Тайная страсть

Марк Петров смотрел, как его жена Аня смеется, вытирая пену от шампуня с лица младшей дочери Кати. Солнечный луч пробивался через ванную комнату, играя в каплях воды. Шум воды, смех ребенка, спокойное лицо жены – это был его мир. Надежный, предсказуемый, его. Он ловил себя на мысли, как ему повезло: семья, стабильная работа архитектора, уютный дом в пригороде. Он не искал бурь, не мечтал о страстях на стороне. Его любовь к Ане, с которой они прошли путь от студенческой общаги до этого дома, была не чувством, а фундаментом, на котором стояла вся его жизнь. Он был однолюбом не по принципу, а по самой своей сути – других женщин он просто не воспринимал в этом ключе. Они были… фоном.

1

Она появилась в офисе незаметно. Новая стажерка в отделе архитектура, которую взяли к ним на проект торгового центра. Звали ее Лика. Не красавица в классическом понимании, но с живыми, слишком внимательными глазами. И с какой-то необъяснимой навязчивостью.

Сначала это были мелочи. Она всегда оказывалась рядом с кофемашиной, когда он шел за кофе. Ее вопросы по проекту были чуть более детализированными, чем требовалось, и заданы исключительно ему, хотя рядом были и другие специалисты .Марку это нравилось, он понимал чем больше вопросов тем человек больше заинтересован в работе. Ее взгляд задерживался на нем дольше, чем на других, когда он говорил на совещаниях. Марк поначалу списывал это на робость новичка, пытающегося понравиться опытному коллеге.

Но вскоре мелочи сложились в узор. Лика "случайно" задевала его руку, передавая документы. Ее комплименты его работе звучали слишком лично: «У вас потрясающее чувство пространства, Марк Сергеевич. Ощущается… сила». Она «забывала» документы в его кабинете, чтобы вернуться. Однажды «случайно» задержалась допоздна, когда он один засиделся над чертежами, и завела разговор о том, как сложно найти мужчину, который «знает, чего хочет и верен своим принципам». Ее взгляд при этом был прямым, оценивающим.

2

Марк почувствовал нарастающее раздражение, смешанное с легкой тревогой. Это вторжение в его отлаженный мир было неприятным. Он не хотел этих игр. Его реакция была прямой и бескомпромиссной – он начал строить стену.

Он перестал задерживаться в офисе один. Кофе брал строго в то время, когда у кофемашины был аншлаг. На совещаниях садился так, чтобы между ними сидел кто-то еще.

Все общение свел к сухим рабочим вопросам. На любые попытки личного разговора или двусмысленного комплимента отвечал кратко и по делу, переключая тему на проект.

Он стал чаще говорить об Ане и детях в офисе. Не к месту, а естественно вплетая в разговоры: «Аня как раз говорила, что в этом ТЦ не хватает…», «Катя на выходных так смешно…», «Надо успеть, жена ждет».

Однажды, когда Лика вновь задержалась у его стола с надуманным вопросом, он посмотрел ей прямо в глаза и сказал спокойно, но твердо: «Лика, я ценю ваш энтузиазм по проекту. Но давайте сосредоточимся на рабочих моментах. Моя личная жизнь – это моя жена и дети. И это не обсуждается». Он видел, как она слегка отпрянула, в глазах мелькнуло что-то – обида? Злость? Но он не стал разбираться. Главное – сообщение было доставлено.

Казалось, сработало. Лика стала держаться на расстоянии. Ее взгляд больше не искал его так настойчиво. Она сосредоточилась на работе со своим руководителем. Марк с облегчением выдохнул. Кризис миновал. Его мир, его точка опоры – семья – остались неприкосновенными. Он снова погрузился в привычный ритм: дом, работа, детские утренники, субботние завтраки с Аней. Он даже с нежностью и благодарностью ловил себя на мысли, как ему хорошо в этом надежном, проверенном пространстве.

3

Марк ошибался. Кризис не миновал – он просто сменил форму. Лика поняла, что лобовая атака на «крепость Однолюба» бесполезна. Его стены были слишком высоки и прочны. Но она явно не собиралась отступать. Она просто… перегруппировалась.

Исчезли намеки на кокетство. Лика стала выглядеть строже, деловитее. Ее одежда – безупречный офисный стиль без намека на провокацию. Она начала задавать Марку действительно умные, глубокие вопросы по архитектуре, показывая неожиданную эрудицию и понимание. Не лесть, а искренний интерес к его области. Она ловила его на слабости – его страсти к профессии. Обсуждая нюансы проекта, она могла увлечь его в разговор, где он забывал о своей осторожности. Она мастерски организовывала «случайные» пересечения в нерабочем контексте, но без прежней навязчивости. Например, оказалась в одной очереди в бухгалтерии и завела разговор о новой выставке в городском музее архитектуры – теме, которая накануне обсуждалась в офисе. Или «случайно» встретилась в обеденный перерыв в кафе рядом с офисом, где он иногда брал сэндвич, и просто поздоровалась, пожелав хорошего дня. Никаких попыток сесть за его столик.

Однажды он пришел с сильным насморком. На следующий день на его столе появился маленький пакетик с хорошими каплями и леденцами от горла. Без записки. Он не мог доказать, что это она, но знал.

Она ловко создавала ситуации, где он невольно становился ее «защитником» или «помощником» в глазах других. Например, на совещании, когда ее руководитель несправедливо раскритиковал ее идею, Марк, как человек принципиальный, не смог промолчать и отметил рациональное зерно в ее предложении. Их взгляды встретились – в ее глазах была неподдельная благодарность, смешанная с… пониманием? Как будто она говорила: «Я знала, что ты справедливый» .

