Пятнадцать

Посвящается Нонне Колотовой

…О, там обиды велики,

победы хрупки,

но утешают пустяки:

косынки, юбки.

Там каждый взгляд, что бросил он,

и вздох невнятный

с подругами обговорен

тысячекратно…

Марина Бородицкая

До школы ещё целых две с половиной недели! Восемнадцать дней свободы и безделья. Жаль, что каникулы уже почти закончились, а ничего выдающегося так и не произошло. Врал, должно быть, гороскоп, который перед отъездом на свою чудесную дачу прочитала Полине лучшая подруга Наташка. Гороскоп обещал лето, насыщенное событиями, и важную встречу, способную «изменить всю вашу дальнейшую жизнь». Укладывая чемодан, Полина говорила себе: «В гороскопы верят только наивные и недалёкие люди». Но здравому смыслу вопреки в голове таилась мысль, что обещанная встреча, конечно же, осталась на сладкое, и Полине будет чем похвастаться Наташке первого сентября. Хотя Наташку всё равно не переплюнешь, с её-то металлистами.

Полина ещё вчера составила список вещей, которые нельзя забыть, и теперь с удовольствием ставила в нём крестики. После самой важной вещи – дневника – в списке значилось Наташкино письмо. Его было категорически запрещено читать до того, как тронется поезд, о чём предупреждали надписи на конверте – «very important» и «ни в коем случае не читать до поезда!!!» Полине, конечно, не терпелось узнать, что в письме. Оно должно было содержать отчёт о дне рождения Андроида. Полина даже посмотрела послание на свет, надеясь хоть что-нибудь разглядеть. Но, увы, Наташка, как обычно, сунула в конверт гармошкой лист миллиметровки (на даче был неиссякаемый запас розовой миллиметровки, служившей для разных целей, от заворачивания бутербродов до разжигания костра). Полина вздохнула и сунула письмо в рюкзак. Подумать только, она теперь целых две недели не сможет связаться с Наташкой. А за это время такое может произойти! Например, встреча судьбоносная.

На радио началась песня из фильма «Цвет ночи». Полина прибавила звук, схватила авторучку с деревянной кошачьей головой – микрофон – и вскочила на стул. Лишь так можно было отразиться в зеркале во весь рост. За сборами она совсем забыла про новую стрижку. Никто ещё не видел, как Полина подстриглась. Коротко-коротко, под мальчика. И сделала то, о чём мечтала почти полгода, – осветлила несколько прядок на макушке. Полина радовалась своей причёске, и вместе с ней радовались тысячи её фанатов, они были в восторге от нового имиджа Полины, которая пела, протягивая к ним руки: «Бат ю хайд бихайнд зе кала ов зе наАААйт!»

В тот самый миг, когда в зале был готов разразиться шквал аплодисментов, открылась дверь. В комнату заглянула бабушка и возопила:

– Полечка! Что ты с собой сделала?

Фанаты застыли с воздетыми руками. Полина не успела превратить микрофон в ручку, и поэтому ответила прямо в него:

– По-моему, мне идёт.

– А мать тебе разрешила? Когда ты успела?

– Сегодня. В Казахстане жарища, так что эта стрижка – оптимальный вариант. А маме я сделаю сюрприз, – Полина слезла со стула.

– Кондратий её хватит от такого сюрприза. Теперь захочешь косы, будешь сто лет растить.

– Бабуля, какие косы? Я косы с третьего класса не ношу!

– Что ты споришь? Упрямая как осёл. Спросила бы умных людей, прежде чем стричься.

– Умные люди бы сказали, что надо заплетать на голове «баранку».

– Иди руки мой, – буркнула бабушка и ушла.

Полина скорчила зеркалу рожу. Настроение было испорчено. Волосы, как говорится, не уши, отрастут. Конечно, ждать придётся долго. Но она же никуда не торопится. К тому же через месяц они будут длиннее. А может, зря подстриглась? Ну вот, вечно бабушка всё портит!

За ужином Полина угрюмо молчала, демонстративно смотрела в окно и даже отказалась от беляшей. Правда, тут же раскаялась (бабушка вчера до поздней ночи на кухне возилась) и всё-таки съела один, сочный и ароматный. Бабушка время от времени на неё поглядывала, качала головой и хмурилась. И даже пробормотала что-то насчёт палаты ума. Полина быстро поела и убежала собираться дальше. Но перспектива поездки с бабушкой вдруг показалась не такой радужной, как утром. Лучше всего, конечно, путешествовать с мамой. Но театр, где мама работает помрежем (в детстве Полина была уверена, что помреж помогает резать, и недоумевала, как можно заниматься этим целый день), укатил за границу на гастроли до конца августа. Если бабушка не выдаст, до тех пор мама останется в неведении относительно утраченной шевелюры.

