого-то из пограничников была высока.

– Я предлагаю на пару недель организовать оперативное прикрытие маршрутов силами и средствами отряда, не привлекая возможностей комендатур. В районе, обозначенном на схеме как «Намат Гата», здесь, – он ткнул карандашом в карту, где были развалины крепости рядом с кишлаком Зонг, – и здесь, на плато, где на схеме указано «Карон». Что эти надписи означают, неясно, но, судя по всему, так обозначены места ожидания, сбора или встречи кого-то; одним словом, конечная точка маршрута, где уже относительно безопасно для нарушителей границы.

– А ты сам был там? Смотрел, что в этих районах примечательного? – уточнил начальник отряда.

– На плато, где «Карон», был. Специально поднимался. Ничего особенного. Открытая возвышенность площадью где-то с квадратный километр. Не очень ровная, с мелкими холмиками. А возле Зонга – руины крепости Каахка. В самой крепости не был, но Галлямов осматривал. Местные боятся там появляться – говорят, она проклята и является обиталищем сафед гинек – по-нашему, белой женщины. Демон очередной, одним словом. Вход охраняет ещё одна парочка горных духов: Вайда и Вуйда, те вообще человечиной питаются. Галлямову повезло, его не съели, но место показалось ему действительно странным, жутковатым даже. Говорит, ощущение такое, что под землёй живёт кто-то. Грунт местами взрыхлённый или перекопанный, а следов сверху на земле нет.

– Может, археологи или сами местные копают, клады ищут? – усмехнулся командир, понимая нелепость версии, так как в пограничную зону без его ведома въехать никто не мог, ну а местные уже лет триста назад всё, что могли, выкопали.

Одним словом, в тот день начальник отряда согласился с предложениями Кузнецова. В районе плато, что было на правом фланге отряда, у Калай-Хумба, уже неделю как паслась небольшая отара с чабаном. Пастух был настоящий. О его причастности к агентурному аппарату пограничной разведки свидетельствовала лишь радиостанция, которую ему выдал разведчик со словами: «Не потеряй, а то она стоит дороже твоей отары». А в Зонге седьмой день жили двое аспирантов-орнитологов из Москвы. Заплатили немного денег, и их впустил на постой житель самого крайнего в кишлаке дома. Тщательно скрывая свой «офицерский» загар, аспиранты шарахались по окрестностям, рассматривая птичек, и в первый же день установили в крепостных руинах несколько сигнальных мин. По ночам они из окна своей мазанки по очереди наблюдали в прибор ночного видения за подступами к развалинам и постепенно становились убеждёнными анимистами. Причём в самой мракобесной форме – веры в горных духов, снежного человека и прочую нечисть. Уже после первой ночи Кузнецову доложили о призрачном свете, наблюдаемом над руинами после полуночи. Также два апологета научного коммунизма заметили странные огненные шары, несколько раз вспыхивающие между развалин. Характерно, что явления наблюдались только в ПНВ и невооружённым глазом были не видны. Обследовав утром место паранормальных явлений, они вовсе усомнились в истинности диалектического материализма: одна из растяжек вместе с чекой лежала у сигналки, но мина не сработала. Аргумент Кузнецова, что растяжку мог сдёрнуть скатившийся камень, а мина просто неисправна, не подействовал, и твёрдая убеждённость в марксистско-ленинских идеалах дала трещину. Когда на вторую ночь светопреставление повторилось, оба парня робко намекнули на необходимость их замены и категорическое нежелание остаться в крепости на ночь. Наличие при себе двух автоматов смелости им не прибавляло, и Кузнецов пригрозил лично приехать и разобраться с демонами, а с самими охотниками на приведения провести сеанс ректального экзорцизма. Как ни странно, то ли злые духи успокоились, то ли разведчики просто стали врать, но явления вроде прекратились. Но в это утро, перед самым совещанием с генералом, Галлямов сообщил начальнику об очередном ночном шабаше нечисти на древних руинах и своём беспокойстве за психическое здоровье молодых офицеров. По отделу поползли нехорошие слухи, кои грозили выйти за его пределы, и тогда вся конспирация теряла смысл. Сергей решил сразу после отъезда Абдусаламова выехать в Зонг и, скрытно организовав ночную засаду, развенчать антинаучные мифы.

Разобравшись с кадровыми вопросами, Кузнецов доложил генералу о своей командировке в Москву. Согласно полученной из Центра шифротелеграмме, группу Ассасина к 1 сентября передислоцируют на загранобъект Куфаб, что находится в 30 километрах западнее советского Рушана и на полсотни южнее Калай-Хумба. Хорогский отдел выделяет двух офицеров для обеспечения работы с группой, и одного сотрудника направляет Абдусаламов из округа. Последнее опять являлось личной инициативой большого начальника.

– Сергей, вы понимаете, для каких задач Москва хочет привлечь Ассасина? – озадаченно глядя на карту, произнёс генерал.

На этот раз подполковник ответил честно, и его слова вызвали некоторое удивление.

– Вы так обыденно об этом говорите, будто ликвидация Вахида не первая ваша операция подобного характера. – Абдусаламов закурил и сразу закашлялся.

Сергея покоробили эти слова, потому что генерал единственный, кто вот так прямо указал на причинно-следственную связь между ним и смертью бандита. Словно Кузнецов лично прирезал его, а вся машина КГБ лишь согласилась с этим: «Ну ладно, хочет убить – пусть убивает». Он не раз уже сталкивался с подобной мерзостью, когда за успешные действия награждали кого не лень из числа непричастных, а все просчёты, негативные последствия и моральная ответственность вешались на инициаторов и непосредственных исполнителей. Сейчас слова Абдусаламова сквозили не укором, а каким-то дешёвым морализаторством а-ля библейское «не убий».

– Подобного рода ещё не было. Но мало уничтожено духов с начала войны? У меня треть офицеров водкой отпаивались после первого стреляного душмана. Просто там уничтожали банды, а здесь ликвидировали конкретную личность, одиозного главаря, на руках которого кровь как минимум троих девятнадцатилетних пацанов. Вы знаете, что меня попросил начальник загрангарнизона Бондар-пост, чьих бойцов Вахид расстрелял, а одного по-зверски запытал, дать ему эту фотографию, – Сергей положил на стол фото, – чтобы отправить в Оренбург, отцу замученного пограничника? Предварительно письмо мне прочёл от него, где убитый горем родитель сообщает, что супруга с инсультом слегла после вести о смерти сына. И просит ответить, как конкретно погибло его единственное дитя и как им теперь дальше жить. Начальника гарнизона в отряде всегда десятки добрых писем ждут от бывших бойцов и их родственников. Он приезжает из командировки, читает, но корреспонденцию не хранит и почти не отвечает. А это у него в кармане третий месяц лежит, и он не знает, что с ним делать. Хочет фото отправить, сообщить, что сын отмщён. – Кузнецов посмотрел в глаза генералу.

Тот в своей привычной манере прищурился, затушил окурок и сразу закурил вторую сигарету.

– Ты меня неправильно понял, Сергей Васильевич. Я не это имел в виду. И про материнские слёзы рассказывать мне не надо – побольше твоего насмотрелся. А про фото… – он взял его в руки. – Надеюсь, ума хватило не отдать копию?

Подполковник продолжал смотреть в глаза начальнику.

– А я ещё думаю.

– Сука, точно в горах здесь одичали. С собой забираю! – Абдусаламов раздражённо сунул фотографию останков Вахида в папку. – Ты ещё уши и скальпы собирай, чтобы увольняемым было что в дембельский альбом вложить.

– Тащ генерал, так она зарегистрирована и к материалам дела приобщена.

– Давай четвёртую форму! – рявкнул начальник.

Кузнецов достал из сейфа журнал приёма-передачи документов. Абдусаламов вписал в соответствующие графы регистрационные реквизиты фото и в графе «Получил» размашисто расписался.

– Ты, Сергей Васильевич, хернёй не занимайся. Я так про Ассасина спросил, потому что банды мы в бою громим, а сейчас по наводке Москвы его группе придётся ликвидировать конкретных людей. Как ты знаешь, в Афгане всё тайна и ничего не секрет. И кровная месть там свята! Кто будут эти персоналии? Явно не простые душманы. Москвичам-то что? Они там, далеко. А мы здесь! – Генерал встал со стула и подошёл к окну. – Позавчера источник Тахтабазарского отряда сообщил, что в Пакистане убили и обезглавили местного племенного авторитета. Группа зашла с Афгана, а на отходе преследователей накрыли русские вертолёты. Чуешь, как агент увязывает эти факты? А Тахтабазар – это Туркмения, пятьсот километров отсюда по прямой, и уже знают! Уверяю, на той стороне у душманов достаточно связей в Союзе… – Абдусаламов осёкся. – Я о безопасности говорю. Одно дело – единичная акция, другое – ставить такие ликвидации на конвейер.

Генерал вышел из-за стола, налил стакан воды из кувшина и, отпив глоток, остальную вылил в цветочный горшок.

– Есть нормальная вода? Не могу уже этот отвар из верблюжьей колючки пить. И так гастрит замучил, так теперь ещё и запоры из-за неё.

– У нас не очень эпидобстановка. Вспышка гепатита. Может, чаю тогда, зелёного?

Кузнецов заварил чай, налил в две пиалы. Генерал удивился молочному вкусу:

– Это улун, что ли? Кучеряво живёте. Где берёшь?

– В Файзабаде на базаре есть дукан чайный, прям на входе, сразу видно. Дуканщик проверенный, из Китая возит. Только очень дорого. Зато на русскую сгущёнку можно выменять. Сто грамм – коробка, двенадцать банок. Это армейцы на сгущак его подсадили.

– Вот ты, Кузнецов, куркуль, а! Мы в Ашхабаде чай нормальный пьём лишь по праздникам, а он тут наладил поставки из-за речки. Дашь с собой? – Генерал хитро улыбнулся.

– Не вопрос. – Сергей достал из шкафа бумажный кулёк и отдал начальнику. – Единственное, не палите место, а то дуканщик тот ещё прохиндей. Почувствует спрос – задерёт цену. А у других брать опасно, да и качество никакое.

– Я понял. Лучше тогда через тебя. Если сможешь, возьми как-нибудь побольше. С хорошим чаем сейчас в Союзе проблема. Сам пью зелёный, да и на подарки очень бы не помешало. Только без фанатизма. А то… сам понимаешь. Сгущёнка с меня, если что. – Абдусаламов засмеялся. – Ладно, плесни ещё. А что касается Ассасина: несмотря на то, что работа с ним поручена всецело тебе и задачи будет ставить Москва напрямую, я должен знать о них всё. И, естественно, от тебя. Пока Центр его не забрал себе на связь, собственная безопасность офицеров для меня важнее всего. Поэтому… Тебе ясно, Сергей?

– Конечно, – слукавил подполковник. – Думаю, Москва в любом случае будет задачи ставить через вас.

– Не факт. – Генерал задумчиво посмотрел в окно, за которым цвели бархатные розы. – Так, по Ассасину разобрались. Теперь про Богача. Ты надеешься, что он выйдет с тобой на контакт? Мне кажется, что, чудом спасшись, он вряд ли клюнет на уловку с седлом. Хотя если оно действительно столь дорогое, то всё может быть. Упряжь я заберу с собой. В Душанбе специалисты изучат её, и там уже решим, как быть дальше. Я сегодня бортом улетаю на Калай-Хумб и завтра утром в Душанбе. Тебя отвлекать не буду, в Калай-Хумб возьму с собой Галлямова, оттуда он уже машиной вернётся. А ты до нового начальника отряда доведи всю оперативную обстановку.

Как только проводили генерала, Сергей позвонил своему коллеге в Тахтабазар и был весьма удивлён его реакцией на вопрос относительно слов Абдусаламова. Начальник отрядного разведотдела ни сном ни духом не ведал ничего о гибели какого-то пакистанца, а тем более о чьём-то обезглавливании. И вообще, с генералом он последний раз общался по телефону неделю назад. Не доверять своему старому товарищу Кузнецов не мог. Однако и замкомандующего по разведке вряд ли бы стал выдумывать подобные небылицы. Ситуация оказалась странной, и подполковник списал её на забывчивость уже немолодого и перегруженного работой начальника – может, перепутал Тахтабазар с другим участком или ещё что.

Уже на следующий день он прибыл в Зонг для ритуала изгнания дьявола из старых развалин и восстановления в неокрепших умах молодых офицеров веры в светлые идеалы диалектического материализма. С собой Кузнецов дополнительно взял троих разведчиков, вооружённых вместо осиновых кольев полным боекомплектом к автоматам и гранатами. Не привлекая внимания, ещё днём он разместил засаду в крепостных руинах, а сам вместе с капитаном Колесниковым направился к отцу Али.

Как и в прошлый раз, услышав звук подъехавшей машины, из дома высыпали все, кроме Аиши. Увидев офицера, хозяин заулыбался и, радушно взяв Кузнецова под локоть, повёл его во двор.

Мальчишки, озорно улыбаясь, забегали вокруг пограничников с криками:

– Бакшиш дори?

– Дори, дори. Он чо дар мошин! – засмеялся Кузнецов, отвечая на их вопрос, привёз ли он подарки. – Максим, отдай пацанам их бакшиш – конфеты в собачнике лежат. Как ваше здоровье, Карим Сераджович? – обратился Сергей к старику.

– Всё хорошо, Сергей джан, спасибо. Есть ли новости от моего Али? Сердце не на месте. Каждый день молюсь за него, а покой не приходит. – Глаза его заслезились, и морщины сложились в гримасу скорби. – Аиша тоже себе места не находит, целыми днями у своего алтаря молится. Как уехал брат, так она днём сама там огонь поддерживает, а ночью уже другие бехдины, с Зонга и окрестных кишлаков, хранят его.

– Огонь? Зачем? – удивился Кузнецов. – Она что, не мусульманка?

Старик пристально и даже испытующе посмотрел на офицера.

– Нет, – тихо произнёс собеседник. – Она иной религии, но вера её та же.

– Она… – Сергей пытался подобрать слово женского рода, обозначающее огнепоклонников.

– Аиша благой веры. Её пророк – Зардушт, – сам ответил пожилой исмаилит.

Капитан Колесников стоял рядом. Он мало что понимал из диалога, поэтому просто рассматривал двор и кидал украдкой взгляд на мельтешащую с чашками-тарелками младшую сестру Аиши.

Кузнецов недоумённо приподнял брови:

– Вы все исмаилиты, а дочь – бехдинка?

Старик лишь устало улыбнулся и предложил гостям места на топчане, где уже стояли чай, лепёшки, графин с чем-то и фрукты.

– Сейчас будем плов кушать, а пока попробуйте моё вино. – Он налил в маленькие хрустальные стаканчики рубиновый напиток.

Колесников смущённо взглянул на начальника.

– Карим Сераджович, я вас не познакомил. Это мой офицер, – Сергей указал на капитана, – Максим. И, если позволите, при вас буду пояснять ему кое-какие моменты. Он москвич, и для него Памир ещё не стал домом. – Все улыбнулись шутке. – Макс, кстати, тоже хорошо знаком с Али.

Отец Ассасина одобрительно качнул головой.

– Алкоголь запрещает шариат, а исмаилиты не придерживаются его, поэтому здесь нет строгого запрета, – объяснил начальник появление на столе вина. – Да и в Коране пророк научает не приступать к молитве пьяным и вообще всячески указывает на недопустимость одурманивания себя чем бы то ни было. Ну а мы и не одурманиваем. Это для здоровья, не более того. Верно? – он весело посмотрел на хозяина.

Тот одобрительно кивнул и в конце концов хоть немного повеселел.

Сергей не стал рассказывать отцу про его сына, а просто передал от него письмо. Видя нетерпение, предложил сразу прочесть, пока они выгрузят из машины привезённые продукты. Закончив с весточкой, старик ещё минуты три живо что-то обсуждал со своей младшей дочерью, после чего она, улыбнувшись, умчалась куда-то со двора. Через некоторое время девушка вернулась и, хитро поглядывая на Сергея, что-то шепнула на ухо отцу.

– Сейчас придёт Аиша, – пояснил старик.

– А где находится их алтарь? Не слышал, чтобы где-то в округе был действующий храм огня, – поинтересовался офицер. – И вообще, как так получилось: вы мусульмане, а она бехдин?

Хозяин задумался, вероятно подбирая слова.

– Мои предки до четырнадцатого века тоже были зардуштами, или зороастрийцами, если произносить на греческий манер. Потом нагрянул Тамерлан, и сюда пришёл ислам. С того момента наши деды приняли новую религию. Исмаилизм позволял такию – сокрытие веры, поэтому, прячась от расправ и налога на неверных – джизьи, они соблюдали мусульманские обряды суннитского толка. – Сергей слушал и припоминал рассказ Али о владельцах его акинака. – Но в душе многие тайно продолжали блюсти веру в Ахура-Мазду. Постепенно исмаилизм перестал быть жестоко гоним, а религия Зардушта превратилась в жалкое подобие того прелестного цветка, что он выпестовал тысячелетия назад. Но вот по прошествии столетий в нашем роду появилась Аиша, чья душа оказалась чистым сосудом, который вновь наполнил родник древней благой веры… Она немая. – Старик печально опустил голову. – До десяти лет всё было как всегда, а потом они с матерью поехали к родственникам в Калай-Хумб, и там это случилось. – Он замолчал.

Оба офицера внимательно слушали, понимая, что тогда произошло что-то непоправимое, поэтому не смели торопить рассказчика. Кузнецов лишь зна́ком показал капитану, чтобы тот разлил в пиалы чай. Максим налил полную чашку хозяину, и Сергей тут же выхватил из его рук чайник, выплеснул чай из пиалы и налил новый, до середины.

– Извините, Карим Сераджович. Макс, чай наливается ровно наполовину. Наливая полную, ты говоришь, что хочешь закончить общение и желаешь ухода гостя или сам намерен убыть из гостей.

Колесников покраснел и извинился, уже правильно закончив розлив.

– Всё хорошо, Максим, – печально улыбнулся хозяин, – это всего лишь одна из традиций. В них есть смысл, если ты их знаешь. А если нет, то никто тебя не смеет укорить в неуважении. В этом доме можешь наливать по-русски – полную чашу. Ведь у вас, наоборот, она символизирует уважение к собеседнику? Верно?

– Ну да, – смущённо ответил капитан.

– Кушайте, пока плов не остыл. И давайте ещё чуть выпьем вина. Давно у меня не было таких приятных гостей. – Старик наполнил стаканчики и продолжил повествование: – Пятнадцать лет назад, в тот день, Аиша пошла гулять и пропала. Её искали всем кишлаком, приезжала милиция. Обследовали все окрестности, но никаких следов не нашли. Когда мы с Али приехали, жену было уже не узнать… она лишилась ума. Месяц мы оплакивали нашу девочку, считая, что она замёрзла в горах. А жена лишь твердила: «Её забрала пари и скоро должна вернуть». – Хозяин сделал глоток, поставил стаканчик и, прищурившись, посмотрел сквозь заросли винограда на солнце. – По легенде, пари – это женский дух, обитающий на вершинах гор. Бывает, он крадёт детей, а потом, уже взрослыми, возвращает назад. Я помню тот момент, как сейчас. С момента исчезновения Аиши прошло два месяца. Двадцать первого марта тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, в день весеннего равноденствия и когда нужно праздновать Навруз, Аиша вошла в эту калитку, – старик кивнул в сторону входа во двор.

Офицеры переглянулись.

– Так… до Калай-Хумба больше двухсот километров. А где она столько времени была и как добралась сюда? – первым не сдержал изумления Максим.

Старик по-прежнему смотрел на солнечные лучи, пробивавшиеся яркими вспышками сквозь колышущуюся листву.

– До сих пор неизвестно. Аиша пришла рано утром. В кишлаке никто не видел, откуда она появилась и кто её привёз. Машин не было точно. Дочь была в своей же одежде, чистая и опрятная, только волосы острижены короче. С собой у неё была лампада, в которой, несмотря на светлое утро, горел огонь. Вполне здорова, но… с того момента она молчит. Всё слышит, понимает, абсолютно в здравом уме и жизнерадостна. Мы выучили язык жестов, причём на русском, и сейчас общаемся с ней голосом, а она отвечает или жестами, или письменно. Аиша ничего не помнит и очень удивилась, что уходила гулять от тёти, а вернулась почему-то в свой дом. А ещё… после возвращения она, как голодный на плов, кинулась читать Коран, потом потребовала Библию, потом перечитала вообще все мои книги. Подольёт масла в свою лампу и сидит с книгой ночи напролёт. Весь кишлак приходил в гости, и каждый обязательно приносил ей что-нибудь почитать. Я специально ездил в Хорог и там в библиотеке договаривался с заведующей, чтобы брать сразу побольше томов и возвращать их позже, чем требует порядок. Через полгода теперь уже я чуть не сошёл с ума, когда она опять пропала на прогулке, не вернувшись к вечеру. Когда стемнело, свет костра невдалеке от крепостных руин выдал её местонахождение: дочь сидела на небольшой возвышенности и любовалась разведённым огнём. Она сказала, что в пламени живёт Бог и теперь этот костёр должен гореть вечно. С тех пор каждый день Аиша ходит на то место. Уже почти пятнадцать лет огонь там не гаснет. Сначала вечером зажигала от костра лампадку и с ней возвращалась домой, а с утра этим огоньком разжигала костёр вновь. Потом ей стала помогать в этом семья Мусагалиевых, они зардушиты. А сейчас бехдины со всей округи по очереди дежурят там и поддерживают огонь живым.

Максим, приоткрыв рот, заворожённо слушал старика. Кузнецов же лишь спокойно попивал чай, иногда удивлённо приподнимая бровь. Ему теперь стало ясным столь странное по местным меркам поведение девушки в прошлый раз – ментальные нарушения. История знает немало примеров, когда сумасшедшие или юродивые сколачивали вокруг себя религиозные секты и становились личностями весьма влиятельными и даже судьбоносными для некоторых людей и целых государств.

Калитка открылась столь резко, что не успела даже скрипнуть. Во двор невесомым облаком вплыла Аиша. В белом седре и сбившемся на затылок светлом платке она быстро шла к топчану, неотрывно глядя в глаза Сергею. Офицер замер, не смея отвести взгляда и чувствуя, что земля под ногами поплыла, а тело словно одеревенело.

«– Здравствуйте, Сергей!» – игриво сказала девушка, и её лицо засияло улыбкой, а огромные зелёные глаза вспыхнули изумрудным блеском.

– Привет, Аиша, – пытаясь сбросить с себя странное наваждение, ответил Кузнецов, качнув головой. После чего побледнел и посмотрел сначала на Максима, а затем на старика. Те тоже улыбались, но столь обескураженным Сергей был явно один.

– Аиша, Сергей джан привёз весточку от Али. У него всё хорошо. Потом почитаешь, – произнёс отец девушки. – И познакомься: это Максим, он капитан.

Аиша улыбнулась парню и что-то показала жестами старику. Тот засмеялся:

– Она сказала, что разбирается в званиях и без моей подсказки видит на погонах четыре звёздочки. А ещё она спрашивает, почему сегодня Сергей джан выглядит так испуганно, словно увидел в ней призрака своей умершей бабушки. – Старик вовсе расхохотался. – Сергей джан, вы действительно что-то побледнели или, может, вам нехорошо? – Выражение лица его изменилось, и он озабоченно наклонился ближе. – Аиша, ну зачем ты так шутишь про бабушку…

Кузнецов почувствовал себя крайне идиотски. Только что немая девушка поздоровалась с ним голосом, а остальные делают вид, что ничего экстраординарного не произошло. Он вопросительно протянул ладонь к хозяину дома:

– Вы не слышали?

Старик округлил глаза:

– Что?

Кузнецов посмотрел на девушку.

– Аиша поздоровалась со мной…

Максим и старик уже сами недоумённо уставились на подполковника.

Девушка присела напротив офицера и спокойно посмотрела в его лицо. Сергею вовсе стало не по себе – настолько она была сейчас похожа на свой образ из того безумного сна про апостасию, крестик и сплав мельхиора. Потом она взяла отцовский стаканчик, по-детски наивно заглянула внутрь, показала отцу жесты и настолько мило улыбнулась Сергею, что всё наваждение, до этого сковавшее его тело и волю, сразу спало.

Старик опять расплылся в улыбке:

– Говорит, что после отцовского вина немудрены и не такие галлюцинации.

Кузнецов вздохнул и глупо пожал плечами – мол, действительно показалось, но краем глаза отметил, как его подчинённый ещё несколько секунд смотрел на начальника взглядом доктора, изучающего душевнобольного пациента.

Возникла пауза. Аиша достала из накладного кармана перекидной блокнот и, написав там что-то, положила его перед Колесниковым.

Тот усмехнулся:

– Не, тащ подполковник обычно очень весел, – и, посмотрев на Кузнецова, добавил: – Сергей Васильевич, вы действительно какой-то бледный. Может, воды?

Сергей отказался, однако хозяин всё же встал и направился в дом за кувшином холодного узвара с базиликом, а Максим понёс водителю плов.

– Аиша, да вы прям колдунья. Я же слышал, что вы поздоровались со мной, – оставшись наедине, произнёс Кузнецов, по-прежнему ощущая себя обманутым и в то же время посвящённым в невероятную тайну.

Собеседница начеркала в блокноте и протянула его мужчине: «Такое бывает. Не переживайте, с Вами всё нормально, и я действительно не могу говорить. Врачи бессильны. Но когда страстное желание сказать что-то спонтанно выплёскивается из моей души и обретает форму мысленных слов, некоторые люди могут услышать их наяву. Про себя я поздоровалась с Вами, произнеся: “Здравствуйте, Сергей”. Вы это услышали?»

