Боги Вирдвуда

RJ Barker

GODS OF THE WYRDWOOD

© В.А. Гольдич, И.А. Оганесова, перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Начало

Больше всего мальчик любил вентдей. Он всегда ему нравился, потому что этот день отмечали процессиями и никто не работал, когда они проходили через ферму.

Все откладывали инструменты и посохи, матери одевали детей в лучшую одежду, а отцы заботились о том, чтобы они были чистыми. Потом все стояли в траве, стараясь не дрожать на пронзительном холоде, дожидаясь, когда монахи пройдут через Вудэдж от Харна в сторону Большого Харна.

Монахи всегда приходили в первой половине дня, но никогда не останавливались на ферме.

У них не было времени для беcклановых владельцев ферм, пытавшихся выжить на мерзлой земле. Но мальчика переполняло возбуждение.

Хотя все следовали Чайи, богу Капюшон-Рэев, тысячи богов оказывали услуги Чайи, и ты не мог знать, какого из них почитали монахи, или даже не представлял, как они выглядели. Иногда они казались добрыми, порой – богатыми, случалось – свирепыми или пугающими или всем сразу. Он видел монахов, поклонявшихся богам войны, их воины кружились и танцевали с мечами, другие не носили одежду и раскрашивали свои тела в темно-синий цвет. Некоторые отращивали волосы, другие были совершенно лысыми, и чтобы узнать, как они будут выглядеть, требовалось оказаться рядом с тропинкой, когда они выходили из леса.

Для мальчика это была самая волнующая часть.

Кем они окажутся?

– Ты слышишь колокола, Кахан? – спросила его сестра. Она была немногим старше, но в полях всегда становилась главной. – Они идут.

– Я слышу, Нахак, – сказал он. – И буду первым, кто их увидит.

– Тише, – сказал отец, у которого был крутой нрав.

– Лорн, – тихо сказала мать, – позволь детям порадоваться. У них трудная жизнь.

– И станет еще труднее, если монахи посчитают нас непочтительными, – сказал отец, и мать промолчала, из чего следовало, что она подумала: отец прав.

Кахан опустил взгляд, как его учили. Но голову наклонил совсем немного, недостаточно, чтобы показать истинное почтение. Иначе он их не увидит, а ему ужасно этого хотелось.

Когда монахи пришли, они его разочаровали.

Он не увидел музыкантов, древних одеяний, танцовщиков или воинов. Только парад уставших людей, чьи волосы стали грязными от пыли, а одежда покрылась глиной от долгого путешествия. Единственный, кто производил сильное впечатление, носил маску – яростное лицо с длинными зубами. Их Скиа-Рэй, голос бога. У него была длинная белая борода, его несли в кресле, обернутом летучей лозой, облегчавшей вес, – кресло покачивалось, и тогда звенели колокольчики.

Над ним держали Звезду Ифтала на длинном шесте, но дерево было старым, и восемь рук возле центрального круга дрожали в такт движению процессии. И все же это были монахи, из чего следовало, что они важны, поэтому мальчик склонил голову и постарался скрыть разочарование.

И вот они остановились.

Монахи никогда не останавливались. Во всяком случае, у их фермы.

– Эти люди не присутствовали в деревне на собрании для Зорира-Идущего-в-Огне, – сказал мужчина в кресле. Его голос прозвучал очень тихо.

– У них нет грима, нет краски-клана и клана нет, – сказал лысый монах свирепого вида, и его слова все объясняли.

Даже мальчик знал, что быть бесклановым означает занимать более низкое положение, чем все остальные. Хуже даже, чем короноголовые, которые были самыми глупыми животными на свете. Без гарауров они бы не прожили и дня.

– Значит, – сказал старик, – никто здесь не останавливается?

– Это запрещено, Скиа-Рэй, у них нет клана.

– Лишены семьи. Лишены верности, живут у самого леса, – сказал старик и повернулся к ним: – Я думаю, мы здесь остановимся.

Мальчик обнаружил, что он отчаянно дрожит, и не знал почему – от страха или волнения. Он смотрел, стараясь не показывать, что наблюдает за ними, в то время как кресло поставили, опустили ступеньки и старик встал. Лысый монах помог ему сойти на землю.

– Это запрещено, Скиа-Рэй, – тихо сказал монах старику.

– Ну, Лаха, многие вещи запрещены до тех пор, пока их не разрешают, верно?

– Но учения… – начал монах.

– Я Скиа-Рэй, Лаха, и не думаю, что тебе следует рассказывать мне про учения Зорира, верно?

– Да, – сказал монах и опустился на колени. – Простите меня, Скиа-Рэй.

– Всегда, – сказал он, сделал несколько шагов вперед и остановился перед тем местом, где они стояли на коленях в грязи. – Я принес вам благословения Ифтала, крестьяне, – сказал он. – Я Сарадис, от Зорира-Идущего-в-Огне, и также передаю вам привет от имени моего бога. Пусть огонь останется теплым, но никогда не обожжет вас. Пусть ваши жертвы облегчат великую боль Ифтала через его слугу Чайи.

Все молчали. Никто не знал, что сказать, ведь бесклановых никогда не благословляли. Мальчик посмотрел на отца и не сумел понять выражения, застывшего у того на лице. Он выглядел испуганным, как в тот раз, когда они увидели свардена в Харнвуде и им пришлось убегать, спасая свои жизни.

– Благодарю вас, – заговорила сестра мальчика.

Кахан напряг все мышцы, когда услышал, как отец втянул в себя воздух, звук был внезапным и очень опасным. Именно такой он издавал перед тем, как его рука поднималась и наносила обжигающий удар.

– Ты смелая, – сказал Скиа-Рэй и сделал осторожный шаг к его сестре, стараясь не оступиться на скользкой, наполовину замерзшей земле.

Когда мужчина остановился рядом с Нахак, сердце мальчика забилось так сильно, что он понял: вот сейчас оно выскочит из груди. Воздух стал пахнуть иначе, мальчик вдруг почувствовал грязь на своей одежде и теле. Он ощущал запах травы, смятой под ногами старика. «Она в беде, – подумал он, – моя сестра в беде, а это важные люди, и они отрежут ей губы за то, что заговорила вне очереди».

– Подними голову, посмотри на меня, – сказал монах. – Ты можешь на меня посмотреть.

Он посмотрел.

Теперь старик находился ближе, и мальчик уже начал сомневаться, что перед ним мужчина – мягкий голос, больше похожий на голос матери, под одеждами плечи были не такими широкими, как у первого отца, а талия более округлой.

– Пожалуйста, простите девочку, – сказал отец, и слова стремительно вылетели из его рта со шрамом. – Она еще не знает своего места, никто из них не знает. Накажите меня за ее проступок.

Скиа-Рэй заморгал под маской. Посмотрел на покрытое шрамами лицо, отсутствовавшую нижнюю губу.

– Складывается впечатление, что ты уже был наказан, – сказал Скиа-Рэй и тихо добавил: – Но я здесь не для того, чтобы наказывать.

Они посмотрели на Нахак, девочка не сводила с них взгляда, словно бросала вызов, и Кахан ждал приказа – сейчас монахи схватят его сестру, появятся ножи, чтобы покарать бесклановую за то, что она заговорила не вовремя.

– Скажи мне, отец, – тон был мягким и полным любопытства, – ты бываешь в Вирдвуде?

– Это запрещ… – Взгляд Скиа-Рэя заставил его замолчать.

– Не нужно беспокоиться из-за того, что разрешено или запрещено. Говори мне правду, и никто не пострадает.

Отец склонил голову. Так он поступал перед Леорик из Харна, когда те требовали обмена.

– Иногда трудно свести концы с концами, нужно платить ренту за наш урожай и короноголовых, и…

– Это все, что мне требовалось знать.

Скиа-Рэй отвернулся, наклонил голову, посмотрел на двоих детей, и слабый свет дня отразился от полированного шлема. Мальчик увидел, что борода прикреплена к маске, и теперь не сомневался, что Скиа-Рэй – женщина. Скиа-Рэй протянула руку к Нахак, затем она замерла и покачала головой.

– Это не в тебе, – сказала она, повернулась, сделала шаг к Кахану и внимательно на него посмотрела.

Затем она опустилась на колени, и ее суставы запротестовали, а легкие голубые одеяния промокли на мокрой траве. Мир замер. Она очень долго на него смотрела. Он слышал дыхание своей семьи, окружавшей его. Тихое рычание гараура, привязанного возле дома. Мычание короноголовых на опушке леса.

Скиа-Рэй подняла руку.

– Я Сарадис, Скиа-Рэй, глава моего ордена и говорю от лица моего бога. Возьми мою руку, мальчик, – сказала она.

Он сглотнул. Сделал то, что она сказала. Ее рука напомнила ему кожу короноголовых после того, как ее размягчили в ямах и повесили сушиться.

Теплая и сухая.

Не бойся.

– Я не боюсь, – сказал он; слова возникли на его губах непрошеными, скорее бравада, чем правда. Он выпрямил спину. Женщина улыбнулась. Он искоса посмотрел на Нахак, на отца, мать. Они смотрели на него, словно едва знали и понимали.

– Лишь немногие услышали бы слова, которые я произнесла, мальчик, – сказала женщина и кивнула – они не слышали. – Она посмотрела в сторону леса. – Ты там был. В глубине.

– Нет, – сказал он, потому что им не следовало заходить в глубину леса. То, что делала его семья, находилось под запретом.

– Не беспокойся, – сказала Сарадис. – Я хочу, чтобы ты был смелым, когда я испробую кое-что еще.

И тут он что-то почувствовал. Монахиня продолжала держать его руку, и мальчик ощутил нечто странное, настолько, что у него не нашлось подходящих слов. Как если бы плоть под его кожей пошла волнами.

Ему хотелось засмеяться, и одновременно его затошнило. Но первым чувством стало отвращение, словно происходило нечто неправильное, а потом оно исчезло. Но хотя это продолжалось лишь мгновение и он испытал ужас, мальчик понял, что хочет повторения.

Он посмотрел в глаза под маской. Они продолжали его изучать, и он почувствовал, что тепло его покинуло, когда она убрала руку, и, как и то странное чувство несколько секунд назад, ему захотелось, чтобы она вернулась. Сарадис подняла вверх обе руки и со щелчком сняла полированную деревянную маску и фальшивую бороду со шлема, чтобы он мог увидеть лицо под ней. Она оказалась не такой старой, как он думал, хотя ее волосы были белыми, как у того, кто пережил более тридцати урожаев. Однако лицо под застывшим гримом и красными линиями оказалось молодым. Длинный промежуток в гриме открывал сложную краску клана, шедшую вокруг глаза и вниз по скуле.

– Это, – сказала она, подняла маску и улыбнулась ему, – очень странная вещь. Некоторых людей она пугает, и они выполняют мои приказы, даже не думая усомниться в моем праве их отдавать. – Она подняла руку и коснулась щеки. – Это дает могущество, – продолжала она. – Ты хотел бы пойти со мной, чтобы о нем узнать, лесное дитя? В такое место, где всегда тепло. Я научу тебя читать символы, которые являются для тебя запретными. – Она улыбнулась. – И я научу тебя многому другому.

– Меня одного? – спросил он.

Женщина посмотрела по сторонам, и ее взгляд остановился на Нахак.

– Это твоя сестра? – Он кивнул. – Вы близки? – Он снова кивнул. – Тогда она также может пойти.

– Нет! – закричала мать. Ее рука метнулась ко рту, на лице появился страх. – Я лишь хотела сказать, что мы едва в состоянии платить ренту за ферму. Без детей, которые помогают нам работать, нас выбросят вон. Мы умрем.

Женщина посмотрела на мать, затем сняла ожерелье из блестящих разноцветных бусин из клинка-дерева.

– Ты знаешь, какова цена за то, что ты заговорила со мной вне очереди? – спросила Скиа-Рэй.

Мать кивнула, и по ее щеке сбежала слеза.

– Я его родила, – сказала она. – Я его родила. – И она, рыдая, упала вперед, в грязь.

Скиа-Рэй смотрела на рыдавшую мать.

Отец стоял, объятый ужасом, не в силах прийти к ней на помощь.

– Лаха, – сказала монахиня мужчине, стоявшему у нее за спиной. Мальчик заметил другую, менее сложную краску клана и меньшее количество красных линий на его лице. – Отнеси бусины в деревню. Поговори с Леорик и купи на них эту ферму для нашего храма. – Она повернулась к матери: – Ты будешь управлять фермой для меня, во имя Зорира, – сказала она. – Оставляй себе монеты, которые получишь, и знай, что твои дети получат с нами лучшую жизнь, чем та, что вы способны им дать.

– Почему? – спросил отец. – Почему вы это делаете? Мы бесклановые.

Она встала, но ее внимание все еще было сосредоточено на мальчике, как будто слова отца не представляли для нее никакого интереса.

– Ты знаешь, кто такие Капюшон-Рэи, мальчик? – Он кивнул. – Скажи мне, – потребовала она.

– Они правят для Чайи. И создают магию. Большую, – ответил он. – Как Рэи, но значительно могущественнее.

– Ты очень умный мальчик. – Она улыбнулась. – Капюшон-Рэй может взмахнуть рукой, и целые армии исчезнут. Они способны силой мысли изменить судьбу нашего мира. Как Рэи, они одарены могуществом от бога, которое используют его именем.

Он не мог оторвать от нее глаз. Но теперь она отвела от него взгляд и посмотрела на отца и мать.

– Вам известно пророчество истинных Капюшон-Рэев? – спросил женщина.

Отец кивнул.

– Они поднимутся и сбросят Старых Капюшон-Рэев. И изменят мир так, что на севере снова станет тепло.

– Это упрощенная версия, – сказала она. – Но все не так просто. Истинные Капюшон-Рэи будут служить истинному богу, они восстановят связь между богами и землями, пострадавшими во время войны с нечистыми Осере. Богам больше не потребуется действовать через людей, и мы получим свободу. – Она оглядела собравшуюся семью. – Не будет Рэев, или Леориков, или даже Скиа-Рэев. – Она повернулась к мальчику, и ему показалось, что она становится выше, пока говорит. – И не будет иметь значения, что твои предки не сражались с Осере. Не будет стыда, все станут свободными, и мы пойдем по Звездному Пути в рай.

Отец смотрел на нее:

– Я никогда не слышал, чтобы монахи из деревни такое говорили.

– Потому что тогда им пришлось бы признать, что Чайи не является истинным богом, – сказала она. – Зорир – истинный бог, и его голос говорит мне, что твой сын станет истинным Капюшон-Рэем.

Его отец просто на нее смотрел. Потом он перевел взгляд на Кахана, но мальчик не мог думать, шевелиться или произнести хотя бы слово. Мир смыкался вокруг него, чуждый, огромный и наводивший ужас.

– Собери вещи, мальчик, – сказал отец. – И помни нас.

Потом все занялись делами, забегали вокруг него, но он ничего не замечал. Мальчик стоял в полнейшем онемении, пока собирали его немногочисленные вещи; потом ему сказали, что он должен идти за креслом Скиа-Рэй. Сначала он не шевелился, лишь смотрел, как она надела маску и уселась в кресло. Он был напуган, а не возбужден. Он не знал другой жизни и находил тепло только с теми, кто его любил. Он не хотел уходить.

Он почувствовал теплую руку в своей руке, повернулся и увидел улыбавшуюся ему Нахак.

– Пойдем, Кахан, – сказала ему сестра. – Мы всегда будем друг у друга. – Она потянула его за собой, и он зашагал, думая только о том, чтобы переставлять ноги.

Когда они приблизились к границе леса Вудэдж, с другой стороны поляны, Скиа-Рэй повернулась к нему.

– Внимательно взгляни на свою ферму, мальчик, – больше ты ее никогда не увидишь.

Как и многие вещи, которые она говорила, это оказалось ложью.

1

Лесничий наблюдал за своей смертью. Немногие могли бы такое сказать.

Он умирал не лучшим образом.

Ферма у кромки леса была единственной опорой его жизни, он верил, что она всегда будет оставаться на своем месте. Жизнь отняла его у фермы, а потом вернула туда много лет спустя – хотя все, кого он когда-то любил, к этому моменту превратились в трупы. Когда он снова ее увидел, она почти полностью лежала в развалинах. Он снова ее отстроил. Заработал шрамы и порезы, сломал пару пальцев, но все было честно. Такие раны и боль следует испытать, когда делаешь нечто достойное. Ему нравилось здесь, в дальних пределах Северного Круа, вдали от города Харншпиля, где правили Рэи, не думая о тех, кто им служил, а люди жили среди отбросов, во всем обвиняя войну, но не тех, кто стал ее причиной.

Его ферма была небольшой, три треугольных поля хорошей черной земли, поцелованных морозом, свободных от синих вен, что портили урожай и отравляли глупцов, которые решались употреблять его в пищу.

Поля окружала стена деревьев, отмечавших Вудэдж, начало великого медлительного леса. Если он смотрел на юг, мимо леса, он знал, что дальше, до самого горизонта, тянулись коричневые долины Круа, холодные и невыразительные.

К западу, скрытый за большими пальцами деревьев, которые тянулись, словно собирались покачать на руках ферму, находилась деревня Харн, куда он отправлялся только в случае крайней необходимости и где ему никогда не были рады.

Он помнил, как в детстве в вентдей его семья собиралась, чтобы посмотреть на разноцветные процессии Скиа-Рэев и их слуг, каждый из которых служил разному богу. Процессии прекратились после того, как он вернул ферму. Взошли новые Капюшон-Рэи и привели нового бога, Тарл-ан-Гига. Он был завистливым богом, который видел угрозу в сотнях старых богов, что однажды застроили землю одинокими монастырями или спали в тайных лесистых рощах.

Теперь только глупцы признавались в том, что они придерживались старых обычаев. Даже он нарисовал балансирующего человека Тарл-ан-Гига на доме, хотя существовало другое, скрытое святилище в Вудэдже. В большей степени в память о тех, кто был ему дорог, чем из-за веры в богов. Его опыт подсказывал, что они обладали лишь незначительной властью, да и ту им давали люди.

Жители Харна утверждали, что беда выходит из-за деревьев, но он с ними не соглашался: лес не причинит тебе вреда, если ты не причинишь вред ему.

Он не мог бы такого сказать о деревне.

Неприятности пришли к нему, когда пролился свет первой восьмерки.

Яркое свечение пронизывало Вудэдж, разбиваясь на копья черными ветвями лишенных листьев деревьев. Семья: мужчина, его жена, дочь и юный сын, который совсем недавно начал ходить. Совсем небольшая семья, у них не было вторых матерей и отцов, а также триона, стоявшего между ними. Браки с трионами в наши дни стали редкостью, как мультисемьи, в которой родился Кахан. Война Капюшон-Рэев отняла много жизней, и новые Капюшон-Рэи забрали трионов в города-шпили. Никто не знал причин – и лесничего они не интересовали. Дела тех, кто обладал властью, его не занимали – и чем дальше он от них находился, тем лучше.

Он не был крупным, мужчина, который вместе со своей семьей принес неприятности на ферму у кромки леса. Он стоял перед лесничим, во многих отношениях являясь его полной противоположностью. Маленький и явно голодавший, кожа покрыта оспинами под гримом и краской клана. Он обхватил себя тонкими руками и дрожал под оборванной и дырявой одеждой. Лесничий наверняка казался ему великаном: в детстве его хорошо кормили, а в юности он много работал. Его мышцы набрали силу в результате тренировок с оружием и многих сражений, и в течение многих лет он бился с землей своей фермы, которая отдавала ему свои сокровища с еще большей неохотой, чем воины – жизни. Лесничий был бородатым, его одежда из шерсти короноголовых – хорошего качества.

Он считался бы красивым. Возможно, так и было, но он об этом не думал, потому что не имел клана, и на него смотрели лишь такие же, как он. Даже те, кто продавал свою дружбу, не желали иметь дела с лесничим.

В Круа осталось совсем немного лишенных клана. Еще один результат появления Тарл-ан-Гига и тех, кто следовал новому богу.

Мужчина перед Каханом пользовался порошком белого грима, а его рот обводила черная линия. У них были копья – самое популярное оружие жителей Круа.

Женщина стояла позади с детьми и держала оружие, готовая его метнуть, пока муж приближался к Кахану.

Мужчина держал в руках копье из блестящего клинка-дерева – и это было угрозой.

Кахан не носил оружия, только длинный посох, который использовал, чтобы пасти короноголовых. Мужчина приближался к нему, постепенно замедляя шаг, реагируя на рычание гараура, застывшего у ног лесничего.

– Сегур, – сказал Кахан, – иди в дом. – Он махнул рукой, резко свистнул, и длинное, худое, покрытое мехом существо повернулось и вбежало внутрь, продолжая рычать из темноты.

– Это твоя ферма? – спросил мужчина.

Краска клана указывала на незнакомое Кахану происхождение. Шрамы под краской говорили, что он, скорее всего, был воином. Наверное, считал себя сильным.

Но воины, которые служили Рэям из Круа, привыкли сражаться группами, сомкнув щиты и выставив копья.

Для схваток один на один требовалось иное умение, и Кахан сомневался, что мужчина им обладал. Такие вещи, как монашеская сутана и хорошая пища, принадлежали Рэям, особенным.

– Да, это моя ферма, – ответил Кахан.

Если бы жителей Харна попросили описать лесничего, они бы сказали «резкий», «грубый» или «немногословный», так и было на самом деле. Впрочем, сам лесничий объяснил бы, что он не тратит слова на тех, кто не хочет их слышать, – и это также честно.

– Большая ферма для человека без клана, – сказал солдат. – У меня есть семья, а у тебя нет ничего, и сам ты ничто.

– А с чего ты взял, что у меня нет семьи? – спросил Кахан.

Мужчина облизал губы. Он боялся. Он наверняка слышал истории от жителей Харна о лесничем, который живет на ферме возле Вудэджа и не боится заходить даже в Вирдвуд. Но, как и они, он считал себя лучше лесничего. Кахан встречал много таких людей.

– Леорик из Харна говорит, что у тебя нет клана, и она отдает мне эту землю по договору дарения. – Он достал пергамент. Кахан сомневался, что мужчина в состоянии его прочитать. – Ты не платишь Харну налоги, не поддерживаешь Тарл-ан-Гига и войну с красными, поэтому твоя ферма реквизируется. – Он выглядел смущенным; ветер разметал разноцветные флаги на ферме, и фарфоровые цепи зазвенели, ударяясь о темный камень дома. – Они прислали тебе компенсацию, – сказал мужчина и протянул руку с небольшим количеством монет – скорее оскорбление, чем цена за ферму.

– Этого недостаточно, чтобы купить ферму, и меня не волнуют боги, – сказал Кахан. Мужчина выглядел потрясенным столь небрежным святотатством. – Скажи-ка, ты дружен с Леорик?

– Я имею честь…

– Думаю, нет. – Лесничий сделал шаг, обходя мужчину так, что тот оказался между Каханом и женщиной с копьем.

Мужчина колебался между насилием и страхом. Лесничий знал, что ему не составит труда с ним разобраться.

Женщина не заметила, что ее линию атаки теперь перекрывал муж. Но даже если и заметила, Кахан сомневался, что она сможет сдвинуться с места, чтобы помочь, – ведь ребенок в страхе жался к ее ногам. Один удар в горло мужчины, и ему конец. Он сможет использовать тело в качестве щита и подойти к женщине прежде, чем она успеет бросить копье.

Но дети… Лесничий не был Рэем, чтобы бездумно убивать детей. Они расскажут о смерти родителей в Харне, что доставит радость Леорик Фарин, ведь она сможет предложить новых сирот в солдаты, вместо того чтобы растить как детей деревни.

Если он убьет мужчину и его женщину, то завтра – Кахан знал – ему придется иметь дело с толпой из деревни. До сих пор они его терпели, но если он убьет кого-то, чье положение выше, чем у него, все изменится. И тогда Леорик получит то, что хотела, – его ферму. Может быть, она рассчитывала именно на такой исход.

Мужчина смотрел на лесничего и отчаянно дрожал.

Лицо его выражало неуверенность.

– Так ты возьмешь деньги? – спросил он. – Отдашь свою ферму?

– Отдать ферму или убить тебя, верно? – сказал Кахан, который на самом деле жалел испуганного мужчину.

Несчастный оказался невольно вовлечен в мрачную игру, в которую Кахан играл с Леорик из Харна с того самого момента, как вернул ферме жизнеспособность.

– Да, или мы убьем тебя. – К нему частично вернулась уверенность. – Я воевал в синих армиях Капюшон-Рэев, чтобы вернуть тепло. Сражался с южными Рэями. И я не боюсь таких бесклановых, как ты. – Подобная незаслуженная уверенность могла быстро привести в Круа к гибели.

Но не сегодня.

– Оставь деньги себе, они тебе пригодятся, – сказал лесничий и сильно выдохнул, в воздухе появилось облачко пара. – Работа на ферме требует умений, которым необходимо учиться, как и всему остальному, а в такие холода трудиться здесь нелегко. Тебе придется многое пережить и выстрадать, прежде чем ты добьешься процветания. – Кахан свистнул, и Сегур, гараур, вышел из дома. Его сине-белая шкура, длинное, извилистое и злобное тело промчалось по жесткой земле, обвилось вокруг ноги и груди Кахана, и гараур устроился у него на шее. Яркие глаза посмотрели на лесничего, острые зубы сверкали в полуоткрытой пасти, зверь тяжело дышал. Кахан почесал гараура под подбородком, чтобы его успокоить.

– Дальнее поле, – сказал он мужчине, указывая в сторону поля между задней частью дома и Вудэджем. – Земля там заражена корне-червем, и там растет что-то вроде чолка. Если ты станешь выращивать корневые овощи, они умрут до того, как родятся, и это привлечет к полям синие вены. На двух других полях можно выращивать все, что пожелаешь. Есть девять короноголовых, обычно они держатся у кромки леса. Они будут давать вам молоко, раз в год сбрасывать шкуры, а также позволят себя стричь, также раз в году.

– А что будешь делать ты? – спросил мужчина, и если бы Кахан не отдавал ему все средства к существованию, его внезапный интерес выглядел бы комичным.

– Это тебя не касается, – сказал ему Кахан и зашагал прочь.

– Подожди! – крикнул мужчина, и Кахан остановился. Сделал глубокий вдох, повернулся. – Гараур у тебя на шее – он мой. Он мне потребуется, чтобы пасти короноголовых.

Лесничий улыбнулся: по крайней мере, он сможет одержать одну маленькую победу.

Ну, до тех пор, пока новый владелец фермы не столкнется с реальностями работы на ферме и не уйдет, как и все остальные прежде. Мужчина отступил на шаг, когда увидел выражение лица Кахана, – быть может, понял, что слишком понадеялся на свое везение. Его пугали размеры и уверенность лесничего, хотя он и покидал свой дом.

– Гарауры связаны со своим хозяином. И его зовут Сегур. Если ты заставишь Сегура к тебе подойти, он твой, но если тебе известно хоть что-то о фермерстве, ты должен знать, что это пустые хлопоты. – Он повернулся и зашагал дальше.

Мужчина не стал звать Сегура, только смотрел лесничему вслед. Кахан почувствовал, как напряглись его плечи в ожидании броска копья в спину.

«Они не такие плохие на самом деле», – подумал лесничий.

И недостаточно жестокие для этой земли. Круа – не то место, где можно оставлять за спиной врага. Может быть, мужчина и его семья этого не знали или были поражены тем, как легко им удалось украсть ферму.

– И держись подальше отсюда, – крикнул мужчина ему вслед, – или я пошлю тебя вниз, к Осере!

Все легкое плохо заканчивается – так любили говорить монахи, которые тренировали Кахана в юности. И очень скоро захватчики узнают эту истину.

Он разбил лагерь в лесу. Не в Харнвуде, где было опасно, и, конечно, не в Вирдвуде, среди туче-древ, что касаются неба, где живут странные существа, но также и не в Вудэдже, где новый владелец фермы мог бы его заметить.

Дальше, чем большинство заходит, но не настолько далеко, чтобы это было глупо. Хорошие слова, по которым стоит жить.

Там он сидел и наблюдал.

Он подумал, что шестой части сезона будет достаточно, возможно даже меньше, прежде чем семья поймет, что совсем нелегко жить с земли, которая несколько поколений была холодной. До сих пор никто с этим вызовом не справился. Война унесла так много жизней, что осталось мало опытных людей, и Кахан, не успевший прожить и половины третьего десятка, считался пожилым человеком. Фермерам не удастся долго продержаться, и в конце концов то, что Кахан мог постоянно привозить на рынок часть урожая, к тому же умел, не подвергая себя опасности, ходить по лесу, будет важнее, чем небольшая жертва, которую он отказывался приносить.

Хотя это и был урок, который пыталась усвоить Леорик. Но люди Харна никогда не любили чужаков, а чужаков без клана – еще меньше. В некотором смысле он их жалел.

Война далась им тяжело. Деревня стала самой маленькой за все времена своего существования, однако ей приходилось платить налоги в Харншпиль. Позднее у Харна возникли дополнительные трудности – из леса выходили преступники, форестолы, которые нападали на торговые караваны. И чем сильнее беднела деревня, тем подозрительнее вели себя ее жители. И Кахан стал в их глазах таким чужаком, легкой добычей для напуганных людей.

Несомненно, монахи Тарл-ан-Гига считали, что борьба за существование полезна для Харна; они нуждались в тех, кто был готов отрывать от себя самое необходимое, чтобы кормить их армии или Рэев.

У Кахана не было времени для Тарл-ан-Гига. Круа – земля множества богов, а народ обладал безошибочным умением выбирать худших из них.

В лесу было холодно. Малый сезон, когда растения отдают свой скромный урожай голодным, прошел, и укусы Сурового уже начали пощипывать кожу, превращая землю в камень. Скоро круг ветров замедлится и придет ледяной воздух. На юге Малый сезон называли Ростком, а северный Суровый именовали Изобилием. Так было не всегда, но несколько поколений южан наслаждались процветанием, пока север увядал. И южане удивлялись, почему с севера пришла война.

Каждый день в течение Сурового сезона Кахан просыпался под скелетами деревьев, чувствуя себя так, будто серебристый иней, который трещал и ломался у него под ногами, проник в его кости. Он питался лучше, чем во время жизни на ферме, а работал меньше. Сегур радовался, когда ловил землероек и хисти, и приносил Кахану добычу – больше, чем Кахан мог съесть, поэтому ему ничего не оставалось, как соорудить коптильню.

Он сидел возле большого купола, построенного из земли и дерева, из которого медленно поднимался дым. Чувствуя, как его медленно окутывает тепло, Кахан наблюдал за семьей, которая работала на ферме, но оставалась голодной, – и от раздражения они кричали друг на друга. Им было холоднее, чем ему, несмотря на укрытие земляного дома. Их огню не хватало дерева, но они боялись ходить в лес, чтобы добыть топливо. Кахан смотрел, как они ломали маленькое святилище, которое он построил для забытой богини Раньи, чтобы получить дерево для растопки.

Они не поняли, что разрушили святилище – на это были способны немногие, – и не смогли получить много топлива из разломанной крыши, покрытой небольшими кусками дерна. Из всех богов Ранья оставалась единственной, для кого у него нашлось время, и меньше других могла ему помочь – если боги вообще заботились о людях.

Он узнал о Ранье от садовника в монастыре Зорира, мужчины по имени Насим, единственного из всех, наделенного добротой. Едва ли Насим стал бы ругать людей, забравших дерево святилища. Кахан также старался не сердиться на них из-за дерева, однако ему это трудно давалось, ведь осуждение было одной из его самых сильных черт.

Он изо всех сил старался не обращать внимания на людей, занявших его ферму, и жил в Вудэдже собственной жизнью. Да, многие в лесу могли убить, но по большей части они тебя не трогали, если ты не трогал их. В особенности в Вудэдже, где, если ты столкнулся с чем-то более опасным, чем летучие пасти, поедавшие лозу на вершинах деревьев, тебе по-настоящему не повезло.

«Бери только то, что тебе необходимо, не будь жадным, и никто в лесу не потребует от тебя платы». Он смутно помнил эти слова и уже не знал, где их слышал, хотя они несли в себе тепло, и ему нравилось думать, что это призрак семьи, которую он покинул в ранней юности.