Далее по списку были плеер и кассеты, без них никуда, жаль, нельзя взять всю коллекцию, ведь глупо рассчитывать, что цивилизация дошла до Казахстана и там слушают нормальную музыку. Какая там вообще музыка, интересно? Полине представились казахи в шёлковых халатах и войлочных тапочках, тренькающие на домбре. Домбру она видела на советской почтовой марке серии «Музыкальные инструменты», никогда не слышала, как эта штука звучит, но была уверена, что именно тренькает.

Полина выбрала пару записанных с радио сборников, кассету Мадонны, саундтрек к «Твин Пикс»1 и, конечно же, любимую Уитни Хьюстон. Потом положила фотоаппарат и плёнку. Наверняка половина кадров пропадёт зря: будет много желающих сняться за уставленным салатами и бутылками столом, а потом, по возвращении домой, окажется, что Полина везде с закрытыми глазами, пять кадров занимает розовый палец какого-нибудь мужа бабушкиной пятиюродной сестры, и все будут требовать, чтобы им прислали фотографии на память. Лосьон и крем, расческа (хорошо, что подстриглась, теперь не надо тащить с собой тонну заколок и резинок), шампунь, так-с, а где же новый суперсарафан? Ау?! Сарафан, а не ужасное платье, подаренное бабушкиной подругой, по мнению которой пятнадцатилетней девушке следует носить серый мешок. Никто, вы слышите, никто не заставит её снова показаться людям в таком виде!

А вот и сарафан. Полина не удержалась от соблазна покрасоваться перед зеркалом и натянула обновку прямо поверх футболки. Сарафан был тёмно-зелёный, со шнуровкой на… как это называется, корсаже или лифе… короче, на животе, с потрясающим перламутровым мини-воланом, который, если покрутиться, отлично ложился на воздух, но главное, главное – с заклёпками на лямках! Чудесный наряд мама привезла из Парижа. Найдётся ли в захолустном городе У. хоть одна живая душа, способная оценить оригинальный фасон? Полина сняла парижскую модель и положила на джинсовые шорты со специально вырезанными дырками. Когда бабушка узнает, что шорты всё-таки приехали, будет уже поздно.

В чемодан и рюкзак отправились также пять шариковых ручек, темные очки (хотя Наташка и считала, что Полина в них похожа на Терминатора), новый синий в розовых ромбиках купальник, измождённый плюшевый бегемот по имени Заглот, маникюрный набор с настоящей алмазной пилочкой, кулончик «Инь-Ян», футболка с надписью Kiss me (ещё одна деталь гардероба, осуждённая бабушкой), а также фотоальбом. Последний, прежде чем протиснуться между дневником и плейером, ненадолго задержался у Полины в руках, но она устояла перед искушением открыть его, потому что это вызвало бы грустные мысли. В альбоме жили Кевин Костнер, звезда голливудская, и Лёша Локтюхов, одноклассник Полины. От соседства никто из них, как ни странно, не проигрывал.

Утомленная сборами, Полина поспешила в кровать. Она знала, что долго не сможет заснуть, как это всегда бывало перед отъездом. Сердце колотилось от приятного волнения, словно накануне дня рождения. Полина включила плеер, и голос Уитни Хьюстон2 обволок её с ног до головы. Она представила, что едет в поезде под бесконечный стук колёс. Что ждет её там, в неизвестном городе У.?

***

– Полюша, ты зубную щётку взяла?

Заядлых домоседов выдаёт отсутствие безусловного рефлекса на отъезд – мысли проверить, не осталась ли зубная щётка коротать одинокие дни в ванной. У бабушек, правда, этот рефлекс присутствует независимо от количества совершённых ими путешествий. Полина сунула щётку в карман рюкзака. Она уезжала из дома надолго всего в третий раз.

И вот наступил этот момент – НАЧАЛО путешествия. Бабушка «на дорожку» села в кресло, а Полина – на свой чемодан. Никто точно не знает, сколько следует сидеть «на дорожку» и как это влияет на благосклонность путеводных звёзд, но всем известно, что надо сидеть молча. Пока длились эти ритуальные секунды, Полина постукивала ногой от нетерпения.