Офицер удивлённо покачал головой, подспудно осознавая, что собеседница действительно ментально адекватна. Но её объяснение на самом деле ввергло его ещё глубже в ощущение абсурдности происходящего.

Девушка переложила карандаш в левую руку и протянула её к блокноту, по-прежнему лежащему перед Кузнецовым. Тот опустил взгляд и, лишь подняв голову, понял, что смотрит на девушку с открытым от изумления ртом. Такой эффект произвели не появившиеся на листе слова: «Если точнее, иногда меня слышала мама. Вы второй такой человек», – а то, что она написала их справа налево и вверх ногами. Аиша хихикнула и непринуждённо, словно они старые друзья, слегка щёлкнула его пальцем по подбородку. Сергей, как обожжённый этим касанием, сомкнул челюсти и сглотнул. «Не удивляйтесь. Попробуйте помолчать с десяток лет – не такому научитесь», – написав фразу таким же способом, девушка забрала блокнот – из дома вышел хозяин.

Через полчаса офицеры собрались уезжать. Уже стоя на дороге за калиткой, когда подошла попрощаться Аиша, Кузнецов поинтересовался, не знает ли старик, что означает название Намат Гата и вообще что это такое.

Отец с дочерью странно переглянулись.

– Так ещё до прихода сюда греков, две с лишним тысячи лет назад, называлась наша крепость Каахка. С санскрита слова переводятся как «Святое место», – ответил старик.

– А «Каахка» что означает? – уточнил Колесников.

– Что-то вроде… «Крепость на скале».

– Интересно. Было святым местом, стало тривиальной скалой с крепостью, – усмехнулся Максим и, пожав хозяину руку, направился к машине.

Старик загадочно улыбнулся:

– Было свято, стало пусто. У русских вроде есть такая поговорка. Верно?

– Не совсем. «Было густо, стало пусто». Такая есть, но смысл схожий. – Сергей протянул руку. – Карим Сираджович, с вами и Аишей невероятно интересно разговаривать. Жаль, нужно уезжать, но позвольте мне найти время и приехать пообщаться подольше.

«– Конечно, приезжайте, Сергей! Я буду очень ждать!» – радостно воскликнула Аиша, и Кузнецов, вспыхнув улыбкой, тут же побледнел вновь, про себя не сдержавшись: «Ну ведьма! Точно ведьма!»

Девушка стояла рядом с отцом, даже не разомкнув губ, лишь сияя лучезарной улыбкой и широко округлив зелёные глаза. «Какая же она красивая, бестия зеленоглазая!» – впервые сам себе признался мужчина, не в силах оторвать от неё взгляда.

– Сергей джан, конечно, приезжайте. Вы для нас самый дорогой гость! Аиша, принеси Сергею с собой флягу холодного узвара. Что-то он опять бледный от жары.

Аиша глубоко вдохнула, будто вот-вот что-то воскликнет. Но вместо этого её щёки зарделись, рот приоткрылся, а улыбка смешалась с мимикой изумления. Громко дыша, она жестами что-то сказала отцу и убежала.

Старик устало улыбнулся:

– Моя бедная девочка… – и, печально вздохнув, замолчал.

Девушка вышла из дома с солдатской фляжкой в руках, и пока она шла к мужчинам, хозяин тихо произнёс:

– Аиша просила сказать, чтобы вы не думали, что она ведьма. Она обычный человек, только немой.

Девушка встала напротив Сергея, пристально посмотрела ему в глаза. Кузнецов, обескураженный в который раз за последний час, протянул руку за флягой. Она отдала сосуд и, улыбаясь, прожестикулировала отцу. Тот недоумённо посмотрел на дочь и скептически покачал головой:

– За что?

Дочка слегка раздражённо показала ему ещё несколько жестов. Старик, явно растерявшись, лишь развёл руками:

– Говорит: «Спасибо вам за красивую бестию». Не понимаю её последнее время. Слова какие-то находит дурацкие, даже я не знаю, что это такое. Извините, Сергей джан, она верёвки из меня вьёт.

Аиша засмеялась и, по-простецки махнув ладошкой, белым облаком уплыла за калитку.

Глава 11

1983 год.

Кузнецов выскочил из машины у подножья горы, на вершине которой находились крепостные руины и выставленная ещё днём засада. Уазик с Колесниковым он отправил на 13-ю заставу с поручением находиться на связи и в готовности поднять резервы. Взобравшись, нашёл своих офицеров сидящими в небольшой канаве и что-то бодро обсуждающими. Место для засады оказалось вполне удачным, так как хорошо просматривались внутреннее пространство цитадели, тыловой склон с проходящей дорогой и подступы со стороны кишлака. Однако низину со стороны границы и Пянджа закрывал приподнятый гребень, за которым горный склон уходил вниз, где упирался в обмелевший берег реки. Старший решил не соваться к гребню посветлу, разумно опасаясь возможного наблюдения с афганской территории. С таким же резоном офицеры долго не решались обследовать склон с противоположной от кишлака стороны – там также негде было укрыться, а с сопредельного берега он просматривался великолепно. Дождавшись, когда солнце опустится к горизонту и ослепит потенциальных наблюдателей, разведчики осмотрели всё пространство вокруг развалин. На соседнем холме, ближе к реке, они обнаружили странное каменное сооружение из четырёх колонн и сейчас обсуждали, что в центре между ними вроде как виден отблеск небольшого костра. Вскоре крепостная гора своей тенью накрыла обнаруженное место, и его решили осмотреть ещё раз. Кузнецов уже понимал, что, вероятно, сооружением является тот самый алтарь огнепоклонников, поэтому лично метров двадцать прополз по-пластунски к излому горы, чтобы своими глазами увидеть священное храмовое сооружение.

Так оно и оказалось. В вечерних сумерках на холме яркой точкой мерцал огонь. Двое вновь прибывших разведчиков посмеивались над «орнитологами», посчитав, что загадка духов крепости Каахка разгадана. Те, выпучив глаза, опровергали возможность создать столь маленьким и удалённым огнём светопреставление, кое наблюдается на этой вершине. Сергей молча слушал приводимые доводы, всё ещё находясь под впечатлением от общения в доме Али. Конечно, горы могут спровоцировать различные оптические эффекты, но «орнитологи» правы: алтарь в полукилометре и ниже вершины горы вряд ли способен дать описываемый эффект. Хотя после общения с Аишей он уже готов был поверить во всё что угодно.

Закат алой царапиной отделил тёмную горную твердь от фиолетового небосклона. Резко похолодало.

– Всё, парни, тушим примус, и по местам. Сигналы повторять не буду – надеюсь, склерозом никто не страдает. Наблюдаем по очереди. До полуночи в парах меняетесь каждый час. Второй может покемарить. Но с двадцати четырёх часов смена каждые тридцать минут, – распорядился Кузнецов, и двое офицеров, пригнувшись, направились ближе к склону в сторону границы.

Сергей поднял воротник бушлата и, откинувшись на земляную насыпь, упёрся взглядом в границу горного хребта и ночного неба. Через десять минут наступила кромешная темень, и лишь бесчисленные холодные звёзды своим блеском обозначали рубеж перехода одного мира в другой.

Чтобы вновь не скатиться в уже привычную меланхолию, Кузнецов подумал об Аише. Рационально объяснить произошедшее сегодня он не мог, а поверить в возможность телепатического общения ему не позволял природный скепсис. Если услышанные мысли Аиши ещё можно было как-то списать на розыгрыш начитанного семейства или галлюциногенный эффект от вина, то свои мысли он точно вслух не произносил… Хотя, «может, точно вино? Если даже конфеты делают с анашой, то алкоголь сдобрить гашишем или опиатами вполне возможно. Старик – исмаилит. Его предки, ассасины Средневековья, ой какие мастера были по всяким химпрепаратам!» За указанную версию подполковник сначала уцепился, как за прутик, спасающий его от мук разума, неспособного смериться с явлениями, выходящими за границы понимания. Но очевидные факты противоречили ей. Пили все, а «зачудил» только он; Аиша не в счёт, она не пила – и без этого на всю голову странная. Кроме того, отсутствовали иные побочные эффекты от приёма галлюциногенов, в том числе физиологические. Одним словом, в этот вечер подполковник Кузнецов впервые в своей жизни чётко осознал, что далеко не всё подвластно рациональному уму. Более того, Сергей почувствовал, что дико устал от его ежеминутного присутствия. С момента знакомства с Али он постоянно о чём-то думает, а любая попытка заглушить мысли неминуемо приводит к ощущению страха, одиночества и уныния. Он перестал радоваться и замечать то, что раньше его воодушевляло или по-хорошему волновало. Боясь зияющей внутренней пустоты, он заполнял её думами, устав от которых прогонял их и вновь летел в безмолвную пропасть тревожного одиночества. И так по кругу: мысли – усталость – пустота – тревога – мысли… За три последние недели лишь сегодняшняя встреча с Аишей вновь пробудила действительно сильные и яркие эмоции. Его тянет к ней, Сергей уже не сомневался в этом. И дело было не только в женской привлекательности. От неё веяло какой-то иррациональной надеждой. Так же, как далёким августовским утром старшина Залогин подарил суворовцу Кузнецову уверенность в своих силах, сейчас Аиша дарила надежду… только на что? Сергей перебирал в уме слова, пытаясь подобрать нужное, и с облегчением улыбнулся ярким звёздам, найдя таковое.

– Спасение, – тихо вымолвил подполковник.

Да, ему требовалось спасение от самого себя, от своего разума, поработившего его целиком. Рациональность и прагматизм принимаемых им решений в последнее время стали настолько изощрёнными, что он перестал воспринимать их очевидный цинизм. Словно скинув невидимые оковы и ограничения, ум резко увеличил производительность и эффективность, заполнив собой весь внутренний мир мужчины. Как в коммунальной квартире, в которой внезапно освободилась большая комната и наглый сосед тут же занял её, внутри Сергей ощущал исчезновение какого-то важного элемента себя, а его пространство сейчас заполнил ум. Квартира осталась той же квадратуры, но теперь там всецело хозяйничал рационализм, жёстко подавляя ещё оставшиеся эмоции и чувства. Работе это помогало, но абсолютно лишило ощущения вкуса жизни. Мир вокруг померк, превратившись в трёхмерное пространство, заполненное материальными объектами с различными свойствами и абсолютно лишёнными эстетических качеств. Не очень хорошие отношения с женой с очередным ускорением покатились под откос. И так редкое общение с сыном вовсе перестало волновать Кузнецова, который стал равнодушным ко всему и, самое главное, к себе. Как только голова уставала думать или уму становилось не на чем фокусироваться, дверь той самой опустевшей комнаты со скрипом открывалась и невероятная тоска по прежнему её обитателю пронзала сердце насквозь. Этот обитатель был где-то рядом, и по ночам Сергей во сне слышал его тихий плач, сам просыпаясь в ужасе и с ощущением, что мёртв.

Попытки понять, что́ с ним случилось, особо не помогали. Хотя цепь причинно-следственных связей, основанную лишь на временно́й последовательности событий, он выстроил. Такой логический ряд был изначально ошибочен, так как совсем необязательно то, что произошло после, является следствием того, что случилось до. Однако ввиду отсутствия иных результатов Сергей всё же решил взять эту цепочку за основу.

В ночь ухода Али в Пакистан ваханец попросил от офицера клятву, что его сестёр убил именно Вахид. Кузнецов заведомо знал, что он ни при чём: Наби Фарух – убийца. Но последний нужен живым, а кровную месть Али следовало направить на Вахида. И Сергей поклялся, считая, что клятва ничтожна: в бога он не верит и клясться им может хоть в чём, даже во лжи. Те же мусульмане и иудеи со своей такией и гойями допускают возможность нарушения клятвы. Сергей же сделал это во благо Родины и народа, в верности которым истинно поклялся ранее, принимая воинскую присягу. Именно эта клятва священна и нерушима, и он придерживается её с неменьшей истовостью, чем первые христианские мученики славили Иисуса, идя на костёр.

Тем не менее, обманув Али ради высшей цели, Кузнецов сразу почувствовал внутренний дискомфорт. Ложь человеку, сопровождаемая теистической клятвой, вызвала столь мощную психосоматическую реакцию, что он несколько дней натурально болел, потеряв голос. И в этой причинно-следственной связи Сергей сейчас не сомневался. Как и в том, что отправная точка его внутреннего надлома находится там, на склоне ущелья у пакистанской границы, где в предрассветных июльских сумерках он, глядя в глаза человеку, произнёс ложь, поклявшись в ней Божьим сыном, в которого не верил.

А потом из подвалов памяти подсознание вытолкнуло в его сон дурацкие бабушкины фразы. Сергей не помнил ни одной беседы с неграмотной бабулей, а тут на тебе, вспомнил: апостасия! «Слово-то какое использовала, греческое! Самое главное, отступничество от какой веры-то? Как можно предать то, чему никогда не обещал быть верным?» – размышлял Сергей, понимая логику умом, но в глубине ощущая её неприятие.

– Началось, – послышался тихий голос офицера. – Посмотрите! – разведчик передал начальнику прибор ночного видения.

Подполковник пару секунд соображал, о чём говорит подчинённый, но холодный металл прибора в руке быстро вернул его в реальность. Безлунная звёздная ночь надёжно скрывала всё дальше пяти шагов, но для ПНВ света хватало для обнаружения человека за четверть километра. Сергей провёл объективом вдоль границы земли и почти белого неба. Оплывшие огрызки стен и неровности рельефа просматривались великолепно, однако ничего примечательного он не заметил.

– Где? – прошептал Кузнецов.

Невидимая рука повернула прибор влево:

– Там.

В просвете между двух холмиков, когда-то бывших то ли башнями, то ли ещё чем-то, виднелась чуть светлая земля, выше – тёмная гора вдали, а ещё выше – блёкло-молочное от звёзд небо. Через десять секунд Сергей отпустил кнопку, отодвинул прибор от глаз – темнота и тишина. Опять прильнул к окуляру и сразу прищурился от яркого света, бьющего снизу вверх, вдоль обратного склона. Это был луч, причём он колебался. Словно кто-то со стороны склона, упирающегося в речную отмель, светил ярким фонарём, чей свет виден лишь в ПНВ.

– Наблюдаете? – спросил Кузнецов по радиостанции вторую пару разведчиков, сидящих у стены, прямо у склона.

– Да, свечение. Что это? – ответил дрожащий голос.

– Вайда и Вуйду идут за человечиной, – кратко выдал версию подполковник.

Радиостанция замолчала, а рядом послышалось нервное шушуканье двоих «орнитологов»:

– Бли-ин… я же говорил тебе… Мамочка моя…

– Заткнитесь там, – прошипел начальник. – Духи это.

– Мамочка… – сдерживая страх, ещё тоньше простонал один из юных «учёных».

– Да заткнись ты! – шикнул Кузнецов, схватив за плечо молодого старлея и, нажав тангенту радиостанции, сообщил второй паре: – Свет от инфракрасного фонаря. Скорее всего, духи, коль со стороны реки идут. Не горные, а обычные, в смысле душманы. Если подсвечивают, значит, у них тоже ПНВ. Нужно за стену отойти справа и осмотреть аккуратно склон. Как меня понял?

Разведчик ответил утвердительно, и в ночной тишине сначала послышалось лёгкое металлическое клацанье, затем шуршание, а через полминуты ожила радиостанция:

– Внимание! Четыре человечка, триста метров, поднимаются к нам. В руках оружие. Последний с ИК-фонарём.

Адреналин привычно спрессовал время и обострил восприятие. Холод, усталость и сонливость пропали, а глаза, казалось, стали видеть уже без ПНВ. Сергей распорядился Колесникову при звуках стрельбы немедленно высылать к ним бронегруппу. Сам с одним офицером занял позицию у склона так, чтобы поднявшиеся духи прошли между ними и второй парой. Ещё одного разведчика разместил за бугром напротив места, где враг должен появиться. Дал ему два фонаря, указал по сигналу врубить оба в лицо бандитам, оставить их на куче и немедленно откатываться в соседнюю канаву, дабы не попасть под возможный огонь.

Как всегда, в ситуации высокого риска действовать нужно решительно, жёстко и наверняка. Уже заняв позиции, Кузнецов по радиостанции приказал:

– Если после моей команды «хома хабанд» кто-то сразу не ляжет – огонь тут же на поражение. Оставляем одного. Какого по счёту? Голосуем.

Устроенный в эфире плебисцит результата не принёс. Мнения разошлись, причём кардинально. Четверо разведчиков, и каждый пожалел разных душманов. Пришлось Кузнецову брать на себя тяжесть определения везунчика, за что выбор подчинённых превратил в свою злую шутку:

– Самого первого бережём, у него меньше всего шансов скрыться. Остальных валим. Цели распределяются согласно озвученному выбору на спасение. Кто проголосовал за первого, работает огнём по четвёртому. Первый – мой.

Минута ожидания растянулась в вечность. И вот обострённый слух уже фиксирует еле уловимый шорох за склоном. Немного спустя шорох становится отчётливым и разделяется на отдельные шаги.

– Внимание. Тридцать метров осталось, – тихо прозвучало в наушнике.

Сергей на всякий случай заменил аккумулятор в ПНВ, прильнул к окуляру и, посчитав до двадцати, нажал кнопку. Яркий свет, скрытый от невооружённого глаза, вырвался из-за излома почти сразу. Разведчики находились с обоих сторон, но всё равно опустили объективы приборов, дабы исключить поломку электронной оптики от возможного попадания на матрицу мощного потока фотонов.

Сначала на гребень выбрались два человека. Осмотрелись. За ними вышли ещё двое. На головах у всех закреплены очки ночного видения. Сергей видел подобные только в учебных фильмах про вождение техники в темноте. У них на вооружении таких не было точно, и столь дорогущая экипировка душманов смутила подполковника. Оружие в руках имела первая пара, а вторая несла лопаты и кирки. Заметив инструмент, Кузнецов решил было посмотреть, что они им собираются делать, но душманы внезапно насторожились и повернули головы в сторону разведчика с фонарями.

Сергей тут же клацнул планкой прицела, и в этот же момент свет ударил незнакомцам в лицо. Они мигом сорвали очки и, ослеплённые, схватились за автоматы.

– Хома хабанд! Хома хабанд, сука! – заорал Кузнецов, приказывая всем лечь.

– Силохи курдо партоед! – раздался с противоположной стороны из темноты крик другого разведчика с приказом бросить оружие.

Ошеломлённые и дезориентированные душманы замерли на месте. Чуть в стороне от первого загорелся второй фонарь. Теперь все четверо были видны как на ладони, но в трёх метрах сзади находился склон, и при должной сноровке любой из них мог в долю секунды там скрыться.

– Хома хабанд, сука! Хома ба замин, я сказал! – Кузнецов вышел из канавы и, пригнувшись, стал приближаться к группе, удерживая прицельную линию автомата на уровне колен самого первого из неё.

В эту секунду крайний душман дёрнулся к обрыву, а другой, упав на месте, скинул с плеча оружие. Сергей мгновенно опустил ствол в уровень голени, сообразив, что дальше в темноте на линии огня лежит у стены его офицер, и нажал на спуск. Оглушительный ритмичный грохот раскатом полетел со склонов во все стороны. Одновременно ударили ещё три автомата. Ночная тишина вовсе разлетелась на осколки, и руины древних стен окрасились судорожными гримасами от конвульсивных всполохов автоматных очередей.

– Прекратить огонь! Фонарь сюда, – скомандовал начальник, когда четыре тела лежали уже неподвижно. – Осторожно осматривать – может, гранату кто успел дёрнуть.

Первому вроде повезло: Кузнецов прострелил ему бедро, и он был в сознании. Трое других приняли в себя как минимум по трети магазина каждый.

Отправив разведчиков в охранение, подполковник вколол раненому промедол, затянул жгут и забинтовал ногу. Действуя по старой схеме «хочешь жить или пора в ад?», он быстро нашёл общий язык с афганским таджиком. Парень сообщил, что является проводником для группы, которая здесь, в развалинах, ищет какое-то подземелье. Для этих целей его нанял человек из Пакистана. Имени не знает, называл просто «господин», но по описанию он, как ни странно, очень походил на Богача. Как безопасно пройти через границу, ему в Лангаре объяснил полевой командир Наби Фарух, чей отряд в Ваханском коридоре контролирует большую часть афганско-советской границы. На протяжении нескольких месяцев они уже много раз по ночам приходили сюда. Сначала таджик водил троих иностранцев, у которых было какое-то оборудование для обследования земли. Три ящика, довольно тяжёлые. После четырёх ходок он повёл уже убитых сегодня копателей. «Господин» на схеме крепости показывал места, где им следует рыть колодцы глубиной до трёх метров. Выкопали первый, и с ним опять пошли иностранцы, которые спускали своё оборудование в колодец. Затем они откапали ещё два и каждый раз дно обследовали этими приборами, после чего колодцы засыпали. Перед рассветом все признаки земляных работ тщательно скрывались, и группа убывала назад, за речку. Сегодня должны были закончить четвёртый шурф.

Сергей помог раненому встать и сунул ему лопату в качестве костыля. Тот показал места трёх засыпанных ям и в конце ткнул лопатой в землю рядом с телом одного из убитых, сгрёб в сторону рыхлый грунт, стукнул инструментом в получившуюся ямку. Раздался характерный звук удара о дерево. Кузнецов стал обходить трупы, подошёл к остатку крепостной стены рядом со склоном, и внезапно громкий щелчок за спиной резанул ухо.

– Граната! – не помня себя, крикнул офицер, рухнув тут же.

Однако вместо взрыва раздался оглушительный визг, и темнота расступилась под давлением оранжевого света ракет, выплёвываемых в небо сработавшей сигнальной миной. Ровно три секунды длилось замешательство. Но когда подполковник, вскочив, обернулся, пленного духа уже не было.

– Стой, сука! – одновременно с короткими автоматными очередями рявкнул разведчик, что прикрывал место захода душманов в крепость.

Кузнецов в три прыжка подскочил к склону, чуть не упав от проволочной растяжки, зацепившейся за кроссовок. Метрах в сорока катившаяся кубарем фигура поднялась на ноги и, сделав большой прыжок, вновь покатилась вниз, за границу зоны, освещаемой сигнальными ракетами.

– Всем стоять! – упредил начальник возможный порыв подчинённых к преследованию. – Там могут быть мины! Огонь!

Грохот беспорядочной стрельбы разорвал тишину, и фонтан трассирующих рикошетов увидели, наверное, даже в Ишкашиме.

Магазины опустели за пять секунд. Сигналка замолчала, ночь сожрала осветительные ракеты. Дикий стук сердца, звон в ушах и белые пятна, плывущие перед глазами. Кто-то из офицеров включил фонарь. Луч обшарил склон, но дальше чем на сто метров его уже не хватало. В ПНВ на фоне каменистого склона тоже ничего не разобрать, а возможного движения ослеплённые стрельбой глаза не заметят точно. Издали донёсся гул дизелей приближающейся бронегруппы.

Кузнецов собрал офицеров, проинструктировал, чтобы в обсуждение произошедших событий ни с кем не вступали. После двоих направил в охранение со стороны границы, а «орнитологов» – к дороге, навстречу заставской тревожной группе.

– Не забудьте опознать себя двумя красными ракетами, а то в ночи примут за Вайда и Вуйду… не до смеха будет точно.

Кляня себя за невнимательность, Сергей обшарил лучом фонаря гребень, нашёл ещё одну сигналку и не сдержал негодования:

– Вот же сука! Когда надо, хрен сработает! А тут на тебе, как специально ждала, падла.

Рядом, у склона, послышался смешок:

– Только что третью тоже случайно сорвали. Вроде молчит.

– Говорю же, падла. Две из четырёх уже не сработали. Одна ещё где-то стоит… а может, тоже сорвали, – проворчал Кузнецов и пошёл к месту, где лежали погибшие.

Утром нашли тело беглого душмана – чья-то пуля всё же настигла его. Ещё до рассвета с резервом примчался перепуганный комендант и его зам по разведке, капитан Мухробов. Спросить прямо: «А с чего вдруг здесь оказался замначальника отряда?», естественно, никто не решился. Но засада на участке комендатуры без ведома её командования – дело крайне странное.

Кузнецов, щурясь от восходящего солнца, отвёл Мишу с комендантом в сторону.

– Не вздумай проболтаться! – Он почему-то обратился только к коменданту, а на Мишу даже не взглянул, будто тот и так знал, что здесь делали разведчики. – Мы должны были провести встречу с агентом, но он, сука, двурушником оказался. Чуть в засаду не попали. Благо вовремя заметили, а то вместо этих бы лежали, – он кивнул на трупы, что уже на носилках спускали вниз. – Начальнику отряда обстоятельства боестолкновения доложу лично. В своих документах пока указывай о попытке прорыва границы, предположительно группой контрабандистов. Ясно?

Объяснение было вполне убедительным. Конечно, то, что коменданту не сообщили о работе на участке разведчиков, покоробило его самолюбие, но пройди встреча успешно, он бы и не узнал о ней никогда. Мухробов был в курсе, а этого достаточно, чтобы он всё проверил и пограничники комендатуры не помешали разведке своим присутствием. Конспирация есть конспирация, но безопасность превыше всего. А вот Миша явно нервничал. Он мог не знать содержания работы старших начальников, но сам факт выхода кого-то к границе всегда согласовывался с ним. Так было, даже когда на участке проводили мероприятия гэрэушники и «пиджаки» – офицеры территориальных органов КГБ. В данном случае Кузнецов сделал вид, что Мухробов всё знает, хотя тот был ни сном ни духом.

