Союз трёх девиц и загадка Светланы. Книга вторая

Пролог. Март, 1898 года. Лесная избушка близ города Полевского.

– Положите руки на волка, – велела знахарка.

Матильда и Лиза недоумённо переглянулись, а Поля засмеялась:

– Ну же, девицы, смелее! Он вас не укусит.

И первая ухватилась за жёсткую шерсть. Знахарка и девушки последовали её примеру и словно провалились куда-то. Только видение предстало перед глазами:

…обыкновенная комната в крестьянской избе. Бревенчатые стены, печь, иконы в углу, лавки. На одной из них, в ворохе пледов, лежит маленькая девочка. Она в беспамятстве. Тяжёлое дыхание, бледная, с испариной, кожа.

Рядом восседает старуха. Перед ней, на коленях, стоит красивая, молодая женщина со скорбным лицом.

– Спасу, незаконную твою, а дальше-то что?

– Муж за границей, не знает… Отцу отдам… В приёмную семью… Главное, чтоб жила…

– Значит не подле тебя расти станет, – бормочет старуха и лицо её расплывается в довольной ухмылке. – Имя приметное, сменить надобно.

Следующее, что видят Матильда, Лиза и Поля, это та же комната, но всё изменилось.

Повсюду свечи. Они еле горят, коптят. И в их неверном свете беснуется старуха. Чёрный сгусток мрака плывёт по воздуху. Зависает над девочкой. И втягивается в её приоткрытый рот.

Зловеще бормочет старушечий голос:

– … если окропит себя человеческой кровью … до того, как ей исполнится шестнадцать… телом завладеет мелкий бес, обрядом призванный…

И вот уже мать шепчет девочке, на щеках которой расцвел нежный румянец:

– Ты будешь жить долго-долго и счастливо, ангел мой, Светлана…

Глава 1. Лиза. Август 1896 года. Нижне-Исетская волость Пермской губернии.За полтора года до событий в прологе

– Сокол мой! – громко и жеманно пропел молодой женский голос. – Твоя голубка желает этот салоп. Посмотри, какие пуговки, как они блестят. Ах, восторг! А какие розаны по подолу! Неужели тебе не хочется побаловать свою нежную супругу?

Лизу, стоящую возле прилавка с платками, этот громкий возглас вывел из задумчивости. Она заглянула в этот городок перед поездкой домой, желая повидать Никиту, и вспомнила, что нужно купить хоть какие-то подарки своей семье. Базар подвернулся удачно. Здесь торговали всевозможным товаром.

Девушка обернулась, чтобы посмотреть на вещь, вызвавшую столько восторга, и встретилась взглядом с бывшим женихом. Сердце её замерло на мгновение, а потом затрепыхалось, словно птица в ладонях.

– Никитушка! – окликнула его.

Но парень, державший под руку разнаряженную в пух и прах барыньку, восторгавшуюся пуговками и розанами, быстро опустил глаза и отвернулся к своей спутнице.

– Выбирай, – коротко бросил он ей. – Маменька поспособствует. А я отлучусь ненадолго. Ворочусь и расплачусь.

– Ты куда? – капризно протянула барынька и вновь цепко ухватила его руку, которую он только что освободил от неё.

Лиза невольно задержала на них взгляд. Рука Никиты, когда-то сжимавшая её ладонь с такой нежностью, теперь принадлежала другой.

– Сбегаю в трактир, – громко сказал Никита, явно для посторонних ушей. – Куплю твои любимые пирожные.

– Пиро-о-о-ожные? – закатила от удовольствия глазки жеманница. – Но ведь доктор…

– Душенька, – нетерпеливо перебил её парень. – Счастие твоё, отныне, моя первоочередная забота. И если пирожные делают тебя счастливой, то и бог с ним, с лекарем.

– Ты самый любезный муж на свете! – расцвела барынька и хихикнула. – Возвращайся быстрее. Мне нужно, чтобы ты одобрил покупки.

Лиза зашла в трактир, который приметила ранее. Никита уже поджидал её. Он схватил Лизу за руку и потащил в укромный угол. Затем метнулся к буфетчику, заказал пару чая и козликом поскакал назад. Лизе этот суетливый, нервный Никита был незнаком. Она его таким никогда не видела.

– Привет, Лизок! – Он наконец уселся за стол и настоял, чтобы Лиза села спиной к общему залу. – Уф, взопрел! Ты как здесь? Зачем? Следишь за мной? С ума сошла! Мы с супружницей да с маменькой её променад совершаем. А тут ты! Опасно!

– Отчего ж опасно, Никитушка? – насмешливо спросила Лиза. Всего год назад она отдала бы за эту встречу полцарства. Теперь же смотрела на милое когда-то лицо и не узнавала Никиту.

– Ну, ты можешь меня скомпрометировать, – с трудом произнёс он явно непривычное слово. – Ты же моя невеста. Хоть и бывшая, но всё же…

– Понятно, – усмехнулась Лиза. – Ну и как ты живёшь? Доволен?

– Да! – восторженно зачастил Никита. – Живём мы богато. На золоте едим, в шелка одеваемся. Я, знаешь ли, всегда замечал в себе тягу к этакому всему, дорогому, богатому. Дядюшка души во мне не чает. Я в главных приказчиках хожу. А остальные передо мной шапки ломают да кланяются. Никита Силантьич, то, Никита Силантьич это. Как я прям всё это люблю и уважаю! И покупатели меня обожают, особливо которые дамочки. Да-с. Как самая богатая купчиха приходит, так непременно – подайте Никиту Силантьича. И дочки её, хорошенькие, мне глазки строят. А уж какую я выручку делаю…

Никита распалялся всё больше. Он раскраснелся. Грудь надулась, плечи расправились. Он словно стал выше ростом и шире в плечах. Лиза смотрела на бывшего жениха и удивлялась. За этого индюка она собиралась замуж? Ей стало так весело, как давно уже не бывало.

– Ты знаешь, а ведь мне пора, – прервала она Никиту на полуслове. Он замолчал и несколько секунд смотрел на неё обиженно. – Домой путь держу. Сговорилась с возничим одним, велел не опаздывать.

– А ты чего хотела-то? – наконец отмер он и сдулся до прежнего объёма. – Зачем приезжала?

– Да так, – туманно сказала Лиза. Всю её влюблённость как ветром сдуло. О чём она только думала, когда решила увидеть его?

– Ну, ты это, приезжай ещё, – пробормотал Никита и внезапно пожаловался: – Супруга моя после родов хворает по-женски, так что промеж нас давно ничего не было. А с тобой бы мы…

– Прощай, – Лиза встала из-за стола и пошла на выход. Навстречу ей половой тащил две пары чая в мельхиоровых подстаканниках.

Чем ближе она подъезжала к родному дому, тем меньше ей хотелось туда. Права была Матильда, это плохая идея. Может ну его? Дать денег ямщику, пусть отвезёт обратно на станцию. Ладно, поздно уже. Вон и первые дома показались. Была не была.

– Лизка приехала! Лизка вернулась!

Под вопли младших братьев взошла она на крыльцо. И – ничего. Ни капли радости, ни трепетания сердца. Теперь Лиза убедилась, что приезжать не стоило. Это место было её страданием и каторгой. Никаких тёплых чувств к семье она не ощущала. Может права была кухарка, болтающая, что мать её нагуляла. И место ей не в родном гнезде, а в каком-нибудь монастыре для ублюдков. Но совершенно точно – не здесь.

С такими мрачными мыслями зашла Лиза в дом. И видимо так красноречиво они отразились на лице, что мать не посмела сказать какую-нибудь обычную гадость. Налетели сёстры и сразу залезли в котомку в поисках подарков. Ничего не найдя, потеряли всякий интерес и убежали по своим детским делам. Батюшка, как обычно, отсутствовал. Кухарка была другая. И только няня обрадовалась ей.

Вечером отец вернулся и Лиза встретила его холодно. Не смогла простить давешнего равнодушия. Зато батюшка облегчённо выдохнул, увидев её живую и здоровую. Пока вместе пили чай, все притворялись, что они дружная семья, принимающая нежданного гостя. Не очень желанного, но и не противного. А вот когда за столом остались только мать, отец и Лиза, потому что батюшка изъявил желание выпить за её приезд, тогда-то всё и началось.

Лиза отдала им немного денег. Она решила не раскрывать сразу, что теперь богата. Рука слегка дрожала, когда она положила купюры на стол. Оставалась крохотная надежда, что можно купить любовь и изменить прошлое. Но маменьку, наконец, понесло:

– Ты, бесстыжая, хоть бы подарков купила! Хоть ленточку какую, паршивую. У других-то вона дети с отхожих промыслов возвертаются, так родне гостинцы привозят. Да и денег-то, кошке на лизок. Што, нынче девкам мало платят?

Она зло цедила слова и Лиза чувствовала, как внутри всё привычно сжимается. Хотелось стать маленькой, незаметной, а лучше всего кошкой.

– Ты это, того, мать, чего завелась? – выпивший отец заплетающимся языком попытался осадить супругу. – Домой вернулась. Живая. Руки-ноги целы. Аще и денег припёрла.

– А хоть бы вовсе не возвращалась! – вызверилась матушка. – Тоже мне, королевишна прибыть изволила. Обещал ведь, что в 15 годков и духу её здесь не будет. Доколе ещё я терпеть должна!

Лизу словно облили кипятком. О чём это она?

– А ну-ка! – прищурилась Лиза. – Что за дела? Извольте объяснить.

– Ишь как заговорила, – съехидничала мать. – Што, ноги раздвигать научилась, так и родителям хамить выучили? Поили её, кормили, байстрючку этакую, а вона ишь чего балакает!

– Тише ты, дурища! – рявкнул отец.

– А ты меня не затыкай! – огрызнулась мать. – Вернулась и теперь чево? Здесь жить останется? Нет на то мово согласия!

– Объясните толком, в чём дело? – разозлилась Лиза, переводя взгляд с мать на отца и обратно. – Мама?

– Какая я тебе мама! – взвизгнула та. – Шлёндра подзаборная твоя мама, девка гуляшшая, как и ты. Только и делов то, что знатная, а сама что ни на есть прошмандовка, как Дунька с окраины.

– Я сейчас как возьму, как порву все деньги, что привезла, – холодно заявила Лиза, схватив пачку. – Быстро сказывайте в чём дело!

– Ты кашу заварил, тебе и хлебать, – маменька подскочила к Лизе, вырвала из её рук деньги и удалилась с кухни, что есть силы хлопнув дверью.

Отец тяжело вздохнул, налил себе стопку, махом выпил, занюхал рукавом, помолчал и стал рассказывать.

– Семейство наше, Батюшковых значить, из крепостных, – глухо произнёс он, глядя в сторону. – А я, значить, старший сын. Без земли мы были, зато с руками. Я тогда в Верхнем работал, конюхом. У графьёв Верейских. Конюшня не бог весть – рабочие лошадки да два жеребца для выездов. Хозяева приезжали туда не часто, жили больше в столицах да заграницах.

Он замолчал на мгновение, будто вспоминал прошлое. Лиза сидела напротив, слушала внимательно, стараясь ничего не упустить.

– И вот однажды, значить, графиня приехали. Без мужа, но с девчушкой. Тихой такой, щуплой. Кожа да кости. И глаза печальные. Пробыли так, значить, несколько дней. А потом вдруг хозяйка пришла ко мне. Не в конюшню, а в дом, где я жил рядом. Я сперва и подумал… – отец коротко усмехнулся. – Ну, сама понимаешь… холостой парень, графиня. А она другое предложила.