Через несколько минут они с бабушкой уже ехали в такси, которое мчало их на Московский вокзал. Дневной поезд должен был доставить их в столицу, откуда вечером отходил состав до У. Полина, глядя в окно, мысленно прощалась с городом. Когда она вернётся, на тёмно-зелёных деревьях уже покажутся золотистые пряди. С каждой секундой она удалялась от своего дома, думая о том, что эта поездка в такси – уже маленькая часть её приключений. Ведь приключения обязательно будут! Солнце вышло из-за облаков – добрый знак. Конечно, в качестве пункта назначения Полина предпочла бы уютный отель недалеко от Монмартра, а не дом родственников, которых она знала только по фотографиям да звонкам на Новый год и в день рождения. Но можно утешиться тем, что на свете полно людей, которые всю жизнь проводят там, где им довелось родиться, и положение их незавидно! Ведь они никогда не испытают сладкого восторга от сознания того, что через два дня будут совсем в другом месте.

Приехали они, конечно же, рано, потому что бабушка очень боялась опоздать.

– Молодой человек, не будете ли вы так любезны?.. У нас чемоданы тяжёлые, – с чарующей улыбкой обратилась она к водителю. Полина мысленно поспорила сама с собой на щелбан, что тот не сможет отказать. Бабушка обладала чудесной способностью заставлять людей делать то, что ей нужно. Водитель, который значительно уступал бабушке в габаритах, посмотрел на неё довольно хмуро, но чарующая улыбка не дрогнула.

– Куда нести? – спросил он, и Полина влепила себе щелбан.

– Будьте добры ко входу, если можно. Как замечательно, что у нас ещё остались настоящие мужчины. Поля, пакеты!

И под предводительством бабушки они проследовали к вокзалу. Там настоящий мужчина получил за все свои услуги скромную плату вместе с новой порцией дифирамбов, после чего наверняка почувствовал себя рыцарем Поднесенного Чемодана и на обратном пути упивался собственным благородством.

Вокзал гудел. Двери, ведущие на платформу, постоянно распахивались, чтобы впустить или выпустить тех, кто приезжал, уезжал, встречал, провожал… Полина оставила бабушку в зале ожидания, а сама отправилась искать чтиво в дорогу. Покупка книг, специально предназначенных для прочтения на пути из пункта А в пункт Б, доставляла ей особое удовольствие, как, впрочем, и приобретение дорожных сумок, соломенных шляп, крема для загара – всего, что непременно должно пригодиться в путешествии.

У книжного лотка курила продавщица с шиньоном цвета пепла, слетевшего на глянцевые обложки. Под ними жгучие брюнетки обнимали графов, чья флегматичная внешность скрывала вулканы страстей. Хрупкие блондинки засыпали в объятиях доблестных капитанов, говоривших «пустяки, царапина» в ответ на удар шпагой. Миллионеры, страдавшие в детстве от недостатка нежности, обретали счастье со скромными горничными. Заканчивались все эти истории одинаковым «да» перед алтарём и… А что там бывает дальше, уже никому не интересно.

Полина купила роман под названием «Грёзы любви». Дома, на лестничной площадке, уже пылилась пухлая стопка подобных книжонок. После десятой она поклялась себе больше их не покупать, но на этот раз оправдание было веское: чтение в дороге помогает убить время, а лучшего орудия убийства, чем «Грёзы любви», не придумаешь.

Тут объявили поезд на Москву, и Полина побежала к бабушке, которая уже успела завести знакомство со странниками, желавшими прямо с вокзала отправиться в кабак. По неведомой причине они решили, что бабушка может посоветовать им подходящее заведение. К счастью, они не нашли в себе сил, чтобы двинуться дальше привокзального бара, иначе их утро пропало бы в поисках «чудного» кафе «Мимоза», закрывшегося семь лет назад.

Полина с бабушкой схватили вещи и поспешили на платформу.

***

Мальчик Петя оказался бы на последнем месте в рейтинге хороших попутчиков, если бы таковой существовал. Едва Полина устроилась на сиденье, как тут же получила по коленке ниндзя-черепашкой.

– Я не хочу, чтобы ты тут сидела, – заявил сосед, хмуро глядя на Полину мутно-зелёными глазёнками без ресниц.

– Почему? – удивилась она.

– Это место Рафаэля, – мальчик погрозил ей черепашкой, незаслуженно награждённой именем великого художника.

– Петя! Ты что?! Извинись сейчас же, – сказала сидевшая напротив женщина, чьи волосы были выжжены в парикмахерской до полного отсутствия цвета.

– Ничего страшного, – улыбнулась Полина.

Петя тоже так считал. Вместо извинений он взял нос Полины на мушку.

– Петя!

– Бдыш!

– Петя, дай сюда!

– Неа. Бдыш!

– Я что сказала! Дай сюда, а то я тебя оставлю на вокзале.

