Наследники чужих судеб

Глава 1

Она не узнавала городок, в котором проводила в детстве все лето, но не была уже четверть века. Он похорошел, осовременился, стал опрятным, уютным. На месте деревянных бараков – пусть такие же однотипные, но симпатичные трехэтажные дома с балконами. Там, где была стихийная свалка, теперь баскетбольная площадка и тренажеры. Появились тротуары и прогулочные зоны. Есть кондитерские и кофейни.

– Жить можно, – подвела итог Оля и въехала на мост, разделяющий городок на две части: новую и старую.

Старая именовалась Сейминкой, по названию реки, на которой стояло село Ольгино, ставшее при Хрущеве городом. В ней преобладала дореволюционная застройка: большой мельзавод, торговые палаты, конторские помещения, церковь с полузаброшенным кладбищем, особняк купца первой гильдии Егорова и двухэтажные дома на каменных подклетах, принадлежавшие его приближенным. Эти прекрасно сохранившиеся строения тонули в зелени, Сейминка как была живописной, так и осталась. И она изменилась меньше, чем микрорайон. Разве что церковь было не узнать! При коммунистах в ней вязали веники, а в перестройку и это делать перестали и храм начал стремительно ветшать. Оля запомнила его полуразрушенным, но готовым к реставрации. И вот спустя двадцать пять лет Рождественская церковь, возведенная Егоровым на берегу Сейминки, приобрела первозданный вид. Облагородилось и кладбище: его обнесли новым забором, убрали бурелом и кирпичное крошево, выровняли покосившиеся кресты, выложили дорожки. Оля не удивилась бы, узнав, что на нем снова стали хоронить, поскольку погост не выглядел заброшенным.

Проехав мимо него, она свернула на проспект Ленина. В каждом населенном пункте такой есть. В Ольгино тоже. По большим праздникам его перекрывали, чтобы устраивать массовые гулянья на Новый год и Масленицу, Парады Победы. В День города, что отмечался в июне, Оля в числе коренных ольгинцев рвалась на проспект. А все из-за одного аттракциона: катания на телегах. В них запрягали лошадок из конюшни при совхозе, в повозку загружали детей (сидели друг на друге, но не жаловались), и они под присмотром кучеров объезжали бывшие владения Егорова. Было тесно, жарко, кто-то постоянно сваливался с телеги, кто-то запрыгивал, скрипели колеса, воняло конским навозом, потом, перегаром от извозчика, но лучшего аттракциона Оля припомнить не могла.

…Машину, за рулем которой Оля проехала четыреста километров, затрясло. Потом она начала надрывно кашлять, но не заглохла, а продолжила движение, пусть и рывками.

– Потерпи, моя хорошая, – попросила ее Оля и ласково погладила приборную доску. – Остался какой-то километр, давай дотянем…

Эта колымага стояла в гараже больше семи лет и уже тогда была старенькой. Минивэн, на котором отец ездил на охоту, остался не у дел, когда его хозяин перебрался жить во Вьетнам. Сначала на зимовку подался, потом решил задержаться на год, но в итоге остался на ПМЖ. Там он женился на местной, родил сыновей, и у Оли в далеком Нячанге теперь есть мачеха и младшие братья. Всех их она видела только на фото, но не потому, что отец не хотел их знакомить. Звал дочь в гости, и не раз, но та все никак не могла собраться. То дела, заботы, то в Нячанге не сезон, а хочется еще и отдохнуть на славу, то денег нет. Отец прислал бы, Оля не сомневалась, но она не умела просить, да и как без подарков ехать?

Минивэн дотянул до нужного места. Заглох аккурат возле высоких деревянных ворот. Они чуть покосились, облупились, но по-прежнему выглядели внушительно. Глядя на них когда-то, Оля представляла себя в русской народной сказке. В черно-белых фильмах Александра Роу за такими воротами и высокими заборами жили купчихи. В избах крепких, рубленых, с резными наличниками и петушками на острых крышах. Их дом был почти таким же. К нему имелась кирпичная пристройка, а мансарду украшала спутниковая тарелка. Без нее телевизор только два канала показывал, а бабушка любила смотреть мексиканские сериалы и «Песню года». Но, по ее словам, когда-то дом выглядел именно так, как в черно-белых сказках Александра Роу. И построил его купец Егоров для одного из своих помощников, который являлся Олиным прапрадедом.

Она вышла из машины, потянулась. Кости захрустели, а голова чуть закружилась. Шесть часов ехала без остановок. Даже без «зеленой» обошлась.

– Эй, ты чего делаешь? – услышала она визгливый голос, когда принялась трясти ворота, которые не открывались, хоть Оля и отперла замок. – А ну прекрати ломать чужое имущество, а то полицию вызову!

– Здравствуйте, тетя Вера. – Этот голос тут же вспомнился, хоть Оля не слышала его двадцать пять лет. – Полицию не надо, свои.

Она обернулась и увидела крохотную старушку в шали, обмотанной вокруг головы. Она жила через дорогу и, очевидно, узрела Олю в окно.

– Ты кто? – спросила та и сделала несколько шагов навстречу нарушительнице спокойствия. – Сначала подкатила на большой машине, пыль подняла, навоняла выхлопными газами, собак кашлем мотора взбаламутила, теперь ворота ломает.

– Оля, внучка Анны Никифоровны.

– Внучка? – не поверила баба Вера и, сильно задрав голову, заглянула ей в лицо. – Которая из Москвы?

– Совершенно верно.

– Тебя не узнать.

– Выросла.

– Постарела. Тебе сколько? Сорок?

– Тридцать два.

– Выглядишь старше. – Она поджала сухие губы. – А мать твоя жива? – Оля кивнула. – Давно вас не видно было. Думала уже, что никто не приедет. Но хорошо хоть ты… – Баба Вера подошла к воротам, наклонилась и повернула щеколду, которую Оля не заметила. Ворота тут же поддались. – Дом протопи, чтоб просох, наполнился жизнью. Печка ее дает. Правильно Никифоровна сделала, что не сломала ее. Я, дура, сына послушалась, на газовое отопление перешла…

– Спасибо, тетя Вера. Увидимся еще.

Но старушка не думала отставать, поковыляла следом за Олей.

– В бане крыша подтекает, но мыться в ней можно. Там даже душевая кабина есть. На кухне плитка электрическая, холодильник рабочий (только рубильник включи, не забудь). В подполе полно запасов. Ставни на окнах заперты, но ты маслом помажь крючки, они откроются. В общем, дом готов к проживанию. Протопить его, прибрать, и будет лакшери виладж вилла!

Оля мысленно хохотнула, услышав последние слова. Бабульки нонеча не то, что давеча, продвинутые. Не только новости и сериалы по телевизору смотрят, но и молодежные передачи. Возможно, даже тиктокеров знают… В отличие от Оли. Она только старые фильмы включала, и то на компьютере, потому что ее телевизор безнадежно устарел. Она любила сказки, любые, и советские черно-белые, и французские по мотивам комиксов, и голливудские, начиная с саг о хоббитах и кончая космическими приключениями рыцарей-джедаев.

– Тут осторожнее ступай. – Тетя Вера схватила Олю за локоть, не дав ей поставить ногу на порог. – Доски подгнили, гвозди поржавели.

Она уже и сама это видела. И ощущала запах сырости, затхлости, немного гнильцы. Зайдя в дом, в котором прожила бесконечное количество счастливых минут, не узнала и его. Тот, прежний, был наполнен теплом, ароматом полыни, что отгоняла моль, укропа, свежего и сушащегося, сдобы, вынутой из печи, герани, цветущей на подоконниках. Он был светел, приветлив и… Огромен! Пять комнат, кухня, пристройка, сени, мансарда… В свой первый приезд Оля в доме заблудилась, но ей тогда было всего три. Теперь тридцать два, и она вымахала настолько, что чуть ли не упирается в потолок. Люстру в «зале» точно заденет. Но, несмотря на все это, Оля, едва переступив порог, почувствовала себя дома.

– Сын с вами живет? – спросила она у тети Веры, с трудом распахнув окно в кухне.

– Борька? – Будто у нее другой был. – Почему со мной? С женой. – Оля помнила его прыщавым парнем с голосом, похожим на материнский, от которого шарахались все ольгинские девчонки. – А ты с какой целью интересуешься?

– Нанять его хотела для мелкого ремонта.

– Не советую. Руки у Борьки из задницы растут. Лучше Ванюшку позови, он хоть и глупенький, но мастеровой. Главное, правильную задачу перед ним поставить.

– Ванюшку? – переспросила Оля.

– Ты знаешь его. В «косом» доме живет.

«Косым» назывался дом, который чуть осел, когда Сейминка небывало разлилась и подтопила фундамент. В нем жила женщина по имени Марфа. Без мужа, но с тремя детьми. Все они появились на свет как будто по волшебству. Марфа ни с кем из мужчин замечена не была, но трижды рожала. Дети ее были друг на друга похожи внешне, но отличались и по уму, и по характеру. Старший был тупым и жестоким, его в семнадцать убили в драке. Средняя дочка выросла умницей, вышла замуж и уехала из Ольгино навсегда. С матерью остался Ванюшка. Пакет, как его называли в городе. Отстающий в развитии мальчик везде бегал с полиэтиленовыми мешками. Он набирал в них воздух. Зачем? Знал только он.

– Ты его совсем дурным помнишь, – будто прочитала ее мысли тетя Вера. – Он выправился немного с тех пор. Все благодаря Михалванычу.

– Это еще кто?

– Сейчас он директор нашей сейминской школы. А приехал к нам молодым специалистом и сразу взял класс ЗПРов. – Оля знала, что эта аббревиатура означает «задержка психического развития». – Настоял на том, чтоб Ванюшку мать в школу отдала. Она не хотела, говорила, зачем дурачку грамота, но Михалваныч до роно дошел, и Ваньку-Пакета отправили в десять лет в первый класс. Теперь он и читает, и считает, и говорит более или менее внятно.

– Может, он и воздух перестал в сумки набирать?

– Врать не буду, не перестал. Но хотя бы не носится с пакетами по улице, а то сбили его как-то машиной, прихрамывает теперь.

Оля понимала, что, если тетю Веру не остановить, она продолжит вываливать на нее все городские новости за последние два десятка лет. Пришлось напомнить о дальней дороге, которую она преодолела за рулем не совсем исправной машины. Старушка обиженно поджала губы, но кивнула и зашагала к выходу. У двери приостановилась, обернулась и спросила:

– Знаешь, что бабка твоя на старом кладбище похоронена?

– Нет.

– Новый мэр распорядился церковный погост облагородить и продавать места на нем богачам. Самое дешевое сто тысяч стоит. Это у забора. А есть и по миллиону, там сам губернатор своего отца похоронил. По соседству со склепом купца Егорова.

– А какое моя бабушка имела отношение к богачам?

– Скопила она с пенсии как раз сто тысяч и купила на них себе место рядом с могилой родителей. Так что легко найдешь ее.

С этими словами тетя Вера покинула дом. Оставшись наконец одна, Оля обошла кухню, чтобы остановиться у печки и прильнуть к ней. С детства она любила обниматься с Манюшкой. Именно так ласково называла бабушка печь. Она разговаривала с ней во время готовки, поглаживала, затапливая, благодарила, когда вынимала из шестка пироги или котелки с картошкой, кашей, топленым молоком. Манюшка была душой избы, поэтому в ней сейчас так неуютно. Оля знала, как все исправить.

– Сейчас я затоплю тебя, Манюшка, – сказала она печке и погладила по прохладной лежанке. Сколько ночей она провела на ней, сторожа домового. Ставила для него блюдце с молоком, дожидаясь момента, когда тот появится, но не выдерживала и засыпала… А утром находила блюдце пустым!

Хорошо, что бабушка научила ее растапливать печь. Не просто городскую – столичную девчонку. Любой навык может в жизни пригодиться, говорила она. И Оля согласно кивала. Она обожала и бабушку, и Манюшку, поэтому уже в шесть лет справлялась с довольно сложным процессом. Оставалось надеяться, что навык не утрачен.

Найдя дрова в подпечнике, Оля взялась за растопку. Пока делала это, вспоминала…

Отец Оли Геннадий был коренным москвичом, но из простой семьи. Его родители в шестидесятых годах двадцатого века приехали в столицу, чтобы работать на стройке, да так и остались, получив, как молодая семья, сначала отдельную комнату в общежитии, потом квартиру. Гена прописку получил при рождении, что, по мнению отца с матерью, давало ему привилегии. Не лимитчик, как они, а коренной москвич, считай элита. И все же они одобрили невесту Гены. Пусть провинциалка, зато умница (выпускница МГУ), красавица и, что немаловажно, девственница. И это в двадцать четыре, когда на ее ровесницах пробы негде ставить!