Понимая это обстоятельство, Сергей отошёл с подчинённым подальше:

– Миша, так ты что, коменданту вообще ничего не говорил о нашей работе на участке тринадцатой заставы? Чего он так перепугался, нас увидев?

Капитан недоумённо хлопал глазами.

– Да, я… Сергей Васильевич… – Он лихорадочно соображал, что ответить. Может, в месячном плане и значилась работа начальника на участке, а он забыл, как всегда? – Меня самого никто не предупредил, – выдохнул неуверенно офицер, потому как столь острые мероприятия всё же обговариваются накануне. И, как правило, самим начальником.

«Ну да, неделю на участке какие-то орнитологи странные работают, а тебе ни один агентос не шепнул об этом», – устало подумал Сергей, но изобразил удивление и с гневным раздражением вслух произнёс:

– В смысле? Тебе что, Галлямов ничего не сказал?

– Нет…

Подполковник смачно сплюнул и выматерился так громко, что молодые бойцы аж споткнулись и чуть не уронили носилки с последним трупом.

– Чёрт! Он же на Калай-Хумб улетел с генералом. Забыл, наверное, в суете. Да и я не подумал… Ладно; всё хорошо, что хорошо кончается. – Кузнецов взглянул на бурые пятна крови у места гибели душманов и показавшийся из земли кусок доски. – Абдусаламов, кстати, приказал провести ротацию замкомендантов. Поедешь на Калай-Хумб, ближе к дому, как говорится.

Он подошёл к присыпанному дощатому настилу, что закрывал недокопанный колодец, и невзначай сгрёб ногой землю на показавшуюся доску.

Миша сдержанно удивился, но свою радость скрыть не смог, выдав её вопросом:

– Когда дела сдавать?

– Три дня тебе. Первого сентября должен быть уже на месте.

Сергей намеренно так закончил свой спектакль, дабы капитан не зацикливался на деталях и положительные эмоции затмили неубедительность драматургии его игры. Оценив, что уловка сработала, он будто случайно сдвинул стопой ещё грунт и окончательно скрыл демаскирующий признак четвёртого колодца.

– Что, рука так и не зажила? – Кузнецов вновь подошёл к офицеру и кивнул на забинтованную кисть.

Капитан посмотрел на ладонь, как на опостылевшую часть тела.

– Не. Надо в санчасть ехать – что-то кровит и не затягивается. Острый клинок оказался и, вероятно, грязный. Кинжал жертвенный, кровь с него никогда не стирают, вот и занёс бациллу какую-то.

– Это ты про кинжал, что в доме у Али на обыске изъяли? – Кузнецов подошёл к офицеру ещё ближе. – Почему жертвенный?

– Ну вы видели, что клинок из светлого сплава изготовлен, но основание потемневшее, бурое? Это от железа, что в крови присутствует. Такие кинжалы с древности ковали из мельхиора – сплав меди с никелем и ещё чем-то, не помню чем. Огнепоклонники их использовали для заклания ритуальных жертв. Материал коррозиестойкий, клинок сотни лет может служить. Кстати, с возникновением исмаилизма подобные кинжалы любили использовать профессиональные убийцы – ассасины. У меня в кишлаке в детстве кузнец был, он ковал мельхиор. Очень дорогие ножи делал; сплав тяжёлый в плавке, но зато клинок выглядит благородно.

Кузнецов устало смотрел в землю, пытаясь собрать в кучу осколки разрозненных мыслей. «Сначала апостасия, теперь мельхиор. Какие-то странные и очень редкие слова меня преследуют последнее время. Про мельхиор мне Колесников рассказывал в том же кошмарном сне. А потом Али оговорился, деда назвав так. О том, что это сплав меди, я знал ещё с Суворовского. Но какого хрена мне это тогда приснилось? Зачем и почему бесполезная информация вылезла из подсознания? И с чего такое совпадение, что спустя несколько дней Али произнёс это же слово? А может, послышалось? И сейчас! Миша сам про материал клинка заговорил, я же не спрашивал его».

– М-да, сколько мистических совпадений, – пробурчал Сергей, по-прежнему уставившись в землю. – Так скоро в магию и каббалу поверю. Благо с Вайдой и Вуйдой разобрался, уже плюс.

Миша подозрительно взглянул на подполковника, однако его странному бубнежу значения не придал, списал на бессонную и тревожную ночь.

К 10 утра в периметре древних развалин остались только Кузнецов, Колесников и ещё трое разведчиков. Документы все составили, резервы убыли, а участок прорыва прикрыли усиленным нарядом. Мухробов пошёл в кишлак успокаивать советских граждан и распускать правильные слухи об уничтожении ночью группы душманов-наркокурьеров.

– Ну что, парни, – обратился Сергей к двоим молодым подчинённым, – с боевым крещением вас. Как состояние? И чего разделись? Нежарко вроде ещё. Или вы заранее решили охладиться?

Колесников с одним офицером сонно полулежал на камнях, а двое других сидели в стороне с измученным видом, в трусах и с голым торсом.

– Тащ подполковник, жучки какие-то нас зажрали. – Молодой лейтенант страдальчески посмотрел на бедро и прихлопнул одного из насекомых.

– Блох земляных или вшей хапнули, – улыбнулся бывалый капитан, приподнявшись с камня. – Где их позиция была, там вероятно, раньше бараны прятались в тени. Блохастых теперь к себе подпускать нельзя, а то эти твари мигом оккупируют всех.

Он и Колесников слегка хохотнули; оба страдальца тоже улыбнулись, но не очень весело.

– Блохи – это хорошо, – сделал глубокий философский вывод Кузнецов. Настолько глубокий, что даже дзен-буддистский монах, привычный к бессмысленным сентенциям, не понял бы: с чего это вдруг хорошо-то?

Начальник не стал пояснять, что сейчас паразиты не дадут парням впасть в рефлексию и острую фазу постстрессового переживания первого боя и убитого человека. Всё-таки кусаются они больно, укус зудит нестерпимо и, главное, теперь просто так от них не избавиться.

– М-да. Ладно, давайте в кишлак. Там Миша сейчас, пусть организует дезинфекцию, местные знают как. Одежду продымить кизяком. Самим сначала тоже обкуриться дерьмом этим, а потом помыться хорошо. Бельё нижнее выкинуть… да и камуфляжи с бушлатами лучше, на хрен, у кишлачных поменять на портки какие-нибудь. Они с радостью согласятся, сами потом паразитов вытравят.

Парни оставили оружие и направились вниз, к дороге.

– Сергей Васильевич, пусть найдут во что переодеться, мы же потом в одной машине с ними не выживем от смрада такого, – жалобно посетовал бывалый капитан, глядя, как странная пара голодранцев поплелась по тропе.

Кузнецов пристально смотрел на дорогу, по ней шла женская фигура в белом одеянии. Потом повернулся к капитану:

– Верно, – и крикнул вслед ушедшим: – Форму, на хрен, поменять! В крайнем случае в простынки завернитесь. Если будете вонять – за машиной побежите.

От усталости и недосыпа юмора уже никто не оценил.

Глава 12

1983 год.

Услышав сверху голоса, женская фигура остановилась, но, вероятно, заметив полуобнажённых мужчин, спускающихся с горы, двинулась дальше, дабы не встретиться с ними на дороге. Кузнецов посмотрел в бинокль на путницу и, слегка взбодрившись, сообщил:

– Ну а сейчас самое интересное.

Оба капитана синхронно зевнули: самым интересным для них сейчас было выпить горячего чаю и упасть здесь же, в камнях, поспать. Сергей тоже зевнул так, что аж выступили слёзы.

– За мной, – он махнул рукой.

Кузнецов, подойдя к месту колодца, смахнул кроссовкой землю с дощатого щита. Послал капитана за лопатами, которые он ещё ночью спрятал подальше.

– Беглый сказал, что здесь, под настилом, они копали колодец, искали какой-то клад или подземелье. В эту ночь должны были закончить. – Подполковник стукнул лопатой по доске.

Звучало и интригующе: клад всё-таки, и угрожающе, что докапывать сейчас придётся им. Все трое переглянулись. Опять хором зевнули. Конечно, любопытство перебороло усталость. Грунт быстро сгребли, и лишь когда закончили с этим, в мозгу бывалого капитана родилась светлая мысль:

– А если заминировано?

Верёвки с собой не было. Пока думали, как безопасно сдвинуть щит, сами себя убедили, что они на месте духов минировать точно бы не стали. Понимая, что усталый мозг сейчас согласен на всё, лишь бы побыстрей уснуть, Кузнецов мобилизовался и приказал чушь не нести, а: «Башкой думать!» В итоге, связав шнурками четыре автомата и пару штанов, Сергей со словами: «Да и хрен с ним», лёжа в пяти метрах от настила, сдвинул его с места.

– Глубокая нора, – вымолвил Колесников, когда трое офицеров присели на корточки вокруг дыры в земле диаметром с метр.

Солнце поднялось ещё невысоко, а фонари были разряжены, поэтому дно почти не проглядывалось. Так как Макс оказался самым молодым, ему и предстояло обследовать, что таит в себе этот колодец. Используя черенок лопаты в качестве перекладины, он, лишь повиснув на ней и вытянувшись в шурфе во весь рост, носком почувствовал дно.

– Ну и что мне здесь искать? – послышался его голос, как из преисподней.

– Ничего нет? Ты же разведчик, блин! Поищи что-нибудь необычное, интересное. Понюхай там, пощупай, попробуй, в конце концов, – не унимался Сергей.

– Да воняет здесь, и всё. Нассал кто-то, хер ли тут пробовать. Вытаскивайте меня. – Его грязные ладони осветило поднимающееся солнце.

– Что, даже змеюки или мелкой фаланги нет? – абсолютно серьёзно спросил бывалый капитан и посмотрел в округлившиеся глаза начальника. – Да я только сейчас сообразил…

– Блин, давайте быстрее! – грязные ладони, как поплавки в чёрной воде, запрыгали над дырой.

Щит вернули на место и хорошенько прикопали. Сергей опять посмотрел в бинокль. Женская фигура уже прошла их уазик у дороги и поднималась к вершине соседнего холма.

– Значит так, парни, – повернулся он к офицерам. – Про дыру знаем мы втроём. Пока языками не трепать, а то спровоцируете кладовую лихорадку, и памятник древних цивилизаций сроют вместе с горой. Да и нам достанется за то, что не уберегли ни одного нарушителя.

Несмотря на бессонную ночь, красные у обоих капитанов глаза горели от прикосновения к тайне, и впервые в их жизни – не военной.

– Здесь вершина горы, а грунт не скальный, – высказался бывалый капитан. – Копается как минимум, что странно. Значит, внутри действительно возможно помещение, которое раньше находилось неглубоко в скале, а за тысячи лет оказалось под слоем глины от разрушенных стен и строений. Может, привезти миноискатель? На тринадцатой заставе как раз рабочая группа с инженерно-сапёрной роты. Там селем мины в ручей у дороги стащило, разминируют уже почти месяц.

– Молодец! Возьму тебя в заместители! Хорошая идея. Дно колодца обследуем, – отреагировал Сергей. – Давайте сгребайте барахло, и на машине за металлодетектором. Щуп ещё сапёрский возьмите. И… знаешь что? Анкер заземления у начальника попросите от прожекторной станции. Он почти два метра; попробуем, если что, в дно вколотить, так пощупать. И верёвку не забудьте. Только самого сапёра не тащите! Сошлётесь на меня.

Офицеры, обвешанные автоматами, радиостанциями и другим солдатским скарбом, поковыляли вниз к уазику, а Кузнецов пошёл в сторону алтаря огнепоклонников.

Аиша узнала его ещё издали. Выйдя навстречу, остановилась в десятке метров от святилища. Длинные русые волосы чуть развевались на горном ветру. В белом седре на фоне каменных столбов, между которых горел огонь, она выглядела гостьей из далёкого прошлого, где служила жрицей в греческом храме богини Весты.

Сергей остановился перед ней. Девушка улыбалась, прищурившись от яркого солнца. Пальцем правой руки ткнула себя в грудь, затем прикоснулась к виску, после показала на него и, перебирая двумя пальцами по ладони левой руки, изобразила идущего человека.

– Откуда ты знала, что я приду? – улыбнувшись, спросил Кузнецов.

«Не знаю», – по-детски пожала плечами Аиша и многозначительно развела ладони, открыв их небу.

Возникла пауза; мужчина и девушка неотрывно смотрели друг на друга. Солнце светило ей в лицо, и широко открывшиеся глаза запылали изумрудным пламенем. Сергей глядел в них заворожённо, бессильно растворяясь в зелёном океане и теряя волю к спасению из пучины. Аиша достала свой блокнот, нашла нужную страницу и протянула его офицеру. Кузнецов взял сшивку, по-прежнему не в силах выбраться из плена этого изумрудного пожара. Девушка снисходительно улыбнулась и взглядом показала на блокнот. Нет, сейчас Сергей ничего не услышал, но был уверен в сказанном ею: «Сергей, ну оторвитесь уже от моих глаз. Прочтите, что я Вам написала».

Он посмотрел в блокнот и увидел вчерашнюю дату: 26.08.1983, после – всё то, что Аиша писала ему накануне в доме. Девушка перевернула в его руках две страницы назад, где были дата десятидневной давности и текст: «В храм огня нельзя посторонним и тем более с оружием. Но Вы не посторонний. Омойте руки и лицо в реке. Потом оставьте всё железо здесь и проходите к алтарю. Я покажу то, что Вы ищете».

Кузнецов поднял голову, пытаясь понять, что на этот раз его смутило больше: содержание текста или его датировка днём их знакомства, когда он впервые приехал вместе с её братом. Офицер вопросительно округлил глаза и, протянув блокнот, показал на цифры. Аиша забрала сшивку бумаг, взяла его за локоть и слегка подтолкнула в сторону реки.

– С вами не поспоришь. Ладно, освежиться мне точно нужно, пойду умоюсь. – Он улыбнулся, она ответила тем же, добавив лишь взмах рукой – мол, давай иди уже.

Пока шёл к ближайшей заводи, оставленной в камнях обмелевшим Пянджем, по радиостанции вышел Колесников, сообщил, что полковник Славин звонил на заставу, требует его срочно на связь. Также генерал Абдусаламов рвёт и мечет, ждёт личного доклада о произошедшем.

– Что им надо? – уточнил подполковник.

Вроде начальнику отряда он по КВ-связи доложился. Сказал как есть, что пришли четыре вооружённых нарушителя, в ходе боя все уничтожены, потерь нет, всё хорошо. Вечером, когда прибудет на комендатуру, по закрытой связи уже расскажет подробности. Комендант тоже донесение отправил.

– Через час уже будем, – ответил Колесников. – Там несуразица какая-то в докладах. Приеду – расскажу.

Аиша ждала его на том же месте. Смотрела теперь оценивающе и слегка иронично, как молодая учительница на ещё не повзрослевшего девятиклассника.

– Что-то не так? – смутился Сергей.

Та отрицательно качнула головой и протянула блокнот: «Ночью была стрельба у границы, на крепостной горе. Я поняла, что Вы находитесь там. Мы с отцом молились за Вашу жизнь и жизни офицеров, потому что в прошлый приезд Али сказал мне: “Акинак выбрал Сергея”. Вам известно, что это значит?»

Кузнецов уже понял, что в данном семействе всё крутится именно вокруг этой харизматичной дамы. Али, её отец, возможно, другие жители кишлака и его окрестностей находятся под незримым влиянием девушки. Несомненно, она неординарна. Необъяснимое исчезновение и столь же загадочное появление создали вокруг неё мистический ореол тайны. Тяжёлый недуг включил компенсаторные механизмы и раскрыл потенциалы, кои в других людях не реализуются никогда. Острый ум и природная чувственность, не имея возможности взаимодействовать с внешним миром вербально, остались наедине с собой и, как губка, стали впитывать знания и считывать эмоции окружающих. Отсутствие речи вынудило форсированно использовать иные формы выражения своих мыслей, чувств и переживаний. По той же причине развилась столь выразительная и яркая мимика с сотней оттенков улыбки и смеха, микродвижений бровей, крыльев носа, скул. Невероятно живые и говорящие глаза, экспрессивная жестикуляция и богатая палитра вздохов, поз, взмахов ресниц. Оторвать взгляд от такого лица невозможно, а дарованная красота и врождённая женственность создавали общий фон для её немых, но красочных речей и монологов. Плюс ко всему гормональная система, вероятно, также участвовала в процессе и, продуцируя вовне какие-то химические соединения-запахи, прямо воздействовала на самые древние механизмы человеческого восприятия.

Сергей всё это понимал. Опасность оказаться в руках столь изощрённого манипулятора ещё давала силы сопротивляться его чарам, но как хотелось сдаться! «Мой разум, не покинь меня. Не дай себя обмануть», – подумал Сергей, позабыв ночные муки от ума, и ответил:

– Да, теперь я должен защищать и помогать, правда, непонятно кого и кому. Или придётся сдохнуть. Вот такой небогатый выбор, по версии вашего братца. – Он иронично улыбнулся. – Может, вы знаете, кому потребовалась моя помощь?

Безусловно, Аиша уловила защитную реакцию собеседника. За иронией скрывался страх потери контроля над ситуацией. Она довольно долго писала в блокноте, и когда передала его мужчине, он уже сложил на землю свой автомат, радиостанцию, снял разгрузку и сидел рядом, исподволь разглядывая её изящную лодыжку, обтянутую ремешком сандалии. Текст гласил: «Вам не сто́ит меня опасаться. Я не обладаю никакими сверхспособностями, и если кажется, что могу манипулировать чужим сознанием, то это иллюзия. Просто мы общаемся на реликтовом языке наших предков, которые ещё не обзавелись второй сигнальной системой. Эта способность осталась у каждого, и люди без неё вообще не смогли бы взаимодействовать. Когда мы научились говорить, древний навык оказался вытесненным в подсознание. Но истинное общение происходит именно там, минуя наши разум и волю. А в сознание прорываются лишь его отголоски в виде неведомо откуда появившихся мыслей, возникших эмоций, ощущений приязни, страха и т.д. Разум не контролирует этот процесс, но видит его результаты, особенно “не свои мысли”. Ему кажется, что помимо него ещё кто-то извне влияет на его решения. Но это не так: глубинная и реликтовая часть нашего собственного естества – источник альтернативной картины мира. Истинной картины. В религиях эту часть называют душой. Бог, лишив меня речи, заставил говорить и понимать исконный язык людей, на котором общаются Он и наши души. Поэтому я читаю Вас как книгу, не очень внятную, но зато правдивую. А Вы читаете меня. И делаете это очень хорошо по двум причинам. Первая: Ваша душа находится на высокой ступени духовной эволюции. У древних ариев такие люди составляли высшую варну браминов. Однако имея мощный и авторитарный ум, Ваша душа сейчас страдает под его гнётом, и муки эти будут лишь преумножаться. Она борется, и плачет, ведая о бренности ума, и жаждет его скорейшего успокоения. Вы в опасности, Сергей. Уже сейчас не знаете страха смерти и оскудели эмоционально. Это душа рвётся из своего земного храма, не видя смысла оставаться там, где её загнали в чулан. Она была уже рядом с божественным светом, но вкусить его полноценно не смогла – её закрыли в темницу. Поэтому неосознанно Вы стремитесь к смерти».

Кузнецов прочёл написанное ещё раз, поражаясь, как эти мысли отражают его ощущения и про страдания, и про опустевшую комнату в коммуналке, и про самого автора текста. Он посмотрел на девушку снизу вверх. На фоне солнечного диска черты её лица размылись. В распущенных волосах вспыхнули тысячи искр, и Сергей сдался, испытав озарение.

– Мне действительно страшно, – сам того не ожидая, вымолвил Кузнецов. – Порой кажется, что в смерти нет смысла, потому что… я уже умер.

Ему открылась бездонная пропасть, на дне которой рыдала его душа. Мужчина замер, почти парализованный искупительным ужасом от осознания своей катастрофы. Чтобы всплыть, нужно оттолкнуться ото дна, и дно предстало перед ним. Ни разум, ни мысли, ни память, ни тело и ничто иное не смели сейчас даже пикнуть. Все составляющие элементы его личности впервые в жизни замолчали и словно выстроились для осмотра на краю пропасти. Они сверху, а он глядит на них со дна и видит над всеми яркое солнце. Он – это не они. Он, оказывается, томится в бездне адовой пустоты и леденящего холода, где жаждет, чтобы те, кто сверху, помогли спастись или сгинули, не мешая ему выбраться к свету самостоятельно.

– Вы сказали, есть две причины. Вторая – это вы? – Кузнецов поднялся, и книга Аиши вновь стала «читаемой». – Потому что… – Он медленно скользил взглядом по лицу собеседницы. – Потому что ваша книга написана… – Сергей, не чувствуя себя, поднял руку. Как слепой, изучающий мир кончиками пальцев, слегка прикоснулся к её левой щеке и тут же отдёрнул ладонь. – … потому что у вас потрясающе богатый словарный запас и каллиграфический почерк. Вы пишете бестселлер, а я, наверное, похож на детский букварь?

Аиша не пошевелилась, лишь щёки её запылали и голова чуть склонилась влево. Поджав губы, она распахнула глаза и утвердительно качнула головой.

– Могу я попросить оставить себе этот текст? – тихо поинтересовался Сергей, протягивая девушке блокнот и не замечая, как мелко дрожит рука.

Ему казалось, что все его ощущения перетекли в подушечки безымянного и указательного пальцев, что горели, как обожжённые. Девушка взяла сшивку, а он глупо уставился на свою ладонь, разглядывая её, словно впервые увидев. Поразительное знакомство с самим собой ошеломило Кузнецова и открыло механизм удивительного общения, который Аиша назвала реликтовым языком предков.

Её сознание проникло в глубины своей бессознательной сущности – души, и она, минуя фильтры разума, легко проецировала себя вовне бесчисленным количеством невербальных знаков – «букв». Они виртуозно складывались в «слова», «фразы» и «предложения», которые считывались Сергеем, но осознавались лишь частично: вечно блуждающий разум, как шелудивый пёс, бросался на всё, что угрожало его хозяйской власти. И только немногие знаки, избежав собачьей пасти, попадали в сознание. Ум переводил их на понятный язык логики и, оформив словесно, выдавал за свои мысли. Однако не всегда подлог получался убедительным, и тогда Сергей слышал эти мысли как Аишины, что на самом деле было недалеко от истины: она же их выразила, а он их считал. При этом самообману придавали реалистичность тембр и мелодика голоса, списанные с её смеха. Аналогично и Сергей проецировал что-то, но, в отличие от девушки, делал это абсолютно бессознательно или под жёсткой цензурой разума. От этого его «речь» была сумбурной и примитивной, что не мешало Аише прекрасно её понимать. Словно опытный и талантливый воспитатель детского сада, который в неповторимой абракадабре своих малышей безошибочно узнаёт смыслы, она в неразвитой «речи» Сергея разбирала намного больше, чем он сам.

Аиша улыбнулась, и пока Сергей пытался понять природу странных ощущений в пальцах от прикосновения к её лицу, начеркала на листе ответ: «Вы решили издать собрание моих сочинений? Это интересная идея, но мне только 26 лет, и, думаю, пока рановато делиться ими со всем миром. Я храню свои записи как летопись обретения душой земного опыта. Каждое моё слово предано бумаге, и сейчас их уже столько, что, наверное, ими можно целую зиму топить дом. Лучше напишу письмо, а Вы в следующий раз заберёте его. Глядишь, к тому моменту эти мысли окажутся не у дел. Хотя, уверена, Ваша воля служит не только разуму и телу, и выбор будет за душой». «Уверена» было написано сверху зачёркнутого «надеюсь».

– Аиша, ваши суждения, они очень обнадёживающие, и для меня теперь важен не просто текст, но и лист, на котором он написан. Каждая запятая, каждая буква и даже загнутый уголок – всё в нём имеет значение и содержит смысл, я это чувствую. Мне придётся ещё не раз его прочесть, осязая пальцами фактуру бумаги, видя все изломы и нюансы почерка, чтобы окончательный выбор… остался за душой.

Девушка пристально посмотрела офицеру в глаза. Лицо её стало серьёзным. Она призывно махнула рукой и пошла к алтарю, на ходу вырывая лист из блокнота. Подойдя к столбам, Аиша протянула листок Кузнецову и, перекрыв собой дальнейший путь, знаками показала: «Прочти ещё раз». Сама, стоя спиной к священному огню, взяла ручку и быстро начала писать. Сергей в третий раз прочёл текст и на последних словах: «… она была уже рядом с божественным светом, но вкусить его полноценно не смогла: её закрыли в темницу. Поэтому неосознанно Вы стремитесь к смерти» – животный ужас вновь охватил его.

Но внезапно страх отступил, все ощущения обострились до предела, и он начал погружаться в состояние внутреннего безмолвия. Сергей медленно водил пальцами по бумаге, ощущая каждую шероховатость, и, не веря себе, стал осязать вдавленность букв, безошибочно складывая их в слова. Мир вдруг вспыхнул бесчисленными оттенками зелени трав, разноцветными огоньками цветов, яркими блёстками солнца на слюдяных спинах валунов. Сами глыбы явили себя не просто серо-коричневыми кусками горных пород, а уникальными ваяниями неизвестного скульптора, каждое из которых заслуживало отдельного внимания. Алтарные столбы, покрытые у оснований лишайником, оказались стволами каменных деревьев, растущих из гранитной плиты. Небо превратилось в ослепительно лазоревый океан с белоснежными облаками, свитыми словно из молочных пузырей. Неведомые доселе ароматы горных лугов, талой речной воды и далёких садов окутали его. Десятки еле различимых звуков от дуновений ветра и полёта насекомых сплелись в чудесную и давно забытую симфонию.

