Гетеротопля. Ресентиментальный роман

Пролог

ЧЕТВЕРТЫЙ КВАРТИЛЬ 2019 – 2020 УЧЕБНОГО ГОДА

– Что вы делали ночью в студенческом общежитии, Алексей Вячеславович?

Задавая вопрос, Мартин, исполняющий обязанности директора «Осколка» прятал глаза, перебирая бумажки. Непонятно, зачем он это делал. Искомая кляуза лежала отдельно. Свеколкин узнал свое мотивационное письмо, несколько эссе еще времен «Стратбдений», и даже исчерканный протокол мозгового штурма оттуда же, писаный его же, Свеколкинской, рукой. Досье, значит.

– Алексей Вячеславович! Вы не ответили!

Как тут ответить? Разве что сделать вид, что вопрос понят буквально. И рассказать от начала до конца, что же он делал ночью в студенческом общежитии.

ТРЕТИЙ КВАРТИЛЬ 2019 – 2020 УЧЕБНОГО ГОДА

Конечно же, ночью. Когда же еще. Днем пройти в общежитие, закрытое на карантин, дохлый номер. А ночью вахтеры дрыхнут, проблема только в том, что двери закрыты. Но ведь есть еще окна.

Проштудировав мемы в студенческой группе «Вконтакте», Свеколкин нашел искомый намек: обитатели общаги действительно открывали на ночь некое окно на первом этаже. Можно догадаться, что оно вне поля зрения каменды – так студенты называют всех представителей хозяйственной власти, независимо от статуса.

Задерживаясь по вечерам в универе, Свеколкин не раз видел, как тщательно вахтеры все проверяют, особенно как раз окна первого этажа. В общежитии же сейчас бдительность еще выше, и студенты, видимо, как-то эту бдительность обманывают. Сколько их осталось в городе? Ходят ли к ним запрещенные гости? Наверное, ходят, и еще чаще, чем до карантина – решил Свеколкин. Ведь если сейчас вахтеры усилили режим, то и студенты усилили сопротивление. Решил сделать так: один вечер посвятить тому, чтобы вычислить студенческий лаз, а на следующую ночь уже идти, тщательно все спланировав.

Свеколкин во времена студенчества жил с родителями и в общежития заходил лишь пару раз, но эти визиты почти полностью стерлись из памяти. В любом случае, нужно узнать, в каких комнатах или хотя бы на каком этаже живут осколковские студенты. Наудачу сунулся в аид – универскую систему Администрирования и Документооборота. Поискал по ключевым. Повезло. Нашлось сразу два документа с приложенными планами – про пожарную безопасность и про ремонт, а также приказы о заселении с указанием комнат. Планы Свеколкин увеличил, распечатал и обвел ярким маркером все важные локации, чтобы разглядеть при любом освещении, номера искомых комнат отметил крестами. Попытался запомнить – как уж смог, фотографической памяти бог не дал.

Слежку стоило начать, как только начнет темнеть, ведь вряд ли кто-то полезет в общагу при свете дня. Но не удержался, решил присмотреть заранее позицию для наблюдений. Удобнее всего общага просматривалась бы из кафе, но кафе закрыты. И тут Свеколкин пожалел, что не водит машину. Тогда бы просто припарковался да сидел в тепле и с музыкой. В принципе, наверное, можно вызвать такси и попросить постоять. Немного боязно: а вдруг таксист заразный. Масок они не носят, видимо, принципиально. Да еще трепаться будет, отвлекать. В конце концов, Свеколкин решил просто подойти к общежитию, а там действовать по обстоятельствам.

Обстоятельства благоприятствовали. В скверике соседней поликлиники обнаружилась скамеечка, скрытая от общежития кустами. Но общагу сквозь кусты видно, и можно даже попробовать использовать театральный бинокль, который в лучших шпионских традициях прихвачен с собой. Не решился, сделал вид, что уткнулся в телефон, хотя ломать комедию и не для кого. Разве что кто-то еще тут играет в шпиона и подглядывает из окна поликлиники через щелочку между белыми шторками на окнах.

За все время по улице прошли два человека. Когда пройдет третий, уйду, – решил Свеколкин, вставая с холодной скамейки. И почти сразу же из-за поворота вышли двое. Похожи на студентов, повышает шансы.

Да! Сразу идет к окну! Из окна кто-то высунулся и что-то забрал. Понятно что. Бухло. Захотелось обратно в молодость.

Теперь нужно дождаться момента, когда загорится свет в окнах, тогда станет понятно, какие комнаты пустуют. Свеколкин решил пойти в маленький продуктовый, где по докарантинной моде хозяева поставили кофемашину, варили кофе на вынос. Как бы невзначай в магазьке стоял и высокий столик, как в советских кафетериях.

К счастью, кофе варился, как в мирное время, и столик не убрали. Только он занят. И, похоже, теми самыми студентами, что передавали в общагу алкоголь. Свеколкин взял себе кофе, пристроился сбоку. На вопиющее нарушение всех карантинных норм продавщица никак не отреагировала. Видимо, в виду позднего времени контролирующих органов не боялась.

Студенты не осколковские, препода в незваном соседе не признали, разговор не прервали. Наоборот, как будто пытаясь отпугнуть чужого дядьку, несли похабщину, вычисляя, кто из девчонок напьется сильнее нынешней ночью. Значит да, на точке намечается сабантуй и откладывать поход не стоит. Этой ночью чужой праздношатающийся вызовет меньше подозрений у обитателей. А на случай столкновения со своими студентами есть маска и шапка.

К общежитию Свеколкин вернулся как раз к тому моменту, когда зажглись окна. Пустовало, судя по всему, больше половины комнат. Видимо, те студенты, кого не загребли в обсерватор, метнулись по домам, едва заслышав про дистант. Свеколкин украдкой сфотографировал горящие окна. Сопоставит их с планом он уже дома. Там он отогреется, еще раз все обдумает за чаем, настроится. А потом станет тайным гостем на этом празднике жизни.

Идея лезть в окно, красться в темноте, рыться в чужих вещах и улепетывать с места правонарушения глубоко претила Свеколкину. Тем не менее, в окно он залез и в темноте к закутку под лестницей прокрался. Откуда-то сверху доносился смех. Интересно, слышат ли вахтеры? Видимо, нет. Иначе давно бы уже явились разгонять. Спят? Или как раз сейчас проснулись?

А вдруг там сейчас на смене Та Самая Вахтерша? Вот будет рада поймать Свеколкина! Он тогда, конечно, на нее не нажаловался, хоть и пообещал в сердцах, но вряд ли ТСВ оценит великодушие.

ПЕРВЫЙ КВАРТИЛЬ 2019 – 2020 УЧЕБНОГО ГОДА

Перед тем как стать для Свеколкина Той Самой Вахтершей Клавдия Васильна полчаса, не меньше, проорала на глупых студентов, норовящих протыриться под ленточки ограждения. Студенты чужие, из соседнего корпуса: рядом с универом ремонтируют дорогу, эти дурни и полезли через вверенное крыльцо. Смотреть на безобразие через камеру наблюдения никаких уже сил не осталось, – свалятся же и переломают ноги, всю жизнь потом маяться! Петрович, начальник; опять же, если увидит, будет вопить.

Пришлось выскочить на улицу. Даже куртку не накинула. К моменту, когда к ней подвалил очередной очкастый шибздик в дурацой кепке и в рюкзаке, надетом на длинное пальто – кто так ходит?! – у Клавдии уже немного побаливало горло. Вопрос, который задал очкарик, она уже устала слышать.

– А как тогда пройти? Вот там же тоже перегорожено?

– Так по песку? Вы что, разучились ходить по песку?

И что непонятного-то? Идешь себе по песку, не все по асфальту; обходишь корпус и поликлинику рядом с ним и заходишь с другой стороны. Конь в пальто уставился на песок под ногами, потом на Клавдию. Видимо, первый раз в жизни видел песок. Клавдия тоже уставилась в ответ. Староват для студента. А туда ж, молодится. Неприятная догадка тут же подтвердилась:

– У вас теперь служебная инструкция такая, хамить преподавателям?

– На вас не написано, что вы преподаватель!

– А студентам что, можно хамить? Ваш крик с остановки слышно. Мне придется написать на вас жалобу, Столярова Клавдия Васильевна!

Ишь ты, бейдж разглядел. Четыре глаза, похож на водолаза.

– Жалуйся! Сам-то.

И уже вдогонку удаляющейся спине припечатала, вложив в свой панч всю ненависть трудового народа к вшивой интеллигенции:

– Вторые очки надень!

ТРЕТИЙ КВАРТИЛЬ 2019 – 2020 УЧЕБНОГО ГОДА

Самая сложная часть плана – добыча ключей от пустующих комнат. Во всем университете ключи обычно висят на стенде за спиной вахтера, а значит, нужно либо дождаться, пока вахтер уйдет в обход или в туалет, либо, что гораздо опаснее, похитить их со стенда, когда вахтер закемарит. Свеколкин представил, как пытается снять ключ, как он падает спящей Клавдии на нос…. Оставалась еще надежда, что студенты делают закладки в каких-то местах общего пользования. Но если порошка там найти не удастся, придется идти в пещеру к спящему дракону.

