Линнкс

От Автора

Все сюжеты в этой книге правдивы. Из уважения к нынеживущим, я сменил имена людей и карты улиц. Сделал исключение лишь для Димы – его я не уважаю. Что же до Линнкса, переименовать его невозможно: город упрям и, кажется, сам подписывает рукопись своим именем. Но, сменив вывески и перекрасив подъезды, я всё-таки оставил главное нетронутым – нерв. Подставьте вместо имени «Дима» любую абракадабру, сотрите «Линнкс» со всех карт – и всё равно услышите тот же скрип лестничных клеток, тот же мёрзлый шёпот дворов, ту же дрожь в голосе, когда удача протягивает вам руку в чёрной перчатке.

Я собрал эти истории так, как коллекционер складывает осколки бутылочного стекла: каждую грань очистил, но не стал шлифовать. Пусть режут пальцы – иначе не поверите, что они настоящие. И если, перевернув последнюю страницу, вы почувствуете на затылке дыхание Линнкса – не пугайтесь. Это город, который проверяет, хватит ли у вас смелости обернуться. Ведь за каждым углом может стоять новая история, уже пишущая себя вашим именем.

ПРОЛОГ

Обстоятельства – удобный термин для обозначения того, что не было нами предусмотрено. Но непредусмотренное – не значит беспричинное. В непредсказуемости событий всегда просвечивает невидимый узор связей и смыслов, недоступный поверхностному взгляду.

Магия, которую мы привыкли воспринимать как чудо, как нарушение законов реальности, на самом деле рождается из тончайшего переплетения двух нитей: веры и обстоятельств.

Каждая встреча человека с чудом – не просто случайность, но точка схождения его глубочайших ожиданий с готовностью Вселенной ответить на них. И каждый раз, когда мы отчаянно хотим верить, реальность терпеливо ждёт подходящего обстоятельства, чтобы проявить себя.

Каждая легенда, каждое пророчество, каждый удивительный случай или невероятное совпадение – всё это фрагменты одной и той же мозаики, которая складывается лишь тогда, когда вера переплетается с обстоятельствами, а человеческое сердце – со скрытым дыханием мира.

И возможно, величайшая магия вовсе не в том, чтобы уметь двигать горы или летать по небу, а в способности увидеть этот невидимый узор связей, почувствовать правильный момент и не бояться поверить, что мир куда глубже и шире, чем кажется на первый взгляд.

В самом начале существовала только Природа – совокупность идеальных законов и всеобщего равновесия. Реальность была стабильной и гармоничной. Однако эту изначальную стабильность нарушило появление Первичной Аномалии. Первичная Аномалия – это беспричинный сбой, сбив курса мироздания, которая возникла внезапно и не подчинялась никаким законам. Ее проявление стало космическим катаклизмом: именно оно спровоцировало колоссальный всплеск энергии, аналогичный Большому Взрыву, с которого началось развёртывание Вселенной. После Первичной Аномалии единое равновесие раскололось на пары противоположностей. Во Вселенную ворвались дуальности: свет и тьма, материя и антиматерия, жар и холод, рождение и уничтожение. Природа уже не была единоличным правителем законов – теперь каждое правило могло иметь исключение, каждое явление – свою обратную сторону. Так завершилась эпоха изначальной гармонии и началась эпоха противоборства, где само созидание стало побочным эффектом разрушения. Первичная Аномалия положила начало динамичному миру, в котором порядок и беспорядок сплелись воедино.

С момента Большого Взрыва Природа и Аномалия вошли в состояние вечного конфликта, который парадоксальным образом поддерживает равновесие мироздания. Природа проявляет себя через фундаментальные законы и структуры: она «придумала» гравитацию, чтобы рассеянная материя собиралась в звёзды и планеты; установила постоянные физические константы, чтобы обеспечить предсказуемость процессов; зародила саморегулирующиеся системы, стремящиеся к балансу. Аномалия, напротив, постоянно пытается внести искажения и разломы в ткань реальности: порождает непредсказуемые явления, нарушения законов физики и причудливые сущности, которым нет места в упорядоченном мире. Это могут быть как космические сбои (условно – «дыры» в пространстве-времени, аномальные всплески энергии), так и первые зачатки тех чудес и монстров, что не вписываются в законы природы.

Важно, что ни одна из сил не может окончательно уничтожить другую. Природа не в силах ликвидировать изначальный хаос – она может только стабилизировать его проявления или временно подавлять их. В то же время Аномалия не может просто разорвать мир в клочья – ей приходится действовать исподволь, через трещины и пробоины в установившемся порядке. В результате Вселенная существует как тонкий компромисс: большую часть времени она следует понятным законам, но время от времени в разных уголках происходят странности, которые эти законы нарушают. Каждое такое явление – это работа Аномалии, а каждый восстановленный порядок – ответный ход Природы. Так поддерживается динамическое равновесие: мир постоянно колеблется между двумя началами.