Кузнецов стоял, потрясённый переживаемым опытом. Созерцательное блаженство настолько контрастировало с унынием и необъяснимой тревогой последних дней, что он не смел пошевелиться, наслаждаясь покоем. Незнакомое состояние полноценного присутствия в моменте тем не менее казалось до боли знакомым и естественным. Сколько времени Сергей провёл в нём, неизвестно, но вместе с появлением дежавю ум очнулся и сразу полез в завалы памяти искать его причину. Тут же вернулись мысли, затмив собой свет, запахи и звуки. Живое и непосредственное восприятие реальности сменилось привычным мельтешением ума с хаотичными прыжками из воспоминаний прошлого в мечты о будущем, а оттуда – в безвременье абстрактных дум и образных конструкций. А когда ум оказался в настоящем, его внимание зауженным лучом принялось метаться с предмета на предмет и с места на место, пока не остановилось на Аише.

Девушка уже закончила писать и наблюдала, как выразительно лицо Сергея стало отражать сюжеты его внутренних переживаний. Она вновь, как учительница начальных классов, одобрительно улыбнулась и протянула ещё один вырванный из блокнота лист:

«Пока не вошли в храм, отвечу на заданные вопросы, в том числе ещё не озвученные. Кинжал два тысячелетия служит великой цели спасения и сохранения священных откровений пророка Зардушта. По легенде, клинок сам выбирает, чья ладонь сожмёт его рукоять. Он – связующее звено между десятками поколений своих преданных слуг, и когда Али сказал о появлении в Вашем лице очередного кандидата, мне сразу стало ясно, что акинак не ошибся в выборе. Поэтому уже в тот день я написала слова, что намеревалась сказать при встрече. Сейчас Вам надо запомнить: если кинжал окажется в руках, то до момента, пока не почувствуете смысл своего служения и не проявите это в делах, не берите его за клинок. До ближайшего дня равноденствия он убивает всякого, кто случайно сделал это, а также своих избранников, не оправдавших к указанному сроку оказанную кинжалом честь. В этом году ближайшее равноденствие наступит 22 сентября. Я буду молиться, чтобы за оставшиеся 24 дня Вы успели…»

Сергей оторвал глаза от текста и взглянул на собеседницу. Но, не успев даже задать вопрос, «прочёл» её ответ: «Я не могу сказать, в чём суть Вашего служения. Это должна сделать Ваша душа. Ей просто нужно напрямую спросить у Бога, и ответ немедленно придёт».

Кузнецов, тяжело выдохнув, продолжил чтение: «… исправить ошибки и пройти свой путь к храму. Али владеет акинаком больше года, но до сих пор так и не признался, в чём состоит его миссия. Он верит в Бога, и это главное. Где земное выражение Вашего храма, мне тоже неизвестно. У меня – здесь. Почти 14 лет назад я зажгла огонь, погасший в алтаре в эпоху исламизации Памира. До этого священный образ Бога присутствовал в этом месте непрерывно больше тысячелетия, так написано в старинных книгах. Я нашла храм по сохранившейся гранитной плите основания, а столбы и кровлю восстановили уже современные бехдины. Нас совсем мало, но огонь мы поддерживаем исправно. Вы русский по своей культуре, и, возможно, Вам проще осилить дорогу и услышать Бога посредством православной христианской формы. Но какими костылями решите поддерживать себя в пути, совсем неважно. Отец, Али и покойные сёстры использовали для этого исмаилизм, мои некоторые единоверцы, кто истинные бехдины, – зороастризм. Несколько жителей кишлака Зонг – ислам шиитского толка, один – суннитского. Я говорю о нескольких, потому что подавляющее большинство людей никуда не идёт, в лучшем случае они надеются, что костыли их сами приведут к Богу. Но, как известно, костыли сами не ходят. Мне Бог даровал позволение услышать Себя вообще без них, а благую веру я избрала для страховки: связь человека со Всевышним всегда под чутким взором дэвов и шайтана, она требует неусыпной осознанности и внимания, дабы не истончиться от их лукавых происков. Соблюдение религиозных обрядов помогает поддерживать духовную бдительность на высоком уровне. Кроме того, они способствуют единению душ не только с Богом, но и друг с другом».

Девушка забрала из его рук листок, протянула следующий и продолжила писать в блокноте, а Кузнецов – читать:

«Неважно, какую форму религии выбирать, важно, чтобы она вмещала истину и не подменяла её собой. Всё сущее имеет форму. Всё! Только Бог ею не обладает. Он – чистое содержание, присутствующее во всех формах, во всех мирах, вселенных и временах. Когда мы говорим на исконном языке, истинное содержание – частичка Бога, или, иначе, наша душа, – главенствует над формой, в которой обитает, и тогда произнесение слов становится ненужным. Мне кажется, Вы это уже почувствовали, когда попросили забрать листок с текстом, столь Вас преобразившим. Вы ощутили, что бумага и слова – это единая сущность, имеющая своё собственное содержание, и оно больше, нежели просто смысл изложенных там мыслей. На время Ваша душа очнулась и вернулась в своё естественное состояние, когда именно содержание определяет форму, а не наоборот. В этот момент Вы восприняли всем естеством эту простую истину и увидели мир, каким его видят дети, где камни, река, ветер, стрекоза, горные вершины, огонь, поступки, мысли – всё имеет не только внешнюю форму, но и глубинный смысл с божественным присутствием. Поэтому можно сказать, что Бог – это чистое содержание, породившее чистую форму – сатану. Наш материальный мир – их общая вотчина, и человек – надежда Бога на Свою победу. Именно в людях его частичка столь велика, что способна выйти за границу формы и менять её по своему усмотрению, впрочем, как и другие формы, и не только менять, но и создавать, подобно Богу, новые. Человек, не реализующий в себе божественной надежды, реализует планы сатаны. Не видя содержания, такой несчастный потворствует форме. Забыв, что он – это душа, бедняга отождествляет себя со своей личностью и живёт в страхе за тело, разум, память. Свойственный форме эгоизм раздувает её, и постепенно личность выходит за границы тела. Своя жена, дом, деньги, бараны, титулы и другие сущности начинают восприниматься им как части себя, и вот уже рождаются ревность, горделивость, чревоугодие, жадность и тщеславие. Но форма главенствует, а её энергия растёт и требует расширения границ – появляются агрессия, властолюбие, жестокость, честолюбие и прелюбодеяние. Другие формы рядом тоже пухнут от эгоизма, порождая в соседях зависть и страх за своё. Но души никуда не делись, они рыдают, и иногда их плач долетает до форм. Ощущение неправильности жизненного выбора приводит к некоторому смятению, однако сатана уже силён – рождаются лицемерие, двуличие и, самое страшное, лживость. Ложь – второй признак сатаны, потому что за ней нет ничего. Она основывается на том, чего нет в природе, то есть на пустоте. А форма без содержания имеет в себе лишь пустоту. Круг замыкается: сатана – это пустая форма.

Служитель Бога смотрит на всё через призму содержания, смысла и преумножает их. Пособник сатаны видит лишь формы, неустанно окружая себя ими и поклоняясь им. Отсюда идолы, мода, престиж, украшения, регалии, амулеты.

Но мы живём в материальном мире, где формы есть у всего, и полностью отказаться от них не можем, иначе тотчас умрём. А Бог не для этого заключил часть себя в каждую. Поэтому, вынося суждение, принимая решение и делая выбор, важно быть осознанным и чётко видеть их истинный смысл отдельно от внешней атрибутики. Одно и то же действие, совершённое разными людьми, может казаться абсолютно одинаковым, только в одном случае «Аллаху Акбар» произносится праведным сердцем и любовь изливается из него, а в другом «Аллаху Акбар» кричит личность фанатика, погрязшего в формах, изрыгая лишь ненависть. Истинно верующий православный христианин видит в иконе её содержание – образ Всевышнего, наполненный энергией любви иконописца и других людей, искренне молящихся на неё; от этого старинные образа́ столь могущественны. Христианин, далёкий от Бога, подобен идолопоклоннику: он видит в иконе волшебную форму, поклонение которой сможет мистически решить его проблемы или исполнить желания. Для атеиста она всего лишь доска с рисунком, чья ценность определяется в деньгах.

Для истинного бехдина огонь – как икона для православного, а пояс кусти – аналог нательного креста. Последователю зороастризма, скатившегося в огнепоклонничество, огонь представляется формой одной из сил или неких божеств, коих нужно задабривать. Атеист в нём видит всего лишь источник тепла и света.

Так же и у сторонников иных религий, созданных вокруг истины. Везде есть какие-то формы, но для кого-то в них виден смысл, а для кого-то важен сам атрибут».

Аиша протянула руку, забрала текст и вложила в ладонь Сергея следующий лист:

«Я так подробно решила Вам поведать о важности верховенства содержания над формой, чтобы упредить самое страшное на дороге к Богу: смену их мест лукавым сатаной и скатывание в примитивный мистицизм, колдовство, магию и тривиальное идолопоклонничество. Если желаете, то прочтите тот текст, что попросили оставить себе, ещё раз, и верните его мне».

Кузнецов посмотрел в глаза девушке, медленно протянул первый листок. Аиша взяла Сергея за руку и провела к алтарю. В центре, меж четырёх колонн, в почерневшей выемке гранитной плиты горел маленький костерок. Судя по всему, снизу плита имела сквозные проходы, по которым к выемке поступал воздух. Аиша села на колени. Сергей последовал её примеру, после чего она своей рукой направила ладонь мужчины с листком к пламени, и бумага нехотя зажглась. Девушка, улыбаясь, взглянула ему в глаза: «Оставь эту форму огню, не привязывайся. Ты же увидел содержание и принял его в себя?» Сергей молча кивнул, завороженно наблюдая, как изумрудный свет из её глаз приобрёл оранжевый оттенок пламени и заполнил собой алтарь. Он протянул слабо горящий листок, и огонь нежно-нежно облизал его пальцы, аккуратно, как воспитанный пёс, взял своё лакомство и в секунду поглотил его целиком. В пальцах вновь возникло то самое жгучее ощущение, как чуть ранее – после прикосновения к лицу Аиши, совершенно не болезненное, но чрезвычайно острое и затмившее на время все иные сигналы от органов чувств. Сергей удивлённо посмотрел на ладонь: ни ожога, ни даже покраснения не было.

Аиша тем временем перешла на другую сторону, села напротив мужчины и зна́ком показала на пламя. Сняла свой белый ритуальный пояс кусти, протянула его к огню и чуть прикрыла глаза. Она сидела на коленях абсолютно неподвижно. Руки лежали на бёдрах ладонями к небу, в них был полый пояс, сплетённый из 72 нитей овечьей шерсти. Лицо её расслабилось, дыхание стало замедляться. Постепенно взгляд затуманился, кожа побледнела, а над верхней губой и у крыльев носа вовсе приобрела мертвецки синюшный оттенок. Сначала Сергей изумлённо наблюдал за этими изменениями, пока не заметил, что чем бледнее становится лицо Аиши, тем ярче разгорается огонь. Внезапно девушка шумно вздохнула и замерла. Зелёно-синюшный подбородок чуть отвис, синие губы приоткрылись, глаза потеряли свой блеск, и дыхание остановилось… Одновременно огонь взметнулся почти на полметра и загудел, словно из-под земли невидимые меха начали загонять в него кислород. Кузнецов смотрел в пламя и сквозь него видел мёртвое лицо Аиши. Тело его потяжелело и одеревенело, в голове появился странный звук, которой быстро превратился в пронзительный звон натянутой струны. И когда он вытеснил собой все иные звуки, затмив ощущения и мысли, струна оглушительно лопнула. Бестелесная лёгкость и абсолютная тишина ошеломили его…

Не смея вдохнуть, он медленно оторвался от гранитной плиты, с восторгом наблюдая улыбающуюся Аишу, белым облаком то ли стоящую, то ли парящую напротив него. Костёр уже не гудел, но огонь остался ярким, высоким и совсем не обжигающим. Девушка протянула к мужчине руки с лежащим в них поясом. Не чуя себя, Сергей протянул свои навстречу. Сначала их пальцы прикоснулись к пламени, а потом Сергей и Аиша сделали шаг вперёд. Руки встретились в огне. «Ты чувствуешь Бога? Он здесь и ждёт тебя», – прочёл Сергей на прекрасном лице девушки, когда она переложила свой кусти на кончики его пальцев. И опять то же блаженное ощущение обожгло их. Аиша приблизилась ещё и взяла его ладони в свои. Теперь пояс они держали вместе.

– Тащ подполковник! Сергей Васильевич!

Свинцовая тяжесть в мгновение заполнила тело. Кузнецов открыл глаза и жадно сделал глубокий вдох, словно только-только всплыл из глубины, где не мог дышать. Яркий солнечный свет ослепил его, и Сергей зажмурился. Он продолжал так же сидеть на коленях, огонь напротив чуть тлел. Аиша встала и, обойдя кострище, подошла к мужчине. Присела на корточки, взяла его за руки и заглянула в лицо. Он открыл глаза.

– Какая же ты красивая, – прошептали его губы, и сознание вернулось: «Ты чего, совсем рехнулся!»

Офицер ладонями растёр лицо.

– Извините, не знаю, что это на меня нашло. – Он смущённо улыбнулся.

Девушка заливисто рассмеялась, показала взглядом за его спину, не выпуская рук мужчины из своих ладоней. Вдалеке на дороге стоял уазик.

– Сергей Васильеви-и-и-ич! – донёсся крик Колесникова.

Кузнецов поднялся, махнул рукой. Тот аналогично ответил и пошёл за второй фигурой, что двигалась к руинам крепости по горной тропе.

– Аиш, мне нужно идти… Я сегодня останусь на заставе и завтра, если позволите, перед отъездом загляну к вам. Спасибо за…

Аиша взяла блокнот и быстро там что-то начеркала, пока собеседник пытался сформулировать свои мысли: «Благодарите Бога. Он ждёт Вас. И можете со своими офицерами и водителем переночевать сегодня у нас, отец будет очень рад, тем более комната Али свободна. Отец расскажет про нашу крепость, у неё много тайн. Уверена, это будет интересно и личности офицера КГБ, и его грешной душе, уже увидевшей свет Бога со дна своего колодца».

Глава 13

1983 год.

Кузнецов догнал обоих офицеров уже в самих руинах. Солнце поднялось высоко, и, несмотря на ветерок, спускающийся с горных склонов, жара ощутимо усилилась.

– Всё привезли, – сообщил Колесников. – Что-то вы совсем неважно выглядите, Сергей Васильевич. – Капитан озабоченно присмотрелся к усталому начальнику: – Бледный, словно бумага. Может, в тени посидите? А то как бы тепловой удар не случился.

Кузнецов лишь махнул рукой и, плеснув воды из фляги в ладонь, растёр ею лицо.

– Чего генерал-то хотел?

– Начальник отряда, полковник Славин, позвонил на заставу с требованием вам немедленно связаться с ним. Я перезвонил ему, сказал, что вы на участке, после обеда прибудете на заставу и выйдете по закрытому каналу. Он уточнил детали произошедшего, я рассказал. Тогда он поинтересовался, откуда у генерала Абдусаламова информация, якобы мы готовили агентурную встречу, но агент раньше времени пришёл не один и устроил засаду на нас. Я ответил, что впервые слышу об этом: неделю сами контролировали участок и этой ночью дождались группы нарушителей, все четверо оказали вооружённое сопротивление и были уничтожены. При себе, кроме оружия, ничего, поэтому предположительно шли с целью контрабанды; вероятно, проверяли маршрут перед проходом каравана с наркотой. Славин в ответ назвал меня долбоящером, а генерала – старым маразматиком и потребовал немедленно выдать хоть какую-то версию подобной нестыковки в прохождении информации. Я предложил ему связаться с подполковником Галлямовым. Он сейчас с генералом в Калай-Хумбе вроде; может, ему известно больше об источнике дезинформации замкомандующего по разведке. Вот, в принципе, и всё, но звонка он ждёт.

Кузнецов дал флягу капитану и, сложив ладони, попросил налить в них воды. Освежился.

– Странно, очень странно. Налей-ка ещё. – Он опять сложил ладони, омылся повторно. – А где Миша сейчас, ты с ним связывался? И наши вшивые, кстати?

– Вшивые в бане у какого-то местного, коровьим дерьмом окуриваются. А Мишу мы на заставе застали, я его и послал быстрее в Зонг – организовать дезинсекцию блохариков.

– Я же ему сказал в кишлаке работать. На хрена он на заставу попёрся? – удивился подполковник. – Хотя да, забыл, у него же с рукой что-то. Попросился смотаться туда по-быстрому, там как раз доктор из отряда работает.

– Да нет там никакого доктора, он со вчера ещё на комендатуру убыл, – отреагировал Колесников.

– Да? Ну и хрен с ним. Ладно, давайте посмотрим наш колодец, а то времени совсем мало.

Сдвинули щит. Внутрь опять полез Колесников и только включил миноискатель, как тот сразу заголосил противным писком.

– Всё дно фонит! Металл, причём не железо, какой-то цветной, – возбуждённо сообщил Максим.

Кузнецов и второй капитан переглянулись. Подали сапёрский щуп. Войдя на две трети в спрессованную веками глину, он уткнулся в твёрдую преграду. В других местах дна получили тот же результат.

Колесников вылез:

– Сантиметров сорок до тверди. Будем копать?

Кузнецов взял миноискатель, проверил его работоспособность на железной лопате, автомате и алюминиевой кокарде.

– Работает, – резюмировал он очевидный для всех вывод, подтверждаемый характерным сигналом прибора.

Бывалый капитан молча поднял двухметровый штырь заземления и, с силой метнув в колодец, вогнал его в дно.

– Давайте попробуем вбить. Глина вязкая очень, глубже пары десятков сантиметров проткнуть очень нелегко, словно в преграду утыкаешься. А фонить может порода. Здесь в ней высокое содержание алюминиевых бокситов, да и медные руды очагами залегают. – Он подобрал булыжник поухватистей. – Макс, ну чего сидишь? Держи штырь, руки только береги.

– Да уж, старый воин – мудрый воин. До чего только лень не доведёт, лишь бы не копать, – ухмыльнулся начальник смекалке офицера.

Макс лёг на землю и максимально низко, насколько можно было, двумя руками обхватил штырь, торчащий ниже края колодца. Второй капитан сел, свесил ноги в яму и, подняв булыган над головой, что есть мочи опустил его на торец. Штырь вошёл глубже. Он повторил, и тот, чуть углубившись, вроде бы во что-то упёрся.

Макс встал, так как торец металлического прута ушёл сильно ниже уровня земли:

– Ну и… что дальше?

Все трое стояли над ямой и смотрели вниз, будто ответ скрывался на её дне.

Капитан взял булыжник и в третий раз обеими руками поднял его над головой.

– На, сука! – Разогнав каменюку, он с криком выпустил булыган. Тот, гулко стукнувшись о торец, разлетелся на несколько кусков и скрылся в темноте, а вместе с ним и сам штырь.

Офицеры переглянулись.

– Не понял, – вымолвил Кузнецов, когда, пошерудив в колодце лопатой, не нащупал ею прут, – а куда он делся? – Сергей недоумённо посмотрел на подчинённых: – Фонарь есть? Догадались взять на заставе заряженный?

Капитаны посмотрели друг на друга.

– Так мы до ночи-то не собирались здесь торчать… – вглядываясь в темень дыры, ответил бывалый капитан, присев на корточки. – Давай, Макс, полезай опять, только на кол теперь не сядь. – Он засмеялся.

С полминуты парни препирались, кому лезть в дыру, пока Кузнецов искал свой маленький офицерский фонарик.

Как ни странно, прута в колодце не оказалось, на дне лежали только куски булыжника. Сославшись на уже приобретённую сноровку, в яму опять спустили Макса. Тот, внимательно изучив дно, вынес вердикт, что штырь провалился в землю, оставив от себя лишь отверстие.

– Так, господа кладоискатели-старатели-барыги-копатели… Дело принимает неожиданней поворот, – задумчиво отреагировал на открытие начальник. – Копаем по очереди, в две смены. Судя по всему, на глубине полметра – полость с перекрытием, пробив которое штырь и провалился внутрь. Поэтому один копает, обвязавшись верёвкой, а второй его сверху страхует и поднимает грунт. Боюсь, зависнем мы здесь до вечера. Так что, пока суд да дело, я смотаюсь на заставу. Позвоню начальству – и назад. Привезу харчей, воды и фонари.

Неожиданный результат примитивных геологоразведочных работ подстегнул парней, и они принялись рыть землю, словно и не было бессонной ночи.

Сергей вернулся через полтора часа и на подъезде увидел Аишу, идущую по дороге в кишлак. Он вылез из машины.

– С удовольствием приму ваше приглашение переночевать сегодня в Зонге. Спросите, пожалуйста, у отца, найдётся ли место для троих офицеров и солдата-водителя. А то мы, вероятно, дотемна задержимся, потом уже небезопасно ехать. Еда у нас есть, нам бы только лавки и кров.

Аиша по-детски обрадовалась, замотала головой и весело побежала в кишлак. Кузнецов, улыбаясь, смотрел ей вслед, наблюдая, как удаляется белое облако её седре.

Прослойка грунта оказалась даже меньше, чем думали. Парни справились к возвращению начальника и сидели в тени натянутого куска брезента.

– Что это там? – освещая фонарём серое дно, недоумённо спросил Кузнецов копателей.

Оба подошли к яме. Колесников поднял маленький камень и кинул его вниз; раздался металлический стук.

– Свинцовый лист, сантиметр толщиной где-то. Под ним пустота. Прогибается сильно. Вас ждали. В машине инструмент, надо поискать, топор или ещё что. Металл мягкий, прорубить легко можно.

Топора не нашли, зато в уазике оказалась паяльная лампа. Разогревая ею свинец, довольно легко прорезали штыком лопаты отверстие, достаточное, чтобы пролезть внутрь.

– Ну что, парни, вот мы у края невиданного археологического открытия, – пафосно и заговорщицким голосом произнёс Кузнецов, когда кусок вырезанного металла гулко провалился вниз и Максиму помогли выбраться наверх. – Полость не больше двух метров в высоту. Вон кусок отрезанный блестит, видно хорошо. Правда, две опасности имеется: обрушение и внутренняя атмосфера. Лезть страшно, но любопытно – просто ужас!

Все трое понимающе улыбнулись.

– Судя по тому, что от горелки ничего не взорвалось, внутри горючих газов нет, – вынес суждение бывалый капитан, привязывая кусок тряпки к верёвке. После чего смочил её бензином, поджёг и медленно опустил в полость. – Горит. Кислород, значит, есть. А вот насчёт радона сказать сложно. Хотя здесь всего-то четыре с половиной метра от поверхности и вершина горы, вряд ли он мог скопиться.

Обсудив иные возможные опасности, Кузнецов принял решение лезть в дыру самому. Используя верёвки и черенки от лопат, соорудили своеобразный полиспаст.

– Сергей Васильевич, вы, главное, сначала просто оцените, что внутри, и мы сразу вас вытащим. Даже не надо на землю становиться – всё равно опасно очень. И углекислота, и свинцовые окислы за столько лет могли скопиться, да и вообще, хрен знает что ещё там может быть. А потом уже лучше повторно спустим, если по ощущениям всё норм будет.

– Да, как голова ниже перекрытия окажется, осмотрюсь, попробую воздух и дам сигнал, – ответил подполковник. – Если честно, я больше Вайду с его Вуйдой боюсь встретить там.

Шутке все улыбнулись, но напряжения она не сняла.

Сергей с минуту глубоко подышал, немного насытив организм кислородом, и полез вниз, используя уже сделанные в стене колодца выемки в качестве ступенек и ухватов. Опустился на обрезанный борт свинцового листа, тот медленно стал подгибаться под его тяжестью. «На чём он держится? Лишь бы опоры или лаги не были совсем сгнившими».

– Всё, готов. Спускайте, – проговорил он двум овалам голов на фоне синего неба.

Головы исчезли, и Кузнецов медленно стал опускаться на верёвке внутрь обнаруженной полости. В могильной тишине сердце колотилось с грохотом набатного колокола. Старался не дышать глубоко, но звук своих вдохов-выдохов всё равно казался ему шумом наката морских волн в ураган. Воздух становился тяжёлым. По мере спуска ниже перекрытия сначала ноги, а потом и всё тело превратились в единый сверхчувствительный орган осязания, передающий в мозг телеметрию погружения: температуру – внутри было ощутимо прохладней, и самое главное – никто и ничто не пыталось его схватить или даже просто прикоснуться. Ум понимал, что сделать это некому, однако каждая клеточка кожи, мобилизованная инстинктом, была готова передать наверх панический сигнал с аномально высокой скоростью. Опершись предплечьями на края листа, Сергей дёрнул верёвку; спуск прекратился.

– Ща, пару секунд, – сообщил он появившейся сверху голове. – Фонарь включаю.

Он наклонил голову в дыру и осторожно вдохнул поглубже, прислушиваясь к ощущениям. Воздух оказался прохладным и вроде вполне пригодным.

– Поехали, сантиметров тридцать, и хватает. – Он дёрнул фал ещё раз.

Голова погрузилась внутрь. Почти перед самым лицом оказалась стена, также обшитая свинцовыми листами. Посветил вниз: в полуметре ниже ног лежал скрученный кусок металла, рядом штырь. Лёгкая пыльная взвесь у самого пола, поднятая упавшими предметами, ещё не осела. Там, откуда её сдуло, тоже виднелся серый свинец. Слева в метре и где-то в пяти сзади – такие же обшитые стены. А вот справа, чуть поодаль, до самого потолка лежала глина. Судя по наклону кучи и прогнутому своду, грунт засыпался внутрь через дыру в нём, и, вероятно, та часть помещения была полностью им погребена.