4

Именно эта новая тактика оказалась куда опаснее открытого флирта. Марк не чувствовал угрозы. Он не видел повода для отпора – она вела себя безупречно, профессионально, почтительно. Но…

Он ловил себя на том, что ждет ее вопросов по проекту. Ее мнение стало для него неожиданно ценным. Он начал замечать ее ум, ее тонкое чувство стиля (теперь исключительно в работе), ее настойчивость в достижении цели. Когда она благодарила его за поддержку тем взглядом, в его груди возникало странное тепло – тепло признания, понимания. Не как мужчины, а как коллеги? Он старался убедить себя в этом.

Но однажды вечером, засыпая рядом с Аней, он поймал себя на мысли о Лике. О том, как ловко она парировала замечание клиента сегодня. И мысль эта была… теплой. Невинной? Возможно. Но она была о ней. И это была первая трещина в монолите его внутреннего мира. Первый камушек, брошенный в гладкую поверхность озера его уверенности.

Он резко повернулся на бок, глядя в темноту. Аня мирно спала. Его сердце билось чуть чаще. Он не хотел этого внимания. Он отбился. Он дал понять. Почему же теперь, когда она ведет себя «правильно», ему стало… неспокойно? Почему ее присутствие в офисе стало не раздражающим фоном, а чем-то, что он… замечает?

Его точка опоры – его безраздельная верность и ясность чувств к жене – впервые за много лет дала микроскопический, но ощутимый сдвиг. Он не знал, что задумала Лика теперь. Он знал только, что его безусловная уверенность в себе как в однолюбе больше не была такой безусловной. Появилась «она». И появился вопрос. А что, если стены его крепости не такие неприступные, как ему казалось? Что, если точка опоры – не каменная глыба, а живое дерево, и кто-то начал подкапываться у самых корней, тихо и незаметно?

5

Проект торгового центра вступил в критическую фазу. Неожиданно вскрылась серьезная ошибка в расчетах несущих конструкций подземного паркинга, допущенная субподрядчиком. Нужно было срочно ехать на место, в город за триста километров, чтобы лично разобраться на объекте, провести замеры и согласовать экстренные изменения с местными технадзором и главным инженером подрядчика. Сроки горели, откладывать было нельзя.

Марк, как ведущий архитектор проекта, должен был возглавить группу. Его непосредственный заместитель внезапно свалился с температурой, а специалист по конструкциям был необходим на основном объекте в городе. Выбор пал на Лику. Ее последние работы по корректировке планировок этажей показали недюжинное понимание пространства и конструктивных ограничений, а ее чертежи были безупречны. К тому же, именно она первой заметила несоответствие в присланных документах. Назначение было логичным, профессиональным. Марк не мог возразить без объяснения причин, которые звучали бы абсурдно: «Нет, не она, потому что она… она мне нравится» Мысль сама по себе была предательством. Он кивнул, стараясь выглядеть спокойным. «Хорошо. Берем Лику. Готовьтесь, выезжаем завтра рано утром».

Поездка в машине длилась несколько часов. Марк намеренно устроился на переднее сиденье рядом с водителем, оставив Лику одну на заднем ряду. Он уткнулся в ноутбук, делая вид, что погружен в документы, отвечал односложно. Лика вела себя безупречно: немного поработала на планшете, потом смотрела в окно, не пытаясь завязать разговор. Ее тишина и сдержанность были почти раздражающими – куда делась та самая навязчивость? Он ловил себя на том, что украдкой смотрит в зеркало заднего вида, наблюдая за ее профилем. Она казалась сосредоточенной, даже немного усталой. Никаких игр.

На месте их ждал хаос. Объект был огромным, шумным, пыльным. Работа закипела сразу: встречи с прорабом и инженерами, осмотр проблемной зоны паркинга, бесконечные замеры, споры, попытки найти решение, которое не потребует полной остановки работ и не выбьет проект из бюджета. Лика оказалась незаменимой. Она не лезла вперед, но когда Марк спрашивал ее мнение, ее предложения были точными, технически выверенными. Она мгновенно схватывала суть проблемы, умела доходчиво объяснить сложное прорабам, находила компромиссы там, где Марк уже готов был взорваться от бессилия. Они работали плечом к плечу, в бетонной пыли, под грохот отбойных молотков, их голоса сипли от напряжения и строительной грязи. В эти моменты Марк забывал обо всем, кроме работы. И о том, как здорово иметь такого компетентного союзника. Он ловил ее быстрый, понимающий взгляд, когда они мысленно находили одно решение, и это рождало странное чувство единения.

Работа затянулась далеко за полночь. Решение было найдено, черновые эскизы согласованы, но детальные чертежи нужно было подготовить к утру для официального утверждения. Возвращаться в город ночью по разбитой дороге было безумием. Осталась только одна возможность – крохотная гостиница для командировочных рядом со стройкой. Свободных номеров, по иронии судьбы, было ровно два. Соседних.

Заселялись молча, усталость валила с ног. Марк чувствовал себя грязным и разбитым. Он мечтал только о душе и кровати. «Завтра в семь утра в офисе подрядчика», – бросил он, не глядя на Лику, открывая ключом свою дверь. «Хорошо, Марк Сергеевич. Спокойной ночи», – ее голос был тихим, без интонаций.

Номер был каморкой: кровать, стол, душ. Марк долго стоял под горячими струями, пытаясь смыть пыль и странное напряжение, копившееся весь день. Работа была сделана, но внутри оставалась какая-то смутная тревога. Он думал о Лике за стенкой. О том, как ловко она сегодня парировала возражения главного инженера. О том, как ее рука случайно коснулась его, когда они вместе разглядывали схему на планшете в тесной будке прораба. Он резко выключил воду.