Поженились быстро, сняли комнату в коммуналке, зажили не весело, но дружно. Молодая супруга писала диссертацию, Геннадий ее во всем поддерживал и очень гордился благоверной. Сам он умом не блистал, зато руками неплохо зарабатывал: восстанавливал машины после аварий. Ребенка родили только через три года и под большим давлением со стороны родителей Гены. Для того чтобы молодых мотивировать, квартиру им купили.

В декрете мама маялась. Ей хотелось вернуться на свою кафедру, заняться преподаванием, а также получить еще одно образование. Пеленки и бутылочки со смесями – это не ее. Материнство как будто тоже. Не сказать, что она не любила дочь, любила как могла, сдержанно, чуть отстраненно, и совершенно точно хорошо о ней заботилась. Отец же наоборот: купал в обожании, однако мало чем помогал супруге в уходе за малышкой. А так как дед с бабушкой много работали, чтобы выплатить кредит, что взяли на покупку жилья для детей, то Олю отдали в ясли в год. А в три впервые отвезли на все лето в городок Ольгино, поручив заботу о ней бабушке Анне Никифоровне.

Как же Оле было с ней хорошо! Милая, спокойная женщина, всю жизнь проработавшая в детской поликлинике медсестрой, она умела и развеселить, и успокоить, и увлечь, и накормить. Оля с трех лет и начала себя помнить, потому что столько событий за лето происходило, что эмоций выше крыши. Бабушка Аня ее и кур кормить научила, и сорняки дергать, и веником париться, и щавель собирать, и пироги из него печь. Во всем Оля ей помогала и чувствовала себя взрослой. Это матери не нравилось:

– Ты зачем ребенка в свою копию превращаешь? – сердито выговаривала она матери по приезде в Ольгино в конце августа. – Она ведет себя как деревенская бабушка. Да и выглядит… – Мама срывала с Оли платок, подвязанный под подбородком, стягивала с ее ног калоши. – Хорошо еще, что не окает.

Бабушка возражала, но мягко. Дочь свою она очень любила, но немного ее побаивалась.

– Лучше бы читать Олю учила, – продолжала та. – Четыре года осенью будет, а ребенок половины букв не знает.

– Рано, дочка.

– Я в ее возрасте уже по слогам умела читать.

– То ты… Вундеркинд. А Олька – обычное дите. Ей в книжках только картинки интересны.

– Тогда пусть рисованием занимается, а не за курами ходит. Деревенские навыки ей ни к чему. – Это мама на будущее говорила, чтобы на следующее лето бабушка знала, чем внучку занимать.

И та старалась ее развивать, но Оле больше хотелось наслаждаться прелестями деревенской жизни. Огород, речка, лес, куда они с бабушкой по грибы ходили, болота, где она с ребятней с улицы ловила головастиков, старое кладбище, по которому с ними же бродила в поисках древних могил, – вот что увлекательно. Настоящие приключения, а не те, что описаны в книгах! В современную часть Ольгино девочка тоже не рвалась, она была похожа на микрорайон, в котором жила ее семья. Только в Москве дома выше, дороги шире, машин больше, люди друг с другом на улице не здороваются и ходят гораздо быстрее. И все же Оля в то лето научилась читать и изрисовала весь альбом, чтобы избавить бабушку от нравоучений собственной дочери.

Еще два лета, а с ними и года, миновало. Оля стала готовиться к школе. Мама не хотела отпускать ее из-за этого в Ольгино, но пришлось: в Москве за ней присматривать было некому, все работали, а в загородный лагерь девочка наотрез отказалась ехать. Сказала:

– Отправите – сбегу! – И упрямо поджала губы.

Мать поверила в серьезность ее намерений и сдалась:

– Ладно, отвезу я тебя в Ольгино, но с условием: все книги, что я тебе дам с собой, ты обязана будешь прочитать.

Оля с этим согласилась, хотя так и не полюбила чтение.

…То лето было особенным! Не только беззаботным, богатым на приключения, жарким настолько, что ребятня с утра до вечера бултыхалась в реке, температура которой не поднималась выше восемнадцати, но и подарившим Оле тетю.

Она знала, что у мамы есть младшая сестра Алена. Родились они с разницей в полтора года и были внешне похожи как близнецы. Но, как все говорили, в том числе бабушка, только на фото. В жизни они отличались друг от друга кардинально и плохо ладили. Когда старшая уехала в Москву, Алена выдохнула. Больше некому ее поучать и, что еще хуже, контролировать. Мягкая мать давала ей свободу, зато сестра житья не давала: не пускала гулять вечерами, заставляла учить уроки, мини-юбки в печку бросала, а саму Алену, если та красилась ярко, окунала в бочку с водой. Тиранила, в общем. С позиции не только старшей, но и сильной. В отличие от Алены сестра и по физкультуре пятерку имела, причем заслуженную. Она требовала от младшей малого: получить хотя бы среднее образование. Поэтому не дала уйти после девятого класса в ПТУ, как и после десятого сбежать с «женихом» в Крым.

Но Алена все же уехала туда, пусть и по окончании школы (получила-таки аттестат). В числе таких же выпускников на месяц, чтобы собирать урожай фруктов. Все по истечении срока домой вернулись, кроме Алены. Та осталась, влюбившись в Крым и… крымского татарина по имени Эскандер. За него Алена мечтала выйти замуж, да не приняла ее семья. Пришлось другого себе искать, потому что одной выживать в чужом краю тяжело. В двадцать Алена стала женой взрослого, серьезного, хорошо обеспеченного владельца гостиницы и ресторана при ней. Все считали, что ей повезло. Даже сестра, хотя именно ей Алена стеснялась признаться в том, что ее «молодой» разменял шестой десяток.

– Тебе именно такой и нужен, – без доли сомнений говорила она. – Мужчина, который заменит отца, но не папочку. – Сестры росли в неполной семье. – И твой супруг, я уверена, будет не баловать, а наставлять!

И не ошиблась… К большому Алениному разо-чарованию. Она именно о папочке мечтала и надеялась «перевоспитать» строгого мужа-отца. Но где там! Тот брал молодуху не для того, чтобы наряжать ее как куклу и выводить в свет всем на зависть. Мужчине нужны были наследники. Здоровые и красивые, как их мать. Их он готов был баловать. А женушка пусть будет рада тому, что живет в красивом доме, хорошо питается, не напрягается и иногда развлекается: морские прогулки и походы в горы – лучшее времяпрепровождение для людей любого возраста. Это и увлекательно, и для здоровья полезно.

Алена сбежала от мужа вскоре после ситцевой свадьбы. С таким же, как она, молодым, красивым и бедным. Уехала в Гурзуф, считавшийся местной Ибицей, устроилась вместе с любимым на работу в ночной клуб. Но и с ним не задержалась надолго.

– Прыгает из койки в койку, – негодовала старшая сестра. – Без капли стеснения, угрызений совести и сомнений в правильности своих поступков. И в кого она такая уродилась?

Старушка тяжело вздыхала. Она знала – в кого. О ее бабушке Ефросинье в Ольгино когда-то легенды ходили. Не по времени раскрепощенная, красивая, дерзкая, она сводила мужчин с ума. Даже купец-миллионщик Егоров, хозяин этих земель, перед ней не устоял. Он же замуж ее выдал, когда наигрался, приданое ей справил. Да только не жилось Фросе спокойно, тянуло налево. Даже глубоко беременной бегала к любовнику своему, кузнецу. От него, возможно, и родила дочку. А когда муж в Гражданскую погиб, перестала свою сущность скрывать. К молодой и прекрасной вдовице кто только не захаживал. А вот кузнец перестал. Он замуж Фросю звал, да она только фыркала:

– Ишь чего удумал! Чтоб я еще раз на себя хомут повесила? Да ни за какие коврижки!

И все же пошла она под венец второй раз. Не смогла отказать влюбленному в нее красному комиссару. Мужчина при власти, при кормушке (голодали тогда в их краях), при возможностях. Фросе стало тесно в Ольгино, хотелось в город, и муж обещал сделать все для того, чтобы его перевели. Но этого не случилось. Комиссар, узнав об измене жены, пришел в бешенство и устроил стрельбу. Сначала он палил по Фросе, а когда попал ей в шею, пустил пулю себе в висок. Умер на месте. В отличие от благоверной. Та выжила, но осталась инвалидом: не могла держать шею, и голова заваливалась то набок, то вперед. Однако это не мешало Ефросинье вести бурную личную жизнь. Мужички как ходили к ней, так и продолжали это делать. Она еще не каждого пускала на свое ложе, выбирала тех, кто покрепче, покрасивее. В сорок семь слегла, но без мужской ласки не осталась. Ею Фросю одаривал местный фельдшер. Придет давление померить, укол поставить, да и останется на ночь. Благо не женат был в свои двадцать семь, мог себе позволить.

Умерла Ефросинья четыре года спустя от сердечной недостаточности. Как поговаривали, во время секса, но фельдшер уверял, что обнаружил ее мертвой, когда явился с медосмотром. К тому времени он создал семью и клялся в том, что его шуры-муры с покойной в прошлом. Никто ему не поверил, кроме супруги. Не могла юная барышня допустить мысль о том, что ее муж бегает от нее к лежачей кривошеей старухе.

…Обо всем этом Оля узнала много позже, когда стала взрослой. А в то распрекрасное лето она познакомилась с теткой, о которой очень мало слышала.

– Алена живет в Крыму, – говорила о младшей своей дочери бабушка. – Работает в детском лагере «Артек». Меня постоянно в гости зовет, да я не еду.

– Почему?

– Боюсь дороги, новых мест… Я ж не была нигде, кроме Энска. – Там она училась на медсестру. – Даже в Москве. И моря не видела никогда, поэтому его тоже боюсь. Вдруг волной меня унесет, и что тогда, я ж плавать не умею?!

– Какая ты, баба, трусиха, – хмыкала девочка. – А я бы поехала в Крым. Тем более Алена в «Артеке» работает! Почему она нас с мамой не зовет?

– Поругались они с твоей мамой несколько лет назад. Не общаются. – Баба тяжело вздыхала и меняла тему разговора.

И вот в один прекрасный день Олю с друзьями прогнал с речки дождик и она, вся мокрая и до колен испачканная грязью, прибежала домой, а там… Писаная красавица! Шикарная, как из журнала, да не российского, а зарубежного. Она сидит на диване, скрестив по-турецки ноги, курит длинную, пахнущую чем-то мятным сигарету и разговаривает по телефону. Не городскому, а мобильному! Оля такого в Ольгино ни у кого не видела, хотя говорили, что у мэра, директора мясокомбината и смотрящего за городом они имеются.

– В вашей дыре связь ни к черту! – кричит она и отбрасывает телефон. – Никак до Ольгино прогресс не дойдет? – Красавица встает, потягивается и смотрит на Олю. – Ты кто?

– Это твоя племянница, – отвечает за нее бабушка, выходя из кухни. В руках у нее блюдо с ягодным пирогом, на голове новый платок, на кофте – брошка. Ее только по случаю достают.

– Совсем на сестру не похожа, – замечает та. – Но это и хорошо, у той вечно рожа недовольная, а эта, сразу видно, хохотушка…

– Это точно. Сколько ни говорим ей: «Смех без причины – признак дурачины», – все равно ржет постоянно.

– Правильно делает. – Красавица подмигнула девочке. – Меня Аленой зовут. А тебя?

– Я же тебе говорила, – опять вмешалась бабушка. – Оля она. – И только сейчас заметила, в каком виде внучка ввалилась в дом. – А ну марш ноги мыть! Я убиралась полдня, а она с черными пятками на дорожки…

Когда девочка привела себя в порядок и переоделась в сухое, они сели пить чай с пирогом. С аппетитом его поедая, Алена рассказывала о своей долгой дороге. Смешно и увлекательно. Оля хохотала над ее рассказом, и никто бы не сказал, что это без причины. Бабушка тоже смеялась и любовно смотрела на блудную дочь. Та вернулась в Ольгино навсегда!

С теткой девочка подружилась сразу. Немного похожая на ее маму внешне, она была полной ее противоположностью: озорной, веселой, легкой. Она не читала нотаций, не делала замечаний, не заставляла вести себя подобающе и не затыкала Оле рот. Общалась как с подружкой. Но при этом оберегала: на глубину не пускала, неспелые яблоки отбирала, на переходе оживленной дороги держала за руку. «Вот бы она была моей мамой!» – регулярно ловила себя на этой мысли Оля и стыдилась ее.