Со временем Природа в своем противостоянии сделала ставку на эволюцию сложных структур. Одним из высших «ответов» Природы на хаотичные выпады стало зарождение жизни. Живые организмы обладают способностью адаптироваться – то есть восстанавливать равновесие на своём уровне. Венцом этого развития стал человек: разумное существо, способное не только подчиняться природным законам, но и осознавать их и даже целенаправленно влиять на мир. Появление человека подготовило почву для следующей фазы конфликта сил.

Когда появился человек, противоборство Природы и Аномалии перешло на качественно новый уровень. Теперь в мире возник сознательный агент, способный действовать и на стороне порядка, и на стороне хаоса – или даже по собственной воле, меняя расстановку сил. Аномалия начала активно проявляться в человеческом мире, создавая искажения, рассчитанные уже не на космические масштабы, а на социальные и личные. Появились аномальные зоны на планете, чудовищные создания из мифов, сбои в разуме и восприятии – всё то, что могло посеять хаос среди людей. Эти явления проявлялись как проклятья и чудеса, чудовища и полтергейсты, внезапные нарушения привычных законов физики.

Природа, в свою очередь, наделила человека инструментами для ответа. Люди от Природы унаследовали разум и любознательность, благодаря которым начали раскрывать законы мира и использовать их себе во благо. Так зародились технологии – от простейших орудий до современной науки – как способ поддерживать и даже усиливать порядок в окружающей среде. Человек установил культуру и социальные правила, чтобы обуздать внутренний хаос в обществе: появились законы, мораль, структура государств.

Линнкс – город, застрявший в этой петле. Между природой и аномалией. Средневековый призрак в деловом костюме. И каждый чувствовал его присутствие – не видел, не слышал, но знал: стоит замереть – и город начнёт дышать ему в затылок. Начнёт шептать, скрипеть, касаться ледяными пальцами невидимых рук.

По переебанным артериям его улиц текла жизнь, вечно ищущая, жаждущая, страдающая. Это был город с двумя лицами: одно из них красивое и привлекательное, предназначенное для туристов, а другое – для нас. Гниющая плоть полуживого города – его окраины, где и обитают все мои истории. Здания здесь были серыми и однообразными, словно они были созданы для того, чтобы давить на психику. Все эти многоэтажки, стоящие рядом друг с другом, напоминали огромный забор, отделяющий туристов от реального мира.

На окраинах Линнкса реальность тоньше, чем в центре, будто соткана не из плотной ткани, а из полупрозрачного марева, дрожащего в ожидании подходящего мгновения. Здесь вера отчаянно жаждет обстоятельств, а обстоятельства терпеливо выжидают веру, и стоит им соприкоснуться – рождается чудо или катастрофа.

В этих районах люди ходили иначе. Их походка была настороженной, взгляд – слегка отрешенным, словно они постоянно ждали какого-то сигнала, какого-то скрытого знака. Даже воздух здесь казался пропитан ожиданием чего-то.

Здесь магия была не в ярких вспышках света и не в волшебных словах, а в случайных встречах, во взглядах, пересекающихся чуть дольше, чем принято, в полушёпоте разговоров на лестничных клетках.

Люди здесь знали, что они никогда не станут героями ярких историй, но именно это знание делало их особенными, способными заметить то, что ускользает от других.

Они были живым воплощением того, как вера и обстоятельства порождают нечто удивительное, нечто совершенно невозможное в других условиях. Здесь вера была не громкой, не демонстративной, а тихой и упорной, словно вода, способная сточить камень. Каждый жил с надеждой на то, что когда-нибудь обстоятельства сложатся именно так, как нужно, и тогда его вера проявится, став ощутимой.

Но Линнкс не прощал слабости. Если вера угасала, а обстоятельства приходили не вовремя, город не давал второго шанса. Он забирал мечты. Но даже эта жестокость была частью его магии – она была напоминанием о том, что нельзя верить вполсилы, нельзя ждать обстоятельств без готовности действовать.

По вечерам на окраинах Линнкса люди выходили на балконы и курили, глядя в никуда. Их мысли были далеко, там, где вера уже встретила обстоятельства, где магия уже случилась. Но даже тогда они не позволяли себе расслабиться полностью, зная, что стоит только на мгновение потерять бдительность – и город сожрет их.

Такова была магия Линнкса – незаметная, тихая, коварная, но всегда искренняя. Она не обещала чудес, не дарила надежду просто так, но каждый, кто жил здесь, знал, что если поверить по-настоящему, если дождаться правильного момента, то можно увидеть, как тонкая ткань реальности разрывается, открывая новый мир, полный удивительных возможностей и необъяснимых чудес.