– А вот и не оставишь, а вот и не оставишь, а вот и не оставишь, не оставишь, бе-бе-бе…

– Петя, а Петя, маму надо слушаться, – решила вступить бабушка.

Петя посмотрел на неё исподлобья, но выстрелить не осмелился. Надувшись, он стал болтать ногами. Бабушка умела внушить робость. Даже водопроводчик, прибежавший требовать сатисфакции за ушибленную картофелиной голову (это был первый и последний раз, когда Полина кидалась корнеплодами с балкона), увидев бабушку, сник и начал извиняться за беспокойство. И, кажется, пришёл на следующий день чинить кран. Полина всегда удивлялась и немного завидовала этой способности влиять на людей. Дело вряд ли было только во внушительности – бабушка была женщиной крупной, из тех, что «коня на скаку остановят», – а скорее а силе, которую излучали её насмешливые серые глаза. Сила эта могла достаться в наследство от какой-нибудь безвестной пра-пра-прабабки, изгнанной из родной деревни за использование приворотного зелья. Или это просто была непоколебимая уверенность в собственной правоте. Полине больше нравилась первая версия.

Как только поезд тронулся, Полина достала из рюкзака Наташкино послание. В конверте, кроме письма, оказалась фотография: Полина, ещё не стриженная, с распущенными волосами до плеч, сидит на кровати, позади неё из-под подушки торчат Наташкины золотистые кудряшки, а с другой стороны болтаются Наташкины же ноги в красных шлёпанцах. Финал подушечного боя «Титанус против Циклопуса».

Развернув кусок миллиметровки, Полина загородилась им от Пети, который строил ей рожи, ничуть не пугаясь перспективы «остаться таким навсегда».

«Здравствуй, милая моя и дорогая Жан-Поль! Большое тебе спасибо за то, что не забываешь меня. Читая твоё письмо, я с трудом сдерживала смех, твоё неизменное чувство юмора подняло мне настроение. Не обессудь, что моё послание будет несуразное, просто у меня слишком много мыслей в голове, столько всего происходит, не знаю, с чего начать. Ты, конечно, ждёшь от меня горячих новостей про сама знаешь кого. А зря! Я решила, что моё письмо будет посвящено теме «Наташа-ударник». Я провожу столько времени на грядках, что скоро прорасту там сама (папе пришла в голову счастливая мысль расширить огород). Наверняка тебе также очень интересно будет узнать, как я езжу в магазин и мою посуду. Хе-хе-хе. Ну ладно, не буду тебя больше томить. На прошлой неделе случилось нечто очень важное. Мы с Андроидом гуляли до карьера, и по дороге зашли на наше место, помнишь, где мы всегда костер жжём. Думали, что там Вова-Ниндзя или Лаки (извини, я обещала тебе не говорить про него, хотя не понимаю, почему он так тебя взволновал, по-моему, урод редких кровей), но там никого не было. Мы сели на бревно, и тут он меня обнял за плечи и стал щекотать нос травинкой (мой нос, конечно, а не свой). Я смотрела на него и думала, что вот сейчас он меня поцелует. И точно. Жан-Поль, это так здорово! Ужасно приятно. Он сказал мне, что я хорошо целуюсь, наверное, не догадался, что это у меня в первый раз. «Пихаться языками» – помнишь это дурацкое выражение – с ним как-то само собой получается. Если бы это была единственная новость, которой я не могу не поделиться со своей дорогой подругой! Случилось такое, что я прямо не знаю, как моя голова это выдержит. На следующий день был его день рождения. Утром я пришла с поздравлениями, смотрю, во дворе стоит девушка, явно не с дачи, потому что местных я знаю всех. Выходит Андроид, расплывшись в мерзкой улыбочке. Я стою у забора, из-за куста жасмина меня не видно. И тут он обнимает ее, говорит: «Какие люди!» и тащит в дом. Жан-Поль, я там чуть не села в жасмин. Как выяснилось, это его «городская» девушка, однокурсница. И, представь себе, её тоже зовут Наташа!!! Причём она просит называть себя Натали, что по-моему очень глупо, французского в ней не больше, чем в почтальоне Печкине… Не знаю, серьёзно всё у них или нет, но вечером, когда мы пришли на наше место, отмечать, он, бедняжка, чувствовал себя так неудобно, старался казаться абсолютно равнодушным к нам обеим, я прямо видела, как он шарахается то от неё, то от меня, и притворяется, что ему очень весело. Я делала вид, будто мне плевать с высокой колокольни на всё это безобразие, и в расстройстве съела два шашлыка. Понимаешь, я вполне могла подставить его, даже мысль была на глазах у Натали поцеловать его. Но… видимо, я не так устроена, или просто ещё надеюсь на что-то… Хотя надеяться не стоит, потому что на кой мне нужен такой подлец? Ещё странно, что он был так удивлён её приездом. Неужели не позвал на день рождения? А она решила ему сюрприз сделать, приехав ни с того ни с сего, как в кино. Кстати, в кино такие затеи ничем хорошим не заканчиваются… И лучше, что она приехала, я ведь, честно говоря, уже подумала, что люблю его… Тут ещё есть некий Рома, который явно в мою сторону неровно дышит, так что я решила отомстить. Ну вот, мне, к сожалению, пора закругляться, папа принёс грибы, надо чистить. Больше всего меня расстраивает, что рядом нет тебя, и я не могу поплакаться в твою жилетку или хотя бы в футболку. И мы так долго не увидимся! Но ты, пожалуйста, не переживай, с твоей подругой всё будет хорошо, потому что где наша не пропадала. Не забывай меня, пожалуйста, и желаю тебе завести десять романов. Аста ла виста, бэби! Непобедимый Циклопус».