Когда в ее жизни появилась Алена, друзья перестали для девочки существовать. Она ходила за теткой хвостом и была на седьмом небе от счастья, если та отправлялась с ней куда-то. Оля даже в микрорайон готова была с ней ездить на вонючем рейсовом автобусе (от запаха бензина ее рвало), но обожала другое: походы на затон. Топать до него – не меньше часа. Доехать не на чем, разве что на велике, но их у барышень не было. Правда, иногда их подбрасывали пацаны, сажая к себе на рамы. Олина мама ни за что бы не села на велик деревенского подростка, а Алена запросто.

Как рассказывала бабушка, при купце Егорове затон был широк, полноводен и прекрасен. Сама не застала, но от матери слышала. По нему ходили пароходы, грузовые и прогулочные, здесь были оборудованы пляжи, построен речной вокзал и торговые павильоны. При советской власти затон остался крупной водной артерией, но обезличился. Местные купались уже на диких пляжах, а прогулочные кораблики стали ходить все реже. В перестройку же затон загадили. Мясокомбинат стал спускать в него отходы. Вода в нем потемнела, стала вонять, берега заросли, заболотились. Алена рассказывала, как плакала, видя, во что превращается любимый водоем. Думала, конец ему, но нет. За десять лет, что затон отдыхал от сброса, он самоочистился. Прежним не стал, но уже не вонял, и вода в нем избавилась от мути. Жители микрорайона со временем об этом месте позабыли, им легче до самой Оки добраться, а сейминцы вернулись на берега затона. В числе их были и братья Зорины, Димон и Мишаня. С ними Алена с Олей познакомились на пляже. Старший был на мотоцикле с люлькой и предложил подбросить их до дома.

– А он не застрянет? – поинтересовалась тетка, скептически глянув на старый неповоротливый «Урал». – Дорога вся в рытвинах и вязких лужах.

– Да это танк, а не мотоцикл! – заверил ее Дима. – Везде пройдет.

Не прошел. Застряли в первой же яме. Дима предложил Алене пойти за помощью.

– А как же я? – всполошилась Оля.

– Сидите в люльке, ждите. Мы скоро. – И ушли.

– Димон это специально сделал, – досадливо пробурчал Миша. Он был постарше и уже окончил второй класс. – Чтоб с твоей сестрой наедине остаться.

– Она моя тетя.

– Вы похожи.

– Правда? – обрадовалась Оля. Это значит, что она тоже красивая!

– Обе косоглазые, лопоухие.

– Сам ты… косоглазый! – разозлилась она. – А у нас миндалевидный разрез.

– Китайский.

– Древнеегипетский. У сфинкса такие глаза. А еще у Нефертити.

– У какой еще Тити? – захихикал Мишаня.

– Дурак! – Она ткнула его кулаком в плечо. С виду такой приятный мальчик, светло-русый, большеглазый, смуглый, с темной родинкой на одной щеке и ямочкой на другой. – А лопоухость у женщины, между прочим, в Японии считается атрибутом красоты!

– А я и не говорил, что вы некрасивые, – возразил он. – Твоей тетке сколько лет?

– Возрастом дам интересоваться – дурной тон, – назидательно проговорила Оля. – Но она явно младше твоего брата. Ему сколько? Двадцать?

– Больше. Целых двадцать три. И, как говорит наша бабушка, Димону жениться пора. Как думаешь, тетка твоя согласится за него выйти?

– Вряд ли. – Она подумала о том, что Димон хоть и симпатичный, но слишком молодой для брака. И ничего у него нет, кроме старого мотоцикла.

– И хорошо, – облегченно выдохнул Мишаня. – А то свои дети появятся, он со мной возиться перестанет. Знаешь, как я его люблю? Больше, чем отца родного! Брат меня, можно сказать, и воспитывает.

– Батю в тюрягу посадили, что ли? – дерзко спросила Оля.

– Почему посадили? – опешил тот. – Нет, он у нас нормальный. На мясокомбинате наладчиком работает. В две смены пашет. Не до меня ему. А мамка с сестрой нянчится младшей. Поэтому я под присмотром Димона. Он со мной на спорт ходит, дневник проверяет. А когда я окно разбил в учительской, брат за меня у директора краснел, не родители… – Его милое личико помрачнело. – А тебя как хоть зовут? – спросил вдруг он. Оказалось, он пропустил мимо ушей ее имя. Пришлось еще раз назваться. – Ольга из Ольгино? – снова улыбнулся Миша. – Прикольно.

– Вообще-то я из Москвы.

– Врешь.

– Это еще почему?

– Чтобы выпендриться.

– Перед тобой, что ли? – возмутилась Оля. – Много о себе не думай, свистулька!

– Как ты его! – раздался из-за деревьев смех Димона. – Брат на самом деле присвистывает, когда говорит.

– Потому что у меня молочные зубы выпали, а новые все не растут! – воскликнул Мишаня. Волнуясь, он говорил еще менее разборчиво, и это забавляло всех, кроме него. – Да пошли вы! – И, выпрыгнув из люльки, зашагал прочь.

Они нагнали его через двадцать минут. Нашлись ребята, что помогли вытолкать мотоцикл, и Дима погнал его по раскисшей дороге уже более аккуратно. Алена обнимала его сзади, что-то шептала на ухо. Оля сидела одна в люльке с недовольной физиономией (точно как у матери), а подпрыгивая на кочках, голосила. Ей не нравилось, что тетка все внимание уделяет Димону, а остальное ее не волновало. Когда Мишаня, с которым они поравнялись, отказался садиться на мотоцикл, она и бровью не повела. Не хочет – и не надо. Плевать на него! Лучше бы они вообще не знакомились с братьями, а топали домой пешком. Вдвоем им так замечательно!

Но, к великому сожалению Оли, тот вечер был началом конца. Алена отправила ее спать, а сама уехала с Димоном. Вернулась только вечером следующего дня. Довольная, возбужденная… Влюбленная!

– Какой же Димон классный! – выдыхала она, падая на кровать. Одежда грязноватая, волосы в беспорядке, а тело налитое, лицо сияющее.

– Ты хочешь за него замуж?

– Нет, конечно. Ни за него, ни за кого-то другого. Я птица вольная.

– А он ищет жену.

– Знаю. – Алена вскакивает и начинает раздеваться. Племянницу она не стесняется. Что в наготе постыдного? – Но мысли о браке ему навязывают родственники. Уверена, что смогу его наставить на путь истинный!

На этом разговор заканчивается, и они перемещаются в баню. Бабушка как раз сегодня ее затопила, и можно не только помыться, но и попариться.

То был последний вечер, который тетка и племянница провели вдвоем. Утром Алена упорхнула из дома, чтобы проводить время с Димоном. Без нее путь на затон Оле был заказан. А когда она пришла на речку, обиженные друзья ее игнорировали. Спустя полторы недели она отправилась в Москву. Да не как обычно, с мамой на поезде, а на машине с соседом. Он вез на своем грузовике ворованную на мельзаводе муку на продажу и согласился за небольшую денежку взять с собой семилетнюю девочку.

Оля первое время очень скучала по тетке и бабушке, по милому сердцу городку, по дому с садом-огородом, по курам, собакам, козе Зойке. Она много плакала и просилась назад. Но началась учеба, уроки, занятия в музыкалке, появились новые друзья-одноклассники и любимая классная руководительница, мама наконец разрешила завести морскую свинку, забота о которой легла на плечи девочки. Жизнь наполнилась новыми событиями, и Оля стала вспоминать об Ольгино все реже. Мама этому порадовалась:

– Этим летом мы всей семьей поедем на море, – сказала она. – Хватит с тебя деревенских каникул.

– В Крым? – обрадовалась Оля. Алена так много рассказывала об этом полуострове и заразила племянницу своей любовью к нему.

– Нет, в Адлер. Я встала в очередь на путевку в санаторий. Обещали дать.

– А как же бабушка? Она будет меня ждать…

– Соскучится – приедет.

– Нет! Она боится дороги и новых мест. Мы к ней должны будем съездить хотя бы на неделю.

– Посмотрим, – буркнула мама и уткнулась в очередную книжку.

Тот разговор состоялся в феврале. Вскоре после него мама уехала в длительную командировку. Оля впервые осталась вдвоем с отцом.

– Наконец мы сможем с тобой делать то, что хотим! – радостно воскликнул тот и…

На три дня ушел в загул. Не алкогольный, он почти не пил, а самый настоящий – отец загулял. Оказалось, у него была любовница, с которой он встречался в рабочее время, потому что вечерами, как примерный муж и отец, возвращался домой. Жену он по-прежнему обожал, но с ней было так сложно!

Оля отца не выдала, но разочаровалась в нем и перестала к нему льнуть. Тот решил, что девочка взрослеет, и сэкономленную нежность отдавал все той же любовнице. Когда они поехали семьей в Адлер, он постоянно куда-то убегал. Как оказалось, к ней. Пока они жили в санатории, она обитала в частном секторе. Отец снял для нее домик в десяти минутах ходьбы и при любой возможности мчался к ней. Мама этого не замечала. Ее отдых состоял из утренних заплывов, дневных процедур, вечерних променадов и посиделок на балконе с книжкой.

– Мы поедем в Ольгино? – спросила у нее дочь, садясь в самолет. Любовница отца летела тем же рейсом, хотя туда ехала поездом.

– Нет, – скупо ответила мать.

– Почему?

– Нечего нам там делать. Бабушка переехала.

– Быть такого не может!

– То есть я вру? – приподняла бровь она. Лицо суровое, тело напряженное.

– Куда она переехала? – не дрогнула Оля. Она и к матери изменила отношение, узнав об изменах отца. Такая умная, проницательная, важная, а не видит, что под ее носом творится. – И что с домом?

– Стоит запертым. Куры забиты, коза продана, собаки отданы. Моя мать уехала в Крым вместе с младшей дочкой.

– Тогда почему мы были не там?! – вскричала Оля. – Не с ними?

– Нас не звали.

– Ты поругалась еще и с бабой?

– Я люблю свою мать, но она выбрала не меня, а Алену. Коль так, пусть живет с ней.

Отец ушел из семьи, когда Оле исполнилось девять.

– Дурак, – сказала ему супруга. – И чего тебе не жилось?

Оказалось, она все знала о его изменах, но закрывала на них глаза.

– Ты так его любила? – много позже, когда Оля уже сама была замужем и у нее начались первые проблемы в отношениях, спросила она у матери.

– Я любила себя в браке, – ответила та.

– Не понимаю.

– Была как будто в домике. – И возвела над головой остроконечную крышу из ладоней. В детстве все так делали, когда хотели спрятаться или защититься. – Одинокая профессорша – это не то что замужняя. У первой озлобленность и недотрах. – Маме ее ученая степень не мешала крепко выражаться. – Вторая живет полной жизнью, отдаваясь не только науке, но и семье. Муж-добытчик, умница-дочка, свекры, ждущие нас на даче каждые выходные, – всем этим в нашей научной среде можно хвастаться! Я этого не делала, но давала понять, что это у меня есть. А еще карьера, которой семья не мешает, а только помогает. Особенно – ее глава. Муж и денежку в дом принесет, и за дочкой присмотрит, и от бытовых проблем избавит… Золотой, получается!

– Но гулящий!

– Плевать. Изменяют почти все, но с умом. А папаша твой идиотом оказался. Хотя чего я от него, пэтэушника, ждала? – В этом мать была неизменна: она всегда указывала отцу на то, что он не получил хорошего образования. – В свою защиту могу сказать, что брак сохранить я пыталась. Даже пробовала забеременеть. Секс меня никогда особо не интересовал, но тут я стала активной и не настаивала на защите. Увы, беременность не наступила, мы с твоим отцом развелись.

– Он уже вступил в третий брак, а ты все одна. Почему? – Оля все надеялась услышать слова о том, что достойнее бывшего мужа не нашла, но увы:

– Отпала надобность что-то доказывать окружающим. Но не сразу…

Первое время после развода мама искала себе достойную пару. Без истерик, какого-то напряга, но и без особого воодушевления. Она ходила на свидания с теми, кто хотя бы не раздражал. Желающих было море, и она выбирала. К сорока мама вошла в свою лучшую пору. Всегда красивая, но теперь еще и созревшая, как дорогое вино, стильная, расслабленная, она будоражила мужчин. Особенно молодых. Студенты за ней ходили толпами, но их она не воспринимала. Встречалась только с ровесниками (возрастные джентльмены ее тоже не привлекали), но никого не пустила дальше прихожей.

