Сердце под замком

Ferzan Özpetek

CUORE NASCOSTO

Copyright © Ferzan Özpetek, 2024

All rights reserved

© А. С. Манухин, перевод, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука^®

Найти студию оказалось несложно. Просторный, но при этом сумрачный павильон загромождала техника, кабели. Вышедший навстречу парень в ковбойке велел подождать у софита, о который она едва не споткнулась. В луче света перед камерой, взобравшись на табурет, отчаянно жестикулировала хрупкая рыжеволосая женщина. На нее невозмутимо взирал тип в сдвинутой на затылок бейсболке, который восседал на складном стуле, как на троне: должно быть, режиссер или еще какая-то шишка, подумала она, заметив вокруг него рой благоговеющих ассистентов. Охранник, маячивший рядом, внезапно исчез, и она снова ощутила себя робкой школьницей. Как всегда.

– Эй, красотка, а тебя как зовут? – поинтересовался один из ассистентов.

– Аличе, – едва слышно выдохнула она.

– Давай, Аличе, твой выход.

Рыжеволосая закончила, значит теперь ее черед. Трепеща, она доплелась до табурета. Луч прожектора слепил глаза.

– Сядь там, смотри в камеру. По сигналу можешь начинать. Понятно?

– Синьорина, смотреть нужно вот сюда! – выкрикнул кто-то.

Из-за бьющего прямо в лицо софита она ничего не видела.

– Так, немного правее!

Она повиновалась и, ориентируясь на огонек камеры, чуть сменила позу.

– Ну-с, поглядим… Расскажи нам что-нибудь, Аличе, что захочешь. Расскажи о себе. Давай! – велел тот, что походил на режиссера.

– Проба Аличе, дубль первый. Мотор! Хлопушка! – послышалось из темноты.

– Ой! Я… я…

– Стоп! Нет, так не пойдет! Ты голову опустила. Смотреть нужно прямо в камеру, ясно? – Голос режиссера полоснул резко, словно бритва.

Аличе застыла, еще секунда – и расплачется.

– Погодите, у нее лоб блестит. Мари, поправь, – вмешался новый голос.

Откуда-то сзади вынырнула девушка в нелепой жилетке с десятком карманов, из которых возникли пуховка и пудра. Аккуратно промокнув Аличе щеки и лоб, девушка достала щетку и пригладила ей волосы. А прежде чем снова исчезнуть, метнула на нее понимающий взгляд и прошептала:

– Говори, как с подругой. Или с мамой. Ты и она, никого больше – вот и весь секрет.

Разумеется, гримерша думала ее успокоить, но упоминание о матери вызвало у Аличе прямо противоположную реакцию. Услышав уже знакомый голос, подавший сигнал, она старалась не отрывать взгляда от камеры, но видела только Аделаиду, женщину, которая произвела ее на свет. Свою мучительницу. И поток слез, еще мгновение назад грозивший поглотить ее, вдруг отступил, а вместо него прорвался могучий, неудержимый гнев.

– Я так и не смогла сказать тебе, как сильно, сама того не сознавая, желала твоей любви. То и дело заходила на кухню, но ты меня прогоняла – у тебя ведь всегда была куча дел поважнее. Однажды принесла рисунок – ты на него даже не взглянула. Ночами я рыдала, сжавшись в комочек под одеялом, потому что боялась темноты, – в наказание ты заставляла меня спать на полу. Я очень рано научилась скрывать от тебя свои мечты – ты порвала бы их в клочья; не высказывала вслух ни единого желания, чтобы ты меня не осмеяла. Все детство я искала в твоем мрачном взгляде проблеск улыбки, но видела только порицание, ненависть, отвращение. Ты смотрела на меня как на червяка или мокрицу, мерзость, ничтожество, и в конце концов я и сделалась такой, какой меня видела ты: недостойным, неуклюжим, неуместным созданием. Мне было трудно принять, что для тебя я все делаю не так. Но как же иначе? Ведь я пришла в этот мир, чтобы разрушить твою жизнь. Однако от каждой болезни есть лекарство. Покинув твой дом, я наконец-то начала жить, дышать. Я уже не ребенок, я больше не ползаю – я встала на ноги…

Аличе на миг умолкла, словно заблудившись в собственных воспоминаниях, но тут же продолжила:

– Матерью называют ту, кто растит тебя в любви, кто пестует твои мечты и направляет первые шаги. Ту, кто поет песенки, чтобы ты уснула, кто держит тебя за руку, чтобы придать смелости, когда ты испугаешься буки, притаившегося в ночи. Ты для меня ничего подобного не делала. Иметь такую дочь было несчастьем для тебя – но и для меня это тоже было несчастьем. Так что теперь ты свободна: все равно я понятия не имею, что делать с такой матерью.

Слова, которые Аличе держала в себе бог знает сколько времени, она произнесла твердо, четко, а замолчав, почувствовала себя такой свободной и легкой, словно ничто больше не имело для нее ни малейшего значения.

Тишина в павильоне вдруг стала почти осязаемой. Потом кто-то захлопал в ладоши, за ним другой, третий…

I

6 августа 1978 года. Весь день лило без устали, что было несколько странно для самого разгара лета. Аличе укрылась на кухне: где еще в такой час спокойно помечтать, чтобы ни мать, ни брат Гаэтано не донимали? Аделаида все никак не могла взять в толк, как это шестилетняя девчонка может часами сидеть молча, рассеянно глядя по сторонам, вместо того чтобы играть с братом или в крайнем случае пялиться в телевизор. Сплошная нервотрепка с этим отродьем: никогда не знаешь, что у нее в голове. А до чего бестолковая! С другой стороны, кашу заварить, да такую, что и не расхлебаешь, много ума не надо.

Внимание Аличе привлекло влажное пятно на потолке, и она замерла, завороженно наблюдая: оно напоминало летящего дракона. Доброго дракона, решила она. Ей часто случалось задерживать взгляд на том, что для всех остальных не имело особого значения. Она тотчас представила, как взмывает в небо на спине этого фантастического существа, как летит меж золотых облаков и радуг, но восторг быстро угас. Казалось, этот день никогда не кончится.

И вдруг дождь перестал. Налетевший ветер, мощный и жаркий, сдул тучи, словно пыль, а на небе, осветив все вокруг, снова засияло солнце – будто и не уходило никуда. Аличе, раскрыв рот, следила из своего угла, как разноцветные блики танцуют в мерно падающих с водосточного желоба каплях. И тут послышался женский голос:

– Эй, народ! Есть кто дома?

Появление гостьи всколыхнуло монотонное течение дня, и это, если подумать, тоже было несколько странно, поскольку посетители, тем более нежданные, к семейству Филанджери почти не являлись. Аделаида зарабатывала шитьем – в основном штопала и перелицовывала изношенное старье, – но ее клиенты всегда предупреждали о приходе по телефону: дверной звонок давным-давно не работал. В тот час она строчила на машинке и не сразу поняла, что снаружи кричат. А открыв дверь, даже на мгновение потеряла дар речи, что для такой болтушки было уж совсем необычно.

На пороге стояла миловидная женщина в ярком цветастом платье; ее зеленые глаза, густо подведенные кайалом, подчеркивала короткая челка. Ветер трепал каре цвета воронова крыла, качал массивные золотые серьги.

– Ну здравствуй! Помнишь меня? – спросила незнакомка.

И, не успела хозяйка отпрянуть, стиснула ее в объятиях, да таких крепких, что у Аделаиды перехватило дыхание. Только тут она узнала гостью, хотя они не виделись много лет.

