Оскар

Кирилл Борджиа

Оскар,

или

Адвокат пороков

Москва

2003

Those who find ugly meanings in beautiful things are corrupt without being charming.

O. Wilde, «The Picture of Dorian Gray» 1

ВСТУПЛЕНИЕ

Глава 1

«Флорин» – Странная пара – Визитка лорда –

Аукцион – Обед с моллюсками

Когда я имел неосторожность познакомился с ним, то первое, что поразило меня до глубины души, было его изумительное внешнее сходство, причем не с одной, а сразу с тремя личностями, которых давно уже нет в живых, но чьи старые фотопортреты по-прежнему смотрят на нас со страниц необыкновенно притягательных своей ненавязчивой многозначностью книг. Эти же портреты с некоторых пор заняли положенные им места на стенах моего сумеречного, но зато уютного рабочего кабинета. Я имею в виду, безусловно, трех писателей и поэтов, один из которых был англичанином Льюисом Кэрроллом, другой ирландцем Оскаром Уайльдом, а третий, как ни странно, датчанином Хансом Кристианом Андерсеном. То же слегка одутловатое лицо, тот же умный взгляд прозрачных глаз, наивный и глубокий, а главное – та же старомодная прическа с прямым пробором и младенческой кудрявостью локонов, прикрывающих всегда невидимые уши. Стоит ли говорить, что я нисколько не удивился, когда, мягко, но уверенно пожимая мне руку, он с грустной улыбкой представился:

– Оскар Доджсон2.

Происходила эта изменившая всю мою дальнейшую жизнь встреча неподалеку от царящего над площадью Сан-Марко остроконечного пенала башни Кампанилы, под кровом знаменитого кафе «Флориан», излюбленного места встреч мировой литературной богемы XIX века. Признаться, я сам заглянул туда, влекомый желанием вдохнуть воздух, которым в свое время дышали здесь и Байрон, и Пруст, и Уайльд, и Диккенс и…

Одним словом, Венеция, промозглый январский вечер, далекий стук гондол о деревянный причал, обжигающий пальцы стакан душистого грога и мысли о сиживавших в умиротворяющем тепле этих расписанных нежными оттенками стен давно почивших людях – все это настраивало мое одинокое il dolce fa niente3 на лирический лад, и потому появление здесь, в атмосфере вечной прелести тлена и смерти воплощения не одного, а целых трех гениев отжившей свой век литературы в первый момент показалось мне почти естественным.

Правда, если быть до конца откровенным, когда в тот вечер он появился во «Флориане», я обратил внимание вовсе не на него, а на его спутницу. Это была среднего роста крашеная блондинка лет двадцати пяти одетая как и большинство итальянок в зимнюю пору: тяжелая дорогая шубка сверху и не менее дорогие, но совершенно неуместные изящные лаковые туфельки на острых каблучках. Прямые волосы перехвачены на затылке черной тесьмой в длинный хвост. Во взгляде – что-то знакомое, в повадках – нездешнее. Так обычно выглядят красивые русские девушки, успевшие привыкнуть к европейской жизни и даже набраться того, чего в наши дни лишены от рождения – пароды. Сказать, что она была хороша собой, значило не сказать ничего.

Тут я перехватил взгляд старой итальянки, за которой украдкой наблюдал с того момента, как сам вошел сюда и занял местечко на диване за крохотным столиком возле высокого окна. Старость, лишенная дряхлости, спокойствие, неторопливость движений, полное погружение в себя делали ее в моих глазах любопытнейшим объектом для изучения. Я легко представил себе, сколько событий прошло перед ее глазами за те годы, которые она провела, быть может, именно здесь, в этом историческом для меня кафе, чинно подливая себе в кофе горячее молоко из кувшинчика, потягивая из бокала красное вино и лишь изредка перебрасываясь несколькими фразами с услужливо навещающим ее официантом.

Появление юной женщины вывело старую венецианку из задумчивости, и я увидел, что она улыбнулась. У меня даже возникло ощущение, что так открыто и одновременно испуганно может улыбаться человек, заглянувший на склоне дней в альбом семейных фотографий и увидевший себя в далеком детстве. Когда пара села у того же окна напротив меня, старуха молча поднялась, положила под блюдце несколько аккуратно сложенных купюр, кивнула официанту и, прямо держа спину, покинула «Флориан».

Спутник девушки положил рядом с собой на диван длинный серый плащ и старомодный зонт-трость, оставшись в приталенном твидовом костюме и небрежно повязанной алой косынке, выглядывающей из-под расстегнутой на две верхние пуговицы белоснежной рубашки. Девушка шубку не сняла. Я не мог не обратить внимание на то, как красиво смотрятся скрещенные под столиком ее длинные, обтянутые блестящими чулками ноги.

Между тем господин, примечательная внешность которого уже бросилась мне в глаза, казалось, вовсе не интересовался своей прелестной компаньонкой. Вместо этого он равнодушно заглянул в лежащую перед ним книжечку меню, поднял взгляд на полусогнутую фигуру выжидающего официанта, пожал плечами, положил меню перед девушкой, заметил меня и приветливо кивнул. Я не нашел ничего лучшего, как ответить ему тем же. О моем существовании, однако, сразу же забыли, поскольку девушка довольно громко зашептала, что ей тоже все равно и что она по-итальянски не понимает. Интуиция меня не подвела и в этот раз: возмущение было высказано на чистейшем московском русском.

– Ты плохо себя ведешь, – с сильным английским акцентом оборвал ее господин. – Если жмут туфли, иди босиком, но помалкивай. Я всегда отдаю новую обувь разнашивать, ты же знаешь. Закажи что-нибудь покрепче и расслабься – до гостиницы рукой подать.

Слушая его речь, я уже рисовал в своем воображении картину, как юная капризная студентка приезжает на рождественские каникулы к дальнему далекому родственнику, может быть, к двоюродному деду – эмигранту первой волны – в Лондон, и оттуда они вместе совершают сказочный вояж по Европе, заканчивая его в зимней Италии. В возрастном отношении их разделяло никак не меньше сорока лет.

В конце концов заказ был сделан, официант удалился, и мне пришлось делать вид, будто я не понимаю ни одного слова из того, о чем вела разговор эта интересная пара.

– Завтра ты будешь иметь возможность провести все время в гостинице. Я наказываю тебя.

– Ну и ходите один по этому мокрому городу, если вам так нравится! Я буду спать и смотреть телевизор…

– Не думаю. Спать – может быть, но телевизор я выключу, а тебя посажу на наручник. Ты разве не заметила, какая тяжелая у нас кровать? Настоящий ампир. К тому же, я запру всю твою одежду.

– Я замерзну…

Мне стоило большого труда отвлечься на черную гладь окна. На Венецию уже опустилась ночь, превратив его в зеркало, через которое просматривались только шары фонарей на Сан-Марко. Зато сейчас я по-прежнему мог видеть спину вернувшегося с заказом официанта и поменявшихся местами странного господина с девушкой.

То, о чем они говорили, могло звучать как неловкий розыгрыш, однако я был готов поклясться, что в слова они вкладывают всю серьезность. В таком случае, если разговор их не подвох и не игра, то мне оставалось сделать вывод, что, во-первых, они едва ли родственники, скорее, любовники, как бы неуместно это ни прозвучало, во-вторых, у них, похоже, одна постель на двоих, что подтверждает первое предположение, а в-третьих, им не чужды определенные пикантности интимных отношений, причем она предпочитает держать некоторую дистанцию, обращаясь к нему на вы.

Когда спина официанта перестала прикрывать от меня в зеркале окна соседний столик, я понял, что господин смотрит в мою сторону. Причем не на меня сидящего, а на меня смотрящего. Наши взгляды в стекле встретились.

– Anything peculiar outside? – поинтересовался он, вновь как будто забывая на время о своей собеседнице. – Snowing?4

– I hope not, – ответил я, продолжая некоторое время поддерживать иллюзию увлеченности внешним миром и раздумывая о том, как мне теперь выкручиваться. – It’s been a pretty clear day today, isn’t it?5

– Yeah, pretty much so, indeed. – Он пригубил такой же как у меня стакан, отчего я сделал вывод, что ему тоже принесли грог, и наконец повернулся, сочтя дальнейшее общение боком верхом неприличия. – Have you been here for a while? 6

Он улыбался. Вежливый иностранец, пожалуй, типичный англичанин, умеющий поддерживать беседу ни о чем. Собственно, поддерживал беседу я – он ее начал.

– I arrived last Saturday. Just for a week, you know. They give you a good week-end discount on air tickets.7

– And where are you from?8

Это был тот самый вопрос, которого я ждал. Его задают все, всем и всегда. И тем не менее сейчас я не был готов на него ответить. Признаться, что я из Москвы, значило расписаться в том, что я знаю их маленькую тайну. На носителя английского языка я могу сойти в какой-нибудь третьей стране, в той же Италии, например, но только не в разговоре с человеком, для которого он, судя по выговору, явно родной. На худой конец я всегда мог солгать, выдав себя за датчанина и боясь только того, чтобы мой собеседник не оказался датским моряком из какого-нибудь портового ютландского городка, говора которого не разобрать и со словарем.

В этот момент нас отвлекли. Девушка встала, бросив на меня при этом более чем равнодушный взгляд и скорчив хорошенькую гримаску в адрес своего пожилого поклонника, после чего смело, хотя и чуть прихрамывая, отправилась, по всей видимости, на поиски туалетной комнаты.

– Можете не отвечать, я и так догадался, что вы из России, – снова поднес стакан к губам мой собеседник и хитро прищурился. – Не переживайте, не по вашему английскому. Я бы сказал, он у вас не настолько безупречен, чтобы не принять вас за англичанина. Вот у меня русское произношение никак не выходит. Nice meeting you, Oscar Dodgeson9.

И мы скрепили наше неожиданное знакомство рукопожатием, о котором я уже упоминал в самом начале.

– Но как вы все-таки поняли? – Я не стал скрывать своего удивления. Обычно за границей посторонние принимают меня за кого угодно, только не за русского. Здесь же попадание было моментальным.

– Более того, – улыбнулся Оскар, – я могу также предположить, что не вы разведчик и не из органов. Там, насколько мне известно, худо-бедно, но все же учат своих людей, как избегать разоблачения. Вы сделали две ошибки. Во-первых, вы слишком убедительно игнорировали нашу беседу с моей попутчицей. А во-вторых, так долго смотреть в окно не имело смысла: там же ничего не видно.

Тон Оскара был вполне добродушным и откровенным, однако я мог в свою очередь предположить, что у него или в биографии не все гладко, или повадки наших шпионов – его профессиональный интерес. Хотя, судя по моим отрывочным сношениям в русской, а тем более советской эмиграцией, тема «неусыпного отеческого ока» всем им по-своему близка.

Но Оскар Доджсон эмигрантом не казался и не был. Оставаясь при этом человеком крайне проницательным. Уловив ход моих мыслей, он запустил руку под левый борт пиджака и, поискав что-то несколько мгновений, вынул и протянул мне белоснежную визитную карточку, на одной стороне которой очень четко, скромно и лаконично значилось: Oscar, Lord Dodgeson of Stirlingshire, Lawyer10. Никакого адреса, только телефон, вероятно, мобильный. Карточка должна была по всей видимости производить на получателя впечатление, что ее владелец не нуждается в более подробном представлении, а те, кто не знают его по имени, что ж, shame on you11. Не будучи в состоянии не ответить вежливостью на вежливость, какой бы неуместной она ни выглядела в этот неурочный час, я открыл записную книжку и с облегчением обнаружил, что мои собственные визитки не остались в гостинице. Одну из них я передал лорду Доджсону, который с не меньшим интересом изучил ее, как принято у людей светских, и поинтересовался, действительно ли я писатель. Это недоверие, признаться, несколько меня уязвило, и я готов уже был взять свои слова относительно светскости моего собеседника обратно, когда тот поспешил загладить оплошность, пояснив:

– Я хотел спросить, что именно вы пишите: романы, рассказы, статьи?

– Иногда романы, но главным образом путевые заметки. Я много путешествую.

– The thing is, – перешел он зачем-то на английский, – that I am looking for a talented person who would have be able and kind enough to write down some of my life experiences which are of quite queer nature12.

С одной стороны, мне, разумеется, польстило сиюминутное попадание в разряд «талантливых», но с другой, я несколько поперхнулся словом «queer», которое в силу своей многозначности могло подразумевать и «странность», и «подозрительность», а кроме того, взятое вне контекста, означало на английском сленге «гомосексуалиста».

– Well, sounds interesting…13 – только и успел ответить я, потому что в этот момент к нам присоединилась еще более похорошевшая спутница лорда Доджсона.

Обо мне как-то сразу забыли. Я с некоторым удивлением заметил, что мой собеседник не только нас не представил, но и как будто даже постарался скрыть от девушки полученную визитную карточку. При этом он заговорил с ней по-прежнему довольно громко, явно не смущаясь моего слуха.

– Все в порядке, Алеся? Бумаги хватило? А то эти итальянцы экономят на ней хуже твоих соплеменников. Я тут подумал, что мы могли бы отправиться завтра в Коррер14, – он указал рукой направление, – и больше никуда не ходить до самого вечера, когда нас ждут у Контарини15.

– А мне туда обязательно идти? – и здесь закапризничала Алеся, глядя мимо меня на входную дверь.

– Я же обещал, что ты будешь первым лотом на аукционе. Не упрямься, тебя ждет хороший процент со сделки. Ну что, в гостиницу?

Вместо ответа она оставила недопитую чашку с остывшим кофе на столике, изящно встала и направилась к выходу.

Лорд Доджсон поднялся следом, перебросил через руку плащ, браво цокнул об пол концом зонтика и, почти по-приятельски кивнув мне, неторопливо двинулся следом.

С улицы пахнуло морской свежестью и запахом мокрого камня. Странное знакомство, которому было суждено во многом изменить мою жизнь, состоялось. Я стал обладателем визитной карточки английского лорда, выдававшего себя за адвоката, и воспоминания, которое в ту ночь не давало мне уснуть до самого утра.

Как ни странно, мысли мои вновь все чаще возвращались к загадочной красавице, привезшей в Венецию свои капризы и пока необъяснимую манеру общения с пожилым англичанином, открыто выставлявшим ее легкомысленной содержанкой. Упоминание об аукционе, который должен был состояться на следующий день, и девушка в роли первого лота, если только я не ослышался, – все это могло возбудить и возбуждало во мне самые противоречивые мысли.

Ранним утром я отправился через мост Риальто на рыбный рынок, а оттуда неспешно прошел лабиринтом безлюдных улочек до восточной части района Сан-Поло и заглянул в собор Фрари, чтобы очередной раз поклониться треугольному надгробью на могиле Кановы слева от входа и поразмышлять в тишине хоров перед алтарем с «Успением Девы» Тициана.

В обед пищу духовную сменила пища земная, вернее, морская, поскольку, подчиняясь рыбному настроению, я зашел полакомиться в «Тратторию алла Мадонна», на удивление оживленный ресторанчик в непосредственной близости от Риальто. Мелко нарезанный угорь, приготовленный в легком томатном соусе с вином и чесноком на закуску, классический brodo di pesce, сдобренный шафраном в лучших традициях венецианской кухни в качестве супа, довольно острые спагетти со свежими морскими моллюсками под соусом «чилли» и вкуснейшая порция тирамису с большой чашкой каппучино на десерт скрасили мне около полутора часов непринужденного наблюдения за посетителями и снова навели на мысли о моих вчерашних знакомых. Виной ли тому была острота моллюсков или сладость тирамису, однако я никак не мог отделаться от ощущения чего-то запретного в словах, поведении и всем облике этой внезапно встретившейся мне пары. Когда я выходил через арку на набережную Рива дель Вин и направлялся мимо праздно сидящей под редкими лучами солнца публики в сторону отеля «Леон Бианко», где, как известно, останавливался Фенимор Купер, мне показалось, что за предстоящую неделю я непременно еще, быть может, не раз свижусь с таинственным лордом и его капризной субреткой, однако судьбе было угодно, чтобы наша следующая встреча произошла в совершенно ином месте и при совершенно других обстоятельствах.

_______________

ЧАСТЬ I – МОСКВА

Глава 2

О порнографии – Dominazione16 – Страшное

подозрение – Костер

В жизни иногда бывают случаи, когда нас посещает некое ощущение, которое мы обычно склонны приписывать нашей интуиции, однако, раз появившись, оно не дает ростков и остается лежать в принявшей ее почве, выжидая своего часа. Порой этот час так никогда и не наступает, и тогда мы либо говорим, что интуиция нас обманула, либо и вовсе забываем свое первое чувство приобщения к сокровенному.

Выражаясь более простым языком, венецианское знакомство зародило во мне странное ощущение, которое я мог бы назвать нервным возбуждением, посещавшее меня впоследствии всякий раз, когда я возвращался мысленно к образу светловолосой девушки в шубке и жмущих туфельках. На двое уже стоял июнь, я давно вернулся в Москву, успел почти месяц прожить в Вене, снова вернулся, но все это время те или иные ассоциации нет-нет да и заставляли меня воображать себя сидящим в кафе «Флориан» и прислушивающимся к беседе за соседним столиком. Заметив это, я стал прислушиваться к себе и очень быстро осознал, что характер ассоциаций не позволяет спутать приступы возбуждения ни с чем иным, кроме довольно заурядной похотливости, или, выражаясь более художественным языком, порочности.

Хотя многие литературные и кинематографические произведения, где фоном происходящего так или иначе оказывается Венеция, этот вечно умирающий город, затрагивают темы не только и не столько философские, сколько амурные, причем зачастую в гондолах и дворцах, выходящих окнами на Канал Гранде, разыгрываются сцены вполне порнографического толка, сам я всегда переживаю в этих удивительных рукотворных декорациях не сбывшейся сказки лишь светлые декадентские чувства и почти никогда – эротические. Мне думается, что атмосфера Венеции выше заурядности плотских утех и куда как более располагает к созерцательности и обращению в себя, нежели к физической расточительности. На подсознательном уровне она является для меня полной противоположностью, к примеру, Польши, которая, кажется, вся пропитана здоровой сладострастностью и желанием сорвать узы одежд…

Именно поэтому до возвращения в Москву я не думал об Алесе, как о чем-то реальном и телесном, причем ее образ причудливо переплетался с образом ее спутника, или, как он сам выразился, «попутчика», оставаясь в большей степени связанным с загадочностью и недосказанностью. Разочарование от не повторившейся встречи слегка бередило мои мысли, но не чувства. Впервые она предстала передо мной в совершенно ином свете, кажется, в кабаре, располагавшемся на одном из переулков, примыкавших к Грабену17, где в просторном зале из зрителей был только я да скромная семейная пара, ушедшая через полчаса после начала представления. На сцене же, перед пустым залом, сменяя одна другую, по очереди выступали три или четыре танцовщицы, весь нехитрый номер которых сводился по сути к обычному стриптизу. Неординарность же происходящего заключалась как раз в отсутствии публики, контрастирующим с полной самоотдачей исполнительниц. В Амстердамском районе красных фонарей, к слову сказать, подобные заведения не знают отбоя от туристов, школьников и скучающих особ обоего пола, хотя исполнительницы плясок со свечами и любовных сцен явно не перетруждают себя на их потребу. Как бы то ни было, наблюдая за стройной девушкой, так ни разу и не распустившей свои красивые волосы, собранные в тугой узел, и изящно танцующей в одних пуантах по широкой сцене, за ее нежной полной грудью, плавно колышущейся на худенькой грудной клетке в такт грациозным прыжкам и пируэтам, я невольно подумал о далекой Алесе. Это не была тоска по чему-то несбывшемуся, скорее, предвкушение недостижимого. Чаще всего дар провоцировать подобную «тоску» называется у нас не совсем понятным мне словом «сексуальность», которое при обратном переводе с английского оказывается уж совершенно непонятной «половитостью». Между тем дар этот так же редок, как ощущение счастья, и присущ людям, в моем случае, женщинам, вне зависимости от их внешних данных. Не приходилось ли вам испытывать неуютное замирание сердца при виде гибко потягивающейся на скамейке осеннего парка девушки, лица которой вы даже не видите, потому что она далеко и не смотрит в вашу сторону, зато вам мгновенно, как при вспышке фотокамеры, виден весь ее облик, в котором при более внимательном рассмотрении нет ничего примечательного, и все же сочетание небрежно распущенных по плечам прядей, поворота головы, поднятых вверх слабых рук с длинными пальцами и смело вытянутых прямо под колеса пролетающих мимо велосипедов ног в черных обтягивающих брюках приводит вас в состояние неописуемого трепета и восторга? Если да, вы понимаете о чем я говорю. Если нет, я могу только позавидовать тому, что вам еще предстоит это пережить…

Упоминавшееся выше «предвкушение непостижимого» вновь буквально пронзило мой мозг, когда я вставил в видеомагнитофон только что купленную с рук в Филевском парке кассету, сел в кресло и нажал «play».

Для непосвященных я готов пояснить, что на территории означенного парка существовала, существует и, по всей видимости, будет существовать всегда подпольная торговля всевозможной видеопродукцией, как выражаются российские средства массовой дезинформации, «мировой порнографической индустрии». Эта деятельность проистекает там – да и не только там – вне зависимости от погоды, наличия или отсутствия воскресного рынка, фамилии или национальности московского мэра, текущего курса рубля и прочей ерунды. Порнография была есть и будет товаром востребованным. Правда, она тоже бывает разной, поскольку обязана потакать как массовому, так и изощренному вкусу. Или вкусу утонченному. Последнее, как я не раз обнаруживал, относится и ко мне, поскольку обычные фильмы, в которых запечатляются заурядные совокупления двух людей, получающих за это большие деньги, наводят на меня скуку. Коль скоро кому-то может быть небезынтересна эта тема, замечу, что если отбросить значение «порнография» как определение качества чего бы то ни было, будь то плохой роман или очередной закон очередного правительства, и оставить значение этого слова как определение жанра, дозволяющего говорить о совершенно естественных нуждах каждого человека, открытое выражение которых запрещено присущей любому обществу с двойной моралью, замешенной на религиозном снобизме, называемом еще «пуританством», итак, если рассматривать жанр как таковой, то в нем определенно можно найти весьма интересные и незаурядные примеры. Не углубляясь в дебри существующих направлений, я бы отметил то, где эротизм достигается отнюдь не двигающимися во весь экран или на каждой странице слитыми в деланном экстазе половыми органами, а самой ситуацией, в которой оказываются исполнители воли режиссера или писателя. Это примерно то же, как если сравнивать ощущение при виде совершенно обнаженной девушки, загорающей на жарком пляже, и той же девушки, осторожно идущей по лесу или среди руин старинного дома в одной только шляпке и туфлях на высоком каблуке. Первое вполне естественно и потому почти не возбуждает, тогда как второе возбуждает исключительно, причем именно своей неестественностью. Таким образом мой выбор в этом тонком предмете останавливается, в частности, на том, что относят к так называемому «садомазохизму». Когда воочию просматривается зависимость одного от другого, неравенство, подчинение, покорность, деспотизм обличенные в позу, одежду или слово. Когда есть не любовь, но нерв, не экстаз, но надрыв. Когда кому-то становится от радости больно, а другому радостно – от боли. При этом даже спутниковое телевидение почему-то старается избегать подобных тем, показывая по большей части заурядные «пляжные» варианты18. Поэтому иногда, почувствовав желание новых ощущений, я и прибегаю к помощи переписчиков краденых фильмов более необычной тематики.

Так было и в тот день. Патлатый продавец, затянутый в кожаные доспехи на слишком блестящих заклепках, узнав меня, понимающе кивнул и вытащил из стоящей тут же спортивной сумки два блока видавших виды кассет, подписанных, вероятно, его же неровным почерком.

– Все новое, – заверил он, предвосхищая мой вопрос.

Я бы на его месте не делал столь поспешных заключений, поскольку некоторые названия были мне безусловно знакомы. Тем не менее одна кассета привлекла мое внимание своим дурацки банальным названием: «Тренировка непослушной девочки». Я еще подумал, что следовало бы перевести не «тренировка», а «воспитание», поскольку предположил, что в оригинале фильм называется как-нибудь вроде «Training of a naughty girl».

– Это о чем? – небрежно поинтересовался я, уже зная, что наверняка куплю, вне зависимости от ответа.

– Сам не видел, но говорят, что классный.

– Качество как?

– Как обычно – если что, приносите, поменяем.

И вот я запустил кассету, заранее решив, что если сразу пойму, что чепуха, промотаю по своему обыкновению на скорости, уберу в шкаф и оставлю до тех времен, когда снова навещу Филевский парк. Однако ожидания мои более чем оправдались. Прежде всего меня приятно удивило то, что заглавные титры пошли вовсе не на английском, а на итальянском языке. Я даже подумал, что мне подсунули не тот фильм, который я покупал, однако оригинальное название «Dominazione» все же обещало «тренировку» и уж наверняка неравенство.

С первых же кадров я позабыл все свои предыдущие рассуждения. Перед камерой была она, Алеся, там самая девушка с белым хвостом, только теперь она была не в шубке и не в туфельках, а в подчеркивающим ее стройную фигурку джинсовом костюме и коротких сапожках. Она не играла какую-либо роль, не бросала реплики, а просто шла на меня и, не останавливаясь, проходила мимо, за кадр. Потом зрители уже видели ее в некоем средиземноморском особняке, в богато обставленном кабинете, стоящей перед массивным столом. На ней все тот же костюм. Она виновато и слегка испуганно смотрит прямо в камеру, то есть на своего невидимого собеседника, который резким тоном за что-то ее отчитывает. Авторы фильма избрали типичный сегодня прием почти документальной съемки, когда все действие показывается от лица всегда остающегося за кадром оператора. Иногда перед объективом появляется только его рука, чтобы принять участие в происходящем. Так в первой сцене эта рука, принадлежащая, судя по седым волосам на тыльной стороне ладони, явно немолодому мужчине, поднимает со стола стакан с водой и одним махом выплескивает его прямо в лицо девушки, которая даже не успевает зажмуриться. Мокрая и чуть не плачущая, Алеся опускается на пол, оползает стол, и зрители видят, как ее затылок склоняется над кажущимся далеким с такой высоты ботинком оператора. На протяжении последующих двух с лишним часов девушке приходится претерпевать одно унижение за другим. Причем непередаваемое ощущение сопричастности не покидало меня все это время, поскольку, кроме главной и единственной героини, да еще неведомого человека за камерой, в фильме не было ни одного актера. Все происходило по-настоящему или, по крайней мере, так выглядело. Вот она приходит на какую-то ночную дискотеку, переполненную народом, откликается на призыв ведущего, поднимается на сцену и на виду у всех исполняет стриптиз, причем исполняет вынужденно, то и дело поглядывая на камеру, наконец, раздевшись полностью, тут же на сцене надевает одни только сапожки и в них спускается в неистовствующий пьяный зал, начиная ластиться к первым же попавшимся мужчинам. Объектив нагоняет ее, она испуганно оглядывается, оператор что-то недовольно кричит, забиваемый шумом публики и оглушительной музыкой, и вот уже Алеся на четвереньках ползет между расступающимися в восторге зрителями, трется об их ноги, кое-кто даже слегка пинает ее в бок, некоторые женщины с хохотом нагибаются и шлепают ее ладонями по ягодицам, а она все ползет и ползет… Порою мне самому казалось, что я схожу с ума от смешанного отвращения, трепета и желания, причем меня ни на мгновение не покидала мысль, что это не просто девушка с экрана, а живой человек, рядом с которым я сидел и внешней неприступностью которой восхищался. Теперь же от неприступности не осталось и следа. В одной из наиболее безобидных сцен Алесю прямо из автомобиля, остановившегося на автостраде, выводят в красивый осенний лес, в котором недавно прошел дождь, и она раздевается прямо на узкой тропинке и идет дальше крадучись, прячась за деревьями и кустами, оставив всю одежду лежать там же, на мокрой траве, а потом оказывается, что лес больше похож на парк, кое-где сквозь листву видны прогуливающиеся и сидящие на лавочках тепло одетые люди, при желании они могут оглянуться и увидеть странную голую девушку, одновременно скрывающуюся от них и пытающуюся показать оператору, на какой риск она отваживается. Местами она приседает на корточки, обнимает себя руками, стараясь согреться, но камера гонит ее дальше, заставляя оглядываться и виновато улыбаться. Потом она ложится навзничь, а все та же седая рука долго мнет ее упругие груди с тугими сосками, то и дело ускользающие с экрана, чтобы зрителю были видны соседние кусты и происходящая за ними жизнь. Я все ждал, когда же произойдет настоящий половой акт, но был приятно удивлен тем, что все шло по, я бы сказал, «некоммерческому» сценарию. В одной из сцен Алеся идет по берегу моря, и оператор приказывает ей, судя по всему, отдаться группке расположившихся неподалеку пикником молодых людей, смахивающих своими физиономиями на водителей-дальнобойщиков. Когда она подходила к ним, оставив оператора подсматривать из-за кустов, я не мог отделаться от ощущения того, что это и в самом деле застигнутые врасплох отдыхающие, а не подставная массовка, как то часто бывает в фильмах о «сексе в публичных местах». Раздевшись, она легла прямо на песок ногами к пикнику и, разведя в стороны колени, долго ласкала себя. Я ожидал, что вот сейчас кто-нибудь подойдет к ней и начнется лихая групповая сцена, однако мужчины оставались сидеть на своих местах, и для меня это стало лишним доказательством реальной незапланированности происходящего. Другие «актеры», если их тоже можно так назвать, появились только во второй части фильма, посвященной теперь уже унижениям не через эксгибиционизм, а через самые настоящие издевательства. Как и прежде, поначалу Алеся остается наедине с оператором. Она в типичной для подобных сцен комнате, увешанной всевозможными плетками, наручниками, кожаной одеждой, цепями и т.п. С первого же кадра она висит в самой что ни на есть беспомощной позе, подвешенная, как на качелях, за запястья и щиколотки к потолку. Разумеется, совершенно голая. Для начала оператор вооружается кожаной лопаткой и долго шлепает ее по ягодицам и стройным ляжкам. Потом берет длинный прут и сечет девушке подошвы ног. Звук постоянно включен, никакой лишней музыки, никаких разговоров, только слышны взвизгивания прута и истязаемой. Наконец как будто удовлетворившись, палач вводит узкую рукоятку прута в анальное отверстие Алеси и забывает его там на время, переходя к ее бледному запрокинутому лицу. Здесь впервые зритель видит его короткий член со вздувшимися венами и пурпурной головкой, которую девушка послушно облизывает и сосет. Заканчивается эта сцена крупным планом: по-прежнему перевернутое женское лицо, искаженное болью, и мужская ладонь, наносящая по нему звонкие пощечины. Дальше – больше. Трое мужчин в масках ведут Алесю в лес, где уже приготовлена глубокая яма. Девушка полностью раздевается и встает в нее. Ее зарывают по самую шею, так что над землей теперь видна только ее голова. С этого момента и на протяжении не менее пятнадцати минут все трое глумятся над несчастной самым омерзительным образом: приводят в ужас, разведя неподалеку костер, отжимаются на руках прямо над ней, заставляя подставлять открытый рот напряженным членам, перемежая это с вливаниями туда же содержимого бутылки «Stolichnaya», напускают безобидную маленькую собачку, которая не находит ничего лучше, как помочиться ей на ухо, подавая тем самым идею всей компании, отчего последние кадры этой сцены превращаются настоящую оргию испражнений, достойную пера печально знаменитого маркиза. После этого зрелища я ясно ощутил, что уже не вижу в поруганной Алесе той соблазнительной девушки, память о которой жила во мне до сих пор. Она казалась слишком покорной всему, что бы с ней ни происходило, чтобы вызывать сочувствие. Как известно, уступка насилию провоцирует не просто новое насилие, а насилие удвоенное, утроенное. На протяжении всего фильма напряжение от сцены к сцене неуклонно нарастало, позволяя предположить в качестве гранд финале все, что угодно. Признаюсь, мне самому стало не по себе, когда я увидел, как рука оператора сначала намыливает и сбривает безопасной бритвой волосы в распахнутой на краю ванны промежности, а потом девушка послушно сидит на стуле, ничем не связанная и вольная в любой момент вскочить, но она этого не делает и ждет, пока новый незнакомец в маске острыми ножницами не сострижет сначала ее замечательный хвост, и примется брить ее дальше, превращая в уродливую лысую куклу. Чудовищная метаморфоза завораживала. Трудно представить себе состояние женщины, когда ее вот так тщательно и неторопливо лишают, может быть, самого важного, что у нее есть, а тем более если это молоденькая девушка и если она красива. Была красива… На крупном плане отчетливо видно, как ей сбривают даже брови… Но и это, оказывается, еще не все. В кадре появляются ножницы, которыми безжалостно отрезаются длинные ресницы. Теперь голое, лысое, покорное существо не вызывало ничего, кроме брезгливости и страха. Мне неимоверно захотелось выключит телевизор, чтобы не видеть этого ужаса и омерзения. Автор добился желаемого: от сопереживания несчастной в самом начале чувства зрителей дошли до той кульминационной точки, когда хотелось крикнуть оператору: «Да не показывай ты эту гадость! Убери ее с глаз долой!» Признаюсь, я испытал облегчение, когда в последних кадрах камера лишь изредка выхватывает бегущую по какому-то саду голую пленницу, преследуемую тремя мужчинами с полицейскими дубинками. Из-за их спин видно, как она безуспешно пытается уклониться от града их ударов, спотыкается, падает, пытается подняться, съеживается от боли, а преследователи, как заведенные, взмахивают над нею своими черными орудиями.

Когда экран погас и полетели «мушки», я еще долго не мог прийти в себя, не понимая, где я и что это было. Пришлось вскипятить себе кофе, выключить видео, вынуть кассету и снова сесть в кресло. Меня не покидало ощущение, что все это происходило на самом деле. А потом я понял, что это вовсе не ощущение, что все виденное мной – реальность, задокументированная бесчувственной пленкой. Никакого фильма не было – была лишь детальная хроника событий, имевших место в неизвестных мне местах, но зато со знакомым мне человеком. Даже если бы я не знал Алесю, не сидел с ней за соседними столиками во «Флорине», я мог был с полной уверенностью сказать, что ничего подобного нельзя сыграть просто так, что простота съемки не допускала никаких маломальских спецэффектов, что волосы действительно состригались и сбривались, чтобы уже больше никогда не вырасти, что дубинки были настоящие, что я собственными глазами видел проступающие на голом теле синяки и кровоподтеки…

Я бросился к видео и снова вставил кассету. Усевшись прямо на ковер, еще раз просмотрел последние несколько секунд. Сомнений не оставалось. Первый раз я был на стороне мучителей, мне самому хотелось, чтобы они поскорее избавились от этой ничтожного, жалкого подобия женщины. Теперь же, выпив кофе и сделав паузу, я осмыслил увиденное и уже не мог избавиться от чувства, что на моих глазах совершилось не что иное как самое обыкновенное убийство. Вот опять то место, где из-за ритмично нагибающихся спин видно распростертое на траве тело. Удары дубинок обрушиваются на шею, плечи и бока, однако девушка не вздрагивает и не шевелится. Это длится одно мгновение, но это мгновение последнее. После него всплывает титр, свидетельствующий, что фильм был снят в текущем году и что копирайт принадлежит некой фирме «KaNOVA».

Что-то здесь было не так. Не помню, какие мысли нахлынули на меня в тот момент, но одно сделалось мне очевидно наверняка: это не фильм, не выдумка, в нем не было актеров, все, что происходило, все, что я видел, происходило на самом деле, ее действительно избили, уничтожили, убили.

Вытянувшись на ковре, я посмотрел в белый потолок, на круг лепнины над люстрой.

Я внезапно подумал о том, что, быть может, из всех, кому приходилось видеть этот фильм, я один постиг завуалированный в нем смысл. Для других она могла остаться забавной выдумкой сценариста и оператора. Выдумкой, каких много ходит по свету. В плохом качестве. Многократно переписываемых с кассеты на кассету. Почти без звука, почти без резкости, в плохом освещении, с нелепыми и неуклюжими актерами.

Я в буквальном смысле схватился за голову. Не означало ли это, что и на этих, других кассетах, запечатлены тоже реальные события, а не игра на камеру безобидных садомазохистов? Ведь неизвестно, не воспринял бы я точно таким же незаинтересованным образом «Dominazione», если бы не следил со всем вниманием за главной героиней только потому, что сразу же узнал в ней реальную девушку.

Уже стемнело, когда я закончил просматривать извлеченные на свет из давно забытых ящиков много лет назад купленные фильмы. Во многом моя догадка получила свое подтверждение. Все зависело от того, какими глазами созерцать происходящее на экране. Протыкаемые иглами груди, оттянутые щипцами языки и половые органы, растяжения на дыбе, удары по любым частям тела не только плетками, но и палками – все это и многое другое сплеталось теперь в бесконечный хоровод чьих-то настоящих, а не выдуманных болей, позора, мук и отчаяния.

Ночь я провел беспокойно. Заснул уже под утро. Когда проснулся, помнил только фрагмент посетившего меня сна: пустынная площадь Сан-Марко, жарко полыхающий огненным столбом костер перед арками одноименной базилики и беззвучно кричащая в нем нагая ведьма…

_________________

Глава 3

По следу – Нечаянное знакомство – Пропажа –

Подведение первых итогов – У столба

Для решения загадки, которая, в принципе, таковой не являлась, поскольку едва ли кто-нибудь, кроме меня, мог подумать, что девушку действительно убили, но тем не менее я все же называл путаницу моих тогдашних чувств загадкой, распутать которую я теперь хотел не столько ради установления некой истины, которая и без того была очевидна, сколько ради самоуспокоения, одним словом, для решения загадки у меня в руках находились всего две зацепки. Идти по пути поисков таинственной фирмы «KaNOVA» я не собирался, понимая их бесполезность. Едва ли людей, занимающихся производством видеоматериалов подобного рода, можно отыскать по телефонному справочнику, будь то в Италии или где-нибудь еще. Таким образом, это вариант я в расчет не принимал и оставил его на крайний случай.

Во-вторых, существовала визитная карточка человека, с которым я видел Алесю в последний раз. После размышлений я все же пришел к выводу, что начинать поиски с нее было бы поспешностью, поскольку я не только был совершенно не уверен в том, что лорд Доджсон действительно оказался последним ее спутником, но и понятия не имел, чем на самом деле эта Алеся занималась в жизни.

Может быть, думал я, наблюдая в окно за собирающимися дождевыми тучами и понимая, что сегодня я, пожалуй, останусь без трансляции футбольного матча между Манчестером и Тоттенхэмом, может быть, она работала в каком-нибудь итальянском бюро эскортных услуг и скрашивала одиночество таких господ, как лорд Доджсон, меняя их каждую неделю. Конечно, маловероятно, чтобы в Италии работала девушка, пусть даже выдающейся внешности, не знающая итальянского, но ведь в наше время он мог пригласить ее из любой другой европейской страны и не только.

В-третьих, существовал продавец, у которого я эту кассету купил. Если даже он не знает, что на ней, то может, если постараться, вывести на тех, кто ее переписывал, кто покупал оригинальную копию и т.д. Путь тоже не из легких, зато никуда не нужно звонить или ехать, а нужно только вести честную игру и не произвести впечатления шпика из органов.

Наконец, последняя, четвертая возможность заключалась в том, чтобы все-таки постараться расслабиться и не предпринимать никаких действий вообще. Девушка могла быть жива здорова, а ее мазохическая смерть – произойти только в моем воспаленном воображении. Однако, привыкнув доверять своей интуиции и зная, что не успокоюсь, пока не добьюсь хоть какого-нибудь решения, я отбросил этот вариант так же, как и первый.

Было воскресенье, торговля в Филевском парке приходилась на оба выходных, а потому я, уже не рассуждая и торопясь, чтобы успеть к вечернему футболу, направился в места моих вчерашних прогулок.

Продавец стоял на том же месте, что и намедни, только сегодня он пребывал в легком подпитии. Меня он, разумеется, не узнал, зато узнал кассету и сделал обиженный вид, решив, что я приехал ее менять. Я поспешил его успокоить и объяснил, что все значительно проще: меня интересуют подобные фильмы, и я бы хотел переговорить с теми людьми, которые их тиражируют. Уже сказав это, я почувствовал, что ошибся: продавец меня понял, но понял по-своему – мой вопрос исключал его интерес в этом деле. Я должен был обязательно покупать фильмы у него, иначе сам он ничего с оказываемой мне услуги не имел. Пришлось выкручиваться, и я заявил, что интересуюсь не столько покупкой, сколько продажей, и имею, что предложить для тиражирования. Продавец посмотрел на меня скептически, смачно отхлебнул из бутылки с пивом очередной глоток, вытер рукой неровно зарастающий подбородок и без труда придал лицу рассеянный вид, показывая, что разговор закончен. Судя по всему, я зря тратил время.

И тут, как это обычно случается в самую критическую минуту, меня тронул за локоть невзрачного вида человечек лет тридцати с небольшим, невысокого роста, в светлой рубахе с короткими рукавами и потертых джинсах. Следуя привычке обращать внимание на окружающих, я давно заметил его среди толпившихся поблизости не то продавцов, не то покупателей, одним словом, праздных созданий, которых в русской литературе принято называть «зеваками». Мне даже показалось, что он с интересом прислушивается к нашему негромкому разговору. И вот выяснялось, что интуиция вновь меня не подвела.

– Что вас интересует? – прямо начал он, отводя меня чуть в сторону от себе подобных и норовя заглянуть мне в глаза.

Я не люблю, когда со мной начинают секретничать на улице, справедливо ожидая в подобном поведении любого подвоха, однако мой новый знакомый чем-то неуловимым отличался от самопальных коммивояжеров, торгующих втридорога из-под полы тем, что можно купить в любом магазине. Он смотрел на меня теперь открыто и прямо, не отводя взгляда и только заговорчески улыбаясь.

– Так что вас интересует?

– Но вы же слышали наш разговор, не так ли?

– Слышал, но не слушал, – забавно наморщил он нос и чихнул, едва успев прикрыть рот кулаком, в котором сжимал набитый, вероятно, кассетами плотный целлофановый пакет белого цвета с рекламой каких-то сигарет. – Извините… Нда-с, лето называется… Эротику ищите?