Мытарства закончились, когда научную работу мамы опубликовали мировые издания. Она стала звездой! Оле тогда исполнилось двенадцать, и она впервые столкнулась с журналистами. Они караулили ее у подъезда и пытались узнать, как она относится к славе своей мамы. Девочка не могла связно ответить, и ее назвали умственно отсталой. «На детях гениев природа отдыхает!» – писала пресса. Оля плакала. Мама злилась. И чтобы избавить и себя, и дочь от повышенного внимания, заключила контракт с американским университетом. Она бы читала в нем лекции, а Оля сопровождала мать. Но папа не подписал разрешение на выезд, и девочка осталась в Москве. А мама улетела.

Жила Оля у дедушки с бабушкой. Она к ним хорошо относилась, но не любила. Как и они ее. Два года, что мать отсутствовала, прошли ровно. Вспомнить нечего!

Из Америки мама вернулась другой. Во-первых, лысой. Напуганной дочери объяснила, что устала тратить время на укладку и лучше так. Рака нет, все нормально. К кришнаитам не примкнула. Просто так удобнее. Во-вторых, богатой. На лекциях мать заработала нормально, поэтому купила дом на Рублевке, а остальное положила в банк. Те деньги прогорели в 2008-м, поскольку были переведены в рубли. Дом остался, но на его содержание уходило слишком много, и мама его сдала эстрадной певице, ставшей популярной благодаря одной песне.

– На тебе, оказывается, природа действительно отдохнула, – отметила мама, вникнув в жизнь дочери. – Ты не блещешь ни умом, ни талантами.

– Может, я в отца? – возражала Оля.

– Интеллект дети наследует от матерей, а ты им не выделилась.

– Но я и не тупая!

– Если это повод для гордости… Наслаждайся!

Оля тогда взяла себя в руки и перестала лениться. Она смогла хорошо окончить школу, поступить в институт. Но на третьем курсе произошло судьбоносное знакомство… Оля встретила своего злого гения!

Он был аспирантом. Старше всего на шесть лет, но как будто на века. Оля видела в Петре мудрого наставника, личность настолько цельную, глубокую и зрелую, что ей можно поклоняться. Он приехал из Польши. Говорил по-русски хорошо, но с шепелявым акцентом. Поэтому Олина мама не воспринимала всерьез слова, что он говорил.

– Что ни ляпнет, все невпопад, – хохотала она, не понимая, что ее дочь уже завязла в нем. – Надеюсь, ты его всерьез не рассматриваешь?

Что надежда не оправдалась, она поняла, когда Оля поставила ее перед фактом:

– Мы ждем ребенка и собираемся пожениться!

Спустя шесть месяцев в семье произошло пополнение. Оля родила Адама.

Против этого были все… Без исключения! Петр, узнав, что у ребенка, скорее всего, синдром Дауна, просил Олю сделать аборт. С ним соглашались остальные. Если есть вероятность родить больного ребенка, лучше этого избежать. Особенно в двадцать! Впереди столько беременностей…

Но Оля любила свое чадо, несмотря ни на что. Будь у него тяжелая физическая патология, она бы подумала. Но ребеночек гармонично развивался, только был не таким, как все… Солнечным!

Первым от них сбежал Петр. Вернулся в Польшу, где ему и место родственники нашли, и новую жену. Потом устранилась мать. Имея доход от сдачи дома, она уехала на Урал. Там, как она считала, произойдет следующий научный бум. Отец, и так почти не помогающий, улетел во Вьетнам. Его родители не желали нянчиться даже со здоровым правнуком, не говоря уже об особенном. Они для себя будто и не жили, а только для сына и членов его семьи. Сколько же можно?

Оля ни на кого не обижалась. И взвалила всю ответственность за Адама на себя. Не пожалела ни на миг! Сын давал столько радости, что Оля ею захлебывалась. Было трудно, порой невыносимо. Особенно когда мальчик болел, но не мог объяснить, что с ним не так. И денег не хватало на хороших педагогов. Те, что от государства, заботились лишь о том, чтоб ребенок умел выживать. Оля же видела в Адаме будущего гения. На ней природа отдохнула, а ее сын достигнет высот. Тем более его отец тоже одарен сверх меры. И Оля последнее отдавала, чтобы Адама развивали. Он умел читать в четыре, как его бабушка. В пять он писал. В шесть решал уравнения. В девять понял, что все это ни к чему, и переключился на музыку.

Адам сам научился играть на балалайке. Где-то увидел, взял, начал тренькать… И стал известным исполнителем народной музыки. Его взяли в оркестр. С ним Адам путешествовал.

– Если б он был обычным ребенком, этого не случилось бы, – говорила Олина мать. Она редко, но приезжала в гости и неизменно пыталась спустить дочь с небес на землю. – Таланта к музыке в Адаме нет, а вот к науке…

– Мама, отстань!

– Он решает дифференциальные уравнения.

– И что?

– Он может стать первым российским ученым с синдромом Дауна! Не дурачком-балалаечником, тренькающим на потеху публике, а мировым светилом…

– Для меня главное – счастье сына. А он счастлив, когда тренькает на потеху публике.

Мать злилась, но ничего не могла поделать. Она отказалась от внука еще до его рождения, поэтому была лишена возможности как-то влиять на его судьбу.

Когда Адаму исполнилось десять, у Оли появились отношения. Первые за долгие годы.

Если б она кому-то рассказала о том, что после Петра ни с кем не спала, ей бы не поверили. Молодая, красивая, с виду чувственная, как она может обходиться без мужской ласки? Хотя бы для здоровья, скорее всего, имеет кого-то удобного. И, конечно же, ищет себе нового мужа. А почему нет? У нее не только особенный ребенок, но и квартира, так что есть куда привести жениха…

Но Оля ни с кем не встречалась. Тем более для здоровья. Она вообще не понимала, как это можно – заниматься сексом без любви. Поэтому когда к ней клеились какие-то мужички, она смотрела на них с таким недоумением, что они мгновенно теряли свой пыл. Оля всю себя посвящала сыну. В свободное от забот о нем время работала.

Адам в детстве не давал себя стричь. Обычно спокойный и доброжелательный, он превращался в вопящего монстра, едва видел ножницы в руках постороннего человека. Оле пришлось пойти на курсы парикмахеров, чтобы приводить голову сына в порядок самостоятельно. Оказалось, этот навык полезен и в финансовом плане. Имея подход к особенным детям, Оля стала зарабатывать стрижками на дому. К ней привозили ребятишек с диагнозами, и она находила контакт с каждым. Потом и со стариками научилась работать. Они от детей мало отличались. Но к этим Оля ездила сама: два раза в месяц посещала коммерческий дом престарелых, где содержали пожилых людей с деменцией.

Там, между прочим, за ней ухаживал физиотерапевт. Приятный во всех отношениях, довольно молодой, хоть и постарше Оли. С ним она пила чай по окончании работы, иногда он подвозил ее до дома, дважды подарил что-то милое на Новый год и 8 Марта. Он не лез, но намекал на то, что не против сблизиться. И ничто этому не мешало (жена, к примеру, или вредная привычка), но Олю что-то останавливало. Она думала, что ее выработанная после предательства мужа недоверчивость. Но нет…

– У тебя есть сын, не так ли? – спросил как-то ухажер, подвозя Олю к подъезду. Она кивнула. – Он любит футбол?

– Нет.

– Волейбол?

– Адам равнодушен к спорту. А что?

– Я занимаюсь с некоторыми спортсменами и могу попросить проходку на игру. Хотел узнать, на какую лучше…

И тут он увидел ее сына. Мальчик выбежал из подъезда за няней. Оля нанимала женщину на те дни, когда уезжала из дома. Адам с этой няней не ладил. До нее за ним приглядывала другая, молодая, легкомысленная, вечно зависающая в телефоне. На первый взгляд ненадежная, но, как показала практика, идеальная. Она сидела с Адамом, пока училась в универе. Защитив диплом, уехала в сельскую местность, чтобы получить бесплатное жилье и машину. Ее заменили возрастной, очень серьезной, имеющей профильное образование дамой, которую мальчик не принимал. Но к ее услугам приходилось прибегать, потому что иного выхода не было.

– Бедная бабушка, – проговорил ухажер, пронаблюдав за тем, как няня пытается поймать Адама. – Повесили на нее дурачка вместо того, чтобы отдать его в спецучреждение.

– Он не дурачок, – дежурно возразила Оля, не успев осмыслить услышанное, – а особенный ребенок, к которому нужен определенный подход…

– Он все равно не станет нормальным.

– Ты тоже, – процедила Оля и вышла из машины.

После этого она бросилась к Адаму, чтобы обнять его. Прижимая сына к груди, Оля думала: «Никакой другой ребенок не даст мне такого счастья! Только этот, бесхитростный, чистый, искренний, настоящий!»

Ухажер извинялся потом. Говорил, что Оля неправильно его поняла. А еще восхвалял за то, что она, имея проблемное дитя, может спокойно общаться с полоумными стариками. Неужто не устала? И не сходит с ума от того, что и дома, и на работе особенные люди? Дурачки, если между строк читать!

Он опротивел Оле настолько, что она перестала с ним разговаривать. Вместо «здравствуйте» кивала. Но не увольнялась из дома престарелых, потому что там отлично платили. На личной жизни Оля тогда поставила очень жирный крест. Решила, что никому и шанса не даст, но судьба ей послала Костю!

Он был отцом девочки, которая играла в оркестре вместе с Адамом. С женой он развелся через четыре года, но дочь не бросил. Первое время просто навещал ее еженедельно, а когда бывшая жена создала новую семью, забрал к себе. Ее звали Евой! Дочь Кости. И с Адамом она поладила с первого дня. Ее приняли в оркестр, когда Олин сын там уже был, если можно так сказать, звездой. Она тоже играла на балалайке, и другой ребенок – обычный, не солнечный, – стал бы ревновать. Но Адам обрадовался тому, что появился еще один человек, владеющий инструментом. Он делился с Евой знаниями, опекал ее. И она видела в нем наставника и друга.

– Наши дети идеальны, – говорил Костя. – Они свободны от предрассудков!

Ева была чудовищно толстой. И с этим ничего нельзя было поделать! Костя не покупал сладости, но она их где-то находила. Воровала? Или ей давали? Хорошенькая, несмотря на ожирение, приветливая, грамотно изъясняющаяся, Ева могла убедить окружающих в том, что без конфеты или газировки умрет. Диабет – штука серьезная!

Музыка девочку отвлекала. Занявшись ею, она начала пусть медленно, но худеть. Или это из-за Адама? Он был худеньким, хоть и щекастым. И он обожал обниматься. Но Еву было не так легко обхватить. Вот она и озаботилась фигурой. В итоге дети прекрасно друг на друга влияли, и оба родителя были в восторге от этого.

– Мы с тобой отличная пара, – как-то сказал Костя. – Два прекрасных родителя детей с изюминкой, которые дружат между собой, но и нас хорошо принимают. Из нас четверых может выйти идеальная семья.

И не поспоришь!

– Давайте вчетвером съездим на турбазу на пару дней? Я все организую.

Оля не стала возражать. Если не взрослые, то дети развлекутся.

Но оказалось все наоборот. Адаму и Еве за городом не нравилось, да и с погодой не повезло, и они торчали в номере, пялясь в телевизор или играя в телефоне, а Оля и Костя гуляли под мокрым снегом, играли в настольный теннис и бильярд, пили глинтвейн в баре, а после целовались, спрятавшись от всех под лестницей. Они вели себя как подростки, но понимали, что оба готовы к «взрослым» отношениям.

Вернувшись в Москву, Оля и Костя начали их. Первые месяцы их роман был тайной для всех. Но когда влюбленные поняли, что у них все получается, решили поделиться этим с близкими. Начали, естественно, с детей.

– Как неожиданно! – насмешливо проговорила Ева. – А мы и не догадывались об этом…

– То есть вы знали, что у нас с Костей отношения? – удивилась Оля. Она думала, что ребятишки ни о чем не догадываются. Ведь они еще малыши!

– Мы держали за вас кулачки, – расплылся в улыбке Адам. Этой фразе его научила Ева. Она же поняла, что между ее отцом и мамой друга пробежала искра. Девочки такое быстро замечают!