Аделаида была еще ребенком, когда Ирен, которой едва исполнилось двадцать, перебралась в Рим: вышла замуж за богатого старика, а тот через какие-то пару лет был так любезен, что скончался, оставив ей внушительное наследство. Так об этом судачили местные кумушки – те самые, что поспешили распустить мерзкие слухи о беспутной и расточительной столичной жизни молодой вдовушки, все реже наезжавшей в родной город.

– Какой сюрприз! Проходи, выпьем кофе…

Аделаида отступила на шаг, пропуская нежданную гостью в комнату. Потом позвала сына и дочь: она знала, что денег у Ирен куры не клюют, а вот детей нет, и собственная плодовитость давала ей приятную возможность отыграться.

– Гаэтано, Аличе, скорее сюда! Взгляните только, кто зашел к нам в гости!

Те, непривычные к чужакам, опасливо подошли.

– Это давняя подруга нашей семьи, она живет в Риме. Можете звать ее тетей, тетей Ирен!

Она и сама не поняла, почему так сказала, ведь Ирен была просто соседкой. Но едва это слово, «тетя», слетело с ее губ, Аделаида вдруг осознала, что мысль неплоха: упоминание о кровных узах, пускай и фиктивных, наверняка настроит эту богачку на нужный лад, заставив проявить щедрость.

Ирен рассказала, что приехала в Полицци взглянуть на старинный триптих, что хранится в церкви Успения Богородицы, а заодно воскресить в памяти места своей юности. Сказала, замуж после смерти супруга не вышла. Аделаида вспомнила, как видела ее в последний раз: это было на празднике святого Гандульфа, покровителя города, что приходится на третье воскресенье сентября. Лет восемь, наверное, прошло. Они с Микеле еще не обвенчались, да и о замужестве она тогда еще вовсе не думала: невинное дитя семнадцати лет от роду, сплошь мечты да чаяния. Кто мог знать, что впереди – только ненавистная череда обманов, за которые она и по сей день расплачивается? От теплых воспоминаний Аделаида немного смягчилась.

– Какой же у вас большой, красивый дом! Комнаты сдавать не думали? – вдруг спросила Ирен, расположившись в гостиной.

Аделаида снова рассердилась. Неужто они настолько бедны, что им непременно нужен жилец?

– Это еще зачем? Нет, мы как-нибудь сами, – сухо бросила она.

– Хорошо вам. А дом и в самом деле прекрасный, весь в зелени. Не представляешь, какая тоска по этим местам меня временами одолевает. Сотни раз уже думала вернуться, но нет, теперь вся моя жизнь в Риме.

Ирен улыбнулась – похоже, ей надо было выговориться, – и Аделаида наконец расслабилась.

Как бы то ни было, поутру гостья сходила в близлежащую церковь Успения Богородицы взглянуть на драгоценный триптих: она смутно помнила, что видела его в детстве, и надеялась освежить в памяти.

Аделаида, которая каждое воскресенье посещала церковь вместе с детьми, вдруг поняла, что никогда и не обращала внимания на этот образ.

– Ну, знаешь, триптих, большой такой, из трех картин? В центре Мадонна держит на коленях младенца Иисуса, а сама книгу читает, – торопливо, скороговоркой подсказала Ирен. – А книга эта – не что иное, как Книга премудрости Божией! Работа, кстати, замечательная, фламандская школа пятнадцатого века, много чудесных деталей. Кто автор – загадка, известно только, что его называли Мастером вышитой листвы, но некоторые сомневаются, что он вообще жил на свете: говорят, не одной рукой написано, несколько художников поработали.

До Аделаиды доходили слухи, что Ирен в этом своем Риме, помимо обладания несметными богатствами, и сама заделалась художницей, хотя было не очень понятно, что это в конечном счете должно означать. Аделаиде было сложно связать слово «художник», олицетворяющее убожество, нищету и лишения, с очевидным материальным достатком гостьи, что вызывало некоторые подозрения. Аличе, напротив, с первой минуты была очарована этой притягательной женщиной, столь непохожей на тех, кого она привыкла встречать. И потому не сводила с новоявленной тети глаз, будто хотела запечатлеть в сознании ее облик, черты лица, движения.

Тетя Ирен словно излучала нездешний свет, способный озарить все вокруг. Смеясь (что случалось часто), она всякий раз запрокидывала голову. Даже запах ее был особенным, а голос – звонким и чистым, как струна. Во время разговора она то и дело всплескивала руками, отчего бесчисленные браслеты на запястьях задорно позвякивали. С одного из них свисали крохотные эмалированные зверюшки: разноцветные рыбки, бабочки, попугайчики.

Удобно устроившись на диване, гостья добрых полчаса болтала без умолку. Ей удалось переговорить даже Аделаиду! Аличе тонула в этом потоке слов, смысл которых от нее по большей части ускользал.

Гаэтано, пристроившись рядом, тоже заинтересованно помалкивал. Однако, когда мать вышла сварить кофе, он следом за ней отправился на кухню, оставив сестру наедине с Ирен. С минуту они молчали, потом тетя, улыбнувшись Аличе, словно их связывала общая тайна, ни с того ни с сего спросила:

– А скажи-ка, милая, чем тебе нравится заниматься?

Аличе не привыкла, что с ней говорят, как со взрослой, и ненадолго задумалась.

– Придумывать истории.

Будь рядом мама, она, конечно, не осмелилась бы на подобную откровенность, но инстинктивно почувствовала, что этой незнакомой синьоре доверять может.

Тетя Ирен подарила ей ободряющую улыбку:

– Придумывать истории – это замечательно. Знаешь, я и сама так делаю.

– Правда? – не поверила Аличе.

– Конечно. И не только я.

– Но ты ведь взрослая…

– И что с того? Кто в детстве научился придумывать истории, до конца жизни не перестанет. И знаешь почему?

– Нет…

– Потому что именно эта сила помогает нам жить.

Аличе смутилась: о чем это она?

– Сама подумай, – продолжила тетя. – Что ты чувствуешь, когда придумываешь истории? Ты счастлива?

– Да…

– Вот видишь! Зачем же бросать то, что делает нас счастливыми? По крайней мере, пока не…

Она осеклась и на миг помрачнела, словно хотела добавить что-то еще, но в итоге не стала и только спросила:

– А лет тебе сколько?

Аличе вскинула руку, растопырив пятерню, а на другой показала большой палец, как учил отец.

– Шесть!

– Читать-писать умеешь?

– Я даже еще в школу не хожу! – возмутилась Аличе: ей только в октябре предстояло пойти в первый класс. Похоже, подумала она, эта синьора не слишком-то хорошо разбирается в детях.

– Ну да, прости, – смутилась тетя Ирен. – Но как же тогда ты запоминаешь истории, которые придумываешь?

Аличе задумалась: как, спрашивается, это объяснить? Потом ткнула пухлым пальчиком в висок и гордо заявила:

– Они у меня все здесь.

– Вот молодчина!

– А ты свои как запоминаешь?

Тетя Ирен снова заговорщически улыбнулась.

– Я их рисую! – воскликнула она. И тут же исправилась: – Ну, раньше рисовала.

Тем вечером за ужином вся семья только об Ирен и говорила. Отец Аличе, обычно кроткий и молчаливый, узнав о нежданном визите, вышел из своей привычной задумчивости и буркнул, что зря его не предупредили: он прекрасно помнил Ирен, было бы уместно хоть парой слов перекинуться.

– Ты же работал! Неужто бросил бы все и примчался? – вскипела Аделаида.

– Да уж нашел бы отговорку. Ладно, теперь-то что… – промямлил Микеле, уступая. Всерьез ругаться с женой он никогда не осмеливался: в доме командовала она.

