Стеклянный дом

Sarah Pekkanen

HOUSE OF GLASS

Copyright © Sarah Pekkanen, 2024

All rights reserved

© С. З. Сихова, перевод, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука^®

1

По вторникам в 16:30. Такое у нее расписание.

Я стою на грязном тротуаре недалеко от оживленного перекрестка Шестнадцатой и Кей-стрит, пристально рассматривая прохожих. Моя новая клиентка появится через семь минут.

Я могу и не знакомиться с ней сегодня. Все, что нужно, – это визуально оценить возможность дальнейшей работы. От одной этой мысли плечи выгибаются вперед, словно я инстинктивно стремлюсь принять позу эмбриона.

Вполне можно отказаться от этого дела, сославшись на то, что шумиха в прессе вокруг подозрительной смерти няни клиентки сформировала мое мнение и я не сумею быть объективной. Но тогда я солгу Чарльзу, а он мне как родной отец.

– Стелла, ты знаешь, я не люблю никого просить об одолжении, – сказал Чарльз на прошлой неделе, когда мы ужинали в одной из кабинок его любимого итальянского ресторана, и взмахом развернул накрахмаленную белую салфетку.

Та зашуршала, словно подчеркивая его слова.

Вероятно, Чарльз хотел напомнить, что за все годы нашего знакомства он ни разу ни о чем меня не попросил.

– Не уверена, что смогу помочь, – ответила я.

– Ты единственная, кто может помочь ей. Стелла, ты нужна ей, ты должна стать ее рупором.

Я не могу отказать человеку, благодаря которому у меня есть карьера, человеку, который вел меня к алтарю и поддержал, когда мой брак распался. И вот я стою здесь.

Новая клиентка меня точно не заметит: никто не обратит внимания на тридцативосьмилетнюю брюнетку в черном платье и высоких сапогах, уткнувшуюся в телефон. Тем же самым занята половина людей вокруг меня в этом оживленном районе округа Колумбия. Клиентка должна показаться через две минуты.

Тусклое октябрьское солнце прячется за облаками, прихватив с собой все тепло. Неожиданно сзади раздается скрипучий сигнал машины, от которого душа уходит в пятки.

Я резко оборачиваюсь, собираясь одарить водителя злобным взглядом, а когда поворачиваюсь обратно, вижу клиентку – она всего в десятке ярдов от меня. На ней голубой кардиган, застегнутый на все пуговицы, кудрявые рыжие волосы распущены по плечам. Лицо ничего не выражает. Она даже меньше, чем я представляла. Кажется, ей семь лет, а не девять.

Ее держит за руку мать – высокая хрупкая женщина с сумочкой, которая стоит дороже машин некоторых марок. Они приближаются к пункту назначения. Это серое каменное здание; адрес предусмотрительно указан на медной табличке. Внутри располагается офис лучшего детского психиатра в округе Колумбия. Через несколько секунд мать с дочерью исчезнут за дверьми.

Она всего-навсего ребенок, напоминаю я себе. За последний месяц она пережила больше, чем некоторые люди за всю свою жизнь.

Я профессионал в своем деле. Вероятно, я справлюсь с поставленной задачей благодаря выработанным мной системам и стратегиям. В кои-то веки смогу оказать услугу Чарльзу.

В нескольких шагах от входа в здание маленькая Роуз Баркли останавливается. Она вырывает ладошку из материнской руки и показывает на свою туфлю. Миссис Баркли кивает, снимает большие солнцезащитные очки и убирает их в футляр, пока Роуз занята обувью.

Я вытягиваю шею вперед и наблюдаю за ней украдкой. Люди проносятся мимо Роуз, словно речной поток, огибающий валун, но как будто бы никто не обращает внимания на то, что она делает. Девочка занята не ремешком на блестящих черных туфлях «Мэри-Джейн», как мне сначала показалось. Она пытается что-то найти на земле. Я делаю шаг вперед. Все происходит так быстро, что я едва успеваю заметить случившееся. Будь я на противоположной стороне улицы или внутри здания, то ничего бы и не увидела.

Роуз выпрямляется, ее левая рука ныряет в карман кардигана, а правой она берет мать за руку. Девочка спрятала предмет, но не от моих глаз. Я знаю, что именно подобрал и приберег в кармане этот робкий с виду ребенок. Осколок стекла, похожий по форме на острый клинок.

2

Мое первое правило для новых клиентов: встречи всегда проходят на их территории. Это могут быть любые места: скейт-парки, соседние кресла в маникюрных салонах, даже задний дворик, где во время беседы хозяин бросает теннисный мячик золотистому ретриверу. Еда – тоже обычное дело. Клиенты редко открываются сразу после знакомства, а когда вы вместе едите пиццу или начос, можно и помолчать.

Я никогда не давлю на человека при первой встрече, самое главное – установить доверительные отношения. Это важно, поскольку у моих клиентов нулевое доверие к взрослым.

Когда судьи по бракоразводным процессам рассматривают очень сложные, запутанные дела об опеке, решение которых кажется невозможным, назначаются люди моей профессии – адвокаты, обеспечивающие защиту интересов несовершеннолетних, или так называемые опекуны по назначению суда. Мы представляем интересы детей.

Лично я специализируюсь на подростках. Никогда не беру клиентов моложе двенадцати лет. Но Чарльз, то есть судья Хаксли, хочет, чтобы я нарушила это правило, потому как одна из его коллег – главный судья по делу Баркли – не может найти хорошего поверенного для Роуз.

В последний раз бросаю взгляд на серое здание, где секунду назад исчезла Роуз. Она в безопасном месте, в руках высококвалифицированного профессионала. Рядом находится ее мать.

Так от кого хочет защититься девочка осколком стекла, который можно использовать в качестве ножа?

У обочины останавливается такси «Убер».

– Стелла? – уточняет водитель.

Я киваю и сажусь на заднее сиденье. Он включает радио, из динамиков звучит мелодичный голос репортера Эн-пи-ар. Слава богу, водитель не пытается завязать разговор. Мне нужно собраться с мыслями до следующего места назначения – офисного здания рядом с Вашингтонским кафедральным собором. Предстоит встреча по личному вопросу.

Я смотрю в окно, водитель поворачивает на север и едет по улицам, забитым транспортом. Он тихо ругается, вынужденный притормозить из-за неправильно припаркованной «теслы».

В мозгу, точно пчелиный рой, жужжит добрый десяток противоречивых мыслей. Я тянусь за телефоном, чтобы написать сообщение Марко, моему будущему бывшему мужу, но затем отбрасываю эту идею. Он знает, что я приду, и не опоздает. Марко работает юристом в престижной юридической конторе. Единица тарификации Марко, как и остальных его партнеров, равна шести минутам, поэтому у него непревзойденное чувство времени.

Я выхожу из такси ровно в пять и направляюсь к неприметному кирпичному зданию, в чьих стенах разбилось немало сердец. Минуя площадку лифта, поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж и заглядываю в небольшую приемную офиса 402. Марко уже на месте: откинувшись на спинку стула, он говорит с кем-то по телефону и улыбается.

У меня перехватывает дыхание, когда я смотрю на него. Итальянские корни Марко сказались на его внешности: у него блестящие темные волосы, загорелая кожа и глаза, приобретающие янтарный оттенок на солнце. Наше сходство настолько очевидно, что нас не раз спрашивали, не родственники ли мы друг другу. «Есть пары-динозавры, которые со временем начинают выглядеть одинаково», – бывало, отшучивался Марко.

Он поднимается, кладет руку мне на плечо, тянется поцеловать меня в щеку, я же раскидываю руки, чтобы по-настоящему обнять его, но он отстраняется. Мы заговариваем одновременно – вместо наших тел сплетаются слова. Я считаю, что лучше всего пошутить в данной ситуации:

– Какая неожиданная встреча!

Марко бросает привычную для округа Колумбия фразу:

– Как добралась?

Он указывает на журнальный столик – там лежат два комплекта документов с одинаковыми синими авторучками.

– Лакшми позаботилась о бумагах.

Я часто моргаю – все происходит слишком быстро.

– Значит, нам нужно только подписать их?

Он кивает и протягивает мне одну из тонких стопок бумаг.

В отличие от разводов, с которыми мне приходится иметь дело на работе, наш развод с Марко – очень спокойный. Самое большое разногласие у нас возникло, когда он стал настаивать на том, чтобы отдать мне небольшой таунхаус в черте округа Колумбия. Этот дом мы купили вместе. И оба понимали, почему Марко так поступает: сейчас он зарабатывает в двадцать раз больше меня. Я не стала отказываться от дома, но настояла на том, чтобы муж забрал нашу чудную эспрессо-машину. На самом деле это серьезная жертва, потому что я люблю кофе.

Мгновение колеблюсь, затем небрежно ставлю свое имя на последней странице соглашения о разводе. Смотрю на Марко – он надевает колпачок на ручку.

В приемной появляется Лакшми:

– Стелла, привет. У вас все хорошо?

Киваю, отвожу глаза, чтобы не встретиться с ее сочувствующим взглядом. Ну все, это последний шаг к расторжению нашего с Марко брака. Лакшми регистрирует документы, и мне тут же приходит письмо с уведомлением, что мы получили развод по обоюдному согласию.

Краем глаза замечаю коробку с салфетками на журнальном столике. Рядом стоит статуэтка, изображающая орла с распростертыми крыльями. По-моему, довольно символично: салфетки означают, что горе можно выплакать и оно скоро пройдет, а птица в полете ассоциируется с надеждой на будущее.

Мы с Марко поженились в ясный зимний день около десяти лет назад. Незадолго до этого выпал первый снег… И я знала, чем все закончится, еще до того, как очень искренне произнесла свадебные клятвы. Это был всего лишь вопрос времени.

3

Мы с Марко устраиваемся за барной стойкой непритязательного мексиканского ресторанчика, расположенного в районе Тенлитаун. Марко ведет себя по-джентльменски, впрочем как и всегда: сперва пододвигает стул мне, затем садится сам.

С момента нашей встречи на юридическом факультете в Университете Джорджа Вашингтона мы составляли список любимых ресторанов в городе. Это заведение не прошло отборочный тур, но «Маргарита» тут хороша да и место удобное. К тому же Марко сообщил, что не сможет остаться на ужин.

Мы заказали пару острых «Маргарит» со льдом, без соли. Вместе с напитками бармен приносит корзинку с хрустящими чипсами и соусник с теплой сальсой. Я наблюдаю за тем, как помощник бармена нарезает лайм небольшим ножом. Лезвие легко проходит сквозь зеленую кожуру. Этот нож немногим больше того куска стекла, который Роуз Баркли спрятала в кармане.

– Всегда виноват муж, – говорит Марко в продолжение разговора, который мы начали по пути сюда. – Значит, Иэн Баркли сделал ребенка няне. Она была на втором месяце беременности?

– Срок около шести недель.

– И он попытался решить эту проблему.

– У жены тоже были свои мотивы, – парирую я. – Ревность, ярость. Кроме того, деньги в этой семье – именно у Бет Баркли. Что, если няня ее шантажировала или просила денег на содержание ребенка?

– Тогда почему Бет не убила и мужа, и няню? – спрашивает Марко. – Они оба ее предали.

Я пожимаю плечами и макаю в соусник ломтик чипсов.

– Преступления на почве страсти не поддаются логике. Если Бет и убила няню, то, вероятно, это вышло случайно. Существуют более изощренные способы убийства, чем выталкивание человека из окна третьего этажа.

Я замолкаю, становится стыдно за легкомысленно брошенные слова, потому что сразу вспоминается отсутствующее выражение лица Роуз. Когда все произошло, девочка вместе с бабушкой собирала помидоры в огороде на заднем дворе. Роуз могла увидеть падение няни из окна. И должно быть, услышала, с каким ужасным треском голова несчастной ударилась о каменный пол террасы.

– Родители находились дома, верно? Чье алиби более надежное? – спрашивает Марко.

Спустя месяц после смерти няни СМИ поостыли к этой новости, но старых роликов с меткой «смерть при подозрительных обстоятельствах», как окрестили этот случай полицейские, предостаточно. Последние несколько дней я тщательно искала информацию и рассказала Марко о том, что удалось узнать:

– Бет Баркли заявила, что находилась в своем кабинете на втором этаже и писала электронное письмо остальным членам совета Центра Кеннеди. Она слушала классическую музыку через наушники – она всегда это делает, когда работает, – и утверждает, что музыка заглушила звук бьющегося оконного стекла этажом выше. Полиция подтвердила, что Бет отправила письмо приблизительно в то время, когда няня выпала из окна.

Муж Бет Иэн разговаривал по телефону с сотрудником своей компании по ландшафтному дизайну; его кабинет находится дальше по коридору от кабинета жены. Для звонков Иэн использует беспроводные наушники «Эйрподс» с шумоподавлением. Он заявляет, что не слышал посторонних шумов до завершения разговора, после чего раздался крик матери. Телефонный звонок также подтвердился.

Согласно СМИ, чета Баркли наняла адвокатов, когда стало понятно, что полиция считает их подозреваемыми, и отказалась от проверки на детекторе лжи. Недавно полиция прекратила следствие, и на сегодняшний день дело считается нераскрытым.

И муж, и жена борются за единоличную физическую и юридическую опеку над Роуз.

– Давай представим, что няню толкнула ты. Сколько времени у тебя уйдет на то, чтобы добраться с третьего этажа в один из кабинетов на втором этаже? – поинтересовался Марко, после чего улыбнулся. – Да, нашел кого спрашивать. Конечно, ты это выяснишь.

Я тоже улыбнулась; грусть, нахлынувшая в офисе посредника-примирителя, начала отступать. Я всегда обсуждала свои дела с Марко. Спокойный темперамент и рассудительность – лишь два из множества его замечательных качеств. Несмотря на то что мы теперь живем порознь, сохранилось кое-что важное. Это глубокая дружба между мной и Марко, своего рода прочная связь, иная форма любви.

– Повторить? – спрашивает бармен.

Я даже не заметила, как прикончила свой коктейль.

– Да, пожалуйста.

Бокал Марко практически полон. Это на него не похоже. Он любитель хороших коктейлей. Я хмурюсь и продолжаю делиться деталями. Делаю то, чему научилась за свою практику, ведь почти все, с кем я работаю, врут мне, чтобы продвигать свою повестку, свои иллюзии, – внимательно слежу за невербальными посылами Марко. За его поведением.

Он стучит пальцами по деревянной стойке. Не ослабляет галстук, как обычно делает в конце рабочего дня. Сидит прямо, не откидываясь на изогнутую спинку стула, готовую принять его в свои ласковые объятия. Язык тела Марко выражает то, о чем он молча размышляет.

Пробую выяснить, что вызывает у него беспокойство:

– На работе все хорошо?

Он пожимает плечами:

– Да, все как обычно.

Марко не стал высокомерным от заключаемых им восьмизначных сделок. Он больше гордится тем, что дает бесплатные юридические консультации женщинам, подвергающимся насилию в семье, и направляет часть своей зарплаты в благотворительные фонды, созданные для детей из бедных семей. Он всей душой тянется к людям, к своим родным.

И за это я его сильно люблю. С замужеством я получила не только Марко. В его большом итало-американском семействе сразу меня приняли. Я бывала на семейных посиделках, где все друг друга перекрикивали, стол ломился от угощения, постоянно доливали вино в бокалы, а дружеские споры и смех накатывали, подобно волнам.

Если у Марко все в порядке на работе, значит он тревожится из-за семьи. Его старшая сестра беременна четвертым ребенком – беременность сложная, потому что у нее диабет. Правда, я узнавала о ее самочувствии совсем недавно, и все было хорошо. У матери Марко в последнее время появились боли в груди. По результатам обследований доктора сказали, что это просто из-за скопления газов. Но мы знаем, что эскулапы иногда ошибаются.

– Совсем скоро маме исполнится семьдесят лет, – осмеливаюсь я, – планы не поменялись? Празднование состоится в ресторане «Инн эт Литл Вашингтон», как и намечалось?

Пальцы Марко ускоряют ритм. Бинго.

– А, да… я на самом деле хотел об этом поговорить.

Сердце начинает биться чаще в такт пальцам Марко, отстукивающим стаккато. Его мать давно мечтала отметить юбилей в единственном ресторане округа Колумбия, отмеченном тремя мишленовскими звездами. Банкет забронировали еще год назад. У бывшего мужа большая семья, – правда, его отца не стало вскоре после нашей свадьбы, но есть четверо братьев и сестер, и они будут на торжестве со своими половинами. Я тоже приглашена. Они по-прежнему считают меня частью семьи. С нетерпением жду, что же Марко скажет дальше.

– Я кое-кого встретил, – произносит он.

Сразу вспоминаю, как он радостно с кем-то беседовал по телефону в приемной посредника и отклонил мое предложение поужинать сегодня. Марко не стал бы ничего говорить, если бы его новые отношения не были серьезными – настолько серьезными, что он хочет пригласить на долгожданный семейный ужин другую женщину, а не меня – бывшую жену, которая все еще называет свекровь мамой.

Математические расчеты совсем не сложные. Не важно, сколько стульев будет вокруг стола на банкете: если на юбилей придет новая пассия Марко, для меня в любом случае места там не хватит.

Оказывается, бывший уже нашел утешение, которое, как мне показалось, обещала та статуэтка в виде орла в офисе Лакшми. Я не виню Марко. Мы расстались более года назад.