Почти год длились отношения с раздельным проживанием. Съехаться не позволяли жилищные условия, у обоих были маленькие квартиры. Продавать их они не имели права, а сдавать чужим людям, чтобы снять для себя четырехкомнатную, не хотели. Но делать что-то нужно было, и Костя взялся за постройку дома. Участок у него имелся, деньги на материалы занял у банка, а бригаду, если работаешь прорабом, найти не проблема.

– Переедем в новый дом к двенадцатому дню рождения Адама, – заверял Олю любимый. И она ему верила: Костя не бросал слов на ветер.

До знаменательного события оставалось три месяца. Дом уже был возведен, в нем велись внутренние работы, и семья, пусть пока не официальная, стала бывать там. С ночевкой они не оставались, но день проводили на участке, играли на свежем воздухе, жарили шашлыки, дети устраивали концерты для отделочников, Костя мастерил беседку, Оля облагораживала садик. Всем хотелось поскорее переехать, но…

Случилось страшное! Автобус, в котором дети ехали на фестиваль в Ярославль, попал в аварию. Многие в ней пострадали, включая водителя. Переломы, рваные раны, сотрясения… В Евино тело воткнулось больше десяти осколков стекла. И все потому, что она заслонила собой Адама! Девочка хотела уберечь его, но… Убила! Когда автобус перевернулся, Ева погребла под собой друга. Ее тяжелое тело придавило тщедушного Адама, и его голова впечаталась в металлический порожек. Когда подоспела помощь и Еву подняли, мальчик уже не дышал.

– Ты не виновата в смерти Адама, – твердил Костя.

– Не виновата, – эхом повторяла за ним Оля.

– Пьяный водитель, что врезался в вас, – убийца! За это его посадят в тюрьму на долгие годы.

– Но это не вернет Адама, – всхлипывала Ева и накрывалась с головой больничным одеялом.

– Не вернет, – уже за ней повторяла Оля.

Она перестала озвучивать собственные мысли. Почему? Не могла сконцентрироваться на них. Или не хотела? Боялась разбиться о них, как об айсберг? Пусть вяло текут, направляясь в гавань спокойствия, и тогда эмоции будут следовать тем же курсом…

На похороны Адама приехала его бабушка, Олина мать. Она была искренне расстроена и озабочена состоянием своего чада. Проявляла чудеса участия и терпения. На погребении плакала. На поминках пила, как портовый грузчик. Следующим утром умирала с похмелья, не выходила из комнаты, ни с кем не общалась. Потом оказалось, ждала…

Ждала, когда дочь выйдет из анабиоза.

– Мы потеряли Адама, – журчал Костя, гипнотизируя Олю своим спокойным голосом. – Его никто не заменит, но… Мы родим другого ребеночка. Сына тебе и мне, брата Еве. Мы станем семьей несмотря ни на что.

– Не станем, – саму себя удивила Оля.

– Несчастье должно нас сблизить, а не разлучить!

– Должно, да не обязано, – припомнила детское изречение она. – Я не смогу быть с вами после того, как потеряла сына.

– Ты все же винишь в его гибели Еву?

– Нет. Но я не смогу простить ей того, что она жива, а Адам мертв. В глубине души, понимаешь? Значит, нам вместе не быть. Прощай, Костя.

– Ты гонишь меня? – Он взял всю организацию похорон на себя и тоже страдал, плакал, изводил себя, а теперь нуждался в поддержке.

– Да. Уходи.

– Не надо так со мной…

– Прочь! – закричала Оля, и ее мать тут же вынырнула из похмельной дремы.

Когда она выбежала из спальни, дочь ее корчилась на полу.

– Он тебя ударил? – выпалила она.

Оля замотала головой. Это сознание выбралось из потока, чтобы потянуть за собой эмоции и кинуть их на айсберг!

Костя пытался помириться. Он вел себя безупречно, проявлял истинную любовь и понимание. Но Оля при виде его впадала в какой-то транс. Она молча выслушивала его, разворачивалась и уходила. Мать оберегала дочь до тех пор, пока Костя не перестал ей докучать. После этого она засобиралась на Урал. С момента похорон прошло чуть больше месяца.

– Поехали со мной, – предложила она. – Сменишь обстановку, отвлечешься.

– Не хочу.

– У нас такие места красивые есть, я покажу их тебе. – Она мотнула головой. – Или к отцу слетай, ты его столько лет не видела.

– У меня нет загранпаспорта.

– Его сделать не проблема. Сейчас никакой волокиты, все через «Госуслуги», – продолжала настаивать мать. – Отец будет рад тебе, я уверена. Делай паспорт, потом я куплю тебе билеты.

– Не полечу я во Вьетнам.

– А в Дагестан? Полазить по горам? В Сочи, поплескаться в море? Оно холодное сейчас, но ножки помочить тоже здорово… – Видя, что Оля никак не реагирует, мама сдалась: – То есть планируешь всю оставшуюся жизнь дома просидеть?

– Нет, выйду на работу. Устроюсь в парикмахерскую при «Детском мире» и вернусь в дом престарелых.

– Я не об этом.

– Оставь уже меня в покое. Ты свой материнский долг выполнила, поддержала в трудную минуту.

– Хорошо, я оставлю, – поджала губы мать. Ей было обидно слышать эти слова от дочери. В кои веки она повела себя как примерный родитель, но этого не оценили. – Сегодня же улечу домой. Но через полтора месяца приеду. У меня командировка запланирована, остановлюсь не в гостинице, а в собственном доме. Не против, надеюсь?

После ее отъезда Оля, как и говорила, вышла на работу. Думала, что найдет в ней спасение, но нет. Оказалось, работать с людьми, находясь в состоянии депрессии, крайне тяжело. Тем более с детьми и стариками. Они все чувствуют и начинают нервничать. Раньше Оля могла их успокаивать, отвлекать, заинтересовывать, а через прикосновения делиться своим душевным покоем. Но то раньше…

– Я знаю, куда хочу отправиться, – сказала Оля матери через полтора месяца, когда та приехала в Москву по работе.

– Очень интересно.

– В Крым, к бабушке и Алене.

– Не лучшее решение.

– Почему же? Крым – дивное место, бабушка уже старенькая, нуждается в уходе, а у Алены наверняка есть дети, и я могла бы помогать ей с ними. – Оля дивилась самой себе: почему она раньше не подумала о них? – У тебя есть адрес или хотя бы телефон? Не верю я в то, что ты совсем не общалась со своей матерью. Хотя бы иногда звонила, так ведь?

– Иногда звонила, – нехотя ответила та.

– Можно номер?

– Он вот уже полгода не работает.

– Почему? – Но Оля уже сама понимала причину. – Бабушка умерла?

– Умерла, – эхом повторила родительница.

– И ты ничего мне не сказала?

– Я думала, ты о ней забыла.

– С чего бы?

– С того, что, как родился Адам, для тебя все остальные люди перестали существовать. Ты мне не звонила сама, но это ладно, я была против рождения нездорового ребенка, и ты меня за это не простила, но отец…

– Он тоже советовал сделать аборт.

– Все тебе это советовали. Но с Петром ты не развелась. Ты и сейчас жила бы с ним, не брось он вас с Адамом. Нас же, своих родителей, ты отстранила. А ведь с отцом была очень близка, не как со мной. – Оля хотела перебить, но мама не дала ей и рта раскрыть. Шикнула и ладонью воздух рубанула – заткнула. – О бабушке ты за последние десять лет ни разу не спросила. А могла бы, ведь, по твоему мнению, она жила в Крыму, куда вы с Адамом дважды ездили в санаторий. Не нужна она тебе была… Повторюсь, никто не нужен!

– Ты лишила меня возможности с ней общаться.

– Естественно, виновата я, – с сарказмом проговорила мать. – Кто же еще? Никому не угодила! Плохая дочь, сестра, жена, мать, бабушка…

– Я этого не говорила, – запротестовала Оля.

– Ты красноречиво молчишь, доченька. Может, поэтому я живу за Уральскими горами, а не в столице, куда стремятся ученые всего мира? – Лицо матери оставалось спокойным, голос ровным, поэтому Оле трудно было понять, насколько глубока ее обида. Эта женщина привыкла держать свои чувства в узде и прятать их за грубостью или сарказмом. – Анна Никифоровна скончалась в ноябре прошлого года. Сейчас конец мая. Вот-вот будет полгода с момента смерти, и это значит, ты сможешь вступить в права наследства.

– Я?

– Именно. Бабушка оставила тебе свой дом. Все бумаги там. – Она указала на ящик под отделением для посуды. – А также ключи. Не знаю, сколько дом стоит, но предположу, несколько миллионов. Три-четыре?

– Так много?

– Отличное место, много земли, улица газифицированная, а само строение не только добротное, но и в некотором роде историческое. Его построили в начале прошлого века по заказу купца Егорова. В Ольгино сейчас заезжают туристы, и дом можно превратить в ресторан или лавку. Продай его и отправься в тот же Крым. Попутешествуй, поживи в разных городах. Тебе нельзя тут оставаться. Все в квартире, в доме, во дворе напоминает об Адаме. Как и твоя работа (поэтому она и стала ненавистной). И избавься уже от вещей сына! Отдай их в детский дом, а что негодно – сожги.

Она хотела закончить на этом разговор, но Оля остановила маму. Буквально схватила за руку, когда та собралась уходить.

– Почему бабушка оставила дом именно мне?

– Она тебя любила. Не так сильно, как Аленку, но больше, чем меня.

– Вот именно! Для нее твоя сестра была центром Вселенной. Но дом мне, а не ей?

– Алена погибла давным-давно.

– Что с ней случилось?

– Несчастный случай, – туманно ответила мама. – Но я от тебя это скрыла, потому что не хотела травмировать. Ты и так переживала из-за нас с отцом, травли в школе, своих фурункулов…

Из-за них ее и травили. Или, как сейчас говорят, буллили. Дети жестоки, а те, что появились на свет в девяностых, были беспощадны. Завуч школы называл их порождениями хаоса. И боялся учеников, считая их непредсказуемыми. На детей его поколения всегда можно было найти управу: пионерская организация влияла, роно, детская комната милиции. Эти же не имели авторитетов, не считая криминальных, и творили что хотели. Оля поняла, как он был прав, когда родила своего особенного сына. С ним запросто играли обычные дети, доброжелательно общались, старались помочь.

– Времена всегда одни, – не соглашалась с ней мать. – Проявишь слабость – тебя сожрут.

– Но это не так, я же вижу, как сейчас дети общаются между собой…

– Вот именно, видишь. Потому что следишь за ними. И матери других ребят следят. Вы их контролируете чуть ли не двадцать четыре часа. Но когда ваши идеальные дочки и сыночки останутся без надзора, превратятся в волков и овец.

Оля была овцой в детстве. Не самой паршивой и загнанной, но дрожащей. Вполне бойкая, симпатичная, умненькая Оля один раз спасовала, не смогла дать сдачи и на несколько лет стала для одноклассников Пупырой. Так ее обозвала бывшая подружка. Поругались из-за ерунды, но не смогли помириться, и та отомстила: указала всем на недостаток Оли. То был фурункул на животе, большой, сизый, который она прятала под одеждой. Но экс-подружка, зная, что тот есть, задрала на физкультуре ее футболку и заорала: «Смотрите, какой мерзкий пупырь!» Оля заплакала и убежала, вместо того чтобы обозвать, послать, двинуть. Отец, когда она рассказала об этом, пожалел, успокоил. А мать отругала.

– Нельзя давать себя в обиду, – говорила она. – Заклюют!

– Как мне нужно было поступить? – лепетала Оля.

– Харкнуть в нее, например!

– И это говорит интеллигентная женщина, – поражался папа. – Кандидат наук. Не слушай мать, Оленька, ты не гопница, чтобы так себя вести.

– Если бы я спускала одноклассникам, однокурсникам и коллегам обиды, не стала бы кандидатом наук. А на звание интеллигентной женщины я не претендую.

Как был не прав папа, стало ясно уже на следующий день. Олю стали называть Пупырой. Ей в тетрадке рисовали жаб. Как-то мальчишки оплевали ее из трубочек, и она покрылась вдобавок прыщами из пластилина. Оля об этом родителям не рассказывала. Какой смысл? Отец снова пожалеет, а мать заставит поколотить заклятую подружку.

Буллинг прекратился через три года. Появилось много новеньких, и одноклассники переключились на некоторых из них. Кто-то дал отпор, а у двоих появились обидные клички. Не желая участвовать в травле, как и заступаться за бедолаг, Оля попросила перевести ее в другую школу. Так как та была с математическим уклоном, мать согласилась.