Выбравшись из душа, он услышал тихий стук в дверь. Сердце почему-то екнуло. Открыл. Лика стояла в дверях, уже в просторной футболке и спортивных штанах, волосы были влажными. Она выглядела очень молодой и беззащитной. В руках у нее был термос и пластиковыц стаканчик.

«Извините, что беспокою, Марк Сергеевич», – сказала она, и в ее голосе не было ни капли кокетства, только усталость и что-то похожее на смущение. «Я не могла уснуть. В машине у меня был термос с кофе… Думала, может, вам тоже пригодится? Сегодня был адский день.» Она протянула термос и стаканчик. «Кофе крепкий, без сахара. Как вы пьете, я помню.»

Он замер. Это было… просто. Человечно. После такого дня глоток горячего кофе казался благословением. И это «я помню» прозвучало не как намек, а как констатация факта коллеги, которая заметила привычку. Он колебался секунду. Вежливо отказаться? Но это выглядело бы нелепо, почти враждебно. Принять? Это был шаг через незримую черту.

«Спасибо», – сказал он наконец, голос скрипел от усталости. «Вы правы, кофе лишним не будет.» Он взял термос и стаканчик. Их пальцы не соприкоснулись. Она тут же отступила на шаг.

«Не за что. Спокойной ночи», – она повернулась и быстро пошла к своей двери, не оглядываясь.

Марк закрыл дверь, прислонился к ней спиной. Термос был теплым в его руках. Аромат кофе, смешиваясь с запахом дешевого геля для душа из номера, казалось, висел в воздухе. Он налил себе кофе, выпил залпом. Горечь разлилась по телу, но не принесла ожидаемой бодрости. Вместо этого в голове пронеслось: Она помнит, как я пью кофе. И это знание, такое простое и такое личное, вдруг обожгло его сильнее, чем все ее прежние намеки. Стена, которую он так тщательно выстраивал, в этой тесной, пропахшей чужим кофе комнате, дала глубокую, зияющую трещину. Он стоял в темноте, слушая тишину за стеной, и чувствовал, как привычная точка опоры – его уверенность в себе, в своей верности, в незыблемости его мира – уходит из-под ног.

Он погасил свет и рухнул на жесткий матрас. Темнота гостиничного номера была абсолютной, давящей. За окном – мертвая тишина промзоны. И только за тонкой стеной – легкие шорохи. Шаги. Струя воды в раковине. Потом – тишина. Марк зажмурился, но вместо темноты увидел ее профиль в зеркале заднего вида машины утром – сосредоточенный, уязвимый. Услышал ее спокойный голос, объясняющий сложную конструктивную схему прорабу так просто, что тот сразу кивнул. Почувствовал то странное тепло единения, когда их мысли совпадали.

Аня…– мысленно позвал он, пытаясь вызвать привычный якорь. Перед ним всплыло лицо жены, улыбающееся, уютное. Но образ почему-то был тусклым, как старая фотография. На его место настойчиво лезло другое: Лика в каске, с планшетом в руках, стоящая на краю котлована, ее фигура четко вырисовывалась на фоне закатного неба. Сильная. Компетентная. Здесь и сейчас. С Аней он делил жизнь – дом, детей, быт, воспоминания. С Ликой он только что разделил победу над проблемой, адреналин борьбы, интеллектуальный азарт. Это было другое. Новое. Опасное.

Вдруг из-за стены донесся звук. Тихий. Прерывистый. Словно… всхлип? Марк замер. Сердце застучало чаще. Не может быть. Лика? Та самая собранная, неуязвимая Лика? Он прислушался. Звук повторился. Тихо, но отчетливо – плач. Сдавленный, горловой, будто человек изо всех сил пытается сдержаться, но не может.

Импульс был мгновенным, почти животным – вскочить, постучать, спросить: «Вы в порядке?» Его рука уже потянулась к выключателю. Что с ней? Мысль пронеслась: неужели давление сегодняшнего дня, ее собственный перфекционизм? Или что-то личное, что прорвалось сквозь броню профессионализма здесь, в чужом номере, в полной темноте?

Но ноги не двинулись с места. Стена. Его стена. Тонкая, гипсокартонная, но непреодолимая. Если он постучит сейчас – это будет сигнал. Капитуляция. Он сломает дистанцию, которую сам же и выстроил. Он впустит ее не только в свое рабочее пространство, но и в свое… что? Сострадание? Участие? Это уже не коллегиальность. Это личное. И где гарантия, что эти слезы – не часть новой, еще более изощренной тактики? Манипуляция, – прошептал внутренний голос, голос самосохранения. Она знает, что ты слышишь. Она играет на твоей порядочности.

Плач за стеной стих так же внезапно, как и начался. Наступила гнетущая тишина, еще более звенящая, чем до этого. Марк лежал неподвижно, глаза широко открыты в темноте. Тревога сменилась леденящим холодом внутри. Кто плакал за стеной? Уязвимая женщина, сломленная стрессом? Или искусная актриса, тонко рассчитавшая его реакцию? И самое страшное: почему его так потряс этот звук? Почему образ сильной Лики, плачущей в одиночестве, резанул его острее, чем все ее прежние кокетливые взгляды?

6

Марк не выдержал. Он схватил телефон и набрал номер Лики, даже не осознавая до конца, что делает. Трубку взяли почти мгновенно.

– Марк Сергеевич… – ее голос был сдавленным, чуть хриплым, будто она только что сглотнула слезы. – У нас проблема. Ошибка в чертежах.

Он не стал спрашивать, почему она плачет. Не стал раздумывать. Просто вскочил с кровати, натянул футболку и вышел в коридор.