Он внимательно посмотрел на Лизу, впервые за вечер. По-доброму, с любовью и сожалением.

– Сказала, мол, девочка не её. Дальняя родственница померла. От холеры, значить. И вся семья с ней. А графинька-то бездетная, вот и приютила сиротку. Только вот оставить подле себя не может. А почему – не объяснила. Спросила, есть ли у меня девка какая на примете, ну чтобы жениться, значить, да взять девочку на воспитание. Мол, даст денег. Щедрое приданое посулила, чтобы, значить, всё как у людей. До пятнадцати лет, сказала доглядеть, а потом заберёт.

Отец снова налил себе рюмку. Выпил как воду, не поморщившись, и захрустел огурцом. Лиза поняла, к чему идёт рассказ, ещё раньше. Но только сейчас руки её задрожали и она крепко сжала кружку, так что пальцы побелели.

– Я подумал… Почему нет? Девка давно на уме была. Первая красавица, не замечала меня. Как с деньгами графскими пришёл, тут же и свадьбу сыграли. Дом, значить, купили в другом селе. Там и дело начал. А ты с нами была.

Он снова выпил, но уже две рюмки подряд. Словно оттягивал неприятный момент.

– Сперва-то жена исправно ходила за тобой. А потом, значить, как свои-то пошли – всё, как отрезало. Злится, значить. И всё ждала, когда графиня объявится. А она – ни письма, ни гроша. Как сквозь землю провалилась. Только блазнится мне… не родственница ты никакая, а её дочка. Графини этой, значить. Нагуляла видать, а признать не захотела. Надо понимать, прелюбодейство грех. Нехорошее дело, позорное.

Лиза молчала. Мир внутри сжался в одну точку. Обида, стыд… и облегчение. Отныне всё становилось на свои места.

– А теперь, дочка… – голос отца дрогнул. – Жена не даст нам жизни, коли ты, значить… У нас свои дети. Ты… чужая.

Он встал, подошёл ближе и, не решаясь прикоснуться, замер:

– Не обессудь, дочка, но тебе придётся уехать.

Глава 2. Матильда. Весна, 1897 год. Москва. За год до событий в прологе.

В Матильду словно бес вселился. Деньги, свалившиеся на неё после уральских событий, испортили прежнюю жизнелюбивую певунью – лёгкую на подъём, острую на язык. Капризность переросла в высокомерие, смелость в безрассудность, кокетливость в вульгарность.

Ещё недавно она распевала романсы в прокуренной гостиной сосновоборского борделя. А теперь у Матильды личная горничная, французские ароматы и свобода распоряжаться своим временем. История Золушки, достойная театральных подмостков. Не имея академического образования и дела, занимавшего её время полностью, она предпочитала праздную жизнь.

– Хороша я была бы, с кучей денег да работать! – твердила она Михаилу, ласково укоряющего её. – À chacun ses goûts. У каждого свой вкус, дорогой мой. Мне нравится нынешняя жизнь.

И он смирился.

Распорядок дня бывшей куртизанки строился теперь так. Просыпалась она к полудню, приводила себя в порядок с помощью служанки Ганны. Приходящий парикмахер укладывал в затейливые прически её белокурые локоны.

Потом неспешно завтракала, перебирала с десяток платьев, прежде чем выбрать, и отправлялась по магазинам. Или на примерку к портнихе, обувщику или шляпной модистке. В зависимости от того, что ей взбрело в голову заказать.

Матильда увлеклась рисованием и брала уроки живописи. Она считала, что написание картин не для заработка – занятие для благородных и состоятельных девушек, к которым она ныне причисляла и себя. После возвращалась домой, обедала с Михаилом, отдыхала. А потом либо принимала у себя свежебретённых приятельниц, либо отправлялась развлекаться с ними. Приезжала Матильда обычно под утро.

Михаил тем временем трудился, не покладая рук. Мало было выгодно продать сокровища малахитницы. Нужно было ещё сохранить тайну…

Он воспользовался помощью друзей. Удачно продал часть драгоценностей и основал акционерное общество «Три девицы и Ко», участниками которого стали Матильда, Лизавета и Поля. Михаил оформил опекунство – до времени, пока девушки не смогут распоряжаться капиталом самостоятельно. Немного акций досталось и Павлу.

На деньги общества Михаил удачно купил особнячок на Остоженке, в тихом Лопухинском переулке. С помощью знакомого архитектора переделал его. Добавили третий этаж, пристроили крыло, так что дом стал Г-образным, провели водопровод, канализацию. В планах были электричество и телефон. Во внутреннем дворике организовали крохотный садик с клумбами, декоративными кустарниками и скамейками.

Перестроенное здание Михаил превратил в доходный дом. Первый этаж сдал под конторы и магазины, на третьем поселился сам, с Матильдой в качестве воспитанницы. Второй этаж и свежеотстроенное крыло он отделал под роскошные квартиры внаём.

Арендаторами стали несколько докторов и адвокатов, которые использовали их и как конторы. Также к сдаче предназначался отремонтированный двухэтажный флигель в глубине двора, стоявший пока свободным. Аристократический район, близость к центру Москвы и храму Христа Спасителя позволили назначить хорошую цену. Михаил планировал, что вложенные средства окупятся за пару лет. Он также мечтал выстроить еще один доходный дом, побольше, заказав проект у любимца московской буржуазии, архитектора Льва Кекушева, создавшего красивейшие здания в стиле модерн.

Пока он занимался всем этим и был загружен практически круглосуточно, Матильда попала под влияние новой подруги. С Аделаидой Энгель она познакомилась в салоне модистки, когда заказывала очередную шляпку. Мати мучалась над выбором цветов, украшающих головной убор, и роскошно одетая, невероятно красивая девушка любезно помогла ей. Они разговорились, обсуждая модные новинки. Потом выпили по чашечке кофе в кондитерской и решили встретиться ещё раз. Матильда с восторгом окунулась в новое приятельство, словно в тёплую ванну. Тем более, что Аделаида была девушкой интересной. Одевалась вызывающе, вела скандальный образ жизни и биография у неё была ему под стать.

Младшую дочь богатого купца-старообрядца в девичестве звали Аграфена Микешина. Отец хотел наречь её Агриппиной, в память своей первой любви, но мать, всегда покорная тихая женщина, воспротивилась. Брак их был договорным, сливали состояния двух купеческих фамилий, и особой любви промеж них никогда не было. Суровый отец соблюдал в семье жёсткий патриархат и всё, чего удалось достигнуть несчастной женщине – это заменить резкое, для русского уха, Агриппина на певучее Аграфена. Вопреки тому, что имя напоминало о равнодушии к ней супруга, мать Ады нежно любила и баловала единственную дочь. И та выросла норовистой и непокорной. Имя своё она ненавидела.

Отец рано выдал девушку замуж за Готфрида Энгеля, состоятельного пожилого бюргера. Тот приехал в Россию, чтобы найти красивую молодую жену, славянского происхождения. Немец обратился к свахе и она предложила нескольких девушек на выданье. Он выбрал Аграфену. Брак был коротким, но счастливым. Немолодой муж обожал своего «Engelchen», ангелочка, и разрешил ей сменить имя на Аделаиду.

Овдовевшая Ада получила большое наследство, опыт супружеской жизни и статус молодой вдовы. И более не зависела от строгих порядков собственной семьи. Поэтому в одночасье стала одним из самых лакомых кусочков. От повторного брака она категорически отказывалась, предпочитая менять любовников как перчатки. Иногда одновременно находилась в отношениях с двумя, и это не всегда были мужчины. Родственники супруга отреклась от неё, тем более что наследников Аделаида не подарила. А своя семья, особенно мать, жалела «заблудшую Адочку» и старалась вернуть её в стан порядочных женщин. Аделаида любила мать, терпела отца, но категорически отстранила их от своей жизни. Весёлой вдове исполнилось двадцать два года.

Аделаида быстро стала для Матильды образцом для подражания. Особенно её восхищали экстравагантные туалеты новой подруги. Девушки проводили время вместе, развлекаясь и болтая. Сперва Ада относилась к семнадцатилетней Матильде снисходительно, не приглашая в близкий круг. И бывшая куртизанка довольствовалась дневными развлечениями, в публичных местах. Вроде долгих поздних завтраков, в окружении приятельниц и поклонников Аделаиды, с шампанским, светской болтовнёй и целованием рук.

Матильда жаждала стать своей для нового «шикарного», как говорила она Михаилу с горящими глазами, окружения. Поэтому улыбалась кавалерам, хихикала над сплетнями и поднимала бокал. Как все. Но иногда, при воспоминаниях о Лизе и Поле, о временах «Союза трёх девиц» и об их приключениях, её улыбка становилась чуть натянутой. Но пузырьки шампанского быстро изгоняли былое из её хорошенькой головки.

Но в последнее время заскучавшая дива стала уделять больше внимания юной подруге. Вот и сейчас она пригласила Матильду на занятия живописью, где модель и художник менялись местами, поочередно рисуя друг друга.

Ада решила, что Матильда будет писать её обнаженную, и войдя в свою роскошную студию, тут же скинула ботиночки и бросила на стул горностаевое манто. И далее, стремительно передвигаясь по огромной комнате и пытаясь вспомнить где шампанское, она стягивала с себя один предмет туалета за другим. На пол полетели белоснежные перчатки, шляпка лавандового оттенка, жёлтый шёлковый шарф, лиловое бархатное платье, нижняя сорочка. Вскоре Аделаида, оставшись в тонких чулках молочного оттенка и жемчужном ожерелье, уже разливала шампанское в высокие фужеры.

– Ты без корсета? – удивилась Матильда, смущенно разглядывавшая девушку сквозь бокал с пузырящимся напитком.

– Да, – непринужденно сказала та, устраиваясь на диване, укрытом пледом из шкур ягнят. – Это прекрасно, когда тело свободно и ничем не ограничено. Ты что-нибудь слышала про платье reform?

Глава 3. Лиза. Август 1896 года. Лесная избушка близ города Полевского.

Так Лиза покинула дом, в котором прошло её детство.

Кто бы мог подумать! А вдруг она – знатная особа? Графиня! Пусть и незаконнорождённая… Передается ли титул в таком случае? Лиза совсем не разбиралась в этом. Но стало легче от осознания, что настоящими родителями были другие люди. Прощай постылый дом, где так неласково с ней обходились! Прощай прежняя жизнь, где она была даровой прислугой наглого семейства! Здравствуй новая жизнь без ругани, унижений и равнодушия.

Правда, немного жаль было терять отца. Да и предавшая дважды, возможная мать тоже не вызывала симпатии. Поэтому Лиза даже не спросила её имени. Всё равно это лучше чем прежняя жизнь, с этим она как-нибудь разберётся. Измученная ночными кошмарами и ошеломлённая новостями, Лиза решила вернуться к знахарке. Шар не подвёл и вскоре она уже входила в лесную избушку.

Рыжеволосая травница Поля ей очень обрадовалась. Знахарка тоже встретила любезно. Павел был в отъезде. Лиза поведала свои новости.

– Ах! – восхищённо воскликнула Поля, тут же припомнив любимую латынь. – Quidquid latet apparebit…

– Да, – усмехнулась знахарка. – Именно, всё тайное станет явным. Там ещё продолжение есть. Nil inultum remanebit, что значит «ничто не останется без возмездия».

– Надеюсь, расплата не заставит себя ждать, – прозвучал голос Лизы чужой и жёсткий. – Я хочу, чтобы все предатели ответили за свои деяния и мучились ещё при жизни.