Свеколкин подождал немного: вдруг вот сейчас, он услышит грозный рык. Все-таки пусть это будет мужской рык, чем вопли той Клавдии. Ни разу потом не пришлось встретиться, может ее под карантин как раз к общаге приставили? Нет, не может быть! В общагах своя коменда.

Ну и пусть рычит! Пока творится расправа, можно быстренько стибрить ключи, ну а коменда в карательной горячке либо вообще не заметит пропажи, либо подумает на студентов. Пойдет опять орать на них, и пока орет, может, удастся обстряпать дельце и ключи вернуть, размечтался Свеколкин. Хотя прекрасно знал, что стоит ему заслышать даже спокойный голос кого-либо взрослого «при исполнении», он немедленно умрет от разрыва сердца и позора.

Но нет, только смех, выкрики, повизгивание. Надо действовать. Хотя бы для начала поискать в общих помещениях.

Коридор от лестницы расходится в обе стороны. Справа горит лампочка. Слева темнота. Насколько помнилось по плану, в этой темноте таилась кухня, что-то хозяйственное, душ. Еще два туалета. Их нужно оставить на потом – в любой момент может кому-нибудь приспичить. В плане также указаны коворкинги – видимо, так теперь называются места, где делают домашку. Но там, наверное, компьютеры стоят, а значит, ночью может быть заперто. И все-таки надо проверить. Глаза привыкли, и Свеколкин решил двинуть в темный коридор.

Так. За одной дверью, кажется, кто-то играет в игрушку. За другой разговаривают. Кажется, мальчики. Наверное, они чаще употребляют порошок и хуже его прячут. Если это мужской этаж, то хорошо. Или больше нет отдельных мужcких и женских этажей? Свеколкин не знал. Когда вы уже уляжетесь! Впрочем, завтра им не нужно собираться в универ, дистант позволяет просыпаться прямо к паре.

Слабо запахло хлоркой и шампунем. Душевая близко. И, кажется, она пуста. Если повезет, что-то может найтись в шкафчиках раздевалки. А если нет, то нужно подождать, пока все уснут.

Поколебавшись, Свеколкин плотно закрыл дверь, включил свет и начал обыск. Шкафчик за шкафчиком. Где бы он спрятал сам? Наверное, в какой-нибудь щели. Шкафчики старые, щелей предостаточно. Вскоре Свеколкин заметил, что полки не прикручены к задней стенке, а просто положены на приколоченные к боковым стенкам палочки. Или у этих палочек есть какое-то специальное название? Свеколкин не разбирался в шкафчиках, но как филолог с трудом мирился с лакунами в словаре. Надо будет выяснить.

Скрип! Нашел время отвлекаться. Противные старые скрипучие полочки могут довести до обморока, с такими-то нервами. Надо по-другому. Открыл все дверцы шкафчиков. Присмотрелся. Да, есть! Одна полочка выдвинута!

Пакетик с порошком выглядит так, как Свеколкин его и представлял. Маленький, с зип-застежкой. Периодически он видел такие пустые пакетики в подъезде или даже просто на улице. Они в какой-то момент сменили пустые шприцы. Но вот только этот пакетик полный. И хотя Свеколкин продолжал тешить себя надеждой, что студенты просто играют и ничего запрещенного порошок не содержит, перед тем, как спрятать в карман,все-таки поколебался. Ну а вдруг все-таки…. И его задержат вместе вот с этим? А ведь ни разу в жизни, ни разу, ничего и никогда не пробовал. Ибо относился к любым запрещенным веществам сугубо отрицательно.

Выключил свет, стал прислушиваться, ждать, когда глаза снова привыкнут к темноте перед тем, как снова идти в коридор. Интересно, почему там темно? Студенты продолжают старую традицию выкручивания лампочек? Неужели им до сих пор не меняют их собственные, в комнатах? Наверное, здесь такая же бюрократия, как и везде в универе, студенты просто не хотят заполнять бумажки. Ну, ему-то темнота и на руку.

И тут свет снова включился. А потом снова выключился.

В те несколько секунд, когда свет горел, Свеколкин успел не только увидеть девушку в халате с полотенцем на плече и пакетом в руках, но и с ужасом, хоть и без полной уверенности, узнать свою студентку.

Заходить в душевую Настя (вот бы все-таки не Настя) не стала, пошла по коридору обратно. Быстро пошла. Можно сказать, побежала. Свеколкин так и стоял в темной душевой, не решаясь посмотреть вслед. Да и что там разглядишь в темноте. Она, точно она. Иначе бы так не реагировала. Или это просто потому, что увидела мужчину в женской душевой? Зачем ты, дурилка картонная, cнял маску? Девица бы, конечно, еще сильнее испугалась, но не узнала бы.

Надеть маску и уходить. Пока сюда не пришла толпа с факелами. Студентка, скорее всего, так же не уверена, как и он. И если больше никто его тут не опознает, то вряд ли будут последствия.

ЧЕТВЕРТЫЙ КВАРТИЛЬ 2019 – 2020 ГОДА

Свеколкин решился поднять глаза на Мартина.

Кажется, речь только о ночном визите в общежитие. То есть шить будут, максимум, домогательство к студентке. Приятного мало, но нервному Свеколкину в какой-то момент померещилось, что сейчас и убийцей назовут именно его.

Спокойно! Никто не знает, что это убийство. И даже сам Свеколкин не знает, убийство ли это. Главное сейчас не наговорить лишнего.

– Дайте мне хотя бы самому посмотреть, в чем меня обвиняют!

Свеколкин схватил бумажку со стола и попятился к двери. Надо сначала все тщательно изучить. Проанализировать. Рассказывать сейчас Мартину с самого начала, как говорили на его филфаке, «откуда есть пошла русская земля», нет смысла. Хотя в самой истории, наверное, можно найти смысл.

Глава 1. Доцент кродеться

ВТОРОЙ СЕМЕСТР 2018 – 2019 УЧЕБНОГО ГОДА.

Свеколкина разжаловали из доцентов в старшие преподаватели: спороли доцентские погоны, сломали указку над головой. На эту же самую голову разжалуемый доцент в это время, согласно вновь введенному ритуалу, крошил мел.

Все случилось, конечно, не совсем так. Но почти так.

Ритуал отлучения от доцентства производился в Белом зале во время апрельского заседания Ученого совета. Свеколкин сидел сбоку на стульчике и ждал, когда ученым советникам станет до него. Пока рассматривались другие, более важные вопросы, Свеколкин мусолил свои безнадежные бумаги, разглядывая в окно здание располагавшейся по соседству сельскохозяйственной академии. Вот где надо работать, пользу людям приносить. А он мало того, что филолог, так еще и доцент последние денечки.

В исходе выборов на должность доцента он к этому моменту уже не сомневался. Сейчас его не выберут, предложат с осени пойти в старшие преподы, и еще не факт, что он и в старшие-то пройдет. Публикациями не вышел. Не то чтоб совсем ничего не исследовал. Исследовал, еще и о-го-го что. Вместо того чтобы выбрать себе верную делянку, и, тщательно обработав клочок, послать за деньги оформленный согласно требованиям результат в какой-нибудь не сильно привередливый, но входящий в нужные списки научный журнал. Тем, кто подсуетился, даже мотивационное письмо писать не пришлось. А ему пришлось.

Мотивационное письмо доцента Свеколкина А. В.

«Тварь я дрожащая и что я умею» Печоночкина Диана, группа 266ФМ19а

Тварь я дрожащая, – начал печатать Свеколкин, – и что я умею. Сначала оформил как заголовок. Затем как эпиграф – курсивом. Начал писать внизу имя автора – Печоночкина Диана, группа 266ФМ19а, – да студентка проявила строптивость, славы не желала, под эпиграф подписью вставать отказывалась. Нажав для очистки совести пару раз на табулятор, доцент сначала стер имя автора, потом группу Печоночкиной, а потом и саму гениальную фразу, родившуюся, впрочем, случайно.

Диана, будущая интеллигентка в первом поколении, обучающаяся неведомому самому Свеколкину филологическому менеджменту, протупила в телефон, пока Свеколкин объяснял задание, и вместо анализа отрывка написала рассудительное сочинение о том, что, поскольку не умеет ничего, считает разумным оставаться дрожащей тварью. Самому Свеколкину ничего похожего не придумать, хоть плачь, хоть обкурись. Но плагиаторский порыв взять и списать студенческую работу Свеколкин подавил. Стер с белого вордовского документа все упоминания об откровениях Печоночкиной и начал заново.

«В кадровую комиссию… Свеколкина А.В., доцента… Эссе на тему «Мой вклад в программу «6 – 66».

В любой непонятной ситуации начинай с актуальности – напомнил себе Свеколкин. И начал: «актуальность демонизации высшего образования невозможно переоценить….» Стер, конечно. Рука сама потянулась к студенческому реферату, принесенному на проверку. Воровато глянув на первый абзац, доцент бодро застрекотал: «В наше время, когда скорость обмена информацией ускоряется… А биткоин падает, прибавил Свеколкин уже от себя. Но стер. Затем, контролируя себя с помощью зеркала, стер с лица еще и брезгливую гримасу. Затем весь свой неуместный креатив из текста. И вот она, победа: все-таки выцедил из себя положенный объем текста. Присовокупил к остальным бумагам, отправил.