Дверь ее номера была в двух шагах. Он поднял руку, костяшки пальцев дрогнули в миллиметре от потертого дерева. Стук. Звук показался ему оглушительно громким в тишине ночного коридора.

Тишина.

Потом – легкие шаги. Замок щелкнул.

Дверь распахнулась почти мгновенно, будто она стояла за ней и ждала.

Марк замер. Воздух вырвался из его легких неслышным стоном.

Перед ним стояла Лика. Но не та сдержанная коллега в деловом костюме или усталая попутчица в спортивном трико. Она была в тонкой, почти прозрачной белой майке, надетой явно на голое тело. Мягкие контуры ее груди, темные ореолы и четкие точки сосков просвечивались сквозь ткань, обрисовываясь в тусклом свете коридорной лампочки. Нижняя часть тела была прикрыта лишь короткими шелковистыми шортиками, подчеркивавшими линию бедер. Волосы были слегка взъерошены после душа, лицо без макияжа казалось уязвимым и одновременно невероятно соблазнительным в этой откровенной простоте.

Марк почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Его взгляд, против воли, прилип к тому месту, где тонкая ткань обрисовывала ее грудь. Он видел каждую деталь, каждый изгиб. Голова гудела, мысли спутались в один плотный клубок шока и запретного возбуждения. Он забыл, где он, зачем пришел. Весь его мир сузился до этой двери, до этой полуобнаженной девушки, чье присутствие вдруг заполнило все пространство, давящее и невероятно притягательное. Она стояла так не по недосмотру, не случайно. Она ждала. Ждала его стука. Ждала этой реакции. Ждала этого мгновения, когда его безупречный самоконтроль даст трещину, обнажив растерянность и желание, которое он так яростно отрицал.

Тишина повисла тяжелым, звенящим полотном. Секунды растягивались в вечность.

Его оцепенение прервал легкий, почти незаметный кашель Лики. Негромкий, но резкий, как щелчок выключателя в темноте.

Марк вздрогнул, словно ошпаренный. Его глаза, наконец, метнулись вверх, встретив ее взгляд. Лика стояла на пороге, бледная, с красноватыми глазами. В руках – распечатанные чертежи, испещренные пометками. Она не пыталась скрыть, что плакала.

– Заходите, – сказала она просто, отступая назад.

Марк переступил порог.

Комок в горле сдавил так, что невозможно было дышать. Слова застряли где-то глубоко внутри, превратившись в бессвязный шепот. Он мог только смотреть, чувствуя, как стены его крепости рушатся не со скрипом, а с оглушительным грохотом собственной слабости. Эта дверь, этот проем, разделявший их номера, стал теперь пропастью, на краю которой он стоял, потеряв всякую опору.

7

Тихий щелчок замка прозвучал за спиной Марка громче любого выстрела. Он замер посреди тесного номера, спиной к закрытой двери, чувствуя, как каждый мускул его тела напрягся до предела. Воздух стал густым, тяжелым, пропитанным запахом ее влажных волос, легких духов и чего-то опасного, незримого.

Лика легко скользнула мимо него к узкому столу, где был разложен планшет и несколько распечатанных чертежей. Ее движения были плавными, будто танцующими, а тонкая ткань майки шелестела при каждом шаге. Она не смотрела на него, ее внимание было приковано к бумагам.

«Вот здесь, Марк Сергеевич,» – ее голос был удивительно ровным, деловым, контрастируя с ее полуобнаженным видом. Она наклонилась над столом, обнажив изгиб спины и гладкую кожу плеч. Марк невольно проследил взглядом за линией ее позвоночника, исчезающей под тканью трусиков. «Видите эту секцию колонн на подземном уровне? В первоначальном варианте, который мы правили сегодня утром, здесь была допущена ошибка в допусках по нагрузке. Я перепроверила расчеты уже здесь, в номере. Если оставить как есть, при максимальной загрузке паркинга зимой, с учетом снега на кровле… есть риск локальной деформации.»

Она повернулась к нему, держа в руках лист бумаги. Ее глаза на этот момент стали ясными, сосредоточенными на чертеже. Казалось, она абсолютно поглощена работой. Но расстояние между ними было не больше метра. Он видел каждую ресницу, легкую испарину на верхней губе, как под тонкой тканью майки при вдохе приподнималась ее грудь.

Марк попытался сфокусироваться на чертеже. Линии, цифры, условные обозначения – все сливалось в нечитаемый узор. Его мозг отказывался работать. Он видел только ее. Чувствовал тепло, исходящее от ее тела, слышал ее ровное дыхание. Запах кофе, смешанный с ее легкими духами, кружил голову.

«Где… где ошибка?» – его собственный голос показался ему чужим, хриплым.

Лика сделала шаг ближе. Теперь между ними было полшага. Она протянула лист, указывая тонким пальцем на сложную схему узла крепления. Ее ноготь слегка коснулся бумаги.

«Вот здесь. Смотрите, расчетное сопротивление бетона взято без учета поправочного коэффициента на низкие температуры для этой марки. Мы же обсуждали это с поставщиком в прошлом месяце, помните? Они предупреждали о специфике.»

Ее палец скользнул по чертежу. Марк следил за движением, но видел только изгиб ее запястья, тонкую цепочку на щиколотке, мелькнувшую из-под шелковистого края трусиков. Он чувствовал, как его собственное дыхание стало неровным, прерывистым. Комната казалась раскаленной.

«Нужно… нужно внести коррективы в спецификацию,» – пробормотал он, отчаянно пытаясь уцепиться за спасительную соломинку профессионализма. Но его взгляд снова уплыл вверх, от чертежа к ее лицу. К ее глазам. Они смотрели на него не поверх чертежа. Они смотрели на него. Глубоко, пристально. В них не было ни тени деловой необходимости. Было лишь ожидание. Знание. И та же безмолвная дерзость вызова, что была в коридоре.