Знахарка внимательно посмотрела на неё, ничего не сказала и отошла, давая возможность им поговорить наедине.

– Вот же гад этот твой Никита, – возмущалась Поля. – Приспособленец и пройдоха.

– Глупый индюк, – спокойно сказала Лиза. – И пару нашёл под стать себе. Надеюсь, они сдохнут от холеры.

– Лизонька, ты стала такая… – Поля запнулась, подбирая подходящее слово.

– Какая? – растянула губы в неискренней улыбке Лиза.

– Лиза, которую я знаю, ни за что бы не пожелала зла людям. Даже обидчикам. Добрый, светлый человек. Старалась примирить всех. А сейчас… Ты изменилась. Колючая, безжалостная, резкая.

– Прежней жалкой бесхребетной амебы больше нет, – странным низким голосом ответила Лиза.

Поля смотрела на подругу во все глаза. Та пугала всё сильнее. Черты лица исказились, будто на неё натянули чужую маску. Глаза запали, а зрачки расширились, став чёрными. Нос заострился. Щёки стали впалыми. Бледные губы вытянулись в тонкую полоску. Кожа посерела.

Поля однажды видела такое лицо. Спасший её сельский священник выглядел таким перед своей внезапной кончиной. Предсмертные, фатальные изменения. Поля испуганно охнула и прижала ладони к лицу. И морок пропал. Лиза снова была обычной. Светлокожей, румяной, с добрыми карими глазами, милым носиком, пухлыми щёчками и розовыми красивыми губами.

– Что с тобой? – недоумённо спросила её Лиза. – Почему ты так на меня смотришь?

– Эээ… я… ты… – блеяла травница, не в силах забыть пугающее зрелище.

Ситуацию разрядила знахарка, позвав девушек пить чай. Поля наконец пришла в себя. Подруги принялись болтать о прошлых приключениях, вспоминая Союз трёх девиц. Лиза даже достала свои записи и прочла пункты клятвы, которые они дали друг другу прошлым летом на ночном лугу.

– «Союз трёх девиц» создан в августе месяце 1895 года от Рождества Христова, – читала Лиза серьёзным голосом, который уже стал её постоянным спутником, в отличии от прежнего времени. – Участницы сего Союза – девицы Поля, Матильда и Елизавета. В основе Союза – вечная дружба и верность. Никто не должен стать между нами. Мы всегда будем помогать друг другу и приходить на помощь по первому зову. Союз скреплён клятвой на крови и разрушить его может лишь смерть!

– Здорово! – восхитилась Поля. – Прямо как в книжках. У нас есть свой Союз и клятва. И я теперь не одна-одинёшенька, как раньше. Пусть у меня нет семьи, зато есть верные подруги!

– А как твоё полное имя? – поинтересовалась знахарка. – Ведь Поля это краткая форма.

– А я не знаю, – пожала плечами травница. – Полей меня отец Сергий назвал, ну тот священник, который меня у побирушек отвоевал, и в свой приход забрал. Меня крестили в октябре в день преподобной Поликсении Испанской. А мне больше по нраву Поликсена. Это из древнегреческой мифологии. Дочь Приама и Гекубы. Невеста Евримаха, сына Антенора. Её воспевали Еврипид и Овидий, античные авторы. А Приам – троянский царь. Так что Поликсена – греческая принцесса и…

– Поля, ты отвлеклась, – вернула на землю увлёкшуюся подругу Лиза.

– Но отец Сергий сказал что такого имени нет в святцах, – уныло сказала та. – Сошлись на Поле и с тех пор меня так и кличут.

– Поликсена – звучное имя, с историей, – сказала Лиза. – И оно к тебе очень идёт. А фамилия твоя?

– У меня её нет, – грустно сказала Поля-Поликсена. – Ни фамилии, ни родины, ни документов.

Лиза только и смогла, что подойти и обнять подругу, сидевшую на противоположной стороне большого стола. Та собиралась заплакать.

– Разводить нечего тут слёзы-сопли, – решительно пресекла их знахарка. – Есть имя. Придумать фамилию. Выправить документы. Будет с родиной посложнее. Но «подданная Российской Империи» неплохо на мой вкус.

– А действительно, Поличка, – поддержала знахарку Лиза. – Ты можешь выбрать себе любую фамилию.

У травницы загорелись глаза, она немного подумала и зафонтанировала идеями:

– Франкенштейн? Представьте – Поликсена Франкенштейн! Роскошно! Звучит, как героиня из немецкой оперы! Или поэтесса!

Знахарка и Лиза не успели прокомментировать эпатажность выбора, как Поля понеслась дальше:

– Дюма? Поликсена Дюма. Нет, слишком просто. Бестужева-Рюмина? О, а можно в честь городов! Московская. Или Бостон. Как вам Поликсена Бостон? А еще растения мои разлюбезные. Бетула, берёза значит, моё любимое дерево. Идеальное растение. И лечит и греет. Из бересты посуда отличная. Дёготь берёзовый. Опять же сок…

– Поля, остановись, – изнемогала от смеха Лиза.

Обычно бесстрастная знахарка тоже не удержалась от широкой улыбки.

– Ну ладно, – не обиделась Поля. – А в записях про Союз нужно исправить Полю на Поликсену.

– Непременно, Поличка, – согласно кивнула Лиза.

– Ваш Союз прекрасен, – знахарка наливала свежий чай в опустевшие кружки и рассуждала вслух. – Но сделать что вы можете? Польза какая? А есть организация Время дочерей. Учат там девушек воинскому искусству, разным премудростям, противостоять злу. Становится женщина сильной, независимой. Защитить может себя и близких. Надвигается зло когда, Время дочерей объединяется и сражается …

– …с Недобрыми, – невежливо перебила её Лиза. – Мы помним.

– Говоришь напрасно, девочка, с пренебрежением о том, силу чего понять пока не в состоянии, – кротко сказала знахарка. – Представь тренированных, владеющих тайными знаниями, бесстрашных девушек и молодых женщин. Спасти под силу которым десятки, сотни, и даже тысячи людских душ и жизней. Это не слабые существа целиком зависящие от мужчин. Это самодостаточные личности которые могут применять и силу и ласку.

– Да неужели так бывает? – недоверчиво спросила Лиза. – Это наверное придуманные истории, чтобы женщинам было проще нести своё бремя?

– Бывает, – утомившись, знахарка вновь вернулась к телеграфному стилю разговора. – Решишь узнать – расскажу. Покажу. Научу.

– Пожалуй, мне это интересно, – помолчав, ответила Лиза. – Проведаю Матильду и вернусь. Шар пусть здесь побудет. Хочу на поезде поехать. Говорят, он очень удобный.

Она не стала уточнять, что из-за усиливающихся ночных кошмаров опасается, как бы не натворить чего непоправимого. Вот вернётся и попросит их приготовить какое-нибудь снадобье.

Переночевав в лесной избушке, Лиза отправилась в Полевской на попутной телеге поставщика продуктов. А оттуда, на извозчике, в Сосновоборск.

На вокзале она узнала, что нужный поезд будет только завтра. Решив повидаться с кухаркой Агафьей, но не желая появляться в борделе, она послала к ней мальчика-посыльного с запиской. Радостная Агафья прибежала на вокзальную площадь через час.

– Голубка моя, – кухарка бросилась обнимать нежданную гостью. – Молодец, что приехала. Сейчас быстро извозчика кликнем, да ко мне поедем. Я ж домик прикупила, на денежки-то твои. Как же мне благодарить-то тебя? Ужо наиглавнейшей гостьей будешь! Накормлю от пуза!

– Не стоит, – отбивалась Лиза. Она почувствовала себя нехорошо по пути в Сосновоборск, ещё стоически держалась, но силы были на исходе. – Мне бы прилечь. Укачало, видать, в дороге.

– Действительно, бледненькая какая, – всполошилась Агафья и заорала во всю мощь лёгких: – Извозчик!

К ним моментально подъехала пролётка. Пока кухарка с возницей, здоровым широкоплечим детиной, грузили Лизу в экипаж, та потеряла сознание.

– Охтимнеченьки! – всплеснула руками Агафья и крикнула кучеру. – Давай, в земскую больницу! Да быстро!

– Как скажешь, хозяйка! – обнажил в ухмылке великолепные зубы тот.

Он вскочил на козлы и тряхнул копной тусклых грязных волос. На несколько мгновений обнажилась мочка уха со шрамом, выглядевшим так, словно её разорвали и неаккуратно сшили.

Глава 4. Матильда. Весна, 1897 год. Москва.

Матильда отложила кисть. Подобного она ещё не слышала, хотя считала себя знатоком таких тем. Ада, не меняя раскованной позы, махнула рукой на облачко лилового бархата, небрежно брошенное на ковёр:

– У меня нечто подобное, правда более изящное – эстетическое платье à la мадам Рекамье. Не слышала про такую?

Матильда отрицательно помотала головой. Интересно послушать. Но снисходительный тон собеседницы раздражал. Она что, совсем её за дурынду держит?

– Ах, Тильди, жаль, – щебетала Аделаида. – Я потом расскажу про неё. Моё платье – идеально. Я придерживаюсь мнения, что платье бессмысленно, если не побуждает в мужчине желания снять его с тебя. Понимаешь, да? Оно, как греческая туника, необыкновенно удобное, свободное и не сжимает тело. Утяжка – зло и многие доктора утверждают, что это вредно для здоровья.

Матильда слушала, кивала и вспоминала, как возмущался отец, когда пришла её пора носить корсеты. Как жалел «маленького гусара», в процессе упаковки хрупкой фигурки в «тряпичные латы». И как очередная пассия, лукаво улыбаясь, обещала показать, что корсет – это красиво и соблазнительно, и его возмущение сменялось масляными взглядами в сторону любовницы. Тогда Матильда мало что понимала, лишь повзрослев и наблюдая бордельную жизнь, осознала всё.

Аделаида продолжала томным голосом:

– А уйма тяжелых нижних юбок, а влачащийся по земле подол? Разве ты сама не чувствуешь, как это всё обременяет? Мой покойный муж, милый пузанчик Годфри, возил меня во Францию, Италию, Германию. Вот там просвещённое общество выступает за одну нижнюю юбку, за укорот длины, за туфли на низком каблучке. Ткани должны быть лёгкими. Вот, к примеру, моё – из облегчённого французского бархата. За ним очень просто ухаживать. Хоть я и не ограничена в прислуге. И пусть катятся к чёрту эти тяжёлые шляпы с вуалями! Красиво, не спорю, но морока та ещё. Того гляди брякнутся, а снимешь – приходится полчаса волосы поправлять. А это не всегда удобно, если раздеваешься вне дома, ну ты понимаешь, о чём я…

– Ну не знаю, Ада, мне по сердцу всё, против чего они выступают, – пожала плечами Матильда. – Пышные юбки, изящные туфельки, шляпки с вуалью, тафта, муар. А корсет грудь хорошо оформляет. Я себе назаказывала всякого…

– Моя милая провинциальная простушка Тильди! – хищно сверкнула глазами Ада. – Ты так прелестна в своём желании понравиться.

Матильда вспомнила Катеринку, с её фанатичной любовью к корсетам, и почувствовала почти физическое отвращение. Мысль нырнула в прошлое, и девушка вспомнила, что она вела подобные разговоры с Лизой, в самом начале их дружбы. Где же Лизавета сейчас? Давно от неё никаких вестей. Глаза Матильды затуманились, она почувствовала, что скучает по приключениям Союза трёх девиц.