Микеле служил счетоводом в строительной компании и понимал, что начальство вряд ли разрешило бы ему уйти с работы в неурочный час без веской причины. Однако пропускать встречу, которая могла решительно повлиять на благосостояние семьи, было жаль. Он ссутулился и продолжил есть.

– Я доела, можно пойти поиграть? – спросила Аличе, сползая со стула.

– Что это у тебя? – вскинулся Гаэтано, удивительно зоркий для своих пяти лет.

Аличе непроизвольно спрятала руку за спину, но брат, опередив ее, успел выхватить блестящий предмет, зажатый в кулачке.

– Ну-ка отдай маме, – нахмурилась Аделаида, и Гаэтано неохотно протянул ей крошечную эмалевую бабочку в желтых, зеленых и синих пятнах. – Ты где это взяла?

– Я не взяла, мне тетя дала! – обиженно воскликнула Аличе.

– Конечно! Это же подвеска с браслета Ирен… Похоже, оторвалась, – проворчала Аделаида, не обращая внимания на слова дочери. Та разревелась. – А ну, не капризничать! Придержу пока у себя, мала ты еще для такого. Будешь хорошо себя вести – получишь, когда подрастешь, – заявила она непререкаемым тоном.

– И вовсе она не оторвалась! Тетя Ирен мне ее сама дала! Это подарок! – отчаянно всхлипывала Аличе.

Но никто и не думал ее слушать.

II

3 февраля 1990 года. Аличе, зевнув, извлекла из рюкзака дневник и принялась сверять номера страниц антологии с отрывком из Пиранделло, который ей предстояло изучить. Затем достала тетрадь для заметок и, прежде чем открыть книгу, немного поразглядывала обложку, украшенную бабочками самых разных форм и расцветок. Бабочек она любила с детства – с тех пор как тетя Ирен подарила ей крохотную подвеску с пестрыми эмалевыми крылышками. Хотя прошло уже двенадцать лет, Аличе то и дело вспоминала тетю, хотела снова увидеть ее, но желание это так и не сбылось. Когда Аличе расспрашивала о ней, мать резко отвечала, что, если учесть, насколько далеко Ирен живет, вряд она вернется в Полицци. Да и поговорить им удалось лишь однажды – декабрьским вечером, четыре года назад. Аличе тогда только перешла в старшую школу и была занята репетициями рождественской постановки по мотивам «Волшебника страны Оз». Поначалу она ужасно обрадовалась, что из всех учеников выбрали именно ее: когда еще выпадет такой шанс? Но потом все пошло наперекосяк.

Ирен звонила поздравить ее с днем рождения. Аличе была дома одна, так что они смогли поболтать. Этот разговор остался в ее памяти, словно фильм, который можно смотреть снова и снова. И не случайно, поскольку в тот вечер она открылась тете, поведав о чудовищной несправедливости: ей дали роль Страшилы! А ведь она так хотела сыграть если не Дороти, то хотя бы Добрую Волшебницу Севера! Просто кошмар: выставлять себя всем на потеху в облике пугала, набитого соломой! За четырнадцать лет Аличе пережила уже немало обид – равнодушие одноклассников, бесправие в семье, – но сейчас ей пришлось столкнуться с самым горьким разочарованием. Излив душу, она призналась, что ненавидит эту новую школу, не имеющую ни малейшего отношения к тому, чем она на самом деле хочет заниматься, к ее сокровенным мечтам. Конечно, тетя Ирен была ей едва знакома, однако в единственную их встречу она показалась Аличе невероятно доброй, понимающей и великодушной: такой женщине вполне естественно открыть сердце.

– Мечты есть у всех, но лишь немногие хранят их в тайне, надеясь, как и мы, что они сбудутся, – ответила тетя. И едва слышно добавила: – «Тем, кто видит сны наяву, открыто многое, что ускользает от тех, кто грезит лишь ночью во сне»[2]. Это сказал Эдгар Аллан По, великий писатель.

Свою заветную мечту Аличе в ту пору еще ревностно хранила, не раскрывая никому.

– Давай договоримся: ты мне расскажешь свою тайну, а я тебе – свою, – предложила Ирен.

И племянница, трепеща, призналась тете, что хочет стать актрисой.

Снимаясь в кино, она однажды сможет испытать все, что чувствовали герои любовных романов, запоем читаемых ею по ночам. А главное, их сюжеты, которые она дополняла, частично изменяла, а может, и просто выдумывала, навечно останутся запечатленными на пленке, чтобы их мог увидеть каждый.

Но когда наступила очередь Ирен, та вдруг смутилась:

– Пожалуй, еще не время раскрывать тебе мою тайну. Но оно непременно придет, и ты все узнаешь, – загадочно, словно сивилла, ответила тетя, прежде чем попрощаться.

А 20 марта умер Микеле. Как ни странно, внезапный уход отца почти не тронул Аличе. Поначалу она оправдывалась тем, что, вероятно, испытывает слишком сильное потрясение, на смену которому в какой-то момент придет боль. Но нет: пока мать в отчаянии заливалась крокодиловыми слезами, будто никто вокруг не догадывался, сколь жалкое существование влачил ее муж, глаза Аличе оставались сухими. Много позже она поймет, что на самом-то деле Микеле не стало давным-давно, а отсутствие тех, кого нет, заметить непросто… Этот немногословный человек, забытый жизнью и вечно третируемый женой, ускользнул прочь, словно тень.

Несмотря на траур, несколько следующих месяцев стали для Аличе едва ли не самыми счастливыми за всю юность: в июле она сдала выпускные экзамены, а несколько дней спустя была приглашена на вечеринку, которую ее одноклассница Джулия устраивала каждое лето на роскошной бабушкиной вилле у моря. Джулия принадлежала к одному из знатнейших семейств города и вечно посматривала на Аличе свысока, но на сей раз соизволила включить их с подругой Лючией в список «избранных».

– Бери купальник, поплаваем при луне, – добавила она, прежде чем повесить трубку.

Вечеринка была назначена на следующую субботу, однако гулять планировали до поздней ночи. Оставалась неделя, и вскоре Аличе уже считала часы.

Время от времени она мечтала, как позвонит тете Ирен и все ей расскажет. Комплексы по поводу фигуры, стеснявшие Аличе в подростковом возрасте, казалось, исчезли вместе с некоторой округлостью форм: ее тело словно усыхало, теряя изгибы. И только мать по-прежнему глядела неодобрительно, словно видела в растущей на глазах дочери бог знает какие недостатки.

И вот наконец знаменательный день настал. Отец Лючии подвез их на машине до ворот большой виллы, выстроенной прямо на берегу моря.

В саду яблоку было негде упасть. Кружа среди гостей, Аличе приметила высокого парня в расстегнутой на загорелой груди белой рубашке. Ослепительно красивый, он не сводил с нее пронзительных черных глаз.

– Привет! Кажется, я тебя уже где-то видел. Ты, случаем, не подруга моей кузины Джулии? – спросил он, соблазнительно улыбнувшись.

Аличе была совершенно зачарована.

Парень представился: зовут Антонио, живет в Риме, сейчас у бабушки на каникулах.

– Ты пить не хочешь? Пойдем раздобудем чего-нибудь. – И он направился к фуршетному столу.

С этой секунды эти двое стали неразлучны. Одна песня сменялась другой, они танцевали, прерываясь, только чтобы выпить. К спиртному Аличе не привыкла, но боялась, что, отказавшись, покажется грубой. Потом Антонио взял ее за руку и повел вглубь виллы, в комнату на втором этаже, где поцеловал и… То, что произошло дальше, осталось для нее лишь смутным воспоминанием.