Я не отступаю от правил – улыбаюсь и продолжаю смотреть ему в глаза. Ничем, абсолютно ничем себя не выдаю. На своей работе я научилась убедительно врать.

– Счастлива за тебя! – Я поднимаю бокал для тоста. – Ей повезло. Пригласи ее на званый ужин. А я преподнесу маме подарок как-нибудь в другой раз.

Марко сияет и, наконец расслабившись, говорит:

– Спасибо за понимание.

В день свадьбы я была влюблена и верила, что мы преодолеем все. Но кое в чем ни я, ни он не хотели уступать друг другу. И разделяющая нас трещина со временем расползлась вширь и вглубь. Марко хотел детей, а я – нет. Более того, я не могла быть матерью – не физически, а эмоционально. Однажды мой психотерапевт сказал, что люди, чье детство было похоже на мое, обычно выбирают один из двух вариантов: или становятся такими родителями, о каких сами мечтали, или совсем не заводят детей.

Марко надеялся, что я поменяю свою точку зрения о материнстве. Я надеялась, что нашей любви окажется достаточно.

Я отвожу взгляд и наблюдаю за тем, как нож впивается в очередной лайм.

4

Высокие железные ворота распахиваются, я мягко нажимаю на педаль газа и оказываюсь на извилистой частной дороге, ведущей к имению семьи Баркли в городе Потомак, штат Мэриленд. Согласно информации из открытых источников, этот исторический дом в колониальном стиле вместе с двадцатью акрами земли был приобретен за двенадцать миллионов долларов. И это было до того, как семья Баркли отремонтировала особняк, а также построила конюшню и двухэтажный хозблок.

Недвижимость оформлена на Иэна и Бет Баркли, но покупка стала возможной благодаря наследству, которое получила Бет.

Я делаю еще один глоток кофе со вкусом лесных орехов из кружки-термоса. Чувствую себя немного разбитой – я плохо спала прошлой ночью после разговора с Марко, – а мне необходимо быть предельно внимательной.

На сегодняшний день я поверенная Роуз Баркли. Самое время познакомиться со своей клиенткой.

Подъезжая к дому, стараюсь разглядеть место, где погибла няня, после того как случайно или не без посторонней помощи выпала из окна. Но обзор заграждает большой экскаватор, припаркованный у дома, – его огромная металлическая клешня раскрыта и словно ожидает команды хватать и крушить.

Затем смотрю на дом с широким парадным крыльцом, построенный из серо-зеленого серпентина, – он словно перенесен сюда из мест, где время остановилось. Дом окружен раскидистыми дубами и кедрами, но ни одна упавшая ветка, ни одно бурое пятно не портят вид просторной изумрудной лужайки. Клумбы перед крыльцом обрамлены пышными кустами голубой гортензии с крупными, как шары для боулинга, соцветиями. Я паркую джип перед гаражом и проверяю, взяла ли все необходимое. Телефон с хорошей камерой полностью заряжен – никогда не знаю наперед, когда придется что-то записывать. Ноутбук и новый желтый блокнот (такие бывают у юристов) – в сумке через плечо. Моя любимая ручка «Монблан», подарок Марко, – во внутреннем кармане сумки.

Я выхожу из машины и вдыхаю чистый воздух. Сложно поверить, что это место находится менее чем в тридцати минутах езды от суматошного и закопченного округа Колумбия. Вместо шума колес и блеяния клаксонов я слышу только пение птиц.

Поднимаюсь на крыльцо и нажимаю звонок. Бет Баркли тотчас открывает дверь, точно караулила совсем рядом.

Полиция никогда не считала ее официальной подозреваемой в убийстве. Я отмечаю, какая она стройная, ну просто балерина. При этом Бет довольно высокая – навскидку пять футов девять дюймов. Интересно, хватило бы у нее сил вытолкнуть миниатюрную молоденькую няню сквозь хрупкое одинарное стекло столетнего окна? Конечно да.

– Мисс Хадсон? – спрашивает она, хотя я уже представлялась ей по домофону, висящему на воротах.

– Можете называть меня Стелла.

Я протягиваю ей руку. Она крепко ее пожимает:

– Добро пожаловать. Меня зовут Бет.

У нее бледная кожа, тонкие черты лица и рыжие волосы, как у дочери. Но с годами волосы Бет выцвели, и теперь они не такие яркие, как у Роуз.

Я вхожу в дом и чувствую, как мои глаза непроизвольно расширяются. У меня возникает ощущение, будто я попала в прошлое. Кажется, весь дом, от темных узких досок пола до серо-стальных паровых радиаторов и раздвижных дверей со старинными замочными скважинами, застыл на целый век, ожидая момента, когда в него въедет семья Баркли.

Как правило, при ремонте старых домов для создания простора сносят стены и используют архитектурные уловки, чтобы было больше света и воздуха. Планы же семьи Баркли отличались от общепринятой практики: вместо того чтобы модернизировать дом, они решили его состарить.

Пол имеет легкий уклон, потолки низкие. Коридор оклеен обоями цвета слоновой кости с цветочным рисунком. Стол-консоль с шаткими ножками и латунными элементами выглядит антикварным. Над ним висит акварель в богатой позолоченной раме, которая могла бы принадлежать музею.

– Может, кофе или содовой? – предлагает Бет.

Несмотря на все, что ей пришлось пережить, – двойное предательство, смерть в ее доме, публичный скандал с перспективой развода, – манеры Бет безупречны, она разговаривает мягко и интеллигентно. На ней облегающие брюки цвета верблюжьей шерсти и кремовый свитер. На шее повязан платок, похожий на винтажный «Эрмес». Однако за идеальным фасадом кроется глубокое напряжение. Я вижу это по ее глазам и едва заметным складкам у рта. Судя по всему, передо мной женщина на грани нервного срыва – она вот-вот взорвется или хлопнется в обморок. Не исключаю ни первого, ни второго.

Я качаю головой:

– Нет, спасибо.

– Итак… – Бет сплетает пальцы. – Я не совсем понимаю, как это работает.

Я улыбаюсь, в надежде ее подбодрить:

– Единственное, что мне нужно сделать сегодня, – встретиться с Роуз. Вы можете присутствовать при этом.

Кажется, Бет недовольна. Но с другой стороны, кому понравится встреча с юристом, который может решить, что для ребенка лучше всего минимизировать контакты с родителями?

– Я буду часто к вам наведываться в ближайшие несколько недель, поэтому важно, чтобы Роуз было комфортно со мной общаться, – продолжаю я.

В мои обязанности входит оценка всего, что происходит в мире Роуз; помимо этого, мне необходимо узнать взгляды людей из ее окружения, чтобы в дальнейшем представить суду свои рекомендации по опеке.

– Я понимаю, – отвечает Бет, кивая в сторону лестницы с широкими деревянными перилами, украшенными замысловатой резьбой. – Она в своей комнате.

– Позвольте сначала задать один вопрос. Что Роуз известно о разводе?

– Она знает, что мы с ее отцом разводимся и каждый родитель хочет, чтобы дочь осталась с ним.

Какой же невероятный эмоциональный груз оказался на плечах маленького ребенка!

Я иду за Бет по ступенькам, заглядываю в гостиную слева от меня. Мебель сгруппирована у простого кирпичного камина – еще одна изюминка дома. Кроме того, тут в ожидании томится большое черное фортепиано с нотной тетрадью на пюпитре. Насколько я помню, Роуз занимается музыкой. Считается, что она играет очень хорошо для своего возраста. На журнальном столике стоит серебряный чайный сервиз, на полу лежит коврик темно-синего и темно-бордового оттенков. Комната кажется стерильной, будто музейный экспонат. Она словно не предназначена для проживания людей.

Что-то не так с этим домом, но не могу понять, что именно. В воздухе висит тяжесть, будто гравитация в этих стенах действует сильнее. Вероятно, на меня влияют ярость, смятение и боль, витающие вокруг.

Мы поднимаемся по лестнице, и столетнее дерево скрипит под нашими ногами. На стенах симметрично развешены фотографии Роуз начиная с младенчества и до настоящего момента. Серия фото растет с каждой ступенькой. Поразительно, что девочка улыбается всего на двух снимках. Даже в глазах крохотной Роуз есть что-то пугающе взрослое.

Мне хочется остановиться и изучить фотографии. В них есть странная деталь, которую не уловить, из-за того что Бет слишком быстро поднимается по лестнице. Мои ноги словно налиты свинцом, я с трудом догоняю хозяйку дома.

На площадке второго этажа я обращаю внимание на заднюю часть дома. Окно выходит во двор. Должно быть, няня, с испуганным лицом и раскинутыми руками, пролетела мимо этого окна.

Я пытаюсь унять дрожь. На месте Баркли я переехала бы как можно скорее. Странно, что они остаются жить под одной крышей, хотя им и предстоит скандальный развод.

Но Чарльз мне все объяснил. Семья Баркли собирается продавать дом. Иэн Баркли следует условиям подписанного брачного договора – он не требует алиментов и не претендует на часть наследства Бет, поэтому деньги в качестве причины их противостояния отпадают. Каждый останется с тем имуществом, которое имелось у него до заключения брака.

Но ни Бет, ни Иэн не хотят упустить шанса добиться полной опеки над Роуз – поэтому оба считают переезд в иное место невыгодным для себя.

Чувствую, как грудь сжимается. В моих руках находится судьба беззащитного ребенка, и у меня нет ни малейшего понятия о том, как устроить ее будущее наилучшим образом.

На втором этаже вижу более полудесятка дверей с круглыми латунными ручками, все двери закрыты. Интересно, что за ними? Свет проникает сюда только с лестницы, других окон нет, и в коридоре царит полумрак.

Бет проходит мимо двух дверей, останавливается у третьей и стучит по ней костяшками пальцев. Я делаю глубокий вдох, чтобы наполнить сдавленные легкие. Мне выпала возможность заглянуть за ширму, увидеть то, что не покажут газетчикам и телевизионным репортерам.

Бет открывает дверь, за которой находится опрятная спаленка с нежно-розовыми стенами. В углу стоит деревянное кресло-качалка, на кровати с балдахином лежит большая тряпичная кукла, изготовленная как будто бы по образу и подобию Роуз – с такими же большими голубыми глазами и с веснушками.

– Роуз? Я хочу, чтобы ты кое с кем познакомилась.

Мне не нравятся слова Бет. Звучит так, будто я ее гостья. А Роуз не должна считать, что я выбираю сторону одного из родителей. Я здесь для того, чтобы помочь ей, а не взрослым.

Роуз сидит за белым деревянным столом и читает. Когда девочка поворачивается к нам, я замечаю обложку книги «Энн из Зеленых Крыш»[1].

– Привет, Роуз, – говорю я непринужденно. – Меня зовут Стелла Хадсон.

Взгляд девочки опущен, словно она меня и не слышала.

– Я юрист, и знаешь что? Я буду представлять твои интересы.

Она никак не реагирует. Некоторые клиенты радуются моему появлению. Им чрезвычайно хочется, чтобы кто-то наконец их выслушал. Другие – наоборот. В этом году, к примеру, пятнадцатилетняя девочка захлопнула дверь перед моим носом, чуть было не защемив мне руку, а семнадцатилетний парень матерился и кричал на меня, да так, что вена вздулась у него на лбу, после чего он упал на колени и разрыдался.

Но я не понимаю реакцию Роуз на мое появление.

– Знаю, сейчас многое происходит в твоей жизни, и это, наверное, сбивает тебя с толку, – не отступаюсь я, – я буду проводить время с тобой и твоими родителями в ближайшие несколько недель, чтобы помочь тебе понять, что делает тебя счастливой.

На Роуз зеленое бархатное платье, ее распущенные рыжие кудряшки перетянуты лентой того же цвета. Вблизи я вижу россыпь веснушек на ее носу и щеках. Снова изумляюсь: она выглядит такой маленькой и безобидной, но при этом одета очень строго, по-взрослому. Интересно, куда она спрятала осколок стекла?

– Мне нравится твоя комната. – Я осматриваюсь, замечаю голубую ленточку с выставки лошадей, окидываю взглядом высокий белый книжный шкаф из дерева и садовый пейзаж в довольно громоздкой и вычурной позолоченной раме. – Очень симпатичная и безмятежная картина. Наверное, приятно на нее смотреть. – Стараюсь говорить мягко и приветливо, вслух восхищаясь розовыми цветами и собачкой, выглядывающей из-за дерева. – Ой, я сначала и не заметила песика. Кажется, он играет в прятки.

Я не задаю Роуз ни единого вопроса, потому что знаю: она не ответит. Она не может говорить.

5

Роуз будто раздвоилась, с тех пор как стала свидетельницей смерти няни. Одна девочка – прежняя одаренная школьница со словарным запасом гораздо шире, чем у сверстников. Вторая сейчас сидит передо мной с отсутствующим выражением лица. Она страдает от травматического мутизма.

Роуз показали лучшим местным врачам – но ни один из них не сказал, когда она снова заговорит. Может, через день, может, через полгода.

Бет сидит на краю кровати дочери, то сплетая, то расплетая пальцы. Мне кажется, это нервный тик. Вероятно, по мнению Бет, я не понимаю, что происходит с ее дочерью. На самом деле я из числа тех немногих людей, кто способен ее понять.

Существует несколько видов мутизма у детей. Некоторые не разговаривают в определенных местах, например в школе. Это называется селективным мутизмом. Также мутизм может развиться после травмы или операции на головном мозге.

У Роуз более редкая и не до конца изученная разновидность – травматический мутизм. Он возникает стремительно и, исходя из названия, после серьезной травмы. Известен задокументированный случай: девочка молчала шесть недель, после того как на нее набросилась собака. Был и другой случай, правда не задокументированный: девочка перестала говорить, обнаружив свою мать мертвой. Этой девочкой была я.

Я пережила травмирующий опыт совсем маленькой, будучи еще младше Роуз. Увидев бездыханное тело своей матери на полу гостиной, я онемела и многие месяцы не могла говорить. От потрясения в горле возник спазм и не давал словам вырваться наружу.

Чарльз знал об этом, поэтому и попросил меня поработать с Роуз. Он считает, что именно я смогу ей помочь.

Когда я была ребенком, травматический мутизм был совсем не изучен. Некоторые люди считали, что мое поведение – это просто притворство, на самом деле я не утратила способности говорить и наказание освежит мою память. Быстро отбрасываю это воспоминание.

Следующие несколько минут я рассказываю Бет и Роуз о своем хорошем знакомом – коне по кличке Пачино, обожавшем мятные леденцы, – затем восхищаюсь стаей бумажных журавликов, украшающих верх книжного шкафа.

– Это Роуз сделала, – сообщает Бет.

Я благодарю маленькую хозяйку за то, что она разрешила мне взглянуть на ее комнату, но Роуз никак не реагирует.

– Я снова приду завтра, чтобы побеседовать с твоим папой. Наверное, мы с тобой тоже увидимся, – говорю я Роуз.

Бет понимает мой намек и встает. Она подходит к дочери, целует ее в лоб и обещает скоро вернуться. Роуз снова берется за книгу. Но суперобложка смещается, и я вижу часть названия на корешке. Первое слово – не «Энн», а совсем другое.

Ох уж эта старая уловка – прятать книги под чужой обложкой, чтобы никто не понял, что ты читаешь! В средней школе у меня была подруга, которая таким способом скрывала книги Джуди Блум[2] от строгой матери.

Итак, если Роуз увлечена вовсе не историей «Энн из Зеленых Крыш», то что у нее за книга?

Бет ждет меня в дверях, нужно уходить. Я иду вслед за ней вниз по ступенькам. Когда мы оказываемся на лестничной площадке, Бет направляется к выходу. Я спешно обращаюсь к ней:

– Можно мне стакан воды?

На самом деле я не испытываю жажду. Просто хочу лучше осмотреть дом семьи Баркли. К тому же это даст возможность подольше пообщаться с Бет.

Кухня находится в задней части дома. Мы идем по узкому коридору, минуем маленькую библиотеку с открытой каменной кладкой на стене и шкафами от пола до потолка и несколько других комнат с закрытыми дверьми. Сквозь прозрачные раздвижные двери кухни, выходящие на террасу, замечаю, что на заднем дворе ведутся какие-то работы.

Во дворе припаркован рабочий грузовик компании «Тринити Уиндоуз», а под этой надписью другая: «Плексиглас – безопасный, очевидный выбор для современных домов».

Краем глаза вижу, как Бет открывает темный деревянный шкафчик, достает синий стакан и наполняет его фильтрованной водой из-под крана, расположенного сбоку раковины.

Я замечаю бетонные столешницы, медные ручки шкафчиков, каменный пол. Современные люксовые реставрации обычно подразумевают использование солнечных панелей или глазурованной плитки на стенах, но все строительные материалы, которые я увидела в этом доме, были широко доступны еще сто лет назад.

Обращаю внимание на двоих мужчин, выгружающих из кузова грузовика что-то напоминающее стекло – должно быть, плексиглас. Они несут его по пандусу в дом.

– Стелла? – Бет протягивает мне стакан с водой.

Странно, он гораздо легче, чем я того ожидала. Смотрю на него внимательно и понимаю, что в руках у меня не стекло, хотя выглядит похоже. Небьющийся акрил. Я это знаю, потому что видела акриловые стаканы в доме сестры Марко, той самой, что беременна в четвертый раз. Ей пришлось приобрести их, после того как дети перебили стеклянные. Эта современная деталь выбивается из стиля дома, словно застывшего во времени.