Сергей вновь прислушался к ощущениям. Дышалось нормально, и он подал сигнал спустить его ещё ниже. Встал на пол, осветил всё вокруг. Потолок оказался удерживаемым полуистлевшими лагами то ли из дерева, то ли из какого-то почерневшего металла. За исключением этих выступающих конструкций, куска свинца, штыря и глиняной кучи, внутри ничего не было. Кузнецов ещё раз пошарил лучом по полу. Кроме как под потолочным отверстием, ровный слой пыли везде был девственно нетронут. Уже собравшись дёрнуть фал три раза, он заметил рядом со штырём какой-то продолговатый предмет. Потянул за верёвку, чтобы дали слабину, и, сделав шаг, присел. Сразу ощутил лёгкое головокружение: «Вероятно, внизу углекислый газ или какие-то пары». Он не думая схватил находку и медленно встал, дабы ненароком не потерять сознание. Одновременно сверху маленькой струёй на голову посыпалась глина.

– Подымай! – крикнул Кузнецов, сам перепугавшись вязкости своего голоса в маленьком замкнутом пространстве.

Солнечный свет ослепил так, что Сергей с минуту сидел, закрыв глаза ладонью.

– Ну, что там? – оба капитана смотрели на него, как на космонавта, вернувшегося с Марса.

– Помещение. Свободная часть площадью метров двадцать. Всё обшито такими же свинцовыми листами. – Кузнецов оторвал руку от глаз, посмотрел на подчинённых: – Блин, как же я рад видеть ваши хари…

– А остальное? – Заинтригованный Колесников аж приоткрыл рот от нетерпения.

– Завалено грунтом, – ответил спокойно подполковник. – Пусто там, вообще ничего нет, кроме нашего штыря и вырезанного куска перекрытия. Деревяшка какая-то сгнившая валялась только. – Он достал из-за пазухи предмет, напоминающий обрезок черенка лопаты, с локоть длиной и чуть большего диаметра. Находка была грязно-рыжего цвета и с въевшейся в поверхность глиняной пылью.

Внезапно земля рядом чуть просела. Офицеры подскочили. Недоумённо переглянувшись, заглянули в колодец. В свете фонаря отчётливо стало заметно, что вырезанная дыра порвалась, края листа загнулись внутрь и здоровенный отколовшийся кусок глины сначала закрыл собой вход, но почти сразу ухнул вниз. За ним стал осыпаться край колодца, и буквально через несколько секунд земля с грохотом осела на пару метров, подняв рыжее облако пыли.

– Охренеть! – Первым пришёл в себя Колесников, глядя со страхом на образовавшийся перед ними небольшой котлован. – Вовремя вылез…

Сергей снял панаму и попытался ей разогнать перед собой пылюку, чтобы почётче разглядеть последствия обвала. Потом обошёл место по кругу и беспечно махнул рукой:

– Да и хрен с ним. Всё равно там ничего не было. Хотя археологии мы, конечно, дерьмовые – такой артефакт загубили. Ну да ладно, теперь ничего не поделаешь. Вероятно, вырезав дыру, нарушили жёсткость перекрытия, и мягкий свинец под тяжестью грунта начал просто рваться.

– М-да, – задумчиво отреагировал капитан, – тысячу лет простоял подвал. Македонский, Чингисхан, Тамерлан и дюжина других завоевателей не смогли его разрушить, а тут пришли три шурави, достали паяльную лампу, и на тебе – акт неслыханного вандализма. Обидно… но зато как эпично!

Офицеры, сами уже похожие от серо-рыжей пыли на горных духов, устало засмеялись.

– Короче, пока молчим о содеянном, – произнёс начальник. – Местные сюда не ходят, а вот душманы откуда-то знали о подвале и надеялись там что-то найти. А самое хреновое – что маршрут через границу им разработал наш горячо любимый Наби Фарух. Сука конченая! Пел про вражду с Вахидом, а как оказалось, заодно с ним. Когда очередная встреча с этим уродом? – Он повернулся к бывалому капитану, у которого находилось в производстве оперативное дело на «договорную» банду афганского полевого командира.

– Двадцать второго сентября, – ответил капитан и продолжил: – Представляю, через сотню лет откопают подвал; что подумают, найдя внутри копьё из высоколегированной стали? Наверно, решат, что наши древние предки контактировали с инопланетянами. О штыре заземления для прожекторной станции двадцатого века вряд ли кто догадается. Загадка человечества будет!

– Во-во! Потому пока и молчим, а то улики живо на нас выведут, – улыбнулся Кузнецов. – Да и Наби пусть считает, что мы ничего не знаем. Подумать надо, как дальше быть.

Разведчики чуть сгладили края обвала, дабы придать ему вид давно образовавшегося. Замели следы своего пребывания и, собрав всё барахло, пошли вниз, к машине.

В кишлаке Кузнецов встретился со старейшинами и главой сельсовета. Рассказал, что ночью был предотвращён прорыв границы вооружёнными бандитами, коих уничтожили. Провёл политинформацию об интернациональном долге, выполняемом в Афганистане советской армией и пограничниками. Напомнил, что границу охраняет весь народ, прояснил руководящую роль партии в этом нелёгком деле и её крепкое единение с массами. После собрания капитан Мухробов с двумя офицерами, которые кое-как справились с паразитами, убыл на комендатуру. Перед отъездом начальник между прочим поинтересовался у Миши целью его визита на заставу. Ответ его удовлетворил: капитан врал, что ещё раз подтвердило правильность уже сделанного утром вывода.

А уже под вечер познакомился и пообщался с местным исмаилитским халифом и бехдинским мобедом. Лидер исмаилитской общины оказался очень разговорчивым стариком, а зороастрийский мобед, наоборот, всё больше слушал. В процессе беседы халиф упомянул отца Али, у которого принял этот сан. Вспомнил и его деда – последнего в Ваханской провинции, что давно уже поделена между СССР и Афганистаном, пира. При этом, повествуя об истории местных исмаилитов, он называл деда Али то Мельхиором, то Сераджем. На вопрос о настоящем имени последнего пира старик, почему-то взглянув на старого мобеда, хитро улыбнулся. Тогда бехдин, качнув головой в уважительном поклоне, ответил за «коллегу по религиозному цеху»:

– Сергей ибн Василий, не утруждай себя пониманием этих деталей. На Памире всё так переплелось, что даже мы не в силах разобраться, кто кому какой родственник и где заканчивается одна религия и начинается другая. У мусульман так вообще всё очень сложно устроено. Многочисленные потомки пророка Мухамеда и его жён породили бесконечные споры о преемственности религиозной власти. Во многих случаях это приводило к расколу общины и появлению новых исламских течений, направлений и сект. «Мельхиор» издревле означало «Царь света»; это родовое имя, которое имел последний здешний исмаилитский пир Серадж. У его рода также есть и женское родовое имя – Малинур, или «Царица света». Род нашего Карима, сына Сераджа и отца Али с Аишей, корнями уходит в тысячелетнюю историю, когда их предки были дастурами благой веры пророка Зардушта. Всегда кто-то один из живущих в этом роду носил имя Мельхиор (или Малинур, если женщина). Так было до момента начала жестоких гонений на последователей нашей веры. Тогда единственный оставшийся их предок перешёл в ислам и сменил своё зороастрийское имя на мусульманское. С тех пор Мельхиор или Малинур оставалось первым, но уже тайным именем кого-то из этого рода; лишь недавно они перестали скрывать наличие двух имён. Однако до сих пор так наречённых именуют только в своём кругу, под этим именем они обращаются к Всевышнему, да и мы, если упоминаем их в молитвах, только как Малинур и Мельхиора. Никто не помнит или не знает, почему так повелось, но я уверен, впрочем, как и Карим: таким образом в оболочке исламской религии они сохраняли в своём роду огонь благой веры в Ахура-Мазду.

– Подожди, дорогой, – перебил мобеда халиф, – Карим – многоуважаемый правоверный мусульманин, его дед Серадж был пиром и лично знал имама света Ага-хана Третьего… – Мусульманин осёкся, поняв, что сболтнул лишнего офицеру КГБ.

Имамы исмаилитов уже долгое время жили в Западной Европе, и это во многом определяло негативное отношение властей СССР к данному направлению шиитского ислама. Влияние Ага-хана на свою паству было чрезвычайно велико, а влияние западноевропейских политических кругов – соответственно, на имама. Считалось, что англичане используют данный канал в подрывных целях.

Но офицер сделал вид, что не уловил тонкостей языка дари, на котором, собственно, и шёл разговор.

– Так, уважаемые, вы меня совсем запутали. – Он засмеялся. – Если отец Карима, Серадж, он же Мельхиор, уже умер, то, согласно версии о преемнике, сейчас кто-то из его потомков должен носить это имя. Верно?

Старики переглянулись, и ответил бехдин:

– Или Малинур. За неделю до смерти достопочтенного Сераджа в семье у Карима родилась девочка. По настоянию деда внучку нарекли Малинур, а в метрике её записали Аишей, в честь третьей жены пророка Мухамеда.

В отличие от тела Кузнецова, которое уже ломалось от усталости, голова по-прежнему работала исправно. Конечно, мысли ворочались не столь резво да и временами накатывала тяжёлая сонливость, однако очередная новость про Аишу взбодрила Сергея, как ледяной душ.

– То есть Аиша сейчас хранитель… Её истинное имя Малинур?

– Да, – ответил мобед. – А после своей таинственной пропажи и чудесного возвращения она засияла истинной верой. Стала первым бехдином в своём роду после полутысячелетнего перерыва. И каким! Скажи, дорогой? – Он восторженно посмотрел на халифа.

Тот одобрительно закачал головой:

– Аиша – необычная девушка. Как мы все убивались от горя, когда она пропала! И какой праздник случился, когда она вернулась с неба домой! Два месяца с ней нянчились ангелы, и, вернув избранницу на землю, Всевышний сказал ей: «Я забираю твою речь, она тебе не нужна. Вместо языка теперь ты будешь говорить сердцем».

– А куда она пропала? Где два месяца мог находиться ребёнок? Неужели милиция не нашла никаких следов? – возбуждённо обратился Кузнецов сразу к обоим старикам. – Как она вернулась из Калай-Хумба? Не пешком же дошла. Кто-то, значит, привёз!

Воцарилось молчание. Собеседники спокойно смотрели на офицера как на очередного невежду, не понимающего очевидного.

Ответить решил бехдин:

– Она была с ангелами. А вернее, со своим фраваши, чтобы избранница поняла, какие у Бога на неё планы.

– Фраваши? – Измученный мозг Сергея сначала решил, что это имя похитителя, но тут же опомнился: – Ах да. Духи, дэвы, асуры… – Он растёр руками лицо, встал со стула и устало улыбнулся. – Очень рад был с вами познакомиться. Время уже к вечеру, а у вас, вероятно, ещё много дел. Извините за мою бестактность, но без помощи таких мудрых людей, как вы, разобраться в хитросплетениях местных реалий действительно просто невозможно.

Старики понимающе улыбнулись, церемонно попрощались и вышли со двора главы поселения. Сергей чуть задержался, наблюдая, как уже за калиткой они расставались.

– Если что, передавай Аллаху привет от Ахуры, – хрипло засмеялся зороастрийский мобед и двумя руками пожал мусульманскому халифу ладонь.

Тот, открыто улыбнувшись, ответил:

– Вот дурак старый. Мне ещё рано. Но если не свидимся уже с тобой – передам. И сам не забудь при встрече: Ахура-Мазде салам аллейкам от Аллаха.

– Будь здоров, дорогой, спокойной тебе ночи. – Доброе лицо бехдина стало серьёзным.

– Не забудь отвар выпить на ночь, что моя Гуля приготовила, – очень суставы лечит. Храни тебя Аллах, дорогой.

Мусульманин крепко сжал ладони зороастрийца, и личность каждого пошла своей дорогой к дому, а души – своими, но к одному храму.

Сергей искренне удивился столь неформальному и без религиозной пафосности отношению к именам Бога. Чувствовалось, что умудрённые жизнью старцы уже давно со Всевышним на «Ты» и как его именовать, для них осталось важным лишь при свершении ритуалов и обрядов, предусмотренных их религиями.

Солнце вдали коснулось горного хребта, когда Кузнецов вошёл во двор дома Али. Оба капитана и водитель сидели на топчане под сенью виноградника, хозяин что-то им живо рассказывал, и офицеры вежливо мотали головами в знак одобрения услышанного. Водитель тоже был здесь, однако, откушав жирного плова, он бессильно полулежал у края и вроде бы уже засыпал.

– Проходи, Сергей джан! Мы заждались тебя, но моего вина ещё не пили. – Хозяин вышел навстречу гостю. – А вот от горячего плова твои батыры отказаться не смогли.

Колесников, засмеявшись, толкнул уставшего водителя:

– Саня, харэ давить на массу, начальник пришёл.

Солдат встрепенулся, сел и застенчиво протёр глаза.

– Ну зачем будишь? – по-отечески вступился за бойца старик. – Саша, вина тебе не могу предложить; может, чаю ещё? Или уже спать ляжешь?

Ефрейтор признался, что ночь была бессонной и лучше бы лёг отдыхать, потому как рано с утра за руль, а дорога сложная.

– Аиша, покажи Саше кровать, а Сергею Васильевичу – где баня, – обратился отец к дочери, которая, услышав смех, выскочила из дома.

То, что девушка неравнодушна к Кузнецову, по её вспыхнувшему взору поняли уже все. Оба капитана хитро переглянулись. Их желудки, сыто набитые едой, забрали на её переваривание последние силы, и взгляд офицеров осоловел. Но общество красивой, хоть и абсолютно недоступной да ещё немой дамы вкупе с ожидаемым алкогольным продолжением вечера создавало лёгкую интригу: молодые парни мужественно боролись с сонливостью и понимающе улыбались. Отец же опять, как вчера, грустно взглянул на свою дочь. Его лицо печально вытянулось, глаза заслезились. Он смотрел на своего ребёнка, словно тот по наивности ещё не осознаёт, что никогда ему не суждено познать радость обычного человеческого счастья. Двадцать шесть лет; по местным меркам, для девушки это уже почти финал надежд на замужество. Сколько отцу приходилось слышать восторженных высказываний о красоте своей дочери! Но ни разу никто не обратился к нему по поводу Аиши с ритуальными словами: «Мы пришли попросить у вас обмывальщицу мертвецов». Три дочери были сосватаны ещё до 13 лет. Двоим Аллах не дал шансов принять участие в древнем ваханском обряде омовения тел умерших родителей своих мужей. Младшая уже год как знает своего жениха, а бедная Аиша… Красавицу все вокруг любили не меньше, чем опасались. Её персона после загадочного происшествия с исчезновением быстро стала обрастать дурацкими слухами. Необъяснимое молчание провоцировало невежественные предубеждения. Отказ от ислама и переход в зороастризм для женихов-исмаилитов, а тем более традиционных суннитов и шиитов, вовсе стали непреодолимым препятствием к возможной помолвке. А красота, ум и сверхъестественная проницательность девушки породили массу суеверных домыслов и сплетен про её сношения с дэвами и бесплодность.

Старик всё видел. Никогда дочь не смотрела так на мужчину. Боль от понимания, что его девочка, этот прекрасный бутон розы, никогда не расцветёт в лучах мужской любви, была для его истерзанного сердца невыносима.

«Здравствуйте, Сергей! Ну чего вы так долго!» – Кузнецов опять «услышал» звонкий голос Аиши, но на этот раз вида не подал, а лишь приветственно качнул ей головой.

Девушка подтолкнула стоявшую рядом сестру, чтобы та показала комнату и кровать для водителя, а сама, кинув взгляд на Сергея, «позвала» его за собой. Остановившись у двери перекошенной бани, она резко повернулась, и Кузнецов, не успев сбавить ход, чуть не налетел на неё. Несколько секунд они стояли лицом к лицу, неотрывно глядя в глаза. Сергей почти не дышал, а Аиша – напротив: крылья её носа раздувались, словно она промчалась только что стометровку. Девушка слегка прикрыла глаза и, качнувшись вперёд, сделала два глубоких вдоха так, что он ощутил кожей лица её выдохи. Аромат горных трав и лёгкий запах дыма источали её волосы, по которым у самой макушки ползла божья коровка. Она чуть отстранилась, распахнула по-детски наивно глаза и широко улыбнулась:

«Вам точно надо помыться!»

После чего засмеялась и, открыв дверь в баню, пропустила Кузнецова вперёд.

«Я так сойду с ума, если продолжу слышать то, чего слышать невозможно», – подумал Сергей, как только шагнул внутрь и ощутил прикосновение к плечу.

Обернулся. Аиша, стоя за порогом, протягивала белую нательную рубаху без ворота, на груди которой виднелся вышитый золотой ниткой то ли орёл, то ли какое-то существо, на него похожее. Она тут же достала блокнот и вместе с рубахой отдала его Кузнецову. «Это короткая седре. Такие под доспехами носили воины-бехдины. Здесь вышит фаравахар, наш символ Бога. Надевайте её, пожалуйста, когда ожидается опасное дело». Аиша показала на вышивку. «Я сама сделала», – понял её Сергей.

Девушка ушла.

Глава 14

330 год до Рождества Христова.

В царской палатке горели свечи. Александр аж подпрыгнул с ковра и, оттолкнув от себя наложницу, в нетерпении подскочил к Птолемею, когда тот вошёл внутрь.

– Узнал? – Глаза царя блестели, а на лице застыло выражение неподдельной озабоченности и тревоги.

– Узнал, – улыбнулся соратник.

Взмахом руки хозяин прогнал девушку и, увидев обожжённое лицо друга, велел слуге вызвать иатра (лекаря).

– Кто? – в момент эмоционального возбуждения Александр всегда был прям, категоричен и не терпел словоблудства.

– Барса… Бесс, сатрап Бактрии. Мы нашли грека-наёмника из его обоза. Он был еле живой, успел сказать лишь, что Бесс – убийца, а Барсаент – сатрап Архозии, наместник в Арии Сатибарзан и дарийский вельможа Набарзан согласились назначить Бесса гегемоном. – Птолемей чуть не проговорился, обманывая царя и назвав убийцей именно Бесса, хотя по сведениям уже мёртвого Патрона как раз он прямо в убийстве не участвовал.

Но это было уже неважно; главное, что тот самый Бесс, который знает о месте хранения второй Авесты, принял на себя персидское лидерство. Значит, возложив на него вину в смерти Дария, будет проще спровадить властителя к его поимке. Ложь. Но что поделать? Признав свою гегемонию, Бесс противопоставил себя царю Азии и тем самым стал вне закона.

«Александру так важно, кто убил Дария? Но какая разница, кто непосредственно орудовал акинаком? Пусть это будет бактрийский сатрап, коль именно он получил от этого выгоду», – так перед встречей с царём размышлял Птолемей, глядя, как в костре догорает папирус с записями Воруша.

Пока лекарь мазал лицо Птолемея снадобьями, Александр распорядился вызвать к себе своих военачальников и ближайших сподвижников. Все собрались. Царь не находил места, поняв, что основная армия остановилась в полуторадневном переходе, ожидая приказа о дальнейших действиях. Почтовые курьеры узнали об этом, когда сообщили командиру корпуса гетайров и начальнику гарнизона Филоте о гибели Дария.

Властитель был вне себя и приказал в ночь отправить курьеров назад, дабы передать Филоте приказ о скорейшем прибытии армии. Тогда он понял, что военачальник, он же сын Пармениона, находится под влиянием отца и намеренно остановил продвижение войск. После этого почти два часа решали, как действовать дальше: идти на восток за Бессом или всё же закончить поход? Главным доводом противников продолжения кампании было непонимание целей дальнейшей войны. Впереди – пустынные и небогатые земли. Опасность Бесса сугубо иллюзорна, так как он не пользуется влиянием нигде, кроме как в далёкой горной Бактрии. Армия устала и измотана. Кроме того, груз колоссальной добычи, что отягощает обозы начальников и солдат, как ржавчиной разъел их воинскую доблесть и стремление к ратным подвигам.

Птолемей молчал. Он выслушивал мнения и всё яснее осознавал, что и сам царь уже склоняется к остановке или как минимум паузе в войне. Довод о самозванстве Бесса был убедительней всего, так как даже если схватить его, нет гарантии, что другой самозванец не назовёт себя гегемоном. Кроме того, идти дальше, пока уже занятые территории не будут надёжно освоены, действительно неразумно: велик риск потери контроля и мятежей. «Сегодня малоизвестный Бесс оказался в центре внимания царя. Случайность это или нет, что он же ведает и об Авесте? – размышлял Птолемей. – Как так получилось? Словно какой-то рок предопределил такое невероятное совпадение. Я ведь всего лишь использую то, что само упало мне в руки. Неужто Таис права, и Авеста подсказывает путь к ней, и дело это действительно угодно богу зороастрийцев?»

– Птолемей, а ты чего молчишь? – отчаявшись достичь согласия в воинском совете, обратился царь к обессиленному другу. – У тебя был трудный день, но мнение твоё нам важно. Говори.

Присутствующие посмотрели на царского телохранителя. Тот встал и вышел в центр шатра:

– Не знаю, как остальным, но мне известно, что Азия не заканчивается в Парфии, где мы сейчас находимся. Однако перед нами царь Азии. – Он многозначительно взглянул на Александра. – А это значит, что оставшиеся земли должны признать его верховенство, и нам негоже сомневаться в необходимости этого. Конечно, Бесс – ничтожество, не стоящее даже стрелы критского лучника. Но! царь Азии теперь защитник всех её народов, и долг правителя – карать убийц, поднявших руку на его легитимного предшественника. Не захватив сатрапа, самозванца и убийцу Дария и не судив его прилюдно в Персии, нам не снискать поддержки даже в преданных пока Египте и Вавилонии. Не сделав этого, мы останемся захватчиками и будем бесконечно заниматься подавлением мятежей и бунтов. Кроме того, где гарантия, что мощные племена скифов и горских народов не сплотятся вокруг Бесса и он не покусится на то, чтобы стать наследником Дария? Он же его родственник, и это придаёт ему определённый вес в таком раскладе. Не сомневаюсь в необходимости немедленно пойти на восток и захватить нечестивца, разгромить остатки его сил, определив дальние пределы Македонской империи не ближе восточных границ Согдианы и Бактрии.

Наступила гробовая тишина. Апеллируя к личным амбициям Александра на паназиатское владычество, Птолемей автоматически поставил несогласие с продолжением похода на одну доску с предательством своего царя.

Властитель не смог скрыть улыбки восхищения, но паузу продолжал держать. Медленно поворачивая голову, он каждому присутствующему взглянул в глаза. Гефестион, Клит, Кратер, большинство других стратегов и командиров одобрительно кивали и высказались в поддержку услышанного. Некоторые представители старой аристократии задумчиво молчали.

– Повелеваю! – громогласно нарушил молчание Александр.

Присутствующие от неожиданности подняли головы, так как никогда ещё царь не завершал обсуждения в манере, больше свойственной монархам восточных автократий.

– Идём на восток! В Гирканию, Арию и, если потребуется, дальше! Любой, кто несогласен, должен сказать об этом здесь и сейчас. – Он опять обвёл взглядом приближённых. – Сегодня я это пойму. Но завтра, когда армия получит приказ, сочту отказ повиноваться воле за измену! Отныне я, царь Азии, своим крылом даю защиту народам нашей империи и признаю всех их богов богами Александра Македонского!

Ещё задолго до рассвета в путь двинулась процессия, сопровождающая тело погибшего Дария III для захоронения в Персеполь. Впереди её скакали глашатаи, оповещая всех о трауре, который должны блюсти селяне в знак скорби о кончине шахиншаха. А через сутки после проезда каравана с телом двигался обоз и созывал на собрание тех же крестьян, ремесленников и местную знать. Вельможи, раздавая монеты, повелевали окончить траур и праздновать воцарение нового властителя Персии и всей Азии – Александра Великого. Ораторы и артисты красноречиво рассказывали, как перед смертью последний Ахеменид назначил Александра своим преемником и законным шахиншахом.

На вторые сутки после произнесения царём подобия программной речи Филота привёл армию. А ещё через два дня на рассвете недалеко от царского шатра собрали несколько сот повозок, гружённых всяческим награбленным барахлом. Войска построили перед началом очередного похода в неизвестность, и солдаты гадали, зачем из телег выпрягли лошадей и верблюдов, если через час всем в путь. Тут появлялся Александр. Он лично, щёлкая вожжами по заду ездовой кобылы, выкатил огромную телегу, заваленную тюками, свёрнутыми коврами и ещё каким-то хламом, выпряг лошадь и прогнал её шлепком по крупу. Потом снял с себя пурпурную накидку, кинул её сверху цветастого тряпья. Протянул руку, и в ней тут же оказался факел, подняв который он огласил:

– Это телега с убранством моего шатра. Накидка тоже будет лишней. Так же, как и вся добыча, что тащит нас не к славе, а к комфорту праздной жизни. Мы двигаемся дальше! И я обещаю, что каждый, – он обвёл факелом ряды пехотных таксисов, – получит в Бактрии в два раза больше, только золотом! – и запалил телегу.

С разных сторон обоза солдаты агемы сделали то же самое. Ещё долго арьергарды могли видеть дым в тылу, а воины лишь тихо обсуждали, что «… золото, конечно, хорошо, но парчового халата всё равно жалко…»

Так закончилась греко-македонская война против персов и началась, по сути, личная война Александра за утверждение своего владычества во всей Азии, а то и во всём мире… Аппетит приходит во время еды.