Не помогло.

***

Не помог доценту и чистейший, пкак слеза, анализ мочи на наркотики. Его все равно не выбрали – вся процедура, включавшая путаные объяснения судьбы неопубликованных статей и несколько ритуальных унижений, заняла двадцать минут. После этого Свеколкин пережил еще несколько злоключений и добавочную порцию унижений. Но мы о них не узнаем, потому что это не так интересно.

По крайней мере не так интересно, как то, что Свеколкину сделали Предложение. Ему предложили пройти курс Обучения.

– Повышения квалификации?

– Не совсем, хотя сертификат мы вам, конечно, оформим, не волнуйтесь. Он вам понадобиться, если захотите сделать еще когда-нибудь попытку вернуться на свою прежнюю позицию. Но тех, кто успешно пройдет Первый уровень, а потом перейдет на Второй, а потом в Финал, ждет более интересное Продвижение… Если вам это, конечно, интересно…

Несмотря на отсутствие ипотеки и потомства, будущий бывший доцент уже давно ничем не интересовался из интереса. Однако интуиция ему подсказала, что на этот раз интерес – хотя бы вежливый – проявить следует. Чтобы не сделали хуже.

Курсы назначили на субботы. Формально это рабочий день для всех ППС. (В вузах так для краткости обозначают профессорско-преподавательский состав. Что логично, потому что патрульных и постовых обязанностей в жизни преподов не меньше, чем у гаишников). Фактически суббота без пар – это полувыходной. В этом семестре пар в субботнем расписании не стояло, о чем Свеколкин впервые пожалел. Пары – повод отмотаться.

Собираясь на утренние камлания, Свеколкин три раза завязал и развязал галстук, два раза поменял футболку на рубашку и обратно, а также вычистил на одну пару ботинок больше, чем требовалось. Переодевания затянулись, а желаемая пропорция формальности и неформальности так и не сложилась. Свеколкин и опоздал без особой там элегантной небрежности – просто прокрался в зал.

– Гуманитарии могут не расстраиваться, это всех касается…крадущийся Свеколкин и не расстраивался. Хотя и догадался по сползающим ухмылкам делегатов кафедры фотоники: только что прозвучала какая-то инвектива в сторону «лириков».

– Никто никогда не поручит ничего серьезного университетским…. пока ведущий – похоже, ровесник Свеколкина, но одетый стильнее-моднее-молодежнее, подбирал замену пришедшему на ум неприличному, по-видимому, слову, выражение его лица сменилось с саркастического на доверительное и даже заговорщицкое.

–…университетским ученым.

Свеколкин спрятался на заднем ряду за колонной, чтобы там, вперебивку с лентой фейсбука, усвоить главную мысль заезжего хипстера: смысл университетских исследований вовсе не в том, чтобы что-то открыть. Смысл – в том, что формальные показатели, отражающие количество и качество этих исследований, влияют на котировки вуза. То есть имеют символическую стоимость.

– Как биткоины? – высунулся эрудит с первого ряда.

– Именно! – похвалил хипстер. Как биткоины. Жжем массу энергии, а для чего?

– Ничего мы не жжем! Нам нечего жечь.

– Нам топлива не дают.

Шутили где-то на задних рядах, тихонько, между собой, но ведущий услышал и отреагировал:

– Началось профсоюзное собрание!

Впрочем, получилось у него это так, будто упрек адресовался как бы в пространство, а все сидящие в зале становились будто бы сообщниками.

Разглядывая тренера – профессиональные ужимки, длинный хвостик, морда отекшая, бывший ролевик, не иначе, переквалифицировавшийся в игротехники-тренеры, страдает алкоголизмом на почве постоянных разъездов – Свеколкин задумался о том, хотел ли бы он быть таким разъездным гуру на час.

Аудитория снова подхалимски захихикала.

– Не надо путать рутений с эсфириумом.

Шутка, прямо скажем, не на злобу дня, – утечка рутения произошла в соседнем Челябинске давненько, но видимо, оставлена в репертуаре как хорошо себе зарекомендовавшая на публике в этом регионе. Интересно, какой это по счету такой семинар у него…. Нет, пожалуй, Свеколкин не хочет такой судьбы. Если совсем погонят из преподов, он лучше – а кем бы он лучше? Тут как раз Свеколкину и остальным дали подходящее задание. На «целеполагание».

Задали визуализовать мечту. Свеколкин в задумчивости начал рисовать своего кота. Да, вот вам и цель, вот вам и полагание – стать свободным котиком. Гулять самому по себе. В далеком прошлом Свеколкинп даже сбегал один раз на вольные хлеба – из школы, куда попал после универа по распределения. Далеко не убежал, прибился с голодухи корректором газетки объявлений. Одумался, поступил в аспирантуру, стал выгрызать себе нагрузку одну десятую ставки за другой. Стал ассистентом, потом старшим преподом, защитился, выбрался в доценты к тридцати годам. Пять лет почивал на лаврах, расслабился. Кандидатская степень представлялась неразменным рублем, несгораемым сейфом, в котором хранилась судьба. И вдруг пришли они. Эффективные менеджеры

Медленно, последовательно и неотвратимо универ превращался в ферму из фильма «Куриный побег». С учетом яиц и отправкой непродуктивных на фарш.

– Не надо метафору, давайте схему! – покритиковал котика коуч-рокоуч, тараканьи усишки. От идеи нарисовать в отместку схему таракана Свеколкин отказался, напомнив себе: нельзя забывать о цели в процессе. Нарисовал что-то вроде лестницы, ведущей в небо. На первой ступеньке вывел ВАК. На второй – Scopus Q4. Через несколько ступенек – WOS Q1.

Все эти аббревиатуры обозначают уровни влиятельности академических журналов. «Ваковскими» называют журналы, входящие в список Высшей Аттестационной Комиссии. Формально это список журналов, в которых положено публиковать результаты исследований перед защитой диссертаций, однако эффективные менеджеры придумали количеством таких публикаций измерять продуктивность преподской научной работы. WOS – World of Science, как и Scopus, – это названия международных платформ, в которых не только хранятся публикации избранных, как правило, англоязычных, журналов, но и учитывается, на какую статью и журнал чаще ссылаются в других, таких же скопусовских, статьях. Журналы в базах в зависимости от цитирования разбиты по квартилям. Ваковских статей нужно много, а вот «скопусовской» или «восовской» хоть даже четвертого квартиля, хватило бы и одной. Но куда уж провинциальному доценту, который о существовании «воса» и «скопуса» узнал примерно тогда же, когда руководство выкатило новые требования – то есть аккурат перед выборами.

Ведь еще к прошлым выборам хватало публикаций, которые входили в РИНЦ – Российский индекс научного цитирования, созданный в пику иностранным научным базам. Статья из списка ВАК считалась достижением. А сейчас этот РИНЦ и не вспомнит никто, в «ваковских» журналах добрые-то люди публикуются не так чтобы охотно, приберегают свои жалкие открытия для журналов пожирнее. Обидно им там, наверное, в Высшей Аттестационной Комиссии, есть и повыше, как выясняется.

Нечего обижаться, в стране, понимаете ли, программа 6 – 66, или как ее там, российские вузы должны принести пользу отечественной индустрии и в то же время догнать и перегнать западные. Международные рейтинги вузов учитывают, в том числе, и публикации. И каждый должен снести свое яйцо в эту корзину, если не хочет стать куриной котлеткой.

У Свеколкина, вовремя не среагировавшего на перемену ветра, на выборы не хватило даже ваковских статей, а скопуса, даже захудалого четвертого квартиля, нет ни одного. Тем не менее, на самой высокой ступеньке, где-то около облаков, не без замирания сердца, Свеколкин нарисовал обложку журнала и написал на нем Philology. Теперь он знал и о нем, самой крутом журнале в его предметной области. Усмехнулся. Куда занесло. Редакторы таких журналов опусы провинциальных доцентов отправляют назад не то что, не передавая рецензентам, даже заголовок, он уверен, не читают. У них для отпинываний, наверное, есть специально обученные вежливые боты.

Тем временем объявили следующее задание: высмеять себя в стихах. Унижение, сказал тренер, стимулирует умственную деятельность. Поэтому полезно уметь в любой момент унизить себя самостоятельно.

Румяной зарею покрылся Свеколкин, – бодро сплагиатил Свеколкин старую дразнилку своего одноклассника. Одноклассник тогда попал в точку – краснел Свеколкин часто, особенно в детстве. Сейчас пореже все-таки…

В поисках рифмы обвел глазами других страдальцев, и она тут же пришла, хоть и нестрогая. Сорняки, ожидая прополки…

Румяной зарею покрылся Свеколкин

Дрожа, как сорняк в ожиданьи прополки…

Или лучше так:

Ноги восы, скопо тело, и едва прикрытый вак. Ринц смешнее. И едва прикрытый ринц… Не стыдися, будешь принц?

Свеколкин опять покосился на товарищей. Сарказм и вдохновение сменялись на их лицах озабоченностью. Наверное, их всех позаносило не туда. К счастью, на публику опусы читать не пришлось, обсуждали в парах, тренировали активное слушанье от противного. Напарнику требовалось демонстрировать пренебрежение. Свеколкин только порадовался, что в его бред никто не вникает, напарник, похоже, тоже.