Снова перевожу взгляд на грузовик. Он наполнен большим количеством крупных прямоугольных листов плексигласа. Как раз хватит на все окна этого громадного особняка.

– Да, утро выдалось оживленное. А Роуз еще нужно сделать уроки.

– Уроки? – эхом повторяю я.

Сегодня суббота. Не представляю, чтобы у третьеклашки было так много домашних заданий.

– Роуз на домашнем обучении, с ней занимается моя свекровь. Мы подумали, что лучше забрать ее из школы на некоторое время, учитывая все… – Голос Бет срывается. – Спасибо, что пришли.

Таким образом меня вежливо гонят прочь. Бет улыбается, но это лишь формальность, ее глаза непроницаемы. Нетипичное поведение. Обычно родители сильно заискивают передо мной, чтобы показать, что они компетентные и добрые. Или отзываются плохо о другом родителе.

Бет протягивает руку к моему стакану, хотя я сделала всего пару глотков. Безропотно отдаю его.

Затем она направляется к входной двери. Я неохотно следую за ней. Что-то в глубине души не дает мне покоя. Несколько подсказок суммируются в нечто пока непонятное для меня.

По пути к выходу я оборачиваюсь и смотрю на громадную изогнутую лестницу. Поднимаясь по ней некоторое время назад, я пристально разглядывала печальное лицо Роуз на снимках, из-за чего не заметила другого обстоятельства, сохранившегося в подсознании вплоть до настоящего момента. Кожу начинает покалывать, когда до меня наконец доходит, в чем дело. Фотографии вставлены в рамки без стекла. Я потираю пальцы, снова ощущая удивительную легкость акрилового стакана.

Теперь я обращаю внимание на детали, которых сразу не заметила. С потолков не свешиваются хрустальные люстры. Нет зеркал ни в комнате Роуз, ни в коридоре. Нет буфетов с застекленными дверцами. И рабочие меняют старинные оконные стекла на листы прозрачной пластмассы. В этом доме нет ничего стеклянного.

6

Я еду к воротам, и тут неожиданно из-за поворота появляется старый «ниссан-сентра», глушитель которого грохочет, словно кто-то стреляет из ружья. Я выворачиваю руль вправо, чтобы избежать столкновения, и резко торможу. Водитель «ниссана» тоже пытается маневрировать, но из-за скорости вдвое выше моей ему приходится сильно выкручивать руль, поэтому он пробуксовывает на траве под углом сорок пять градусов и наконец останавливается.

Так и тянет показать ему средний палец! Но возможно, этот человек владеет необходимой мне информацией, поэтому я глушу двигатель и с улыбкой выхожу из машины.

– Вы в порядке? – спрашиваю я, замечая, что шины «ниссана» проделали глубокие борозды в траве.

Водитель не отвечает. Голова опущена на руль, глаза закрыты. На мгновение мне становится страшно: вдруг он ранен? Тут он поднимает голову.

Я быстро окидываю его оценивающим взглядом: молодой человек лет двадцати пяти, по-своему привлекательный. Осветленные волосы, черные у корней, пара тату на руках. Судя по машине и одежде, он принадлежит к рабочему классу, но профессиональный опыт научил меня не делать поспешных выводов.

Он смотрит мне в глаза, включает двигатель, собираясь уехать. Но я не хочу его отпускать и поэтому без раздумий бросаюсь наперерез машине.

Он сверлит меня сквозь лобовое стекло своими воспаленными глазами, и я едва не отскакиваю, заметив в них ярость.

Но если бы я была пугливой, то не справлялась бы со своей работой. В жесте примирения выставляю ладони перед собой и снова улыбаюсь:

– Есть минутка?

Он резко замахивается, однако вместо того, чтобы посигналить, сильно ударяет по рулю и, вероятно, отбивает себе пальцы. И все-таки опускает стекло:

– Чего надо?

Да, этот парень явно не учитель музыки. Дело не только в том, что он не бережет руки. Ни за что не поверю, что семья Баркли может нанять столь неуравновешенного преподавателя. Тогда кто он?

Я подхожу к дверце машины:

– Привет, меня зовут Стелла Хадсон. Я здесь по назначению судьи, рассматривающего бракоразводное дело. Буду помогать Роуз.

Парень запрокидывает голову, слушает.

– Не против, если задам пару вопросов?

Он не отвечает ни «да» ни «нет».

– Что связывает вас с семьей Баркли?

– С этими? Ничего! – презрительно бросает он.

Задаю следующий очевидный вопрос:

– Так что вы здесь делаете?

– Знаешь, они не приглашали меня на званый ужин. Я приехал, чтобы забрать вещи Тины, ее предки попросили.

Никогда не видела фотографии бойфренда погибшей, но уверена, что передо мной именно он. Пытаюсь выудить из памяти его имя: Пит, точно.

– Вы с ней встречались? С няней.

Он снова колотит по рулю, на этот раз кулаками:

– У нее есть имя! Почему никто не называет ее по имени?

Он прав.

– Тина де ла Крус, – говорю я.

Кажется, Пит немного смягчается, но кипящий внутри его гнев еще не улегся. Гнев – вполне естественная реакция в тот период, когда человек скорбит о близких, но в данной ситуации все намного сложнее: Тина была подружкой Пита, при этом спала с Иэном Баркли и забеременела от него.

Я отмечаю, как тяжело дышит Пит и как напряжено его мускулистое тело. Всем своим видом он противоречит окружающей идиллии. Вдалеке, на лугу, за деревянной изгородью пасутся две лошади: темно-гнедая и серая в яблоках. В мягком воздухе ранней осени витает аромат свежескошенной травы.

Сопоставление меня поражает. Каждая деталь особняка Баркли с семью спальнями и ухоженного поместья в целом продумана безупречно. А каждый человек, которого я здесь встретила, глубоко травмирован.

– Значит, вы приехали за ее вещами? – повторяю я, и в моей голове вертится одна мысль.

Он коротко кивает.

– Удастся уложить все в машину? У «ниссана» маленький багажник.

– Там всего пара сумок и коробок, – отвечает Пит. – Ну, они так сказали маме Тины.

Вероятно, это ее вещи и косметика; может, еще несколько книг и памятных подарков. Такие, как Баркли, точно обустроили бы комнату няни, чтобы та не приволокла с собой старый матрас, не подходящий к интерьеру туалетный столик и прикроватную тумбочку.

Нужно, чтобы Пит разговорился: он хорошо знал Тину. Конечно, у нее были от него секреты, но иногда она могла ему о чем-то рассказывать.

– Вам, наверное, трудно здесь находиться, – говорю я. – Хотите, я вам помогу?

Он на секунду задумывается, затем качает головой:

– Я зайду туда на минутку – и тут же обратно. – (При этих словах я вижу, как подергивается его челюсть.) – И будет лучше, если Иэн не попадется мне на глаза.

Задаю еще один вопрос в надежде задеть Пита за живое:

– Вы считаете, что Иэн виновен в интрижке?

– Ты серьезно? Тина не была такой, она не спала со всеми подряд! Он в два раза старше, к тому же ее босс. Наверное, он приударял за ней, а она боялась сказать «нет», потому что он мог ее уволить.

Я заглядываю в салон машины и вижу коричневые четки на зеркале заднего вида, а также содовую из «Макдоналдса» в держателе для напитков. Внутри «ниссан» выглядит аккуратно, но он довольно потрепанный, ему, наверное, лет десять. Единственное, что кажется новым в машине, – это футболка Пита, на которой изображен парень, перепрыгивающий через скамейку в парке.

Пробую зайти с другой стороны:

– Как вы считаете, Тина собиралась уволиться?

Глаза Пита темнеют.

– Да. Она ненавидела это место, дом пугал ее до чертиков. Она хотела купить электрошокер.

– Зачем?

– С ней начали происходить странные вещи.

Такое ощущение, что волосы на моем затылке встают дыбом.

– Что случилось с Тиной?

Он смотрит на меня с изумлением:

– Что случилось? Они убили ее.

– Кто, Пит? Кто убил Тину?

Он пожимает плечами:

– Если б знать, я бы уже отомстил.

Пит кладет руки на руль. Я замечаю несколько любопытных предметов на переднем сиденье: пару тонких перчаток и кроссовки на липучках вместо шнурков. Внимательно изучаю Пита. На нем длинные мешковатые шорты, которые немного съехали, обнажив синяки на коленях. На костяшках пальцев правой руки есть царапины, будто он бил кого-то кулаком. Левое запястье перевязано эластичным бинтом. Либо он чрезвычайно невезучий и с ним всегда что-то приключается, либо он как-то иначе получает эти травмы.

– Последний вопрос. Вы сказали, что семья Баркли не приглашала вас, – говорю я.

– Да. Они даже не знают, что я собираюсь к ним наведаться. Может, они просто выставят ее вещи на крыльцо, а я хотел бы последний раз взглянуть на ее комнату.

Я лезу в карман за одной из визиток, которые постоянно ношу с собой:

– Позвоните, если вспомните что-нибудь еще. В любое время.

Протягиваю визитку, делаю шаг назад и смотрю вслед удаляющейся машине. Пит даже не представляет, как много мне рассказал.

Баркли не в курсе, что он скоро заявится к ним. Пит проезжает через ворота, значит он знает код. Вероятно, Тина ему сказала.

Большинство подобных ворот оснащено сигнализацией, которая извещает хозяев о прибытии гостей звонком в доме, когда ворота открываются. Может, семейство Баркли не сильно заботят автомобили, заезжающие к ним сегодня, так как работы в поместье идут полным ходом.

Меня больше интересуют предыдущие визиты Пита в особняк. Думаю, Бет была против того, чтобы Тина приглашала гостей, но та могла тайком приводить Пита, когда хозяев не было дома. Ясно, что Пит бывал у нее раньше, иначе не сказал бы, что хочет увидеть ее комнату в последний раз.

Пит был очень зол, когда все это рассказывал. Интересно, был он настолько зол, чтобы столкнуть Тину? Слова Марко прозвучали в голове: «Всегда виноват муж». Ну или бойфренд, как в этом случае.

7

Люди горюют по-разному. Пит выражает свое горе через ярость. Мой отец погиб в тридцать шесть лет. Он съехал с дороги, чтобы не сбить оленя, и врезался в дерево. Именно тогда моя мать пристрастилась к алкоголю, позже – к наркотикам.

Ну а я зарываюсь в работу с головой. Так моим демонам сложнее добраться до меня.

Мне сейчас лучше не возвращаться домой. Марко съехал в прошлом году, но воспоминания, связанные с ним, еще не потускнели. Вчера ночью мне показалось, что он лежит рядом. Вот он поднял голову с подушки, глаза сонные, отросшие волосы взъерошены… Утром я вспоминала, как он, облокотившись о кухонную столешницу, прихлебывал эспрессо из чашки и на его верхней губе оставалась пенка от кофе.

Я достаю телефон и набираю номер Чарльза.

Суббота, пять вечера, – есть надежда, что он не занят. Он в браке сорок лет, но этот союз фальшивый. Он просто живет со своей женой под одной крышей. У Чарльза теплые взаимоотношения с двумя взрослыми сыновьями, правда на расстоянии, что мне тоже не совсем понятно.

Одиночество – одна из тех ниточек, что объединяет нас, двух одиноких людей, которые жаждут общества себе подобных.

– Не хочешь поужинать? – спрашиваю я его.

Пауза.

– Почему бы и нет?

– Точно?

– Как насчет «Старых рыболовов»? В половине седьмого.

– Отлично!

Я отключаюсь, меня не покидает ощущение, что Чарльз что-то утаивает. Мне кажется, он на секунду колебался из-за других планов, которые, возможно, отменяет сейчас ради встречи со мной. Была бы я хорошим человеком, вынудила бы Чарльза ответить честно. Но он мне очень нужен сейчас. Это единственный взрослый в моей жизни, который всегда был рядом.

Я встретила Чарльза, когда мне было семнадцать, на следующий день после того, как нашла портфель с деньгами.

В старших классах я подрабатывала – за минимальный оклад готовила сэндвичи в закусочной на Вестерн-авеню – улице, которая разделяет округ Колумбия и Мэриленд. Старалась брать как можно больше смен, и не только потому, что нуждалась в деньгах. Моя мать умерла от передозировки, когда мне исполнилось семь, с тех пор я жила у тети, и мозолить ей глаза совершенно не хотелось.

После недели работы в закусочной я наизусть знала ингредиенты всех тридцати двух сэндвичей с большого дисплея меню. Аккуратно положив на гриль нарезанные овощи и кусочки мяса, которые начинали шкварчать, я посыпала их сыром и затем при помощи длинной плоской лопатки выкладывала на свеженарезанный багет.

Моя первая получка составила семьдесят четыре доллара. Помню, как смотрела на тонкий прямоугольный листок в руках и думала, сколько всяких вещей хочется купить. Тетя запрещала краситься. Каждый год она покупала мне дешевую, хотя и добротную одежду из гипермаркета «Сирс»: темно-синие широкие брюки, шорты, пару однотонных футболок и свитеров. Но школьные годы от этого не становились радостнее.

Как же мне хотелось приобрести тушь или блеск для губ, может, даже джинсы с модными дырками на коленях и обувь на танкетке от Стива Мэддена, как это делали другие девочки.

Но вместо этого я пошла в ближайший банк, открыла сберегательный счет и вложила все деньги до последнего цента. Даже тогда я знала, что самое ценное, что я могу купить на них, – это свободу.

По закону я должна была оставаться у тети, пока не стану взрослой по мнению суда, назначившего ее моим опекуном. Но как только мне исполнится восемнадцать – через неделю после окончания средней школы, – я буду предоставлена сама себе. Тетя дала мне понять, что не собирается платить за мое дальнейшее обучение. Когда остальные старшеклассники говорили о поступлении в колледж или об академическом отпуске, я отмалчивалась и работала в две смены по выходным.

Я не питала никаких иллюзий относительно того, какой будет моя самостоятельная жизнь: съемное жилье в заплесневелом подвале, бутерброды с арахисовым маслом и овсянка на завтрак. Но все это было бы несравнимо лучше моего существования в тетином доме, где сам воздух был наполнен неприязнью. Я считала дни до своего освобождения.

Однажды поздним субботним вечером я нашла портфель. Мы вместе с напарником закрывали закусочную, и я ставила стулья вверх ногами на столы, чтобы пропылесосить полы. Сначала я и не заметила портфель. Он лежал под стулом, и его темно-ореховый цвет не бросался в глаза на фоне деревянной мебели зала. На портфеле не было никаких опознавательных знаков: ни бирки с именем владельца, ни монограммы. Недолго думая, я открыла его.

У меня перехватило дыхание, когда я увидела пачки по двадцать долларов. Я обернулась – напарник подметал пол на кухне, громко подпевая Джону Бон Джови, чей голос доносился из динамиков.

Я быстро закрыла портфель и оставила его на том месте, где обнаружила. Наверное, подумала я, он принадлежит тому худому дерганому парню, который так спешил, что не успел допить пепси. Его глаза казались черными из-за расширенных зрачков – прямо как у мамы, когда она была под кайфом. Такой тип посетителей был гораздо хуже тех, кто раздевал тебя глазами или возвращал заказ, потому что не удосужился прочитать меню и выяснить, что в сэндвиче есть лук.

От этого же парня за милю несло опасностью. Такое количество наличных при себе бывает только у преступников. Я была уверена, что он вернется.

Через полчаса мы закрыли двери, и я закончила пылесосить. Портфель лежал на месте. Я взяла его, отнесла в небольшую кладовую и спрятала за коробкой с одноразовыми пластиковыми контейнерами для заказов навынос. Завтра у меня ранняя смена, так что я отдам свою находку владельцу, когда он сообразит, куда мог подеваться портфель, и вернется за ним.

После некоторых колебаний я удостоверилась, что напарника нет поблизости, и снова открыла портфель. Посчитала количество пачек и прикинула общую сумму. Никогда прежде не видела столько денег!

В ту ночь, лежа на узкой кровати в гостевой комнате – даже спустя десять лет она оставалась для меня чужой, – я наблюдала за игрой теней, отбрасываемых на стену ветвистым дубом за окном. Я все еще мысленно пересчитывала купюры, ощущая, как большой палец прикасается к ним, словно к игральным картам, когда тасуешь колоду для покера.

Десять тысяч долларов. Небольшое состояние. На эти деньги можно было купить подержанную машину, а также оплатить аренду недорогой комнаты за первый месяц и внести за нее депозит. Это, несомненно, обеспечило бы мне старт.

Но я была уверена в том, что парень с черными глазами вернется.

Примерно в шесть утра я отперла двери закусочной и вошла внутрь. Двое напарников и менеджер появились на пороге, когда в зале уже пахло сваренным мной кофе. Я распаковывала круассаны и маффины, доставленные из местной пекарни, и выставляла их на витрине у кассы. В этот момент появился наш первый посетитель – высокий элегантный мужчина. Он осмотрелся вокруг и затем направился ко мне:

– Доброе утро.

Я затруднялась ответить, поскольку с набитым ртом разговаривать неловко, – я стащила черничный маффин и откусывала от него во время работы.