С середины лета и до середины осени армия преодолела свыше пяти тысяч стадий, добравшись до Дрангианы31. Поход оказался невообразимо трудным. Поначалу Александр попытался пройти в Бактрию по северной, древней дороге, названной позднее Хорассанской и идущей через Копет-Даг и Маргиану. Осилив великую парфянскую пустыню Деште-Кевир, войскам пришлось перебираться через огромный горный массив Эльбурса32, чтобы попасть в прибрежную Гирканию. А за ней их ждала другая пустыня – Каракумы, смертельная – страшно, а потому для такой огромной армии непреодолимая – абсолютно. Благо гирканцы повиновались захватчику без особого сопротивления. Царь принял в дар от сразу сдавшегося (по сути, спасённого ложью Птолемея от гибели) Набарзана невероятно красивого евнуха Багоя.

Пока Александр развлекался с царицей амазонок Фалестридой и новым любовником, армия получила отдых, а военачальники решали, как быть дальше. И, как это часто бывает, решение за стратегов приняли обстоятельства – взбунтовалась Ария. Сатрап провинции Садибазан (также обязан жизнью Птолемеевой лжи) ранее был царём помилован и за сдачу провинции без боя оставлен в своей прежней должности. А приняв подобное великодушие за слабость, перебил малочисленный гарнизон македонцев и поднял восстание.

После того как утопили мятежников в крови, войска направились к Бактрии уже южным путём и к концу месяца митры33 покорили взбунтовавшуюся сатрапию полностью, основав на месте её столицы новый город – Александрию в Ариане34.

Именно там в один из вечеров Птолемей встретился с Филотой, командиром всего корпуса гетайров. Последний раз они виделись ещё в Экботанах. Тогда сын легендарного Пармениона на воинском собрании поддержал отца, высказавшись против дальнейшего продвижения на восток, однако вынужден был подчиниться большинству. И сейчас его конники вновь проявили себя как умелые и дерзкие воины. В этот вечер Птолемей прибыл из ставки Александра, что располагалась на 800 стадий южнее. Царь поручил соратнику передать командиру гетайров новый приказ и замысел использования кавалерии в предстоящем разгроме войска Арахозии, возглавляемого Барсаентом (третьим персом, выведенным Птолемеем из-под царственного гнева за убийство Дария). Первоначально все восемь конных ил и небольшой отряд из царской агемы должны были через два дня уже прибыть в основной лагерь. Но план изменился, и гетайрам надлежало рвануть напрямую к отрогам хребта Гиндукуш, дабы отрезать дорогу беглому Бессу. Несколько дней до этого продромы Воруша дознались, что бактрийский сатрап узнал о подходе Александра с юга и теперь убийца Дария намерен бежать на север Бактрии. Птолемей сам вызвался возглавить операцию, и царь сразу согласился, предчувствуя, что недовольный Филота может провалить дело.

Стеклянно желтел осенний закат, когда навстречу всадникам Птолемея выехал караул охранения из тройки гетайров. Солдаты Филоты ещё издалека поняли, что приближаются свои, но порядок есть порядок. Старший, в пурпурной накидке воина царской конной агемы, снял шлем и кивнул, приветствуя Птолемея:

– Радуйся, стратег!

Двое его подчинённых сделали то же самое, только молча. Сначала военачальник удивился, как солдат узнал его в платке, закрывающем лицо от пыли и солнца, но, разглядев рыжую бороду, понял: это был командир царских гетайров, что сопровождал Птолемея в то весеннее утро, когда тот прощался с Таис. Он откинул ткань и улыбнулся, вспоминая имя воина, которого чуть не обрёк на остракизм агемы за ненадлежащую выездку лошадей.

– Радуйся… Кебалин! Сейчас-то, надеюсь, твои скакуны подскинули жирок, пройдя пустыню Деште-Кевир? – Он подъехал ближе к наезднику.

На лице командира мелькнула растерянная улыбка, которая быстро сменилась то ли страхом, то ли нерешительным беспокойством, вызванным желанием что-то сказать в ответ. Он шумно выдохнул от волнения и смущённо вымолвил:

– Да, стратег. Я усвоил на всю жизнь твой урок… и благодарен за проявленное ко мне благородство. – Гетайр смотрел как-то странно, широко распахнув глаза, словно нежданно увидел человека, которого хотел встретить уже много дней, и вот внезапно это произошло.

Воин отправил обоих всадников назад, чтобы зажгли сигнальный костёр, предупреждающий о приближении царского посланника, а сам поехал рядом с Птолемеем, показывая дорогу в лагерь. Сначала двигались молча – все утомились за день.

Но когда Воруш чуть отстал, Кебалин подвёл лошадь почти вплотную к военачальнику и, повернувшись к нему, шёпотом произнёс:

– Стратег, я должен тебе признаться в подлости, которую совершил против тебя, и преступлении, что готовится против царя!

Птолемей удивлённо взглянул на командира. Тот глубоко дышал и явно пытался скрыть волнение, но подпрыгивание кончика рыжей бороды выдавало дрожь, что мелким тремором била его тело.

– Говори… – спокойно ответил военачальник.

Бородач оглянулся и после уставился на собеседника. Тот посмотрел назад: в десяти шагах ехали два продрома. Один, склонив голову, дремал; второй, прищурив глаза, устало смотрел вдаль.

– Воруш! – крикнул Птолемей. – Идите прямо, а мы с гетайром поднимемся на тот холм, – он показал рукой в сторону возвышенности справа. – Хочу посмотреть на прилегающую местность, пока не село солнце.

Пара всадников рысью поскакала в сторону и, чуть удалившись, опять перешла на шаг.

– Говори, – повторно велел военачальник.

Воин осторожно кинул взгляд назад и, собравшись с мыслями, поведал:

– В ту весеннюю ночь, когда я был назначен сопровождать тебя по Персеполю, Филота приказал мне не только охранять твою персону, но и проследить за Таис, к который ты ехал. Он сказал, что гетера с повадила царя поджечь дворец, используя какой-то тайный обряд, и царь приказал немедля выслать её в Египет. Поэтому мне надлежало выяснить, что́ вы вдвоём будете обсуждать и не замешан ли ты в её колдовстве. – Кебалин замолчал.

Жеребец и кобыла всадников спокойно шли рядом, словно были давно знакомы, и, периодически пофыркивая, вероятно тоже вели свой лошадиный диалог. Птолемей отпустил поводья, задумчиво размял затёкшие кисти рук.

– Продолжай, коль начал. Не бойся; обещаю, что с моей стороны твоё откровение не вызовет для тебя ничего плохого. Только скажи сначала, почему именно Филота тебе дал такое поручение – ты же тетрарх царской конной агемы и подчиняешься Клиту. – Сердце уже начало беспокойно ускоряться, и он чувствовал, как от волнения предательски зарделись щёки.

– Филота командует всеми илами гетайров, и большая часть воинов агемы – это его протеже, в том числе и я… поэтому не смог ему отказать. – Кебалин тяжело вздохнул. – Я слышал весь ваш разговор в комнате для купаний, где ты мылся. Там была в стене отдушина, я прокрался и стоял совсем рядом. Когда вы ушли в другую комнату, расслышал только обсуждение какой-то книги некоего погибшего Валтасара, хранящейся в Бактрии, и то, что ты обещал девушке найти её, не ставя в известность царя. Вечером того же дня Филота вызвал меня и допросил о выполнении своего поручения.

– И что ты ему рассказал? – Пытаясь оставаться невозмутимым, Птолемей даже рассеянно улыбнулся, демонстрируя некое равнодушие к рассказу, как это бывает, когда занятого человека отвлекают досужими сплетнями. – Только дословно. – Последняя фраза не удержалась и сорвалась с языка, сломав образ беспечного слушателя.

Но Кебалин был жёстким воином и не отличался особой эмпатией, поэтому тонкости человеческих эмоций распознавал с трудом и, соответственно, истинного состояния собеседника не почувствовал.

– Я рассказал, что вы обсуждали пожар, в том числе роль Таис в его возникновении. Что она возложила ответственность за это на каких-то других, нежели она, людей или силы. Сообщил о вашей любовной связи, но это Филоту интересовало не очень. Больше всего он расспрашивал про волшебную книгу Валтасара в Бактрии и про то, почему ты собираешься её найти без ведома Александра. Я ответил, что ничего больше не расслышал. Тогда он дал мне золотой дукат и приказал молчать, так как это дело касается царя, которому он всё доложит.

Птолемей пребывал словно в отупении чувств; всё вокруг потеряло реалистичность, а внутренние ощущения стали какими-то чужими. Во рту пересохло. Голову наполнил гул, такой вязкий и тугой, что даже мысли перестали метаться, перебивая друг друга, застыв в этой тягучей гулкости парализованного сознания. «Александр не простит, если поймёт мои манипуляции его желаниями и амбициями, тем более направленные на тайный розыск Авесты», – первая мысль, что смогла вылезти из ментально-чувственной трясины. «Прошло полгода, но царь ни разу не обмолвился о священных пергаментах и вообще не выказал в мой адрес ни одного упрёка. Сообщил ли Филота ему? И вообще, понял ли он, о какой книге мы говорили? Да и зачем на самом деле он поручил гетайру следить за нами? Что он задумал?»

– В том, что ты услышал, нет никакого секрета, и царя такие пустяки не интересуют вовсе. А втайне от него мы решили держать нашу любовь; тебе, надеюсь, известно особое отношение Александра к этой гетере. Ты просто не понял, подслушивая беседу. Но тем не менее почему ты решил рассказать мне об этом? – невозмутимо поинтересовался военачальник, взяв себя в руки и возобладав над вспыхнувшими эмоциями.

– Я воин, и мне противно быть шпионом. Тем более что ты поступил благородно, не доложив о моём недосмотре, чем уберёг от неминуемой кары и перевода назад в гетайры, под начало Филоты. Он очень мстительный, ничего не прощает.

Кони взобрались на холм. С вершины хорошо был виден гарнизонный лагерь, курящийся десятками костров в 20 стадиях на север. Справа горизонт изламывался нечёткой линией далёких горных хребтов, напоминающих спины эпических чудовищ, а на западе солнце только поцеловало бескрайнюю пустыню и небо, словно от смущения, вспыхнуло алым румянцем. Стало ощутимо прохладней.

– В любом случае благодарю, воин, за откровенность, – нарушил молчание Птолемей, делая вид, что непринуждённо любуется закатом. – И пусть содержание нашего разговора умрёт на этом холме.

– Пусть… – согласился Кебалин.

– А теперь говори, о каком преступлении против царя тебе стало известно.

Военачальник дёрнул уздечку и направил коня вниз по склону. Кобыла тетрарха сама пристроилась сбоку, обеспечив обоим парам возможность продолжить беседу.

– Сегодня перед моим убытием в караул ко мне пришёл перепуганный брат Никомах, что служит в первой иле. Вчера он был у… своего возлюбленного Димна. Тот, будучи во хмелю, рассказал, что завтра весь корпус должен направиться на соединение с остальной армией. Через три дня мы прибудем на место, и царя убьют. Димна склонил брата присоединиться к заговорщикам, но тот дал согласие только из страха, что в случае отказа его самого ночью заколют.

Птолемей натянул уздечку и остановил коня. Пристально уставился на собеседника: «По старому приказу корпус Филоты завтра действительно должен был направиться в ставку Александра. Только обычным солдатам, даже тетрархам, пункт назначения марша не может быть известен».

– Кто ещё участвует в заговоре? Из каких они подразделений?

– Никомах и Димна из первой илы, о других не знаю, – растерянно ответил Кебалин. – Я сказал брату молчать и никому больше об этом не говорить. Ты первый, кому докладываю. Ты приближённый царя.

Теперь эффект был обратным: все чувства обострились, как обнажённый зубной нерв. Мысли завертелись наперегонки, пытаясь привлечь к себе внимание, из-за чего в голове возникло подобие базарной перепалки: множество голосов одновременно что-то говорили, кричали, визжали, бубнили. Но воля недолго терпела эту вакханалию и быстро навела порядок, выстроив желающих высказаться в строгую очередь. И первой дала слово самой главной мысли.

– С этой минуты ты свидетель подготовки преступления против царя! – строго и официально произнёс военачальник. – Я, Птолемей Лаг, личный соматофилак35 Александра Третьего Великого, приказываю тебе следовать всем моим указаниям беспрекословно, несмотря на свои прежние обязательства, клятвы, присяги и обещания. Отступление от моей воли впредь и до момента суда или смерти заговорщиков приравнивается к пособничеству преступникам. Ты меня понял, тетрарх Кебалин?

Тот, похолодев от страха, ответил утвердительно и несколько раз мотнул рыжей бородой.

– О заговоре никому не говори. Я подумаю, что́ нужно предпринять, пока заговорщики далеко от царя.

Молча спустились с холма и, чуть ускорив шаг, стали нагонять продромов. Птолемей лихорадочно размышлял над дальнейшими действиями. Наиболее вероятным поводом для возможного заговора явились недовольство солдат и командиров продолжением войны, смысл которой для них становился всё менее и менее ясен, а также неприязненное отношение к царю, вызванное его благосклонностью к бывшим врагам – персам, кои для остальной армии таковыми так и остались. Непонятен и масштаб заговора: каков уровень должностей его главных вдохновителей? Получалось, что если заговор реален, то вести заражённое предательством подразделение в автономный поход крайне опасно. И как быть? Что сегодня сказать Филоте? «Филота. Зачем он следил за Таис… или за мной?» Угроза царю от потенциальных убийц смешалась с личной опасностью непосредственно от самого командира корпуса гетайров.

– Запомни этого человека, – неожиданно вымолвил Птолемей, кивнув в сторону всадника, что ждал их на дороге. – Его имя Воруш. В случае чего утром он передаст тебе мои указания. А сейчас скачи к своим – нас не должны видеть вместе.

Гетайр ускакал вперёд. К военачальнику подъехал улыбающийся Воруш:

– Осталось немного. У солдат уже сводит желудки от приносимого ветром запаха баранины, жаренной с чесноком.

Птолемей принюхался, но не почувствовал совершенно ничего нового, кроме еле уловимого запаха дыма. Зато услышал впереди смех, крик и какое-то оживление. Египтянин заметил это и опять улыбнулся:

– Никто не учуял, кроме Элия. Он у меня вроде собаки: имеет такой нос, что или спит отдельно от всех, или перед ночёвкой заставляет каждого помыться. – Продром засмеялся. – Уже третьи сутки воду экономим, солдаты специально, ради смеха, его подначивают, вот он и разозлился, сообщив, что чует божественные ароматы горячей трапезы.

От группы продромов отделился всадник, отъехав на несколько десятков шагов в сторону. В него полетели мелкие камни, что метнули специально для этого двое спешившихся товарищей, крикнув вдогонку:

– Замолчи, псина Элия! А то мы тебя самого сожрём, как барана, даже без чеснока с… – и дружный хохот утомлённых солдат заглушил окончание фразы.

Птолемей улыбнулся, но тоже вспомнил о еде, и навязчивая баранья нога с чесноком словно всплыла перед глазами, одурманив своим ароматом. Желудок заурчал так, что услышал и Воруш.

– Вот действительно собака! – рассмеялся военачальник. – Интересно, может, у Филоты пир, коль жарят баранину?

– Далеко не факт, – усмехнулся собеседник. – Просто Элия ничего вкуснее баранины со специями в своей жизни не ел, вот, может, и расписал то, что хорошо знает. А мы едем в лагерь гетайров Филоты? Десять дней назад, когда мы ночевали у фракийцев, мне мой бывший иларх сказал, что Филота искал египтянина знакомого с письмом. Он посоветовал меня, но тот, узнав, что я уже несколько месяцев в царской агеме, отказался.

– Ну, может, у него не получается совладать со своей наложницей-египтянкой?

Оба опять рассмеялись.

Заехав уже потемну в лагерь, военачальник сразу направился к палатке Филоты. Тот радушно встретил равного себе соратника царя, предложил ему помыться и отдохнуть с дороги, но Птолемей отказался, апеллируя к нехватке времени.

– К чему спешка? – усмехнулся Филота. – Мои воины уже готовы к выходу на соединение с армией. А тебе следовало бы хорошо отдохнуть – ты же завтра едешь дальше. Или какие-то иные планы? – И, словно что-то вспомнив, всплеснул руками: – Чуть не забыл, тебе письмо же! Три дня как прибыли курьеры из Вавилона, оставили всю почту для армии. На, держи, – он протянул тонкий кожаный футляр, запечатанный пергаментной наклейкой.

Птолемей сразу разглядел на ней личную печать Таис. Филота улыбался, явно понимая, от кого послание, но получатель спокойно сунул футляр в суму, пытаясь делать непроницаемое лицо. Командир гетайров ещё больше расплылся в улыбке, заметив, как товарищ переигрывает в равнодушие: почта приходила столь редко, что любое личное письмо было событием экстраординарным, а тут послание от возлюбленной, и не только…

– Я прибыл с новым приказом Александра, – пояснил Птолемей.

– Ну тогда присаживайся. Будем ужинать и заодно обсудим приказ. – Хозяин показал гостю место за столом, на который слуги вынесли жаренного с чесноком ягнёнка.

– Приказы не обсуждают, их исполняют, – между прочим заметил Птолемей, сев на походный стул и искренне удивившись остроте обоняния продрома Элия.

Благостная улыбка медленно стёрлась с лица Филоты, но вербально он на реплику не ответил. Налил вина, строго взглянул в глаза собеседнику:

– Итак, что Великий Александр приказывает?

– Мне надлежит взять под командование четыре илы гетайров и вместе с тетрархией продромов, что прибыли со мной, немедля двинуться на восток. А тебе – вести оставшуюся половину конницы в ставку царя на соединение с основной армией. Гетайры царской агемы также должны прибыть с тобой.

Филота выпучил глаза, его лицо пошло пятнами. Он сглотнул и, откашлявшись, тихо спросил:

– А… этот план обсуждался на воинском совете? И почему не посоветовались со мной? Ты привёз письменный приказ?

– Ты же знаешь, дорога дальняя и опасная, такие приказы передают устно. Есть лишь письменное указание, уполномочивающее меня огласить эту волю царя, согласованную с воинским советом. – Гость развернул и протянул свиток с прикреплённой царской печатью.

Хозяин мельком взглянул в документ, опёрся руками на стол и чуть не закричал:

– Почему опять не посоветовались со мной?! В корпусе фуража осталось на неделю, а провианта на десять дней. Куда и зачем идти на восток? Через месяц зима, а там пустыни и горы! Александру всё неймётся выловить этого Бесса? – Он, содрогаясь от гнева, уставился на Птолемея. – Или это кому-то неймётся попасть в Бактрию, а поимка Бесса лишь морковка перед носом царя? За что и зачем мы воюем в этих проклятых землях? Ответь мне, Птолемей.

Собеседник в принципе ожидал негативной реакции, но столь экспрессивного начала разговора он не предвидел. Вместе с тем фраза про Бактрию окончательно утвердила его в принятом решении.

– Мы все воюем за царя, за нашу империю, – диссонансом крику спокойно отреагировал Птолемей. – Армия устала, поэтому и принято решение половину гетайров оставить на отдых в ставке. Со мной пойдут лишь те, кого ты посчитаешь самыми сильными, здоровыми и способными ещё воевать.

Поняв, что сказал лишнего, Филота отошёл к краю палатки и отвернулся к окну. Тяжело дыша, там он посмотрел на звёзды, что, вероятно, подействовало умиротворительно, потому что спустя полминуты он вернулся назад.

– Прости меня за резкость, Птолемей. Но наш царь больше стал похож на персидского шахиншаха. Он отгородился от македонцев и эллинов, приблизив к себе невесть кого из местной знати. А посмотри, во что он теперь одевается. Армия же смеётся над этим театром! Вместо зубчатой тиары – красная широкополая шляпа с наверченным сверху бело-голубым тюрбаном. Нет, он ещё не стал носить кафтанов и пышных мидянских шаровар, но уже выходит на люди в пурпурной тунике с изображёнными ястребами и по-женски подпоясанный золотым кушаком, на котором болтается персидский акинак, причём ножны кинжала изготовлены из цельного самоцвета. Он погряз в роскоши, разврате и пьянстве. Он отказался от своего отца Филиппа, признав таковым египетского бога. Не печально ли Птолемей, тебе, македонцу, видеть это? – Филота сел напротив и устало посмотрел товарищу в глаза. – Не отвечай, не надо… Александр – великий полководец, и, надеюсь, история простит ему все эти слабости. Просто всё чаще им принимаются решения без учёта реальной ситуации и обстановки. – Военачальник замолчал.

Птолемею, конечно, не были по душе все эти перегибы с восточным заигрыванием и переодеваниями, но именно он во многом поспособствовал такому поведению царя. Ведь это была его идея – стать Александру «своим» для всех покорённых народов. Жаль только, что царь стал «своим» лишь по форме, а поэтому не ощущал меры и границ; как результат – всё скатилось к гротескной театральщине. С другой стороны, Птолемей, как и большинство македонцев с греками, был привычен к театру и его пышности, поэтому он не обращал внимания на царские заскоки. В конечном итоге демонстрация роскоши свидетельствует об успешных войнах и полководческих талантах великого царя.

Филота откинулся на спинку стула и продолжил:

– Ведь четыре илы – это восемьсот всадников и почти столько же обеспечивающего люда. Больше тысячи лошадей. Как ты собираешься кормить их в этих забытых всеми богами землях? Ладно, мы с собой возьмём запасов на два дня, хотя последний обоз доберётся не раньше чем через неделю. Всё остальное отдадим тебе. Но это плюс пять дней, а дальше? А начнутся холода? Двигаясь сюда, мы порой делали по два дневных перехода, не встретив ни одного человека, животного, растения выше колеса телеги или источника воды. Ты сам-то понимаешь, насколько этот приказ самоубийственен?

Птолемей всё прекрасно понимал. Особенно то, что нарушил приказ Александра и самовольно ввёл в заблуждения Филоту, отправляя его с половиной корпуса в ставку царя. Потенциальный заговор спутал все планы, да и состояние войска оказалось действительно плачевным.

– Мне близки твои переживания по поводу возвышения местной аристократии в ущерб родным грекам и македонцам. Но давай оставим эту полемику. Сейчас важнее закончить с Бессом, и неважно, где он: в Бактрии, Арахозии или сдох уже где-то в пустыне. Продромы изучили ближайшую местность и нашли места для пополнения провиантом. Дальше на восток и север начинаются более плодородные земли, есть множество поселений и даже несколько городов. Поэтому, надеюсь, сильного голода мы сможем избежать. Какие илы, ты считаешь, наиболее боеспособные?

– Предлагаю завтра, перед выходом, отобрать самых здоровых лошадей и гетайров, из них сформируем твои четыре илы. Заберёшь лучших тетрархов, а что касается илархов, то я бы советовал взять…

Ещё почти час военачальники обсуждали детали завтрашнего разделения корпуса и начало очередного похода. И уже собравшись идти в свою палатку, Птолемей вдруг обернулся у самого выхода:

– Филота, первую илу в полном составе забирай с собой.

– Почему? Она же как раз самая боеспособная, – удивился командир гетайров.

Птолемей задумался, наблюдая за реакцией товарища, и, улыбнувшись, ответил:

– Единица – моё несчастливое число. Пусть идут с тобой.

Выйдя из палатки Филоты, Птолемей направился к себе. Огромное тёмное небо привычно придавило сверху покрывалом миллиардов мерцающих звёзд. Он невольно поднял голову, уже не сомневаясь в ничтожности своей бренной жизни на фоне этой бесконечности мироздания и породившего его круговорота причин и следствий. Неоднократно, когда заворожённо глядел вверх, ему казалось, что его исконный дом где-то там, среди холодных и прекрасных звёзд, а здесь лишь временное пристанище или место ссылки… а может, исправления… или искупления?

– Стой! Пропуск! – Внезапный окрик часового вернул его на землю.

От неожиданности Птолемей чуть не упал, резко опустив голову и споткнувшись о кусок скальника под ногами.

– Я Птолемей, твой стратег. – Он остановился, давая солдату возможность осветить своё лицо небольшим факелом.

Продром узнал военачальника и отошёл в сторону, освобождая путь.

– Разбуди Воруша… Хотя нет, не надо, чуть позже. Я дам команду, когда ему зайти. Пока пусть отдыхает, – проговорил начальник и откинул полу своей палатки.

Внутри было тепло и горела масляная свеча. Птолемей сел за стол, достал лист папируса и перо с чернилами. Почти одновременно в другой палатке сделал то же самое и Филота: они оба писали реляцию Александру. Через час так же одновременно они и закончили, запечатав письма, только Птолемей – своей личной печатью, а Филота – печатью иларха шестой илы гетайров Байтона, умершего ещё неделю назад от какой-то кишечной хвори. Свою докладную Филота засунул в мешок с почтой, что стоял в его же палатке, а Птолемей вызвал к себе Воруша.

Они сели за стол, и хозяин, наклонившись почти к уху, тихо распорядился:

– Слушай внимательно и запоминай. Завтра возьмёшь десять всадников из своей тетрархии и летишь назад, в ставку. Это письмо, – он сунул свиток в руку продрому, – передашь лично царю Александру. Лично и только ему! Понял? – Воин утвердительно махнул головой. – Но с утра, когда будет строиться корпус, найди тетрарха первой илы, что встречал нас сегодня; его имя Кебалин, ты быстро его узнаешь по рыжей бороде. Передай ему дословно следующее: «Птолемей приказал. В день прибытия в ставку доложить Филоте рассказ брата». Повтори. – Воруш послушно повторил дважды. – Он тебя запомнил, поэтому, увидев рядом, сам поймёт, что ты от меня. Затем. Будучи в ставке, царь даст тебе, возможно, ещё поручения для Кебалина. Беспрекословно их исполнишь. Когда надобность в тебе отпадёт, заберёшь своих людей и двигайся на соединение с моими гетайрами. Маршрут нашего движения тебя известен, свой рассчитаешь сам. – Птолемей задумался.