Смерть лесничего – смерть Кахана Дю-Нахири – произошла ближе к концу Сурового сезона, когда снова начали подниматься круговые ветры, а лед стал уходить с земли. Иней целовал утреннюю траву и хребты деревьев, превращая лес в изящную филигрань льда. Он слышал жужжание в воздухе – приближался марант. Небо, в котором он летел, было чистым и голубым, и даже жестокий бог Тарл-ан-Гиг остался бы доволен. Он издалека увидел крошечную точку в вышине, одну из небесных повозок, что летали на круговых ветрах и приносили еду в обмен на кожу и дерево.

Марант был небольшим для своего вида: длинное тело, покрытое сине-зеленым мехом, широкая плоская голова с сотнями глаз, смотревших вниз, и другими сотнями – вверх. Тело и крылья имели форму бриллианта, марант медленно ими махал, наполняя воздух шумом летящего зверя. С его брюха свисали ярко-синие флаги Тарл-ан-Гига и Капюшон-Рэя. Среди синих виднелись и зеленые флаги Харншпиля, города Шпилей, столицы округа Харн, а на спине маранта имелась ездовая клетка, сквозь которую не было видно тех, кто в ней находился.

Прошло много лет с тех пор, как Кахан в последний раз видел маранта.

Когда он был молод, полон гнева и скитался по миру, они попадались часто, перевозили войска и товары к месту сражений. Однако маранты летали медленно и становились легкими целями, поэтому многие взрослые особи погибли в начале войны. Он порадовался, увидев маранта; глядя на них, он всегда улыбался, ведь маранты были доброжелательными зверями, а он любил животных. На мгновение ему показалось, что мир возвращается к тому, каким он был перед восходом Капюшон-Рэев, и серьезные изменения, вызванные Тарл-ан-Гигом, еще не произошли.

Эти изменения оказались тяжелыми для всех.

Но когда марант не пролетел мимо, Кахану это понравилось гораздо меньше. Зверь повернул, замедлил полет, а потом приземлился на восемь коротких толстых щупалец перед его фермой.

Из клетки на его спине появился небольшой отряд: восемь воинов и командир. Солдаты были в дешевых доспехах из грубой коры с наростами. Броня у офицера выглядела лучше, но ненамного. Затем появился один из Рэев в доспехах из темно-древа, отполированных до блеска так, что, глядя на него, радовался глаз.

На всех были короткие синие плащи. Четверо солдат несли на длинных шестах большой ящик с куполом размером с человека, и их командир показал, куда его поставить. Все это показалось Кахану странным и тревожным. Он уже видел прежде, как новая армия Капюшон-Рэев с помощью глушаков не позволяла тем, кто использовал капюшоны, показывать свое мастерство и умения. Но Кахан точно знал, что у мужчины, отобравшего у него ферму, не было капюшона.

Если бы существо, которое позволяло Рэям манипулировать элементами, было человеком, Кахан не сомневался, что он бы это понял, – так он знал, что оно находилось внутри Рэя, который командовал войсками, хотя их броню и не украшали сияющие печати из грибного сока, провозглашавшие силу и происхождение.

Рэи были крупнее солдат, они лучше питались, с ними лучше обращались, и они лучше жили. Связанные-капюшоном, как и все Рэи, отличались одинаковой жестокостью.

– Зачем они демонстрируют здесь могущество Рэев, Сегур? – спросил Кахан, почесывая голову гараура.

Тот посмотрел на Кахана, но ничего не ответил. Наверное, считал людей глупыми, полезными лишь благодаря своим умным рукам. И кто мог бы его винить?

Женщина, а не мужчина вышла из дома Кахана и подошла, чтобы встретить солдат. Она вела себя покорно, опускала голову, потому что знала, чего от нее ждут. Рэй что-то сказал.

Женщина покачала головой и указала в сторону Вудэджа.

Они перебросились еще несколькими фразами, после чего Рэй сделал знак командиру, и тот послал солдат в дом. Женщина закричала, он небрежно ударил ее по лицу тыльной стороной ладони, и она упала на пол перед Рэем, держась рукой за щеку. Из дома донеслись новые крики, но Кахан не смог различить слов. Он постарался приблизиться, используя навыки незаметного передвижения человека, выросшего в лесу Круа, стараясь не подниматься выше мертвой растительности у границы деревьев, где молодая поросль боролась с кустарником за свет. Отсюда он смог услышать, что говорили на ферме. Красота жизни в таких спокойных местах состояла в том, что звук разносился далеко во все стороны, а появление такой большой группы людей заставило стихнуть обычно дерзких обитателей Вудэджа.

Мужчину, который отобрал у него ферму, вытащили из дома.

– Оставьте меня в покое! – Его голос стал хриплым от паники. – Я ничего не сделал! Леорик отдала мне ферму! Не трогайте меня!

Когда его тащили, солдаты разошлись в стороны, держа наготове копья. Все вокруг было на виду.

– Пожалуйста, пожалуйста. – Женщина упала на колени, умоляя Рэя. Она схватила его за ногу, и ее руки сжали полированные поножи. – Мы не сделали ничего плохого, мой муж сражался на правильной стороне, за синих, мы ничего плохого не сделали.

– Не трогать Рэя! – закричал командир отряда и обнажил меч, но Рэй поднял руку и остановил его.

– Тихо, женщина, – сказал Рэй, а потом заговорил тише, но в голосе слышалась угроза: – Я не разрешал ко мне прикасаться. – Женщина отпустила ногу, упала лицом на землю, заплакала и принялась просить прощения, а Рэй подошел к ее мужу.

– Мы пришли по приказу Скиа-Рэй из Круа и Высокой Леорик из Харншпиля и принесли черные метки от Тарл-ан-Гига, который размалывает тьму прежних обычаев и выносит тебе приговор. – Рэй схватил его за волосы и потянул голову назад. – У тебя отметки клана, на которые ты не имеешь права. Наказание – смерть.

Услышав это, Кахан похолодел. Он хотел верить, что Рэй с солдатами пришел за мужчиной. Чепуха, ложь, но он всегда умел хорошо лгать себе.

– Я из клана! – закричал мужчина. – Моя мать и отец – все были из клана! И все, кто до них!

Рэй молчал, глядя на мужчину сверху вниз.

– Приговоренный первым делом все отрицает, – сказал он. – Твой приговор – смерть, больше ты не сможешь прятаться.

Он поднял меч. Меч был старым, вырезанным из лучшего сердце-древа, взятого с гигантского туче-древа, пронзающего небо.

Острый как лед.

– Это не моя ферма! – закричал мужчина.

Меч остался поднятым вверх.

– Неужели?

– Пожалуйста. – Он рыдал, слезы градом катились по его лицу. – Пожалуйста, Рэй. Мне дала эту ферму Леорик из Харна и тамошний жрец.

– А где предыдущий владелец?

– Ушел в лес.

Наступила пауза, Рэй пожал плечами.

– Удобно, – сказал он, – слишком удобно.

Мужчина продолжал умолять, но меч опустился. Он умер.

Тишина. Только шелест флагов и шипение маранта.

Потом закричала женщина; она оставалась распростертой на земле и боялась поднять взгляд, но уже не могла сдерживать горе.

– Рэй, – сказал командир отряда, не обращая внимания на крики и труп, кровь которого лилась на землю, – в доме ребенок. Что мы будем с ним делать?

– Этот колодец отравлен, – сказал Рэй. – Ничего хорошего от него не будет.

Женщина снова закричала, вскочила на ноги и побежала к дому. У нее не было ни одного шанса. Рэй зарубил ее, держа меч двумя руками, вложив в удар больше силы, чем требовалось. Со своего места Кахан видел, как Рэй поднял забрало, улыбнулся и вытер меч об одежду женщины. Два солдата вошли в дом, и Кахан едва не поднялся на ноги и не побежал, чтобы попытаться их остановить, потому что он знал, что они собирались сделать. Но он был один, и только посох в руках. Что пользы в еще одной смерти?

Ну, они хотя бы сделали все быстро. Никто не страдал.

Когда на ферме наступила тишина, они сорвали разноцветные флаги и повесили на доме маленькие синие и зеленые флажки, чтобы все знали – здесь действует власть Капюшон-Рэев.

Кахан смотрел, как они погрузили глушак и поднялись на маранта, один солдат за другим.

– Это оказалось гораздо проще, чем я думал, – сказал один из солдат.

Марант взлетел и описал большой круг в воздухе. Лесничий оставался на прежнем месте, сохраняя полную неподвижность, – он знал, как трудно разглядеть одного человека среди кустарника, если он не шевелится. Когда тень маранта пронеслась мимо, он еще некоторое время смотрел, как тот летел в голубом небе в сторону Большого Харна и Харншпиля за ним. Потом перевел взгляд на свой дом, теперь с темными флагами, словно обрызганный старой, засохшей кровью.

Затем раздался голос, обращавшийся только к нему, никто другой не мог его услышать:

– Ты нуждаешься во мне.

Он не ответил.

2

В тот день и на следующий он не вернулся на ферму.

Кахан дождался, пока жители Харна найдут тела, на что им потребовалось даже не четыре дня и не восемь, а два раза по восемь. Потом жители деревни ждали еще четыре дня, опасаясь, что снова появится армия Высокой Леорик из далекого Харншпиля.

Наконец они забрали тела и сняли флаги предупреждения. Кахан опасался, что они унесут с фермы все ценное, но они не стали. Он наблюдал за их монахом, Тасснигом, который был в грязной белой рубашке и шляпе, сделанной из сучьев, сплетенных в форме, напоминавшей восьмиконечную звезду Ифтал, если прищуриться. Тассниг объявил ферму прóклятой землей, где рыщут темные призраки Осере, за что Кахан испытал благодарность – теперь оттуда никто не мог ничего украсть.

Кахан опасался, что Тассниг подожжет дом, но монах не стал, вероятно поленился, к тому же земляные дома плохо горели. Кахан подождал еще неделю, потом позвал Сегура, и они вернулись.

Он порадовался, что предыдущие владельцы почти ничего не испортили, главным образом из-за того, что вообще мало что сделали.

У него ушла неделя на то, чтобы привести дом в порядок, смыть следы крови и сделать его таким, как ему нравилось. Сегур большую часть времени принюхивался и рычал: ему не нравились незнакомые запахи. Кахан подумывал о том, чтобы построить новое святилище для Раньи, но отказался от этой мысли. У него имелось еще одно, лучше спрятанное, а Рэи вполне могли вернуться.

В последний день уборки он нашел маленькую деревянную игрушку, изображавшую короноголового; должно быть, она принадлежала кому-то из детей. Кахан сидел и долго на нее смотрел, поворачивая в больших грубых руках.

Была ли тут его вина? Если бы он вмешался, то умер бы.

Мы не стали бы.

Он игнорировал голос. То был призрак другой жизни, другой личности. Кого-то умершего, кому и следовало таковым оставаться.

Он отнес деревянную игрушку в лес и похоронил в маленькой, укрытой от посторонних глаз роще, которую посадил сам и посвятил Ранье, леди потерянных. Он не сомневался, что семья почитала более свирепых богов, Тарл-ан-Гига или даже Чайи, хотя сомневался, что они признались бы в этом на севере. В этих богах Кахан не находил правды и не верил, что она в них была. Его вырастили в почитании Зорира, огненного бога, и ему говорили, что он являлся единственным истинным богом.

Еще одна ложь.

Когда он путешествовал по Круа, продавая свой гнев, он слышал, как молились монахи Чайи и Тарл-ан-Гига. То, что они говорили, не сильно отличалось от проповедей монахов Зорира. Имена менялись, в историях возникали незначительные различия, но конец всегда оставался тем же. Кланяйся и отдавай себя, или тебе будет отказано в Звездной Тропе и после смерти ты не попадешь в рай. Он опустился на колени перед святилищем Раньи, грубой пирамидой из собранного в лесу дерева, украшенной разноцветными флажками, и положил игрушку внутрь.

Это было лучшее, что он мог сделать для ребенка.

Кахан надеялся, что ребенок проснется в лучших землях, чем эти. Не первая жизнь, упокоенная в роще, но, вероятно, в большей степени, чем другие, заслужившая милосердия.

Затем он направился обратно на ферму, чтобы окончательно навести там порядок. Поля требовалось вспахать. Семья посадила овощи с корнями, которые, как он и предупреждал, сгнили в земле – теперь они годились только на компост для посадок следующего года. Кахан опасался, что найдет в них следы синих вен, но земля выглядела чистой. Пруд высох. Он надеялся, что они просто позволили водной лозе из Вудэджа высохнуть, но если они ее уничтожили, то ему придется приложить немало сил, чтобы все исправить, не только вырастить ее, чтобы она стала достаточно толстой и пруд оставался полным, но и защитить от короноголовых, которые охотно сжуют лозу, чтобы напиться воды, ленясь пройти немного дальше до пруда. Они были глупыми, упрямыми животными, но давали ему средства к существованию.

Жители Харна называли его Лесничим, потому что он не боялся леса, но правда состояла в том, что он был фермером. Короноголовые приносили ему достаточно денег, чтобы выжить в месяцы Сурового сезона, не покидая фермы, на которой он родился, и жить за пределами леса. И хотя он знал лес и его нравы, тот далеко не всегда оставался гостеприимным.

Он свистнул Сегуру и зашагал с посохом в руке на поиски своих животных, которые разбрелись.

Пока он искал, ему пришлось оттеснить в заднюю часть разума голос существа, живущего у него под кожей.

Солдаты приходили за тобой, Кахан Дю-Нахири.

Неужели? Никто не спрашивал имена. Просто до тех, кто правил в Большом Харне или Харншпиле, могли дойти разговоры, что некто беcклановый владеет имуществом. Им такое совсем не понравилось бы. Да и вообще Кахана не удивило бы, если бы монах из Харна, Тассниг, рассказывал самые разные истории про всякого, кто, как он думал, угрожал ему или Тарл-ан-Гигу. Кахан сплюнул. Рэи отличались жестокостью, они удерживали власть не только с помощью своих капюшонов, но и разделяя людей, и многие были слишком глупы, чтобы это понимать.

Кахан слышал от знающих людей, что чем больше капюшон кормили, тем более жестоким становился тот, кто его использовал. Но правда состояла в том, что жители Круа с самого начала были жестокими и, возможно, заслужили Рэев и того, что те принесли с собой.

Он сделал глубокий вдох и постарался заставить замолчать существо, сидевшее у него под кожей. Мужчина, забравший его ферму, мертв. И даже если они искали Кахана, Рэи будут считать задачу выполненной. Он мог спокойно продолжать здесь жить.

Еще одна ложь из множества, произнесенных самому себе.

Он знал, что семья, которая отобрала у него ферму, убила одного из его короноголовых в пищу, что вызвало у него раздражение, хотя он ничего не мог изменить. Кахан считал животных слишком ценными, чтобы их есть, в особенности когда лес и поля были полны хисти, изящными ранири и землеройками, которых он ловил силками. Кроме того, его страшно разозлило то, что им не хватило умения, чтобы закоптить или засолить мясо и так его сохранить. Они съели лучшие куски, а остальное испортилось.

Интересно, где эти люди выросли? Вне всякого сомнения, на разваливавшихся вершинах города шпилей, среди бедняков, где не требовались навыки жизни в лесу. Они больше не убивали короноголовых, скорее всего из-за того, что их было нелегко поймать, как только они узнавали, что им могут причинить вред. У него возникло подозрение по поводу того, которого они взяли, и это его опечалило. Даже короноголовые, упрямые и часто глупые, обладали личностями, и у Кахана имелись любимчики.

Насим, хороший человек, который ухаживал за садом людей, считавших себя мудрыми, когда-то сказал лесничему, что только глупцы ищут неприятностей. Во всем монастыре огненного бога сад Насима оказался единственным местом, где он нашел настоящую мудрость. Поэтому Кахан постарался не быть глупцом и не стал печалиться из-за гибели своего любимого и самого полезного животного, не убедившись сначала, что убили именно его.

Он нашел два трупа короноголовых, первый на границе Вудэджа. Он попал в силок-лозу и не смог освободиться, продолжая сопротивляться, и шипы все глубже входили в его плоть. Не самая приятная смерть, но она случилась довольно давно, так что по большей части остались только кости. Кахан собрал их в сумку, чтобы потом растолочь в костяной порошок для роста урожая, а рога можно было использовать самыми разными способами. Второй мертвый короноголовый лежал рядом с поляной у фермы, от него остались не только кости, но мясо успело испортиться, и им питались разноцветные грибы. Кахан запомнил место, чтобы вернуться сюда позднее.

Остальная часть стада сбежала в лес, и Кахан никогда бы их не нашел без Сегура: гараур был незаменим, когда дело доходило до короноголовых. Он всегда мог их найти и неизменно получал удовольствие, навязывая им свою волю. Когда Сегур собрал их вместе и погнал в сторону фермы, Кахан со вздохом сообразил, что он оказался прав относительного убитого животного. Семья съела единственного самца. Он всегда был более дружелюбным, чем самки, и для тех, кто не умел обращаться с животными, становился самой походящей жертвой. Кахан проклял мужчину и его жену, мысленно послав их к Осере за то, что они оказались такими близорукими. Теперь ему придется отправиться в Харн. Если он не найдет замену для самца, не появится молодняка, когда придет Малый сезон. А визит в Харн означал, что он будет вынужден потратить день на стрижку оставшихся короноголовых, чтобы собрать шерсть на продажу.

Однако, если кто-то из Харна расскажет Рэям о том, что он появлялся в деревне, солдаты могут вернуться. Впрочем, это уже не будет иметь значения, ведь без самца короноголовых ему все равно конец.

Он подстриг короноголовых. Кахан занимался этим до сумерек второй восьмерки, и это принесло ему лишь разочарование. Шерсть получилась плохого качества: животные провели слишком много времени в лесу, и сучки с ветками, колючки и шипы испортили шерсть. Будь сейчас сезон сброса шкур, он мог бы их продать.

Собрав шерсть, Кахан связал ее при помощи парящей лозы в тюк, который поднимался над землей до уровня его головы. Идти в Харн было уже поздно, поэтому он закрепил тюк и отправился спать.

Утром он привязал тюк шерсти к поясу и зашагал через Вудэдж в сторону Харна. Это была не слишком далекая прогулка; свет едва двигался по небу, но тюк постоянно задевал за ветви деревьев, а запах шерсти привлекал кусачих летающих насекомых, которые обычно нападали на короноголовых. Сегур с радостным видом щелкал зубами, но все это делало путешествие неприятным, и у Кахана испортилось настроение, когда он, наконец, увидел за деревьями деревню.

Многие считали, что он редко бывал в хорошем настроении.

Харн окружали деревянные стены, построенные из срубленных и расщепленных на части стволов, в два раза превосходивших рост человека. А перед стеной по кругу располагались направленные наружу колья.

Частокол казался опасным, но колья стояли слишком далеко друг от друга, чтобы служить защитой, а вблизи становилось очевидно, что дерево почти полностью сгнило. У западного края поляны находилась ферма летучих пастей, которых держали в огромных сетях, сплетенных из лозы.

Летучие пасти являлись лесными зверями, но от них зависел весь Круа. Они были самых разных цветов и размеров: от громадных до совсем маленьких, которых непросто заметить, но тела почти не отличались друг от друга. Пузырь для воздуха составлял бóльшую часть тел, длинный, треугольной формы, с двумя отверстиями, животное открывало и закрывало их, контролируя свой размер. Голова с мощным клювом могла рассекать растительность. Два больших главных глаза с каждого бока, еще четыре смотрели вниз и четыре – вверх. Вокруг клюва росли щупальца, четыре штуки, для хватания и перемещения; когда пасти не летали по воздуху, два длинных щупальца с плоскими концами могли двигать предметы, а два жалящих использовались для защиты и ловли добычи. Летучие пасти обычно питались растительной пищей, но употребляли и мясо, а их родичи, копья-пасти, ели только мясо.

У фермерских летучих пастей отрезáли жалящие щупальца, когда они только вылуплялись, и домашние летучие пасти никогда не вырастали такими крупными, как их дикие кузены, однако они никогда никого не жалили. Кахан считал, что оно того стоило. Такие укусы были в лучшем случае болезненными, а в худшем – смертельными.

В северной части за стеной находился круглый дом кожевенников, выстроенный из земли и похожий на тот, что стоял на ферме Кахана; его окружали кожевенные ямы, которые снабжались водой через водную лозу, выходившую из небольшого озера. Кожевенники всегда находились в северной части поселения, и круговые ветры уносили вонь; исключения бывали только на юге Круа, где все делалось наоборот.

В Харне имелось двое ворот, как и во всякой другой деревне. Лесные ворота выходили на север, в сторону леса и сыромятни, а Навес-ворота смотрели на юг, в сторону Навеса, центра Круа, где правили новые Капюшон-Рэи и откуда они продолжали вести войну со старыми Капюшон-Рэями. Если они победят, то снова перевернут мир и на севере станет тепло, а на юге – холодно.

Когда Кахан вышел из Вудэджа, Сегур заскулил. Кахан остановился.

– Они всего лишь люди, Сегур, – сказал он, опираясь на посох. – И они тебя не обидят, пока я рядом. – Гараур зашипел, и Кахан рассмеялся. – Ладно, отправляйся на охоту в лес, вернешься, когда я буду возвращаться. – Сегур снова заскулил, а потом исчез в подлеске.

Хотя Харн был небольшим поселением, где жило не более полутора сотен людей – в нем и на окружающих фермах, – их было слишком много для Сегура, да и Кахан не чувствовал себя здесь спокойно.

У Навес-ворот стояло двое часовых в одинаковых доспехах из шерсти, пропитанных таким образом, что они стали жесткими.

Доспехи были старыми, грудные пластины расползлись и потрескались, шлемы давно стали мягкими из-за влаги, превратившись в неудобные шапки. Каждый держал копье из твердого дерева в одной руке и деревянный щит в другой. Они раскрасили лица белой краской с черными завитками, обычными для кланов Харна, хотя рисунки слегка отличались друг от друга. У того, что стоял справа, не хватало руки; войны Капюшон-Рэев редко оставляли мужчин, способных сражаться, без ранений.

– Лесничий, – сказала женщина с одной рукой. – Я думала, что ты ушел.

Кахан узнал голос: хотя он изо всех сил старался избегать этого места, он не мог не знать часовых. Как и то, что они требовали жертвоприношение от каждого посетителя.

– Мою ферму заняли чужаки, Гассен, – ответил Кахан, – но, очевидно, они оказались преступниками, потому что за ними пришли солдаты Рэев. – Он смотрел на часовую – вдруг она поделится информацией. – Но я забрал назад свою ферму, хотя она в плохом состоянии.

Женщина смотрела на него.

– Значит, ты хочешь войти? – спросил другой часовой – Сарк.

– Ты стал часовым, Сарк? – сказал Кахан. – Я думал, что ты охотник.

– Мы все должны иногда помогать деревне, – ответил тот, и часовые скрестили копья, не давая ему пройти. – Чужаки, которые не делают взноса, не могут войти в Харн.

Кахан давно решил, что, если жители Харна намерены считать его чужаком, он им и будет. Он не испытывал вины за то, что не платил подати, или отказывался быть часовым и помогать строить стены и дома, или выполнять сотни разнообразных дел, которые они для него находили.

– Вы меня знаете, – сказал Кахан. – Я пришел, чтобы продать свою шерсть, и ваша деревня получит хороший доход.

Сарк стал смотреть в сторону.

– Сейчас нам приходится быть особенно осторожными, лесничий, – сказала Гассен. – Форестолы нападают на наших торговцев, когда те отправляются в Большой Харн. Они заметно осмелели. Ты не один из нас, ты бесклановый, ты можешь быть их разведчиком, которого они послали в деревню. – Она посмотрела на длинный посох Кахана. – И длинный посох у тебя в руке не только для ходьбы.

– Когда входишь в лес, полезно иметь длинный посох, – сказал Кахан.

– Напоминает лесные луки, которыми пользуются те, кто объявлен вне закона. – Она продолжала на него смотреть. – Луки запрещены.

– Тогда все в порядке, Гассен. – Он поднял деревянный посох, покрытый изящной резьбой. – Ведь это не лук, а посох.

Гассен продолжала смотреть на посох. Кахан ждал, но молчание затянулось; тогда он вздохнул и достал из кошеля блестящую деревянную монету.

– Это поможет вам поверить мне?

– Может помочь, – сказала Гассен. – Но Сарк, – она кивнула в сторону второго часового, – более подозрительный из нас двоих.

Кахан достал вторую монету и отдал ее часовым.

– Вот, – сказал он, и они развели копья в стороны.

– Ифтал благословляет тебя, лесничий, – сказала Гассен, – мы рады, что ты вернулся в Харн.

Кахан ничего не ответил, лишь потащил за собой парящий тюк шерсти в деревню.

В глубинах леса

Он идет по огню.

Ты огонь.

Ты смотришь, как он идет,

Пока не ломаешься.

Беги и прячься.

Ты бежишь.

Куда они все исчезли?

Не забывай.

Но ты бежишь недостаточно быстро.

Ты огонь.

Все горит.

Он горит.

И ты огонь.

3

О хижинах и домах Харна хорошо заботились, но они выглядели довольно убого. Жизнь тяжела на далеком севере. Вся торговля в Харне проходила через Вудэдж на летающих плотах из Большого Харна, а в самом Харне денег было мало, и лишь немногие решались совершать такое путешествие. А после того как в Харне видели форестолов, в деревне стало появляться еще меньше торговцев; тем не менее на рынке оказалось больше людей, чем Кахану хотелось.

Когда он туда вошел, Кахан увидел молодую женщину, сидевшую на холодной земле возле земляного дома; ее одежда из войлока была недостаточно толстой для северной погоды, а волосы она превратила в огромные шипы при помощи белой глины и деревянных колец. Ту же глину она использовала, чтобы сделать завитки и линии на лице. Кахана поразила ее худоба.

– Готов поделиться монетой для монашки забытого бога? – спросила она, протягивая грязную тонкую руку.

У Кахана не было времени для других богов, забытых или нет, но ему не нравилось, когда кто-то голодал, и он знал, как в Харне относятся к чужакам.

– Избегай хлеба, – сказал он ей и бросил щепку, – и не попадайся Тасснигу на глаза. Ему не нравится конкуренция – и неважно, забыт твой бог или нет.

– Я знаю, – ответила она, вскакивая на ноги, и внезапно оказалось, что она не такая уж и слабая. – Монах Тарл-ан-Гига, который-ходит-не-зная-доброты, носит острые сапоги и наделен тупым разумом, но лягается без колебаний. – Она улыбнулась и исчезла между домом и стеной, заставив Кахана задуматься – не обули ли его, вынудив расстаться с монеткой.

Но это уже не имело значения. Монета и женщина исчезли.

В городах его всегда поражал запах. Он привык к открытым пространствам и богатым, густым ароматам леса. В Харне воняло городом, отхожими местами, вырытыми слишком близко к стенам; улицы наполняло множество других отвратительных запахов, пойманных между домами вместе с дымом древесного пламени.

И тут он увидел людей. Он всегда находил неприятным давление и запах большого количества людей, собравшихся в одном месте. В юности, в монастыре Зорир, он мылся каждый день.

Водную лозу направляли в монастырь, и воды хватало, чтобы украсить территорию прудами и даже фонтанами.

Но монастырь находился в Мантусе, где не такой суровый климат, а жизнь легче. Там даже шел дождь от великих гейзеров Навеса. Здесь, на севере, лишь изредка выпадал снег, который покрывал землю в течение Сурового сезона, а потом медленно и неохотно уходил во время Малого.

Люди мылись гораздо реже на далеком севере.

Однако нельзя было сказать, что они не следили за собой. Близость к лесу обеспечивала их огромным количеством растений, что позволяло красить одежду, и хотя они продавали большую часть кожи и шерсти короноголовых, оставалось вполне достаточно, чтобы сделать толстый войлок для теплой одежды. Они разрисовывали лица в соответствии с традицией в белый цвет с черными линиями и узорами клана. И все же всегда выглядели уставшими. Им постоянно приходилось бороться за выживание.

Если бы Кахан знал, что рынок уже в разгаре, он подождал бы, когда людей станет меньше, но он этого не знал и теперь сталкивался с жителями не только этой деревни, но и с соседних ферм. Те, кто расхаживал возле немногочисленных прилавков, полыхали всеми цветами радуги: коричневые и желтые куртки из толстого войлока с выдавленными на нем полосами и завитками ярких оттенков. Конические шляпы, выкрашенные при помощи ягод и грибов, ярко-синего, красного или пурпурного цвета украшали их головы. Для штанов и килтов использовались более темные оттенки синего и черного. Среди взрослых бегали дети в простой одежде, сделанной из одного куска ткани. Они кричали и смеялись, и только они в Харне радовались и веселились.

Кахан проходил мимо прилавков: мясники, ткачи, торговцы войлоком, изделиями из глины и резчики по дереву. Прилавки ставили те, кто охотился или занимался собирательством в сравнительной безопасности Вудэджа. В другой части деревни он увидел Тасснига, монаха Тарл-ан-Гига, который расхаживал перед святилищем своего бога, с фигурой, сделанной из палок. Как и все образы Тарл-ан-Гига, она стояла на одной ноге, другая была вытянута вперед так, что стопа опиралась на колено, образуя треугольник, руки сцеплены перед головой. Не самый лучший образ, но и монах не отличался особым талантом.

За статуей бога находилась восьмиконечная Звезда Ифтала. Перед ней стоял тафф-камень, где делались жертвоприношения. В Навесе тафф-камни достигали роста человека и испускали странный свет. Камень Харна был плохо обработан и едва доходил до бедра монаха. Когда-то его посвятили Чайи, но все следы убрал резец, как до него имена других богов. Теперь камень с отслаивающейся краской посвятили Тарл-ан-Гигу.

Обычно жертвоприношение заключалось в том, чтобы положить на камень руки и дать обещание служить или сражаться за бога. Сегодня камень был обрызган кровью, а перед ним лежала голова короноголового и слепо смотрела вверх – дорогая жертва.

Тассниг был одет, как и всегда – повязка с изображением глаза и длинное войлочное одеяние из некрашеной шерсти.

В честь своего бога он раскрасил лицо в ярко-синий цвет. Монах наблюдал за людьми на рынке, которые покупали и продавали товары. Кахан постарался держаться так, чтобы тот его не увидел, но оказался недостаточно быстрым.

– Лесничий! – крикнул Тассниг. Как и большинству слабых людей, ему более всего нравилось издеваться над беспомощными жертвами. – Лесничий! – снова закричал Тассниг, и на рынке стало тихо.

Лица, остававшиеся в тени под широкополыми шляпами, смотрели на Кахана в слабом свете дня.

– Мы здесь не рады бесклановым! А ты принес подношение? Принес дар, достойный Тарл-ан-Гига? Ты готов отдать его тем, кто лучше тебя? – Он замолчал, позволив своим словам повиснуть в воздухе, который, несмотря на запахи Харна, казался кристально чистым и сверкающим, и каждый мог хорошенько рассмотреть Кахана.

– Скорее у меня дар для тебя, монах, – сказал Кахан и услышал, как многие втянули в себя воздух, пораженные его грубостью. – Я не следую богам, никто мной не управляет.

– Вы слышали? – закричал Тассниг. В руке он держал деревянный раздвоенный прут, который направил на лесничего. – Вы его слышали, добрые люди Харна? Он не следует богам! Тарл-ан-Гиг пришел и прогнал фальшивых богов, показав свое могущество победами наших Капюшон-Рэев! А этот человек смеется над ними. Неужели он хочет, чтобы вернулся Чайи? Почитает ли он старых лесных богов, опускается на колени перед лесными божествами? Да, говорю я! – Монах старался привести себя в состояние ярости, подпрыгивая на месте и размахивая прутом. – Тарл-ан-Гиг одарит своим могуществом Капюшон-Рэев и вернет нам тепло! А этот человек принесет обратно мрак! Он приведет лесных чудищ, чтобы они издевались над нами. На наших границах соберутся свардены! У стен встанут корнинги! – Монах тыкал в сторону Кахана деревянным прутом в такт своим словам. – Ты заплатишь цену, лесничий. Ифтал с горящей звезды, сломанный бог, перед которым склоняются все остальные, будет тебя судить! Капюшон-Рэи вынесут приговор. Тарл-ан-Гиг проведет тебя в цепях перед Ифтал, и ты отправишься к Осере!