– Можете мне помочь? – продолжил мужчина. – Прошлым вечером я забыл здесь свой портфель. Наверное, кто-то прихватил его с собой, но я все равно решил проверить. Никто его, случайно, не видел?

Я ошиблась насчет владельца: портфель не принадлежал черноглазому парню.

На мгновение я задумалась: может, соврать? Незнакомец казался вполне безобидным. Я отметила дорогой с виду костюм в тонкую полоску и изящные часы. Он не рассчитывал получить свои деньги обратно. Должно быть, они ему и не нужны. Мне так не хотелось признаваться! Но иначе я не могла. Не потому, что была кристально честной – стянутый маффин свидетельствовал об обратном, – и не потому, что жалела этого мужчину.

Единственная причина, по которой я не оставила себе найденные деньги, – уверенность, что меня поймают. Жизнь обычно меня не баловала. И все это могло плохо кончиться.

– Я нашла портфель, – проглотив остатки маффина, кивнула я и почему-то спросила: – Вы можете его описать?

Он приподнял бровь:

– Разумный вопрос с вашей стороны. Портфель темно-коричневого цвета. Не новый.

– Сейчас вернусь.

Я пошла в кладовую, принесла портфель и передала его через прилавок мужчине.

Тот расплылся в улыбке:

– Не могу поверить… Большое спасибо! – Он открыл портфель, заглянул внутрь, достал пять бумажек и протянул их мне. – Вот. Я настаиваю.

Впрочем, я и не собиралась спорить.

– Спасибо. – Я сложила банкноты и сунула их в карман.

– В наши дни честные люди – большая редкость. Я адвокат защиты, и вы представить не можете, с каким количеством лжецов и воров приходится иметь дело. Вы заглядывали в портфель?

Глядя на него, хотелось отвечать искренне. Может, потому, что возникло желание стать таким человеком, за которого он меня принял. Я кивнула.

– Вы же могли не отдавать мне денег. Вчера один клиент расплатился наличными, и я бы их никак не отследил.

– Прошу вас, не продолжайте.

Не то чтобы я шутила, но он запрокинул голову и рассмеялся. Затем придвинулся ближе и стал изучать мое лицо. Он оценивал меня, однако страха я не испытывала.

– Вы нашли портфель прошлым вечером. А сегодня вернулись на работу рано утром?

Я пожала плечами:

– Да.

– Вы еще учитесь в школе?

Обычно я злюсь, когда посетители задают мне личные вопросы. Но этот человек совсем меня не напрягал.

– Да, в выпускном классе, оканчиваю школу в июне.

– Что у вас с отметками?

– Я отличница, – ответила я честно.

Я лелеяла мечту получить стипендию на обучение в колледже, поэтому училась днем и ночью.

– А что после окончания?

– Ну, я… я…

Понятия не имела на самом деле.

Он кивнул, будто понял меня без слов.

– По всему видно, что вы трудолюбивы. Вам здесь нравится?

Я пожала плечами. Интересно, есть ли на свете люди, которым нравится работать за минимальный оклад там, где остаются ожоги от гриля и где всегда пахнет жареным луком?

– Конечно.

Он снова кивнул, словно что-то решил. Затем сказал:

– Очень плохо.

– Почему?

Я затаила дыхание в ожидании его ответа. Интуитивно я понимала, что найденные деньги так или иначе помогут мне в дальнейшем.

– Моя секретарша в положении и только что уведомила меня об этом. Она уходит в декретный отпуск в мае. Найти умного, прилежного сотрудника практически так же сложно, как и честного человека. Но если вам нравится ваша работа, будет еще сложнее убедить вас перейти работать ко мне. – Он улыбнулся и протянул руку. – Я Чарльз.

8

Пивной сад в гостинице «Старые рыболовы» – настоящий оазис в округе Колумбия. Если погода благоволит, можно устроиться на обсаженной деревьями террасе под звездами и заказать вегетарианский гамбургер с коктейлем. Время от времени какой-нибудь музыкант бренчит на гитаре, распевая старые песни Карли Саймон или новые песни Эда Ширана. Сюда пускают посетителей с собаками, и часто можно видеть, как те сидят у ног хозяев с умоляющим видом, выпрашивая ломтик-другой картошки фри.

Чарльз уже ждет за столиком, когда я добираюсь до места. Он встает и обнимает меня; я остаюсь в его объятиях чуть дольше обычного.

– Рад видеть тебя, дорогая, – шепчет он мне на ухо.

Я сажусь напротив и начинаю вглядываться в столь дорогое мне лицо. Сейчас его густые волосы тронула седина, морщины избороздили лоб и щеки, но взгляд голубых глаз остается таким же пронзительным, как и в день нашей первой встречи.

Он всего на несколько лет старше моего покойного отца.

– Рад, что ты позвонила, Стелла. Мне хотелось узнать, как продвигается твое дело.

Жду, пока официантка примет у нас заказ, затем отвечаю:

– Я сегодня встретилась с Бет и Роуз Баркли.

– И?..

– Бет вела себя немного холодно и отчужденно.

– Вероятно, она нервничала?

Я качаю головой:

– Скорее, мое присутствие вызывало у нее дискомфорт. Мне так показалось. Бет, судя по всему, привыкла командовать, и, видимо, ей не понравилось, что не она диктует условия. Она выпроводила меня сразу после того, как я встретилась с Роуз. Бет словно пыталась показать, кто тут главный.

Чарльз кивает. Он лично не знаком с семьей Баркли, но сталкивался с подобными ситуациями по роду службы. Он судья по семейному праву.

– Люди с таким достатком привыкли командовать парадом.

– Это правда.

Чарльз подается вперед:

– А как прошла встреча с Роуз?

Я говорю ему правду, как делала всегда с того дня, как мы познакомились:

– С переменным успехом. Она еще такая маленькая, Чарльз… и, наверное, сильно страдает…

Эмоции, которые я подавила в особняке Баркли, чтобы выполнить свою задачу, грозят вырваться наружу сию секунду. Слезы жгут глаза, когда воспоминания, преследовавшие меня бо́льшую часть жизни, накатывают с новой силой…

Сильный стук в дверь. Мать вталкивает меня в единственный имеющийся у нас шкаф и шепчет: «Ни звука!»

Я слышу, как она говорит с мужчиной, у него глубокий голос. Затем она произносит: «Пожалуйста, не надо…»

Становится тихо, слишком тихо. Я снимаю пальто матери с вешалки и закутываюсь в него. Пальто пахнет мамой: приятный аромат прошлого, нотка сладкого парфюма, который она любила, но его норовит перебить ее нынешний запах – запах пота и грязи. Я жду, когда же мама откроет дверцу шкафа и выпустит меня. Но ее все нет. Наконец я задремываю и просыпаюсь оттого, что нога сильно затекла. Выбираюсь из шкафа. Непонятно, который час. В комнате темно, но свет от ближайшей уличной лампы просачивается сквозь дешевые занавески. Мама лежит на полу. Ее глаза открыты и пусты, будто из них выкачали весь свет.

Набираю службу 911, но не произношу ни звука, когда оператор отвечает на звонок. Я не могу говорить.

Тяжело сглатываю и возвращаюсь в настоящее.

– Странно было видеть, какой была я сама в ее возрасте. Впервые я встретила кого-то с той же проблемой.

– Травматический мутизм.

Это Чарльз сказал мне, как называется мое состояние. Он был участлив ко мне и объяснил, что в этом нет моей вины. И что мои опекуны, вместо того чтобы стыдить меня и наказывать, должны были мне помочь.

– Но как мне понять, что лучше для Роуз, если она не может ничего сказать? – спрашиваю я Чарльза.

Официантка появляется с нашими напитками, ставит на стол мое пиво и мартини Чарльза, сообщает, что скоро принесет гамбургеры.

Чарльз благодарит ее и, когда она отходит на достаточное расстояние, чтобы не слышать нас, продолжает разговор:

– Стелла, едва узнав об этом деле, я сразу подумал, что оно для тебя. И не только потому, что ты идеально понимаешь Роуз. Но и потому, что ты вкладываешь душу в работу. Ты не стала равнодушной и не перегорела, как многие. Малышка Роуз заслуживает того, чтобы за нее боролся такой человек, как ты.

Его вера в меня – это всегда бальзам на сердце. Мой пульс замедляется, дыхание выравнивается.

Я благодарю его и беру свой стакан. Он холодит пальцы; делая глоток, чувствую острую нотку лемонграсса. Отмечаю тяжесть толстого стекла в сравнении с акриловым стаканом в доме Баркли. Завтра я вернусь в пластиковый дом – так я его окрестила. Место, которое пугало няню.

Интересно, что еще произошло с Тиной в этом особняке?

– Как думаешь, это сделал один из родителей? – спрашиваю Чарльза. – Больше всего меня тревожит то, что я могу отправить Роуз жить с убийцей.

Чарльз потирает подбородок:

– Полиция провела тщательное расследование, никто не арестован. Мне кажется, стоит рассматривать версию несчастного случая: няня споткнулась и упала. Насколько я понимаю, нижняя рама расположена близко к полу – так строили прежде, а новые хозяева не стали переделывать окно. Вероятно, это всего-навсего трагическая случайность.

– Да, это возможно, – соглашаюсь я.

– Ты будешь говорить с полицией?

Киваю в ответ:

– Я уже отправила запрос и указала твое имя в качестве поручителя.

– И правильно сделала. С кем еще ты хочешь побеседовать? – спрашивает Чарльз.

– С Иэном и Бет Баркли, конечно. С матерью Иэна – Гарриет. С преподавателем музыки и школьным учителем Роуз. Может, с друзьями Тины.

Вероятно, Чарльз улавливает, насколько я переполнена эмоциями.

– Фрагменты истории, рассказанные разными людьми, будут один за другим собираться в общую картину. И тогда ты поймешь, что нужно делать, – говорит он.

Хотелось бы ему верить. Во время бракоразводного процесса обе стороны вызовут свидетелей, и в таком сложном, спорном деле, как это, мой отчет станет важным документом для судьи. Нужно правильно его составить.

Официантка приносит нам еду, мы заказываем напитки по второму кругу и начинаем беседовать на легкие темы, например о джазовом концерте, который недавно прошел в Стрэтмор-холле и на котором Чарльз побывал. Еще я спрашиваю его, стоит ли мне поменять свой джип на внедорожник «бронко». Чарльз не упоминает о жене и сыновьях, живущих вдали от округа Колумбия. У парней свои семьи, и Чарльз редко видит своих внуков. Я, в свою очередь, не говорю о Марко и его новой подружке.

Мы доедаем бургеры и сидим в уютном молчании, слушая гитариста. После песни Джимми Баффета он начинает исполнять кавер «Bittersweet» Элли Голдинг. Сразу узнаю композицию, потому что она была любимой у подростка, с которым я работала в прошлом году.

– Детка, не забудь мое имя, когда наступит утро, – поет музыкант.

За соседним столиком на груди матери засыпает ребенок с темными кудрявыми волосами. Кончиками пальцев она водит по спинке сына круговыми движениями и радостно улыбается ему уголками губ. Муж обнимает жену за плечи, словно окутывает свою маленькую семью невидимым коконом.

Вот так скоро будет и у Марко, думаю я. Он хочет детей. И в этот раз он выбрал женщину, чье желание совпадает с его собственным.

Моя мать злоупотребляла алкоголем, и я никогда об этом не забываю. Именно поэтому я обычно ограничиваюсь двумя порциями спиртного. Но сегодня я подзываю официантку и заказываю третью.

9

Ровно в десять утра я паркуюсь на том же самом месте, перед гаражом Баркли. Помимо моей здесь еще несколько машин, включая фургон с логотипом компании «Перфектли сизонд».

Механический шум громко оповещает о строительстве, происходящем в задней части дома. Но отсюда ничего не видно. Меня так и тянет пойти туда, но пока еще рановато отклоняться от установленного протокола. Сначала необходимо встретиться с Иэном и задать ему несколько провокационных вопросов. Ему они не понравятся, но его реакция поможет мне понять, насколько он управляет своими эмоциями.

Я поднимаюсь на крыльцо и нажимаю кнопку звонка. На этот раз дверь открывается спустя минуту. И я впервые вижу Иэна Баркли.

Мое первое впечатление: в жизни он лучше, чем на фотографиях. Это высокий, стройный мужчина с резкими чертами лица и волевым подбородком. Его густые рыжеватые волосы чуть взъерошены, будто он только что провел по ним рукой. На нем простая черная рубашка «Хенли» и поношенные «левайсы».

В памяти всплывает один из таблоидных заголовков: «Богатая наследница против бедного садовника!»

– Здравствуйте! Вы Стелла? – Он слегка улыбается, и от уголков глаз разбегаются морщинки, что делает его еще более привлекательным.

– Да, это я. Приятно познакомиться, Иэн.

– Входите.

Дверь широко распахивается, я переступаю порог и замечаю, что хозяин дома встречает меня без обуви, в носках. Он точно не такой официозный, как супруга.

– Спасибо, что пришли, – говорит Иэн.

В этом плане они с Бет похожи. Его слова звучат так, будто мое появление здесь – полностью его заслуга.

– Это моя работа, – отвечаю я беззаботным тоном, хотя намерение у меня самое твердое – отстаивать интересы Роуз, и ничьи больше.

– Итак… – Он широко разводит руками, будто вопрошая. – Хотите поговорить в моем кабинете?

Именно там. Я хочу увидеть, где якобы находился Иэн в момент смерти Тины.

– Да!

Он поворачивается и ведет меня к лестнице. Не могу удержаться и снова рассматриваю все фотографии Роуз по пути на второй этаж. Кто и зачем убрал все стекла из рамок?

И снова меня охватывает тяжелое чувство, я словно падаю в удушающие объятия клаустрофобии. Пытаюсь сглотнуть, но во рту сухо.

На площадке Иэн поворачивает направо, к окну, которое выходит на задний двор. Не могу понять, заменили стекло на плексиглас или нет. Вчера вечером читала про этот материал – оказывается, он широко используется. И теперь до меня доходит, почему я едва слышу механический шум снаружи. Старое тонкое стекло не могло подавлять громкие звуки столь же эффективно. Меня так и подмывает спросить Иэна о новых окнах, но интуиция подсказывает, что с этим лучше повременить.

В узком, тускло освещенном коридоре все двери снова закрыты. Еще одна удивительная деталь особняка. Иэн застывает перед первой дверью и, вместо того чтобы открыть ее, лезет в карман джинсов и выуживает кожаный брелок с ключами. Он поворачивает серебристый ключ в новом на вид замке над древней круглой дверной ручкой, и раздается щелчок. Интересно, когда Иэн установил замок?

При таком спорном бракоразводном процессе, как у семьи Баркли, Иэн, наверное, хотел обезопасить свой компьютер и рабочие файлы от любопытных глаз Бет. Однако на ум приходит другое, более мрачное объяснение: Иэну нужно было безопасное место для свиданий с няней Роуз.

Иэн открывает дверь, я медленно вхожу, разглядываю прямоугольную комнату. Посередине – письменный стол, изготовленный, похоже, из старой амбарной двери, в углу – два обтянутых тканью вращающихся кресла, разделенных небольшим круглым столиком. Напротив стола – темно-синий диван.

Не вижу фотографий в рамках или картин. Или пресс-папье. Или настенных часов.

Ничего стеклянного. Мой пульс ускоряется. Заставляю себя успокоиться. Важно зафиксировать каждую деталь этой встречи.

– Я… Ах! – Спохватившись, Иэн показывает на кресла. – Хотите присесть?

– Конечно.

Подхожу к одному из кресел и сажусь. Иэн остается в дверях, будто собирается сбежать. Оцениваю его длинные ноги и спортивное телосложение. Ему потребуется всего несколько секунд, чтобы спуститься по ступенькам к своему кабинету.

– Хотите воды? – предлагает он.

– С удовольствием.

Во рту все еще сухо; кроме того, хочу посмотреть, в чем он принесет воду. Он идет к мини-холодильнику, установленному под стеллажом, открывает его, достает две банки ароматизированной сельтерской.

– С виноградом или лаймом?

– С виноградом.

По-моему, он тянет время. Ну, на его месте любой бы так делал. Отмыться от общественного мнения будет трудно: привлекательный ландшафтный дизайнер из простой семьи женился на богатой наследнице, потом завел интрижку с двадцатишестилетней няней и, возможно, убил ее, а ведь она носила его ребенка.

Много лет я разбиралась в тонкостях разводов и крепко усвоила единственное правило: брак редко разваливается по вине исключительно одного из партнеров. Как правило, обе стороны вносят свой вклад в той или иной степени. Конечно, я не оправдываю измену, но считаю, что она указывает на более глубокие супружеские проблемы.

Кроме того, у самой Бет, вполне вероятно, был десяток интрижек, до того как Иэн начал крутить с Тиной.

Я открываю банку и делаю большой глоток, затем приступаю к делу:

– Понимаю, случай непростой. Однако мне предстоит сделать то, что больше всего отвечает интересам Роуз, а для этого необходимо лучше узнать вас.

У Иэна ходят желваки, он явно стискивает зубы. Но мои слова срабатывают – он наконец садится.

Я спокойно продолжаю:

– Как бы вы описали характер дочери?

Иэн моргает. Может, он думал, что я буду вести себя как папарацци, которые в первые дни после смерти Тины поставили палатки перед воротами и выкрикивали вопросы типа «Это вы толкнули няню?».