Назавтра, проснувшись в своей постели, Аличе обнаружила, что время перевалило за полдень. Пытаясь встать, она пошатнулась: голова кружилась так, словно эйфория прошлого вечера, усиленная алкоголем, еще не выветрилась. В памяти всплыло, как во время медленного танца Антонио крепко прижал ее к себе, дав почувствовать сквозь разделявшую их тонкую ткань, сколь велико его желание, но убедила себя, что в этом нет ничего страшного. В конце концов, она ведь нашла любовь – вернее, любовь сама ее нашла. Но она ошибалась.

Аличе была уверена, что Антонио попытается с ней связаться если не завтра, то хотя бы послезавтра, но тот как сквозь землю провалился. Словно его и не было. Словно он оказался очередным плодом фантазии, разве что чуть более реальным, чем обычно.

Несколько дней спустя, измучившись молчаливым ожиданием, она вымолила у Джулии номер кузена и позвонила. Ответили с первой же попытки: милая женщина, возможно мать, пообещала позвать Антонио, но вернулась ни с чем, заставив Аличе провисеть на телефоне добрых десять минут:

– Простите, не могу его найти, должно быть, вышел…

Аличе звонила несколько недель подряд, но стоило ей спросить Антонио, как на том конце бросали трубку. Наконец женщина, поначалу казавшаяся такой милой, велела ей больше не звонить, добавив, что иначе вынуждена будет обратиться в суд. Совершенно бессмысленная угроза, но, как не уставала повторять Лючия, в подобных ситуациях настаивать бесполезно: Аличе следовало выбросить Антонио из головы. Если парень так с тобой обошелся, иметь с ним дело – себе дороже.

Кроме Лючии, никто ничего не знал. На вечеринке та с некоторой тревогой наблюдала, как Аличе, явно нетрезвая, уходит из сада в компании Антонио, потом обнаружила ее в спальне, практически в отключке, и с тех пор чувствовала себя ужасно виноватой, что не вмешалась раньше. Впрочем, всей правды не знала даже она. Лючии и в голову не могло прийти, что у ее самой близкой подруги уже десять дней задержки.

Жизнь Аличе стремительно летела под откос. И, словно этого было мало, судьба решила сыграть с ней очередную злую шутку. В воскресенье, вернувшись из церкви, Аделаида сообщила, что нашла для дочери место кассира в небольшом супермаркете всего в паре шагов от дома: определенно не работа мечты, не говоря уже о том, что Аличе едва успела сдать выпускные экзамены и надеялась ухватить хотя бы кусочек лета. Неужели нельзя как-то иначе? Она попыталась сторговаться: может, удастся найти что-нибудь получше, например в Палермо… и потом, она ведь собиралась поступать на вечерние курсы… Но мать оборвала эти излияния.

– Спорить не о чем, я уже все решила. Завтра в восемь тебя ждет Доменико, хозяин минимаркета, – заявила она непререкаемым тоном.

Разумеется, предполагалось, что, пока Аличе живет с семьей, вся зарплата будет напрямую отправляться в руки матери. После смерти Микеле доходы Аделаиды резко упали, и позволить себе содержать бездельницу-дочь она, конечно, не могла. Небольшая прибавка была бы очень кстати.

– Что кривишься? Радоваться должна! И мать поблагодарить за то, что работу тебе нашла! Теперь, когда отца твоего не стало, нам всем придется засучить рукава! И потом, знаешь, сколько народу мимо проходит, пока ты на кассе в супермаркете сидишь? Держу пари, через пару месяцев кого-нибудь захомутаешь! – ухмыльнулась мать, намекая, что считает подобный расклад чем-то сродни чуду.

– Да не хочу я замуж! И кассиршей в супермаркет не хочу! Как вообще можно найти жениха там, куда ходят только мамочки, бабушки да тетки? – И Аличе разразилась рыданиями.

Аделаида удивилась: такой реакции она не ожидала. Но откуда ей было знать о настоящей жизни Аличе, о ее сокрытом сердце, что билось и страдало втайне от всех?

– Ты что, все блажь свою забыть не можешь, актеркой стать собираешься? – издевательски прищурилась она.

К несчастью, однажды Аличе проговорилась об этом тайном желании младшему брату, а тот поспешил передать все матери, чем вызвал приступ безудержного хохота и целую лавину колкостей. С тех пор от одной мысли, что эта девчонка, такая робкая и неуверенная, намеревается стать актрисой, вся семья неизменно покатывалась со смеху.

– Эх, поймать бы того, кто это кинобесие тебе в голову вбил! Да только знаешь что? Тот, кто это сделал, просто решил над тобой посмеяться! – презрительно бросила Аделаида. Ей явно нравилось причинять дочери боль.

С трудом сдержав слезы, Аличе выскочила в сад. Ей позарез нужен был глоток свежего воздуха. Сидя на пластиковом стуле, она молча глядела на облезлый газон и остов старого отцовского скутера, много лет назад брошенный у забора. Эх, жаль, что нет сейчас рядом с ней любящего, понимающего человека, такого, каким проявила себя тетя Ирен! Вот кто точно знал бы, как ее утешить, как все исправить! С подобной матерью и жизнь была бы совершенно иной!

Много раз ей хотелось позвонить тете, спросить совета или просто услышать этот уверенный, обнадеживающий голос, да все никак не хватало духу. Однако в тот вечер Аличе решилась. Вернувшись домой, она нашла в записной книжке матери номер Ирен и позвонила.

Но услышала только длинные гудки.

III

Итак, она решилась. Правда, с Ирен поговорить не удалось, но тот же импульс, что дал ей силы справиться с робостью и, вместо того чтобы изводить себя, просто отыскать заветный номер телефона, помог Аличе представить, что сделала бы на ее месте тетя. На следующий день после работы она попросила Лючию съездить с ней на автобусе в Палермо, чтобы купить тест на беременность. О том, чтобы пойти в местную аптеку, не могло быть и речи. Слишком велик риск: о задержке в считаные минуты узнал бы весь город, включая Аделаиду.

Внимательно выслушав подругу, Лючия подкинула идею получше.

– А можешь чуть обождать? Мой брат послезавтра утром едет в Палермо, вернется вечером. Он тебе тест и купит, – предложила она, решив, что при таком положении дел пара дней для Аличе особого значения не имеет. Но, увидев, как та встревожилась, добавила: – Хотя, если хочешь, можем вообще попросить его купить тест сегодня – прямо здесь, в Полицци. Все равно с тобой моего брата никто не свяжет.

Был обеденный перерыв, и они сидели на площади, уплетая мороженое. Аличе на секунду задумалась, но решила, что будет чувствовать себя спокойнее, если Валерио купит тест в первой попавшейся аптеке в Палермо.

– И что, он в самом деле готов на это ради меня?

– Конечно! Но знаешь, скажу-ка я лучше, что это для моей новой подруги. Про тебя он даже не узнает.

А что, если она и впрямь беременна? Аличе инстинктивно ощупала живот, словно тот уже успел вздуться. Нет, разумеется, только аборт, который тоже придется делать тайно, в Палермо: другого выхода нет. Уж точно не для нее.

Рожать ребенка, становиться матерью-одиночкой она не собиралась. И еще менее была готова в очередной раз прочесть недовольство и даже презрение на лице Аделаиды, давно ожидавшей повода сбыть дочь с рук, познакомив ее с «приличной партией» – то есть с любым, кто позарится на подобное сокровище. Аличе, конечно, отличалась некоторой наивностью, но не настолько, чтобы не понимать: по мнению матери, работа на кассе в супермаркете с соответствующей зарплатой могла бы послужить ей хоть каким-то приданым. По крайней мере, за неимением лучшего.

– Эй, ты меня слышишь?

Лючия принялась расспрашивать ее о новой работе, но Аличе была так поглощена своими переживаниями, что все пропустила мимо ушей.