Кахан начал отступать – слишком много глаз смотрело на него, люди легко могли перейти к насилию.

– Гляньте на него! – продолжал монах. – Невежественный и бесполезный. Человек без клана, который считает себя выше нас, когда он даже ниже, чем Осере под нами! Я скажу: ты сгоришь! Пусть Рэи сожгут тебя на медленном огне и скормят своим капюшонам. Пусть сорвут с тебя кожу во славу Тарл-ан-Гига! Они скажут нам спасибо, если мы это сделаем для них! – У монаха уже шла пена изо рта, и Кахан чувствовал растущую опасность, – слова монаха вызывали все больший отклик у людей.

– Возьми свою… – Кусок дерьма угодил монаху в лицо, не позволив договорить. Крики, танцы и пена прекратились. – Кто это сделал? – завопил он.

– Называет себя монахом, – последовал ответ, и Кахан увидел молодую женщину с торчавшими в разные стороны волосами, которой он дал монетку. – Я видела лучших монахов, что вываливались из моей задницы! – Она повернулась и подняла одежду, чтобы показать ему задницу.

Напряжение исчезло, люди на рынке начали смеяться, а Тассниг, увидев, что его планы разрушены, закричал на женщину:

– Пусть тебя заберет Осере! – Он бросился за ней, она исчезла за домами, но разъяренный монах продолжал ее преследовать под смех посетителей рынка.

Кахан отвернулся, решив, что, если увидит эту монашку снова, даст ей еще одну монетку.

Но даже после того как Тассниг исчез, Кахан чувствовал, что окружающие относились к нему с подозрением; они уступали ему дорогу, но не для того, чтобы облегчить путь, – считалось, что тот, кто оказывается рядом с бесклановым, призывает несчастье на свою голову. Впрочем, теперь ему стало легче двигаться сквозь толпу со своим летающим тюком шерсти и в меньшей степени приходилось терпеть их запах.

Гарт, торговец шерстью из Харна, был еще старше, чем Кахан, его волосы и борода поседели, и он всегда давал честную цену за товар, несмотря на то что Кахан был бесклановым. Кахан подозревал, что другим он платил еще больше, но так уж устроена жизнь.

– Да благословит тебя Ифтал, лесничий, – сказал он, глядя на его тюк. – Здесь шерсть с шести шкур, меньше, чем обычно.

– Я потерял троих животных из стада, – сказал Кахан, подталкивая тюк к торговцу.

Гарт разрезал летающую лозу, и она взлетела в воздух. Хороший знак: если бы он не собирался покупать, он бы привязал тюк к прилавку. Многие так поступали, чтобы доставить Кахану неприятности, но Гарт не был мелочным.

Кахан смотрел, как торговец принялся раскладывать шерсть узловатыми от возраста руками.

– Тебе следовало сделать монаху подарок, лесничий, – сказал он, разглаживая шерсть привычными движениями, – и тогда он бы замолчал.

– Сомневаюсь, – ответил Кахан.

– Да. – Гарт поднял голову. – Наверное, ты прав. Он слаб, Рэи присылают к нам объедки со своего стола, называя их пиршеством. – Кахан ничего не ответил. Гарт мог, если ему так хотелось, выражать свое мнение о монахе, но ему следовало промолчать. – Шерсть не такого хорошего качества, как обычно, – сказал Гарт.

– У меня неприятности. Мне нужно выручить достаточно денег для нового самца.

– Здесь не хватит, – сказал Гарт.

Кахан ничего другого и не ждал.

– Это и обещание принести тебе все мои шкуры и шерсть в Малый сезон. – Он сделал хорошее предложение.

– Я бы согласился, если бы мог, лесничий, – сказал Гарт, – ты держишь свое слово. Но ты знаешь, как Леорик к тебе относится. Никаких предпочтений.

Кахан кивнул, он ожидал такого ответа, но решил испытать удачу.

– В таком случае я возьму монеты за шерсть.

Гарт опустил руку в кошелек и вытащил количество монет, которое, даже с учетом того, что он принес шерсть не лучшего качества, к тому же не имел клана и его можно было обмануть, оказалось разочаровывающим.

– Я позабочусь о том, чтобы весной, к Малому сезону, ты получил самца. Хорошего.

Он отвернулся, как человек, пойманный на воровстве, и Кахан подумал, что монах Тассниг вернулся.

Однако, обернувшись, он обнаружил Фарин, Леорик Харна; слева и справа от нее замерли стражники, а ее помощник, которого звали Дайон, высокий и худой, стоял за спиной. Несмотря на то что у них часто возникали споры, Кахан считал ее красивой женщиной: такого же возраста, как он, в темных волосах седина, а вокруг темных глаз морщины. Она относилась к нему как к проблеме. Фарин носила такую же одежду из войлока, как и все, только темно-синего цвета, любимого Тарл-ан-Гигом. Ее лицо было разрисовано белой краской, а лоб украшали сложные узоры. Дайон носил такую же раскраску, но полоски были заметно тоньше, и словно в качестве компенсации, те, что указывали на его происхождение, были крупнее, чем остальные.

– Я хочу поговорить с тобой, лесничий, – сказала она.

– Я закончил дела здесь, – ответил он, – и моя ферма нуждается во внимании. – Он собрался уйти, но один из ее стражей, в неухоженных доспехах с трещинами, как у часовых у ворот, встал у него на пути.

– Я слышала, что ты просил ссуду у Гарта, – сказала Леорик. – Приходи ко мне поговорить, возможно, я смогу помочь, несмотря на то что твоя шерсть оказалась не лучшего качества.

– То, что она плохого качества, в большей степени связано с тобой, чем со мной, Леорик.

– Говори с ней с уважением, – вмешался Дайон.

Леорик подняла руку, заставив его замолчать, после чего коротко кивнула Кахану, признавая, что сказанное им правда.

– У меня есть теплая выпивка в моем доме. Пойдем, ты разделишь ее со мной, – предложила она. – Я не стану занимать много твоего времени.

Длинный дом Леорик был самым большим строением в Харне, даже больше, чем ферма Кахана. Он поставил посох возле двери и вошел. Огонь горел в яме, а смоляные лампы давали тусклый свет. Маленький мальчик играл куклами из сухой травы у огня.

– Иссофур, – сказала Леорик, – я буду говорить с этим человеком, поиграй в задней части дома.

Мальчик встал, пробежал по комнате и скрылся за экраном из плетеного тростника.

Сумрак скрывал большую часть дома, но возникало ощущение свободного пространства за стульями, расставленными вокруг небольшого огня. Внутри дома оказалось теплее, чем снаружи, но дыхание Кахана облачком туманило воздух. Даже Леорик из Харна не была достаточно богата, чтобы как следует нагревать комнаты. Она налила теплый напиток из меньшего из двух глиняных котелков, висевших над огнем, и передала ему чашку. Затем налила себе.

Кахан дождался, когда она выпьет сама; таким вещам его научили в раннем детстве: бесклановые ждут.

Леорик не обратила на это внимания.

Напиток, бульон из костей и растений, оказался вкусным.

Фарин, Леорик Харна, некоторое время молчала. Да, она не одобряла Кахана и усложняла его жизнь, но он считал ее по-своему честной женщиной.

Она заботилась о деревне. Конечно, это не помогало Кахану ей верить или желать остаться с ней, хотя она и была красивой женщиной. Она продолжала молчать, и тогда заговорил он:

– Ты намерена помочь мне купить короноголового самца, чтобы компенсировать урон от несчастных глупцов, которых послала на мою ферму?

– Нет, – ответила она, глядя на него поверх чашки. – Ты бесклановый, – продолжала она, – ты нашел покинутый дом и поселился там. Я это уважаю. Но ты живешь на землях Харна и должен либо стать его частью, либо уйти. Для Харна наступили трудные времена, все должны вносить свой вклад.

– Сейчас трудные времена для всех, Леорик, – сказал он, сделав глоток из своей чашки. – И еще более тяжелые для тех, кто не умеет работать на земле, когда они получают в свое распоряжение ферму.

– Он сказал, что был фермером и готов сделать подношение. – Она сделала еще один глоток бульона. – Так стоит ли тебе удивляться, что я дала ему разрешение забрать твою ферму?

– Ну, он не был фермером, и это дорого стоило нам обоим. Мне – денег, а тебе – товаров, которыми ты могла бы торговать.

Она ничего не ответила, да и говорить было нечего, поэтому она сменила тему:

– Монах не хочет, чтобы бесклановый управлял фермой. – Она расправила плечи, сидя на стуле. – Он считает, что это оскорбление Тарл-ан-Гига и обычаев новых Капюшон-Рэев. – Она отвернулась. – И то, что ты можешь ходить по лесу, теперь не имеет такого значения. Старые боги ушли вместе со старыми обычаями. – Она снова повернулась к нему. – Для тебя было бы лучше, если бы ты имел здесь друзей.

– И ты готова протянуть мне руку дружбы? – спросил Кахан, но она покачала головой. – Что тогда?

– Ты слышал, что форестолы выходят из леса и нападают на наших торговцев? – Кахан кивнул, он уже понял, что она сейчас скажет. – Через три дня мы отправим нашу шерсть в Большой Харн. Если ты пойдешь с Гартом и будешь его защищать, я доплачу тебе необходимую сумму, чтобы ты получил нового самца короноголовых.

– Ты должна мне за того короноголового. – Кахана удивила страсть, появившаяся в его голосе, гнев и то, как существо под его кожей двигалось в ответ на него.

Он сделал глубокий вдох, все волосы на его теле встали дыбом, словно ледяной бриз забрался под одежду и пробежал по коже. Он думал, что в состоянии лучше себя контролировать. Леорик следовало отдать должное – она не отшатнулась от его гнева.

– Ну, как мы оба признали, сейчас трудные времена. Ты не только получишь свое животное, лесничий, но и необходимую тебе добрую волю, против которой монаху будет нелегко выступить. Я послала фермера, а он отправит толпу с огнем.

– Это он прислал солдат? – спросил Кахан. Она покачала головой. – Значит, ты?

В ответ она рассмеялась.

– Осере находятся под нами, – она улыбнулась собственным мыслям, – а у нас едва хватает еды, чтобы жить здесь. Менее всего мне нужно, чтобы глаза Высокой Леорик и ее Рэев обратились на Харн и забрали то немногое, что у нас осталось. – Она наклонилась вперед. – Ты пришел издалека, как человек, который много путешествовал; ты знаешь, каковы Рэи.

Он не ответил. Его прошлое оставалось в тени, и он не хотел, чтобы на него пролился свет.

– Я не солдат, чтобы охранять торговые караваны, – сказал он, думая о том, сумеет ли она понять, что он солгал. Если она каким-то образом чувствовала его прошлое или если оно висело над ним, точно ядовитая туча.

– Возможно, и нет, лесничий, но ты заметно крупнее, чем многие из тех, кто живет в Харне, и одно это может отпугнуть форестолов. – Она оглядела его с головы до ног, а потом удостоила быстрой улыбкой. – Они хотят легкой добычи. Не исключено, что все сведется к легкой прогулке в Большой Харн и обратно, за которую тебе хорошо заплатят.

Разумный человек согласился бы здесь и сейчас. Увидел бы в ее предложении логику и до некоторой степени доброту.

Но Кахан считал, что гордость и упрямство – лучшая защита от боли мира, и такие доспехи было трудно снять. Он встал:

– Я думаю, ты посылаешь меня для того, чтобы свалить на меня вину, если что-то пойдет не так.

– Нет, я…

Кахан повернулся спиной и взял свой посох, стоявший у стены.

– У тебя есть солдаты, Леорик. Используй их, – сказал он сердито и вышел из деревни.

Никто не попытался его остановить, его гнев проступал в каждом шаге, и хотя он сам этого не понимал, дело было не только в Леорик, Харне или даже монахе.

Глубоко в лесу

Тут пролегла огненная тропа, и у тебя возникает вопрос: почему? Никто о ней не говорил. Никто не готовится к празднику, как обычно бывало. И огненная тропа намного длиннее, чем всегда. Ты спрашиваешь себя, зачем все они собрались. Почему никто не жарит мясо и не печет печенье или хлеб. Не расставлены столы. Никаких красивых флагов Сломанного Ифтала, благословляющих огненного бога Зорира. Никакого ощущения праздника.

Там Сарадис, и ты стараешься не дрожать. Пытаешься не показать страх, потому что знаешь: она ненавидит слабость. Они все ненавидят слабость. Они выбивают слабость из тебя.

– Иди сквозь огонь! – кричит Сарадис. – Это испытание стойкости! Тот, кто предал Зорира, будет поглощен пламенем!

Эти слова тебя пугают.

4

Кирвен Бан-Ран откинулась на спинку трона, ей было неудобно, и не имело значения, сколько подушек она туда подкладывала. Дерево обработали в северном стиле, который ей не нравился: никаких украшений, кроме геометрических фигур. Жестоких и холодных, как и люди здесь.

Она стала первой Высокой Леорик в Харншпиле за многие поколения, не будучи Рэем, и, конечно, они ненавидели ее за это.

А она ненавидела их в ответ.

Она ненавидела их больше.

Еще совсем недавно Кирвен радовалась, что осталась жива к концу дня. Теперь те, кто прежде ее угнетал, танцевали под ее мелодию. Они могли шипеть и что-то бормотать у нее за спиной. Могли распространять слухи и устраивать заговоры, но не могли выступить против нее, потому что она избрана Скиа-Рэй из Навес-шпиля, голосом Тарл-ан-Гига и того, кто купался в свете Капюшон-Рэев.

Она сидела во всем великолепии на нижнем уровне центрального и самого большого из всех городских шпилей. Огромные синие знамена, смешиваясь с зеленью Харншпиля, спадали с поперечных ребер сводчатого потолка. Огромные деревянные фигуры Тарл-ан-Гига, балансирующего человека, были расставлены вдоль стен. Между ними висели звезды Ифтала. Вдоль огромного зала стояла стража – ее стража – в обожженных деревянных доспехах. Огонь горел в каждом из сорока очагов, прогоняя холод севера. Тысяча слуг была готова без промедления броситься исполнять ее приказы. А она получала доклады от своих солдат и Рэев.

– Мы отбрасываем старые обычаи, – едва слышно сказала она, – мы сжигаем старых богов, чтобы единственный стал процветать.

Последний из ее главных командиров доложил об очередных поисках трионов и ушел. Осталась лишь небольшая группа Рэев в великолепных дорогих доспехах. И каждое их движение и взгляд наполняло презрение.

Они хотели, чтобы она испытывала страх, однако плохо ее знали. Мадрайн и Рэй Чайи однажды оставили Кирвен и ее ребенка в Вирдвуде. Один из множества уроков, которые ей пришлось выдержать. Быть может, не настолько наполненный насилием, но более ужасный. Вирдвуд – плохое место для женщины с ребенком. Но Кирвен справилась. Она пережила Мадрайн, в то время как муж и два триона – нет.

Она была сильной.

Теперь требовалось очень многое, чтобы напугать Кирвен, и она правила предельно просто: если пойдешь против нее, то умрешь. Это не будет долгая и мучительная смерть, как предпочитали Рэи. Умри быстро, умри тихо – и тебя заменит тот, кто не будет таким глупцом.

Ни один глупец не пережил первого месяца ее правления.

Кирвен провела день, принимая доклады на троне Харншпиля; это заняло так много времени, что свет успел пройти мимо больших окон в дальнем конца зала. Ее долг состоял в том, чтобы услышать, как проходила охота в Вирдвуде на последователей старых богов. Несмотря на физическое неудобство, уничтожение каждого святилища становилось для нее маленькой победой. Поэтому она сидела прямо и хотела, чтобы они поторопились. Солдаты закончили, теперь пришла очередь ее особых охотников.

Фалнист, ее трион-мажордом, с жезлом, конец которого венчала звезда Ифтал, выступил вперед. Их одежды были жесткими и нескладными, отбеленными до абсолютной белизны.

– Рэй Харден Ван-Гурат и Рэй Галдерин Мат-Брумар, подойдите, чтобы говорить.

Два Рэя шагнули вперед, полные уверенности и высокомерия в каждом своем движении, но Кирвен не дрогнула и не показала неудовольствия.

– Расскажите мне о ваших успехах, Рэи, – потребовала она.

Фалнист взял бумаги, которые держал Рэй Ван-Гурат, коротко поклонился и передал Кирвен три рукописных портрета.

Она развернула их и принялась изучать. Худая женщина с волосами, которые, казалось, обрезали ножом. Плохо выглядевший мужчина с впалыми щеками. Еще один мужчина, который выглядел побитым, маленьким и сплющенным, волосы покрыты пятнами.

Ван-Гурат наблюдала за ней бледными глазами. Другой Рэй, Мат-Брумар, оставался на прежнем месте. Он был сильнее из них двоих, об этом говорили изысканно украшенные и великолепно разрисованные доспехи. Не вызывало сомнений, что он не хотел подвергаться воздействию глушака под ее троном, которое отсекало его от капюшона. Рэи находили такой опыт неприятным.

Ван-Гурат собралась заговорить, но Кирвен подняла руку и заставила ее замолчать.

– Всем следует уйти, за исключением моих Рэев. – Она ждала, наблюдая, как ее солдаты и слуги повернулись и вышли из длинной комнаты. На это потребовалось много времени. Фалнист оставался рядом с ее троном, и она повернулась к нему:

– И ты. – Его глаза широко раскрылись, выдавая раздражение, но он поклонился и вышел вслед за остальными.

У нее не было необходимости отсылать его, но ей нравилось раздражать Фалниста и заставлять Ван-Гурат ждать, оставаясь в поле действия глушака. Рэи смотрели на нее, их неприязнь не вызывала сомнений, когда Фалнист прошел мимо них и вышел за дверь.

– Высокая Леорик, – сказала Ван-Гурат, когда последние стражи ушли. Неудобство от воздействия поля глушака отражалось на ее лице. – Женщину на портрете зовут Тамис Дю-Карак, ее вырастили как фальшивую Капюшон-Рэй монахи Того-Кто-Идет-К-Смерти. Их святилище в Харнвуде уничтожено. Она поймана и находится в твоей темнице. Как и первый мужчина, Урдана Мак-Варса, которого воспитали как фальшивого Капюшон-Рэя для Гадира Сделанного-из-Крови. Его монастырь сожжен вместе с монахами за отказ поклониться Тарл-ан-Гигу.

– А второй? – спросила Кирвен.

Ее голос эхом раскатился по пустой комнате.

– Пока мы еще не нашли фальшивого Капюшон-Рэя Вираг Пар-Бихайн, выращенного Лоун Влажный-Клинок, Высокая Леорик. Монастырь в Стор пуст, в нем уже много лет никто не жил. – Она подняла голову. Ее кожа имела болезненный оттенок и больше походила на глину, чем на плоть. – Мы его найдем. Наши следователи и ищейки заняты поисками.

«Интересно, ненавидят ли они это занятие», – подумала Кирвен. Круа постоянно раздирали войны. Поднимались Капюшон-Рэи, мир наклонялся – и либо юг, либо север начинал процветать, пока процесс не повторялся. Тарл-ан-Гиг это остановит, они с корнем уничтожали все культы, монастыри и лесные святилища, до которых удавалось им добраться.

Больше не будет новых Капюшон-Рэев. Никогда.

Но раздоры начинались, когда поднимались Рэи, они меняли стороны, набирали силу, предавали тех, кого еще недавно называли друзьями.

Все это исчезнет, Капюшон-Рэи больше не будут опасны.

Кирвен улыбнулась. Может быть, следующими падут Рэи.

– Ладно, – сказала Кирвен, – почему ты здесь стоишь, Рэй Ван-Гурат? Капюшон-Рэй потребовал, чтобы ты поймала притворщиков, сожгла монастыри и святилища их богов. Ты еще не завершила работу.

Рэй встала, коротко наклонила голову, повернулась и быстро вышла из комнаты. Галдерин Мат-Брумар некоторое время смотрел на Кирвен. Затем поклонился ей, нацепил неприятную улыбку и последовал за своей спутницей, хотя не собирался покидать Харншпиль вместе с ней, Кирвен он требовался для другой работы.

Третья Рэй ждала и наблюдала. Ее деревянные доспехи покрывали царапины и трещины. Лицо казалось не таким резким, как у остальных.

– А что скажешь ты, Сорха Мак-Хин?

Эта женщина кланяться не стала.

Она была из тех, кто преклонял колено только по принуждению. Женщина сняла шлем, и рыжие волосы рассыпались по ее плечам. «Она необычно красива», – подумала Кирвен, когда Рэй шла к ней. Но то была холодная красота, больше подходившая статуе, чем человеку. Сорха вздрогнула, когда оказалась под воздействием глушака и связь между ней и капюшоном разорвалась. Короткая пауза, затем она поднялась на три ступеньки, ведущие к трону, и протянула свернутый портрет. Она держала его вне досягаемости, заставляя Кирвен наклониться, чтобы взять. На портрете был изображен бородатый мужчина с длинными волосами. Глубоко посаженные глаза показались Кирвен карими. Они выглядели усталыми.

– Кахан Дю-Нахири, – сказала Сорха, с усмешкой делая шаг назад. – Фальшивый Капюшон-Рэй, выращенный Зориром-Идущим-в-Огне. Монастырь разрушен, когда взошли первые Капюшон-Рэи. Его нашли на ферме, на далеком севере.

– И он в моей темнице?

Сорха покачала головой:

– Он мертв, как и его семья.

Кирвен промолчала, во всяком случае сначала.

– Капюшон-Рэй приказали привести их ко мне.

Сорха пожала плечами:

– Если их убить на месте, не дожидаясь, когда это сделаешь ты, мы сэкономим время и усилия.

– Не тебе принимать такое решение, – тихо сказала Кирвен, глядя на рисунок и размышляя о том, каким был этот мужчина. Лишь немногие будущие Капюшон-Рэи имели семьи и пускали корни.

– Ты думаешь, глушак тебе поможет, если я приму решение тебя убить? – небрежно спросила Сорха, глядя в потолок.

Кирвен редко смотрела вверх, – потолки в шпилях были странными, как и коридоры верхних уровней. От них у нее болела голова, если она слишком долго их разглядывала.

– Нет, глушак меня не спасет, – ответила Кирвен. Рэев учили сражаться, как только они начинали ходить, задолго до того, как принимали капюшон. Она посмотрела в глаза Сорхи: – Но я знаю, что ты переживешь меня на очень короткое время.

Сорха прищурилась, а затем огляделась по сторонам. Она увидела дыры в стенах и поняла, что за ними ее ждет нечто очень опасное. Улыбнулась собственным мыслям, кивнула и сделала шаг назад.

– Владение луком наказывается смертью, – сказала она.

Кирвен не обратила внимания на ее слова, она смотрела на портрет.

– Ты уверена, что это был он?

– Я убила мужчину, который находился там, куда ты меня послала. – Она снова пожала плечами: – Он сбрил бороду и срезал волосы. К тому же эти картинки практически бесполезны. – Она пристально посмотрела на Кирвен. – Их делают на основании слухов и того, что монахи старых богов сообщают под пытками.

Кирвен не стала возражать. Тем не менее она не могла отпустить Сорху, проявившую высокомерие, – и неважно, говорила она правду или нет.

Здесь правила Кирвен Бан-Ран, а не Рэи. Ни один из них.

– Я думаю, Рэй Мак-Хин, мы можем найти новое для тебя назначение. – Сорха продолжала на нее смотреть. – Теперь ты можешь идти.

Рэй ушла, сохраняя полнейшую уверенность в себе. Кирвен считала, что из всех именно от нее следовало ждать неприятностей. Она была безжалостной и импульсивной, плохое сочетание.

Кирвен решила, что разберется с Сорхой Мак-Хин потом. Сейчас ей требовалось заняться другим делом. О мертвецах она могла забыть, а пленники подождут. Она почесала затылок. В прошлой жизни она носила распущенными длинные черные волосы, но положение Высокой Леорик обязывало ее тщательно заплетать их в косы, от которых у нее чесалась голова.

Слишком многое требовало ее внимания, но такова природа власти.

А в Круа за власть всегда нужно платить.

5

Мысли Лесничего туманил гнев, когда он приближался к своей ферме. Он шагал сквозь папоротники Вудэджа гораздо энергичнее, чем следовало. Сегур отстал, и хотя Кахан никогда не причинил бы вреда гарауру, иногда он на него кричал, а это тому не нравилось.

Кахан промок, настроение у него стало еще хуже, чем когда он отправился в Харн, и сейчас он не сомневался, что каждая ветка решила полить его ледяной водой, а вовсе не его ярость приводила к тому, что он задевал деревья и они обрушивали на него воду.

Кто-то сидел на каменной стене, окружавшей его ферму, оставаясь совершенно неподвижным. В умиравшем свете Кахан увидел щит и копье. Неужели у Леорик закончилось терпение и она прислала воина в надежде, что тот его прикончит? Нет. В Харне нет никого, кто обладал бы умением схватить его в Вудэдже так, чтобы он не заметил.

Может быть, это Рэи? Явились для того, чтобы исправить ошибку, которую они совершили, убив ни в чем не повинную семью, а не его? Незнакомец был одет не как Рэй. Кроме того, Рэи не ждут в одиночестве. Они приходят с солдатами.

Кахан подумал о том, чтобы скрыться в лесу или прокрасться и незаметно подойти сзади, но им овладело раздражение. Какой смысл? Если у него нет злых помыслов, он заблудился и нуждается в помощи, он только его напугает, а если помыслы незнакомца темны, он обязательно вернется. Кахан остался стоять на месте, решив, что лучше встретить незнакомца лицом к лицу.

Незнакомец повернулся на звук его шагов, но не сделал попытки встать. Вблизи Кахан заметил, что он одет в темно-серый плащ, почти полностью скрывавший фигуру. Но под складками он разглядел очертания поножей, нагрудник и наручи воина. Незнакомец наблюдал, как он приближался, затем плащ распахнулся, показывая дерево доспехов, украшенных причудливыми узорами. На коленях, рядом с древком длинного копья, лежал шлем с гребнем. Щит странный гость положил на стену. Кожу Кахан смог разглядеть только на лице, и, увидев ее, испытал потрясение. Кожа женщины была серой, как ее плащ, и он подумал, что совершил ошибку, подойдя слишком близко. Существовало совсем немного воинов, которых он не мог превзойти, но сидевшая на стене женщина вполне могла быть одним из них.

Она не встала и не потянулась к оружию при его приближении, и он счел это добрым знаком. Насколько такое возможно, когда на твоей стене сидит легенда. Кахан отбросил страх, хотя капюшон у него под кожей начал извиваться.

Ты нуждаешься во мне.

– Ты владеешь этой фермой? – спросила она.

Ее голос был мягким, подобным ветру в деревьях. Сегур глухо зарычал и спиралью обвился вокруг тела лесничего, пока не оказался на его шее, где почувствовал себя в безопасности – теперь он мог спокойно ворчать на чужака.

– А кто спрашивает?

Кахан почесал голову гараура, чтобы успокоить его.

– У меня нет имени.

Вблизи он видел, что ее серая кожа мягкая и живая, как его собственная, однако у нее был совершенно неправильный цвет для живого существа.

– Ты из возрожденных, – сказал он. – Что привело возрожденную к моему дому? Откуда ты пришла? – В тот момент, когда он закончил спрашивать, она перестала его слушать и заговорила:

– Я пала на полях Яррата в армии Фаул-Рэй. Придя в себя, я стала служить Кахраси-Что-Порабощает, а когда Фаул-Рэи потерпели поражение и мою душу положили на весы, меня нашли недостойной Звездной Тропы и проклятой. Тогда, вместо того чтобы присоединиться к Осере внизу, я решила ходить по земле.

Когда она смолкла, Кахан увидел, что на ее лице появилась паника, как у человека, заснувшего в своей постели, а проснувшегося в чужом месте.

– Приношу свои извинения, возрожденная, – сказал Кахан. – Я очень давно слышал про таких, как ты, забыл о проклятии и не собирался задавать вопросы о твоем происхождении.

– Ну, теперь мое прошлое открыто для всех, – сказала она, и ее голос снова стал ровным и лишенным эмоций. – Так даже лучше. – Она огляделась по сторонам. – И то, что ты привел в действие проклятие, говорит о том, что мы в правильном месте. Ты Кахан Дю-Нахири, – произнесла она утвердительно.

– Я не знаю человека, которого так зовут.

– Я не охочусь за тобой, Капюшон-Рэй.

– Не называй меня так, – сказал он слишком быстро – и тут же это понял. – Я не Капюшон-Рэй. Никогда им не был и ничего не знаю о Кахане Дю-Нахири, о котором ты говоришь. Человек, владевший этой фермой, убит Рэем, может быть, ты ищешь его. – Он слышал, что возрожденные способны услышать ложь с расстояния в тысячу миль.

Если так, то его слова должны были ее оглушить.

– Мог ли фермер спровоцировать проклятие? – спросила она. – Я так не думаю. – Она посмотрела на него. – Они вернутся за тобой, и тебе не поможет отрицание.

– Кто вернется? – спросил он.

– Те, что убили семью, забравшую твою ферму.

– Ты это видела?

Она покачала головой, и стеклянные украшения в ее волосах зазвенели.

– Мертвые шепчут мне. Мальчик, который здесь жил, – продолжала она, но теперь она на него не смотрела, – рад, что получил обратно своего короноголового, и благодарит тебя.

Кахан вздохнул и прошел мимо нее к деревянному чурбану, стоявшему перед дверью, и взял топор для рубки, вполне подходивший для старого дерева. Он не мог не подумать, что, несмотря на все его желания, он очень часто брал топор в руки.

– Почему ты здесь, а не сражаешься за новых Капюшон-Рэев? – Он положил полено и опустил топор. Расколол дерево. Поставил новое полено. – Ведь именно этим заняты возрожденные – они сражаются.

– Новые Капюшон-Рэи. – Она сплюнула на землю. – Вот так меня волнуют Капюшон-Рэи, те, что есть, те, что будут, и те, что были до них. – Хотя он сосредоточился на дереве, Кахан чувствовал ее взгляд, словно это был свет, обжигавший его кожу. – Капюшон-Рэи сделали меня такой, возрожденной, – я ничего не ощущаю, в том числе вкуса. Я не знаю жара или холода и оживаю, только когда убиваю. Смерть напоминает мне, что значит быть живой.

– С Капюшон-Рэями, которых ты презираешь, можно найти очень много смертей.

– Я буду убивать, если у меня появится шанс.

– И все же, – он снова обрушил топор вниз, – ты утверждаешь, что не намерена убить Кахана Дю-Нахири, которого ищешь. Ты называешь его Капюшон-Рэем и говоришь, что ненавидишь их.

– Ты другой. – Она смотрела ему в глаза.

– Я фермер и лесничий, и все.

Она не пошевелилась.

Ее неподвижность была неправильной, какой-то противоестественной. Как если бы она выпадала из мира, но стоило ей начать двигаться, как она снова становилась его частью.

– Мертвые следуют за нами грандиозной процессией, Кахан Дю-Нахири, и не прекращают говорить, просить, ненавидеть. В нашей прежней жизни, до того как мы возродились, мы служили леди Яростного Цветения, и лишь немногие воины могли с нами сравниться. Сейчас их осталось совсем мало. Мы предлагаем тебе свои услуги в качестве стражей, убийц и для любых других целей. Ты Кахан Дю-Нахири. Капюшон-Рэй поневоле. Огонь Круа.

Топор снова опустился.

На этот раз он позволил лезвию войти в более мягкое дерево чурбана и повернулся к возрожденной:

– Если я тот мужчина, о котором ты говоришь, мне едва ли потребуются стражи, разве не так?

Она кивнула.

– Ты так думаешь, но недооцениваешь силы, которые они направят против тебя. Капюшон-Рэи поднимаются, они не выносят других претендентов или соперников. Горят монастыри и лесные святилища. Урожай становится ядовитым. Земля трещит и ломается. Глубина мрака, который несут Капюшон-Рэи, меняется, но я не видела прежде ничего подобного.