– Я всегда говорил, что Роуз подходит ее имя. Она изящная и милая, как роза.

Я ободряюще киваю, отмечая, что он немного расслабляется, когда описывает своего ребенка.

– Она невероятно умная. Гораздо умнее меня в ее возрасте. Она научилась читать, когда ей было три. Сперва я подумал, что она просто запомнила все книги Доктора Сьюза[3], но нет, она на самом деле читала их. Еще она любит музыку – представляете, классику. Моцарта и Бетховена. Даже Вагнера, хотя это композитор для настоящих ценителей. У нее всегда была душа взрослого.

Я вспоминаю торжественное выражение лица Роуз на фотографиях и бархатную ленту для волос в тон закрытому платью. Девочка действительно выглядит старомодно, будто ее перенесли в наш век из прошлого.

Подкидываю Иэну еще несколько безобидных вопросов – о совместном досуге с дочерью, о ее любимых блюдах, о распорядке будних дней… Он отвечает без колебаний, говорит, что она обожает завтрак вместо ужина, особенно вафли и клубнику, любит читать перед сном, засыпает прямо с книгой. Складывается впечатление, что Иэн хорошо знает дочь и ему нравится проводить с ней время. Может, это правда, а может, он хочет, чтобы я в это поверила.

Неожиданно задаю вопрос, которого он боится:

– Расскажите, что произошло между вами и Тиной.

Если честно, я предпочла бы обойтись без омерзительных подробностей. Как и в большинстве случаев, эта измена своими осколками ранила всех вокруг. Вспоминаю натянутую улыбку Бет, ярость Пита и замкнутость Роуз.

Иэн закрывает глаза. На лице отражается боль. И выглядит неподдельной.

– Не могу поверить, что Тины больше нет.

Жду, пока он соберется с духом и продолжит.

– Я уже все рассказал детективу Гарсии, причем несколько раз, но если вы хотите, чтобы я повторил, то без проблем.

– Хочу услышать эту историю от вас, – киваю я.

Детектив из отдела по расследованию убийств Наталия Гарсия – с ней я тоже планирую встретиться – заставила Иэна повторить свою историю несколько раз, чтобы выяснить, есть ли в ней какие-нибудь противоречия или нестыковки. У меня иной подход. Я доверяю своей интуиции, которая меня не подводит. Хочу проверить собственную реакцию на слова Иэна.

– У нас с Тиной сразу возникла обоюдная симпатия. – Иэн погружается в воспоминания. – Она была веселой, жизнерадостной, и Роуз при ней стала веселее. А вот Бет не терпит всяких глупостей. Ей никогда не нравилось, что я корчу дочке рожицы или притворяюсь чудовищем, которое гоняется за ней по детской площадке.

Интересно, насколько сильно Роуз была привязана к Тине, но я не перебиваю Иэна. Он пока еще не ответил на мой вопрос.

– Бет никогда не разрешает Роуз есть фастфуд или сахар в любом виде, за исключением особых случаев. Мне кажется, шоколадный батончик «Херши» или картошка фри – не конец света, поэтому мы с Тиной время от времени покупали их для Роуз, но никогда не рассказывали об этом Бет. И порой чувствовали себя заговорщиками против нее. Звучит ужасно, но это никому не наносило вреда. Пожалуй, меня радовала мысль, что, покупая дочери молочный коктейль за хорошие отметки в школе, я не становился плохим отцом.

Значит, связь Иэна – это не первый его секрет от жены. Изменам часто предшествует то, что границы дозволенного начинают медленно размываться, пока не происходит пересечение самого последнего, важного рубежа.

Иэн сникает, будто смирившись с тем фактом, что тянуть с признанием больше нельзя.

– Однажды вечером Бет была на благотворительном мероприятии, и я, вернувшись с работы, увидел, что Тина готовит ужин для Роуз. Я сказал ей, что сам все приготовлю, она не возражала и осталась с нами. Было легко и здорово. Играла музыка. Пока Тина пыталась сделать из Роуз фанатку Бейонсе, убежала вода из кастрюли с пастой, про которую мы забыли. И знаете что? Апокалипсис не случился. Мы просто посмеялись, взяли губки и все прибрали. Но с Бет все было бы иначе: она восприняла бы это как катастрофу. Обрушила бы на меня обвинения. Так или иначе, день был длинный, и я открыл бутылку вина. Предложил Тине выпить.

Представляю эту картину глазами Бет. Она, должно быть, посчитала, что ее оскорбили, сместили на второй план, заменили. В моей практике было много людей, столкнувшихся с изменой, и этих людей больше всего ранит и приводит в ярость не сам процесс измены. А эмоциональное предательство. К тому же факт участия Роуз сделал ситуацию гораздо более неприятной для Бет. Я также вспоминаю рукопожатие при нашем знакомстве – рука у Бет сильная. Я читала, что Тина была ростом пять футов два дюйма. Бет на семь дюймов выше. Плюс элемент неожиданности: если Тина не видела, как Бет подбегает сзади и вытягивает руки, она наверняка могла при сильном толчке потерять равновесие, разбить хрупкое стекло и выпасть из окна.

Иэн потирает глаза, словно пытаясь стереть картинку, которую рисуют его слова:

– Я пошел наверх и уложил Роуз спать, а когда спустился вниз, Тина успела вымыть посуду. Это не входило в ее обязанности – она и так работала целый день, потому что у Роуз были каникулы. Мне стало приятно, будто она и обо мне позаботилась. Я налил еще вина. Музыка продолжала играть. Звучала песня Джона Мейера. – Руки Иэна замирают. Он поднимает голову, смотрит мне в глаза и кажется искренним. – Я не собирался этого делать. Тина – красивая молодая женщина, но я никогда не рассматривал ее с этой точки зрения. Я не отношусь к парням такого типа.

Киваю в знак согласия. Я пока не знаю, что представляет собой Иэн, поэтому необходимо, чтобы он продолжил свой рассказ.

– Мы с Бет уже больше года спим в разных спальнях. – Иэн делает глоток сельтерской воды. – Мало кто знает об этом. Люди не разглашают такие подробности, рассылая поздравительные открытки. Мы перестали быть парой. У Бет куча всяких комитетов и благотворительных мероприятий, у меня – моя компания. Роуз – единственное, что связывало нас, но мы конфликтовали даже относительно методов воспитания… Когда Тина меня поцеловала, я сначала отстранился, чтобы все это прекратить. Но она снова потянулась ко мне и улыбнулась. Сказала, что давно думала об этом моменте. Затем, ну, мы пошли в ее комнату… – Иэн ежится. – Какая глупость! Я погубил себя. Этого не должно было произойти.

– Вы виделись наедине после той ночи? – спрашиваю я, стараясь, чтобы в моем тоне не было осуждения.

Иэн прочищает горло. Его лицо вспыхивает. Он не хочет отвечать. Технически он имеет право этого не делать, хотя его адвокат, равно как и адвокат Бет, настояли на его встрече со мной, и отказ встретиться выставил бы Иэна в дурном свете. Но здесь сказывается преимущество моей профессии: Иэн понимает, что не стоит игнорировать мои вопросы, даже самые неприятные. Потеря репутации ничто в сравнении с тем, что еще он может потерять.

Иэн кивает:

– Еще один раз, несколько недель спустя… Я был в кабинете, она – в своей комнате. Она попросила меня взглянуть на протекающую раковину в ванной, и когда я там оказался… Но на этом все и закончилось. Хотя, кажется, Тина вообразила, будто между нами нечто большее, чем случайная связь.

– Большее? – переспрашиваю я.

– После второго свидания Тина сказала, что могла бы влюбиться в меня. Она знала, что мы с Бет уже не живем вместе как муж и жена. И спросила: могу ли я полюбить ее?

На данный момент меня мало что удивляет. Семьи, которые выглядят самыми крепкими, зачастую скрывают мрачные тайны.

– Я ей сказал, что больше этого не повторится, но она продолжала писать мне сообщения. Это выводило меня из себя: я ужинал с Роуз, Бет и матерью, а Тина, находившаяся двумя этажами выше, забрасывала меня смайликами с сердечками. Как-то раз она прислала селфи в нижнем белье, мне пришлось быстро убрать телефон со стола. Представьте: я собираюсь спросить дочь, хочет ли она еще зеленой фасоли, а Тина позирует в кровати и спрашивает, не желаю ли я к ней присоединиться!

– Звучит и в самом деле неприятно, – комментирую я.

Он с трудом сглатывает.

– Я не знал, что она была… – Он не хочет произносить этого слова.

Это делаю я:

– Беременна.

– Да. Она мне ничего не говорила. Я узнал правду только после вскрытия. Когда Тины не стало, я все рассказал Бет и копам. Подумал, что полиция найдет сообщения, и знал, как это будет выглядеть. Так что мне нечего скрывать.

Я не реагирую на это заявление. Очевидно, Иэн завязал со своими секретами после интрижки под крышей дома, где проживают его жена, ребенок и мать.

– Вы считали, что у вас с Тиной может быть будущее?

– Будущее? – Иэн решительно качает головой. – Нет, это было… физическое влечение. Не более того.

А вот для Тины это было нечто большее, думаю я, но скрываю свое презрение.

Его плечи поникают.

– Больше всего мне в Тине нравилось то, что ей нравился я.

Я уже слышала подобное от некоторых нарушителей супружеской верности. Они изменяют не потому, что испытывают сильную страсть к кому-то другому. А потому, что кто-то другой считает их привлекательными.

Он опускает голову и обхватывает ее руками:

– Я почти все потерял. Брак и репутация разрушены, бизнес переживает не лучшие времена… Но я не могу потерять еще и дочь. Кажется, Бет этого и добивается, тем или иным способом. Я знаю, она сказала полиции, что я мог убить Тину. Кабинет жены находится напротив моего, она закрывает дверь, когда заходит к себе. По словам детектива Гарсии, Бет заявила, будто я мог пойти наверх, толкнуть Тину и вернуться в свой кабинет до того, как моя мать закричала.

Я вспоминаю тяжелое ковровое покрытие на лестнице и в коридоре – оно вполне может поглотить звук шагов. Особенно если бегущий без обуви. Смотрю на ноги Иэна в темных спортивных носках.

– А что вы сказали детективу Гарсии в ответ на это заявление жены?

Иэн поднимает голову и смотрит на меня в упор. И я вижу то, что искала. Добродушный, порой предававшийся самобичеванию Иэн, каким он изначально казался, исчез. Теперь его прищуренные глаза горят от злости.

– Я сказал полиции, что тоже закрываю дверь кабинета. И Бет могла так же запросто подняться на верхний этаж, как и я.

10

Неожиданно раздается пронзительный звонок. Иэн тянется за телефоном, лежащим экраном вниз на столике между нами.

– Извините, это один из моих рабочих.

Из трубки доносится мужской голос, но слов я разобрать не могу. У Иэна, который стал работать ландшафтным дизайнером сразу после окончания школы, сейчас есть собственная фирма. Она не предоставляет услуг по очистке территории от опавших листьев или прополке сада. Компания «Грейт аутдорз» разрабатывает высокобюджетные проекты малых архитектурных форм – от бассейнов до летних кухонь.

– Подожди, я сам посмотрю. – Иэн дает отбой. – Мы выполняем кое-какие работы в задней части дома, и мне нужно отлучиться. Буквально на минуту.

Этот звонок прервал плавный ход нашей беседы, но я успела получить от Иэна много информации. Меня сейчас больше интересуют шумы, доносящиеся с заднего двора. Я встаю, беру сумку:

– Не против, если я пойду с вами?

Иэн моргает. Он медлит с ответом, поэтому я повышаю ставки:

– Нужно собрать данные для отчета. – Ложь. – Мне необходимы более подробные сведения об обстановке, в которой живет Роуз. Это поможет составить рекомендации для суда.

Я оказываю давление на Иэна, напоминая: именно за мной остается право решать, кому достанется опека над Роуз. В отличие от Бет, Иэн как будто стремится завоевать мое расположение.

– Ах да, конечно.

Однако в его голосе сквозит раздражение. Ясно, что идея ему не нравится.

Мы идем по длинному коридору. Иэн уступает мне дорогу, и я первая спускаюсь по лестнице. Не дожидаясь его, прохожу через арочный дверной проем на кухню. Вижу женщину в белом поварском кителе: она промывает салат латук в раковине, не обращая на нас внимания.

– Вы уже хорошо ориентируетесь в доме, – подмечает Иэн.

Можно воспользоваться этим комментарием себе во благо.

– Бет вчера провела меня по дому, – говорю я, в надежде, что Иэн захочет посоревноваться с женой.

Если он будет думать, что Бет позволяет мне свободно расхаживать по особняку, то он задастся вопросом, о чем еще она успела рассказать, и постарается ее переплюнуть.

Я рассматриваю кухню, визуализируя сцену, с которой все началось, – здесь упала первая костяшка домино. Тина и Роуз готовят ужин, вода в кастрюле начинает закипать, фоном звучит голос Бейонсе. Входит Иэн, его плечи расслабляются при виде умилительной картины. Пробка с легкостью выскакивает из винной бутылки. Тина и Иэн обмениваются долгими взглядами, между ними пробегает искра…

Я возвращаюсь в настоящее. Иэн открывает дверь и наклоняется, чтобы надеть рабочие ботинки, ожидающие его прямо за порогом. Тут же выясняется и источник механического шума: экскаватор раскапывает террасу, зачерпывая огромным ковшом камни и грязь и затем бросая его содержимое в мусорный контейнер. Машина разрушает место, куда приземлилась Тина, когда выпала из окна. Стирает его с лица земли.

Я следую за Иэном. Экскаватор замирает, парень в рубашке с длинными рукавами и логотипом фирмы Иэна подбегает к боссу, протягивая ему раскрытый ноутбук. Я, пользуясь тем, что Иэна ненадолго отвлекли, иду к дальнему краю развороченной террасы. Сады тут просто прекрасные: последние розы сезона раскрывают свои оранжевые и кремовые лепестки, на клумбах пестрят фиолетово-желтые анютины глазки. Каменная дорожка приглашает прогуляться к многоярусному фонтану в центре небольшого пруда.

Вдалеке вижу деревянную конюшню с огороженными выгонами – лошади пасутся на волнистых лугах. Двухэтажный хозблок выдержан в том же стиле, что и конюшня. По обе стороны от входа высажены в ряд кусты гортензии. Несложно представить, какие эпитеты будет использовать агент по продаже недвижимости для описания особняка: «Живописный. Неподвластный времени. Безмятежный оазис».

Кожу покалывает – возникает неприятное ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Я оборачиваюсь. Иэн, скрестив руки на груди, пристально смотрит на меня, в то время как его подчиненный что-то показывает ему на экране ноутбука. Иэн поспешно расплывается в улыбке, но слишком поздно: я успела заметить, каким мрачным он был еще секунду назад. Может, ему не нравится то, что говорит работник, а может, дело в моем присутствии?

Я снова поворачиваюсь и нахожу то, что искала, – огород, в котором Роуз с бабушкой собирали помидоры, когда Тина вывалилась из окна. Грядки устроены выше, чем я когда-либо видела, – на уровне пояса. Они находятся примерно в сорока ярдах от террасы, рядом со старинными качелями, привязанными к низко растущей ветке золотистого дуба.

Иэн оставляет работника и подходит ко мне.

– Что вы здесь строите? – спрашиваю я.

– Уличный камин с печью для пиццы. Сможем поднять стоимость дома при продаже.

Он действительно думает, что я ему верю?

– Чудесно. Роуз любит пиццу?

Иэн улыбается:

– Она ее обожает. Любит даже пиццу с анчоусами. Говорю же вам, моя девочка – чудо.

– Почему вы поменяли все стеклянные окна дома на плексиглас? – Я задаю этот вопрос внезапно, не оставляя Иэну возможности обдумать ответ.

Он вздрагивает:

– У Бет появилась фобия сразу после смерти Тины… называется нелофобия… боязнь стекла.

Никогда о такой не слышала. Но знаю, что люди страдают от необычных фобий – испытывают сильный страх не только перед пауками или бактериями, но даже перед солнечным светом и смехом. Человеческий мозг старается защитить нас самыми загадочными способами, но некоторые стратегии приносят больше вреда, чем пользы.

– Было… сложно, – продолжает Иэн. – Она боится всего, что может разбиться. Нам пришлось заменить всю посуду. Зеркала. В общем, все стеклянное.

Интересно, это правда? Иэн не смотрит мне в глаза. Может, его смущает фобия жены. Или он скрывает нечто совершенно иное.

– Получается, у вас в доме нет ни одного зеркала? – спрашиваю я, удивляясь, как же тогда красится Бет. Ее вчерашний макияж был безупречен.

– В ванных комнатах установили зеркала из поликарбоната – наподобие тех, что используют на яхтах. Такие не разбиваются. И Бет они устраивают.

Я обхватываю себя руками – мне зябко, хотя для начала октября сегодня довольно тепло.

Тина была права, когда сказала Питу, что в доме творится неладное. Что бы ей там ни померещилось, это продолжает происходить. Я тоже это чувствую.

Возвращаюсь мысленно к вопросам, ответы на которые мне необходимы, чтобы корректно выполнить свою работу.

– Роуз видела Тину после падения?

Иэн закрывает глаза. Экскаватор возобновляет работу, вгрызаясь ковшом в землю на несколько футов. Я пытаюсь унять дрожь. Не могу избавиться от ощущения, что он роет могилу.