«Да,» – тихо согласилась Лика. Она не отвела взгляда. Ее губы слегка приоткрылись. «Коррективы необходимы. Срочно.»

Она не двигалась. Она просто стояла так близко, что он мог различить биение пульса у нее на шее. Тиканье дешевых часов на стене громко отсчитывало секунды в гнетущей тишине. Щелчок замка все еще звенел в его ушах, как приговор. Чертеж в ее руке был уже не важен. Он был лишь жалкой ширмой, рухнувшей под тяжестью того, что висело в воздухе между ними – невысказанного, запретного, невероятно притягательного.

Марк стоял, парализованный внутренней бурей. Каждая клетка его тела кричала. Его принципы, его «точка опоры» – жена, дети, дом – вдруг казались призрачными, далекими картинами, меркнущими перед реальностью этой девушки, ее тепла, ее вызова. Защитные механизмы, выстроенные годами, дали глухой треск и рассыпались в прах в этом тесном, запертом номере. Он переступил порог. Теперь не было пути назад. Только мучительная, невыносимая неизвестность следующего шага, который должен был сделать кто-то из них. И он чувствовал с леденящей ясностью, что сил сделать этот шаг первым у него уже не осталось. Он был во власти момента. Во власти ее.

8

Он не слышал про колонны. Он пытался вернуться во вчера «слышал тиканье часов в своей спальне дома. Аня заснула, отвернувшись, еще до того, как он вышел из ванной. Ее привычное, усталое «спокойной ночи», сказанное в подушку. Он подошел, обнял ее через одеяло, почувствовал знакомый, родной запах шампуня и чего-то домашнего, но не того, что раньше заставляло его кровь бежать быстрее. Ее тело было теплым, мягким, но… предсказуемым. Как будто обнимал большую, любимую подушку. Он попытался провести рукой по ее боку, нащупав под пижамой знакомую выпуклость живота, оставшуюся после Кати. Аня вздохнула, не просыпаясь, и слегка отстранилась. «Спи, Марк, завтра рано вставать,» – пробормотала она сквозь сон. И он отдернул руку. Лег. Смотрел в потолок. Вспоминал, как давно это стало нормой. Не страстное взаимное желание, не исследование друг друга в полутьме, а быстрый, почти дежурный акт по выходным, когда дети уже спят, а усталость еще не совсем свалила с ног. Аня закрывала глаза, терпеливо ждала, пока он закончит, а потом поворачивалась на бок, чтобы уснуть. И он… он был благодарен даже за это. Благодарен за ее труд, за детей, за дом, который она создавала. Он любил ее. Искренне, глубоко. Но где-то в этой любви потерялась жажда. Потерялась та самая искра, которая когда-то заставляла их цепляться друг за друга в тесной общаге, забыв обо всем. Бытовуха заела. Она растворилась в пеленках, школьных собраниях, ипотеке за дом, ее вечной усталости. Аня перестала ухаживать за собой так, как раньше. Ее некогда блестящие волосы часто были собраны в небрежный хвост, любимые платья сменились удобными джинсами и растянутыми свитерами. В постели она была скучна не от нежелания, а от измотанности. И он… он не требовал. Прекрасно понимал. Принимал. Считал это частью их зрелой, надежной любви. Частью фундамента.»

Но сейчас, в этом душном номере, перед этой девушкой в полупрозрачной майке, которая смотрела на него не усталыми, а горящими глазами, этот фундамент дал чудовищную трещину. Лика говорила что-то важное, ее палец водил по чертежу, но Марк видел только просвечивающую грудь, изгиб бедра, влажные пряди волос на шее. Чувствовал электричество в сантиметрах, отделявших их тела. И внутри поднималась волна чего-то темного, запретного, мучительно сладкого. Не любви. Ни капли. Жажды. Жажды снова почувствовать себя желанным. Не отцом семейства, не надежным добытчиком, а просто мужчиной. Чьи прикосновения вызывают дрожь, а не усталый вздох. Чьи взгляды задерживаются не на растяжках или седине, а на соблазнительных изгибах.

Он обманывал себя все эти месяцы. Обманывал, думая, что ему достаточно благодарности и спокойной любви. Обманывал, убеждая себя, что внимание Лики – лишь досадная помеха. Но здесь, запертый с ней, глядя на ее тело, на ее вызов, он понял страшную вещь. Его душа, его плоть изголодались. Изголодались по азарту, по новизне, по тому, чтобы быть объектом не благодарности, а неконтролируемого желания. Лика была этим воплощенным желанием. Опасным, нездоровым, но невероятно ярким пятном на фоне серой рутины его жизни.

«Марк Сергеевич?» – ее голос вернул его в комнату. Она стояла прямо перед ним, чертеж в руке почти касался его груди. Ее взгляд был уже не деловым. В нем читалась настороженность, смешанная с тем же томительным ожиданием, что висело в воздухе. Она видела его борьбу. Видела, как он смотрит на нее. И, кажется, знала, что он проигрывает.

Он не мог говорить. Ком сдавил горло. Он лишь кивнул, не зная, на что именно. Его рука, не слушаясь разума, дрогнула, едва не коснувшись ее руки, державшей бумагу. Жена, дети, дом – все это вдруг отплыло куда-то далеко, в туман воспоминаний о вчерашнем вечере. Здесь же, сейчас, в этом плену, остались только его неутоленная жажда и она – соблазнительная, запретная, дерзкая разгадка его давней тоски. Замок щелкнул не только в двери. Он щелкнул где-то внутри него, выпуская наружу то, что он так старательно держал под замком. И обратного пути, похоже, уже не было.