– Я не Капюшон-Рэй.

– Я чувствую смерть, Кахан Дю-Нахири, – сказала она, – и она приближается к тебе. Ты можешь отрицать то, кем являешься, но смерть приближается. Ее невозможно остановить.

– Я еще раз повторю: я не тот, кем ты меня считаешь, ты совершаешь ошибку, вот и все. – Он посмотрел на нее, кожа на его руках покраснела и зудела после ударов топором. – Я не несу смерть.

Она пожала плечами и соскользнула со стены.

Затем опустила забрало, и он посмотрел в закрытое лицо из полированного дерева. Красивое, наверное столетнее.

– Люди не приносят смерть, Кахан Дю-Нахири. Смерть – не товарищ. Она приходит незваной. – Когда она встала, копье упало, она ногой подбросила его, и оно уверенно легло в руку. – Многие мои товарищи мертвы, однако мы еще живы, – продолжала она. – Хотя смерть – единственное, чего мы хотим.

– «Мы»? – спросил Кахан, который снова взял топор и огляделся.

Только теперь он увидел еще одну фигуру у кромки леса на западе, одетую так же, как стоявшая перед ним женщина, с умиротворенным лицом, начертанным на полированном дереве забрала. Возрожденная увидела, что он заметил ее спутницу, и кивнула.

– Любой может умереть, возрожденная, – сказал он, кивнув в сторону деревянного чурбана. – Положи сюда голову, и я ее отрублю. Затем брошу твои останки в огонь и превращу их в пепел, если ты действительно хочешь освобождения.

Она не подняла забрало.

Когда она заговорила, ее слова прозвучали немного невнятно. Она сказала ему, что ничего не чувствовала, но он уловил в ее голосе печаль. А за ней скрывалось нечто большее, какая-то невероятная тоска.

– Неужели ты думаешь, что нам это не приходило в голову? – Она показала копьем на другую возрожденную. – Мы с ней испробовали все возможные варианты смерти. И всякий раз возрождались, иногда через день. Порой через сезон. Или через год. А наши тела оставались такими же, какими мы были перед смертью.

– И что, по-твоему, я могу сделать? – тихо спросил он.

Ее голос наполнял такой ужас, что он забыл про собственную ложь о том, кем был раньше.

– Капюшон-Рэи нас возродили, Кахан Дю-Нахири. Вот почему мы рассчитываем, что, если окажемся достаточно полезными, если долг будет так велик, что даже Капюшон-Рэи не смогут его отрицать, ты найдешь способ покончить с нами.

Несколько мгновений он не находил слов.

Кахан откашлялся, положил топор на чурбан и почувствовал, что отчаянно дрожит. Воздух вдруг показался ему более холодным, чем всегда.

– Я не тот, кого вы ищете. Я всего лишь лесничий. Фермер.

Она коротко кивнула.

– Сейчас да, – сказала она. – Но знай: когда мы тебе понадобимся, когда ты примешь то, что неизбежно, позови нас, и мы придем.

– Вы будете ждать очень долго, – сказал он.

– Время, Кахан Дю-Нахири, это то, чего у нас с избытком. Ты нас позовешь.

– Я даже не знаю твоего имени.

– Меня назвали в честь моей богини, а когда наша леди Яростного Цветения исчезла из памяти людей, то же самое произошло и с моим именем.

– Тогда я тебя не позову, – сказал он.

– Какое имя ты мне дашь, Капюшон-Рэй?

– Нахак, – сказал он – имя само слетело с его губ.

Он сам того не желал, словно за ее вопросом стояло нечто большее. Словно оно заставило его произнести имя из прошлого, имя давно умершей, той, которой так ему не хватало.

– Хорошее имя, Кахан Дю-Нахири, оно из твоего прошлого?

Он кивнул.

– Оно вполне подходит, ведь мы оба знаем, что это приведет смерть к твоим ногам.

Она повернулась и пошла прочь, не оглядываясь, и к ней присоединилась ее спутница, стоявшая у кромки леса. Он смотрел им вслед, пока они не исчезли в Вудэдже, потом вернулся в дом и сел за стол. Кахан зажег смоляную лампу и стал смотреть в огонь.

Как же глупо было думать, что он сможет здесь остаться.

Если возрожденные знали, кто он такой, значит, это известно и другим.

Солдат прислал не Харн. Его прошлое приближалось, и ему следовало уйти или встретить его. Он будет скучать по этому месту, наиболее близкому к тому, что он мог назвать домом с тех пор, как его бросили монахи Зорира-Идущего-в-Огне.

Он сложил сумку, необходимый минимум для выживания, после чего позвал Сегура. С гарауром, обернувшимся вокруг его шеи, он направился в свою рощу в лесу. Там он подошел к святилищу, постаравшись его не повредить, а потом руками, как хисти, принялся копать землю, чтобы достать монеты, которые спрятал там на случай нужды.

– Ну, – сказал он Сегуру, – этот день наконец пришел.

Он спрятал монеты в кошель, который носил на теле, потом встал и огляделся. Подумал о других тайнах, погребенных под землей, глубоко вздохнул, повернулся и зашагал в сторону Харна. Леорик наконец получит его ферму; ему не хотелось это признавать, он жалел, что вынужден покинуть это место. Единственное, которое наполняли счастливые воспоминания. Он жил здесь до тех пор, пока ему не исполнилось шесть лет.

У него остались туманные воспоминания о том времени, но он не сомневался, что у него были хорошие родители. Они о нем заботились.

Он помнил, что они много смеялись, водили его в Вирдвуд и научили навыкам, которыми он пользовался до сих пор.

Но после того как его оттуда забрали, Кахан редко смеялся – Зорир был суровым судьей и плохо относился к легкомыслию.

Все было серьезным и трудным. То, кем ему предстояло стать, поглотило его детство. «Быть может, только дети бывают счастливы, – подумал он. – Возможно, проклятье людей в том, что они становятся более серьезными и печальными по мере того, как стареют. Может быть, это благо, что Нахак умерла именно тогда».

Утром он вернулся в Харн, подошел к Тилт-воротам, где его остановили стражи.

– Тебе больше нельзя сюда входить, лесничий, – сказала Гассен, преградив ему путь копьем, – по приказу Леорик Фарин.

– Передай ей, что я сделаю то, что она хочет, – сказал Кахан. – Я буду охранять торговцев и помогу деревне.

На лице Гассен появилось удивление.

– Хорошо, – сказала она. – Подожди здесь.

6

В шпиль-городах Круа, таких как Харншпиль, и его сестрах на юге было принято, что чем человек богаче, тем ниже в шпиле он жил. И это правда, думала Кирвен, что, находясь выше, ты лучше все видишь и дальше находишься от вони города, но имелись и недостатки. Главным образом из-за того, что шпили были старыми и часто рушились, а чем он ниже, тем у тебя становилось больше шансов уцелеть, если он рухнет.

Харншпиль, как и все шпиль-города, имел форму короны. Восемь черных стволов с неровными, точно кора деревьев, стенами устремлялись к небу вокруг центрального, более толстого шпиля и заканчивались острыми, как игла, вершинами. Точнее, таким был Харншпиль когда-то. Теперь осталось пять шпилей, они заросли ползучими растениями и небольшими деревьями, которые удерживались, запустив корни в стены, проделывая свою медленную, разрушительную работу.

Упавшие шпили Харншпиля лежали, подобно скелетам, окруженные длинными домами людей, которые жили там и работали. Каркасы зданий, естественно, также не пустовали, они служили удобным закрытым пространством для рынков и казарм, а также жилищем для тех, кто был достаточно богат, чтобы забрать их себе, но не слишком, чтобы претендовать на сами шпили, находившиеся во владении Рэев и старых семей, которые их построили.

И также верно, думала Кирвен Бан-Ран, пока поднималась по винтовой лестнице центрального шпиля – ноги у нее болели, а сердце стучало – чем выше ты поднимался, тем большую тревогу вызывал шпиль. Она не понимала, как рассуждали те, что построили шпили; какой утраченной мудростью они обладали – вероятно, она повредила их разум.

В некотором смысле со временем их странность стала чем-то обычным, и ее переставали замечать, как, например, неудобный дверной проем, или коридоры, пропорции которых казались неправильными – слишком широкие с учетом их высоты. Даже стены выглядели необычно, их построили из того же черного материала, что и шпили, они вызывали желание к ним прикоснуться, складывалось впечатление, что они блестели от влаги, но когда ты проводил по ним рукой, стена оказывалась сухой и жесткой, точно пропеченная скала. И там всегда был свет, шедший от неизвестного источника. Кирвен слышала, как люди говорили, что стены вырастили, а не построили, и была готова в это поверить.

И еще: если забыть о цвете, материал чем-то походил на дерево, контуры и выступы многие принимали за украшения, но они вполне могли быть мощными венами, которые доставляли сок от далекой земли.

Ей это не нравилось.

И еще здесь ничего не стоило умереть: коридоры были обманчивыми, ты мог свернуть не туда – и оказаться перед открытым пространством. Миг невнимательности – и ты летишь вниз.

Конечно, они заблокировали эти пустоты, но даже после того, как здесь прожило несколько поколений, удалось отыскать далеко не все, и для Кирвен здесь таилось нечто злое. Как если бы они мечтали привести ее к гибели.

Тем не менее в верхней части центрального шпиля царила тишина, во всяком случае, когда там не причаливали небесные плоты. Кирвен решительно шагала наверх, следуя за маленькими синими фигурками Тарл-ан-Гига, которые указывали путь.

Сердце стучало у нее в груди, когда она подходила к знакомой двери в самом верху центрального шпиля. Перед ней сидел трион Фалнист, один из трех полов Круа. Ифтал поместила трионов между мужчиной и женщиной для понимания. Именно так монахи из юности Кирвен их описывали. Странно, что эти воспоминания возвращались к ней, когда она нервничала. Фалнист встал, сейчас он больше не носил белые одежды, которые, строго говоря, предназначались только для монахов.

Высокий и худой, его голова была чисто выбрита. Лицо выкрашено в белый цвет, поверх легли синие цвета семьи. Кроме того, над одним глазом, вдоль брови, Фалнист носил синюю линию триона, довольно смешную, если не знать, насколько безжалостным он бывал. Кирвен не представляла, как Фалнист мог оказывать успокаивающее воздействие на кого бы то ни было, но посчитала это полезным уроком. Не следовало судить людей по тому, чем они должны быть. Суди их по тому, что они есть.

– Высокая Леорик, – сказал Фалнист и едва заметно кивнул.

– Как вы сегодня? – спросила она.

– Как всегда, Высокая Леорик. – Скрывалась ли насмешка в том, как он произнес ее титул? Может быть. Она решила не обращать на нее внимания. – Могу я кое-что предложить, Высокая Леорик, ведь прошло уже больше года. Может быть, пришло время для более жестких мер? – Кирвен задержалась, положив ладонь на ручку двери.

– Вы говорите о моем ребенке, Фалнист?

– Ребенке с высоким предназначением, как вам хорошо известно, Высокая Леорик, – сказал трион. – Скиа-Рэи, даровавшие нам наши места в мире, не станут ждать бесконечно. Капюшон-Рэи хотят увидеть результат. – Трион помолчал, его странная бровь слегка переместилась. – Я позволил себе начать подготовку…

Она взглядом заставила его смолкнуть, отпустила ручку и повернулась к триону.

– Здесь правлю я, Фалнист, а не вы. Харн мой, и вам не следует делать «подготовку», – прошипела она, – не проконсультировавшись сначала со мной. В особенности когда речь идет о моем ребенке.

Фалнист не попытался отступить назад. От него пахло каким-то цитрусовым, лесным ароматом.

– Вам не следует забывать, Кирвен Бан-Ран, – сказал трион, и его голос прозвучал небрежно, фальшиво доброжелательно, – что я также напрямую отвечаю перед Скиа-Рэями из Тилта, которые говорят от лица Тарл-ан-Гига и Капюшон-Рэев. Они ждут результатов.

– И они поставили меня выше вас, – сказала она, – так что кто является живым воплощением бога в этом месте? – Фалнист встретил ее взгляд. – Будьте осторожны, трион, – продолжала она, – эти коридоры являются лабиринтом, их не интересует власть, каждый может упасть. – Фалнист улыбнулся и поклонился.

– Как это верно, Высокая Леорик. – И хотя в его словах содержалось не меньше угрозы, чем в ее, она пропустила их мимо ушей.

Обычно она старалась избегать конфликтов с Фалнистом. Он был из тех, кого она не могла просто убить, – Фалниста будут искать. Но хуже всего было то, что трион во многом был прав. Время заканчивалось, и она повторяла то, что ей предстояло сказать, уверенная в том, что ей наконец удалось найти нужные слова.

Она распахнула дверь и вошла.

Маленькая комната с минимальными удобствами.

Внутри пахло животными. В одном углу стояла клетка с открытым верхом, там находились две хисти. Внутри у Кирвен все перевернулось, когда она увидела, что они еще живы. Из окна на дальней стене открывался вид на красивый округ Харн, мимо зелени самого северного шпиля. На Суровый сезон указывал туман, дрейфовавший над землями, оставляя легкую дымку над лугами и скрывая темные мрачные линии леса далеко на севере. Она увидела лес, и настроение у нее ухудшилось. Будь ее воля, она бы его сожгла. Но ей придется удовлетвориться уничтожением его богов.

На вздувшихся стенах комнаты висело несколько старых гобеленов, на которых изображалось превращение Ифтал в огненную звезду над огромным деревом в утраченном городе Анджиин. Именно в этот момент боги принесли в жертву свою связь с миром, чтобы отсечь Осере.

Ифтал освободила народ от рабства, но сейчас рай Звездной Тропы можно найти только в смерти, где тебя ожидало руководство богов, а теперь – бога.

Ифтал спасла народ, но сделала землю жесткой, потому что боги больше не могли за ней ухаживать. Они лишь передавали силу избранным, Капюшон-Рэям и Рэям, и ждали дня, когда Ифтал возродится, и тогда Звездная Тропа снова откроется для живых.

Гобелены были старыми и потертыми и показывали не то, как Тарл-ан-Гиг поднялся над Ифтал, – на них изображались сотни безымянных богов, спускавшихся с деревьев и выходивших из леса, принимая бесчисленные формы. На стенах висели предметы из прошлого, но в комнате находилось и будущее.

Ее будущее, что ставило ее над Рэями и Фалнистом, сейчас лежало на кровати, повернувшись к ней спиной, сделав вид, что ее не существует. Что ее здесь не было.

– Венн, – позвала она.

Никакого ответа.

– Венн.

Никакого ответа.

– Венн, я не уйду. Мы должны поговорить.

И по-прежнему никакого ответа. Она закрыла за собой дверь, шагнула вперед и оказалась между кроватью и клеткой с хисти. Животные были коричневыми, с густым мехом и большими зелеными глазами. Они с любопытством смотрели на Кирвен.

– Это не может продолжаться, Венн.

– Тогда отпусти меня.

Хотя бы небольшое улучшение по сравнению с двумя предыдущими визитами.

– Я не могу, ты слишком важен. И ты это знаешь.

– Тогда нам не о чем разговаривать. Во всяком случае, до тех пор, пока я здесь в плену.

Фигура на кровати еще плотнее завернулась в одеяла, и на миг Кирвен наполнило отчаяние.

Затем она сделала глубокий вдох и села на кровать. Хисти продолжали смотреть на нее из клетки.

– Помнишь, Венн, – тихо проговорила она, положив руку на спину триона, и ей захотелось умереть, когда она почувствовала, как он вздрогнул, – праздники. – Никакого ответа. – Как ты смотрел на Рэев, которые жонглировали огнем или делали снег, а ты смеялся и жалел, что так не умеешь?

Трион пошевелился, совсем немного, но Кирвен почувствовала.

Она хотела, чтобы он заговорил. У нее на глазах в этой комнате прошли четыре сезона, ее встречали молчанием, потом возникали споры, и снова молчание.

Упрямый и абсолютный отказ поверить, что Кирвен сделала то, что сделала, для них обоих. Неспособность понять, что в Круа необходимо приносить жертвы.

– Попробуй понять, что я увидела возможность для тебя и воспользовалась ею?

Тело под ее рукой переместилось. Трион повернулся, сел и посмотрел на нее. Он выглядел больным, слишком худым. Кожа была землистого цвета из-за того, что они долго оставались без света.

На лице слишком сильно выделялись скулы.

– Они всего лишь хисти, Венн, – сказала она. – Ты с удовольствием их ешь, я прошу тебя использовать то, что у них внутри, и…

– Ты знала? – сказал он. Слова столь же мертвые слетели с его губ, как и после того, как они повисли в воздухе. – Ты знала, когда собрала нас и у меня впервые появились друзья. Когда я встретился с такими, как я сам. Ты знала, что произойдет?

Кирвен смотрела на него. Толстая синяя линия над глубоко посаженными карими глазами, потемневшими от недостатка сна или слез или того и другого.

– Ты не ответила.

– С тех пор прошло очень много времени, Венн, – сказала она. – Мы должны принимать мир таким, какой он сейчас, и двигаться дальше. – Она протянула к нему руку, но он отодвинулся подальше на кровати, чтобы Кирвен не могла достать. – Это больше, чем ты. И я.

Кирвен чувствовала, как растет ее разочарование и она теряет спокойствие, ведь она так напряженно работала, чтобы привести его с собой в эту комнату.

– Ты знала? – снова спросил он.

– Я знаю, что в Круа нет ничего безопасного, Венн. – Она попыталась придвинуться ближе. – Я знала, что это лучший шанс для тебя, для нас.

– Ты знала, что я мог умереть.

Кирвен почувствовала, что на нее нисходит спокойствие – то самое ощущение, когда она принимает решение. Когда у нее появляется возможность завладеть силой.

– Я считала, что стоило рискнуть.

Ее ребенок смотрел на нее, его дыхание стало прерывистым, на лице появилось выражение полнейшего недоумения.

– Тебе рассказать, на что это было похоже?

– Венн, я знаю, ты пережил неприятные моменты, ты не должен…

– Неприятные? – Слово превратилось в крик, он оказался рядом с Кирвен, прямо у ее лица. Зубы оскалены, слова шипят. – Позволь мне рассказать об этом, мать, – сказал он. – Я поведаю тебе все.

Кирвен почувствовала страх и удивилась; она знала, что Венн не причинит ей вреда, все проблемы возникли как раз из-за того, что ребенок никому не мог причинить вред, отказываясь убить даже хисти. И все же она чувствовала страх. Боль не всегда бывает физической.

– Эти хисти. – Венн махнул рукой. – Я назвал их Харгис и Ленсьер. И знаешь почему? Я тебе расскажу. – Теперь трион кричал. Тяжело дышал. Затем он замолчал и успокоился. – Когда нас в первый раз собрали вместе, тридцать трионов, нас хорошо накормили, и мы познакомились с людьми, завели друзей, которые не были ухмылявшимися Рэями. Мы нашли людей, которые нам нравились. Мы думали, как хорошо находиться среди тех, кто нас понимает. Монахи Тарл-ан-Гига предупреждали, что первая часть нашего испытания будет неприятной, объяснили, что в цветущих комнатах темно и плохо пахнет и может возникнуть страх. Но мы нашли утешение друг в друге. Так много трионов, мы шутили, наверное, как в прежние времена, когда мы были повсюду и богатые семьи нами не торговали.

– Венн, я никогда не искала…

– Выслушай! – закричал трион. Затем он заговорил спокойнее: – Пожалуйста, выслушай. Я хочу, чтобы ты поняла.

Кирвен медленно кивнула.

– Нас отвели в цветущие комнаты. Первое, на что там обращаешь внимание, – жуткая вонь. Ты была солдатом, мать, ты знаешь, как пахнут гниющие трупы и как это ужасно. Ну, в задней части цветущих комнат складывают всех погибших в сражениях Рэев. Груды гниющих тел. Некоторые из трионов рядом со мной были такими маленькими, что едва умели ходить, они не понимали, что происходит, и плакали. Многих вырвало, но запах рвоты не чувствовался – все перебивала вонь смерти. – Теперь он говорил спокойнее, его взгляд стал отсутствующим, устремленным в прошлое. – Кое-кто из тридцати попытался вырваться, но оказалось, что двери заперты. Мы были в ловушке, в абсолютной темноте. Конечно, мы знали, что так будет и процесс нуждался в темноте. Однако это не остановило крики и не уменьшило наш страх.

Кирвен знала, что произошло, но услышать это от собственного ребенка было чем-то более настоящим и ужасным.

– Затем возникло сияние. Трупы, сваленные в высокую кучу в дальней части комнаты, испускали свет. И в нем мы увидели грибы, выраставшие из мертвых тел. Я помню голос; не знаю, кто произнес слова, но я их помню: «Начинается». А некоторые, самые смелые, самые нетерпеливые, возможно самые доверчивые, бросились вперед. Они приближались к растущим грибам, которые раскрывались, широкие, плоские и высокие, окутанные диковинным сиянием. Оно становилось более ярким, даже красивым. – Глаза Венна были полны слез, голос стал хриплым от боли. – Те, кто оказался ближе всех, мать, умерли первыми. Их смерть не была быстрой или безболезненной. Они не кричали. Думаю, просто не могли. Казалось, их тела взбунтовались, мышцы отказывались подчиняться. Я помню жуткий звук ломающихся костей. Остальные трионы начали колотить в двери, умоляя освободить нас, но никто не пришел на помощь. В конце остались только я, очень молодой трион по имени Харгис и еще один – его звали Ленсьер. И они умерли – у меня на глазах, как все остальные. В мучениях, потому что тела их предали.

– Но вы не умерли, Венн, – тихо сказала Кирвен. – Вы уцелели.

– Ты знала? – Теперь он снова кричал. – Ты знала, что оно убивает большую часть трионов? Я был одним из тридцати! Ты все знала, когда послала меня туда?

Несколько мгновений она не могла говорить. Потом пришла в себя и спокойно повторила свои слова:

– Но ты не умер, Венн. Ты Бан-Ран, а мы сильные.

– Я видел более чем достаточно смертей, мама, – сказал он, отшатнувшись от нее. – Ты послала меня туда, не зная, выйду ли я оттуда живым. Ты принесла всех остальных в жертву и была готова пожертвовать мной.

– Ты особенный, Венн, – сказала Кирвен, уверенная, что он почувствовал ее отчаяние. – Ты должен забыть прошлое, Капюшон-Рэи нуждаются в тебе. Мы с тобой сможем…

Ее ребенок закричал ей в лицо:

– Тебе наплевать на меня! Ты использовала меня для получения власти!

Кирвен смотрела на него, обуреваемая самыми разными чувствами и мыслями; наступил единственный сияющий момент, когда ей требовалось решить, кем она может быть, кем будет. В ней возникло желание, она понимала, что совершила непростительный поступок, добавив его к другим столь же ужасным. Она должна была принести извинения за все, умолять Венна о прощении. Она позволила своему ребенку пережить нечто невыносимое, и он прав: она сделала это ради себя. Она могла увести Венна. Взять за руку и сбежать. Могла сделать это сейчас.

Но тогда она все потеряет.

Свою боль. Боль своего ребенка. Все окажется напрасным. Она превратится в ничто, станет еще одной деревенской женщиной, которая с трудом живет с земли. Венн станет ничем или чем-то худшим, его сведет с ума то, что живет у него внутри, если он не научится его контролировать.

Она отвесила ему пощечину.

Никогда прежде она не била своего ребенка. Никогда. И всегда этим гордилась. Она встала. Посмотрела на него сверху вниз – он не сводил с нее глаз, не веря тому, что произошло. Прижимал ладонь к пульсировавшей от боли щеке.

И в этот момент, возникший внутри момента, она все поняла и приняла решение.

– Мы Бан-Ран, Венн, – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – Мы сильнее, чем Рэи, потому что мы много трудились, чтобы получить то, что у нас есть, мы не ждали, когда нам это дадут. У вас внутри капюшон. Ты первый трион за многие поколения, который его имеет. Он дает тебе силу, какой прежде никто не обладал в нашей семье. Это освобождает нас обоих от страха перед Рэями и делает тебя привлекательным для самих Капюшон-Рэев; ты станешь проводником Тарл-ан-Гига, сможешь изменить мир.

Она хотела, чтобы ее слова расшевелили его, чтобы он понял, но Венн лишь смотрел на Кирвен. Вина и боль смешались у нее внутри, пока не превратились в нечто кислотное, ядовитое и злое. Кирвен схватила одного из хисти за шею. Зверек кричал и визжал, извиваясь в ее руках.

– Если ты не сможешь быть сильным, Венн, то мир тебя разжует и… – Она свернула шею животному, заставив его замолчать. – И проглотит. – Трион не ответил, только одинокая слеза скатилась по его щеке. Кирвен бросила в него маленькое тело, и оно ударило Венна в грудь. – Используй свою силу, Венн, убей второго хисти, разбуди своего капюшона. А иначе мы начнем искать другие способы для достижения нашей цели. Ты Бан-Ран! – Она выплюнула в него это имя.

Венн посмотрел на нее, затем протянул руку и взял мертвого хисти. Кровь капала из того места, где кость пробила плоть, и ее красивый ребенок, ее надежда в этом мире, намочил ней большой палец. Слезы побежали по белой краске его лица, увлекая за собой синюю из линии, шедшей над глазами. Венн поднял руку. Его пальцы были испачканы кровью. На миг их взгляд остановился на ней. Потом он посмотрел на Кирвен и принялся яростно тереть висок окровавленными пальцами, чтобы превратить клановую краску в красно-черно-синее пятно.

– Я не Бан-Ран, у меня нет семьи, – сказал он.

Кирвен не могла говорить. Чтобы не сказать чего-то окончательного.

Это было слишком. Поэтому она повернулась, открыла дверь и вышла.

Она не посмотрела на Фалниста, продолжавшего сидеть у двери, хотя знала, что он слышал каждое слово, произнесенное в комнате.

– Подготовка, которой ты занялся… – Кирвен произнесла эти слова, слегка задыхаясь.

Она разгладила одежду – роскошные ткани легко мялись, а она не могла выглядеть неаккуратной.

– И как следует поступить дальше, Высокая Леорик? – спросил он.

– Завершай ее, – сказала она холодно, спокойно и уверенно – именно такой она должна была оставаться. – Я больше не стану нянчиться с ребенком, Фалнист; он должен принять правду нашего мира и занять в нем свое место. Цена не имеет значения.

– Конечно, Высокая Леорик, – сказали Фалнист. – Цена не имеет значения.

Она не стала на него смотреть – не смогла бы перенести выражение триумфа, которое, как она знала, появилось на его лице.

7

Его заставили ждать у ворот. Он сел на камень и принялся следить за движением света по небу, наблюдая, как тени деревьев перемещались к стенам Харна, когда свет проходил через раннюю восьмерку. У него над головой тучи, длинные и гладкие, похожие на пыльцу цветущих грибов, указывали на север. Круговые ветры будут толкать их дальше, пока они не окажутся над Вирдвудом и стена туче-деревьев не заставит их разразиться дающей жизнь водой. Она начнет падать на лес, чтобы тысячей ручейков вернуться к земле. Совсем немного доберется до Харна, потому что она уйдет в землю еще до того, как покинет Харнвуд, поэтому воду приходилось отбирать у лозы и деревьев.

Если он прищуривался, ему казалось, что он мог различить линию тумана в том месте, где тучи встречались с деревьями, а черные стволы и огромные ветви торчали внизу так, что возникало впечатление, будто на массивных деревьях выросли листья из влажного воздуха. Лишь немногие люди, жившие в Харне или Круа, отправлялись в путешествие в Вирдвуд. Опасности заметно перевешивали выгоду, за исключением подходящего сезона, вроде падения деревьев, поэтому было маловероятно, что большинство когда-нибудь увидит туче-деревья или будет гулять под ними.

Однако Кахан это делал; порой ему казалось, что огромный лес звал его голосом, которому он не мог отказать, и, несмотря на все опасности Харнвуда и Вирдвуда, его влекло к спокойным, темным и одиноким местам среди огромных деревьев.

Там он не встречал других людей, за исключением редких форестолов, тех, что были отвергнуты или сами отказались от общества людей.

Обычно они держались особняком. Если они атаковали, это означало, что ими овладело отчаяние или они нападали на Рэев. Их не интересовал одинокий человек, идущий через их лес, и они не нападали на небольшие деревни вроде Харна, поскольку в таких местах они могли торговать, если возникала потребность. Форестолы имели доступ к ценному дереву, что оправдывало риск общения с ними.

«Интересно, – подумал Кахан, – почему они сейчас нападают на торговцев Харна?» Ему казалось, что не было особого смысла тратить силы из-за небольшого количества шерсти.

– Лесничий! – Он повернулся и увидел Дайона, стоявшего между стражами ворот, высокого, худого и сурового, как и всегда. Он выкрасил лысую голову грибным соком, и на ней тускло светились таинственные спирали Тарл-ан-Гига. – Леорик выслушает твою просьбу прямо сейчас.

Кахан прикусил губу и не стал давать резкого ответа. Вполне в духе Дайона сделать вид, что не лесничий делает одолжение Харну, а Харн идет навстречу просьбе Кахана. Как и большинство жителей, он никогда не бывал дальше Большого Харна и с подозрением относился ко всему, что лежало за пределами его маленького мира. Он смотрел на направлявшегося к нему Кахана и чесал нанесенные краской на щеку символы, которые указывали на его происхождение. Складывалось впечатление, что чернила раздражали его кожу, и хотя это было некрасиво со стороны Кахана, он улыбнулся – получалось, что знак принадлежности доставлял владельцу неудобства.

– Веди меня, Дайон, – сказал он.

Тот кивнул и зашагал вперед, не глядя, следует Кахан за ним или нет.

Леорик Фарин ждала его в холодном длинном доме; она сидела у огня и пила бульон маленькими глотками.

– Я рада, что к тебе вернулся здравый смысл, лесничий. – Она попыталась улыбнуться, но ее глаза оставались холодными. – Я отправлю короноголового на твою ферму. – Он чуть не сказал больше, чем следовало, – что она может забрать себе ферму, он не намерен возвращаться и она ему теперь не нужна. Визит возрожденной помог ему принять решение, и он собирался остаться в Большом Харне. Он считал, что глупо рассказывать о своих планах. Пусть Харн и не присылал за ним солдат, но из этого не следовало, что они его не сдадут. Чем меньше им известно, тем лучше, хотя его огорчало, что короноголовые останутся без присмотра. Скорее всего, они погибнут.

– Я бы предпочел получить монеты, – сказал он.

– Ты не веришь, что мы дадим тебе хорошее животное? – спросила она.

– Нет, – ответил он, довольный, что она сама дала ему повод отказаться от короноголового.

Фарин посмотрела на него с таким выражением на лице, которое он не сумел понять, покачала головой и с кряхтением встала. Леорик потерла спину, а потом исчезла в дальней части длинного дома, за ширмой. Она вернулась из темноты с мешочком с монетами.

Там было немного, но он решил, что ему хватит. С учетом того, что он выкопал в роще, денег получилось больше, чем многие жители Харна видели в своей жизни. Он спрятал кошелек в сумку, между одеждой.

– Я сожалею, что тебе пришлось ждать снаружи, лесничий, это не мой приказ, – сказала Фарин. – Я говорила Дайону, что ты должен подождать, пока караван будет готов выступить, но ему следовало привести тебя сюда.

– Я не видел каравана.

– Он у лесных ворот. Когда я узнала, что ты здесь… – Она снова улыбнулась, но улыбка получилась такой же холодной, как ее дом. – Я не хотела давать тебе время, чтобы ты передумал. Когда ты вернешься, мы можем стать ближе, чем раньше, верно?

И она повела его из своего дома через тихую деревню к лесным воротам, где караван готовился отправиться в путь.

Он оказался больше, чем Кахан ожидал. Плот не висел на летучей лозе, как обычно, а удерживался над землей при помощи сети с сотней или более того молодых летучих пастей, каждая величиной с человеческую голову. Они метались взад и вперед, хватались за края сети извивавшимися щупальцами и пытались выбраться.