Ада ворковала, не замечая, что собеседница её не слушает:

– Ради свободы дам англичане создали Ассоциацию рациональной женской одежды и поощряют создание наисовременнейших нарядов. Так и появилась модель reform, рациональное платье с высокой талией. Насмешники окрестили его реформаторским мешком. Конечно, ведь им не нужно утягивать жирное пузо в бандаж, можно и зубоскалить над зависимыми женщинами. Кстати, дамы богемы выбирают именно такие платья. А скушное большинство до сих пор предпочитает корсеты, в которые их затягивают камеристки и горничные. Неужели тебе это нравится, милая?

– Корсеты сейчас можно застегивать самой, – возразила Матильда. Она в прошлом пользовалась помощью Лизаветы при одевании, но в Москве накупила себе новых граций и всё чаще одевалась без помощи Ганны. – Там эти, петельки-крючки на бюске, а потом шнуровку подтянуть. Да и он, действительно, делает фигуру привлекательнее.

– Девочка моя, – прощебетала Ада. – Тебе не нужно этого, ты и без того соблазнительна сверх меры.

Девушка смутилась и сосредоточилась на рисовании. Тем временем, прекрасная натурщица продолжала возлежать на диване – нагая и бесстыжая. Но Матильда, к неудовольствию Ады, смотрела без особого восхищения на изящное, идеальное тело. На кожу – нежную и белую, с просвечивающими голубоватыми жилками. Волосы цвета ореха, уложенные в простую греческую причёску, которая так шла к ампирному стилю, не приводили её в экстаз. Как и карие глаза с длинными пушистыми ресницами, точёный носик, пухлые чувственные губы. Это удивляло и даже задевало Аделаиду, привыкшую к поклонению её чувственной красоте.

Ада не знала о прошлом Матильды. Та благоразумно скрывала его, опасаясь плохой репутации в кругу красивых, богатых и порядочных, как наивно думала бывшая куртизанка, девушек.

– Мой идеал женщины – мадам Рекамье, – продолжила болтать весёлая вдовушка. Пусть она не заинтересовала Матильду божественной красотой тела, но возможно очарует её как собеседница? – Обожаю её образ, созданный Франсуа Жераром. Ну та картина, где она в платье с открытыми плечами и на диванчике. Кстати, подобные кушетки так и называются – рекамье.

– Не видела такой, – пробормотала Матильда, старательно рисуя. – Кто это?

– О, очаровательная женщина, – воскликнула Аделаида. – Французская светская львица, содержала собственный салон, собирала знаменитостей в своём доме. Писателей, художников, политиков, военных – весь парижский цвет начала восемнадцатого века.

– Так это история из пыльного сундучка? Я думала она наша современница.

– Не важно, – поджала губы Ада. – Знаешь, как её звали полностью? Жанна Франсуаза Жюльетт Аделаида Бернар! Шикарно, да?

«О боже, какие мы чувствительные! – подумала Матильда, заметив неудовольствие Ады. – Интересно, как долго я смогу притворяться, что мне всё это нравится…»

– Неужели тебя назвали в её честь? – подыграла она своей натурщице.

– Возможно, – лукаво улыбнулась та, оценив любезность. – Так вот, Жюли только исполнилось 15 лет, когда её выдали за банкира Жака Рекамье. Ему больше 40 было уже. Старый, богатый, добрый. Совсем как мой Годфри, царствие ему небесное.

– Надо же, – удивилась Матильда. – Не знала, Ада, что муж твой был стариком.

– Прежде всего, он был душкой, – рассмеялась Аделаида. – Оставил мне кучу денег и умер. Кстати, про чету Рекамье ходили слухи, что банкир был её отцом и брак фальшивый, чтобы передать состояние. Правду теперь никто не узнает. Старичок подарил Жюли на свадьбу роскошный особняк в Париже, где она и устроила салон. Приятная обстановка, изысканная кухня и чарующая хозяйка. Представляешь, у мадам море поклонников, но всем от ворот поворот, только дружба. Странно, ты не находишь?

– Нет, – пожала плечами Мати. – Верность мужу – черта, достойная уважения. Тем более, подарившему дом в Париже.

– Возможно, – ухмыльнулась Ада. – Но была в её жизни одна маленькая странная деталь. Двадцатилетняя нежная и преданная дружба с мадам де Сталь. Настолько крепкая, что Жюли поехала за ней в изгнание, устроенное Наполеоном, и следовала за ней из города в город почти 5 лет. С ума сойти!

– И что же в этом странного? – искренне удивилась Матильда. – Женская дружба существует.

– Пожалуй, – промурлыкала Ада и сменила тему. Возможно Матильду заинтересуют наряды? – Знаешь, Тильди, я люблю стиль мадам Рекамье, и у меня весь гардероб забит подобными платьями. Заезжай как-нибудь, покажу.

– Всенепременно, – машинально ответила Матильда, увлеченная процессом рисования.

– Дома я ношу восточные парчовые халаты и японские кимоно, – продолжала Ада. – Они настоящие, привезены с Востока. А еще у меня полно нарядов и разных штучек от «Либерти и компания». Это магазин китайских и японских товаров на лондонской Риджент-стрит. Там умопомрачительные ткани! Просто восторг! Кстати, я лично знакома с владельцем. Артур Либерти, такой обходительный толстый джентльмен. У него чудесная вторая жена, Эмма, а с первой, Мартой, он развёлся. Тильди, представляешь, у них там возможны разводы! Не то что у наших святош, пока добьёшься своего – пройдёшь семь кругов ада и унижений. Откуда знаю? Подруги рассказывали. Кстати, я бы хотела тебя с ними познакомить.

Глава 5. Поля. Осень 1896 – весна 1897 года. Лесная избушка близ города Полевского.

Волк затаился в засаде, выбрав место в кустах, через которые легко было перемахнуть. Она точно его не учует. Ветер дул в морду и ворошил густую шерсть, линяющую после зимы. Треснул сучок. Зверь навострил уши, потянул носом. В ароматах весенней, просыпающейся земли выделялся один – нежный, еле уловимый, знакомый. Она! Волк пригнулся, изготовившись, и прыгнул…

– Ага, попался! – хохотала Поля, когда зверь, внезапно выскочив, очутился возле неё. – Я тебя унюхала издалече, псинка пахучая!

Волк низко опустил массивную голову и требовательно боднул девушку лбом, прося ласки. Он вилял хвостом, как обычная дворовая собака. Поля почесала его за огромным ухом.

Столь нежные взаимоотношения начались у них не сразу. Первое время, когда знахарка приказала волку стеречь и оберегать Полю, он вел себя как старший, караулящий несмышлёныша. Следовал за ней по пятам, отгонял посторонних, ежели чудилась ему опасность. И не зря. Ведь людей в лесную избушку приходило изрядно. Не то чтобы сплошной людской поток, но по 2-3 человека каждый день, а когда и вовсе по десятку.

Знахарка славилась в округе своими настоями и мазями – от всяких хворей, что одолевали деревенский люд, не избалованный докторами. Она хорошо определяла болезни и выведывала причины, к ним приведшие.

От уехавшей в Санкт-Петербург Лизы не было ни слуху, ни духу. И Поля решила, что подруги там неплохо проводят время. Конечно, ей было немного обидно, что ни та ни другая даже не написали ей. Но у самой Поли-Поликсены совершенно не было свободного времени, чтобы грустить и печалиться.

Знахарка взялась учить девушку всему, что знала сама. Хотя утверждала, что всё постигнуть та не сумеет. Мало времени. Да и опыт особый. Поля с удивлением осознала, что женщина умеет разговаривать длинными предложениями и не всегда общается в телеграфном стиле. Хотя периодически возвращается к нему, когда устаёт.

Они обе решили, что девушке важнее всего пополнить знания по травам и научиться оказывать первую помощь. Поля читала много книг с иллюстрациями, участвовала в приёме больных. Она с головой ушла в изучение: нюхала снадобья, собирала с наставницей сырьё для лекарств и впитывала всё как губка. К сожалению, у неё совсем не оставалось времени на Павла, и он тяжело это переживал.

– Полька, – приставал он к девушке, – а давай я с вами в лес пойду. Вместе-то веселее.

– Понимаешь, Павличек, – отводила взгляд Поля. – Мы ведь не забавляться идём. Тётенька меня учит.

– А что же мне делать, душа моя? Всё понимаю, но тоскливо мне, скучно. Ведь я здесь только ради тебя.

Павел провёл в лесной избушке всю осень 1896-го и зиму 1897-го, занятый хозяйством. Заготавливал дрова, таскал воду из родника, чинил дом, ходил за припасами в соседнюю деревню. И знахарка была ему за это очень благодарна. Пространства в избе было достаточно, чтобы все трое имели своё спальное место. На деньги, оставленные Михаилом и Матильдой, Павел купил несколько тюфяков и перин, подушки, одеяла, постельное бельё, кой-какую тёплую одежду и обувь. Зимы на Урале суровые. Также он прикупил инструментов, досок и гвоздей, сколотил две дополнительные кровати, натянул веревки и на ночь изба перегораживалась занавесями, напоминая восточный шатёр, в котором, как известно, все стены из ткани.

Желая как-то улучшить аскетичную жизнь в лесной избушке, Павел кашеварил, прибирался и даже стирал в маленькой речушке, протекавшей в паре километров. Он сколотил тачку и катал тяжести на ней. Ещё договорился с деревенскими, чтобы те привозили продукты раз в месяц.

Жизнерадостный румяный Павел старался развлечь любимую и устраивал из приёмов пищи потеху.

– Уважаемые дамы и господа! – улыбаясь, провозглашал он, сидевшим за столом знахарке и Поле. – Нынче предлагаю отведать луковые котлеты со сметаной а-ля рюсс, на гарнир – гратен дофинуа или по-простому картофель, печёный в сливках. Отполировать всё это пригожество вишневым холодцом, с корицей для достойного аромату, запить духмяным чайком и жизнь заиграет яркими красками.

Или:

– Отобедаем нынче супчиком наваристым с грибцами да травами лесными. Закусим шанежками картофельными, сдобренными хреновиной ядрёной, забористой, и в сердце сразу весна расцветёт.

Скудноежки, что Поля, что знахарка, равнодушные к изыскам и питающиеся, только чтобы не протянуть ноги, терпели, понимая, что Павел старается для них. Но однажды знахарка заявила, стараясь ласковым тоном смягчить прямоту слов:

– Вот что, парень. Хороший ты, добрый, рукастый. Но выпрашивать милость, как псу хозяйской ласки, не дело. Учиться девке надо. Не до тебя сейчас. Езжай, живи свою жизнь. Отучится Поля. Решите сами тогда.

Поля молчала и не глядела ему в глаза. Так что вскоре Павел уехал в Петербург к Михаилу и Матильде.

– А как же вас звать? – пыталась узнать Поля каждый раз, когда знахарка обучала её и была в добром настрое.

Та всегда пропускала этот вопрос мимо ушей и оставляла без ответа. Но однажды, когда Поле особенно хорошо проявила себя в учёбе, знахарка сказала:

– А я и не помню своего имени.

– Как? – поразилась девушка до глубины души. Даже она, человек без роду и племени, без знания, где она появилась на свет, и кто её родители, обладала именем. Пусть она не помнит имя данное при рождении, но ведь она получила другое. А тут взрослая, мудрая женщина. Как же так?

– Да обыкновенно, – усмехнулась знахарка. – В какой-то миг я просто… очнулась. Осознала себя. А потом… Долгая это история…

– Давно Вы тут?