Пять Икон

В порту, где когда-то разгружались специи и шелк, теперь процветал другой бизнес. Под тенью старых кранов, в затейливом балете теней, молодые люди в ярких кроссовках и кожаных куртках прячут что-то внутри своих рюкзаков, чтобы там, где днем ароматное печенье и горячий глинтвейн притягивают беззаботных туристов, ночью под мерцанием неоновых ламп, кирпичи замков таили в себе не только многовековую историю.

В небе висела лунная плешь, отсвечивая тусклым серебром на крыши машин.

Трое парней двигались сквозь улицы Линнкса – города, который не любил никого, но охотно принимал всех, кто согласен молчать и они шли без слов, как соучастники. В пакетике, завернутом в несколько слоев коричневого скотча, лежал их сегодняшний билет в вечность – два грамма спидов. Вернее сказать там должно было быть два грамма, вытянутые из дыры в стене, куда их положили другие такие же, их возраста, несколько дней назад. Но вот Дима сомневался в правильности граммовки.

Дима, самый младший из троицы, тащился чуть впереди, ссутулившись, как будто нес на плечах не только свои двадцать лет, но и тень каждого стихотворения, что когда-либо его ранило. В голове у него еще звучал Пушкин:

«Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…»

Мыслить он уже умел. Страдать тоже. А вот с желанием жить были проблемы.

Мутик шагал рядом, насвистывая что-то несуществующее. Острый язык, быстрый ум, костлявые пальцы, которые не боялись нажимать ни на кнопки, ни на спусковые крючки, если потребуется.

Стас, опустив голову шел позади. Он всегда чувствовал себя лучше там, где можно было спрятаться за экраном – в мирах, где все поддается логике, где ошибки можно исправить, а провалы откатить назад. Но сегодня он был здесь, на этих серых улицах, с двумя приятелями, и с мыслями, которые не умели оформляться в четкие конструкции. В реальности, которая требовала шагов, решений, участия. Где нельзя было просто закрыть вкладку.

– Брюс дома? – спросил он, когда они свернули к кирпичной пятиэтажке.

– В Канаде он, – ответил Дима. – Чай продает. Командировка.

– И что мы, просто так зайдем? – спросил Стас

– Великие дела требуют великой точности, – ухмыльнулся Мутик.

Они зашли в подъезд. Лифт, покрытый слоями объявлений, еле дышал, но их довез. На пятом этаже Дима открыл дверь, и трое вошли в квартиру, где пахло выдержанным пуэром, сухим жасмином и слабым дымком благовоний, давно въевшимся в деревянные стены.

Квартира была целым китайским кварталом. На полках теснились чайники – исинская глина, железо, керамика, стекло. На столах – банки с чаями, подписанными аккуратным почерком: «Шу Пуэр – 2006», «Тайваньский Улун – 1980», «Белый чай из Фуцзяни». Даже кровать у Брюса была с низкой резной спинкой, стояла почти на полу, как в традиционных домах Гуанчжоу.

– Он же не китаец, да? – спросил Стас, рассматривая полку.

– Канадец. Просто у него небольшой сдвиг по фазе.

Мутик первым вспомнил про цель их визита.

– Где его весы?

Дима вытащил весы из кухонного шкафа. Большие, из пожелтевшей пластмассы, они были настолько чувствительными, что даже если дунуть – цифры на экране прыгали.

Стас раскрыл пакет, высыпал на бумажку содержимое. Мелкие кристаллики засверкали, как иней на рассвете.

– Два грамма, четко, – сказал он.

***

На кухне было тихо. Только приглушенные звуки улицы доносились сквозь окна. Никто не торопился. Никто не знал, что сказать.

– Когда в последний раз мы так сидели? – спросил Дима и снюхал дорожку с экрана телефона.

– Лет пять назад, – вспомнил Мутик забирая у Димы телефон и пятиевровую банкноту. – Когда Стас еще на улицу выходил.

Молчание.

Мутик прикончил свою в два захода.

– Знаешь, что я понял?

– Что?

Щурит глаза, раздвигая их пальцами – Ча-хао-пинь-цзынь.

Дима посмотрел на него, и в глазах промелькнула породия на уважение.

– Мутовин, ты сегодня такой умный....

– Я всегда умный. Просто иногда вам лень это замечать.

Мутик передал телефон Стасу. Он не употреблял наркотики уже давно, но все еще помнил как это делать. Купюру завернул потуже, сунул в нос поглубже и аккуратно вдоль белой полосы.

В этот момент Мутик, блуждая по квартире, поднял с полки дощечку. На ней был нарисован лик святого – но что-то в нем было неправильное. Какой-то он был искаженный, что ли… Да и краски чересчур яркие, а линии слишком современные.

– Пацаны, гляньте.

– Что?

– Икона. Но ненастоящая. Типа рисованная.