9

Тишина в номере стала густой, тягучей, как патока. Лика видела все – тень борьбы в глазах Марка, едва уловимую дрожь в пальцах, сжатых в кулаки у бедер. Она видела, как его взгляд, словно магнит, снова и снова прилипал к просвечивающим контурам ее груди, скользил вниз по линии бедер, упирался в тонкий шелк трусиков. И в этом взгляде не было уже прежнего раздражения или отторжения. Там читалось другое. Голод. Растерянный, виноватый, но неукротимый голод мужчины, слишком долго довольствовавшегося крохами.

Он мой, – пронеслось у нее в голове с ликующим, почти болезненным уколом. Стратегия сработала. Весь этот долгий путь – от навязчивого флирта до ледяной сдержанности, от случайных встреч до этой вынужденной командировки – привел сюда. В эту запертую комнату. К этому мгновению, когда стены его принципов рухнули, обнажив пугающую, желанную пустоту. Она ждала этого с той самой первой встречи у кофемашины, когда он даже не удосужился толком на нее посмотреть. Теперь он смотрел. И в его взгляде была та самая разрядка, та самая потеря контроля, которую она так жаждала спровоцировать.

Внутри нее все горело. Низ живота сжала спастическая волна возбуждения, такая сильная, что она едва не вскрикнула. Голова слегка закружилась, в ушах зашумело. Она чувствовала себя на грани потери рассудка – не от страха, а от предвкушения. Трусики стали мокрыми, пропитанными ее собственной смазкой, горячей и обильной, как будто их действительно окунули в сладкий, кипящий сироп. Тонкая ткань прилипла к коже, каждое микроскопическое движение отзывалось мучительной пульсацией. Она стояла, притворяясь спокойной, опираясь на стол для устойчивости – колени подкашивались.

«Вот здесь,» – ее голос прозвучал чуть хриплее, чем она планировала. Она снова ткнула пальцем в чертеж, но бумага дрожала у нее в руках. «Если не исправить… будет критично.» Фраза повисла в воздухе, лишенная всякого смысла. Это была пародия на профессионализм. Маска, которая вот-вот сорвется.

Марк не смотрел на чертеж. Его взгляд был прикован к ее руке, к тонким пальцам, к биению жилки на запястье. Он видел, как быстро она дышит, как поднимается и опускается ее грудь под тонкой тканью. Видел влажный блеск в ее глазах, не скрываемый теперь даже тенью. Он видел желание. Чистое, необузданное, направленное на него. И это зрелище, как раскаленный нож, пронзило последние остатки его сопротивления.

Он сделал шаг. Не к столу. К ней. Еще один. Расстояние между ними сократилось до нуля. Его тело, большое, солидное, заслонило свет лампы, накрыв ее тенью. Лика задрала голову, глядя ему в глаза. Ее губы были слегка приоткрыты, дыхание, горячее и прерывистое, касалось его подбородка. Она не отступила. Не отвела взгляда. Она ждала.

Запах ее – смесь влажной кожи, духов и чего-то глубоко женственного, мускусного, – ударил ему в ноздри, перебивая даже призрачный запах домашнего шампуня Ани, который еще минуту назад маячил в памяти. Этот новый запах был как наркотик. Он почувствовал, как кровь приливает к паху, сжимаясь в тугой, болезненный узел. Рутина, благодарность, долг – все это испарилось, сожженное адреналином и этой всепоглощающей жаждой.

Его рука поднялась сама собой. Неуверенно, будто движимая чужой волей. Пальцы коснулись ее щеки. Кожа под подушечками была невероятно горячей, шелковистой. Лика замерла, только ее веки дрогнули, прикрыв глаза на долю секунды. Губы ее дрожали. Она наклонила голову, едва заметно прижимаясь к его ладони.

Этот едва уловимый жест, этот беззвучный ответ, стал последней каплей. Марк наклонился. Медленно, будто в замедленной съемке, преодолевая невидимую преграду. Его губы нашли ее губы.

Первый поцелуй был не нежным исследованием. Он был грубым, почти звериным, взрывом долго сдерживаемой энергии. Голод встретился с голодом. Лика ответила сразу, яростно, вцепившись пальцами в его рубашку, притягивая его ближе. Ее язык встретил его, горячий и требовательный. Звук, похожий на стон, вырвался из ее горла. Она прижалась всем телом, чувствуя его твердость через тонкую ткань своих трусиков и его брюки. Волна жара накрыла ее с головой, смывая последние мысли. Была только эта жажда, это соединение, этот вкус его губ – смесь кофе и чего-то неуловимо мужского.

Он обхватил ее за талию, прижимая к себе так сильно, что она почувствовала ребра. Его руки скользнули вниз, сжимая ее ягодицы через шелк, поднимая ее, прижимая к себе еще плотнее. Она обвила его шею руками, теряя опору под ногами, полностью отдавшись его силе, его порыву. Чертежи со стола полетели на пол бесшумно, погребенные под тяжестью момента.

Он оторвался от ее губ, его дыхание хрипело. Он смотрел на нее, на ее запрокинутое лицо, полуоткрытые губы, на грудь, вздымающуюся под мокрой от пота майкой. В его глазах не было больше сомнений. Была только тьма желания и осознание того, что точка невозврата осталась далеко позади. Крепость пала. Стратег победил. И платой за эту победу стало все, что он считал своей незыблемой опорой. Но в эту секунду, в этом пыльном номере с щелкнувшим замком, цена казалась ничтожной по сравнению с огнем, пожиравшим его изнутри.

10

Мгновение было сладким. Она была готова. Более чем готова. Ждала этого, как изголодавшийся зверь.

И вдруг – как удар ножом в темноте. Не звук, не образ – вспышка.