– Как подумаю, что проведу лучшие годы жизни, сидя на колченогой табуретке и барабаня по кнопкам кассового аппарата, пересчитывая чужие деньги и запихивая банки тунца в пакеты… Хоть вешайся! Но самое ужасное, что ничего не изменишь. Именно так все и будет.

– Ну что ты? Только ведь аттестат получила! Кто знает, что тебя ждет в будущем? – утешала ее Лючия.

Потом они обнялись и разошлись каждая своей дорогой. Поскольку до начала работы у Аличе оставался еще час, она решила забежать домой. Калитка оказалась открыта, а вот дверь заперта, в доме никого: вероятно, Аделаида ушла по делам, а Гаэтано взял еду с собой, решив пообедать на работе. Обнаружив, что дом в полном ее распоряжении, Аличе облегченно вздохнула: с матерью и братом ей пока видеться не хотелось.

Газировка в холодильнике снова закончилась, пришлось обойтись водой. Она как раз наполняла стакан, когда на кухне зазвонил радиотелефон.

– Ты дома?

Мать обожала задавать бессмысленные вопросы, но Аличе не стала на это указывать и ответила утвердительно. Аделаида сказала, что обещала зайти к жене фармацевта, снять мерки, чтобы расставить пальто, но у нее есть дело, не требующее отлагательств.

– Погляди на столике в прихожей, там тебе заказное письмо. Светло-зеленый конверт. Нотариус, из самого Рима! В чем там вопрос, я не знаю: написано только, что ты должна с ним связаться для получения какой-то важной информации. Ну, хоть номер телефона оставил. Давай-ка позвони и попробуй докопаться, чего он хочет. Я с утра было сунулась, да без толку: какая-то мерзкая сучка заявила, что нотариус только с тобой говорить будет.

У Аличе подкосились ноги. Она еще никогда в жизни не получала заказных писем и едва ли знала, что это такое. Зато помнила отцовские слова: мол, от них одни неприятности и лучше бы вообще с ними не связываться…

– Да я на самом деле… в смысле, я только вошла… Может, позвоним ему вместе, как с работы вернусь? – пробормотала она, вдруг ощутив холодок внутри. Но к небольшому столику в прихожей, куда мать обычно складывала письма и газеты, все-таки подошла. Там, поверх свежих счетов и стопки рекламных листовок, лежал зеленоватый конверт с надписью «Заказное», и адресован он был именно ей.

– Вот же дурища! Или считаешь, нотариальная контора ради твоих хотелок до самого вечера работать будет? Звони сейчас же! Потом все мне расскажешь.

Аличе попыталась было возразить, но Аделаида уже повесила трубку. Делать нечего, пришлось звонить. Гудок, другой…

– Контора «Галанти и Симонелли», – послышался женский голос с сильным римским акцентом.

– Здравствуйте! Моя фамилия Филанджери, я по поводу вашего заказного письма, – испуганно пролепетала она.

– Добрый день, синьорина, мы ожидали вашего звонка. Не кладите трубку, я немедленно соединю вас с нотариусом, – ответил голос.

Не успела Аличе спросить, что значит «ожидали» – может, ей следовало поспешить? – раздался щелчок, и на заднем плане включилась мелодия, но вскоре прервалась и она.

– Здравствуйте, дорогая, с вами говорит нотариус Луиджи Галанти. Знаете, сегодня утром нам звонила ваша мать. Она была очень настойчива, но, увы, то, что мы хотели сообщить, касается исключительно вас. Надеюсь, она не приняла наш отказ слишком близко к сердцу…

Что же за сцену устроила им Аделаида?! Аличе, покраснев от стыда, что-то пробормотала извиняющимся тоном.

– О, не стоит, дорогая. Как бы то ни было, я хотел бы лично удостовериться, что на будущей неделе вы сможете приехать в Рим.

В Рим? На будущей неделе? Аличе была сбита с толку.

– Не понимаю… Зачем мне на будущей неделе ехать в Рим?

– Простите, но разве синьора Ирен Реале обо мне не упоминала?

– Кто? Ирен? Тетя Ирен? С какой стати ей о вас упоминать?

– Тетя Ирен? Не думаю, что вы с ней кровные родственницы… Однако я рад слышать, с какой любовью вы зовете ее «тетей». Конечно, будь это правдой, все оказалось бы куда проще. Впрочем, она непременно упомянула бы об этом факте, когда попросила меня составить для нее завещание…

«Завещание»? «Куда проще»? О чем вообще говорит этот человек?

– Не понимаю… – повторила Аличе, окончательно запутавшись.

– Боюсь, в таком случае мне остается только предположить, что вы просто еще не знаете… С глубоким прискорбием вынужден вам сообщить, что Ирен Реале, наша дорогая Ирен, оставила этот мир. Если быть совсем точным, она скончалась две недели назад. Да будет земля ей пухом.

Аличе была потрясена. Выходит, тетя Ирен умерла? А ведь совсем не выглядела старой… Что же это?

– То есть как умерла? Что с ней случилось? Она сильно мучилась? – Вопросы хлынули потоком.

– Нет, никаких мучений. Болезнь унесла ее практически мгновенно. После столь бурной, наполненной событиями жизни Ирен скончалась очень тихо. – Нотариус ненадолго замолчал, давая Аличе время свыкнуться с этим известием, после чего продолжил: – На протяжении многих лет я был добрым другом нашей дорогой Ирен, женщины исключительной во всех отношениях. Но не меньше я горжусь тем, что был ее доверенным нотариусом. И поэтому теперь, когда она столь безвременно нас покинула, я должен позаботиться об исполнении ее завещания. А вы, дорогая моя, находитесь в верхней части списка бенефициаров. Знаю, вы были очень близки, так что позвольте на сегодня распрощаться, чтобы дать вам время смириться с потерей. Но сначала я соединю вас с секретарем, она уточнит детали нашей встречи. Как вы планируете добираться до Рима? Поездом, самолетом?

– Я? Ну, не знаю… То есть, наверное, на поезде, – запинаясь, пробормотала Аличе, никогда не бывавшая дальше Палермо.

– Что ж, в таком случае, если сядете в Палермо на поезд рано утром в воскресенье, к вечеру окажетесь в Риме. Выспитесь – неподалеку от вокзала есть комфортабельная гостиница, – а на следующий день, то есть в понедельник, жду вас в конторе в три часа пополудни. О проезде и проживании тоже позаботится секретарь: так хотела бы дорогая Ирен.

Аличе не понимала, какое из борющихся в ней чувств сильнее – боль утраты или потрясение от того, что нотариус, по его словам, знал, насколько они с тетей (разве могла она называть Ирен иначе?) были близки. Выходит, то чувство глубокой привязанности, которое она, Аличе, испытывала на протяжении многих лет, оказалось взаимным? Как печально, что больше им уже никогда не встретиться!

Но все-таки почему тетя, вовсе не бывшая ей тетей, включила Аличе в список бенефициаров (что бы это ни значило)? Невозможно поверить, чтобы Ирен после стольких лет вспомнила о ней, да еще с такой заботой! Может, в память о ней Аличе достанется очередная подвеска? Или, чем черт не шутит, один из тех ярких браслетов? Или картина? Ну нет, это уж фантазия чересчур разыгралась…

Синьор Доменико, конечно, рассердится, когда Аличе, едва выйдя на работу, попросит пару лишних выходных, – не говоря уж об испытательном сроке: мать, должно быть, выскажет ей по полной. Но разве это важно? Она поедет в Рим, чего бы это ни стоило! Она в долгу перед тетей Ирен, такой ласковой и доброй! А невероятная новость о том, что перед смертью тетя решила оставить ей наследство, только подтвердила: все эти годы, даже прозябая в безвестности, Аличе не была забыта. Угрюмые, гнетущие тучи, так долго омрачавшие ее жизнь, отнимавшие всякую надежду, наконец расступились, и луч солнца пронзил тьму, казавшуюся совершенно непроглядной.