Я не перестаю умиляться тому, как люди смешивают причины со следствием, путают форму и содержанием, а в целом – страшным образом упрощают свою и без того не слишком изысканную речь. Начиная с безобидного «ну, я пошел в ванну», хотя «в ванну» можно разве что сесть или в крайнем случае встать, тогда как уходят на самом деле «в ванную», то есть в ванную комнату, и заканчивая совершенно идиотским по своей многоликой безликости словечком «кино», которое смотрят, в которое ходят, которое покупают, которое снимают и так далее и тому подобное. Несчастное слово «фильм» уже почти не вспоминается, а те два, что безбожно слились в вышеозначенном «кине», то есть «кинотеатр» и «картина» вообще вышли из употребления.

То же, увы, касается и излюбленной мною тематики. На подсознательном уровне все прекрасно понимают, что такое эротика; на словах же определить не может никто, что само по себе вполне приемлемо, однако это обстоятельство порождает в свою очередь множество разночтений, вроде того, что только что было озвучено моим новым собеседником.

– Нет, эротику не ищу. И даже любви не ищу, – серьезно ответил я, чем поставил его в затруднительное положение, и добавил: – А вот кое-какими порнографическими фильмами интересуюсь.

Мужчина просиял, оживился и еще раз приподнял свой пакет, давая понять, что мы говорим об одном и том же. Я поспешил охладить его пыл.

– Но только совершенно определенными…

Он весь обратился в слух.

– Вчера я купил здесь фильм, который относился к так называемому жанру «садо-мазо». – Понимающий кивок. – Но это оказались не дешевые немецкие поделки со свиноподобными «укротительницами» и вялыми усатыми «рабами», где ничего толком не происходит, а только демонстрируется бижутерия на интимных местах да резиновые распашонки. – Снова кивок, на сей раз сопровождаемый одобрительной улыбкой. – Фильм, как ни странно, итальянский, в основном просто унижения, но очень реалистично, как бы скрытой камерой, а под конец несколько довольно жестоких сцен, причем мне даже показалось, что не понарошку. Вот такого плана я и ищу.

Собеседник выдержал паузу, улыбка постепенно потухла, он бросил взгляд на свой явно потерявший в его глазах привлекательность пакет, огляделся по сторонам, со вздохом снова взял меня под локоть и ненавязчиво потянул в сторону метро.

– Идемте. Здесь вы такого все равно больше не найдете.

Я, разумеется, никуда просто так идти не собирался. Хорошо, конечно, когда люди умеют быстро сходиться с себе подобными и после второй фразы уже считают тебя своим корешем, но я предпочитаю держаться от таких подальше, предчувствуя, что ничего путного от подобных знакомств не получится. Мы остановились, не сделав и двух шагов.

– У вас, я вижу, весьма эстетический подход ко всему этому хозяйству, – заговорил собеседник, показывая свою проницательность и знание вопроса. – Предполагаю, что вам будет трудно угодить, но можно все же попробовать. Единственно, за что не берусь отвечать, так это за качество. Но сюжеты на тему того, что вы описали, в наличие имеются.

– На самом деле, качество – вещь немаловажная, – заметил я. – Тот, о котором я говорю, конечно, видно, что переписан, но определенно недавно снят. Всякого старья мне не нужно.

– А французы? – поинтересовался он как бы на всякий случай.

Я почувствовал, что имею дело с человеком действительно знающим предмет: в самом деле, под «французами» им скорее всего подразумевались довольно простенькие, но зато по-настоящему эротические фильмы 70-х годов, эдакое ретро, совершенно по нынешним меркам скромные и обладающие именно тем, что не хватает этому жанру – ситуативности, ракурса, одним словом, того, о чем я рассуждал в начале предыдущей главы.

Уточнять я, правда, не стал. Вместо этого мне пришло в голову задать ему еще более конкретный вопрос:

– Раз уж вы так во всем этом разбираетесь, скажите, вам что-нибудь говорит такое название студии или фирмы, как «Канова»? Пишется «KaNOVA»…

Собеседник задумался, потом как-то странно на меня посмотрел и, понизив голос, поинтересовался:

– А вы, случаем, не из органов?

– Тот же самый вопрос я вправе задать и вам, если хотите. Нет, я не из органов, как, собственно, надеюсь, и вы. Делать им больше нечего, как только заниматься безобидными видеопиратами.

– Не всегда безобидными, – поправил он меня и насупился, словно что-то припоминая. – Компания, о которой вы спрашиваете, например, совсем недавно привлекалась Гаагским судом по делу о похищениях людей в странах Европе. Правда, вина ее так и не была доказана. Тем более, что саму фирму, насколько мне известно, найти тоже так и не удалось.

– Но она существует? – поинтересовался я, придав голосу полнейшее равнодушие, хотя внезапное откровение собеседника меня потрясло.

– Не знаю. Слышал про нее только потому, что интересуюсь подобными вещами, да и в Интернете пару раз попадались за их подписью объявления о поиске моделей. Но сразу скажу, что фильмов их у меня нет. К сожалению, поскольку, говорят, вещицы стоящие. А вас именно они интересуют?

– Может быть. А может, и нет. Какого плана фильмы мне нравятся я вам уже обрисовал.

Наступила очередная пауза, означавшая с моей стороны, что дальнейший беспредметный разговор я считаю лишенным всякого смысла. Собеседник это хорошо понимал, однако тоже не торопился со встречными предложениями. Наконец, убрав руку с пакетом за спину, он спросил, посмотрев в сторону:

– Вы, кажется, говорили тому юноше, что вам самому есть что показать. Вы снимаете?

– Скорее, записываю. У меня на крыше стоит тарелка, – пояснил я, радуясь тому, что на всякий случай заранее заготовил подобное объяснение.

– Ну, этим добром сегодня уже никого не удивишь, – несколько разочарованно протянул мой знакомый. – Там одно старье крутят.

– Не скажи, – вступился я за европейских порнографистов. – Уже этого года фильмы появляются.

– Давайте сделаем так, – прервал он меня. – Думаю, в принципе, у нас могут быть общие интересы. Я знаю кое-каких людей, которые, вероятно, вас заинтересуют. Вы мне дайте ваш контактный телефон, а я вам до конца недели перезвоню и тогда договоримся о встрече. Меня, кстати, Александром зовут.

Я продиктовал Александру свой телефон, разумеется, мобильный, и направился обратно в метро, а он остался поджидать кого-то возле входа в парк.

Дождь в это день все-таки зарядил, так что весь вечер я провел в чтении книг и невеселых размышлениях о том, правильно ли поступил, доверив свой тайный интерес незнакомому человеку. Правда, чем чаще возвращался я мысленно к обстоятельствам нашей встречи и подробностям разговора, тем сильнее становилось моя убежденность в том, что все это произошло не спроста, иными словами, как говорится, «на ловца и зверь бежит». Ничем, кроме как моей интуицией, не подкрепленное чувство, что Александр рано или поздно позвонит и окажет какое-нибудь невнятное мне пока воздействие на дальнейшее, не покидало меня до самого конца следующей недели. Когда же в пятницу я понял, что ошибся и только зря потратил время, рассчитывая неизвестно на что, телефон в кармане халата залился возбужденной трелью. Нажимая кнопку для ответа, я уже знал, что это он.

– Привет, – сказал Александр, Бог знает когда успевший перейти на «ты». – Не отрываю?

Я посмотрел на проснувшуюся от звонка девушку, имени которой до сих пор не знал, и ответил, что, мол, меня нет, не отрывает.

– Тогда записывай.

И он продиктовал мне какой-то адрес. Чиркнув его на подвернувшимся под руку клочке бумаги, я поинтересовался, что все это значит.

– Там нужно быть послезавтра, в воскресенье, в восемь вечера. И прихвати с собой десятка два баксов. Не пожалеешь.

Далее следовали частые гудки, означавшие, по всей видимости, что я и без того достаточно много знаю. Мне так, правда, не казалось.

Между тем, безымянная девушка села на диване, на котором заснула под одной только простынкой, соскользнувшей теперь с ее продрогшего тела на ковер, поежилась, заметила меня, кивнула как старому знакомому, и махнув рукой, поплелась в ванную. Ожидая, пока она соберется и покинет меня, я делал вид, будто увлеченно смотрю телевизор. Шли новости. Продолжая думать о предстоящей встрече, я почти не следил за происходящем на экране, когда в спортивном блоке дали короткое сообщение о турнире по гольфу, устроенному в благотворительных целях где-то в Шотландии. Примечательно было только то, что участниками турнира стали не спортсмены, а всевозможные голливудские знаменитости во главе с недавно награжденным очередным «Оскаром» Шоном Коннори. После наиболее примечательного попадания в лузу камера скользнула по радостным зрителям. На какое-то мгновение, всего на мгновение мне показалось, будто я вижу среди них не кого-нибудь, а самого что ни на есть лорда Доджсона, моего венецианского собеседника, который хохотал громче всех и прижимал к себе маленькую черноволосую женщину с живыми глазами испанки и точеным профилем греческой богини страсти. Вероятно, режиссер хотел выхватить из толпы именно ее, а ее спутник попал в кадр случайно, однако вся эта череда странных совпадений – Шотландия, мысль о кинематографической фигурке, одноименный ей адвокат, о котором я последнее время часто вспоминал, и эта женщина, полная противоположность той, судьба которой не давала мне покоя – привела меня в полугипнотическое состояние сдержанной эйфории. Я не вышел из него даже тогда, когда в прихожей хлопнула дверь, свидетельствуя о том, что меня наконец оставили в одиночестве.

Блок спортивных новостей повторялся каждые полчаса, и я надеялся вскоре удостовериться в том, что не обознался, однако в следующий раз о гольфе не было ни слова. Мне оставалось только надеяться на свою зрительную память и на то, что она меня в очередной раз не подвела. Хотя, подумал я уже поздним вечером, смешивая в чашке коричневую кофейную пудру со сгущенным молоком и доливая кипятка, какая, собственно, разница, подвела она меня или нет? Мало ли на свете людей, похожих на Оскара Доджсона и готовых тратить время на созерцание одной из скучнейших игр на свете? И мало ли кому захочется взять с собой жену-испанку, или гречанку, или даже не жену, а, к примеру, помощницу по адвокатской практике, или… Одним словом, логика подсказывала, что ничего примечательного не случилось. Однако логика не всегда оказывается нашим лучшим советчиком, и потому я прислушался к внутреннему голосу, а тот вкрадчиво, но оттого не менее настоятельно рекомендовал мне согласиться с тем, что я вольно или невольно оказывался втянутым в причудливую вереницу событий, доходить или не доходить до конца которой зависело исключительно от меня.

Вспомнив о листке с заветным адресом, я пошарил в карманах халата, но кроме телефона, пыли и нескольких свалявшихся ниток там ничего не оказалось. Похолодев от уверенности в том, что пришлая девица невзначай захватила его с собой, я бросился к столу, где незадолго перед этим она собирала свои пожитки, нашел там только забытое ею резиновое колечко не то для волос, не то еще для какой-то ерунды, да карандаш, которым, собственно, и делал столь важную запись. В ванной тоже было пусто, если не считать черно-красного скомканного полотенца, которое я в сердцах тут же запихнул в стиральную машину.

Воскресная встреча отменялась. Нагнать девицу я уже не успевал. Звонить в агентство, откуда она ко мне поступила, можно было попробовать, но я даже не знал, как ее зовут, а обращаться к некой телефонистке с просьбой проверить наличие в сумочке той белобрысой красавицы, что выезжала тогда-то и тогда-то по такому-то адресу, мятой бумажки прозвучало бы по меньшей мере странно.

Не находя себе места от злости на самого себя, на случайную гостью и на проституцию как явление в целом, я со вздохом опустился прямо на ковер и тут увидел, что пропавший было листок преспокойно лежит под столом, слегка прикрытый одной из ножек. Странно, однако мне казалось, что под стол я уже заглядывал…

Но самым удивительным в тот вечер было вовсе не исчезновение и последующее возвращение записки. Свидетелем настоящего чуда под названием «случайное совпадение» я стал, когда, подобрав листок и как следует его рассмотрев, обнаружил, что нужный мне адрес записан не только моей рукой, но и незнакомым женским почерком на оборотной стороне. Там же был и телефон, правда, без указания имени его владельца.

История начинала одновременно еще сильнее запутываться и проясняться. Когда позвонил Александр, я схватил первое, что попалось под руку. Им оказался листок, выпавший, по всей видимости, из сумочки моей гостьи. На котором она предварительно пометила тот же адрес, будучи, вероятно, тоже приглашенной, причем очень даже может быть, что не просто так, а на роль участницы какого-нибудь непотребного действа. Хотя, кто знает, относилось ли в данном случае определение «просто так» ко мне самому, или же и я удостаивался некой определенной роли. Как бы то ни было, пока наши роли поменялись: листок с адресом похитила не она у меня, а вовсе даже я у нее. И я не мог не быть этим вполне доволен.

Возвращаясь к пословице «на ловца и зверь бежит», я лишний раз убедился в правильности постановки вопроса. Достаточно захотеть чего-то, только не просто захотеть, а мобилизоваться, настроиться на цель, пройти несколько шагов к ее достижению, и вот уже все вокруг начинает подчиняться твоей воле, видоизменяться, подстраиваться и в конце концов превращаться в зримый результат. Если этого не происходит, значит, ты просто не так или не на то настроился. Кроме физических, в нашей жизни существуют не менее твердые бытийные, или событийные, законы, тесно переплетающиеся с психологией, но не подвластные ей. Отличие их от зримой всеми нами природы заключается в том, что их нельзя вычислить, проверить или описать. Их можно только непосредственно ощутить и либо отмахнуться как от «случайности», либо начать обращать внимание, фиксировать в сознании, и тогда с течением времени это само собой превращается в веру. Тут я вовсе не имею в виду религию, которая на поверку оказывается в чистом виде идеологией, направленной на удовлетворение корыстного стремления к власти и извлечение заурядной коммерческой прибыли. Я говорю о той естественной возникающей у любого здравомыслящего человека вере, на которой впоследствии строится весь паразитирующий аппарат церкви и постоянно редактируемых канонов.

На ночь глядя я подвел некоторые итоги первой стадии этого, возникшего почти на пустом месте, но начавшего прямо на глазах разрастаться расследования. Лорд Доджсон жив-здоров и поменял свою спутницу на полню противоположность той, с которой я имел несчастье впервые его встретить. Студия или фирма «KaNOVA» довольно широко известна в узких кругах (даже некоторым интересующимся в России) в связи с делом о похищении людей. Послезавтра мне предстоит встретиться с кем-то, кто может пролить свет на происходящее в мире «садо-мазо», причем я уже знаю еще одного человека, зачем-то приглашенного туда же. Кроме того, в моем распоряжении оказался беспризорный телефон, которым никто не мешает мне при желании воспользоваться.

Последняя мысль заставила меня повременить со сном. Включив компьютер и вставив диск с телефонной базой МГТС, я ввел в строку поиска сем цифр номера и лишний раз удостоверился в неисповедимости путей Господних: в строке ответа появился уже известный мне адрес. Ответственным квартиросъемщиком по нему значилась некая Софья Кузьминична Прибылова, что, собственно, в наше время мало что дает, поскольку обновление базы давно уже не поспевает за скоростью, с какой теперь меняются хозяева московских квартир. Так что имя этой женщины я запомнил лишь на всякий случай.

Оставшуюся часть ночи я провел спокойно. Заснул сразу, как лег. Когда проснулся, вспомнил только конец посетившего меня сна: носатый человек в черном плаще размахивается длинным кнутом и свищет им по белой спине привязанной к толстому деревянному столбу голой девушки с короткой мальчишеской стрижкой…

_____________

Глава 4

Поиски – Порка голых девушек – Двойная жизнь –

Из засады

Район Ленинского проспекта всегда вызывал во мне некоторое отвращение. С недавних пор он начал считаться, на мой взгляд, совершенно необоснованно, престижным, хотя на самом деле более неудобное место для повседневной жизни в смысле удаленности от какой бы то ни было станции метро, обилия портящих воздух машин и дороговизны редких здесь продовольственных магазинов трудно найти даже в таком хаотичном городе, каким является Москва. По вечерам же ко всему этому добавлялось еще и ощущение полнейшей заброшенности и дикости, поскольку с наступлением сумерек встретить здесь прохожего – большая редкость. Хотя бы в силу только что перечисленных обстоятельств. Вся жизнь здесь как будто переносится с безлюдных улиц за грязные окна квартир и в шальные автомобили. Отданный на растерзание вечным ветрам, разгоняющим между серыми домами удушливые выхлопные газы, этот район не превращается в заброшенную промзону исключительно благодаря тупому апломбу понаехавших сюда провинциальных нуворишей и иностранных гастролеров.

Нужный мне дом прятался где-то между Ленинским и улицей Вавилова. Свернув на улицу Бардина, я смело двинулся дальше дворами, но в наступающей темноте скоро заблудился, к счастью, довольно быстро это осознав. Часы, между тем, показывали всего без четверти восемь, так что времени на поиски у меня было почти предостаточно. Другое дело, что, как я и предполагал, никого из местных жителей поблизости не было видно и спрашивать дорогу оказывалось не у кого. Сориентировавшись же предварительно по подробной карте Москвы еще дома, я нужного мне строения найти так и не смог и понадеялся на то, что мир не без добрых людей. Меня ждало разочарование.

Дважды обойдя вокруг полуразрушенной детской площадки и интуитивно понимая, что заветная цель моего путешествия где-то рядом, я пропустил мимо себя серую «Волгу», притормозившую в нескольких метрах впереди, возле наглухо закрытых дверей подъезда, который я до того принимал за служебный вход в помещение расположенного с противоположной стороны дома винного магазина.

Поравнявшись с «Волгой», я был остановлен распахнувшейся задней дверцей, из-за которой выскользнула сначала длинная женская нога в чулке и сапожке на высоком каблуке, а следом за ней – и сама девушка, одетая не по погоде во что-то меховое и пушистое. Остановившись, я выжидал, пока она выберется наружу, деловито хлопнет дверцей и, поправив ремешок черной сумочки, болтающейся на плече, уверенно двинется в сторону неприветливого подъезда.

Приятно удивившись, я поспешил следом за ней, правда, на некотором отдалении. Удивление мое было вызвано тем, что я почти без труда узнал в незнакомке свою давешнюю гостью, записка которой по-прежнему лежала у меня в кармане.

Заметив, что она возится с кодовым замком на стене справа, я приостановился, не желая лишний раз бросаться ей в глаза, а когда она наконец успешно распахнула створку и шмыгнула внутрь парадного, успел подставить ногу и не дать двери снова закрыться: ни о каком коде таинственный Александр мне не сообщал.

Уже в парадном я услышал сверху ее частые шажки по лестнице и присмотрелся к номерам квартир. Номера начинались с 69-го, мне нужен был 84-й, на лестничную клетку выходило по три квартиры, следовательно, действительно, мой путь лежал на пятый этаж. Кое-что все-таки совпадало.

За спиной лязгнули створки железного лифта, и под ноги мне бросилась мерзкая шавка на поводке, ведущая на прогулку свою пенсионного вида хозяйку. Дама подозрительно покосилась на меня из-под нелепой черной шляпки и гордо поспешила следом за поводком на улицу. Я же занял ее щедро и дешево надушенное место в обшарпанной кабине, закрыл дверцы, нажал пятую снизу кнопку и только тут подумал о том, что невольно заманившая меня сюда девица почему-то поднимается на пятый этаж пешком вместо того, чтобы спокойно дождаться лифта. Нельзя сказать, чтобы эта неувязка меня сильно смутила, тем более что кнопка уже была нажата, и я медленно плыл вверх. Правда, когда лифт, наконец, тряхнуло, и он замер, я не стал спешить выходить наружу, а чуть замешкался, и это позволило мне заметить через прорезь окошка, как слева закрывается мощная, обтянутая черным кожзаменителем дверь. Номера на ней, конечно, не оказалось, зато на соседней значилась цифра 83. Из этого я сделал вывод, что до сих пор все складывается как нельзя лучше. Во всяком случае, я не заблудился.

Позвонив, я стал невольно готовиться к тому, что говорить. Если Александр забыл упомянуть код подъезда, он также легко мог упустить из виду какое-нибудь кодовое слово или нечто в этом роде, отчего все мое сегодняшнее мероприятие грозило срывом и тщетно потерянным временем.

– Кто там? – послышался из-за двери раздраженный мужской голос.

Я глупо уставился на выпуклый глазок, тщетно соображая, как правильно себя назвать, чтобы не сглупить ни перед невидимым хозяином, и перед приникшими, вероятно, к замочным скважинам, соседями, но тут дверь сама собой открылась, и мне с порога протянул руку сам Александр.

– Я тут нынче за привратника, – пояснил он, вводя меня вместе с рукопожатием внутрь. – Проходите, раздевайтесь, разувайтесь, привыкайте.

Ожидая оказаться в типичном колодце заставленной вешалками и обувью прихожей, я был снова приятно удивлен тем, что в квартире, судя по всему, недавно сделали капитальный ремонт с полной перепланировкой и сносом всех лишних перегородок и стен. По-прежнему узкий предбанник сразу же распахивался в перпендикулярную ему просторную залу, радовавшую глаз ковровым покрытием и белыми стенами. Скудность мебели, вернее ее почти повсеместное отсутствие, подтверждала мою догадку относительно новизны обстановки.

Не успел я как следует осмотреться и только лишь присел на корточки, чтобы развязать шнурки, как рядом со мной возникла довольно молодая, совершенно невзрачного вида женщина в длинном платье, в котором я впоследствии узнал обыкновенный домашний халат. Женщина смотрела на мою коленопреклоненную фигуру сверху вниз и радушно улыбалась. Улыбка у нее была располагающей, хотя и несколько тревожной.

– Здравствуйте. Милости просим. А вы, простите…

– Света, я тебе про него говорил, – поспешил ответить за меня Александр, вышедший тем временем на лестничную клетку и с кем-то там уже беседующий.

– Понятно, понятно, – закивала Света, и тревога на ее лице как будто рассеялась.

Я встал. Теперь она смотрела на меня снизу вверх, оказавшись ниже среднего роста и к тому же обладательницей черного парика с челкой, которого я до сих пор не заметил. Очевидно, она набросила его на себя только что.

– Вы у нас сегодня первый, – добродушно подтвердила Света мои опасения в том, что я невольно застиг хозяев врасплох. Бросив взгляд на часы, я убедился в том, что еще только без пяти восемь. – Не обращайте на меня внимания, проходите вон туда, налево, там диван, присаживайтесь, сейчас все остальные подтянутся. Тапок у нас, к сожалению, нет, – добавила она, нагибаясь и отставляя мои ботинки куда-то в сторону. – Проходите, проходите.

Диван и в самом деле стоял слева, в самой глубине длинной залы. Он был черным и кожаным, каким следует быть дивану, особенно если он является единственным предметом мебели на всем обозримом пространстве. Обозревать же было практически нечего. Позади дивана находилось занавешенное шторами окно; справа – приоткрытая дверь в другую комнату, вероятно, спальню; слева за стеклянной дверью виднелся кухонный стол и белый бок холодильника; прямо передо мной, метрах в пяти-шести, плотно закрытая дверь в еще одну комнату. Опередившая меня девица могла скрыться только там, подумал я и сел в упругий угол дивана. Тут только мой взгляд упал на то, что почему-то поначалу не произвело на меня должного впечатления.

Справа от дальней двери, вдоль всей стены до прихожей протянулось нечто вроде вешалки, на которой вместо одежды висели в беспорядке плети, наручники, лопатки, наножники, кожаные браслеты с замками, цепи, черные кожаные маски, ремни с металлическим пряжками и еще много всякой всячины, ни названий, ни способов применения которой я не знал.

Кроме того, присмотревшись, я обнаружил в потолке, ровно на середине ширины комнаты нечто вроде блока, состоявшего из сложной системы больших и маленьких колес, между которыми была продета довольно толстая веревка, тянувшаяся по потолку к другому блоку, вделанному в стену над вешалкой, и спускавшаяся до пола.

Пока я с интересом разглядывал все эти пикантные приспособления, стали собираться гости. Сначала я слышал звонок в дверь, потом приглушенный голос Александра, потом наступала пауза, означавшее ритуал снятия обуви, и наконец на ковровое покрытие комнаты ступал очередной посетитель. Кто-то, увидев меня, невозмутимо сидящего на диване, приветливо кивал, кто-то не обращал внимания и опускался прямо на пол сбоку от дивана, кто-то, наоборот, протягивал руку и представлялся по имени. Последних было меньшинство. Всего же через четверть часа нас собралось человек пятнадцать. Приходили в основном по одному, хотя были и две парочки: юноша с девушкой лет двадцати и почти пожилая чета. Судя по всему, кроме меня, все остальные были здесь завсегдатаями. Преобладали мужчины. Три дамы, включая означенных выше, сели ко мне на диван, оставив место еще только для одного зрителя, после чего я решил, что в конце концов мне придется галантно пересаживаться на пол, однако этого не понадобилось, так как последним к нам подсел спутник юной девицы, а все остальные женщины почему-то предпочли предложенные Александром стулья. Мужская же часть импровизированного зрительного зала преспокойно расположилась у нас в ногах, на мягком покрытии.

Последующее живо напомнило мне далекие школьные годы, когда подобным же образом люди собирались на просмотры почти запретного тогда видео. У нашего учителя из подпольной, точнее, подвальной, секции каратэ был некий друг, который одним из первых в Москве каким-то чудом приобрел видеомагнитофон, и мы иногда вместо тренировки дружно ехали к нему в гости смотреть старенькие гонконгские фильмы о кунг-фу, о Брюсе Ли, о монастыре Шаолинь и прочую чепуху, казавшуюся нам тогда чуть ли смыслом жизни. За все это нужно было, разумеется, платить, и с нас перед началом просмотра собирали по три рубля, потому что считалось, будто вырученные деньги идут на приобретение новых фильмов и поддержание в исправном состоянии техники. Помню, мы страшно завидовали малолетнему сынишки хозяина квартиры, имевшему возможность приобщаться ко всей этой роскоши бесплатно и каждый день, а не раз в месяц, как удавалось нам.

– Ну что, похоже, все в сборе, – подытожил Александр, в очередной раз возвращаясь из прихожей в сопровождении последнего гостя, которым оказался долговязый парень с одутловатым лицом не совсем, как мне показалось, нормального человека. – Сегодня нас даже больше, чем обычно. Что, само собой неплохо, однако предупреждаю сразу, что на всех масок не хватит.

Смысл этой фразы я понял чуть позже, а для начала нам было предложено собрать, как выразился Александр, «на чай». Мои соседи стали рыться в сумочках и карманах, извлекая кто рубли, кто доллары. На всякий случай я шепотом поинтересовался у девушки справа, сколько.

– Десять, как всегда, – так же шепотом ответила она и улыбнулась моей простительной неосведомленности.

Александр между тем молча пересчитал нас глазами, кивнул одному из сидевших на полу гостей, который напомнил, что за ним числился долг с прошлого раза, ловко отделил доллары от рублей, сунул их висевшее на шее подобие кисета из кожи и стал раздавать с оставшейся суммы сдачу.

Его действия настолько отвлекли меня, что я не заметил, как поперек комнаты, примерно в шаге от дальней двери откуда ни возьмись возникла низенькая койка на колесиках и покрытая черной простыней. В остальном она походила на специальные носилки, которыми пользуются врачи скорой помощи. Впоследствии я понял, что койку выкатила из-за незамеченного мною прежде прохода налево, где, по-видимому, пряталась еще одна комната, и поставила прямо под потолочным блоком хозяйка. Сама она, уже неизвестно когда успевшая наложить на лицо довольно выразительный грим, создававший вместе с черным париком образ обаятельной вампирши, юркнула за дверь напротив.

Александр тем временем вышел из кухни с треножником, на котором была закреплена старенькая, но хорошая полупрофессиональная камера фирмы «Грюндиг». Точно такая же была в свое время и у меня, так что я знаю, что говорю. С современными цифровыми камерами она не сравнится, но все же вполне сносно записывает в режиме S-VHS, хотя и не всегда снимает адекватно при слабой освещенности. Все мы с интересом наблюдали, как он устанавливает треногу сбоку от зашторенного окна позади нас и выворачивает глазок таким образом, чтобы ему издалека был виден крохотный черно-белый экранчик. Черный шнур питания он подключил к удлинителю, вилку которого унес в спальню. Вернулся он оттуда опять не с пустыми руками, а с полосатым целлофановым пакетом.

– Кому нужна маска? – поинтересовался он и вынул из пакета черную кожаную полоску с прорезями для глаз и шнурками.

Нас, охотно поднявших руку, оказалось больше половины. Примечательно, что ни одна из женщин нужды в анонимности, похоже, не испытывала. Мне же совершенно не улыбалась перспектива пусть даже случайно попасть в объектив камеры, которая будет запечатлевать нечто, связанное с плетьми, цепями и медицинской койкой.

– Ну что, начинаем? – громко не столько спросил, сколько объявил Александр и протянул руку к красной кнопке записи.

Почти в то же мгновение достававшаяся до сих пор закрытой дверь перед нами приоткрылась, и первой в комнату вступила преображенная хозяйка. Об изменении внешности я уже упоминал; теперь же она сменила и халат, переодевшись в высокие сапоги на тонких каблуках, брюки в обтяжку, короткую куртку на больших сверкающих заклепках и перчатки по локоть. Все это было, разумеется, черным и кожаным.

Обойдя вокруг койки, Света повернулась к двери, два раза хлопнула в ладоши, и следом за ней в проеме появилась странного вида девушка. Собственно, вся ее странность заключалась в черной кожаной маске с воротником, закрывавшей полностью ее голову и имевшей отверстия только для рта и носа. Прорезей для глаз не предусматривалось. Таким образом маска не столько скрывала личность ее обладательницы, сколько нас, зрителей, от нее самой.

Кроме черной маски на девушке ничего не было.

Выставив вперед руки и сделав два неловких шага, она наткнулась коленями на край койки, наклонилась и осторожно взобралась на нее, замерев ненадолго на четвереньках, лицом к нам, потом села на бок, повернулась и легла лицом вверх.

Хотя вся эта сцена заняла не более минуты, поскольку, по всей видимости, здесь не было принято устраивать смотрины и услаждать особенно придирчивых зрителей стриптизами, я успел достаточно хорошо рассмотреть тело будущей жертвы экзекуции (в неотвратимости которой сомневаться не приходилось). И был удивлен. Мне казалось, я все еще помню стройную, хотя и несколько полную в определенных местах фигуру моей позавчерашней подружки. Зная, что именно она опередила меня на подступах к квартире, я был вправе ожидать увидеть все те же чуть узковатые плечи, мягкие на ощупь и похожие на пирамидки груди с легко возбуждающимися сосками, овальный, несколько выступающий гладкий живот, обрамленный широкими округлыми бедрами, со слегка выдающимся наружу пупком и почти гладкий треугольный лобок, вся растительность на котором тщательно сбривалась, отчего становились отчетливо видны двойняшки чуть оттянутых вниз половых губ. Между тем на койке сейчас вытянулась женщина, я бы сказал, спортивного телосложения, узкобедрая, с тонкой талией, сильным животом, подчеркнутым рельефными мышцами, и хорошо развитыми плечами. Пока она шла, становилась коленями на койку и ложилась, груди ее, большие и отвисшие, хотя и не дряблые, а скорее напоминающие уставшие под собственной спелой тяжестью плоды, плавно вздрагивали и покачивались в такт движениям, мягко стукаясь дружка о дружку, а теперь растеклись по грудной клетке в стороны и расплющились, но сохранили твердость торчащих вверх двумя столбиками бурых сосков. Чуть коротковатые, как у большинства женщин, но стройные и сильные ноги напряглись и вытянулись вдоль койки, а в том месте, где они присоединялись к туловищу, выше некрасиво, но чувственно выступающих костей таза, теперь топорщилась густая гривка жестких каштановых волос.

Произошедшая метаморфоза могла иметь только одно объяснение: девушек для истязаний несколько, по меньшей мере две, и все они в ожидании своей очереди скрывались в запертой комнате. Для меня это сейчас не имело ровно никакого значения. Чем больше, тем лучше, пусть даже здесь не принято выступать перед публикой с демонстрацией себя во всех подробностях. В сущности, столь любимые мною стриптизы можно созерцать в других местах…

Между тем Света тоже не тратила время даром и уже привязала, точнее, пристегнула щиколотки девушки узкими ремнями с пряжками к углам койки. Проведя ладонью по ногам будущей жертвы, она прошла в изголовье и стала с такой же тщательностью связывать ее послушно вытянутые назад руки.

Зрители внимательно наблюдали за происходящим. Я покосился на Александра. Он стоял в углу и то и дело поглядывал на работающий «Грюндиг». Когда Света покончила с приготовлениями и отошла в сторону, давая нам возможность оценить ее искусство бандажа, Александр не выдержал, попросил прощения у сидящих на полу гостей и решительно пробрался к камере, чтобы уже не выпускать ее из рук до конца представления. Ему определенно хотелось, пользуясь случаем, поработать с планами и запечатлеть происходящее не только в целом, но и в деталях.

Голая девушка лежала смирно и только тяжело дышала. Создавалось впечатление, будто дальнейшее развитие событий для нее в диковинку, а не подчиняется строгому сценарию. Мне подумалось, что если так оно и есть, то это даже интереснее. Странно было только то, что она лежит на спине, а не на животе, как то больше соответствовало бы предстоящей порке. В неотвратимости которой я не сомневался, поскольку Светлана уже выбрала черную семихвостую плетку и водила ею по груди и животу привязанной.

Не отрываясь от представления, я машинально проделал в уме нехитрые подсчеты и пришел к выводу, что оказался свидетелем почти филантропического самовыражения его участников. Пятнадцать человек, сложившись по десятке, обеспечивали всего сто пятьдесят долларов, пусть даже наличными, свободными от налогов, которые теперь предстояло разделить между хозяевами квартиры, идущими на определенный риск, хотя бы и в свое удовольствие, и несчастными жертвами истязаний, которых, как я уже заметил, ожидалось не менее двух. Конечно, можно было предположить, что подобные собрания устраиваются, к примеру, каждый вечер, а также учесть потенциальный доход от продаж записываемых в процессе экзекуции кассет, и тем не менее я теперь взирал на происходящее не без некоторой доли жалости. Особенно к распростертому на койке телу, потому что в этот момент Светлана размахнулась плеткой и приступила к главной части программы.

Больше всего меня поразило то, с какой небрежностью и силой она наносит удары. Обычно подобные игры, будь то в жизни или даже на видео, заключались в не более чем символических похлопываниях и пошлепываниях, нацеленных скорее на унижение объекта порки, нежели на причинении ему действительно болевых ощущений. На мой взгляд, столь популярный сегодня на Западе садомазохизм вообще грешит излишней символичностью, делающей его в действительности почти полным синонимом фетишизма. На первый план таким образом выходит атрибутика, а не эмоции. Не скажу, что это плохо или некрасиво, однако то, за чем я наблюдал теперь, трогало меня значительно больше, чем созерцание красиво затянутой в кожу попки, по которой не больно прохаживается дорогая и почти никчемная каучуковая лопатка с резной ручкой из слоновой кости.

Девушка изнывала под плетью. Первые несколько ударов она еще сдерживалась, потом стала громко охать, а когда Света, переложив орудие из правой руки в левую, звонко хлестнула ее поперек дрожащего живота, из-под маски вырвался истошный крик отчаяния. Никто вокруг меня как будто не обратил на него ни малейшего внимания. Все наблюдали за тем, как Света выдерживает паузу, несколько раз проводит рукой по ушибленному месту, унимая боль, и начинает медленно разворачивать койку таким образом, чтобы девушка оказалась лежащей к нам раздвинутыми ногами.

– Что надо сказать? – впервые подала голос Света.

– Спасибо, госпожа… – вторила ей девушка со слабым вздохом, больше похожим на всхлип.

– Теперь ты будешь считать вслух каждый удар. Поняла?

– Да, госпожа…

Как мужчина я всегда отношусь к женскому телу с некоторым трепетом. Особенно к красивому телу. Некрасивое, будучи женским, вызывает у меня отвращение, способное пересилить все остальные чувства, но если оно пропорционально сложено и соответствует приятной внешности, я не представляю, как можно пытаться его уничтожить. А Света, тем временем направила все свои помыслы, похоже, именно на уничтожение. Пользуясь тем, что мы теперь отчетливо видим поросшую густыми волосами промежность ее жертвы, она стала хлестать плеткой так, чтобы всякий раз удар самыми кончиками приходился точно посередине слегка приоткрытых губок. Самое удивительное было то, что содроганиями и криками наказуемая не забывала выполнять полученный приказ и исправно считала:

– Одиннадцать… двенадцать…

Вскоре она замешкалась, получила еще удар, сбилась со счета и чуть не в голос разрыдалась от отчаяния. Потому что теперь ей предстояло начинать все сызнова.

Экзекуция стала походить на марафон. Сверившись с часами, я не поверил глазам: было уже без десяти девять. Стало быть, порка продолжается не менее получаса. В какой-то момент внимание мое притупилось, сделалось чуть ли не скучно наблюдать за извивающимся голым телом и слышать жалобный плач, однако еще через некоторое время само собой открылось второе дыхание, и я почувствовал, что в монотонности происходящего скрывается нечто более ценное, нежели просто голое тело, черная плетка и неутомимая рука хозяйки. В какой-то момент мне даже показалось, что я чисто умозрительно понимаю состояние привязанной к койке девушки, для которой не прекращаемая боль постепенно превращается в источник дьявольского наслаждения. Она не может избежать ударов, она не принадлежит себе, она чувствует устремленные на нее взгляды и вынуждена отдаваться непредсказуемости чужой воли, но за всем этим стоит то, что сделало для нее участие в собственном наказании чем-то вроде наркотика, без которого она уже не мыслит своего существования.

Впоследствии я улыбался, припоминая эти размышления, поскольку в них, скорее всего, было больше патетики, чем правды. Признаться, я всегда грешил тем, что идеализировал других людей, особенно мне незнакомых. Ну кто сказал, что скрывшая лицо под сплошной кожаной маской девица предается размышлениями о смысле жизни, а не просто с большей или меньшей охотой исполняет то, за что ей платят хоть какие-то деньги? Конечно, грустно думать, что подавляющее большинство нам подобных идут на те или иные действия, следуя лишь животным инстинктам и в лучшем случае полагая, будто ими управляет страстное сердце. Ссылаться в вопросах любви и ненависти на чистую работу ума считается у нас чуть ли не зазорным. Хотя именно в ней, в работе ума, а не сердца, на мой взгляд, и заключается не только главное отличие homo sapiens19 от эдакого homo faciens, да простят мою вольность малочисленные знатоки латыни, но и причина глубочайших противоречий в восприятии многообразия мира разными людьми.

В награду за то, что девушка наконец справилась с заданием и исправно досчитала до двадцати пяти, Света повесила плетку обратно на стенку, распустила ремни на ногах и руках, снова развернула койку боком к нам и… приказала подопечной лечь на живот. Я лишний раз с удовольствием отметил женственную отвислость полных грудей, в следующим момент расплющившихся о черную простынь. Жертва опять вытянулась в струнку. Александр заглянул в окошко камеры, проверяя, много ли еще пленки. Света вооружилась длинной тонкой розгой и, несколькими взмахами вспоров для острастки спертый воздух комнаты, принялась методично сечь по извивающейся спине и не менее беззащитным ягодицам. В отличие от плетки, причинявшей боль, но не оставлявшей следов, розга довольно быстро превратила податливую кожу в алую сетку. Девушка теперь при каждом ударе уже не плакала, а визжала, умоляя пощадить ее, как будто только сейчас до нее дошел смысл происходящего. Я же опять получил возможность удостовериться в том, что присутствую не на подчиненной строгим правилам игре доморощенных садомазохистов, а на настоящей экзекуции, где жертва, однажды согласившись на порку, уже не имеет права остановить ее по собственному желанию.

Кое-кто из зрителей начали перешептываться. Собственно, они могли бы говорить и громко, поскольку крики избиваемой заглушали сейчас все шумы. Я удивился тому, что в дверь до сих пор не позвонили переполошенные соседи. Двое молодых людей встали и осторожно удалились на кухню. Вероятно, покурить и перевести дух. Едва ли для того, чтобы снять возбуждение. Одна девушка прошмыгнула в прихожую, но не ушла, а скоро вернулась и заняла прежнее место. Впоследствии я узнал, что там находился так называемый «совмещенный санузел».

Как ни странно, момент окончания порки я пропустил. То, что она закончилась, дошло до меня только тогда, когда я увидел, что девушка, уже развязанная, тяжело садится на койке спиной к нам, соскальзывает на пол, оползает койку на четвереньках, тыкается головой в подставленную ногу Светы и понятливо лижет ее сапог, символизируя благодарность за пережитое. Никто не аплодировал. Все было по-прежнему буднично и просто. Александр выключил камеру, давая ей передохнуть, вынул кассету, и удостоверился в том, что места на ней еще предостаточно. На часах было двадцать минут десятого.

Проводив девушку в маске до комнаты и снова плотно прикрыв за ней дверь, Света отодвинула койку за угол и обратилась к устало потягивающейся публике:

– Для тех, кто пришел сегодня в первый раз, хочу объявить, что на этом первая часть нашего показа закончена. Кто хочет, может с нами проститься, для остальных же мы скоро продолжим.

И она тоже удалилась в запретную комнату.

Я увидел, как несколько человек потянулись к выходу. Сам я, разумеется, никуда пока уходить не собирался, однако понимал, что на всякий случай необходимо выяснить, что именно ожидается.

Мой сосед по дивану только пожал плечами и признался, что сам здесь впервые. Его юная спутница тоже была не в состоянии пролить свет на дальнейшие события и ограничилась милой улыбкой. Тогда я сказал, чтобы мое место не занимали, встал размять затекающие ноги и подошел в прихожей к разговаривающим о чем-то с уходящими Александру.

– Ну что, понравилось? – поинтересовался он, уже зная по моему виду, каким будет ответ. – Остаешься еще или как?

– Именно на эту тему я и хотел проконсультироваться. Что предполагается?

– Будет еще одна девочка. Света будет ее пороть не больше получаса, после чего этим сможет заняться любой желающий. За отдельную плату, разумеется.

– И чего все это будет стоить? – уточнил я, предчувствуя всю ошибочность своих первоначальных расчетов.