Глаза Ани. Не усталые, не привычно-спокойные, а какими он видел их много лет назад, на их свадьбе (в загсе, под дождем). Широко открытые, смеющиеся, полные такого безудержного счастья и доверия, что ему тогда стало страшно – как бы не подвести, не разочаровать.

Затем – улыбка старшей дочери. Они смеялись вчера вечером, дочь показывала фокус с исчезнувшей монеткой, в ее смехе была лёгкость и детская наивность. Чистый, беззащитный восторг.

Потом – Катя. Маленькая Катя, ее ручонка, крепко сжимающая его палец, когда он читал ей сказку на ночь. Ее абсолютная уверенность в том, что папа – самая надежная гора на свете.

Картины вспыхнули в сознании не как мысли, а как физическая боль. Ярче, реальнее, чем Лика, задыхающаяся у него в руках. Ярче, чем жар ее тела. Они обожгли его изнутри ледяным пламенем стыда.

Он отпрянул так резко, словно коснулся раскаленного металла. Его руки, только что сжимавшие Лику с грубой силой, разжались, оттолкнув ее. Он не видел ее лица – только мелькнувшее выражение шока, замешательства, а затем – стремительно нарастающей ярости и унижения. Он не слышал ее хриплого возгласа: «Марк?!»

Его тело действовало само. Он рванулся к двери, к этому щелкнувшему замку, который минуту назад казался входом в запретный рай, а теперь был единственным выходом из ада собственного предательства. Пальцы скользили по скобе, не слушаясь. Он дернул. Дверь распахнулась с глухим стуком о стену.

Он выскочил в коридор, не оглядываясь. Как слепой. Темнота коридора плыла перед глазами, полосатый ковер под ногами казался зыбким. За спиной оставалось все: ее тяжелое дыхание, запах ее возбуждения, горечь почти случившегося падения и… гулкая, всепоглощающая тишина за хлопнувшейся двери ее номера. Тишина, в которой звенело все: его собственное прерывистое дыхание, бешеный стук сердца, готового вырваться из груди, и… леденящий внутренний вопль. Что он наделал? Что он почти наделал?

Он не побежал к своему номеру. Он прислонился к холодной стене напротив, лоб прижался к шершавым обоям. Тело трясло мелкой дрожью, как в лихорадке. В горле стоял ком, мешающий дышать. Он сжал кулаки, пытаясь загнать обратно волну тошноты и невыносимого стыда. Глаза жены, улыбка детей – они снова были перед ним. Но теперь в них читался немой вопрос. Упрек. Разрушенное доверие. Он не переступил последнюю черту, но шагнул так близко к краю пропасти, что земля уже осыпалась у него из-под ног.

За дверью номера Лики царила мертвая тишина. Но он чувствовал ее ярость, ее унижение сквозь тонкую стену. Он обманул не только Аню и детей в этот миг. Он обманул и ее. Дал хрупкую надежду и выбил опору. И этот второй слой вины, острый и жгучий, смешивался с основным, превращаясь в ядовитую смесь, разъедающую его изнутри. Крепость не пала. Она дала чудовищную трещину, из которой теперь сочилась не кровь, а яд сомнений, стыда и осознания того, что его «точка опоры» – его семья – уже никогда не будет прежней в его собственной душе. Он стоял в темном коридоре, дрожа, как осиновый лист, и понимал, что обратной дороги к невинности вчерашнего дня больше нет. Только вперед, в неизвестность, с этим грузом.

11

Утро было тяжким похмельем без алкоголя. Марк встретил ледяную вежливость Лики, ее безупречный костюм и взгляд, скользивший сквозь него, как сквозь стекло. Они отработали полдня как два робота: подписали акты, согласовали вчерашние экстренные решения, отдали чертежи на доработку. Марк чувствовал себя выжженным, механически ставя подписи, ловя лишь краем глаза ее собранный профиль и холодную отстраненность. Мысль о скором отъезде домой была единственным лучом в этом мраке стыда и растерянности.

Он уже собрал свой потрепанный портфель, мысленно представляя дорогу, ворота своего дома, лицо Ани – пусть усталое, но родное, когда в дверь кабинета главного инженера ворвался взволнованный прораб. Лицо его было землистым.

«Проблема. Большая,» – выпалил он, едва переводя дух. – «На третьем ярусе подземки, там, где вчера правили узлы… бригада сняла опалубку с новой секции колонн. А там… там арматура.»

Он умолк, глотая воздух.

«Что с арматурой?» – Марк почувствовал, как похолодели пальцы. Предчувствие беды сжало горло.

«Не та марка стали. Совсем. Та, что в спецификации после ваших вчерашних правок – С500. А смонтировали… С400. И сечение прутьев меньше. Это же…» – прораб развел руками, не решаясь назвать катастрофу вслух.

Главный инженер подрядчика вскочил как ужаленный. «Бред! Спецификация была изменена, чертежи у бригады новые! Они должны были…»

«У них был старый комплект чертежей в бумаге, с утра,» – мрачно пояснил прораб. – «Электронную версию с правками они не смотрели. Работали по старинке. Я только что проверил.»

Тишина повисла гробовая. Марк закрыл глаза. Ошибка. Грубая, идиотская, но чудовищная по последствиям. Колонны, рассчитанные под одни нагрузки, были усилены арматурой, не способной их выдержать. Это был не просто брак. Это был будущий обвал. Нужно было срочно останавливать работы на всей секции, демонтировать свежий бетон (если он еще не набрал прочность), вырубать неправильную арматуру, заказывать новую, монтировать… Сроки проекта, и без того горящие, превращались в пепел. Бюджет улетал в трубу. И вина ложилась не только на нерадивого прораба и бригаду, но и на них – архитекторов, которые не обеспечили должный контроль после своих экстренных правок.