– Моё общение с Кебалином должно быть тайным? – шёпотом уточнил командир разведчиков.

– Да, конечно! – словно опомнился военачальник. – Ни в коем случае не привлекайте к себе внимания. Завтра уедете тоже тихо и незаметно. Солдатам скажешь, что обычное задание на пару дней, и сначала скачите на восток, а уже миновав дальние караулы и скрывшись от их глаз, повернёте на юг, в ставку. Что ещё… Ни с кем не вступайте в контакт. Это письмо крайне важное. Оно из папируса, поэтому в случае опасности сожги его. Если так произойдёт, сам возьмёшь Кебалина и приведёшь к царю. Всё вроде. Теперь повтори с начала.

Воруш послушно изложил задание. Стратег одобрительно качнул головой.

– Самое главное: Кебалин обязан сообщить Филоте рассказ брата по прибытии в ставку. Добейся от него чёткого понимания этого. И ещё… пусть будет очень острожным.

На рассвете корпус построился в пешем порядке. Четверо предложенных Филотой илархов быстро отобрали сначала командиров тетрархий, а затем уже и гетайров. Также командиры проверили лошадей воинов и заменили забракованных на более здоровых и сильных. Пока длилась эта суета и неразбериха, Воруш нашёл Кебалина и чётко выполнил первое поручение.

– Куда это поскакали твои продромы так рано? – поинтересовался Филота, увидев лениво бредущих на восток десятерых всадников. – Мы-то через пару часов уже двинем в путь, а твоим илам ещё нужно собрать всё имущество и провиант. Да и вообще, я бы лучше на пару дней здесь задержался для слаживания подразделений. Они хоть и опытные воины, но плечо товарища нужно обязательно прочувствовать.

– Передовой дозор. Пусть потихоньку двигаются, оценят, что за местность нас ждёт дальше, – равнодушно ответил Птолемей, – да заодно и воду поищут на ближайшем маршруте, местных поопрашивают.

Он последовал совету многоопытного командира конницы и решил отложить выход основных сил своего отряда на сутки. После полудня отправил лишь группу продромов и авангард из второй илы, которую в полном составе забрал себе.

Уже вечером, когда убыл последний обоз Филоты с немощными, больными и ранеными, после всех забот, связанных с приёмом под командование крупного воинского формирования, Птолемей смог спокойно продолжить читать письмо от Таис. Свиток пергамента был испещрён мелкими значками египетского письма. Он опять удивился прозорливости подруги, которая знала о владении Птолемеем данным языком и, оказывается, сама неплохо могла излагать мысли с его помощью. В самом Египте, кроме некоторых жрецов, мало кто был грамотен, а найти таковых со знанием письма фараонов в македонской армии было уж совсем непросто. Поэтому ещё ночью военачальник понял, что пергамент с печатью на футляре приклеен повторно неспроста. Да и поиск Филотой египтянина тоже не случайность.

«Нашёл ли он переводчика? Уточнить бы у Воруша, тот наверняка знает своих земляков. У архиграмма Эвмена они точно есть, там множество грамотных мужей, но они в ставке. Если он отдал мне письмо, значит, скорее всего, уже прочёл…» – подумал Птолемей и с тревожным волнением зажёг свечу.

Особенностью иероглифического письма египтян являлось отсутствие гласных букв наряду с использованием логограмм и идеограмм. Признаться в любви или выразить иные чувства таким грамматическим набором непросто. Но Птолемей всё же сиял от переполнявших его эмоций, понимая: в значках мужчины и женщины, соединённых символами земли и воды, не продолжение рода, а символ любви и единения.

Он прочёл ещё раз первую, лирическую часть письма, с которой успел ознакомиться прошлой ночью, и достал из футляра второй лист. Внезапно чувства нахлынули на него с ещё большей силой, и в палатке словно возник незримый образ Таис. Мужчина закрыл глаза – лицо любимой девушки было почти осязаемо близко… Он даже разомкнул губы, настолько реалистичным казалось предвкушение поцелуя. Её дыхание, её запах… да, именно запах, он один реален, но Птолемей не стал прогонять наваждение, уносясь всей душой в ночь их единственного свидания. Лицо Таис снисходительно улыбнулось. «Мой Птолемей, – послышался в голове её нежный голос, – не забывай про хитон, что оберегает твоё тело. И читай молитву, она спасает твою душу».

Мужчина открыл глаза и ещё долго смотрел в темноту, ощущая незримое присутствие Таис. Потом взял второй листок папируса, поднёс его ближе и почувствовал еле уловимый аромат. Посмотрел на футляр – из него торчал кончик голубой ткани. Он медленно вытянул лоскут, и в голове его заиграла божественная музыка. Таис словно опять проступила из ночного мрака, представ пред ним в своей белоснежной тунике. Розовый жемчуг, тонкой нитью опоясывающий её гибкую талию, засверкал в отсветах свечи. Мужчина сидел заворожённо, не смея вздохнуть, чтобы не спугнуть эту чудесную игру разума, воображения, света и запахов.

Но как только первая мысль, тысяча которых проносилась мимо в его голове ежечасно, подала свой голос, весь мир вокруг мгновенно стал материальным: на столе горит обычная свеча; где блестел жемчуг, бликует висящий на стуле клинок его ксифоса; откуда проступал образ девушки, мерцает через неплотно закрытый полог полоска лунного света. Лишь аромат Таис, по-прежнему призрачный и волшебный, невидимой нитью удерживает ощущение реальности присутствия её рядом ещё несколько мгновений назад.

Птолемей попытался вернуть столь поразившее его состояние, но даже способ, как его добиться, ему был непонятен. Он взял в руки маленький платок из нежно-голубой ткани, поднёс его к лицу и счастливо улыбнулся: «Она, моя Таис…», однако, кроме возникших запаховых воспоминаний, ничего не изменилось. Привычно привлекая на помощь свой ум, он попытался выявить условия, при которых осознанное состояние невидимой связи с Таис проявилось столь чётко. Но смог лишь понять, что разрушило его, а не создало: какая-то мысль, причём какая – даже примерно вспомнить не получалось. И тут его разум, как говорится, подставил его же ум: «А какие свои думы ты вообще помнишь? Ты генерируешь их миллионы, но сколько из них имеют хоть какую-нибудь ценность? И кто на самом деле их думает, если тебе подавляющая часть результатов умственных усилий не нужна вовсе?!»

Птолемея бросило в жар! Он встал и несколько раз обошёл стол, пытаясь ухватить какую-то невероятно важную, но ещё не осознанную мысль, которая была вот-вот уже, где-то совсем рядом. Он даже вытянул вперёд руки и напряжённо раскрыл ладони, идя словно незрячий глухой, весь мир которого сконцентрировался на кончиках пальцев.

– А какая разница, что это была за мысль?! – вслух сам с собой начал размышлять он. – Любая мысль рушит эту невидимую связь. Я же не бредил и чётко понимал, что здесь, в этой палатке, нет Таис! Но её присутствие я ощущал! И делал это не посредством органов чувств… хотя они тоже как-то этому способствовали. Но тогда как? Значит, если эту связь разрушила мысль, то получается, непременным её условием является отсутствие мыслей? – Он сел на стул, потрясённый таким открытием. – Из этого следует, что, используя ум, я познаю окружающий мир, а если заставить его замолчать, то я смогу познать какой-то другой мир?

Птолемей вышел на улицу и, привычно взглянув вверх, сразу же сделал ещё более потрясающее открытие. Звёзды! Именно поэтому они так его завораживают и притягивают взор: при взгляде в эту бесконечность его голова пустеет, ум успокаивается и перестаёт генерировать мысли. В такие мгновения он начинает ощущать что-то неведомое и манящее к себе. Ему жаждется оставаться вечно в этом безмолвном состоянии, и любые звук, сигнал от органов чувств или телесные ощущения воспринимаются словно боль.

Простоял так с минуту, и эта телесная боль возникла: затекла шея. Военачальник опустил голову и глубоко вдохнул прохладный ночной воздух, посмотрев уже вперёд. В десяти шагах перед ним горел костёр, поддерживаемый часовым, и его пламя оказало столь же умиротворяющее воздействие. Сколько он простоял так неподвижно, определить было сложно; судя по слегка онемевшим ногам, минуты три. И стоило Птолемею только оторвать взгляд от огня, как сразу десятки мыслей бросились к нему, словно собаки, что ждали хозяйского внимания. Буквально секунд восемь он делал вид, что не замечает их, и это, кстати, помогло: почти все куда-то сами убежали. Но парочка всё же влезла в голову, и одна из них – «Надо дочитать письмо Таис» – вернула его к столу.

Эх, Птолемей! Если бы ты сейчас, находясь в очищенном от суетных дум состоянии сознания, не отмахнулся от второй мысли, не твоей, а услышанной от Таис: «Прочти молитву, что вышита на хитоне», то наверняка бы эта ночь стала для тебя не менее важной, чем та, что ты провёл с возлюбленной в Персеполе после дня весеннего равноденствия. Тем не менее из пережитого опыта военачальник вынес важный урок: его ум не только верный помощник, но и своенравный хитрец, ревниво прячущий от хозяйского внимания потаённую дверь в абсолютно иной, дивный мир.

Развернув пергамент со второй частью письма, Птолемей сначала не понял ничего из написанного: египетские иероглифы перемежались с арамейскими значками и буквами греческого алфавита. Но, подключив фантазию, сообразил, что в тексте действительно используются три языка и автор просто перетасовывает их лексические формы, сохраняя греческую грамматику.

Таис сообщала, что дорога до Вавилона заняла почти два месяца. Узнав, что троих воинов её охраны Никад вскоре отправит в Экботаны сопровождать почтовый обоз, она не выдержала и решила написать это послание. К середине лета девушка намерена быть уже в Афинах, а оттуда морем направиться, как и велел царь, в Александрию. По прибытии на место постарается отправить ещё одно письмо. Дальше подруга сообщала, что «Карун – золотая пристань», «там» указана биография «З.» и дата его рождения. Третий, последний, посланник прибудет спустя одну эру после смерти «З.»… Птолемей ещё раз перечитал отрывок, проверяя, правильно ли он интерпретировал трёхъязычный текст. Что под «там» подразумевается Авеста, под «З.» – Заратустр, он не сомневался; посланник – вероятно, пророк; но что значит «Карун – золотая пристань» и «одна эра», версий не было. Далее иносказания и аллюзии Таис были ещё более загадочными. Кое-как продираясь через них, Птолемей интерпретировал их так: она писала о некоем Сиддхартхе, которому Заратустр перед уходом лично передал факел истины, когда очередному пророку было всего 11 лет. Произошло это на севере Индии. Сейчас немногочисленные последователи этого пророка пока являются носителями чистой истины, так как почти через две сотни лет их вера ещё сияет сквозь религиозные формы. Небольшая община последователей Сиддхартхы проживает где-то в Бактрии, в местности Бамиан, и если Бог сведёт Птолемея с кем-то из них, то ему не следует пренебрегать этим даром, а всецело внять их советам.

Военачальник отложил письмо, размышляя над прочитанным. Потом достал перо и выписал ключевые моменты в своеобразный походный блокнот, сшитый из маленьких тонких кусочков жёлтого пергамента: «Карун – золотая пристань, Бамиан, Сиддхартха».

«Интересно, откуда Таис узнала это? Неужели в дороге ей встретился ещё кто-то из мобедов или мудрый дастур?» Он макнул перо в сепию и, припоминая разговор с девушкой, дополнил запись именами оставшихся в живых хранителей Авесты: «Мельхиор, Каспар». В этот же момент ему вспомнились и слова умирающего наёмника Патрона, который назвал себя «плохим учеником Мельхиора» и признал своим акинак, что воткнули в грудь царя Дария. Птолемей достал персидский кинжал, взвесил его в руке, размышляя о столь интересном совпадении: «Может, Патрон был знако́м с хранителем Авесты? Жаль, что мы так поздно нашли беднягу… Судя по реакции наёмника, кинжал, вероятно, подарок его учителя». Военачальник повернул клинок к пламени свечи, так как заметил на нём у самой гарды какую-то чеканку. Чтобы разглядеть клеймо, хотел взяться за лезвие, но пальцы сами разжались, и кинжал выпал из рук. Наклонился. В темноте под столом попытался нащупать рукоять, однако, прикоснувшись к лезвию, сразу отдёрнул руку – из пальца потекла кровь. Выругался. Пришлось опуститься на колени и залезть под стол со свечой. Акинак лежал лезвием в его сторону, и в отблеске пламени у основания сиял знак фаравахара.

– Хороший кинжал, – вслух произнёс Птолемей, – в руки не даётся и ещё заставил упасть перед ним на колени.

Убирая холодное оружие, притрагиваться к лезвию он больше не решился.

В конце письма Таис напомнила о своём подарке, который ему следует носить, и о молитве, что обладает силой преображения духа. Саму молитву Таис написала ниже на персидском языке и продублировала на греческом. Птолемей до этого ни разу не удосужился прочесть её текст, вышитый подругой на хитоне. И сейчас его опять словно что-то останавливало. Ему показалось, кто-то даже прошептал в углу палатки: «Не читай, не читай, не чита-а-ай…» Пламя свечи дрогнуло, тени на стенах зашевелились, и подволок шатра слегка качнулся, словно вздохнул. Мужчина отложил пергамент и опасливо огляделся, понимая умом, что это были всего лишь ветер и сквозняки. А потом, будто хотел обмануть кого-то, резко схватил письмо и под шум затрепетавшей от порыва ветра ткани палатки громко прочёл:

– Как наилучший владыка, так и судья, избираемый в согласии с истиной, утверждай силу действий, происходящих от жизни, проводимой с Благим помыслом, ради Мудрого пастыря бедных.

Полог на входе откинуло порывом в сторону, пламя свечи неистово заколыхалось, но не потухло. Тени запрыгали, причудливо гримасничая на пропитанном льняным маслом полотне. Птолемей улыбнулся и прочёл молитву ещё несколько раз, пока всё не стихло.

– … ради Мудрого пастыря бедных, – задумчиво повторил он последнюю фразу, глядя на свечу и не видя, как сзади его собственная тень разрослась почти на всю стенку, словно готовясь кинуться ему на спину. – Ничего не понятно, – в конце концов произнёс мужчина и свернул пергамент.

Тут же пламя потухло, и тень поглотила всю палатку. Птолемей почувствовал усталую ломоту в конечностях, веки отяжелели. Он с трудом перебрался на кровать, где почти мгновенно уснул.

А утром его разбудил один из илархов, которого военачальник назначил своим заместителем:

– Стратег! Вернулись трое продромов из авангарда. Они привезли местного жреца или вельможу, одноглазого старика. Он утверждает, что не слышал ничего про нового царя Азии, но ему известно о гибели Дария Третьего и возложении Бессом на себя титула Ардашира Пятого.

Птолемей взволнованно подошёл к заместителю:

– Ардашир Пятый? Ардашир – это первый из династии Ахеменидов, или Артаксеркс, как мы его называли. Получается, приняв царственное имя Артаксеркса, он назначил себя преемником персидского шахиншаха? – Военачальник ухмыльнулся, понимая, что теперь Бесс это не просто морковка перед носом царя, а его наиглавнейший враг, чьё пленение или гибель впредь станут неоспоримой целью последующего похода. – Новость нужно передать Александру. Подготовь курьеров, только не из продромов – их и так осталось немного. И приведи мне этого аримаспа.

Иларх гоготнул, оценив шутку начальника про мифических одноглазых людей, кои по версии Геродота проживали как раз где-то в этих краях.

В ожидании информатора Птолемей сел за стол и увидел на нём не убранное с ночи послание Таис. Взял его в руки и, с минуту подумав, переписал молитву в свой блокнот. Затем свернул оба листа пергамента, вложил их в кожаный тубус. Поднёс к лицу голубой платок – воспоминания тёплой волной прокатились по телу. Он улыбнулся и кусочек ткани тоже поместил внутрь, затем закрыл футляр и окунул его в расплавленный воск, дабы сохранить запах любимой как можно дольше, запечатав его в этом своеобразном ковчеге.

Полог откинулся, и в сопровождении иларха вооружённый продром из персов завёл в палатку худющего ветхого старика ростом чуть выше стола. В драном стёганом халате и огромном аляповато-цветастом тюрбане на маленькой голове он напоминал гриб-переросток. Дед явно был немощен, так как кособоко опирался на кривую палку, отполированную до блеска годами своего использования. Хозяин рукой показал на стул, и продром, одновременно выполняющий роль переводчика, подвёл к нему гостя. Тот сел; подслеповато озираясь по сторонам, снял нелепый головной убор и тут же почти исчез, лишившись как минимум четверти размера своей мелкой фигуры. А цветастый тюрбан на столе, в свою очередь, стал доминантой нехитрого интерьера палатки. Правда, почти сразу старик вернул на место символ своей социальной важности, предварительно пошкрябав макушку жёлтыми, как янтарь, закостенелыми ногтями.

Птолемей отставил свой стул подальше, разумно опасаясь вшей и чураясь нехорошего запаха, постепенно заполняющего палатку.

– Кто ты, старик, и что тебе известно про сатрапа Бесса? – спросил хозяин, рассматривая визитёра.

Продром перевёл вопрос и, вероятно, что-то дополнительно пояснил гостю, так как прозвучало имя военачальника, после чего дед удивлённо раскрыл свой единственный слезящийся глаз и одобрительно закачал головой. Второй глаз неизменно смотрел в пустоту, обезображенный мутным бельмом, пока его хозяин старческим голосом скрипел, беззубо шамкал и подобострастно вычмокивал свой ответ.

– Он мобед, – сообщил переводчик, – и одновременно старейшина местного арахозского племени. Уверяет, что почти пятнадцать дней назад через его селение проехал сам Ардашир Пятый, вошедший на трон Дария Третьего, погибшего в схватке с Александром.

Птолемей удивлённо-скептически приподнял левую бровь, пытаясь смотреть в единственный глаз старика, почти невидимый на тёмном морщинистом лице.

– Куда он направился и сколько с ним было войск? – уже сам спросил стратег, поняв, что вполне разбирает местный диалект персидского языка.

Старик ответил, что ему неведом маршрут движения царя, но судя по тому, что он был дарийским сатрапом в Горной Бактрии, вероятно, шахиншах направился в Бамианскую долину, так как это единственное более-менее проходимое место через Гиндукуш. А попасть в провинцию, миновав хребет, могут только горные парии, пронизывающие пространство, не ведая никаких преград. С ним отряд не меньше 500 всадников и ещё несколько тысяч пеших воинов, кои собраны из арианских, арахозских и дрангийских племён.

Военачальник расспросил старейшину о дороге к проходу через хребет и наличии на пути селений и рек. Получив разъяснения, он достал три золотых дарика и протянул один из них арахозцу:

– Эта монета – тебе за рассказ и за откровенность.

Старик беззубо улыбнулся, явно не рассчитывая на подобную щедрость крупного македонского вельможи.

– А эта, – он протянул второй дарик, – чтобы ты рассказал всему своему племени о самозванстве Ардашира. Потому что именно Бесс убил Дария, а Александр пытался спасти персидского царя. В благодарность шахиншах лично передал ему свою власть, о чём имеются бесчисленные свидетельства.

Тюрбан старика одобрительно закачался так, что его шея должна была вот-вот не выдержать и переломиться под тяжестью убора. Но мобед лишь внешне оказался немощным; пальцы его держали деньги крепко, а взгляд не отрывался от руки собеседника, где единственный глаз очень хорошо видел блеск третьей золотой монеты.

Птолемей протянул третий дарик. Старик схватил его пальцами, но хозяин не выпустил монеты. Старик испуганно опустил руку и заискивающе посмотрел в глаза.

– Мне нужны два проводника до этой Бамианы и подробные ответы на ещё несколько вопросов. – Военачальник положил дарик на стол перед мобедом.

Старик улыбнулся, и тюрбан опять одобрительно закачался, при этом монета как-то незаметно сразу исчезла в его кулаке.

***

На рассвете третьего дня пути Воруш домчался до ставки Александра. Личная печать Птолемея на футляре с письмом и настойчивость командира продромов возымели действие – о курьере доложили царю, и он принял его в своём шатре сразу после завтрака. Воин хорошо был знаком властителю, так как ещё летом Птолемей лично его представил как перспективного командира, весьма образованного мужа и своего верного помощника. Царь оказался весьма благосклонен к египтянину и велел секретарю Эвмену присмотреться к бывшему служителю культа Птаха, знатоку астрономии, математики, географии и топографии.

Александр несколько раз прочёл полученное письмо.

– Что Птолемей велел передать на словах? – первое, что он уточнил у курьера, изменившись в лице.

– В случае если письмо довезу в сохранности – ничего. Если его пришлось бы уничтожить при угрозе, то мне надлежало найти Кебалина и лично привести его к тебе, мой царь.

– Ты добрался за два дня. Значит, Филота прибудет… завтра, – вслух размышлял Александр. – Позови Гефестиона, – распорядился он кому-то из своих пажей. – Ко мне никого не пускать. И уведи Багоя – не следует нервировать моего друга и провоцировать ревность.

Молодой паж скользнул за тяжёлый полог спальной части царского шатра и вывел оттуда персидского евнуха, любимца Дария, а теперь Александра. На улице послышались команды гипаспистов, требующих от слуг покинуть охранную территорию.

– Воруш, с этого момента ты всецело подчиняешься Гефестиону, – сообщил властитель, когда в шатёр вошёл ближайший друг и соратник царя. – Будь в своём расположении, чтобы он мог немедленно тебя найти. Всё, иди. И не подведи меня.

Продром вышел, ощущая на своей спине взгляд обоих военачальников.

Следующей ночью Воруша разбудил посыльный от Гефестиона, который сообщил о прибытии авангарда в составе первой илы вместе с Филотой. Продрому немедленно, пока темно и неразбериха, следует найти Кебалина и уточнить, выполнил ли он поручение Птолемея. Он исполнил приказ, и к утру Гефестион доложил Александру, что Филота знает о заговоре ещё со вчерашнего полдня.

Царь вопреки традиции не вышел с утра перед прибывшими гетайрами для их приветствия. Он безвылазно находился в шатре и был мрачен: Филота при их вечерней встрече промолчал. К обеду продрому приказали тайно увидеть рыжебородого тетрарха и передать приказ, чтобы он поинтересовался у своего командира о том, сообщил ли тот царю о заговоре. И ближе к вечеру, находясь с Филотой и другими приближёнными в бане, Александр уже знал: его командир корпуса гетайров, сын самого доблестного военачальника его армии Пармениона, больше суток точно знает о подготовке убийства своего царя… и молчит. Тогда Кебалину было поручено немедленно бежать к арсеналу и сообщить о заговоре его хранителю – Метрону. Не успела взойти первая звезда, как главный оружейник уже доложил царю об услышанном.

Судьба Филоты была предрешена. В ходе дальнейшего следствия никто из заговорщиков этого имени не назвал, но военачальник попался в расставленную ему ловушку. Понимая, что Филота несёт явную угрозу лично Птолемею, последний использовал неприязнь командира гетайров к царю. А учитывая подозрительность Александра, недовольство «старой гвардией» Пармениона и открытую оппозицию со стороны его сына, Птолемей просто сообщил царю в письме о вероятном заговоре и возможной причастности к нему обоих. Но чтобы не возводить на товарища напраслину, он предложил проверить эти подозрения простым как мир способом – тривиальной провокацией. Были ли Филота виновен? Неважно. Он не доложил о заговоре, значит, не был против смерти царя, – однозначно виновен!

А сам Птолемей решил не присутствовать в это время в ставке, дабы не провоцировать Филоту к возможным откровениям на свой счёт. Он расписал в письме, как лучше действовать Александру, и двинулся на восток, тем самым исключив себя из списка обвинителей заговорщиков.

Филота пытался оправдываться, но, подвергнутый по приказу царя нечеловеческим пыткам, признался в намерении убить его. Через некоторое время воинское собрание осудило военачальника, которого по македонской традиции закидали камнями. Спустя пару недель в Экботанах зарезали и его отца, прославленного Пармениона. В ознаменование своего спасения Александр велел основать на месте ставки Александрию Профтасию36, что с древнегреческого переводится как «Упреждение». Ворушу царь повелел остаться в ставке при архиграмме Эвмене, посчитав, что двигаться одиночным немногочисленным отрядом невесть куда навстречу Птолемею опасно. Неразумно терять столь образованного, опытного и умелого мужа, когда в канцелярии полно работы для его светлой головы.

В последний месяц осени, собрав гарнизоны, занятые подавлением мятежа в Арии, огромная армия двинулась дальше на восток. Растянувшись на многие километры в узких долинах, ущельях и теснинах, к середине зимы изнемогшее войско покорило Арахозию и достигло предгорий хребта Гиндукуш. По дороге основывали очередную Александрию, на этот раз Арахозскую37, где Александр получил от Птолемея донесение о бегстве Бесса на север, в Бактры. Новость нехорошая – придётся всё же преодолеть заоблачные вершины Гиндукуша. Но верный соратник уже разведал наиболее оптимальный маршрут и нашёл проводников, которые проведут армию через горы после открытия весной перевалов.

Глава 15

1983 год.