– За второе отделение – опять десять. За участие – по договоренности. Кроме того, если интересует, можно оставить заявку на видео, я завтра будут делать копии. Вся программа стоит пятнашку.

– Хорошо, подумаю, – кивнул я и на всякий случай сразу протянул Александру оставшиеся десять долларов.

Я всегда исхожу из принципа, что лучше все и сразу, чем неизвестно когда и по частям. Очень может быть, что завтра мне вся эта оргия покажется сплошным занудством, хотя может быть и так, что, напротив, захочется опять сюда прийти и снова все пережить. Но, как показывает практика, первое очарование при повторном соприкосновении уже не производит должного впечатления и часто оборачивается разочарованием. В моем случае так произошло, например, с лондонским «Реймонд Ревю Бар», первое посещение которого показалось мне чудесным откровением: такого смелого и в то же время художественного выступления по-настоящему интересных внешне и пластичных девушек я не видел нигде – ни в Бангкоке, ни в Париже, ни в Амстердаме. Во второй раз с той же программой выступали танцовщицы похуже, причем для пущей пикантности разбавленные двумя бычками-мужчинами. Наконец, в третий раз, я откровенно зевал и посматривал на часы в ожидании окончания представления, которое теперь само по себе случилось примерно на четверть часа раньше, а разгуливающих по сцене неказистых девиц спасали разве что высокие каблуки да все те же красивые наряды. Остается лишь добавить, что произошла эта метаморфоза за какие-нибудь три с небольшим года. Конечно, не за два дня, но вырождение из превосходного в посредственное было слишком разительным, чтобы не тронуть меня за живое.

Теперь, зато, я был уверен в том, что второй жертвой окажется моя недавняя гостья. Я постарался припомнить, как она вела себя, когда отрабатывала у меня положенное вознаграждение, однако ничего особенного из памяти не извлек. Девушка честно делала свое дело, не подыгрывая, как это делают, искусственно распаляясь, дешевые актерки из порнофильмов, и не превращаясь в мертвую куклу наподобие тайских нимфеток. Правда, против подбадривающих шлепков по ягодицам она возражать не стала. Но этого обстоятельства было недостаточно, чтобы приписать ее к лагерю мазохисток. Тут всегда важно поведение мужчины: какой бы феминисткой и недотрогой женщина ни была, если со знанием дела указать на отведенное ей место и, главное, не опасаться получить отпор, из нее в процессе любовной игры можно при желании веревки вить. Возражений от несогласных со мной я жду по адресу электронной почты [email protected]…

Примерно через четверть часа, если не раньше, все, кто остался, уже сидели на своих местах и ждали продолжения. Александр снял камеру с треноги и теперь наблюдал за происходящим из-за порога кухни, держа камеру на плече.

Первой через порог таинственной комнаты осторожно переступила новая голая девушка. Остальным она с первого взгляда могла показаться все той же, которую пороли в первом отделении, чему способствовала, вероятно, та же самая черная маска, скрывающая всю голову, тогда как я мог только порадоваться своей проницательности: бесспорно, это была никто иной как моя позавчерашняя девушка по вызову. На сей раз маска составляла не всю ее одежду: на ней были довольно изящные черные туфельки, а щиколотки и запястья стягивали кожаные браслеты из черной кожи с металлическими колечками. Кроме того, поверх нижней части маски, прикрывающей шею и плечи, был надет черный кожаный ошейник, тоже снабженный кольцом впереди. Несмотря на упомянутые туфли, двигалась девушка на четвереньках, почти ползком, и при этом очень опасливо, боясь ненароком задеть что-нибудь длинной и блестящей металлической тростью, которую держала ровно посередине зубами. С обеих концов трость заканчивалась кольцами с продетыми в них маленькими золотистыми замочками.

Оказавшись точно под свисающей с потолочного блока веревкой, девушка была остановлена хлопком в ладоши. Вышедшая следом за ней Света, снова прикрыв дверь (за которой я успел угадать в темноте, на фоне залитого лунным светом окна контуры женской фигуры), наклонилась и потянула металлическую трость на себя, вынуждая тем самым девушку подняться на ноги. Теперь уже всем стало видно, что это новый персонаж разворачивающейся перед нами драмы.

Оставшись стоять, девушка выпустила трость изо рта, Света присела на корточки и, звонко шлепнув подопечную по ляжкам, скомандовала:

– Ноги шире!

Как я и предполагал, через минуту трость была пристегнута обеими концами к браслетам на щиколотках. Открывая и закрывая замочки, Света пользовалась ключом, который висел у нее на поясе.

Поддерживая девушку, чтобы та не потеряла равновесие и не упала, она потянула за веревку и ловко продела ее в кольца на скрещенных запястьях. Потом отошла к стене и торжественно натянула веревку с обратной стороны блока до такой степени, что девушка почти повисла на другом ее конце с поднятыми над головой руками, демонстрируя свою полнейшую беззащитность.

Прочно обвязав веревку вокруг специальной скобы в стене, Света не без гордости взглянула на результат своих трудов и повернулась к нам.

– Теперь я предоставляю возможность любому из здесь присутствующих побрить моей рабыне лобок, – серьезно объявила она и сделала паузу.

В наступившей тишине мы услышали, как девушка, запрокинув черную голову, шепчет что-то вроде «пожалуйста, не нужно…». Не знаю, действительно ли ее не поставили заранее в известность о том, что ее ожидает, или эта сценка была рассчитана на то чтобы лишний раз возбудить публику, однако она возымела свое действие: в воздух взметнулось несколько рук, и желающие стали называть быстро увеличивающиеся цифры, из чего я сделал заключение, что начался торг.

– Пять!

– Восемь!

– Десять!

– Пятнадцать!

Закончили на сорока пяти. Победителем оказался пожилой господин в очках, чья спутница по-прежнему сидела на моем диване. Торопливо поправив на глазах маску, он вынул из нагрудного кармана своей джинсовой рубашки сложенные, очевидно, заранее, деньги и вручил их Свете. Та, поблагодарив, упорхнула в прихожую и почти тотчас же вернулась с синим тазиком, бритвенным станком и баллончиком с пеной. Поставив тазик между широко расставленных ног девушки, она передала бритву и баллончик мужчине и тот первым делом выдавил горку пены себе на ладонь, после чего присел на корточки и принялся наносить пену на и без того практически голый лобок. Маленький пучок волос словно специально для такого случая был сохранен только в самом верху.

– Не видно! – нервно зашикали некоторые зрители.

Господин в очках раздраженно оглянулся, посмотрел на нас, на Александра, делавшего ему знаки из-за камеры, и неохотно подвинулся вправо, продолжая водить ладонью между женских ног и превращая низ живота в белый кремовый торт. Покончив с намыливанием, он окунул руку в тазик, прополоскал в нем бритву и приступил собственно к бритью, которое заняло минуты три, не больше, но зато за ним последовал неторопливый ритуал омовения, после чего перед нами предстал идеально гладкий порозовевший холмик. Словно спохватившись, мужчина снова выдавил на ладонь пены, снова подложил руку под живот девушки и повторно намылил промежность, делая теперь упор на скрытое от нас пространство между подрагивающих ляжек. Опустившись на колени и сделавшись похожим на вооруженного крохотной киркой шахтером в забое, он принялся орудовать бритвой вдоль приоткрытых губок.

Я покосился на его спутницу. Та лишь напряженно наблюдала, стараясь скрыть не то смущенную, не то ироничную улыбку.

На мой взгляд, все это развлечение с бритьем женских прелестей сорока пяти долларов не стоило. Правда, выигравший его попытался оправдать свое поспешное капиталовложение, однако, когда минут через десять он возвратился к нам, картинно причмокивая и улыбаясь, я счел, что это не более чем хорошая мина при плохой игре. Хотя, быть может, он действительно дорвался до любимого фетиша, ради которого ему не было жалко никаких денег. Чтобы проверить эту догадку, мне не хватало самого малого – взглянуть на достоинства его подруги. Чего я ни при каких обстоятельствах делать не собирался…

Оказалось, что сбривание лишних волос – единственное новшество, допущенное по отношению ко второй девушке. Дальнейшее весьма походило на предыдущий эксперимент: как Александр и предупреждал, Света потратился еще добрых полчаса, меняя орудия порки и по очереди проверяя их на прочность о ягодицы и спину несчастной, растянутой между полом и потолком жертвы. И снова монотонность происходящего больше действовало на подсознание, нежели на эстетическое восприятие. Когда я уже стал незаметно засыпать, Света в последний раз взмахнула плеткой и предложила отдать ее очередному победителю очередного аукциона. На сей раз «цирюльник» не проявил никакой активности, подтверждая тем самым мою догадку о своей зацикленности на удалении лобковых волос. Зато нашлось немало других желающих перещеголять хозяйку в древнем искусстве флагелляции. Не берусь уточнять, было ли их в конечном итоге пять или шесть, но то, что истязания агонизирующего тела продолжались еще никак не меньше часа, факт, мною зафиксированный. Когда девушка, устав сдерживаться, начала кричать от боли, Света, вместо того, чтобы лишить новоиспеченного палача права вершить одному ему известное правосудие, сняла со стены другую плетку и заставила несчастную закусить ее толстую рукоять, как кляп или, еще точнее, как соску, помогающую капризному ребенку отвлечься. Экзекуция была прервана только раз, когда Александр сообщил, что у него кончилась пленка и он просит минутный перерыв на перезарядку. Все же остальное время девушку охаживали розгами, плетками и бичами от души, не жалея не только кровоточащих ягодиц и спины, но и бедер, живота и едва заметных грудей, обозначенных лишь выступами каменных от возбуждения сосков. Особенно отчаянные, среди которых почему-то преобладали нежные с виду девушки, норовили нанести хотя бы несколько ударов по развилке длинных ног, отчего их жертва взвывала и поджимала колени, грозя рухнуть на пол вместе с потолочным блоком. Чего, однако, не происходило.

В итоге я пришел к выводу, что стал свидетелем довольно выгодного предприятия: за вечер бюджет Светы, Александра и двух девиц пополнился в общей сложности без малого четырьмястами пятьюдесятью долларами, если не считать тех ста или чуть больше, которые были оставлены по окончании представления в виде задатка за кассеты. Разумеется, нельзя при этом забывать и о некоторых издержках, как то, к примеру, невозможность во всяком случае второй из жертв на протяжении по крайней мере недели заниматься своим основным делом ввиду «нетоварного вида». Хотя, кро знает, может быть именно выезд ко вызову и служил для нее дополнительным приработком…

Из квартиры я выходил последним. Александр выглядел усталым, но довольным. Протягивая мне руку на прощанье, он сказал:

– Если возникнет охота, приходи еще. У нас подобные тематические вечера проводятся каждое воскресенье. В следующее будет обязательно. – И опережая мой вопрос, добавил: – Девочки все время новые. Света тоже иногда приглашает своих подруг, работающих в роли «госпожи».

– Света молодец, – кивнул я. – Жена?

– Сестра, – усмехнулся он, отчего мне стало непонятно, шутит он или говорит серьезно. – Дорогу запомнил?

– У меня адрес записан.

– Записок лучше не храни. А то мало ли что. Своих-то мы всех знаем, зря лишнего никому не скажут, но всегда имеет смысл перестраховаться.

Я пообещал Александру быть «своим» и с легкой душой вышел на прохладный воздух улицы.

Стояла влажная ночь. Недавно прошел дождь, так что асфальт под ногами был черным и мокрым, а с густых крон деревьев во дворе капало.

Как я уже упомянул, квартиру я покидал последним, если не считать по-прежнему прятавшихся в закрытой комнате девушек. В лифте я спускался тоже один, но вот на улице, прямо возле подъезда мне на глаза попалась знакомая фигура: мужчина лет тридцати, почти с меня ростом, темноволосый, с выразительной тонкой бородкой и глубоко посаженными неприятно-внимательными глазами. Странно, но мне казалось, что он ушел еще во время перерыва после первого отделения. Запомнил же я его потому, что во внешности этого человека было что-то от Достоевского, каким его иногда изображают, когда хотят подчеркнуть ненормальный блеск во взгляде и некий эпилептический антураж. Здесь я, разумеется, имею в виду наше извечное и непреодолимое стереотипное мышление. Одним словом, если отказаться от пришедшего мне невольно на ум образа Федора Михайловича, то оставалось сравнить не слишком приветливо кивнувшего в мою сторону мужчину с эдаким «чеченцем в штатском». Без повязки на голове и в обыкновенной рубашке и джинсах вместо потрепанного тренировочного костюма. Черная сумка через плечо. Хотя, как я сказал, стоял он прямо возле подъезда, вспоминая эту мимолетную встречу позднее, я все же пришел к выводу, что, выходя на улицу, увидел его вовсе не сразу, а лишь когда он как будто выступил навстречу мне из тени деревьев. В пальцах он крутил зажженную сигарету.

Кивнув ему в ответ, я с независимым видом прошел мимо и направился через детскую площадку в сторону улицы Бардина. Моя вторая половина осталась там, за дверью под номером 84, и мне совершенно не хотелось, чтобы кто-нибудь, кроме меня самого, знал об этом здесь, где живет первая половина моего «я». Не из скромности и не из чувства самосохранения, но потому что я не считаю важным афишировать на каждом углу, чем я интересуюсь, чем занимаюсь и чем бы хотел заниматься. Так что в душе я рассчитывал со стороны курящего у подъезда незнакомца на молчаливую солидарность. Если бы я только знал тогда, насколько оказался прав в своих ожиданиях!..

Свежий воздух, если можно так выразиться, привел меня в чувство. Я осознал, что в какой-то момент оказался настолько под воздействием сочетания монотонности и необычности происходящего, в душной комнате, среди таких же, как и я, изображающих полную невозмутимость личностей, что невольно утерял связь с реальностью. Нечто подобное происходит, когда долгое время находишься в ночном клубе или на дискотеке и так приспосабливаешься к грохоту, что перестаешь его замечать до тех пор, пока не выходишь на улицу, чтобы обнаружить, что уши заложены и не слышат даже проносящихся рядом машин, а воздух пьянит не хуже всего того, что ты до сих пор пил.

Давно остановившиеся часы на фонарном столбе показывали пять минут четвертого. Остановившись, чтобы свериться со своими собственными, я понял, что на самом деле думаю совсем о другом. О совпадениях. О записке с дважды упомянутым адресом одной и той же квартиры. О девушке, возникшей вновь именно тогда, когда я окончательно заблудился. Наверное, мне просто захотелось проверить, насколько далеко может завести подобная череда цепляющихся одно за другое событий, начавшихся таким же влажным вечером в далекой от Москвы Венеции.

Я повернул назад. Убыстряя шаг и стараясь держаться подальше от тусклого света фонарей, во второй раз зашел во двор. Хотя чеченской фигуры у подъезда видно не было, я не стал к нему приближаться, а облюбовал скамейку под козырьком подъезда в доме напротив.

Бросив взгляд наверх, я подумал, что вижу в распахнутом окне силуэт курящего Александра, а радом с ним другой, женский, вероятно, Светы. Они о чем-то разговаривали. Александр то и дело выглядывал во двор, как будто сплевывая через подоконник. Через некоторое время я понял, что ошибся: знакомая мне квартира находилась на пятом этаже, а окно было открыто на четвертом. Что ж, обознался, с кем не бывает!

На самом деле меня гораздо больше интересовала, как я теперь начал осознавать, либо моя (чуть не сказал «собственная») девушка по вызову, либо ее большегрудая коллега. И та, и другая, подобно мне, не могли не жить двумя жизнями, и я, всячески отстаивая свое бесспорное право на анонимность, хотел в то же время украдкой проникнуть под чужую вуаль и узнать, кем же были в этой действительности те, кому доставляло удовольствие оставаться безликими куклами, которых били, насиловали и унижали на потребу публики в действительности другой, почти фантастической. Примерно то же желание движет большинством из нас, когда мы идем по ночной улице и стараемся украдкой заглянуть в освещенные окна темных домов, чтобы увидеть, кто и чем живет в этих похожих на наш собственный, но неведомых нам мирах. Кто-то из нас этим ограничивается. Кто-то даже не переживает, если занавески на окнах оказываются задернутыми – не одно, так другое окно окажется открытым, пусть не спальня, но гостиная и уж наверняка маленькая кухня, на потолке которой чаще всего краснеет абажур в виде половинки сочного помидора. Однако есть и те, кто всегда хочет идти дальше, кому недостаточно видеть склонившуюся над плитой женщину в фартуке или расхаживающего по той же кухне ее дородного мужа в поношенной майке, неряшливо заправленной в старенькие тренировочные штаны. Они вооружаются биноклями, подзорными трубами, иногда даже – дорогостоящими телескопами, дающими неудобно перевернутое изображение, и подолгу приникают любопытным оком к этим мощным орудиям незаметного подглядывания, позволяющим им становиться свидетелями самых разных жизненных сцен, о которых обычные обыватели, потребители общедоступных благ просто не догадываются, будучи ограниченными шорами так называемой морали. Хотя, бывают и противоположные примеры. Однажды, живя в Дании в деревенском домике моих друзей, я вечером задернул шторы в спальне, что мне сразу же было поставлено на вид, поскольку выяснилось, что «у нас не принято подглядывать в окна, а если ты их закрываешь, это может быть воспринято как оскорбление, поскольку ты тем самым говоришь, что тебе есть, что скрывать». В тот раз я, разумеется, спорить не стал, но про себя подумал, что на самом деле таким образом оправдывается не скромность, а всеобщее право на любопытство. Правда, если никто нарочито от тебя не прячется, действительно, интерес к подглядыванию постепенно должен изживать себя. Хотя бы потому, что все постоянно осознают свою открытость и просто не допускают того, ради чего другие стали бы за ними наблюдать…

Уверен, что если поднять личные дела людей, занимающихся скопофилией (иначе говоря, вуаеризмом) по долгу службы, то есть всевозможных оперативников, у большинства из них обнаружились бы признаки склонности к подглядыванию еще в детском возрасте. Или же наоборот, начав заниматься вуаеризмом по необходимости, многие переняли эту привычку как профессиональную болезнь и оказываются подвержены нездоровому интересу тайному изучению окружающих и в повседневной жизни. Прав ли я в своих подозрениях, мы едва ли когда-нибудь узнаем.

Сам я, как мне кажется (не правда ли, чудесная, обтекаемая формулировка!), не принадлежал и не принадлежу ни к тем, ни к другим. О своей безучастности ко взрослым играм т.н. правоохранительных органов я уже имел счастье признаться в разговоре с лордом Доджсоном. Но будь вы хоть лордом, хоть последним чинушей, если вы раз дали себе поблажку и, выбрав в толпе прохожих самого неприметного с первого взгляда человека, пошли за ним на некотором расстоянии, постепенное вхождение в настоящий раж охотника вам обеспечен. Возбуждение ваше будет расти по мере того, как вы начнете все больше и больше узнавать об объекте своего почти праздного интереса: куда он заходит по дороге, с кем перебрасывается несколькими фразами, каким транспортом пользуется, наконец, где живет и тому подобные никчемные мелочи, слагающиеся в некую картину, с одной стороны, цельной, а с другой, по-прежнему совершенно чуждой вам жизни. Однажды я таким образом стал невольным свидетелем трагического дорожно-транспортного происшествия, в котором избранный мною объект преследования имел неосторожность погибнуть, но это уже другая история.

Тем временем на пороге наблюдаемого мною подъезда произошло движение, и через свет горящей под козырьком лампы прошла фигура с собачкой на поводке. Фигура была в шляпе, и эта деталь позволила мне безошибочно узнать в ней ту самую пожилую даму, с которой я столкнулся, когда собирался сесть в лифт. Собачонка противно тявкнула, и парочка пошла по освещенной стороне двора в сторону улицы.

Почти сразу же следом за дамой из подъезда вышла еще одна женщина. В сапожках на высоких каблуках и пушистой шубке. С сигаретой в руке. Я насторожился. Остановившись под лампой и посмотрев на свое запястье, где у нее по всей видимости были часики, она сунула руку в сумочку и вынула маленький мобильный телефон. Открыв крышку и нажав одну кнопку, поднесла к уху и стала ждать. Дорого бы я дал, чтобы оказаться не там, где находился в этот самый момент, а поблизости от девушки, в темных кустах… среди которых, если мне не изменяло зрение, я теперь мог различить притаившуюся мужскую тень.

Почему я раньше его не замечал? Или я все-таки ошибаюсь, и это тень самой девушки? Но нет, тень пошевельнулась, и мне стала видна попавшая на свет джинсовая брючина. Видна, правда, только мне, потому что девушка в это время повернулась к кустам спиной и застыла, прислушиваясь к трубке.

Еще только увидев курившего у подъезда «чеченца», я сразу понял, что он ждет кого-то. Потом мне пришло в голову, что он, вероятно, приятель одной из двух «рабынь» и терпеливо дожидается, пока все разойдутся, чтобы проводить ее, причем, скорее всего, именно ту, которую истязали в первом отделении, поскольку свидетелем одинокого приезда второй, то есть «моей», я был сам, а значит, едва ли ее здесь кто-нибудь знал, кроме хозяев. Этот вывод теперь нашел свое подтверждение в поведении обоих: девушка звонит кому-то, кто, очевидно, должен был ее встретить и не встретил, а «чеченец» продолжает довольно странным образом прятаться в соседних кустах, будто обнаружение его связи с точно такой же «послушной куклой», как эта, настолько уж сильно может уязвить его самолюбие. С какой тогда стати он стал бы попадаться на глаза мне и даже кивать, зная, что еще не все зрители вышли из квартиры? Или я каким-то образом застал его врасплох?

Девушка отняла трубку от уха, захлопнула крышку и уже на ходу сунула телефон обратно в сумочку. Не оглядываясь и не озираясь по сторонам, она уверенной походкой, совсем не вязавшейся с характером той роли, которую она недавно играла, направилась тем же путем в сторону улицы Бардина, каким перед ней проследовала дама с собачонкой, а до них – я. Там она наверняка намеревалась поймать какого-нибудь частного извозчика и побыстрее вернуться домой. Поспешить за ней? Запомнить номер машины, которая ее подберет, и попробовать пуститься в погоню на другой? Или напроситься в попутчики, чтобы уж точно знать, куда она поедет? Но попутчиков такие опытные девицы да еще в такое неподобающее время не любят. Она наверняка предпочтет уступить первую же остановившуюся машину мне, а сама отойдет подальше. Хотя, с чего я взял, что она настолько опытная? Может быть, она стала работать по вызову совсем недавно, а до этого была пай-девочкой и никогда не приходила домой позже девяти вечера. Чего только ни бывает на свете! Предполагать я был волен все, что угодно, однако время уходило, а вместе с ним и девушка.

И тут я заметил, что тень из кустов тоже пропала.

Дальше события начали развиваться со всей стремительностью, на которую только можно рассчитывать в такую пору и с таким ограниченным количеством участников. Из дверей подъезда вышла вторая женская фигура, в скромной юбке, облегавшей узкие бедра, и кофточке, под которой угадывалась приятных размеров грудь. Если меня не подвела интуиция, сейчас должен появиться стеснительный «чеченец» и они вместе уйдут восвояси. Тогда мне не останется выбора, и я поспешу вдогонку за первой девушкой, чтобы разыграть нелепого и совершенно безопасного попутчика, воспользовавшись тем, что в квартире она была в маске без прорезей для глаз и потому не могла меня видеть.

Разве?

Но ведь она имела возможность наблюдать за зрителями хотя бы через замочную скважину, наблюдать, когда мы только еще собирались перед началом, и уж наверняка во время первого отделения. Кроме того, за всеми своими умными рассуждениями я совершенно упустил из виду тот простой факт, что она не может не узнать меня как своего позавчерашнего клиента и по меньшей мере удивиться такому странному совпадению.

Не успел я прийти в отчаяние, подавленный стечением обернувшихся против меня обстоятельств, как понял, что вторая девушка уже сошла с крыльца и неторопливо двигается в противоположную сторону, то есть к улице Ляпунова. И что никакого «чеченца» рядом с ней нет.

Последнее обстоятельство настолько меня смутило, что я не сразу оценил все прелести моего теперешнего положения. Девушка одна. Она не знает меня. Она либо действительно смела, либо неопытна, хотя ей, судя по телу, уже не так мало лет, либо прирожденная фаталистка, что помогло ей стать безропотной «рабой». Либо все вместе, помноженное на знание здешних мест, если она не первый раз сыграла роль подопытного кролика, что вряд ли. Однако об этом я подумал позже, когда уже принял решение и осторожно последовал за ней в самую темень двора, где хулиганы, вероятно, перебили все фонари. А в первое мгновение я попытался выяснить, куда же подевался странный незнакомец. Ведь если он в самом деле поджидал «мою» девушку и сразу не вышел из кустов ей навстречу, а продолжал прятаться, это могло означать, что у нас со ним на удивление много общего. Я успел только заметить, как скрылась за гаражами торопливая шубка.

____________________

Глава 5

Зрелость – Ночное знакомство – Самозванец –

Спокойной ночи

Женщина шла метрах в двадцати от меня. Я не отпускал ее от себя и не приближался. Я вовсе не хотел быть обнаруженным, во всяком случае, раньше времени, или, напротив, потерять ее из виду. Последнего, впрочем, едва ли следовало ожидать, поскольку, несмотря на отсутствие фонарей, она шла неторопливой, но уверенной походкой и очень целенаправленно. По всему было понятно, что она хорошо знает дорогу и ничуть не опасается темноты. Кроме того, кофта на ней была светлая, при дневном свете, наверное, розоватая или голубая, и оттого издалека заметная.

Меня гораздо больше смущало сейчас другое: мы были совершенно одни. Безлюдный даже днем, теперь этот «престижный» район вымер целиком и полностью, отчего у меня даже возникло ощущение, будто я участвую в погоне за привидением через пустынное кладбище.

Она бросила взгляд по сторонам только перед тем, как пересечь улицу Ляпунова. Я остановился, чтобы позволить ей в одиночку преодолеть более или менее освещенное пространство, чем, правда, увеличил расстояние между нами почти вдвое.

Со спины моя незнакомка производила впечатление не просто женщины, а женщины в возрасте. Тут я говорю именно о впечатлении, потому что именно оно труднее всего поддается разбору на причины и следствия. Темные, довольно коротко стриженные волосы, прямые, едва доходящие до плеч. Простенькая, наверняка вышедшая из моды кофточка, имевшая, как я теперь мог видеть, скорее желтоватый оттенок. Темно-коричневая, чуть ниже колен замшевая юбка с коротким разрезом сзади. Чулки, тоже темные, во всяком случае гораздо темнее телесного цвета, облегавшие сильные и я бы даже сказал красивые икры, сужавшиеся до тонких щиколоток и переходившие в лакированные туфли почти без каблуков. Почему же я решил, что она уже не молода? Вероятно, во-первых, потому, что я все-таки видел ее обнаженной и мог по структуре кожи, по морщинкам на груди и животе определить, что она во всяком случае не девочка. Во-вторых, если сравнить ее наряд хотя бы с нарядом той, которая удалялась сейчас в противоположную от нас сторону, легко было сделать предположение о том, что она не имеет или возможности, или желания, или того и другого заботиться не просто о поддержании своей внешности, но о следовании за зигзагами неуловимой моды, чем утруждают себя более юные особы, получая от этого иногда главное удовольствие в жизни. На мой собственный взгляд, одета она была безупречно и уж куда более стильно, чем ее молодая коллега в шубке и сапожках, однако именно это нежелание бросаться в глаза делало ее пусть не великовозрастной, но зрелой. У таких женщин обычно уже есть дети и уже нет мужей.

Я видел, как примерно посередине проезжей части дорогу ей пересек синего цвета жигуленок. Сперва она обратила на него не больше внимания, чем стоит обращать на любую потенциально смертельно опасную машину, то есть как на судьбу, которую при желании можно избежать, но потом между ней и машиной что-то произошло, она повернула голову, чуть присела, как в реверансе, и помахала ей вслед рукой. В машине было темно, однако я различил три силуэта, один из которых делал в ответ прощальные знаки. Очевидно, это никто иной как моя знакомая успела поймать попутку и теперь выруливала с улицы Вавилова на Ленинский. Больше ни в одну, ни в другую сторону машины не проезжали, и женщина беспрепятственно продолжила свой путь в тень домов на противоположной стороне. Потратив время на выжидание, я теперь ускорил шаг, почти бегом пересек дорогу, юркнул за металлический угол гаража и… чуть не сбил мою новую знакомую с ног. Она стояла полубоком ко мне, вжав голову в плечи, и как будто до сих пор не решив, что делать: бежать, звать на помощь или сопротивляться. Тем не менее во взгляде ее я увидел скорее не страх, а любопытство. Любопытство обреченного на казнь, которого до последнего мгновения волнует вопрос, каким именно образом палач намерен взяться за свое дело.

У женщины был по-восточному красивый разрез глаз и резко очерченные длинные крылья темных бровей. Это обстоятельство меня приятно удивило, поскольку в душе я был готов к тому, что окажется совершенно невзрачной, и не заинтересует меня. Когда она заговорила, голос ее зазвучал с мягким, очевидно, армянским акцентом.

– Что вам от меня нужно? Почему вы преследуете меня?

То, что она не закричала сразу, не бросилась прочь, а осталась стоять на месте, глядя на меня снизу вверх и терпеливо дожидаясь ответа, лишний раз убедило меня в том, что я как никогда близок к своей цели, если не дам случаю ускользнуть сквозь пальцы. Я медленно поднял левую руку и со всей осторожностью, но уверенно, положил сзади на шею моей собеседницы. Женщина съежилась еще сильнее, и взгляд ее красивых раскосых глаз сделался взглядом загнанного зверька.

– А без маски вам значительно лучше, – сказал я.

Я видел, что она не сразу меня поняла, а когда поняла, замешкалась с ответом. Я смотрел на нее, не снимая руки и лишь слегка сжимая на тонкой шее большой и указательный пальцы.

– Я вас не помню, – наконец, вымолвила она, опуская глаза и продолжая как-то странно прикрывать ладонями кофточку на груди, как будто больше всего боясь, что я ее ударю.

– А я и не сомневаюсь в том, что из вас могла бы получиться превосходная раба, не та, конечно, что выступает перед случайной публикой и дает себя пороть за небольшие деньги, а та, что предана своему настоящему хозяину, знающему ее истинную цену.

В жизни мне редко приходилось видеть, чтобы у людей, как в книгах, от изумления открывался рот. Однако после моих слов произошел именно тот случай. Женщина на минуту потеряла дар речи, потом снова подняла на меня глаза, начала прищуриваться, собираясь недоверчиво улыбнуться или даже рассмеяться, но тут возымела свое действие моя левая рука, по-прежнему покоящаяся у нее на теплом загривке. Женщина прикусила язык и как-то сразу почувствовала, что с ней не играют. В это мгновение я бы мог назвать ее хорошенькой, если бы не морщинки под красивыми глазами, выдававшими возраст.

– Вам же нравится чувствовать на себе мою равнодушную руку. И вы смело ходите одна по ночному городу.

– Я рядом живу… – попыталась она меня перебить.

– Это что, приглашение? – усмехнулся я. – Вот видите, вы уже меня не боитесь. Вас привлекает моя дерзость, не правда ли? Ведь, наверное, не каждый вечер к вам подходят возбужденные мужчины, кладут вам вот так руку на холку и предлагают стать вашим хозяином? Как вас зовут?

– Лана…

Этот ответ прозвучал как согласие со всем тем, что я наговорил раньше. И она это тоже понимала. Мы некоторое время молча смотрели друг на друга. Тем самым я хотел дать ей возможность свыкнуться с мыслью, что так просто ей от меня не избавиться. И самой принять решение, к которому я ее подталкивал. Карие глаза Ланы блестели, когда она изучала мое чуть-чуть более напряженное, чем ему следовало быть, лицо. Потом медленно повела плечом.

– Уберите руку, – тихо попросила она.

Я позволил ладони скользнуть по спине, по бедру и, наконец, оставить женщину в покое. Лана повернулась на каблуках и беспрепятственно пошла дальше, в темноту. Оставшись стоять на месте, я уже почти потерял ее из виду, когда она оглянулась и слегка изменившимся голосом окликнула:

– Ну так как, вы идете?

Трудно сказать, что именно я испытал, когда услышал ее слова. Вероятно, все, что угодно, кроме удивления. Если мне удавалось в точности следовать своей интуиции, она редко меня подводила.

– А ну-ка вернись сюда! – негромко ответил я, не двигаясь и не меняя позы.

Она снова выступила из темноты, покорная внезапной твердости моего приказа, замешкалась, осознав всю его необоснованную грубость, и наконец сделала еще два шага навстречу, остановившись передо мной на расстоянии вытянутой руки.

– Ближе.

Потупившись, она послушно сделала третий шаг. Со стороны эта картина могла восприниматься как причудливая игра двух взрослых людей. Собственно, таковой она и являлась. Не стану же я по-настоящему звать к себе чужую женщину так, будто она моя собачка, а она – реагировать на зов постороннего мужчины, самозванца, самовольно присвоившего роль ее хозяина. Конечно, это была всего лишь игра.

– Никогда больше не веди себя так, будто тебе безразлично, рядом я или нет. Поняла?

– Да. Хорошо. – Лана посмотрела на меня, и морщинки в уголках ее больших глаз заиграли в сдерживаемой улыбке. – Пойдемте?

Я снова положил ей руку на то место, где ее худенькая шея переходила в плечи и слегка сутулящуюся спину, и почувствовал под пальцами нежные косточки позвонков. Мы медленно пошли мимо гаражей вглубь нового двора, такого же безлюдного и плохо освещенного, как первый.

– Сколько тебе лет? – сказал я скорее для того, чтобы поддержать линию разговора, поскольку примерно догадывался об ответе.

– Тридцать три… скоро будет. – Она помолчала. – Старая?

– Не то слово! Просто древняя! Удивительно, как тебя не перешибли плеткой. Ты давно знаешь Свету?

– Она моя бывшая школьная подруга. Так что да, давно. Вместе ездили в пионерские лагеря, то от ее, то от моих родителей. Там-то и начались наши невинные забавы. А теперь, сами видите, для меня это по-прежнему больше забава, а для нее – почти единственное средство к существованию.

Странно было слышать, чтобы подобное признание звучало почти с гордостью.

– А вы тоже ее знаете?

– Не совсем: меня пригласил ее муж.

– Саша-то? Он не муж, а брат. Муж ее уже лет пять как оставил.

Снова гордость в голосе, означавшее, вероятно, что Лана считает замужество подруги, а может быть, и замужество вообще, обычной женской ошибкой. Мне наш незатейливый разговор доставлял удовольствие тем, что я легко разгадывал чувства моей собеседницы. Да и легкий акцент ее нравился мне все больше.

– Его в конце концов достало увлечение Светы всякими сдвинутыми клиентами, которые звонили ей по объявлению в разных газетах и приезжали в гости на сеансы порки, когда она изображала госпожу, а они ее рабов. Как будто сам он мог ее обеспечить! Она, конечно, тоже не права: если любишь мужа, нельзя над ним так издеваться. Вот он и сбежал. Как раз перед тем, как в газетах ужесточили правила приема объявлений и заодно стали появляться бритоголовые мальчики с наездами. Пришлось Свете свой подпольный бизнес подобру-поздорову закрыть. А тут брат, то есть Саша, из Зеленограда в Москву решил перебраться. Она его на всякий случай к себе и прописала: все-таки мужчина в доме. И вот они уж года два как на пару устраивают сеансы типа сегодняшнего. Вам, кстати, понравилось?

Я покосился на нее. Ожидая моего ответа, Лана покорно шла рядом, опустив голову и глядя себе под ноги. Я большим пальцем слегка пощекотал ей шею.

– Довольно занятно. И часто тебя приглашают?

– Почти каждое воскресенье. Правда, мне иногда приходится ей отказывать, когда нужно с ребенком куда-нибудь сходить или по дому что-нибудь делать. Раньше я вообще отказывалась, пока Саша ни разорился на ту маску, в которой ты меня видел. Не хочу, чтобы меня узнавали на улицах. Да еще теперь на этих дурацких видеокассетах…

– А кто была вторая девушка?

– Обыкновенная путана, кажется, из Жуковского. Ее тоже Саша где-то подцепил. Думаю, сегодня был ее первый и последний раз.

– Почему?

– Ну вы же видели, как ей досталось. На заднице живого места нет. Не знаю, как она еще в машину села. Чуть со Светой не разругалась. Ей даже больше пришлось заплатить, чтобы лишнего не сболтнула. Я никогда не позволяю никому, кроме Светы, ко мне притрагиваться.

– А мне?

Она замедлила шаги и посмотрела на меня исподлобья. Сказала серьезно и тоном скорее утверждения, чем вопроса:

– Но ведь вы же не будете спрашивать моего разрешения?

– Не буду, конечно, – с улыбкой ответил я и погладил большим пальцем по щеке. – И как ее звали?

– Осторожно, тут у нас всегда после дождя лужа образуется. Давайте в обход.

Я отпустил Лану, и она пошла, расставив, как канатоходец руки, по узкому бордюру тротуара. На другом конце остановилась, подождала меня, подождала, когда я снова по-хозяйски положу на нее руку, и продолжала:

– Лола. Во всяком случае так она назвалась. Но я думаю, это ее проститутская кличка, какие у них есть у всех. А почему вы спросили? Имена коллекционируете?

– Да нет, просто вот думаю, чем «Лола» отличается от «Ланы».

– Тем, что это мое настоящее имя.

Судя по резкому тону, я ее обидел. Мы пошли дальше молча, миновали еще одну лужу, протиснулись по выложенной плитками тропинке между ряда гаражных ракушек и вышли к единственному подъезду двенадцатиэтажной башни. Возле мокрой лавки Лана остановилась.

– Вот здесь я и живу. Между прочим, вы так и не представились…

– Константин, – не моргнув глазом, слукавил я.

– Спасибо, Костя, что проводили. Спокойной ночи.

Нет, разумеется, я был не вправе рассчитывать на то, что меня вот так сразу пригласят в дом, накормят ужином и уложат спать. Любая женщина хочет, чтобы ее воспринимали как вполне порядочную. Тем более что по пути Лана неоднократно нарочито пренебрежительно подчеркивала свое отличие от «путан», как она выражалась, то есть, девиц легкого поведения, вроде ее подруги Светланы или все той же Лолы. С другой стороны, если бы я твердо решил продолжать игру, то вошел бы к ней и без приглашения. Интуитивно я догадывался, что на самом деле она не стала бы в этом случае спорить, по крайней мере, скандалить, и что своей внезапной скромностью они лишь проверяет меня. Именно поэтому я почувствовал необходимость вежливо уступить. Пока уступить. Рыбак тоже никогда не станет резко дергать за удочку, видя, что начинает клевать. Напротив, он уступает жертве, предоставляя ей время и пространство, чтобы она могла заглотнуть наживку как следует. И ловцы душ человеческих прекрасно отдают себе отчет в справедливости этой проверенной веками тактики.

– Мне тоже было приятно познакомиться. Кстати, продиктуй-ка мне свой телефон.

Лана с готовностью назвала длинный ряд цифр федерального номера. Я тут же внес их в список своего мобильного телефона, и со словами «А теперь проверим!» нажал кнопку набора. Через несколько секунд что-то противно затренькало, Лана сунула руку под кофточку, сняла с пояса мигающую зеленым огоньком трубку и протянула мне вверх экранчиком, на котором высветился мой собственный номер.

– Убедились? – сказала она с улыбкой. – Не стану же я обманывать своего хозяина.

Ее последняя фраза звучала в моем сознании, пока я темными закоулками выбирался на уже совершенно сухой Ленинский проспект и по нему возвращался к одноименной станции метро. Мне хотелось надеяться на то, что Лана произнесла ее искренне. Во всяком случае, у меня теперь был телефон с именем. Когда двери полупустого вагона захлопнулись и поезд тронулся, я уже точно знал, чем займусь в этот вечер.

____________________

Глава 6

Разговор – Прогулка по лесу – Ужин у турков -

Дитя рабыни – Если нет розг – Репортаж -

В западне?

– Вечер добрый, Лана. Не отрываю? Это Константин.

Как говорится, не поступай с людьми так, как не хочешь, чтобы они поступили с тобой. Ненавижу слышать в телефоне голоса, особенно женские, которые радостно сбивчиво заводят беседу и не представляются, полагая, вероятно, что у меня либо абсолютный слух, либо уж их-то я не могу не узнать.

– Здравствуйте, Костя. Нет, не отрываете. Я как раз про вас думала.

Интересно, что это? Лесть? Желание понравиться? Привычка отвечать в подобных случаях? Голос был мягкий и чуть даже более вкрадчивый, чем следовало ожидать. Как бы то ни было, главное, что меня узнали и расположены продолжать разговор.

– И что же ты про меня думала?

Мне нравилась эта взаимно поддерживаемая разница в обращении. Лана слышала мое нарочитое «ты» и тем не менее отвечала неизменным «вы», то есть «Вы».

– Что вы не похожи на многих мужчин, которых я знала.

Она могла бы сказать «знаю», но не решилась задевать моего самолюбия. Понимающая женщина. Это делает ее еще более привлекательной партнершей.

– Ты не обиделась на меня, что я ушел?

– А на вас можно обижаться? Разве вы не вольны поступать, как вам хочется?

– Не люблю быть навязчивым.

– Однако вот вы же позвонили, хотя не прошло еще и часа.

– Нет, час уже прошел.

– Хорошо.

– В чем ты?

– Что? Я на кухне…

– Нет, я имею в виду, что на тебе одето?

– … домашний халат.

– Еще что?

– Больше ничего.

– Сними его.

– Тогда подождите.

Стало слышно, как она кладет трубку на что-то твердое, наверное, стол. Скрипнули ножки табуретки по линолеуму.

– Сняла…

– Тебе так больше нравится, чем в халате?

– Если честно, то все равно, потому что в квартире стоит жара, а из окна даже не дует. А вам?

– Мне нравится, что ты послушна.

– Я ведь стараюсь… Вы, конечно, наглый, Костя, – продолжала она после короткой паузы, – но меня это по-своему возбуждает.

– Что ты делаешь завтра?

– Если вы хотите встретиться, то я смогу только после семи вечера.

– В шесть.

– Нет, правда, только после семи. Куда мне приехать?

– Почему бы мне не приехать к тебе? Я уже почти знаю, где ты живешь. Или ты живешь не одна?