И вот годы спустя она вспомнила о тех временах, когда Оля была Пупырой. Оказывается, она все подмечала, просто не вмешивалась. Хотела, чтоб дочь сама справилась с проблемами, а помогала тем, что ограждала от новых переживаний.

– Перестань жить прошлым, – посоветовала она. – Из твоей жизни многие ушли. Нет бабушки, тетки, сына… Но ты все еще у себя есть!

– Думаешь?

– Надеюсь. Но нужно искать. Под толстым слоем негатива из боли, разочарований, обид и страхов скрывается твоя истинная натура. Доберись до нее, прошу.

Слова матери запали Оле в душу. Она размышляла над ними неделю. Ровно столько времени ей понадобилось на то, чтобы избавиться от вещей Адама. Хорошие она отдала, негодные… Нет, не сожгла, к чему эти ритуалы? Просто выкинула на помойку. Потом подсчитала деньги. Оказалось, ей одной очень мало надо и того, что она заработала за полтора месяца, ей хватит на полгода. Но не в Москве…

Тогда-то Оля и собралась в Ольгино!

Там у нее дом, сад, баня. Там шикарная природа, есть водоемы, где можно купаться. Там тихо, спокойно, но это не глушь. Там столько знакомого и столько же незнакомого. Там она когда-то чувствовала себя абсолютно счастливой.

– Лучшее место для человека, который хочет вернуть себя настоящую, – решила Оля и, собрав пожитки, отправилась в гараж отца, чтобы взять его машину. Даже дорога в Ольгино ее будоражила.

Глава 2

Он сидел возле окна и смотрел на детей, играющих в баскетбол.

– Бездари, – покачал головой майор Зорин, когда защитник одной из команд пропустил наугад брошенный мяч.

Чтобы больше не отвлекаться на них, он опустил жалюзи. В его детстве не было нормальных площадок, но все пацаны умели играть и в футбол, и в волейбол, и в хоккей, гоняя на коньках по замерзшему озеру, а современные дети только в компьютерных баталиях рекорды бьют. Зорин знал, о чем говорил, у него рос сын, который в свои десять не умел попадать по мячу, зато в игре «ФИФА» выходил на поле за Роналду.

– Товарищ майор, разрешите? – услышал он голос за спиной и обернулся.

В дверях стоял старший лейтенант Хасанов. Молоденький, хорошенький, всегда опрятный, уважительный, бабушки его обожали и горевали, когда парень перевелся из участковых в опера. Некоторые из них навещали Хасанова на новом месте службы, носили ему пирожки и малиновое варенье.

– Заходи, Рустам.

Старлей переступил через порог и аккуратно закрыл за собой дверь. Зорину он нравился. Не так сильно, как бабушкам, но с ними мало кто сравнится. Обычно майор шпынял неопытных оперативников, а к этому относился терпимо. Парень старается, во все вникает, проявляет чудеса дисциплины, уважительно относится к начальнику. А еще щедро делится с коллегами пирожками да вареньем и не поддается на провокации замужней, но крайне вольной дознавательницы Сидоровой. Не гнилой парень, с принципами. А опыт – это дело наживное.

– Товарищ майор, вы ведь местный? – спросил Рустам, присев на стул, но лишь после того, как на него указал Зорин. Не сделай он этого, так бы и стоял столбом.

– Да, я родился и вырос в Ольгино. А что?

– Сегодня ко мне гражданка Митрошина приходила.

– С самсой? – Михаил припомнил, что эта старушка всегда баловала Хасанова национальной выпечкой, решив почему-то, что он узбек. Самса у нее выходила потрясающе вкусной, вот только добавляла она в начинку не только говядину, но и свинину, и Рустам не мог ее есть.

– Нет, она по делу. – И добавил через секундную паузу: – Но варенье принесла из черники. Говорит, оно полезное для глаз. – И поправил очки на носу. – Так вот, гражданка Митрошина явилась, чтобы сообщить о том, что маньяк вернулся.

– Какой? Джек-потрошитель или Чикатило? – не понял Зорин. Решил, что старушка пересмотрела криминальных сериалов.

– Гамлет.

Сердце Михаила бухнуло так сильно, что задрожали все поджилки. Но он смог сохранить невозмутимый вид и ровным голосом проговорить:

– Я знаю только литературного персонажа с таким именем.

– Разве в Ольгино в начале нулевых не орудовал серийный убийца по кличке Гамлет? Баба Маня… – Он смутился и поспешил исправиться: – То есть гражданка Митрошина Мария Павловна не просто рассказала мне о нем, она старую газету принесла. В ней большая статья о Гамлете. Есть и фотографии одной из жертв.

– Газета при тебе?

– Мария Павловна не отдала мне ее, но позволила сделать копию. – Рустам достал из папки (он всегда носил ее при себе для солидности) два листа формата А4, протянул их майору. – Имена и фамилии тут изменены, но факты, если верить гражданке Митрошиной…

– Да называй ты уже ее бабой Маней, – резко бросил Зорин. Его разозлил не старлей, а статья. – И что она говорит о фактах?

– Уверяет, что они правдивые.

– Брешет. – Зорин смог взять себя в руки и вновь заговорить спокойно: – Эта история выдумана журналисткой местной газеты по фамилии Воеводина. Дамочка хотела сделать сенсацию, чтобы ее заметили и пригласили в какое-то крупное областное издание.

Он вспомнил Воеводину, очкастую дылду с белесыми бровями, постоянно взмывающими над старомодной оправой и делающими ее еще менее привлекательной. Естественно, она была старой девой, но жила не с матерью и сестрой, а отдельно, так как даже ближайшие родственники не хотели ее терпеть. Они забрали к себе деда, а в его квартиру вселили Воеводину. Кажется, ее звали Елизаветой.

– То есть вы, товарищ майор, хотите сказать, что осенью 2001 года в Ольгино не погибали девушки? Их не душили? Не проводили над ними ритуала? Тогда как объяснить этот снимок? – На нем была изображена мертвая девушка. Ее мокрые волосы были длинными, и в них застряли лилии. – Он сфальсифицирован журналисткой?

– Если ты не будешь меня перебивать, я тебе все подробно расскажу, – наставительно проговорил Зорин, листы перевернул белой стороной вверх. Чтоб фотография не мозолила глаза. – В октябре 2001 года была задушена девушка, которую Воеводина в статье нарекла Галей. Ее утром обнаружила мать. Октябрь стоял тогда не просто теплый – жаркий. Окна в домах не закрывали. А цветы в огороде собирали охапками и ставили их не в вазы, а в ведра. Мертвая Галя лежала на полу. Нагая. Ее волосы были распущены, намочены и украшены астрами и пионами. До этого они стояли в ведре. – Зорин внимательно посмотрел на старлея. – Понимаешь, почему я на этом акцентирую внимание?

– Не очень, – честно признался тот.

– Убийца мог, убегая, перевернуть ведро, вода из него вылилась, цветы выпали, и все это попало на Галю. То есть не было никакого ритуала. Девушку просто задушил некто, забравшийся в дом через окно.

– Или ее парень? Он был у Гали в ту ночь, занимался с ней сексом… Жестким сексом, как говорил он, когда оправдывал царапины и укусы на своем теле… И переборщил? Придушивание некоторых возбуждает. – Проговорив последнюю фразу, он покраснел.

– Это Галя кусалась и царапалась. А парень ее был ласковым, обожающим свою невесту. Он никогда бы не причинил ей боли.

– И все же его обвинили в убийстве.

– Больше некого было. Подозреваемых, кроме него, никого, а убийство на кого-то вешать надо. Менты парня пытались уговорить написать признательные показания, обещая мягкую статью. Но он категорически отказывался от 109-й. Не желал признавать свою вину. Клялся, что, когда уходил от невесты, она была жива, здорова и счастлива. Тогда его принялись ломать. Били так, что мочился кровью. Тогда на его защиту поднялись люди. Никто в Ольгино не верил в то, что жених Гали – убийца. Начались митинги, один из которых закончился беспорядками. Вмешался губернатор, и парня выпустили до суда…

– И вскоре произошло еще одно убийство!

– Точнее, был найден очередной труп. На берегу затона рыбаки обнаружили мертвую девушку. Голую, со следами удушения…

– Журналистка дала ей имя Валентина и разместила ее посмертное фото. – Рустам потянулся к распечатке статьи, но Михаил отодвинул ее. – На нем она похожа на Офелию, возлюбленную Гамлета. Именно такой ее рисуют: бледной, длинноволосой, с цветами в волосах. И она утонула, покончив с собой.

– Как и Валентина. Следствие не смогло доказать насильственную смерть. Девушку накануне изнасиловали толпой (в те времена такое случалось нередко), и она не смогла с этим смириться, поэтому решила покончить с собой. Как я уже говорил, погода в том октябре стояла жаркая, зайти в воду было несложно. И Валентина дала воде себя забрать.

– А как же следы удушения на шее?

– В ранках нашли волокна сетей. Валентина запуталась в них, скорее всего посмертно. Ее прибило к берегу, где бултыхались кувшинки и лилии. Поэтому, когда ее обнаружили, девушка была похожа на Офелию…

– Поэтому маньяка и прозвали Гамлетом?

– С подачи Воеводиной. Она попыталась раздуть скандальную историю, но в нее поверили лишь единицы. Баба Маня твоя, к примеру. Или бывший участковый затонной части города по фамилии Ермак. К нему рыбаки прибежали, когда утопленницу нашли. Он же разрешил Воеводиной фото сделать. Все потому, что маньяками бредил. В свое время жил в Магнитогорске. Работал опером. Ловил серийника по кличке Лифтер. Знаешь о таком?

– Конечно. Мы его случай изучали в институте.

– А Ермак лично его чуть не задержал… Но не задержал! И немного крышей поехал после этого. Опером уже работать не мог, но с обязанностями участкового справлялся. А чтобы Лифтер ему не мерещился больше, Ермак переехал в другой регион к своей престарелой бабке. До сих пор живет в Ольгино, но сейчас на пенсии.

– О Ермаке баба Маня не упоминала. И на мой вопрос о том, что стало с женихом Галины, ответила сухо – умер. Так торопилась главную новость выдать, что несущественные детали опустила. А мне как раз хотелось бы узнать, от чего умер обвиняемый в убийстве невесты парень.

– Он покончил с собой. Повесился, когда узнал еще об одном трупе. Побоялся, что его еще в одном убийстве обвинят. Алиби у него не было, он один на рыбалку уехал в ту ночь, как раз на затон. Перед тем как в петлю полезть, написал прощальную записку. В ней поклялся, что не убивал Галину. Он любил ее безмерно и собирался сделать предложение. Но это не все, девушка была беременной, и, задушив ее, он лишил бы жизни и своего ребенка.

– Смерть Галины все же повесили на жениха?

– Не смогли. Дело осталось «глухим».

– Выходит, парень поторопился с самоубийством. Мог бы остаться на свободе… – Глаза Рустама стали грустными, как у теленка. – Или он не мыслил жизни без Галины? Поддался не панике, а горю и ушел вслед за ней…

Зорин отвернулся, чтобы незаметно проглотить ком в горле. Сделав это, он кашлянул и умудрился выдать следующую фразу ровным тоном:

– Воеводину из газеты поперли после того скандала, который она попыталась раздуть. Глава администрации лично распорядился ее уволить. О Гамлете быстро все забыли…

– Не все, получается. Баба Маня уверяет, что он вернулся.

– Он ей лично об этом сообщил? – с сарказмом проговорил Зорин.

– Не ей и не лично. А некой Альке Бобровой это послание передала покойная Галина.

– Божечки, – простонал Михаил. – Опять эта полоумная воду мутит…

– Вы о Бобровой?

– О ней самой. Женщина, мягко сказать, чудаковатая. Она гаданиями промышляла когда-то, убеждала всех в том, что у нее есть дар. Чем дальше, тем хуже: начала спиритические сеансы проводить.

– Баба Маня верит в ее дар. Но ходит к Альке, чтобы помогать ей счета оплачивать, заявки подавать в ЖКО или собес. Надеется, что та жилплощадь свою на нее перепишет. Все равно оставлять некому, а у бабы Мани трое внуков.

– Ближе к сути, Рустам.

– Пришла баба Маня к Бобровой сегодня утром, а та сама не своя. Бубнит что-то, крестится. Баба Маня давай расспрашивать.

– И Алевтина рассказала о сеансе?

– В деталях. Но еще и рисунок показала. Страшный. Сейчас. – Старлей достал телефон, открыл один из снимков. – Качество ужасное, но так уж баба Маня сфотографировала на свой мобильник, а он допотопный.