Расходились по домам почему-то в приподнятом настроении. «С нами стыдно, зато весело», – подумал Свеколкин словами, прилипшими к нему где-то в соцсетях.

На следующий день всех разбили на группы и к каждой прикомандировали модератора. Оказалось, те странные люди, которые оggколачивались в помещении и заглядывали в рисунки, – тоже тренеры, пониже рангом. Свеколкинской группе досталась девица по имени Жанетта, по фамилии Хвостанцева. Имя девице шло – выпендрежница. Фамилия странно сочеталась с именем, но самой девице шла еще больше имени. Из одежды торчали какие-то ремки, из прически – крысиные хвостики, речь ее тоже, казалось, состояла из хвостов невысказанных фраз, а также из плохо скрытого хвастовства. Но все-таки это лучше кокроуча, и Свеколкин даже решил принять активное участие в работе группы, тем более, что Хвостанцева предупредила:

– Активными будут считаться те, кого я запомню.

Свеколкин сомневался, что бредившая непонятными словами девица вообще способна что-то запомнить, но на всякий случай старался: рисовал схемы вместо метафор (структуралист он или где?), в меру острил, в меру задумчиво хмурился, один раз даже выговорил, не совсем уверенно: шаго-продвижение. (Думал потом, что же напоминает это слово, и понял: снегоступы! Исконно-посконное, но не прижившееся название калош). Модераторка таки его запомнила, в следующую субботу опять запомнила, а когда курс для новичков закончился, рекомендовала на второй отборочный уровень.

***

На втором уровне все смотрелось серьезней. Эксперты – так теперь стали называть тех, кто ведет сессии, – не похожи на хиппи, скорее на бывших военных или даже шпионов. Никакой расслабленности и длинных волос. Подтянуты и в то же время достаточно взрослы.

Свеколкин хотел по сложившейся традиции опоздать, но всех предупредили: у людей, неспособных организовать свой тайминг, нет никаких перспектив. Какие перспективы у пришедших вовремя, не объяснили.

Свеколкин явился даже заранее, чтобы занять место за колонной, и из принципа какое-то время не слушал. До его сознания только изредка долетали сентенции вроде «Людей, которые готовы что-то менять в этой закосневшей среде, надо холить и лелеять». Свеколкин не против, пусть лелеют или хотя бы холят, но тут без шансов – он по определению, а возможно, даже по рождению, отнесен к касте закосневших.

Этот их эксперт как будто между прочим пытался поддеть аудиторию, то и дела роняя тонкие наблюдение о том, например, что всякая международная конференция – это ярмарка невольников.

– Ходят, общаются… Только колец в носу не хватает.

Аудитория, однако, поддеваться не спешила: мало кто здесь удостоился посетить хоть одну приличную забугорную конференцию, а кто и сподобился, ездил туда скорее туристом и уж никак не соискателем неведомых тенюров. Спасибо, разъяснили дуракам: тенюром называлась постоянная позиция в западном университете. До середины карьеры западный ученый бьется за место под солнцем каждый день, доказывает свою педагогическую и исследовательскую состоятельность. Но если получить тенюр… все. Никто никогда не сковырнет с насиженного места. У нас так все примерно и происходило, а теперь пришли вы, и даже профессора перед вами теперь выпрыгивают из штанов, – подумал Свеколкин, но вслух не сказал.

Сегодняшний говорун, Гапонов, самый матерыйв десанте, оригинальностью блистал не часто, в основном выдавал уже знакомый публике репертуар вроде «Не надо натягивать сову на глобус» или там «Слишком тонко для цирка».

Прячась за колонну и пытаясь читать, Свеколкин кое-как дотянул до кофе-брейка, а вот дальше всех заставили работать в группе. Там случилось ужасное, отчего захотелось тут же заявить о панической атаке и сбежать.

Поручили вести протокол.

Административная карьера Свеколкина в свое время оборвалась, едва начавшись, в тот момент, когда его включили в комиссию по самообследованию. Как самому лядащему, к тому же мужчине, задание дали легкое: составить список научных работ сотрудников. Скопировать научные работы из старых отчетов и вставить в специальную табличку, разнося добытые сведения по специальным колонкам.

Перенося строчки в таблицу, Свеколкин представлял себе ее изобретательницу. Как-то раз он прочитал, что ученики вспомогательных школ в большинстве своем предпочитают монотонную работу, поэтому на этой монотонности и однотипности построен там весь процесс обучения. Воображая себе девицу с высунутым от усердия языком, Свеколкин тут же понимал, что изобретение табличек, пусть и кривых, это какое-никакое творчество, а за малоумного ученика здесь держат его, доцента. Приятнее представлять себе несчастную тетку из учебного отдела, желающую впечатлить свою не более счастливую начальницу, которая желает впечатлить кого-то повыше и так до Росхренчегототамнадзора. Свеколкин знал, что канцелярские сотрудницы не обязательно несчастные и таблички изобретают скорее по инерции, но мысль о жалких созданиях, выжимающих себе кусочек креатива и власти, сама по себе утешала. Она как будто вычитала вознесшегося мыслью на высоту птичьего полета доцента из бюрократической пищевой цепочки.

Ту табличку с научными достижениями коллег, доставившую составителю, кроме всех прочих, немало ревнивых мук, тетки-методистки возвращали три раза. В первую итерацию они походили на снисходительных училок младших классов, во вторую – на раздраженных работниц паспортного стола, просидевших весь день на выдаче документов мигрантам. Третий раз сопровождался таким арктическим холодом, что Свеколкин предпочел тайно делегировать работу лаборантке, потратив на ее подкуп всю премию за участие в комиссии. С тех пор он зарекся входить в какие-либо коллегиальные органы, но больше и не звали.

– У меня бюрократический кретинизм! – честно сообщил группе Свеколкин.

– У всех кретинизм – ответила группа хором. Но он и не надеялся отвертеться, просто хотел смягчить свой грядущий позор.

Ну, вы сами этого хотели. Что получилось, то получилось.

ПРОТОКОЛ

мозгового штурма группы «Гуманитаристика»

Пчелина Е. О.: Предлагаю погуглить.

Баранов С.М.: Да, давайте. Что будем искать?

Вершинин С. С.: А какое задание?.

Григорьев М. Д.: Кажется, мы должны разработать гуманные методы оптимизации гуманитаристики.

Баранов С.М.: Давайте поймем, что мы все одинаково понимаем что понимаем что понимаем под гуманитаристикой

Пчелина Е. О.: Давайте погуглим гуглитаристику.

Кох О. В: Погуманитарим!

Баранов С.М. Да. И оптимизацию заодно.

Верш С. С. Гуманные методы тоже у всех разные.

Пчел:. А мы уверены, что нам сказали гуманные методы?

Григ: Да, мы могли не расслыш не.

Андреева В.Б. Ну вряд ли они уж так откровенно. Оптимизация ведь уже достаточно жесткое слово. Я хотела сказать, как филолог, что оно нуждается в смягчении. А в усилении не нуждается.

В. Да это шутка. А само задание…

Пче. Е. Здесь противоречие. Вся современная гуманитаристика – про гуманизацию. А оптимизация – это наоборот. Мы сейчас будем писать статьи про гуманизацию, чтобы повысить рейтинги этим… которые тут все дегуманизируют.

Работская Е. О. И еще словом социалочка обзываются! В нашем социально-гуманитарном кластере

Бар..: Мы теряем время. Алексей Вячеславович, вы записываете?

Свек..: Да, я все записал. Я быстро пишу. Но с ошибкамби

Вер.: Ха-ха. Да нас уволят всех. Работская, с тебя начнут.

Свек..: Мне сказали все записывать. Это я тоже записал.

Бар.: Зря.

Св: Зря я тоже записываю.

Верш:. Рекурсия какая-то.

Григ. Фрактал.

Барр:. Давайте не будем строить из себя физиков, не надо стеснятся того, что мы гуманитарии.

Раб Кажется рекурсия – это про математику.

Гр. Это про все.

Верш: Это мем такой просто.

Баран Через пять минут надо отсылать презентацию модератору.

В.: Давайте скачаем картинку про рекурсию и отправим. А там еще подумаем.

Б: Хоть это не записывайте, Алексеей Вя!

С. Записал. Мне положено все записывать.

Из протокола мы видим, что Свеколкина поначалу даже развлекала должность тролля-надзирателя, который все записывает в книжечку. Однако почти все, что записывал Свеколкин дальше, он зачеркивал, а потом, за неимением более годного материала, обратно подчеркивал пунктирной чертой. Иногда после этого он зачеркивал уже пунктирную черту – волнистой. Поэтому середина протокола для нашей истории утеряна – не подлежит расшифровке. Но последний листочек все-таки удалось расшифровать.

П. Так, давайте быстро. О чем с утра говорили?

Б. Междисциплинарность.

В. Надо намешать физиков и лириков, и заставить их учить биологов!

Б. Давайте посерьезнее! Еще про что с утра говорили?

А. Софт скиллз!

В. Это еще что?

П. Некогда объяснять. Допустим, пусть междисциплинарные группы работают над междисциплинарными проектами. И пусть они развивают у студентов софт скиллз!

Р. Разве софт скиллз развивается от междисциплинарности?