Она подумала, прежде чем ответить.

– Не совсем одна. У меня есть ребенок. Дочка. Вы удивлены?

Нет, мне стало просто как-то неприятно. Чувство было странным, отдаленно напоминающим ревность. Но разве мог я рассчитывать на то, что наши отношению будут совершенно идеальными? Кроме того, я живо представил себе, какие положительные стороны могут быть у подобного оборота событий. Как там у Набокова: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел». Или еще лучше: «Lolita, light of my life, fire of my loins». Почему считается, что только после опубликования этого романа люди стали выявлять среди себе подобных признаки влечения к девочкам нежного возраста? Или если бы Набоков сделал героиней мальчика, никто бы не удивился, зная многовековую церковную традицию? Итак, в сущности, первый, то есть второй мой шаг почти неожиданно открыл еще более широкую перспективу развития сюжета. И совсем даже не неприятную, как подумалось мне сначала.

– Вовсе нет. Разве что тем, как хорошо тебе удалось сохранить фигуру.

– Это было уже давно, да и роды оказались легкими. На самом деле кое-где подтяжки все-таки заметны. По крайней мере сейчас я разглядываю их в зеркале.

– А сейчас она где?

– Спит.

– И как ее зовут?

– Извините, что забыла о вашей страсти коллекционировать имена. Только не ждите, что я назвала дочку Лолитой. Она у меня совсем другая. Ее зовут Ярослава.

– В каком смысле твоя Ярослава «другая»?

– Костя, у меня сейчас возникает ощущение, что я напрасно вам не солгала и не ответила, будто живу одна-одинешенька. Тем более, что если уж вы так настаиваете, то мы можем завтра встретиться у меня. Вы, мне кажется, слишком откровенны в своем интересе к моей дочери.

– Неужели тебе не нравится, когда ею интересуются? Тем более что ты первая заговорила про Лолиту.

Она замолчала. Я первым нарушил воцарившуюся тишину.

– Предлагаю для начала встретиться на нейтральной территории.

– Тогда говорите во сколько и куда мне подъехать.

– В семь. Метро «Молодежная». Выход к кинотеатру «Брест». На платформе перед эскалатором.

– Это же другой конец Москвы! – Лана рассмеялась. – Ничего себе «нейтральная территория»!

Меня ее возражения мало интересовали. Настоящая раба должна любить, когда хозяин находит время и повод ее воспитывать.

– Ну так приедешь?

– Конечно…

Голос ее прозвучал с приятной для слуха хрипотцой. Я представил себе, как она сидит сейчас голая сидит на табуретке посреди кухни и пристально рассматривает в зеркале свои затвердевшие соски, которые непроизвольно мнет между мальцами. Интересно только, где у нее на кухне нашлось место зеркалу?

– Как мне одеться?

– На твой вкус. Единственное, что я бы предпочел, так это чтобы ты постаралась не надевать белья.

– Никакого?

Она была как будто немного разочарована.

– Что ты имеешь в виду?

– Я бы хотела надеть колготки или хотя бы чулки.

– Пожалуйста. Это не имеет значения. Под бельем я подразумеваю не чулки, а трусики с лифчиком.

– Но только учтите, что моя грудь без лифчика может показаться вам низкой…

Она откровенно кокетничала со мной, доведенная всем этим разговором до той стадии, когда все тепло, все соки тела собираются внизу живота и не позволяют мыслить складно. Вероятно, мое воображение на сей раз ошибалось: она трогала не груди или не только их.

– Перейди-ка в ванную.

– Что?..

– Возьми с собой трубку, зайди в ванную и наполни ванну.

– Сейчас…

Она прекрасно поняла, чего я хотел. И хотела того же. Это было очевидно по той торопливости, с какой пауза в разговоре сменилась звуком закрывающейся двери, щелчком замка и шумом воды из обоих кранов.

– Наполняется.

– Не жди, садись в нее.

– Вы ужасный…

Оставшуюся часть фразы она не договорила. В трубке что-то пискнуло и все разом смолкло. Я чертыхнулся и снова набрал ее номер.

– Абонент отключен или временно недоступен, – ехидно сообщила мне безликая дама.

Она издевалась надо мной весь остаток вечера, пока я не бросил отчаянных попыток узнать, чем же закончилось для Ланы мое несуразное предложение. Невозможность сделать это обуславливалась либо тем, что в трубке кончился заряд аккумулятора (но тогда она могла бы сразу же включить его на подзарядку), либо телефон банальным образом упал в воду. Оставалась, конечно, вероятность того, что Лана сама прервала связь, потревоженная дочерью или устав от разговора.

Наутро я первым делом повторил попытку. На сей раз ответ был озвучен по-английски:

– The number you have dialed is temporarily blocked20.

Разумеется, мне надо было не терять вчера время, обсуждая тонкости понимания женского белья, а взять у нее обычный телефон. Моего же она не знала и не могла бы дать о себе знать, даже если бы хотела. В чем я теперь несколько сомневался. Единственной возможностью удостовериться в том, потеряна ли Лана для меня окончательно, было дождаться семи часов и явиться на место нашего свидания. Что я и сделал. Правда, я настолько нервничал и сомневался в положительном исходе, что не стал прихватывать с собой всего того, о чем непременно позаботился бы, если бы был уверен в обратном: наручников, ошейника с поводком и плетки с рукояткой в форме мощного негритянского члена. Чтобы потом было не так обидно все это вынимать из пакета обратно. Зато я взял с собой книгу, чтобы было чем коротать ожидание. Стоя перед бегущими вверх ступеньками эскалатора я, однако, не мог прочесть ни строчки. Так велико было мое отчаяние при виде отползающей от заветной семерки минутной стрелки. Лана не появлялась. Обычно в подобных случаях опоздание на пятнадцать минут считается нормой. Но в семнадцать минут восьмого я не выдержал, захлопнул никчемную книгу и вступил на эскалатор. У меня еще оставалась надежда на то, что мы разминулись и теперь Лана ждет меня на улице. Я увидел ее в следующее же мгновение. Она спускалась по лестнице вниз, на платформу. Заметив меня, просияла и помахала рукой.

– Поднимайся, – хмуро бросил я, отворачиваясь и продолжая движение.

Она сначала устремилась было вспять, потом поняла, что выход обратно закрыт, и засеменила до конца лестницы. Потом я уже увидел ее улыбающейся, чинно и медленно выплывающей из-под металлического прибоя эскалатора. Одета она была точно также, как накануне: нежно-желтая кофта, замшевая юбка. Только теперь из-под воротничка кофты выглядывал ярко-красный платок, придававший ей некоторую элегантность да вместо туфель без каблуков были туфли на шпильках.

– Ты зря на каблуках, – заметил я вместо приветствия и спрятал книгу в пакет.

– Почему?

– По лесу будет неудобно ходить.

– Но вы же не говорили, что мы пойдем в лес…

Она не отказывалась идти со мной в лес. Делала вид, будто нисколько моим предложением не удивлена. Я положил руку ей на шею и повел к тяжелым стеклянным дверям.

– Что случилось с телефоном?

Мы вышли на оживленную даже в это время площадь вокруг станции и пошли между палатками в сторону кинотеатра, бывшего для меня символом моего детства. Тогда еще только-только начинал свою спортивную жизнь Гребной канал, а Крылатское считалось московскими выселками.

– Извините, что так получилось, – сказала Лана. – Я забыла вовремя заплатить, и меня отключили. Вы очень сердитесь?

– А ты бы хотела, чтобы я сердился? У меня и так будет немало поводов тебя наказать.

Я провел руками по ее спине. Застежка лифчика не прощупывалась.

– Я оделась, как вы сказали, – не без доли обиды заметила Лана. – Я в одних колготках.

Обойдя «Брест», мы свернули с Ярцевской на Оршанскую улицу, вдоль которой раньше не одно десятилетие лежал обширный пустырь, застроенный теперь некрасивыми панельными домами и двухэтажным кубиком первого «Рамстора».

– А я ждала вас на улице, – начала оправдываться Лана, видя, что я по-прежнему хмурюсь.

– Кажется, я четко сказал, чтобы ты была на платформе. Я ждал больше четверти часа.

– И вы теперь меня никогда за это не простите? Ну Костя, не будьте же ребенком! Что мне для вас сделать, чтобы заслужить прощенье? Я и так из-за вас все дела бросила.

Она посмотрела на меня и улыбнулась. Она точно знала, что я играю с ней.

– Ты слишком активно напрашиваешься на порку, Лана.

– Вовсе нет. Мне бы очень не хотелось думать, что вы позвонили мне вчера только затем, чтобы пригласить сегодня в лес и там, на природе, избить. Во всяком случае, мне это будет неприятно.

Вместо ответа я поднял к лицу женщины ладонь, повернул тыльной стороной и дождался, когда она ее поцелует. Губы у Ланы были теплые и сухие. На коже остался едва заметный след помады. Мы молча пошли дальше, не обращая внимания на удивленно оглянувшуюся нам вслед парочку с коляской.

На улице Академика Павлова мы свернули налево, миновали ряд из трех старых домов красного цвета и необычной архитектуры, построенных, говорят, еще немцами по их же проектам, и вышли к стадиону, сразу за которым и начинался лес. Я посмотрел на Лану. Она шла осторожно, чтобы ненароком не запачкать туфли, поскольку кое-где еще не высохли вчерашние лужи, а земля была сырой. Однако при этом в ее движениях чувствовалась уверенность человека, который знает куда и зачем идет. Ни страха, ни сожаления она явно не испытывала. Я уже раньше имел возможность обратить внимание на то, что когда женщине за тридцать, особенно, когда у нее есть ребенок, ее отношение к жизни меняется в пользу размеренности и какой-то успокоенности. Не знаю, чем именно эта успокоенность вызывается: может быть, уверенностью в своих силах, может быть, напротив, определенным фатализмом, когда кажется, что все главное осталось позади, а то, что впереди, делается почти безразлично. После тридцати женщины определенно смелеют. Или от опыта, или от безысходности. Тем более интересно ставить над ними всевозможные опыты, на которые они идут, подобно Лане, отчаянно (поскольку в душе им хочется пережить новые ощущения, вырваться из утомительного круга приевшихся житейских проблем) и спокойно (поскольку они думают, что знают, чем все может кончиться).

Здешний лес всегда отличался безлюдностью. Раньше даже грибы в нем можно было собирать, начиная с самой опушки. Потом пришло время бурного строительства, местами были проложены асфальтовые дороги, к северо-востоку снесли деревню Черепково и на ее костях возвели своеобразный Пентагон – кардиологический центр. В результате лес неприветливым и чересчур цивилизованным. Правда, я вовсе не собирался по нему теперь гулять и тем более рассказывать о его достопримечательностях Лане.

– Раздевайся, – сказал я, когда мы прошли несколько сот метров вглубь по вытоптанной множеством ног дороге и свернули на заросшую кустами орешника тропинку.

– Полностью? – спросила она, останавливаясь и берясь обеими руками за подол кофточки, собираясь стащить ее через голову.

– Нет. Полностью будет неинтересно. Сними чулки.

– Колготки, – поправила она и стала закатывать юбку, чтобы добраться до резинки.

– Нет, не так.

Я вернулся к Лане, встал за спиной и расстегнул пуговку, а следом за ней и молнию. Она только успела поддержать юбку, чтобы та не упала на траву. Поддерживая ее на весу и переступив через нее по очереди обеими ногами, Лана осталась стоять в туфельках, колготках и кофте. Трусиков на ней действительно не было, и я с интересом рассмотрел приплющенный полупрозрачным капроном темный треугольник волос под животом. Кофточка была довольно короткая и едва прикрывала ямку пупка.

– Снимать? – переспросила Лана, неловко переминаясь с ноги на ногу и не зная, что делать с юбкой.

Я кивнул. Она все-таки предусмотрительно оглянулась по сторонам, присела на корточки, зажала юбку подмышкой и одним движением спустила колготки по бедрам, через колени, до самых щиколоток. Так, как будто собиралась тут же на месте справить нужду. Не обращая на меня внимание, словно занималась самым важным в жизни делом, разула одну ногу, стянула с нее тонкую ткань, снова аккуратно надела туфлю и повторила всю операцию в другой ногой. Выпрямилась, комкая снятые колготки в кулаке. Теперь она была обнажена ниже пояса.

– Нравится? – поинтересовался я, протягивая ей руку и забирая колготки вместе с юбкой.

– Надеюсь, не замерзну, – спокойно, почти буднично ответила Лана, и сделала несколько шагов, будто проверяя, что изменилось.

Мне ее спокойствие было несколько неприятно. Я ожидал пусть не робости и несговорчивости, но хотя бы жеманства и возбужденных хихиканий, чем девушки обычно сопровождают подобные забавы. Лана же просто сделала так, как хотел я. Что ж, тогда нет смысла напускать на себя игривость и мне.

– Пошли.

Мы двинулись по тропинке дальше. Женщина шла впереди, чтобы я мог видеть ее светлые, трущиеся дружка о дружку ягодицы. На ягодицах еще виднелись следы вчерашних розг.

– Комары, – предупредила она меня через некоторое время, шлепая себя ладонь по бедру.

– Если искусают, встанешь дома под душ и все сразу пройдет.

– Так просто?

– А ты что, не знала? Самое надежное средство. Ну-ка постой.

Она остановилась, не поворачиваясь. Я приблизился и с размаху шлепнул ее по правой ягодице. Шлепок получился звонким и мог бы привлечь внимание окружающих, если бы таковые оказались в это время поблизости. Лана только наклонилась, выпячивая попку, чтобы мне было удобнее. Я ударил ее еще сильнее, но она даже не пикнула. Тогда я обогнал ее и пошел дальше первым.

Таким образом мы гуляли по лесу не меньше получаса. Комары и в самом деле лютовали. Собственно, сдался именно я. Лане досталось даже больше, чем мне, однако она стоически выносила укусы и только не переставала шлепать себя по ляжкам и коленям.

– Если бы вчера не прервалась связь, мы бы лучше подготовились, – заметил я, выводя свою спутницу на асфальтовую дорожку, идущую вдоль высокий серых плит забора, за которым начиналась территория не то института, не то какой-то ведомственной больницы. – Про комаров я, честно говоря, совсем забыл, хотя сам их терпеть не могу. Зато я бы взял плетку и наручники, чтобы пристегнуть тебя к какому-нибудь дереву или к этому же забору, например.

– И вы бы меня оставили? – хотела знать Лана, отряхивая кофту, но не предпринимая ни малейших попыток прикрыться.

– Почему бы и нет? На некоторое время. С тобой так раньше никогда не поступали?

Она отрицательно мотнула головой, явно не желая об этом говорить. Вероятно, предполагая, что я специально провоцирую ее на признание, которое самому мне могло показаться неприятным – эдакий мужской мазохизм, когда вызываешь к жизни чувства, которых на самом деле хотел бы избежать. Здесь она ошибалась. Если ожидая ее в метро и представляя себе, как все будет, когда она в конце концов приедет, я, признаюсь, испытывал к Лане нечто больше, чем просто интерес естествоиспытателя, то теперь, когда ожидание и первая проверка воли остались позади, как женщина, точнее, как потенциальная любовница она меня больше не занимала. К счастью, не произошло и противоположного: Лана по-прежнему нравилась мне как довольно своеобразная личность и не вызывала отвращения. Я подумал, что случаю было угодно, чтобы накануне я увязался именно за ней, а не за Лолой. С той бы я наверняка давно уже распрощался…

– Сними кофту.

Когда Лана разделась, оставшись в одних туфельках, я пожалел, что не взял с собой фотоаппарата. Заходящее солнце позолотило ее кожу и красиво затенило все мелкие изъяны, все же заметные теперь, при ближайшем рассмотрении. Поправляя волосы, она подняла локти, повернулась ко мне полубоком, продемонстрировала в выгодном свете свои большие, подтянувшиеся вверх груди. Как и любая женщина она была не уверена в их прежней привлекательности и старалась при возможности показываться в выигрышном ракурсе. Я не стал объяснять ей, что мне эти детали неважны. Я и в самом деле первостепенное внимание уделял женским ногам и ягодицам, а о груди вспоминал лишь тогда, когда было о чем вспомнить. С ногами же у Ланы было все в порядке, тем более сейчас, когда она стояла передо мной на высоких каблуках. Я забрал у нее кофту, и мы пошли рядом, полностью одетый мужчина и нагая женщина, одни, среди закатного леса. Поднявшийся ветерок отгонял комаров, и Лана шла теперь почти горделиво, не делая никаких лишних движений.

– Вы спрашивали, нравится ли мне? – сказала она через несколько минут, словно выходя из задумчивости. – С вами – да.

– Значит, все-таки опыт в подобных прогулках уже был? – усмехнулся я.

– Нет, ходить голой по лесу, где тебя в любой момент могут увидеть, мне еще, честно говоря, не приходилось. Но сейчас мне приятно. И я бы даже хотела, чтобы нас кто-нибудь заметил. Может быть, за нами подглядывают?

– Не хочу тебя разочаровывать, но думаю, что нет.

– А что бы вы сделали, если бы нам попался какой-нибудь грибник?

– Это зависело бы от тебя. – Я снова положил руку ей на шею, заставив перейти с гордого шага на почти подобострастное семениние. – Люди обычно смущаются больше, чем те, кого они по идее застают врасплох. Ты никогда не видела, как проходит акция каких-нибудь любителей нудизма, когда, например, девушка голышом садится на велосипед и в таком виде начинает кататься по улицам города? Кроме полицейских, вынужденных набрасываться на нее по долгу службы, все остальные прохожие и проезжие ведут себя более чем чинно. Когда все открыто и просто, голая женщина вызывает не эрекцию, а скорее симпатию.

– Интересно у вас получается, – улыбнулась Лана. – Может быть, мне до самого метро теперь не одеваться?

– Сначала мы зайдем в «Рамстор» перекусить.

Разумеется, вскоре я разрешил ей одеться. В обратном порядке. Только колготки отдавать в конце концов передумал и сунул к себе в пакет. Лана не возражала. Мы вернулись в город той же дорогой, только пошли не по улице Оршанской, а свернули чуть раньше, на Партизанскую.

В «Рамсторе» все было как всегда: праздно шатающиеся с деловым видом люди, пришедшие сюда словно лишь затем, чтобы показать окружающим и самим себе, сколько денег они могут потратить за один раз; привыкшие к подаркам и отвыкшие от родителей дети, не догадывающиеся о том, что некоторые мамы готовят еду дома, а не скармливают своим чадам резиновые гамбургеры и пиццы, потому что это быстрее и не требует работы мысли; облагодетельствованные богатыми детьми старенькие дедушки и бабушки с толстыми внуками, довольные тем, что могут быть щедрыми и добрыми за чужой счет; бледнолицые прыщавые подростки, непроизвольно пародирующие сумасбродствами в одежде своих чернокожих сверстников из Гарлема и делающие так не только от отсутствия вкуса, но и за неимением ничего лучшего, потому что воспринимают это веяние опосредовано, через таких же оболтусов из Европы. Людей по-настоящему деловых здесь нет. Появление человека в костюме и галстуке свидетельствует о том, что он работник одного из расположенных вокруг магазинчиков, скорее всего, представитель охраны. Кое-кто заезжает сюда «извне» в будние дни перед самым закрытием, а по выходным сливается с общей толпой обывателей.

Все это я прокомментировал лишь затем, чтобы объяснить, чем был обусловлен мой выбор места для короткого ужина: полная невероятность встретить кого-нибудь из знакомых, который пришлось бы знакомить с моей спутницей и тем самым терять столь лелеемую мною анонимность. В любом же ресторане или каком-нибудь уютном кафе в центре города я чувствовал бы себя весьма принужденно, рискую каждую минуту увидеть знакомое лицо. Тем более что в ресторан я вести Лану не собирался. Еще в какой-нибудь очень дорогой, где можно было бы уединиться в отдельной комнате и там заставить ее, например, есть из тарелочки, поставленной на пол, у моих ног, это куда ни шло, но для первого свидания, когда шла рекогносцировка, имело смысл не сорить деньгами и приучать «рабу» к скромности.

Сделав положенный полукруг по закутку второго этажа, где размещались все прилавки компаний, предлагавших быстрое питание, мы остановили свой выбор меню с более или менее настоящим мясным блюдом и салатом. Из «Макдональдса» Лана прихватила себе молочный коктейль и купила мне горячий шоколад, то есть какао.

– У меня такое чувство, – призналась она посреди нашей скромной трапезы, – будто все знают, что под юбкой я голая.

– В таком случае, я наверное тебя удивлю, если скажу, что под одеждой они тоже все голые.

– Ну вы же понимаете, что я имею в виду… Особенно мужчины. Они на меня так и косятся.

– Мужчины всегда косятся, – улыбнулся я. – Смотреть прямо им мешают переполняющие их скабрезные мысли или присутствие жены. Если же кто-то смотрит на тебя открыто, то скорее всего он тебя не замечает, а просто задумался о своем.

– Может быть, вы и правы, но я еще никогда не чувствовала себя такой раздетой.

– Это плохо?

– Это интересно.

Я вспомнил, как однажды, когда занимался фотографией, пригласил одну любительницу острых ощущений попозировать мне обнаженной на природе, куда мы добирались, разумеется, на метро. Предварительно я, конечно, попросил ее не надевать ничего обтягивающего и не поддевать лишнего белья, чтобы не оставалось следов от одежды. Потом она точно также призналась мне в том, что по пути ей казалось, будто все мужчины в поезде реагируют на исходившие от нее флюиды. Думаю, женщины слишком сильно полагаются на свою хваленую интуицию, а на самом деле склонны пребывать под чарами приятных заблуждений.

– Как у тебя со временем? – поинтересовался я, когда порхнувшая мимо нашего столика девушка в переднике наконец оставила нас без пустых подносов с использованными салфетками.

– Как вы скажете. – Лана загадочно мне улыбнулась, пряча рот за стаканом с коктейлем, поскольку игнорировала соломинку. – Или я вам уже надоела?

– Пока нет. Тем более что мы еще ничего серьезного не предприняли. Просто нашу сегодняшнюю встречу можно было бы воспринимать как ознакомительную и отложить ее продолжение, если надо, на более удобное время.

– Давайте не будем ничего откладывать, Костя. После той прогулки, что вы мне устроили по лесу, я должна как следует встряхнуться. Знаете, я ведь, как любая восточная женщина, довольно легко возбудима и воспринимаю все не на подсознательном, а на физическом уровне. Тем более что мне кажется, что мы с вами хотим одного и того же…

Глядя на нее в этот момент, я подумал, что ошибся в своем выборе и что она намекает вовсе не на то, чего на самом деле хотел я, а на то, чего явно или неявно добиваются многие женщины, оказавшись наедине с достаточно дерзким собеседником.

– Итак, Лана, чего же мы хотим?

Я ждал, что она ответит иронично, мол, вот я вас и поймала, вот я и увидела в ваших глазах испуганные искорки, вот вы и попались!

– По-моему, сегодня я заслужила крепкую порку…

Нет, я не ошибся.

– … и мы могли бы заехать, например, к вам, чтобы вы меня как следует выпороли своей плеткой.

Мне показалось, я чувствую под столом прикосновение ее голой ноги. Взгляд красивых глаз Ланы тоже стал другим, влажным, с поволокой.

– Может, это было бы и удобнее, – согласился я, – но все же предлагаю поехать к тебе.

– Боитесь, я узнаю, где вы живете, и буду вас потом шантажировать?

– Не только. Я предпочитаю, чтобы хозяин знал о своей рабе все, а она о нем ничего. Или почти ничего. Ты должна испытывать удовольствие не только от стыда, но и от беспомощности что-либо изменить. Ты готова к такой постановке вопроса?

– Я-то готова. – Она внимательно посмотрела на меня, но жжение от комариных укусов заставило ее отвлечься и с некоторым остервенением почесать ногу. – А вы готовы к тому, что у меня дочь?

– Об этом обстоятельстве я не забываю со вчерашнего вечера. Твоя Ярослава знает, чем занимается ее мать?

– А вы как думаете?

– Сколько ей лет?

– Двенадцать. Вполне уже большая девочка.

– Через год ты ее почти не узнаешь.

– Что вы говорите?! – Лана всплеснула руками и улыбнулась. – Откуда такой опыт? У вас тоже, надо полагать, есть дети?

– Ты же сказала, что готова к тому, чтобы подчиняться и не задавать лишних вопросов. – Я поднялся из-за стола. – Поехали.

Лана пожала плечами, сунула последнюю салфетку в опустевший стакан и покорно последовала за мной.

Не стану подробно описывать весь наш обратный путь от «Молодежной» до «Ленинского проспекта». К счастью, был уже десятый час, и пассажиров в метро стало уже значительно меньше, чем когда я в половине седьмого только еще ехал на свидание. Тем не менее на дорогу с двумя пересадками ушло больше сорока минут. Стоя на последнем эскалаторе, поднимавшем нас из-под земли в город, я спросил:

– И как же ты все-таки намерена объяснить дочери мое вторжение?

Лана, стоявшая на ступеньку выше и приподнимавшая обеими руками подол юбки, чтобы я мог беспрепятственно нежить ее густую гривку на лобке, запрокинула голову и тихо рассмеялась.

– Предоставьте это мне. И тогда ничего объяснять не придется. Только для этого я поднимусь первой, а вам позвоню, когда она уснет.

– Снотворное?..

– Ну а почему бы и нет? Если я даже буду кричать, до утра она не проснется. А ведь я буду кричать?

– Вчера ты вынесла порку стоически.

– Зачем зря развлекать посторонних? – Лана отстранила мою руку, одернула юбку, повернулась и первой сошла с эскалатора. Оглянувшись через плечо, добавила: – Другое дело, когда развлекаешься сама. Надеюсь, вы мне в этом поможете.

Всеми своими словами, интонациями, взглядами и даже походкой Лана теперь провоцировала меня, раздражала, вызывая к себе непреднамеренную злобу. И прежде всего тем, что тонкой игрой легко перехватывала инициативу. Получалось, как будто не я настиг ее вчера в темноте двора, а она сама выследила и подстерегла меня. Как будто не ей предстоит извиваться под моими ударами, а мне трудиться изо всех сил, чтобы удовлетворить ее извращенное желание боли. Это не входило в мои планы, но получался замкнутый круг, и я не мог добиться одного, не сделав другого. Тем более что препираться и, фигурально выражаясь, «хлопать дверью» было уже поздно – мы шли к дому Ланы.

Сегодня дорога показалась мне значительно короче. Так обычно бывает, когда не ищешь некое место, которое то ли рядом, то ли далеко, а идешь к заранее известной точке и можешь не продумывать каждый следующий шаг. Большую часть пути мы прошли по Ленинскому проспекту. Я поинтересовался, каково Лане здесь живется. Она не сразу поняла мой вопрос, а когда я поделился своими сомнениями относительно удобства местоположения и искусственной дороговизной магазинов, только пожала плечами.

– Мы тут уже давно живем. Дочка здесь родилась. Наверное, я просто привыкла. Хотя вы правы, по вечерам тут очень тоскливо и безлюдно. Правда, сегодня не знаешь, что лучше: когда люди вокруг, или когда ни души. Честно говоря, тут я чувствую себя как-то спокойнее.

– Это я еще вчера заметил по твоей походке.

– Ну вот видите! Воздух, конечно, прямо скажем, так себе, но зато дом у нас в глубине двора, квартира на десятом этаже, так что вполне тихо. Здесь, на самом проспекте, я бы, разумеется, жить не стала. Будь он хоть десять раз престижным.

Наконец мы свернули во двор и вскоре уже стояли перед знакомым мне подъездом.

– Сделаем так, – сказала Лана, поворачиваясь и удерживая меня за руку. – Сколько сейчас?

– Без двенадцати десять.

– Я поднимусь одна. Яра уже, наверное, меня ждет, чтобы лечь спать. На ночь она пьет сок, и я дам ей в нем снотворного.

– Только не переборщи.

– Что же я, враг собственной дочери? Нет, конечно. Перезвоните мне через четверть часа. Хорошо?

– Этаж, ты говоришь, десятый, а квартира?

– Сорок третья. Неужели вы думаете, я привела вас сюда, чтобы оставить? Не будьте таким наивным, Костя.

«Костя» остался сидеть на разноцветной деревянной скамейке перед подъездом, а Лана помахала рукой и скрылась в парадном. Не могу сказать, чтобы я испытывал какое-нибудь волнение или трепет при мысли о том, что должно было произойти. По той легкости и охотности, с какой женщина подчинялась моим желаниям, я уже мог сделать вывод, что сложностей морального порядка между нами не возникнет. Несомненно, мне было бы интереснее превозмогать ее сопротивление и обращать нерешительность в смущенную покорность, но разве не я, можно сказать, взял ее накануне штурмом, без обиняков изложив, что мне от нее надо? И разве моя вина в том, что я не встретил отпора? А уж почему – в силу собственного наглого обаяния или ее врожденной порочности, – неужели это так важно? Да, для меня это было важно. Я не искал легких побед. Но ведь и перспектива поражения в равной степени была бы мне неприятна. Хорошо рассуждать, когда все уже позади и остается только пользоваться результатами проделанного. И как же бывает обидно, когда именно в эти мгновения на тебя нисходит скука, и вместо того, чтобы во всю мощь радоваться жизни, ты начинаешь заниматься никчемным самокопанием! Говоря по правде, к подобным метаморфозам я имел неосторожность привыкнуть. Такова была моя натура. Была и есть, несмотря на все те злоключения, речь о которых еще впереди. А тогда я просто сидел на скамейке, смотрел в черную пустоту ночного двора и понимал, что совершенно не хочу подниматься в чужую квартиру, где из-за меня сейчас вершится несправедливость по отношению к маленькой девочке. Однако по истечении условленного времени я все же позвонил.

– Сейчас я не могу с вами говорить, – ответил Ланин голос. – Перезвоните через десять минут.

Перезвонив через девять минут, я сказал, что ухожу.

– Костя, Костя! Подождите! Ну что вы так сразу ерепениться начинаете! Я же вас предупредила. Поднимайтесь давайте! Она, кажется, спит.

В подъезде пахло кошками. Кабина лифта была сплошь исписана автографами местных идиотов. Пластмассовая кнопка десятого этажа оплавилась после многочисленных инквизиторских пыток огнем и нажималась неохотно. Дверь в общий тамбур оставалась гостеприимно приоткрытой. Заметив справа звонок под сорок третьим номером, я вошел внутрь и сразу увидел стоявшую одной ногой на половичке Лану. Она успела переодеться и была теперь в домашних тапочках и халате. Показав взглядом на двери соседей, она поднесла палец к губам и отшатнулась внутрь квартиры. Про себя я сделал вывод, что если Лана встречает меня на пороге, значит, не хочет, чтобы я звонил, то есть снотворное, или чем она там пользовалась, не возымело еще должного действия.

Прихожая оказалась типично маленькой, правда, из нее через застекленные двери просматривалась гостиная, но платяной стенной шкаф слева и зеркальная галошница справа создавали ощущение тесного тоннеля.

– Разувайтесь, – сказала Лана уже спокойным голосом и закрыла за мной входную дверь. – Там есть тапки большого размера.

В квартире стоял специфический запах чужой жизни. Тапки, большие, мужские, действительно, нашлись. Лана с загадочной улыбкой наблюдала за мной из-за угла коридора.

С некоторых пор, точнее, с тех самых, когда лет пять назад обзавелся собственной квартирой, я терпеть не могу все эти угловатости и теснты типовых московских квартир. В них нет ни пространства, ни воздуха, одни стены и двери. Правда, благодаря идентичности планировки в них всегда знаешь, где что расположено. Поэтому, когда Лана предложила пройти на кухню, я не стал ждать, пока она покажет мне дорогу и свернул мимо нее в закуток, куда выходили две двери раздельного санузла с медными табличками, изображающими писающего мальчика и поливающую себя из лейки безгрудую девочку с бантиками, и откуда продолжение коридорного извива вело во вторую, и последнюю, комнату. Здесь же была и дверь на кухню. Конечно, застекленная и распахнутая. Войдя, я сел на деревянный, похоже, самодельный, диванчик между окном и холодильником. Для этого нужно было отставить табуретку и пробраться за покрытый зеленой клетчатой клеенкой столик на худеньких ножках.

– Она уже спит, – сказала Лана, кивая в сторону продолжения коридора и не понижая голоса. – Мне кажется, она почувствовала, что я что-то затеваю, и не стала канючить, когда я предложила ей выпить витаминок. Одна из таблеток была снотворным.

– А мне-то ты зачем все это рассказываешь? Это твое личное дело. Меня твоя дочка, а тем более ее мнение, мало интересует.

– Напрасно вы так говорите, Костя, – совершенно не обидевшись моему грубому тону, заметила она. – Хотите я вам ее покажу?

– Кого? Девочку твою? Лана, не ты ли меня давеча попрекала Набоковым?

– Да ну, бросьте! Что я, уж и похвастаться не могу? – Она поманила меня пальцем. – Не пожалеете.

Пришлось мне снова выбираться из моего диванного заточения, однако то, что я увидел, когда прошел следом за Ланой в маленькую спальню, оборудованную под детскую, и заглянул через ее плечо, стоило всех моих неудобств.

В свете слабого ночника, на голубой пышной подушке, под бело-голубым одеяльцем на боку спала нимфа. Длинные прямые волосы каштановым водопадом стекали с подушки и почти доставали до мехового коврика на полу. Тонкая голая рука с изящными пальчиками лежала поверх одеяла и гладкая кожа ее отливала легким загаром. Однако, если все это можно было не только заметить, но и постараться описать словами, то впечатление, которое производило личико спящей, я бы предоставил воображению читателя. Красивый алый рот, прямой нос с мерно приподнимающимся в такт дыханию крылышком ноздри, высокие скулы, длинные трепетные ресницы, плавный изгиб резко очерченной брови – и все это крохотное, миниатюрное, почти кукольное. Как если бы Господь Бог взял за эталон тихо улыбающуюся рядом со мной Лану и решил подправить и без того почти совершенные черты ее восточного лица. Таково было мое первое ощущение. Сказать же вслух я мог только одно:

– Чудо…

– Ну вот, а вы не хотели мне верить! – Гордая мать обошла меня и села на край постели. Спящая не пошевельнулась. – Она у меня умница и красавица. Ходит на художественную гимнастику. Плаванием занимается. Вот, взгляните, какая фигурка!

И она, не дожидаясь моего согласия, откинула одеяло. Я чуть не закричал, боясь, что сейчас на моих глазах будет нарушено волшебство мгновения, чары спадут и дитя проснется. Однако этого не произошло. Девочка чуть пошевельнулась, повернулась на спину и осталась лежать в тонкой шелковой рубашке, доходившей ей до колен. Лана с любовью погладила ладонью худенькие щиколотки дочери и, захватив пальцами край подола, медленно, но уверенно стала задирать рубашку, как будто и в самом деле обращалась с куклой.

– Посмотрите, какая она у меня гладенькая! – сказала она, целомудренно прикрывая ладонью маленький, чуть выступающий робким холмиком лобок и низ живота, открытого теперь до крохотной лунки пупка. – Ребенок еще, а ноги вон какие сильные! – Ладонь показала, куда я должен смотреть, проделав весь путь от острой шишечки тазовой кости до аккуратного колена. – Тренеры говорят, что из нее мог бы выйти толк, если бы я отдала ее в гимнастику в самом детстве. А то теперь она уже слишком взрослая, чтобы заниматься ей серьезно. Но я даже рада этому. Пусть ходит на тренировки в свое удовольствие. Большой спорт нам не нужен. – Наклонившись, она поцеловала девочку в лобик. – Зато на нее сейчас обратила внимание одна тренерша по теннису. Говорит, у ребенка есть данные. А вот что я люблю больше всего. – С этими словами Лана осторожно взяла девочку за плечо и перевернула на живот. – Моя любимая попочка!

Дорого бы я дал, чтобы сейчас поменяться губами Ланы, целующей по очереди нежные дольки шелковистых маленьких ягодиц! Тем не менее внешне, как мне казалось, я хранил полнейшую невозмутимость. Оправив рубашку и подтянув одеяло, Лана встала с постели и погасила лампу.

– Не будем мешать. Завтра ей утром в школу. Идемте.

Мы вернулись на кухню. Если всем этим спектаклем Лана преследовала цель меня возбудить, то она своего добилась. Глядя на нее теперь, я представлял себе, какой она сама была в далеком детстве. Без этих морщинок, с длинными волосами, без макияжа. Как бы я ни относился к ней теперь, зная о ее маленьких пороках, я не мог не сознаться в душе, что окажись мы знакомы лет на десять раньше, мне доставило бы сказочное удовольствие увидеть в ней свою любовницу. Теперь же она как будто даже охотно шла ко мне в руки, а я, вместо того, чтобы просто радоваться, погружался в рефлексию. Хорошо еще, что наши нынешние взаимоотношения не предполагали интимной близости, а то я того и гляди мог бы в самый ответственный момент оконфузиться. Постоянная «мыслительная деятельность» помешала бы. К счастью, от меня ждали иного.

– Не хотите чего-нибудь перекусить, выпить? – поинтересовалась Лана, подходя к холодильнику и замирая перед полуоткрытой дверцей.

– Пожалуй что нет, – ответил я. – Есть уже поздно, а пить я не хочу никогда.

– Не перестаю удивляться вашей тотальной положительности! – улыбнулась она, доставая из холодильника недопитую бутыль шампанского и вазу с ледяным виноградом. – А я вот выпью для храбрости. Надеюсь, вы не будете возражать.

Я неопределенно пожал плечами и угостился тремя виноградинами. Лана налила в пузатый, то есть совершенно не подходящий по форме бокал шампанского и, присев напротив меня, стала втягивать в себя маленькими глотками. Я следил, как ходит маленький кадык на ее тонком горле.

– Мне нравится сочетать удовольствие и боль, – заметила она, перехватив мой взгляд.

Я отвернулся.

– Может быть, перейдем в гостиную? – предложила Лана. – Заодно там вы сможете подобрать орудия пыток.

Пытать я никого не собирался. Однако послушно последовал за ней в большую комнату, опять-таки типичную для среднего московского обывателя: застекленный шкаф-стенка во всю стену, раздвигающийся стол у окна с дверью в лоджию, ковер на полу, у противоположной стены – укрытый покрывалом диван, при желании раскладывающийся в широкую односпальную или узкую двуспальную кровать, телевизор-двойка, увенчанный, как шапочной, телефоном на специальной салфетке, торшер в углу, рядом с ним – глубокое кресло под таким же точно покрывалом, что и диван. Я прошелся вдоль стенки, машинально заглядывая за стекло на плотные ряды книжных корешков и витринно расставленные сервизы. С нескольких цветных фотографий мне улыбалось лицо довольно известного сейчас режиссера и актера. На одной он обнимал Лану, на другой сидел в стоящем за моей спиной кресле, держа на коленях голубоглазую Ярославу.

– Знакомый? – небрежно поинтересовался я.

– Муж, – так же небрежно ответила Лана и добавила после паузы: – Вы как будто удивлены?

– Немного, – соврал я, не зная наверняка, удалось ли мне скрыть некоторую дрожь в голосе. Личность знаменитости меня нисколько не интересовала, однако то обстоятельство, что я несколькими минутами раньше имел удовольствие лицезреть его голенькую дочку, а сейчас собираюсь собственноручно выпороть жену, показалось мне, мягко выражаясь, чересчур пикантным. – И где же он теперь изволит быть?

– В Венеции. Опять какой-то шедевр снимает. – Лана опустилась в кресло и поставила бокал на подлокотник. – Надеюсь, вы не будете по этому поводу волноваться, Костя. О том, что он вернулся, мы всегда узнем из новостей, так что никаких неожиданностей не предвидится. – Она снова отпила шампанского. – А если серьезно, мы с ним уже почти год не живем вместе. У него своя квартира, у меня своя – вот эта. А фотографии я не убираю ради Ярославы, которая по-прежнему очень к нему привязана. Вот, пожалуй, и все, что вам следует знать, я думаю.

По тону ее голоса мне сразу стало понятно, что Лана, скорее всего, оказалась в роли обиженной жены, которой изменяют и которая в конце концов нашла свой способ мести. Если так будет продолжаться дальше, то через некоторое время она того и гляди присоединится к череде модных в наше время душевных стриптизерок, пишущих целые романы о своих переживаниях в постелях известных и лишь в этом повинных мужчин. Не оказаться бы только и мне упомянутым рядом с ними!

Между тем до меня дошла странная подоплека сказанного. Совершенно не связанные одно с другим события, совершенно разные, незнакомые люди, но снова речь идет о кинематографе, более того, о съемках в Венеции – городе, где началась эта новая для меня полоса какого-то бесцельного поиска в моей жизни. Совпадение, конечно, однако из тех, что наводят на определенные размышления.

– Чем вы предпочитаете пороть своих рабынь?

В своем воображении она уже рисовала себя в числе моего многочисленного гарема!

– Как я уже сказал, своего инструментария я, к сожалению, не прихватил, так что придется обходиться тем, что есть у тебя.

– У меня много чего есть, – пропела Лана, гибко восставая из кресла и подходя ко мне вплотную, чтобы хитро заглянуть в глаза и открыть откидывающуюся створку одной из лакированных створок «стенки».

В подобных отделениях обычно устраивают импровизированные бары, благо установленное сзади зеркало выгодно удваивает количество предлагаемых бутылок, рюмок и фужеров. В данном же случае оно удваивало и без того многочисленные разноцветные коробочки, пакетики и вовсе оставленные без упаковки предметы, которые в современных интим-магазинах принято называть «игрушками». Обнаружив все это богатство, Лана скромно отошла, предоставляя мне право выбора.

– Вообще-то, – заметил я, вынимая из глубины шкафа ставшую уже классикой черную кожаную плетку с рукояткой в форме возбужденного фаллоса, – мы с тобой допустили один досадный промах. Не догадываешься, о чем я?

Лана стояла в шаге от меня, возле кресла, положив согнутое колено на его подлокотник, крутила в пальцах пустой бокал и вопросительно молчала.

– Когда мы гуляли по лесу, – продолжал я, – ты должна была сама для себя сорвать хворостин. Так делали на Руси крепостные девки, когда барин хотел их наказать. Кстати, там было множество кустов орешника. Из него розги получаются отменные. Скажи, что тебе жалко.