– Мы все ее видели.

Голос хриплый, взгляд отрешенный. Выглядит Иэн так, будто снова смотрит на искалеченное, распростертое на камнях тело молодой женщины, которая призналась, что любит его.

– Моя мать находилась с Роуз в огороде. Сперва она подумала, что упала большая ветка. Затем подошла к террасе и увидела Тину. Я разговаривал по телефону, когда услышал крики матери. Я сбежал по ступенькам. Бет опередила меня. Мне казалось, что-то случилось с Роуз… Везде валялось битое стекло. Бет была босая, она наступила на осколок. Ее кровь… кровь Тины…

Иэн говорит монотонно. Он так бледен, что, кажется, вот-вот упадет в обморок.

Я беру его за руку:

– Хотите обратно в дом?

Он с трудом сглатывает:

– Да, хорошо.

Иэн садится, чтобы снять ботинки; я вижу, что его руки дрожат. Только со второй попытки он развязывает правый шнурок. Мы возвращаемся на кухню, повар все еще у раковины.

Иэн будто бы ее не замечает, но, возможно, оттого, что я стою между ними и загораживаю ему обзор. Он смотрит в сторону гостиной, откуда доносятся глубокие, сочные аккорды.

– У Роуз занятие. Я иногда присутствую на ее уроках, она не против.

Я словно слушаю радиоканал классической музыки. Просто невероятно, что девочка так хорошо играет. Роуз не просто талантлива. Она гениальна!

Иэн первым проходит через арочный свод в коридор, я иду следом. Из прихожей мы смотрим на Роуз. Она сидит к нам спиной, очень прямо, словно кол проглотила, ее длинные волосы струятся по плечам, руки согнуты под идеальным углом в девяносто градусов. Ее пальцы летают по верхним и нижним октавам, касаясь клавиш со скоростью и ловкостью, которые вызывают у меня трепет. Прекрасная звонкая мелодия разносится в воздухе.

Рядом с Роуз сидит очень худой лысеющий мужчина в черной рубашке и черных широких брюках. На первый взгляд ему седьмой десяток, но, когда он поворачивается, чтобы проследить за танцующими пальцами Роуз, я замечаю его гладкое лицо и понимаю, что он еще молод, ему лет двадцать пять, во всяком случае не больше тридцати. Просто редеющие волосы и хилое сложение добавляют ему возраста.

Роуз продолжает играть еще минуту-другую, а я наблюдаю за Иэном. Он смотрит на дочь. Какие бы ни были у него недостатки, невооруженным глазом видно, что он восхищается Роуз, по меньшей мере ее достижениями. Когда она убирает руки с клавиатуры, Иэн тихонько аплодирует. Девочка оборачивается.

– Привет, Роуз, – говорю я мягко. – Ты замечательно играешь.

Учитель тоже оборачивается и хмурится, прикладывая палец к губам. Бросаю взгляд на Иэна, тот пожимает плечами.

Учитель что-то тихо говорит Роуз, она касается пальцами клавиш. Затем начинает играть, сидя все так же прямо и напоминая марионетку.

Неожиданно из кухни доносится пронзительный крик. Музыка обрывается. Иэн стремительно поворачивается и бежит туда. Я следом.

Бет Баркли стоит в центре кухни, уставившись на женщину в поварском кителе. Та, раскрыв рот от потрясения, смотрит на хозяйку дома. Рука повара с большой стеклянной мерной кружкой занесена над кастрюлей из нержавеющей стали.

Куда делась та воспитанная, сдержанная хозяйка особняка, которую я только вчера встретила у входной двери? Бет вся трясется от страшного напряжения. На ней дорогой наряд, волосы гладко причесаны, но вид у нее совершенно потерянный. В глазах безумие.

– О чем ты только думаешь? – восклицает Бет со злостью. – Говорила тебе, чтобы в нашем доме не было никаких стекол!

11

Одно за другим происходят три события. Повар бормочет слова извинения и спешно покидает кухню, захватив злосчастную стеклянную кружку. Иэн тянется к Бет, чтобы успокоить ее, но она отстраняется.

– Возьми себя в руки! – требует Иэн.

И тут раздается легкий скрип, словно где-то пришли в движение металлические шестерни. Позади меня раздвигается панель.

Я оборачиваюсь и вижу седую женщину старше шестидесяти лет. Опираясь на трость и прихрамывая, она выходит из лифта, который был скрыт за кухонной панелью. Я-то предполагала, что за ней находится кладовая.

– Иэн! Я как раз поднималась послушать, как играет Роуз. Почему все кричат? Что ты натворил?

Она невысокого роста, немного грузная, с простоватым лицом – никакого сходства с Иэном, но ее фамильярный тон подсказывает мне, что это его мать Гарриет.

Иэн злится:

– Почему ты всегда считаешь, что виноват я? Я ничего не сделал. Это Бет…

– Прекрасно, значит я виновата? – кидается на Иэна Бет. – Это я все разрушила?

Гарриет расстроена. Мне кажется, она сейчас начнет извиняться за то, что подлила масла в огонь. Но Гарриет смотрит на Роуз, одиноко замершую в коридоре. Девочка выглядит очень маленькой и беззащитной.

– Вероятно, вам стоит продолжить свой спор там, где вас не услышит дочь? – тихо произносит Гарриет.

Она права. Роуз стоит, потупившись, вся ее фигурка выражает протест. Мне передается ее беспокойство.

Гарриет идет через длинный коридор к Роуз, каждый ее шаг сопровождается постукиванием трости по полу.

– Роуз, прости, что мы прервали твое занятие. Хочешь еще поиграть на пианино? – Роуз не отвечает, и бабушка кладет руку на плечо внучки. – Все хорошо, моя девочка. Обещаю тебе, все наладится.

В груди все сжимается, мне не хватает воздуха. Роуз так невинна и так ужасно одинока… Пожалуй, слишком многое выпало на ее долю. Стать свидетельницей чьей-то гибели, а затем распада своей семьи – это чересчур для любого ребенка. Я начинаю учащенно дышать. Кажется, что стены смыкаются и норовят меня задушить.

Картинка передо мной расплывается, и память уносит меня в прошлое – на тридцать лет назад, в ночь смерти матери, туда, где я боюсь оказаться больше всего на свете…

Мне семь лет, я выглядываю из шкафа, правая нога жутко затекла, ведь я всю ночь провела сжавшись в комок. В комнате темно и тихо. На полу вижу очертания какого-то предмета. Это человек. Меня будто током бьет, когда нога касается пола. Я подступаю к застывшей фигуре. В последний раз громко и испуганно зову: «Мама!»

Легкие так сдавлены, что мне трудно дышать. Нужно уйти отсюда, выбежать из этого жуткого удушающего дома как можно скорее. Я скажу Чарльзу, что для меня это непосильная задача. За это дело может взяться другой поверенный. Я делаю шаг в коридор.

Зрение проясняется, и я вижу перед собой Роуз. Она так неподвижна… Будто сделана из пластика, как и многое в этом доме. Лицо Роуз ничего не выражает. Но я-то знаю, что ее переполняют эмоции. Роуз – самое уязвимое создание, которое я когда-либо встречала.

Грудную клетку немного отпускает. Я расслабляю плечи и глубоко дышу животом. Так учил меня психотерапевт.

Наблюдаю за тем, как Гарриет берет Роуз за руку и мягко с ней разговаривает:

– Пойдем на качели. Свежий воздух нам не помешает, правда? А урок можно закончить и в следующий раз.

Она ведет внучку к раздвижным дверям в глубине кухни. В нашу сторону.

– После того как покачаешься, можем заняться поделками, – говорит Бет, когда Роуз проходит мимо нее.

– А вечером мы с тобой посмотрим фильм, любой на твой выбор! – восклицает вслед дочери Иэн.

Роуз никак не реагирует на предложения родителей.

Я снимаю сумку с плеча и кладу ее на столешницу. У меня чуть было не случилась паническая атака, из-за чего я все еще ощущаю слабость, но душевное равновесие восстановилось.

Когда Роуз стояла в коридоре и слушала спор родителей, она напомнила мне олененка в лесу, замирающего при малейшей опасности. Я знаю, каково это, когда человек, который должен тебя защищать, пугает тебя до смерти.

Мне нужно преодолеть некоторые трудности, чтобы помочь Роуз, но это сущий пустяк в сравнении с тем, что сейчас испытывает она.

Я поворачиваюсь к Иэну и Бет. Они смущены. Я ни на миг не забываю о том, что один из них может быть убийцей.

– Мне ужасно жаль. – Иэн громко выдыхает. – Моя мать – хороший человек. Просто она винит меня… за то, что произошло с Тиной, ведь это все разрушило, – говорит он, понурив голову. – И она права.

– Гарриет перебралась сюда на пару недель после операции на колене. – Бет сжимает губы. – Это было четыре года назад.

– Ты говорила, что хочешь, чтобы она осталась…

– Сначала хотела. – Бет пытается совладать со своими эмоциями. Когда она заговаривает снова, в голосе нет резкости. Она снова спокойна и все контролирует. – У Иэна хорошая мать. Она одна растила его, когда отец Иэна оставил их. Ей приходилось убирать чужие дома, чтобы сводить концы с концами. Всю жизнь Гарриет тяжело работала и никогда не жаловалась.

– Мы предложили ей переехать, потому что она жила в четырехэтажном многоквартирном доме без лифта, – вставляет Иэн. – Было жалко смотреть на нее, ковыляющую с тростью вверх-вниз по ступенькам. Все-таки у нас огромный дом, в котором много пустых комнат…

– И у Гарриет прекрасные отношения с Роуз, – добавляет Бет.

– Она была строгой матерью, но с внучкой обращается очень ласково, – соглашается Иэн. – Кроме того, мама не вторгается в нашу жизнь. Весь нижний этаж с кухней и гостиной в ее распоряжении, она в основном проводит время там или в своем огороде. Несколько раз в неделю она ужинает с нами – вот, собственно, и все общение.

Меня поражает, как Бет и Иэн спокойно выстраивают диалог, говорят по очереди, – так делают многие женатые пары. Отказаться от старых привычек сложно, уж я-то знаю. Я все еще сплю на левой стороне кровати, будто сохраняю вторую половину за Марко.

– Еще она обучает Роуз дома, – продолжает Иэн. – Роуз сейчас не ходит в школу.

– Прошу прощения… – В коридоре, на том самом месте, где только что стояла Роуз, возникает учитель музыки.

В руках у него черная папка для нот с серебряными петельками. Он настолько худ, что его грудь кажется вогнутой. А как бледен! Поневоле начинаешь беспокоиться, не болен ли он. А вот сильный и глубокий голос не сочетается с хилым телосложением, он будто принадлежит гораздо более крепкому мужчине.

– Хотите перенести занятие?

– Простите, Филип. Да, давайте перенесем. За это занятие мы, конечно, заплатим.

Учитель наклоняет голову так низко, что его кивок напоминает поклон:

– Всего доброго, не провожайте меня.

Я чуть смещаюсь в сторону, чтобы не упускать из виду Роуз и Гарриет, идущих к качелям, но продолжаю смотреть на Бет и Иэна.

– Насколько я понимаю, у вас появилась боязнь стекла, – говорю я.

Бет кивает, рот плотно сжат.

Иэн подходит ближе к жене и тихо произносит:

– Тина погибла при падении, разбив окно… Стекло разлетелось на острые как нож осколки, и Бет порезалась до крови. Теперь она не выносит ничего, что даже отдаленно напоминало бы ей о том, как умерла Тина. – Застыв как скала, он изучает меня немигающим взглядом.

Тут я замечаю, как что-то мелькает на улице, и всматриваюсь: Роуз бежит на луг, где пасутся лошади, ее огненно-рыжие волосы развеваются на ветру. Гарриет опирается на трость, наблюдая за внучкой.

– Куда торопится Роуз? – спрашиваю я.

Бет оборачивается:

– К Душечке и Табакерке. Это наши кобылы. Общение с ними успокаивает Роуз.

Подбежав к серой в яблоках лошади, девочка обвивает ее ногу руками. Кобыла стоит не шевелясь и явно ничего не имеет против.

– Кажется, что только лошади ее и радуют, – тихо говорит Иэн.

С этими словами он вручает мне ключик от сердца моей маленькой клиентки.

12

Я не раз становилась свидетельницей ужасных баталий между людьми, которых когда-то связывали семейные узы.

Мать подделала письмо врача, подтверждавшее, что у ребенка обнаружились следы жестокого обращения, после того как он побывал у отца.

Отец подсыпал сахар в свой бензобак и пытался повесить это на мать, чтобы доказать ее якобы психическую неустойчивость.

Родители одного клиента практически стали банкротами после двух лет борьбы за опеку, постоянно споря по пустякам, к примеру: в чьем доме – отца или матери – будет находиться саксофон ребенка. В результате война за саксофон обошлась им в несколько тысяч долларов на покрытие юридических расходов; покупка второго музыкального инструмента вышла бы намного дешевле. А стресс ребенка и последующая интенсивная терапия стоили им еще дороже.

Никогда прежде ни одно дело не поглощало меня так, как это. Поэтому я нарушу очередное правило. Я не возьму других клиентов, пока не закончу дело Баркли. Я буду целиком сфокусирована на Роуз; нельзя медлить с остальными запланированными встречами по этому делу. Все прочее подождет.

Я просто обязана обеспечить безопасность Роуз как можно скорее. Пытаясь унять дрожь, думаю о гнетущей, жуткой тоске, которая грызет меня всякий раз, когда я переступаю порог дома Баркли.

Еще мне необходимо побеседовать с Бет, Гарриет и учителем музыки (я про себя называю его Дистрофиком), а также поговорить с Роуз наедине. Но сначала нужно увидеться с доктором Джиной Маркман – психиатром Роуз.

На город надвигаются сумерки, я стою перед зданием, в котором находится офис доктора Маркман. Разглядываю место, где Роуз подобрала осколок стекла. Тротуар чисто выметен, поэтому ничего не нахожу. Я открываю тяжелую дверь, миную лифты в холле, чтобы привычно подняться по лестнице на седьмой этаж. Делаю это не в качестве физической тренировки, а потому, что у меня жуткая клаустрофобия и я не переношу лифты.

В приемной офиса 726 несколько мягких кресел и полка с глянцевыми журналами. Никого нет. Доктор Маркман сообщила, что у нее сегодня весь день расписан и она сможет принять меня только после шести вечера, когда прием закончится. Я пришла раньше, поэтому решаю присесть. Проходит десять минут, ее все еще нет.

Разумеется, доктор – занятой человек. Но я уверена, это не единственная причина, по которой она заставляет меня ждать.

Психотерапевты обязаны соблюдать конфиденциальность, если только их клиент не представляет угрозы для себя или для остальных. Я в числе тех немногих людей, кто может получить ордер от судьи, который обяжет психотерапевта разгласить информацию о своих несовершеннолетних клиентах. Мне пришлось направить доктору Маркман именно такой ордер, чтобы она согласилась встретиться со мной. И это ее ответный ход.

В четверть седьмого слышу стук каблуков по деревянным полам коридора, извещающий о ее прибытии, прежде чем она появляется в поле зрения. Меня раздражает даже звук ее быстрых энергичных шагов.

Когда она входит, я поднимаюсь и протягиваю ей руку:

– Я Стелла Хадсон. Спасибо, что согласились встретиться со мной.

Будто у нее был выбор.

Она поразительно красива. Афроамериканка с безупречной кожей и короткой стрижкой. Выглядит молодо, словно аспирантка, – интересно, она так же талантлива, как и Роуз?

– Джина Маркман.

Несомненно, она выигрывает оттого, что не представляется как «доктор Джина Маркман». А еще мне нравится ее стильный образ: на ней широкие черные брюки и ярко-розовая шелковая блузка с запа́хом.

– Могу уделить вам тридцать минут. Давайте поговорим в моем кабинете.

Вообще-то, я вправе задать ей сколько угодно вопросов. Но я знаю, что в глубине души она добрый человек и пытается защитить своего клиента. Надо дать ей понять, что у меня такая же задача. Что мы с ней в одной команде.

Доктор Маркман приводит меня в свой кабинет, который оказывается меньше, чем я ожидала. Она садится за стол, я – на стул напротив нее. У доктора Маркман на зависть аккуратный стол, на нем только ноутбук, беспроводная мышь, серебряный нож для вскрытия конвертов и хрустальная конфетница. На стене висит копия картины Дега, а также картина с изображением океана на рассвете. Ее дипломы – Колумбийского университета для студентов выпускного курса и медицинского факультета Университета Тафтса – висят в рамках бок о бок. В окно, выходящее на город, вижу серовато-белую верхушку монумента Вашингтону.

Детей в этом кабинете обрадует разве что конфетница с карамелью. Интересно, как Джине удается работать с ними в такой унылой обстановке?

– Встречи с пациентами проходят не здесь, – поясняет Маркман, словно читая мои мысли. – Тут родители ожидают своих детей – так удается сохранить конфиденциальность. Дальше по коридору есть комната арт-терапии, в которой я провожу встречи с клиентами. Там обстановка более располагающая для детей.

– Я пытаюсь узнать как можно больше о Роуз и ее родителях, – без обиняков говорю я доктору Маркман. – Бракоразводный процесс зашел в тупик. Мне необходимо удостовериться в том, что условия опеки будут наилучшим образом отвечать интересам именно Роуз, а не кого-то другого.