Полина сложила письмо и от злости стукнула себя по коленке. Бедная Наташка! Будь Полина там, уж она бы показала этому двуличному типу, как обижать её подругу! Она бы не постеснялась поднять за его здоровье стаканчик колы и сказать: «Давайте выпьем за Андрея – самого хитроумного парня на деревне, который умудряется встречаться с двумя девушками сразу. Нелегкое это дело!» Немая сцена. В горле у Андроида застревает кусок шашлыка, на заднем плане Натали, теряя сандалии, бежит собирать вещи. Можно было бы ещё выкрасть его любимую футболку Metallica и пришить к ней портрет Киркорова или проколоть шины на мопеде. Нет, это, конечно, по-детски… Если Наташка сделает какую-нибудь глупость, Полина в жизни себе не простит, что уехала.

Андроид Полине никогда не нравился. Потому что в упор её не замечал.

Каждое лето Полина приезжала к Наташке в посёлок Серебряный на пару дней – купаться, есть смородину, играть в бадминтон и разговаривать ночи напролёт. В этом году, в июне, она тоже прожила там пять дней, причём значительную часть времени они проводили с Андроидом и его друзьями. Хотя было весело, Полина почему-то с тоской вспоминала тихие вечера, когда они с Наташкой болтали ногами на краю карьера, ели глазированные сырки, перемывали кости одноклассникам и строили планы на будущее. После ужина Наташка всё время таскала её взад-вперёд по улице, каждый раз останавливаясь завязать шнурки под окнами Андроида. На третьем узле последний выплывал из дома с магнитофоном на плече, и они шли шататься по посёлку, по дороге обрастая Дэном, Серым, Вовой-Ниндзей, Крокодилом и Головой… Все они были страшно взрослые – семнадцати лет от роду, курили и пили пиво. Полине пиво не нравилось, от сигаретного дыма её тошнило, но зато ей нравился рыжий Лаки. К несчастью, он гулял с ними всего один раз, и прокатил Полину на «Яве».

От грустных мыслей её отвлекли контролёр и Петя, который готовился к шпионской карьере и потому до последнего скрывал, что билеты находятся у него. Пока мама Пети гремела в сумке чем-то, по звуку напоминавшим кости, он сидел с отсутствующим видом, а потом вдруг улыбнулся и сам протянул билеты контролёру.

– Ну что вы будете делать, а? Вот такой вырос сынок, весь в папочку, – начала мамаша Пети, вроде бы ни к кому не обращаясь, но было понятно, что она рассчитывает найти участливого слушателя в бабушке. И, конечно, не ошиблась в расчетах.

– Что это он у вас такой шалопай? – спросила бабушка.

– А вот спросите его! Сил моих нет! Учителям грубит, с другими мальчиками не дружит, собаку соседа подстриг. Собака-то чем тебе виновата? Ну что улыбаешься, горе луковое? Ремня просишь?

– У тебя нету ремня, у тебя юбка.

– Поговори мне ещё. А что будет, когда он вырастет? Я даже боюсь представить. Вам хорошо, у вас девочка, с ними-то никаких забот. Я тоже хотела девочку, а вышел вот… Петя.

«Неудивительно, что он такой, – подумала Полина. – Наверное, она по десять раз на дню говорит: “лучше бы ты был девочкой”».