А. Скажем, что это наша гипотеза. И пусть критикуют, в первый раз, что ли.

Б.  А при чем тут гуманные методы и оптимизация?

А.Это будет островок гуманности в море оптимизма!

Б. Все, дедлайн. Свеколкин, давай протокол Пчелиной, пусть выступает.

П. Я не понимаю тут ничего, тут все перечеркано!

Б. Тогда пусть Свеколкин сам отдувается. Слайд кто-нибудь нарисовал?

В. Я нарисовал. С рекурсией!

Б. Вот иди со Свеколкиным, будешь за рекурсию пояснять. Потом протокол не забудьте сдать, требуют. Читать не будут, но требуют. Надо материальные доказательства, что мы тут на самом деле сидели, фигней страдали.

Отвыступавшись и получив положенную долю едкой критики, Свеколкин сдал свои марашки очередной очкастой умнице, которую наставники привезли с собой из Москвы. Сдал без стыда, но с облегчением. Уж теперь его точно признают тупым и отпустят. Эксперимент затянулся, а никаких плюшек за участие пока никому не выдали. Если не считать плюшки на кофе-брейке, конечно. Денечки до осенних выборов, после которых Свеколкин мог вылететь из университета навсегда, истекали, а он тратил субботу за субботой на эту вот ерунду. Вместо того, чтобы писать себе ваковские статейки, а то и гляди, пусть Высшая Аттестационная Комиссия не обижается, скопусовские. Впрочем, прямо сейчас Свеколкин, утомленный обязанностями письмоводителя, даже рад перейти к самой идиотской части программы. Он готов прыгать в мешке, бегать с воображаемым студенческом мозгом в ложке, играть в статую любви на эффективный лад. Что угодно, но только без протокола.

***

На следующий день с утра снова лекция, из которой запомнился лишь момент, когда выступающий эксперт осадил кого-то невидимого за колонной. Захватчик насиженного Свеколкиным места, бездарно упуская возможность заняться своими делами, острил в ухо соседу, который непредусмотрительно торчал на виду.в

– У меня очень хороший шепотной слух, мне его проверяли, – сказал эксперт (интересно в чем), намекая на какой-то мутный момент в своей биографии (а, понятно в чем. То есть, ничего не понятно).

Свеколкин почувствовал злорадство: нечего болтунам занимать стульчики, предназначенные для любителей тихо мышковаться с планшетом.

После кофе-брейка развивали критическое мышление. Мысль о том, что его нужно зачем-то развивать, показалась новой. Весь жизненный опыт подсказывал Свеколкину обратное: от него, от критмыша, как выразился заезжий гуру, или от КМ, как обозначил он же на доске, происходили все беды. Опять рисовали какие-то схемы. Пытались «оглянуться и посмотреть на себя сзади». Свеколкин, даже не пытаясь представить, как это можно сделать, тупил и скучал.

Потом в группе критически обсуждали гуманитарную Академию.

– Ну, это такой пластиковый мир, где все на понтах критически анализируют пластиковый мир, где все на понтах, изощрялся кто-то молодой.

– Достаточно не путать Лакана с Латуром. Читать их уже не обязательно, – вторил товарищ постарше.

Группу, в которой Свеколкин развивал критмышцу, конечно, как обычно, разнесли в пух и прах: опять ничего не поняли, жаловались вместо того, чтобы мыслить, и тэдэ и тэпэ. Всех остальных чихвостили в том же духе. И всем этот разнос до лампочки – уже приступая к очередным упражнениям, все участники знали, что если их и похвалят, они все равно не поймут, за что. Периодически кого-то отчисляли, кто-то выпиливался сам, нарочно или по оплошности пропуская очередной дедлайн очередного глупого эссе. Людей вокруг становилось все меньше и меньше, их лица – роднее и роднее.

Свеколкин не старался, но и отказываться сам не собирался. Иногда вставлял некие многозначительные ремарки. Однажды, вдохновившись, написал за ночь за группу речь, ее ругали все эксперты за обилие метафор, но неожиданно похвалил Константин Щелоков, игравший в команде экспертов роль высоколобого интеллектуала. Его большой лоб, очки и гарвардская степень PhD (кандидат наук, по нашему, но круче, круче) сделали похвалу более весомой, чем критика остальных.

Нахождение в проекте давало его участникам некую призрачную «крышу» на рабочем месте – все унижения в игровой форме с лихвой компенсировалось снижением их интенсирности в реальной преподской действительности, которая продолжала тянуться, и тянулась до самого конца учебного года, когда всем оставшимся участникам игрищ сказали далеко и надолго не уезжать. Они так и встречались по выходным, в перерывах проектируя что-то стратегическое и эффективное. В конце июля все написали финальное эссе, и ушли наконец в настоящий отпуск.

***

Серьезные люди в секретном месте говорят о серьезном и секретном

– Юрист, геолог, археолог, физик… Кто еще?

– Почвовед. Специалисты по сфагистике, нумизматике, эпиграфик…

– Нафиг эпиграфик? Эпиграфы писать?

– Эпитафии. Задающим лишние вопросы.

– Философ еще нужен.

– Этот-то еще зачем.

– Для отвода глаз. Скажем, группа ищет философский камень.

– Бред

– Не бредовее всего остального.

– Как мы финансирование будем обосновывать? Нужно что-то посолиднее.

– Как обычно. Прорыв в области науки, повышение конкурентоспособности, междисциплинарность. Мы ж под 6 – 66 бюджет заводим?

– Тут у нас на учебе идею выдвинули. Типа создать междисциплинарные группы, пригласить ученых, и чтобы эти ученые учили талантливых студентов. Скажем, что внедрили их идею, будет естественно. Можно даже взять кого-то из них.

– Посмотри, кто там.

– Протокол подписал какой-то Свеколкин.

Глава 2. Факультативные дисциплины

Товарищи по играм и бдениям хвастались в чатике морскими видами и карьерными предложениями. Свеколкин же, боясь потратить лишний рубль, так и остался в городе, то рассылая резюме, то лихорадочно набрасывая статьи. Но в самом конце июля, уже морально готовый вновь, как в молодости, пойти учителем немецкого в школу на окраине, Свеколкин вдруг узнал, что он – единственный из всего забега, кого отобрали в новое, передовое подразделение. Наверное, потому, что я знаю языки, решил Свеколкин, на несколько раз перечитав свой оффер. Оффер!

Кроме него, единственного аборигена и единственного провинциала, а также отобранных по столичным универам перспективных выпускников аспирантур, в коллектив войдут иностранцы. На год прощайте конкурсы – просто так оформят переводом в доценты нового подразделения.

Директором шарашки назначен Константин Щелоков, самый симпатичный из всей набежавшей на вузик орды. Щелоков казался человекам, взявшим деньги у дьявола, чтобы служить богу. Создать классный маленький универ в универе, не хуже тех, что он, наверное, немало повидал в своей Америке.

Все складывалось на удивление хорошо. Свеколкин чувствовал себя так, что перепрыгнул пропасть и прямо на краю скалы, где приземлился, обнаружил цветущий сад.

***

Своих новых коллег Свеколкин увидел в середине августа на прогулочном кораблике. Welcome-party накануне первого рабочего дня. Философский пароход, подумал Свеколкин. И не ошибся. Философов оказалось еще больше, чем его коллег филологов. Кого-то из соотечественников Свеколкин даже заочно знал по тем журналам, которые считались у приличных людей нестыдными. И все они оказались моложе Свеколкина. Значительно моложе. Почти только из аспирантуры.

Палубную вечеринку Щелоков начал с того, что потребовал у всех называть себя только по имени – Константином. Идея, похоже, понравилась всем. Один лишь Свеколкин поймал себя на мысли, что такое сокращение дистанции добра не сулит. Чем плохо обращение Константин Андреевич? Сам бы тоже хотел остаться Алексеем Вячеславовичем, хотя бы в рабочей обстановке.

Впрочем, пока обстановка оставалась нерабочей. Алкоголь способствовал. И вот уже про всех становилось ясно в общих чертах. Француз Жан Клод верит в детерминизм и любит Толстого. Грустный – даже шуткам, над которыми все хохочут, улыбается как будто губами вниз – ирландец Джон изучает депрессию, никак не может ужиться с феминистками и леваками, оккупировавшими все европейские кафедры, с радостью поехал в Россию, о которой слышал, что это страна с традиционными ценностями. Московская социалогиня лево-феминистского толка Наташа наоборот, надеется на понимание в международном коллективе.

В ответ на попытки выяснить идеологическую принадлежность Свеколкина тот перевел стрелки на свою дочь феминистку.

– Какой волны? – уточнила Наташа.

– Четвертой, – брякнул наугад Свеколкин.

– Уже есть четвертая! – закатил глаза Джон.

Свеколкин пожал плечами и развел руками: при всем сочувствии женскому движению он вообще раньше и не подозревал о наличие каких-то там волн. Феминизм его дочери в период совместного проживания заключался в нежелании обсуждать с родственниками ее матримональные планы, что Свеколкина в целом устраивало. Он теперь тоже в ответ на раздражавшие его вопросы почти на автомате жал плечами и разводил руками – что поделаешь, феминистка. Может себе позволить в двадцать-то лет.