Джина кивает, выражение ее милого точеного лица немного смягчается.

– Роуз Баркли – необычный пациент. К сожалению, не могу сказать, что отлично ее знаю. В одном я уверена: это ребенок с травмой.

– Какой информацией вы можете поделиться со мной?

– Я еще не провела тест на ай-кью, но убеждена, что он покажет поразительные результаты. Она очень умная. В самом начале нашей работы я попросила Роуз решить несколько задач, чтобы оценить ее уровень. Так вот, она успешно справилась даже с заданиями, рассчитанными на детей более старшего возраста. У нее потрясающие способности!

– А Роуз дала вам понять, как она относится к своим родителям?

Доктор Маркман обдумывает мой вопрос, затем качает головой:

– Она выражает себя через творчество. И если в этих рисунках есть ключ к разгадке ее желаний, то я его не нашла.

– Можно посмотреть на рисунки?

Она колеблется, потом встает:

– Пойдемте со мной.

Доктор Маркман ведет меня дальше по коридору, открывает дверь и включает свет. Вот здесь именно та обстановка, которую я ожидала увидеть в кабинете терапии: тепло, уютно, стены и мебель ярких основных цветов. В комнате есть кресла-мешки и плюшевые звери, корзины с разными игрушками и куклами, стопки книг, большой кукольный дом, мольберт и стеклянные банки с кисточками и цветными карандашами.

Доктор Маркман подходит к шкафу и вводит код. Она достает большую папку, но, вопреки моим ожиданиям, не протягивает ее мне, а прижимает к груди.

– Творчество необходимо интерпретировать, – говорит доктор. – Люди могут смотреть на один и тот же рисунок или читать одну и ту же книгу, но впечатления могут быть совсем разными.

– Понимаю.

– Часто мы видим в чьем-то творчестве отражение нас самих. Наших взглядов. Нашего мировоззрения. У вас бывало такое, что вы читаете роман, а он вам не нравится, затем через какое-то время вы возвращаетесь к нему и влюбляетесь в него? Сюжет не поменялся, он остался прежним – поменялись вы. Речь о понимании того, кем мы являемся в определенный момент времени и что привносим в наше уникальное взаимодействие с предметом искусства.

Доктор явно готовит меня к чему-то. Что же мне предстоит увидеть в этой папке?

– Роуз через многое прошла, – продолжает Маркман, все еще прижимая к себе папку.

– Можно? – Я протягиваю руку, тепло улыбаясь.

– Роуз сделала несколько рисунков. Все это вариации одной и той же сцены.

Наконец доктор Маркман выпускает папку из рук, словно в замедленном кино. Я открываю ее. Первый рисунок – сцена смерти. Длинноволосая женщина – Тина – распласталась на каменной террасе, руки и ноги находятся под острым углом к телу. На нее смотрят две фигуры: это явно Роуз и ее бабушка Гарриет. Они держатся за руки.

Сцена не производит ужасающего впечатления, – напротив, все выглядит умиротворенно. Роуз нарисовала вокруг Тины цветы – радугу из розовых, желтых, фиолетовых и синих цветов. Как будто девочка хотела красиво представить смерть няни. Я смотрю на две фигуры, держащиеся за руки, и делаю глубокий вдох. У меня возникает отвращение, когда мозг фиксирует то, что я вижу. Бабушка изображена простыми штрихами. Она смотрит на тело Тины, удивленно округлив рот. А вот у нарисованной Роуз нет глаз. Над носом два черных кружка. Они похожи на дыры.

– Что это значит? – спрашиваю я доктора Маркман. В горле – спазм, и мой голос звучит сдавленно.

– На данном этапе мы можем по-разному это интерпретировать. Выбирайте сами. Роуз не хочет видеть Тину такой. Роуз не хочет, чтобы ее спрашивали, что она видела. Десяток других вариантов. Зависит от смотрящего. Зависит от мировоззрения художника.

Я достаю телефон из сумки и фотографирую рисунок. Перехожу к следующему листу. То же самое изображение. Тина, разбившаяся о каменное покрытие. У Гарриет изумленное лицо. Роуз с черными отверстиями вместо глаз.

Заставляю себя сфокусироваться на конкретных вопросах, ответы на которые мне необходимы. С кем из родителей должна быть Роуз? А кто представляет для нее угрозу?

– Как с ней взаимодействует мать во время сеансов? – спрашиваю я.

– Никак. Родителям запрещено сюда входить. – Доктор Маркман энергично мотает головой. – Это место только для детей. Бет ждет в моем кабинете, пока я работаю здесь с Роуз. Необходима обстановка, в которой мои пациенты могли бы свободно выражать себя.

В помещении тепло, но такое чувство, будто меня окунули в колотый лед.

– Простите, – говорит доктор Маркман, – я приглашена на ужин. Пора идти. – Она придвигается ко мне. – Вы в порядке?

Я не могу ответить.

– Вы тоже пережили травму? – шепчет она.

Доктор снова читает мои мысли. Будто видит меня насквозь и знает, что я пережила. Она кивает, словно сама отвечает на свой вопрос.

– Я так и думала. С момента нашей встречи. У меня чутье на такие вещи.

Она кладет теплую руку на мое предплечье. Словно подбадривает меня и хочет поделиться своей силой.

Я закрываю глаза. Делаю вдох. Моя рука снова неожиданно холодеет. Я открываю глаза и вижу, что доктор Маркман ждет меня в дверях.

– Мне нужно закрыть кабинет. Сможете найти выход самостоятельно?

Кое-как благодарю ее за уделенное время. Иду по коридору и спускаюсь по лестнице. Пересекаю холл, выхожу на улицу.

В городе свирепствует час пик. Машины рычат, толпы заполоняют тротуары. Свет фар автомобилей, такси и автобусов прорезает серые сумерки. Полицейская машина напрасно включает сирену – впередистоящему транспорту все равно не сдвинуться. Она в ловушке.

Через несколько шагов – крытая автобусная остановка. Добираюсь туда на ватных ногах и плюхаюсь на скамейку.

Из всего того, что я увидела и выяснила во время встречи с доктором Маркман, никак не могу выбросить из головы хрустальную конфетницу. Бет Баркли приводила сюда Роуз всего несколько дней назад. Она ожидала в кабинете Маркман, пока Роуз рисовала автопортрет – девочку без глаз. Бет, должно быть, видела конфетницу. Дипломы в рамках. Копию картины Дега под стеклом. Серебряный нож для вскрытия конвертов. Окно, выходящее на монумент Вашингтону. Сложно представить, что Бет согласилась провести столько времени в маленьком помещении, наполненном предметами, вид которых якобы невыносим для нее.

И сразу вслед за этой мыслью возникает другая: чтобы привезти Роуз на сеанс, Бет нужно было ехать на машине. И во время этой поездки ее окружали стеклянные окна и блестящие зеркала.

Значит, нельзя исключать, что Иэн и Бет соврали. И возможно, существует другая причина, по которой они избавились от всех стекол в доме.

13

Когда мир начинает казаться опасным и злобным, я пытаюсь найти что-то доброе, чтобы его уравновесить. К счастью, источник подлинной доброты находится всего в одном квартале от меня – там живет вдова семидесяти девяти лет.

Дом Люсиль Рид является полной противоположностью особняка семьи Баркли. Старый коричневый диван в гостиной накрыт связанным крючком одеялом, кухня цвета авокадо не обновлялась уже несколько десятилетий. На журнальном столике рядом со слегка увядшим букетом розовых хризантем лежит стопка журналов «Ридерз дайджест». На резной деревянной тумбе для телевизора замечаю пылинки.

Мы с Марко, пока жили вместе, время от времени приглашали Люсиль на ужин. Еще он расчищал дорожку на ее участке после снегопада. Когда Марко съехал, этим занялась я. После уборки снега Люсиль всегда приглашает меня на горячий шоколад. Она готовит его из какао-порошка «Суисс мисс» с мини-маршмеллоу. В снежные дни нет ничего вкуснее горячего шоколада Люсиль!

Всю жизнь она была домохозяйкой. Ее муж умер несколько лет назад, дети выросли. На какое-то время она потеряла цель в жизни… Сейчас же Люсиль вновь обрела ее: она исцеляет раненые души. Это ее страсть. Ее призвание.

Я очень хочу достучаться до Роуз, найти с ней общий язык. От этого может зависеть ее жизнь.

Поэтому наш первый выход будет не за пиццей и не в маникюрный салон. Думаю, Роуз нужен бельчонок. А у Люсиль их два. После того как сильным ветром снесло беличье гнездо, Люсиль стала заботиться о бельчатах – в надежде, что мама-белка вернется за ними. Вероятно, та оказалась в лапах собаки или кота, потому что так и не появилась.

– Когда мне встречается раненое животное, я стараюсь не касаться его, чтобы оно не испытывало стресс, – говорит Люсиль, хлопоча на кухне. Она готовит смесь из козьего молока и яичных желтков. – Но эти двое так малы, что приходится брать их на руки во время кормления.

Роуз примостилась на диване, уставившись на пластиковую корзину, выстланную флисом. Под корзиной стоит электрическая грелка. Крошечных бельчат практически не видно, они спрятались в тепло. Но из мягкой ткани торчит светло-рыжий кончик хвостика.

Я сижу рядом с Роуз на диване, но не слишком близко.

Здесь и сейчас находятся три раненые души.

С каким трудом я уговорила Бет и Иэна отпустить со мной Роуз! Сначала они настаивали на совместной поездке. Я напомнила, что моя работа заключается в том, чтобы лучше узнать девочку, и проводить время с ее родителями не входит в круг моих обязанностей. Однако пришлось пообещать им, что я привезу Роуз домой через два часа. Бет хотела узнать адрес и номер телефона соседки, к которой мы собираемся, но я доверилась своей интуиции и не стала разглашать личную информацию о Люсиль. Я просто ответила Бет, что у нее есть номер моего мобильного и она в любой момент может связаться со мной, а Роуз будет дома еще засветло.

«Она уязвимая», – сказала Бет.

«Мне кажется, это не очень хорошая идея», – добавил Иэн.

Даже Гарриет провожала нас взглядом, стоя на парадном крыльце, пока мы с Роуз шли к моему джипу. Она крикнула вслед внучке, что поможет ей с математикой, когда мы вернемся. Про себя я отметила, что никто из родных Роуз не пытался выяснить, чего хочет она сама.

– Люсиль кладет шприц с едой в чашку с водой, чтобы нагреть его, – доверительно и неспешно говорю я Роуз.

У девочки меняется язык тела. Сначала она сидела прямо, как солдат. Розовое шерстяное пальто застегнуто на все пуговицы, несмотря на то что в комнате тепло. Волосы заплетены в две косички, руки сложены на коленях. Теперь Роуз чуть расслабляется, поджимает под себя ногу, и в ее глазах мелькает проблеск интереса.

– Нужно поставить новую электрическую грелку для бельчат. Старая плохо работает. – Люсиль отрезает ленточку на упаковке при помощи канцелярского ножа. – Стелла, будь добра, включи ее в розетку. Она сбоку от дивана.

Я встаю и беру грелку у Люсиль. Мешкаю.

– Роуз, можешь это сделать?

Затаив дыхание, наблюдаю за тем, как Роуз отрывает взгляд от пластиковой корзины. Я протягиваю ей грелку. Спустя мгновение девочка берет ее. Я испытываю невероятное облегчение. Это крошечный, но очень важный шаг. Это наше первое прямое взаимодействие.

Роуз находит розетку, затем ставит грелку рядом с корзиной.

– Спасибо, – говорю я. – Теперь бельчатам будет уютнее.

Люсиль проверяет смесь, выдавив каплю на внутреннюю поверхность запястья.

– Будет здорово, если кто-то подержит малюток, пока я их кормлю. Они настолько крошечные, что не могут поднять головку самостоятельно.

Я смотрю на Роуз и впервые ловлю ее ответный взгляд. Вижу, что ей ужасно хочется подержать бельчат.

– Роуз, хочешь помочь? – спрашиваю я.

Она охотно кивает. Я выдыхаю. Очень хотелось наладить сегодня контакт с Роуз, чтобы в моем присутствии она чувствовала себя в безопасности. Итак, я добилась своей первой цели.

– Надень эти перчатки. – Люсиль дает Роуз пару перчаток и надевает вторую пару, затем поднимает первого бельчонка, аккуратно завернутого в лоскут фланели.

Глаза Роуз расширяются. Я ощущаю ее волнение. Улыбаюсь ей и могу поклясться, что она в ответ тоже улыбнулась.

Бельчонок размером с ладонь Люсиль. Она на минутку разворачивает ткань, и мы любуемся пушистым малышом с крупными лапками и ушами размером с горошину.

На следующие пятнадцать минут Роуз оживляется. Она помогает кормить бельчат, затем аккуратно укладывает их обратно в уютные постельки. Я тихо достаю телефон и делаю несколько фотографий, запечатлевая, как мне кажется, радостные для девочки мгновения.

Люсиль просит ее на всякий случай помыть руки, хотя на ней и были перчатки. Роуз послушно направляется к раковине, а Люсиль придвигается ко мне и шепчет:

– Бедная девочка.

Я киваю, проглатывая комок в горле.

Роуз возвращается через минуту, после чего Люсиль тоже идет мыть руки. Затем хозяйка показывает нам альбом с фотографиями других питомцев, которых она выходила: воробьев, скворцов, белок, совы, щенков енота…

Впервые с момента нашей встречи у Роуз спокойное лицо. Вот Люсиль переворачивает очередную страницу, и мы видим снимок ястреба: его сбила машина, и больше он не сможет летать. Роуз касается сломанного крыла птицы на фотографии и особенно долго смотрит на нее.

– Если дикие животные или птицы получают травмы, некоторые люди полагают, что не стоит вмешиваться, что все должно идти своим чередом. Но есть способ лучше, – мягко говорит Люсиль. – Можно позвонить в местный реабилитационный центр для диких животных, там свяжутся с сертифицированными специалистами вроде меня, которые окажут пострадавшим необходимую помощь.

Я позволяю словам Люсиль повиснуть в тишине и надеюсь, что Роуз поймет их подспудный смысл. А смысл такой: ей тоже окажут помощь. Она не одна.

Мы прощаемся с Люсиль, и я везу Роуз домой. Она слишком мала, чтобы ехать на переднем сиденье, и я поглядываю на нее в зеркало заднего вида, отпуская благодушные комментарии по поводу розовых животиков бельчат и их шумных манер «за столом».

Мой телефон вибрирует, но я его игнорирую.

Проезжаем ворота. Когда мы приближаемся к особняку Баркли, язык тела Роуз меняется. Она складывает руки на животе. Смотрит прямо перед собой, ее оживление пропадает. Девочка будто возводит вокруг себя крепость.

– Роуз, я думала о том, чтобы поужинать с тобой где-нибудь в городе в конце недели. Твой папа сказал, что ты любишь вафли, а я знаю отличное место, где их готовят. Ты не против?

Она едва заметно кивает. Но при этом не смотрит на меня.

Бет ждет нас на парадном крыльце. Она вскакивает с кушетки и машет нам, когда мы с Роуз выходим из машины. У меня возникает непреодолимое желание схватить Роуз за руку и прижать к себе, чтобы защитить. Я знаю, каково это, когда тебя отправляют в то место, откуда хочется сбежать. Когда мне было семь лет, тетю назначили моим опекуном, потому что никто не поинтересовался, чего хотела я. Свесив голову и волоча за собой чемодан, я поднималась по ступенькам ее дома, зная, что из неблагоприятной обстановки попадаю в худшую.

Мать, несмотря на все свои недостатки и трудности, меня любила. Тетка возмущалась моим поведением, осуждала и ненавидела меня.

С ужасом смотрю, как Роуз заходит в дверь, пряча руки в карманах пальто. Я дала девочке свою визитку и сказала, чтобы она звонила в любое время, и что если я услышу в трубке тишину, то буду знать, что это звонит она, и сразу поспешу к ней. Роуз снова кивнула, но ее глаза были пусты. Маленькая девочка, которая радостно ухаживала за осиротелыми бельчатами, исчезла.

– Мы хорошо провели время, – говорю я Бет. – Завтра я вернусь, чтобы поговорить с Гарриет.

Хочу понять, что представляет собой бабушка, которая приехала погостить на пару недель да так и осталась.

Бет улыбается и кивает:

– Конечно. Тогда до встречи.

Снова возникает острое ощущение, что ей не нравится мое присутствие. Будь ее воля, я бы испарилась. Так же, как исчезла Тина, – нашептывает внутренний голос.

Сажусь в машину и, проехав через ворота, смотрю, кто мне звонил. Люсиль. Я перезваниваю ей.

– Стелла, ты одна? – спрашивает Люсиль.

У меня покалывает кожу от одного ее вопроса.

– Да, я только что привезла Роуз домой.

– Произошло нечто весьма странное. Я заметила это сразу после вашего ухода.

Я боюсь того, что последует дальше. Дурное предчувствие, не иначе.

– Я оставила канцелярский нож рядом с упаковкой, уверена в этом. Ты, случайно, не переложила его?

– Нет, вообще не трогала.

– Хм. Нигде не могу его найти. Ко мне завтра приедут внуки, и я хотела спрятать нож подальше, а то эти маленькие сорванцы везде лазают. Ну, может еще отыщется.