Дима хмыкнул, взял дощечку в руки.

– Это как в играх, когда показывают, что надо найти. Типа собери таких пять штук – и что-то произойдет.

– Мысль забавная – оценивающе сказал Мутик.

Они разошлись по комнатам, и вскоре Дима нашел первую икону – за одним из чайников. Что интересно, он будто бы точно знал, где она лежит и когда пришел, она действительно была там, как на картинке, только настоящая.

– Четко. Одна из пяти.

– Кстати, почему именно пять? – Спросил Мутик

– Не знаю, просто в голову взбрело. – ответил Дима

– Пять – это популярная цифра. – пояснил Стас – Пять элементов, пять чувств, пять путей к просветлению.

– Пять уровней души. – Продолжил Мутик.

– В Таро – пятерки всегда означают переломный момент. – Задумчиво добавил Дима.

Парни задумались.

Стас почему-то занервничал.

–Где тут туалет?

***

Стас закрыл дверь, щёлкнул замком и бросил рассеянный взгляд на бачок. На нём был стикер с размашистым, будто нарочно небрежным почерком:

«The toilet seat is wobbly, so pee sitting down.»

Он фыркнул.

– Да конечно, – пробормотал себе под нос, ощущая, как в груди поднимается тихая волна протестного смеха.

Он покачал головой, опустил крышку унитаза и постучал по ней костяшками пальцев, словно проверяя прочность. Потом медленно приподнял стульчак и отпустил. Тот несколько секунд держался, будто издеваясь, а затем с громким клац упал обратно.

Стас скривился.

Можно было, конечно, встать поближе, напрячь мышцы, постараться все сделать аккуратно, контролируя процесс… Или просто сесть и принять поражение.

Он задумался. На долго. Слишком долго для такой дурацкой дилеммы.

Подержать стульчак – значит выглядеть дебилом, балансируя в полуприседе.

Сесть – значит быть униженным. Писать сидя его не заставила даже бывшая.

Но он уже был здесь. Он уже потратил время. В конце концов, он выбрал сдаться.

Тяжело вздохнув, он сел.

И тут же увидел её.

вторую икону.

Она лежала на полу, прислонённая к стене, наполовину закрытая рулоном туалетной бумаги.

И она улыбалась.

Нет, он не мог точно сказать, почему ему так показалось. Это был обычный лик святого, но выражение на лице… оно было слишком мягким. Не строгим, не скорбным….

Как будто кто-то там, за слоями краски, знал, что только что произошло.

И это было куда хуже, чем падающий стульчак.

Когда он вышел, Мутик подкидывал в воздух резиновый пенис, найденный в прикроватной тумбочке Брюса.

–Че, тоже сразу знал где он лежит? – Съязвил Стас

Мутик улыбнулся и притворился, что сует член себе в рот.

–Фу блять… – сморщился Стас – Я, кстати, нашел вторую икону в Туалете.

Дима разговаривающий по телефону с Брюсом, повертел в руках еще одной, третьей.

Стас неуверенно кивнул.

В телефонной трубке Брюс советовал попробовать чай, после которого либо «захочется трахаться», либо «начнется диарея».

–Кому что достанется! – сказал Брюс.

– Парни, может, не будем их искать? – вдруг сказал Стас.

– Почему? – Спросил Мутик

– Потому что никто не говорил что обязательно должно случиться что-то хорошее.

Дима положил трубку и посмотрел на ребят. В квартире уже было три иконы.

– Ну что, попробуем чаек?

Он послал Мутика к шкафу, где по словам Брюса должен был лежать заветный чай и тот увидел еще одну икону. Нет, две иконы, сложенные друг на друга. Он взял их в руку, и в этот момент по спине у него пробежал холод.

– Пять.

Он повернулся к ребятам, и они замерли.

– Нет, пока что 4. До тех пор, пока ты одну с другой не снимешь. – Сказал Стас – Ты уверен, что мы хотим узнать, что произойдет? Ведь не обязательно же должно случиться что-то хорошее?

Тишина легла на квартиру, как пыль на полки с чаем. Три парня стояли в тусклом свете кухонной лампы, глядя на две последние иконы, сложенные одна на одной.

Стас чувствовал, как по его позвоночнику поднимается ледяной страх. Это было необычное тревожное предчувствие – не такое, как когда забываешь закрыть дверь или ощущаешь чей-то взгляд за спиной.

Нет. Это было что-то другое.

Будто внутри него что-то знало. Знало, что если они поднимут четвертую икону – случится то, что не должно случаться.

Мутик, который всегда смеялся, больше не шутил. Он смотрел на иконы с выражением человека, который вдруг осознал, что у него в руках спусковой крючок. Но он не знает, к чему подсоединен этот механизм – к хлопушке с конфетти или к заряженному дробовику.