– Витя мой в милиции работает, хулиганам спуску не дает, а этого приструнить никак не может. Мы когда с Витей расписывались, он такой рёв устроил, всю церемонию испортил. Ещё туфли мои белые, представьте себе, залил краской, еле оттёрли. Отец-то его нас бросил, знаете, как бывает… А Витя с ним занимается, игрушки дарит, в зоопарке вот были… Но он такой неблагодарный, ужас… Мы ездили в Питер к родителям Витиным, он свекрови сказал, что она ему никто и бабушкой он её называть не будет. И бутерброды с икрой за батарею запихал!

Пете, кажется, очень льстило, что его особа привлекает столько внимания. Полина надела наушники и лишила мамашу Пети права голоса. Выслушивать истории о деяниях маленького злодея ей совсем не хотелось. Полина смотрела, как мамаша двигает малиновыми губами, и думала о том, какая же свинья Андроид. Потом мысли, конечно, перескочили на Лёшку Локтюхова и незаметно вернулись в тот вечер, три месяца назад, когда он пригласил её танцевать. Она запрещала своей голове прокручивать заново этот клип, но голова часто не слушалась, и когда Полина спохватывалась, чтобы нажать кнопку stop, было уже невыносимо тошно…

…Дискотека почти кончилась, все уже порядком поднабрались, без пяти минут выпускник диджей Лимон ставил медляк за медляком. Лучше пытки не придумаешь, если никто не берёт за руку и не говорит «Пошли?» Полина смотрела, как Наташка кружится с Борькой Репиным, давно и безнадёжно в неё влюблённым, и ужасная зависть терзала ей душу. На прошлой дискотеке увалень Тёма Сигалов, который подтягивал их обеих по физике, вдруг пригласил Полину и, держась на пионерском расстоянии, пять минут вращал её по актовому залу. Кажется, им было взаимно наплевать друг на друга, потому что после танца ничего не последовало… В этот раз Тёма на неё и не взглянул, хотя к концу вечера даже он стал казаться ей достойным партнёром. Надежда, что кто-то ещё с ней потанцует, таяла с каждой песней. И вот Полина стояла, скрестив руки на груди, чувствуя, как горло начинает сжимать глупая обида от сознания того, что она – у стены, одна из тех несчастных, вынужденных делать вид, что им всё равно, отпускать колкости в адрес танцующих, говорить: «Ни за что бы не пошла с этим придурком», на самом деле думая: «Господи, почему он пригласил не меня?» Полина классно танцевала, на ней была новая джинсовая юбка и чёрный облегающий джемпер. Она казалась себе изящной парижанкой.

Парни кучками заходили в зал после распития пива или жуткой бодяги по имени «Красная шапочка», скапливались в углу, на сдвинутых скамейках, хохотали и орали друг другу в уши, и когда кто-то из них вставал, чтобы осчастливить одну из подпиравших стенку, остальные выли «Ооо!» и свистели. Он деланно смеялся, словно всё ещё оставаясь с ними, подходил к ней как-то бочком, вынимал руки из карманов, и только тут, кажется, замирал его идиотский смех; она с тихим торжеством говорила подруге: «Подержишь сумку?» – а потом они уже были только вдвоём посреди душного, шумного зала.

Когда из угла поднялся, пошатываясь, Лёшка, на которого она украдкой смотрела весь вечер, её сердце упало. Кого же он пригласит? Красавица Юлька Кипелова – кандидатка номер один – уже сверкала белоснежными зубками над плечом какого-то старшеклассника. Рыжая Мила Прохорова, чьей популярности способствовала профессия папы (банкир), тоже была занята. Полина видела, что Лёшка направляется в её сторону, но лишь когда он подошел и сказал «Потанцуем?», наконец поверила, что это ей не снится. А ведь снилось уже не раз.

Конечно, она и виду не подала, что это приглашение для неё жизненно важно, и так уверенно обняла его за шею, словно танцевала с мальчиками каждый день. Отныне она знала, что «Still loving you»– это их песня, и она всегда будет напоминать ей эти чудесные мгновения. Руки на её талии были очень твердыми, в глазах, смотревших куда-то мимо, плясали оранжевые огоньки светомузыки, она придвинулась поближе и почувствовала запах – смесь спирта, пота и почему-то бананов. Так приятно и в то же время тревожно ей не было ещё никогда. Сквозь чуть влажную футболку она чувствовала острые грани его лопаток.

Лёшка что-то сказал, но из-за надрывных скорпионских аккордов Полина не расслышала.

– Что? – переспросила она.

– Я говорю, прикольно двигаешься.

– Спасибо. Ты тоже.

Он усмехнулся. Полина совершенно не представляла, о чём с ним говорить, а молчать было нельзя, время утекало с каждой нотой. До этого они разговаривали всего три раза: «Где у нас химия? Дай мне, пожалуйста, конспект. Вообще-то здесь сидит моя сумка, если ты не заметила».