В этот момент живот у нее свело судорогой, между ног возникло хорошо знакомое ощущение высвободившейся влаги, и Аличе помчалась в ванную: у нее начались месячные.

IV

Поездка выдалась долгой, но захватывающей. Аличе впервые в жизни села в поезд. Когда состав тронулся, постепенно набирая скорость, и вокзал Палермо скрылся далеко позади, она вдруг ощутила невероятную свободу, какой не испытывала никогда раньше, и теперь следила со своего места у окна, как бежит навстречу незнакомый мир: дома, поля, дороги, проблески моря, снова дома, сады, возделанные поля… Потом был паром, а уже на континенте поезд, прибавив в длине, прибавил и в скорости.

Что и сказать, последние несколько дней стали для нее просто адом. Мать встретила известие о смерти Ирен с необъяснимой холодностью, и это больно ранило Аличе.

Она знала, что после ухода отца тетя время от времени звонила Аделаиде узнать, как они справляются, а в прошлом даже передавала подарки. Более того, Аличе догадывалась, что из Рима им не раз приходили довольно приличные суммы, хотя доказательств у нее не было. С другой стороны, мать почему-то сильно задела новость о том, что она, Аличе, вписана в завещание. Преодолев первоначальное удивление («С чего вдруг именно тебе? Бессмыслица какая-то!»), Аделаида принялась без конца повторять, что не отпустит дочь в Рим одну. Это даже не обсуждается! Она лично сопроводит Аличе, но, разумеется, в удобное время, да еще хорошенько отчитает этого горе-нотариуса: подобные вещи нужно прежде всего сообщать ей, она ведь мать! Кому, как не ей?! Вместо радости за дочь каждая пора ее кожи сочилась злобой и негодованием, словно Аделаиде пришлось вынести невыносимое оскорбление, а то и хлесткую пощечину.

Впрочем, Аличе, обычно уступчивая, на сей раз была непреклонна в своем решении отправиться в Рим. Накануне отъезда мать с дочерью схлестнулись особенно яростно. Аделаида непрестанно вопила, что поездку необходимо отменить. Сперва надо проконсультироваться с адвокатом: слишком часто неожиданное завещание таит в себе ловушку, так и долги можно унаследовать. Дочь позволила ей выговориться, но решения не изменила, и это окончательно вывело Аделаиду из себя.

Проснувшись с рассветом, чтобы успеть на автобус, который отвезет ее на вокзал в Палермо, Аличе обнаружила, что мать уже на ногах, и приготовилась выслушать новую порцию оскорблений. Впрочем, та ненадолго сменила гнев на милость, будто успела чуть оттаять за ночь. С мученической миной глядя на дочь, Аделаида заявила: мол, в чем бы ни заключалось наследство, будь то деньги или драгоценности, надлежит первым делом сообщить обо всем ей, а уж она объяснит, как именно поступить дальше. Услышав очередное требование, Аличе вспомнила, что мать однажды уже отобрала у нее тетин подарок, и отреагировала настолько бурно, что сама себе удивилась.

– Нотариус выразился предельно ясно: наследница именно я, и с моей стороны было бы нечестно не исполнить волю тети Ирен, – твердо ответила она. И на случай, если выразилась недостаточно определенно, добавила: – Все завещанное я оставлю себе.

Она уже не ребенок и никому не позволит отнять то, что принадлежит ей по праву! Аделаида взглянула на дочь так, словно видела ее впервые. На искаженном лице читались одновременно отвращение и ужас.

– Кстати, раз уж мы об этом заговорили, верни мои деньги! – велела Аличе, воодушевленная собственной небывалой смелостью.

Мать, будто вдруг онемев, открыла ящик комода и протянула ей первую зарплату за неделю, добавив и те гроши, что оставил отец. Аличе схватила деньги, сунула их во внутренний карман куртки и выскочила на улицу.

– Неблагодарная, недостойная дочь! Уедешь – можешь не возвращаться! – летело ей вслед, пока она шла к остановке – не оглядываясь, поскольку понимала, что уже и не вернется.

С каждым шагом, отделяющим ее от дома, Аличе чувствовала, как слабеет навязчивое давление матери, пока оно не исчезло совсем. Конечно, Аделаида – злобная цепная сука, но она сильна только на хорошо знакомой территории, даже в Палермо сунуться боится. Подобно дереву, глубоко пустившему корни, ей нужно твердо стоять на родной земле, иначе она никто, пустое место.

Под мерное покачивание поезда Аличе вспоминала их последнюю ссору как нечто неизбежное, необходимое. На лице матери она прочла страх. И пусть всего мгновение спустя Аделаида пришла в себя, но, стоило Аличе потребовать деньги, мать молча, без единого слова повиновалась, и глаза ее снова заблестели от страха, что было неожиданно и очень странно. А главное, Аличе наконец-то нашла в себе силы возразить ей, впервые ощутив вкус свободы. Жаль только, что за это пришлось расплачиваться одиночеством.

Сойдя на переполненную платформу вокзала Термини, она не только не оробела от царившей вокруг суматохи, но и ощутила невероятную легкость. Аделаида, Гаэтано, Лючия, синьор Доменико со своим супермаркетом – все, что до этой секунды составляло жизнь Аличе, стало таким далеким, таким незначительным! С собой она взяла только сумку через плечо с зубной щеткой и сменой белья на одну ночь, но где-то в глубине души чувствовала, что несколькими часами ее пребывание в Риме не ограничится.

Уловив свежий запах свободы, Аличе почувствовала, как сердце забилось чаще, и вдруг поняла, что это и есть его естественный ритм, до сих пор замедляемый несчастьями.

Гостиница, в которой нотариальная контора забронировала ей номер, располагалась достаточно близко к вокзалу, чтобы туда можно было дойти пешком. Спросив дорогу, Аличе направилась по записанному на клочке бумаги адресу. Здание выглядело совершенно безликим, и, если бы не табличка рядом с дверью, она ни за что не угадала бы его назначения, однако номер оказался чистым, с собственной уборной и душевой кабиной. Аличе еще никогда в жизни не ночевала в гостинице, да еще и совсем одна. Она вдруг почувствовала себя старше, словно вместе с ключами от номера портье выдал ей пропуск в иной, взрослый мир.

Вне себя от волнения, той ночью Аличе почти не сомкнула глаз, а когда ей все-таки удалось задремать, уже рассвело. Проснулась она ближе к полудню: как раз вовремя, чтобы сдать ключи и поискать бар, где можно выпить чашечку кофе и перекусить, прежде чем направиться к ближайшей станции метро, которое доставит ее в контору Галанти.

Выйдя на станции «Спанья», она наконец-то увидела город во всем его великолепии. День выдался солнечным, и площадь Испании наводнили туристы. Раньше Аличе видела Рим только на фотографиях – панорамах с открыток, совершенно не передающих его очарования. Очутиться здесь, среди всех этих старинных зданий, окунуться в историю и красоту – совсем другое дело. На Испанской лестнице тоже было полно народу: многие фотографировались, сидя на ступенях, ели мороженое или просто отдыхали, прежде чем снова отправиться на прогулку.

Будто повинуясь таинственному зову, она решила сделать крюк и поднялась по ступенькам до самой вершины холма. Вид раскинувшейся у ее ног столицы потряс Аличе. У нее перехватило дыхание. Казалось, весь Рим вышел ей навстречу. «Вот он, мой город!» – подумала она.