– Мне жалко. – Она насупилась. – Мне, правда, жалко. Почему вы тогда про это не вспомнили? Я бы почувствовала себя сегодня вашей крепостной.

– Снимай халат.

Лана отошла к телевизору, поставила на него бокал, повернулась ко мне лицом и развязала поясок. Халат сам соскользнул с опущенных плеч на пол и остался лежать вокруг ног. Лана переступила через него, оставив под ним обе тапочки. Теперь она была босая и голая. Я сел на ее место в кресло. Рукоятку плетки повернул концом вверх и упер основание в подлокотник. Крепко сжал в кулаке.

– Подойди.

Она приблизилась и замерла, переводя взгляд с черного члена на меня.

– Садись.

Она сразу поняла, что я имею в виду, но подчинилась не сразу. Вместо этого она сперва присела на корточки перед креслом и начала аккуратно, со всех сторон, облизывать кожаный ствол. Я не мешал ей, тем более что мне было приятно: иногда ее язычок соскальзывал с члена на мои пальцы, так что получалось, будто она не только готовит себе насест, но и целует мне руку. Наконец, удовлетворенная результатом, она выпрямилась и, не отрывая от меня помутневшего взгляда, расставила ноги и стала медленно насаживаться на своеобразный кол, как живой, блестевший ее собственной слюной. Рукоятка имела в длину сантиметров двадцать. Лана приняла ее всю и теперь сидела горячей влажной промежностью на моем кулаке.

– Руки! – прикрикнул я, когда она попыталась ухватить меня за плечо, чтобы сохранить равновесие. – За голову!

Она в изнеможении улыбнулась, но не посмела ослушаться. Положила обе ладони на затылок, запрокинула лицо к потолку и осторожно заерзала бедрами, словно надеясь, что ствол может войти в ее чрево еще глубже. Вскоре у меня заныл кулак, и я велел ей остановиться. Не осознав причины, она подумала, будто я по своей прихоти решил лишить ее возможности самоудовлетворения, и тихо промолвила:

– Я почти никогда не кончаю…

Если ей показалось, что я хочу растянуть ее удовольствие, то она ошибалась. Меня это признание нисколько не занимало. Я отпустил рукоятку и резко выдернул кулак. Лана по инерции села еще глубже, так что на подлокотнике теперь лежали только тонкие кожаные язычки плетки. Я поднял взгляд на ее лицо. Глаза ее были прикрыты, пальцы впились в волосы, ноздри возбужденно раздувались. Трудно было поверить в то, что она только что сказала мне правду. Хотя я был склонен ей верить. Чаще всего до сексуальных экспериментов особенно охочими оказываются именно те женщины, которые не могут получить ожидаемое удовлетворение обычным путем. Исключений сколько угодно, но правило никто не отменял.

Мне пришлось выдумывать ритуал порки по ходу дела. Сначала в шкафу была найдена никогда не использовавшаяся по назначению, хотя и давно купленная клеенка. Ее как раз хватило на то, чтобы полностью прикрыть разложенный во всю свою мягкую ширь диван. Потом я отвел Лану в ванную и там тщательно натер от шеи до самых щиколоток подсолнечным маслом, не имевшим запаха и плохо впитывавшимся в кожу. Бутылка опустела на треть. Лана была заинтригована и почти довольна, испытывая некоторые неудобства лишь оттого, что все это время ей приходилось удерживать в себе скользкую рукоятку. Я заранее предупредил, что если она ее выронит, то мне придется воспользоваться другим отверстием. Оставаясь во многом обыкновенной женщиной, Лана восприняла мою угрозу серьезно и постаралась, чтобы этого не произошло.

Из ванной я отвел ее обратно с гостиную и толкнул на диван. У нас уже был заготовлен моток толстой белой бечевки, об истинном предназначении которого Лана рассказывать почему-то отказалась. Я и не настаивал. Гораздо важнее для меня было то, что мотка вполне хватило на связывание двух веревок, заканчивающихся симметричными петлями, вроде тех, которыми стреноживают лошадей. Петли были надеты на запястья и щиколотки женщины, сама она легла животом на клеенку, в складках которой сразу же стало скапливаться стекающее с тела масло, а ноги и руки развела широко в стороны. Мне оставалось только перекинуть веревки через высокое изголовье и изножье дивана-плахи. Теперь она если и могла пошевелиться, то подняться или поменять позу – только если я приду ей на помощь.

Сознаюсь, у меня мелькнуло соблазнительное желание оставить ее лежать в таком причудливом виде и выйти из квартиры. Может быть, выйти, а может быть, уйти вообще, чтобы на крики ее через несколько часов прибежали переполошенные соседи. Или работники службы спасения – если я окончательно обнаглею и захлопну за собой дверь. Правда, она тоже могла предвидеть такую перспективу и отказаться звать кого-либо на помощь. Но тогда бы Лану обнаружила наутро ее собственная дочь, и это придавало ситуации в моих глазах еще большую пикантность: предстоял разговор и объяснение. А в двенадцать лет, тем более девочка, уже во многом не ребенок. Она имеет право задавать вопросы. Мать же обязана на них отвечать.

Улыбаясь подобным мыслям (в ожидании расправы Лана уткнулась лицом в клеенку, и я мог чувствовать себя свободным на выражение любых эмоций), я заглянул в оставленный открытым «бар». Из орудий наказания там остался только тонкой черный кнут (я бы даже сказал «кнутик»), каким жокеи на скачках, мягко выражаясь, подбадривают своих скакунов. Мой «скакун» безропотно ждал, равнодушный к моему окончательному выбору. Я подумал, стоит ли применять к Лане кляп: красный пластмассовый шарик на кожаной ленте – шарик вставляется в рот, а лента застегивается на затылке.

– Кричать будешь? – спросил я.

– Конечно. Если позволите.

– Не позволю. Получится слишком пошло. Предпочел бы, чтобы ты в кровь искусала себе губы, но смолчала.

– Как прикажете.

Она смотрела на меня через плечо и уже заметила, что я держу в руке. По ее взгляду я понял, что она все-таки рассчитывала не на кнут, а на более безобидную плетку. Но плетка была уже при деле, розги мы забыли срезать в лесу, так что ничего лучшего не оставалось. Лана отвернулась и приготовилась терпеть.

Как водится в подобных случаях (а я почему-то уверен в том, что похожие сцены – не редкость спален и гостиных, а вполне обычная практика интимных отношений между двумя достаточно доверяющими друг другу взрослыми людьми), спешить я не стал. Еще раз вернулся к разглядыванию семейных фотографий и обратил особо пристальное внимание на ту, где на коленях отца была запечатлена дочь Ланы.

Девочке на ней было лет одиннадцать. Длинненькая, с худыми загорелыми ногами, едва прикрытыми короткой белой юбочкой, короткой настолько, что видна промежность трусиков, правда, таких же беленьких, а потому почти незаметных, в оранжевой майке с продольными зелеными полосками, что лишний раз подчеркивало отсутствие даже слабых признаков груди, с изящными кукольными плечиками, растянутыми в задорную улыбку губами и синими глазами, почти серьезными под задорной челкой. Руки знаменитого отца покоились на подлокотниках, и мне показалось, что он это делает специально, словно стесняясь обнять едва начавшую взрослеть дочь. Повторяю, мне это только показалось, но показалось даже как-то чересчур навязчиво. Я невольно увидел в нем своего противника. Глупо, конечно, и он (на фотографии) понимал это, поскольку обладал бесспорным правом родства. Я же был и всегда буду посторонним. Если вообще буду. Хотя, собственно, о чем это я?

Лана нетерпеливо елозила по сверкающей маслом клеенке. Она заметила мой интерес к семейным портретам, хотела что-то по этому поводу сказать, но, увидев, что я повернулся и подхожу к ней, передумала и отвернулась.

Взмахнув по-дирижерски кнутом, я сразу же дал ей почувствовать, что шутить не намерен. Удар получился даже сильнее, чем я предполагал. Сказалось долгое отсутствие практики. Лана завыла, поперек дрожащих ягодиц легла розовая и быстро продолжающая темнеть полоска, я отдернул руку и сразу же хлестнул наискосок, получив вытянутую в длину букву Х. Точнее, Х, поскольку была еще сотворенная природой расщелина между ягодицами. Таким образом у женщины не оставалось времени на то, чтобы почувствовать мою первую робость как палача. Она решила, что такова моя манера: первый удар – самый сильный. Собственно, в этом был свой резон, как говорится. Хороший зачин важен всегда и во всем. В отношениях между людьми он обычно называется «первым впечатлением» и служит своеобразным камертоном, по которому удобно проверять весь последующий тон общения. Некоторые, правда, считают, будто важнее не то, как начать, но чем закончить. Тоже правильно. Память – вещь избирательная. Пощечина на прощанье запоминается лучше дежурного поцелуя.

Лана сдержала слово и все время, пока я истязал ее кнутиком, выла в губы. Про плетку, воткнутую между ног, она сразу забыла. В какой-то момент я нагнулся и медленно вытянул черный ствол наружу. Наградой мне был стон облегчения. Оставив плетку лежать на клеенке (не давать же ее Лане обсосать, как то часто делается в тошнотворных фильмах), я погладил ладонью наряженную ногу, проверив прочность петли, провел вдоль позвоночника, помял плечи, вернулся к ягодицам, раздвинул их и потыкался кончиком рукоятки кнута в стянутую дырочку ануса. Я вовсе не хотел вторгаться в него, но по тому, как Лана постаралась расслабить все мышцы, заключил, что она предчувствует именно это и морально готова.

Мне всегда казалось, что если девушка допускает мужчину до этого отверстия (которое я считал и считаю самым интимным на всем ее теле, хотя, быть может, я ошибаюсь, и найдутся противники и противницы такой точки зрения), тем самым она без слов сообщает ему, что целиком и полностью отдает себя в его власть. Конечно, ей стыдно. Но если стыд преодолим, если следующий шаг приносит нечаянное удовольствие, она безропотно следит за своими ощущениями и ждет первых признаков запретного вторжения – головокружения, боли и восхищения (чужой дерзостью).

– Нравится? – поинтересовался я, оставляя кнутик нагло торчать из вновь напрягшегося анального отверстия и выпрямляясь.

– Да.

– Считай, что это стебелек цветка.

– Да, ромашки.

Я подобрал с телевизора пульт и нажал кнопку. Нужно было отвлечься. А заодно решить, стоит ли продолжать. Сел в кресло, положив ногу на ногу, и стал переключать каналы. Голое блестящее тело лежало между мной и экраном.

– Больно?

– Немного. – Она пошевельнулась, проверяя, и повернулась ко мне лицом. – Вы не хотите меня развязать?

– Нет.

– А если я захочу в туалет?

– Мне все равно. У тебя есть клеенка. – Не найдя ничего интересного, отложил пульт. – А ты уже хочешь?

Лана промолчала, предоставляя мне возможность угадать самостоятельно. Угадывать я не стал. Вместо этого встал, склонился над изножьем дивана и освободил веревку. Не ноги, а только веревку. Перешел к изголовью и проделал то же самое с руками. Видя, что женщина остается покорно лежать на животе, взял за плечи и насильно перевернул на спину. Она заохала и захихикала. Я забыл вынуть кнут.

– Потерпишь, – сказал я.

Она снова раскинулась, как на распятье, и я вернул веревки на прежнее место.

Если распластанная на животе голая женщина вызывает сочувствие и всем своим видом говорит о том, что лежать в такой позе вынуждена, то та же самая поза на спине производит впечатление распростертых объятий, веселого гостеприимства и полнейшего приятия происходящего.

Она ждала, когда я возобновлю порку, и старалась угадать, что пострадает на сей раз. Я же оказался безоружен. Браться за рукоятку плетки я теперь брезговал. Кнутик был вставлен в попку и придавлен ягодицами. Похоже, он неплохо себя чувствовал. В итоге я усмехнулся, наклонился и потрепал Лану по густой шерстке в паху. Она постаралась приподняться навстречу моей руке бедрами, но я грубо вдавил ее обратно в диван.

– Лежи смирно.

И начал, как мне показалось, довольно болезненно шлепать ладонью по потерявшим форму грудям. Если женщина уже рожала, я считаю, что в подобном обхождении нет ничего зазорного. Ребенок прикладывался к ее соскам. Если родится еще один – хорошо. Если нет, то свои кормящие функции женщина благополучно выполнила. Бить же по груди девушку или девочку я не могу физически. Рука, что называется, не поднимается. Пощипать, поиграть с ней – любимое занятие, но если под «битьем» понимаются чувствительные удары, которые в процессе нанесения вовсе не так приятны, как легкое жжение после, я на это не отваживаюсь.

Груди Ланы мягко катались по скользкой от масла грудной клетке. Соскам было так больно, что они не могли даже как следует напрячься. Кожа вокруг них покраснела и пошла пунцовыми пятнами. Зрелище, надо заметить, не слишком красивое, но зато результаты трудов видны воочию.

Когда женщина попыталась через силу улыбнуться, я влепил ей две звонкие пощечины – по обеим щекам. Она закусила губу. Я поднес к ее рту ладонь тыльной стороной. Поняв мое желание, она безропотно ее поцеловала.

Я продолжал издеваться над ее желеобразной плотью.

Женские груди, если они полные, всегда хороши, когда их обладательница держится прямо или нагнулась вперед. Если же она лежит на спине или тем более на боку, я стараюсь их не замечать вовсе. Вероятно, именно поэтому я предпочитаю груди небольшие, которые не меняют формы в зависимости от положения тела. Хотя, конечно, главное – отнюдь не груди, а венчающие их соски. В идеале они должны быть двумя длинненькими упругими столбиками, напоминающими живые наперстки. Также очень важен ареол соска. Здесь, как всегда и во всем, важна мера. Большой, расплывающийся ареол говорит об отсутствии способности возбуждаться. Существует другая крайность, когда из груди торчит только бутон, а весь ареол можно накрыть обручальным колечком. Это пикантно, но не более. Желательно, чтобы диаметр ареола равнялся трем длинам бутона. Формула моя собственная, однако здесь и далее (как и ранее) высказываются исключительно субъективные точки зрения. Сомневаюсь, правда, что бывают точки зрения «объективные», но для порядка не могу этого замечания не сделать.

Занявшись Ланой, я только отложил пульт в сторону. Телевизор же остался работать с приглушенным звуком. Мельтешня на экране отвлекла мое внимание от созерцания покрасневшего лица добровольной пленницы. Судя по заставке, начиналась передача криминальной хроники. Я подобрал пульт, сделал звук погромче и вернулся в кресло.

Смотреть телевизор, где показывают искореженные автомобили, пожары и обездушенные трупы через причудливый ландшафт голого женского тела, да еще лоснящегося подсолнечным маслом, занятие упоительное.

– Вчера во дворе дома тридцать три на Поварской улице было обнаружено тело молодой женщины. В кармане одежды убитой найдены документы на имя Елены Цесарёвой, проживающей в городе Жуковском…

При упоминании Жуковского Лана встрепенулась и стала внимательно смотреть на экран, где оператор скользил камерой по месту убийства: подъезд дома, редкие, ни о чем не подозревающие прохожие, скамейки, ракушки гаражей, помойные баки.

– Цесарева нигде не работала. Оперативники предполагают, что девушка промышляла в этом районе проституцией. Судмедэксперты установили, что смерть могла наступить между десятью и двенадцатью часами ночи…

Камера наконец уперлась в лежащую между двух баков женщину, как принято говорить, «в неудобной позе». Лица ее не показали, но мы с Ланой и без этого уже давно поняли, кто это.

– Кроме колото-резаных ран на теле убитой обнаружены следы побоев. Есть версия, что убийство было совершено в другом месте, а на Поварскую девушку привезли уже мертвой. Опрос возможных свидетелей пока ничего не дал. Ведется следствие.

Машина съемочной группы помчалась дальше, демонстрирую на весь экран радостную рекламу спонсоров.

– Лола? – спросил я.

– Судя по всему, – ответила женщина, голос которой показался мне сейчас незнакомым.

Настроение продолжать нашу игру моментально пропало. Я освободил Лану от веревок. Она не спешила идти в ванную мыться. Села посреди скользкой клеенки и взяла себя за виски. Остановила взгляд на мне.

– Как они сказали – «вчера найдено»? То есть, получается, сразу после того, как мы с ней расстались. Ужас!

У меня на этот счет водились собственные соображения, но я оставил их при себе. Гораздо интереснее было выяснить, что знает обо всем этом Лана.

– Так ты все-таки была с ней знакома?

Она бессильно повалилась на клеенку, закинула руки за голову, вытянулась. Глядя в потолок, ответила:

– Да нет, как видишь, даже настоящего имени ее не знала. «Лола». Почему «Лола»? Надо будет Светке позвонить, она-то наверняка в курсе событий. Кстати!

Я наблюдал, как Лана спрыгивает с дивана и торопливо набирает на телевизоре знакомый мне номер. Некоторое время прислушивается.

– Никто не берет трубку… Может быть, очередной «сеанс». Они в это время телефон обычно отключают. Ладно, перезвоню попозже.

– Ты так беспокоишься, будто у нас с тобой нет алиби, – улыбнулся я.

– А по-твоему это очень забавно? – Она впервые за два дня обратилась ко мне на ты. – К убийствам я тоже уже привыкла, но когда такое происходит с человеком, которого ты только что видела живым и здоровым, не знаю, как у кого, а у меня портится настроение.

– И мурашки по коже, – добавил я, подходя к ней и кладя руки на плечи.

– Не знаю, – мотнула она головой и добавила, потупившись: – Искупайте меня.

Пока я намыливал ее в ванной, мочил и натирал шампунем волосы, слипшиеся от масла, окатывал шипящими струями из гибкого душа и вытирал большим полосатым полотенцем, Лана на глазах приходила в себя. Она уже реагировала на легкое жжение в ягодицах, кокетничала по этому поводу и норовила поцеловать мне руку. Помогая ей надеть махровый халатик, я чувствовал, что сам возбуждаюсь и хочу взять ее теперь по-настоящему. Но не стал, поскольку находил особенное удовольствие в сдерживании примитивных инстинктов. Еще в древнем Китае (если только «древность» такового не придумана историками-мифологами) считалось, что на каждые десять соитий с женщиной у мужчины должно происходить одно семяизвержение. В противном случае женщина способствовала не стимуляции его жизненной энергии, а ее бесцельному растранжириванию. Не знаю, как насчет энергии, но морально я всегда чувствовал себя лучше, если мне удавалось перебороть первое желание и «сохранить» себя на будущее.

Мы снова сидели на кухне, и Лана разливала по чашкам с кофейным порошком кипяток.

– Сколько вам сахара?

– Не беспокойся, я сам положу.

– Вы чем-то расстроены?

– «А по-твоему это очень забавно?», – ответил я ее же словами.

– Зачем вы ёрничаете? – чуть обиделась Лана, ставя чайник на керамическую плитку, служившую подставкой, и садясь напротив. Халатик то и дело распахивался, она ловила его и прикрывала грудь. – Мне до сих пор как-то не по себе. Может быть, Светка уже закончила? – предположила она, протянула руку и взяла с холодильника трубку радиотелефона. Бегло нажала нужные кнопки. Подержала трубку над ухом, пикнула на прощанье и отложила обратно на холодильник. – Заигралась.

– А может быть, у нее сейчас как раз с Петровки люди сидят. И телефон теперь прослушивается.

– Неудачная шутка, – рассердилась Лана и обожглась горячим кофе. На всякий случай подошла к окну и выглянула за занавеску. – Жаль, отсюда их подъезд не виден.

– Ничего страшного, – заметил я, предусмотрительно дуя в свой стакан. – Я сейчас уже скоро тронусь, вот по дороге и посмотрю, нет ли там вражеских мигалок.

– Вы хотите уходить? – спохватилась она, как будто до сих пор пребывала в полной уверенности, что я останусь еще минимум на месяц. – Не переночуете? Метро все равно не работает.

– Не метро единым жив человек. Существуют такси.

Лана обиделась и, думая о чем-то своем, проговорила:

– Это особенно остроумно звучит теперь, после того, что случилось с Лолкой…

– А кстати, что, по-твоему, случилось с Лолкой? – Я успел забыть о своем намерении не покидать мою рабыню прежде, чем узнаю от нее что-нибудь стоящее. – Мне кажется, это она была вчера, то есть позавчера, в том жигуленке, который чуть не сшиб тебя по дороге домой.

Дверь на кухню была распахнута, и ответить Лане помешал странный звук, донесшийся из гостиной. Как будто что-то с разбегу наткнулось на твердую преграду. Вероятно, в моем взгляде было столько неподдельного удивления, что Лана прыснула.

– Не бойтесь, это кассета перемоталась.

– Кассета?

Извращенное воображение сразу же нарисовало яркую картину того, как наши с Ланой забавы записываются скрытой камерой. Зачем? Продемонстрировать ненавистному мужу-изменнику?

– В видике была кассета. Наверное, когда вы включали телевизор, то с непривычки нажали на запись. Теперь кассета кончилась и промоталась к началу. Она всегда стукает, когда останавливается. Техника-то корейская…

Не отрывая взгляда от удивленно улыбающейся Ланы, я выбрался из-за стола и поспешил проверить озарившую меня мысль. Так и есть: из под погасшего экрана телевизора торчал черный бок кассеты. Когда Лана зашла в гостиную, я ждал, чтобы запись снова отмоталась почти до самого конца.

– Что это вы задумали такое интересное? – Теперь на правах хозяйки она села в кресло.

– Если ты права, то я бы хотел еще раз просмотреть фрагмент с места убийства.

– Зачем? Вас это вдохновляет?

Тупая самка, она могла думать только о своем! К счастью, я уже успел вымести на ней всю свою злобу, которую периодами испытывал ко женскому племени в целом и к отдельным его представительницам особенно – свидетельством тому являлась полосатая задница Ланы, не позволявшая ей сейчас ровно сидеть даже в мягком кресле.

– Да, очень вдохновляет, – рассеянно ответил я, остановил кассету, нажал на «пуск» и обнаружил, что промотал лишнего. – Так ты вчера ей делала приветственные знаки?

– В жигулях-то? Они на меня чуть не наехали, но Лола сидела в них такая радостная вся, махала мне рукой и сыпала воздушными поцелуями.

– Воздушными поцелуями? Ты же говорила, что вы с ней до этого дня как будто не были знакомы. С чего это ей перед тобой воздух целовать, как ты думаешь?

Между тем я отыскал-таки начало репортажа, и мы оба помолчали, просматривая уже знакомые кадры. Кстати, я обратил внимание на то, что в первый раз ошибочно услышал адрес: «дом тридцать три». Теперь женский голос отчетливо произнес «тридцать пять».

– Я и сама удивилась, – ответила Лана, когда я – теперь уже на быстрой скорости – стал снова возвращаться к началу записи. – В ее тогдашнем положении ничего веселого не было. Тем более что незадолго до этого я была свидетельницей ее скандала со Светкой.

– Ты ей помахала в ответ. Я видел.

– Невольно. А что еще остается делать, когда тебе почти незнакомый человек строит рожи и улыбается, как старой подруге? В смысле «давнишней подруге». Кажется, я тогда подумала, что, мол, село – оно и есть село: ее плеткой, а она все улыбится.

– Добрые же у тебя, однако, мысли! – усмехнулся я. – Не обратила внимание, кто был в машине, кроме нее?

Лана подняла левую бровь и посмотрела на меня с явным подозрением. Выдержав многозначительную паузу, поинтересовалась:

– Вы, случайно, не из органов, Костя? Уж больно фразы у вас гладкие получаются. Просто следователь с Петровки какой-то.

– Как ни странно, ты не первая, кто задает мне подобный вопрос. Правда, в прошлый раз мой собеседник подразумевал несколько иные «органы». А что, приходилось общаться с Петровкой?

– Да нет, Бог миловал. Так вы…

– Не имею ни малейшего отношения. Частным сыском не занимаюсь тоже. Но по жизни привык обращать внимание на всякие мелочи и совпадения. Или «так называемые» совпадения. Поэтому мой вопрос настолько же может показаться «профессиональным», насколько он просто «по существу».

Лана пожала плечами. Улыбнулась.

– Вас, мужчин, иногда бывает просто не понять. Вам как будто больше всех надо. Интересно, это природное или приобретенное?

– Природное. Ты так и не ответила.

– Был ли в машине кто-то еще? Разумеется. Водитель.

– Внешности его не запомнила случайно? Прости за штамп.

– Да нет, запомнила в общих чертах. – Она минуту подумала. – Белобрысый, кажется. Скорее молодой, чем старый. В руль прямо-таки вцепился. Я еще подумала, что на таком далеко не уедешь. Правильно: а потом уже решила про Лолку, что она «село».

– Понятно. – Я краем глаза продолжал следить за экраном. – И больше с ними никого то есть не было?

– То есть нет, – кивнула Лана.

– Замечательная история. Ты обратила внимание, что труп ее по-прежнему был одет так, как она вышла от твоей подруги?

– Обратила. В этом разве есть что-то подозрительное? Думаю, мы бы с вами едва ли узнали ее, если бы не эта дурацкая шубка в разгар лета.

– Логично. Какие у тебя еще есть соображения по этому поводу?

– Никаких. Мало ли кому не понравилась проститутка. Сумасшедший клиент попался. Сутенер переборщил. По-моему ужасен сам факт, а кто это на самом деле сделал – разве это принципиально? Каждый день кого-то убивают. Проститутку убить проще.

Я не стал спорить. Выключил телевизор и приготовился раскланяться.

– Уже?

– Ярославе привет передавай.

– Обязательно.

Лана вышла следом за мной в прихожую. Смотрела, как я надеваю свои видавшие виды бразильские ботинки.

– Надеюсь, вы не очень разочарованы, – сказала она, шутливо пожимая мне руку.

– Надеюсь, тебе тоже понравилось.

– О, не то слово! – Прищурилась. – Вы позвоните?

– Зависит от того, как ты будешь себя вести. Муж-то все-таки скоро вернется?

– Я же говорила, что это вас не должно волновать, Костя. К нам с вами, если вы захотите, его возвращение не будет иметь ни малейшего отношения. Я, например, ничего не имею против прогулок по лесу.

На прощанье я распахнул на ней халатик, осмотрел с головы до ног и поманил в тамбур. Она проводила меня до лифта. Здесь пахло дешевыми сигаретами, как будто кто-то курил на лестничной клетке, однако голосов слышно не было. Двери лифта плавно съехались, скрыв стоящую теперь в одних домашних тапочках Лану. Халатик она держала в руке. Нет, в ее паталогическом бесстыдстве что-то определенно было!

На улице было свежо и не пахло ни сигаретами, ни блудными кошками.

Зевнув, я направился к Ленинскому ловить попутку. Снова улица Ляпунова, хорошо освященная, но пустая.

Здесь мы оба видели погибшую в последний раз. Точнее, здесь ее видела Лана. Интересно, когда мы только что просматривали запись репортажа, заметила она то же, что заметил я? Внутренний голос удержал меня от того, чтобы задать ей этот вопрос. Я еще не знал почему, но что-то в поведении Ланы – в том, как она сначала искренне испугалась сообщению об убийстве своей знакомой, а потом дважды с явной брезгливостью назвала ее «селом» и проституткой – показалось мне если не подозрительным (в чем я мог ее заподозрить?), то фальшивым. Женщины вообще существа неискренние, но в моем случае речь шла о неискренности иного характера.

Честно говоря, я думал поделиться с Ланой своими соображениями по поводу увиденного до тех самых пор, пока она ни сказала, что, кроме убитой девицы, в машине был только водитель. С одной стороны, у меня не было оснований ей не верить: жигуленок проехал прямо мимо нее. С другой, сам я точно помнил, что рассмотрел в салоне не два, а три силуэта. Зрительная память у меня не отменная, но хорошая. Когда приходилось в свое время учить наизусть английские тексты, многократным прочтением добивался того, чтобы буквально «видеть» перед собой страницу, и тогда в течение последующей недели, отвечая на уроках, просто «считывал» текст, как с экрана, абзац за абзацем. Признаться, меня покоробило то, что я неправильно расслышал номер дома на Поварской – между тридцать третьим и тридцать пятым существует большая звуковая разница, что говорит о моей невнимательности. И потому Лана тоже могла оказаться права. Но когда я сейчас заново проигрывал весь эпизод с синим жигуленком, то за стеклами мне мерещились три головы и одна поднятая в прощальном жесте рука. Как бы то ни было, даже если права Лана, а я фантазирую и галлюцинирую, в телевизионном репортаже я дважды увидел то, к чему в конце концов не стал привлекать ее внимания.

Место убийства снимали среди бела дня, по крайней мере, утром, когда рассвело. Труп лежал на виду у всех, кто в этот час проходили по Поварской и вместо того, чтобы сразу выйти на Новинский бульвар напротив Американского посольства, сворачивали во двор. Для разнообразия «зрительного ряда» оператор несколько раз снимал притихший двор и редких прохожих. На одном из планов я отчетливо различил (и при пересмотре убедился, что не обманулся) того самого типа с выразительной бородкой и близко посаженными глазами-буравчиками, которого заприметил в тот вечер у подъезда Светиного дома и даже окрестил «чеченцем». Не знаю, заметила ли его Лана. Не знаю, заметила ли она, что его заметил я. Знала ли она вообще о его существовании? Скорее всего, да, поскольку видела всех своих зрителей, и вопрос заключался лишь в том, чтобы запомнить их лица. Во всяком случае я не стал делиться с ней результатами просмотра столь удачно сделанной записи.

Врожденная подозрительность подсказывала мне, что при желании можно сгустить краски и нарисовать совсем хмурую картину последовательности событий. Причем хмурую именно для меня. Лана видит через стекло машины, с кем уезжает Лола (но мне об этом почему-то не говорит, предпочитая обманывать). Она видит то же, что увидел при просмотрах пленки и я: подозрительного субъекта с бородкой (и снова молчит, хотя при отсутствии у нее злого умысла я был бы вправе ожидать от нее – хотя бы при повторном просмотре – реакции типа: «Смотрите, смотрите, вон тот был вчера у Светки!). Более того, если она умышленно не сказала мне о попутчике Лолы, если она умышленно не привлекла мое внимание к неуместному зеваке, но при всем при том поняла, что я его тоже вижу, что ж, между ними не может не быть какой-то связи. А хуже всего: в случае, если эта связь существует, Лане ничего не стоит сообщить своему визави о том, что его вычислили. И тогда я оказывался в незавидной роли сыщика (любителя), который в одночасье становится объектом преследования (т.е. жертвой). Ощущение не из приятных.

Переходя на другую сторону улицы Ляпунова, я отыскал в уставшем за день постоянных переживаний (приятных, неприятных и очень приятных) мозгу мысль, которая успокоительно шепнула: «Не все так плохо, как кажется. Ты многое придумываешь из того, чего нет и никогда не было. Расслабься. Никто тебя не ищет. Лана действительно не видела в машине никого, кроме девушки и белобрысого водителя, потому что с того места, где стояла в этот момент не могла видеть место второго пассажира. Ты тоже прав, людей в машине могло быть трое, хотя не факт, что третьим был именно «чеченец», а не кто угодно другой из случайных попутчиков. Даже если в репортаже ты видел того же самого человека, что стоял и курил у подъезда накануне, неважно, совпадения в жизни случаются еще и не такие. Кроме того, это мог быть все же не он, а кто-то очень на него похожий. Ты же сам говорил о типе внешности «чеченца» (а не о «чеченском» типе, что не одно и то же). Заплати налоги и спи спокойно».

Однако вместо этого я предпринял нечто иное. Номер телефона с записки я предварительно перенес в память мобильника, так что сейчас мне не составило труда его найти и нажать. Ни с Александром, ни тем более со Светланой и общаться не собирался. Просто хотел проверить, действительно ни у них никто не подходит. Пока набирался номер, взглянул на часы. Начало второго. Нормальные люди, тем более в будний день, уже спят. А вежливые так поздно не звонят.

После третьего же гудка трубку сняли.

– Алло, – сказал нисколько не заспанный мужской голос.

Я нажал отбой, остановился и призадумался.

«Сеанс», как выражалась Лана, закончился. Кстати, поздновато для подобных развлечений (об этом я подумал только сейчас; когда Лана полчаса назад сделала свое предположение, я счел его вполне вероятным). Если вообще «сеанс» имел место. И если Лана набирала тот же телефон, что и я. Едва ли мы звонили в разные квартиры. Если Лана действительно куда-то звонила. Когда трубка работает тихо, всегда можно сделать вид, будто слушаешь пустые гудки. Итак что же, я оказался обманутым собственной «рабыней» и жертвой заговора? Влез не в свое дело? Угрожаю страшному синдикату убийц и маньяков? Усмехнулся невесело. Жизнь моя, иль ты приснилась мне…

Ловить машину на злосчастной улице Ляпунова я все же не стал. Дошел до Ленинского и сразу почувствовал себя почти в безопасности. Хотелось спать. Водитель, согласившийся меня подвезти до дома (почти, потому что на всякий случай я попросил его притормозить за квартал, сделав вид, будто мы уже приехали), и в самом деле оказался белобрысым. Дорогой я размышлял о том, что если хочешь отвести подозрения от кого-нибудь чернявого, то невольно сваливаешь все на такого вот светловолосого.

___________________

Глава 7

Размышленья на разные темы – Nanny -

Кукольное гостеприимство – Еще одна визитка

Не обладая хорошей памятью – о чем, видимо, именно поэтому постоянно упоминаю, – я, кажется, не упустил в предыдущем повествовании ничего существенного. Даже рассуждения о сути происходящего остались почти такими, какими были в те не слишком приятные (или, напротив, слишком приятные) для меня минуты. Объяснение тому весьма буднично: я сразу стал все записывать. Не в форме дневника, разумеется, от которого я с ужасом отказался еще в ранней юности, когда исправно строчил целый год, изо дня в день, буквально насилуя свою волю и сознавая, что занимаюсь полнейшим идиотизмом. Сейчас тот дневник хранится в сейфе, и я достаю его лишь в ночь на первое января, чтобы в одном-двух абзацах отразить те основные события, которые каким-то образом повлияли на мое бытие за истекший год. Нет, тетрадь, которую я завел, вернувшись из Венеции, стала пристанищем буквально стенографических записей не по дням, а «по мыслям». Не могу сказать, что мыслей не хватало для плодотворного занятия излюбленным хобби – сочинительством, но все же до того момента я неоднократно ловил себя на раскаянии оттого, что под рукой нет какой-нибудь крохотной записной книжки. До Венеции я однократно прибегнул к помощи подобного средства в Лондоне, когда захватил с собой в Национальную галерею неказистый, а главное – не разлинованный (обожаю все в клетку, и ненавижу – в линейку!) блокнотик из гостиницы и к концу дня заполнил его весь, причем не только стенограммой впечатлений, но и идеями для новых романов и поиска биографий. В шкафу у меня с некоторых пор поселился даже дорогущий японский крошка-диктофон, однако все робкие попытки пристраститься к нему и стать похожим на незабвенного героя «Твин Пикс» ни к чему меня не привели. Общаться с самим собой я могу исключительно через бумагу (или виртуальный лист компьютера), но никак не голосом. Мысль, произнесенная вслух, потеряна. Свято в это верю. Теперь со мной всегда (если я куда-то еду, а так – дожидается дома) увесистая записная книга, которую мне презентовал один известный писатель из Копенгагена и которую я именно в силу этого обстоятельства ни на что не меняю, храня как память (писатель полгода назад умер, и я теперь переписываюсь с его изумительной дочерью – наследницей всех его духовных и материальных богатств, коих немало). Хотя на самом деле мне хочется закупить сразу несколько маленьких записных книжек – эдаких пустых томиков в прочном и красивом переплете, – чтобы в конце концов получилась не толстенная энциклопедия, как сейчас, а собрание разноцветных сочинений, причем ручной работы и в единственном экземпляре: надо же оставить что-нибудь потомству, что можно будет потом, через много лет продать на аукционе «Сотби» и выручить целое состояние!

Одним словом, за фактическую достоверность происходящего со мной и вокруг меня я могу ручаться. Кстати, это замечание важно еще и потому, что до сих пор любой здравомыслящий человек мог подвергнуть правдивость моего рассказа сомнению, сославшись на обилие важных для развития сюжета совпадений. На это я возражать бы не стал, а предложил бы просто повнимательней относиться к событиям нашей жизни. Если задаться целью хранить их не в голове, а на бумаге, как теперь делаю я, чтобы всегда иметь возможность вернуться вспять и попытаться отыскать причины пожинаемых нами сегодня следствий, вот тут-то скептиков и ждет достойная оплеуха: внимательному взгляду непременно открываются скрытые связи, приводящие от реальных поступков к тому, что иногда, действительно, хочется назвать «совпадением», чтобы не скатываться до (или не подниматься до) мистических спекуляций.

Вторым средством усовершенствования нашей памяти (особенно путевой) является фотография, но о ней речь пойдет позже.

Пока же я захлопнул книгу, отложил чернильную ручку с золотым пером, откинулся на кожаную спинку послушно откинувшегося следом за мной кресла и посмотрел в окно. Хотелось уехать куда-нибудь в Италию, поселиться в маленькой Лукке и проводить дни, чинно прогуливаясь по живописному крепостному валу, до сих пор определяющему границы этого уютнейшего из городов. В окне же была многострадальная Москва, истерзанная наивным народом с его неарийскими вождями, и ее незавидная судьба напоминала мне сейчас мою собственную. Заложник нездорового любопытства! Частный детектив в лучших традициях Дойла, берущийся – даже когда никто не предлагает – за путаные дела ради искусства, но обделенный товариществом доктора Уотсона и гастрономической поддержкой миссис Хадсон. Похоже, тебе самому вот-вот сядут на хвост, и твое эгоистическое развлечение, начавшееся на пустом месте и столь многообещающе, превратится в лихую гонку на выживание.

Апатия довела меня до того, что я начал мысленно рисовать психологический портрет Ланы, желая проверить, может ли она быть моим врагом. Положительный результат этого эксперимента означал, что дверь ее дома для меня отныне закрыта и я больше не увижу ни ее, ни ее дочку. Не в том смысле, что она никогда меня к себе не пригласит, скорее, напротив, она будет рада продолжить наши игры и при случае познакомить со своей спящей красавицей. Просто если угрозу почувствую я сам, то весь путь от метро «Ленинский проспект» до ее дома покажется мне дорогой на Голгофу, а делать то, что мне не нравится, я стараюсь избегать. Прислушиваясь к себе, я понимал, что пока этого отвращения во мне еще нет (как в случаях отравления, когда нужно представить все, что ел накануне, чтобы вызывающая наибольшее омерзение еда и оказалась виновницей мучительной агонии). Таким образом, даже если некоторые факты говорили против Ланы, в душе я пока что им не верил и был «обманываться рад». Собственно, никаких реальных фактов у меня в книге «жалоб и предложений» отражено не было. Сплошные, как говорится, эмоции.

С момента нашей последней встречи (она же по сути первая) прошло два дня. Все это время я не возвращался к истории с Ланой, отвлекшись на довольно крупный проект в Интернете, который разрабатывал с одним своим франкфуртским партнером. Он как раз сообщил мне по электронной почте, что наконец-то получил мой компакт-диск с фотографиями художественно раздетых моделей, и мы взялись за обсуждение общей концепции и зрительного ряда будущего альбома. Проект обещал быть если не слишком денежным, то во всяком случае весьма прибыльным: в отличие от настоящего издательства, когда приходится нести уйму издержек, связанных не только в распространением книг, но и с их хранением, публикация книги или альбома в Интернете в сущности позволяет авторам потратить силы, время и деньги один раз, чтобы потом только считать выручку. Произведение создается в единственном экземпляре, вывешивается в глобальной «сети», максимально широко (или же просто прицельно) рекламируется и дело по сути сделано: покупатели расплачиваются кредитками через специальную биллинговую компанию (получающую за свои услуги фиксированный процент), а вся оставшаяся сумма поступает в заранее оговоренной пропорции на счета компаньонов. В любом случае это не только значительно удобнее, но и выгоднее, нежели быть автором вещи, предназначенной для продажи через магазины. Едва ли кто-нибудь из издателей согласится делиться с тобой половиной чистой прибыли, каким бы популярным писателем (или фотографом, как в нашем случае) ты ни был. Скажи спасибо и за пятнадцать процентов, дружок. А нам еще детей кормить, сотрудником зарплату выдавать, за склад и бумагу платить, так что держи уж лучше что дают…

Двухдневный перерыв позволил мне вернуться к рассуждениям о Лане и иже с ней на свежую голову. Отсутствие каких бы то ни было событий могло свидетельствовать о том, что мои первые опасения напрасны, и смелые похождения кота в сапогах обошлись без последствий: никто не караулил меня во дворе, никто не дышал в затылок в метро, к сюжету в криминальной хронике ни само телевидение, ни газеты, ни Интернет не возвращались, так что стала создаваться иллюзия, будто все это мне просто приснилось. Был, правда, один шальной утренний звонок на мобильный телефон, когда мужской голос сказал с южным акцентом «алло», и на мое эхо ответил «я ошибся» и скрылся в гудках, но подобные звонки раздаются сплошь и рядом, так что, запомнив его, я не придал ему особого значения. Лана не звонила да и не могла, поскольку номера своего я ей так и не дал. Венецианский ее муж с экранов телевизоров временно пропал, так что судить о времени его возвращения я не мог. Хотелось ли мне увидеть Лану? Поначалу совсем не хотелось. Она слишком многое мне с собой позволила, притупив инстинкт первооткрывателя. Загадка была уничтожена уже тогда, когда она разделась в лесу. Все последующее стало лишь развитием одной темы. «Должна быть в женщине какая-то загадка» – не просто слова глупой песенки. В Лане загадка не состоялась. Так я во всяком случае думал на следующий день, после описанных ранее событий, когда меня отвлекла и увлекла работа с Интернетом. Под вечер, однако, я вспомнил о ее существовании с некоторой ностальгией и подумал даже справиться о самочувствии. И все же не стал. Ничто до сих пор не подтвердило, но и не развеяло моих вполне основательных подозрений. Я решил выждать.

На исходе второго дня я решил позвонить Александру. Трубку сняла Светлана, я не сразу сообразил, что могу поговорить с ней, поскольку мы немного знакомы, и позвал Сашу. Тот удивился, узнав меня.

– Ты откуда мой телефон знаешь? – прозвучал не слишком вежливое приветствие.