Поездка по горной дороге на советском уазике – удовольствие для ценителей, а тем более когда за бортом +35. Из опций комфорта выбор невелик: или горячий сквознячок из треугольной форточки, временами обильно сдобренный пылью, или, наоборот, относительно чистый воздух, но тогда в салоне постепенно становится невыносимо жарко. На этом фоне тряска вообще не в счёт и даже полезна – задремать проблематично, а на местных трассах любая потеря внимания равносильна гибели.

Из Зонга выехали рано утром, пока прохладу ещё не выжгло солнце. Самый пыльный участок до Ишкашима проехали с ветерком, поднимая серые клубы и не открывая форточек. А уже после, на комендатуре, когда дорога стала ближе к Пянджу и температура перевалила за +30, водитель сделал «кондиционер», сняв верхние половины с передних дверок.

– Макс, – начальник обернулся к офицерам, сидящим на заднем кресле машины, – по приезде необходимо сразу же запросить в милиции и прокуратуре разыскные материалы по делу о пропаже в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году в Дарвазском районе девочки. Ты понял, о ком я. И ещё лучше – найти того сотрудника, кто отвечал за розыск. Загадочная история, да и семейка вся весьма интересная.

Колесников, схватившись за дужки передних спинок, нагнулся между ними к подполковнику:

– Сергей Васильевич, вы заметили, что, когда я спросил вчера хозяина о причинах, почему местные опасаются ходить на крепостную гору, он как-то странно взглянул на свою дочь?

– Мне вообще показалось, что старик отвечал, постоянно оглядываясь на неё, словно боялся сболтнуть что-то лишнее, – подтвердил наблюдения коллеги второй капитан. – Отец с дочкой явно что-то скрывают про руины. Тем более девка регулярно пасётся там рядом, у своего алтаря. И как бы интерес душманов к горе не был связан с этим семейством, потому что весь кишлак вчера гудел слухами и домыслами о происшествии. Всем было интересно, кого там пограничники ловили, а эти двое даже не заикнулись на указанную тему, наоборот, стороной её обходили.

Сергей молчал. Действительно, капитан точно подметил необычное поведение обоих. С самого утра девушку не очень-то и волновало, что за стрельба случилась рядом с её кишлаком и чем пограничники весь день занимались на горе, словно она уже знала ответ. Однозначно события позапрошлой ночи имеют какую-то связь с Аишей. Более того, как он выяснил у главы поселения, миф про обиталище Вайды и Вуйды в развалинах крепости породили именно бехдины и циркулировать байка начала относительно недавно по местным меркам, лет десять – пятнадцать назад, когда в ваханской общине огнепоклонников появился столь яркий адепт.

– А ещё знаете, что я понял? – Капитан тоже наклонился поближе к переднему креслу. – Карим отказался от сана халифа, потому что его дочь перешла в иную веру. Для мусульман, да и вообще для любой религиозной общины, очень нехороший поступок. Причём сделала выбор неожиданно и будучи ребёнком. Однако отец особо этому и не препятствовал, хотя мог. Да и остальные как-то очень уж благосклонно к девушке отнеслись. Может, посчитали её окалас маджанин; так у суфиев – мусульманских мистиков – называли юродивых; им всё позволено. А может, действительно сюжет с тайным именем основан на своеобразной обратной такийи. Шииты-исмаилиты, опасаясь расправы, напоказ могли принять иную веру, бывало, даже прилюдно проклинали исламского пророка, но внутри-то оставались преданными Аллаху и своему имаму. А здесь, наоборот, тайное имя было скрытой привязкой к зороастризму, а для окружения они выступали благочестивыми мусульманами. Тогда слова мобеда, что носители имён Мельхиор и Малинур были внутри огнепоклонниками, а внешне – исмаилитами, вполне могут соответствовать действительности. Плюс ко всему древний кинжал Али, о котором вы рассказывали: он также передаётся из поколения в поколение и выкован из мельхиора, что, по-моему, тоже не случайно и служит своеобразным материальным символом преемственности веры.

– Тогда получается, что если отец передал сыну акинак, значит, Али сам зороастриец, а все его внешние исмаилитские радения всего лишь ширма? – усомнился Максим и сам ответил: – Вряд ли. Его приверженность исламу, мне кажется, искренна. Да и смысла прятать свои убеждения сейчас особо нет. Кинжал, как и любая семейная реликвия, безусловно играет связующую роль между поколениями. Но передаётся он не тому потомку, кто обязательно должен быть или стать бехдином, а тому, кто, во-первых, просто искренне верит в единого бога, а во-вторых, способен к каким-то действиям. И действия эти, со слов Али, – «защита и помощь». А вот они уже как-то связаны с религией Зороастра. Возможно, речь идёт о защите многострадальной бехдинской общины: типа главные гонители на огнепоклонников – это мусульмане, а тут их авторитетный представитель тайно будет этих самых бехдинов защищать. Ну или имеются в виду какие-то их святыни, реликвии, может, значимые артефакты или священные знания.

– Вполне возможно, – задумчиво произнёс Кузнецов, наблюдая за полётом огромного орла над скалой впереди.

Выводы подчинённых были аналогичны тем, что он сделал ещё вчера. Приверженность Аиши к вере пророка Зардушта абсолютно закономерна. Это вера её предков, искру которой они смогли пронести через тысячелетия, и сейчас, в момент, когда стало это возможным, Аиша раздула из неё костёр. Данный аспект для него был очевиден. Также про кинжал Колесников прав, с единственным дополнением: передаётся он по наследству, но, судя по словам Аиши и её брата, ещё и сам может выбирать себе слугу. Офицеры не знали об этом, тем более о том, что их начальник оказался таким избранником, которому зеленоглазая «ведьма» отмерила срок до 22 сентября. К этой дате он должен как-то законтачить с небесной канцелярией и что-то доказать старинному ножичку делами. «Кстати, и Миша хватался за него. Ну он-то ладно, вроде обрезанный магометанин. Его кинжал пощадит», – подумал Сергей, сам не понимая, ёрничает он или серьёзно так считает. «Бред сивой кобылы! Сергей Васильевич, приди в себя! Всему есть разумное объяснение, в том числе и твоему странному опыту, пережитому под влиянием девчонки. Какие, на хрен, кинжалы, предания и легенды? У тебя душманы через границу как к себе домой ходят, а ты в мистику какую-то вдарился». Сергей резко выдохнул, спасаясь от приступа рефлексии. Действительно, если поведение Аиши, а также власть кинжала можно объяснить религиозной и психической экзальтацией, то обстоятельства странной пропажи и возвращения, приведшие к такой вспышке религиозных перемен в девушке, являлись полной загадкой. Ещё непонятней, как связаны эта неординарная бехдинка и её отец с устремлениями душманов к крепостным руинам и горному плато с названием Карун. Оба пункта указаны целями маршрутов на одной схеме, которую, вероятно, составил Наби Фарух. Тот, наверное, передал её Вахиду, а от него она должна была попасть к пакистанцу Богачу. С помощью разведчиков так и случилось, и вот позапрошлой ночью в крепости Каахка они накрыли группу душманов. Наби Фарух инструктировал их проводника, а руководил и финансировал поиски крепостного подвала сам Богач. Возможно, Вахид, имея на руках схему, не раскрывал её полностью заказчику, дабы подольше оставаться полезным. Показал один маршрут прохода через границу – заработал. Потом заработает на информации о втором, к месту Карун в районе Калай-Хумба.

– Стоп! Калай-Хумб, – осенило Кузнецова, и он резко обернулся. – Там же четырнадцать лет назад как раз пропала Аиша. Ездила она с матерью к дальним родственникам и к друзьям своего деда Сераджа-Мельхиора. Так вроде вчера сказал старик; верно?

Колесников махнул головой и добавил:

– До момента пропажи Аишу каждый год возили в райцентр Дарвазского района – там проживал близкий друг деда, некий дедушка Джаспер; тоже, кстати, странное имя, персидское вроде. Она очень любила его и относилась как к родному деду.

– Во, тоже интересно! И бьюсь об заклад, дедушка этот был зардуштом! Про Джаспера справки также наведи и заодно про самого деда Сераджа. Нужно по нашему архивному учёту проверить обоих. И родственников их пробей до кучи, лишним не будет. Сестёр убиенных – особенно. Кстати, вот ещё одно совпадение: сестёр Аиши убил этот урод Наби Фарух… сука лицемерная. Может, они что-то знали?

Проехали отрядный КПП, и прибывшим из командировки сразу бросились в глаза длинные белые ленты, во множестве свисающие с проводов вдоль дороги. Они же собирались солдатами в кучки у бордюров. Даже с ограды на стоянке напротив штаба свисали эти необычные украшения, а одно вовсе перетягивало бетонное красное знамя с профилями вождей мирового пролетариата. В шутку решили, что это последствия прошедшего карнавала, посвящённого вступлению в должность нового начальника пограничного отряда и отъезду восвояси генерала Абдусаламова.

В отделе Кузнецова ожидали важные новости. Ему звонили из Душанбе два человека: какой-то профессор из Академии наук и некий Байбуло. Первому Сергей сразу же перезвонил и узнал о готовности перевода текста из папки Вахида. Возбуждённый учёный чуть ли не требовал от офицера немедленно приехать в республиканскую столицу или сам намеревался прилететь в Хорог, так как он «не может спать после окончания работы» – настолько интригующе интересным оказался её результат. А Байбуло – это был псевдоним агента, на адрес которого пришла открытка из Индии с текстом: «Дорогой советский друг, меня зовут Джабраил, мне 22 года. Я обычный студент и буду рад общаться с тобой. Я восхищаюсь Советским Союзом и предлагаю дружить. Мне очень хочется узнать про вашу жизнь, и если тебе интересно, как живут в Индии, напиши мне. Или можешь позвонить. Я очень хочу встретиться и готов приехать», обратный адрес и телефон.

А уже поздним вечером дежурный по связи сообщил подполковнику, что на его имя пришла срочная шифротелеграмма с пометкой «только лично». Сергей убрал бумаги в сейф и вышел на крыльцо одноэтажного здания своего подразделения, что находилось неподалёку от штаба и скрывалось от посторонних глаз за пышными кустами роз. Бархатная южная ночь полновластно вступила в свои права, и свет уличных фонарей еле-еле разбавлял её густую темень. На улице было душно. Неподвижный воздух, переполненный ароматами цветущих роз, казался настолько плотным и насыщенным, что им хотелось не дышать, а глотать его кусками. Вокруг тишина, нарушаемая лишь непрерывной дробью от ударов в фонарь мотыльков непарного шелкопряда. Насекомые размером с крупную виноградину, покрытые белым ворсом, роились у плафона над входом, отчего асфальт и подпорная стена перед крыльцом рябили от мельтешения теней. На нижней ступеньке, покачивая солдатским ремнём в левой руке, молча курил его заместитель подполковник Галлямов. Рядом, потупив взор, стояли трое восьмилетних мальчишек, все смуглые от загара, с драными коленками, лохматыми головами и чумазыми лицами.

Кузнецов невольно улыбнулся, увидев «банду», известную в отряде как «три мушкетёра» и состоящую из сыновей уже нового начальника отряда, его замполита и замначальника разведотдела. Как оказалось, карнавальные декорации для воинской части были их рук делом. Вездесущие пацаны как-то залезли на охраняемую территорию склада инженерного и связистского имущества, где нашли ящик с бобинами бумажной телетайпной ленты. Сначала они раздали бобины гарнизонной детворе и устроили массовую игру в войнушку. Десятки мальчишек бегали с палками и, крича: «тра-та-та!», разматывали отстреливаемые бумажные пулемётные ленты. Потом к ним присоединились и девчонки, которые придумали находке более эстетическое применение, кидая мотки вверх, как новогодний серпантин. Через пару часов территория начала приобретать облик заснеженного городка. В это время с совещания в обкоме партии приехал полковник Славин; первым пострадал дежурный по части. Тут же были объявлены внеплановый субботник и розыск зачинателей безобразия. Когда в ходе краткого дознания имена организаторов стали известны, начальник отряда приказал немедленно их разыскать, выпороть и привлечь для уборки. Причём экзекуцию своему сыну обещал провести прилюдно и прямо на ступеньках штаба. Однако не зря один из тройки являлся сыном разведчика: информация о начатой облаве была ими получена в момент обсуждения замысла повторного проникновения на склад за очередной партией «боеприпасов». Осознание содеянного быстро изменило взгляд на произошедшее – пацаны решили до вечера дома не появляться, надеясь, что страсти улягутся и их задницы избегут шпицрутенов. При этом они самоотверженно сорганизовали своих соучастников на уборку и сами весь день мелькали то тут, то там, собирая ленты, но требование сдаться властям игнорировали. И лишь когда уже стемнело, через парламентёра – кузнецовского водителя Саню – им пообещали ивовые прутья заменить на обычный ремешок при условии немедленного возвращения домой для покаяния. Они решили, что помирать, так вместе, и явились к разведотделу, где надеялись склонить к милости отца одного из них, который потом уже по их замыслу походатайствует о снисхождении у двух других родителей.

Судя по всему, переговоры подошли к финалу, и Галлямов доигрывал мизансцену с участием строгого, но справедливого бати:

– Значит, так. У вас пять минут, и все дома! Ясно? Каникулы для вас окончены. Завтра в девять утра стоите у первого КПП, там дежурный выпишет наряд на работы. Будете территорию убирать, чтобы дурь всякая в голову от безделья не лезла. – И, увидев Кузнецова, уже ему продолжил: – Представляешь, Васильич, прилетаю с Калай-Хумба, иду на доклад к Славину, а он меня первым делом спрашивает: «Где наши пацаны обычно прячутся?» Говорит: «Ты разведчик, тебе и искать. Как найдёшь моего – сюда гони. Видел, во что территорию части превратили»?

Кузнецов решил подыграть, тем самым усилив педагогический эффект:

– А я бы за это выпорол и не жалел.

Пацаны чуть не плача посмотрели на подполковника.

– Дядь Серёж, да мы отработаем. Честно-честно, – жалобно пролепетал Женька, сын Галлямова. – Уже собрали почти всё. Мы только с проводов снять не сможем… высоко.

Кузнецов и заместитель посмотрели на ленту, свисающую с фонарного столба, прямо напротив крыльца.

– Андрюха, у тебя же батя начальник отряда теперь, – обратился Сергей к сыну полковника Славина, – только назначили. А представляешь, что случилось бы, работай ещё здесь окружная комиссия с генералом? Как Венадию Иннокентьевичу стыдно бы за тебя стало!

Всхлипывание свидетельствовало о достижении воспитательных целей, но Кузнецов продолжил:

– Если вы мужики, то должны не трусливо бегать и пощады вымаливать, а отвечать за свои поступки. И правильно будет прийти к командиру части и сказать: «Дядя Венадий, мы дураки, поступили плохо и готовы понести наказание».

– Верно, – согласился Галлямов, но посмотрел на начальника скептически: «Стоит ли командира отвлекать? У него и без этих глупостей хлопот невпроворот».

Кузнецов попросил зама дождаться его возвращения из штаба: может, в телеграмме будет действительно что-то срочное. Потом посмотрел на водителя, который сидел в припаркованной на дороге машине и еле сдерживал смех. Наигранно строго перевёл взгляд на пацанов:

– Ну, мужики вы или бабы трусливые? Если бабы, то дядя Тимур сдачу в плен вашу принял, прошение о помиловании вроде тоже, исправительные работы назначил. А если мужики, то пошли со мной: я как раз в штаб. Начальник отряда ещё на службе.

Сергей прошёл мимо шалопаев и, повернув на аллею, не оглядываясь направился к управлению отряда. Галлямов так же демонстративно развернулся и скрылся в отделе.

Кузнецов медленно шёл по освещённой дороге вдоль строя одинаковых, как солдаты почётного караула, пирамидальных тополей. Кроны деревьев исчезали в чернильном небе, а побелённые основания стволов в перспективе образовывали ровную мраморную колоннаду. Он улыбался, вспоминая своего сына, который вместе с супругой остался в Москве. Переезд в Горный Бадахшан оказался слишком экстремальным приключением для изнеженной москвички, и жена решила переждать этот период службы у своих родителей. За несколько лет такой жизни отношения охладели, а ребёнку каждую встречу приходилось заново привыкать к отцу. Несмотря на долгие разлуки, Сергей всеми силами пытался участвовать в его жизни, но супруга категорически отказывалась приезжать в Хорог даже в период летних каникул. В недавнюю командировку Кузнецов уже понял, что дело идёт к окончательному разрыву. Пока о разводе она не заикалась, но чувствовалось: скорее всего, теперь это лишь дело времени. Мысль о воспитании сына в семье, где вместо него будет другой мужчина, безусловно, тяготила Сергея, и до злополучного вечера на пакистанской границе она глодала его как червь. Ну а потом начались странные меланхолические атаки, и Кузнецов с ужасом заметил, что он стал равнодушен к дальнейшей судьбе своего брака, а отцовские чувства словно замерли.

И вот сейчас, при виде этих чумазых озорных пацанов, его внезапно накрыла тоска по сыну. Ему так захотелось, чтобы он стоял вместе с ними и так же переживал из-за свершённых детских шалостей. Таких, как сегодня или год назад, когда в ноябре 82-го скончался Леонид Ильич Брежнев и по всему Союзу объявили трёхдневный траур. Занятия тогда в школе отменили, но, как по заказу детворы, в Хороге выпал снег, и эти трое устроили покатушки с горы. Пока начальник особого отдела не сообщил замполиту о факте глумления над памятью почившего генсека, детский смех и крики заглушали траурный марш Шопена, звучащий из всех громкоговорителей воинской части. Ему захотелось, чтобы сын всё лето носился с друзьями по гарнизону и порой не появлялся дома до самого вечера, обедая вместе со своими корешами – обычными солдатами-срочниками – в их столовой. Не потому, что мать не приготовила, а потому, что горячий, свежеиспечённый хлеб с маслом не сравнится ни с какими блинами, а полный котелок косточек урюка из компота вкуснее любых конфет. Потому что на улице лето, вдоль дорог спеют вишни с абрикосами, и неважно, что они ещё не созрели и дристать, их отведав, придётся дальше устья реки Гунд. Потому что каждый день, как новая жизнь, несёт неведомые приключения, ни одного из которых пропустить никак нельзя. Так захотелось, чтобы субботними вечерами они всей семьёй ходили в отрядный летний кинотеатр, где на последних рядах размещаются офицеры с жёнами, а пацаны всегда сбегают вперёд, к солдатам, откуда возвращаются со стойким запахом пота и гуталина. И нестрашно, что если кино не про войну, то заснувшего дитятю после сеанса вынесет какой-нибудь сержант и тащить домой ребёнка отцу придётся на руках. Захотелось, чтобы сын, как эти мальчишки, водил дружбу с таким бойцом, как его шофёр Саня, который втайне от начальника даёт им порулить на стадионе; с такими дядьками, как сержанты из разведотдела, что опять же втайне от офицеров показывают пацанам свои дембельские альбомы и учат рисовать не только голых баб; с таким, как ефрейтор Зацепин, который тренировал их самбо до того, как погиб в Афганистане, но для них всё ещё находился в командировке. И совсем неважно, что вместо стишков они учат строевые песни и бегают на плац, чтобы пройтись на вечерней прогулке за солдатским строем, горланя: «А у солдата выходной, пуговицы в ряд…» Важно иное: материться на таджикском они уже научились, а на русском – нет, потому что в гарнизоне никто в их присутствии мата себе не позволяет. Важно, что они вместе, родители рядом, и такого детства им не забыть никогда.

Кузнецов сбавил шаг, прислушиваясь сквозь лёгкий шум воды, доносящийся с Гунта: идут ли пацаны за ним? Сзади раздался шелест. Нет, слишком быстро – это летучая мышь спикировала к свету за очередным мотыльком. Потом ещё, уже ниже; опять нет – это ежиха, дождавшись, как пройдёт человек, перебежала дорогу. Затем из-за реки, где располагались казармы, долетел знакомый мотив солдатской песни: «… ярче солнечного дня золотом горят…» – подразделения гарнизона двинулись на ужин. И почти сразу три пары сандалий зашлёпали по асфальту и высокие детские голоса тихо заголосили сзади: «… и часовые на посту, в городе весна. Ты проводи нас до ворот, товарищ старшина, товарищ старшина…»

Сергей обернулся и уже не стал сдерживать улыбки.

– Идёт солдат по улице, по небольшому городу… – запел он, встав с мальчишками в одну шеренгу, и те воодушевлённо заорали во всю глотку:

– И от улыбок девичьих вся улица в цветах!

Не обижайтесь, девушки, но для солдата главное,

Чтобы его далё-ё-ё-ёкая люби-и-имая ждала!

Все рассмеялись.

– Так, тише. Не надо орать, а то сейчас ещё за это получите. – Кузнецов по-дружески положил руки на плечи двоим горлопанам.

– А нам теперь не страшно, дядя Серёж, мы смирились. Будь что будет! – высказался за всех Женька, и пацаны, засмеявшись, строевым шагом затопали к штабу.

Все четверо поднялись по ступеням и вошли в здание управления. Подполковник отдал воинское приветствие знамени части, заметив, как неподвижный часовой слегка улыбнулся, увидев прославившихся виновников сегодняшнего аврала. Те рядом с боевым знаменем сразу посерьёзнели и, вытаращив глаза, замерли вдоль стены.

– Здесь ждите, – Сергей указал место в углу, рядом с комнатой оперативного дежурного. – Если надо, позову.

Сначала Кузнецов сходил в шифрорган и ознакомился с телеграммой. Проходя мимо дежурного, попросил того позвонить в отдел и передать подполковнику Галлямову, чтобы он всё же дождался его, так как есть срочное дело. Затем, уже в третий раз за сегодняшний день, направился к командиру.

Тот при свете настольной лампы читал документы и, разрешив войти, сообщил:

– Завтра выводим с Бондар-поста на замену две заставы мотомангруппы. Начальника тоже.

– Давно пора, – отреагировал Сергей, – он уже четыре месяца там безвылазно.

– Пора-то пора… На, почитай, – полковник устало протянул подчинённому бумагу. – Замполит весь день разбирается. Подойдёт сейчас с особистом, решать будем, как быть.

Кузнецов прочёл документ и философски почесал затылок:

– М-да… Было бы смешно, если б не так печально. Сам начальник загрангарнизона, надеюсь, ещё не знает?

– Все надеются. – Славин закурил. – Начальник особого отдела обещал своего офицера держать с ним рядом, чтобы не натворил ничего, если узнает.

Ситуация действительно была трагикомичная. Рано утром в доме офицерского состава разгорелся скандал, в ходе которого пострадали два человека: тот самый смешливый замначальника штаба, что был на Бондар-посту вместе с Кузнецовым, и супруга начальника этого загрангарнизона. В ходе разбирательства выяснилось, что раненому офицеру в среду дали два дня выходных; своей благоверной он сообщил, что с четверга по воскресенье убывает в командировку на границу; подговорил знакомых, чтобы в случае чего подтвердили эту информацию, а сам завис у любовницы, которой, как оказалось, была супруга начальника Бондар-поста. Когда и как возник этот адюльтер, неизвестно, но вскрылся он сегодня в шесть утра, во многом потому, что квартира штабиста была этажом ниже квартиры дамы. Три дня офицер безвылазно провёл в любовно-алкогольных утехах. И всё бы, может, так и осталось втайне, если б рано утром, пока люди спят, не отправила любовница своего донжуана выкинуть гору мусора, что они накопили за это время. Поручение штабист выполнил исправно, но то ли спросонья, то ли с перепоя привычка сыграла с ним дурную шутку – он перепутал и позвонил в дверь своей квартиры. Ему не хватило всего секунды, чтобы понять ошибку и скрыться на верхней площадке. Жена открыла дверь, когда чья-то тень мелькнула на лестничном пролёте. Решив, что кто-то балуется, она поднялась этажом выше, и картина супружеской измены предстала во всей своей безапелляционной доказанности: «командировочный» муж в чужом домашнем халате и с мусорным ведром в руках стоит у квартиры соседки. И, может, обошлось бы всё не столь драматично, но та с тихим воркованием: «Дорогой, не стучи, соседей разбудишь» – открыла в этот момент дверь. Результат: якобы пощёчина мужу, обернувшаяся тяжёлой травмой глаза, и расцарапанное лицо его полюбовницы.

– Жаль парня. Хороший офицер, боевой, а с женой не повезло, – искренне пожалел Сергей.

– И не только ему… Сучка драная. Обоих теперь эвакуировать в госпиталь нужно. У дебила угроза потери зрения на один глаз, дуре морду штопать, а то шрамы на всю жизнь останутся. Завтра санборт прибудет, а с ним комиссия для разбирательства. Не успел должность принять – на тебе, первое ЧП. И какое! – полковник раздосадованно откинул от себя справку. – Ладно, что у тебя, Сергей Васильевич? Ты, кстати, озадачил своих по завтрашнему движению колонны с Бондар-поста?

Кузнецов успокоил начальника: доложил о принятых разведкой мерах и об отсутствии оперативной информации о подготовке душманами каких-либо провокаций. После перешёл к своему делу и сообщил, что пришла срочная телеграмма с распоряжением ему прибыть в Душанбе вместе с группой Ассасина.

– Послезавтра прилетают москвичи – вероятно, нашли работу для группы. Предлагаю вылететь завтрашним санитарным бортом. Заявку на включение в полётный лист подготовим, и через двадцать минут Галлямов занесёт её на подпись. Сами агенты сейчас на конспиративной квартире в Калай-Хумбе. В любом случае вертолёту там придётся дозаправляться, и мы подберём их. Согласно распоряжению Центра, к первому сентября группу должны были передислоцировать на загранобъект Куфаб, но вот переиграли что-то.