А сердце снова забилось чаще, напомнив, что она жива, и принеся с собой легкое головокружение.

По пути в контору «Галанти и Симонелли» ей пришлось пройти Виа Кондотти примерно до середины. Аличе в жизни не видела настолько роскошных магазинов, чьи сверкающие витрины словно явились из волшебного сна. До чего же это волнующе! Всего за несколько часов она впервые испробовала целую бездну нового и теперь понимала, что еще никогда не была так счастлива. Даже чувство неполноценности, ее вечный спутник, казалось, покинуло Аличе. Она видела себя балериной, дебютирующей в роли примы на огромной сцене жизни, и даже когда споткнулась о выбоину на тротуаре и едва не упала, нисколько не смутилась – напротив, тут же восстановила равновесие и пошла себе дальше, инстинктивно выпрямив спину, расправив плечи и вскинув голову, обычно понуренную под гнетом неуверенности. Аличе понятия не имела, что ждет ее впереди и какие сюрпризы может преподнести завещание тети Ирен, но одно она знала точно: отныне ничто уже не будет как прежде.

– Прошу вас, располагайтесь, нотариус подойдет, как только освободится, – прощебетала секретарша, с которой Аличе общалась по телефону. И добавила, сразу перейдя на «ты»: – Зови меня просто Сильваной, дорогая. А если возникнут вопросы или сомнения, обращайся, я сделаю все возможное, чтобы тебе помочь.

Сильвана была уже немолода, но явно следила за собой: волосы с проседью коротко острижены, глаза прятались за очками в синей оправе «кошачий глаз». Проведя Аличе через лабиринт залов, кабинетов и коридоров, уставленных книжными шкафами, секретарша оставила ее в переговорной, посреди которой высился стеклянный стол, окруженный изящными кожаными креслами с хромированными рамами. А прежде чем уйти, бесшумно прикрыв за собой дверь, спросила удостоверение личности и налоговое свидетельство.

Оставшись одна, Аличе робко огляделась по сторонам, словно опасалась садиться без разрешения. Два больших окна, выходивших на улицу, заливали переговорную потоками света, однако не пропускали шум машин. Она прислушивалась к каждому шороху, каждому отдаленному звуку шагов, то и дело поглядывала на часы, ожидая, что дверь вот-вот откроется. Но время шло, а никто так и не появился. Неужели о ней забыли?

И все-таки в конце концов дверь распахнулась, впустив статного седовласого красавца. Аличе испуганно вскочила, однако нотариус Галанти лишь сверкнул обворожительной улыбкой:

– Аличе, как я рад познакомиться с вами лично! Знаете, Ирен часто рассказывала мне о вас. «Такая милая девочка, вся в мечтах и грезах, – говорила она. – В былые годы я и сама была такой же». Что правда, то правда. Но сейчас, дорогая, давайте все-таки вернемся в день сегодняшний, вернемся в день сегодняшний…

Едва нотариус занял кресло рядом с ней, в переговорную вошел молодой человек в костюме и при галстуке. В руках он держал синюю папку.

– Вот и он, наша надежда и опора! Не знаю, что бы мы без него делали! Аличе, позвольте представить моего коллегу, адвоката Марко Понкьелли. Синьор адвокат, вам слово!

Пробормотав нечто вроде приветствия (было очевидно, что межличностные отношения – не самая сильная его сторона), Понкьелли раскрыл папку и отчетливо, но ужасно монотонно принялся перечислять многочисленные пункты и примечания, перемежая их пышными словами, смысла или даже предназначения которых Аличе уловить не смогла.

К счастью, когда ее замешательство достигло пика, нотариус вежливо, но решительно прервал коллегу:

– Достаточно, синьор адвокат, вы были очень убедительны. Дорогая Аличе, вам все пока понятно?

Однако Аличе не поняла ровным счетом ничего, так что нотариусу Галанти пришлось объяснять с самого начала. И все вдруг оказалось довольно просто, хотя и невероятно. Оказывается, несколько лет назад Ирен Реале, до того момента указывавшая в качестве наследников двоих детей покойного друга, изменила завещание, сделав единственным бенефициаром ее, Аличе.

Самую значительную часть наследства составляла квартира, роскошные апартаменты площадью 250 квадратных метров на очаровательной Пьяцца делла Кверча, неподалеку от Кампо-деи-Фьори, и все, что в ней находилось, начиная с обстановки и заканчивая коллекцией картин. Что касается денег, их было немного: как объяснил Галанти, после уплаты налога на наследство и нотариальных пошлин ей достанутся сущие крохи.

– Как бы то ни было, мы запросили у банка точные расчеты. Думаю, самое позднее на следующей неделе я смогу их вам предоставить, – обеспокоенно заметил адвокат Понкьелли: похоже, решил, что девушка отчитает его за промедление.

Но Аличе не проронила и звука. Она все пыталась переварить то, чего не осмелилась бы представить даже в самых отчаянных фантазиях. Тетя Ирен оставила ей на память не какую-то драгоценность или картину – она подарила Аличе целое состояние! Огромную квартиру в центре Рима!

Слишком чудесно, чтобы оказаться правдой.

– Сильвана, принесите, пожалуйста, синьорине стакан воды, – бросил нотариус Галанти возникшей в дверях секретарше: он явно принял молчаливое замешательство девушки за подступающий обморок.

– Так, значит, эта квартира… моя? – выдавила Аличе, чуть отдышавшись.

– Разумеется, ваша, и вы имеете право делать с ней все, что захотите. Предварительную оценку мы уже составили, можете взглянуть на документы, – кивнул Понкьелли, протягивая ей бумаги.

Краем глаза Аличе заметила цифру, которая окончательно ее потрясла.

– Квартира просто великолепная. Когда решите выставить ее на продажу, от покупателей отбоя не будет, – добавил нотариус. – А вот и ключи.

– Ключи? – непонимающе переспросила Аличе.

– Конечно ключи. Ведь квартира теперь ваша. Думаю, вам захочется взглянуть и оценить все самой. Буду рад сейчас же вас проводить. Или, если пожелаете, можем назначить посещение на другое время и пригласить оценщика, составлявшего смету…

– Я, если честно, не уверена, стану ли ее продавать, я как-то пока об этом не думала. Совершенно не ожидала, что тетя… то есть Ирен оставит мне… квартиру. Но да, мне хотелось бы на нее взглянуть… если можно, – еле слышно, но твердо ответила Аличе.

– Что ж, Пьяцца делла Кверча недалеко, можем прогуляться, это займет минут двадцать, – кивнул нотариус и жестом предложил ей проследовать за ним.

V

Нотариус проворно сновал в беспорядочном потоке машин и пешеходов, и Аличе, боясь упустить его из виду, бежала за ним вприпрыжку, даже ни разу не оглянувшись. Некоторое время они плутали по лабиринту узких улочек, пока не очутились на очаровательной маленькой площади, где в уголке, прямо у дверей притулившейся между домами церкви, росло раскидистое дерево.

– Вот и пришли, – радостно воскликнул нотариус, остановившись полюбоваться видом. И добавил, указывая на дерево: – Кстати, это тот самый дуб, что дал название площади и церкви на углу: Санта-Мария делла Кверча, Богоматери у дуба. Квартира Ирен как раз в соседнем доме. Идемте!

Чтобы увидеть старинный, окрашенный в бледно-желтый цвет пятиэтажный дом, Аличе пришлось задрать голову. Поверху тянулся ряд балконов, выходящих на площадь.

Парадная дверь оказалась открыта. Скрипучий лифт вознес их на последний этаж. Нотариус, до сих пор так и не отдавший ей ключи, достал связку, открыл дверь и включил свет, но Аличе все не решалась войти. Наконец она заставила себя сделать несколько шагов и, пока Галанти распахивал ставни и окна, чтобы впустить немного свежего воздуха, робко огляделась.