– Ты мне сам давал.

– Разве?

Он был сух, сдержан и встревожен. Для проформы я поинтересовался, когда будет следующее представление.

– Это тебе лучше Светку спросить. Слушай, давай я тебе ее дам, с ней и поговори, а то я тут немного занят.

Я услышал, как, не дожидаясь моего согласия, он зовет сестру. Та громко его послала, заметив при этом «твои друзья – ты и разговаривай», но трубку все-таки взяла. Я представился.

– Как же, как же, помню, – с наигранным добродушием сказала Света. – Вы еще одну мою девочку так хватили, что она чуть не сорвалась с веревки.

Света явно принимала меня за другого. Я даже знал, за кого: один из зрителей, действительно, добравшись до кнута, разнервничался и стегнул Лолу слишком сильно, отчего та под общий смех взвизгнула и завертелась юлой. Что ж, это было мне на руку: по крайней мере брат с сестрой останутся под впечатлением, что им звонили разные люди.

– Кстати, как она поживает? – бросил я.

– Кто?

– Ну, эта самая девушка. Не сильно я ее?

– В самый раз. Так что вы хотели узнать?

– По поводу следующего дня. Я бы еще двух приятелей привел.

– А приятели проверенные? – В ней уже боролась жажда лишних денег и необходимость строгой конспирации. – Времена сейчас опасные пошли. Лучше недобрать, чем перебрать. Вы ведь меня понимаете?

– Конечно. Кстати, – решил действовать наудачу я, – вы слышали, что одну из тех девушек все-таки убили?

Воцарилась пауза. Можно было подумать, что Света шокирована новостью и растеряна, однако я подозревал, что она судорожно собирается с мыслями, думая, удивляться или сознаваться.

– Откуда вы знаете?

– Да тут в новостях показывали. Сказали «Елена Цесарёва из Жуковского».

– А вы что, ее знали?

Один ноль в мою пользу! Будь Света попроворнее, она именно сейчас могла бы одной фразой откреститься, сделав вид, что я обознался и что на самом деле ее девушек звали, к примеру, Наташа Королева и Кристина Орбакайте. Вопросом же своим она все это перечеркнула и лишний раз подтвердила слова Ланы.

– Нет, не знал, но мы с ней вместе поднимались в лифте, и я запомнил ее по шубке. Кто бы, интересно, это мог быть?

– Не представляю. – Она снова замялась. – Ну, вы меня этим сообщением просто сразили. А я и не в курсе. Вот ведь как бывает. Ну, дела… Говорила же ей, дурехе, чтобы завязывала с проститней своей! Никого еще панель до добра не доводила. Жуть какая… Это когда, сегодня говорили?

– Да нет, вчера. Вы думаете, ее свои же кокнули?

– Ничего я не думаю, – спохватилась Света, и в голосе ее отчетливо зазвучало нетерпение. – Ментам каким-нибудь не дала, они и пришили. Знаете что, перезвоните нам дня через два, а лучше – в конце недели, где-то в пятницу, тогда я по поводу следующего раза буду больше знать. Ну это надо ж!

И она повесила трубку.

Заварив кофе, я сел на балконе делать записи в «книге жалоб и предложений». С тех пор, как я живу один, балкон в моей квартире перестал служить складом самых ненужных вещей, от которых избавиться раз и навсегда не позволяет избавиться малодушие. Теперь самодельный шкаф, где хранились банки с прокисшим вареньем, старые лыжные ботинки, плитка, оставшаяся после ремонта, сухие краски в консервных банках, ржавые коньки и прочее накапливающееся с годами барахло, был разобран и вместе со всем своим содержимым, а также треснутыми лыжами и ящиком из-под картошки, был благополучно препровожден на свалку, и на его месте с наступлением весеннего тепла появлялся аккуратный раскладной столик. Рядом со столиком ставилось слегка потерявшее прежний лоск итальянское офисное кресло на куриной ножке с колесиками. Оставалось балкон только застеклить, однако самому мне было заниматься этим лень, да и стекло имеет тенденцию быстро пачкаться в нашей московской альтернативе воздуху. А потому я проявил смекалку и пока вышел из положения тем, что натянул по всему периметру балкона леску – от поручней до самого верха – и пустил по этому подобию теннисной ракетки несколько наиболее неприхотливых вьюнков. Не скажу, что получилась оранжерея, но поскольку балкон мой висит над двором, закрытым со всех сторон домами, сильные ветры ему не страшны, сверху его закрывает другой балкон, и создается впечатление, будто при желании через листву вьюнков можно разглядеть внизу сине-белые волны ласкового Тирренского моря. Верхнего света на балкон я проводить не стал, а ограничился удобной выносной настольной лампой, при которой сейчас делал свои записи «по горячим следам».

Знали ли мои знакомые об убийстве? Судя по всему, да. Хотя Александру я звонил первый раз (если не считать проверочного звонка той ночью, но мы не разговаривали, так что он не в счет), и можно было предположить, что он пребывает в подобном взвинченном настроении всегда. Его звонок мне, когда он сообщал адрес, тоже получился весьма лаконичным. Неудовольствие по поводу того, что кто-то чужой (то есть я) обладает его домашним номером, конечно, вызывало некоторые подозрения, однако и здесь я очень хорошо его понимал. Собственно, мобильным телефоном я сам только для того и обзавелся, чтобы не иметь точной «привязки к местности», а вовсе не затем, чтобы повесить на себя «коровий бубенчик» и быть доступным всякой твари везде и всегда. Хобби Александра требовало недюжинной конспирации, а я знавал людей, занимавшихся значительно менее недозволительными вещами, которые просто не подходили к телефону, если предварительно ты не позвонил им и не повесил трубку после второго гудка; тогда при втором заходе они, как правило, оказывались дома. Я давно убедился в том, что у всех свои причуды и что при желании и некоторой доли фантазии любого человека можно счесть крайне подозрительной личностью. Таким образом пока против Александра у меня никаких весомых заключений не находилось.

Реакцию Светланы тоже можно было трактовать по-разному. Кроме «попадания на крючок» с именем убитой, все остальное в нашем диалоге прошло с ее стороны вполне гладко (я же был, разумеется, просто неподражаем!). Паузы были уместны, дрожь в голосе неподдельна, даже неумение откреститься от знакомства с некой Еленой Цесаревой («Кто такая? Я знаю только Лолу». Правда, тогда бы напрашивался вопрос, а почему она решила, что я имею в виду именно Лолу, а не Лану, например? Нет, если уж он действительно хитра, то сказала бы, наверное, просто, что никаких Лен Цесаревых не знает) говорило о том, что и во всем остальном она оставалась искренна. Может быть, да, а может быть, нет. Конечно, я не мог не заметить, как изменился ее тон к концу нашего короткого разговора, когда ее предположение относительно нелицеприятной роли «ментов» прозвучало излишне вульгарно, если предположить, что Лола была ее хорошей знакомой. По крайней мере, способствовавшей неплохим приработкам. Хотя «хорошей» она могла, кстати, и не быть: ведь по словам Ланы девушка появилась у Светланы первый раз. Переживать предстояло как раз таки Александру, ее где-то нашедшему. Так что опять я попадал мимо цели. Психоанализ в свежести ночного балкона с ароматным горячим кофе и при неяркой лампе был весьма интересен, но ничего толком мне не давал, кроме очередного упражнения для ума. Вырисовывалось слишком много следствий при полном отсутствии побудительных причин.

Более того, я почему-то был с самого начала уверен в том, что передо мной рассыпали кусочки мозаики, которые, если напрячь воображение, обязательно должны сложиться в рациональную картину. Лирическая атмосфера тихого балкона (нарушаемая лишь залетными комарами) и постепенно смолкающие звуки города позволили мне расслабиться и посмотреть на все с другой точки зрения. Ведь кусочки, принимаемые мною за единое целое, могли на самом деле быть фрагментами разных картин и всякое искусственное их собирание приведет в лучшем случае к нарочитому сюрреализму а-ля бесталанный Дали. Света с Александром порют и снимают девочек, Лана с упоением обманывает мужа и растит нимфетку, «чеченец» рыщет по подворотням, Лолу зарезали или задушили пошлые отеллы в милицейской форме – четыре правдоподобные и нигде не пересекающиеся истории, которые происходят сплошь и рядом и связаны именно так, а не иначе только через меня, их наблюдательного наблюдателя. Окажись я вне игры, никто бы не подумал связать все эти фрагменты вместе, чтобы получить подобие детективного сюжета, в котором главные действующие герои известны, а преступник и его сообщники выглядывают между строк. Отпив кофе, я нашел себе подходящее оправдание: в подобных случаях принято искать виновников произошедшего, то есть отвечать на вопрос «Кто?». Меня же больше интересовал ответ на детский вопрос «Почему?». Почему маньяки убивают людей, которых заведомо встречают в первый и последний раз в жизни? Почему некоторые женщины послушно ложатся под плеть или не имеют ничего против короткого интимного свидания с посторонним мужчиной, который думает, что платит деньги за свое удовлетворение, а на самом деле – за возможность их унизить? Почему маленькое неразвитое существо с зачатками тела волнует нас порой сильнее, чем изысканная фотомодель? Почему, наконец, это именно так, а не иначе?

На балконе становилось прохладно. Выключив и захватив с собой лампу, я перешел в комнату. В сводке погоды дождей сегодня не обещали, однако я уже давно взял за правило прогнозам не верить, а смотреть на градусник и на небо. Предсказание погоды, на мой взгляд, сродни предсказанию судьбы. Если человеку сказать, что с ним произойдет, то это уже никогда не случится на самом деле, поскольку станет его прошлым. Ознакомившись с гороскопом на будущий год и попытавшись запомнить возможные вехи, ты впоследствии убеждаешься в том, что все складывается иначе. Зато, если свериться с тем же гороскопом за прошедшую неделю, частенько думаешь: «А ведь правда!».

До отхода ко сну оставалось еще несколько часов. Режима я себе никогда не устанавливал, предпочитая прислушиваться к потребностям организма, однако слишком хорошо знал, что если засижусь позже трех ночи, потом лучше не ложиться вовсе.

По телевизору кипели страсти вокруг бюджета, принятого до падения цен на нефть (Почему бы нам в дополнение к нефти ни продавать на экспорт валенки, в ту же, допустим, Канаду или Скандинавию, где люди нуждаются в теплой обуви и привыкли считать деньги? Капиталовложений значительно меньше, а прибыль значительно больше. Предварительно договориться с какой-нибудь голливудской студией, чтобы герой очередного блокбастера весь фильм ходил только в русских валенках, и растущий объем продаж на годы вперед обеспечен. И не по две тысячи пар в год, как на внутреннем рынке, а по два миллиона, и не по десять долларов, а по двести десять, чтоб ценили наши традиции! Глядишь, бюджет и поправится), так что я сразу переключился на спутник. Приютившиеся в конце длинного списка программ порноканалы крутили одни и те же прошлогодние «новинки». Преобладали, как всегда, французы, подкупающие отсутствием сумасшедших американских презервативов (каково увидеть в них оргию античного императора!) и довольно естественными (то есть без резиновых грудей и морщинисто-молодящихся лиц) старлетками из Будапешта и Праги. Раздражали только кочующие из фильма в фильм французские самцы, слегка разбавленные испанцами и редкими соплеменниками упомянутых старлеток. Принято считать, что мужчины-актеры (и то и другое, вероятно, следовало бы взять в кавычки, однако я все-таки воздержусь) получают гонорары меньше женских, но разве это должно означать, что лезть в кадр они должны соответственно больше?

Один из шедевров как раз заканчивался, член героя успел в замедленной съемке извергнуться за лицо улыбающейся в объектив героини, и по стоп-кадру поползли занудные титры. Я же успел помыть чашку (ненавижу оставлять грязную посуду), а когда вернулся в комнату, там уже шел шведский полудокументальный калейдоскоп снятых любительской камерой сцен. Девушки были местные, ворковали и стонали они по-шведски, однако все до одной оказались на удивление фигуристыми и симпатичными Обычно шведы не церемонятся, и складывается впечатление, что они, как и немцы, набирают состав прямо с улицы или с соседних рынков – из числа торговок кислой капустой (сравнение не слишком удачное за неимением подобного продукта в указанных «цивилизованных» странах, зато отражающее суть проблемы). Особенно выделялась та, что играла своеобразное связующее звено: она приезжала по вызову и принимала участие во всех сценах без разбору, будь то семейная пара, компания мужчин или сугубо женский коллектив. Дважды она успела выступить на сцене стрип-клуба – один раз с обычным танцем «а теперь сниму вот это», другой раз с сеансом мастурбации в ритме диско. Заканчивалось действо ее идиллическим возвращением в родное лоно и объятия не то мужа, не то возлюбленного, судя про продолжительности ласк и открытости рта, гораздо более ей приятное, чем все предыдущие аттракционы.

С позволения сказать «сюжет» фильма навел меня на мысль, которая почему-то не приходила мне в голову раньше. Вероятно, в силу своей простоты. Если меня занимают подробности жизни путаны Лолы, могущие пролить свет на причины ее гибели и связь с видеопроизводством (если таковая имеется), почему бы не попробовать выяснить их через ее непосредственных коллег? Ход, конечно, не стопроцентный, но лучше, чем ничего. Дама на телефоне могла только принимать звонки. За ней не было никакого многоэтажного публичного дома; все девушки жили по своим квартирам и только выезжали на вызовы; они не знали и никогда не видели друг друга, встречаясь только в том случае, если клиенты заказывали сразу нескольких прелестниц, но не факт, что мне пришлют именно ту, которая занималась с кем-то имитацией любви в компании Лолы или Елены Цесаревой. И тем не менее я решил попробовать.

Набрав номер «агентства досуга для взрослых», я поначалу попал на частые гудки. Время было подходящее, работа шла полным ходом. С пятой попытки мне ответила усталая тетка с интонациями сотрудницы службы эмиграции в Израиль. В Израиль я никогда не эмигрировал (по причине отсутствия желания и невозможности поменять гены всех своих пращуров – русских православных священников), однако почему-то полагал, что говорить там должны именно так. Виной тому, очевидно, был забавный американский (иначе говоря, еврейский) сериал «Nanny», героиня которого служит эдакой крайне эмансипированной молодой нянькой в семье богатого и тоже нестарого бизнесмена, но поскольку дети давно не дети (с такой-то нянькой!), ей приходится главным образом нянчиться с их родителями, гостями родителей, родителями гостей и т.п. Ее манера говорить называется по-русски «гундосить». Она гундосит все: нравоучения детям, признания в любви хозяину, колкости жене и импозантному дворецкому, мысли вслух и душевные излияния подругам. Если бы от ее реплик зрители то и дело не скатывались под стол, ее можно было бы счесть занудой. В ее исполнении фраза «Я люблю тебя!» воспринимается не иначе как «Уйди, противный!». Обтягивающие свитера и короткие плиссированные юбки довершают картину производимого ею хаоса в умах потрясенных окружающих.

– Вам беленьких или черненьких?

– А какие остались?

– Остались и беленькие и черненькие. Вы что, не хотите выбрать?

– Я предпочитаю выбирать по ногам.

– Чем длиннее, тем лучше? Какой у вас, однако, неожиданный вкус, молодой человек.

– Почему вы решили, что я молодой?

– Пусть это будет моей тайной. Так беленьких?

– Хорошо.

– Или черненьких?

– Мне вообще-то всего одну.

– Так бы и говорили. Тогда что ж, беленькую?

– Да. И с длинными ногами.

– Записываю. Какой размер предпочитаете?

– Чего именно?

– Бюстгальтера, разумеется.

– А вы и бюстгальтерами торгуете?

– Лифчик прилагается к девушке, молодой человек. Какой вы, однако, несообразительный. Или вас это не интересует?

– А я смогу отказаться, если мне не понравится?

– А как вы думаете, я вас расспрашиваю, чтобы вы потом отказывались?

– Ну, мало ли…

– У нас работают только самые лучшие девушки. Кстати, у всех московская прописка.

– Предпочитаю с жуковской.

– Есть и такие. Записываю адрес. Диктуйте.

Позабавленный разговором с телефонной сводней, я выключил телевизор и отправился принимать душ, хотя предполагаемая близость с будущей гостьей, действительно, стояла в моей нынешней иерархии интересов на предпоследнем месте. На последнем стояла ее прописка.

Идеально было бы прямо с порога осведомиться, знакома ли девушка с Лолой Цесаревой, и если нет – вежливо распрощаться, а если да – продолжить разговор в более непринужденной обстановке. И чтобы никто не ставил меня «на счетчик». Увы, «надежды юношей питают». Я же был не просто не юношей: я был клиент.

Не прошло и часа, как в дверь позвонили. Говоря по правде, я ожидал нечто подобное тому, что было разыграно, когда ко мне в свое время пожаловала сама Лола: крупный сопровождающий с непроницаемой подмосковной физиономией, рыскающие взгляды по комнатам в поисках притаившихся компаньонов, вялое подобие одобрительной улыбки и пожелание хорошо провести время. Мол, плати, старик, да не забывай, кто тут главный.

На пороге стояла миниатюрная статуэтка.

В первый момент я, признаюсь, решил, что девушка спешила на праздник и ошиблась квартирой. Яркая косынка, обтягивающая кофточка, узкие брючки, высокие каблуки и улыбка с пол-лица. Живые карие глаза смеются из-под густого козырька светленькой челки.

Я как-то сразу понял, что мне совершенно безразлично, знает ли она Лолу, Лану, Свету или еще кого-нибудь, включая лорда Доджсона. Никакой физиономии со счетчиком позади нее тоже не маячило. Чудеса случаются не только на Новый Год.

– Здравствуйте!

– Вы ко мне?

Она сунула мне под нос листок бумаги с моим адресом, убедилась в том, что я прочитал и скомкала в кулачке.

– Теперь это надо будет выбросить или сжечь, чтобы не оставлять ненужных улик. Я могу пройти?

Я посторонился. Девушка проскользнула в квартиру и стала топтаться на коврике, всем своим видом показывая, что разуваться не собирается. Вероятно, ей были дороги те пять-шесть сантиметров, которые дарили ей туфельки. Таких ядреных ягодиц я не видел давно, пожалуй что, с поездки в Бразилию. Неужели все это еще и можно раздеть?

– Куда у вас можно пройти?

Обычно, так с порога спрашивают «А где у вас больной?» участковые врачи, чем выдают себя с головой, поскольку первым их вопросом должно все-таки быть «А где у вас можно помыть руки?».

– Пройти можно куда угодно, – признался я, не в силах оторваться от созерцания живой Барби (не дешевой китайской, а холеной американской). – Можете не разуваться.

Она оглянулась на меня через плечо, и я подумал, что сейчас услышу язвительное замечание по поводу моей галантности или чистоплотности. Мне только улыбнулись.

– У вас тут уютно, – послышалось уже из гостиной. – А ванная где?

«Хорошая медсестра», подумал я и бросился все объяснять и показывать. Особенно девушку заинтересовала посмертная гипсовая маска Пушкина.

– Все-таки он был африканец, – заключила она и таким же тоном добавила: – С расценками вы знакомы? За час деньги вперед. Все что потом – потом.

Падение на бренную землю не было болезненным. Хотя часть чуда сделала ручкой и упорхнула через распахнутую балконную дверь. Девушка не ошиблась квартирой и не спешила на праздник. Праздником была она сама.

Получив часть гонорара (поскольку я не предполагал, что одним часом все ограничится), она пошарила в своей незаметно маленькой сумочке и бросила на стол разноцветную гирлянду презервативов.

– Оплатите сейчас или после?

– Зачем это?

Мое простодушное непонимание, зачем для наслаждения статуэтками нужны какие-то елочные украшения, было встречено в прагматизмом поколения «пепси».

– Без этого у нас ничего не получится.

Я не стал говорить ей о том, что она путает презерватив с виагрой. Многие известные мировые компании зарабатывают на послепродажном обслуживании своих клиентов гораздо больше, чем непосредственно на продуктах. Возраст и внешность не выдавали в моей гостье профессионалку, однако подход к делу у нее был поставлен на высшем уровне.

– Этого хватит? – поинтересовался я, выкладывая рядом с презервативами несколько сотенных и чувствуя себя шальным кутилой.

– Лучше, чем ничего, – сказала девушка, не притрагиваясь к деньгам и продолжая осматриваться. – Кстати, предлагаю перейти на ты.

– Да мы уже на ты, – любовался я ее узкими бедрами. – Как мне тебя называть? Барби?

– Нет, только не Барби! Барби меня называют все. – Она уронила сумочку в кресло и посмотрела на себя исподлобья в зеркало, поправляя челку. – Еще, правда, меня называют Снегурочкой, но это зимой. Вообще-то я Карина.

Открыв дверь в ванную и включив там свет, она убедилась в исправной работе кранов и душа и принялась проворно раздеваться, аккуратно складывая одежду на стиральную машину.

– Если хотите посмотреть, как я моюсь, можете не закрывать дверь, – сообщила она, как будто у меня был какой-то выбор.

Я даже не заметил, что она по-прежнему обращается ко мне на вежливое вы.

– Тебе налить чего-нибудь? Шампанского? Чая?

– Только не шампанского! А сок у вас есть какой-нибудь? Только холодный.

– Есть морс. Клюквенный.

– Все равно. А то что-то мне жарко.

Ну просто актриса Малого театра! Откуда ей могло быть жарко? Вот если бы она пожаловала ко мне зимой, когда начинается сумасшедший отопительный сезон и на батареях можно жарить яичницу, я бы ей еще поверил.

Когда я вошел в ванную со стаканом клюквенного морса, Карина уже сидела на корточках в медленно поднимающейся воде и выдавливала себе на ладошки синие закорючки шампуни. Волосы она собрала в пучок на затылке и от этого показалась мне совсем ребенком.

За моей спиной раздался сдавленный писк мобильного телефона.

– Дайте-ка мне мою сумочку, – сказала девушка, подставляя кончики пальцев под струю из крана.

Она не ошиблась. Звонили именно ей. Стряхнув капли, она извлекла телефон и просто-напросто его отключила.

– Положите ее обратно, чтобы я потом не искала. Давайте ваш морс.

– Ну как, достаточно холодный?

Я стоял в шаге от нее и смотрел, как она пьет: маленькими глотками, взяв чашку в правую руку, держась левой за мокрый край ванны и сохраняя равновесие на корточках.

– В самый раз! Спасибо. – Протянула пустую чашку и облизала губы. – Я быстро.

– Можешь не спешить, – благосклонно отозвался я, а сам подумал: «Дитя природы».

Она села на попку и вытянула под водой загорелые ножки. Я почему-то вспомнил о дочери Ланы. Вспоминал и наблюдал, как Карина намыливает, словно взбитыми сливками, маленькие грудки с клюковками сосков.

– Ты занималась гимнастикой?

Озорной взгляд из-под челки.

– Откуда вы знаете? То есть, я хотела сказать, откуда ты знаешь? Очень накаченная?

– Нет, не очень. В самый раз. Занималась?

– В детстве.

Иными словами, переводя с женского языка на общечеловеческий, «бросила совсем недавно». В самом деле, у нее были красиво развитые широкие плечики и рельефные мышцы по всему телу. Только кисти рук с трогательной сеточкой вен напоминали о том, что передо мной не ребенок, а сформировавшаяся женщина. Забавно было видеть контраст между взрослыми длинными пальцами с немного хищными ногтями и ласкаемой ими почти детской грудью.

– Только не спортивной, а художественной. До сих пор на шпагат сажусь: и продольный и поперечный.

Внутренний голос, усыпленный эстетическим зрелищем, проснулся и подсказал, что можно делать первый выстрел.

– Похоже, у вас в агентство специально подбирали бывших гимнасток.

– Это почему же?

Рука Карины нырнула под воду и соскользнула по животу в заповедное пространство между выпрямленных ног, а глаза смотрели на меня по-детски спокойно и вопросительно.

– Да приходилось мне тут кое с кем из ваших встречаться. Только та была больше на бегунью или гандболистку похожа: уж больно ноги сильно развиты. Но она тоже уверяла, что занималась гимнастикой. И тоже художественной. Лола, кажется. Не знакома? Вообще-то ее, кажется, Леной зовут.

– Это не такая… – И девушка в общих чертах описала мою бывшую знакомую.

– Совершенно верно.

– Никогда не приходилось слышать, чтобы Лолка гимнастикой занималась. – Карина по очереди вынимала из-под воды блестящие ноги и намыливала коленки. – Она тебе понравилась?

Я бы очень хотел услышать в ее голосе нотки ревности, но их не было. Только детский интерес. Зато подоспело время для второго выстрела, на сей раз не наступательного, а оправдательного.

– В каком смысле «понравилась»?

– Ну, в прямом, разумеется. Как женщина.

– Не знаю, – сказал я, стараясь сохранять серьезность. Получилось, по-моему, неплохо. – Мы с ней ничем таким не занимались.

От удивления обе коленки были моментально утоплены под островами пены, а Карина схватилась за края ванны и села, восхищенно моргая.

– А чем же вы тогда занимались? За жизнь что ли говорили?

– И за жизнь тоже. Ей было безразлично, за что получать деньги. Надеюсь, тебе тоже.

– Безразлично? Не скажите! – Девушка смотрела на меня с опаской, что-то украдкой ища взглядом по сторонам и одновременно старясь не выпускать из поля зрения меня, присевшего на табурет.

Я рассмеялся. Постарался, чтобы смех не получился зловещим.

– Ты о чем таком подумала, Карина? До сих пор ты ничего как будто не боялась, а тут вдруг с лица спала. Почему тебя так смутило предположение, что я не сплю с проститутками?

Она сделала движение, чтобы встать. Я положил ногу на ногу, всем своим видом показывая, что не собираюсь ей мешать. Подумав мгновение, она осталась сидеть в воде, отпустив края ванны и прикрыв обеими ладонями груди. Ждала продолжения. Старалась улыбнуться.

– Не стану утомлять тебя долгими повествованиями о моих философских взглядах, но просто эротика и секс для меня не одно и то же. Мне кажется, что и ты приехала не ради секса. У тебя ведь наверняка есть мужчина?

– Есть… – неохотно, но честно кивнула она.

– В таком случае, я прав, и ты занимаешься этим ради независимости и от него и от кого бы то ни было на свете. То есть ради денег. Даже если сама себе в этом не всегда признаешься. Просто третьего не дано. А если тебя уязвило слово «проститутка», не думаю, что его следует лишний раз табуировать, скрывая за столь популярными нынче «путанами» и «ночными бабочками». Я не знаю значения входящих в него корневых слов и согласен, что звучит оно не слишком приятно, но уж что делать, если твое занятие так у нас называется. Согласна?

Гипноз псевдонаучного потока речи действовал. Карина кивнула. Я не останавливался на достигнутом.

– Мне никогда еще не приходилось встречаться с проституткой, которая бы любила свою работу. Ты понимаешь, что я имею в виду. В интервью озабоченным журналистам она всегда будет говорить, что ей нравится зарабатывать деньги не меньше, чем получать половое удовольствие, но я считаю это враньем. Если уж в тебе проснулась самка, ты пропустишь через свою постель легионы, но едва ли станешь требовать за это иной награды, кроме собственного удовольствия. Прекрасно, если ты умеешь настраиваться на любого клиента и не испытывать отвращения от его повадок, слов и специфического запаха, однако сомневаюсь, что тебе будет постоянно вести на горячих самцов и обходительных джентльменов. До первой крови, как говорится. Когда в какой-то момент станет больно и стыдно, продолжать начатое тебя заставят только деньги.

Я видел, что Карина расслабляется, хотя слушает меня по-прежнему внимательно. Как и любой девушке, в душе ей было приятно, что взрослый человек разговаривает с ней в серьезном тоне.

– А потому, если предоставляется возможность поменять на некоторое время рутину будней и за те же деньги заняться чем-нибудь другим, менее обременительным и скучным, любая проститутка скажет «да» и будет только рада.

Карина покраснела. Скорее всего, как я и предполагал, она никогда не думала о себе как о проститутке. Что угодно, только не это. Только не быть на одном уровне со всеми. За плечами среднее образование, а может быть, и высшее, а ее тут ставят на место безмозглых, тупорылых телок, умеющих только сопеть, когда забит рот, и стонать, когда заткнуты две другие дырки. Она же гимнастка!

– У тебя красивое тело, очень выразительное, – резко сменил я тему и заметил, как девушка встрепенулась, выходя из задумчивости. – Лола мне тоже понравилась, но ты нравишься мне больше. Ты как будто создана для того, чтобы быть обнаженной. Тебе нравится показывать свое тело?

Карина насупилась. Руки она давно опустила под воду на живот, и оставшиеся без защиты грудки смотрели на меня искрящимися бусинками сосков.

– Ты никогда не выступала в стриптизах?

Уголки ее губы стали снова растягиваться в улыбку.

– Выступала.

– А фотографам позировала?

– Нет.

– Странно. Такое тело стоит сберечь для истории. Я бы с удовольствием тебя поснимал. Жалею, что Лола отказалась.

– Почему вы… почему ты все время спрашиваешь про Лолу? Позвонил бы сразу ей.

Я наклонился, опустил руку под воду и успокаивающе погладил Карину по тонкой щиколотке. Она не отдернула ногу.

– А ты разве даешь свой прямой телефон тому, кто тебе понравится?

– Даю, конечно. А что в этом такого? Не всю же жизнь мне на чужих работать. С моим мужчиной я живу не всегда, так что могу себе позволить встречаться с кем хочу и когда хочу. И вообще я предпочитаю составлять свою собственную клиентскую базу.

Так выражаются секретарши, прошедшие короткие курсы делопроизводства. Я уважительно хмыкнул.

– А у тебя Лолин телефон есть?

– Есть. Но я тебе его не дам. Если она сама тебе не дала, значит, на то были причины.

– Действительно, причина была: я не спросил.

Мои пальцы уже преодолели весь путь вдоль ноги до бедра и отважно топтались на твердом лобке. Карина согнула колени и развела их в стороны, насколько позволяла ванна. Это был немой призыв к более смелым ласкам, и я не преминул им воспользоваться. Ножки табуретки противно скрипнули, когда я подался вместе с ней вперед. Ввел указательный палец в мягко расступившуюся норку. Карина смотрела на меня напряженно, с некоторым вызовом. Руки подняла и заложила за голову, чтобы не мешать.

Я нисколько не хитрил, когда признавался в том, что она нравится мне больше Лолы. И вовсе не потому, что на самом деле Лола не нравилась мне вовсе. Упоминание о том, что у Карины есть более или менее постоянный мужчина, не больно, но все же кольнуло мое самолюбие – первый признак того, что я сделался неравнодушен к девушке. Оставалось только не дать этому просыпающемуся чувству собственника пустить корни, чтобы не наделать глупостей. Хотя хотелось.

Сейчас она была похожа на маленькую нахохлившуюся мышку, которую наглый котяра зажал в норке и пугает вытянутой лапой. Мышке одновременно страшно и приятно от сознания того, что такой большой и грозный противник обратил на нее внимание и теперь собирается то ли полакомиться, то ли поиграть.

Действия моего пальца никоим образом не отражались на ее лице. Она не закрывала глаз и продолжала взирать на меня из-под едва заметно вздрагивающих ресниц.

– Нравится?

– Нравится. Почему ты перестал меня расспрашивать о Лоле?

– Ты интереснее.

Это все равно, что сказать пусть даже самому плохому артисту после его очередного никчемного выхода на сцену, будто он был неотразим. Даже если артист сам прекрасно знает, что убог и закомплексован (а это известно ему не хуже режиссера), он с радостью поверит этой чепухе. Так же и женщины. Обвиняя мужчин в неумении или нежелании делать им комплименты, они не понимают, что мужчины привыкли высказываться по существу, то есть если причин делать комплимент просто нет, они их и не делают, тогда как достаточно было бы произнести любую глупость о внешности собеседницы, и та с наслаждением проглотит ее, охотно приняв за чистую правду, и взглядом попросит добавки. У комплиментов должны быть не причины, а потребности, как в работе писателя – не ожидание дуновения ветреной музы, а постоянная охота на нее с силком и гончими.

– В каком смысле «интереснее»?

Ну вот, сапожник снова оказывался без сапог! Взялся учить других отпускать комплименты, а сам даже эпитета подходящего подобрать не может. Позор!

– Ты красивее, сексуальнее, эротичнее – все это я как фотограф, писатель и просто наблюдательный человек называю «интереснее». А больше всего мне нравится, что за свое купание ты не берешь с меня отдельную плату.

Карина прыснула и свела колени. Я послушно извлек из нее осчастливленный палец и выпрямился на табуретке. Она сделала попытку встать.

– Тебя сполоснуть?

– Спасибо. Я уж как-нибудь сама.

Я передал ей гибкий шланг душа и стал следить со своего места, как она блаженствует под теплой струей, поворачиваясь, приседая, набирая в рот воды и пуская тонкие фонтанчики в противоположную стену и на себя, по очереди поднимая руки, демонстрируя гладкие подмышки, окатывая искрящейся водой живот и бока, проверяя пальцами, не осталось ли мыла между крепенькими ягодицами – одним словом, тратя нарочито больше времени, чем обычно требуется на то, чтобы как следует ополоснуться. Несомненно, мое скромное присутствие ее приятно возбуждало и вызывало желание нравиться. Значит, еще не все потеряно, улыбнулся я про себя, имея в виду свою внешность и возраст. Хотя, раскатывать губы, конечно, не стоило, поскольку дело я имел все же не с бескорыстной пляжной знакомой и не с филантропически настроенной любительницей острых ощущений: меня развлекали за мои же деньги.

Последнее соображение заставило меня пересмотреть избранную тактику легкого флирта. Протянув руку, я по-хозяйски привлек Карину за колено к краю ванны, встал, отстранил со щеки намокшие пряди и поцеловал в послушно приоткрывшийся рот. На губах остался сладковатый привкус жвачки. Отпущенная, девушка снова стала обливать себя из шланга, делая вид, будто ничего не произошло. Тогда я повторил поцелуй, на сей раз с некоторой небрежностью притянув к себе двумя пальцами за сосок. И вновь ни малейшего возражения. Правда, ответила на поцелуй она лишь с третьего раза, когда я приподнял ее на ладони, просунутой между прохладных ляжек, и поискал в ароматной ротике влажный язычок.

– А ты классно целуешься, – призналась она, когда я так же внезапно оставил ее в покое и с сознанием выполненного долга опустился на ревниво скрипнувшую табуретку.

«Ей еще на школьные утренники да новогодние елки ходить», подумалось мне, «а она все туда же, во взрослые игры играет».

– Сколько тебе лет, прелесть моя?

– Восемнадцать. То есть, уже девятнадцать. – Струи все также растекаются по загорелому телу, как будто не было тщательного процесса смывания пены две минуты назад. – Недавно исполнилось.

Глаза из-под челки смотрят озорно и одновременно вызывающе: уж не хочет ли забавный дядя прочесть ей лекцию о вреде половой распущенности и о важности хорошей учебы? Нет, дядя не хотел.

– Таким образом, вероятно, ты по гороскопу Близнецы, – предположил я и попал в точку.

– А ты что, может, и гадать умеешь? – восхитилась на свой лад Карина.

– Да нет, просто приходилось с твоим знаком общаться. Знакомый тип. Неплохой, кстати.

– А ты кто?

– Имеет значение?

– Ну-у, мне интересно. – Губки надулись, бровки насупились. – Скорпион?

– Почти. Давай я тебя вытру и пойдем из ванной. А то простудишься.

– Не простужусь.

Она перешагнула через эмалированный край и покорно стояла по стойке смирно на холодных плитках пола, позволяя оборачивать себя в большое банное полотенце и растирать, как заботливые родители растирают посиневших детей, с неохотой выбравшихся на их зов из проточных вод Москвы-реки. Пользуясь тем, что девушка скована по рукам, как маленькая египетская мумия, я еще раза два поцеловал ее в запрокинутое лицо. Она засмеялась, сверкая белыми зубками. Полотенце упало на пол. Никто не стал его поднимать. Я взял Карину за руку и вывел из ванной на ковер гостиной. Оставив ее стоять посреди комнаты, присел на диван и откинулся на удобную спинку. Только тут она ощутила некоторую неловкость и невольно прикрыла ладошкой низ живота. Переминаясь с ноги на ногу, посмотрела на меня, улыбнулась и резко отдернула руку.

– Как мне лучше встать? Так?

Она изящно заложила обе руки за голову, повернулась ко мне полубоком и соблазнительно поставила одну ногу на мысок, согнув в колене.

– Или так?

То же самое, только другим боком.

– Или так?

Повернулась спиной, выпрямила ноги, отвела плечи назад, взялась обеими руками за ягодицы и дерзко их раздвинула, демонстрируя обрамленное морщинками крохотное отверстие ануса. Оглянулась через плечо и хихикнула, зная наверняка, какое производит впечатление. Не я первый, не я последний.

– Еще?

Я пожал плечами.

Карина села на ковер, лицом ко мне, уперлась руками в пол и широко расставила ноги. Подумала и прикрыла розовые лепестки одной ладонью. Прищурилась.

– Ах да, я и забыла, что ты различаешь эротику и секс. Интересно, как? И значит ли это, что сегодня ты не в настроении?

– Не в настроении для чего? – Я положил ногу на ногу. – Убери-ка руку.

– Не в настроении заниматься сексом. – Ладонь безропотно вернулась в положение упора. Лишившиеся прикрытия лепестки как будто трепетали. – Так эротично?

– Весьма. Надеюсь, мой маленький каприз тебя не очень разочаровывает?

– Да нет, напротив. Так мне даже интереснее (отомстила моим же словечком). Сегодня мне уже довелось достаточно поработать. Ты третий. Можно в коем-то веке и расслабиться (а это уже месть, как говорится, по полной программе; скорее всего, нагло обманывает, но все равно неприятно).

Не смыкая колен, Карина перелегла на локти, потом – на спину. Вытянула ноги. Разметала руки. Стала похожей на привязанную к дивану Лану. Смотрела в потолок.

– А тем двум ты свой телефон дала?

– Нет, кажется.

– А мне дашь?

– Да, кажется. Если попросишь.

– А они что, не просили?

– Просили.

– И все-таки не дала?

– А зачем? Мало ли кто меня о чем просит. Так и буду я всяким маньякам свой телефон раздавать. Вот еще!

– Кстати о маньяках! Часто попадаются?

– Бог миловал. – Она оторвала ноги от ковра, сложила вместе, медленно подняла вверх и сделала «березку». – Нечего мне больше делать, как приключений искать. – «Березка» перешла в перевернутый шпагат. – Я только к хорошим мальчикам езжу.

Карина явно собралась продемонстрировать мне весь арсенал своих гимнастических упражнений. Я с интересом наблюдал, как она из положения лежа встает на мостик и, переступая руками и ногами, переворачивается все в том же мостике лицом вниз, ложится и начинает по-мужски отжиматься, касаясь ковра кончиками обеих сосков, животом и лобком.

– Но тех двух ты все-таки назвала маньяками. Почему?

Она ответила не сразу, фантазируя.

– Потому что они хотели трахнуть меня одновременно. А я терпеть не могу такие штучки. Пожала им на прощанье члены, вернула деньги и ушла.

– Прямо так и вернула? – изобразил я некоторое удивление.

– А что, по мне не скажешь? – Карина уже опять лежала, теперь на боку, как Даная, положив руку под голову, и делая махи одной ногой вверх, не доставая до уха самой малости. – Никому не отдам свою попочку на растерзанье!

– Так уж и никому! А как же молодой человек?

– Недостоин.

– Мало платит? – Я понимал, что моя ирония находится на грани дозволенного и что Карина в праве в любой момент обидеться. Но мне хотелось ее подразнить, а заодно определить собственные рамки дозволенного.

– Ничего не платит. Разве что за квартиру. Но ему можно: я его люблю.

– В самом деле?

– По-своему, конечно. Он же не знает о том, чем я занимаюсь.

– А познакомились вы, полагаю, в районной библиотеке.

– Почти. Я выступала на сцене, а он пригласил меня за свой столик. В следующий раз пришел с друзьями, и я танцевала перед ними в VIP-зале. А потом пригласил жить к себе с условием, что я завяжу со стриптизом.

– И ты, разумеется, завязала.

– Разумеется. – Она перевернулась на живот и стала поднимать ноги, напрягая ягодицы и спину. – Чего ни сделаешь для любимого человека! Но я думаю, что мы скоро расстанемся.

– Изменяет, негодяй?

– Да нет, просто чувствует, что я все меньше и меньше от него завишу. Телефон я уже сама себе оплачиваю. Квартиру подыскиваю – не возвращаться же к родителям.

– Наверное, на горизонте появляются новые варианты? – предположил я. – Близнецы ведь не могут подолгу с одним партнером засиживаться. Им нужно, чтобы весь мир был у их ног, причем постоянно.

Карина хихикнула и села, поджав под себя колени.

– Я еще морса хочу.

Я пошел на кухню наливать. Она последовала за мной, босая, голенькая и вся в мурашках, поскольку из открытых окон веяло ночной свежестью. Остановилась рядом и, глядя, как я наполняю новую чашку (первая так и осталась в ванной), вкрадчиво положила ладошку мне на брюки, пониже ремня.

– О! Такой сильный!

– Это не то, что ты думаешь, моя радость. – Я повернулся к ней и вручил чашку. Карина приняла ее, но ладонь не убрала. – Тебе не холодно?

Она сделала несколько глотков, поставила чашку на стол и медленно присела на корточки. Поднимая к ремню руки в молитвенном жесте, сказала:

– Давай только ты не будешь больше со мной спорить…

Минут двадцать спустя я, опустошенной, но посвежевший, вышел из душа и вернулся в спальню, где Карина делала вид, что спит, лежа на спине поверх смятого одеяла и зарывшись лицом в подушку. Мне почему-то вспомнилось полотно Гогена, на котором он запечатлел в подобной позе вывезенную им в Европу таитянку. Разница заключалась лишь в том, что любовница Гогена была запечатлена им, как обычно, по-детски схематично, квадратно и, честно говоря, совершенно безыскусно, тогда как моя новая знакомая даже теперь, после утраты накопленного за несколько дней запала, казалась мне прелестным воплощением самой смелой мечты любого мужчины. Будь она чуть посдержаннее да поскромнее, цены бы ей не было. Но она еще слишком юна, чтобы чувствовать некоторые тонкости идеального поведения любовницы. Вот и сейчас она знала, что я на нее смотрю, и так положила ноги и прогнула спину, чтобы мой взгляд не мог не соскользнуть в уютную ямку между ягодиц и ляжек, в которой виднелись нежные дольки промежности.