– Да уж лет с десяток, наверное, – пожала плечами женщина.

– И всё время одна? – ужаснулась Поля. – Не страшно?

– Ничуть, – ответила знахарка и кивнула на кошку, – вот, Микстура тут сразу была, а волк… ну, он потом появился.

Знахарка еще никогда так много не рассказывала о себе или своей жизни. Поле очень хотелось расспрашивать и дальше, но побоявшись, что приступ откровенности собеседницы закончится, поэтому задала только один вопрос:

– А как вас деревенские называют?

– Знахаркой и кличут, – ухмыльнулась та. – А еще ведьмой, шаманкой, старухой и даже Ягой.

– А можно я буду звать Вас Магистрисой? – просительно сказала Поля. – Такой титул раньше носили уважаемые женщины в Византии. Я в одной книжке об этом читала.

Знахарка лишь пожала плечами, мол, зови как хочешь, мне без разницы. Поля угадала. Разговорчивость закончилась также внезапно, как началась.

Поля с Магистрисой изучали и заготавливали травы, грибы, листья, ветки, и прочие лесные дары. Что-то сушили, что-то настаивали, что-то подвергали ферментации в печке. Поля забросила свои знаменитые чаи.

Голова её буквально пухла от учёбы. Но, в отличии от хаоса, доставшегося от прежней жизни, когда Поля поглощала всё без разбора и груда знаний представляла кашу из латинских слов, бесполезных фактов и сказочных сюжетов, знахарка объясняла и учила по порядку, от простого к сложному. Цепкая память Поли хорошо справлялась. Свежие знания были разложены в её голове как по полочкам – чётко и ясно. Весной, видя, что девушка прилежна и старательна, поглощает знания легко и с удовольствием, Магистриса решила применить другой способ обучения.

Глава 6. Матильда. Весна 1897 год. Москва.

Окончив сеанс рисования, девушки разъехались каждая по своим делам. У Аделаиды было назначено свидание с «умопомрачительным брюнетом». А Мати, не имея конкретных планов, решила поужинать вне дома. Встречаться с Михаилом не хотелось, скользкие шуточки Ады про «стареньких мужей» подействовали.

Почему-то в голову полезли воспоминания о жизни с отцом. Она помнила его в чине кавалерийского поручика, командовавшего казачьим полком в русско-турецкую войну. Жили скромно, постоянно переезжая с места на место. Кочевали по разным гарнизонам, куда он получал назначения. Отец возил её с собой, ни бабушек с дедушками, ни другой родни не было. Во всяком случае, Матильда о них не знала. Жили обычно на квартире, которую снимало для них очередное гарнизонное начальство.

Матушки она не помнила, а отец имел сложный характер. Большую часть времени Матильда проводила либо с няньками, либо с квартирными хозяйками, которые жалели «милую сиротку при живом отце». Он занимался воспитанием дочери в перерывах между службой и мужскими развлечениями. Был строгим, даже жёстким. Муштровал как мальчика – физические упражнения, ограничения в еде, режим дня. Лет с восьми появились приходящие учителя, а нянь сменили пассии отца, которых он часто менял. Холостой офицер искал супругу себе и мачеху Матильде, но всё как-то не складывалось. Однако папенька был весьма любвеобилен. Она с ранних лет наблюдала за тем, что девице знать вовсе не положено

Отцовское воспитание сотворило из неё решительную особу. И это, несомненно, принесло много пользы. Но кто знает, как сложилась бы Матильдина судьба, если бы росла она подле матери.

Мама, весёлая светская красавица, легко разбивающая мужские сердца, состояла в браке со скучным богатым стариком. И отец посчитал своим долгом отбить у него такое сокровище.

– Она была так прекрасна! – твердил он, в пьяных откровениях. – Но старый сморчок владел моей любимой и ничто не могло нам помочь!

Супруг её подолгу пребывал за границей и это позволяло возлюбленным вести почти совместную жизнь. Родилась Матильда, и какое-то время они были безумно счастливы. А потом она пропала вместе с дочерью, месяца на три и объявилась печальная, похудевшая, с решительным видом и большой шкатулкой. Не вдаваясь особо в подробности, объявила, что обязана вернуться к мужу. Тот потребовал её присутствия за границей и что взять дочь с собой абсолютно невозможно. В шкатулке были драгоценности и немного денег. Возлюбленная осталась на ночь, и отец подумал, что утром уговорит её бросить мужа и остаться с ним. Он собирался уйти в отставку, уехать и растить Матильду вместе. Но утром он нашёл только записку, с одним словом – «Прости». С тех пор отец презирал женщин и пользовался ими. Он растил дочь «гусаром в юбке», чтобы она не походила на мать.

Драгоценностей хватило на сносную жизнь. Они кочевали. И даже обитали немного в Москве, где отец чуть не женился на чудесной молодой женщине, служившей приказчицей в модной лавке. Но строгие правила военных не позволили этого. Кандидатуру не одобрили полковые дамы, скандализированные тем, что в их общество вольётся недостойная. Отец ожесточился ещё больше.

Растревоженная воспоминаниями Матильда решила вернуть себе хорошее настроение древним, как мир, способом. Вкусно поесть. И поехала в недавно открывшийся ресторан. Там подавали, столь милые её желудку, телятину со спаржей и нежное суфле д’Орлеан. Закончив обед, она ждала десерт и скучающе осматривала зал, как внезапно к её столику подошёл тот, кого она не чаяла увидеть.

– Какая неожиданная встреча! – высокий стройный юноша, лет восемнадцати, радостно улыбался ей. – Маля! Ты стала невообразимой красавицей!

Сердце Матильды пропустило удар. Рука сжала десертную ложечку с такой силой, что та сломалась бы, не будь мельхиоровой. Данила! Его волнистые каштановые волосы, зачёсанные назад, всё так же красивы. Матильда помнила, как шелковисты они на ощупь. Модный костюм, цвета шоколада, подчеркивал атлетически сложённую фигуру, от которой она теряла голову. Когда-то. Белоснежная рубашка и шелковый шейный платок, с нарисованными вручную экзотическими орхидеями, заколотый бриллиантовой булавкой, скрывали шею. Ей так нравилось её целовать! В прошлой жизни.

Три года назад, не представляющие существования друг без друга, четырнадцатилетняя Матильда и Данила, который был старше её на один год, сбежали от родных, противящихся их встречам. Влюблённые остановились в гостинице, отъехав от своего города всего пару десятков километров. Это было настоящее безумие – и величайшее приключение. Несколько дней они провели в полном восторге. Не покидали номер. Прислуга оставляла им под дверью еду и кувшины с теплой водой, для омовения. Потом они стали выбираться на прогулки и обедать в гостинице. Хозяйка, немолодая еврейка с глазами навыкате и огромным крючковатым носом, смотрела на юную пару странным взглядом. И часто останавливала Матильду, задавая разные вопросы.

Поэтом у них закончились деньги, что стало неприятным сюрпризом для обоих. Данила попытался что-то предпринять. Он ушел вечером из дома, и не вернулся больше. А через день к ней постучалась хозяйка гостиницы и велела убираться прочь. Но сперва заплатить долг за проживание. У Мати совсем не было денег. Она попыталась отдать немудрённые украшения. Но старуха, презрительно сморщившись, отказалась брать «дешёвые побрякушки».

Когда хозяйка гостиницы вдоволь насладилась истерикой Матильды, то с лицемерным добродушием «вошла в положение премилой барышни» и предложила поработать. У её подруги. Так Матильда попала в бордель. Девушка была сломлена обстоятельствами и плохо помнила то время.

Но долго так продолжаться не могло. Ведь она не кисейная барышня, а «маленький гусар». И после одного из изнурительно-несносных дней, увидев очередного клиента, мерзкого, жирного, похожего на жабу, со слюнявым большим ртом и редкими волосёнками, она, наконец, взбунтовалась, и сумела сбежать. На скопленные деньги добралась до ближайшего города. Им оказался Сосновоборск…

И вот теперь Данила, как ни в чем не бывало, стоит перед ней. Девушка смотрела на своего злого гения и в душе боролись два чувства – ненависть и радость. И за эту радость она сердилась на себя больше всего.

Их отношения закончились на высокой ноте. Они не успели разочаровать друг друга. Проза жизни ещё не разъела их нежную связь. Два юных существа, погрузились в пучину страсти, не замечая никого и ничего. И были грубо разлучены, не успев насладиться прелестью обладания друг другом в полной мере. Что может быть печальнее на свете?

– Как же я рад тебя видеть! – широко раскрытые, волоокие, с длинными ресницами, глаза юноши влажно сверкали и искрились неподдельным счастьем. – Как ты? Где? Разреши поцеловать тебе руку!

Матильда поднялась из-за столика, встала перед Данилой, несколько мгновений пристально смотрела ему в глаза. И с размаху влепила ему пощёчину.

Данила, красный от стыда, утащил её в отдельный кабинет, предоставленный любезным метрдотелем.

– Не могу поверить, что это ты, – простонала Матильда. Сердце её трепетало. – Невозможно, чтобы судьба свела нас вновь.

– Как же я счастлив видеть тебя снова, – смущенно проговорил юноша. Он потер щёку с красным от пощёчины следом. – Но что за сцену ты устроила?

– Что ты называешь сценой? – презрительно сказала она и процитировала Лопе де Вега. – Я негодяю и пройдохе даю пощёчины.

Матильда порывалась встать с диванчика, на который её усадил Данила. Сам он устроился рядом и горящими глазами смотрел на разгневанную девушку:

– Ах, Маля! Ты прекрасна, словно цветок, который раскрылся после долгой зимы.

– Цветок?! – воскликнула она. – Какая издевательская насмешка! Комплимент – последнее, что я готова услышать от тебя. Ты подлый мерзавец и низкий человек! Canaille!

– Я… я действительно тогда не знал, что делать, – смущённо бормотал Данила, отводя взгляд. – Мы стояли на грани разорения. И это решение я принял из безысходности. Но я считал, что это позволит нам выбраться из бездны. Что так будет лучше для нас обоих.

– Лучше? – с горечью сказала Матильда, чуть успокаиваясь. – Comme c’est tragique. Ты разрушил мою жизнь.

– Я понимаю, что ты злишься, – с сожалением сказал он. – Я понимаю твою ярость, и на самом деле, я презираю себя за тот поступок. Но в глубине души я всегда думал о тебе, Матильда.

– Думал?! – закричала девушка и ударила кулачком по столу. – Ты считаешь, что это оправдывает твою подлость? Ты поступил низко, продав меня старой сводне! И я ненавижу тебя за это!

– О чём ты говоришь? – ошеломлённо воскликнул юноша. – Я никому не продавал тебя, Маля. Ты была смыслом моей жизни. Путеводной звездой, цветком и усладой сердца.

– О, belles phrases! – презрительно скривила она губы. – Ты всегда был хорош в этом! Красивые слова и ничего более. Ты ушёл и пропал, оставив меня расплачиваться за всё!

– Я ушёл на встречу с маменькой! – горячо сказал Данила. – Я просил у неё денег. В письме, которое отправил, когда понял, что мы в безвыходном положении. Она приехала, дала мне двести рублей, которые я оставил у хозяйки гостиницы. Чтобы она вручила их тебе.

– Вот только никаких денег я не получала, Данилушка, – язвительно сказала Матильда. – Если это правда, то почему ты не вернулся и не вручил мне их лично?