Сенгуи, фермер, которая выращивала летучие пасти, тщательно проверяла узлы, чтобы убедиться, что никому из них не удастся сбежать. С другой стороны стоял Гарт, который проверял края плота на прочность. Рядом с ним возвышался мясник Онт, огромный мужчина, который был заметно крупнее Кахана, – лесничий никогда его не любил.

– …И я тебе скажу, – гудел Онт, – у меня есть еще сушеное мясо, и я хочу его отправить.

– Мясо и шкуры, – тихо сказала Сенгуи, – тяжелые. Сеть не выдержит больше пастей, чтобы сбалансировать груз.

– Тогда возьми другую сеть, – сказал Онт.

– Остальные слишком молодые, их никто не купит. Если ты хочешь добавить еще товары, тебе придется договариваться с Гартом. – Торговец шерстью улыбнулся и покачал головой, глядя на Онта. – Если ты дашь цену Дийры, которую она заплатила, чтобы я убрал свою шерсть и заменил ее шкурами, я возьму твои монеты.

Онт запыхтел, но ничего не ответил. Кахан отвернулся от споривших торговцев и посмотрел на Леорик.

– Ты сказала мне, что я тебе нужен из-за моих размеров, – сказал он, – но Онт намного крупнее меня.

– Двое больших мужчин лучше, чем один, верно? – Она пожала плечами. – Во всяком случае, так говорят.

– Только не нужно пытаться отвлечь меня шутками. – Начало искренней улыбки исчезло с ее лица, когда она услышала его серьезный тон. – Скажи мне, почему ты на самом деле хочешь, чтобы я отправился с твоими торговцами, или я уйду.

Кахан посмотрел на нее.

Она посмотрела на него.

«Интересно, что она обо мне знает?» – подумал Кахан.

Или он скрывал свое прошлое не так хорошо, как ему казалось, и эхо его профессии воина всюду следовало за ним? За ним оставались алые следы крови, которую он пролил.

– Если ты солжешь, Леорик, я уйду. Почему я тебе нужен?

Она сделала глубокий вдох.

– Хорошо, я знаю, что мы не можем ничего противопоставить их оружию трусов.

– Ты думаешь, что еще один человек способен остановить группу форестолов, вооруженных луками? – Огонь у него внутри стал гореть ярче. – Очевидно, ты никогда не видела в деле хорошего лучника. – Ему не следовало удивляться, что она не была знакома с луками: их запретили во всем Круа, и народ их презирал. – Почему не пригласить Рэев? Они защитят твою деревню и накажут форестолов за нападения, в особенности если они используют луки. Они не терпят оружия, которое способно убивать с такого расстояния.

Она выдохнула, взяла его за руку и отвела в сторону от торговцев – те продолжали спорить, не обращая на Кахана внимания.

– Я ничего о тебе не знаю, лесничий, – сказала она, – даже твоего настоящего имени. Но мне известно, что ты отличаешься от других людей, – продолжала она, склонив голову, чтобы напомнить, что торговцы находятся рядом. – Ты видел мир, ты его знаешь, и не только как солдат, марширующий, чтобы сражаться, не видевший ничего, кроме лагерей и полей сражений. – Она вглядывалась в его лицо, пытаясь отыскать признаки того, что права. – Я правлю этими людьми, а они ничего не знают о Рэях, если не считать историй о великих героях. Для них Рэи – это воины, которых можно увидеть издалека на поле сражений. Но нам ведь известна правда о них, верно? Наши лидеры жестоки, и они будут плохо обращаться с моими людьми, если я их призову. – Тут он не мог ей возразить. – Ты лесничий, ты знаешь лес и его правила. – Она посмотрела на продолжавших спорить торговцев. – Они будут спорить и думают, что лучше форестолов. Они попытаются с ними сражаться, если их встретят. В лучшем случае они потеряют все, в худшем – превратятся в трупы, кормящие деревья и грибы. – Она снова перевела на него взгляд. – Я надеялась, что ты сможешь договориться с форестолами о сделке, чтобы они разрешили вам пройти.

– А тебе известно, почему они на вас нападают? – спросил он. Она снова повернулась к каравану. – Ты должна послать им сообщение, предложить форестолам часть товаров, а также место для торговли, если они пожелают его получить – если они оставят тебя в покое.

Она посмотрела на него.

– Ты думаешь, я не пыталась? – Фарин вздохнула и понизила голос: – Харн умирает, лесничий, нам необходима торговля с Большим Харном. Это наша связь с небесными плотами, а оттуда с остальным Круа. Синие вены отравляют наши поля, и без торговли лес заберет Харн, и его население потеряет все.

За их спиной караван наконец пришел к согласию, торговцы надели веревочную упряжь и начали движение через деревню.

Кахан смотрел, как они проходили мимо, сеть с летучими пастями подпрыгивала над тяжело груженным плотом. Они прошли мимо, не глядя на него. У ворот Тилт ждали два стража и монах Тассниг, который держал кричавшего хисти за уши.

– Вы должны подойти к ним для благословения, – сказала Фарин.

– Я не думаю, что мне будут рады, к тому же мне не нужно благословение такого бога, как Тарл-ан-Гиг.

В тот момент, когда он закончил говорить, что-то влажное ударило его в лицо. Он повернулся, приготовившись обрушить гнев на жителя деревни, поносившего его за отсутствие уважения или просто за то, что не имел клана. Однако увидел монашку, которой дал монету, – она сидела на корточках перед земляным домом. Ее руки были в земле, озорная улыбка не сходила с губ. На голове торчали колючки волос.

– Я благословила тебя, лесничий, – сказала она, поднимая пригоршню грязи, – хорошей землей, как и положено благословлять путешественника, идущего через лес. – Она опустила руку и понюхала ее. – Ну, это хорошая земля, насколько ее вообще можно здесь найти. Она полна грязи. – У ворот хисти продолжал кричать, когда Тассниг перерезал ему горло и обрызгал кровью плот и путешественников. – Но она все равно чище, чем этот старый обманщик, – добавила она, бросив взгляд в сторону ворот Тилт.

– Юдинни, – сказала Леорик, – иногда я думаю, что ты хочешь, чтобы тебя отсюда прогнали, как из многих других мест. – Монашка изобразила фальшивое раскаяние, глядя на Леорик, и выпятила нижнюю губу. – Ну, а если ты желаешь всех веселить, то отправляйся к Инссофару, он хотя бы получит удовольствие. – Леорик говорила серьезно, но Кахан ей не поверил, в ее голосе слышался смех. – Благосклонность к тебе Инссофара – единственная причина, по которой я защищаю тебя от Тасснига. Так что не стоит его игнорировать, если не хочешь лишиться хорошего отношения моего ребенка. – Юдинни взлетела в воздух, даже не поднявшись на ноги, после чего поклонилась Леорик.

– Как пожелаешь, великий вождь.

И она быстро зашагала в сторону длинного дома Леорик.

– И не учи ребенка своим дурным манерам! – крикнула она ей вслед, после чего повернулась к лесничему: – Я прошу прощения за ее поведение, – сказала она, достала кусок ткани из кармана, подняла руку и начала стирать грязь с его щеки. Это простое, почти инстинктивное действие потрясло Кахана. Выражение его лица стало таким странным, что она заговорила не сразу. – Извини, – сказала она, и ему показалось, что в ее голосе появились игривые нотки. Нет, такого быть не могло. Он был бесклановым. – Иногда какая-то моя часть, которая является матерью, действует не думая. – Рука с кусочком ткани опустилась вдоль тела. – Когда-то у меня был старший мальчик, но он умер во время войны. – Она протянула ему мягкую тряпочку, чтобы он сам привел лицо в порядок.

– Спасибо. – Он стер грязь. – Лишь немногие так добры к тем, кто лишен клана.

– Любой может нарисовать несколько символов на своем лице.

Она очень внимательно смотрела на него, и он почувствовал себя неуютно.

Он вернул тряпицу, чувствуя, как на его лицо возвращается прежнее угрюмое выражение. Улыбка Фарин дрогнула, и она отвернулась к воротам.

– Похоже, благословения закончены. – Она выпрямилась, снова превратившись из обычной женщины в главу деревни. – Тебе пора вести их к Вудэджу.

– Да, пора, – ответил он и зашагал прочь, но сейчас не думал о лесе или караване.

Он размышлял о прикосновении тряпицы к лицу – Кахан вдруг понял, что никто не дотрагивался до него без гнева с того дня, как далеко отсюда страшной смертью умер старый садовник в монастыре.

В глубине леса

Ты бежишь, но недостаточно быстро.

У Тренера Тела есть хлыст.

Хлыст!

Ты сражаешься, но недостаточно старательно.

У Тренера по оружию есть хлыст.

Хлыст!

Ты понимаешь, но недостаточно глубоко.

У Тренера Войны есть хлыст.

Хлыст!

Ты соединяешь, но недостаточно сильно.

У Тренера Духа есть хлыст.

Хлыст!

Ты бежишь, но недостаточно быстро.

У Тренера Тела есть хлыст.

Хлыст!

Ты бежишь, но недостаточно быстро.

Ты бежишь.

Бежишь.

8

День выдался напряженным для Кирвен, и она не могла допустить, чтобы непослушание Венна повлияло на ее поведение. Больше всего на свете ей хотелось на кого-нибудь обрушиться, найти того, кто ее подвел или предал, обратить на них свой гнев, но у нее не было на это времени.

Во всяком случае пока.

Долг вынуждал ее присутствовать при жертвоприношении Тарл-ан-Гигу на большой площади перед центральным шпилем. Затем ей следовало взглянуть на фальшивых Капюшон-Рэев, которых привели в город. Тогда у нее появится возможность выплеснуть свою ярость в клетках под Харншпилем.

Как Венн мог не видеть, что у нее нет выбора?

Не понимать правды?

Он был сильным, только ему удалось выжить из тридцати трионов, вошедших в цветущие комнаты. Нет, не так: их было гораздо больше тридцати, если считать тех, кто побывал там ранее. И процесс не останавливался. Со всего Круа трионов отправляли на цветение, но Венну не нужно об этом знать. Из всех только Венн оказался избранным: из сотен трионов.

Она направлялась на площадь, но замедлила шаг. Может быть, она расскажет Венну, что сотни умерли, сотни, но выжил только он? Только у него рос под кожей капюшон.

Чтобы стать его частью. Ждать первой смерти, и тогда капюшон появится. Рожденные из смерти, разбуженные смертью.

Может быть, тогда он поймет.

Она вздрогнула. Была против цикла ужаса, на который сознательно обрекла своего ребенка? Если да, то только мгновение, перед тем как она пошла дальше своим путем. Ее сожаление менялось, превращаясь в жалость к себе.

Ей не следовало сообщать Капюшон-Рэям о Венне.

Она слишком поспешила, была слишком взволнована из-за появившихся потрясающих возможностей. Тем не менее война все еще бушевала на юге, такой была реальность. Венн не потребуется, пока она не закончится и все не успокоится в землях, оказавшихся в руках нового правителя и их нового бога. Но к тому моменту, когда Тарл-ан-Гиг будет править повсюду, она должна подготовить триона или им обоим придется за это заплатить. Она остановилась перед огромными дверями шпиля.

Сделала вдох.

И вышла.

Холодный воздух принялся жалить кожу. Запах города, полный древесного дыма, ударил в ноздри.

Перед центральным шпилем раскинулась огромная площадь. На самом деле не совсем площадь: у нее были неправильные углы и не совсем правильные стороны, немного неприятные. Здесь собралась огромная толпа. Пока она еще ее не видела, но Кирвен и не требовалось, ведь она слышала тысячи ног на огромной мозаике звезды Ифтал.

Перед ней, спиной к шпилю, выстроились ряды правителей Харншпиля – Рэи в красивых доспехах из темно-древа. Каждый стоял перед маленьким тафф-камнем, положив на него руку. За Рэями возвышался великий камень Харншпиля, его высота равнялась трем людям, вставшим друг другу на плечи. Он закрывал вид на площадь. Она услышала гудящий голос одного из монахов, Джаудина, который исполнял роль Скиа из Харншпиля, – они заканчивали церемонию.

– Отдайте себя Тарл-ан-Гигу! – выкрикнул он.

Толпа закричала в ответ:

– Мы отдаем себя Тарл-ан-Гигу!

Хотя они этого не делали.

Это не было истинным жертвоприношением, когда люди выстраивались, чтобы прикоснуться к великому тафф-камню, и каждый отдавал часть своей жизни капюшонам внутри ждущих Рэев. Платили цену, запрошенную богами, чтобы земля не растворилась у них под ногами.

Когда она только забрала Харншпиль, жертвоприношения проходили через день. Она знала, как они отнимали силы, а война истощила север. То, что производил Харншпиль – урожай, животные и оружие, – постепенно уменьшалось. Солдаты, которых они набирали, становились заметно более слабыми, и Кирвен поручили изменить ситуацию, улучшить положение в Харншпиле.

Теперь истинные жертвоприношения случались один раз в месяц из восьми Малого сезона и один каждые два месяца в течение восьми Суровых сезонов. Рэям это не нравилось, но Капюшон-Рэи ее избрали и не могли жаловаться. Болезнь синих вен обрушилась на растения, от дрожи трескалась земля, что сильно ухудшало положение людей. Что-то следовало отдавать, а жертвоприношение она могла контролировать.

Чтобы успокоить Рэев, она увеличила количество ежедневных казней, что радовало людей и самых могущественных Капюшон-Рэев, которые извлекали из этого пользу.

На сегодня было назначено две казни. Вора и женщины, убивавшей постояльцев своей гостиницы. Рэи, которым предстояло казнить преступников, Галдерин Мат-Брумару и Ванху Ан-Дерриту, были сильными и старыми. Кирвен им доверяла, и не только потому, что они не стали бы интриговать против нее или решили убить, а потому, что понимала их и могла ими управлять. По мере того как Рэи старели, капюшоны сжигали их мягкость, делали совершенно чистыми. По-своему простыми. Они жили ради власти и жестокости; давай им то, чего они хотят, и будешь под их защитой.

– Тарл-ан-Гиг благословляет народ Харна! – крикнул Джаудин.

Огромный цветок огня вырвался из вершины тафф-камня. Толпа исторгла одобрительный рев.

Кирвен улыбнулась. Сейчас у нее было неподходящее настроение для веселья, но иногда трудно сохранять серьезность. С того места, где она стояла, она видела Рэя за камнем, сотворившего фокус с плюмажем огня, который обманул толпу. «Как легко вести людей за собой, – подумала она. – Все это лишь спектакль».

Когда огонь погас, Кирвен спустилась с каменного помоста перед тафф-камнем и увидела разочарование во взгляде Джаудина, когда он понял, что она намерена надзирать над казнью и греться в признательности толпы. Она коротко кивнула ему, а затем приказала вывести вперед приговоренных.

Ее стража заставила их встать по обе стороны тафф-камня, их привязали веревками, и довольная толпа взревела. Потом подошли Рэи. Рэй Галдерин встал за вором, Рэй Ванху – за убийцей. Толпа успокоилась.

Люди чувствовали близость смерти. Столько лиц внизу, и все ждали ее команды.

Она была удивлена, когда узнала, как легко завоевать любовь толпы. Когда Рэй Мадрайн вынудила ее присоединиться к своей семье, она внимательно за ней наблюдала. Она училась.

Дай им богов, освободи от части обязательств, занимай их и обеспечь предметом для ненависти.

И тогда они твои.

Конечно, не все, и она становилась безжалостной к тем, кто выступал против нее; еще один урок, который ей преподала Мадрайн.

– Мы собрались здесь для свершения правосудия! – прокричала Кирвен, чувствуя мощную волну одобрения толпы. Слово «правосудие» всегда было хорошим началом – сказать им, что они испытывают правильные чувства относительно того, что должно произойти. – Два гордых Рэя сегодня накормят своих капюшонов, – ее голос разнесся по площади, – и души преступников отправятся вниз, к Осере!

Рев толпы почти заставил ее забыть о гневе, который вызвало неповиновение Венна, – и боли.

Одобрение и желание толпы смыло все сомнения, которые могли ее мучить из-за принятых решений.

Вот ее место.

Именно здесь она должна быть.

Во главе.

– Я не стану заставлять вас ждать правосудия, ведь я считаю, что правосудие не должно ждать! – Снова раздался рев. Кирвен повернулась к приговоренным. – Сначала вор. – Она посмотрела на мужчину сверху вниз: он был избит, связан и раздет, рот ему заткнули кляпом. Люди любили смотреть на голых. Она не очень это понимала, но давала им то, чего они хотели. Вор выглядел напуганным, и она его не винила. Из всех возможных способов смерти казнь Рэя была самой страшной. За вором стоял Галдерин, не слишком высокий, с широкими плечами и красивым лицом, если не обращать внимания на мертвые глаза. Он носил белый грим, популярный в Круа, маленькие синие звезды над глазами и черные символы на щеках указывали на происхождение.

Она кивнула ему. Галдерин поднял руки, и между его ладонями вспыхнуло пламя. Толпа одобрительно взвыла. Приговоренный вор попытался отодвинуться, но не смог; его крепко привязали к камню. Рэй позволил огню вспыхнуть и погаснуть. Посмотрел на свои руки, словно испытал разочарование.

Кто-то из толпы закричал:

– Накорми своего капюшона!

Зрители подхватили его клич и начали скандировать, Галдерин ждал подходящего момента. Вор визжал, но Кирвен сомневалась, что его кто-нибудь слышал, – это не имело значения. Галдерин положил руки ему на плечи, и мгновение ничего не происходило.

Затем поднялся дым, глаза вора широко раскрылись, Галдерин вздохнул. Вор упал.

Ей нравилось в Галдерине его эффективность: он делал только то, что требовалось. Именно по этой причине она отдала ему вора. Многие люди в толпе находились всего в нескольких шагах от воровства. Им не следовало видеть страдания, которые их ожидали, если они окажутся на тафф-камне.

Однако убийцы – совсем другая история.

Вот почему она выбрала для убийцы Ванху.

Все Рэи любили жестокость, но Ванху ею наслаждался. Он был более коренастым, чем Галдерин, не такой красивый, белый грим наложен небрежно, краска клана смазана. Кирвен оставила дымящееся тело вора и подошла к женщине.

– Сколько? – крикнула она в толпу. – Сколько утрачено сыновей, дочерей и трионов, скольких убила эта женщина, обуреваемая жадностью? – Из толпы донеслись радостные крики. – Вор – мы все можем понять вора, однако их также следует наказывать.

Она бросила драматический взгляд на тело у себя за спиной, после чего повернулась к женщине. Та не выглядела напуганной, быть может, смирилась со смертью. Ну, Кирвен сомневалась, что женщина понимала, что ее ждало.

– Но убийцы, – закричала Кирвен, – должны страдать перед тем, как до них доберется Осере!

Толпа оглушительно взревела, и она насладилась их эмоциями.

И кивнула Ванху.

Он не стал устраивать фокусов, не жонглировал огнем. Ванху положил руки на обнаженные плечи женщины, с его лица не сходила улыбка. Женщина закрыла глаза, словно была готова и обрела мир в момент своей смерти.

Кирвен наблюдала.

Кирвен ждала.

Глаза женщины открылись. Она попыталась закричать, но кляп не позволил. Попыталась разорвать веревки. От кончиков ее пальцев пошел дым. Лицо Рэя Ванху ничего не выражало, когда он начал ее жечь. Кирвен уже видела такое раньше – тление, медленное горение. Оно начиналось в пальцах рук и ног, потом охватывало тело.

Она знала, что это впечатляющая демонстрация контроля, в том числе и для других Рэев, а не только толпы. Самые умелые могли начать процесс и уйти, оставив жертву гореть в течение нескольких дней. Женщину ожидала медленная смерть, но не настолько, чтобы толпа потеряла терпение.

Кирвен не испытывала желания оставаться и смотреть, ей предстояло еще многое сделать. Она кивнула Рэям, повернулась и поклонилась толпе. Потом выпрямилась, подняла вверх кулак и крикнула:

– Справедливость!

И ушла, пожалев на мгновение, что не она сожгла женщину. Возможно, она почувствовала бы себя лучше.

И ее гнев стал бы не таким сильным.

Но она не могла. Хотя у нее были возможности причинять боль и наказывать. С этой мыслью она вернулась в центральный шпиль и начала спускаться вниз, в темноту под шпилем.

Кирвен медленно шла по узким коридорам, освещенным тем же невидимым светом, что и остальная часть башни, пока не подошла к комнате, в которую могла входить только она. Два солдата охраняли дверь, они хранили верность только ей, выполняли только ее приказы. Этих стражей прислали Капюшон-Рэи из далекого Тилта. Двое воинов, лица скрыты за забралами, глаза блестят в щелях полированного дерева. Увидев ее, они расступились.

Они молчали – как и всегда.

Кирвен открыла дверь и вошла в комнату. Внутри находились клетки с пленниками и дверь в другую часть подземелья, перед которой стояли два стража, державших длинные копья.

Всего в комнате находилось семь клеток, но только по две с каждой стороны двери были заняты. За клетками стояли коконы глушаков.

Клетку напротив Кирвен занимал лишь небольшой тафф-камень, близнец тех, перед которыми стояли Рэи на площади.

Нет, не близнец, это не соответствовало истине. Он был другим, каким-то диковинным, но Кирвен не могла понять, чем он отличался от остальных. Иногда она думала, что он испускал свет, не являвшийся светом. Если она смотрела на него слишком долго, у нее начинала болеть голова, а внутри все сжималось. Даже появился он весьма необычно – его привезли из Тилта под покровом темноты, на плоту короноголовых, а не на небесном, на котором доставляли бóльшую часть товаров. Камень и ячейки охраняли десять солдат. Первым делом, когда его установили и построили клетки, они убили плотогона.

Кирвен не поняла, во всяком случае тогда.

Осознание пришло позднее. Когда прибыли списки старых монастырей вместе с мужчинами и женщинами, которые появлялись и исчезали под покровом темноты, оставляя услышанные в одиноких деревнях имена, слухи о брошенных местах.

Слева и справа от ячейки с камнем сидели два фальшивых Капюшон-Рэя. Мужчина и женщина.

– Дай мне копье, – сказала Кирвен ближайшему стражу.

Он передал ей оружие без недовольства и вопросов. Оно оказалось длиннее, чем обычные боевые копья, с изящно изогнутым и тщательно обработанным лезвием. Достаточно длинным, чтобы достать до задней части клетки. Сначала она подошла к женщине и оглядела ее с головы до ног. Ее внешность показалась ей обычной; впрочем, так чаще всего и бывало.

– Ты знаешь, кто я? – Женщина покачала головой. – Я Кирвен Бан-Ран, Высокая Леорик Харна. – Женщина упала на колени и принялась просить прощения, умолять о снисхождении. Кирвен не хотела ее слушать. – Молчать! – хрипло рявкнула она. – Тебе известно, почему ты здесь? – Женщина покачала головой, и Кирвен посмотрела на нее, пытаясь понять, лжет ли она, после чего продолжала более спокойно: – Ты здесь, потому что нам сказали, будто тебя вырастили монахи фальшивого бога в ложном представлении, что ты сможешь стать Капюшон-Рэем.

На лице женщины появилось удивление. То ли это действительно стало для нее полнейшей неожиданностью, то ли из-за того, что ее тайну открыли, Кирвен не знала. Но дала себе слово обязательно это выяснить. Кирвен продолжала говорить – она знала, если позволить им открыть рот, они не остановятся и будут лепетать, пытаясь рассказать о своих скучных жизнях, с мольбами о прощении, в надежде на жалость.

– Чтобы себя спасти, тебе достаточно доказать, что слухи не соответствуют действительности, – продолжала Кирвен, – дать клятву верности Капюшон-Рэям на тафф-камне. – Она показала на камень в соседней клетке.

– И все? – спросила женщина.

Кирвен кивнула.

– Ты это сделаешь?

– Да, – ответила женщина. Ни малейших колебаний или страха. – Понимаете, я сражалась за синих, я и сейчас верна Капюшон-Рэям.

– Хорошо. – Кирвен нажала на рычаг, который открывал дверь между клетками. – Положи руку на камень и скажи: «Я клянусь в верности Капюшон-Рэям Тарл-ан-Гига».

Женщина заморгала, поднялась с колен и вышла из клетки.

Посмотрела на камень. Потом снова на Кирвен.

– Твоя рука.

Женщина кивнула Высокой Леорик и положила руку на ка-мень.

– Я клянусь в верности Капюшон-Рэям Тарл-ан-Гига, – сказала она. Воздух застыл, но Кирвен не знала, действительно ли так произошло или таковы были ее ожидания. – Это все? – после паузы спросила женщина.

– Да. – Высокая Леорик улыбнулась ей. – А теперь, будь добра, вернись в клетку.

Женщина сделала, как ей сказали, и Кирвен нажала на рычаг, закрывавший дверь, после чего подошла к другой клетке.

Мужчина встал.

– Вы хотите, чтобы я сделал то же самое? – Кирвен кивнула, оглядывая мужчину. В нем присутствовала уверенность, которой не обладала женщина. – Тогда откройте дверь, – сказал он, и это прозвучало почти как приказ, – и я дам клятву. – Она нажала на рычаг. – Такими же словами? – спросил он.

– Да, – ответила Кирвен, он кивнул ей и улыбнулся, вышел из клетки и остановился перед камнем. – Положи руку на камень. – Он снова кивнул и протянул руку, продолжая на нее смотреть, и его взгляд ни разу не дрогнул.

– Я клянусь в верности Капюшон-Рэям… – Он замолчал.

Уверенность исчезла.

Его глаза широко раскрылись.

Он издал звук, настолько полный чистой боли, что Кирвен поморщилась. Мужчина закинул назад голову, открывая шею, и начал задыхаться – мышцы шеи не давали ему сделать вдох. Его тело стало вибрировать, послышались не слова, а звуки агонии, вылетавшие из его пережатой гортани. На миг ей показалось, что камень засиял ярче, бледно-синим светом. Мужчина рухнул на пол. Она хотела, чтобы он оказался подальше от нее; Кирвен знала: когда он откроет глаза, они станут белыми и странными – и в них будет неприятно смотреть. Она повернулась к солдатам:

– Пусть он присоединится к хеттонам. – Один из солдат кивнул. – Я надеялась, что он последует другим путем. На юге нужны глушаки.

Солдат ничего не ответил, у него не нашлось слов.

Как и всегда.

– Что с ним случилось? – спросила женщина.

Она смотрела на мужчину, отодвинувшись от него максимально далеко в своей маленькой клетке. Кирвен подошла к ней с копьем в руке.

– Он оказался фальшивым Капюшон-Рэем, в отличие от тебя.

– Не знала, что бывают фальшивые Капюшон-Рэи, – сказала женщина.

– Большинство – нет, но это опасная тайна, которую лучше не знать.

Она выпустила весь свой гнев, который в ней тлел с того момента, как она увидела своего ребенка, и ударила копьем между прутьями решетки. Она знала, что это следовало сделать. Надеялась, что сделает, думала, что это поможет успокоить бурю, с которой она сама не справлялась. Женщина выглядела удивленной, когда копье вошло в ее тело.

Но Кирвен не стало легче.

А она так этого хотела.

9

Для Кахана Круа был страной тропинок, пересекавших лес и равнину. Существа, которые ходили, а не парили или летали, протаптывали обходные пути, по которым добывали себе пропитание, – паутину дорожек и связей, картин и запахов. Жители Круа находили и использовали эти тропы, а те, что вели в нужных им направлениях, расширяли и уплотняли под падавшим сверху светом. Ну, а те, что становились ненужными, быстро возвращались обратно в землю. На равнинах и полях Круа эти дороги существовали многие поколения.

В лесах, если за ними не следили, они быстро пропадали.

Леса существовали слоями: почва и все, что жило и медленно разлагалось внутри нее. Слой низкой растительности, диких цветов, целебных растений и травы. Лоза-капкан, хватающая за ноги невнимательных путников или шеи существ поменьше, сжималась, пока шипы не пробивали нечто жизненно важное, и тогда теплая и влажная жизнь стекала на землю. Цветы, что ошеломляли и хватали крошечных летунов, привлеченных их предательской красотой. А над ними кустарник, растения с ягодами, что лопались сладким соком во рту, – некоторые приносили радость, но были и неправильные, столь же яркие и заманчивые, они несли медленную и мучительную смерть.

И у всех были шипы, защищавшие плоды, длинные и острые, с которых часто капал яд, или они вооружались жуткими зазубринами. Ягоды прятал папоротник с огромными листьями в форме веера – некоторые величиной с палец, другие ростом с взрослого человека, – они отбрасывали тень на землю, где копошились тысячи существ. Иные растения выстреливали тучи зерен в воздух, и они внедрялись в плоть, обрекая существ, которых атаковали, стать средой для их развития.

На нижних уровнях молодые деревья сражались за место, отчаянно стремясь добраться до света и задушить конкурентов. Некоторые побеги были тонкими и кривыми, другие крепкими и прямыми, каждое деревце делало свою ставку в долгой игре в достижении надежного способа выживания.

А еще выше вздымались кроны взрослых деревьев.

Жизнь кипела повсюду.

В Вудэдже деревья не были громадными, а подлесок не слишком густым. Возле Харна их регулярно вырубали, жители деревни использовали их на топливо, но за Вудэджем, в Харнвуде и Вирдвуде, деревья достигали такой высоты, что большинство людей не могло такого представить.

Однако лес не останавливался на куполе.

Поверх купола – лишь немногие могли это увидеть – возникал слой, владения Рэев леса, великие старые деревья, которые выросли выше своих конкурентов и теперь смотрели на них сверху вниз.

Всех их связывали лозы, толстые и тонкие, некоторые несли воду, другие обладали полостями, позволявшими им парить в воздухе, третьи имели шипы, четвертые – яд, и каждая, как и любое другое растение в лесу, занимала свое место и могла оказаться полезной. А там, где их не было, появлялся мох, который огромными коврами накрывал стволы и камни.

А внутри этого громадного организма, состоявшего из множества частей, находился последний слой, тайная паутина, что объединяла каждое растение и животное в лесу. Паутина невидимых ресниц, что пробивалась сквозь землю, растения и даже живших там существ. Единственным доказательством ее существования становились взрывы грибного цветения, что были его плодами. Они появлялись в темных уголках или каким-нибудь сырым утром, и люди их собирали, если узнавали, или игнорировали и опасались в противном случае. Эти, вторые, вырастали жесткими и сильными и переживали даже деревья.

Караван пробирался по тропе, отмеченной путевыми колышками, флажки которых порвались и покрылись мхом. Они двигались медленно, им постоянно приходилось останавливаться, чтобы срезать сучки с деревьев, нависавших над тропой, чтобы они не порвали сеть летучих пастей. Онт постоянно жаловался, пока Сенгуи не заметила, что, если они потеряют летучие пасти, им придется собирать летучую лозу, чтобы поднять тяжелый плот над землей, а это займет намного больше времени, чем обрезание сучков и веток у нескольких деревьев.

Воздух полнился свистом, воем, стуком и треском самых разных существ. Запах леса, здоровый и зеленый, ударял в ноздри. Кахан чувствовал себя неуютно рядом со своими спутниками, опасаясь, что они будут относиться к лесу с недостаточным уважением. У него можно брать, если это необходимо, но не слишком много – иначе он все заберет обратно. Хотя он не чувствовал серьезной угрозы со стороны Вудэджа, здесь великий лес был слаб.

– Скоро мы сможем разбить лагерь, – сказал Кахан, – еще до того, как полностью уйдет свет.

– Я бы предпочел выбраться из леса, – сказал Онт. Он вел себя как люди, которые считают себя важными, и для него не имело значения, как мало он знал или насколько был громогласен. – Я слышал, что здесь водятся ориты.

Его слова вызвали тревогу у других торговцев, Гарта и Сенгуи.

– В Вудэдже ориты встречаются редко, – сказал Кахан, шагавший впереди. – И если ты станешь держаться от них подальше и у тебя не будет того, что они захотят съесть, они не станут проявлять к тебе интереса. – Он остановился и обратился к Онту: – И прежде чем кто-то начнет о них говорить, замечу, что свардены водятся в глубине леса, их никогда не бывает в Вудэдже. – Онт посмотрел на него так, словно считал, что Кахан наполовину Осере.