Ребенок играл в свои игры.

Я запахнул полы халата и сел на край постели. Погладил гладкую, чуть влажную спину, легонько пошлепал по попке.

– А твой мужчина тебя никогда не бьет?

– Пусть только попробует! – Она ожила и легла на бок, лицом ко мне.

– Что, даже играючи?

– Ну, это зависит от моего настроения.

– А сейчас ты в настроении?

– Нет. А ты хочешь меня побить? – Сжала кулачки и показала язык. – Я могу дать сдачи.

Я изобразил испуг, взял ее кулачки в свои и без усилий разложил на кровати, перевернув девушку на лопатки. Поцеловал между грудок.

– А вот я люблю девочек шлепать. Но только если они не сопротивляются. Если это им в удовольствие. Не хочешь?

– Нет, спасибо. – Она посерьезнела. – Тебя, похоже, Лолка так настроила.

– Это почему же?

– А ты не в курсе? Она у нас спец по этой части. Я слышала, будто где-то даже фильмы с ее участием ходят, в которых ее секут настоящей плеткой. Представляю! Вот тебе бы с ней на эту тему поговорить.

– А ты с ней когда-нибудь вместе работала?

– На выездах что ли? Пару раз. По-моему, ничего особенного. Не знаю, что в ней мужики находят. Я бы даже красивой ее не назвала. Наверное, все той же покорностью берет. Ты тоже так считаешь?

Карина смотрела на меня в ожидании ответа. Улыбалась одними губами. Глаза были задумчивыми, с поволокой.

– Мне так почему-то не показалась. Девица, как девица.

– Значит, ты ей чем-то не очень понравился, – предположила девушка. – А может быть, наоборот. Потому что она даже мне как-то призналась после выезда, что мечтает найти себе настоящего господина, для которого стала бы послушной рабой. Прямо так и сказала.

– С чего это вдруг такая откровенность?

– Да я ее спросила, какого рожна она перед клиентами как последняя дура выдрючивалась: ноги им лизала, по большому у всех на виду ходила, даже мочиться на себя позволила. За деньги, конечно, я понимаю, но меня чуть не вырвало. Да и было бы ради кого, а то попались какие-то малолетки, мои ровесники. А она говорит, ей там один мальчик понравился, хозяин квартиры. Хотела ему угодить. Чума! Не признаю таких.

– А сама ты тем временем чай, небось, пила? – усмехнулся я.

– Почти угадал.

– Интересная у тебя, однако, жизнь.

– Да уж куда интереснее! А ты что думаешь, я этим всегда что ли заниматься буду? На хрена мне такие радости! Нет уж, у меня другие цели. Пусть всякие другие дуры, вроде Лолки, себя не уважают, наркотой балуются и господ на свою жопу ищут. Я денежек скоплю, независимость получу, Иняз закончу и выйду замуж за какого-нибудь Ромео из Вероны. Поди плохо!

– Так ты у нас в Инязе учишься? – на сей раз искренне удивился я.

– Certo, caro! Parlate Italiano?21

– Molto poco, purtroppo. Come va?22

– Какая прелесть! Va bene23. Ты что, итальянский знаешь?

– На таком уровне, я все языки знаю. Даже на суахили могу в любви объясниться.

– И как это будет?

– Nakupenda?

– И все? – Она рассмеялась.

– Зато откровенно.

– Я надеюсь.

– Значит, в Италию мечтаешь отчалить?

– Почему бы и нет? Я там уже несколько раз была, понравилось, даже очень, климат по мне, люди веселые, язык вот осталось подучить и вперед. А ты чем занимаешься?

– Да вот, как видишь, девчонок порчу.

– Я серьезно!

Она села на кровати и обняла меня за плечи. Чмокнула в щеку.

– Жалеешь, что я не итальянец?

– Немного.

– Ничего, зато у меня там много хороших знакомых есть.

– Правда?

– А то! Если поделишься телефончиком, может быть, составлю протекцию.

Игривые глазки Карины загорелись. Мои храбрые итальянские ответы позволяли думать, что я и здесь ее не обманываю. Она соскользнула с кровати, выбежала из спальни, вернулась с сумочкой и достала из нее пачку визиток. Протянула мне одну. На визитке, помимо маленькой фотографии хозяйки, значилось буквально следующее: Karina Pavloff, Model, http://pavloff.h1.ru, [email protected] и далее номер мобильного телефона.

– А кто эта дьявольская Катя с числом Зверя?

– Никто, просто так. Ты еще спроси, действительно ли я родственница легендарной балерины.

– А что, действительно?

– Ну, разумеется. По мне разве не видно? – Она снова забралась на кровать и свернулась калачиком. – У тебя, кстати, тут тоже хорошо, уютно. Ты неженат?

– Ну, разумеется. По мне разве не видно?

– Перестань! – Она со смехом шлепнула меня по руке. Взгляд упал на стенные часы. – Мне пора.

В общей сложности она провела у меня два с половиной часа. Пока Карина одевалась, я положил перед ней плату за два: с учетом предварительной оплаты первого часа получалось кое-что и «на чай». Девушка, не моргнув глазом, взяла зелененькие купюры, свернула в трубочку и убрала в потайное отделение сумочки. Неужели я думал, будто она гордо откажется? Работа есть работа. Даже если в охотку. А бесплатно работают разве что на субботниках. Едва ли Карина хотела бы сейчас касаться этой темы. Поэтому я ограничился только тем, что сказал:

– Услуга за услугу, красавица.

– А? – Виляя попкой, она заправляла майку в брючки и застегивала молнию.

– Дай-ка мне все-таки телефон Лолы, если не против.

– Понравилась идея обзавестись рабыней? – Предо мной уже стояла прежняя Барби, насмешливая, дерзкая и хорошенькая. – Но только не говори, что это я тебе его дала.

И она продиктовала номер, считав его с экрана телефона. Потом набрала какой-то другой и сказала:

– Я освободилась. Подъезжай.

Я проводил ее до лестничной клетки. Пожелал успехов. Согласился, если что, непременно звонить. Лолке при встрече тоже привет передам. А она пусть не тратит время и итальянский учит.

На прощанье мы не поцеловались.

____________________

Глава 8

Промежуточные итоги – Что такое хорошо и что такое плохо – Снова

визитная карточка – О пользе кофе – Братские узы – Половина «Нежности» – Несколько слов о современной мифологии

Собственно, ничего нового, кроме номера никому больше не принадлежащего телефона, я не узнал. На что боролась, на то и напоролась. Склонность к покорности, жажда боли, зависимость от наркотиков – все это не предвещало иной развязки. И все-таки мне очень даже повезло. Карина могла не знать о Лоле вообще. Они оказались своеобразными подругами по цеху. Лола могла оказаться «тихим омутом». Она же откровенно посвящала Карину в свои переживания. Не ждал же я того, что Карина назовет мне имя убийцы и расскажет, где его найти. Кстати, а для чего мне? Ведь не собирался же я его на самом деле разыскивать и выводить на чистую воду, сдав в милицию. Пусть сами ищут. Мы не в Америке и не в Европе, где сознательные граждане друг на друга «стучат» и не краснеют, поскольку для них это норма поведения. Убийц у нас тоже не жалуют, но и милицию не меньше. Тем более что права могла оказаться все та же Светлана, чье подозрение немедленно пало именно на «ментов».

Таким образом получалось, что основным результатом моего предыдущего свидания было само свидание. Я познакомился с очаровательной девушкой и даже снискал ее взаимное расположение. Если забыть об обстоятельствах нашего знакомства и двигавших нами мотивах, получалась замечательно трогательная история. А почему, кстати, нужно непременно забывать о мотивах? Разве не сделал я в процессе свидания приятного открытия на предмет того, что меня вполне устраивает роль «покупателя услуг», когда объект «покупки» не нуждается в дополнительных объяснениях тех или иных моих поступков, потому что они предопределены уже самой ситуацией: я хотел видеть ее голенькой, и она раздевалась, я хотел ее поцеловать, и она не имела права мне отказать. Разумеется, мне было радостно обманывать себя, думая, будто в некоторой степени я обязан подобной реакцией собственному обаянию, а вовсе не щедрости (мне и правда не слишком свойственной). Однако, сидя на следующее утро на балконе, занося впечатления от нашей встречи в записную книгу и лишний раз проигрывая в уме диалоги и жесты, я с довольно чистой совестью пришел к выводу, что доля искренности во всем этом все же присутствовала.

Особенно удачной мне показалась идея, несмотря на слабые протесты, запечатлеть Карину на фотографии. То есть не совсем на фотографии, поскольку я вот уже некоторое время пользовался не обычной, а цифровой фотокамерой, и таким образом понятие «фотография» представлялось мне вторичным. Первичным же была «картинка». Картинка становилась фотографией только когда пропускалась через принтер. Действие это было совершенно второстепенным – бумага, увы, недолговечна, – и вместо него я чаще просто переносил картинки из камеры в главный свой компьютер, а из компьютера – на компакт-диск, где они и хранились, дожидаясь своего часа.

На том снимке, о котором идет речь, Карина была застигнута почти врасплох в спальне. Она стояла в одних туфельках между кроватью и окном и заглядывала за штору. Сторонник чистого света, я был вынужден прибегнуть к помощи вспышки, однако кадр получился удачный, ничего, как то случается, не расплющилось, взгляд в сторону являлся залогом отсутствия «красных глаз», а неожиданность мгновения не повредила изяществу позы.

При повторном более внимательном просмотре слегка удивляло только почти полное отсутствие груди, превращенную казусом светотени в почти прямую линию с едва заметным порожком соска, но я-то знал, что в действительности у девушки эта деталь в полном порядке, а самой ей я снимок не показал. Хотя поначалу она попыталась даже возмутиться тому, что я тиражирую ее неповторимую внешность, не заручившись на то специальным разрешением. По сути она была, конечно, права, но я не собирался на этом снимке ни наживаться, ни шантажировать ее, а оттого, что он окажется в моей частной коллекцией, которую никто не видит, никому хуже не будет. В конце концов Карина махнула рукой, задобренная потоком комплиментов и нежных поцелуев.

Я не кривил душой, когда говорил ей, что она создана позировать обнаженной. Далеко не всем девушкам это идет на пользу. Не слишком требовательные фотографы рады порой уже тому, что кто-то соблаговолил перед ними раздеться, и щелкают затвором, не жалея времени и пленки, а в результате получаются не то что неэротичные, но отвратительные белотелые раскоряки, лишенные стиля, выразительности и загадки. В разговорах на подобные темы я постоянно подчеркиваю, что самое прекрасное произведение Природы – обнаженная девушка. И что самое гадкое и мерзкое ее произведение – обнаженная девушка. Если предмет, то есть модель, призван вызывать восхищенное преклонение своей недостижимостью, но при этом абсолютно среднестатистичен (выражаясь иначе, пошл), трудно придумать что-либо более отталкивающее. Скромность не позволяет мне развить эту мысль и заявить, что зачастую вина в этом не только наглой девицы (пусть «моделью» назовет ее кто-нибудь другой), но и фотографа: за годы моего увлечения этим жанром я пришел к выводу, что при соблюдении некоторых основополагающих принципов способен даже для невзрачной особы подыскать наиболее выигрышный ракурс и освещение (боковой свет, маскирующий поворот головы, расстановка ног и перенос центра тяжести, кадрирование выше колен и т.д. и т.п.), отчего у последней могло даже возникнуть обманное чувство, будто достойный кадр – ее собственная заслуга. Помнится, мне однажды попалась натурщица, недавно пережившая довольно непростые роды и по собственной безалаберности не позаботившаяся о том, чтобы избавиться от их последствий: жутких складок и подтяжек на самых видных местах – на грудях и животе. Это открытие в последний момент перед съемками настолько шокировало меня, что последовавшие за этим часа два стали одними из самых тяжелых в моей практике: у девушки были совершенно чудесные, немного болезненные глаза, очень хорошие, длинные и пышные волосы и, в принципе, весьма красивые формы тела, но чтобы одновременно скрывать шрамы и демонстрировать прелесть полных грудей с большими сосками или невинное отсутствие трусиков при наличии красивой треугольной поросли в паху, когда в кадр лезут чудовищные морщины, мне пришлось попотеть в прямом и переносном смысле. Да, конечно, и ей надлежало быть послушной, в нужный момент растягивать кожу живота пальцами или сдавливать разглаживающиеся от этого груди предплечьями, но в то время еще не было столь удобных теперь компьютерных программ по редактированию фотографий, и снимки (по крайней мере мною) делались набело. Когда же я, выполняя данное обещание, встретился с моей бедной моделью неделю спустя и передал ей на суд две пачки фотографий, из которых они с сестрой хотели выбрать себе несколько штук «на память», она пришла в неописуемый восторг, забрала с моего позволения практически все и сообщила, что теперь-то наверняка отправится на встречу с каким-то западным фотографом, приехавшим за «натурой» в Москву и печатавшим свои призывные объявления рядом с моими в одной популярной тогда бесплатной газете. Я не стал ее отговаривать. Но пожалел и ее и тем более фотографа. «Когда б вы знали, из какого сора…».

Карина подходила для этих целей идеально. У нее было не красивое, не сексуальное, а именно выразительное безупречное тельце и природное умение его показывать. Наличие второго и отсутствие первого порождает необоснованную наглость и бесстыдство и не вызывает ничего, кроме сожаления. Наличие первого за неимением второго порождает неуклюжесть и вызывает жалость.

Занося теперь в записную книгу данные Карины с ее визитки, я обратил внимание на то, что раньше только отметил как данность – ее фотографию. Похоже, размещать на визитках собственный портрет стало с некоторых пор входить в моду. Видеть подобные нововведения на деловых визитках мне доводилось лишь однажды, у некоего прибалтийского бизнесмена, заглянувшего в Данию, но для представительства более частного характера деятельности фотографии использовались, если не сплошь и рядом, то часто. Сам я вынес на ту визитку, где основное мое занятие значилось как «photographer», одну из своих давнишних, ставших для меня «классическими», фоторабот – на черно-красном фоне обнаженная в шляпе, полубоком на стуле, спиной к зрителю. Кстати, наличие у Карины исключительно латинских надписей говорило не только о географической нацеленности ее активности, но и, быть может, об использовании того же самого компьютерного редактора, которым пользовался для домашнего приготовления визиток и я – «Pictire It!» от Майкрософта. Проще простого: выбираешь фон и ориентацию (книжную или альбомную), вставляешь в уже подготовленные формы текст и дизайн (вовсе не обязательно фотографию, поскольку прилагается большой архив рисунков, значков и т.п.), и получаешь на одном листе восемь-десять карточек, которые важнее всего ровно вырезать, чтобы в дальнейшем они не производили впечатления самопальности. Если вставить в принтер добротную плотную бумагу потолще, лучше глянцевую, результат буквально превосходит ожидания. И печатать можно ровно столько, сколько тебе нужно, а не вести счет на сотни, в которых потом уже ничего нельзя изменить и приходится зачеркивать на глазах получателя то устаревший телефон, то сменившийся адрес, а то и еще что-нибудь.

На самом деле обо всем этом я упоминаю здесь лишь для того, чтобы объяснить появление на визитке (по-прежнему воспринимаемой многими как нечто официально и потому обязательно серьезное и заслуживающее доверия) совершенно частной фотографии да еще сделанной со вспышкой явно на какой-то вечеринке. Что касается Карины, то она, как ни странно, действительно получилась весьма удачно – лицо чуть повернуто в сторону, смеющиеся глаза смотрят в камеру, игриво вздернутый носик, приникшая к торчащей из бокала полосатой соломинке трубочка алых губ. Но только сейчас меня интересовало вовсе не это. При всей миниатюрности фотографии в кадр живым фоном случайно попадало несколько полуобрезанных, не очень четких лиц, однако, присмотревшись, я издал удивленное восклицание: из-за головы Карины в камеру заглядывал вездесущий «чеченец».

Как обычно говорится в подобных случаях, я не поверил своим глазам. Теория вероятностей трещала по швам: такого просто не могло быть. Выходило так, будто стоит мне подумать о человеке, как его физиономия начинает мелькать повсюду. Это уже не «на ловца и зверь бежит», а «ловец бежит от зверя». Причем тщетно.

Пригляделся повнимательней. Очень похож. Те же глаза (вернее, левый глаз), та же бородка (вернее, ее половина). Можно ли его с кем-то спутать? В принципе, можно. Внешность, как я уже отмечал, типическая. При желании меня самого нетрудно принять за выходца с Кавказа. Но только разве что при желании. У меня желание отсутствовало. В душе я надеялся, что видел этого загадочного человека на видеозаписи в последний раз.

Человек-призрак?

Вечный Жид?

Многосерийный Горец?

Черт подери, у меня, похоже, постепенно начинают сдавать нервы! О мистике интересно читать в книгах, но когда она просачивается в твою повседневную жизнь и занимает все пространство, становится не до книг.

Три шестерки в электронном адресе тоже мозолили глаза.

Кстати об адресе. Тут ведь еще была дана ссылка на Каринину домашнюю страничку. Обычно подобные Карине девушки весьма продуктивно пользуются Интернетом и пусть несколько наивно, зато вполне откровенно рассказывают о себе, о своих увлечениях, о своих запросах. Кто-то таким образом воплощает заветную мечту эксгибиционистки и во всех возможных и невозможных ракурсах демонстрирует себя всему свету. Кому-то анонимность и общедоступность Интернета позволяет, не выходя из дома и не тратясь на рекламу, заниматься индивидуальной трудовой деятельностью, привлекая клиентов «уютной обстановкой» и готовностью выполнить любое желание.

Не долго думая, я включил компьютер, послушал некоторое время немузыкальные переливы модема и вскоре вышел на необозримые просторы «мировой паутины». Так и есть: по указанному на визитке адресу открывалась примитивная страничка с душевным стриптизом моей недавней знакомой, разделившей все утлое пространство отведенных ей килобайт на три рубрики: «Моя история», «Мои фотографии» и «Мои друзья».

Заглянув для начала в «Мои друзья», я обнаружил там розовую пустоту, ссылку обратно на начало просмотра и высвечивающий жалкую трехзначную цифру счетчик в самом низу экрана. Можно было сделать предварительный вывод о том, что 1) друзей у Карины, прямо скажем, негусто и 2) что новых посетителей заходит сюда в час по чайной ложке. Я всегда удивляюсь тем хозяевам Интернет-страничек, которые тупо держат на виду почти пустые счетчики, не понимая, что тем самым демонстрируют полную свою заброшенность. Конечно, после взрыва мыльного пузыря электронного предпринимательства и всеобщей покупательской импотенции трудно ожидать прежней посещаемости – сто пятьдесят-двести посетителей в сутки для некоммерческого проекта уже весьма неплохо, – однако если посещаемости нет вовсе, то зачем, спрашивается, это лишний раз показывать?

Оставив «Фотографии» на десерт, я отправился читать «Мою историю» и на три минуты погрузился в чтение изъеденного грамматическими ошибками англо-русского текста о возрасте, росте, размерах и увлечениях Карины. Сама она сидела тут же, на краю бассейна, в симпатичном купальнике, с мокрыми волосами и призывно улыбалась. Если бы я начал мое с ней знакомство именно с этой фотографии, едва ли оно имело бы столь успешное во всех отношениях продолжение. В частности, я узнал, что Карина очень любит «dansing»24, что она объездила чуть ли не полмира – то есть побывала на Кипре и в Египте, что ей нравятся итальянские мужчины – а также, разумеется, кошки и попугаи, и что она бегло изъясняется на двух языках – английском и итальянском. В качестве доказательства осведомленности о традициях буржуазной поп-культуры и легкости владения языком Шекспира, она обозначила свой возраст ребусом «8teen»25, одновременно спекулируя на всем известной привлекательности его окончания, взятого отдельно26.

Наконец, я перешел к альбому, в котором оказалось на удивление много довольно симпатичных фотографий. Как ни странно, Карина не обманула меня, когда призналась, будто никогда не позировала обнаженной. Все снимки были вполне «приличными», и только на двух она представала в расстегнутой (но не распахнутой) мужской рубашке, под которой определенно ничего не было. На некоторых я узнал сосново-песчаное побережье Лимасола с синими волнами и белыми пятнами вместо неба (кто же снимает в безоблачную погоду!), на других – опасных верблюдов с раскаленного плато Гизы (забраться на их грязные спины стоит копейки, но вот спуститься – целое состояние!).

Мой «чеченец» присутствовал на трех фотографиях.

Одной была та, которую Карина использовала при изготовлении визитки. Ничего нового, только формат больше и полоски на соломинке можно без труда пересчитать.

На другой компания друзей была снята на улице, судя по всему, где-то в парке, поскольку фоном угадывались аттракционы. Это мог быть и парк Горького, и Сокольники. К аттракционам я не подходил с самого детства, а потому не берусь судить наверняка. «Чеченец» был явно частью компании, состоявшей из трех хохочущих девушек и четверых молодых людей. Он сидел сбоку, ближе как раз к Карине, которая показывала «ласточку» на железном разноцветном бочонке, смахивающем на обычный пень, и смотрел не то на ее расставленные в стороны руки, не то на полотнище неразборчивого флага, полощущегося на противоположном краю кадра. Никого, кроме этих двоих, я не узнал.

Третья фотография была сделана на берегу какого-то пруда, вероятно, в Подмосковье, потому что на переднем плане чернело пятно костра, вокруг которого кипела оживленная деятельность: кто-то ломал об колено сучья, кто-то помешивал в котелке, кто-то возился с магнитофоном и только Карина в этот момент решила позировать фотографу. Получилось опять-таки довольно неплохо, особенно ее стройные ноги в засученных выше щиколоток джинсах, испачканных и в нужных местах разодранных. «Чеченец» (которого я, похоже, скоро начну упоминать без кавычек) находился там, где ему и следовало быть – у костра. Сидел по дурацкой традиции тех, кого мы раньше называли «нацменами», на корточках и тыкал в угли ножом. Меня почему-то всегда раздражают мужчины, которые где угодно могут сидеть и сидят на корточках. Как будто справляют нужду. Им, кажется, предложи удобную лавку, они и на нее сначала встанут ногами, а потом присядут на корточки. Ни на снимающего, ни на Карину «чеченец» не смотрел, но зато был отчетливо виден его запоминающийся профиль.

Поскольку все фотографии были выложены на одну единственную страницу (непрофессионализм дизайнера сказался и в этом), мне не составило большого труда сравнить их персонажей и прийти к выводу, что, кроме самой Карины, одной из девушек (по-видимому, близкой подруги) и «чеченца», все остальные присутствуют от силы на двух снимках, а чаще – не повторяются вовсе. Это было тем более странно, что внешне «чеченец» был явно взрослее остальных и мог при других обстоятельствах сойти за эдакого пионервожатого в одном из старших отрядов. Что же между ним и Кариной общего?

На часах было еще только пол-одиннадцатого, так что мой звонок скорее всего разбудит девушку, ушедшую от меня каких-нибудь восемь часов назад. Я не думал, что ей именно сейчас угрожает опасность (фотографиям-то уже не меньше года, а она по-прежнему жива-здорова) и решил не торопиться. Вместо этого оставил дверь на балкон распахнутой и пошел заваривать кофе.

Пристрастие к кофе у меня возникло довольно поздно. С детства я терпеть его не мог за горечь, предпочитая сладкий чай с тремя-четырьмя ложками сахара. На место все расставила Дания, где я однажды купил билет в задрипанный кинотеатрик, где в пяти или восьми зальчиках крутили порнофильмы. Причем билет этот давал мне право входить и выходить из помещения в течение целых суток с момента покупки. Дело было днем, фильмов показывалось море, и я понял, что для того, чтобы их пересмотреть все («все или ничего!» – чем не девиз?) мне нужно как минимум дня два. До вечера народу в залах было немного, но постепенно стало прибывать. За стойкой бара, через которую нельзя было не пройти, входя с улицы, появилась средних лет дама почему-то с голой грудью. Вероятно, для привлечения к стойке мужчин (женщин, кстати, среди публики почти не было, кроме двух-трех случайных немецких туристок, вероятно, лесбиянок). Между тем я чувствовал себя здесь уже совсем по-домашнему, контролеры меня узнавали и любезно кивали, когда я возвращался, перекусив чего-нибудь в соседних забегаловках или просто глотнув свежего воздуха, и постепенно мысль моя оформилась в план дальнейших действий. До утра я досижу, потом, благо жилище мое не слишком далеко (в Дании, а тем более в Копенгагене после Москвы – все под боком), схожу на несколько часов поспать, а днем, до окончания действия билета, последний раз пройду через контролеров, чтобы остаться до тех пор, пока ни сойду с ума, пока меня ни выгонят или пока фильмы ни станут повторяться. Первым резоном я просто бравировал, поскольку ни тематика фильмов, ни их количество не могли сказаться на моей тренированной психике; второй был маловероятен (иначе я не стал бы тратить время на сон и готовиться к последнему «погружению»), так как я заметил, что внутри залов посетители никогда не проверяются на наличие действующих билетов, а появление местного служки с маленьким фонариком связано исключительно с уборкой мусора; таким образом я настроился продержаться до последнего фильма. Печеньем и сладостями я запасся заранее, благо сумки не обыскивали и не отбирали, а питье в виде кофе из стоящего на стойке бара аппарате с одноразовыми пластмассовыми стаканчиками больше привлекало, чем отпугивало, поскольку предлагалось всем посетителями бесплатно и, как я быстро убедился, в любых количествах. Сахар из сахарницы-перевертыша тоже не учитывался. Как пошутил кто-то из моих тогдашних датских друзей, «В отличие от социализма, где есть не все, но все дешево, при капитализме есть все, а кое-что вообще бесплатно». Признаться, от первого же стаканчика кофе меня безудержно потянуло в сон. Глядя на пирамидки грудей маячившей за стойкой барышни (судя по внешности, дочки или внучки той, что была здесь вчера), я поспешил налить себе еще стаканчик, сдобрил его сахаром, выпил почти залпом и понял, что чудо свершилось: спать я больше не хотел. Не помню, сколько раз я возвращался к заветной кофеварке, сколько раз слегка осоловело пялился на прыгающие передо мною в накуренном полумраке соски, но когда во всех залах фильмы стали наконец повторяться и я в последний раз прошел мимо клюющей носом девицы, слабо кивнувшей на прощанье, мне было весело и хорошо. Теперь я знал способ продления жизни, пусть даже в ущерб сновидениям. Не знал я только о том, что кофеин тормозит пищеварение и препятствует правильному усвоению съеденного, о чем предупреждает на последних страницах второго тома Фрэнк Хэррис (скандально известный – или неизвестный – английский редактор, довольно близкий приятель Уайльда, Черчилля-старшего, Бернарда Шоу, и многих иных великих деятелей искусства и политики). На какое-то время я, действительно, был вынужден практически совершенно от кофе отказаться, поскольку начал ощущать, будто вся еда превращается во мне на долгое время в неперевариваемый кол (тогда я пил по шесть-восемь чашек заварного кофе в день, благо в офисе стоял опять-таки бесплатный аппарат), но впоследствии удачно перешел на растворимый вариант и остаюсь ему верен по сей день. Два больших стакана кофе – первый со сгущенным, второй просто с сахаром – с разницей в полтора часа утром пробуждают меня почти на весь день.

Кем бы мог приходиться Карине мой таинственный знакомый незнакомец? Друг, сват, муж, брат? Попасть на три кадра случайно обычный прохожий не может. Должна быть причина. Тем более, если остальные статисты постоянно меняются и почти не повторяются.

День обещал быть жарким. Я широко распахнул все окна все окна на кухне и в гостиной, но скоро понял, что это ничего не изменит: с улицы шел теплый воздух. К счастью, моя квартира выходит на восток только одним боком, который в свою очередь прикрывается соседним домом, так что летом солнце заглядывает в окна только с девяти до десяти – когда замедленным прыжком Джеки Чана преодолевает провал между нашими крышами. Остальные окна смотрят на север, и вечер всегда прохладен и неярок.

Я задернул занавески, мастеря иллюзию прохлады, а на самом деле не выпуская комнатную свежесть, создаваемую кирпичными стенами.

Что же мне ей сказать? Собирай вещи и срочно ко мне – за тобой охотится убийца? А если не охотится? А если не убийца? Да и если бы хотел ее поймать, возможностей, похоже, была у него масса. Почему-то не воспользовался. Почему? Выжидает? Чего? Боится? Кого? Если не выжидает и не боится, но до сих пор не воспользовался тем, что лично знаком, то может пойти на сближение в любой момент…

Я решительно набрал номер.

– Абонент отключен или временно недоступен.

Набрал еще раз. Кажется, соединился.

– Алло, – сказал после четвертого или пятого гудка не проснувшийся женский голос. – Я вас слушаю, говорите.

А разве я выдержал такую длинную паузу? Может быть, кофе не успело подействовать?

– Карина, привет. Разбудил?

– Алло, кто это?

Я назвался. Последовал вздох. Я представил себе, как девушка откидывается на подушки и смотрит на часы сбоку, на тумбочке.

– Ты что, уже созрел?

– В каком смысле?

– Мы ведь совсем недавно расстались. Я еще сплю.

– Извини. Я тут зашел к тебе на сайт и подумал, что мне необходимо с тобой снова встретиться и кое о чем переговорить.

– Говори.

– Лучше, с глазу на глаз.

– Это меня пугает. – Она зевнула.

– Дело довольно срочное. Карина, в двух словах, речь идет о твоей безопасности.

– С каких это пор?

– У меня есть одно нехорошее подозрение на этот счет, только я не могу сейчас все тебе рассказать, поскольку сам еще ничего толком не знаю. Но происходят нехорошие вещи, и мне бы не хотелось держать тебя в неведении.

Говоря с ней, я понимал, что она не воспринимает меня серьезно и если и размышляет о причине моего поспешного звонка, то относит это на счет подыскивания повода для новой встречи. Признаюсь, подобная перспектива играла немалую роль в моем нынешнем правдоборческом настроении.

– Я никуда сейчас не поеду. У меня сегодня куча дел. Если есть что сказать, говори, не тяни резину.

– Хорошо. Тебя сейчас кто-нибудь слышит?

– Нет, я одна в квартире, если именно это тебя интересует. – Приготовилась выслушать мое сбивчивое признание в любви.

– У тебя есть брат?

Пауза свидетельствовала о том, что мой первый выпад оказался полной неожиданностью.

– Почему это тебя интересует?

– Есть или нет?

– Нет. К чему ты клонишь?

– Я уже сказал, что побывал у тебя на сайте и просмотрел твои фотографии. Там на некоторых запечатлен человек, который вызывает у меня некоторые подозрения.

Тут я подумал, что мне не хочется рассказывать ей раньше времени о том, в чем я его подозреваю. Намекни я ей, что знал о смерти Лолы, когда просил вчера дать мне ее телефон, и Карина может по меньшей мере обидеться, а то и решить, что я ее разыгрываю или, еще хуже, самого принять за маньяка. Это в мои планы не входило. Стоило попытаться выведать у нее максимум интересующей меня информации и при этом не сказать лишнего. Не оставляя Карине времени на собственные логические построения, я продолжал:

– Человек примерно лет тридцати, с бородкой и близко посаженными глазами. Он у тебя на трех фотографиях. Ты его знаешь?

– Это Юра, мой брат.

– Брат? Ты же только что меня уверяла, что братьев у тебя нет.

– Двоюродный. С ним что-то случилось?

Странно, с какой легкостью я угадал соединяющие их родственные узы. Теперь нужно было вести себя еще осторожнее. Для меня самого родственники ограничиваются кругом тех людей, с которыми я живу или жил с детства. Троюродные или двоюродные не в счет. Я знаю об их существовании, и этого вполне достаточно. Судя по голосу, Карина придерживалась иной точки зрения.

– Ровным счетом ничего. По крайней мере, насколько мне известно. Просто он очень похож внешне на одного человека, которого мне в последние несколько дней пришлось заподозрить в нехорошей махинации.

– Что случилось? – повторила она.

– Скажи пожалуйста, твой Юра знает, чем ты занимаешься?

– Шутишь что ли! Он бы меня убил.

В самое яблочко! Ножом. В такси. А потом выбросил бы на свалку.

– А ты его знаешь? – спохватилась Карина, смекнув, вероятно, что дала мне возможность себя шантажировать.

– Нет. Не беспокойся. Я даже не собираюсь с ним встречаться. Мне только нужно кое-что уточнить. Как ты думаешь, он мог быть знаком с твоими подругами по работе?

– То есть?

– Например, с Лолой.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– И все-таки…

– Нет, почему ты спрашиваешь?

Я дал припереть себя к стенке. Всячески этого избегал, но не сумел выкрутиться. Сказать сейчас правду значило почти наверняка потерять реальную ниточку к разгадке. Не сказать – то же самое, плюс лишние подозрения, которые могут обернуться против меня же.

– Карина, я не сыщик, не детектив, не кэгэбэшник…

– Надеюсь.

– … наша с тобой встреча была для меня, быть может, приятнее, чем для тебя, и я, как ты, наверное, чувствуешь, был бы не прочь, то есть, хотел бы ее продолжить. И уж конечно я заинтересован в том, чтобы у тебя все было, как говорится, нормально, без проблем. Мне почему-то кажется, что ты мне доверяешь…

– Немного.

– … и я бы хотел кое о чем тебе при случае рассказать. Чем раньше такая возможность представится, тем будет лучше. Тебе вовсе не обязательно снова приезжать ко мне, если не хочешь. Называй любое другое место. Кафе, ресторан – любое, где достаточно много народу, чтобы ты чувствовала себя со мной комфортно, если еще в чем-то подозреваешь. Ни один маньяк не сознается, что он маньяк, но я не маньяк, как ты выразилась, так что предлагаю тебе выбор места и времени. Желательно, сегодня.

– Немножко неожиданное предложение. У меня и в самом деле дел море. Я не знаю…

– Я не приглашаю тебя на свидание. Про ресторан или кафе я сказал к слову. Не хочешь там, скажи тогда где. Мне нужно не больше получаса.

– Дай подумать.

Кажется, она была слегка разочарована. Или мне только того хотелось?

– Что сегодня?

– С утра была пятница.

– Сейчас одиннадцать…

– Согласен.

– Значит, уже открыли…

– Ты о чем?

– Да нет, я тут просто прикидываю, куда кидаться.

Я представил, как она лежит голенькая под одеялом и потягивается, положив трубку возле уха на подушку. Или уже шлепает по спальне в домашних тапочках, отшатываясь от зеркал и направляясь в ванную.

– В общем слушай, я придумала. Тебе долго до метро «Проспект Мира» добираться?

– Пять минут – на кольцо сел и через четверть часа я там. Когда-то я там квартиру снимал.

– Значит, район знаешь? Знаешь забегаловку «Рокки II» возле выхода с кольцевой?

– Это та, что возле «Фламинго»?

– Нет, к «Фламинго» надо переходить через трамвайные пути на перекрестке, а «Рокки» по эту сторону, до путей. Представляешь себе?

– Вполне. Там еще ювелирный рядом.

– Именно. Значит, знаешь. Предлагаю там и встретиться.

– Когда?

– Скажем, через час, например. Кто приходит первым, занимает столик. Правда, в это время проблем быть не должно.

– О’кей. Узнаешь меня по цветку в петлице.

– Постараюсь. Ну все, до встречи. А то у меня уже батарейка садится.

Подбирая наиболее соответствующий моменту одеколон из затейливой батареи флаконов на старинном комоде, оставшемся мне в наследство от давно почтивших в славе предков, я подумал о том, как интересно, что за последнюю неделю мне удалось назначить свидание двум девушкам (женщинам) на следующий же день после мимолетного с ними знакомства. Если отбросить в сторону те обстоятельства, при которых оба знакомства имели место, со стороны могло показаться, что я набил на этом руку и успешно не волочусь за каждой юбкой, а заставляю каждую юбку волочиться за собой, во всяком случае, «клевать» на меня. Но в действительности это далеко не так. Звонку в агентство, после которого ко мне теперь уже давным-давно пожаловала Лола, то есть Елена Цесарева, предшествовало немало времени, когда не-то я обходил женщин стороной, не-то они чурались меня, но только засыпал и просыпался я всегда в одиночестве. Нет, мне не было грустно и уж тем более одиноко, иначе я без особого труда поменял бы размеренный ход своей, как принято называть беззаботное состояние счастливого мужчины, «холостяцкой» жизни, и что-нибудь бы да придумал. Затворничество в уютной компании собственных мыслей полезнее еженедельных походов по магазинам и ответов на не требующие их вопросы. Садясь за компьютер в предвкушении творческих флюидов, не нужно закрывать дверь (я ее, тем не менее, всегда закрываю плотно, до щелчка в замке), телефонные звонки предсказуемы, поток наличности легко прогнозируем, шкафы не пучит от лишних вещей, а в ванной пахнет только тем шампунем, которым пользуюсь я. Недостатки есть, но с ними привыкаешь не бороться, а обращать себе во благо: хотя особого разнообразия в тарелке изо дня в день не наблюдается, приготовление еды занимает минимум времени; посещение магазинов не избежать, но оно подгадывается под какой-нибудь более важный повод или сочетается с чем-нибудь более приятным; а главное – за моим бытием никто не наблюдает. Я могу позволить себе ходить, в чем попало, ложиться спать, когда хочу, не закрывать дверь в ванную и уж конечно – в уборную, ковырять до блаженного одурения в носу и делать еще массу приятных гадостей, без которых жизнь превращается в сценическое действо на глазах критических зрителей из переполненного партера.

Когда я через час вошел в «Рокки», никакой Карины там еще не было. Да и не только ее. Зал представлял собой улочку с расположившейся слева длинной стойкой бара и вольерами столиков – справа. Все деревянное, в стиле американского кантри. Даже с утра сонные официантки полулежат на стойке. Бравурная музыка в зале не соответствует картинке на экране работающего здесь же телевизора. Полный разброд и шатанье. Дойдя до конца «улицы», обратил внимание на щиток, преграждающий проход на лестницу вверх: «2-й этаж закрыто до 17:00». Не больно-то и хотелось. За неимением конкуренции долго решал, какой столик выбрать. Все столики огорожены подобием деревянного забора, выполняющего функцию спинок для сидений, то есть, таких же деревянных лавок, выставленных подковой. Выбрал столик у высокого окна, но так, чтобы видеть входящих.

Поверхность стола закрыта прожженным в некоторых местах сигаретой плексигласом, под который всунуты вырезки из модных журналов. Вероятно, лакированные бока машин, летающие пачки сигарет и голые спины ногастых моделей способствуют пищеварению. В этом мне еще предстояло убедиться.

Минут через пять, не раньше, подошла официантка, по виду – дочь солнечной Монголии. С широкого лица на меня, сквозь меня, за меня взирали лишенные выражения подкрашенные щелки глаз.

– Что будете заказывать?

– А меню у вас есть?

– Ах да, конечно.

На возвращение с коричневой папкой ушло еще минут пять.

– Когда выберете, подойду.

– Нас будет двое.

– Хорошо.

Почему двое – это хорошо, она уточнять не стала. Пожав плечами, я взялся за изучение меню, поглядывая в сторону входа.

Карина появилась с пятнадцатиминутным опозданием, что я считаю для девушек вполне приемлемым. Сегодня на ней было простенькое платье до колен, оставлявшее руки и плечи голыми. Я смело предположил, что под платьем на ней тоже ничего нет.

– Привет. Давно ждешь? Уже заказал что-нибудь?

Она села напротив, улыбнулась, достала из сумочки пачку «Вога», накрыла ее зажигалкой и посмотрела по сторонам.

– Не густо. По вечерам тут обычно не протолкнешься. Сплошная английская речь. Моя карьера в свое время здесь и началась – иностранцев множество.

– А братец твой Юра, значит, ни о чем не догадывается…

– Послушай, при чем тут он? Ты обещал рассказать…

Не успел я ответить, как нас отвлекло появление официантки.

– Что-нибудь выбрали?

При виде нее мне захотелось есть.

– Половину «Нежности», – сказал я, для убедительности тыкая пальцем в раздел «Салаты». – Делаете?

– Делаем.

– И половину «Сталлоне». Я правильно понял, что это из свинины?

– Правильно.

– А целая порция большая?

– Два куска, ну, вот, примерно так. – Нарисовала на столе периметр невидимой тарелки.

– Нет, тогда все-таки половину. Что ты будешь?

Этот вопрос я должен был задать, разумеется, в первую очередь. Карина сделала вид, будто не заметила моей бестактности. Заказала какой-то коктейль и турецкий кофе. Официантка забрала папку с меню, покосилась на мою спутницу, вероятно, узнавая ее, и горделиво удалилась.

– Пойду помою руки, – сказал я. – Не знаешь, где тут у них?

– Слева от стойки до конца по коридору.

Чтобы не терять время, она стала закуривать. Я задержался и подержал ей зажигалку – запоздалая галантность.

Туалет, действительно, оказался в конце коридора. По дороге путь мне пересек грустный негр со шваброй. Мне стало приятно: всегда хорошо, когда человек на своем месте.

– Теперь давай поговорим серьезно, – сказал я, вернувшись и протискиваясь за стол, но котором уже стояли коктейль, салат и корзинка с хлебом. – Итак, ты думаешь, что твой брат не догадывается о том, чем ты занимаешься в свободное от учебы время и не вхож в круг твоих подруг?

– Ты обещал рассказать, что происходит. Что все это значит?

– Расскажу непременно. Это в наших с тобой общих интересах. Но только сначала я бы все-таки предпочел устроить тебе маленький допрос. Всегда остается надежда на то, что я ошибаюсь.

– Так ты не знаешь наверняка, о чем говоришь? – Она была разочарована.

– Если я выложу тебе мое видение ситуации, ты наверняка не поверишь, так что лучше нам сначала пофантазировать вместе.

– Да ладно, приступай. – Поднятая бровка означала крайний скептицизм.

– Насколько хорошо ты знаешь своего брата? Двоюродного, если не ошибаюсь?

– Честно говоря, сейчас не очень, хотя одно время мы были довольно близки.

– То есть?