Кроме Щелокова на кораблике нашлось еще одно знакомое лицо – Жанетта Хвостанцева. Теперь советник директора. Свеколкин ей обрадовался, но Хвостанцева почему-то повела себя холодновато. Умеет так интонировать, Свеколкин еще на стратбдениях заметил, но не понимал, на чем, собственно, высокомерие основывается. Бывало, модерируя, Жанетта позволяла себе и взвизгнуть, даже в адрес профессорш – ну объяснили же уже на сто рядов, как можно не понимать простые методологические вещи. А сама всего-то бакалавр, закончила какой-то провинциальный педагогический вузик. Отсутствие чинопочитания Свеколкину даже импонировало, но исполнение коробило.

Катались на кораблике до темноты, успели, конечно, кое-что употребить. Поэтому, когда на следующий день совещание назначили на 12, коллектив ошибочно списал это на начальственное понимание. О том, что Щелоков – сова, они еще из ночных писем с пометкой ASUP, но это будет потом.

Для начала Щелоков (ну то есть Константин) предложил всем вместе посмотреть кино. Про футбол. Точнее, про футбольную команду, собранную по рекомендациям инвестиционного аналитика. Аналитик в фильме Money Ball чем-то смахивал на Щелокова – такой же очкастый, тоже из Гарварда. Только Константин высокий и худой. А тот умник из фильма пониже и потолще, и гарвардская степень у него всего лишь бакалаврская. Пухлявый очкарик из фильма проанализировал данные о том, как играли разные игроки, выбрал самых недооцененных на рынке и пришел с этим к тренеру. В конце фильма команда, конечно же, выиграла какой-то там самый престижный турнир.

– Ну, мы поняли намек. Мы сборище лохов, – резюмировала левая социологиня Наташа.

Щелоков – Константин, проигнорировав сарказм, подтвердил догадку: в команду взяли самых талантливых из самых неудачников и несколько самых неудачников из самых талантливых. Иностранцев отсортировали по резюме – выбрали дольше всех ищущих работу и из них выбрали тех, у кого лучше всего публикационный список. Не обязательно свежий, как сейчас требует любой вузовский работодатель, а вообще, без учета срока давности. При этом, объяснил Константин (как-то непривычно все же Свеколкину без отчества, а вот коллеги быстро сориентировались и еще начали Константина называть на ты – в ответ на его тыканье), преподаватели должны быть разными. Диверсити! Каждой твари по паре!

Прежде всего, парочка тех, кто в молодости подавал надежды. Француз Жан-Клод оказался философом и физиком в одном флаконе: смелые идеи, много цитирований в Гугл-Академии (еще одна пузомерка, но не такая престижная). И постдоки один за другим, в разных странах. Часики тикали, постоянного места все никак не находилось. Зато Щелоков предложил должность профессора и руководителя команды. В команду Жан-Клода (который для всех немедленно стал просто Жаном) также вошел антрополог Дэвид – когда-то блестяще начал, потом что-то пошло не так, все бросил, ушел в детские футбольные тренеры, затем вдруг опубликовал пару интересных статей на основе наблюдений за родительским сообществом детской спортивной команды. С таким перерывом ему вряд ли что-то светило, и статьи мало кто заметил. Но Щелоков заметил. И пригласил. За зарплату чуть-чуть выше провинциального детского футбольного тренера. Европейского, конечно.

Несколько местных леваков, учившихся за границей, взяли как будто кучкой гирек в противовес консервативному Джону. Возглавляет леваков Иван, чем-то смахивающий на Ленина. На фоне этой молодежи своей демонстративной буржуазностью выделяется искусствовед Роман. На первый взгляд, по-настоящему он озабочен только жратвой и комфортом, и ради этого выучился складно и солидно нести гуманитарный булшит. Оказалось, академик в третьем поколении – правда, достижения у Романа гораздо жиже чем у заслуженных дедушек-бабушек. Ну то есть не академик-академик, в смысле Академии наук. Просто академик.

Называть так всех причастных к университетской науке Свеколкин научился еще на отборочных игрищах. Ученые говорить нескромно и стремно. Ученые жопы запеченные. А академики, как это ни парадоксально – норм. Демократично. Хоть аспирант, хоть нобелевский лауреат – все академики, все братья.

Русские шутили, что их отправили сюда, «в провинцию у моря», на перевоспитание. Изрядно уже перевоспитанный Свеколкин, похоже, один догадывался, что это не шутка. Да, они должны быть дисциплинированными, как солдаты, продуктивными, как менеджеры Газпрома. И в то же время от них ждут успеха в западной академии, а значит – все, ну ладно, без Джона, остальные все, а не только наши уважаемые молодые русские марксисты, обязаны овладеть всем этим левацким гуманитарным жаргоном без которого, как цинично полагал Щелоков, успеха не видать.

Ну что ж. Концепция ясна и возражений не вызывает. В том, что он лох, Свеколкин и не сомневался. Сомневался только в возможности выиграть хоть какой-нибудь чемпионат. Но молодые приезжие коллеги Свеколкина, похоже, настроены противоположным образом. Посмотрим, подумал Свеколкин. Посмотрим. Вэйт, как говориться на языке, который для него теперь рабочий, энд си.

Оказаться внутри замкнутого мирка, напоминающую гуманитарную версию «Теории большого взрыва» все-таки круто, и Свеколкин наслаждался этим, хоть и чувствовал, что он в этой истории точно не Шелдон. Иногда Свеколкин понимал своих товарищей не больше, чем Пенни понимала своих соседей – теоретических физиков. Однако невозмутимости Пенни, умеющей спустить умников с небес на землю одной фразой, Свеколкин увы, не обладал.

До сентября всех так и эдак протестировали, поучили полезному и пустому, дали познакомиться и наспориться, а потом в ходе очередной серии игр с маловразумительными правилами, которые модераторствующая Хвостанцева сама никак не могла удержать в голове, в суматохе и путанице разделили на междисциплинарные группы. Например, одна исследовательская группа состояла из физика, философа, психолога и социолога. Все они должны исследовать «метасопротивление», что бы это ни значило. Свеколкин мог присоединиться к ним, но он никак не мог выбрать, что ему приличнее изучать как филологу: метасопротивление языка или сопротивление метаязыка.

В результате Свеколкина как идеологически нейтрального записали для баланса в группу к левакам, которая сначала называлась «Роль чего-то там в насильственном дискурсе». Не успел Свеколкин запомнить, роль чего он должен дискурсивно изнасиловать, как на первом же факультетском семинаре Щелоков потребовал это чего-то там изменить.

– Летс дестрой ит, – призвал подчиненных Щелоков.

Коллеги Свеколкина, находившиеся в самом разгаре рабочего медового месяца, бурно загенерировали новые названия для чего-то там насильственного. Свеколкин, изрядно изнуренный отборочными играми, предложил заменить насильственный на начальственный. Но его, как обычно, не услышали. Роль аборигена простая – носить юбку из папоротника.

Зарплата у Свеколкина оказалась самой маленькая в коллективе. Он это знал: несмотря на конфиденциальность, все свою, конечно же, озвучили, ворча и жалуясь. Тем не менее, по меркам российской высшей школы зарплату следовало назвать неплохой даже для москвичей, как бы они не делали вид, что снизошли и как бы ни обижались, что у иностранцев она еще выше.

***

Сегодня последний день. Для очистки совести Кирилл заглянул в списки поступающих. Все спокойно. Чуть спустился вниз, но продолжает болтаться в «проходной» серединке.

Бюджетных мест на химии в этом году оказалось меньше, чем ожидалось, и Кирилл, перестраховщик, в первую волну подал копии документов еще и на биологию и биоинформатику. Но перекладывать оригинал не пришлось. Место в списке выглядит прочно. Русский, конечно, подвел, оценка на грани провала. Но химия, по которой 98, компенсирует все.

От заглядывания на сайт универа каждый час все равно трудно удержаться.

Пообещал себе, что в следующий раз посмотрит на список за два часа до дедлайна по подаче оригиналов. За два часа он успеет переложиться, если что. Наверное, просто на биологию. Или биоинформатику? Подкинет монетку. Но нет, не придется, что за пораженческие мысли. Надо отвлечься. Поиграть в стрелялку? Настоящий способ забыть обо всем на свете только один. Вот они, пробирки, стоят, дожидаются. Однако сегодня Кирилл счел за благо отложить эксперимент – все-таки нервничал из-за рейтинга. Будет отвлекаться – напортачит. Просто начал уборку.

Давно пора стереть с приборов накопившуюся пыль. Комната Кирилла – целая лаборатория, не только химическая. Тут и микроскопы, и телескопы, и даже осциллограф. Компьютер с двумя экранами. Наполовину заработал сам, курьером. Но и родители, люди очень небогатые, никогда не отказывали, если речь шла об очередной «игрушке». Как повелось с детства, развивающей. Все игрушки Кирилла что-нибудь да развивали. За исключением компьютерных, конечно. Хотя и тут Кирилл умудрился извлечь пользу – родители подсказали в девять лет сервис Scratch, с этого началось самообучение программированию, так что в игрушки Кирилл не только играл, но и писать их мог.

Весь выпускной класс родители питчили биоинформатику. Но химия все-таки победила. Она побеждала всегда все мимолетные увлечения.