– Худшее, чего нам следует ожидать, – дикие летучие пасти, которых привлекают те, что находятся внутри нашей сети. Если у Сенгуи есть длинные копья на плоту, мы сможем продырявить их воздушные полости, если они будут нас беспокоить.

Кахан зашагал вперед, не оборачиваясь, чтобы выяснить, как они отнеслись к его словам.

– Еще одно дерево, принесенное Осере, – сказала из-за его спины Сенгуи. – Прежде тропа не была настолько заросшей.

– Все из-за того, что форестолы не охотились на нас прежде, – сказал Гарт. – Онт боится лесных зверей, а нам следует опасаться лесных людей.

– Я видел орита, – сказал Онт, – и он был ужасен, больше четырех людей, стоящих друг на друге, и он орал, и кричал, и…

– То, что ты видел, не было оритом, – сказал Кахан.

– Послушать его, так лесничий думает, будто он знает больше про…

– Наверное, его не просто так называют лесничим, Онт, – сказала Сенгуи, и это заставило мясника заткнуться.

Свет, проходивший сквозь деревья, постепенно тускнел, превращаясь в коричневые сумерки, – именно такой цвет приобретает листва, когда ее начинает кусать Суровый сезон.

– Скоро должно быть место для лагеря, – сказал Кахан, – но, если судить по состоянию тропы, нам придется сначала его очистить и только потом отдыхать.

– И я даже не могу представить, сколько клеток пастей находится в приличном состоянии, – сказала Сенгуи и повернулась к одному из стражей, мужчине по имени Ферден, другого стража звали Дахан. – Вы двое идите вперед, найдите поляну и постарайтесь ее подготовить.

– Но мы должны защищать…

– Ты думаешь, что сможешь остановить форестолов, вооруженных луками? – спросила она. – Леорик для этого послала с нами лесничего, и он останется с нами. А вы идите вперед.

– А что, если мы… – начал Дахан.

– Форестолы хотят забрать наши товары, а не жизни, – перебил его Гарт. – С вами все будет в порядке, и если они сейчас в лесу, я подозреваю, что они скорее атакуют нас.

Стражи немного подумали, а потом кивнули:

– Хорошо, но, если что-нибудь случится, вы сможете сказать Леорик. – Два торговца посмотрели вслед уходившим стражам.

– Ничего не случится сегодня вечером, – сказал Кахан.

– Ты выглядишь уверенным, – сказал Онт.

Кахан подозревал, что Онт хотел, чтобы на них напали, – хотя бы для того, чтобы оказаться правым.

– Слушай лес, мясник, – сказал Кахан. – Слушай его существ. Если бы там находились люди, они бы так не шумели. Слышно, как Вудэдж успокаивается, дневные животные уступают место ночным, которые ведут себя скромнее. Там никого нет.

– Я слышал, что форестолы – это призраки, – сказал Онт. – Они перемещаются по лесу так, что их никто не видит и не слышит, и они могут исчезать, растворяясь в воздухе.

– Подобные слухи только помогают им, – сказал Кахан.

Он устал, и у него болела голова из-за того, что рядом постоянно находились люди.

Как только он замолчал, Гарт поднял упавшую на тропинку ветку и отбросил ее в лес, в гущу кустарника, подлеска и покрытой мхом лозы. И они пошли дальше. Несмотря на то что он сказал, Кахан испытывал тревогу. У него появилось ощущение, что в лесу кто-то был и наблюдал за ними. Он не стал говорить об этом, потому что не хотел, чтобы торговцы беспокоились еще больше.

Он уловил запах дыма, когда они приближались к лагерю, а потом его увидел. Густой и белый, он повис среди ветвей, просачивался между листьями и кустарником. Стражи успели очистить поляну от кустов, растений и лиан, после чего сложили костер. Теперь они начали закреплять клетки, чтобы летучие пасти не сбежали. Сенгуи бросила на их работу один взгляд и покачала головой:

– Мы здесь всего на одну ночь, а чтобы у них не было возможности сбежать, нам потребуется больше времени. – Сенгуи кивнула в сторону клеток. – Я покормлю их после того, как мы поедим, им придется провести ночь под сетью. Помогите мне ее привязать.

Справившись с этой задачей, они поели и начали укладываться спать.

Однако Кахан всю ночь прислушивался к лесу, стараясь уловить звуки, которых в нем не должно было быть.

Утром Кахан убедился в том, что костер тщательно погашен, разрезал лозу с водой, которой залил кострище, и шепотом извинился перед лесом: он просил его не сердиться, обещав, что это место станет плодородным. Из пепла всегда хорошо вырастали новые деревья.

Он стоял, нюхал воздух и слушал. Утром лес слегка изменился. У Кахана возникло искушение объяснить перемены костром. Лес и его существа ненавидели огонь, а в его глубинах молния могла оказаться фатальной. Но здесь, в Вудэдже, этого было недостаточно, чтобы объяснить появление новых звуков.

Но если бы в лесу находились другие люди, тогда все вставало на свои места.

Он приложил руку к земле и вдавил в нее пальцы. Ему были доступны способы проникнуть вперед и узнать, что происходило вокруг. Кто передвигался по лесу, не являясь его частью.

Ты нуждаешься во мне.

Он оторвал руку от земли, словно коснулся горячих углей.

– Нам следует идти дальше, – сказал Кахан.

Ему показалось, что он увидел, как в подлеске промелькнуло что-то серое. Ветка сдвинулась в сторону, противоположную направлению ветра. Возрожденные? Они следовали за ним?

Вот почему он почувствовал, что за ними следят?

Они все утро шли через постепенно успокаивавшийся лес, периодически останавливаясь, чтобы очистить тропу и сеть летучих пастей. Дикие летучие пасти шумели, они свистели, гудели и вопили, но их прирученные родичи с фермы, привыкшие к тому, что люди их использовали так, как считали нужным, вели себя спокойно. Они лишь печально жужжали, и это вызывало у Кахана раздражение, как и медленно менявшиеся звуки леса.

Он уже не сомневался, что форестолы находятся где-то рядом.

Оставалось лишь ждать, когда они устроят засаду.

10

Небесный плот пришвартовался в Харншпиле на три дня, и все это время продолжалось непрерывное празднование, – так всегда случалось, когда появлялись небесные плоты, доставлявшие товары и новости с самых дальних окраин Круа. Она не понимала, откуда люди брали силы. После первой ночи ей пришлось выпустить на улицы солдат, и не потому, что она опасалась революции или беспорядков, но начались пожары, а вокруг шпиля все было построено из дерева. Во время ее правления уже случился один пожар, когда сгорела половина города, и она поняла, как трудно удерживать в руках власть во время таких кризисов. Если бы не Рэй Галдерин, она бы не справилась.

Она впервые его увидела, когда он принес весть о предательстве. Группа Рэев использовала дымовую завесу, чтобы накормить своих капюшонов несколькими невезучими горожанами. Затем они штурмовали шпиль, полные полученной энергии. И попали в ловушку, расставленную Галдерином.

Кирвен была далеко не глупа. Она подозревала, что Галдерин спровоцировал мятежных Рэев, если не сам, то через посредника, который потом наверняка накормил его капюшона. А затем он использовал бунт, чтобы занять более высокое положение. Рэи любили уничтожать конкурентов, чтобы укрепить собственную власть.

Иногда знание о том, кто кого ненавидит, становилось ее самым эффективным оружием.

Она слышала шум рынков Харна; они начали перемещаться от центрального кольца, когда небесный плот готовился к отплытию, а торговля завершилась.

Небесным плотом владела семья Харрендер. Все они были хорошо одеты в плотно прилегающую желто-синюю шерсть, чтобы ее не зацепили блоки и вьющиеся растения, которые они использовали не только для того, чтобы управлять и поворачивать плот, но и для подъема лифтов и дверей.

Сейчас работали сразу два лифта – большой грузовой, уходивший в брюхо плота и заполненный короноголовыми, и маленький, с клеткой вокруг него для пассажиров и команды, проходивший через отверстие в центре плота к главной палубе.

В нижней части корпуса небесного плота готовились погрузить новых летучих пастей, чтобы плот продолжал оставаться в воздухе. Огромные сети, которые удерживали существ у днища северной части плота, открыли, чтобы летучие пасти могли облететь его внутри. Без их подъемной силы четверть плота заметно накренилась.

Плотогоны висели на длинных веревках возле сети, что-то кричали друг другу и смеялись, собирали летучие пасти, которые утратили подъемную силу и опустились вниз. Длинными острыми шестами они пробивали летучие сумки, и в них появлялись большие дыры. Отбракованные летучие пасти падали на дно сети. Там дети плотогонов собирали умиравших животных в большой мешок и относили их на плот. Их мясо пойдет на корм здоровых летучих пастей. Кирвен считала, что убивать такое количество существ – расточительство, однако знала, что другого способа не существовало. Заболевшие летучие пасти всегда умирали, и их нельзя было есть, потому что их плоть была ядовитой.

Впрочем, летучие пасти было легко разводить, они откладывали тысячи яиц и быстро росли. Экономика многих небольших деревень зависела от постоянной потребности в новых летучих пастях для небесных плотов, капитанов кораблей и плотогонов. Для жителей деревень они являлись огромной ценностью. Для тех, кто их использовал, они становились материалом, утрата которого легко восполнялась. Жизни существ были короткими, и их судьба заключалась в том, чтобы стать кормом для следующих поколений летучих пастей, находившихся в неволе под дном плотов.

«Наверное, здесь заключена метафора, – думала она, – ведь Круа устроен так же. Быть летучей пастью – или плотогоном».

Она никогда не позволит себе стать летучей пастью.

Семья плота собирала то, что они купили или обменяли, в большие ящики. Они были веселой компанией и пели во время работы. Где-то играл музыкальный инструмент, производивший свистящие звуки, – очевидно, они нравились плотогонам. Кирвен никогда не любила музыку. Мадрайн был хорошим музыкантом.

Высокая Леорик оделась для путешествия. Она бы предпочла доспехи, но ей не подобало их носить – это стало бы оскорблением для Рэев, выбранных ее стражами. Так она рисковать не могла. Вместо этого она была в одежде из самой дорогой и мягкой шерсти, сложенной множество раз, что не только давало тепло, но и говорило о ее богатстве.

Широкие штаны больше напоминали юбку, а верхняя часть была такой тяжелой, что она с трудом двигала руками. Кирвен использовала только легкий белый грим для лица, что начал входить в моду, но у нее возникало ощущение, будто она голая. Краска, которая указывала на ее происхождение, также не бросалась в глаза; впрочем, ей не требовалось объявлять, кто она такая. Все знали Кирвен Бан-Ран.

– Высокая Леорик!

Она обернулась.

К ней направлялся Рэй Ванху, а вместе с ним Кийк, Рэй, которого она едва знала, один из новых рекрутов из южных семей. Рядом с Кийком шла Сорха, державшая шлем в одной руке, и Кирвен сразу поняла, что она недовольна таким назначением. Сорха считала, что заслужила большего, и Кирвен это знала. Она надеялась, что исполнение роли стража под началом Ванху научит женщину знать свое место. Сорха увидела, что Высокая Леорик смотрит на нее, усмехнулась и отвернулась. Между Ванху и Кийк шел Венн в полных, дорогих и хорошо подогнанных доспехах. Кирвен испытывала гордость, глядя на Венна, – теперь было легко представить, каким он скоро станет. Он будет Рэем.

Сильным. Если все пойдет правильно, ее ребенок станет левой рукой Капюшон-Рэев. Проводником власти. Это даст им обоим могущество и безопасность, о которой она и мечтать не могла в те дни, когда сидела и в страхе ждала возвращения Мадрайна.

Она улыбнулась Венну. Венн отвернулся, и кровь застыла в венах Кирвен.

– Ванху, – прошипела она, – подойди ко мне. – Рэй кивнул и повернулся к Кийк. – Отведи его к лифту, я к вам присоединюсь. – В отличие от Кирвен, Ванху носил на лице толстый слой грима.

Он нарисовал линии происхождения красным, а не черным, и она подумала, не является ли это скрытным кивком в сторону Чайи, которому он прежде служил.

Она почти пожалела, что не могла видеть лицо Ванху, когда обнаружила, что Рэй Галдерин также находился на плоту. Они не были друзьями.

– Вы что-то хотели, Высокая Леорик? – спросил он.

Она кивнула. Он облизнул губы. Двойной смысл его слов отразился в его глазах.

Прошло много времени с тех пор, как она в последний раз заводила любовника, и сейчас отчетливо ощущала пустоту, образовавшуюся в жизни, но Ванху не мог ее заполнить. Он был жестоким, и она не хотела, чтобы Рэй стал ее любовником. К тому же в ближайшие несколько дней они будут находиться на небесном плоту, а там невозможно хранить секреты.

– Это действительно необходимо? – спросила она, глядя на Венна, стоящего возле лифта, спиной к Кийку и Сорхе. – Возможно ли сделать то, что вы планировали вместе с Фалнистом, не в шпиле?

Он улыбнулся ей.

Его улыбка была неприятной.

– Ребенок хорошо себя здесь чувствует, Высокая Леорик. – Она не сомневалась, что он считал ее виновной. Полагал, что она избаловала Венна. – Он знает, что в шпиле находится в безопасности. – Ванху почти рычал, словно ему стало тяжело произносить слова. – Нам следует разрушить его мир, он больше не должен чувствовать себя в безопасности.

– И ты думаешь, что это Большой Харн? – Она посмотрела на Венна – он наблюдал за клеткой, полной хисти, которую поднимали на грузовом лифте. – Он не боится грязи.

И вновь пустая улыбка Ванху, скорее привычка, чем выражение эмоций.

– Не Большой Харн. – Он посмотрел на Венна. – Я сказал, что он должен перестать чувствовать себя в безопасности, и я отведу его в Харнвуд.

– Ты отведешь моего ребенка в лес? – Она ответила слишком быстро и резко.

Ванху заморгал, почувствовав брешь в ее доспехах, которой он когда-нибудь сумеет воспользоваться.

– Вы боитесь леса, Высокая Леорик?

– Но лес – это…

– Опасное место, – сказал Ванху, – как вы хорошо знаете. Но вам не следует волноваться. Сразу три Рэя будут сопровождать вашего ребенка, и мы не станем слишком далеко заходить в лес. Нам потребуется лишь вывести его из равновесия.

– А потом? – спросила Кирвен.

– А потом, – ответил Ванху, – я использую то, во что он верит, против него. Я превращу слабость в силу, Высокая Леорик, и дальше мы вместе все преодолеем.

11

Форестолы нашли их днем.

Кахан знал, что это случится, когда пошла вторая восьмерка; вокруг все затихло, чего никак не могло произойти в природе. Петля затягивалась.

Он сжал свой посох.

Ты нуждаешься во мне.

Но ему не требовался капюшон, чтобы их найти. Ему не было нужды обращаться к силе, от которой он давно отказался, оставив тихий насмешливый голос в дальней части своего сознания. Кахан подошел к торговцам, и они взяли копья из твердого дерева.

Не самой хорошей работы, но вполне подходящие для обороны и торговли. Целая груда таких копий лежала на плоту для продажи. Он надеялся, что они им не потребуются. У торговцев с копьями было очень мало шансов против форестолов с луками.

– Что-то не так? – спросил Гарт.

– Может быть, – ответил Кахан. – Будьте настороже.

Онт остановился и, как только плот оказался рядом, потянулся к копью.

– Нет, – тихо сказал Кахан, глядя на едва заметное движение в лесу вокруг, делая большие глотки свежего лесного воздуха. – Продолжай идти так, словно ничего не изменилось.

– Если нас попытаются ограбить, я хочу иметь в руках оружие, чтобы им помешать…

– Леорик говорила, что у них есть луки, – сказал Кахан, – ты не успеешь поднять копье, как тебя прикончат, если это правда.

– Трусы, – прорычал он. – Трусы с оружием.

– Тем не менее они тебя убьют. – Кахан пошел вперед, предоставив торговцам тащить плот; сам он прислушивался к лесу, который на языке, известном лишь немногим, рассказывал о людях, спрятавшихся в его мягких зеленых складках.

Форестолы напали, когда свет начал тускнеть, а торговцы собирались разбить лагерь. Ловушка не была особо впечатляющей, на них не обрушился град стрел, они не услышали боевых криков, предложений сдаться или умереть. Перед ними на тропе возникла фигура. Одежда из шерсти зеленого и коричневого цвета, чтобы лучше прятаться на фоне деревьев, растительности, тонких веток и листьев папоротника, лицо скрывал капюшон. В одной руке форестол сжимал лук, почти такой же высокий, как он сам.

– Добрый вечер, торговцы Харна, – заявил форестол. – Пусть Лесные Аристократы не смотрят в вашу сторону.

Плот остановился. Торговцы застыли на месте. Стражи начали поднимать копья, но Кахан встал между ними и мягко опустил копья вниз.

– И пусть Ифтал благословит тебя, незнакомец, – сказал Кахан, шагнул вперед и остановился, опираясь на посох. – Вы пришли из Большого Харна?

– Я просто отсюда, – ответил он.

– А у вас есть имя?

Форестол рассмеялся.

Кахан приблизился еще на шаг.

– Не слишком разумно называть свое имя незнакомцам, которых ты встречаешь в лесу, – сказал форестол. Теперь, когда незнакомец находился ближе, Кахан понял, что перед ним женщина. – Достаточно близко, друг, – сказала она и вытащила стрелу из висевшего на бедре колчана. Однако не стала накладывать ее на тетиву, а продолжала сжимать ее в свободной руке. – Должно быть, вы не видели прежде ничего подобного.

Она подняла лук. Кахан ничего не ответил, не желая давать врагу информацию сверх той, которая у него уже была. Этому его научили в монастыре Зорира.

– Это лесной лук. Стрела пройдет сквозь тебя и большого мужчину за тобой и полетит дальше, словно вас и не существовало. – Кахан повернулся. Онт стоял за ним между стражами. Гарт и Сенгуи застыли по другую сторону плота. За их спинами мелькнуло что-то серое и исчезло в лесу. – И стрела поразит следующего человека, если бы он находился за ним, – добавила форестол.

– Впечатляет, – сказал Кахан.

Она кивнула, склонив голову набок. Затем наложила стрелу на тетиву и слегка ее натянула.

– Конечно, кровопролитие и насилие всегда неприятны, – сказала она. – И никто не знает, кого привлекут трупы, даже в Вудэдже. – Она улыбнулась под капюшоном. – Так что для нас всех будет лучше, если вы отдадите мне свои товары, а сами вернетесь обратно.

– Нас пятеро! – прокричал Онт. – А ты одна.

И вновь она склонила голову набок.

– Да, это выглядит не совсем честно, – сказала она и негромко свистнула.

Из кустов вокруг них появились другие форестолы с луками наготове. Кахан насчитал восемь разбойников. Он увидел потрясение на лице Онта, – возможно, мясник подумал, что они выскочили из кустов при помощи волшебства.

– Теперь, – продолжала женщина, и он услышал улыбку в ее голосе, – все стало немного честнее. Я предлагаю вам отдать упряжь, при помощи которой вы тащите плот, и передать ее нам.

Кахану хотелось выругать Онта за вмешательство. Женщина начала с разговоров, а теперь намеревалась их ограбить.

– Подожди, – сказал Кахан, делая шаг вперед.

И сразу остановился, когда она навела на него лук. Он поднял обе руки.

Он держал посох небрежно, чтобы она не приняла его за оружие.

– Насколько хорошо ты владеешь луком? – спросил Кахан.

Наступило молчание, которое прерывалось только щебетом существ на деревьях; они были такими крошечными, что глаз не мог за ними уследить, а те, что побольше, двигались слишком быстро, и Кахан успевал их заметить лишь мельком.

– Я лучше большинства, – сказала она.

– Хочешь спор?

Крик, вой, шум крыльев.

– Я стреляла по такому количеству целей, что подобные состязания мне наскучили, незнакомец. Теперь я стреляю только по живым мишеням.

– Как ты думаешь, ты сможешь в меня попасть? – спросил он.

Шум крыльев. Щебет. Вой. Смех. Смеялась женщина, сбросившая капюшон.

Кахан увидел вьющиеся волосы, темные, почти черные.

– С закрытыми глазами.

– Я готов поспорить, что ты не сможешь, – сказал он ей. – Я поставлю свою жизнь и все наши товары. – Онт начал протестовать, но остальные заставили его замолчать. – Если ты меня убьешь, мы не станем вам мешать все забрать. Если нет, мы отдадим вам десять процентов наших товаров, а вы позволите нам свободно пройти в Большой Харн и вернуться обратно в Харн.

Она внимательно смотрела на него, вероятно пыталась понять, не страдает ли он от помрачнения рассудка.

– А те, кто с тобой, согласятся? На твою смерть?

Кахан кивнул.

– Ты слышала большого мужчину: «Нас пятеро», – сказал он, – но нетрудно заметить, что нас шестеро. – Он оглянулся на стражей и торговцев. – Они не считают меня своим, у меня на лице нет отметки клана. Меня наняли, чтобы доставить товары в Большой Харн. Если у меня не получится, я в любом случае мертв.

– Тебе следует присоединиться к нам, – ответила она, ее губы изогнулись, и Кахан подумал, что это могла быть настоящая улыбка. – Для нас не имеет значения, кем ты родился, мы ценим только то, кто ты есть.

Он услышал, как кто-то у него за спиной охнул, и на секунду у него появилось искушение принять свободу леса. Но тогда ему пришлось бы довериться форестолам, а он верил им ничуть не больше, чем людям Харна.

– Я никогда ни к кому не присоединялся, – ответил он, – к тому же я дал слово.

Она заморгала, затем кивнула, без малейшей паузы натянула тетиву и выстрелила.

Это был превосходный выстрел.

У Кахана умелые лучники вызывали восхищение. Жители Круа рассказывали легенды о лучниках, коварных, как преступники, и столь же трусливых – ведь они использовали оружие слабых и лишенных чести. Но Кахан знал, что это не так. Лук требовал годы постоянных тренировок. Чтобы стать мастером, нужно было уметь не только прицеливаться, но и развивать силу верхней части тела, чтобы правильно натягивать тетиву.

Женщина потратила на овладение искусством годы.

Она максимально натянула тетиву. Затем на мгновение замерла. Деревянные концы натянутого лука дрожали, когда она прицеливалась, даже на таком небольшом расстоянии. Она не собиралась совершить промах из-за самонадеянности. Затем она спустила тетиву. Так быстро, что глаз не мог уследить за ее движением.

Такую стрелу можно только почувствовать.

Толчок, более сильный, чем любой удар, дерево пронзает плоть, рассекает ее, посылая волны сквозь тело, вызывая разрушения, во много раз превышавшие размеры тонкого, закаленного на огне наконечника.

Все кончено в одно мгновение.

Стрела полетела. Кахан переместил посох. Послышался звук удара дерева о дерево. Стрела с глухим стуком вошла в дерево.

Он не стал проверять, куда угодило древко. Вполне достаточно, что он сумел отразить стрелу. Она посмотрела на него. Ее глаза широко раскрылись от удивления. Затем она прищурились, достала другую стрелу, готовясь сделать новый выстрел.

– Анайя! – раздался крик из подлеска, и лучница опустила лук. – Ты приняла условия спора. Мы держим наше слово.

– Я бы в него попала, – сказала Анайя, которая перестала натягивать тетиву, когда говоривший подошел к ней. Его плащ был смесью зеленого и серого. – Он смошенничал.

– Ставкой была его смерть, а он жив. Ослабь тетиву, сестра. – Новый форестол откинул назад капюшон, показав худощавое лицо и длинные черные волосы. – Мы возьмем сушеного мяса, две шкуры короноголовых, одну вместо летучей пасти. – Он указал на сеть. – Нам они не нужны.

– Но так нечестно по отношению ко мне, – сказал Гарт.

– Решайте между собой, – сказал мужчина, когда форестолы подошли забрать то, что им причиталось, – это не наша забота. – Он оглядел Кахана. С усмешкой посмотрел на посох. – Хороший фокус, никогда не видел ничего подобного. – Он выглядел дружелюбно, но потом его лицо стало серьезным. – Второй раз у тебя не получится. Мы позволим вам свободно пройти до Большого Харна и обратно, но только один раз. – Кахан почувствовал тепло его дыхания, когда мужчина прошептал ему на ухо: – Передай Леорик мои слова. Скажи, что она знает, чего хочет Высокий Сера. И даст это нам, если не желает, чтобы ее деревне пришел конец.

Кахану стало интересно, чего он хочет и стоило ли говорить, что он не собирался возвращаться в Харн, чтобы передать его слова, но подумал, что больше не следовало испытывать удачу.

Когда форестолы ушли и груз распределили так, чтобы снова уравновесить плот, они двинулись дальше.

– Хороший же ты страж, – сказал Онт, потянувший за собой плот, пока Кахан оглядывал лес, пытаясь отыскать следы серых фигур, которые шли за ними.

– Мы сохранили наши жизни, Онт, – сказала Сенгуи, – и бóльшую часть товаров.

– Форестолы тоже уцелели, – сказал Онт, – чтобы доставить нам неприятности в следующий раз. Настоящий страж уничтожил бы угрозу.

Кахан ничего не ответил, полагая, что мясник понял, какую сказал глупость, как только закрыл рот.

В Круа осталось совсем немного живых людей, способных вступить в схватку с форестолами и одержать победу.

Кахан не стал говорить, что являлся одним из этих немногих людей Круа.

В глубине леса

Ты видишь Скиа-Рэй, высокую жрицу Сарадис при всех ее регалиях, в бородатой маске и ослепительно сияющем плаще. Она сидит на троне, и вблизи видны выгравированные на нем сотни пламенеющих, кричащих лиц. И не имеет значения, насколько холодно снаружи, в тронном зале всегда слишком жарко. Огромное количество костров Зорира горят постоянно, и Скиа-Рэй едва прикрывает свою плоть – но тебя учили, что такое возможно лишь внутри своей семьи. Многое из того, что они требуют от тебя, кажется неверным. Но Скиа-Рэи избраны Зориром, поэтому разве может быть неправильным то, что она делает? Тебя все еще смущает она и это место. Она мерцает, ее голос перекрывает другой, шипящий и скрипучий.

Ты думаешь, что это голос твоего капюшона.

Но как такое может быть?

Время еще не пришло.

12

Кахан оставил торговцев в Вудэдже, когда на горизонте появился Большой Харн. Его стены, такие же как у Харна, превосходили их только высотой. Здания внутри главным образом были из дерева, а не глины и сплетенных палок. Большой Харн представлял собой лабиринт узких улиц, дома строили и перестраивали без всякого плана, после того как огонь регулярно уничтожал жизни и средства к существованию. Кроме того, он являлся вратами к равнинам Харна, широким лугам с множеством рощ и оврагов.

Равнины годились для выпаса скота – и не более того.

Но до черной бородавки на грязно-зеленом ландшафте пришлось идти все утро. Кахан наблюдал, как почтовый капитан двигался в сторону города, над ним парил воздушный шар то ли из летучей лозы, то ли летучих пастей, которые уравновешивали массивный груз, в два раза превышавший размеры того, кто его доставлял. Они передвигались огромными прыжками в сторону Большого Харна. Люди также цепочками тянулись к городу, а с юга огромный небесный плот плыл к причальному шпилю. Только сейчас Кахан понял, почему Сенгуи отправилась в это путешествие и так торопилась. Цена на летучие пасти увеличивалась всякий раз, когда прибывали плоты, и им требовалось большое их количество, чтобы заменить больных и умиравших существ.

– Ты пойдешь с нами? – спросил Гарт.

Кахан покачал головой:

– Я выполнил свою работу. – Он посмотрел на небесный плот, который безмятежно плыл к городу, а огромные и разноцветные шары теряли форму, когда плотогоны начали выпускать горячий воздух. – Я вернусь в Харн, чтобы получить оставшуюся часть награды.

Конечно, он не собирался этого делать, но если они подумают, что он отправился обратно в деревню, но так до нее и не добрался, то решат, что его схватило какое-то лесное существо или форестолы решили отомстить. Едва ли многие станут сожалеть из-за его гибели.

– Леорик заплатила тебе за то, что ты проводишь нас туда и обратно, – заявил Онт.

Кахан пожал плечами.

– Она заплатила мне за то, чтобы я защитил вас от форестолов, – сказал он. – А они не станут вас тревожить на обратном пути, они дали слово.

– Чего стоит слово преступников? – спросил мясник.

– Ты так хочешь провести время в моей компании?

– Нет, – ответил Онт.

Он совершенно не умел скрывать свои чувства. По его глазам Кахан понял, что Онт что-то задумал. Вероятно, решил сказать Леорик, что Кахан их бросил. И он сам защищал отряд на обратном пути.

– Пойдем, Онт, – сказала Сенгуи. – В Большом Харне суматоха – так бывает, когда плоты причаливают. Я хочу оказаться в торговом зале, а не застрять на площади.

Он смотрел, как они уходят, постепенно уменьшаясь в размерах, пересекая равнину, чтобы присоединиться к длинному потоку людей и повозок, направлявшихся к городу. Потом он вернулся в лес.

Завтра, когда плот пришвартуется, все в городе будут заняты, и он сможет незаметно туда проскользнуть и купить припасы для своего путешествия.

Едва ли в городе кто-то обратит на него внимание, но и никто не обрадуется, встретив его, – ведь он не принадлежал ни к какому клану. Он купит все, что необходимо, покинет город и направится туда, где его никто не знает. Станет бродягой, путешествующим от одного города к другому, будет находить работу, где получится. Может быть, попросится в команду плота и отправится на восток, в сторону Мантуса, где плот поймает попутный ветер и поплывет на юг. Он не хотел идти до Сиирстема: там все еще бушевала война и новые Капюшон-Рэи развернули свои армии во имя Тарл-ан-Гига.

Он мог неплохо заработать в качестве солдата, но посчитал, что ему вряд ли удастся скрыть навыки, которые он получил в юности, что неизбежно приведет его к конфликту с командирами армии или привлечет внимание тех, кто захочет дать ему более высокое звание.

Меньше всего ему хотелось привлекать внимание.

Нет. Не так.

Меньше всего ему хотелось умереть. Он слишком часто видел смерть. И становился ее причиной. Для него сила и смерть были неразрывно связаны. Внимание Рэев неизбежно приводило к гибели, и он с этим покончил. Он больше не будет солдатом. Он лесничий и фермер. А для фермера всегда есть работа.

В Тилте он будет чувствовать себя в безопасности. Люди там доброжелательные, а климат – мягкий. Он постарается избегать Тилтшпиля, где находится слишком много Рэев, и если у него будет убежище, когда гейзеры оживут, жить там будет приятнее, чем на его ферме. А если он не найдет убежище, когда заработают гейзеры? Ну, он и прежде бывал мокрым, и это его не убьет.

Кахан почувствовал что-то теплое у своих ног, посмотрел вниз и увидел Сегура. Теперь, когда жители деревни ушли, гараур вернулся.

– Мы идем на юг, Сегур, через день или два, – тихо сказал он. Гараур забрался к нему на шею. – Только не устраивайся там надолго, Сегур. – Гараур застрекотал, и Кахан почесал его между ушами, что тому ужасно нравилось.

Он крепко спал ночью, его разбудил лишь толчок землетрясения, которое повторялось все чаще.

Утром он оставил Сегура в лесу и, чувствуя, как ветерок холодит шею, направился в Большой Харн, скользя по замерзшей траве за толпой людей, которые направлялись в город, чтобы продать свои товары, расставив их в тени небесных плотов.

Выбравшись из леса, Кахан поплотнее запахнул шерстяную куртку – круговые ветра оставались холодными и пронизывающими – и зашагал вперед, опираясь на посох. По пути в Большой Харн он встретил совсем мало людей. Многие были уже в городе, а те, кто туда направлялся, не проявляли к нему интереса. Он остановился, чтобы понаблюдать еще за одним почтовым капитаном, одетым в зеленое и передвигавшимся по дороге огромными прыжками под треск шаров летающей лозы. Они двигались гораздо быстрее, чем получалось у Кахана.