Михаил принялся рассматривать рисунок, сделанный карандашами на выцветших обоях. Грубо, схематично. На нем изображена женщина с худым лицом и длинными волосами. Они иссиня-черные, распущенные. Лицо бледно-голубое. Неясно, при помощи карандаша такой цвет был создан или дело в обоях. Веки сомкнуты, рот приоткрыт. Женщина на первый взгляд спит.

– Что в рисунке страшного?

– На нем же покойница, – тихо выдохнул Рустам. – От рисунка так и веет могильным холодком…

– Какой ты впечатлительный!

– Еще надпись есть. На втором снимке. Она не поместилась в кадр. – И продемонстрировал ее: – «Я вернулся!» – Печатные буквы, написанные красным.

– Это художества Алевтины, так?

– Но ее рукой будто кто-то невидимый управлял. Говорит, Галина. Только она по-другому называла, а именно Фря. – Старлей почесал переносицу. – Разве есть такое имя – Фря?

– Это прозвище. Фря означает «зазнайка, воображала». В наших краях до недавнего времени это слово употребляли.

– Она умела рисовать? Хотя откуда вам знать… – Но он знал! – В общем, перепугалась гражданка Боброва так, что попросила бабу Маню сходить в милицию (для старушек мы все еще милиционеры), предупредить.

– И та к тебе, а не к участковому? Ладно, позвоню я ему, скажу, чтоб зашел.

– Может, лучше я съезжу к ней? Вдруг старушка что-то подозрительное видела, но забыла, а подсознание это выдало таким вот странным способом? – И снова глянул на фото портрета, после чего передернулся. – Или к ней забрался кто-то, чтобы рисунок оставить, а женщина решила, будто это она сделала под воздействием высших сил?

– Боброва – городская сумасшедшая, товарищ старший лейтенант. Мы не можем тратить на подобных граждан время. У нас с тобой другие задачи. – Зорин сделал строгое лицо. – Иди занимайся цыганским делом. Убийца братьев Радо на свободе гуляет, а мы будем призраков ловить?

Старлей спорить не стал. Тут же покинул кабинет начальника. А Зорин открыл ящик стола и достал из него пузырек с гомеопатическими горошинами. Принимал их по пять штук для успокоения нервов. Вроде бы травка, а помогает неплохо. Разве что в сон клонит, если дозу превысишь.

Не успел Михаил рассосать горошины, как зазвонил его сотовый.

– Слушаю.

– Пап, это я, – услышал он знакомый голос.

– Почему не со своего звонишь? – Вместо надписи «Чадо» на экране высветились цифры.

– Потерял, – вздохнул сын.

– Третий за год?

– Я не виноват в том, что вы мне дешевые телефоны дарите, которые не отследить.

– Причину со следствием не путай. Берег бы вещи, получал бы дорогие. – Миша почувствовал горечь во рту – это горошины растворились – и встал, чтобы достать из холодильника воду. – А в остальном как твои дела?

– Да так, – протянул сын. – Как я без телефона? Может, подаришь мне его заранее?

– За два месяца до дня рождения?

– А что делать? – И загундел: – Не могу же я без связи остаться…

– У матери старый возьми. Она же каждый год меняет модели, а надоевшие складирует. – Ребенок замялся. – Или ты хочешь скрыть от нее факт потери?

– Ага, – обрадовался отцовской догадливости сын. – Я куплю такую же модель, какая была. Чехол на нее надену с Роналду. А номер восстановлю. Ну или скажу, что на другого оператора решил перейти.

– Не лучше ли во всем маме признаться, а на день рождения получить от меня хороший подарок? Сейчас я не смогу тебе перечислить больше четырех тысяч.

Сын задумался, но ненадолго:

– Ладно, я что-нибудь придумаю. Но ты не забудь о своем обещании, хорошо?

– Разве ты дашь? – хмыкнул Михаил. – Мама в порядке? Я звонил на днях, а она трубку не взяла и не перезвонила.

– Не в настроении она последнее время, – доложил сын. – Сердится на всех по пустякам. Поэтому я не хотел нарываться на скандал.

– У нее проблемы?

– Вроде нет.

«Значит, есть, но личного характера, – сделал вывод Зорин. – О таких с сыном не поговоришь!»

– Пап, а ты летом приедешь? – переключился сын.

– Обязательно.

– На мой день рождения?

– После него. Я это и хотел с мамой твоей обсудить. Скажи ей, пусть позвонит, когда будет в настроении.

– Сегодня точно не будет, – жалобно протянул сын и, бросив «пока», отключился.

Он развелся четыре года назад. Брак, казавшийся ему крепким и надежным, рухнул так быстро, что Зорин не сразу осознал это. Он до последнего был уверен в том, что жена Карина не всерьез. Она хочет его припугнуть, заставить Мишу принять ее условия, и, как только он это сделает, она заберет заявление. Но он уволился с работы, которая отнимала почти все его время, а Карина не вернулась (она забрала ребенка и ушла к родителям) и на суде четко дала понять – она не передумает. Поскольку Зорин не возражал против того, чтобы сын остался с матерью, а делить имущество не собирался, их тут же развели.

– Я не понимаю, – беспомощно пробормотал Михаил, переводя взгляд со свидетельства о расторжении брака на экс-супругу. Женщину, с которой еще два месяца назад отмечал Новый год на даче ее брата, обменивался подарками и ласками. – Ты постоянно твердила, что я не уделяю время семье, но вот я уволился, а ты все равно… Ушла!

– Место работы – не важно. Найдя другое, ты останешься прежним.

– Не понимаю тебя.

– Не удивительно, – вздохнула она. – Ты слушаешь, но не слышишь. Я говорила, что нам тебя не хватает. Твоего внимания, заботы, любви. Ты, даже если не работал, был не с нами. Но от этого тебе становилось некомфортно, и ты взваливал на себя все больше обязанностей в фирме. Это хорошее оправдание – занятость…

– Если я был не с вами, то где?

– С другой своей семьей.

– Ты чего несешь, Карина? Я никогда тебе не изменял…

– В этом я не сомневаюсь. Ты жену эмоционально не вывозил, куда тебе еще и любовница? – Она говорила устало, но зло. – Я говорю о твоей родной семье. Той, в которой ты вырос!

– Об ольгинской? – переспросил он. С малой родины Миша уехал в восемнадцать, когда был призван в ряды российской армии, и уже пятнадцать лет жил в Татарстане, где служил. Там же он учился, женился, трудоустроился. – Но от моей семьи остались только дед да крестная… – Родители умерли, как и старший брат, а младшая сестра пропала без вести так давно, что нет сомнений в том, что и ее нет в живых. – Тебе не нравится, что я иногда навещаю стариков? Тогда это странно…

– Навещаешь иногда, тут не поспоришь. Пару раз в год. Да и зачем чаще, если ты постоянно с ними на связи? Ты живешь проблемами деда и тетки-крестной. Чуть что, подрываешься! Землю роешь, чтобы их решить. А там ничего глобального, простые бытовые трудности.

– У деда был инсульт в прошлом году, – напомнил Зорин. – И если бы я не нашел специалиста, он остался бы лежачим.

– Да, ты замечательный внук, заботливый. И крестник не хуже. А зять? Когда моя мама оказалась в больнице, ты ее ни разу не навестил. Брату с постройкой дачи не помог, зато ездишь туда с радостью. Нравится тебе поселок, в котором она находится, Ольгино напоминает! – Она стала говорить громче, и Миша шикнул на нее. Это только распалило Карину. – Ты вроде и уехал оттуда, но как будто остался. Кто-то умный сказал: «Уходя, уходи целиком!» Так вот, у тебя не получилось… Уехать целиком!

– Тебе не понять, ты как родилась в Казани, так тут и живешь.

– Вот и оставался бы в своем треклятом Ольгино, если так его обожаешь.

– Я хотел вернуться, когда получил диплом, но полюбил тебя и остался.

– Когда-то я в это верила…

В ее глазах появились слезы. Но и они были злыми. Зорин вдруг понял, что жена накопила такое количество обид, что уже ничего не поделаешь. Она как старьевщик, что тащит в дом всякий хлам с помойки, сроднилась с ними и не сможет от них избавиться…

– Ты считал себя хорошим семьянином, не так ли? – продолжала Карина. Ее прорвало. Обиды, как коробки с хламом в доме старьевщика, стали обрушиваться, погребая под собой и виновника бед, и ее саму. – Непьющий, верный, работящий! Ты не только руку на меня не поднял, но и даже не накричал ни разу.

– А ты ждала скандалов? Ругани и побоев?

– Опять ты передергиваешь. Я ждала… НЕРАВНОДУШИЯ! Как минимум… – Миша попытался ее приобнять, чтобы успокоить, но где там! – Ты всегда был уставший и отрешенный. Все делал без энтузиазма, только чтоб от тебя отстали. На семейных застольях ты обычно молчал, а оживал, только когда вспоминал истории из ольгинского прошлого. Ты рассказывал о ваших приключениях с братом, о том, как сестра дралась с гусями, как твой отец учил петухов биться, а мама рубила им головы, потому что толку от них не было.

– Разве это не интересные истории?

– Нет, если слушаешь их по двадцать раз! Всем хотелось других, про нашу семью. У тебя сын растет, а ты не помнишь ни его первых шагов, ни стишков, что он сочинял, ни ракеты из коробок и старого пылесоса, на которой он собирался улететь на Луну… – Она начала задыхаться от возмущения, но, прокашлявшись, продолжила: – Зато как сестра с гусями дралась, ты помнишь!

– Я не могу и не хочу забывать свое детство, – сумрачно возразил Миша. Он стал уставать от обвинений. – Как и ушедших родственников. Они по-прежнему для меня много значат.

– Когда мой день рождения? – неожиданно спокойно спросила бывшая жена.

– В апреле.

– Число?

– Шестое, – через секундную паузу ответил он.

– Одиннадцатое. Если бы тебе не напоминали мои родственники, ты бы меня не поздравлял. Но день рождения брата, который умер, когда ты был подростком, не пропустил ни разу.

– Он был главным человеком в моей жизни.

– Был? Это прошедшее время! Он до сих пор главный. Ты живешь так, будто заблудился во времени и в пространстве… Ты потеряшка, Зорин!

– Слишком мудрено говоришь.

– Хорошо, давай по-простому: возвращайся в Ольгино. К родне, живой и мертвой. И найди себе милую, нетребовательную селянку. Ту, которая будет рада уже тому, что ты не пьешь и работаешь…

Зорин слушал ее и ловил себя на странном чувстве. Не сразу понял – каком. Это не обида, не разочарование, не сожаление… Недоверие, возможно? Карина так много говорила, так сильно волновалась, так агрессивно нападала… Как будто защищалась!

– У тебя кто-то появился? – догадался Зорин.

Она могла бы не отвечать, он понял все по изменившемуся взгляду. Еще минуту назад он прожигал его насквозь, а тут потух. Глаза бывшей жены забегали, пришлось их прятать под темными очками…

– И кто это? Григорий, сосед по даче брата? Он всегда демонстрировал свое восхищение тобой. И у него отличный дом…

– Это не Григорий.

– Тогда кто?

– Какая разница? – устало проговорила она. – Я развожусь с тобой не из-за другого мужика.

– А из-за того, что я потеряшка? Жаль, нет в заявлении о разводе такой причины, указала бы ее, и я все понял.

«Вот и обида пришла, – поймал себя на сильной эмоции Михаил. – Скоро остальной негатив подтянется!»

– Я не изменяла тебе, Зорин, – сказала Карина. – Ждала развода. Год назад в Казань из Стамбула, где он работал, вернулся сын маминой подруги. Между нами сразу возникла симпатия, но я не подпускала Ильяса близко. И он, уважая мои принципы, согласился на приятельские отношения. А я, чтобы не поддаться искушению, взялась оживлять свою семейную жизнь.

– Записавшись на стрип-пластику? – припомнил Зорин.

Карина говорила, что занимается ради поддержания формы, но пару раз перед мужем станцевала. Он не оценил, хотя постарался выразить восторг. Но только в первый раз. Во второй был таким уставшим, что под расслабляющую музыку просто уснул.

– Остального ты не замечал? Не удивлена. И мои просьбы о консультации у семейного психолога высмеивал. А я хотела сохранить наш брак. В моем роду никто не разводился, и я не хотела… Но пришлось.

– Надеюсь, у тебя все получится с Ильясом, а у него – с нашим сыном.

– Я тоже.

Он развернулся, чтобы уйти, но Карина остановила, взяв за локоть. Мише стало неприятно ее прикосновение, и он высвободился.