Несколько раз во время уборки Кирилл нарушал данное самому себе обещание и заглядывал в списки. То, что он видел там, тревожило. Фамилия упорно ехала вниз. Нет, он не будет перекладываться! Химия форева! Главное, он над чертой.

До последнего момента. Но буквально за минуту до дедлайна в списке появилась еще одна строчка. А строчка Кирилла опустилась вниз и оказалась ровно под чертой. И стоимость этой черты – сто тридцать тысяч рублей. Которые теперь еще нужно срочно найти. Не так уж много. Химия – одна из самых дешевых специальностей в универе, видимо, в связи с низкой популярностью. И родители, конечно, найдут эти деньги, хотя и нельзя сказать, что легко. Возьмут кредит, наверное. Но он обещал, что пройдет на бюджет. И упорно отказывался от занятий с репетитором по русскому. А ведь родители говорили – и они как всегда оказались правы! – что нужно хотя бы десять уроков, что за счет низкой базы он легко отыграет несколько баллов, а ведь в его случае даже один балл может стать решающим.

Именно так и вышло. Кириллу не хватило ровно одного балла.

В общем, родителей напрягать не стоит. Надо заработать. И за лето вполне можно успеть. Проблема только в том, что деньги надо искать срочно. Зря он так уверенно рассчитывал на бюджет, зря. Наверное, надо завести кредитку, заплатить с нее. А потом наняться куда-нибудь. Обидно идти в курьеры, когда он столько умеет и знает. Можно попробовать еще заработать программированием, но Кирилл не хотел сейчас занимать голову ничем посторонним.

Ему не раз намекали, что с его талантами в химии, да еще с домашней лабораторией, он мог бы за день зарабатывать, как инженер за месяц. В шутку, конечно. Кирилл отшучивался в ответ. Но на кое-какую идею эти шуточки его навели.

***

И вот оно наступило, первое сентября. И вот они, студенты. Их набрали из абитуриентов, поступавших на самые разные специальности университета и не добравших по баллу-другому на бюджетные места. Предложили учиться бесплатно, но уже за счет университета. На первый взгляд перваки как перваки. Как их отбирали, Свеколкин не вникал. Судя по тому, что первого сентября им тоже показали фильм Money Ball, примерно по тому же принципу, что и преподавателей.

За фильмом последовала речь, в которой тоже присутствовал спорт, на этот раз лыжный. Константин, которого и студентам вменено теперь называть исключительно по имени, пересказал баечку, позаимствованную у Серля. Есть два типа тренеров, говорил неведомый пока студентам лингвист и философ Серль. Первый тип подводит теорию про погоду, особенности лыжни. А другой тип, австрийский, – это неграмотные деревенщина, он просто все время кричит спортсменам «Шнеля, шнеля!». Вот поэтому, видимо, австрийцы всегда выигрывают, предполагал Серль. А мы, заключил Щелоков, в нашей школе совместим оба принципа.

Объясняя студентам, чему они научатся в его школе, Щелоков сказал, что вся гуманитаристика – это такая каптча «докажи, что ты не робот». В этой метафоре Свеколкин с возмущением узнал кусок собственного спича на Стратбдениях. Первым порыв – найти старые записи и сунуть Щелокову под нос — Свеколкин благоразумно погасил. Во-первых метафора-то лежит на поверхности, даже если и услышал ее Щелоков от Свеколкина, вряд ли присвоил сознательно, скорее всего забыл и родил заново. Во-вторых, в высшей школе все у друг друга тащат, а какой-то там доцент с овощной фамилией не какой-нибудь Серль, чтобы на него ссылаться. Пообещал себе в отместку украсть баечку про лыжи. Если не для университетского романа, который, как все университетские гуманитарии, мечтал когда-нибудь написать, то хоть для выступлений на конференциях. Промолчал.

Хотя в этот раз молчание далось сложнее, чем обычно. Чувствительность к заимствованиям, неудивительная для препода, поднаторевшего в ловле изворотливых студентов, имела для Свеколкина почти болезненный характер. Задолго до универа, еще в школе, он легко узнавал писателей по маленькому отрывку, а также мог распознать авторство любого своего одноклассника по кусочку сочинения. Выучив немецкий, Свеколкин обнаружил, что и здесь его чувствительность никуда не делась. Он чуял, где и чей отрывок, и успел опубликовать много смелых гипотез о текстов со спорным авторством в отечественных «мурзилках», как называли журналы, не особенно заботящиеся о прозрачности метода. Открытий Свеколкина, впрочем никто не заметил – даже редакторы журналов, где он печатался, похоже, не читали его статьи, а только сверяли с правилами оформления. Однако список печатных работ исправно пополнялся и это до поры всех устраивало. Пока начальство не замечтало о рейтингах, а соблазненные мотивирующими лозунгами доценты с профессорами – о мировом признании.

Но журналы мечты не удовлетворялись смутным «я так вижу». Нужен понятный метод, а для него – дорогой софт. Выпросить из жирного бюджета деньги на софт и наконец подтвердить свои интуитивные догадки и таки донести их до мировой науки – вот на что надеялся Свеколкин на новом месте, в «Осколке».

Осколком прозвали здание из стекла и бетона за обилие острых углов, а также имитацию проломов в стенах, закрытую стеклами – это здание, построенное еще в двухтысячных для одной модничающей корпорации, понравилось Щелокову за то, что «своим обликом символизировало концепцию креативного разрушения». Затем Осколком стали звать неформально все заведение. Официальное же название на русском – Факультет Академических Коллабораций, казалось слишком длинным, аббревиатура звучала неприлично. Поэтому Щелоков требовал называть заведение либо полным называнием на русском или английском или просто Факультет.

***

Когда не очень длинная история «Осколка» закончится, и не только Свеколкин, но и все остальные фэкульти захотят вспомнить что-нибудь светлое, связанное с этим странноватым местом, они будут вспоминать медовый месяц сентябрь. Как все знакомились, пили вместе на кухнях и по местным кабакам, пекли блины, планировали исследования, вели свои первые лекции и семинары. И потихонечку сплачивались не только между собой, но и против директора.

Началось с ерунды. Щелоков нанял стилистку.

Стилистка придумала образы для повседневного использования и конференций, их описание, вместе со списком рекомендованных брендов выдали фэкульти – так теперь назывался преподавательский состав Осколка. Фэкульти звучало лучше, чем ППС.

ДРЕСС-КОД ДЛЯ СОТРУДНИКОВ ФАК

Мальчики (Так и написано, мальчики!)

Для блондинов с голубыми глазами: футболка без рукавов с вырезом с необработанным краем, можно браслет с национальным колоритом. Рекомендуемая стрижка к этому образу – кудри.

Для остальных типов: рубашка со сложным узором поверх черной футболки либо однотонная рубашка поверх футболки с интеллектуальным принтом.

Свитер в катышках для ученых устарел! На территории школы запрещен!!!

Очки обязательны, только одобренные оправы!

Девочки (девочки, Карл!)

Можно иногда повторять образы мальчиков (смотри выше), однако не злоупотреблять. Полное копирование мужских образов для ученых женского пола устарело!!!

Оверсайз! Ассиметричный крой!! Необработанный край!!!

И еще пять страниц подробностей, картинок и восклицательных знаков плюс список «интеллектуальных» брендов, которые желательно покупать Фэкульти рекомендовалось иметь от трех до пяти комплектов, собранных на основе рекомендаций стилистки и утвержденных лично Щелоковым. При этом категорически не рекомендовалось выглядеть излишне озабоченными своим внешним видом. Образцами служили фотографии разных ученых, надерганные с сайтов университетов, на которых равнялся Факультет.

В утешение всем за счет заведения подобрали стильные оправы.

В фейсбучном чате фэкульти разгорелся пожар. И не только из-за мальчиков и девочек. Ну ладно, стилистка тупая, ей что официантов одевать, что академиков. Но Щелоков-то! Он что, тоже думает, что «мальчикам» обязательно выглядеть женственно а «девочкам» наоборот? (Джон). Опять гендер конструируют насильственно! (Наташа). И тэ дэ, и тэ пе. Вернее, and so on and so forth – в чате общались по английски.

Очки, правда, всем понравились. Носили охотно.

***

В принципе, Джон и так носил очки. С детства. Близорукость с годами усугублялась постоянным чтением, а в сорок дополнилась дальнозоркостью. К пятидесяти Джону пришлось совсем отказаться от линз, иначе невозможно читать. Очки тоже не решали всех проблем: чтобы разглядеть мелкий шрифт, их приходилось либо сдвигать на самый кончик носа либо снимать. А студенческие ридеры, видимо, экономя бумагу, напечатали самым мелким шрифтом из возможных. Так что Джону приходилось поднимать очки на лоб и буквально утыкаться в ридер носом.

В таком виде его и запечатлел какой-то злой мальчишка в очередном меме в студенческом сообществе FUCKУЛЬТатифф. Может, правда, это и девчонка. Мемы, как правило, засылались в сообщество анонимно.

Не то чтобы Джон обиделся. Даже перепостил мем в свой фейсбук, вдоволь позубоскалив в комментариях со своим саркастическим приятелем, чуть более удачливым филологом, которому не пришлось, по крайней мере, покидать родную Ирландию, а удалось устроиться в провинциальный колледж. Тем не менее, беседуя на семенаре со студентом, иногда не мог отогнать мыслишку – не ты ли, мой юный друг, у нас такой талантливый художник?