Быстрое движение капитана привлекло его внимание к городу. Он увидел шар, который уже частично миновал ворота, – и ему стало интересно, что это такое. По мере того как Кахан к нему приближался, шар увеличивался в размерах, и он увидел под ним небольшой плот. Когда Кахан подошел, плот двигался ему навстречу, его тянула веревка, натянутая через глубокую расселину. Она была не такой уж широкой, но перепрыгнуть через нее мог только почтовый капитан.

– Три лучины за перевоз, – сказала плотогон, останавливая свое суденышко у края расселины, из которой посыпалась земля.

Кахан услышал, как камни застучали по дереву плота.

– Когда она здесь появилась? – спросил Кахан.

– Недостаточно давно, чтобы успели построить мост, – ответила она. Женщина была очень старой, морщинистое лицо частично скрывала коническая желтая шляпа. – Я двигаюсь вместе с ними. После землетрясения всегда появляются новые дыры.

– Три лучины слишком много, чтобы пересечь такую маленькую расселину, – сказал он, заглянув вниз.

В темноте, из-за обмана зрения, возникало ощущение, будто там мерцали огоньки.

– Ты можешь обойти, – сказала она, и ее голос потрескивал, как плот. – Но у тебя уйдет на это целый день. И нет никаких гарантий, что не будет нового землетрясения.

– А ты никогда не задумывалась, что там, внизу? – спросил он, вытаскивая монеты из кармана.

Она покачала головой.

– Какие-то люди приходили с веревками в начале прошлой восьмерки, говорили, что хотят посмотреть.

– И что они нашли? – спросил он, шагнув на плот и почувствовав, как тот покачнулся.

Она пожала плечами.

– Не знаю. Глупцы не вернулись. Думаю, их забрали Осере.

Она потянула за веревку, и они поплыли через расселину.

Кахан заглянул в мерцавшие глубины, размышляя о том, действительно ли там жили существа, когда-то поработившие людей и сражавшиеся с богами. Однако ему не пришлось долго над этим раздумывать, путешествие получилось коротким.

Кахан ожидал, что стражи остановят его, когда он проходил через ворота Большого Харна. Но для них не имело значения, что он был без клана: всего лишь еще одно лицо среди многих. Над воротами висел колокол комендантского часа с изображенной на фарфоровых боках фигурой просящего милостыню нищего. Колокол звонил, заставляя бродяг покинуть улицы, когда заканчивалась вторая восьмерка, но Кахан не собирался становиться бродягой.

У него имелись деньги, и он мог заплатить за комнату, хотя это будет немало ему стоить, пока небесный плот находится в городе. Тем не менее он собирался провести здесь всего одну ночь, купить все, что нужно для путешествия, и уйти.

Сверху послышались крики плотогонов. Плот был больше города и накрыл тенью большую его часть. Три огромных мачты шли вниз, одна вертикально, две другие – под углом, их связывала паутина веревок, по которым перемещалась команда, словно это было естественное место их обитания. Вдоль корпуса шли сети с летучими пастями, сотни и сотни – их положение фиксировала сеть. Верхняя часть плота полностью предназначалась для грузов, кают для путешественников и горелок для шаров.

Над грузом висели громадные шары, которые надували во время полета, но сейчас воздух из них выпустили. Вниз спускались веревки, и по ним скользили грузы, чей вес уравновешивался прикрепленными пастями. С другой стороны пассажиры направлялись по трапу к башне с канатом. В отличие от города, где повсюду висели синие флаги Тарл-ан-Гига и зеленые – Харна, на плоту флаги принадлежности отсутствовали, хотя он был выкрашен в разные яркие цвета.

Эти плоты были независимы от Круа, они считались маленькими княжествами и находились под управлением семей, которые в течение поколений работали с кругом ветров. В прошлом Кахан путешествовал на небесных плотах; тогда он и узнал, что семьи были замкнутыми и изолированными, однако всегда держали свое слово.

Он остановился на городской площади, где один из Рэев Большого Харна жонглировал огнем. Что совсем несложно для того, кто обладает капюшоном, но производит впечатление на обычных прохожих. Однако Рэй демонстрировал настоящее искусство – колеса огня и яркие цветные вспышки оказывали на зрителей гипнотическое воздействие. Он закончил представление взрывом, который обычно вызывал восхищенные крики, но сейчас небесный плот притягивал взгляды большинства. Когда представление закончилось, послышались не слишком дружные аплодисменты, бóльшую их часть организовала женщина, которая, как Кахан понял, являлась служанкой Рэев.

Прибытие небесного плота обычно совпадало с праздником Рахини, Сурового Судьи. Теперь он превратился в очередной праздник Тарл-ан-Гига. На центральной площади грязные монахи со шрамами от ожогов, в одежде, испачканной углем, танцевали и пели вокруг погребальных костров с фигурами осужденных, привязанными к шестам над ними. К счастью, фигуры были из тряпок, а не плоти. Кахан с трудом переносил казни, в особенности сожжения. Даже фальшивые костры вызывали у него горький привкус во рту.

Он свернул с главной площади, прошел мимо вербовщика, который воспевал военную славу и рассказывал городу, что самые сильные станут богатыми, если примут участие в последних сражениях на юге. Он попытался обратить на себя внимание Кахана, его размеры всегда привлекали вербовщиков, он кричал о Капюшон-Рэях, исполнивших пророчество и объявивших о приходе тепла и изобилия на север. Через двадцать лет после восстания Капюшон-Рэев и десять после того, как они захватили великие шпили Тилта, война все еще бушевала. Кахан не заметил изобилия и не почувствовал тепла. Но вербовщик продавал информацию, сообщая новости тем, кто не следовал новым обычаям.

Он не хотел иметь с ним ничего общего.

Кахан уже давно понял, что в самых паршивых местах задавали меньше всего вопросов, поэтому искал такое и нашел, рядом со стеной Большого Харна.

Старое здание с питейным заведением внизу и тем, что имело смехотворное название «комнаты» – кровати, разделенные тонкими стенами из прутьев, – на втором этаже. Здесь было шумно, толпились грязные люди, и их запах ударил в него сильнее, чем жуткий шум. Он не вызвал у них никакого интереса, а его не занимали эти люди, что вполне его устраивало.

В задней части комнаты находилась дверь, из-за нее доносился еще более сильный шум. Ноги сами понесли Кахана в ту сторону, словно там находилась дорога, по которой ему следовало идти.

Любопытство всегда приносило ему неприятности.

В задней комнате – она оказалась больше, чем весь дом Леорик в Харне, – он услышал болтовню гарауров, но не увидел их. Комнату наполняли смех и пьяная радость, а также чувствовался запах крови, который ему не нравился, во всяком случае в таком месте. Это был запах охоты, а ему не место в городе, где люди прячутся за каменными стенами.

Слишком поздно он сообразил, что попал на кровавое развлечение в бойцовский дом. Он попытался отступить, но толпа ему не давала, толкая вперед, к большой ивовой клетке.

В клетке, дрожащий и напуганный, сидел корнинг. Кахан замер на месте, глядя на него.

Для него великий, медлительный и слоистый лес Круа являлся живым существом, а не просто зелеными листьями и могучими стволами. Лес обладал мыслями и желаниями, которые проявлялись самыми странными и пугающими способами для жителей городов. Странными и пугающими довольно часто также и для него, но по-своему он понимал и уважал их за это.

Иногда деревья забирали какое-то существо, делали его своим и изменяли так, что оно становилось похожим на людей, – так рождались корнинги. Была ли это попытка войти в контакт с жителями Круа или способ сразиться с ними, Кахан так и не сумел понять. Корнинги впадали в ярость, если их загоняли в угол, но обычно были робкими. Как правило, ему удавалось заметить только поросшую редким мехом руку или ногу, исчезнувшую в чаще.

Корнингам не место в городе, они не должны здесь находиться.

Тот, что сейчас сидел в клетке, прежде был гарауром. На первый взгляд он походил на человека – нечто среднее между взрослым и ребенком. Если посмотреть более внимательно, становилось очевидно, что он совсем не похож на человека: глаза, умные, широкие и такие испуганные, были слишком большими, зубы во рту слишком острыми, нос слишком маленьким, а уши слишком длинными и заостренными. Тело, покрытое мягким мехом, слишком вытянутым и толстым.

Корнинг находился в полнейшем ужасе. Он свернулся в клубок в центре клетки, стараясь держаться как можно дальше от толпы. На полу вокруг него лежали мертвые гарауры. Кахан насчитал восемь и скорбел о каждом, ведь они были добрыми и благородными животными. Он уже видел нечто подобное, когда корнингов натравливали на существ, которыми они когда-то являлись, и делали ставки на победу.

Когда-то такие вещи были совершенно невозможными, слишком многие боги вышли из леса, и их существам поклонялись. Те, кто не поклонялся, все же опасались мести Лесных Аристократов, величайших лесных духов. Но у Тарл-ан-Гига не оставалось времени для леса и его богов или любых других божеств. И подобная жестокость становилась все более распространенной – одна из причин, по которой Кахан старался держаться как можно дальше от городов.

– Сразу четыре, следующий заход! – послышался голос хозяина клетки.

Он стоял на ящике, чтобы видеть толпу.

– Как вы думаете, он долго продержится? Как долго? Выживет ли он?

Выжить чаще всего означает уйти от жестокости. Но жизнь ли это?

Так ему говорил садовник.

Сарадис, Скиа-Рэй Зорира, утверждала, что жестокость неизбежна, так устроена жизнь. Но старый садовник сказал ему, что жестокость – это выбор, и если ты хочешь жить легко, то должен быть готов пропускать жестокость мира мимо себя, однако, поступая так, ты принимаешь ее в себя. А значит, становишься ее частью. Кахан узнал все о жестокости от кулаков наставников Зорира, которые считали, что ему ее не хватало, и Кахану это совсем не понравилось.

«Истинная сила, – говорил садовник, – состоит в том, чтобы противостоять жестокости». Однако Кахан не хотел внимания, которое привлекло бы такое противостояние.

Выжить чаще всего означает уйти от жестокости. Но жизнь ли это?

– Пусть тебя заберут Осере, Насим, – сказал он.

Где-то глубоко внутри Кахан понимал, что ему следовало проклинать не садовника, а себя. Он поддерживал медленное тление угольков вины из-за тех, кто умер на его ферме, – маленький, терзавший его зверек. Угольки разгорались в нем ярче и ярче с того момента, как он нашел детскую игрушку в своем доме. Он позволил жестокости пройти мимо – и сохранил свою жизнь. Здесь, сейчас, знал он правду о причинах или нет, он не мог допустить повторения.

Он пробрался сквозь толпу к хозяину клетки: маленькому, молодому, с испачканной вокруг отметок клана кожей. Как и большинство молодых людей из больших городов, он не носил толстого грима. У него не хватало трех зубов, а те, что остались, потемнели от жевания наркотических корней.

– Сколько? – крикнул ему Кахан, перекричав тех, кто делал ставки.

– Можешь ставить, сколько пожелаешь, бесклановый, – сказал он. Грязные тела толкали Кахана, и его тошнило от их вони. Голова у него кружилась. – Твои деньги ничуть не хуже любых других. Но делай ставку быстро, мы скоро выпустим гарауров.

– Нет, я не собираюсь делать ставку, – сказал он, – я хочу купить корнинга.

Хозяин клетки перестал жевать – он так сильно удивился, что никак не мог прийти в себя. Казалось, его покинули все мысли. Он даже не мог забрать деньги, которые ему протягивали возбужденные люди.

– Купить его? – Шум вокруг стал стихать, словно умер круговой ветер и лесные деревья вдруг перестали раскачиваться. Он посмотрел на Кахана, словно тот возник перед ним каким-то волшебным образом. – Но он источник всех моих доходов, бесклановый.

Лесничий наклонился к нему и заговорил шепотом:

– И что тебе удается получить от этих людей – мелкие монетки? Не более чем щепки. Сколько боев сможет провести это существо – один или два? Я дам тебе десять кругляков. – Глаза хозяина-клетки широко раскрылись, а сам Кахан ощутил потрясение от своих слов.

Десять кругляков – половина всех монет, которые у него были. Хозяин клетки наклонил голову, и его грязные волосы свесились вниз.

– Почему?

– Я бесклановый, мы научились уважать лес. Я у него в долгу.

Хозяин клетки посмотрел на него и рассмеялся.

– Держи это при себе, бесклановый, – резко ответил хозяин клетки. – Мы почитаем Тарл-ан-Гига, лесу здесь нет места. И нам наплевать на таких существ, как корнинги. – Он указал в сторону клетки и откинулся назад, чтобы иметь возможность посмотреть на Кахана.

Кахан без труда угадал его мысли: он думал о том, чтобы отобрать у него деньги, рассчитывая, что окружавшие его люди ему помогут. Но Кахан был крупнее большинства из них – могучий ствол, хорошо накормленный и политый, способный пережить любые капризы погоды.

Те, что толпились вокруг, больше походили на молодые деревца на скалистом склоне: они еще только пытались пустить корни, но сильный ветер мог в любой момент унести их прочь.

– Я хочу купить корнинга, – повторил Кахан. – И если у меня есть деньги, то причины значения не имеют.

Хозяин клетки пожал плечами:

– Я должен поговорить с моей партнершей по промыслу.

Кахан кивнул, и хозяин клетки исчез в толпе, но очень скоро вернулся вместе со столь же оборванной женщиной, как он сам.

– Что ты собираешься с ним делать? – спросила женщина.

– Выведу из города и отпущу.

Она дважды моргнула.

– И за это ты готов заплатить десять кругляков?

Кахан кивнул. Она повернулась к хозяину клетки, и они обменялись взглядами.

– Схватки закончены! – крикнул хозяин клетки. – Туриф отдаст вам ваши деньги. Схватки закончены!

Все взоры обратились к Кахану, и он ощутил, как одеяло враждебности накрыло помещение.

– Я заплатила за схватку, – сказала стоявшая рядом с ним женщина, – и рассчитывала увидеть кровь.

Все согласно закричали: эти люди были готовы к насилию.

– И вы увидели кровь, – сказал хозяин клетки. В дальней части комнаты Кахан заметил мужчину и женщину в шишковатых, грубых доспехах из коры, в руках они держали дубинки. – Если только вы не хотите, чтобы следующая кровь стала вашей… – он кивнул в сторону стражей. – Радуйтесь тому, что вы уже получили.

Женщина из толпы сплюнула на пол и бросила злобный взгляд на Кахана.

Хозяин клетки дождался, когда комната опустеет, и протянул руку:

– Мои деньги, друг, – сказал он.

Стражи внимательно на них смотрели.

Кахан покачал головой:

– У меня с собой их нет. – Только глупец стал бы отдавать деньги здесь. – Встретимся за стенами, приведите с собой корнинга. Я заплачу вам, как только он будет свободен.

Хозяину клетки его слова понравились не больше, чем толпе, лишившейся зрелища, но у него не оставалось выбора. Кахан огляделся по сторонам, два стража смотрели на него с подозрением. Он решил, что лучше всего уйти. Покинуть комнату, здание и город. Как только корнинг получит свободу, он отыщет команду небесного плота и наймется на него. Чтобы убраться подальше отсюда.

Он ждал за городом, сидя, скрестив ноги, у деревянных стен Большого Харна. Вблизи они не казались такими высокими, но заканчивались заостренными кольями и виселицами; впрочем, сейчас они пустовали. Стены плохо защищали город. Война никогда сюда не добиралась, настоящая армия преодолела бы их, даже не заметив. Но Большой Харн находился далеко от сражений, красных воинов Чайи отбросили от самых северных территорий много лет назад силы синих и новых Капюшон-Рэев. Теперь страдал юг, где Чайи пользовался самой большой поддержкой.

Мужчина и женщина из ямы для схваток вышли из ворот, волоча за собой корнинга на поводке. Он заметно хромал. За ними шагали солдаты – не слишком много, всего четверо, – но они были вооружены копьями из закаленного дерева. Кахан встал; ему не понравилось то, что он увидел, но он понимал, что бегство вызвало бы подозрения, к тому же корнинг был бы тогда обречен. Стражи могли позвать своих друзей со стен. Он не хотел, чтобы они его разглядели, но и не собирался позволять им увести корнинга обратно, где его ждала смерть.

– Я привел с собой друзей, – сказал мужчина, – чтобы поговорить с тобой. Вот только Туриф, моя помощница, считает странным то, что ты хочешь так много заплатить за корнинга. Она опасается, что ты можешь оказаться предателем, возможно – шпионом красных. Или тем, кто почитает лесных богов.

Он подошел ближе. Кахан стоял, опираясь на посох.

Мужчина стал заметно храбрее, когда за ним шли солдаты.

– Ты ведешь себя не так, как положено хорошему синему человеку, – сказала женщина, Туриф. Она потерла нос и фыркнула: – Платить деньги за корнинга. Ни один из известных нам богов не захочет такого, как он. Мы против тех, кто почитает лес.

– Посредники платят хорошие деньги за предателей, – сказал мужчина. Солдаты обошли Кахана сзади. – Мы подумали, что сможем получить твои деньги, награду и сохранить урода из леса. – Он кивнул в сторону корнинга.

Кахан кивнул. Перевел взгляд с мужчины на женщину, затем посмотрел через плечо на солдат. Пожал плечами. Солдаты и их копья представляли проблему, но вполне разрешимую. Он опустил плечи, словно признал поражение.

– Все могло пройти легко и просто, – сказал он мужчине.

– Мне тоже так кажется.

Хозяин клетки шагнул вперед, он заметно осмелел.

Он больше не сомневался, что сила на его стороне. Кахан сделал шаг и толкнул его изо всех сил. От неожиданности хозяин клетки выпустил поводок корнинга.

Несколько мгновений корнинг сидел на корточках, как человек, только совсем не похожий на человека. Ошеломленный окружающим миром. Он посмотрел на лесничего.

– Беги, – сказал Кахан.

Корнинг моргнул огромными глазами и сорвался с места. Нечто среднее между бегом животного на четырех ногах и бегом человека – на двух. Несмотря на хромоту, он мчался прочь от города, удаляясь от тени небесного плота со скоростью, недоступной для людей.

У Кахана было всего мгновение, чтобы посмотреть ему вслед. Порадоваться его свободе.

Насладиться чистой радостью бега, физической силой корнинга, когда тот перепрыгнул через расселину. Затем к нему приблизились солдаты с копьями наготове. Мужчина поднялся на ноги, и его лицо исказила злобная гримаса.

Капюшон под кожей лесничего начал скручиваться.

Ты в огне.

Стражи развернули копья, собираясь избить его тупыми концами.

И он им позволил.

В глубине леса

Ты идешь вперед, тебя никто не заставляет, ты не сопротивляешься и не сражаешься. Ты просто делаешь то, что тебе говорят, одетый в золотое и красное. Ты слаб, а они сильны, и они говорили тебе, обещали, что это сделает сильным и тебя. И где-то в глубине души ты не хочешь их подвести.

Даже если…

– Кахан Дю-Нахири. – Она смотрит на тебя, ее глаза почти скрыты под маской. Знает ли она? Известно ли ей, что ты на самом деле думаешь? – Ты стоишь перед Зориром, чтобы получить благословение бога.

– Получи благословение, – повторяет сто голосов.

– Встань передо мной на колени. – Легкое давление на руки опускает тебя вниз. – Ты принимаешь Зорира внутри себя? Будешь ли ты верным и истинным, а если нет – ты понимаешь, что огонь поглотит тебя изнутри? – Ты киваешь. – Произнеси слова, Кахан Дю-Нахири.

И как ты можешь? Как ты можешь, когда они являются ложью, когда ты смущен, когда все подвергаешь сомнению. Но даже если твои мысли таковы, тебя предает язык.

– Я принимаю Зорира, – говоришь ты, – и пусть язык превратится в пепел, если я нарушу истину. – Ты ждешь, когда это произойдет, произнеся слова, понимая, что не веришь в них.

Но ничего с тобой не происходит. Лишь сто голосов повторяют:

– И пусть мой язык превратится в пепел.

– Открой рот, Кахан Дю-Нахири, – говорит Скиа-Рэй, монах встает у тебя за спиной и тянет твою голову назад.

Монах, державший твои руки, сжимает их крепче, и в тебе начинает зарождаться паника.

– Прими кровь Зорира! – кричит Сарадис.

И ты напрягаешься. Слишком поздно останавливаться. Слишком поздно отбиваться. Холод каменной чаши придавливает твою губу к нижним зубам. Сначала ты чувствуешь кровь. Затем горечь заставляет твое тело сопротивляться, и ты пытаешься вырваться.

– Пей! Пей кровь Зорира!

Тебя обжигает, вот оно, ты платишь за свое вероломство, твой язык превращается в пепел. Ты хочешь выплюнуть его, но рука зажимает тебе рот. Другая – нос. У тебя нет выбора. У тебя нет выбора, и мир начинает растворяться в красном и оранжевом, огонь все поглощает, огонь приближается, а ты находишься в его центре.

Ты сам стал центром.

– Он приведет к нам Зорира! – кричит Сарадис. – И мир будет гореть!

Ты огонь.

Ты.

Погружаешься в темноту.

13

Первый час начала восьмерки, глаза Кирвен слипаются от усталости. Она никогда не любила рано вставать. Она бы с радостью оставила небесный плот за спиной. Кирвен не получала удовольствия от путешествия, никогда не любила полеты, будь то небесный плот или марант. Люди не рождены для полетов, им следует ходить по земле. К тому же на небесном плоту слишком жарко; когда зажигают большой огонь, чтобы наполнить шары горячим воздухом, некуда деваться от жара, и хотя на далеком севере очень холодно, плотогоны ходят с обнаженной грудью и носят только короткие штаны, когда находятся на главной палубе. Только семья Аркеон полностью одета; они расхаживают, выкрикивая команды. Всегда есть какая-то работа, но Кирвен ничего не понимает и не хочет понимать.

Венн отказался с ней разговаривать. Кирвен говорила с ним, пока в темноте их каюты надевала доспехи на ребенка. Ее слова были настойчивыми, почти умоляющими.

– Венн, – сказала она, – ты должен понимать: как только я оставлю тебя с Ванху, у меня больше не будет возможности что-то сделать. Ты больше не будешь находиться в моей власти. Ванху отчитывается перед Капюшон-Рэями, он будет поступать так, как сочтет нужным.

– Тогда не отправляй меня с ним, мать, – сказал Венн.

Его голос был мертвым, и в темноте Кирвен не могла видеть лица триона. Она молча возилась с завязками нагрудной пластины.

У нее пересохли губы, от жары разболелась голова.

– Я могу взять хисти, Венн, на борту есть животные. Пробуди своего капюшона: одна маленькая смерть, и мы сможем вернуться в Харншпиль. У Галдерина есть марант в трюме. – Кирвен ждала, надеясь, что он ей ответит.

Что она почувствует, когда его мышцы расслабятся и он сдастся? И тогда она одержит победу в этом глупейшем сражении характеров с собственным ребенком. Венн не ответил, в темноте Кирвен слышала лишь его дыхание. Пот тек по коже Кирвен. Она наклонила голову и затянула завязки доспехов, сознательно сделав это слишком сильно, чтобы они натирали тело.

– Ты не единственный, кто испытывает боль, Венн, – прошипела она. – Ты думаешь, я ее не чувствую?

Но он ничего не ответил, и Кирвен закончила возиться с доспехами в молчании.

На палубе погасили огонь, хотя огромные жаровни продолжали отдавать жар. Шары сложили, и воздух наполнился звуками работы плотогонов, которые заканчивали швартовку плота к причальному шпилю Большого Харна. Не к настоящему, а к шаткому сооружению из дерева, которому Кирвен не стала бы доверять, если бы ей предложили подняться по нему вверх или спуститься вниз. Некоторые пассажиры, нагруженные товарами, уже покидали плот, спускаясь по трапу и вниз по лестнице, шедшей вокруг шпиля. Она радовалась, что поедет вниз на лифте.

Кирвен сменила платье из многослойной шерсти на облегающую кожу короноголовых сине-коричневого цвета. Волосы она стянула на затылке, вместо того чтобы заплетать их в сложные косы. Она знала, что некоторые ее не одобрят, но не хотела, чтобы о ее присутствии стало известно. Кирвен надеялась, что сумеет незаметно появиться и столь же незаметно ускользнуть. Однако события сложились так, что ей придется встретиться с Леорик Большого Харна и монахами, хотя их и предупредили, что ее прибытие следует сохранить в тайне. Сначала она собиралась путешествовать только с Ванху, Кийк и Сорхой, но Рэй Галдерин убедил ее изменить решение. Она знала, что он требовал своего присутствия не только для того, чтобы обеспечить ее безопасность, – Галдерин не хотел, чтобы Ванху имел к ней личный доступ даже в течение нескольких дней.

Вместо того чтобы спорить с Галдерином, рискуя вызвать его неудовольствие, она разрешила ему собрать почетную стражу, договорившись, что солдаты останутся на плоту, когда она отправится в город. Как если бы желая подчеркнуть, кто наделен властью, Галдерин взял с собой не только ветвь солдат, но еще и маранта, а также несколько хеттонов. Она заявила, что они должны оставаться в трюме. Хеттоны производили неприятное впечатление на всех, кто их видел, но присутствие Галдерина и хеттонов гарантировало, что теперь ее визит не удастся сохранить в тайне.

Теперь она стояла с Венном, трион старался на нее не смотреть, как и на двух Рэев, замерших с двух сторон от них.

– Я должна встретиться с Леорик, – сказала Кирвен. – Нам придется отложить то, что мы планировали, Ванху. – Рэй кивнул.

– Разве вы одеты для встречи с местной Леорик? – спросил Галдерин.

Как и всегда, его грим и доспехи были безупречными, словно он только что вышел из своих покоев в Харншпиле, а не из тесной каюты небесного плота.

– Я Высокая Леорик, – резко ответила она, – и всегда одета правильно. – Галдерин склонил голову. – Кроме того, будет лучше, если провинциальные города увидят Высокую Леорик, которая выглядит как они, так я и оделась. А не какую-то утратившую связь с людьми аристократку в одежде, для покупки которой им пришлось бы работать целую жизнь – и все равно не хватило бы денег.

– Конечно, Кирвен, – сказал он, словно его позабавили ее идеи.

– Мы можем немного подождать, Высокая Леорик, – сказал Ванху. Она поняла, что его небрежный внешний вид выбран сознательно – как и у Галдерина, – чтобы показать, что его больше заботит состояние оружия. – Я намерен послать вперед Кийк, чтобы она нашла подходящее место и приготовила все необходимое для восхождения триона к Рэй. – Он улыбнулся Венну, хотя тот на него не смотрел, полностью сосредоточив внимание на плотогоне, который что-то делал с веревками. Галдерин постарался сдержать усмешку, но у него не получилось. – И мне нужно, чтобы вы подготовили материал. Трех или четырех пленников будет достаточно.

– Я поговорю с Леорик, – сказала Кирвен.

– Хорошо. Если все будет готово, завтра мы отправимся в лес, и к вечеру наш дорогой трион познает свою силу и будет готов править. – Он посмотрел на Венна. – И тогда их отношение изменится, Высокая Леорик, я вам обещаю.

В ответ Венн бросил на него взгляд, полный презрения.

На миг Кирвен показалось, что он заговорит, но Венн хранил молчание. И продолжал наблюдать за работой плотогонов. Кирвен почувствовала пустоту внутри.

Венн был ее ребенком, ее частью. Она не могла переносить его ненависть. Ведь она все делала для него. Пыталась защитить. Если бы у нее было немного времени…

– Я пойду в лес с вами, – сказала она.

Венн вновь бросил на нее сердитый взгляд.

– Это ошибка, – слишком быстро ответил Ванху. Но Рэй не был глупцом и все понял, как только замолчал. Как и Галдерин. И Кирвен увидела, как он улыбнулся. – Я лишь хотел сказать, Высокая Леорик, что будет трудно сделать то, что необходимо. На такие вещи тяжело смотреть матери. – Она бросила на него пристальный взгляд.

Кирвен понимала, что он прав: ее присутствие не поможет. Ей предстояло перенести пытку, как и Венну придется пережить то, что задумал Ванху. Она изо всех сил старалась не задавать лишних вопросов.

– Лифт прибыл, – сказала Кирвен, указывая на устройство, подвешенное к кранам. Она подумала, что оно выглядело слишком хрупким, чтобы выдержать вес грузов и людей, которые его ждали. – Галдерин, – продолжала она, – проводи Венна к лифту. – Он кивнул, взял ребенка и увел. Ванху остался, дожидаясь, что скажет Кирвен. – Я хочу, чтобы ты знал, Ванху, – негромко продолжала она, – если мой ребенок не вернется из леса, я сдеру с тебя кожу. Потом подожду, когда твой капюшон отрастит новую, и сдеру ее с тебя снова. Такой будет твоя жизнь.

Он улыбнулся, а потом тихо рассмеялся.

– Конечно, Высокая Леорик, – сказал он. – Как жаль, что у вас нет капюшона. Из вас получился бы превосходный Рэй.

14

Головная боль. Отвратительный вкус во рту. Боль в костях. Камера.

Такими были первые мысли лесничего, когда он очнулся. Совсем неплохие, ведь они были правдивыми, «у всех правдивых мыслей есть какая-то польза». Садовник Насим однажды ему это сказал, очень давно, в другой жизни. Странно, что воспоминания о нем проснулись вместе с ним и не уходили так часто в последнее время. Он не думал о нем, сидя в своей растущей комнате в монастыре Зорира, а запрещенные книги, с любовью переплетенные, были зарыты в землю на много лет.

Камера была одной из четырех в сыром подвале, их разделяли прутья, сделанные из закаленной лозы. Никакого уединения для узников – хотя сейчас он находился здесь один.

Внутри плохо пахло, но этим свойством обладали все тюрьмы, в которых он побывал, и его характер, гнев, сидевший внутри, который он тщательно контролировал в детстве, сейчас им овладел.

– Значит, проснулся?

Тюремщица стояла у прутьев, наблюдала за ним и ела какую-то кашу. Вырезанная из дерева рука, в которой она держала миску, была гладкой и блестящей, в отличие от кожи, бугристой и шелушившейся, и сквозь коротко подстриженные волосы просвечивали ее неровности. Не вызывало сомнений, что она пострадала во время сражений, потому что женщина походила на старого солдата. Кахан видел такое у тех, кто пережил огонь капюшона. Его последствия не проходили после того, как исчезала первая боль, – кожа сохла, так капюшон разрушал дух того, кем питался.

– Да. Я проснулся, – сказал он и пожевал ртом, пытаясь избавиться от отвратительного вкуса. – За что я здесь сижу?

Рядом с ее столом стоял его прислоненный к стене посох.

– За бродяжничество, – сказала она с набитым кашей ртом.

Он почувствовал себя немного лучше. Бродяг попросту выгоняли из города. Если бы его посадили в тюрьму за святотатство, наказание было бы намного хуже.

– У меня были деньги в сумке, и довольно много. – Его рука поднялась к груди. Кошелек с деньгами исчез, но его это не удивило.

– Но не после того, как ты рассчитался за корнинга и заплатил штраф за то, что выпустил его в городе.

Он хотел возразить и сказать, что не выпускал его в городе, но решил не тратить силы. Это все равно не имело смысла. У них наверняка найдется множество свидетелей среди стражников, которые скажут, что все так и было, а содержимое его сумки, вне всякого сомнения, разделили между солдатами и офицерами. Чужаки не могли рассчитывать на справедливость в таких местах, как Большой Харн, тем более бесклановые. Налоги оплачивали войну на юге, деньги забирали у городов, и никто не думал о милосердии или доверии.

– Ты отпустишь меня в первую восьмерку? – спросил Кахан.

Она смотрела в миску.

– Уже два из первых восьми, ты очень неплохо поспал. Да, ты уйдешь отсюда через час или около того, когда станет светло, – сказала она, продолжая жевать.

– Небесный плот еще здесь?

– Да, и останется еще на некоторое время.

– Хорошо, – сказал он и убрал волосы с лица.

Они украли даже маленькое деревянное кольцо, которое он использовал, чтобы скреплять длинные волосы на затылке.