– Маменька очень торопили, – забормотал он. – А милейшая Роза Францевна была так любезна, что предложила передать их тебе…

– Ну так эта милейшая сука францевна ничего мне не передавала, – холодно сказала Матильда. – Более того, через день после твоего исчезновения, она явилась с намерением вышвырнуть меня на улицу. Единственно почему она этого не сделала – наш долг за номер. И она продала меня в публичный дом!

Данила с ужасом смотрел на Матильду, не зная, что ответить. В идеальном мире, созданном для него нянюшками и тётушками, он ел с тонкого фарфора серебряными приборами, и не подозревал о таком ужасе, как продажа человека. Данила рос доверчивым, романтичным, не знающим реальной жизни. Матильда привлекла его решительностью и жизнелюбием, когда повзрослев, юноша пытался выбраться из удушающей любви матери и домочадцев.

Они долго молчали, думая каждый о своём. Наконец, Матильда поднялась, чтобы уйти. И Данила решился.

– Я… я не знал, Маля, – с искренней грустью промолвил он. – Я понимаю, каким ничтожеством ты меня считаешь. И имеешь на это полное право.

– Кстати, – усмехнулась она и посмотрела ему прямо в глаза. – А куда ты делся после встречи с маменькой?

– Она увезла меня домой, – густо покраснел юноша, понимая, как жалко звучат его слова. – Подлила в чай снотворное и сонного погрузила в экипаж.

Матильда расхохоталась. Но смех её не звучал, как обычно, серебряными колокольчиками. То был горький смех обманутой женщины.

– А потом? Когда ты очутился дома? Почему ты не вернулся ко мне?

– Я приехал! – горячо воскликнул Данила, но тут же сник и добавил, – Мне удалось только после батюшкиных именин. Я вернулся, но тебя не нашёл.

– И что же ты собираешься предпринять сейчас? – насмешливо спросила Матильда, которая сжимала дверную ручку, желая выйти.

– Я постараюсь исправить свои грехи, – с надеждой в голосе сказал он. – Я готов на всё, чтобы вернуть твоё доверие.

– Вернуть доверие? – с сомнением повторила она. – Для чего? Да и задача не из простых.

– Я не жду, что ты простишь меня так быстро. Я лишь желаю, чтобы ты знала: я изменился.

Матильда недоверчиво смотрела на бывшего возлюбленного, забыть которого она не смогла, и душа её пребывала в смятении. Она хотела поверить, но боялась.

– Простить… я не знаю… смогу ли я когда-нибудь… – запинаясь, произнесла она. И помолчав, добавила с большей решительностью в голосе: – Даже если всё было так, как ты рассказал, ущерб уже нанесён.

– Давай начнём всё сначала, – с мольбой произнёс он. – Хочу сражаться за тебя. Хочу дать тебе всё самое лучшее, чего несомненно ты заслуживаешь. Я подарю тебе весь мир! Я готов ждать твоего прощения сколько потребуется!

– Ждать? – Матильда выгнула бровь. – Ожидание будет долгим, поверь мне.

– Я обещаю, что ты не пожалеешь! Главное, мы снова будем вместе.

Глава 7. Знахарка. 1887 год. Лесная избушка близ города Полевского.

– Тётенька, а откуда волк у вас взялся? – поинтересовалась Поля.

Весенние сумерки пахли яблоками. В протопленной печке, излучающей уютное тепло, томился плодовый взвар, сдобренный ягодами и кореньями. Магистриса и её ученица сидели за столом, отдыхая после хлопотного дня. Кошка грела шерстяное пузо на печке, а волк дремал возле Полиных ног, на свежеотскобленном полу, положив голову на мощные лапы. Он изредка шевелил ухом, когда речь шла о нём.

– Микстура, – улыбнулась знахарка. – Решает, кому тут жить. Истинная хозяйка. Привела волчка. Десять лет назад.

Первое время пребывание в лесной избушке далось знахарке непросто. Она ничего не помнила из прошлой жизни. Остались лишь общие знания о мире – и больше ничего. Физическое состояние ужасало. Половина тела слушалась плохо, и ничего серьёзного по дому у неё не получалось. Часами, до изнеможения, делала самые простые дела и к вечеру валилась с ног от усталости. Кошка, жившая в избушке ещё до знахарки, всегда приходила и укладывалась рядом, согревая недвижимую, отчаянно мёрзнущую сторону тела. Хорошо протопить печь было трудно, а забраться на неё и вовсе невозможно. Мучил постоянный голод. Организму требовалось хорошее питание, а его-то как раз и не было. Она запаривала в чугунке каши, тем и спасалась.

К счастью, стояло благодатное сухое лето, и она худо-бедно справлялась. Удивительно, но бочка, расположенная с глухой, безоконной стороны дома, всегда была полна воды, сколько бы она ни черпала. Да на крыльце каждое утро лежала новая охапка дров. А примерно раз в неделю, там же оказывалась корзинка с яблоками, орехами, сушёными грибами, ягодами, снытью и крапивой, а иногда с яйцами, и крынка молока. Знахарка плохо понимала действительность и не знала, кто ей помогает. Но была благодарна неизвестному за помощь. Иначе ей не выжить.

В доме, в большом буфете, с красивыми резными дверцами, имелся запас круп, соли и спичек. В кладовой на гвоздях висела нехитрая добротная одежда – пара тёмных юбок, длинные женские рубахи, тулупчик из овчины да стёганный безрукавный зипун. Там же, на верхних полках лежали носки, вязанные из грубой шерсти, и полдюжины больших тёплых платков. А на нижних стояли валенки – несколько пар на все случаи жизни, для дома и улицы. Вещи хорошие, чистые, но складывалось впечатление, что собраны с миру по нитке, разных размеров и длины. Переложенное соцветиями пижмы и ветками черемухи, всё было в целости и сохранности, к вящей радости знахарки.

К осени она почувствовала себя лучше. Парализованное тело стало оживать. А приобретённая усатая подруга, вдобавок к своей заботливости, оказалась разумной и аккуратной. Знахарка назвала её Микстурой.

Однажды в октябре, когда по утрам вода в бочке уже покрывалась льдом, но снега ещё не упали, Микстура прибежала домой, тревожно мяукая. Кошка всё чаще гуляла сама по себе, потому что знахарка начала справляться и без неё.

– Пришла, хорошая, – ласково обратилась к ней женщина. – Дам молока.

Но кошка, продолжая тревожно мяукать, металась от знахарки к двери и обратно, словно звала за собой. Зная, что любимица попусту не суетится и, если беспокоится, значит случилось что-то серьёзное, она накинула тулуп, сунула ноги в валенки и пошла за Микстурой. Кошка привела её в ту часть леса, куда знахарка старалась не заглядывать без особой нужды.

В получасе неспешной ходьбы от избушки таилась странная поляна, окружённая, словно забором, плотным частоколом сухостоя. На ней росли три незнакомых, величественных дерева, с резными листьями, уходящие вершинами в небо. В нереально изумрудно-зелёной траве виднелись цветы, неестественно яркие и картинно-прелестные. Поляна была волшебно прекрасной и безмолвной. Ни птиц, ни мелкого зверья, ни насекомых.

Кошка привела знахарку к зарослям шиповника, растущего аккурат между двумя странными деревьями, и шмыгнула в них. Оттуда вновь донеслось её призывное мявканье.

– Завела в колючки, негодница, – проворчала знахарка. – Слышу, иду!

В глубине кустарника сидела её кошка. А перед ней, зарывшись наполовину в кучу опавших листьев, трясся от холода нескладный зверёк. Большелапый, крупноголовый, с тощим измождённым тельцем – обыкновенный щенок. Если бы не характерная мордочка и пепельно-серая шерсть.

– Хм, – знахарка растерянно осмотрелась по сторонам. – Волк?

Кошка скользнула по ней осмысленным, почти человеческим взглядом, в котором читалось: Ну и что? Потом подошла к щенку и стала тереться об него мордочкой.

– Ходит поди мамка рядом, – знахарка огляделась в поисках следов, но их не было. – Плохи шутки с волчицей.

Микстура коротко мявкнула, словно отвечая, но знахарка, естественно, ничего не поняла.

– Помочь чем сможем-то? Пойдём. Придёт мамка. Охотится поди.

Кошка, смекнув, что та собралась уходить, тревожно замявкала, и стала бегать от волчка к хозяйке и обратно. Она почти орала, чтобы знахарка не смела бросать щенка. И он жалобно заскулил, словно заплакал.

– Глупые. Хорошо, заберу волчка.

Кошка побежала впереди. Знахарка с новым питомцем шли следом. Ноша давалась непросто. Левая, ещё не оправившаяся, рука дрожала и немела. Даже измождённым, волчок имел немалый вес, но знахарка справилась. Хотя натруженная конечность долго ныла потом.

Дома она хорошенько осмотрела его. Ни ран, ни болезней, только сильное истощение. Шерсть редкая, без зимнего подшёрстка, необходимого для защиты от холода. Что весьма странно. Ведь к зиме у всякого лесного обитателя бывает линька. Сыпется лёгкий летний волос и нарастает зимний – толстый, грубый. Видимо из-за истощения, щенок уже не мог ходить и смертельно замёрз. Так что они подоспели вовремя – оставалось волчку жизни всего несколько часов.

На его затылке имелись две странные проплешины, словно там были ранки, которые только-только стали зарастать шерстью. Возможно лишай, подумала знахарка. Согревшись, щенок перестал дрожать и принялся исследовать избушку. Доковылял на деревянных ногах до кошкиной миски, и ткнулся носом в молоко, неумело пытаясь лакать его. И больше разлил, чем съел.

– Голодный ты, братец, – знахарка добавила молока, и он опять, очень неумело, стал есть. – Несмышлёныш. Несколько месяцев от силы.

Волчок поел, пузо его раздулось, он немного потопал на подгибающихся лапах, потом сел посреди комнаты и сделал лужу. Микстура тут же зашипела и треснула его лапой по носу. Щенок испуганно прижался к полу, а кошка что-то промявкала и стала вылизывать ему ухо.

– Привела питомца – приучай к порядку, – засмеялась знахарка.

С тех пор кошка заботливо нянькала волка, который рос не по дням, а по часам. Приучила справлять надобности на улице, вылизывала, таскала ему птиц и мышей. Знахарка подкармливала волчка молоком и кашей. Мясо в их доме появлялось редко. Потом кошка стала учить подросшего питомца охотиться на мелкую дичь. Порой они исчезали на день-другой и возвращались с довольными, окровавленными мордами. Иногда приносили зайца или тетерева, которых потом сами и съедали – знахарка мясо не жаловала. Отлеживались у печки несколько дней и всё повторялось вновь. Так прошла зима. К весне волк был уже крупным зверем, а глядя на мощные лапы можно было предположить, что вырастет он в матёрого хищника.

Глава 8. Михаил. Лето 1897 год. Москва.

– Ну что, Михаил Петрович, ладно ли обустроили? – коренастый, бородатый подрядчик в серой поддёвке, нерешительно топтался, сжимая в руках свернутые в рулон бумаги. – Подпишем договор али нет?

– Подпишем, Аристарх Авдеевич, – решительно сказал Михаил. – Непременно. Вы отлично справились.

Новое, сверкающее свежей отделкой, помещение нравилось ему чрезвычайно. Михаил не имел серьёзных планов по открытию дела вдобавок к доходному дому. Так, смутные задумки. Было бы неплохо заиметь своё гастрономическое заведение, думалось ему. Солидные квартиранты жили без семей и кухарок, на положении холостяков. Некоторые приехали сколачивать капитал или приобрести практику, оставив дома жён и детей. И питались, где придётся, в трактирах и прочих харчевнях. Вблизи его доходного дома такого добра было мало. Слишком дорогая аренда съедала прибыль. И Михаил колебался, стоит ли связываться с организацией ресторации. Не было у него тяги к подобному, а опыта и того подавно.