Не ты ли, Кирилл? Почему-то не хотелось, чтобы это оказался Кирилл. Не то чтобы тот проявлял какой-то интерес к курсу «Great Books». Он, как и все биологи-химики-айтишники, относился к навязанной «хумените» как к неизбежному злу. Но книги все-таки честно читал не в пересказе, и иногда даже высказывал оригинальные суждения во время дискуссий.

Джону больше нравилась мысль, что злую карикатуру на него создал Борис, один из лидеров рейтинга с идеальным английским. Он представлялся на западный манер – БОрис. Джон недолюбливал Бориса Джонсона, на которого его русский подражатель даже слегка смахивал внешне. Но, изо всех сил стараясь быть справедливым, даже слегка завышал оценки Бориса. Тот, конечно, принимал как должное, списывал на свою гениальность.

Джон никакой гениальности не замечал. Скорее, амбициии. Хотя, конечно, студент не глуп.

Глупых студентов на Факультете и не водилось. Кроме относительно неплохих, хоть и чуть-чуть недостаточных для поступления на бюджет баллов у каждого в портфолио что-нибудь, да нашлось. Или победы в олимпиадах или сданные международные экзамены по английскому. Что там еще теперь ценится? Стартап в десять лет? На студентов сложно пожаловаться. Мечта преподавателя! Профессоров едят глазами, выполняют все домашние задания и напряженно-бойко участвуют в дискуссиях. Пропускать занятия нельзя – экзамен несдаваемый, их предупредили. Не набрал баллов – считай, отчислен. Поэтому студенческие группы послушны, как пластилин. И никакой солидарочки – бьются за место в рейтинге. Всем объявлено, что верхний квартиль рейтинга получит стипендию, заметно превышавшую обычную студенческую. А весь нижний квартиль отчислят.

Квартиль погонял квартилем. На квартили делились любые данные, которые собирали бессловесные помощницы Щелокова, а также учебный год, вместо семестров.

Недели, квартили, учили, учили…  У студентов еще как-то находились силы сочинять песни и клепать эти проклятые мемы, которые застревали в памяти Джона – может быть, потому, что он старательно учил русский. Непривычный ритм, рифмы невольно завораживали его. Но лучше уж дурацкие стишки чем обидные картинки.

***

По программе античка. Платон! Любимая тема Джона. С удовольствием взгромоздился на любимого конька. И поскакал…

И на скаку, сам не заметил, как соскочил, точнее, соскользнул. С нейтральных, устойчивых, верных, как старый конь, тем на скользкие. С рассуждений об идеальном – на разглагольствование о том, что такое женская добродетель.

Зачитывая отрывок – «All the pursuits of men are the pursuits of women also, but in all of them a woman is inferior to a man», – Джон опять уткнулся в ридер носом, будто позировал неизвестному художнику – клепальщику мемов. И только оторвавшись от текста заметил, что Лера уже просто красная от злости. Хотя обычно Леру, бодипозитивную девушку с розовыми волосами, трудно не заметить.

Посмотрел на нее, как можно доброжелательнее.

– Мы скоро перейдем к дискуссии, буквально через пару минут.

Однако Лера не стала ждать и минуты, выскочила из класса, демонстративно отшвырнув свой хлипкий стул к стенке. Стеклянной дверью хлопнуть не решилась, и на том спасибо.

Может это она нарисовала Джона? Вряд ли. Смеяться над плохим зрением своего профессора она бы не стала. Очень искренняя, последовательная в своих убеждениях девушка. Джону это импонировало, хоть убеждения у них с Лерой совершенно противоположные.

Незамысловатый мем, посвященный инциденту, появился уже через несколько часов. Ребенок в розовой рубашонке выводит на черной стене чем-то розовым, будто бы помадой: «Платон дурак». Волосы маленького вандала тоже закрашены розовым. Картины Джон не узнал – похоже, какое-то искусство советских времен, судя по флагам на заднем плане. Но понял, что на этот раз мишень – Лера, не он.

***

В начале ноября у Свеколкина начал дергаться глаз. На третий день дерганья он пожаловался русскому коллеге – историку Грушину, и оказалось, что у того тоже дергается глаз, причем с той же самой левой стороны, что и у Свеколкина. Опросили остальных – глаз дергался не у всех, и не у всех слева. Но жалобы на странное поведение организма нашлись у каждого. Причина казалась очевидной: вот уже третью неделю у коллектива не выдавалось возможности нормально выпить. Если вечером в расписании не стояло семинара, значит, на ночь этого дня приходился какой-нибудь дедлайн. Решили устроить party несмотря ни на что.

Выбрали квартиру Жан-Клода как самую просторную. Впрочем, от стесненных жилищных условий коллектив не страдал. Большинство иностранцев быстро поняли, что зарплату, неплохую по русским меркам, копить бесполезно, лучше уж здесь пока пожить по-человечески.

Даже не заходя еще в комнату, где клубилось большинство присутствующих, Свеколкин понял, что коллеги уже на той стадии опьянения, когда все мировые проблемы уже обсуждены и все съехали на любимую тему. Обсуждают директора.

Помахав рукой в качестве приветствия, Свеколкин с ходу присоединился к консилиуму:

Все эти письма по ночам, все эти идеи безумные, вот это вот желание реформировать все и сразу…

Реплика Свеколкина потонула в потоке других:

– Психоз выявляется по эпифеноменам…

– Я в целом против медикализации, но в этом случае…

– Вот вы все думаете, что он бедняжечка, аутист там, с Аспергером, но моя концепция Щелокова в том, что единственное его расстройство – это психопатия. Вы его жалеете, а он хихикает в кулачок, схемы придумывает. Когда ему надо, он, знаете, неплохо начинает в людях разбираться.

– То есть ты хочешь сказать, что он просто говнюк?

– Просто говнюк, такой школьный говнюк, который все время всем доказывает, что он умнее всех и получает за это люлей.

– Единственный способ не получать люлей – это стать директором этой школы.

Ну вот он и стал.

Каждый находил свое, будь то признаки аутизма или маниакального расстройства – в зависимости от «школы», как иронично назывались разные теории, которые несчастные куклы объясняли поведение своего Карабаса-Барабаса.

Все они знали при этом, что надо не теории строить, а бежать, как сделали в свое время Буратино, Мальвина и Пьеро. Но бежать некуда, да и как бросить студентов? На этом все сходились – студентов на растерзание Щелокову оставлять нельзя. Впрочем, некоторые уже вошли во вкус, и сами не прочь кого-нибудь потерзать, ревниво следя, чтобы другие не оказались заметно добрее. Тем более что преподавали все почти одно и то же: Кроме курса «Great books“, который читали все гуманитарии (то есть почти все), фэкульти параллельно тичили еще один курс, на русском и английском – в зависимости от подготовленности студентов.

Этот курс –  «Основы и Перспективы междисциплинарности» – считался главным, и занимал почти все расписание и тянулся две, а иногда и три пары в день. Дисциплины так называемого «мэйджора» – то есть тех направлений, куда все, собственно, поступали, первакам не положены. Тем, кто дотянет до третьего квартиля, обещали дать выбрать пару элективов. Пока же каждый месяц выбиралась новая тема, студентам выдавался ридер. Чтение ридера, а затем написывание эссе с цитатами из него составляло основу обучения.

В октябре студентам выдали ридеры по междисциплинарной теме «Время и место». Накануне пьянки всем Осколком читали Фуко, про гетеротопию. У Фуко так назывались места, где обычный порядок нарушается и действуют собственные законы. Тюрьма, например.

Кто-то поделился перлом своей студентки – гетеротопля.

– Вот что у нас тут! Гетеротопля!

– Гетера Топля торила тропу пля.

– То-ва-ри-щи! Говорите по англий-ски!

Вот ведь Жан, хозяин квартиры, молодец, научился. Не зря у него самоучитель русского в туалете лежит.

– I said, that's what we had here. Russian Hetero topia. Иван, культуролог левого толка из Санкт-Петербурга, сопроводил слово жестами. Сначала изобразил игру на балалайке, потом приставил к груди две пиалы – это, видимо, означало гетеру, – и притопнул ногой: топ ля! По-другому им, нерусям игру слов все равно не объяснишь. Иностранцы, смеялись вежливо и непонимающе. Похоже, не разгадали ребус. Русские сардонически усмехались.

Осколок, безусловно, задумывался гетеротопией – не зря Щелоков настоял на включении текста Фуко в ридер. Получалась же гетеротопля.

ВТОРОЙ КВАРТИЛЬ 2019 – 2020 УЧЕБНОГО ГОДА

После пьянки всем полегчало. Но ненадолго. В продуваемом ветрами городе, в котором жил Свеколкин, началась противная слякотная осень, город накрыли низкие облака. Студенты выглядели все изможденнее. То один, то другой вдруг прекращали активничать на семинарах, видимо, махнув рукой на рейтинг. Одна из любимых студенток Свеколкина, Арина, самая активная поначалу, вдруг перестала приходить. Позвонили маме. Мама сказала: девочка лежит на диване и смотрит в одну точку на потолке.