– Я хочу попроситься в команду плота и убраться отсюда.

Она пожала плечами, отвернулась и села за маленький столик, повернувшись к нему спиной.

Поставила миску с кашей на стол и потянулась деревянной рукой за бутылкой.

Ее пальцы заскрипели, когда сомкнулись на горлышке.

Должно быть, она оказала услугу важной персоне: ее рука была сделана из виллвуда, а такие вещи стоят дорого. Плоть деревьев Вирдвуда сражается с резчиком, выращивает хребты и шипы, когда его обрабатывают. Вирдвуд обижается на всякого, кто приходит, чтобы забрать его богатства.

Тюремщица не обращала на него внимания, то и дело прикладываясь к бутылке. Кахан попытался найти удобное место на жестком полу, прекрасно понимая, что между тем, выпускают тебя или отпускают, существует огромная разница.

«Между тем, что мы слышим и что сказано, может быть целый океан смыслов». Когда-то Насим произносил и эти слова, и Кахан начал думать, что он каким-то образом призвал его призрак. Он вновь почти почувствовал маленькую деревянную игрушку, принадлежавшую ребенку, убитому в его доме. Всем известно, что вина порождает призраков. От этой мысли он стал чувствовать себя еще хуже. Едва ли Насиму понравилось бы, кем он стал.

Тюремщица не стала его кормить, хотя дала солоноватой воды, которая перекатывалась в его пустом желудке, – он попытался с ее помощью избавиться от отвратительного вкуса во рту. Исправить ничего не удалось, но теперь он знал, откуда брался отвратительный вкус.

Он сидел и терпеливо ждал освобождения. Наконец тюремщица попросила его встать и вытянуть руки через решетку, чтобы она завязала их веревкой.

– Ты думаешь, бродяга настолько опасен, что его нужно связать? – спросил он.

Женщина не ответила. Она сильно качалась, и Кахан подумал, что она опасалась того, что не сможет внятно произносить слова. Он смотрел, как работала ее деревянная рука – красивая вещь, исключительное мастерство. Должно быть, ее статус сильно упал с тех пор, как она заслужила руку.

– Пойдем, – невнятно пробормотала она, открыла клетку и вытолкнула его наружу.

– Ты возьмешь мой посох? – Он кивнул в его сторону. – Он мне дорог как память.

Она перевела взгляд с него на посох, пожала плечами и взяла его.

– Туда, – сказала она, кивая в сторону двери.

Она подтолкнула его в спину концом посоха, и они вышли из тускло освещенной тюрьмы на маленький, ярко освещенный дворик, где пахло навозом. В центре находился огромный плот, который держали на плаву большие летучие пасти, привязанные под деревянным днищем, и тянули четверо короноголовых. Их требовалось подстричь, в противном случае шерсть сваляется и их будет невозможно продать.

На плоту стояло четыре клетки. В двух находились печальные мужчины, грязные, дрожавшие и обнаженные. Они не обратили на Кахана внимания, погруженные в свои страдания.

Плотогон оглядел Кахана с головы до ног и кивнул тюремщице. Кахан позволил ей отвести себя в тесную клетку, тюремщица ее закрыла и развязала веревку. Затем они с плотогоном исчезли, но скоро вернулись с сетью из бладдер-травы. С ее помощью они оценили вес Кахана, лениво перебрасываясь словами, как делают умелые работники. Он услышал, как тюремщица прошептала плотогону:

– И не забудь: все, что ты получишь, мы поделим.

После чего, пошатываясь, зашагала обратно в тюрьму, к своей бутылке.

Плотогон поднял посох Кахана с пола, изучил резьбу, довольно улыбнулся и положил его на плот.

Сначала Кахан подумал, что проведут его мимо горожан, которые будут швырять самой разной дрянью, которая попадется им в руки. Такие развлечения популярны в городах, – считается, что это должно заставить бродяг не возвращаться.

Он с облегчением обнаружил, что они обошлись без этого.

Они покинули Большой Харн через задние ворота и двинулись по дороге прочь от города и небесного плота, где он рассчитывал найти работу. Кахан посмотрел вперед и увидел две фигуры на обочине дороги. Неподвижные, как камень, и такие же серые. Возрожденные, приходившие к нему на ферму, следили за ним, дожидаясь сигнала, который он не собирался им подавать. Он не доверял возрожденным, хотя они были наводившими ужас воинами, но из того, что он про них знал, являлись тупыми инструментами. Они убивали врагов, а также всех, кто выглядел как враг, забывались в сражении, получая радость от смерти.

К тому же он был не тем, кто им требовался. Он не хотел и не мог стать таким. Это перестало быть частью его жизни. Он потерпел поражение. Оказался неполноценным. Кахан повернулся в клетке так, чтобы не видеть возрожденную, которая опустила забрало – именно она разговаривала с ним на ферме, – и обнаружил, что смотрит на другую возрожденную: она также опустила забрало и повернула лицо в его сторону, продолжая следить за ним, когда плот проплывал мимо. Кахан вновь пошевелился, теперь он смотрел вперед, через плечо плотогона, но тот не обратил на возрожденных никакого внимания, они не показались ему странными.

Кахан ожидал, что плот остановится, когда город скроется из вида, и плотогон, который раньше был солдатом, судя по дешевой, усиленной смолой шерсти, прикажет ему убираться прочь и не возвращаться в Большой Харн, предупредив, чтó с ним произойдет, если он ослушается. Но этого не случилось. Плот продолжал плыть дальше и свернул в сторону темной линии Вудэджа. Кахан подумал, что ему следовало возмутиться, но ощущал странную усталость. Когда же наконец удалось сформулировать слова, в них прозвучало скорее любопытство, чем гнев.

– Плотогон! – позвал он. – Послушай, плотогон! Куда мы направляемся? Когда ты меня отпустишь? Мне нужна работа, а небесный плот находится там, где я смогу его отыскать.

Плотогон не обращал на него внимания.

Один из мужчин в другой клетке поднял голову и посмотрел на Кахана сквозь спутанные грязные волосы глазами обессиленного человека, который перестал за собой следить. В Круа всюду грязь и голод, но эти мужчины были слишком худыми, а их тела покрывали синяки. Тот, что находился дальше, не выказывал ни малейшего интереса к Кахану, он придерживал одну руку другой, словно защищал ее. Кахан решил, что она либо вывихнута, либо сломана.

Кахан подумал, что никого из них не ждало ничего хорошего, но обнаружил, что это его совершенно не беспокоило. «Как странно, – подумал он. – Как странно». Время передвинулось от ранних восьми к средним восьми, и вскоре они оказались в Вудэдже на тропе, которая выглядела прорубленной совсем недавно. Она шла прямо, как стрела, сквозь подлесок, направляясь в более темную и извилистую часть Харнвуда.

На тропе их поджидали пять Рэев. Они выглядели великолепно в полностью черных доспехах, темно-синих и пурпурных плащах и куртках поверх деревянных нагрудников; фарфоровые цепи украшали плечи, руки и грудь, юбки из полированного дерева защищали верхнюю часть ног, массивные сапоги – нижнюю.

– Привет, плотогон, – сказала первая из них, женщина в плотно прилегавшем шлеме из полированного дерева, гладком и имевшем форму ореха. В отличие от остальных, у нее было поднято забрало, и Кахан разглядел завитки тщательно наложенного грима. – Это пленники?

– Да, так и есть, Рэй, – ответил плотогон, хотя не был уверен относительно титула.

Кахан более внимательно посмотрел на женщину; он не был уверен, что она Рэй, хотя держалась она так, словно обладала силой. Она повернулась к плоту, и Кахан опустил глаза.

Рэи воспринимали прямой взгляд как вызов, а Кахан не хотел рисковать. В Круа сила соседствовала с жестокостью. Кахан считал, что это связано с капюшонами, хотя слышал, как другие утверждали, будто характерно для всех людей. Монахи, которые его вырастили, выразили бы сомнение по данному поводу; у них имелось собственное мнение почти по любому вопросу.

Женщина, Рэй или нет, отвернулась от плотогона к одному из четырех Рэев, стоявших у нее за спиной. Коренастый мужчина, шлем которого украшал плюмаж из обработанной и укрепленной шерсти, а грим выглядел так, словно его наложили несколько дней назад и с тех пор не обновляли.

– Итак, Ванху, у тебя есть все, что требуется. – И женщина повернулась к самому маленькому из четверки.

Он поднял голову, и Кахан с удивлением обнаружил, глядя ему в лицо, что у него над глазами шла длинная синяя линия, указывавшая на то, что он трион. Он никогда не слышал, чтобы трион становился Рэем. Они часто исполняли роль посредника в семейных группах, в трудных ситуациях, но в последнее время стали редкостью. Трион в браке свидетельствовал о богатстве.

Кроме того, они выступали в качестве дипломатов, способных разрешать споры и находить выходы из сложных положений. Женщина выпрямилась.

– В таком случае я вас оставлю, – сказала она.

Кахану показалось, что в ее голосе он уловил печаль. Он почувствовал: что-то здесь не так.

– Тогда уходи, – сказал трион, но его голос прозвучал слишком тихо, и женщине это не понравилось.

– В чем дело, Венн? Что за писк? Ванху, – она указала на приземистого Рэя с плохо разрисованным лицом, – сказал мне, что ты достоин быть Рэем, так что веди себя соответственно. Не будь слабым.

– Я буду сильным, – сказал он громче, но столь же печально.

«Интересно, – подумал Кахан, – что эта женщина, явно занимающая высокое положение, здесь делает?»

– Ну, Ванху, – сказала женщина приземистому Рэю. Его глаза были жесткими от войны или жестокости, скорее всего по обеим причинам. – Сделай то, что обещал, и я буду перед тобой в долгу.

Ванху кивнул и улыбнулся, но тепла в его улыбке Кахан не увидел.

– Меня радует, что я могу вам помочь и стать тем, кто приведет Венна к власти, он станет Рэем для Тарл-ан-Гига.

Трион отвел взгляд, и Кахану это показалось странным; он еще не был Рэем, капюшон не приведен в действие через смерть живого существа. Большинство не могло дождаться момента, когда они станут Рэями, чтобы обрести силу и управлять другими.

Женщина коротко кивнула Ванху.

– Плотогон, оставь плот с ними, ты исполнишь роль моего стража на обратном пути в Большой Харн.

Плотогон согласно опустил голову и спрыгнул с плота, и его тут же заменил один из Рэев.

Кахан принялся изучать клетку в поисках пути к спасению. Когда женщина проходила мимо, она заглянула в клетки, и на миг ему показалось, что ее глаза остановились на нем. Она смотрела на него немногим более внимательно, но потом пошла дальше. Плот качнулся и снова поплыл вперед. То, что здесь происходило, не обещало ничего хорошего, но клетка была хорошо сделана, а замок надежно запирал дверь. Все казалось странным, туманным и нереальным.

Ты нуждаешься во мне.

Голос возникал всякий раз, когда Кахан чувствовал себя слабым, искушая его. Он прогнал его.

Они продолжали идти через Вудэдж, когда вторая восьмерка закончилась, быстро стемнело, и они вошли в Харнвуд. Они не стали далеко углубляться в лес – немногие так рисковали в Харнвуде, даже Рэи, которые считали себя могущественными, но начинали нервничать, когда вокруг смыкались деревья. Воздух изменился, стал более влажным, наполнился свежим ароматом зелени и живых существ, земным запахом мертвых существ и, быть может, более сильным, ударявшим в голову ароматом вещей – не совсем живых, но и не совсем мертвых.

Деревья становились более толстыми, на них появился мох и ползучие растения, подлесок образовывал вокруг них холмы и стены, задевавшие плот и заставлявшие его менять направление.

Кахан уже не думал о том, чтобы освободиться. Рэи могли так сильно углубиться в лес только по одной причине: они не хотели, чтобы кто-то увидел то, что они собирались сделать. Значит, они задумали нечто ужасное. Теперь он беспокоился о том, чтобы выжить, хотя это была странная тревога, каким-то образом не связанная с ним. Как если бы он волновался о ком-то другом.

Он наблюдал за Рэями. Коренастый мужчина, который их вел, Ванху? У него на бедре висел меч, другие два держали в руках копья. А третий, трион, оказался почти ребенком. Венн, – кажется, так называла его женщина? У триона не было оружия, и он следовал за более крупным Рэем – так дети идут за взрослыми, когда их ведут работать. Они понимают, что сбежать не получится, но немного отстают, чтобы дать себе несколько лишних мгновений свободы перед целым днем в поле.

Интересно, догадались ли другие мужчины в клетках, что их ждет? Скорее всего нет; тайны Рэев редко становились понятны обычным людям Круа. Кроме того, они испытывали такие же ощущения, как он, словно их не слишком волновало то, что произойдет.

Короноголовых остановили, и плот начал слегка подпрыгивать на месте.

– Ты волнуешься, Венн? – спросил Ванху, подходя к триону. – Сегодня тебя ждет великий день, верно?

– Угу, – сказал Венн – универсальное словечко юных по всему миру.

– Кийк, Сорха, – крикнул Ванху, – откройте клетки! – Он подошел к повозкам и остановился рядом с клетками. – Вы здесь для порки, – сказал он. – Будьте покорными и получите десять плетей, ничего больше. Если начнете сопротивляться, наказание будет удвоено. Ну, если окажете серьезное сопротивление, мы сдерем кожу с ваших спин и привяжем вас к деревьям.

Два других узника, измученные, грязные и избитые, только молча кивнули, Кахан сидел, опустив голову и стиснув зубы.

– Не делайте этого, – сказал Кахан, глядя в пол клетки.

Что-то у него внутри зашевелилось, но он его удержал. Те, кто обладал капюшоном, могли почувствовать капюшон у других.

Ты во мне нуждаешься.

Нет.

Он не должен.

– Тихо, – сказал Ванху. У него было жестокое лицо. Со шрамами войны, обожженное от использования капюшона. И бледные глаза, такие Кахан часто видел у немолодых владельцев капюшонов – бледные и усталые, как их мораль. – Если ты заговоришь еще раз, я сам тобой займусь, а я сильный, ты этого не хочешь.

Кахану пришлось очень постараться, чтобы не посмотреть в глаза Ванху, старая гордость рвалась наружу.

Капюшон вертелся у него под кожей.

Ты во мне нуждаешься.

Нет.

Взгляд Рэю в глаза для бескланового означал смерть. А порка? Он мог ее перенести, с ним подобное уже случалось, он переживет плети еще раз.

Это не порка.

Нет.

Он знал, что это не порка. Но странный туман у него в голове. Может быть, на самом деле речь шла лишь о порке?

Это пробуждение.

Других пленников спустили с плота и подвели к шестам, вкопанным в землю. Всего шестов было четыре. Мужчин связали так, что руки были подняты у них над головой. Интересно, подумал Кахан, почему они так пассивны, почему позволяют все это с собой делать.

Тот, у кого была сломана рука, даже не закричал, когда ему подняли руки над головой.

Когда они пришли за Каханом, он был готов с ними сразиться.

Клетку отперли, и два Рэя, Сорха и Кийк, протянули к нему руки. Разум приказал ему сражаться, но тело отказывалось. Конечности, ноги и руки не желали повиноваться.

Солоноватая вода, которую ему дали в тюрьме. То, как тюремщица отвернулась, когда он пил. Должно быть, его чем-то опоили.

Должно быть, его желание вырваться, не поддержанное телом, оставило след у него на лице. Рэй по имени Сорха улыбнулась.

– Ты думал, что сможешь устроить нам неприятности, большой парень? – сказала она, со смехом вытаскивая его из клетки.

Тело едва его слушалось, в таком состоянии он не мог бежать, не говоря уже о том, чтобы оказывать сопротивление. Рэи подтащили его к шесту и связали запястья над головой.

Он чувствовал, что лес за ними наблюдает.

Казалось, деревья затаили дыхание.

Когда его привязали, Рэи не стали его раздевать для порки. Сейчас все трое были связаны и оставались совершенно беспомощными, так что Рэи решили больше не прикидываться.

Мужчины молчали, они так и не вышли из обморочного состояния. Кахан висел на руках, и плечи у него болели все сильнее. Он надеялся, что к нему медленно возвращается контроль над телом. Впрочем, едва ли это могло ему помочь.

Ты нуждаешься во мне.

Он закрыл глаза. Изгнал голос.

Рэи не спеша разожгли огонь. Когда пламя разгорелось и стало потрескивать в холодном ночном воздухе, они достали охапку растений из сумки и бросили ее в костер.

Затем они раздели триона до нижней туники и начали прикладывать горевшие растения к его коже, бормоча слова и заклинания, а трион закашлялся из-за дыма. Кахан не понимал значения слов, но знал похожие, очень старые, передающиеся из покления в поколение. После каждых четырех предложений самый старший, Ванху, поднимал тлевшие растения к небу и выкрикивал имя Тарл-ан-Гига. Кахан подумал, что они глупцы, если решили проводить огненный ритуал в лесу: даже здесь, почти на границе Харнвуда, это могло привлечь внимание тех, кого никто не хотел бы увидеть – орита, свардена, гринлинга или скинфетча. Существ реальных, наполовину забытых и воображаемых. Или еще того хуже, боуреев, Древесных Аристократов Вирдвуда, старых богов с их собственными желаниями, которых никто не понимал.

Но тревога из-за существ леса отступила из-за боли в руках и плечах, когда он висел на шесте, а его ноги едва касались земли. Казалось, остальных пленников ничего не тревожило, но они были меньше, чем он. Видимо, на них снадобье подействовало лучше или доза оказалась больше. И конечно, у них не имелось капюшона под кожей. Один из мужчин застонал, и Рэй Ванху посмотрел на него.

– Видишь, Венн, действие сока галлана заканчивается. – Он подвел триона к первому шесту. В мерцавшем пламени его походка казалась дерганой, как у марионетки. Мужчина, привязанный к шесту, тупо на него смотрел и молчал. В уголках его рта появилась слюна. – Ритуал завершен, ваш капюшон готов. Этот человек… – он схватил привязанного мужчину за волосы и оттянул голову назад, – бесклановый. Он низкого происхождения и поклоняется грязным лесным богам или вообще никому. От него отказались великие монастыри. Его жизнь, Венн, ничего не стоит. Он преступник. – Ванху отпустил волосы. Отступил на шаг. – Но его плоть может принести пользу. Он станет тем, чем сейчас не является.

– Я не хочу, – сказал трион, и его слова прозвучали как шорох новой листвы. – Я не стану этого делать.

– Твои желания здесь не имеют значения, – сказал Ванху, – ты рожден, чтобы стать Рэем. Ты должен обрести силу. Она необходима. Капюшону требуется смерть, чтобы пробудиться. Чем больше боли вы причините, тем более могущественным он окажется.

– Не делайте этого, – тихо сказал Кахан.

Они не обратили на него внимания. Снадобье все еще действовало на его тело, лес перед глазами стал размытым, словно пришел в движение.

Ты во мне нуждаешься.

Нет.

– Пора, трион, – сказал Ванху. – Огонь – это самый простой и быстрый способ.

– И самый впечатляющий, – добавила Сорха.

– Но, Венн, – продолжал Ванху, – если тебя тревожит, что ты окажешься слабым перед лицом боли, что запах горящей плоти может сделать твои кости мягкими, вода убьет их быстро, не оставив следов.

– Это труднее контролировать, – сказала Сорха, – они не кричат.

За ее спиной, в тени, стоял третий Рэй, Кийк, теперь он шагнул вперед и улыбнулся.

– Не делайте этого, – громче сказал Кахан.

– Когда ты станешь более сильным, – сказал Ванху, – появится множество вещей, которые ты сможешь делать, например приказать капюшону разорвать человека на части, и я слышал, что Капюшон-Рэи даже способны возвращать своих мертвых воинов к жизни. Я знаю, что они способны уложить всех врагов на поле сражения. Я видел.

– Нет, – сказал трион.

– Но чтобы обуздать такую силу, Венн, – продолжал Ванху, – ты должен накормить капюшона. Это просто: положи руку на эту бесполезную плоть, причини ей боль, чтобы жизнь пробудила того, кто находится у тебя внутри. – Он указал на мужчину. – Это можно сделать только при помощи прикосновения: ты должен поделиться опытом с капюшоном, или он останется голодным, не вырастет и не увеличит свои возможности.

Трион не шевелился, он стоял, застыв в неподвижности на россыпи листьев. Требуется сделать очень большой шаг, чтобы забрать жизнь.

– Это просто, – сказала Сорха. – Прикоснись к нему и направь свой капюшон на него. Тебе даже не нужно выбирать метод, капюшон сам все сделает. Но не позволяй ему устроить пир, пусть он немного поголодает, заставь повиноваться. – Она сделала шаг и приблизилась, и огонь отразился от ее доспехов. – Это хороший способ узнать своего капюшона, а потом овладеть им и подчинить себе.

– Слушай, дитя, – холодно заговорил Ванху. – Эти мужчины уже мертвы. Они лишь бремя для других. Ты окажешь синим севера услугу.

– Я не хочу причинять им боль, – сказал трион, не отрывая взгляда от земли; его голос был полон боли и тоски.

Ванху улыбнулся.

– Не делайте этого, – сказал Кахан.

Ванху посмотрел на остальных Рэев.

– Сорха, – сказал он женщине с копьем. – Венн явно хочет избежать боли, он заботится о других. Используй первого из мужчин. Покажи Венну, как это делается.

– Не делай этого! – Теперь Кахан закричал.

На этот раз Рэи повернулись к нему. Они его увидели.

Ты нуждаешься во мне.

– Бесклановый глупец думает, что может отдавать приказы тем, кто лучше него, – сказал Ванху, обращаясь к Венну. – Видишь, что происходит, когда ты недостаточно силен, трион? Они думают, что ты слаб, и ты можешь не сомневаться, что если они считают тебя слабым, то обязательно попытаются забрать то, что тебе принадлежит.

– Я не стану причинять им вред, – сказал трион.

– Этот трион сильнее, чем все вы! – крикнул Кахан.

Ванху подошел к нему, сучки ломались у него под ногами. Вокруг потрескивал огонь. Он посмотрел в лицо лесничего.

– Мы посмотрим, будет ли он нравиться тебе и дальше, – Ванху указал на триона, – когда он сожжет кожу на твоем теле. Ты большой, у тебя много кожи. – Ванху улыбнулся. – Венн убьет второго мужчину, чтобы избавить его от боли, такова его слабость. – Он приблизил лицо к Кахану. – Но потом капюшон его получит, и тогда он не станет больше переживать из-за боли. Я использую тебя, чтобы научить его контролю. – Он склонил голову набок. – Ты будешь долго кричать сегодня ночью.

Ты нуждаешься во мне.

– Ты об этом пожалеешь, – сказал Кахан сквозь стиснутые зубы. – Уходи.

Иней паники сковал его внутренние органы, щупальца ярости скользнули вокруг легких, затрудняя дыхание. И он вновь услышал голос.

Ты во мне нуждаешься.

Лицо Рэя дернулось. Быть может, он почувствовал капюшон, – Рэи обладали такой способностью. Но он наверняка подумал, что это ошибка. Бесклановый с капюшоном?

Для такого, как он, это представлялось немыслимым. Он отвернулся от Кахана к женщине с копьем.

– Сорха, покажи Венну путь, – приказал Ванху.

Она кивнула и потянулась к первому мужчине. Сначала он молчал.

Едва ли он понимал, что с ним происходило. Рэй положила руку ему на плечо, а потом повернулась к триону.

– Прикоснись к нему, Венн, как сказал Ванху, только так ты сможешь накормить твоего капюшона. – Она коротко кивнула Венну. – Этот момент между ним, тобой и твоим капюшоном, непосредственная общность с Тарл-ан-Гигом, священен, дитя. Ты говоришь с богом через страдание человека. Ты приносишь жертву, чтобы привести нас к их могуществу. Мы Рэи. Ифтал разрушил свое тело, чтобы Осере не мог контролировать его могущество. Но дал нам капюшоны, чтобы мы могли исполнить волю бога. Ты направишь своего капюшона в тех, кто сможет его накормить. И в этот момент станешь богом. Ты держишь жизнь в своей руке.

Кахан услышал, как лес пошевелился, а ветер стих.

Постоянное движение деревьев прекратилось, нечто закричало и начало бушевать в задней части его разума – и он не мог его остановить.

– Это подобно толчку внутри вашей головы, – добавила Сорха.

Буря превратилась в вой, но он доносился откуда-то издалека, был подобен эху охотничьего клича дикого существа, услышанного горожанином в центре тихого города. Нечто, забытое и оставшееся в прошлом, нечто, холодившее кровь. Память о древнем ужасе, который не могут заставить замолчать никакие стены.

Зазвучал крик. Вместе с ним появилась вонь горящей плоти. Мужчина на шесте начал сопротивляться, извиваться и выть – огонь Сорхи его пожирал.

– Я направляю огонь в те части его тела, какие сама выбираю, – сказала Сорха с тем же голодом, с тем же воем, какой Кахан ощущал в своем разуме. – Его плечи. – Дым начал подниматься над руками несчастного, загорелись волосы, и он закричал еще громче, умоляя остановиться, – огонь теперь растекался по его венам, пытаясь покинуть тело.

Боль была такой сильной, что она пробила действие снадобья. Трион смотрел, тряс головой, снова и снова повторяя «нет». Он попытался отступить на шаг, но за его спиной оказалась Кийк. Она сжала плечи Венна и заставила его смотреть, как мужчина горел и умолял о пощаде.

– Тебе не нравятся крики его боли, дитя? – спросила Сорха, и ее бледные глаза заглянули в глаза мужчины. – Я их остановлю.

Огонь вырвался изо рта жертвы, пламя опалило губы, крики прекратились, но не агония. Его тело дергалось, его сотрясали судороги, – Сорха изменяла горевший у него внутри огонь.

Плач, голод и вой росли в сознании лесничего. Он пытался разорвать веревки.

– Просто убейте его! – крикнул Кахан, продолжая сражаться с веревками. – Убейте его быстро, трусы! Просто убейте!

Кулак ударил его в лицо, и на миг мир вокруг потемнел, его губы были разбиты, как и вены внутри носа. Теплая кровь потекла по лицу.

– Молчать, падаль.

Однако он не собирался молчать, с каждым словом выплевывая кровь и ярость.

– Прекратите, возьмите меня, если должны. – Он испытал ужас, когда услышал собственные слова.

Он был недостаточно силен, чтобы сдаться. Знал, чем это может закончиться.

– Прекратите!

Они не остановились, для них не имело значения, что думал или говорил бесклановый бродяга. Женщина продолжала жечь мужчину, обращалась к триону сквозь боль жертвы, управляла своим капюшоном, позволяя ему питаться чужой агонией и ужасом умирающего.

Когда она закончила, поляна наполнилась дымом и вонью горелой плоти, а мужчина превратился в почерневший труп, висевший на веревках – огонь их не коснулся.

– Теперь, – сказала Сорха, убирая руку, – Тарл-ан-Гиг доволен. Мы делаем это именем бога и восхождения Капюшон-Рэя, Венн. Того, о котором гласит пророчество, того, кто уничтожит зло правления Чайи; красные флаги исчезнут, и бог дарует нам благо. – Она говорила оживленно, в ней чувствовалось больше уверенности, чем в словах Ванху.

– Мы это делаем для них, Венн. Ради Капюшон-Рэев умер человек. Его жизнь дала мне силу. – Она протянула руку, щупальце огня сожгло веревку на запястьях трупа, и тело упало на усыпанную листвой землю. – Мой капюшон вырос, Венн, немного, но вырос. Он растет с каждой смертью и становится сильнее. Люди думают, что их жертвы нас питают, но они ничто по сравнению со смертью. Мы ведем вперед синих. Мы не можем сбиться с шага. Нам нельзя проявить слабость. Победа близка. – В ее глазах горела уверенность фанатика. Кахан знал таких монахов в монастыре. Они всегда оказывались самыми жестокими, хотя Кахан сомневался в верности Сорхи любому богу. Рэев интересовали только они сами. – Теперь, – она указала на второго мужчину, – твоя очередь. За Тарл-ан-Гига, избранного Сломанной Ифтал. Ради поднимающегося Тарл-ан-Гига. За Высокую Леорик из Харна. За всех нас.

– Мы сожжем каждого из них медленно, Венн, – сказал Ванху и шагнул вперед. – И вся их боль будет твоей. Из-за тебя. И если к тому моменту, когда последний из них умрет, ты не оживишь своего капюшона, – Рэй повернулся спиной к Кахану, лицом к триону, – я сожгу тебя за предательство. Ты меня понял? – спросил он. – Здесь тебя никто не защитит.

Трион стоял, тяжело дыша, глядя на жалкие останки человека на земле.

– Нет, – сказал он, – я не стану этого делать.

И хотя голос Венна дрожал, Кахан восхитился его мужеством.

Когда Кахану было столько же лет, он не обладал такой силой.

– Эти смерти – твоя вина, – сказал Ванху и отвернулся.

– Не слушай, дитя. – Дыхание Кахана стало прерывистым, разум был полон разных цветов, пятен, крови и смерти. – То, что они делают, на их совести. Ты не виноват, твоя совесть чиста.

– Молчать. – Ванху снова оказался перед ним, и Кахан получил новый удар кулаком в лицо. – Мое терпение закончилось. – Он плюнул лесничему в лицо. – Не тебе открывать рот в присутствии Рэев. Ты бесклановый, ты ничто. Следующий урок я преподам триону, занявшись тобой. И сделаю его долгим. – Его бледные глаза встретились с глазами Кахана.

– Не делай этого, – тихо сказал лесничий, – ты все еще можешь уйти. Я не так силен, как трион.

Рэй рассмеялся фальшивым смехом.

Холодный смех человека, довольного собой.

– У тебя совсем нет силы, бесклановый, – сказал Ванху и положил руку Кахану на грудь, глядя ему в глаза. – Ответь мне перед смертью. Плотогон рассказал мне о твоем преступлении. Зачем человек, у которого в кармане лежит значительная сумма денег, бесклановый, кому следует быть незаметным, все выбрасывает ради корнинга? – В его бледных жестоких глазах читалось недоумение.

Что он мог сказать, чтобы Рэй понял? Кахану было нечего ответить ему.

– Мне показалось, что это будет правильно.

– Правильно? – сказал Ванху. – Такой роскоши у тебя нет. – Давление его руки на грудь Кахана на миг ослабело.

На его лице появилось недоумение, которое тут же исчезло.

– Но теперь, когда ты знаешь, что тебя ждет, ты жалеешь о своей глупости? – Он изучал Кахана, словно перед ним возникло странное, незнакомое существо, рожденное в лесу.

– Нет, – ответил Кахан и обнаружил, что это правда.

Он совершенно не жалел, что помог корнингу. Рэй склонил голову набок, и Кахан знал, что его слова оказались для Рэя выше его понимания, как и странный язык корнингов и боуреев в глубоких святилищах.

– Ну, – сказал Ванху, – ты пожалеешь.

Рэй направил свою волю в капюшон. Кахан это почувствовал: медленное движение, леденящая жидкость погружалась в кожу лесничего.

Зрение Кахана прояснилось. Ему показалось, что он увидел две серые фигуры на краю поляны? Они пришли слишком поздно.

Ты

Лицо Рэя изменилось. На нем появилось недоумение.

Нуждаешься

Он обнаружил, что все труднее, чем он рассчитывал.

Во мне.

Капюшон-Рэй больше не двигался в соответствии с его волей.

Ванху посмотрел на свою руку. Затем перевел взгляд на лицо Кахана.

– Как? – спросил он, и на миг его недоуменное, слегка встревоженное выражение снова сделало его похожим на человека.

Кахан услышал голос возрожденной женщины, которая приходила на его ферму и теперь ждала на краю поляны, что ее позовут.

«Я чувствую смерть Кахан Дю-Нахири, ее притягивает к тебе. Ты можешь ее отрицать, но она все равно приближается».

Он ответил Рэю шепотом, который мог услышать только Ванху. Кахан чувствовал, как щупальца капюшона шевелятся под его кожей.

– Говорят, что только один Капюшон-Рэй появляется за поколение. – Ванху пытался оторвать руку и обнаружил, что не может. – Рэй Ванху, – продолжал Кахан, – это ложь.