Люсиль озадачена, но закрывает глаза на это происшествие. Я же не могу этого сделать. Канцелярский нож лежал рядом с раковиной. Пока Роуз мыла руки на кухне, мы с Люсиль сидели на диване и не следили за ней. Я вспоминаю Роуз, ее лицо – беззащитное и невинное. И руки, спрятанные в карманы пальто.

14

Поспешные выводы – злейшие враги моей работы. Торопиться ни в коем случае нельзя.

Мне необходимо поделиться с Марко. Он выслушает рассказ об этом деле со всеми его запутанными деталями и подбодрит меня, сказав, что я обязательно отыщу все ответы. Всевозможные варианты вихрем кружатся в моей голове. По-моему, каждый, с кем я встречалась по делу Баркли, что-то скрывает.

Тянусь за телефоном, но тут же отдергиваю руку. За прошлый год медленно, одна за другой, рвались связи, когда-то объединявшие нас с Марко, и все это происходило довольно болезненно. Марко стремится к будущему, в котором моя персона маячит где-то на втором плане. Нужно отпустить его.

Я принуждаю себя отправиться туда, где останусь наедине со своими бегущими наперегонки мыслями. Подъезжаю к своему дому неподалеку от станции метро «Френдшип-Хайтс», с трудом нахожу парковочное место. Поднимаюсь по ступенькам, открываю дверь, вхожу и погружаюсь в пустоту.

Когда мы с Марко разошлись, мне все советовали завести собаку. Я же перечисляла причины, по которым это невозможно сделать: я слишком много работаю, я люблю путешествовать, это будет нечестно по отношению к собаке. Хотя единственное, что мне не нравится в собаках, – это то, что они покидают нас слишком рано. У меня появилась собака, когда мне было четыре. Ее не стало спустя три года.

Я знаю, что сказал бы психотерапевт. Та, к которой я ходила, неоднократно повторяла: «Вы не можете защитить себя от потерь, Стелла. Это составляющая часть жизни человека».

Я посетила несколько сеансов, после того как мы с Марко разбежались.

Психотерапевт была примерно моего возраста, она встретила меня с приятной, дружелюбной улыбкой. Представилась как доктор Челси Шнайдерс и попросила называть ее по имени. Она вела прием у себя дома. На переднем дворике Челси я увидела несколько игрушечных собак. Может, поэтому я рассказала ей о Бинго. Или потому, что Бинго – первое мое воспоминание.

Отец принес щенка накануне Рождества и умудрился спрятать его в доме так, что я не догадывалась об этом чуде до самого утра. Мои детские воспоминания фрагментированы, как это обычно и бывает, но я помню болтающиеся уши щенка, до смешного длинный хвост и красную бабочку на шее. Он был маленький, серая шерстка казалась жесткой, но мне очень нравилось ее гладить. Ночью он спал, свернувшись калачиком у меня в ногах.

После смерти отца в доме остались только я, мама и Бинго. Затем мама начала пить. Потеряла работу, наш дом. На первой съемной квартире можно было жить с питомцами. Бинго ненавидел ее. Там странно пахло, и в доме не было детей моего возраста.

– Стелла, это Бинго ненавидел квартиру или вы? – спросила Челси.

Мы оба.

Но зря мы не ценили ту квартиру. Это было последнее место, где мы жили все вместе. Мама свела знакомство с парой, жившей выше этажом, и пропадала у них. Когда я возвращалась из школы, а мамы не было, я знала, где ее искать. В той квартире всегда толкался народ, играла музыка, стоял дым от сигарет и везде были разбросаны бутылки, от которых пахло кислятиной. Гости приходили и уходили в любое время дня и ночи.

Мама стала странно себя вести. Она много спала, слишком часто смеялась, не реагировала, когда я с ней разговаривала, редко принимала душ. Иногда она бралась за уборку квартиры, выскабливала кухонные шкафчики и отодвигала плиту, чтобы почистить за ней. Но чаще на кухне копились горы мусора и грязные тарелки заполоняли раковину и столешницы.

Мама часто плакала, гладила меня по голове, просила прощения, говорила, что она возьмет себя в руки и у нас снова будет дом с двориком для Бинго. Но трудно было в это поверить. Мне казалось, что прямо на глазах она постарела на двадцать лет. Моя мама раньше была такой красивой, с блестящими темными волосами и розовыми щеками. Теперь от нее остались кожа да кости, одежда висела на ней мешком.

Как-то раз днем мама уснула на диване и, похоже, начала мерзнуть. Я укрыла ее одеялом. Она проснулась, посмотрела на меня и моргнула; ее лицо вытянулось. Она подняла левую руку и взглянула на два золотых обручальных кольца, надетые на безымянный палец: снизу – кольцо отца, которое было ей великовато, сверху – свое.

«Сон был таким настоящим… Я думала, он вернулся, – зарыдала она. – Стелла, мне так его не хватает!»

Однажды вечером она пропала. Мы с Бинго лежали, прижавшись друг к другу, вздрагивая от странных звуков, раздававшихся в доме ночью.

Назавтра в полдень мама вернулась. Она где-то потеряла один шлепанец, и от нее плохо пахло. Я слышала, как она раздраженно рассказывала соседям, что ее продержали в камере.

Дальнейшие воспоминания слегка размылись.

– Мы часто подавляем то, что слишком болезненно для нас, – пояснила Челси. – Что вы помните о том времени?

Мама еще больше похудела. Наш телефон отключили. Когда пришел владелец квартиры, мама велела спрятаться и притвориться, что никого нет дома. Затем она сказала, что мы переезжаем на новое место. Что она станет благоразумной. Что мы все начнем сначала.

Однажды, вернувшись из школы домой, я не нашла Бинго. Мама сказала, что в новой квартире нельзя держать животных, поэтому она отдала Бинго обратно в приют, из которого его забрал отец. Я ей поверила. У мамы было доброе сердце. Она бы ни за что не навредила животному; в этом смысле она была похожа на отца – тот погиб, чтобы спасти оленя.

«Мне показалось, что лучше отдать Бинго, пока тебя нет дома», – объяснила мама.

– Вы так и не попрощались со своей собачкой, – мягко резюмировала Челси. – Так же, как и с папой. И с мамой.

– Вы правы, – резко сказала я, чувствуя вспышку гнева. – Ну и что дальше? Я не могу это изменить. Никто не может изменить прошлое.

Следующие пятнадцать минут я ревела на диване, Челси же не сводила с меня глаз и время от времени предлагала бумажные салфетки. А потом заявила:

– Теперь мы переходим к самому сложному.

При этих словах я вышла и больше не возвращалась.

У меня маленький дом, но я постаралась на славу, чтобы в нем было красиво и уютно. Он наполнен светом, и освещение многоуровневое – настольные лампы, бра, люстры. Я приобрела крепкую удобную мебель и повесила картины – они недорогие, зато яркие и притягивают взгляд.

Стараюсь по мере возможности не захламлять пространство. Заправляю постель, как только встаю, терпеть не могу грязную посуду в раковине. Я ужасная чистоплюйка – мне кажется, это отголосок раннего воспитания.

Еще одно личное правило: у меня дома всегда играет музыка, даже когда я сплю. Просто не могу находиться в тишине.

Едва успев войти в гостиную, сразу понимаю, что в доме стоит абсолютная тишина. Наверное, какой-то сбой в электрике или кратковременное отключение электричества в районе. Подхожу к стереосистеме, нажимаю несколько кнопок – знакомый акустический рок с любимой радиостанции заполняет пространство комнаты. Я убавляю громкость на несколько делений – ниже, чем обычно. Падаю на большой серый диван и расстегиваю ботинки.

Мне нужно немного посидеть, чтобы избавиться от чувства тревоги. Может, клубок беспокойных мыслей распутается сам собой.

Стоит закрыть глаза, и я вижу перед собой Роуз. Девочка теряет все, прямо как я когда-то. Она лишилась голоса. Ее некогда единая семья распалась. Она больше не ходит в школу. А скоро она потеряет и свой дом. Сколько материальных утрат… Но помимо этого, девочка перестала радоваться жизни и больше не чувствует себя в безопасности. Я опустила голову и обхватила ее руками, массируя лоб.

Почему Бет запрещает использовать стекло в доме? И почему Роуз тайно собирает острые предметы?

Мне нужно проникнуть в ее комнату, причем без свидетелей. Надо увидеть название книги, которую она прячет. И выяснить, не Роуз ли прихватила канцелярский нож. Чем больше времени я провожу с этой девочкой, тем меньше ее понимаю.

Я все еще сижу на диване, упираясь ногами в журнальный столик, как вдруг на телефон приходит сообщение с неизвестного номера. К нему прикреплено видео.

Сообщение короткое:

Это Пит. Тина отправила мне это за несколько дней до того, как они ее убили.

15

Тина наклоняется к камере телефона. Изображение трясется, словно съемка происходит во время землетрясения. Это означает, что Тина снимает дрожащей рукой.

Фото, которые я видела раньше, не передавали всей красоты Тины. Глядя на них, нельзя было подпасть под ее обаяние, услышать легкую хрипотцу в ее голосе. Сейчас я могу рассмотреть карие глаза Тины, обрамленные невероятно длинными ресницами, полные губы, накрашенные вишневым блеском, золотистые мелированные прядки в гладких волосах.

К тому же по снимкам не поймешь, как могла выглядеть Тина, когда была напугана.

– Малыш? Я получила еще одно послание.

В ее руках конверт в цветочек. На нем напечатано ее имя и указан домашний адрес семьи Баркли. Словно это приглашение на вечеринку.

Тина достает открытку и подносит к камере. На лицевой стороне изображен человечек, пристально разглядывающий дом. Тот кажется совершенно пустым: передняя дверь и окна распахнуты настежь, внутри нет мебели. Такую открытку можно отправить другу, который собирается переезжать. Но у Тины не было планов покидать дом Баркли. Она работала там всего шесть месяцев.

Тина показывает, что внутри типографским шрифтом напечатано: «Мне жаль, что ты переезжаешь». А ниже кто-то дописал черными чернилами: «УБИРАЙСЯ, ТИНА!»

– Кто это мог отправить? – Ее голос дрожит, слышу в нем злость и страх. Затем она быстро оборачивается. Когда она снова смотрит в камеру, видны белки ее глаз. – Мне показалось, я что-то слышала. Но никого нет дома, даже бабушки. – Она сглатывает. – Ненавижу звуки, которые издает этот жуткий дом.

Камера чуть поворачивается, и передо мной проплывает часть комнаты Тины на третьем этаже. Кровать с лоскутным бело-голубым одеялом, вязаный коврик на деревянном полу. На кадре не видно окна, из которого выпала Тина, – высокого широкого окна, находящегося всего в одном футе от пола. Да, в наши дни не получится выбить разрешение на такой дизайн.

– Мне кажется… – Голос Тины резко обрывается. Она снова быстро оборачивается. – Здесь кто-то есть.

Спустя секунду слышу голос:

– Бу!

Тина вздрагивает:

– Роуз! Ты меня напугала.

В кадре появляется Роуз, она смотрит в камеру:

– Прости. А что ты делаешь?

Я замираю. Это прежняя Роуз. У нее звонкий голос, глаза яркие и живые.

– Больше не подкрадывайся ко мне, хорошо?

Рука Тины тянется к камере. Конец видео. На экране застыл последний кадр. Тина не улыбается, лицо искажено пережитым страхом. А Роуз, нависая над плечом няни, сияет улыбкой.

16

Не каждый умеет так смотреть на человека, как детектив Гарсия, – устало и одновременно зорко. Она откидывается на спинку стула, ее пиджак задирается, и я вижу значок, прикрепленный к поясу темно-синих широких брюк.

Она заказывает черный кофе. Едва мы садимся друг против друга за угловой столик в закусочной, как детектив выпивает кофе до последней капли и просит официантку принести еще.

Обратившись к Гарсии с просьбой встретиться, я сообщила ей информацию о себе и указала двух судей в качестве поручителей – Чарльза и Синтию Мортон, главного судью по делу Баркли. Детектив согласилась поговорить со мной через полтора дня. Уверена, что в течение этого времени она меня проверяла.

– Все, что вы мне расскажете, останется между нами, – обещаю я. – В противном случае меня лишат лицензии. Единственное, чего я хочу, – справедливости для Роуз. Справедливости мы добьемся, если не назначим опекуном убийцу.

Она кивает:

– Хотите правду? Каждый из них мог это сделать.

– Когда вы говорите «каждый из них»…

– Любой из родителей. Бабушка. Парень Тины. Сперва я думала, что это сделал Иэн, но у нас на него ничего нет. Поверьте, я старалась.

Под ее большими карими глазами залегли темные круги. Легко понять, что́ не дает ей спать по ночам. То же, что и мне, – призраки.

– А может, никто и не убивал няню, – продолжает она. – Может, Тина просто поскользнулась и упала.

– СМИ считают, что это сделал Иэн, – замечаю я.

Она кривит губы:

– Пресса проявляет интерес к этому делу лишь потому, что Тина была молодой и красивой, а Баркли состоятельные люди. Будь они рядовой семьей, смерть Тины была бы освещена двумя строчками в рубрике происшествий.

Перед глазами возникает безжизненное тело матери. Она лежит на полу, глаза ее пусты… Интересно, моя мама была удостоена хотя бы двух строчек?

Никто не поинтересовался, умерла она от передозировки или была убита. Даже я, ее родная дочь, впоследствии не сделала этого. А ведь она окружала меня такой заботой, пока пагубная зависимость не поглотила ту любящую мать, которую я помнила…

Мое горло сжимается, я быстро возвращаюсь в настоящее и продолжаю внимательно слушать детектива.

– Мы подозревали бабушку девочки. Но эта версия очень неправдоподобна, – говорит она. – Между нижним этажом, где проживает мать Иэна, и первым этажом ходит лифт, но не выше. Его специально установили, когда она переехала в особняк. Ей пришлось бы преодолеть два пролета лестницы, вытолкнуть Тину, потом быстро спуститься и выбраться из дома, прежде чем ее кто-то заметит. И это с травмированным коленом? К тому же она в это время присматривала за Роуз.

Детектив снова опустошает кружку, тут же подбегает официантка с кофейником и наполняет ее. Гарсия ждет, пока официантка не окажется вне пределов слышимости, и затем продолжает:

– У парня Тины Пита есть алиби. Не железное, конечно, – он сказал, что находился в тот день у друга, и тот ручается за него. Мы отследили телефонные звонки Пита. Чтобы убить Тину, ему пришлось бы оставить телефон у друга (его телефон не засекла ни одна другая вышка сотовой связи), добраться до Баркли, перелезть через ограду, проникнуть в дом, толкнуть Тину и убежать незамеченным. Маловероятный сценарий. Даже несмотря на то, что сигнализацию отключали днем из-за большого количества людей, приезжавших к Баркли для выполнения работ как внутри дома, так и на его территории.

Детектив вздыхает, она выглядит измученной. Кофеин ее, видимо, не взбодрил.

– Есть ли вероятность того, что вы кого-то арестуете? – интересуюсь я. – Спрашиваю, потому что могу предоставить свои рекомендации в суд позже.

– Будь у меня достаточно доказательств, я бы выдвинула обвинения. Но у меня их нет. Это глухое дело. Оно так и останется открытым, и оснований для активного расследования у нас нет.

От этих слов я сникаю. Значит, это конец.

– То есть случившееся с Тиной так и не раскроется?

Телефон детектива начинает вибрировать. Она смотрит на него и кладет обратно на стол. Ее голос звучит немного хрипло:

– Люди считают, что худшее в моей работе – видеть мертвых, но это не так. Худшая часть – видеть живых. Просто невыносимо сообщать человеку, что его брата, матери или дочери не стало и мы, может, никогда не узнаем, отчего это произошло или кто в этом виноват.

Она закрывает глаза и качает головой. Я замечаю, что ее ногти обкусаны до мяса.

– Как вы считаете, Тина была убита? – спрашиваю я.

Детектив Гарсия открывает глаза. Она оглядывается и, хотя в закусочной почти пусто, наклоняется ближе ко мне:

– Я не перестаю думать о двух вещах. Эта информация должна остаться между нами. Итак, во-первых, Тина говорила с подругой по телефону перед самой смертью.

Я внимательно изучала материалы дела, но о такой детали не знала.

– Мы не все сообщили СМИ, – продолжает детектив. – Тина говорила об Иэне, о том, что мечтает с ним сбежать, как только сообщит ему о ребенке. Затем раздался звук бьющегося стекла. Именно так мы смогли определить точное время ее падения.

Мой пульс учащается.

– Подруга не слышала других голосов на заднем плане?

Детектив Гарсия качает головой:

– Тина даже пауз не делала во время разговора. Только один раз шумно вздохнула. Она говорила быстро и довольно взволнованно; может, это был просто громкий вдох. А может, кто-то подкрался к ней и напугал ее. Или она ахнула, когда споткнулась. Но вот что странно: мы так и не нашли телефон Тины на месте происшествия.

Я хмурюсь:

– Кто-то его забрал?

Ее глаза темнеют.

– Телефон отключен с того момента, как произошел несчастный случай, и мы не смогли его обнаружить. Поэтому невозможно сказать, кто именно его прихватил. На месте происшествия было много опрашиваемых. И все семейство Баркли, само собой.