Но приезд Павла, талантливого кулинара, соратника по Уральским приключениям и просто хорошего человека, свалившегося как снег на голову, склонил чашу весов в пользу открытия заведения. Немалую роль в этом сыграло охлаждение Матильды. Девушка вела свою жизнь, в которой Михаилу совсем не оставалось места. И чтобы не думать об этом и не запить горькую, Михаил решился.

Михаил с Павлом основали мужской клуб, чем убили двух зайцев – проблему с питанием и вопрос с досугом. Днём это будет небольшой ресторан, с завтраками и обедами, на вынос в том числе. А вечером и ночью – клубное заведение. Респектабельное, с хорошей кухней, приличным баром, библиотекой, карточными играми и бильярдом. В планах была культурная программа – музыканты, певцы, танцовщики и прочая богема.

Командовать рестораном, естественно, взялся Павел. У него не имелось опыта шеф-поварства, но он любил, а главное – умел кормить людей. Плюс талант устраивать из этого шоу сыграло не последнюю роль. Конечно, Павлу пришлось в ускоренном темпе обучиться в одном из лучших ресторанов Санкт-Петербурга, куда его отправил Михаил, потратив солидную сумму.

Они заключили меж собой партнёрский договор. Первый год Павлу полагался оклад жалования, достаточный для жизни молодого мужчины. Через год они пересмотрят условия и решат, продолжать или закрыть клуб. Павел, который несколько лет мыкался по разным углам и работал за гроши, согласился не раздумывая. Ведь теперь у него было настоящее дело – интересное и с перспективой. И невиданная доселе роскошь – отдельная квартирка с тёплым клозетом и водопроводом. И всё это в Москве, а не в каком-то медвежьем углу.

Административную часть взял на себя Михаил. Расположился клуб в последнем пустующем помещении, на первом этаже пристроенного крыла. Обстановку выписали из Европы, а текстиль и предметы декора решили использовать российские.

Столовую и чайную посуду заказали в Товариществе Матвея Кузнецова. Фарфоровая империя переживала самый расцвет. За превосходную продукцию было пожаловано право наносить на изделия государственное клеймо в виде двуглавого орла. А впереди маячила возможность стать «Поставщиком Двора Его Императорского Величества» – знак высочайшего качества и перспектива солидных барышей.

Зажиточные горожане, разбогатевшие купцы и представители интеллектуальной элиты желали белоснежных скатертей и фарфора с золотой росписью. Это больше не являлось привилегией дворянства. Также хорошим тоном в дорогих ресторанах являлся элегантно-белый цвет посуды, но Михаил и Павел решили, что их сервизы будут расписаны дулёвскими розами-агашками. Михаил сам ездил на фабрику и утверждал заказ. Слегка трактирно, но вкупе с мебелью строгих форм из дорогой древесины и спокойным однотонным текстилем, выглядело как местная изюминка. И, как показало время, весьма нравилось посетителям.

Михаил до последнего надеялся привлечь Матильду к оформлению залов, но девушка, сморщив носик, решительно отказалась. А он не стал настаивать.

И вот, проведенный в рекордные сроки, ремонт завершён. Следующий месяц уйдёт на окончательное обустройство, наём персонала. И клуб «Медведь» примет первых гостей.

Михаил распрощался с подрядчиком, проводил его до выхода и теперь стоял на улице, перед дверью, о чем-то крепко призадумавшись. Потом тряхнул головой и кинул быстрый взгляд на окна Матильдиной комнаты. Ему почудилось, что занавеска колыхнулась. Матильда? Он помахал рукой, надеясь, что она выглянет. Нет, видимо показалось.

Матильда со вздохом отошла от окна. Какая же она дрянь! Мишеля ранит её равнодушие. А ведь он не заслужил подобного отношения. Всё так же мил, заботлив и любит её. Но ничего с собой поделать она не могла .

Встреча с Данилой, с которым, ограбив отца, она убежала из дома, совершенно свела её с ума. Первая любовь пленяет душу, первая близость – тело. Они возобновили отношения, храня их в строгой тайне.

Данила учился в Москве. Семья готовила его к карьере финансиста. Обитал в уютной квартирке возле университета, получая от родителей более чем щедрое содержание. После окончания обучения от него ожидали возвращения домой. Где ему предстояло жениться на девушке, на которую укажут родители, завести много детей и унаследовать процветающее дело отца.

– Уж лучше так, чем в петлю, – грустно улыбался Данила, рассказывая, вновь обретённой возлюбленной, как пребывал без неё. – Всё это время я плыл по течению. Жизнь вдали от тебя потеряла радость. Утратила смысл.

Матильда чувствовала себя счастливой. И, одновременно, несчастной. Она уже не та влюблённая девочка, у неё есть прошлое. И Михаил.

Нужно было как-то разрубить этот узел. И единственным выходом ей показалась ссора. «Я ему ничего не обещала, – думала девушка. – Я не хочу мелодраматических сцен с объяснениями и отвергнутыми возлюбленными. Нужно дождаться благоприятного случая.» И он вскоре представился.

– Видишь ли, мон ами, молодость тянется к молодости, – важно заявила Матильда.

Она сидела за туалетным столиком, спиной к Михаилу. Ганна, которую девушка трусливо не отпустила, страшась предстоящего разговора, расчесывала ей волосы.

Михаил почувствовал, как сердце укололи острой холодной иглой. Несколько минут назад он ласково выговаривал ей, что она совсем не даёт шанса их отношениям. И вот…

– Значит ли это, что у тебя кто-то появился? – с ледяным спокойствием сказал он, с трудом подавляя ярость, рвущуюся наружу.

Матильда выдержала красноречивую театральную паузу и тихо ответила:

– Нет.

Смотреть ему в глаза она не могла. Даже в отражении зеркала. Матильда рассчитала верно. Долгая пауза и тихий голос отменяли её отрицание. Все это понимали. Даже недалёкая служанка.

Но слишком долго ложь была частью её жизни, чтобы отказываться от преимуществ её использования. Поэтому она решила добавить ещё вранья. О, врала Матильда виртуозно! Да уж, научилась. Как иначе выживать в борделе? Быстро на улице окажешься, если сказать правду. Что там Ада говорила про стариков, покупающих благосклонность?

– Но я провожу время с молодыми девицами, а ты совершенно не вписываешься в наш круг. Мне уже задают неудобные вопросы и даже хихикают за спиной. Потом, ты совершенно не следишь за модой. Посмотри на себя! Этот сюртук, эта бородка… Ты похож на чучело! Мы договорились, что я живу с тобой на правах воспитанницы. Вот и будь любезен довольствоваться тем, что я вообще рядом. Молодая, красивая, богатая.

Михаил молча вышел из комнаты, яростно хлопнув дверью. Ганна выронила расческу.

– Барыня… нельзя же так… – испуганно прошептала Ганна. – Барин… он же любит вас.

– Закрой свой поганый рот! – заорала Матильда. Лицо её некрасиво перекосилось. – Быстро причесывай, я опаздываю!

В эту ночь Матильда впервые не вернулась домой. Михаил сидел в кабинете, с бокалом коньяка и думал о том, что уже второе искреннее чувство приносит ему страшную боль. Наверное, с ним что-то не так, раз он влюбляется не в тех женщин. Он погрузился в сладостные и, одновременно, болезненные воспоминания.

Глава 9. Знахарка. 1888 год. Лесная избушка близ города Полевского.

Знахарку волк любил. Часто приходил в поисках ласки, валился на спину, открывая живот, или тыкался мордой в ноги, подставляя лобастую голову. Она гладила его и замирала, словно впадая в медитацию – так сильно действовал на неё волчок. И однажды, во время очередного поглаживания, у знахарки сильно заболела голова. С трудом добравшись до кровати, она упала без сознания.

Очнулась от резкой боли в большом пальце правой руки. Это Микстура трепала хозяйку острыми зубками. Увидев, что та очнулась, тут же прекратила и стала вылизывать место укуса. Волк лежал рядом с кроватью и внимательно смотрел на них. Знахарка села, с тревогой ожидая очередного приступа боли, но голова прошла. Правда, кружилась так, что встать сразу не получилось. И в теле долго ощущалась страшная слабость. А она осознала, что вспомнила часть своей жизни, которую безуспешно старалась восстановить.

Поначалу знахарка решила, что это просто совпадение. Но так повторялось много раз – она гладит волчка, резкий приступ боли, потеря сознания и возвращение воспоминаний. И по кусочкам, к ней вернулась большая часть прошлой жизни. Но вопросы оставались. Например, почему она здесь, после всех блестящих перспектив разворачивающихся перед ней? И как её зовут?

С тех пор выздоровление пошло быстрее, ведь знахарка осознала, что умеет лечить. Летом насобирала трав, кореньев, чаги, грибов. Делала отвары, настои. Оздоровлялась упражнениями. К ней почти вернулись подвижность и выносливость. Она даже сходила в ближайшую деревню, сменяла кой-какие травяные сборы на еду.

Очередная чудесная странность произошла, когда в лесную избушку явилась крестьянка с сыном. Заморыш лет трёх, ослабел настолько, что ходил с трудом, и мать принесла его на закорках. Он не говорил, а только смотрел тусклым, рыбьим взглядом. Отчаявшаяся крестьянка услышала о женщине, что живёт в лесу и лечит травами, решилась и пришла за помощью.

Ребёнок, безучастно сидевший подле ног матери, увидел волчка, лежащего у печи, и на четвереньках пополз в его сторону. Когда женщины заметили это, он уже был около зверя. Знахарка метнулась к ним, руки мальчика и её одновременно оказались на волке. Перед глазами мелькнула болезненная вспышка, она зажмурилась и впала в странное состояние. Словно видела сон, в котором была этим мальчиком. Смотрела на всё его глазами. Ходила по светлой горнице, казавшейся огромной, неумело крестилась на образа в красном углу, играла с деревянными палочками подле матери, хлопочущей у печи. Вот пришёл отец, у него мутные, налитые кровью глаза и его шатает. А старшие дети хихикают над ним, лёжа на полатях. Почувствовала нежность к матери, страх перед отцом. Ощутила, как болит раздутый живот, как тошнит после еды, как чешутся глаза.

Знахарка очнулась и стала расспрашивать крестьянку:

– Понос, сыпь?

– Ась? – не поняла баба.

– Заметуха часто?

– Дак почитай кажну седмицу, – всплеснула та руками. – В брюхе крутит-крутит, урчит, а потом утробу-то, того, смыло. А бывает запрёт, дак по три дни до ветру не ходит.

– Ясно, – коротко бросила знахарка. – Высыпания, знобуха? Спит плохо, крикливицы?

Баба часто закивала. Знахарка усадила мальчика на скамью, устроилась рядом и принялась осматривать. Обнюхала его, лизнула запястье, внимательно оглядела личико с синими кругами под глазами и тусклые волосы. Потом ловко уложила мальчугана и помяла ему живот, отчего тот сразу захныкал. Всё это время мать, не отрываясь, с надеждой смотрела на них.

Знахарка поднялась, отдала мальчика матери и достала мешочки с травами. Приготовила смесь, насыпала в тряпицу и завязала узлом.

– Будешь отвар давать, по пол кружки, – объясняла она. – Натощак, утром и перед сном. Четыре седмицы, ни дня не пропуская. Томи отвар в горшке. Ставь в остывшей печи. На горсть травы десяток пригоршней воды. Считать обучена?