– Думаю, тебе нужно вернуться к истокам, – сказала она, повторив уже озвученную мысль: – Снова поселиться в Ольгино, рядом с родными, живыми и мертвыми. Там твое место… Там ты сам!

…И он вернулся в Ольгино, к своей семье, из которой в живых остались только двое…

Когда-то семья была большой и очень дружной. Занимала дом, разделенный на два. В одной половине жили дед, бабушка и тетка, оставшаяся старой девой. В другой – их дочка (сестра) с мужем и тремя детьми. Чтобы не выходить на улицу, не пересекать дворы, не стучаться во входные двери, которые пусть редко, но все же запирались, дед сломал не несущую стену и объединил дом. Получилось не два трехкомнатных, а один пятикомнатный с просторным залом. При этом в нем оставалось два туалета, две летние кухни, два крыльца с качелями, две кладовки, два подпола, две мансарды…

Но это тогда, когда семья была большой и дружной. Все изменилось спустя годы, и теперь стена вернулась на прежнее место, а в той половине, где рос Миша, живут чужие люди. Ее не продали, но сдали… А не продали потому, что все еще ждали возвращения самой младшенькой из семьи Зориных – Катюшки. Если она вдруг отыщется, девушке будет куда вернуться. «И хорошо, если она будет не одна, – твердила тетка Кира, вырастившая племянницу. – Как я мечтаю о том, что Катюшка нарожает деток и когда-нибудь сбежит с ними от поганого Варлаама!»

Так звали основателя секты, к которой прибились Мишина сестра и ее подруга, тоже девушка с непростой судьбой. Обеих Варлаам сделал своими женами. Духовными, как он говорил, но все знали, что без плотского в секте не обходится. Все жены гуру были или уже с детишками, или в положении. Но и обычные сектантки нет-нет да и рожали отпрысков, похожих на Варлаама.

Кате и ее подруге было всего по пятнадцать, когда они попали под влияние Варлаама. Естественно, родственники приняли меры и написали несколько заявлений в различные государственные органы, включая прокуратуру. Варлаам с паствой тут же сбежал из Ольгино. Брошенные им духовные жены неутешно горевали неделю, потом вроде бы успокоились, но от родных отгородились. Все время проводили вместе, а спустя месяц пропали из Ольгино. Обе оставили записки: «Не ищите нас, не мешайте нашему счастью! Варлаам – наш муж, и мы должны быть рядом с ним!»

Девушек, естественно, объявили в розыск, но он результатов не дал. Варлаам тоже как в воду канул. Скорее всего, разогнал свою секту, побросал жен и детей, а на деньги, что насобирал с прихожан, махнул куда-нибудь за границу.

С тех пор прошло пятнадцать лет. Катюша так и числилась пропавшей без вести, но тетка все ждала ее… Ее и ее детишек от Варлаама или любого другого мужчины, с которыми мечтала понянчиться на старости лет.

– Проклятие на нашем роде, – мрачно изрекала Мишина крестная, когда они собирались на кладбище возле могил родственников.

– Дура, – беззлобно бросал ей дед, – хоть и образованная. – Та училась заочно, а работала в детской библиотеке, поэтому, наверное, замуж и не вышла – не за кого было.

И замолкал, чтобы не озвучить своих мыслей. Но Миша знал, о чем дед думает. Во всех несчастьях тот винил второго своего внука. Если бы он не наложил на себя рук, все пошло бы по-другому… И дело не в проклятии, которое настигло род самоубийцы, просто все пошло наперекосяк после гибели Димки. Пришедшее в дом горе начало его разрушать.

Сначала запил отец. Он всегда любил опрокинуть рюмочку-другую в выходной, пивка с друзьями выпить после работы, но меру знал. До поры…

За два года батя скатился до алкаша, перебивающегося случайными заработками и спускающего их на суррогат. Он заливал горе. Димка – первенец, любимец, надежда и опора – так рано и бесславно ушел! Вздернулся, потому что не смог справиться с трудностями. Оказался слабаком… Позором семьи!

Как мать кричала на него, когда слышала это, как плакала… Мишка кидался на отца с кулаками, Катька, скуля, как щенок, которого пнули, забивалась в угол. Тут вмешивались старшие: бабушка и тетка кидались к маме и сестре, дед – к зятю и внуку, чтобы разнять их.

Отец погиб, упав в канализационный люк. Естественно, был пьян, когда провалился.

Появилась вторая могила на кладбище, а вскоре и третья. Ушла в мир иной бабушка. Мирно, без страданий, скоропостижно – оторвался тромб. Потом заболела мама. На нервной почве развился сахарный диабет, но она взяла его под контроль. Строгая диета, прием лекарств, отказ от сигарет (а именно они ее успокаивали), переход на легкую работу. Мама делала все, чтобы продлить себе жизнь.

– Мне сначала сына в армию проводить надо, потом дочку замуж выдать, – говорила она. – Только потом помирать можно…

Но успела она только одно. Мишке такие проводы в армию устроила, что у некоторых свадьбы скромнее были. В большом зале накрыли стол, составленный из трех разложенных, и он ломился от домашних настоек и заготовок. Чтобы за ним смогли усесться все гости, на табуретки настелили досок, а те накрыли одеялами. Дед расчехлил баян, сестренка подготовила сборник танцевальной музыки. Обе входные двери распахнули, как и калитки. Заходи, народ, празднуй!

Мама как будто чувствовала, что дочку замуж уже не выдаст. Она умерла через год. И Миша не смог попасть на ее похороны! До дембеля оставались считаные дни, его не отпускали до приказа. Зорин хотел сбежать. Спасибо друзьям-сослуживцам, не позволили. Когда уговоры не помогли, они заперли друга. Благодаря им Зорин не наделал глупостей, но горевал о том, что не проводил маму в последний путь.

Он вернулся в Ольгино с намерением остаться в родном городке. Но через пару месяцев понял, что ловить там нечего. А друзья из Татарстана, те самые, что не позволили совершить глупость, отлично устроились. Дядя одного из них владел крупным охранным предприятием в Казани и дал работу парням. Контора им и квартиру предоставила, и в ней была одна свободная кровать для Мишани. Как и вакансия в ЧОПе.

Зорин решил присоединиться к товарищам. С одобрения семьи. Дед особенно настаивал на отъезде внука. Он считал, что Ольгино погубит его.

– Беги, малой, из этой дыры, – кряхтел он. Сильный, несгибаемый старик по имени Иван, по прозвищу Свая, работая на строительстве мясокомбината, заработал астму. Поэтому говорил сипло, часто кашлял и даже в сорок звучал как древний старец. – Не дай бог вляпаешься в неприятности или сопьешься. – Естественно, он вспоминал Мишкиного брата и отца, произнося эти слова. – Но даже если нет, погрязнешь в нашей серой жиже…

– Провинциальной беспросветности, – переводила на свой, ученый язык крестная. – Засосет она тебя, как и меня, и не выберешься.

И Мишаня послушался. Он переехал в Казань, к товарищам. Родных навещал при любой возможности. Но до тех пор, пока не устроился в милицию-полицию. Охранником Зорину не понравилось работать. Вполне денежно, не тяжело, коллектив отличный, есть возможность подмениться или подработать, но… Он чувствовал, что погрязает в серой жизни! Друзья его не понимали. Все же хорошо! Им по девятнадцать-двадцать, вся жизнь впереди, так почему бы сейчас не расслабиться?

– Нас засосет, – возражал им он. Это происходило, когда ребята собирались на кухне своей квартиры. Выпивали что-то не самое дешевое, закусывали горячей пиццей из доставки. – И уже года через два-три нам не захочется что-то менять!

– Об этом я подумаю завтра, – хохотал Марат, племянник их благодетеля. – А сейчас я собираюсь обзвонить своих знакомых девочек, чтобы не спать одному.

Зорин откололся от компании. Пошел в органы, поступил на заочное отделение юридического института. Он жил в общаге, много работал и учился. О том, что Катюшка сбежала к своему мужу, он узнал из телефонного разговора. Тетка и дед просили Мишаню напрячь связи в органах, чтобы ее нашли. А он там вообще никто!

Да и не только там…

С будущей женой Зорин познакомился в институте. Она тоже получала профессию юриста и, как и он, была на четвертом курсе. Он не столько влюбился, сколько восхитился! Интеллигентная, идеально воспитанная, стильно одетая, Карина, с лицом не столько красивым, сколько утонченным, олицетворяла собой женский идеал. Считавший себя деревенщиной Зорин и мечтать не мог о такой. Но девушка обратила на него внимание. Как потом сказала полушутя, это из-за роста. В их семье все были низенькими, а потомки Сваи, даже женского пола, рождались высоченными. В Зорине было ровно сто девяносто сантиметров. Выглядел он как настоящий русский богатырь, только без бороды, она тогда у него плохо росла. В остальном же вылитый Алеша Попович: широкоплечий, русоволосый, голубоглазый. В кремлевские войска Мишу не взяли из-за татуировок, сделанных по юности-глупости. Ту, что на шее, пришлось свести уже после армии. Уродливого же тигра на груди он оставил как память. Карине и он нравился. Ее все в Мишане устраивало, но это только внешности касалось.

– У нас родятся потрясающе красивые дети, – мечтательно вздыхала она, обнимая Мишаню после секса.

– Сто пудов, – хмыкал он.

– Но неотесанные, – мрачнела она. – Если пойдут в тебя. Сколько раз я тебя просила не употреблять жаргонных выражений.

– Не могу, я ж мент.

– Об этом мы с тобой тоже говорили, и ты обещал уйти из органов.

Да, обещал, потому что сам понимал, что семейному человеку лучше найти другую работу: менее опасную и более денежную. А Зорину и искать ее не надо – будущий тесть сделал это за него. Брат Карининого отца владел крупным юридическим бюро и готов был взять к себе Зорина. Но Михаил не воспользовался блатом. Уволившись из органов, он САМ устроился в юридический отдел крупного предприятия, намереваясь подняться по карьерной лестнице без помощи родственников жены.

– Я горжусь тобой, – сказала на это Карина, но как будто не искренне.

Перед тем как сыграть свадьбу, Зорин отвез невесту в Ольгино. Познакомиться с родственниками в первую очередь, но и показать свою малую родину.

– Какая дыра, – не сдержалась Карина. – Молодец, что уехал из этого захолустья.

Мишане стало обидно. Ольгино – не дыра. Город, пусть и небольшой, с работающими предприятиями, инфраструктурой. Он милый, живописный, со своей историей. В нем живут приветливые люди, простоватые, но дружные. На 9 Мая всем городом собираются, чтобы венки на Могилу Неизвестного Солдата возложить.

Родственники Мишани Карине тоже не понравились, но это ей удалось скрыть. От него, а не от крестной.

– Ишь какая фифа, – ворчала она. – Нос задирает так, будто она Сююмбике.

– Кто? – не понимал дед.

– Царица татарского ханства, – просветила его дочь. – С Мишаней сюсюкает, тебе чуть ли не в ножки кланяется, мне дифирамбы поет, но ясно же, презирает нас. Считает колхозниками.

– И меня? – решил уточнить Мишаня. Ему было обидно слышать такое о невесте, но в словах крестной всегда была правда. Она чувствовала людей и говорила все, что о них думает. Причем не только за глаза. Не желай она крестнику счастья, все бы это выдала лично Карине. Но понимала: сделает так – молодые поругаются, а кому это надо?

– Тебя в первую очередь, – не стала щадить его тетка. – Смотрю, переодела тебя, постригла по-модному, заставила в оперу ходить. – Он рассказывал накануне о походе в театр на «Садко». – Пытается из тебя городского пижона сделать.

– У нее в поклонниках с дюжину таких ходило, но выбрала она меня.

– Потому что ты красавец писаный. И богатырь. Им для улучшения породы только такой нужен. – Дед осуждающе качал головой, ему не нравилась прямолинейность дочки, да и невеста внука на него совсем другое впечатление произвела, крайне положительное. – Показывала Каринка фотографии семейные, там все мелкие да чернявые. А все почему? На своих женились. Она решила быть умнее и выйти за русака.

– Может, она меня просто полюбила? – начинал сердиться Мишаня.

– Не без этого, – не возражала крестная. – Что Каринка в тебя втюрилась, я не сомневаюсь. Но опять же, будь ты средненьким внешне, и внимания бы не обратила на твой богатый внутренний мир. Чихать ей на него! И смотри, она себя еще покажет, начнет тебя под каблук загонять сразу после свадьбы. Все мелкие люди – потенциальные тираны.