«Нам нужно задержаться,» – голос Лики прозвучал неожиданно громко в тишине. Марк вздрогнул, открыв глаза. Она смотрела не на него, а на главного инженера, ее лицо было каменным. – «Минимум на три дня. Нужно немедленно разработать методику безопасного демонтажа свежего бетона на этих колоннах, не повредив соседние конструкции. Просчитать временное усиление. Составить новый график работ и заказа материалов. Координировать все это на месте. Уехать сейчас – значит подписать приговор объекту и репутации нашей компании.»

Ее слова были точны, как скальпель. Неоспоримы. Главный инженер, бледный, лишь кивнул. Прораб смотрел в пол.

Марк почувствовал, как пол уходит из-под ног. Еще три дня. Три дня в этом городе, рядом с ней. С этим ледяным взглядом, который игнорировал его существование. С вчерашними тенями, которые теперь казались не кошмаром, а лишь первым актом пьесы под названием «Ад».

Он попытался найти возражение. Любое. «Может, я останусь один? Ты… ты могла бы вернуться, координировать с офиса…»

Лика повернула к нему голову. Впервые за день ее взгляд встретился с его глазами. Не холодным, а… каменным. Беспощадным.

«Это невозможно, Марк Сергеевич,» – произнесла она четко, без интонаций. – «Методику демонтажа и усиления нужно разрабатывать здесь, на месте, с учетом реальных условий. Мне потребуется ваш опыт и ваша подпись на всех решениях. Как ведущего архитектора проекта. Разделение ответственности в такой ситуации недопустимо. Мы остаемся. Оба.»

Она не улыбалась. Не злорадствовала. Она просто констатировала факт. Рабочую необходимость. Но в ее глазах Марк прочитал нечто большее. Это была ловушка. Ловушка, захлопнувшаяся с тихим, но отчетливым щелчком. Ее месть началась. Не криками, не скандалом, а этой безупречной, железной логикой профессионала, который знает, что прав, и использует эту правоту, чтобы держать его здесь. Рядом. В аду собственной вины и ее ледяного презрения.

Главный инженер засуетился, заговорил о срочном созыве совещания, о вызове специалистов по демонтажу. Шум голосов заполнил кабинет. Марк стоял посреди этого хаоса, глядя в окно на серые корпуса стройки. Дом, Аня, дети – они снова уплывали в недостижимую даль. Перед ним были только пыль, бетон, грохот машин и… она. Его новоявленная тюремщица в строгом синем костюме. Три дня. Они казались вечностью.

12

Тяжесть дня давила на плечи, как бетонная плита. Марк сидел на краю дешевой кровати в своем номере, сжимая телефон. Трубка была теплой после долгого, странно отстраненного разговора с Аней.

«Да, Ань, задерживаюсь… Нет, не знаю пока на сколько. Очень серьезные проблемы на объекте… Колонны… Арматура не та… Да, все в порядке, просто устал… Нет, не беспокойся…»

Фоном – смех и спор детей о мультиках, звук падающей ложки. Аня перебила его: «Марк, прости, тут каша на плите, а они… Доброй ночи. Береги себя.» Щелчок отбоя прозвучал как приговор. Он представил ее лицо: усталое, доброе, доверчивое. Глубокая волна стыда накатила с новой силой, сжимая горло. Он был предателем, сидящим в этой убогой комнате, пока она тушила кашу и разнимала детей.

Телефон задребезжал в руке. Сообщение. От Лики.

Марк машинально ткнул в уведомление. Экран вспыхнул.

Жар. Резкий, обжигающий жар ударил в лицо, растекаясь по всему телу, сжимаясь в тугой узел ниже пояса.

…фото

Не просто откровенное. Изнанка ночи. То, что он едва нащупал в темноте, прежде чем сбежать.

Лика лежала на животе на своей гостиничной кровати. Камера – сверху, под углом. Голова повернута вполоборота, губы чуть тронуты намеком на улыбку. Ее спина – гладкая, беззащитная арка. Грудь, полная, упругая, примерно третий размер – была придавлена весом тела, мягкие формы расплющены о постель. Волосы были влажными и спадали темной пеленой на ее хрупкие плечи и немного на грудь. Фокус был на другом. На ягодицах. Приподнятых, округлых, почти наглых в своем совершенстве. Они доминировали в кадре. И на них – узкая полоска черных кружевных трусиков. Минимум ткани, максимум обещания. Ткань была темной, но он знал, что под ней, представлял ту самую «горячую, сладкую жидкость». Точка невозврата, запечатленная в пикселях.

Подпись: «Малыш, прости, сегодня не получится приехать, я остаюсь на несколько дней для решения серьезных вопросов… Но мое тело очень скучает и ждет твоих ласк.»

Слова «малыш», «тело», «ласки» ударили по сознанию, как молотом. Нежность, смешанная с откровенным животным призывом. Это был не холодный стратег. Это была та самая Лика из запертого номера – страстная, жаждущая, его. Сомнений не оставалось. Никаких. Она помнила. Хотела. Ждала. И теперь, зная, что он заперт здесь с ней на неопределенный срок, наносила удар на поражение.

Марк задыхался. Рука, сжимавшая телефон, дрожала. Кровь гудела в висках. Он не мог оторвать взгляд от экрана. От этих линий, этого наглого предложения. Вчерашний стыд, вина перед Аней – все растворилось в шквале чистой, неконтролируемой похоти. Он хотел быть там. Сейчас. Стереть эту наглую улыбку с ее губ своим поцелуем, вставить в рот свой ствол и упереться им в гланды, что б Лика понимала свое место… Сорвать дурацкие кружева, вдавить ее в матрас…