Из прихожей она попала прямо в огромную залу, со вкусом обставленную кожаными диванами и креслами с пухлыми бархатными подушками. В глубине располагался длинный деревянный стол с дизайнерской лампой. Одну стену занимал книжный шкаф, две другие покрывали картины: портреты, пейзажи, натюрморты. Некоторые из них явно были написаны одной рукой. Аличе знала, что тетя раньше занималась живописью: быть может, это ее работы?

Галанти тем временем направился к противоположному концу залы, где темнел выход в коридор. Он что-то говорил, но Аличе не слышала. Осознание того, насколько роскошна квартира, совершенно ее подкосило. Чувствуя все нарастающую панику, она то и дело поглядывала на часы: до поезда, который увезет ее домой, оставалось чуть больше часа. Если она не хочет опоздать, придется поторопиться. Откуда-то из глубины этой, кажется, бесконечной квартиры донесся голос нотариуса. Длинный коридор привел ее в спальню – хозяйскую, как объяснил Галанти.

– Мне уже пора… Я думала успеть на ночной поезд… – пробормотала Аличе.

– Можете уехать завтра. А сегодня переночуйте здесь, – предложил нотариус, кивнув на широкую кровать под балдахином.

– Что, правда можно?

– Конечно. Теперь это ваш дом. – Галанти торжественно вручил ей ключи и уже собрался уходить, но вдруг обернулся, словно передумав: – Если захотите попрощаться с Ирен, знайте, что она покоится на кладбище Верано. Я буду рад предоставить вам всю необходимую информацию, когда будете готовы.

После чего вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Оставшись в квартире одна, Аличе снова переполошилась. Ей было всего восемнадцать, и до вчерашнего дня она еще ни разу не покидала Сицилию. Как без посторонней помощи управиться с такой квартирой, да еще в огромном городе, где она никого не знает? И почему нотариус только в последний момент упомянул, где похоронена Ирен? Наверное, ей следовало спросить об этом самой, чтобы не показаться неблагодарной. Но, по правде сказать, она так запуталась…

В приступе паники она схватила сумку и, сунув ключи в карман, выскочила из квартиры. Если поспешить, еще можно успеть на ночной поезд в Палермо.

Подавленная, встревоженная, Аличе шагала теми же улицами, по которым всего полчаса назад неслась в противоположном направлении, едва поспевая за нотариусом. Квартира Ирен располагалась в самом центре. Район, показавшийся ей таким живописным, в этот час практически вымер. Лишь возле баров, неспешно беседуя, толпилась курящая молодежь.

Автобус, в который чисто машинально села Аличе, нещадно трясло. Вцепившись в поручень, она вдруг вспомнила слова Галанти об изменениях в завещании: документ с новыми распоряжениями Ирен был датирован 15 декабря 1986 года. Что же произошло в тот день? Что заставило тетю принять такое решение? Пару часов назад она отбросила эту деталь как несущественную, но теперь без конца о ней думала, словно упустила что-то важное. Пока наконец не вспомнила, как много лет назад по счастливой случайности взяла трубку, когда тетя Ирен позвонила поздравить ее с днем рождения.

Несложные подсчеты в уме подтвердили: да, это был 1986 год. В тот вечер Ирен узнала ее самую сокровенную мечту – стать актрисой, пообещав взамен раскрыть свою собственную, да так и не сдержала обещания. Тогда Аличе почувствовала себя едва ли не преданной. А пару дней спустя тетя решила оставить ей все свое имущество.

Задумавшись, Аличе едва не пропустила остановку. Площадь перед вокзалом Термини кишмя кишела путешественниками и праздношатающимися. Растерянно оглядевшись, Аличе вдруг испугалась, что потеряла ключи. Она снова полезла в карман – и наконец приняла решение.

Вернуться в родной город? Жить прежней жизнью, будто ничего не случилось? Похоронить себя заживо в ожидании шанса выйти замуж за того, кого выберет мать? Нет, ни за что! Квартиру Ирен она не продаст. Никаких сомнений: тетя выбрала ее не просто так, хотя почему именно, Аличе пока понять не могла. И пренебрегать желанием единственного человека, поверившего в ее мечту, она не станет. Она, Аличе, – единственная наследница тети Ирен, и отныне эта квартира – ее дом. Она переедет прямо сегодня, сейчас, потому что остается в Риме, городе, куда стремится каждый, кто грезит миром кино. Для нее это шанс осуществить заветное желание, и она не собирается его упускать. У жизни есть поезда, в которые нужно успеть запрыгнуть в самый последний момент, но есть и те, на которые стоит опоздать.

Обратный билет до Палермо Аличе порвала и выбросила в урну, после чего ушла с вокзала, ни разу не оглянувшись. И всю дорогу до Пьяцца делла Кверча слышала шепот Ирен: «Рим ждет тебя».

VI

«И все-таки для меня одной квартира великовата», – подумала Аличе. Нужный ключ словно по волшебству скользнул к ней в руку, однако порог она переступила на цыпочках, будто тайком проникала в чужой дом. И снова поразилась тому, насколько элегантно и тщательно тетя Ирен обставила залу. Впрочем, она заметила и несколько деталей, которые прежде, отвлекшись на нотариуса, упустила из виду: массивные потолочные балки, искусно вытканные ковры, льняные занавески на окнах, дизайнерскую мебель и невероятное множество драгоценных мелочей, как старинных, так и современных, удивительно гармонично расставленных и разложенных по комнате. Каждая из них свидетельствовала об изысканном вкусе хозяйки; ничто, казалось, не было случайным.

Восторженно озираясь, Аличе стояла посреди залы так долго, что у нее слегка закружилась голова – наверное, от усталости. Вот уже несколько ночей подряд она никак не могла уснуть, а вчера отправилась в путь еще до рассвета и за несколько часов в поезде, показавшихся ей вечностью, отдохнуть не успела.

Она двинулась по коридору, заглядывая во все двери, пока не обнаружила спальню Ирен, где, рухнув на мягкий матрас, мигом закрыла глаза и уснула.

Пробуждение выдалось ранним. С вечера Аличе забыла закрыть ставни и, когда лучи заглянувшего в окно утреннего солнца нежно коснулись ее лица, не сразу вспомнила, где находится. На прикроватной тумбочке стояла фотография Ирен в молодости, еще черно-белая: светлое вечернее платье, волосы распущены по плечам, глаза горят… Рядом еще одно фото: семейная пара с суровыми лицами и неестественно прямыми спинами сидит в саду – видимо, родители.

Стены в спальне были выкрашены в темно-красный цвет; Аличе сразу вспомнился роман, где упоминался «помпейский красный», – должно быть, это он и есть. Здесь тоже висели картины, многие из которых, особенно написанные на религиозные сюжеты, казались очень старыми. Аличе, конечно, не считала себя знатоком, но у нее возникло ощущение, что они весьма ценные. Справа от кровати с балдахином, исполненной в строгом современном стиле, стоял инкрустированный комод с зеркалом, напротив – белый лакированный шестистворчатый гардероб, такой огромный, что в него могла бы уместиться вся ее комнатушка в родительском доме, и даже осталось бы место. За каждой из раздвижных дверей обнаруживались полки и вешалки, буквально ломившиеся от одежды, обуви, сумок и всевозможных аксессуаров, словно тетя Ирен по-прежнему была жива и в любую минуту могла выбрать, что ей надеть сегодня. Ощутив легкую грусть, Аличе закрыла гардероб: погружаться в тетин мир ей пока не хотелось.