– Тебе эта песня нравится? – поинтересовалась она, придвигаясь поближе.

– Неа. Сопли.

– А-а… Угу. По-моему, ничего.

Пауза.

– Лимон сегодня что-то романтически настроен. Одни медляки ставит, – сказала она, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Лучше бы «Алису» или «ГО» врубил.

– Ага.

– Тебе что, нравится «Алиса»?

– Так, пара песен… – «Чёрт! Сейчас он спросит какие».

– Какие?

– Ну… Знаешь, я плохо запоминаю названия, – в памяти шёл процесс молниеносной обработки данных: по телевизору – обведённые чёрным глаза, кривая улыбка, чьи-то запястья в бинтах, визг складывается в слова, – кажется, «Красное на черном»!

– Да, это тема.

«Ура!»

– Я думал, ты попсу слушаешь.

– Я разную музыку люблю. По-моему, глупо быть фанатом только одной группы или стиля, зачем себя ограничивать?

– Просто надо различать, что настоящая музыка, а что дерьмо.

– Понятное дело, на концерт Алёны Апиной3 я бы не пошла.

– А на «Алису»?

– Приглашаешь? – «Ох! Зачем я спросила! Совсем с ума сошла!»

– Тебе не понравится. Правильная слишком.

Она посмотрела на него исподлобья, придвинулась поближе и, словно бы случайно коснувшись грудью, прошептала:

– С чего ты взял?

– Наблюдательность, Этажерка, – сказал он и расхохотался.

Словно хлестнул по лицу мокрым полотенцем.

– Ну, спасибо. Давай вспомним, как тебя обзывали в пятом классе.

– Что? Меня никак не обзывали.

– Да ладно! Не обзывали!

– Серьёзно, Колосова, я тебе так скажу, обзывают только таких, как ты…

«За что? Что я тебе сделала?!»

– Ты всегда оскорбляешь тех, с кем танцуешь? – её голос задрожал.

– Эээ… Не обижайся, не обижайся, Полька, – и он запустил руку ей под джемпер.

Она наконец поняла, что он совершенно пьян.

К счастью, песня кончилась. Лёшины пальцы успели добраться только до застежки бюстгальтера. В зал вошла географичка и включила свет, ничуть не заботясь о том, что, возможно, тем самым не дала вылететь чьему-то признанию, разорвала поцелуй, сбросила кого-то с небес на землю. Лёша выпустил Полину, даже не взглянув на неё. Она щурилась на свету, самая несчастная во всём зале, во всей школе, во всём мире!

Зачем он её пригласил? Она мучилась этим вопросом три месяца. Старалась как можно чаще попадаться ему на глаза, но он вёл себя так, будто ничего не было. А что, собственно, было? На следующей дискотеке, перед каникулами, на глазах у всего класса он целовался с Кипеловой. Полина рыдала в туалете, пришла зарёванная домой и позвонила маме на работу. Мама стала говорить, что через пару лет мужчины будут лежать у ног Полины штабелями, что все эти страдания несерьёзны, просто жажда впервые что-то испытать, а Полина ей не верила и рыдала ещё пуще. А из-за маминого спокойного голоса летело признание в любви – по трансляции из зрительного зала…

…Перед её глазами возникла зелёная пластмассовая морда. Петино «Банзай!» было слышно даже сквозь оптимистичные прыгалки Ace of Base.

«Откушу Рафаэлю голову», – подумала она и вышла в коридор.

Бабушка что-то говорила мамаше, и было видно, что у той уже не такой несчастный вид.

Полина прижалась лбом к стеклу. Мимо проносились овраги, заросшие иван-чаем, грядки до горизонта, домишки, где на окнах сушились панталоны, заборы, крашенные кем-то, кого давно уж нет, белоснежные кивающие козы, пруды в ресницах камышей, полосатые шлагбаумы, еловые леса без единого просвета, унылые блочные дома и снова иван-чай…

– Молодой человек, подвиньтесь, пожалуйста.

Полина повернулась. Женщина в длинном платье, похожем на ночную сорочку, обращалась явно к ней.

– Я не молодой человек, – обиженно сказала Полина.

– Ой! Извините, у вас причёска такая…

Полина подвинулась. Сорочка, колыхаясь, проплыла по коридору и дверях. «Молодой человек»! Где у вас глаза, тётя? Полина вздохнула. Она-то полагала, что с этой стрижкой стала выглядеть гораздо женственнее.

Кто-то дёрнул за куртку.

Этот кто-то уже успел ей порядком надоесть.

– Как тебя зовут? – спросил Петя.