Крестьянка энергично закивала головой и открыла было рот, что-то сказать, но знахарка отмахнулась и продолжила:

– Запекай яблоко. Сдобри мякоть мёдом. Добавь дёгтя берёзового на кончике ножа, замешай. Давай сыну по ложке 3 раза на дню. Поняла?

Та опять закивала головой и спросила:

– А что за напасть с Ванюшкой приключилась? Спортили? Давеча цыгани ходили, так вот…

Знахарка махнула рукой, велев ей замолчать и вновь заговорила:

– Солитёр. Лентовик по-вашему, черви в животе. Плачет оттого, поносит, слабеет. Тянут соки из него, не сдюживает. Пропои деток всех, но им по разу в день. Закончится – приходи. Не тяни. Дам ещё.

Проводив, не перестававшую благодарить и кланяться, бабу, знахарка подошла к волку и задумчиво сказала, глядя ему в глаза:

– Интересный ты зверь.

С тех пор, к лесной избушке потянулись сельчане, нуждающиеся в помощи. Знахарка принимала всех. Если не могла справиться, то сразу говорила об этом и посылала к доктору. Посетители приносили разные деревенские гостинцы, и она принимала с благодарностью, помня первые месяцы лесной жизни. Стало немного сытнее и веселее. Знахарка иногда прибегала к помощи волчка и ни разу он не подводил её. Она словно получала информацию из головы человека и понимала, что с ним приключилось.

А потом случилось еще одно происшествие. Микстура вылизывала волка, а знахарка решила погладить его. Вновь впала в странное оцепенение и увидела историю усатой подруги.

Микстура родилась у матери, деревенской безымянной кошки, от большого лесного черного кота, к которому та шастала по весне. По страшному сельскому обычаю весь помёт утопили в речке. Но Микстуре удалось выжить. Знахарка чувствовала ужас и боль котёнка, вылезшего из воды ниже по течению, умирающего от голода и холода. Внезапно из леса вышел большой чёрный котище. Он ухватил кроху за шкирку и унёс с собой в странный шалаш, спрятанный в глухой чаще. Там выходил и откормил малявку.

Микстура некоторое время обитала там, шугаясь всего на свете. Знахарка видела кошкиными глазами хозяина жилища – огромного, лохматого человека-медведя. Наблюдала его странных подручных, подобных высохшим деревьям, с руками-ветками и ногами-корнями. Кикиморы, лешие, домовые приходили в шалаш с просьбами. Иногда сами, а иногда приведённые волей или неволей, для учинения разборок.

Мохнатый хозяин только один раз обратил внимание на котёнка. Взял в огромные ручищи шипящую, испуганную до смерти, Микстуру и ласково погладил. Знахарка ощутила, как кошечка перестала дрожать, обмякла и замурчала от удовольствия. Страшные лапы оказались тёплыми и удивительно нежными. Потом знахарка увидела, как чёрный кот-спаситель привёл Микстуру в лесную избушку, наказал жить теперь здесь и дожидаться новую хозяйку.

А ещё она обнаружила в видении себя. Как служители-деревья принесли её, беспамятную, измученную, полупарализованную и оставили в избушке, изредка наведываясь и помогая. Они опекали её до тех пор, пока знахарка не встала на ноги. Именно они таскали воду, дрова, и нехитрые припасы. Но увидеть их она смогла только кошкиными глазами.Почему же эти лесные создания приняли в её судьбе столь живое участие?

Глава 10. Михаил. Лето-зима 1886 год. Самарканд.

Перед поступлением в университет двадцатилетний Михаил, только что окончивший гимназию, решил попутешествовать. Хотелось приключений, неожиданных встреч и даже опасностей, с которыми он, конечно же, справится. Он не желал скучных, проверенных мест. Душа жаждала впечатлений, а сердце – великой любви.

Выбор пал на Самарканд, разговоры о котором не смолкали. Его присоединили к Российской империи и требовалось глубокое изучение местности. Всевозможные исследователи – военные, путешественники, купцы, дипломаты, учёные, чиновники – ехали, чтобы узнать новые места. И юный, пылкий, увлекающийся Михаил желал быть одним из них.

Чтобы совершить нечто большое, на пользу Отечества, и оставить свой значимый след. Понятное для юноши стремление. Тем более, что туда же отправлялся его друг Борис, служивший по дипломатической линии. И Михаил присоединился к группе торговцев, ехавших изучать новые возможности. Рядом был Афганистан, наводнённый англичанами, и Михаил надеялся, что пригодится английский, который мать, поклонница и фанатка Великобритании, заставила его выучить.

Он был полон надежд и амбиций, и не подозревал, что именно здесь, среди цветущих садов и пустынных песков, его ждет судьбоносная встреча.

Самарканд удивил Михаила архитектурой и яркими красками. Выросший в Санкт-Петербурге, в «тумане спрятанного солнца», там где «…одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…» он с удивлением наблюдал жар дневного светила и холод темнейших ночей.

Он быстро освоился на новом месте, завел приятелей из торгового представительства и дипмиссии. Ездил по стране, вместе с купцами, учил язык, изучал природу и жизнь людей, вел дневник. Всё было ново, интересно, но юноша находил, что судьба медлит вознаградить его великой любовью. Той самой, единственной, о которой грезят молодые люди в этом возрасте.

В окружении было полно взрослых дам, в основном замужних. Циничных, гоняющихся за плотскими удовольствиями. Это было совсем не то, чего жаждало сердце. Постепенно очарование стало таять. Михаил видел жалкие лачуги, тощих грязных детей, женщин, прячущихся под паранджой, и толстых баев. Конечно, его далёкая родина не могла похвалиться благополучием всех жителей, но контраст великолепной природы и убогой жизни большинства наводили страшную тоску. Он был готов признать, что путешествие разочаровало и он хочет вернуться домой. Тем более, что в каждом письме домашние писали, как скучают и ждут.

Однажды, в день его именин, два приятеля, дипломат Борис и Савва, представитель известной купеческой фамилии, повели Михаила в дорогой ресторан. Заведение, на стыке восточных и европейских традиций, открыл их предприимчивый соотечественник. Приятели спустились по истёртым ступеням и вошли в полутёмное помещение без окон. Гостей с порога встретили ароматы пряных специй и приятная прохлада. Здесь подавали блюда обеих кухонь, предлагали кальян и развлекали гостей смешанными увеселениями. Иногда это были танцовщицы из Франции или певцы из России, выписанные хозяином. Иногда колоритные местные факиры, заклинающие змей, или исполнительницы восточных танцев.

Михаил удивился, что в зале прислуживают девушки с открытыми лицами. Ведь он знал, что восточным женщинам подобное строжайше запрещено. Но когда прислужница подала еду на их столик, он увидел, что это мальчик. Точнее юноша. Худой, со впалыми щеками. Михаила поразил контраст: печальные, густо подведённые глаза и неестественная улыбка ярко накрашенных губ. Длинные тёмные волосы прислужника были заплетены в несколько косичек. Наряд, состоящий из яркого шёлкового, но поношенного халата, с высокими разрезами по бокам, и пышных шаровар, делал его фигуру похожей на девичью. Поэтому издалека легко было перепутать. Михаил поинтересовался у сидящих с ним за столом:

– А что это за странный юноша, который подаёт нам еду?

– А, это вышедший в тираж бача-бази, – усмехнулся Савва. – В санкт-петербургский заведениях такого не увидишь. Экзотика!

– Кто-кто? – переспросил удивлённый Михаил. Такого слова он не слышал.

– Бача, в переводе с фарси, мальчик, – вмешался в диалог Борис. Среди них он был самый образованный и по роду деятельности лучше знакомый с восточными нравами. – Бача-бази буквально – мальчик для утех. Местным женщинам добрачные связи запрещены жёсткими социальными нормами. Вот мужчины и выходят из положения как могут. Мальчиков, 11-12 лет, с женоподобной внешностью учат танцевать, выглядеть и вести себя, как женщина. А потом продают их желающим. Бача-бази среди местных богатеев считаются признаками статуса и власти. Когда повзрослевший мальчик становиться не пригодным, жизнь их заканчивается по разному. Многие из них, пристрастившись к гашишу, умирают молодыми. Этому повезло, он пристроились сюда.

– Они игрушки для удовлетворения сексуальных потребностей богатых мужчин – мрачно сказал Савва. – Их жизнь – это тень, в которой скрыты слёзы и отчаяние. Их продают собственные родители, пытаясь выбраться из нищеты. Их избивают и сильничают сутенёры, ломающие им психику с детства. Забирают все заработанные деньги, потому что мальчики рабы. И всё это с попущения и одобрения общества. Беднягам некому жаловаться.

– Можно подумать, что участь девочек здесь более лёгкая, – парировал Борис. – Война в соседнем Афганистане вызвала приток беженцев и страшную бедность без того нищего населения. Так что торговля людьми здесь процветает. И мальчиками, и девочками.

Михаил слушал, и сердце его сжималось от боли.

– Как можно так обращаться с детьми? – произнёс Михаил, дрожащим от возмущения голосом.

В глазах Бориса мелькнуло понимание:

– Мир полон жестокости, друг мой. Но есть и милосердие. Некоторые хозяева, как тот, у кого мы имеем честь ужинать, стараются облегчить им жизнь. Дают возможность забыть прошлое и жить дальше. Несчастные свободны, работают в ресторане и все деньги принадлежат им, а не сутенёрам. Хотя, конечно, это лишь капля в море.

Романтичный Михаил, мечтающий о любви, не был готов принять такую реальность. Расстроенный и шокированный, он порывался уйти. Но приятели уговорили остаться, обещая сюрприз.

– Кстати, – хитро улыбнулся Савва. – Красавица Лейли, танцующая сейчас, бывшая одалиска из персидского гарема. И любезный хозяин ресторации нанял её, чтобы дать возможность заработать на жизнь. И наши деньги тоже этому способствуют.

Михаил, потрясённый услышанным, не замечал, что сцена уже ожила. А меж тем зрелище приковало внимание всех присутствующих.

Глава 11. Знахарка. Лето 1897 г. Лесная избушка близ города Полевского.

– Делать не нужно ничего. Закрой глаза. Вникай.

Поля осознала себя в небольшой комнате, без окон, с каменными стенами и полом. Спартанская обстановка – несколько топчанов с тюфяками, шерстяными одеялами и подушками, набитыми сухой травой – говорила о том, что здесь только ночевали.

Постепенно перед девушкой, находящейся внутри памяти знахарки, разворачивалось, словно свиток с письменами, понимание происходившего вокруг. Она в монастыре, который расположен в горе. Сама гора с тёмными провалами пещер похожа на высокий обрывистый берег реки с ласточкиными норами. И Поля сейчас – в одной из его комнат-келий.

Все пещеры объединены меж собой ступенями, вырубленными в горе. По ним можно перейти из одной пещеры в другую. Или спуститься на небольшую площадку, с которой вниз, к подножию горы, вела лестница. Длинная, узкая, без перил. Почти отвесная. Опасная. Повидавшая множество падений.

За водой, дровами и кореньями приходилось спускаться вниз. По той самой лестнице. Там же, у подножия горы, паслись монастырские коровы и лошади, обросшие густой шерстью. Крупные чёрно-белые бурёнки, с широко расставленными рогами, давали вкусное жирное молоко. А рыжие низкорослые лошадки, выносливые и неприхотливые, были единственным видом транспорта в тех краях.