– Он твой ровесник, старше меня намного, и в детстве – моем – у нас с ним не могло быть никаких общих интересов. Я только знала, что он женился, живет на другом конце Москвы, и видела его всего пару раз, когда он заезжал к своему дяде, то бишь моему отцу. Потом мы узнали, что он благополучно развелся, выгнал изменившую ему с другом жену и живет теперь один. Я к тому времени подросла – это было года два назад, – и он снова стал к нам наезжать, как считали мои родители, чтобы развеяться. Он придерживается довольно строгих правил, но очень добрый. Имей в виду, что я его люблю – как сестра, – так что всякой клеветы не потерплю.

– А откуда те фотографии, что я видел на твоем сайте? Те, на которых и он. Насколько я могу судить, в ресторане, в парке и возле какого-то пруда.

Карина рассмеялась, спохватилась, что кофе может остыть, и отхлебнула из крохотной чашечки. Поправила челку. Сладко затянулась и продолжала, выпуская струйку дыми из уголка губ:

– Это не пруда, а Москва-река. Мы всей компанией в прошлое лето ездили в Серебряный бор на шашлыки. В ресторане – это на моем прошлом дне рождении. Кстати, Юра платил за всех в пополаме с моими родителями. Мне эта фотка так понравилась, что я ее даже на визитку свою прилепила. Ну, ты видел.

– А парк?

– На теперешнем ВВЦ. На следующий день после дня рождения.

– Странно. Я думал, где-то в Сокольниках. ВВЦ я должен был бы узнать.

– Ну, теперь ты все знаешь, так что выкладывай свою историю.

Я доел «Нежность», вытер вилку салфеткой, демонстративно отставил тарелку в сторону и изобразил трубача, запрокинув горлышко холодной диетической колы. Из бутылки всегда получается вкуснее, чем из стакана.

– Значит, все фотографии годичной давности и сделаны примерно в одно и то же время. А сейчас ты с братом часто видишься?

– Последнее время нет. Раньше он к нам раза два в месяц заезжал. Не томи, выкладывай!

– А сам он где сейчас живет?

– Не скажу, пока не объяснишь, в чем дело.

– В районе Ленинского или поблизости от Американского посольства?

Она удивленно посмотрела на меня.

– На Новинском бульваре. Посольства из его квартиры не видно, но вообще-то да, рядом. А зачем спрашивать, если знаешь?

Оттягивать развязку дальше я не видел смысла. Подошедшая официантка забрала пустую тарелку, поставила передо мной аппетитную порцию свинины с жареной картошкой, заменила пепельницу, скомкала почти не использованную салфетку и поинтересовалась, не желаем ли мы чего-нибудь еще. Карина ответила, что нет, спасибо, и воззрилась на меня в ожидании ответа.

– Ты смотришь по вечерам криминальную хронику?

Она отрицательно мотнула головой, уже испуганная предчувствием.

– На днях там показали труп нашей с тобой общей знакомой Лолы. – Брови моей собеседницы пошли вверх одновременно. – И так получилось, что в толпе зевак я видел твоего брата.

– Лола? Убита? Что за ерунда! Кем? Зачем? Я что-то ничего не понимаю… При чем тут Юра?

– Не нервничай, пока мы говорим только о моих догадках.

– Каких еще догадках?!

– Тебе случайно не знакома женщина по имени Лана? – И я описал внешность моей знакомой.

Карина отрезала:

– У него никого нет.

– Откуда такая уверенность? Ты бывала у него дома? – Вопрос был праздный, потому что я уже знал с ее слов, что Американское посольство из его квартиры не видно.

– Бывала. Он живет один. Как ты, кстати. Кто такая эта твоя Лана?

– Во-первых, не нервничай.

– Я не нервничаю. Я возмущена.

– Вижу. Потерпи. Между прочим, отчасти ты сама виновата в том, что я сейчас тебя с таким пристрастием допытываю. Ведь ты же сказала, что если брат узнает, чем ты занимаешься, он тебя убьет.

– Я пошутила. Постой-ка, уж не хочешь ли ты сказать, что это Юра…

– …еще ты только что описала его, как очень доброго, но придерживающегося строгих правил.

Карина явно хотела бы вскочить из-за стола и убежать из ресторана, но ей не хватило сил. Она так и осталась сидеть, понурая и съежившаяся. Только смотрела теперь на меня диким волчонком.

– Описала, – буркнула она. – Но в обратном порядке.

– Не имеет значения. Значение имеет теперь то, что я тебе расскажу. Наш вчерашний разговор подтвердил мои подозрения. Суди сама. После того, как я познакомился с Лолой, меня пригласили на одну частную вечеринку. Тебе приходилось слышала о том, что в Москве есть квартиры, где снимают всякие подпольные видеофильмы?

– Разумеется. С малолетками?

– В данном случае речь шла о девушках, которых порют. Одной из двух участниц была как раз Лола. Вижу, что ты не удивлена.

– На эту тему мы вчера, кажется, говорили.

– Вот именно.

– А мой брат…

– Он был среди зрителей. – Я следил за выражением лица Карины. Было ощущение, что она меня не слышит. – Потом, в перерыве, он ушел. Второй раз я увидел его только поздно ночью, когда все закончилось и мы стали расходиться. Он стоял у подъезда и кого-то явно поджидал. Кстати, скажи, у вас нет никаких кавказских корней?

– Корней? – Она очнулась, рассеянно взглянула на меня и потянулась за новой сигаретой. – Дедушка был из Дагестана. Какие проблемы?

– Никаких. Так вот, поведение его показалось мне довольно странным, и я стал наблюдать.

– Ты сумасшедший?

– Считай, что так, хотя получается, что не очень. Когда Лола вышла, я точно видел, что он пошел за ней. Как будто прятался, чтобы не попасться ей на глаза. Потом они вместе проехали по соседней улице на попутке. Из этого я делаю вывод, что либо они друг друга знали изначально, либо успели познакомиться. Третий раз я увидел его через день, в вечернем репортаже, где рассказывали, что нашли тело убитой накануне Елены Цесаревой. Нашли ее в одном дворе на Поварской. Заметь, недалеко от посольства США. Твой брат был среди зевак. Причем толпы как таковой не было, так, несколько прохожих. Я не мог его не узнать. Наконец, я вижу его на твоих фотографиях, уже зная, что ты была знакома с Лолой. А вот теперь скажи, что прикажешь мне думать?

– Мистика какая-то…

– Я о том же. Однако объяснение все же должно прилагаться. Как ты считаешь?

– Должно. – Она посмотрела по сторонам. – Закажи мне еще коктейль. Можно покрепче.

Пока я привлекал внимание монголки и заказывал, кроме коктейля, нам обоим еще по кофе (только себе, разумеется, я попросил хороший стакан американского с сахаром), Карина о чем то думала и механически курила.

Когда официантка отошла, она сказала:

– Юра не при чем.

– Охотно тебе верю. Я тоже склонен полагать, что на свете существуют десятки, если не сотни похожих друг на друга как две капли воды людей. И все-таки мне не хотелось держать тебя в неведении относительно моих подозрений, которые ты пока не развеяла и развеять, кажется, не можешь. А потому считай, что я действую в твоих же интересах и заранее предупреждаю о возможной опасности.

– От кого? От Юрки? – Девушка попробовала рассмеяться, но отчаянно закашлялась. – Не смеши…

– Прекращай-ка ты курить эту ерунду, Карина.

– Ты мне еще указывать будешь, что мне делать, а чего нет! – Она сверкнула влажными от слез глазами. – Защитник нашелся! Да пошел ты!

– Я догадывался, что ты не только красивая девочка, но и очень вежливая. Защищать я тебя не собираюсь. Курить можешь, хоть до посинения, которое, кстати, уже намечается. Но разговор наш так оставлять нельзя, мы должны прийти какому-то общему знаменателю.

– Какой еще такой «знаменатель» тебе нужен? Нет «знаменателя», как ты не понял! – Она развела руками и чуть не задела уже поставленный перед ней новый бокал. – Он все эти дни дома был.

– Да? А почему ты мне недавно говорила, будто вы не видитесь.

– Я не говорила, что мы не видимся. Я говорила, что мы видимся реже. Но он был дома, потому что болел, я знаю.

– Откуда?

– Мы перезванивались.

– То есть ты хочешь сказать, что в прошлое воскресенья разговаривала с ним в период с восьми вечера до часу ночи, причем по его домашнему, а на какому-нибудь мобильному телефону?

– Наверное.

– Что значит «наверное»?

– Я не помню… Кажется, разговаривала.

– Но, вероятно, это с таким же успехом могла быть и суббота, да? – Я сочувственно вздохнул, пригубливая кофе.

На Карину было больно смотреть. Она затоптала бычок в пепельнице, взяла чешку с блюдца и откинулась на жесткую спинку сидения.

– Да. – Отпила, не отрывая губ, посмотрела в сторону, перевела взгляд на меня, отпила еще и спросила: – Что ты предлагаешь мне делать? Кажется, ты говорил, что не связан с ментурой?

– Не связан. Если уж совсем честно, то меня гораздо больше интересовало происходящее перед камерой или то, чем мы с тобой занимались вчера, но когда начинают происходить странные события, я невольно обращаю на них внимание и пытаюсь найти объяснение. Откровенно говоря, ты мне стала чем-то симпатична, это одна из причин нашего сегодняшнего свидания, а с другой стороны, я понял, что ты со всем этим каким-то образом связана и можешь либо слушаться меня и пролить свет, либо наделать глупостей и попасть в неприятность.

– Только давай не будем о том, что я должна тебя слушаться! Я не маленькая.

– Разумеется. Ты большая. Поэтому я и сказал «можешь», а не «должна». Кстати, осталась еще одна тема, которую я пока не затронул. Ты мне говорила, что не знаешь девушки по имени Лана?

– Повторить?

– Не обязательно. Имей в виду, что я исхожу из того, что тебе сейчас обманывать меня нет никакого резона, если только ты сама не связана с убийством подруги, в чем я сомневаюсь. Поэтому я беру твои слова на веру. И задаю другой вопрос: а знакома ли ты с некой Светланой, у которой есть брат по имени Александр?

– Я знакома со многими Светланами. У многих из них могут быть братья. Многих братьев могут звать Александрами.

– Попробуем разобраться. Когда ты говоришь «со многими», это означает «сто», «десять», «две»?

– Пятак.

– Пятак?

– Пятак.

– И все из тех, что зарабатывают телом?

– Почему же? Не обязательно. Или ты думаешь, что у меня все знакомые чокнутые? Я, кажется, еще учусь в институте да и со школьными подругами многими вижусь.

– Ну-ну, к чему такое самоуничижение! Просто с той Светланой, которую имею в виду я, ты едва ли могла учиться в одном классе. Она тебя лет на пятнадцать старше. Раньше занималась тем, что печатала объявления в газете, рекламируя услуги «госпожи» для всяких озабоченных «рабов».

– Такой не знаю.

– А сейчас они с братцем занимаются изготовлением и продажей видео с порками.

– Нет, я же говорю, что не знакома с такими.

– Хорошо. То есть плохо. Потому что я надеялся понять, каким образом твой Юра вошел в их круг. Я имею в виду, круг посетителей, разумеется. Ты говорила, что года два назад он развелся?

– Если ты намекаешь сейчас на то, что все это время он пользовался услугами проституток, то я не могу этого отрицать. Я за ним не следила, а он мне не докладывал.

– А как же строгие правила?

Карина посмотрела на меня вопросительно. Заметила, что я любуюсь ею и невольно смутилась. Промолчала.

– А чем он вообще занимается? Где-то работает?

– Ответь пожалуйста, зачем тебе все это нужно?

– Я тебе уже говорил. Если мои опасения имеют под собой почву, а они-таки, похоже, имеют, тебе может угрожать опасность. А мне бы этого не хотелось.

– Спасибо, конечно, за заботу, но в телохранителях я не нуждаюсь: сама за себя постою.

– Ни ты, ни я не знаем пока причин происходящего. Повторяю, твой брат может быть ни в чем не виноват, может, я просто с кем-то его путаю, но если нет, я не берусь судить о том, что привело его на съемки к Свете, в одну попутку с Лолой и, наконец, к убийству Лолы с последующим посещением места казни.

– Почему ты сказал «казни»?

– Не знаю. – Я действительно не знал. – Наверное, вспомнился какой-то из американских фильмов, где насильник и убийца оправдывает свои действия высокой идеей избавления общества от соблазнительных путан. Твой брат, случайно, не священник?

Карина впервые за последнее время улыбнулась. Спрятала пачку с оставшимися двумя сигаретами в сумочку. Щелкнула зажигалкой и несколько мгновений смотрела на пламя.

– Во-вторых, – продолжал я, – мне интересно докопаться до истины, как бы пафосно это ни прозвучало. Не буду вдаваться в подробности, но мне стало известно о том, что существует некая западная киностудия, кстати, в известной тебе Италии, которая снимает порнофильмы с участием, в частности, девушек из России, причем в конце фильма этих девушек как будто убивают. Очень может быть, что не «как будто». И девушки, похоже, об этом знают с самого начала.

– Бред, – сказала Карина.

Пламя между тем погасло, она попыталась его вернуть, но зажигалка отказывалась давать искру.

– Черт, кончилась!

С отвращением бросила зажигалку в пепельницу. Посмотрела по сторонам. Натолкнулась на мой смеющийся взгляд.

– Ты что, надо мной издеваешься?

– Ничуть. Если ты насчет убитых девушек, то у меня дома даже кассета с записью есть. Могу показать, сама убедишься. Кстати, на ней твоего Юры нет.

– Так, может, ты сам все и подстроил? Сидишь тут и рассказываешь мне, как тебя забавляют истории с порками и казнями проституток. Может, мне именно тебя и следует опасаться больше других?

– Почему же ты не бежишь? Еще кофе?

– Нет, спасибо, не хочу описаться.

– Так почему же ты не боишься?

– А у меня есть возможность от тебя убежать?

– Ну, если мы с твоим Юрой действуем заодно, то нет. А если во всем виновен один из нас, у тебя остается шанс. Вопрос по-прежнему заключается в том, чтобы правильно выбрать сторону. – Я перестал улыбаться и продолжал серьезно: – Мне не хочется тебя обманывать и говорить, будто я умею читать чужие мысли. Но я вижу, что мой предыдущий рассказ зародил в тебе кое-какие сомнения. Вероятно, мыль о том, что двоюродный брат может быть причастен к убийству, не помешает тебе поначалу крепко спать по ночам и не заденет совесть, однако сомнения заставят тебя либо завязать с твоим хобби, либо страх будет расти и расти до тех пор, пока ты…

– Чего ты добиваешься? Чтобы я пошла и заявила на Юру в милицию?

– Боже упаси! Если он виноват, его там вообще специалистом по вышибанию денег из «мамок» сделают. Такой ценный кадр! Нет, не смеши меня. Мне просто кажется, что мы могли бы помочь друг другу, оказать, так сказать, взаимную услугу. В любом случае в результате ты либо узнаешь, что я наводил на твоего брата поклеп и имя его ничем не запятнано, либо будешь начеку и не попадешь в беду сама, если опасность исходит от него. Я же докопаюсь до некой истины, доберусь до тех, кто делает видеопособия для маньяков, а заодно проведу все это время в приятном общении с тобой. Чем не причина!

– А бабок тебе на меня хватит? – Карина прищурилась и стала похожа на забавного котенка. – Или ты ждешь, что я соглашусь на бартер?

– А ты считаешь, что «приятное общение с тобой» сводится для меня к постельным радостям? Я вот и сейчас с тобой общаюсь, и мне приятно.

– Но платить-то за коктейли тебе, красавчик.

Я расхохотался, чем привлек внимание уже заполнявших зал посетителей. Прямота собеседницы определенно мне импонировала. Не говоря уж о внешности. И причастности к загадке. Одним словом, я считал, что игра во всех отношениях стоит свеч.

– Раньше Юра работал в одной коммерческой фирме. Итальянской.

Мне сразу же расхотелось смеяться. Посмотрел на Карину. Она играла пустой зажигалкой.

– Был там менеджером по продажам. Торговали дорогими винами. Когда от него ушла Алеська, бросил работу, год ничего не делал. Сейчас, насколько я знаю, работает на Кунцевском кладбище. Могилы роет. Поэтому, собственно, реже наведываться к нам стал. Стыдится, наверное. Мои его не укоряют, они у меня люди вполне современные, но он всегда был очень гордый и теперь мучается. Почему ты на меня так опять смотришь?

Я так и не научился скрывать свои мысли. А их у меня сейчас было превеликое множество. До сих пор я предполагал, что круг замкнулся, однако, получалось, что я не мог и предположить, что он способен замкнуться еще же. Подобное ощущение возникает еще и тогда, когда пытаешься что-то вспомнить, и ответ мелькает в голове, но его никак не удается как следует зафиксировать, чтобы разглядеть. Головоломка складывалась в картинку, но получаемая в результате фигура выходила вовсе не такой, какой представлялась вначале. Невнятная, сумеречная и почти матовая, по мере складывания она загоралась неожиданно яркими красками, создавая впечатление неуместности и нарочитости.

– Как, ты говоришь, звали бывшую его жену?

– Алеся.

– Ты знаешь, где она сейчас?

– Понятия не имею. А ты?

– Все это очень, очень странно. – Я потер лоб и попытался сделать глоток из давно уже пустой чашки. – Мне даже не хочется больше тебя ни о чем пока расспрашивать. Например, как эта Алеся выглядела.

– Ты и ее что ли знал?

Я не видел смысла в том, чтобы отвечать на ее вопросы. Равно как и задавать свои. Требовалось подтвердить (или рассеять, что вряд ли) подозрения и попробовать призвать на помощь логику. В спокойной, тихой обстановке.

– Ты можешь прямо сейчас поехать ко мне? Я тебе кое-что покажу, а ты скажешь, прав я или ошибаюсь.

Карина посмотрела на свое запястье.

– Нет, прямо сейчас не могу. Я, кстати, опаздываю на вторую пару. Мне нужно бежать.

Я взметнул руку, призывая официантку для расчета. Карина уже сидела на уголке скамьи, готовая встать и оставить меня одного. Странно, что мое предложение ее сразу не заинтриговало.

– Когда мне тебе позвонить?

– А что ты хочешь мне показать?

Нет, все-таки любопытство в голосе чувствовалось.

– Фрагмент одного фильма. Если мои подозрения оправдаются, ты убедишься в том, что иногда фантазии правильнее называть интуицией. В любом случае, будь сегодня очень аккуратной. И никому не говори о нашей с тобой встрече.

– Сейчас же перезвоню Юре и все ему расскажу.

– Вот и я о том же. Так когда ты заканчиваешь учебу?

– После пяти я освобожусь, но мне еще нужно будет по делам съездить. Слушай, я побежала, ладно?

– Не отключай телефон.

Проводив ладную фигурку взглядом, я остался дожидаться официантку. Она не спешила, и у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить о только что услышанном. Записная книга оказалась при мне: я зачем-то сунул ее в пакет вместе с доперестроечным изданием «Молота ведьм», который по привычке не тратить время зря читал в метро. Ручка тоже была на месте – вставлена в корешок. Так что когда официантка наконец явилась на мой зов, она застала меня погруженным в «общение с листом» и совершенно позабывшим о том, что хотел уходить. Мой вид привел девушку в странное возбуждение, но я успокоил ее, заказав еще кофе и попросив вместе с ним подать мне окончательный счет. Теперь я был предоставлен самому себе еще на полчаса.

Хотя вслух я допускал сомнение относительно того, что Каринин Юра и мой недобитый «чеченец» есть одно и то же лицо, уверен я был в обратном, то есть в их абсолютном тождестве. Особенно теперь, когда появилась новая фигура, точнее, когда давнишнее действующее лицо обрело новою плоть. Я имел в виду Алесю. С нее началась эта история и мой интерес к лорду Доджсону, ею же пока весь этот круг и замыкался.

Я схематично восстановил все то, что мне теперь было известно о Юре-чеченце.

Моего возраста. Живет на Новинском бульваре. Раньше работал в итальянской коммерческий фирме. Был женат. На Алесе (до окончательного опознания Кариной она оставалась лишь тезкой моей венецианской знакомой, хотя я уже догадывался о положительном исходе эксперимента). Далее, по всей видимости, два события совпадают либо по времени, либо одно непосредственно связано с другим: Алеся бросает его (наверное – с фирмачом, наверное – с итальянцем, может быть – с самим лордом Доджсоном), и он теряет работу. По крайней мере, уходит из фирмы и почему-то переквалифицируется из продавцов в гробовщики. «Могилы роет», как выразилась Карина. Вскоре Алеся погибает на съемках «Dominazione». Дальнейшие действия Юры-чеченца опять-таки подпадают под двойное толкование: совершенное им убийство подмосковной путаны – либо месть за гибель бывшей жены, либо символическое излияние ненависти на весь женский род за свое унижение. В таком случае правомочно ждать продолжения. Муж мстящий должен добраться до всех остальных виновников смерти любимого существа. Муж обиженный тоже не должен останавливаться на достигнутом: гулящих девиц на улицах Москвы и объявлений в газетах и Интернете о соответствующих услугах предостаточно, следовательно, грядущие сводки криминальной хроники обещают быть насыщенными сообщениями о найденных в подворотнях женских трупах. Перспектива рисовалась в обоих случаях занимательная. Смахивало на сценарий примитивного американского триллера. Или на краткий пересказ сочинения на тему «Как я стал маньяком». Не забыть спросить Карину, слышала ли она что-нибудь про лорда Доджсона!

По дороге домой я пытался читать «Молот ведьм», но страницы расплывались, я их перелистывал, не видя, и продолжал напряженно рассуждать.

Даже если Алеся – та же самая, все могло оказаться совершенно по-другому. Юра-чеченец никого не убивает, а старается защитить. Но не успевает. Не уберег жену. Не уберег Лолу. С горя заболел. Хотя нет, заболел он, по признанию Карины, во время последнего убийства. Собственно, все это предположение звучало диссонансом и было откровенно «притянуто за уши». Я уже не мог представить себе брата Карины невиновным. Предвзятость? Интуиция? Да какая разница? К концу поездки я начал понимать, что моя история все еще набирает «критическую массу», когда по-прежнему не ясно, «сдуется» ли она через мгновение, как мыльный пузырь, или обернется мощным взрывом, о разрушительной силе которого я пока не имею ни малейшего представления. Последующие события должны были пролить окончательный свет на события предыдущие. Без них все мои теории и голливудские сценарии повисали в воздухе. Как минимум, оставалось найти подобающие роли для Светланы с ее братом (пока они рисовались мне эдакими сводниками с большой дороги, хотя в итоге могли оказаться связующим звеном между уходом Алеси от Юрия и ее злосчастным участием в фильме) и для Ланы (с дочерью или без, с мужем или без; мужа тоже не хотелось сбрасывать со щитов, поскольку в его пользу было только то, что он знаменит, то есть должен дорожить своим положением, и как будто не имеет с женой ничего общего, кроме маленькой Ярославы; зато против него была его профессия киношника и география – Венеция, Италия).

«Цезарий же приводит пример, как изменение местопребывания спасает от инкубов, и рассказывает о несчастной дочери священника, обесчещенной таким демоном, от боли помешавшейся и перевезенной ее отцом в другую местность, после чего демон-искуситель покинул ее, но убил из мести ее заботливого отца. У Цезария говорится также о той женщине, к которой по ночам часто являлся инкуб и беспокоил ее своим соблазном, и которая из-за этого предложила одной набожной подруге лечь в постель вместо нее. Эта подруга провела ночь, полную известного беспокойства, тогда как другая, раньше упорно искушаемая, проспала совершенно спокойно. Вильгельм замечает, что инкубы являются чаще всего женщинам и девушкам, обладающим красивыми волосами. Это происходит потому, что такие женщины больше заняты тщетой заботы о своих волосах»27.

Что заставило меня прочесть этот абзац с вниманием? Уж наверное не приводимое имя Цезарий, созвучное фамилии покойной Елены. Не знаю. Может быть. История с подменой? На самом деле погибнуть должна была Лана, а погибла Лола? Смелая гипотеза (правда, здесь уже больше от породистого английского детектива, чем от американских пустышек). Упоминание красивых волос? Ни у той, ни у другой они не отличались завидной пышностью. Лана вообще стригла их довольно коротко. На мой вкус красивые волосы были у Ярославы и у Карины. Кстати, и у Алеси, но она теряет их в жестокой сцене в конце фильма. Нет, ерунда какая-то!

– Вы сейчас выходите? – спросили у меня за плечом.

В ответ и покосился назад и кивнул.

Для пущей острастки сзади должен был бы сейчас оказаться брат Карины или лорд Доджсон. Чтобы не было никаких отвлекающих моментов. Сюжет развивается и развивается строго к одному ему ведомой цели. Никаких лирических отступлений. Краткость – сестра таланта. Карина – сестра Юрия. Светлана – сестра Александра. У кого нет братьев и сестер, тот ни при чем. Трагедия моей истории – трагедия семейный уз. Король Лир, раздающий свое царство. Но в юности он был Гамлетом, и теперь оно никому не нужно. Амортизация. Пусть даже земля амортизации не подвержена. Значит, царство не земля, а недвижимость и добавочная стоимость. «За брэнд», как говорится.

– Так вы не выходите?

– Выхожу, – повторил я вслух и понял, что поторопился, потому что моя станция была через одну.

Поезд шел по Кольцевой линии, был самых разгар буднего, причем летнего дня, и я невольно поражался количеству праздно перемещающегося по метро народа. Подобное столпотворение еще куда ни шло зимой, когда наиболее разумные автомобилисты ставят свои машины на сезонный прикол и переходят на предсказуемый (пока что) транспорт, чтобы не тратить время в снежных заторах и разбирательствах, кто кого помял. К тому же, мне казалось, что нормальные люди стараются проводить летние месяцы если не на Канарских островах, то уж во всяком случае на даче, у реки, подальше от жарких асфальтов и душных туннелей подземки. Не тут-то было.

Вытолкнувшись на перрон «Краснопресненской», я обогнул колонну, «заметая следы своего конфуза» от возможных наблюдателей (терпеть не могу, когда посторонние замечают мои оплошности, пусть даже такие, как выход не на той станции), и направился в хвост поезда. Вагоны уже тронулись, но еще не успели набрать ход, и в окне одного мне привиделся зачарованный облик юной девы – вылитой копии маленькой Ярославы с домашней фотографии, где она сидит на коленях знаменитого отца. Если это действительно была она, то никто из взрослых ее как будто не сопровождал.

Как назло, следующий поезд по какой-то причине задерживался. Невольное приключение вывело меня из состояния задумчивости, и я больше не возвращался к мысли о Карине и ее брате. Вместо этого я стал рассматривать озабоченно вглядывающихся в черноту туннеля пассажиров. Постепенно их становилось все больше и больше, и когда поезд наконец подошел они уже стояли в два ряда. Причем с таким видом, будто опаздывают на работу. Что едва ли соответствовало истине. Дверцы распахнулись, и два потока – выходящий и входящий – столкнулись грудями ровно между дверей. Обе волны искренне считали, что уступить должны именно ей. Из вагона поднажали. Помогло давление, накопленное в замкнутой емкости. Входящая волна была во мгновение ока разбрызгана по колоннам, а когда с шумом собралась к новому штурму, двери уже закрывались. Внутрь вагона удалось попасть только самым отчаянным. Я был не из их числа. Я вообще стоял в стороне и перелистывал «Молот ведьм»:

«…По закону никто не может быть присужден к смертной казне, если он сам не сознался в преступлении, хотя бы улики и свидетели и доказывали его еретическую извращенность…»28.

Ну, сознаться-то, допустим, всегда можно заставить.

«…Пусть судья не спешит с пытками. Ему надлежит прибегать к ним лишь тогда, когда дело идет о преступлении, за которое полагается смертная казнь…»29.

Вот вам и жестокая инквизиция! Если только она действительно имела место в том виде, в каком ее принято описывать сегодня: несчастные красавицы-колдуньи, похотливые в своей брутальности монахи, изгнания дьявола, жаркие костры на площадях и тому подобные прелести средневековья. Если только она не отражала происходившую на самом деле во то время борьбу между двумя направлениями одной религии – исконным христианством, радостным и разнузданным, которое победившее лютеранство назвало «язычеством», отодвинув в никогда не существовавшее прошлое, и новым, «правильным» христианством, ратовавшим за религиозную дисциплину и аскетизм веры. Едва ли второе могло бы когда-нибудь победить первое (да и победило ли?), если бы Европу не захлестнули эпидемии тяжких болезней (в частности, венерических), бороться с которыми было действеннее всего кострами. А уж переписать историю всегда можно задним числом. Как то было, например, с так называемыми концентрационными лагерями второй мировой, в крохотных печах которых «погибло» столько человек, главным образом семитов, разумеется, что если бы это действительно когда-нибудь произошло, печи вынуждены были бы топиться и поныне, поскольку даже на солидной поленнице дров индусский труп сгорает полностью вовсе не за несколько секунд; само же человеческое тело горючим веществом не является, как бы ни доказывали обратное обвинители нацизма; по утверждению Юргена Графа, в крематории Базеля сожжение одного трупа длится около часа, во Фрайбурге – полтора часа; если верить «свидетелям» нацистских зверств, то в Освенциме – на все уходило четыре минуты; «Суперсвидетель Миклош Ньизли, чей бестселлер появился на четырех языках и был издан четырежды, сообщает, что 46 муфелей крематория в Биркенау ежедневно перерабатывали по 20 тыс. трупов. (Согласно тому же Ньизли, по 20 тыс. евреев в день убивали газом, а еще 5-6 тыс. расстреливали или сжигали живьем). В таком случае на каждый муфель приходится по 435 трупов в день и процесс сгорания должен был идти в 18 раз (!) быстрее, чем в современных крематориях. Скромнее высказывается Гесс. У него приходится по 133 трупа на муфель, т.е. в 5 раз больше, чем это могло бы быть в 1996 году. Карло Маттоньо пишет по этому поводу: «Очевидцы» хотят нам внушить, что крематории Освенцима-Биркенау были независимы от законов природы, были дьявольскими сооружениями и не подчинялись известным законам химии, физики и теплотехники»30. Сегодня трудно что либо доказать (как за неимением заслуживающих доверия памятников средневековой письменности, так и из-за опасения «случайно» попасть в аварию на пустынном шоссе), однако кто знает, может быть, так называемых «ведьм» сжигали исходя из тех же самых норм элементарной санитарии, что и тела умерших от недоедания и холода несчастных заключенных концентрационных лагерей (ведь перешедшие в наступление союзники приложили немало сил, чтобы уничтожить средства коммуникации между немецким тылом и зависимыми от внешнего снабжения «душегубками»).

На столь безрадостные размышления меня, видимо, навело зрелище человеческого моря, расфасованного по вагонам. Чувствовать себя его частью я не привык и в другое время плюнул бы на все и выбрался в город, но до «Киевской» было уже рукой подать, и проявлять малодушную гордость просто не имело смысла. Следующим поездом в туннель уехал и я.

_______________________

Глава 9

Антиобщественник – Неожиданная идея –

Лолита против Ярославны – Согласие – Семейные связи

Предыдущую главу пришлось оборвать на полуслове, поскольку в противном случае рассказ мой о событиях тех дней грозил удлиниться еще страниц на сто, в которых я подробным образом описал бы свои ощущения от путешествий по хваленой московской подземке. Собственно говоря, я ничего против нее не имею и уж конечно предпочитаю любому наземному виду транспорта, но именно там происходит такое «единение людей», от которого меня периодически разбирает желание выхватить пистолет и начать пальбу. Вероятно, я не отваживаюсь на подобный подвиг лишь потому, что изначально знаю: никаких патронов на моих любимых сограждан не хватит. Вопрос о том, есть ли у меня, что «выхватывать», я предусмотрительно опущу.

С другой стороны, посвятить лишнюю сотню страниц описанию моей органической нелюбви к роду человеческому в лице тупорылых пассажиров, вооруженных сумками, полными вонючего лука и чеснока, коробками с изначально бракованными корейскими телевизорами и весело поскрипывающими тележками, норовящими незаметно шмыгнуть под ноги в самый неподходящий момент, было бы не лишено смысла, поскольку многие из причин, втянувших меня в калейдоскоп стремительно разворачивающихся событий, а также мотивов, побуждающих продолжать кружиться в их засасывающей воронке, вместо того, чтобы попытаться вырваться на скучный, но безопасный берег, проистекали как раз от моего пока что пассивного индивидуализма. Известно, что толпа никогда не является собранием воедино множества индивидуумов. Их элементарное сложение не дает сумму, а приводит к образованию новой субстанции, причем зачастую кардинально отличной по своему характеру от слагающих ее частей. Чтобы не подвергаться разрушительному воздействию коллективного «бессознанья», я вынужден надевать на себя виртуальный ящик и таким примитивным образом абстрагироваться от происходящего вокруг. Броня ящика то и дело трещит по швам, поскольку идти среди моих соплеменников и оставаться ими не задетым в переносном, а тем более в прямом смысле, еще сложнее, чем «жить в обществе и быть свободным от общества», по словам, кажется, гражданина Горького (который был еще и Пешковым от слова «пешка», а вовсе не «ферзь»). На самом деле, жить в обществе и быть от него свободным не только можно, но и необходимо, а если не получается по хорошему, то от общества следует избавляться радикальными методами. Общество портит отнюдь не только писателей, делая их своими крепостными, но удел писателей тем показателен, чем очевиднее их естественная потребность в обратной реакции: общество есть толпа, а толпа заслуживает не вежливых подношений, а в крайнем случае – брезгливой подачки. Уподобляясь из соображений безопасности многим, индивидуальность теряет свою единственную ценность – независимость мысли, дающую право быть выше. Если не получается возвыситься (толпа ведь растет не только вширь, но и ввысь), имеет смысл просто отойти в сторону, причем не оглядываясь, чтобы не превратиться в очередной соляной столб.

Итак, сотня страниц подобных рассуждений была благополучно сокращена. Я как будто догадывался, что все описанные ранее происшествия являются не более чем зачином моей главной истории, которая тогда только начиналась. Так что свободные листы под твердой обложкой мне еще понадобятся.

Закончив свою малую борьбу за независимость в лабиринтах московского метро, я вырвался на свободу улицы и поспешил домой. Мобильный телефон у меня на поясе давно уже загадочно молчал, автоответчик в кабинете был нем (я всегда включаю его, когда ухожу), так что никаких экстренных дел на сегодня не предвиделось. До обещанного звонка Карине оставалось несколько часов.

По дороге я прикупил арбуз и теперь первым делом уложил его в ванную и пустил на его полосатый бок тугую струю ледяной воды (которая летом никогда по-настоящему ледяной не бывает), чтобы побыстрее насладиться живительной прохладой сочных потрохов. Пока арбуз остывал, я проверил готовность заветной кассеты и некоторое время решал, какой именно эпизод продемонстрировать Карине. Поскольку основной моей целью было не столько удивить или испугать ее, сколько убедиться в личности «той самой» Алеси, я не стал усложнять себе задачу и, не мудрствуя лукаво, перемотал кассету на самое начало, где девушка показана почти такой, какой я помнил ее по Венеции.

Как я и опасался, даже после получаса купанья в ванной разрезанный пополам на кухонном столе арбуз по-прежнему хранил внутри себя солнечное тепло. Холодной была только кожура. Попробовав одну дольку и убедившись в принципиальной его съедобности, я убрал обе половинки арбуза в холодильник до прихода Карины. Вымыл рот и руки и позвонил Лане.

– Я думала, вы про меня забыли, – сказала она, безошибочно узнав меня по первому же «Привет!».

– Чем занимаешься?

– Вас вспоминаю.

– Я так и думал. Как дочка? Проснулась?

– Уехала к подружке.

– Кстати, кажется, я видел ее в метро. Она «Краснопресненскую» проезжает?

– Очень может быть. А у вас там очередное свидание было?

То ли она зачем-то изображала игривую ревность, то ли ей и в самом деле нечего было больше делать, кроме как подозревать меня в бесконечных изменах. Я предпочитал первую версию.

– Ничего не болит?

– Только душа. Хочу снова в лес.

– Розги резать?

– Ну, разумеется.

Разговор не получался.

– Я тебя от чего-то отвлекаю?

– Нет, напротив, я принимаю ванну и мне вполне досуг с вами беседовать. Тем более что не каждый день выпадает такое счастье. Вы уже нашли убийцу?

Тон развязный, но интерес как будто неподдельный.

– Почти. Во всяком случае мне уже известно его имя.

– Да? И какое же?

– Юрий.

– Уж не Гагарин ли?

– Скорее, Долгорукий.

Она издала короткий смешок, и я отчетливо услышал плеск воды. Не скрою, мне было приятно сознавать, что моя собеседница лежит сейчас голая в ванной и думает, что бы эдакое ответить. Я представил себе ее тело, и мне снова захотелось протянуть руку и грубо ухватить за прохладное вымя груди…

– Какие вести от мужа?

– Как обычно, никаких. Похоже, вы больше меня за него переживаете. Послушайте, Костя, считайте, что его нет. Иначе я буду жалеть о том, что по слабости характера пригласила вас к себе домой.

– Нет, жалеть тут тебе не о чем, поскольку иначе я не познакомился бы с твоей Ярославой. Пусть даже заочно.

– Вы опять меня пугаете. – По ее голосу этого не слышалось. Голос был явно доволен жизнью. – Она ведь еще маленькая для вас. Я не позволю вам развратить моего ребенка.

– Ни в коем случае.

– Костя, что вы задумали?

– О, это долгая история! Например, в следующий раз мы отправимся в лес все втроем. Причем не где-нибудь на Молодежной, а уедем за город, подальше, где нет ни одной живой души…

– Далеко же нам придется ехать!

– Там вы обе разденетесь и…

– Ярослава боится комаров еще больше моего.

– Я натру вас обеих лосьоном. Ее мы отпустим собирать ягоды, а я тебя тем временем привяжу к дереву и от души высеку. Когда Ярослава вернется, ты будешь нашим столом для поедания ягод.

– Столом, пахнущим лосьоном от комаров.

– Да, пожалуй, ты права. В таком случае натирать тебя я не буду. Кстати, можно выбрать опушку леса, где постоянно дует и комаров нет. Согласна?

– А что будет делать Ярослава?

– Уроки учить. Между прочим, у них ведь сейчас, вроде бы, каникулы. Почему она дома сидит?

Мне показалось, что телефон отключился: такая наступила тишина. Просто-таки «кромешная». Всего на какое-нибудь мгновение, но оно легло четким рубежом между всем предыдущим и последующим.

– А как вы думаете, Костя, почему я пошла к Светлане? Наверное, не от хорошей жизни, как вам кажется?

– Денег нет?

– А у кого они есть? Да еще когда добрый муженек подался в «новые Тарковские» и периодически забывает, что у него на родине остались кое-какие долги. – Неподдельная злость в каждом новом слове. – Мне, как вы слышите, неприятно об этом говорить, но я скажу: у меня нет возможности отправить дочку за город. Понимаете?

Почему-то мне не было жаль Лану. Более того, после этой короткой исповеди она стала мне почти противна. Как противны бывают попрошайки на улицах, которым не подаешь не из скупости, а из брезгливости. Нет, я и раньше не думал, будто она ходит на сеансы видеопорки потому, что «бесится с жиру» или со скуки. Но мне изначально импонировало то, что в наших с ней отношениях она проявила полнейшее бескорыстие и ничем не намекнула на то, что за ее рабское послушание я должен расплачиваться звонкой монетой. И это было совершенно правильно, потому что только в таком случае я был морально готов идти на расходы, водить ее по ресторанам, дарить подарки и даже «давать на чай». Этого пока не было, но это могло произойти после второго или третьего свидания. Уж себя-то я знал. А вот теперь у меня в голове назойливо закрутилось одно-единственное слово – содержанка. Сперва я воспринял его по-женски негативно, как нечто вольно или невольно унижаемое, корыстное и одновременно бесправное. Но то женский взгляд. Предвзятый и отчасти завистливый. К счастью, феминистки хоть и горластее обычных женщин, последних все же численно больше, следовательно, в конечном итоге их более сдержанное мнение оказывается определяющем. Мужчинам же обретение в собственное пользование содержанки гарантирует по меньшей мере удобство: наличие под рукой инструмента удовлетворения (причем не только низменных инстинктов, но и отчасти возвышенных, филантропических) при полном контроле над расходами с возможностью их прогнозирования. В любом случае содержать содержанку куда приятнее, чем содержать жену. Содержанка в силу своей зависимости есть существо благодарное. Только что брошенная Ланой фраза доказывала, что попавшая в положение содержанки жена – существо всегда недовольное. Но ведь в моем случае разговора о женитьбе не идет. Я ничего не теряю, если позволю себе пофантазировать.

– Понимаю. У меня даже есть кое-какие на этот счет идеи. Твоя Ярослава стесняется посторонних мужчин?

– Как и любая девочка в ее возрасте.

– В ее возрасте девочки в посторонних мужчин обычно влюбляются.

– Вы так называете то, о чем они и понятия не имеют. Костя, к чему вы все время клоните?

– Пока ни к чему. Пока я просто думаю. Но предлагаю и тебе заодно подумать о том, что будет, если мы все втроем проведем неделю-другую в каком-нибудь скромном подмосковном пансионате.

– Не говорите ерунды!

– Отчего же? Тебе это ровным счетом ничего не будет стоить. А девочке твоей как-никак – отдых и развлечение. Познакомится с ровесниками, загорит, как следует.

– А как вы предлагаете ей это объяснить?

Вопрос означал ничто иное, как принципиальное согласие.

– Ничего объяснять не придется. Я же не говорю о том, чтобы отправиться куда-нибудь в Сочи или на Кипр. В пансионате мы можем вообще поселиться в разных номерах и «случайно» познакомиться, скажем, за завтраком. Дочка твоя ничего и не поймет. Да ей и не до нас уже будет.

– Вы ее не знаете. Она даже сегодня утром у меня взяла да и спросила: «Мама, а кто к нам вчера приходил?».

– Надеюсь, ты честно призналась, что Карлсон?

– Ну, конечно! Кстати, Ярослава его терпеть почему-то не может.

Я хотел сострить, что, мол, порядочным девушкам едва ли может понравиться такой фрукт, который чуть что – и в окошко, но вовремя притормозил. На живца ловилась солидная рыбешка, которую обидно будет спугнуть. Рыбную ловлю я признаю только в промышленных масштабах, однако азарт охотника мне понятен и приятен.