– Полина.

– Я тебя запишу в свою чёрную промокашку.

– Да, интересно, за что мне такое счастье?

– Я думаю, что тебя надо наказать.

– Вот как? Интересно, а чем ты пишешь на чёрной промокашке? На ней же ничего не видно!

Петя задумался.

– У меня специальная ручка, – наконец ответил он, подняв вверх палец, словно маленький жрец грозного бога, перед которым Полина провинилась.

– С невидимыми чернилами, да?

– Да. У тебя такой нет.

– А мне она и не нужна. У меня нет чёрной промокашки. Я не такая злюка, как ты.

– Сама злюка, – прошипел он и вдруг вцепился ногтями ей в руку.

– Ты чего? – она дёрнулась, но маленькая клешня держала крепко.

– Я тебе сейчас руку сломаю, – заявил он так злобно, что Полине стало по-настоящему страшно.

– Думаешь, я не смогу тебя стукнуть, потому что ты младше? – она потянула руку к себе, глядя в холодные зелёные глазки.

– Только попробуй! Я вызову ниндзя-черпашек, они тебя схватят и выкинут в окно!

– Ну-ну.

Она расслабила мышцы, сделав вид, что сдалась, а потом неожиданно дёрнула руку. Петя отлетел на полметра. Полина показала ему язык и демонстративно отвернулась к другому окну. Провода бежали за поездом, весело прыгая вверх-вниз, в ритм её сердца, которое почему-то колотилось очень быстро. Неужели она действительно испугалась этого малявки?

Послышался странный звук – словно чихала маленькая собачка. Полина повернулась. Мальчик уткнулся лицом в занавеску, на его светлой голове вздрагивал хохолок. Слёзы? Меньше всего она ожидала этого от маленького чудовища. Чувствуя себя очень неловко, Полина подошла и осторожно положила руку на Петино худое плечо. Он вскинул голову. В глазах, ставших ещё меньше, горела такая ненависть, что Полина отступила на шаг. Петя шмыгнул носом и просипел:

– Расскажешь – убью.

Полина вдруг отчетливо представила себе, как Петя прижимается лбом к двери, за которой его отец молча собирает вещи, иногда останавливаясь, чтобы отклеить от себя бьющуюся в истерике мамашу. Бац! Грохнула об пол бутылка с корабликом внутри – сувенир из эпохи недолгого счастья – и осколки брызнули в дверную щель. Мамаша всё визжала, а тот, тот не произнёс ни слова. Перед уходом притянул к себе Петю, такого же угрюмого и непроницаемого. Бедный Петя, как, должно быть, неприятно вставать по утрам, зная, что тебя никто-никто не любит. Надо было сказать ему что-нибудь простое и дружеское, но говорить так – редкий дар, которым она, увы, не обладала. И понять его не могла: родители развелись, когда ей было три года, отец жил в другом городе с новой семьёй, и Полина вспоминала о его существовании лишь по праздникам, когда от него приходили открытки, всегда одинаковые: «Учись хорошо, слушайся маму, желаю успехов». Никогда – «Дорогая доченька», только «Полина». В детстве она ломала голову над тем, зачем вообще нужен отец, когда есть мама и бабушка. Пришла к выводу, что не нужен. Просверлить дырку или подвинуть сервант можно всегда попросить соседа. Мама говорила, что свою главную функцию отец выполнил – подарил ей Полину…

Петя дождался, пока высохнут слёзы, и вернулся на своё место. Когда Полина отважилась вернуться, он спал, прижав к себе Рафаэля.

– Что ты так долго? – спросила бабушка.

– Надоело сидеть, – ответила Полина и посмотрела на мамашу Пети.

Углубившись в «Калейдоскоп», та довольно жевала булку с маком. Петя так и проспал до самой Москвы, чем несказанно осчастливил всех попутчиков.

***

Московское небо, по обыкновению, казалось выше и ярче петербургского, но любоваться им не было времени: поезд в город У. отходил через пятнадцать минут. Перрон Казанского вокзала заливало море «бычков», раздавленных пластиковых бутылок и пивных пробок. Бабушка грудью пробивала дорогу в толпе, Полина тащила за ней на поводке чемодан, громыхавший об асфальт, и очень гордилась собственной мощью. Однако привокзальные паразиты этого во внимание не принимали, со всех сторон атакуя Полину предложениями помочь. Один, кривой, с жидкой рыжей бороденкой, не отставал дольше всех, бежал за ними и бубнил: «Девушка, поднесу чемоданчик», не обращая внимания на «Спасибо, я сама». Наконец, уже у вагона, он плюнул и сказал: